…Для Министерства пропаганды отвели старое здание на Вильгельмштрассе, о котором Геббельс высказался так: «Эго прекрасное творение великого архитектора Шинкеля; но оно настолько устарело, что придется его полностью перестроить, чтобы приспособить для наших нужд». Геббельс решил модернизировать здание без всякой оглядки на традиции: «К чему эти тяжелые шторы и лепные украшения — я ведь не могу работать в тесноте и полумраке!» Старые убеленные сединами чиновники, верно служившие Германии при многих режимах, со страхом слушали такие речи, но Геббельса это не смущало.

Система пропаганды, созданная в Третьем рейхе, представляла собой попытку осуществления полной и всеобщей идеологической обработки населения; устройство ее было и сложным и простым одновременно. Ее можно назвать простой, потому что ею, во всей ее полноте, руководил всего один человек — талантливый оратор и журналист, неутомимо изобретавший все новые лозунги, заманчивые образы и образцы вдохновенной лжи и осуществлявший свое руководство самым прямым способом, требовавшим неукоснительного подчинения. И эта система была достаточно сложной, потому что работала путем одновременного использования трех разных государственных и партийных институтов, служивших формой ее существования; это были министерство народного просвещения и пропаганды, центральное бюро пропаганды нацистской партии и государственное управление культуры, причем каждый из этих органов имел собственные подразделения как на центральном, так и на региональном уровне.

Когда нацисты пришли к власти, Геббельс так и остался главой партийного бюро пропаганды (он был назначен на этот пост в ноябре 1928 года непосредственно Гитлером); но он к тому же расширил и укрепил свои позиции, создав специальное государственное Министерство пропаганды — впервые в истории Германии, и именно это министерство прославило и его самого, и его методы. Оно стало для него главным центром работы, привлекло к себе широкое международное внимание и оказалось предметом многих споров и критики. Партийное бюро пропаганды тоже сохраняло свое значение, но оно не было на виду у широкой публики, да и поле его деятельности было более узким. Было создано также управление культуры, которое координировало производство всех культурных ценностей и вообще всякую деятельность в области культуры и согласовывало ее с генеральной линией нацистской политики. Оно было больше связано с Министерством пропаганды, а не с центральными учреждениями партии. С течением времени появился и еще ряд учреждений, укрывшихся в недрах бюрократической системы от бдительного парламентского контроля. Все они предназначались для воплощения в жизнь идей Геббельса о том, что пропаганда должна быть вездесущей и что общественное мнение можно и нужно формировать и направлять. Общественное мнение создавалось с помощью простых и броских штампов и лозунгов вроде: «Один народ, одна страна — один вождь!» или «Евреи — вот наше бедствие!» Созданная Геббельсом единая всеохватывающая система пропаганды и управления культурой должна была следить за мыслями людей и управлять ими, контролируя как всю нацию в целом, так и ее отдельные части.

 

1. Создание министерства пропаганды

28 февраля 1933 года произошел поджог рейхстага, и было образовано новое правительство во главе с Гитлером, представившее на подпись президенту Гинденбургу декрет о чрезвычайных мерах; в первой же его статье объявлялось о возможности ограничения личных свобод граждан, в том числе свободы слова и свободы печати. Через две недели, 13 марта, Геббельс, известный как «самый умелый и самый агрессивный специалист в деле устной и печатной пропаганды», стал рейхсминистром по делам народного просвещения и пропаганды в новом правительстве.

И вот новый министр прибыл в свое учреждение. Он вел себя чрезвычайно уверенно, не проявив никаких признаков робости (о которой писал в своем личном дневнике, опубликованном позднее). Конечно, он сразу же подумал «об огромной ответственности, которую взвалил на себя в свои 35 лет», но эта мысль не угнетала, а скорее вдохновляла его. Не теряя времени, он взялся за работу по провозглашению и пропаганде главных целей нового режима. Вскоре он заявил о себе как об «убежденном строителе империи», умеющем не только уверенно руководить своим министерством, но и добиваться для него важных преимуществ.

25 марта Министерство пропаганды получило здание на Вильгельмплатц, где прежде размещалось Министерство связи. Здание, построенное архитектором Шинкелем в классическом стиле, принадлежало до 1914 года принцу Фридриху-Леопольду, возглавлявшему «Союз германских вольных каменщиков» (масонов) и устраивавшему в нем роскошные светские приемы. Геббельс приказал расширить дворец и обставить его новой мебелью, решительно подавив робкие возражения «закоснелых бюрократов, боящихся перемен и не понимающих, что грядет новая революция». Призвав на помощь армейских строителей, он расширил зал для приемов и свои личные апартаменты (последовав в этом примеру Муссолини), так что его кабинет стал в три раза превосходить по размерам кабинет любого из министров бывшего республиканского правительства.

(Дворец принца Фридриха-Леопольда вскоре оказался мал для нового министерства, штат которого быстро расширялся. Было воздвигнуто новое здание, простое, практичное и непритязательное на вид, но оно не понравилось амбициозному министру пропаганды, который отверг его, не раздумывая. Он настоял, чтобы был расширен тот же самый дворец на Вильгельмплатц с учетом его личных требований и новейших достижений техники: например, было установлено современное радио- и кинооборудование, печатные и копировальные машины ит. п.).

В отличие от других министров нового правительства, Геббельс сам создавал заново свое министерство и определял его функции. В дневнике (который был опубликован и потому освещал события в упрощенном и приглаженном виде) он упоминает о «некоторых трудностях», возникавших в те дни, когда определялось поле деятельности и функции нового министерства. На самом деле трудности, видимо, были немалыми, потому что Геббельсу пришлось отвоевывать полномочия и вторгаться в дела других министерств. Министерство пропаганды присоединило к себе некоторые департаменты, традиционно входившие в состав разных правительственных учреждений. Так, было поглощено Прусское бюро по вопросам печати, со всем его имуществом и персоналом. Министерство внутренних дел лишилось прав по надзору за прессой и радио и по осуществлению цензуры нравственного содержания книг, кинофильмов и театральных постановок, а заодно и права назначать национальные праздники и выходные дни. Министерство экономики уступило полномочия по контролю за рекламой и за проведением выставок и ярмарок. Министерство транспорта (включавшее в себя в то время и управление почт и телеграфа) передало всю национальную сеть агентств и бюро путешествий и экскурсий и все права по управлению радиовещанием. Серьезное соперничество возникло также между министерством Геббельса и министерством по науке, образованию и воспитанию, которое возглавлял Бернхард Руст, выходец из старинной юнкерской семьи, бывший директор гимназии в Ганновере. Геббельсу очень хотелось взять под свой контроль университеты, находившиеся в подчинении Руста, и он предпринимал такие попытки во все годы существования Третьего рейха, но не преуспел в них. Все же ему удалось забрать в свое подчинение училища искусств и их преподавателей, передав их в ведение Палаты изящных искусств, входившей в систему управления культуры, подчиненного министерству пропаганды. (Соответствующий закон был издан 15 мая 1934 года. Геббельс хотел, чтобы в его подчинение перешли и кураторы музеев, но с этим вышла осечка, и его требование не нашло отражения в законе).

Понятно, что Геббельс вечно ссорился со своими коллегами-министрами. Еще в начале деятельности правительства возникли трения из-за распределения полномочий между Министерством пропаганды и Министерством иностранных дел. 24 мая 1933 года Гитлер, ставший канцлером, собрал конференцию начальников правительственных департаментов, на которой Геббельс заявил, что «важнейшей задачей возглавляемого им министерства является формирование общественного мнения за рубежом». Гитлер с этим согласился и решил, что департамент по делам печати Министерства иностранных дел «ограничит свою деятельность традиционными рамками», а «активную пропаганду за рубежом» будет вести ведомство Геббельса, в составе которого был образован собственный «департамент печати». С тех пор отношения между чиновниками респектабельного министерства иностранных дел, имевшего богатые традиции, и их энергичными и напористыми коллегами из Министерства пропаганды стали весьма прохладными; такими же (а иногда и явно напряженными) они остались и позже, когда министром иностранных дел стал Риббентроп. Оба министерства устраивали свои собственные пресс-конференции, и между ними установилось постоянное соперничество в попытках повлиять на иностранных журналистов, прибывавших в Германию. С началом второй мировой войны значение пропаганды для зарубежных стран возросло, и Гитлер издал строгий приказ, предписывавший обоим министрам координировать свою работу, чтобы их разногласия не наносили ущерба интересам Германии в ходе ведения войны.

