Описывая нашу склонность верить в большую, чем она того заслуживает, предсказуемость тех или иных событий, психологи говорят об «ошибке хиндсайта» (hindsight bias). В конце 1940-х годов социолог Пауль Лазарсфельд наглядно продемонстрировал это явление с помощью простого эксперимента. Он опубликовал исследование, согласно которому в обстановке Второй мировой войны солдаты, набранные в сельской местности, намного лучше своих городских товарищей по оружию «переносили все тяготы и лишения воинской службы». Как и предполагал Лазарсфельд, читатели, ознакомившиеся с результатами этого исследования, сочли их совершенно естественными. Разумеется, гораздо менее комфортные условия сельской жизни делают человека более устойчивым к стрессам, неизбежным в боевой обстановке! Чтобы подтвердить это, нет нужды проводить исследований!

Весь фокус состоял в том, что «исследование» Лазарсфельда было полной фикцией. Реальное исследование выявило прямо противоположное: городским жителям служба в армии давалась значительно легче. Лазарсфельд показал: когда мы полагаем, что уже знаем результат события, нам легко представить причины, по которым оно оказалось именно таковым.

Расширив эксперимент Лазарсфельда, социолог Дункан Уоттс доказал, что «ошибка хиндсайта» приобретает особую силу, когда мы наблюдаем чрезвычайно успешные результаты. Проблема, полагает он, состоит в том, что человеку, как правило, легче всего построить версию случившегося события как неизбежного. Однако каждое событие – результат сложной последовательности взаимосвязанных стадий, каждая из которых зависит от предыдущей. Если бы какие-то из предыдущих стадий были другими, то и все последующие события почти наверняка развивались бы по иному сценарию.

В подтверждение своей точки зрения Уоттс приводит пример «Моны Лизы», самого известного портрета в истории искусств. Будучи в Лувре, он обратил внимание на неизменно возникавшую перед картиной толпу посетителей, старавшихся лучше ее рассмотреть. При этом в соседней галерее были выставлены несколько других полотен Леонардо да Винчи (той же эпохи), которые публика почти полностью игнорировала. На взгляд Уоттса, портрет «Моны Лизы» был ничем не лучше других произведений Леонардо. Заинтересовавшись феноменом, Уоттс провел небольшое исследование и обнаружил, что большую часть предыдущего своего существования портрет «Моны Лизы» оставался безвестным. Событием, сделавшим картину знаменитой, стало, вероятно, ее похищение из музея в 1911 г. Совершил его Винченцо Перуджа, итальянец, трудившийся в Лувре в качестве подсобного рабочего. Однажды вечером, уходя со смены, он тайком сунул полотно под спецовку.

Эта кража, получившая широкую огласку, оставалась нераскрытой до тех пор, пока два года спустя Винченцо Перуджа не был арестован за попытку сбыть картину владельцам галереи Уффици во Флоренции. Вот как эта история выглядит в изложении Йена Лесли:

Французы кипели от возмущения. Итальянцы же приветствовали похитителя как патриота, стремившегося вернуть картину на родину. Газеты всего света многократно перепечатали этот портрет, в результате чего он и стал первым произведением искусства, получившим мировую известность. С этого момента «Мона Лиза» стала олицетворением всей западной культуры [10] .

Вот что об это пишет Дункан Уоттс: «Мы говорим, что “Мона Лиза” – самая известная картина в мире, поскольку ей присущи характеристики X, Y и Z. В реальности же мы хотим сказать, что “Мона Лиза” знаменита уже потому, что все знают ее именно как самую знаменитую картину в мировой истории».

А вот другой пример. Вспомним карьеру Аль Пачино, одного из величайших актеров последних сорока лет. Его поклонникам трудно представить себе альтернативную историю, в которой Аль Пачино не преуспел бы как актер. Тем не менее его легендарная карьера состоялась во многом благодаря одному маловероятному событию в ходе первого кастинга.

На роль Майкла Корлеоне в фильме Френсиса Форда Копполы по мотивам романа Марио Пьюзо «Крестный отец» руководители студии Paramount прочили Роберта Редфорда, Уоррена Битти или Райана О'Нила. Однако Коппола искал на эту роль неизвестного актера, который был бы похож на сицилийца. Продюсеры сомневались – и в какой-то момент готовы были утвердить на главную роль Джеймса Каана. Они уступили лишь после того, как Коппола пригрозил уйти из проекта. В конце концов, Каана сняли в роли Сонни – старшего брата Майкла, а главную роль отдали Аль Пачино.

