Глава 1

Биркай знал, в чем состоит его преступление. Неповиновение превратило его в беглеца скорее, чем это сделало бы даже убийство вождя клана Реа. Его лишили прав члена клана, но он не уступил ничего из того, что смог приобрести. Биркай отлично знал контрабандистов, их маршруты и базы, так как клан Реа процветал благодаря рейдам на не признающие закон миры. Клан не мог лишить Биркая этих знаний, как и опыта, приобретенного им за долгие спаны воинских тренировок. Даже смертное проклятие Расканнена было не в состоянии уничтожить прошлое.

Если бы Биркая спросили, он сказал бы, что разделяет страстную веру своего народа в могущество жизни и смерти эссенджи, но ему был присущ циничный прагматизм, которым обладали лишь немногие из его соплеменников. Другие реа могли проповедовать идеи свободы, но клановые узы налагали на них больше ограничений, чем закон Консорциума. Биркай же верил только в самого себя.

Клан Реа — крупнейшая из выживших групп истинных эссенджи — сохранил свои расовые отличия благодаря сознательно осуществляемому узкородственному размножению. Иногда реа укрепляли генофонд при помощи пленных соли, но они тщательно заботились об ослаблении доминирующих солийских генов. Большинство эссенджи, менее решительные, чем реа, были вновь абсорбированы соли, от которых они и вели свое происхождение. Но реа не расставались ни с обычаями, ни с членами, ни с сокровищами клана.

Биркай вертел в руках рубиновую звезду Реа, хорошо чувствуя острые края металлической оправы. Реа специально затачивали края, так как звезда символизировала как остроту ума членов клана, так и могущество его вождя.

Великолепный, но непрактичный дизайн эмблемы был характерен для клана Реа и для эссенджи, склонных к романтическим излишествам.

Биркай располагал достаточным количеством знаний, снаряжения и драгоценностей реа, а самое главное — безжалостной энергии, чтобы преуспеть среди непризнающих закон. Если молодой соли вроде Пера Валиса мог использовать контрабандные источники для организации независимой торговой сети, то воин-реа, безусловно, был в состоянии достичь того же. Биркай повторял себе, что не нуждается в клане, и сам в это верил, за исключением тех моментов, когда он думал об Акрас.

Все одиночество, вся обида человека, лишенного права на клан и семью, сконцентрировались в мучительных воспоминаниях об Акрас — и не только потому, что она была единственным ребенком и наследницей вождя клана Реа Расканнена. Биркай думал о ней с проклятием на устах, вызванным неизбывной горечью измены. Акрас, чье имя означало «красота»… Она оправдывала свое имя, обладая красотой, так же как и силой, гибкой грацией и гордой уверенностью, что народ обожает ее.

В Акрас воплотились в чистом виде типичные физические признаки эссенджи. Характерная мускулатура — один из важнейших компонентов красоты этого народа — четко обозначалась под золотистой кожей девушки. В глазах светилось янтарное пламя. Черную прядь надо лбом обрамляли серебряные волосы, ниспадавшие на плечи пышным облаком. Акрас носила волосы распущенными — реа заплетали косу только перед битвой.

В кривом зеркале мыслей Биркая Акрас сосредоточила в себе всю красоту, славу и богатство клана Реа и всего народа эссенджи. Ее идеализированный образ не давал покоя Биркаю, оставаясь нетронутым среди обломков неудовлетворенного честолюбия. Ни одно из его намерений так и не осуществилось.

Любой честолюбивый юноша из клана Реа мог оценить по достоинству одержимость Биркая. Акрас часто выбирала себе в любовники одного из молодых воинов клана и щедро одаривала его своими ласками, пока ее благосклонность не переносилась на кого-то другого. Однако любовь Акрас даже в течение краткого промежутка времени придавала ее очередному избраннику дополнительный статус. В клане никто не сомневался, что Акрас когда-нибудь сделает одного из любовников своим мужем и военным вождем.

Биркай знал о мимолетности привязанностей Акрас, когда стремился завоевать ее. Он смеялся над глубокой страстью Таграна, над детским нежеланием Загаре признать себя отвергнутым. Биркай одобрял мудрость Акрас, не представлявшей подобных людей в качестве военного вождя. Он терпеливо ждал, когда же она пресытится слабостью и будет готовой к тому, чтобы привыкнуть к силе.

Акрас не разочаровала Биркая. Она с готовностью приняла знаки его внимания и избрала его. Позже Акрас назвала Биркая предателем, но в действительности она сама обманула доверие своего любовника.

Биркай сердито отмахнулся от мыслей о собственной вине. Гнев легко закипал в нем, когда он думал о Загаре — человеке, которого Акрас в итоге выбрала себе в мужья. Теперь Акрас твердила, что жестоко отомстит Биркаю, но он по-прежнему желал ее со страстью, понятной лишь представителям народа эссенджи. Биркай мог владеть всеми сокровищами клана Реа, но Акрас и клан изгнали его, и это означало потерю чести реа.

Мягко звякнул корабельный сигнал тревоги, и Биркай выругал сам себя. Он спрятал звезду Реа в футляр из кожи луа, засунул его под пульт управления и нажал клавишу, увеличив изображение приближающегося огромного судна. На экране дисплея с блестящего корпуса сорвалась алая звезда.

Увидев яркую вспышку, Биркай прижался к спинке сиденья, пока его корабль дергался, избегая смертоносного огня. Судно реа в точности повторило маневр корабля Биркая — сверкнула еще одна молния, на сей раз едва не достигшая цели. Биркай крикнул в микрофон, зная, что его слова достигнут гигантского судна перед очередным выстрелом:

— Только трус позволяет машинам сражаться вместо себя, Загаре. Ты слаб, у тебя нет чести. Ты позоришь реа!

Корабль Биркая снова увернулся, но на пульте блеснул сигнал предупреждения: последние десять миллиспанов бегства почти истощили ресурсы маленького корабля. Что нельзя было сказать о хитрости и решительности его самого.

В течение спана с лишним Биркаю удавалось ускользать от реа, но он понимал неизбежность прямого столкновения. Биркай убил Расканнена и бежал со звездой Реа и крее'ва — двумя важнейшими эмблемами власти вождя клана. Он успокаивал себя мыслями, что вынужден сражаться с собственным народом не по своей воле. Навязав ему необходимость драться ради спасения жизни, они не оставили ему иного выбора.

Автоматическая система обороны корабля Биркая позволила ему избежать еще двух атак, хотя плотное защитное покрытие почернело от огня противника и корабль дрожал от напряжения. Изображение судна реа на экране вновь стало четким, когда атаки внезапно прекратились. Маленький корабль перестал дергаться, по-прежнему оставаясь настороже. Биркай ждал, улыбаясь, — он хорошо представлял себе проблему, стоявшую перед Загаре, который был способным воином, но не обладал дарованиями вождя.

Глубокий голос Загаре наполнил корабль Биркая:

— Как смеет вор, изменник и убийца говорить о чести реа?

Биркай постарался, чтобы в его голосе не было слышно страха и волнения, ибо подобные слабости недостойны воина-реа.

— Ты обвиняешь, не имея доказательств, предатель друзей, — ответил он. — Пусть народ реа рассудит нас судом чести. Или ты опасаешься, что у меня хватит сил доказать свою правоту?

— У тебя нет никакой правоты, — промолвила Акрас.

Биркай задрожал от радости при звуках ее бархатного голоса, несмотря на звучащее в нем презрение.

— Неужели ты все позабыла, моя Акрас? — мягко осведомился Биркай, надеясь, что пробудит в ней невольные воспоминания, говорящие в его пользу.

— Я ничего не забыла, — отрезала Акрас.

— Тогда позволь мне воспользоваться моими законными правами, — предложил Биркай, и в его голосе вновь послышалась гордая уверенность воина-реа. — Посмотри мне в лицо, Загаре, и брось мне вызов, чтобы отстоять права, которые ты узурпировал, став военным вождем реа.

— Поставь свой корабль в нижний отсек, — фыркнул Загаре. — Ты не заслуживаешь передышки, предоставляемой законом, над которым надругался, но твое бесчестье не запятнает клан. Только попав в отчаянное положение, ты вспомнил о своих правах, но я гарантирую тебе их соблюдение. Я казню тебя в соответствии с законом и получу истинное наслаждение, воспользовавшись этой привилегией.

Биркай нажал кнопки, обеспечивающие стыковку с большим судном. Он отключил сигнал тревоги, так как верил в слепоту честности Загаре, считая его глупцом.

Когда его корабль вошел в стыковочный отсек, Биркай приготовил крее'ва — принадлежащий вождю клана аналог даар'ва, мощного оружия военного вождя реа. В период своего изгнания Биркай посвятил много времени изучению этой древности. В отличие от звезды Реа, крее'ва служила весьма практичным орудием власти, хотя легенды об ее разрушительной силе давно превратили ее из оружия в эмблему.

Даар'ва могла видоизменять химические соединения в газах и жидкостях, создавая смертоносные концентрации элементов, генерируя пространственные решетки из влаги или мельчайших частиц для отражения или распространения сигналов и разрушения чувствительных систем. Крее'ва обладала способностью трансформации энергии, что давало возможность создавать новые элементы и перемещать уже существующие. Конечно, ни первое, ни второе не могло значительно воздействовать на стабильность твердых тел, но оба раритета были в состоянии производить радикальные изменения в окружающей среде — как временные, так и постоянные.

Смутные воспоминания об опасностях, которые таит в себе крее'ва, удерживали два последних поколения, исключая вождей клана, от экспериментов с ней. Биркай активировал управление крее'ва со злобной решимостью, взбешенный обычаем, который ему приходилось нарушать. Он не считал себя виноватым — Расканнен просто отказывался понимать его, отказывался действовать разумно, отказывался вести народ реа к заслуженному им величию.

Правда, Дамона начинала прислушиваться, но ее смерть превратила Расканнена в слабое существо, способное лишь оплакивать свою жену и военного вождя клана. Взяв на себя обязанности военного вождя после смерти Дамоны, Расканнен был не в состоянии даже задуматься о каких-либо честолюбивых планах. Биркай был убежден, что он должен стать военным вождем, если Расканнен сохранит власть. Но близорукое поведение Расканнена вынудило его нарушить традицию и самому заняться изучением крее'ва. Обнаружив Биркая с крее'ва, Расканнен первым нанес удар. Биркай вовсе не намеревался убивать вождя клана и отца обожаемой Акрас. Как она могла поверить, что ее возлюбленный способен на такую подлость?

Но Акрас поверила. Хуже того, она приняла Загаре в качестве своего супруга и военного вождя. Теперь Акрас стала вождем клана, и реа повиновались ей, а следовательно, и Загаре. Это было неизбежно. Но правление Загаре долго не продлится.

Биркай улыбнулся, когда огромное судно реа поглотило его корабль. Отсек загерметизировался, тут же появились охранники, вооруженные традиционными ножами и энергопистолетами. Впереди шел сам Загаре, его узкое лицо цвета слоновой кости обрамляла грива серебряно-черных волос. Красный плащ военного вождя развевался в ритме его шагов. Рубиновая военная звезда отбрасывала красноватые тени на гладко выбритый подбородок.

Биркай нащупал вторую ручку управления крее'ва. Замерцала алая спираль. Загаре подошел к кораблю Биркая и с раздражением посмотрел на закрытую дверь. Биркай повернул четвертую, третью и пятую ручки. Засветились еще три спирали, в то время как первая продолжала пульсировать. Нижний стыковочный отсек корабля реа наполнил оглушительный рев.

Биркай отдернул руку от крее'ва, напуганный исходившими от нее звуковыми волнами. Его более ранние опыты разрушали фотонные цепи, но не производили подобных шумовых эффектов. Уверенность Биркая слегка поколебалась, когда он понял, что знает о крее'ва меньше, чем ему казалось. Биркай полагался на надежность сравнительно примитивной электроники его корабля, так как материалы, используемые в старых конструкциях, были менее чувствительны к действию крее'ва. Крее'ва должна была защитить своего владельца в пределах запрограммированного радиуса, но и этот результат мог оказаться непредсказуемым. Биркай коснулся нескольких кнопок на пульте управления, чтобы проверить, не повредило ли его невежество электронные системы, в которых он все еще нуждался.

Рев начал стихать, по-прежнему заглушая свирепые крики Загаре, поносившего вероломство Биркая. Беглец видел, как реа мечутся в жутковатой безмолвной пантомиме. Атмосфера в отсеке начала изменяться. Волны мельчайших смертоносных частиц, порожденных направленным энергетическим полем крее'ва, распространились за пределы корабля Биркая.

Охранники застыли, ощущая боль, причиняемую действием крее'ва, но некоторым удалось отступить, прежде чем двери отсека закрылись. Задыхаясь от невыносимой боли, Загаре, стоявший дальше всех от выхода, сорвал с плаща рубиновую звезду и швырнул ее между сдвигающимися створками. Если он и произнес при этом смертное проклятие, никто его не услышал. Двери отсека запечатались наглухо.

Биркай одобрительно кивнул. Загаре мертв — эта часть его мести свершилась. Биркай сомневался, что двери отсека способны спасти судно реа, но, по крайней мере, они еще функционировали. Клан Реа мог уцелеть. Предоставляя им шанс, Биркай действовал в соответствии с его понятиями о чести.

Биркай не оплакивал семью и друзей, потому что они единодушно отвернулись от него. Он надеялся, что Акрас выживет, хотя и радовался ее поражению. Биркай хотел, чтобы она признала в нем победителя реа и поняла, какую совершила глупость, предпочтя ему Загаре.

Биркай прождал дюжину микроспанов, прежде чем отключить смертоносное излучение крее'ва. Потом он набрал код, наружные двери отсека распахнулись, и тело Загаре унеслось в безвоздушное пространство.