В вопросах культуры Геббельс считал своим соперником Альфреда Розенберга; в искусстве таким соперником был Геринг, а за право контролировать печатную и литературную продукцию спорили между собой Геббельс, Розенберг и Булер (начальник партийной канцелярии). В 1934 году Розенберг получил от Гитлера пышный титул «уполномоченного фюрера по контролю за всем интеллектуальным и идеологическим обучением, осуществляемым в партии и в подведомственных ей организациях», и это вызвало у Геббельса чувство ревности, получившее новый толчок, когда Розенберг был назначен в 1941 году министром по делам восточных территорий. (Дополнительной причиной зависти Геббельса послужил и «отдел по делам изящных искусств», существовавший в ведомстве Розенберга и выпускавший богато иллюстрированный журнал под названием «Искусство в Третьем рейхе»). Впрочем, Геббельс не сомневался в своем превосходстве над соперниками и удачно интриговал против них, но был не в силах нанести им полное поражение и лишить их своих постов. Все упиралось в Гитлера: как ни ценил он разнообразные таланты «маленького доктора», но всегда твердо придерживался правила: «Разделяй и управляй!», укрепляя таким путем свою, и без того непомерную, власть.

В 1933 году министерство Геббельса представляло собой новую формацию, не имевшую прецедентов в истории, но тем не менее развивавшуюся динамично и успешно. Пожалуй, с точки зрения традиционной бюрократии его творение могло показаться странным недоразумением, но оно, безусловно, обладало определенными преимуществами как тоталитарное учреждение нового типа, способное решать задачи всеобщей идеологической обработки населения и руководства общественным мнением.

 

2. Тотальная идеологическая обработка населения

Система пропаганды, созданная национал-социалистами после их прихода к власти 30 января 1933 года, имела два главных аспекта. Первый заключался в ее тотальном характере, поскольку она охватывала не только сферу политики, но и всю национальную культурную жизнь. При этом она проникала во все уголки общества, достигая размаха и разветвленности, ранее невиданных в Германии. Идеологическая обработка и «промывание мозгов» осуществлялись не только с помощью партийных съездов и демонстраций, но также путем контроля над прессой и радиовещанием, над искусством и литературой, над театром и кинематографом. Новая пропаганда имела целью распространение идей и достижений режима как внутри Третьего рейха, так и за его пределами; контроль и формирование всего национального продукта, имевшего форму печатных произведений, произведений живописи и музыки, театральных спектаклей и кинофильмов. Сам Геббельс по этому поводу однажды выразился так: «Государство, принявшее авторитарный режим управления, не должно позволять себе отклонений от избранного пути, если оно уверено в его правильности. Если в демократическом государстве национальный политический курс во многом определяется общественным мнением, то в авторитарном государстве именно оно само определяет свою политику и само же руководит общественным мнением, направляя его согласно своим целям».

Конечно, принципы нацистской пропаганды были заложены Гитлером и Геббельсом задолго до 1933 года и были всесторонне испытаны за то время, пока их партия находилась в оппозиции. Но центральное бюро пропаганды было всего лишь мелкой рыбешкой по сравнению с тем «китом», которым стало Министерство народного просвещения и пропаганды под руководством Геббельса. И хотя оба учреждения существовали и работали бок о бок, именно министерство стало всеохватывающим и общенациональным институтом в своей области.

Второй важный аспект системы пропаганды, построенной правительством национал-социалистов, заключался в полной концентрации управления ею в руках одного человека, осуществлявшего свое руководство по трем главным направлениям одновременно. Во-первых, Геббельс оставался главой центрального бюро пропаганды нацистской партии, осуществляя надзор за всей партийной пропагандистской деятельностью. Во-вторых, он возглавил государственное Министерство пропаганды, которое он лелеял как любимое дитя, отдавая этой работе все свое вдохновение и трудолюбие. И наконец, в-третьих, он получил почетную должность президента государственного управления культуры и в качестве такового стал высшим арбитром во всех вопросах культурной жизни и высшим судьей для всех трудившихся в области культуры и искусства, единолично решавшим, кого одобрить и возвысить, а кого лишить работы и изгнать с позором. Все три указанных учреждения были тесно связаны и даже переплетены между собой, поскольку многие высшие чиновники занимали посты сразу в двух из них, а то и во всех трех.

Пропаганда имела целью направлять мысли людей в нужную сторону и руководить ими, играя на их чувствах (которые нужно было знать и учитывать) и используя их реакцию на события и на меры, предпринимаемые властями. Существование независимого общественного мнения не допускалось, но всегда имело место определенное «общественное настроение», которое требовалось уяснить, изучить и запротоколировать. Правители тоталитарного государства, желая обеспечить эффективность своих действий, должны были учитывать взгляды и реакцию масс и проводить с этой целью определенные социологические исследования. Исходя из этого, Геббельс не уставал внушать своим подчиненным первое необходимое требование к их работе: они должны были точно знать в любой заданный момент настроения публики, осуществляя для этого соответствующие непрерывные наблюдения. Для того, чтобы пропаганда не превратилась в пустой звук, нужно было постоянно «держать руку на пульсе общества» — это стало аксиомой. Считалось, что сломить сопротивление внешних противников — достаточно простая и понятная задача по сравнению с той сложной игрой, которую приходилось вести, чтобы преодолеть сопротивление внутри страны. По мнению Геббельса, «пропагандист должен уметь привить людям такие убеждения, чтобы их понимание событий заставляло их добровольно подчиняться высшим руководителям государства и охотно решать задачи, которые те ставят». Для этого предлагалось неотрывно следить за изменениями настроений масс, хорошо понимать их и уметь убеждать население страны, внушая ему «правильные идеи». Все 32 местных отделения Министерства пропаганды, а также служба безопасности (СД — «Зихерхайтсдинст»), возглавляемая Гиммлером, регулярно поставляли Геббельсу свои сводки информации и отчеты, дававшие картину настроений и морального духа населения.

Но нужно было не только постоянно следить за публикой; требовалось также подталкивать и вести ее за собой в том направлении, которое было одобрено правящей властью. «Дурные мысли» подавлялись; пропагандировались и внушались «правильные» идеи. При этом внутри самого министерства официальная политика и доктрины не подлежали сомнениям и критике, но зато рассматривались и обсуждались новые методы и трюки, с помощью которых можно было сделать пропаганду более доходчивой и эффективной.

Геббельс любил спрашивать у подчиненных точные статистические данные и оценки того, как именно реагировало население на политические мероприятия властей и на книги, фильмы, спектакли, одобренные его министерством. В интервью, данном в конце 1937 года, он сказал: «Я должен точно знать, насколько хуже (или лучше!) был принят фильм, который мы оценили как плохой, по сравнению с тем, который мы оценили как хороший». Далее он объяснил, что всё, случившееся среди людей, все события культурной, политической и и экономической жизни должны регистрироваться и изучаться с точки зрения психологии. Полученные данные обобщались и использовались министерством в качестве основы для пропаганды курса, проводимого правительством. При этом Геббельс допускал, что и эта информация может оказаться недостаточной для того, чтобы завоевать доверие публики. Если выяснится, что население плохо воспринимает политику правительства, то Министерство пропаганды должно найти новые аргументы для того, чтобы убедить публику в правильности действий властей. Например, 26 ноября 1943 года Геббельс записал в своем дневнике: «Германский народ колеблется между настроениями страха и надежды и недооценивает опасности большевизма. Люди не сознают, сколько крови и ужаса несет с собой большевизм». Подводя итог этой оценке, Геббельс решил, что нужно наращивать усилия по «просвещению немцев насчет опасности большевизма».