В романе Пьюзо главным героем является Вито Корлеоне. Однако в экранизации Фрэнсиса Форда Копполы это место, очевидно, занимает младший сын Вито – Майкл. Таким образом, Аль Пачино, ранее снявшийся лишь в двух небольших лентах, получил главную роль в фильме, названном многими критиками лучшим в мировом кинематографе. Невероятность подобного выбора подчеркивает тот факт, что Коппола стал режиссером своей первой ленты в возрасте 33 лет. Как правило, в спорах со студийными боссами неопытные кинорежиссеры крайне редко выходят победителями.

Тем не менее последующая карьера Аль Пачино подтвердила точность выбора Копполы. Тот, кто полагает, что талант и трудолюбие непременно победят, будет утверждать, что Аль Пачино – тогда еще довольно молодой актер – благодаря своим дарованиям стал бы в конечном счете знаменитым артистом, даже если бы не сыграл роль Майкла Корлеоне. Может, это и так. Однако на свете есть множество талантливых актеров, которым подобный шанс проявить собственное мастерство так и не представился.

Или еще пример. Брайан Крэнстон, актер второго плана, был уже немолод, когда продюсер Винс Гиллиган предложил его на главную роль в новом сериале «Во все тяжкие». Опять же, как в случае с Аль Пачино, продюсеры не спешили вкладывать большие деньги в актера, никогда не снимавшегося в главных драматических ролях. Поэтому роль Уолтера Уайта они предложили Джону Кьюсаку. А когда тот отказался, они обратились к Мэтью Бродерику, но и здесь получили отказ. Тогда Гиллиган вновь предложил им кандидатуру Крэнстона, и на этот раз продюсеры, наконец, согласились.

В итоге «Во все тяжкие» стал одним из самых популярных телесериалов всех времен. В немалой степени своим успехом он обязан Крэнстону, понравившемуся зрителям в роли скромного учителя химии, волею обстоятельств ставшего лучшим изготовителем метамфетамина. За пять сезонов сериала Крэнстон получил четыре премии «Эмми» и теперь является одним из наиболее востребованных актеров в своем жанре. Конечно, он – талантливый исполнитель, но есть тысячи талантливых актеров, не попадающих в поле зрения продюсеров. Можно с уверенностью сказать, что Крэнстон не стал бы суперзвездой, если бы роль Уолтера Уайта согласились сыграть Джон Кьюсак или Мэтью Бродерик.

Творческие карьеры становятся яркой иллюстрацией феномена положительной обратной связи, известной как «эффект Матфея». Термин предложен социологом Робертом К. Мертоном и восходит к стиху из Евангелия от Матфея, где сказано: «ибо кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет». Этот термин описывает расходящиеся, словно круги по воде, последствия кажущихся незначительными событий, зачастую глубоко меняющих всю карьеру исследователя.

Тот же эффект наблюдается в экономике. Ближе к завершению учебы большинство аспирантов-экономистов в США ищут работу, посещая ежегодные заседания Американской экономической ассоциации. В 1971 г., когда я завершал обучение в Беркли (и как будущий PhD прощупывал рынок труда), ее заседания происходили в Новом Орлеане. Когда сумрачным декабрьским утром в Сан-Франциско я поднялся на борт самолета, простуда, начавшаяся у меня накануне, развилась в полномасштабный грипп. Мне явно не везло. На всех собеседованиях я страдал от высокой температуры и почти наверняка производил неблагоприятное впечатление. Я покинул Новый Орлеан в унынии, полагая, что никто в здравом уме не захочет со мной связаться. К моему удивлению, я получил три приглашения. Первое пришло из Корнеллского университета (где меня ждали на кампусе), второе – из Университета штата Висконсин, третье – из малоизвестного вуза на Среднем Западе.

Изучать список я начал с конца: первым делом отправился на Средний Запад. Пригласивший меня институт был не очень известен и делал акцент скорее на преподавании, чем на научных исследованиях. Для экономиста-исследователя, каким я себя видел, он не был идеальным местом работы. Тем не менее, лишенный широкого выбора, я постарался произвести на собеседников наилучшее впечатление. По-видимому, мне это удалось, ибо через считанные дни последовал звонок от институтского начальства. Мне предлагали работу.