Приведя в действие двигатель своего корабля, Биркай покинул судно реа. Он не стал заявлять о своей победе, выражая тем самым презрение к людям, избравшим такого беспомощного военного вождя, как Загаре. Это оскорбление должно было ранить их сильнее смерти.

Датчики корабля Биркая засекли вдали крейсер беркали, двигавшийся в направлении судна реа, очевидно надеясь завладеть им. Перспектива превращения грубыми беркали дома гордых реа в тюремную баржу покоробила Биркая, но он не сделал попытки помешать захвату. Реа предали его и заслужили любой позор, который может пасть на них.

* * *

Даар'ва распознала свою «кузину» — оружие, которое Биркай обратил против реа, — но вождь клана поняла весь объем предательства Биркая и без помощи даар'ва. Мониторы корабля реа демонстрировали происходящую катастрофу, пока поле деятельности крее'ва не достигло какой-то жизненно важной системы и не вывело камеры из строя. Наблюдатели, постоянно следящие за врагами или избранными жертвами, обнаружили на своих экранах метку собственного корабля в ранге оптимальной цели. Когда же и их экраны погасли, многие предположили, что корабль совершил самоуничтожение.

Воины-реа, привыкшие к судну, которое обслуживает само себя, изо всех сил пытались поддержать его с помощью ручного управления. Бывалые воины недопустимо медленно выполняли срочные операции — несмотря на строгую дисциплину, их шокировало нападение одного из их соплеменников. Реа осудили Биркая, но они никак не могли предположить, что он использует крее'ва против своего клана.

Акрас видела на мониторе гибель Загаре и шептала имя его убийцы. Только Тагран слышал ее, ибо только он остался с ней в маленькой командной рубке, когда Загаре удалился взять под арест преступника. Загаре не считал осуществление этого акта правосудия достойным воинов, охраняющих вождя клана. Акрас не оспаривала его решение, хотя и задержалась в командирской рубке и не запретила Таграну остаться с ней. Даже если бы в рубке никого не было, корабль вполне мог защитить себя от такого незначительного противника, как Биркай, — кроме тех случаев, когда противник располагает оружием вроде крее'ва в пределах корабельной защитной сферы.

Тагран положил руку на гладкое плечо Акрас, но она продолжала молча смотреть на пульт управления, как будто пойманная тем же вакуумом, который поглотил тело ее мужа. Тагран сочувствовал горю Акрас несмотря на то, что предвидел неудачу Загаре в качестве военного вождя. Тагран хорошо знал и Загаре, и Биркая, так как все трое с детских лет вместе учились и тренировались. Загаре часто побеждал Биркая в учебных сражениях, но уступал ему там, где требовались стратегические таланты. Тагран пытался предупредить об этом старших воинов, но они отмахнулись от его слов, сочтя их продиктованными завистью. Сейчас он испытывал мрачное удовлетворение от того, что оказался прав.

Огненно-золотые глаза Акрас смотрели вдаль и как будто не следили за бешеной активностью на экране монитора.

— Акрас, — обратился к вождю Тагран, пытаясь извлечь ее из неестественного транса, словно поглотившего всю жизненную энергию. — Ты — вождь клана, и сейчас не время для оплакивания.

Акрас отодвинулась от него и коснулась клавиши связи.

— Приготовьте тактические корабли для эвакуации, — распорядилась она, и ее глубокий голос разнесся по широким коридорам судна реа. — Охрана, рапортуйте в командную рубку. — Ее монитор погас.

— Эвакуационные корабли? — переспросил Тагран. — Ты не можешь покинуть судно — наш дом! — Он никогда не стал бы оспаривать решение Расканнена или Дамоны, но свойственный реа инстинкт повиновения еще не распространился на Акрас с ее ослепительной улыбкой и звонким дразнящим смехом. Тагран продолжал любить ее с безмолвной страстью и не мог думать о ней как о вожде клана. Акрас была создана для красоты, подобно алому шелку, который она носила вместо кожаных одежд воина.

— Отец обучил меня тому, что вождь клана должен знать о крее'ва, — мрачно ответила Акрас. — Клан не может остаться на этом корабле и выжить.

Тагран не стал возражать. Акрас по-прежнему выглядела стройной, прекрасной и пылкой, но что-то в ней словно застыло.

Двери раздвинулись. Военная охрана — шестеро сильных мужчин и женщин в блестящих тугих килтах из кожи луа и медных нагрудниках — вошла в командирскую рубку.

— Мы не можем оставаться здесь, — объявила Акрас. — Мы должны покинуть корабль, пока не стали беспомощной добычей галеры беркали. У нас есть немного времени, так как предатель-реа не так хорошо разобрался в крее'ва, чтобы устроить нам моментальную гибель. Соберите ваши команды и отправляйтесь на корабли. Мы должны выжить, чтобы отомстить.

Явное колебание охраны обеспокоило Таграна, заставив его понять собственное безрассудство, проявившееся в оспаривании приказа вождя. Повиновение делало клан сильным, а сила делала их свободными. Акрас должна требовать повиновения — это ее право и ее долг. У клана нет другого вождя.

Каспар, старый воин, чьи волосы уже превратились из серебряно-черных в седые, рассудительно промолвил:

— Акрас, крее'ва уже сделала коридоры возле стоянок кораблей смертельно опасными. Даже если мы захотим добраться до эвакуационных кораблей, у нас хватит защитных костюмов для перехода только тридцати воинов, а детского снаряжения и того меньше. Мы не можем покинуть судно-дом. Нам нужно собрать клан в верхнем ярусе и ждать, пока не прекратится действие излучения.

— Неужели ты ничего не понял, Каспар? — фыркнула Акрас. — У нас нет защитного снаряжения, чтобы оставаться здесь. Верхний ярус не способен обеспечить длительную защиту от действия крее'ва. Что бы мы ни сделали, многие из нас погибнут, и все мы пострадаем от яда излучения. Мы должны покинуть этот корабль, пока еще живы и можем спастись от беркали, так как вскоре станем слишком слабыми, чтобы сражаться с ними. Раздайте остатки адаптатора тем, у кого нет других защитных средств.

— Но тогда его запасы истощатся, — запротестовал Каспар, обменявшись раздраженным взглядом с другим стражем.

В бешенстве Акрас сорвалась с места и прижала лезвие ножа с бронзовой рукояткой к горлу Каспара.

— Ты забыл, что мой отец мертв и теперь я вождь клана? — холодно осведомилась она. Воины молча уставились на молодую женщину, ранее проявлявшую интерес только к любовным делам. Каспар разинул рот от изумления. Даже Тагран, знавший Акрас лучше других присутствующих, был ошарашен при виде суровой незнакомки в развевающихся алых шелках. — Я вождь клана, и мне должны повиноваться!

— Конечно, вождь, — пробормотал Каспар.

Отпустив стража, Акрас порезала ему ухо. Каспар прижал ранку рукой, чтобы остановить кровь, но недовольство на его лице сменилось уважением. Небольшое кровопускание было знаком предупреждения, достойным Расканнена. Тагран отметил такое же изменение на лицах остальных охранников и подумал, был ли кто-нибудь обеспокоен в той же степени, что и он.

Когда Акрас возобновила прерванные приказы, все слушали ее с напряженным вниманием.

— Мы уйдем на тактических кораблях и соберемся в месте нашего последнего убежища. Там мы устраним повреждения. Двигайтесь поживей!

Каспар и другие охранники отдали честь и вышли из рубки решительным шагом. Было очевидно, что они уже никогда не будут думать об Акрас как о дочери вождя клана; теперь она вождь, и ей нужно повиноваться.

— Тагран, ты позаботишься о даар'ва.

Забота о даар'ва была обязанностью военного вождя, и Таграну показалось, что его мечты осуществились.

— Пойдем со мной, Акрас! — настойчиво попросил он. — В рубке небезопасно, а пульт управления вышел из строя.

— То, что мы выросли вместе, Тагран, не значит, что ты не должен мне подчиняться. — Акрас подняла кинжал лезвием вверх и поднесла его к глазам сородича. — Ты будешь служить мне, Тагран?

Тагран все понял — ему не быть военным вождем, но он займет место рядом с Акрас. Он не ощущал горечи, так как никогда не ожидал большего.

— Да, вождь, — почтительно ответил Тагран.

— Прежде чем ты переправишь даар'ва на эвакуационный корабль, забеги в апартаменты, которые я делила с Загаре. Скажи Соране, чтобы она привела ко мне моего сына.

Тагран с поклоном удалился.

* * *

Акрас молча наблюдала за уходом Таграна. Двери за ним не закрылись, так как разрушительное действие крее'ва уже достигло центральных систем корабля. Рукоятью кинжала Акрас разбила панель, за которой хранилось аварийное снаряжение, и заглянула внутрь. Там висел только защитный костюм Дамоны — Расканнен полагался на адаптатор, хранившийся в стоявшей на полу серебряной шкатулке.

Спрятав кинжал в ножны на поясе, Акрас взяла запечатанную коробочку, где находились последние остатки драгоценного адаптатора. Набрав шифр замка, она откинула крышку. Жидкость, которой запасся Расканнен, была более чистой и сильнодействующей, чем могли мечтать лучшие контрабандисты, так как Консорциум осуществлял строгий контроль над драгоценным снадобьем. Расканнен заплатил кууи целое состояние за нелегально добытую жидкость и никогда не сожалел о расходах. В последние пять спанов своей жизни он превратился в настоящего наркомана — весьма сомнительное достижение ради процветания клана Реа.

— Расканнен называл тебя своей свободой, — прошептала Акрас, поднося к свету флакон с золотистой жидкостью, которая тускло блеснула в ответ.

— Я принесла твоего сына, вождь. — Молодая воспитательница неловко мялась в дверях. Акрас с презрением увидела на ее лице желание поскорее вернуть своего подопечного вождю клана и заняться собственным спасением. Она кратко кивнула, и Сорана положила ребенка на консоль.

— Отправляйся на свой корабль, — приказала Акрас.

Сорана поклонилась и тотчас вышла.

Акрас поставила серебряную коробочку рядом с сыном. Вынув из ножен кинжал, она подняла его над консолью и повернула клинком вниз. Ее сын, которому исполнилось всего полспана, следил светлыми глазами за блестящим лезвием. Опустив нож, Акрас коснулась серебристого пушка на шее ребенка и срезала прядь, обнажив кожу цвета слоновой кости. Прижав острие кинжала к коже, она не давала малышу вырваться. Показались капельки янтарной крови, и ребенок заплакал.

С горестным воплем Акрас занесла кинжал высоко над головой.

— До какого же бесчестья ты довел меня, Биркай! — простонала она и, повернув кинжал к себе, начала безжалостно орудовать им, срезая шелковистые волосы и оставляя на лице жуткие отметины — знаки обета мести.

Отпихнув носком сандалии срезанные клочья, Акрас сбросила алый шелк, запятнанный ее кровью, и быстро надела защитный костюм, стараясь обезопасить свое еще нерожденное дитя. Прежде чем запечатать костюм, она забрала из серебряной шкатулки все четыре порции адаптатора Расканнена и единственный флакончик с меньшим количеством жидкости, принадлежавший Дамоне. Присоединив к флакону Дамоны инъектор, она прижала его к шее, слегка вздрогнув, когда обжигающая жидкость начала распространяться по венам. Соединив такой же инъектор с одним из флаконов Расканнена, Акрас прижала его к шее сына. Мальчик закричал от боли, принесенной такой большой дозой адаптатора. Тщательно запечатав коробочку с остатками жидкости, Акрас спрятала ее в ранец.

Туго завернув в простыню плачущего, вырывающегося ребенка, Акрас взяла его на руки. Она посмотрела на свое обезображенное кровоточащее лицо, отразившееся в полированном металле стен рубки.

— Я верну себе честь, — поклялась Акрас, — лишь когда уничтожу предателя-реа, как он уничтожил меня. — Она устремила взгляд на сына. — Ты поведешь меня к победе.

 

Глава 2

Мы, стромви, никогда не понимали тех, кто воюет. Мой Нгев был очень сильным, но он никогда не использовал свою силу против своих соплеменников. Мой почтенный отец был строгим и суровым, мы уважали его, но никогда не боялись. Невозможно представить себе стромви, использующего своего ребенка в качестве орудия мщения.

Эссенджи, напротив, воспитывались в воинственном духе, зачастую свойственном и их родственникам-соли. Согласно понятиям эссенджи Акрас была сильной женщиной — она спасла остатки своего клана от гибели, ибо немногие из них не пострадали от жестокого удара, нанесенного Биркаем. Акрас заставила их выжить и сохранить гордость реа, несмотря на все потери. Когда Акрас не могла похитить для них лекарства или другие необходимые вещи, она заключала сделки с не признающими закон существами, которых реа всегда использовали, хотя и презирали. Акрас первая продавала свои сокровища, не требуя от своих воинов того, чем не жертвовала сама. Обладая решительностью и коварством, она использовала все свои дарования в соответствии с идеалами эссенджи, которые изначально были порочными.

Сначала всю энергию клана поглощали усилия, направленные лишь на выживание. Когда Акрас воссоздавала клан Реа, ее представления о силе и процветании, должно быть, вдохновляли народ. Я предпочитаю верить, что люди клана не до конца понимали намерения вождя, не зная о тщательно хранимом секрете ее клятвы мести.

Сыновей Акрас спан за спаном обучали убивать. Какой стромви мог бы представить себе подобное извращение материнской заботы? Должно быть, эти мальчики получали похвалы за физическую силу и боевой дух, но не знали ни любви, ни ласки. Они видели улыбку матери, только торжествуя над павшим врагом. Реа отстаивали принципы личной свободы, но тирания навязчивой идеи Акрас поработила весь ее клан.