Люди Геббельса научились предсказывать реакцию публики. Если министерство устраивало массовый политический митинг в берлинском Дворце спорта, то уже по количеству проданных билетов можно было судить о степени желания людей обсуждать предложенную тему. Настроение публики и вся атмосфера таких митингов служили для пропагандистов точным барометром, показывавшим степень одобрения действий властей и провозглашавшихся идей. Геббельс был, пожалуй, недалек от истдны, когда признавался, что именно на этих митингах он выработал в себе острое чутье на возможную реакцию публики и на характер восприятия приводимых аргументов. Не скрывая своего тщеславия, он заявлял, что хотел бы, подобно Гаруну-аль-Рашиду, уметь растворяться в толпе, выслушивая все новости и оставаясь неузнанным. Впрочем, он утешал себя тем, что и так точно знал настроения и склонности немцев и мог предсказать, что им понравится, а что — нет. Любопытно, что некоторые всеобщие увлечения он называл «мнением невежественного большинства» и просто отмахивался от них, не желая принимать во внимание (и это случалось не так уж редко!). «В таких случаях он настаивал на том, что его министерство должно не просто открывать мнение публики, но и формировать, а то и создавать его», — говорил подчиненный Геббельса Ганс Фриче.

 

3. «От имени народа и для его блага…»

Геббельс считал, что для успешной работы его министерства необходимо соблюдение двух предварительных условий. Во-первых, министру не следовало перегружать себя рутинной «бумажной» работой; его назначение — руководить персоналом опытных специалистов, способных подготовить основу для компетентных решений, которые принимал, разумеется, он сам, в единственном числе. Во-вторых, он должен был сохранять тесный контакт с населением, знать и предугадывать настроения людей.

Поскольку при авторитарном режиме государство направляет общественное мнение в нужную сторону для достижения заданных целей, правительство должно быть в курсе всех колебаний настроения народа.

Геббельс настаивал на том, что каждый гауляйтер, каждый вождь местной партийной организации должен знать все события текущего момента и не бояться сообщить свое мнение вышестоящим, ничего не приукрашивая при этом.

Геббельс любил подчеркивать, что его министерство работает в тесном контакте с народом, и эта его черта напоминает повадки современных диктаторских режимов. Допуская возможность некоторых погрешностей и даже ошибок, обусловленных сложностью министерского аппарата, он считал, что этот аппарат очень чувствителен к реальной жизни и никогда не допустит причинения людям какого-либо серьезного вреда. Он легко и ловко подменял два разных явления: способность своего министерства контролировать настроения народа и способность самого народа контролировать работу министерства; неустанно говоря о «близости к народу», он провозглашал, что работа его министерства находится «под ежедневным и ежечасным контролем со стороны народных масс».

Геббельс не допускал и мысли о том, что политика в Третьем рейхе является делом немногих; напротив, он всегда подчеркивал, что если в прошлом политика была для народных масс «неизвестной областью» («терра инкогнита») и ею занимались немногие, посвященные в ее тайны (вроде канцлеров и дипломатов), то теперь, в национал-социалистском государстве, массы стали участниками и творцами исторических решений. В соответствии с этим он часто представлял действия правительства как реакцию на пожелания народа, как результат мгновенного отклика на его чувства и мысли. В этом смысле хорошим примером является речь Геббельса, произнесенная им 13 ноября 1938 года, в которой он, говоря об убийстве сотрудника германского посольства во Франции, совершенном евреем из Польши, подготовил почву для последующих карательных мер, направленных против евреев: «Народ желает, чтобы было так, и мы исполним его желание!» — провозгласил он.

Утверждалось, что всякий, пришедший на массовый политический митинг, принимает тем самым участие в формировании национальной политики. Один из репортеров газеты «Франкфуртер цайтунг», известный подобными софизмами, амбициозно провозглашал в 1937 году: «Участие в митингах стало инструментом политики, новаторским способом решения проблем, найденным национал-социалистами, таким же неожиданным и смелым, как решение задачи о яйце, примененное Колумбом. Теперь народные массы почувствовали, что они получили возможность участвовать в политическом процессе, произнося речи и принимая обращения на митингах. Одновременно руководители почувствовали, что их могут понять. В этом и заключается объяснение текущей ситуации».

Считалось, что для пропаганды годятся любые средства, лишь бы ее цель была достигнута: «Нельзя отвергать даже демагогию, если она преследует благие цели!» В качестве «благих целей» провозглашались: «воспитание народа и приведение народных масс к пониманию задач государства и к сотрудничеству с ним».

Итак, народным массам предоставлялась возможность пассивного участия, но отнюдь не реального влияния на принятие политических решений, а наилучшим инструментом, обеспечивавшим такое распределение ролей в политическом процессе, являлась пропаганда. При наличии системы управления умонастроениями подобное «участие в политике» было не более чем фикцией или, пожалуй, одним из способов идеологической обработки. Для того, чтобы идеологическая обработка была эффективной, пропаганда должна была быть вездесущей и, кроме того, разнообразной по форме и единой по своим целям. Решению задачи регламентации умонастроений способствовало техническое развитие и разнообразие современных средств массовой информации. Способность пропаганды быть «вездесущей» обеспечивалась всем существующим режимом и всеми его средствами общения с населением.

Для целей пропаганды использовались все возможные средства: газеты, периодические издания и книги, радио и кинофильмы, — и все они воздействовали на своих читателей и слушателей одновременно и повсюду, днем и ночью, за утренним завтраком и на рабочем месте, в часы досуга и отдыха, до самого отхода ко сну с последней сводкой вечерних новостей. Поскольку политический настрой должен был охватывать всех и вся, вторгаясь и в частную, и в личную жизнь, пропаганда тоже была всеобщей и многообразной, обращалась к каждому гражданину отдельно и ко всем вместе и звучала как единый мощный хор разнообразных голосов. В связи с этим наводит на интересные сопоставления написанное Геббельсом обращение съезда нацистской партии, состоявшегося в сентябре 1936 года, в котором говорилось: «Большевизм несет миру опасность. Большевистская пропаганда ведется с большим умом и умело приспосабливается к запросам и характеру аудитории. Она звучит то решительно, то вкрадчиво, в зависимости от ситуации: достаточно сравнить обращение террориста Димитрова к Коминтерну и выступление еврея Литвинова в Лиге Наций. Она бывает то благочестивой, то безбожной — как потребуется. Большевикам неведомы угрызения совести, лишь бы цель оправдывала средства!» Геббельс забыл добавить, что подобный же прагматизм и неразборчивость в средствах были свойственны и национал-социалистской пропаганде.

В 1928 году Муссолини в одной из своих речей сравнил работу фашистских журналистов с игрой оркестра. Геббельс услышал это изречение от Функа, своего заместителя, и тоже стал его повторять. Пресса, говорил он, это тот же оркестр, исполняющий одну и ту же мелодию на разных инструментах, подчиняясь движениям палочки дирижера. В соответствии с этим всякая пропагандистская кампания, проводившаяся министерством Геббельса, напоминала произведение для хора, в котором каждое средство информации вело свою партию, руководствуясь поставленной задачей. При этом Геббельс учитывал интеллектуальный уровень, образованность и круг интересов аудитории, как и тот факт, что различные средства информации воздействуют на публику с разной интенсивностью и дают разный эффект.