Ободренный тем, что не остался вообще за бортом, я отправился в Корнеллский университет и вскоре после собеседования получил второе предложение. Спросив, можно ли дать ответ через десять дней (поскольку мне хотелось съездить еще и в Висконсин), я понял, что медлить нельзя. Предложение сохраняло силу в течение пяти дней, и я сразу же согласился. Экономический факультет в Корнеллском университете был почти так же хорош, как и в Висконсине (где никто не гарантировал мне третьего предложения), так что решение далось без особого труда.

На следующий год на кампусе у меня состоялся любопытный разговор с одним молодым преподавателем. Он имел отношение к моему приему на работу и рассказал, что в тот год экономический факультет расширил набор новых преподавателей на семь человек. Это было больше, чем в любой предыдущий год, причем я был принят седьмым. «Строго по секрету, – добавил коллега, – когда я поддержал твою кандидатуру, один из факультетских боссов швырнул в меня кусочком мела». (Вспыльчивый человек, он, вероятно, благоволил другому кандидату.) Короче говоря, меня утвердили чудом – а это значит, что в Висконсине я почти наверняка потерпел бы фиаско.

В итоге скажу: мне повезло. Если бы не исключительное, невероятное стечение обстоятельств, то моя карьера ограничилась бы преподаванием в малоизвестном институте на Среднем Западе. Как оказалось, туда на работу устроился мой бывший однокашник. Много лет мы перезванивались, ему просто хотелось с кем-то поговорить. Он то сетовал на отсутствие общих научных интересов с коллегами, то пересказывал дискуссии с особо одаренными студентами по поводу их курсовых работ. Однако серьезных творческих стимулов в этой среде он для себя не находил: исследовательской работы на факультете почти не велось. Если бы я попал в это болото, то отлично бы вписался. По натуре я ленив, работу склонен откладывать, и если бы с меня много не требовали, то я бы этим и удовлетворился. Однако я, по счастью, попал в Корнеллский университет, академическая среда которого оказалась для меня невероятно благотворной.

То, что я закрепился в Корнелле как штатный сотрудник, было еще менее вероятным, чем мое там появление. На второй год преподавания в университете я пережил тяжелый бракоразводный процесс (бывает ли он вообще легким?). Следующие несколько лет мне одному пришлось воспитывать двух младших сыновей, а это означало, что ежедневно я мог находиться на работе не дольше чем до трех часов пополудни. У меня почти не было времени на исследования, и на третий год профессорства я издал лишь одну статью, да и то в соавторстве с коллегой по аспирантуре. Моя научная диссертация не представляла особого интереса, да и в заделе у меня практически ничего серьезного не было.

Эдвард М. Грэмлич, 1939–2007

Фотография: Gerald R.Ford School of Public Policy, University of Michigan.

Доцента с таким послужным списком в прежние времена почти наверняка уволили бы на третий год работы. Однако к тому моменту порядки стали чуть либеральнее – и поскольку я неплохо управлялся с аудиторией и не стоил больших денег, факультет продлил мой контракт еще на три года. Однако по истечении этого срока мои шансы закрепиться в штате были, мягко говоря, весьма проблематичными.

На четвертый год моей работы к нам на факультет в качестве приглашенного профессора прибыл Нед Грэмлич, признанный авторитет в области экономической политики. Мы быстро подружились, и зимой по субботам вместе с детьми катались на горных лыжах. Нередко на подъемнике мы увлеченно беседовали об экономике. До этого никто из старших коллег заметного интереса к моей работе не проявлял. В отличие от них Нед нашел некоторые мои соображения по поводу рынков труда интригующими – и предложил написать статью для его академического сборника.

Как известно, такие сборники читают мало, поэтому публикация в подобном издании не считается для ученого-экономиста сильным карьерным ходом. Психолог Дэнни Канеман, лауреат Нобелевской премии по экономике за 2002 г., однажды признался, что отговаривал молодых коллег писать статьи в академические сборники. Однако других вариантов (равно как и публикаций) у меня не было, и я охотно согласился. Взявшись за дело, я довольно быстро написал, как мне показалось, неплохую статью.

Когда статья вчерне была готова, ко мне заглянул крайне расстроенный Нед. Он сообщил, что редактор серии, в которой планировался наш сборник, объявил об аннулировании этого проекта. Вот уж невезение!