Очевидно, сыновья Акрас преуспели в обучении жестокости, ибо их мать смогла передать им свою одержимость и свою гордость. Она терпеливо подсчитывала все, что приобрел Биркай благодаря измене, определяя размеры того, что ей следует у него забрать. Сыновьям предстояло найти предателя-реа и уничтожить его, подвергнув пытке долгой невыносимой боли, которую он причинил и их матери.

Но они не знали, что Загаре был отцом только одного из них.

* * *

Бирк Ходж прибыл на Стромви в тот год, когда я впервые вышла из пещеры, где появилась на свет. Впечатление от его появления сохранилось на долгие спаны, хотя само по себе это событие казалось ничем не примечательным. Я прихожу к мысли, что случаи, которые нам следует запомнить, врезаются в память независимо от их явной незначительности в момент происшествия. Так как я одна могу помнить конец, то должна помнить и начало.

Поверхность планеты в те времена была в основном плоской, но наша богатая растительность расцвечивала ее яркими красками. Листья вездесущего колючего винограда — тонкие, кружевные или, напротив, толстые, мясистые — пестрели причудливыми фиолетовыми узорами на зеленом фоне. Колючий виноград давал красивые голубые цветы, которые сменяли гроздья розовых или зеленых ягод. Большинство растений Стромви были эпифитами — многие из них напоминали яркие орхидеи; они и сейчас цветут вокруг. Молодой виноград покрывали плотные волокнистые колпачки, помогавшие ему пробиваться сквозь листву к солнечному свету.

Голубые, фиолетовые и темно-зеленые тона господствовали на моей Стромви, но нередки были и оттенки розового, бледно-лилового и салатового. Небо изменяло цвет в течение суток от розоватого до голубого и лилового. Солнечный свет, как правило, был рассеянным из-за насыщенного испарениями смолы воздуха. Когда прибыл Бирк Ходж, небо было туманно-фиолетовым.

Моя почтенная мать осторожно перенесла меня через покрытое мхом отверстие туннеля, так как смоляной слой моей кожи был еще слишком тонким, чтобы защищать от колючек и ядов, которыми изобилует Стромви. Мать подняла сильную верхнюю часть туловища, чтобы дать мне возможность смотреть сквозь заросли винограда, так как семиметровые стебли лилий и фиолетовые рапиры тростника маги заслоняли вид. Все же мне удалось разглядеть корабль на воздушной подушке, благодаря зорким молодым глазам. Я задрожала и зарылась головой в толстые теплые складки материнской шеи. Исходящий от нее пряный запах смолы вернул мне уверенность.

Я слышала спокойное щелканье моих соплеменников и знала, что они не видят причин для страха, но открытый мир был для меня новым и пугающим. Сверкающий корабль приближался словно из пустоты, и я боялась его. Мои внутренние зубы, маленькие и недавно оформившиеся, тихонько и тревожно стучали.

Мать пыталась меня успокоить. Корабль тяжело опустился на ложе из сорной травы, едва выступая из густой листвы. Дверь открылась, но цепкие сорняки мешали выйти человеку, который прибыл вступить во владение избранным им царством. Я никогда не видела существ других видов, помимо своего собственного. Его густые белые волосы заставили меня позабыть о жалобах.

Я не могла понять его слов, так как была слишком мала и не знала торгового языка Консорциума. Однако гордая уверенность мистера Бирка говорила сама за себя. Запах его честолюбия проник под пока еще гладкую кожу моей головы. Я не вполне понимала свои ощущения, но сознавала, что в моей жизни появилась новая, могучая и властная сила.

В ту ночь мне и приснилась пустая пещерная нимфа.

* * *

Я не могу проследить путь мистера Бирка от Реа до фермы Ходжа. По иронии судьбы он и Акрас вначале следовали почти одинаковым курсом, стремясь восстановить свои подорванные возможности. Оба использовали общие знания имен и убежищ контрабандистов, но мистер Бирк приобрел известность среди непризнающих закон как человек, быстро обретающий силу, в то время как Акрас всячески скрывала достижения своего клана. Методы Акрас были более медленными, но постепенно она превзошла мистера Бирка влиянием, при этом даже не позволив ему узнать, что клан Реа смог выжить.

Я не имею опыта в определении возраста тех, кто не принадлежит к стромви, и никогда не спрашивала об этом, когда мне предоставлялась такая возможность. В юности меня мало интересовал возраст детей мистера Бирка, так как они, в свою очередь, казались абсолютно незаинтересованными кем-либо из стромви. По-моему, Акрас оттянула свое отмщение на тридцать спанов, ибо это время считалось необходимым для достижения зрелого возраста для многих рас, родственных соли, а сыновья Акрас были сильными воинами, когда я впервые увидела их.

Для меня эти странные двуногие существа, которых мы всегда знали только как соли, были такими же частями мира, как серебряные лилии и змеи осанг. К тому времени, как я смогла выбраться из пещеры самостоятельно, мистер Бирк и рабочие-соли расчистили участок земли Стромви вплоть до глины. Шрам на поверхности моей планеты был слишком мал, а я — слишком молода и простодушна, чтобы спрашивать об этом. Другие мои соплеменники выражали недовольство, пока мой отец не санкционировал проект открыто.

Отцовское увлечение садоводством могло заставить его оценить эксперименты Бирка Ходжа с флорой соли, а может быть, он знал (или догадывался) о Бирке больше, чем говорил. Он мог также опасаться нежелательных последствий в случае своего отказа. Инквизиторы Консорциума со временем пришли к собственным выводам, но я не разделяю их понимания совершенной Правды Сессерды.

Побудительные причины согласия моего отца не имели значения для жителей долины Нгенги, доверявших ему безоговорочно. Его слово было законом. Стромви из других районов тоже не предъявляли жалоб. Только в последние несколько спанов я поняла, как далеко простиралось отцовское влияние.

В течение года (промежутка времени, слегка превышавшего спан калонги) ферма Ходжа заняла большую часть долины Нгенги. В следующем году господин Бирк построил чудовище, которое он именовал домом, и большинство местных жителей стали работать на его полях вместо своих собственных. Домашних слуг он перевез с Деетари, так как ни один из стромви не желал входить в нелепое сооружение в стиле соли.

Сын и дочь господина Бирка присоединились к нему вскоре после прибытия слуг. Я никогда не видела их матери-соли, но не спрашивала о причинах ее отсутствия, пока начавшиеся изменения не заставили меня усомниться в том, что я считала правдой. Так как гены соли были доминирующими, у Калема и Сильвии отсутствовали явные признаки эссенджи, а мистер Бирк намеренно изменил свою внешность. Как бы то ни было, я не подвергала эти существа — ни виды, ни отдельные особи — тщательному изучению, так как в детстве не имела научных или философских склонностей.

Я смутно понимала, что природная среда Стромви неудобна доя таких «чужих» видов, как соли. Хотя адаптатор позволял тем, кто им пользуется, существовать на любых планетах Консорциума, он гарантировал только здоровье, но не комфорт в суровых условиях. Пока весьма неприятный личный опыт не научил меня необходимости ограничения потребления этой жидкости, я не вполне сознавала, почему честный торговец-соли (каковым я долго считала мистера Бирка) вряд ли мог бы выбрать Стромви в качестве жительства.

Пока мистер Бирк создавал ферму Ходжа для своих не вполне понятных целей, Акрас наблюдала, терпеливо готовясь к отмщению. Я сама слышала это от нее и в этом поверила безоговорочно (хотя не верила ни в чем другом). Я никогда не сомневалась в терзающей ее боли. Когда она говорила о прошлом, в ее голосе слышалась абсолютная убежденность в собственных неизъяснимых страданиях.

В сравнительно короткий срок ферма Ходжа стала хорошо известной среди тех, кто разводил редкие цветы, произрастающие на планетах за пределами Консорциума. Думаю, мой почтенный отец был главной причиной такого успеха, но должна признать, что и мистер Бирк вложил в него немало сил и вдохновения. Мы, стромви, ранее торговали только нашим виноградом в обмен на товары, поставляемые Консорциумом.

Разведение цветов может показаться странным занятием для бывшего воина-реа, контрабандиста и пирата, но экзотические цветы в состоянии позволить себе только богатые и могущественные. Мистер Бирк знал, с кем поддерживать знакомство. Он шел по стопам соли, который наладил (вместе с двумя кууи) производство и продажу адаптатора, минуя контроль Консорциума. Этого соли звали Пер Валис, и его наложницы всегда наслаждались прекрасными солийскими розами.

Те, кто сомневается, что подобные нарушители закона могли сосуществовать с Консорциумом, должны помнить, что я лично знала этих людей и была свидетелем результатов их ужасной деятельности. Они живут на задворках Консорциума и пытаются отхватить кое-какие из его привилегий, не подчиняясь при этом его закону. Немногим из них удалось преуспевать длительное время, но такие люди достаточно многочисленны, а законы Консорциума уважают даже нецивилизованные культуры 7-го уровня. Впрочем, деятельность представителей 7-го уровня редко посягает на права 5-го уровня, к которому относятся стромви. Обычно они нападают на себе подобных или на родственных им представителей 6-го уровня.

Я понимаю, почему калонги оказывают особые почести тем, кто способен обучать малоцивилизованных членов 6-го уровня, причем эти почести вызваны не только опасностью пасть жертвой преступлений, творящихся в 6-м и 7-м уровнях. Постоянный контакт с нецивилизованными идеями опасен сам по себе. Мой почтенный отец знал о мистере Бирке и реа больше, чем кто-либо еще за пределами их клана, и к концу жизни стал мне больше доверять. К сожалению, даже отец признавал возможность того, что его представления о справедливости могли пострадать от знакомства с Бирком Ходжем. Но ведь наследница распутной Мирель с Аттии рассказывала мне жуткие истории о своей семье и Пере Валисе. Разве я стала хуже оттого, что слушала ее в течение многих спанов?

Мне не хватает Тори, правнучки Мирель, несмотря на ее способность превращать правду в нечто зыбкое и непостоянное. Когда я познакомилась с Тори, она была немногим старше меня, но вела куда более яркую жизнь, а я была достаточно глупа, чтобы завидовать ей. Я считала Тори своей подругой, хотя не претендовала на то, что понимаю ее. Я и не ожидала, что смогу понять соли.

Состарившись и наблюдая, как растут мои внуки, я часто хочу, чтобы у меня была возможность сказать Тори, как много значила для меня ее дружба. Возможно, мое отчуждение от собственного народа заставляет меня чувствовать себя ближе к друзьям молодости, независимо от их вида и даже уровня цивилизации. Без откровенности Тори в последние дни перед большими изменениями в нашей жизни я не смогла бы завершить свои воспоминания. В конце концов, именно цель жизни делает нас цивилизованными. В этом, по крайней мере, мой почтенный отец был согласен с калонги.

 

Глава 3

Они назвали ее Викторией, не то из странного чувства юмора, не то из упрямого оптимизма, но быстро сократили ее имя до Тори, очевидно отказавшись от надежд, которые сначала на нее возлагали. Тори имела весьма смутное представление о том, кто такие «они» — мама была просто мамой. Маленькую Тори несколько озадачивал разброс ответов. Никто не желал просветить ее относительно личностей «их», и она рано прекратила об этом спрашивать. Со временем Тори пришла к выводу, что в число «их» входила прабабушка Мирель, но предпочитала не думать об этом.

Странная генеалогия Тори не включала никаких имен, кроме Мирель, — только фамилии, и в ней совершенно отсутствовали упоминания о мужском участнике ее появления на свет. Большую часть жизни дядя Пер снабжал ее не только всем необходимым, но и предметами роскоши, однако Тори не заблуждалась относительно целей его отеческой заботы. Он был покровителем ее матери, и условие заботы о Тори фигурировало в заключенном между ними контракте.

По прошествии детских лет Тори обязанности дяди Пера стали весьма неясными. Никто не потребовал от него позволить Тори вернуться после бурного отъезда два спана тому назад. Хотя инквизиторы и не приговорили ее к принудительным работам на какой-нибудь неприятной изолированной планете Консорциума, она остается всего лишь жалкой беженкой.

Тори подавила вздох, ибо следствие приучило ее избегать внешних проявлений мыслей и чувств, даже находясь в явном одиночестве. Особенности расстройства Тива сделали ее физические реакции менее предсказуемыми, а следовательно, менее информативными, но жесты и выражения лица все же требовали контроля. Разумеется, Тори знала о редких возможностях, которые даровало ей расстройство Тива, иначе она никогда не рискнула бы попытаться обмануть правосудие Консорциума. Ей удалось скрыть правду от четырех сверхпроницательных инквизиторов-калонги, но невозможность того, что она совершила, все еще озадачивала ее.

Тем не менее инквизиторы все еще могут счесть ее виновной. Они все еще контролировали ее жизнь и будущее. Без приговора ей никогда не освободиться от них, и она сомневалась, что сможет это сделать и после вынесения вердикта.

Пятый инквизитор должен был вскоре прибыть. Его тщательные приготовления к этой встрече ничего не говорили относительно выводов или прогресса, достигнутого им в расследовании дела Тори. Он посвятил целый местный месяц наблюдению за Тори, изучая ее со свойственной калонги педантичностью, оценивая ее понимание истины и абсолютной Правды Сессерды. Тори казалось, что с каждым калонги, сообщавшим о невынесении окончательного вердикта, к ней должна возвращаться уверенность. Однако каждый новый инквизитор заставлял ее сильнее ощущать изоляцию, на которую она себя обрекла; с каждой новой стадией расследования ей было все труднее выносить собственное знание правды.

Тори уставилась на линялые обои — чахлую претензию квартирной хозяйки на ощущение уюта. Старая голубая краска выцвела до бледно-розовой; нижнюю половину стены покрывали желтоватые пятна. С трудом можно было различить изображения кораблей с надутыми парусами. Корабли казались пустыми, так как время стерло фигурки людей, бороздивших бурное море.