Поскольку министерство Геббельса контролировало все средства массовой информации, оно могло проводить идеологическую обработку населения самыми разными путями и методами. Трудно даже представить, например, какое разнообразие вкусов могла удовлетворять пресса, подконтрольная нацистам. Здесь были издания самого разного толка: от грубых порнографических листков и журналов, вроде «Дер штюрмер» Штрейхера, до разнообразных местных партийных изданий; а были и такие «умные» журналы, как еженедельник «Дас райх», рассчитанный на образованную публику, и такие газеты, как «Франкфуртер цайтунг», посвященная вопросам культуры и казавшаяся скромной Золушкой среди своих оголтелых собратьев и сестер. Помимо этих различий, бросавшихся в глаза, существовали и другие, определявшиеся тем, какое значение имело для режима то или иное издание или средство информации, насколько важным оно представлялось для целей идеологической обработки населения. Например, на радио считались самыми важными сводки новостей и политические комментарии; затем шли развлекательные передачи, а уж потом — передачи для целей образования и просвещения. Подобная же «табель о рангах» существовала и в кинематографе: на первом месте шли выпуски кинохроники, за ними — фильмы на темы культуры, и далее — чисто развлекательные кинокартины, хотя некоторым из них, таким как «Великий король» (эпическое произведение о Фридрихе Великом), придавалось особое значение ввиду их ценности для целей идеологического воспитания нации. Среди печатных изданий самое большое значение имели ежедневные газеты (в которых считались ответственными не только статьи на политические темы, но и все другие материалы); далее шли еженедельники, затем — вся остальная периодика, и наконец — книги. Согласно этой шкале ценностей распределялся поток руководящих указаний, интенсивность надзора за качеством и контроля за степенью надежности. Понятно, что кадры, выпускавшие ежедневные газеты, кинохронику и радиопередачи новостей (как и само содержание этих газет, фильмов и передач), подвергались гораздо более строгому и тщательному надзору, чем произведения на темы искусства, театральные постановки, книги и развлекательные кинофильмы.

Существовали еще и разовые или специфические пропагандистские кампании, и здесь каждое из средств массовой информации выполняло свою задачу, согласно указаниям Министерства пропаганды. Например, довольно часто проводились антисемитские кампании, и в них каждое из средств информации играло свою роль. Газеты были обязаны отводить достаточно места для ежедневной полемики, проводившейся на основе последних новостей. Периодические издания пропагандировали расовую идеологию, преподнося ее в виде псевдонаучных теорий. Кинопродюсеры тоже вносили свой вклад, выпуская тенденциозные фильмы типа «Еврей Зюсс» или «История семьи Ротшильд», прививавшие массам заданное восприятие событий с помощью положительных и отрицательных образов. И, наконец, радио распространяло сомнительные, а то и полностью сфальсифицированные материалы о деятельности еврейских или антисемитских организаций, стараясь подать их так, чтобы их было трудно (или вообще невозможно) подтвердить или опровергнуть документально.

 

4. Мастера «пропагандистской кухни» с университетскими дипломами

Чтобы составить некоторое представление о том, каким был типичный нацистский пропагандист, стоит обратиться к официальному справочнику «Фюрерлексикон» за 1934 год, указывавшему, «кто есть кто» среди национал-социалистских руководителей. В первую очередь поражает сравнительно молодой возраст людей, работавших в Министерстве пропаганды и в партийных пропагандистских органах: всего около 39 лет (в среднем), что на 5 лет меньше, чем средний возраст членов нацистской администрации и на 10 лет меньше, чем возраст людей из нацистской государственной и партийной верхушки. (Термины «нацистский пропагандист» и «нацистский администратор» правильно отражают действительность, хотя не мешает помнить, что некоторые пропагандисты были одновременно и функционерами-администраторами; например, Геббельс был гауляйтером Берлина). Таким образом, большинство пропагандистов принадлежало к поколению, которому было 18 лет, когда разразилась первая мировая война, и они возмужали и достигли зрелости в военные и послевоенные годы.

Почти все эти люди принадлежали к «верхнему среднему классу» кайзеровской Германии и Веймарской республики. Это значит, что их отцы занимали, как правило, почетные высокие должности в империи кайзера, среди военных и духовенства, или же были землевладельцами; отметим, что в кадрах нацистской пропаганды таких людей было больше, чем среди других групп нацистов.

Уровень образования у них тоже был достаточно высоким: половина имела университетские дипломы, тогда как среди администраторов этот показатель составлял 25 %. Соответственно среди них было в два раза больше людей, получивших высшие университетские ученые степени. Третья часть пропагандистских кадров получила гуманитарное образование (в отличие от «прикладного» или «технического»), т. е. предназначалась для работы в области культуры.

Многие из них служили офицерами в первую мировую войну и с трудом находили работу в послевоенной Германии; многие пережили безработицу (хотя бы временную), отодвинувшую их в разряд «интеллектуалов, ненужных обществу», и это определило их лояльность к нацистам, пообещавшим им «достойное место под солнцем». Действительно, каждый пятый из тех, кого упоминал «Фюрерлексикон», сообщал о себе, что страдал от безработицы в годы Веймарской республики, причем период проживания без работы составлял, ни много ни мало, — 4 года (в среднем). Четвертая часть всех пропагандистов не имела других занятий, кроме работы в органах нацистской партии и ее организаций. В свое время это спасло их от голода, но далеко не обеспечивало материального процветания.

Тот факт, что большая часть пропагандистских кадров происходила из верхней прослойки среднего класса, резко отличал их от нацистских администраторов, имевших в своем большинстве «плебейское происхождение» (по свидетельству исследователей, занимавшихся этим вопросом). Были и исключения: например, директором крупной издательской фирмы, обслуживавшей нацистскую партию, был Макс Аманн (служивший в первую мировую войну старшим сержантом — командиром Гитлера); его пост имел важное значение в партийной иерархии. Но Аманн, человек «низкого» происхождения, не имевший ни образования, ни хорошего воспитания, был ближе к «администраторам», чем к таким людям, как Вальтер Функ, заведующий пресс-бюро правительства Германии и второй секретарь Министерства пропаганды, или Ганс Фриче, профессиональный журналист правого толка, одаренный радиокомментатор и высокопоставленный чиновник в министерстве Геббельса.

Несмотря на то, что «пропагандисты» происходили из более высоких социальных слоев, чем «администраторы», лишь немногие из них смогли выдвинуться настолько, чтобы занять высшие должности в партийной иерархии. Кроме Геббельса, только его соперник, доктор Дитрих, да еще упомянутый Макс Аманн имели высшее партийное звание «рейхсляйтер». Как бы ни ценил тоталитарный режим умелых пропагандистов, мастеров устного и печатного слова, но их значение ограничивалось определенными рамками, поскольку их мастерство обеспечивало им ранг ценного советника и исполнителя, но не вождя и не ответственного руководителя, принимающего решения; поэтому, за редкими исключениями, высшие и самые почетные посты в нацистской верхушке занимали именно администраторы, но не пропагандисты. Лишь немногие из них возглавляли высшие партийные учреждения и имели звание «гауляйтера», позволявшее его обладателю сколотить приличное состояние. Конечно, пропагандисты занимали важное и почетное положение в государственном аппарате и среди партийной бюрократии, но администраторы пользовались куда большими социальными благами.

 

5. Министр и его подчиненные

Геббельс вполне отвечал традиционным германским представлениям о трудолюбивом и умелом работнике. Он работал неутомимо и интенсивно, был пунктуален и, не в пример Гитлеру, любил сам доходить до каждой мелочи в своем деле. При этом он был склонен к мизантропии, которая усиливалась с возрастом (хотя и прикрывалась любезными манерами и умением вести себя в обществе), и поэтому смотрел на окружающих как на праздных лентяев, любителей удовольствий. Несмотря на некоторые претензии представлять себя артистической натурой, он был привержен строгой дисциплине. Обнаруживая ошибки в работе подчиненных, он обрушивал на них такие обвинения и угрозы, что бедная жертва не знала, куда деваться от стыда и унижения. Впрочем, если дело касалось старых членов партии, у него хватало здравого смысла на то, чтобы не слишком «перегибать палку». Иногда после таких вспышек Геббельс пытался загладить нанесенный «моральный ущерб» с помощью шуток, а то и поощрений; во всяком случае ни одна из жертв его гнева не претерпела увольнения или понижения по службе. Дело в том, что старые члены нацистской партии играли для него роль вассалов, на которых он мог опереться. Так было принято: почти каждый из нацистских партийных бонз имел свой собственный клан, свою когорту «верных людей», которые если и подвергались наказаниям, то все же никогда не теряли полностью своего положения, по крайней мере пока сохраняли верность своему господину.