Во всяком случае, так мне казалось. Шутки ради я послал статью в «Econometrica», один из самых престижных (и недоступных) журналов по экономике. Через пару месяцев из редакции пришел положительный ответ: там были готовы опубликовать статью, не требуя внесения в нее существенных изменений. Воодушевленный этим успехом, я несколько расширил свои соображения и представил новую статью в другой авторитетный журнал. Несколько недель спустя я получил от редактора письмо с одобрением этой новой статьи (причем, опять же, без требования внести существенные изменения).

Следующим летом я написал и отправил на рецензию еще три статьи. На них быстро пришли положительные ответы из редакций журналов «American Economic Review», «Journal of Political Economy» и «Review of Economics and Statistics». Из статей, присылаемых на рецензию, эти престижные издания по экономике обычно принимают не более 10 %. Вновь отмечу: эти журналы даже не потребовали серьезной переделки текстов!

В отличие от этих, ранних статей, десятки материалов, которые я с тех пор опубликовал, бывали отвергнуты, как минимум, одним издательством, а некоторые – даже четырьмя. Лишь в нескольких случаях я получил ответы от редакторов раньше, чем шесть месяцев спустя (а то и позже). В тех случаях, когда мои статьи не отклонялись с порога, редакторы неизменно требовали значительной переделки и обещали опубликовать их лишь после того, как правка будет выверена. Эти требования увеличивали срок рецензирования, как минимум, на несколько месяцев.

Я по-прежнему горжусь некоторыми из ранних статей, но твердо верю, что работы, написанные позже, были гораздо лучше. Единственное объяснение: мой ранний успех у редакторов академических журналов стал результатом неимоверного везения (шансы проиграть были астрономически высоки).

Если бы не исключительное везение, то на шестой год работы коллеги почти наверняка забаллотировали мою кандидатуру на зачисление в штат. Присутствовавший на заседании товарищ рассказал мне, что комиссия, рассматривавшая мое дело, запросила отзыв у наиболее авторитетных рецензентов, отличавшихся предельно критичным отношением к большинству публикаций. Явной целью комиссии, по его словам, был сбор досье в подкрепление отрицательного решения по моему вопросу. Однако мой послужной список (в смысле количества и качества публикаций) оказался гораздо весомее, чем у других преподавателей, принятых на работу одновременно со мной. Отвергнув мою кандидатуру, комиссия должна была бы исключить и остальных – решение, пойти на которое комиссия не могла.

Таким образом, мою судьбу решила почти невероятная череда случайных событий. Если бы меня не взяли на работу с первого раза, если бы Нед Грэмлич не появился на факультете в качестве приглашенного профессора, если бы мои ранние статьи были оценены с той же строгостью, что и последующие, и если бы редакторы тянули время с ответом (как они обычно делают), то в последующие годы я не встретил бы столько умных и талантливых преподавателей и студентов. Я не участвовал бы в увлекательных конференциях, не получал бы многочисленных научных грантов. Меня не пригласили бы провести десять дней с Далай-ламой в Индии или вести экономическую колонку в «New York Times». Эти – и другие яркие впечатления – составили мое жизненное богатство, потому что мне несказанно повезло.

Можно ли количественно измерить степень, в которой успех в различных областях деятельности зависит от кажущихся тривиальными случайных событий? Чтобы ответить на такой вопрос (применительно к начинающим музыкантам) вышеупомянутый социолог Дункан Уоттс и его сотрудники разработали эксперимент, названный ими «Music Lab». На веб-сайте они поместили 48 групп, исполняющих инди-музыку, и выложили от каждой по одной песне. Между прочим, двое моих младших сыновей играют в группе «The Nepotist», которая изо всех сил пытается пробиться на предельно конкурентную музыкальную сцену Нью-Йорка. Поэтому об инди-исполнителях мне, вероятно, известно чуть лучше, чем большинству читателей. Однако я никогда не слышал ни об одной из групп, названия которых были упомянуты в «Music Lab».

Посетители веб-сайта получили возможность загрузить любую из представленных там 48 песен при условии, что составят рейтинг понравившихся им произведений. Исследователи «усреднили» полученные ответы в целях создания «объективной» оценки качества мелодий. Объективной оценка была в том смысле, что ее проставляли респонденты, ничего не знавшие о реакции на песню со стороны других людей. Эти объективные оценки сильно варьировались. Одни песни получили от большинства слушателей высокие рейтинги, другие – низкие рейтинги. Однако для подавляющего большинства песен однозначного рейтинга не получилось. Одним респондентам эти песни очень понравились, другим – не особенно, а кто-то поставил песням крайне низкие оценки.