Тори думала, что ей будет легче выслушать вердикт в сравнительно знакомой обстановке гостиной ее хозяйки, и сочла предложение инквизитора прийти на сей раз сюда проявлением доброты. Но старая неприбранная комната пробудила в ней страх.

Страх существует для дураков, Виктория, а не для нас…

— Да, прабабушка, — ответила Тори воображаемому образу. Стиснув лежавшие на коленях маленькие точеные кулачки, она вскинула голову, заставляя себя увидеть другую комнату — чистую, светлую и аккуратную, вообразить себя темноволосой неугомонной девчушкой с худыми ножками, свисающими с высокого жесткого стула, представить себе гордую элегантную женщину без возраста, какой была ее прабабушка Мирель. Единственная встреча с печально знаменитой прабабушкой была самым сильным воспоминанием, которое Тори могла призвать с целью справиться с суровой действительностью.

— Я рада, что ты не боишься меня, Виктория, — промолвил образ прабабушки Мирель со знаменитой полуулыбкой и ярко-зелеными глазами, словно скрывающими какую-то экзотическую тайну. — Розалинда всегда меня боялась.

Молодая испуганная женщина в неопрятной комнате ответила такой же полуулыбкой, но в своих воспоминаниях она вновь стала темноволосой девочкой, отозвавшейся с необычайным для ее возраста цинизмом:

— Мама так долго притворялась глупой и беспомощной, что забыла, как можно быть кем-то еще.

— Розалинда способна на хитрость, но она никогда не была такой независимой, какой я хотела ее видеть. Я переоценила ум ее отца. — Мирель пожала плечами, и даже в этом кратком движении изящество объединялось с чувственностью. — Адель хотела его, и я совершила ошибку, пойдя ей навстречу.

— А бабушка боялась тебя?

— Адель никого не боялась.

— Ты убила ее?

Мирель приподняла изогнутую бровь.

— Адель умерла по своей вине, не по моей. Кто сказал тебе, что я убила собственную дочь?

Девочка пожала плечами, несмотря на возраст довольно точно повторив жест Мирель.

— Твои враги никогда не живут долго, верно? Все знают, что ты спорила с бабушкой перед ее смертью.

— А «все» знают, из-за чего мы спорили? — спросила Мирель.

— Бабушка обвиняла тебя в убийстве ее первой дочери.

— Первая дочь Адели умерла нерожденной, — мягко промолвила Мирель.

— Бабушка сказала, что ты открыла инкубатор и пыталась заменить зародыш своим собственным клоном, но кто-то остановил тебя, прежде чем ты успела закончить.

— Адель никогда не могла признать, что ее ребенок был дефективным, — вздохнула Мирель, но полуулыбка осталась на месте. — Ты развита не по годам, Виктория, но тебе следует быть поосторожнее со своими предположениями. Полное клонирование является в Консорциуме незаконным, а уничтожение собственной внучки требует сверхчеловеческой твердости. По-твоему, я на такое способна?

— Мама говорит, что ты способна на все, что сочтешь необходимым.

— Я принадлежу к тем, кто выживает при любых обстоятельствах, — согласилась Мирель, — но ты должна верить, что я не совершала жестоких поступков, даже в отношении тех, кто скверно со мной обращался. Никогда и никому не позволяй заставлять тебя стыдиться меня… — улыбка стала печальной, — или самой себя.

— Дядя Пер говорит, что ты очень богата и могущественна.

— Я действительно могущественна и бывала как очень богатой, так и очень бедной. — Она коснулась сверкающих камней ожерелья. — Твой дядя Пер был бы разочарован, узнав, как мало у меня осталось подлинных драгоценностей. Стоимость выживания растет с каждым спаном, а стоимость вечности — и того выше.

— Но ведь ты и сейчас не очень бедна, верно? — спросила девочка, слегка нахмурившись, ибо прабабушку ей всегда описывали как нечто нерушимое.

— Нет, — засмеялась Мирель. — Ты ведь не имеешь понятия о бедности, не так ли, Виктория? Надеюсь, тебе никогда не придется усваивать этот урок. Когда же вспомнишь об этом, гордись тем, чего ты достигла.

— Как я смогу вспомнить то, чего никогда не испытывала?

— А раньше такого никогда с тобой не происходило? — серьезно осведомилась Мирель.

— Нет, — озадаченно ответила девочка.

Мирель закрыла глаза, и мимолетное разочарование придало выражение жесткости ее прекрасным чертам. Но лишь на какое-то мгновение.

— Не важно, Виктория. По крайней мере, деньги на твое образование были истрачены не зря. Я рада, что ты получила наследство, несмотря на усилия Пера сделать тебя зависимой от него. Ты не должна полагаться ни на кого, кроме себя, Виктория. Не повторяй моих ошибок. — Услышав совет, который показался ей незначительным, девочка нетерпеливо заболтала ногами, и Мирель вздохнула: — Ты еще слишком молода. Я прождала слишком долго?

— Если бы ты посетила нас раньше, то я была бы еще моложе.

— Мне советовали не посещать вас вовсе, — отозвалась Мирель, — потому что будущее не должно завидовать прошлому, а настоящее не должно тяготиться будущим. Я слушалась этого совета, пока не напомнила себе, что знаю тебя лучше, чем кто-либо еще, и знаю, что у тебя хватит сил взглянуть мне в глаза и поучиться у меня. Мы с тобой похожи, Виктория. Мы обе принадлежим к тем, кто выживает.

— Мы обе принадлежим к тем, кто выживает, — повторила ее слова молодая женщина в комнате с грязными обоями, пытаясь убедить себя в истинности этого фрагмента загадочной беседы. Прабабушка так толком и не объяснила цель своего визита, а вскоре после этого она умерла. Тори чувствовала, будто что-то значительное осталось недосказанным — что-то, что, возможно, было в состоянии отвратить горечь настоящего или, по крайней мере, облегчить ей тяжесть одиночества.

Дверь возле линялых обоев, чей механизм давно сломался, со скрипом открылась. Вошел мастер Оми — последний из пяти инквизиторов Тори. Она слышала, что он музыкант по профессии, и соседняя планета, где он собирался выступать, ожидала конца затянувшегося расследования. «Маленькое препятствие способно огорчить многих, — подумала Тори. — А все из-за Арнода и из-за меня». Интересно, возмущает ли Оми нарушение его личных планов или же религиозные тенета Сессерды, в которые попались его соплеменники, сделали обязанности инквизитора источником удовлетворения? Однако расшифровать какие-либо эмоции у калонги было бы тщетным занятием для тех членов Консорциума, которых калонги определяли как «менее цивилизованных».

Покрытый целыми слоями конечностей, отходящих от шеи и середины туловища, калонги казался темным и мрачным, хотя каждое его движение сопровождалось слабым переливающимся сиянием. Каждая из его конечностей напоминала тонкий цилиндр, но все вместе они производили впечатление плотной бархатистой ткани, на которой выделялся только золотистый воротник шейных усиков. Ростом выше двух метров, мастер Оми был самым высоким из калонги, допрашивавших Тори, и два выпуклых глаза, торчавших на макушке его большой головы, едва пролезли в дверной проем. Короткие золотистые ресницы опустились вниз, чтобы не задеть перемычку.

Нос и рот калонги размещались в тех же местах, что и у соли, но угловатый вздернутый нос придавал представителям этого вида особенно вызывающий облик. Голубые сенсорные прямоугольники мастера Оми, расположенные по обеим сторонам головы, обозначились с необычайной четкостью, а голубоватые полоски, покрывавшие темную кожу выпуклого затылка, где помещался мозг, выглядели исключительно аккуратно. Глаза калонги, похожие на голубые шары, не были обращены в сторону объекта исследования, но Тори не принимала это за отсутствие внимательности. Зрение было всего лишь одним из девяноста шести чувств калонги.

— Как мне сообщили мои почтенные коллеги, ваше дело весьма необычно, мисс Мирель, — сообщил мастер Оми спокойным голосом, вежливо пытаясь соответствовать ограниченным чувствам женщины-соли. — Я еще никогда не сталкивался с жертвой расстройства Тива. Конечно, это весьма редкое состояние, а у меня мало регулярных контактов с видами ниже 3-го уровня цивилизации. Для существ выше 6-го уровня не часто требуется криминалистическое расследование. — В этих словах не чувствовалось осуждения, но ощущалась уверенность в превосходстве, превращавшем правосудие Консорциума в безжалостную неумолимую силу.

Калонги — и немногие представители других видов — исполняли долг перед религией Сессерды, проводя тщательнейшие расследования. Инквизиторы решали многие проблемы в Консорциуме, среди которых преступления составляли очень малый процент. Большинство вердиктов определяло правильность избранной цели или образа действий, часто в масштабах целого народа или планеты. Индивидуальные заявления рассматривались начиная с 5-го уровня и выше, так как подобные существа не предъявляли легкомысленных требований. Представители 7-го уровня нуждались в подтверждающих их слова доказательствах или свидетелях. Тори интересовало, сколько ее соседей объединились, чтобы обвинить ее.

— Я не хотела рождаться с расстройством Тива, — ответила Тори, надеясь, что говорит с таким же достоинством и уверенностью, как ее прабабушка Мирель, — и не хотела обнаружить своего мужа убитым.

Мастер Оми хранил молчание. Тори не пыталась его нарушить, хотя каждый новый микроспан ожидания увеличивал ее нервозность. Калонги наблюдал за ней в соответствии с собственным представлением о времени, и Тори знала, что любая попытка отвлечь его будет проигнорирована или обернется против нее самой. Она считала полинявшие нитки узора на подлокотнике кресла.

— Правда Сессерды создает законы, которые обеспечивают мир в Консорциуме, — наконец заговорил Оми. — Только нецивилизованные отказывают в уважении правосудию калонги, сделавшему эти законы возможными.

— «Уважайте творение» — основной принцип Сессерды, не так ли? — отозвалась Тори. Она ненавидела эти неизбежные философские отступления, но знала, что скрытое моральное осуждение закончится быстрее, если она откликнется.

Калонги склонил голову, признавая культуру и сообразительность женщины-соли.

— Уважение к законам Консорциума — ключевое различие между членами 6-го уровня и их собратьями по виду 7-го уровня, которым, разумеется, отказано в благах свободы Консорциума, а также его науки и искусств.

— Нам всем известно, почему инквизиторы не нуждаются в стенах, чтобы подвергать заключению их подследственных, — сухо ответила Тори. — Даже малоцивилизованные представители 6-го уровня вроде меня не станут с легкостью подвергать риску свое членство в Консорциуме.

Холодный голос мастера Оми стал зловеще суровым; его звуки, по-прежнему негромкие, казалось, сотрясали стены:

— Прямой вызов правосудию Сессерды в процессе официального расследования представляет собой очень серьезное оскорбление Консорциума.

«Он использует голосовой трюк калонги, чтобы я себя выдала», — напомнила себе Тори, но, несмотря на догадку, ее сердце сжалось от страха.

— Расстройство Тива — физическая патология, — отозвалась она, — а не проявление вызова.

Когда Оми снова погрузился в молчание, Тори подумала, какой новый фактор он добавил к уликам против нее. Тори воспитывали номинальные члены Консорциума, хотя и явно чуждого ему происхождения, тем не менее она получила образование согласно общепринятым стандартам. Ей давно стала ясна двусмысленность ее положения, однако до расследования она не осознавала всей его рискованности. Расстройство Тива позволяло ей обманывать калонги до определенных пределов, но это не уменьшало производимое калонги устрашающее впечатление. Способность избегать правосудия Консорциума заставляла Тори чувствовать себя еще более виноватой, и она подозревала, что инквизиторы осведомлены об этой реакции.

— Вердикт по поводу преступления против Арнода Конати остается неполным, — с пугающей бесстрастностью сказал мастер Оми, и Тори пришлось встряхнуться, чтобы уловить в его словах что-либо, кроме осуждения. — Ваше досье, мисс Мирель, зафиксирует факт расследования без окончательного вывода.

— Значит, расследование закончено? — неуверенно спросила Тори. Внезапное решение, хотя она уже слышала его четыре раза, озадачило ее. Слова мастера Оми были лучшими из всех, какие она могла рассчитывать услышать, но они оставили у нее болезненное чувство неудовлетворенности. Правосудие Консорциума должно быть полным и совершенным, в противном случае дядя Пер был прав, и это правосудие — всего лишь самомнение калонги.

— Это мой окончательный вердикт, — ответил мастер Оми.

— Теперь вы передадите мое дело другому инквизитору?

— Пятерых вполне достаточно для этой цели.

У Тори перехватило дыхание, ибо уже полгода, прошедшие после смерти Арнода, следствие определяло всю ее жизнь. До начала расследования существовала другая, более простодушная Тори, которая считала нерушимыми свои привилегии члена Консорциума.

— Значит, я свободна и могу уехать отсюда?

— Вы свободны, насколько это позволяют ваши ресурсы. — Когда мастер Оми повернулся, чтобы уйти, темная магия его внешних рук вздулась, обнаружив ярко поблескивающие конечности. Он беззвучно вышел в холл, исчезнув из поля зрения Тори.

Молодая женщина слишком устала, чтобы подняться с кресла. Вместо облегчения ее одолевали сомнения. Благодаря Арноду у нее не было денег, а благодаря неопределенным вердиктам пяти расследований — не было работы. Цели у нее тоже не было.

Квартирная хозяйка, пожилая женщина-соли, очарованная в свое время неискренной лестью Арнода, просунула в комнату сморщенное лицо.

— Мастер Оми сообщил мне, что ваше расследование окончено. Я была бы вам очень благодарна, если бы вы сразу же съехали, — резко сказала она, нервно проведя рукой по густым рыжим локонам. — Другой съемщик уже ожидает эту квартиру.