Некоторые высшие нацистские руководители, такие как Гиммлер, Геринг и Борман, формировали для себя подобные кланы по своему образу и подобию; примером тому могут служить войска СС («Шутцштаффель») и их шеф Гиммлер. Были ли у Геббельса подобные замашки? Вернер Штефан, прослуживший в Министерстве пропаганды на высоких постах более 12 лет, говорил, что нет, не было: «Геббельсу невозможно было подражать. Те, кто работал в его подчинении, могли усвоить определенные приемы и методы, но только не образ мыслей и не стереотип поведения. Он не мог создать слаженную команду, потому что был законченным индивидуалистом, не желающим служить для кого-либо примером. У него были последователи, но они не считали его образцом для подражания и относились к нему со смешанным чувством удивления и инстинктивной неприязни».

В его министерстве работали самые разные люди: старые члены нацистской партии, мыслившие примитивно, но преданные делу; фанатики с холодным умом; наивные энтузиасты; безжалостные карьеристы и беспринципные искатели приключений; чиновники обывательского склада и интеллектуалы, увлеченные культурой. Начальниками департаментов работали либо профессиональные чиновники с многолетним опытом, такие как доктор Карл Отт, начальник отдела бюджета, либо специалисты по пропаганде, сделавшие карьеру в этой области, такие как Альфред Берндт, начальник департамента германской прессы, человек довольно сомнительной репутации. В отличие от порядков, принятых в министерствах демократических стран, начальники департаментов официально не могли консультироваться друг с другом. Геббельс использовал их (по воспоминаниям его личного пресс-атташе) как бездушные инструменты, которые он мог в любой день выбросить за ненадобностью: «Министр никому не доверял, даже тем, кто постоянно работал рядом с ним». Везде он подозревал интриги, способные расшатать его позиции. В годы войны его недоверие и подозрительность особенно усилились.

Став членом нового правительства, Геббельс начал с большим рвением относиться к исполнению своих светских обязанностей; вскоре он приобрел вид элегантно одетого светского человека, позабыв и свое полупролетарское происхождение, и скромную жизнь конца 1920-х годов, когда он ходил в одном и том же залоснившемся пиджаке и потертой фетровой шляпе, со старым портфелем в руках. Посещение официальных приемов и вечеров (бывшее, наверно, самой приятной частью обязанностей рейхсминистра) доставляло ему немало удовольствия, но отнюдь не уменьшало его рвения на работе; при этом он не любил встречать своих подчиненных на светских приемах, считая их неподобающим местом для выходцев из среднего класса, таких как Фриче и Бемер; он даже предостерегал подчиненных от увлечения светскими вечерами, называя их «пустыми сборищами разодетых людей, именующих себя с важным видом политиками и дипломатами, но не имеющих на самом деле ни ума, ни возможности реально влиять на события».

 

6. Министерство пропаганды и его департаменты

В 1938 году в Министерстве пропаганды существовало три должности государственного секретаря, и все они (за одним исключением) были заняты людьми с большим партийным стажем. Как ни странно, но только наименее талантливый из них, Германн Эссер, старый друг и протеже Гитлера, начальник департамента туризма, проработал на своем посту в течение всего периода существования министерства, т. е. с 1933 по 1945 год. Госсекретарем по делам прессы работал с 1937 года Вальтер Функ, журналист-экономист по профессии, а по убеждениям — скорее консервативный буржуа, чем убежденный нацист. Впоследствии он стал министром экономики, а на его пост пришел Отто Дитрих, работавший одновременно заведующим партийным бюро по вопросам печати и совмещавший эти две должности почти до последних дней существования режима. Третий государственный секретарь являлся заместителем министра и осуществлял надзор за работой всех департаментов; этот пост занимал сначала Карл Хенке (с 1937 по 1940 год), а затем — Леопольд Гуттерер, работавший до этого начальником Второго департамента (пропаганды), которому придавалось большое значение. Гуттерер (как и его предшественник на посту госсекретаря, имел большой стаж работы в партии; в 1944 году его сменил более молодой и амбициозный доктор Вернер Науманн, продвинувшийся благодаря упорному труду с должности начальника канцелярии министра.

Еще в первые дни существования министерства Геббельс заявил, что его штат никогда не будет превышать одной тысячи человек. В дальнейшем, за 12 лет работы, министерство сильно расширилось, хотя точные цифры никогда не назывались. Как ни противился Геббельс процессу бюрократизации, он не смог избежать расширения департаментов и роста бюрократизма. По его первоначальному плану министерство должно было состоять из пяти департаментов: прессы, радио, активной пропаганды, по делам кино и пятого, объединенного, — по делам театра и образования для взрослых. Но уже к концу 1938 года количество департаментов выросло до одиннадцати, а к ноябрю 1942 года достигло четырнадцати, да и сами департаменты за годы работы сильно расширились, образовав дополнительные отделы и филиалы. Так, в департаменте по вопросам печати вскоре образовалось два отдела: отечественной и зарубежной прессы, а в 1942 году на его базе было создано три департамента: отечественной прессы, иностранной прессы и периодических изданий. Подобным же образом Пятый департамент разделился в 1938 году на два: по делам театра и по вопросам культуры и самообразования.

Далее мы рассмотрим работу наиболее важных департаментов.

Первый департамент занимался административными вопросами; в 1942 году он разделился на три новых департамента: по делам бюджета, по кадровым вопросам и по организации и юридическому обеспечению работ. Каждый из них был до отказа загружен делами. Например, департамент бюджета не только следил за финансами министерства, но и контролировал финансовую деятельность всех подотчетных организаций, в том числе — тридцати двух местных отделений министерства. Департамент по кадрам заведовал не только персоналом самого министерства, но также занимался многочисленными группами, работавшими в составе государственного управления культуры. Департамент организации и законодательства разрабатывал соответствующее обеспечение всей деятельности министерства, занимаясь в первую очередь превращением искусства и литературы в послушные орудия правящей власти. Согласно официальной точке зрения, литература и искусство, бывшие прежде «выразителями либерального индивидуализма», теперь должны были выполнять общественно полезную функцию идеологического воспитания населения и помощи руководству государства.

Одним из «столпов» Министерства пропаганды был Второй департамент, обычно именовавшийся просто «департаментом пропаганды» и не имевший узкой специализации. Его общей задачей была пропаганда и разъяснение политики правительства и программы партии, особенно в периоды предвыборных кампаний. (По этой причине он поддерживал взаимодействие с центральным партийным бюро пропаганды, находившимся в Мюнхене и имевшим подобные же функции). Здесь планировались разнообразные агитационные кампании: по вступлению населения в «фольксштурм» (народное ополчение); по разъяснению расовых и антисемитских доктрин; по защите «фольксдойче» — немцев, проживавших за рубежом, особенно в соседних странах. Многие леденящие душу истории о страданиях судетских немцев в 1938 году и о притеснениях немцев в Польше в канун второй мировой войны вышли именно из недр этого департамента. Здесь сочинялась антисемитская пропаганда, распространявшаяся внутри страны и за рубежом, и отсюда же осуществлялись шумные кампании по борьбе с разнообразными «врагами нации и государства». Отсюда пропагандировалась демографическая политика правительства, призывавшего немцев иметь больше детей, и экономическая политика, вроде известного четырехлетнего плана развития хозяйства. И здесь же разрабатывались пропагандистские кампании, проводившиеся другими министерствами. Для этого составлялись планы мероприятий, распределялись задачи между средствами массовой информации, а затем осуществлялся надзор за ведением кампании.