С учетом «объективных» рейтингов исследователи создали 8 независимых веб-сайтов, представлявших те же самые 48 групп с их песнями. Однако на этот раз новые сайты содержали дополнительную информацию: теперь посетители могли видеть, сколько раз была загружена каждая песня, а также средний рейтинг качества, который она успела получить.

Среди участников эксперимента находилась группа 52 Metro. В объективном рейтинге ее песня «Lockdown», занявшая 26-е место, оказалась где-то посередине. На восьми сайтах, имевших обратную связь со слушателями, последующая судьба этой песни широко варьировалась. На одном из сайтов она заняла первое место, на другом – лишь сороковое.

Оказалось, что судьба песни в значительной степени зависела от реакции на нее слушателей, скачавших ее первыми. Если песня очень нравилась, то вокруг нее возникал «эффект ореола» (a halo effect), благодаря чему ее всё чаще скачивали и чаще оценивали положительно. В противном случае все происходило наоборот.

Эксперимент с «Music Lab» свидетельствует о том, что многие песни (книги, фильмы), становящиеся хитами, зачастую обязаны своим триумфом тому простому факту, что они успели понравиться первым же слушателям (читателям, зрителям). Разумеется, подлинные шедевры имеют все шансы получить благожелательные отзывы уже на раннем этапе – и способны снискать популярность даже вопреки изначально негативным комментариям. Однако большинство художественных произведений вызывают широкий спектр субъективных оценок. Некоторые творения становятся успешными просто потому, что первые их публичные оценки случайно оказываются более благоприятными, чем предполагает стандартное распределение вероятностей. Иначе говоря, многие известные произведения искусства обязаны своим успехом (по крайней мере, частично) всего лишь счастливому случаю.

Похоже, большинство успешных художников об этом даже не подозревают. Однако есть и обнадеживающие исключения. Вернемся опять к Винсу Гиллигану, создателю телесериала «Во все тяжкие». В номере журнала «GQ» от 2013 г. (посвященном «Человеку года») было опубликовано интервью, которое режиссер дал Бретту Мартину. Вот что Винс Гиллиган рассказал об успехе своего сериала:

Случалось ли вам, сидя за столом, скомкать лист бумаги и, не глядя, бросить его через плечо – прямиком в мусорную корзину? Вы сделали это машинально, даже не целясь – и у вас это получилось! А затем, если вы захотите это повторить, то, как ни старайся, такого не сделать и за миллион лет. Вот так и с нашим сериалом. Мы «выкладывались по полной», но так на телевидении выкладываются все. Мы старались сделать самый лучший сериал, какой только возможен, но ведь и авторы сериала «Как сказал Джим» стремились к тому же. Теперь о том, почему эта штука сработала… Я мог бы наговорить всякой ерунды, но, если честно… Будь у меня объяснение, я мог бы с большей уверенностью ожидать успеха на телевидении. Истина же состоит в том, что я должен радоваться уже тому, чего сумел достичь.

Нередко мелкие случайные события влекут за собой значительные последствия. В один и тот же день сестры-близняшки сдают экзамены. Одна из них неважно себя чувствует и набирает на 200 баллов меньше другой. С этого дня их карьеры развиваются по расходящимся траекториям. Одна из сестер получает Нобелевскую премию по химии, другая – перебивается как внештатный преподаватель (все той же химии). Нередко самые незначительные вариации в наших судьбах оборачиваются громадными различиями в конечных результатах.

Случайные события влияют на нашу карьеру еще и тем, что формируют наш выбор будущей специальности. Опыт детства – дающий раннюю подсказку о том, чем тебе лучше заниматься, – способен определить рыночную нишу, где есть надежда на успех. Однако, возможно, эта ниша уже занята, и тебе достается та, что еще осталась.

Решающую роль в судьбе часто играет даже очередность рождения братьев и сестер – фактор, максимально приближающийся к чистой случайности. Моя жена – пятая из шести детей (в семье росли пять девочек и один мальчик). Когда она родилась, спортивная ниша в семье была уже занята, поэтому на нее даже не претендовали. Моей жене досталась творческая (музыкальная) ниша, наиболее подходящая для ее талантов и интересов.