Тори постаралась сохранить спокойствие, хотя понятия не имела, куда ей идти.

— Как я смогу покинуть место, связанное с такими приятными воспоминаниями? — промолвила она, подражая ироническому тону Мирель.

— Полагаю, вы достаточно хладнокровны, чтобы жить там, где убили вашего мужа, — угрюмо обронила хозяйка.

Горько усмехнувшись, Тори заставила себя подняться и подойти к стоявшей в дверях женщине. Она испытывала странное чувство, как будто окружающий мир внезапно уменьшился в размерах. Тори не была высокой, но хозяйка со времен Арнода стала еще более сутулой — следствие старит даже тех, кто едва с ним соприкасается. Тори пыталась вспомнить дружеские разговоры и угощения фруктами, которыми баловала ее хозяйка в былые дни.

— Вы разочарованы, что инквизиторы не признали меня виновной, не так ли?

— Калонги знают лучше, кто виновен, а кто нет, — неохотно признала хозяйка, — но они не сказали, что я должна вам доверять.

Тори улыбнулась, притворяясь, что слова женщины ее позабавили.

— Я съеду через несколько дней. Сначала мне нужно приготовиться к путешествию. — Она не стала дожидаться мнения хозяйки на этот счет, зная, что оно не может быть положительным.

Когда Тори шла по холлу, из соседней квартиры вышел племянник хозяйки и скрестил на груди руки, покрытые машинным маслом.

— Тетя уже вас вышвырнула? — осведомился он. Это был долговязый молодой соли, который до расследования постоянно бросал на Тори похотливые взгляды.

— А вы когда-нибудь намерены починить световую панель в моей гостиной? — задала она встречный вопрос, устремив на парня холодный взгляд, заставивший собеседника почувствовать себя неуклюжим юнцом. В действительности он был старше Тори.

Выражение его лица соединяло неловкость и возмущение.

— Я не войду в квартиру, пока вы в ней живете.

— Вам незачем беспокоиться, — отозвалась Тори. — Я убиваю только своих мужей. — Она пожалела о своем сарказме, когда молодой человек испуганно отшатнулся. — Меня не признали виновной, — добавила Тори, но было уже поздно, так как он закрыл дверь и не слышал ее слов.

Рано утром, спустя пятнадцать миллиспанов после окончания расследования, Виктория Мирель стояла, прислонившись к белой каменной стене северной границы поместья Пера Валиса. Утро пахло шалфеем и пылью; воздух был настолько сухим, что обжигал кожу. Тори облизнула губы, но они были жесткими и потрескавшимися, поэтому она стерла с них влагу, прежде чем это сделал воздух. Пение птиц казалось до боли пронзительным. Над неровными холмами поднималась пелена дыма, скрывая город.

Вчера вечером мама приветствовала ее весьма кратко, ограничившись формальным поцелуем и озабоченными предположениями относительно возможных покровителей. На рассвете Тори уже сожалела о своем резком ответе, пробудившем былые недобрые чувства. Розалинда Мирель была нечувствительна к критике или лести кого бы то ни было, за исключением дяди Пера и своих дочерей, и Тори не испытывала радости, будучи частью этого исключения. В отношении Лилы мамина слабость принимала форму чрезмерной снисходительности, а в отношении Тори ее чувства весьма неприятно напоминали страх, который она испытывала только перед прабабушкой Мирель.

Тори откинула крючок калитки. Грубые деревянные ступени, ведущие вниз, погнулись от старости, и для пущей безопасности были закреплены длинными стальными костылями, вбитыми глубоко в землю. Лестница извивалась по склону холма, слегка отклоняясь влево. Узкая полоска земли отделяла нижнюю ступеньку от участка, покрытого аккуратно подстриженной травой.

Бесплодная земля заскрипела под ногами Тори, и она поспешила в сторону лужайки. Воздух задрожал, когда Тори пересекла невидимую границу и очутилась в поместье дяди Пера. Запах сырости неожиданно ударил ей в нос, хотя она провела большую часть жизни внутри защитного пузыря поместья, а не в сухой и пустынной природной среде планеты. Слегка поежившись, Тори поспешила по лужайке к роще.

Янтарные листья заслоняли розовое зеркало рассвета, отражавшегося в окруженном деревьями пруду. Стрекоза коснулась поверхности воды, и розоватая гладь заколебалась. Оранжевый ситрин развернул длинные крылья и заскользил среди деревьев, сходных по цвету с его яркой маскировочной окраской. Воздух тревожно гудел, разрезаемый задним гребнем ситрина, словно протестуя против присутствия чуждой жизни на Арси.

Ветерок, напоенный острым запахом осенних ягод, превратил гладкую поверхность пруда в причудливую паутину светотени, и мягкие краски зарождающегося дня смешались с исполненным отчаяния блеском уходящего лета. На планете без явных смен времен года их искусственные признаки выглядели кощунственными.

Тори раскинула руки, словно собираясь полететь вместе с ситрином и стрекозами, тряхнула густыми темными волосами, спутавшимися, пока она пробиралась сквозь заросли неухоженного сада. Ее зеленые глаза озорно блеснули, но блеск тотчас же исчез, повинуясь привычке, приобретенной благодаря недавно пережитому опыту.

Восторженный энтузиазм слишком дорого обошелся Тори, когда она обратила его на Арнода Конати. Даже здесь, в надежно охраняемых садах дяди Пера, воспоминания, сотканные из горя, разочарований и сожалений, набросили на нее свою пелену. Тори вздернула подбородок, стараясь отогнать прошлое: искры решимости еще не погасли в ней. Она пережила Арнода и тот позор, который он навлек на нее, пережила ощущение его смерти, пережила даже следствие калонги.

Сознание собственной способности к выживанию отразилось на лице Тори, которое всегда казалось слишком совершенным, чтобы скрывать какие-либо мысли или чувства. Тори в полной мере унаследовала красоту Мирель, но в ней не было ни малейшего намека на беспомощность, свойственную ее матери и единоутробной сестре. Ничто в семейном ремесле не возмущало ее так сильно, как необходимость притворяться покорной. Ничто не угнетало ее больше, чем истинная беспомощность, вынуждавшая ее сейчас вернуться под покровительство Пера Валиса.

Никогда не полагайся ни на кого, кроме себя, Виктория…

— Знаю, прабабушка, — пробормотала Тори. — Но как я смогу жить, когда ни один соли во всем Консорциуме не даст мне ни убежища, ни работы и даже не станет терпеть мое общество? Только нецивилизованный, вроде дяди Пера, может принять субъекта расследования, не получившего оправдательного вердикта.

Тори медленно опустила руки и сунула их в широкие карманы куртки темно-красного цвета, доходящей ей до колен. Уверенными шагами она двинулась к пруду. Ее босые ноги проскользили по покрывавшим землю гнилым ягодам, а пальцы погрузились в мягкую глину. Пруд сохранял иллюзию лета, так как раскаленная спираль нагревала воду по распоряжению дяди Пера. Водяные бабочки требовали тщательно контролируемой среды, которая приятно отклонялась от температурных вариантов синтезируемых в поместье времен года.

— О чем ты думаешь, Тори? — спросила девушка, сидевшая на деревянной скамье у пруда, закинув ногу на ногу.

Обветренные губы Тори скривились в иронической улыбке, сразу лишившей ее лицо выражения детской невинности. Именно такое выражение украшало наиболее знаменитые портреты Мирель.

— Я думала, как люблю это место и как его ненавижу.

— Не знаю, зачем я с тобой разговариваю. Я никогда тебя не понимаю, — пожаловалась девушка на скамейке. Натянув на рыжие волосы вязаную шапочку, она сердито уставилась на Тори.

— Зато ты, кажется, понимаешь дядю Пера, — откликнулась Тори, — который превзошел мои лучшие достижения.

— Ты чересчур сильно стараешься его понять, хотя тебе следовало бы просто его ценить.

— Мне трудно ценить лицемеров, Лила.

— Ох, только не начинай снова! — вздохнула Лила.

Тори отвернулась от пруда, искоса поглядывая на свою единокровную сестру.

— Дядя Пер заявляет, что уважает закон Консорциума, но его идеи правосудия ограничены тем, что идет ему на пользу. Это поместье, которое он именует заповедником, — преступление против природы планеты. Дядя Пер гордится тем, что является цивилизованным членом Консорциума, но все еще называет свой вид «люди», а не «соли», словно не приносил членскую присягу и по-прежнему отождествляет себя с не признающими закон людьми, а не со своими собратьями по Консорциуму. Как будто члены Консорциума в чем-то ниже его! Не знаю, сколько жизней он разрушил и продолжает разрушать, но не сомневаюсь, что его концепция жизненной цели заключается в увеличении личных удобств за счет кого-то или чего-то. Если бы правосудие Консорциума было таким безупречным, как утверждают калонги, дядей Пером уже занимались бы инквизиторы.

«Однако они занимались мною, — с горечью добавила про себя Тори, — потому что Правда Сессерды чиста, но безжалостна, а дядя Пер слишком осторожен, чтобы ему можно было предъявить обвинение».

— Я обрадовалась, услышав, что ты возвращаешься домой, — поделилась Лила, — потому что мне было одиноко, но ты скверный компаньон. Не знаю, почему ты винишь в своих неудачах дядю Пера. Он ничем тебе не обязан. Ты сама решила оставить нас и жить в бедности, вместо того чтобы подождать, пока мама устроит для тебя выгодный контракт на покровительство. Дядя Пер не должен снова выслушивать твои требования.

— Мама удовлетворяла его много спанов, — сухо отозвалась Тори. — Она на редкость искусная наложница, и дядя Пер все еще надеется, что я унаследую и семейные дарования, и его покровительство.

— Ты злая и несправедливая! — Лила сняла ногу с ноги. Сухие листья зашуршали под ее ступнями. — Не забывай — мама ожидает, что ты этим утром отправишься с нами в город. Она уже пригласила двух перспективных покровителей, а ты явно не произведешь на них впечатления в том тряпье, которое именуешь своим гардеробом. Покровитель наверняка скорее захочет меня, а я еще не достигла возраста, когда закон это позволяет. — Лила начала подниматься к дому, ее движения были такими же изящными, как хрупкая юношеская фигурка.

— Если бы я нуждалась в покровителе, то могла бы сама заключить контракт! — крикнула ей вслед Тори, но Лила притворилась, что не слышит. Стряхнув с ног грязь, Тори опустилась на скамейку, которую освободила Лила, и задумалась о том, насколько ей удалось искалечить собственную жизнь.

Тори легко могла припомнить тот день, когда она впервые встретила Арнода в городе, но ей было нелегко представить себе чувства, которые она тогда испытывала. Он обратил внимание на нее, а не на маму и Лилу, но Тори не понимала, почему его интерес имеет такое важное значение. Избыток мужского внимания преследовал ее с тех пор, как она впервые улыбнулась мужчине, — Тори не сомневалась, что причина была не в ее чарах, а в сомнительной известности семьи, к которой она принадлежала. Возможно, именно поэтому Арнод привлек ее — в своем закоснелом невежестве он никогда не слыхал о Мирель с Аттии.

Не без смущения Тори припомнила свое сентиментальное письмо маме о том, что она любит Арнода Конати и не в силах жить без него. В краткий момент паники она даже хотела бежать в дом, разбудить маму и спросить, что стало с письмом. Но, успокоившись, Тори решила, что письмо сейчас уже не может причинить ей вреда. Будучи в эмоциональном отношении раздетой донага инквизиторами, она пришла к выводу, что у нее не осталось гордости, которая может пострадать.

Арнод начал издеваться над Тори с первого же дня, как они покинули Арси, и Тори не могла испытывать к нему более нежных чувств, чем редкая жалость из-за его слабостей. Она пыталась убедить себя, что вышла замуж за Арнода только с целью избавиться от Арси и дяди Пера, но понимала, что ее поведение было далеко не таким разумным. Раньше она искренне верила, что Арнод интересуется ею, а не семейством Мирель.

— Хуже всего, — пробормотала Тори, обращаясь к пруду, — что я стремилась стать более цивилизованной, чем моя семья, и настояла на законном пожизненном браке, а не на контракте на покровительство. — Подобрав горсть мягких коричневых ягод, она бросила их в пруд и понаблюдала за рябью, вызванной водяными бабочками, бросившимися к пище. — Если бы не тот ужасный силененовый ремень, я могла провести всю жизнь, работая не покладая рук, чтобы содержать Арнода и терпеть его измены.

Тори и рада была бы вздохнуть с облегчением после смерти Арнода, но могла лишь сожалеть, что ее надежды не оправдались. Она хотела полностью освободиться от него, но он мучил ее даже из своей раскаленной могилы под чужим солнцем. Тори в отчаянии приползла назад к маме и дяде Перу, потому что правосудие Сессерды, осуществляемое инквизиторами калонги, не дало ей возможности жить за собственный счет. Лила, чьи мысли в основном были сосредоточены на собственном благополучии, в общем была права: дядя Пер заслуживал больше признательности, чем давала ему Тори.

— Он беспокоится, что я слишком много видела и пришла к правильным выводам о его незаконных делах, — проворчала Тори себе под нос, но ей по-прежнему было стыдно за свое поведение. Несмотря на многие недостатки, дядя Пер всегда был добр к своим наложницам и их детям.

Печально вздохнув, Тори встала и начала подниматься к дому. Она догнала Лилу, которая задержалась в беседке, глядя сквозь узкую щель между виноградными гроздьями. Встав рядом с ней, Тори увидела узкую полоску маминого розария. На этой полоске внезапно появилось массивное существо на шести толстых ногах, покрытое голубыми и фиолетовыми пятнами. Тори вздрогнула от удивления.