Пропаганда спорта и спортивная жизнь тоже находились в ведении Второго департамента. Освещались выступления германских спортсменов за рубежом и спортивные связи с другими странами, причем эта работа координировалась с управлением спорта и министерством иностранных дел. В Третьем рейхе все государственные события отмечались с большой помпой, и поэтому Второй департамент был постоянно загружен текущей работой: подготовкой и проведением государственных фестивалей (подобных тому, который был устроен по поводу «аншлюса» Австрии в марте 1938 года), проведением предвыборных митингов, организацией празднования юбилеев и исторических дат, торжествами в связи со спуском на воду военных кораблей и, наконец, проведением похорон государственных деятелей. Особо ответственной считалась работа по подготовке и проведению мероприятий, в которых принимал участие фюрер; для них составлялись самые подробные программы. Планировалось и контролировалось проведение выставок, многим из которых придавалась агрессивная политическая направленность, с разоблачением происков большевиков и мирового сионизма. Имелась и студия, где отрабатывались специальные технические приемы и создавались технические приспособления; существовал также специальный «сектор 2-а», осуществлявший надзор за культурной жизнью «неарийцев», проживавших в пределах рейха, но не допускавшихся к пользованию культурными ценностями, предназначенными для истинных германцев.

Под номером третьим числился департамент радиовещания. Если пресса (как и пропаганда с помощью печатных изданий) имела долгую и богатую историю, то радио в 1933 году все еще считалось новшеством, хотя Геббельс распознал его громадные пропагандистские возможности задолго до этого времени. В приветственной речи на открытии выставки, посвященной радио и его роли в национал-социалистском государстве (в августе 1933 года), он заявил, что в XX веке радио сыграет ту же роль, какую пресса сыграла в XIX. Было признано, что изобретение радио и его общественное применение имеют революционное значение.

Молодой министр пропаганды был полон решимости извлечь из нового средства все возможные преимущества. Он предрекал, что настанут дни, когда будут назначаться массовые прослушивания (а в будущем — массовые просмотры) специальных передач для разъяснения политики государства.

На выборах в рейхстаг, состоявшихся в марте 1933 года, нацисты завоевали 288 мест; это было немало, но все же почти половина избирателей высказалась против их правительства, и тогда Геббельс собрал всех директоров германских радиостанций и сказал им: «Вы со своей техникой создаете общественное мнение. Если вы будете делать все как надо, то мы привлечем к себе людей; если же вы будете работать плохо, то от нас в конце концов все отвернутся. Именно радио должно вернуть нам утерянные 48 % голосов избирателей. Радио способно обеспечить нам стопроцентную аудиторию сторонников и сохранить ее для нас. Нужно вести тщательно продуманную идеологическую пропаганду, чтобы не допустить потери ни одного сочувствующего!»

Короче говоря, Геббельс четко понял, что радио — это инструмент, способный создать идеологически преданных и послушных сторонников режима. Радио стало для него «средством унификации германского народа» и привития ему новой идеологии, независимо от места проживания, религии и даже классовой принадлежности слушателей.

До 1933 года радиостанции Германии находились в разных руках, но в последующий период они все перешли под единое, строго централизованное управление. Департамент радио стал, по словам официальных комментаторов, «генеральным штабом германского радио», центром отдачи приказов для всей системы. При этом произошло интересное переплетение связей разных учреждений, связанных с радио: главную роль играл департамент радиовещания Министерства пропаганды, руководивший также деятельностью соответствующего отдела центрального бюро пропаганды партии и работой государственного управления радиовещания; и все нити управления сходились к Геббельсу, который был господином и хозяином этой системы.

Департамент радио формулировал политику в этой области и осуществлял надзор за ее исполнением, используя для этого Германскую радиовещательную корпорацию — «RRG». Один из трех директоров «RRG» всегда присутствовал на ежедневных совещаниях начальников департаментов министерства, где получал указания непосредственно от Геббельса, проявлявшего интерес к радиопрограммам — иногда вплоть до мельчайших деталей. Сотрудники министерства рассказывали, что Геббельс не проверял так подробно и строго работу ни одного другого департамента, как департамента радио.

К 1940 году департамент радио состоял из четырех отделов: 1) по делам культуры и вещания на зарубежные страны; 2) по особой тематике; 3) по юридическому обеспечению; 4) по техническим вопросам. Самым главным был первый отдел, отвечавший за идеологическую правильность радиопередач, посвященных вопросам политики и культуры.

Вот что входило в программу деятельности первого отдела: радиопередачи по вопросам политики, радиопрограммы для национальных фестивалей, культурные обмены с зарубежными странами, помощь радиовещанию на заграницу, школьные и научные передачи, передачи по вопросам международной культуры, связь с прессой и со Всемирным союзом радио. Второй отдел ведал радиопередачами на случай мобилизации, организацией радиовещания в военное время и использованием радио как оружия военной пропаганды.

Департамент искусств (или Девятый) определял принципы официальной оценки художественных произведений, активно выступая против «декадентских течений» в живописи и скульптуре, от экспрессионизма до кубизма, и добиваясь их полного исчезновения.

Устраивались выставки в разных частях страны, проводились «недели культуры» и осуществлялся надзор за «художественным уровнем и идеологическим содержанием» произведений искусства. Художники и скульпторы, создававшие работы национал-социалистского характера, поощрялись морально и материально. Те из них, кто проникся нацистской идеологией и воплощал «нордические идеалы» в мраморе, гипсе и на полотне, получали выгодные государственные заказы. Департамент вместе с государственным управлением искусств проводил выставки работ таких «заслуженных деятелей искусства» в Германии и за рубежом, приобретал их произведения для государственных фондов, присуждал призы на конкурсах и организовывал учебу молодых художников.

Департамент музыки (или Десятый) осуществлял надзор за музыкальной жизнью в стране и руководил работой государственного управления музыки. Он также контролировал работу управления цензуры, проверявшего всю музыкальную продукцию и наделенного правом запретить публикацию и исполнение любого произведения, «несовместимого с нордическим духом и идеалами национал-социализма». Было введено понятие «декадентская музыка», которая решительно не одобрялась, вследствие чего многие не только «еврейские», но и «арийские» музыканты и композиторы были отлучены от своей профессии.

В первые годы правления нацистов среди деятелей музыки еще находились люди, осмеливавшиеся протестовать против засилья «тевтонской музыки», такие как выдающийся дирижер Вильгельм Фуртвенглер и известный композитор Ганс Пфитцнер, и Геббельс иногда шел им на уступки, чтобы использовать их престиж для целей нового режима. 12 апреля 1933 года Фуртвенглер написал письмо Геббельсу, в котором заявлял, что нужно проводить различия между хорошей и плохой, но не между «еврейской» и «арийской» музыкой. Геббельс разрешил опубликовать письмо и свой ответ на него, в котором воздал должное таланту великого дирижера и приуменьшил значение принятых перед этим антиеврейских мер, вызвавших возмущение Фуртвенглера.

Согласно официальной доктрине, департамент кино (или Пятый) имел своей целью «руководить германским кинопроизводством в художественном, экономическом и техническом отношении и обеспечивать гармоническое сотрудничество всех сил, действующих в кинематографе». Он контролировал производство и прокат всех художественных и документальных фильмов и мог поэтому продвигать «желательные» или «правильные» фильмы и не давать хода «нежелательным», используя для этого имевшиеся у него мощные средства воздействия. Известно, что Гитлер считал кино главным средством эффективной пропаганды, учитывая четыре его основных качества: 1) возможность обращения непосредственно к чувствам зрителя, 2) доступность содержания, 3) возможность использования в целях идеологии, 4) возможность многократного использования.