При всем том спортивная ниша, возможно, была бы для нее более подходящей. Выросший на юге Флориды, я за долгие годы обучил катанию на водных лыжах несколько сот человек. Один из первых трюков, который новички пытаются освоить, научившись держаться на двух лыжах, – попытка прокатиться на одной лыже (что непросто). Первый элемент – скользя по воде на двух лыжах, отбросить одну из них, сохраняя равновесие на другой. Как только этот элемент освоен, энтузиасты приступают к более сложному заданию. Стоя глубоко в воде на одной лыже, они должны с помощью буксирующего катера выбраться на поверхность, не потеряв равновесия. Среди сотен людей, которых я пытался обучить этому приему, моя жена оказалась единственной, кто преуспел с первой же попытки. Как правило, даже одаренным спортсменам для этого требуется, как минимум, несколько попыток.

Моя жена в детстве не подозревала об этих способностях, поскольку спортивная ниша в ее семье уже была занята старшими детьми. И тот факт, что девочка не пошла «в большой спорт», оказался чистой случайностью.

Разумеется, и в одном семейном поколении может быть несколько выдающихся спортсменов, как показывает пример сестер Уильямс в большом теннисе и братьев Алоу в бейсболе. Тем не менее описываемая мною тенденция вполне реальна. Мой младший сын долго подавлял свою любовь к музыке, поскольку его старший брат уже добился в этой сфере выдающихся успехов. В конце концов страсть младшего к музыке победила, но легко представить, что этого могло и не случиться.

Как подробно объясняет Малкольм Гладуэлл в книге «Гении и аутсайдеры», преимущества, полученные в детстве, нередко определяют индивидуальные различия в жизненном успехе. Например, Билл Гейтс в конце 1960-х годов, будучи восьмиклассником, имел счастье учиться в одной из немногих американских частных школ, предлагавших детям неограниченный доступ к одному из первых терминалов компьютерного программирования, работавших в режиме разделения времени. На этих терминалах впервые стало возможным сразу же запускать написанные программы. Ошибки при программировании тут же выявлялись и исправлялись «на ходу».

Я на десять лет старше Билла Гейтса, и когда я учился программированию в колледже, мгновенной обратной связи еще не существовало. В те дни программы записывались на перфокарты, толстые пачки которых студенты относили в вычислительный центр, располагавшийся на высоком холме. Там была еще и очередь. На следующий день мы возвращались, чтобы получить распечатку, где были перечислены ошибки, помешавшие запуску наших программ. Мы вносили исправления и повторно сдавали программы, и часто проходило несколько дней, прежде чем их вообще удавалось запустить, не говоря уже о выполнении тех функций, которых мы от них ожидали.

Билл Гейтс родился и вырос в условиях, которые сделали его одним из первых американцев, в ходе обучения программированию имевших многочасовой опыт мгновенной обратной связи. Когда его позже спросили, сколько подростков из его поколения имели подобный опыт еще до поступления в колледж, он ответил: «Я удивлюсь, если наберется пятьдесят человек… Думаю, в то время я имел больше возможностей заниматься разработкой программного обеспечения, чем любой другой мой ровесник. И все благодаря невероятно счастливому стечению обстоятельств».

Билл Гейтс не стал бы богатейшим человеком в мире, если бы не достиг высочайшего мастерства в написании компьютерных программ. Но даже эти знания и опыт, в сочетании с невероятным трудолюбием, не в полной мере объясняют его успех. Ему повезло также во многом другом.

Оставив Гарвард, Билл Гейтс и его школьный друг Пол Аллен создали компанию, которую они позже назвали Microsoft. Это был прекрасный момент для учреждения компании по разработке программного обеспечения, и их бизнес почти наверняка имел бы успех – даже без особых улыбок фортуны. Но Microsoft не просто процветала. К концу 1990-х годов она стала самой дорогостоящей компанией на планете.

Важный шаг ее развития из маленького технологического стартапа состоялся в 1980 г., когда компания IBM обратилась к Гейтсу с вопросом, может ли Microsoft создать операционную систему для ее нового персонального компьютера. Сначала Гейтс этим проектом не заинтересовался и посоветовал IBM обратиться в Digital Research, небольшую фирму в Сиэтле, успевшую разработать операционную систему для персонального компьютера (под названием CP/M).