Странное создание, смутно напоминавшее рептилию, выпрямилось на высоту около полутора метров, и Тори поняла, что две передние конечности в действительности являются руками. Похожие на лопаты, они заканчивались пальцами, которые выглядели чуть влажными; каждый из них в свою очередь венчал ноготь, казавшийся очень острым и крепким. Существо ловко пользовалось четырьмя передними конечностями, измеряя садовый участок и одновременно делая заметки в маленькой книжечке.

— Это всего лишь стромви, — шепнула Лила, наслаждаясь минутным превосходством. — Он принес новые розы и проверяет посадки.

— Почему ты шпионишь за ним? — спросила Тори тем же заговорщическим шепотом. — Я думала, ты разделяешь отвращение дяди Пера ко всем, кто не относится к соли.

Лила подтащила сестру ближе, чтобы ей было лучше видно.

— Я шпионю не за стромви, а вот за ним.

Лила указала на крепкого мужчину, походившего на соли, хотя копна волос у него на голове сияла ослепительной белизной, как и его рубашка с брюками. Лицо незнакомца, не имевшее возраста, было коричневым с золотистым оттенком. Мужчина разговаривал со стромви, который сложил толстые руки и торжественно кивал массивной фиолетовой головой. Даже и без признаков почтительного внимания со стороны стромви незнакомец словно излучал уверенность, свойственную прирожденным лидерам.

— Кто это? — спросила Тори, неохотно отодвинувшись, так как Лила заняла прежнее положение. Ее подглядывание казалось детским, но Тори была вынуждена признать, что незнакомец выглядит весьма неожиданной фигурой в тщательно охраняемом и уединенном поместье дяди Пера — почти такой же неожиданной, как и стромви.

— Его зовут Бирк Ходж, — сообщила Лила, не думая о том, какое нелепое зрелище она представляет, скорчившись над дыркой в беседке. — Он продает нам розы. Стромви работает на него. Он просто чудо, верно?

— Почему бы тебе не поговорить с ним, вместо того чтобы тайком подсматривать?

— Мама стерла бы меня в порошок! Ты ведь помнишь, как она сердилась, когда мы разговаривали с работниками, а твоя маленькая эскапада сделала все еще хуже.

— Ты уже не ребенок, Лила, — с раздражением бросила Тори. Любые напоминания об Арноде были для нее невыносимыми. — И я тоже. — Тори вышла из беседки и направилась к незнакомцу и стромви. Пятнистый стромви первым почувствовал ее приближение — он поднял широкую голову и со свистом втянул воздух, стараясь определить запах.

Тори ощутила в животе неприятное чувство напряжения, но продолжала решительно шагать, гордо вскинув голову. Она сосредоточила внимание на узорах, покрывавших шкуру стромви, которые оказались более яркими и замысловатыми, чем выглядели издалека. Тело стромви словно обволакивали сапфировые и аметистовые слои, местами испещренные изумрудными точками.

— Вам незачем бояться меня, — сказал стромви, избавляя Тори от смущения, так как, несмотря на свою решительную походку, ей было нечего им сказать. Два черных глаза, казавшихся маленькими на объемистой голове, блестели добротой.

— Я вас не боюсь, — ответила Тори, черпая храбрость в отрицании.

Стромви издал серию гортанных щелкающих звуков и захлопал толстыми веками. Бирк Ходж улыбнулся и промолвил;

— Обычно стромви очень чувствительны к запаху эмоций соли, но на Нгои, возможно, действует адаптационная прививка.

Нгои пробормотал вежливое согласие и глубоко вздохнул:

— Прошу прощения за безответственный личный комментарий. Я был невежлив.

— Это я прошу прощения за мою необдуманную реакцию, — запротестовала Тори. Стромви обнажил многочисленные, весьма устрашающие белые зубы. Тори инстинктивно сжалась, прежде чем поняла, что он просто подражает улыбке соли. Она смущенно засмеялась. — Снова прошу прощения. Мы на Арси ведем слишком замкнутую жизнь.

— Как и мы на Стромви, — ответил Бирк Ходж. Его янтарные глаза с золотистыми огоньками обшаривали Тори, но это обследование выглядело совершенно безличным, чтобы оскорбить. — Вы та самая леди, чей изощренный вкус в садоводстве привел нас сюда?

— Розы предназначены для Розалинды Мирель, — поправила его Тори; ее щеки покраснели от гнева при воспоминании о совете дяди Пера как можно меньше упоминать их фамилию, пока память о расследовании не поблекнет. — Я здесь только гостья. — И притом нежелательная гостья, привлекшая слишком много внимания Консорциума и ожидающая приказа мамы опереться на руку какого-нибудь покровителя. При мысли о человеке, которого ей придется обнимать и ласкать, гнев вспыхнул в ней с новой силой. — Я работала младшим администратором на Десде-З, но близкий мне человек умер, и я больше не могла там оставаться. Вы бы не хотели нанять меня, мистер Ходж?

Ее слова, казалось, позабавили Бирка Ходжа. Стромви Нгои склонился вперед, вглядываясь в Тори; его внутренние веки молочного оттенка хлопали над черными глазами. Он снова издал щелкающий звук, который Тори сочла выражением удивления. Бирк Ходж, несмотря на циничную усмешку, серьезно спросил:

— А у вас есть опыт в садоводстве?

— Нет, — честно призналась Тори, — но я быстро учусь и усердно работаю.

— Это Пер Валис просил вас поговорить со мной? — осведомился Бирк, прищурив янтарные глаза.

— Нет, — быстро ответила Тори, интересуясь про себя, знает ли Бирк Ходж о сомнительных свойствах бизнеса дяди Пера. — Это исключительно моя инициатива. — Ей казалось, что торговец розами предпочел бы остаться в стороне от внешне законных предприятий дяди Пера, хотя последний возбуждал нездоровый интерес в самых неожиданных местах…

Кивок Бирка слегка приободрил Тори.

— Вы сделали весьма интригующее предложение. — Нгои вновь что-то защелкал, но Бирк поднял руку, и стромви замолчал. — Вам что-нибудь известно о планете Стромви?

— Ничего.

— Так я и думал. И вы всегда так импульсивны?

— Я хватаюсь за любые удобные возможности, как только они возникают, — твердо заявила Тори, сопровождая ответ уверенной улыбкой.

— А как бы отреагировал наш общий хозяин, Пер Валис, если бы я принял ваше предложение?

«Дядя Пер прореагировал бы с меньшим ужасом, чем мама», — подумала Тори, подавляя недостойное желание рассмеяться.

— Он был бы только рад, что я нашла хорошую работу.

Стромви коснулся ее руки тыльной стороной ладони. Его кожа была холодной и скользкой.

— Мистер Ходж поддразнивает вас, — мягко произнес он. — Соли с трудом адаптируются к моей прекрасной планете. Вам не понравилось бы жить там.

— Боюсь, что Нгои прав, — признал Бирк, хотя в его взгляде, брошенном на Нгои, ощущалось раздражение.

Тори пожала плечами:

— Я готова рискнуть. Подумайте над моим предложением, мистер Ходж. Вы знаете, где меня найти. Спросите Тори Мир… — Она быстро поправилась: — Тори Дарси. — Большинство находящихся на иждивении дяди Пера принимали фамилию Дарси. Тори не была уверена, что дядя Пер одобрил бы ее использование этого имени, но Дарси с Арси были настолько многочисленными, что фамилия стала почти бесполезной для определения личности. «Как бы то ни было, — подумала Тори, — это была идея дяди Пера, чтобы я не пользовалась фамилией Мирель».

Тори рассталась с двумя новыми знакомыми — соли смотрел ей вслед с печальной усмешкой, а стромви с явным беспокойством. Выйдя из розария, она опустилась на мягкую зеленую лужайку, провела рукой по спутанным волосам и рассмеялась над собственной храбростью. Лила, должно быть, вне себя от зависти.

 

Глава 4

Изучая тщательно подобранные сведения о Пере Валисе, Бирк Ходж задержался на изображении одной из самых знаменитых наложниц в истории Консорциума и улыбнулся. Память не подвела его. Он видел эту девушку раньше. Она была точной копией Мирель.

Бирк продолжал просматривать досье, пока не нашел снимок Розалинды Мирель и ее двух дочерей. Аннотация гласила: «Лила, девять лет; Виктория, четырнадцать лет». Снимок промелькнул пять спанов тому назад в одном из арсийских журналов. У матери и младшей дочери были одинаковые рыжевато-каштановые волосы и хрупкое телосложение; казалось, мать даже обладает детским очарованием дочери. Зато старшая девочка и лицом, и цветом волос походила на прабабушку Мирель. Несмотря на столь же деликатное сложение, что и у сестры, прямой взгляд зеленых глаз Виктории выдавал твердость характера.

Бирк мог различить индивидуальные черты Мирель в каждом из трех ее потомков, но только старшая девочка, Виктория, показалась ему достойной наследницей легендарной женщины. Несомненно, Тори Дарси в действительности была Виктория Мирель. Странное предложение девушки теперь выглядело еще более интригующим.

Бирк достаточно знал о семействе Мирель, так как провел много времени, изучая слабости Пера Валиса. Наложницы, очевидно, имели свободный доступ в поместье, потому что Пер Валис баловал их — особенно своих любимиц, вроде Розалинды Мирель. Страсть к экзотическим розам он легко удовлетворял с помощью одаренных садоводов-стромви.

Любовь Пера Валиса к дорогим наложницам удивляла Бирка, хотя личные привычки партнера были куда понятнее природы его бизнеса. Конечно, понятно желание заиметь наследников, однако это едва ли было основным интересом Пера Валиса. Очевидно, наложницы были просто его слабостью, но такая слабость в подобном человеке настораживала.

Бирк в течение многих спанов следил за карьерой Пера Валиса, как за образцом, достойным подражания. С каждым спаном Бирк все более высоко оценивал успехи и достижения Валиса. Он даже считал Пера чуть ли не гением, так как сам пока не смог достичь уровня влияния хитрого соли, не говоря уже о том, чтобы превзойти его. Будучи опытным контрабандистом, Бирк никогда не сталкивался с кем-либо более удачливым в этом занятии, чем наемники Пера Валиса. Личному же их знакомству помогли розы с фермы Ходжа.

Бирк втайне потешался над соперниками, которые так и не догадались о простейшем способе добраться до недостижимого Пера Валиса. Он испытывал презрение к легальным бизнесменам Консорциума, даже не попытавшимся воспользоваться возможностями Стромви. Атмосфера этой планеты внушала отвращение, зато население было до нелепости податливо и готово к сотрудничеству. Расположение Пера Валиса увенчало впечатляющую череду удач в деятельности фермы Ходжа. Бирк никогда не задумывался о том, что эксплуатация стромви могла быть сочтена нецивилизованной некоторыми образованными членами Консорциума. Он просто не мыслил подобными категориями.

Поэтому самым неожиданным результатом эксперимента на ферме Ходжа для Бирка явился размер прибылей от законной торговли, которую он намеревался использовать только в качестве маскировки. Честный доход от продажи Перу Валису выведенных по его заказу гибридов роз превысил прибыль за прошлые полспана от менее почтенных предприятий и облегчил возможность сокрытия контрабандных операций. Создав ферму Ходжа, Бирк теперь жил на законные доходы, ни в чем себе не отказывая и откладывая на будущее более сомнительные заработки.

Бирк понимал, почему очень немногим удавалось одновременно извлекать прибыли из законной и незаконной торговли. Опасности мнимого членства в Консорциуме были вполне реальными. Калонги редко использовали могущество своей цивилизации в полную силу, но ходили слухи об исчезновении целых планет, обитатели которых слишком упорно испытывали терпение Консорциума. Даже Бирк, хотя он и действовал в качестве торговца Консорциума, не пытался претендовать на права, которые дает подлинное членство. Отказавшись принести присягу повиноваться закону Консорциума, Бирк промышлял контрабандными заработками, лишь слегка расширяя их за счет законного членства своих детей. Он знал только одного крупного дельца, занимавшегося незаконной торговлей, который осмелился принять на себя все привилегии и весь риск полного членства, и завидовал смелости Пера Валиса, решившегося на столь опасную ложь.

Внешне невзрачный маленький Пер Валис не производил особого впечатления, но Бирка восхищал его профессиональный прагматизм. Пер отлично знал границы своих возможностей и никогда не преступал их, чтобы не привлечь к себе внимание Консорциума. Он также предусмотрительно избавлялся от возможных источников официальных жалоб, прежде чем такие лица могли причинить неприятности.

Благодаря такой безжалостной практичности, любые дела с Пером Валисом несли в себе элемент личного риска, но ни один соли не мог испугать воина-эссенджи из клана Реа. Соблюдать осторожность по отношению к могущественным калонги было разумно, но бояться соли, даже обладавшего влиянием Пера Валиса, казалось нелепым.

Страх сам по себе был недостойным чувством. Какая женщина-реа стала бы прятаться за кустами, как та рыжеволосая девушка-соли, скрывая свое любопытство? Виктория, ее сестра, больше понравилась Бирку своим откровенным предложением, чем поразительным сходством со знаменитой прабабушкой. Она удивила его — это также говорило в ее пользу.

Бирка заинтересовало, случай или сознательное намерение привели Тори к нему. В любом случае следующий шаг требовал тщательного обдумывания. Очевидно, какие-то неприятности с законом вынудили молодую женщину вернуться на Арси после долгого отсутствия и изменить имя. Оба этих факта вызывали беспокойство, а Бирк не мог запросить официальное досье Виктории Мирель, так как доступ к базе данных являлся привилегией исключительно членов Консорциума. С другой стороны, столь деликатное поручение он не доверил бы даже никому из своих детей. Тем не менее от мисс Тори Дарси было нелегко отмахнуться, учитывая то, что она дочь любимой наложницы Пера Валиса и правнучка Мирель с Аттии.