Ко времени прихода нацистов к власти кинопромышленность в Германии находилась в руках частных владельцев. Уже сформировались такие крупные кинокомпании, как «УФА» и «Терра», принадлежавшие Хугенбергу, и наряду с ними существовало еще много мелких фирм. Нацистское правительство решило национализировать кинопромышленность, но это нельзя было сделать моментально, чтобы не разрушить всю систему соглашений с зарубежными фирмами кино-проката. Все же к 1937 году компания «УФА» стала собственностью рейха, и ею вместо Хугенберга стал распоряжаться Геббельс, казня и милуя режиссеров и фильмы по своему усмотрению, т. е. поощряя и финансируя престижные и «идеологически верные» картины и не давая ходу тем, которые признавались «нежелательными», или «вредоносными», или (упаси Боже!) «антигерманскими».

Разумеется, кинокомпаниям было не под силу выступать против «пожеланий» Министерства пропаганды; а с другой стороны, если они с ними соглашались, то получали финансовую и рекламную поддержку государственного управления кинематографии, состоявшего под контролем департамента кино, который действовал согласно закону от 16 февраля 1934 года. Это был известный «Закон о кино», аналогичный «Закону о редактировании», регламентировавшему работу прессы. Был создан специальный отдел киноцензуры, оценивавший «идеологическую правильность» всех выходивших фильмов. Конечно же (о, непревзойденная немецкая аккуратность!), была разработана специальная шкала для оценки качества фильмов, включавшая следующие категории: 1) фильмы, особо ценные в идеологическом и художественном отношении, 2) просто ценные фильмы (по тем же критериям), 3) фильмы, ценные с политической точки зрения, 4) фильмы, ценные по художественным достоинствам, 5) фильмы, ценные с точки зрения культуры, 6) фильмы, ценные для целей просвещения.

Не было другой области пропагандистской деятельности (кроме радиовещания), которой министр уделял бы столько интереса и самого пристального внимания. Смотреть фильмы, немецкие и зарубежные, было для него не только работой, но и истинным удовольствием. Известно лишь немного фильмов, полностью сделанных по заказу Геббельса, но зато он частенько вносил поправки в сценарий, а то и в законченный фильм. Он заставлял своих чиновников контролировать все фазы кинопроизводства и требовал, к досаде продюсеров, вырезать готовые сцены и делать добавления и даже менять исполнителей ролей.

Производство фильмов было поставлено под двойной контроль. Во-первых, проверялись сценарии всех фильмов, намеченных к постановке. Их должен был одобрить специальный цензор («рейхсфильмдраматург»), проверявший заодно и благонадежность их авторов.

Именно он претворял в жизнь официальные рекомендации, согласно которым новые фильмы получали заданную политическую окраску и в них внедрялись рекомендуемые темы, эпизоды и даже сюжеты. Во-вторых, законченный фильм должен был пройти через бюро киноцензуры. И еще существовало бюро окончательной проверки, куда можно было обратиться с жалобой на неправильную цензуру.

Главной задачей департамента кино, работавшего в сотрудничестве с госуправлением кино, было содействие производству пропагандистских и документальных фильмов и надзор за их постановкой и выпуском. Впрочем, в период с 1933 по 1939 год было выпущено не так уж много чисто пропагандистских полнометражных фильмов, возможно, потому, что народ искал в кино возможности развлечься и позабыть о реальной жизни. Среди этих картин были «Люди СА» (о штурмовых отрядах); «Юность Гитлера» и «Ганс Вестмар» (о подвигах Хорста Весселя, поставленный при участии Ханфштенгля). Качество этих работ было довольно посредственным, если только не принимать во внимание впечатляющие фильмы, поставленные Лени Рифеншталь, известной киноактрисой и кинорежиссером, имевшие действительно высокий художественный уровень и высокую пропагандистскую ценность, что было отмечено и в Германии, и за рубежом. (Это были фильмы «Триумф воли» — о Нюрнбергском съезде нацистской партии, состоявшемся в 1934 году, и «Олимпиада» — об Олимпийских играх 1936 года, состоявшихся в Германии).

В первые годы войны были сняты полнометражные документальные фильмы, прославлявшие победы германской армии. Картины «Огненная купель» (1939 г.) и «Победа на Западе» (1940 г.) показывали молниеносную скорость и сокрушительную силу действий германских войск, оккупировавших Польшу и Францию. Их «крутили» в германских посольствах всех нейтральных стран, чтобы убедить их общественность в бесполезности сопротивления германскому оружию.

Геббельс лично просматривал еженедельные журналы кинохроники («Вохеншау»), которые обязательно демонстрировались во всех кинотеатрах на всех сеансах; многие из них он проверял до выхода на экран. Глава департамента кино отвечал за работу центра кинохроники и докладывал министру о текущих делах и о планах выпуска продукции. И в дни мира, и в годы национальных потрясений и войн кинохронике придавалось особое значение: она служила средством создания массового психоза и получения народного одобрения действий властей в стране и за рубежом. Помимо формирования реакции народа на текущие события, кинохроника имела целью создать «исторические документы» для просвещения будущих поколений.

Фирмы, выпускавшие кинохронику, давали трактовку события исключительно с точки зрения государства, партии и армейского командования; содержание киножурналов тщательно проверялось целым штатом сотрудников министерства. Люди, причастные к выпуску кинохроники, проходили специальный инструктаж о намечавшихся событиях и об их толковании; им предоставлялось лучшее оборудование, обеспечивавшее эффективную работу.

Дата 10 мая 1933 года вошла в историю германской литературы. Это был памятный «день сожжения книг», когда студенты и члены нацистской партии бросали в костры, разожженные на площади Франца-Иосифа, перед зданием Берлинского университета, книги двадцати четырех авторов, признанных «чуждыми и вредными». В огонь летели труды Фрейда и Маркса, Стефана Цвейга и Эриха Кестнера (который имел возможность сам наблюдать за этой дикой оргией).

«Вечером, когда стемнело, на площадь пришли люди с факелами и подожгли груды книг. Пламя сначала медленно лизало тисненые переплеты, и они корчились в огне, как живые, а потом забушевало и поднялось к небу, а толпа молодежи и штурмовиков надрывалась: «Генриха Манна — в огонь! Стефана Цвейга — в огонь! Генриха Гейне — в огонь, пусть горит!» Сбывалось пророчество великого поэта, сказавшего в 1823 году: «Там, где сжигают книги, — рано или поздно станут жечь людей!» Гейне доставил нацистским цензорам особенно много хлопот. Стихотворение «Лорелей» очень популярно в Германии, и его новые перепечатки никак не удавалось запретить; поэтому чиновники распорядились писать под стихами: «Автор неизвестен». Подумать только: ведь в молодости Геббельс подарил своей невесте (наполовину еврейке) книгу стихов Гейне!

В разгар экзекуции на площадь прибыл сам министр пропаганды и произнес речь, транслировавшуюся по радио на всю страну: «Немцы! Сограждане, мужчины и женщины! Век извращенного еврейского интеллектуализма закончился, новая революция открыла путь к торжеству германского духа! Предавая огню эти зловредные измышления, вы совершаете правое дело! Это великое, славное и символическое событие! Прошлое сгорает в пламени, будущее нарождается в наших сердцах!»

С этого дня государство взяло на себя роль судьи, решавшего, какая литература является «хорошей» и «целесообразной», а какая — «плохой» и «вредной»; какие книги заслуживают презрения, а какие — одобрения и использования. Геббельс призвал германских писателей работать на благо нации, а не замыкаться в себе и своих желаниях: «С этого дня перо писателя должно служить народу, как меч воина, как плуг землепашца!» — провозгласил он 25 октября 1936 года на открытии Недели немецкой книги в городе Веймаре. Образная мысль, перекликающаяся с поэтическими строчками «агитатора, горлана-главаря», сказанными в другой стране: «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо, с чугуном чтоб и с выделкой стали о работе стихов на Политбюро чтобы делал доклады Сталин!»