Гэри Килдалл (основатель Digital Research), с которым IBM провела переговоры, выразил заинтересованность. В описании дальнейших событий нет единства, однако ясно, что IBM и DR о продаже CP/M не договорились. Джек Сэмс (переговорщик от IBM, отвечавший за закупку операционной системы) позже рассказал Биллу Гейтсу, что IBM рассматривала вопрос приобретения QDOS (quick and dirty operating system) – операционной системы, разработанной Тимом Паттерсоном (из компании Seattle Computer Products). Последний разработал QDOS, имея на руках инструкцию к программе CP/M, подготовленной фирмой Гэри Килдалла. Паттерсон признал, что QDOS была во многом основана на CP/M, но считал их различия достаточными для защиты своего авторского права.

О том, что случилось дальше, рассказывает физик и популяризатор науки Леонард Млодинов. По словам Сэма, пишет он, Билл Гейтс спросил: «Вы хотите заполучить… – [QDOS], или хотите, чтобы я?..» Сэм, явно не осознавая всех последствий, ответил: «Добудьте ее». Этим решением Сэм невольно санкционировал рождение продукта, который в конечном счете будет оцениваться в сотни миллиардов долларов. Фирма Microsoft (в лице Пола Алена) договорилась о покупке QDOS за 50 тыс. долл. Затем Microsoft модифицировала программу и переименовала ее в MS-DOS (сокращение от Microsoft disk operating system). И, наконец, IBM согласилась на то, чтобы Microsoft получала роялти с каждого персонального компьютера IBM, использующего ее операционную систему.

Величайшей удачей фирмы Гейтса стал пессимистический прогноз IBM по объему продаж своих персональных компьютеров. Если бы IBM предвидела экспоненциальный рост выпуска ПК, то не позволила бы фирме Microsoft сохранить право собственности на MS-DOS. Однако Гейтсу повезло, и роялти за каждую установленную копию операционной системы (как важнейший фактор) обеспечило баснословную прибыльность компании Microsoft.

Если бы не длинная череда невероятных событий, то большинство из нас никогда бы не услышали о Microsoft. Если бы Билл Гейтс родился не в 1955 г., а в 1945 г.; если бы в его школе не было компьютерного клуба с терминалом, обеспечивавшим мгновенную обратную связь; если бы IBM договорилась с Digital Research и если бы Тим Патерсон оказался лучшим переговорщиком, то Microsoft никогда не достигла бы такого процветания.

В долгосрочной перспективе даже, казалось бы, неудачный старт иногда оборачивается счастливым финалом. В своей книге Гладуэлл ссылается на опыт еврейских иммигрантов, в начале XX в. прибывших в Нью-Йорк и добившихся успеха в швейном бизнесе. Однако их дети, получившие юридическое образование, не пришлись ко двору в крупнейших адвокатских конторах Нью-Йорка, предпочитавших в те годы нанимать на работу выходцев из богатых протестантских семей. Новоиспеченные еврейские правоведы зачастую имели единственный выбор – открыть собственную адвокатскую контору. Часто они специализировались на делах, которыми элитные юридические фирмы пренебрегали (такими, например, как защита от враждебных корпоративных поглощений). Таким образом, набравшиеся опыта юристы – потомки еврейских портных – были едва ли не единственными, кто извлек выгоду из резко выросшего в 1970–1980-е годы числа судебных процессов вокруг попыток враждебных поглощений. Доминируя на новом рынке, еврейские адвокаты зарабатывали гораздо больше, чем получали бы в юридических конторах, ранее ими пренебрегшими.

Моя личная семейная история тоже содержала элемент везения, но везения особого рода. Будучи приемным сыном пары частнопрактикующих врачей из Флориды, я провел детство в окружении рентгеновской аппаратуры, и хотя мне не приходилось засыпать голодным, деньги в семье принято было считать. Я знал, что купить что-нибудь необычное я мог, лишь заработав на это самостоятельно – сначала чисткой обуви в барах, позднее – доставкой утренних газет. Только в среднем возрасте я познакомился, наконец, с моей родной (т. е. биологической) матерью и всем ее семейством, и узнал, какой могла стать моя судьба, если бы меня не отдали на усыновление. Мои новые родственники, встретившие меня радушно, оказались потомками старинного рода, ведущего происхождение от первых поселенцев в районе Трескового мыса (Кейп-Кода). В Гарварде на стене библиотеки Бейкера можно видеть большой написанный маслом портрет моего пращура, небезызвестного Фредерика Тюдора.