Бирк удовлетворенно обдумывал предоставившиеся ему возможности. Ферма Ходжа помогла ему наладить отношения с Пером Валисом, но знакомство с Тори Дарси открывало новые перспективы. Вообще-то Бирк намеревался конкурировать с Валисом, но ведь тот мог стать полезным союзником.

Бирк полагал, что Тори добивается от него контракта о покровительстве, так как прибыльная профессия наложницы была традиционна в ее семье. Такая возможность казалась ему привлекательной — легенды о Мирель завораживали даже эссенджи, — но любой легальный контракт нес риск для человека, чьи единственные документы, якобы выданные Консорциумом, были фальсифицированы. Подделка лицензии на ферму Ходжа потребовала квалифицированной помощи одного кууи — специалиста по изготовлению фальшивок.

Бирк не намеревался заключать какое-либо серьезное соглашение, которое, в случае чего, безоговорочно ставило его под юрисдикцию закона Консорциума. Он наслаждался благами пребывания в общественных структурах Консорциума и не собирался сковывать себя рамками кодекса калонги.

Тем не менее мысль о покровительстве затронула Бирка, хотя он и не хотел в этом себе признаваться. Однажды он уже брал женщину-соли и теперь сожалел об этом. Никакая соли не может сравниться с Акрас.

Нет, ему следует избегать темы покровительства, пока он не убедится, что мисс Дарси разделяет терпимость ее семьи в отношении успешной независимой деятельности. Она не торопилась перейти к обсуждению этого вопроса, очевидно считая, что сможет добиться лучших условий контракта, затягивая время и пробуждая в нем желание. Возможно, Тори еще не решила, как далеко ей следует заходить, а может, она пыталась определить степень нарушения закона, с которой Бирк Ходж сумеет смириться. При мысли об этом Бирк снова улыбнулся.

Неуверенный стук в дверь каюты прервал размышления Бирка. Улыбка на его лице сменилась выражением недовольства. Ему не нравилось делить с кем-то свой корабль, хотя он нуждался в наемных служащих, чтобы поддерживать образ бизнесмена. Прежде чем отпереть дверь, Бирк постарался изобразить на лице вежливое спокойствие.

Снаружи стоял молодой соли, подняв руку и, очевидно, собираясь постучать снова. Гость быстро провел пальцами по волосам, как будто этот жест входил в его первоначальные намерения. Густые мохнатые брови выразительно приподнялись над голубыми глазами, словно посмеиваясь над нервозностью их обладателя.

— Что вам нужно, Сквайр? — спросил Бирк, используя насмешливое прозвище, которое его сын Калем дал молодому человеку — отпрыску древней аристократии.

— Я хочу поговорить с вами о весточке, которую получил от Сильвии. Она просит меня не посылать ей писем, пока не закончит учебу в университете.

— Я не диктую своим детям, как себя вести, — раздраженно отозвался Бирк. Он не намеревался обсуждать слова, которые сам отправил от имени Сильвии. Так как его дочь не пожелала отказаться от привязанности к другу Калема, Бирку пришлось взять дело в свои руки. Сильвия должна понять, что он не станет мириться с неповиновением.

— Мне казалось, что вы всем диктуете, как жить, мистер Ходж, — сухо заметил Сквайр.

— Если бы сарказм пользовался спросом на рынке, вы могли бы кое-чего добиться, Сквайр. К несчастью, вы ошибочно принимаете острый язык за орудие силы.

Сквайр скрестил на груди худые руки, загоревшие под жарким солнцем Стромви.

— Вы велели Сильвии держаться от меня подальше, не так ли?

— Я просил вас вразумить моего сына, а не ухаживать за моей дочерью. — Калем постоянно разочаровывал Бирка, так как напоминал свою мать-соли, но поведение Сильвии оказалось неожиданным ударом. Конечно, он не собирался говорить о своих чувствах этому самодовольному молодому человеку, внушившему его дочери мысль перечить отцу. Бирк надеялся произвести на свет достойных наследников, но ему не удалось найти для этой цели вторую Акрас. Он не нашел даже еще одну эссенджи.

— Я друг вашего сына и ваш гость, а не наемный работник, — взорвался Сквайр, демонстрируя оскорбленную гордость. — Когда Калем попросил меня занять его место в этом путешествии, я охотно согласился. Но я не ожидал, что вы будете обращаться со мной как с одним из эксплуатируемых вами стромви, пока ваш сын наслаждается каникулами на Эспри-2 за мой счет.

— Для разумного молодого человека у вас на редкость мало здравого смысла. Вы пришли сюда жаловаться или просить?

— Почему вы велели Сильвии не отвечать на мои письма?

— Потому что у вас слабая воля и нет честолюбия. Моей дочери нужен сильный мужчина, раз уж ей самой не хватает силы.

— Мне казалось, что вашего честолюбия хватит на всю семью.

Бирк холодно улыбнулся:

— Вы ленивый неудачник, но вам не откажешь в наблюдательности. Можете использовать это как рекомендацию для вашего следующего босса. Вы не вернетесь на ферму Ходжа.

— Вы не можете меня уволить, потому что я на вас не работаю. Если хотите, бросьте меня здесь, но не надейтесь манипулировать мною в будущем. Я буду видеться с Сильвией и Калемом, когда захочу.

Раздраженный дерзостью Сквайра, Бирк отбросил всякие претензии на вежливость.

— Не старайтесь рассердить меня, Сквайр; в конфликте со мной вам не выжить. Вы не вернетесь на ферму Ходжа ни теперь, ни в будущем. Вы не станете ни видеться с Сильвией, ни связываться с ней. Вы уже бросили мне вызов, настроив дочь против меня, но я не позволю, чтобы это продолжалось. Я оставляю ваше поведение безнаказанным, потому что вы служили мне, но не принимайте меня за человека, который легко прощает. — Бирк с такой силой стиснул запястье Сквайра, что у бедняги затрещали сухожилия, и он издал протестующий крик. — Мне приходилось уничтожать куда более серьезных врагов, чем вы, Сквайр. Я не потерплю вторичного оскорбления. — Без видимых усилий Бирк отбросил молодого человека к дальней стене узкого коридора.

Сквайр скорчился над поврежденным запястьем. Его голубые глаза блеснули бешеным гневом.

— Ну и сила у вас! — с трудом вымолвил он. — Я мог бы потребовать у Консорциума официального расследования после такого нападения. Сильвия и Калем поддержали бы мою жалобу.

— Даже если бы у моих детей хватило совести предать меня, ни один калонги не осудил бы меня за то, что я защищал свою дочь, — усмехнулся Бирк. — Ваше обвинение инфантильно и обнаруживает полное непонимание реальности. Прочь с моих глаз, иначе я разорву вас на кусочки и вышвырну их в космос! — Бирк сделал угрожающий жест, и Сквайр побежал по коридору, бормоча проклятия. — Вам не справиться даже с самым последним из реа, — крикнул ему вслед Бирк, закрывая дверь.

Он недовольно хмурился — ему не следовало поддаваться гневу. Бирк не намеревался обнаруживать свое истинное отношение к Сквайру до завершения текущей работы. Сквайр был полезным служащим.

Вернувшись к откидному письменному столу над койкой, Бирк уставился на экран с информацией о его сделках с Пером Валисом. Он уже пропустил ленту через сканер и убедился в увеличении своего счета. Но что толку копить состояние, не имея наследников, способных это оценить? Ему хотелось увеличить могущество реа, а не снабжать побрякушками таких недотеп, как Калем, Сильвия и ее ничтожный Сквайр. Новые дети были уже невозможны, так как Бирк в течение многих спанов щедро использовал нелегальный и потому несовершенный адаптатор, но он не намеревался завещать свое состояние кому-либо, кроме кровных родственников.

Несмотря на разноречивые слухи, все проведенные им расследования указывали на то, что он остался последним из клана Реа. Бирк далеко запрятал крее'ва, считая, что именно это оружие уничтожало его народ, и позабыв, что крее'ва действовала по его же команде.

Бирк встряхнулся, с отвращением отгоняя мысли о собственной неудаче. Сквайр — никчемный дурак, не представляющий собой никакой ценности. Лучше было начать обдумывание деликатного разговора с Пером Валисом о расширении их деловых операций. Общий интерес к мисс Тори Дарси мог послужить отличным началом беседы…

 

Глава 5

Тори сидела на деревянной ступеньке, которую с каждым спаном все сильнее засыпало песком. Желтое арсийское солнце стояло в зените.

Получив краткую записку от Бирка Ходжа с согласием на ее предложение, Тори пыталась свыкнуться с реальностью того, что затеяла. Она видела дядю Пера, идущего к ней по лужайке, но не встала, чтобы поприветствовать его, и даже пожалела, что не сможет покинуть Арси без этой встречи.

Пер Валис походил на многих мужчин-соли, чья юношеская мускулистость с возрастом обернулась толщиной. Коричневая шляпа туго обтягивала череп, а полоска усов выглядела едва заметным пятнышком. Темные глаза казались абсолютно плоскими. Обычный для соли костюм был слегка измят, но голубую шелковую рубашку украшали платиновые пуговицы, а на брюки пошла превосходная шерсть атири.

Дядя Пер слегка запыхался к тому времени, как добрался до Тори. Он неуклюже опустился на ступеньку рядом с девушкой, но уже первая его фраза заставила позабыть о какой-либо неуклюжести:

— Бирк Ходж сказал, что ты решила стать садоводом.

— Я поступаю на работу на ферму Ходжа, — ответила Тори, думая о том, что делать, если дядя Пер прикажет ей не покидать Арси. Противоречить дяде Перу было отнюдь не приятным занятием.

Пер Валис кивнул, задумчиво потирая руки.

— В прошлом у меня были кое-какие дела с Бирком Ходжем. Он может оказаться не лучшим хозяином.

— Он хочет меня нанять.

Дядя Пер окинул Тори ироническим взглядом, заставившим ее покраснеть.

— Конечно хочет, — хмыкнул он. — Амбиций ему не занимать. Но ты могла бы рассчитывать на лучшее. Я устроил бы для тебя выгодный контракт о покровительстве, Тори, несмотря на твою недавнюю неосторожность.

— «Неосторожность» — прекрасный эвфемизм для убитого мужа.

— Ты могла бы трансформировать подозрения твоего покровителя в сочувствие. Рассказать о том, как жесток был к тебе Конати, и пробудить желание защитить тебя.

— Мне известны методы прабабушки, — не без горечи отозвалась Тори, — но я не хочу их использовать. Вы все еще не понимаете? Я вышла замуж за Арнода, так как не хотела, чтобы вы подыскивали мне выгодных любовников, позволяя мне думать, будто они сами обратили на меня внимание. Я сделала, ошибку, поверив Арноду, но, по крайней мере, эта ошибка не была подстроена вами и мамой. Я так устала оттого, что от меня ждут повторения жизненного пути прабабушки Мирель!

— Ты куда больше походишь на нее, чем тебе кажется. У тебя такие же возможности.

— Но у меня нет ее ограничений, если только вы с мамой мне их не навяжете. Прабабушка не смогла получить образования, кроме того, которое было доступно на независимой планете, где ей было суждено родиться. Она обучилась своему ремеслу в силу необходимости, и, полагаю, мне пришлось бы сделать то же самое, не будь у меня иного выбора.

— Интересно, какого? — осведомился дядя Пер, пряча злость за улыбкой. — Расследование по обвинению в убийстве — не слишком хорошая рекомендация для любой традиционной карьеры в Консорциуме. Твоя семья обладает поразительным талантом к древнему и уважаемому ремеслу, так что тебе незачем стыдиться своих природных дарований.

— Стать наложницей — едва ли подходящая жизненная цель. Это занятие основано на лжи и похоти. Это плохо, дядя Пер.

Пер Валис вздохнул, продолжая улыбаться.

— Я думал, ты уже переросла эти наивные идеи. — Он потрепал ее по руке. — Во многих отношениях ты все еще ребенок. Очевидно, мы слишком тебя оберегали. Быть может, спан или два с таким человеком, как Бирк Ходж, пойдут тебе на пользу. Твоя мать будет разочарована, но я поговорю с ней.

Удивленная легкой капитуляцией дяди Пера, Тори воздержалась от реплики насчет «наивности» религиозных принципов калонги, которые лежали в основе закона Консорциума.

— Благодарю вас, дядя Пер, — пробормотала она.

— Надеюсь, ты регулярно будешь писать нам с фермы Ходжа. — Искренний тон дяди Пера мог уничтожить любые подозрения, но Тори заинтересовало, почему он выглядит таким довольным. Пер Валис старательно избегал внимания чиновников Консорциума, и он едва ли считал, что ее пребывание в его поместье может создать проблемы. — Я питаю интерес к этой ферме с тех пор, как Ходж создал ее, — продолжал дядя Пер. — Ты ведь знаешь, как твоя мать восхищается розами.

— Вы хотите побольше узнать о ферме Ходжа или поскорее избавиться от меня?

— Тебе лучше последовать примеру Мирель и научиться скрывать свой цинизм, Тори. — Дядя Пер тяжело поднялся. — Пойдем домой и поговорим с твоей матерью. Мне не хотелось бы видеть, как вы ссоритесь.

— Мама и я постоянно ссоримся. Я только обижу ее, если сразу все расскажу.

— Ты обидишь ее еще сильнее, если уедешь, не сказав ни слова. Пошли. — Он протянул руку.

Тори неохотно позволила взять себя за руку. Прикосновение теплых мясистых пальцев дяди Пера не доставляло ей удовольствия даже в детстве. Казалось, он всегда стремился продлить физический контакт.