С учетом этих воззрений задача департамента литературы (или Восьмого) определялась как «осуществление политического руководства культурой и содействие развитию германской литературы внутри страны и за рубежом». Он должен был следить за тем, чтобы «широкие слои германского народа познакомились с трудами национальных поэтов и писателей». Эта задача должна была решаться в тесном сотрудничестве с издателями, книготорговцами и владельцами библиотек путем проведения различных мероприятий, в том числе и таких крупномасштабных пропагандистских акций, как Неделя немецкой книги (каждую осень ежегодно) и «Знакомство со специальной литературой» (каждый год, весной).

Согласно официальному отчету за 1940 год, Восьмой департамент контролировал работу 2500 издателей, 23 000 книготорговцев, 3000 писателей и 2000 ежегодных публикаций.

Департамент контролировал также работу специального Общества оценки и поощрения немецкой словесности, осуществлявшего «систематический отбор лучших произведений во всех жанрах германской литературы». Членами Общества были активные читатели литературы по всей Германии: преподаватели университетов, редакторы издательств, обозреватели и критики, библиотекари, присылавшие свои отзывы, по которым Общество составляло и регулярно издавало списки литературы, рекомендуемой для закупки библиотеками, многие из которых содержались местными организациями нацистской партии. Это же Общество давало рекомендации издателям и владельцам магазинов насчет того, какие книги следует рекламировать в первую очередь и в широких масштабах. Как уже говорилось, департамент литературы контролировал работу Общества и имел поэтому все возможности (действуя в сотрудничестве с различными партийными агентствами) продвигать на рынок «хорошие» книги и мешать публикации «плохих» либо запрещать их вовсе. (К упомянутым партийным агентствам относились Общество содействия литературе при министерстве Розенберга, надзиравшее за «духовным и философским образованием» членов нацистской партии, а также «Партийная комиссия по защите национал-социалистической литературы», следившая за публикациями по проблемам национал-социализма).

Департамент литературы оценивал успех своей работы по количеству издателей, книготорговцев, авторов и новых книг, с которыми чиновники имели дело в течение года. Согласно официальному отчету за 1940 год, департамент проработал в течение года 20 000 новых публикаций. Кроме того, в годовой объем работ вошли следующие мероприятия: присуждение пятидесяти премий в области литературы; проведение свыше 1000 митингов и собраний, конференций и съездов по вопросам литературы.

Восьмой департамент имел в своем составе отдел по надзору за импортируемой иностранной литературой и за экспортом книг из Германии. Этот же отдел организовывал за рубежом выставки германской литературы (одобренной департаментом), проводившиеся не только в союзных и нейтральных, но и в оккупированных странах; выставки проводились в сотрудничестве с рейхскомиссариатом по устройству международных выставок.

К 1938 году в департаменте работало на высоких постах немало чиновников, квалификация которых опиралась больше на длительный опыт партийной работы, а не на знание вопросов литературы. Были, однако, и такие, которые, не являясь нацистскими доктринерами, испытывали искреннее сочувствие к авторам, страдавшим от строгостей и ограничений, введенных нацистами. Такие специалисты иногда осмеливались проявлять незаурядную самостоятельность в суждениях и вкусах. Например, Хьюго Кох покровительствовал писателю И. Клепперу, человеку консервативных христианских взглядов, исключенному из списков управления литературы за то, что его жена была еврейкой. Кох защищал Клеппера от нападок и давления со стороны рьяных нацистов и призывал его быть терпеливым и лояльным к властям, чтобы можно было спокойно разобраться с его трудами и опровергнуть обвинения. После начала войны Кох вступил в армию, и дело Клеппера перешло в руки другого чиновника, X. В. Хагена, оказавшегося гораздо более ретивым нацистом, чем Кох. В декабре 1942 года Клеппер, его жена и их приемная дочь совершили самоубийство, после того как служба безопасности разрешила выехать в Швецию только самому писателю и его дочери, отказав в таком разрешении его жене.

Департамент по делам театра (или Шестой) напоминал по роду своей деятельности департамент кино и имел подобные же функции. Он осуществлял надзор за деятельностью государственного управления театров, принимал решения по сценариям новых театральных постановок, проверял программы работы всех германских театров и распределял между ними государственные субсидии, без которых большинство их были просто не в состоянии выжить. Департамент также управлял работой нескольких государственных театров, драматических и оперных, находившихся в Берлине, Висбадене и (после аншлюса) в Вене. Кроме того, департамент контролировал проведение крупных ежегодных мероприятий, таких как Фестиваль Вагнера в Байрейте и празднества в Зальцбурге, получившие известность благодаря Максу Рейнхардту, режиссеру с мировой славой (еще до того, как его выслали в 1933 году). Проводились и другие празднества и фестивали, признанные «рейхсвихтиг» — «важными для рейха», т. е. имеющими общегосударственное значение.

Главой Шестого департамента был министерский советник доктор Шлессер, занимавший одновременно пост «рейхсдраматурга», т. е. государственного цензора пьес и сценариев; он осуществлял полный контроль за репертуаром всех германских театров. Шлессер был личным другом Гитлера; свою карьеру он начинал в качестве театрального критика в одной из националистических газет, а потом был несколько лет литературным директором газеты «Фолькишер беобахтер» («Народный наблюдатель») — главного печатного органа нацистской партии. Он был одним из авторов Закона о театре от 15 мая 1934 года, позволявшего поощрять или запрещать любую театральную постановку, и его деятельность состояла в надзоре за театральными спектаклями «с точки зрения их соответствия национал-социалистической идеологии». Департамент регулярно издавал политические директивы для театральных продюсеров и менеджеров. Под особым наблюдением находились программы проведения национальных праздников, таких как 30 января (день захвата власти нацистами), 1 мая (День труда) и День жатвы и благодарения. Театральные менеджеры были обязаны представлять свои программы за три недели до постановки и ожидать одобрения или запрета со стороны департамента.

Действуя в согласии с официальной идеологией, департамент не давал хода пьесам «неарийских авторов» и продвигал постановки, пропагандировавшие нацистские убеждения. Пьесы все больше подравнивались под установленный официальный шаблон. Вскоре была исключена какая бы то ни было возможность психологических экспериментов на сцене. С началом войны в ход пошли пьесы, посвященные ряду рекомендованных тем и показывавшие «вырождение англичан», «тупость большевиков» (но только после июня 1941 года), прусский героизм и чувство долга и необходимость в безоговорочном повиновении. Нельзя сказать, чтобы наследие великих германских писателей было забыто, но теперь их пьесы получали на сцене националистическую окраску, а общечеловеческие и гуманистические идеи таких классиков, как Гёте и Шиллер, попросту игнорировались. Их труды ценились прежде всего как полезная статья культурного экспорта, призванная повысить авторитет Германии за рубежом. (В августе 1940 года доктор Шлессер объявил об учреждении премий за наиболее удачные переводы произведений Гёте на словацкий, болгарский, норвежский и фламандский языки).

Департамент отбирал для показа в Германии небольшое количество пьес иностранных авторов, признанных «политически приемлемыми». До войны были популярны французские пьесы и фильмы, высмеивавшие пороки демократии, а пьесы Бернарда Шоу широко шли и в годы войны, поскольку подтверждали тезис о том, что «британцы — это отъявленные лицемеры, погрязшие в плутократии».

Департамент театра контролировал работу двух подчиненных ему агентств: «Зарубежных связей» и «По вопросам балета». Первое ведало обменом артистами и спектаклями с зарубежными театрами, а второе занималось прокатом балетных спектаклей и обучением артистов балета. Ему же подчинялось государственное агентство сценических декораций, являвшееся высшим государственным учреждением в этой области. При этом один и тот же чиновник департамента ведал и театральными декорациями, и оформлением церемониальных приемов, устраивавшихся правительством рейха, и это красноречиво указывало на тесную связь, существовавшую между государственной жизнью и обычаями театральной сцены.