«Ледяной король» Фредерик Тюдор, 1783–1864

Фредерик Тюдор получил известность как «ледяной король». В XIX в. он стал одним из богатейших людей Новой Англии благодаря тому, что упорно воплощал в жизнь идею, почти всеми считавшуюся вполне абсурдной. Он предлагал зимой резать лед в прудах Новой Англии и на судах развозить его по всему миру – в города, особо страдавшие из-за жары. Биография Фредерика Тюдора – это описание стойкости человека в несчастье. Фредерик Тюдор неоднократно терпел банкротство, отбыл несколько сроков в долговой тюрьме, но в итоге одержал победу. С тех пор его некогда громадное состояние переходит (правда, все более мелкими долями) к новым поколениям многочисленных потомков.

Большинство моих единоутробных братьев и сестер выросли, зная, что к совершеннолетию получат немалую сумму из трастового фонда. Такое знание влияет на людей по-разному: Билл Гейтс происходит из состоятельной семьи, но кто же усомнится в его трудолюбии? Однако мне понятно, как это известие повлияло бы на меня! Если ты знаешь, что в любом случае получишь уйму денег, то сможешь ли мобилизовать волю на преодоление проблем карьерного роста? Мне едва ли удалась интересная карьера, если бы я вырос в условиях материального достатка.

О роли случайных (казавшихся неважными) фактов в крупных поворотах наших жизненных путей повествуют бесчисленные примеры. Так, в мировом хоккее около 40 % всех игроков в ведущих профессиональных лигах родились в январе, феврале или марте, и лишь 10 % – в октябре, ноябре или декабре. Очевидная причина такого перекоса в распределении игроков состоит в том, что первое января служит традиционной датой отсечения (по срокам рождения) кандидатов на участие в молодежных хоккейных лигах. Таким образом, на всех последующих этапах карьеры игроки, родившиеся в начале года, были самыми «возрастными» членами своей команды. Они были в среднем чуть крупнее, сильнее, быстрее и опытнее своих товарищей, родившихся в более поздние месяцы. Поскольку они с большей вероятностью преуспевали на каждом этапе, то их чаще отбирали в элитные сборные для участия в международных турнирах либо в состав молодежных «команд всех звезд». Они получали лучшие условия для спортивной подготовки, лучших тренеров, специальные стипендии и т. д.

Та же связь между датой рождения и достигнутым успехом обнаруживается в других сферах деятельности. Хотя сроки начала школьных занятий варьируются от штата к штату, большинство детей, родившихся в летние месяцы, как правило, являются среди одноклассников самыми младшими. Этот простой факт объясняет, почему в школьные годы такие дети значительно реже занимают лидирующие позиции. Другие исследования показали, что – даже с поправкой на разницу в когнитивных, психологических, физических и прочих способностях – ученики, занимавшие лидирующие позиции в классе, впоследствии получают значительно большую зарплату. Социологи, изучавшие выборку крупных американских компаний, обнаружили, что численность их руководителей, рожденных в июне и июле, оказалась на треть меньше, чем можно было бы ожидать, исходя из вероятностного фактора.

Объяснить весомую разницу в достижениях людей способна даже первая буква в их фамилиях. Например, одно из исследований показало, что доценты на экономических факультетах многих престижных университетов с тем большей вероятностью получали профессорскую должность, чем выше в алфавитном списке значилась их фамилия. Исследователи объясняли этот эффект принятой в экономической литературе традицией перечисления авторов совместных публикаций (фамилии соавторов приводятся в алфавитном порядке). При этом отмечалось, что такого эффекта не наблюдается в психологической науке, где авторы совместных публикаций в алфавитном порядке не перечисляются.

Тот факт, что кажущиеся заурядными случайные события зачастую играют в жизни существенную роль, не означает, что успех не зависит от таланта и усилий. Все те, кто преуспевают на самых конкурентных площадках, почти всегда невероятно талантливы и трудолюбивы. Как заметил Чарли Мангер, вице-президент Berkshire Hathaway (финансовой структуры Уоррена Баффета), «самый надежный способ получить желаемое – это попытаться его заслужить». Возможно, самый полезный совет тому, кто стремится к материальному успеху: накапливайте опыт и знания в областях, которые высоко ценятся обществом! А опыт и знания – это не следствие удачи, а плод многолетних напряженных усилий.

И все же случайные события порой оказываются значимыми. И, как мы увидим, материальный успех на многих рынках невозможен без некоторой толики удачи.