Верный себе, дядя Пер продолжал держать Тори за руку, пока они шли через сад к низкому, расползшемуся в ширину дому. Когда мама вышла из двери под аркой, дядя Пер обнял Тори за талию. Мамино лицо вытянулось. У Тори и Розалинды Мирель было мало общего, но обе тайно опасались, что дядя Пер перенесет внимание с Розалинды на ее старшую дочь. На Розалинде был цветастый халат, выгодно подчеркивающий ее стройную фигуру. От нее исходил сильный аромат роз, и она приветствовала дядю Пера многообещающей улыбкой. Пер Валис тут же отпустил Тори и обратил свои ласки на Розалинду. Тори терпеливо ожидала, не сомневаясь, что страсть, как обычно, перевесит материнскую заботу.

Но на сей раз Розалинда удивила свою дочь. А может, дядя Пер решил отложить удовольствие, так как без особых колебаний оторвался от Розалинды.

— Я одобрил намерения Тори, — сообщил он и вошел в дом.

Розалинда поежилась.

— Мне бы хотелось, чтобы Пер позволил лету продлиться еще немного.

— Может быть, тебе следует почаще покидать поместье, — предложила Тори. — В других местах Арси достаточно тепло.

— Климат Арси ужасен для кожи. — Розалинда провела пальцами по тугой коже подбородка в поисках признаков морщин, хотя периодические инъекции всевозможных кондиционеров позволяли ей выглядеть не старше Тори. — Тебе не стоит выходить за пределы поместья. Нет причин стариться преждевременно.

— Тебе больше не придется заботиться о моей коже, мама. Мне говорили, что на Стромви очень влажный климат.

Розалинда бросила взгляд на дом, словно надеясь, что дядя Пер вернется и избавит ее от неприятностей.

— Я обещала бабушке, что дам тебе возможность устроить жизнь наилучшим образом. — Ее мягкий голос осекся. — Ты не облегчаешь мне эту задачу.

— Ты дала мне все, как обещала. Я благодарна тебе, мама, но не могу оставаться здесь, — запротестовала Тори, возмущаясь умением матери заставить ее чувствовать себя виноватой.

— Ты совсем как Мирель, — промолвила Розалинда, изображая трагическую беспомощную жертву. — Такая же упрямая и высокомерная. Ты хочешь навредить себе, но не понимаешь, какой вред наносишь нам всем.

— Пожалуйста, мама, не плачь.

— Ты могла бы найти себе прекрасного покровителя, но ты слишком цивилизованна, чтобы стать наложницей вроде меня. Ты предпочла выйти замуж за мужчину, который оскорблял тебя так сильно, что ты в конце концов убила его. А теперь собираешься поступить на работу к чужеземцу на какой-то примитивной планете, о которой я даже не слышала.

— Мистер Ходж нанимает меня для честной работы, мама.

— И сколько тебе придется проработать, прежде чем он начнет тебя оскорблять? Ты ведь не знаешь его. Каждый раз, унижая себя, ты причиняешь боль мне и своей сестре и огорчаешь дядю Пера. Ты поступаешь неразумно, Тори.

— Прости, мама. — Чувство вины нестерпимо жгло, хотя и не имело под собой никаких оснований. Тори убежала назад в сад.

* * *

Путешествие на Стромви прошло не совсем так, как ожидала Тори. Естественно, корабль Ходжа был меньше коммерческих судов, которыми Тори летала ранее, но все же достаточно комфортабелен. Удивило же то, что на корабле находились только весьма нелюбезно держащийся пилот-джиусетси, сам Бирк Ходж, Нгои и Тори, причем Бирк появлялся очень редко. Нгои дал понять, что Бирк Ходж пребывает в мрачном настроении из-за семейных неприятностей. Только участие стромви помогало Тори чувствовать себя желанной гостьей.

Ей предоставили каюту, еще сохранявшую следы предыдущего обитателя. Компьютер, связывающий каюту с другими помещениями корабля, был тщательно перенастроен. Несколько книг по садоводству пестрели пометками, свидетельствующими о подробном изучении. Нгои предложил убрать яркие крикливые орнаменты со стен и кровати, но Тори отказалась. Нгои одобрил этот выбор — он не без гордости объяснил, что узоры сделаны по рисункам стромви. Когда Тори спросила, кто раньше занимал эту каюту, стромви невнятно защелкал, пожал плечами.

— Здесь жил один соли — друг сына мистера Бирка, — признался он лишь после настойчивых вопросов.

— У мистера Ходжа есть сын и дочь, не так ли? — продолжала допытываться Тори.

— Калем и Сильвия. — Говоря, Нгои снова издавал щелкающие звуки, которые Тори расценила как подтверждение. — Оба студенты университета. Сейчас они редко бывают на Стромви. Надеюсь, вам не покажется одиноко на моей планете, мисс Тори. Вы и мистер Бирк будете единственными соли на ферме Ходжа, а мистер Бирк часто путешествует, продавая свои продукты.

Тори улыбнулась, оценив заботу Нгои. Она не хотела объяснять, что стремится убежать от прошлого.

— Как вы умудряетесь щелкать и говорить одновременно?

— Щелчки издают внутренние челюсти. — Нгои открыл внешний рот, обнаружив сотни зубов, расположенных неровными рядами. Внутренние челюсти состояли из плоских зубов меньшего размера, обрамлявших проход к горлу. Нгои несколько раз щелкнул внутренними зубами, закрыл внешний рот и улыбнулся. — Если хотите, я постараюсь научить вас понимать щелкающую речь. Это принесет пользу на Стромви.

— Я с удовольствием поучилась бы, — согласилась Тори. В ней пробудилось нечто, почти полностью забытое. Только позже она поняла, что это надежда.

Тори провела значительную часть путешествия, запоминая простые последовательности щелчков. Она пыталась имитировать их ритм, но не могла повторить звучания, которые Нгои издавал при помощи различных секций челюстей. Тори поняла, что язык стромви куда сложнее, чем ей казалось вначале.

Попытки вызвать на разговор пилота-джиусетси были безуспешными. Тот слышал вызовы, но не отвечал ни на одно приветствие Тори, заставляя ее думать, понимает ли он вообще торговый язык — бэйсик Консорциума. Еще пилоту явно не нравился Нгои. Как-то стромви упомянул, что джиусетси — отставной солдат, знакомый с Бирком уже много спанов. У джиусетси было только две руки вместо трех, типичных для его вида, но Нгои не знал, результат это действия природы или несчастного случая.

— Он не останется на Стромви, — сообщил как-то Нгои, дав понять, что джиусетси не имеет для него большого значения.

Бирк Ходж продолжал озадачивать Тори. Выходя из своего убежища, он был с ней любезен и очарователен, но едва замечал Нгои. Тори видела его в компании джиусетси, но оба ни разу не обменялись ни единым словом в ее присутствии. Однажды она спросила у Бирка, можно ли ей почитать книги из ее каюты.

— А Нгои известно, что книги с фермы Ходжа были доставлены на корабль без моего разрешения? — сердито осведомился Бирк.

— Я уверена, что Нгои не стал бы нарушать ваши распоряжения, мистер Ходж, — быстро сказала Тори. Чтобы умиротворить Бирка, ей потребовался еще целый миллиспан настойчивых усилий.

Когда они наконец добрались до Стромви, Тори достигла той фазы сомнений, которая часто наступала вслед за ее импульсивными решениями. Она по-прежнему ничего не знала о Бирке Ходже и очень мало — о Стромви, а краткие описания Нгои не внушали особой бодрости. «Ты никогда ничему не научишься, Виктория», — думала она, когда корабль Ходжа приземлился в единственном порту планеты. Она прижала к руке инъектор для прививки и вздрогнула от ожога адаптатора.

Тори присоединилась к Бирку Ходжу в шлюзе. Нгои уже спустился. Джиусетси не стал высаживаться — ему предстояло доставить корабль в порт на соседней планете Деетари. Наружные двери открылись, наполнив камеру атмосферой Стромви, и Тори закашлялась, вдохнув вязкий удушливый запах смолы. Голова закружилась, и Бирк подхватил ее.

— Первая адаптация к Стромви — самая худшая, — заверил он. Соли редко болеют больше нескольких дней.

Тори попыталась ответить, но не смогла вымолвить ни слова. Она шагнула на платформу, которая опустила ее на поверхность. Стояла ночь. Порт был почти пуст. Тори последовала за Бирком Ходжем к серебристому судну на воздушной подушке, которое должно было доставить их на ферму. Предупреждения Нгои о своеобразной атмосфере его планеты казались теперь слишком мягкими.

Краткий перелет на ферму Ходжа не доставил Тори особой радости. Один раз она попыталась бросить взгляд на ночной пейзаж планеты, но светящиеся потоки внизу только усилили тошноту. Адаптатор оберегал ее от серьезных болезней, но Тори казалось, что она близка к смерти. Ей часто приходилось путешествовать, но никогда еще она не испытывала такой тяжелой реакции на изменение окружающей среды.

Когда Бирк Ходж посадил судно, в окна полился тусклый голубоватый свет. Тори рискнула выглянуть еще раз, но смогла разглядеть только полоску посадочной площадки и очертания ангара на темном фоне.

— Добро пожаловать в долину Нгенги, — щелкнул Нгои.

— Пожалуйста, не спрашивайте о моих впечатлениях — еще слишком рано, — пробормотала Тори, хотя завершение полета сразу улучшило ее состояние. Она смогла самостоятельно подняться с сиденья и спуститься по трапу, уступив посадочную платформу для тяжеловесного Нгои.

Почва под ногами болотисто чавкнула. Звезды мерцали в туманной дымке. Даже два тонких полумесяца обеих лун планеты выглядели какими-то расплывчатыми. Из темноты доносилось мягкое щелканье стромви. В общем, за исключением едкой смолистой атмосферы, первым впечатлением Тори от планеты была мягкость.

Нгои коснулся ее руки холодными пальцами.

— Увидимся завтра, мисс Тори. Сейчас я должен поздороваться со своей семьей.

— До завтра, — улыбнулась Тори. Ей хотелось сопровождать Нгои, а не Бирка Ходжа.

Бирк сошел с корабля с одной плетеной сумкой в руках.

— Отлично. Вы хорошо адаптируетесь, — одобрил он, заметив устойчивую позу Тори. — Я велю Талии принести ваш багаж.

Нгои уже скрылся в темноте.

Бирк повел Тори через двор ангара к зданию цвета слоновой кости, являвшему глазу самую причудливую смесь архитектурных стилей соли. Строение впечатляло, хотя и не выглядело привлекательным. Но Тори решила держать мнение при себе, пока не рассмотрит дом при дневном свете.

Они завернули за угол и, поднявшись по каменным ступеням, вошли через широкую колоннаду. Аромат роз придавал чужой атмосфере знакомый оттенок. Вход в дом Ходжа окончательно дезориентировал Тори. Кругом сплошной хрусталь, а каждый звук отзывался гулким эхом.

— Попрошу экономку приготовить вам комнату для гостей на эту ночь, — сказал Бирк, легко маневрируя в причудливом лабиринте коридоров. — Дальнейшие условия обсудим, когда вы устроитесь.

— Я бы поспала, хотя, по моим расчетам, сейчас утро… — Тори умолкла, когда между хрустальными панелями стен появилась молодая соли.

Девушка была хорошенькой, но не красивой, пропорционально сложенной, но не особенно изящной, дорого одетой, но какой-то бесцветной. Выражение ее лица, однако, предполагало характер, не соответствующий внешности. Казалось, она даже не заметила Тори.

— Где он? — спросила девушка у Бирка. — Куда ты его отправил?

Бирк Ходж улыбнулся, игнорируя и ее вопрос, и ее гнев.

— Мисс Дарси, это моя дочь Сильвия. Она, кажется, получила неожиданный отпуск в университете.

Тори молча кивнула, понимая, что обмен любезностями сейчас неуместен.

Сильвия с раздражением посмотрела на гостью.

— Ты обменял моего Сквайра на эту?

— Мисс Дарси будет у меня работать, — спокойно ответил Бирк.

— Ты солгал мне! — крикнула Сильвия, и Тори осталось надеяться, что эта семейная ссора не в обычае на ферме Ходжа. — Ты и ему лгал обо мне! Как мог ты так со мной поступить? Когда я сообщила тебе о своем решении, то думала, что ты окажешь уважение моему праву выбора.

Из голубоватой тени в глубине коридора появился бледный вялый юноша.

— Отец уважает только свои права, Сильвия. Разве я не предупреждал тебя? Только потому, что ты всегда была его любимицей, ты решила, что можешь бросить ему вызов. Я горжусь твоей попыткой, но ни тебе, ни Сквайру с ним не совладать. — Заметив Тори, молодой человек протянул ей руку: — Я Калем Ходж. Лично мне кажется, что вы неплохая замена Сквайру.

Тори неохотно пожала протянутую руку. Было слишком жарко для каких-либо физических контактов. Упорное нежелание Калема отпускать ее руку не улучшило настроения девушки. Цепкость Калема напомнила ей дядю Пера, но у нее не хватало энергии, чтобы освободиться.

Калем смотрел на нее явно оценивающим взглядом. Тори невольно отнесла его к типу, о котором ей как-то рассказывала мама во время редкой вспышки материнского инстинкта. Такие люди держатся вызывающе, скрывая свою неуверенность, но не по причине подлинной слабости, а из-за неудовлетворенной нужды в чьем-то одобрении. Такой тип особенно удобен для наложниц, так как неуверенность в себе бросается на любое поощрение, как голодный на пищу.

Бирк Ходж критически наблюдал за сыном, словно ожидая от него очередной неудачи.

— Потом зайди в мой кабинет, Калем. Мы обсудим продолжение твоего образования, так как Сквайр больше не сможет покрывать твою лень.

Калем бросил на отца взгляд, полный тоскливой безнадежности, но отпустил руку Тори.

— Я не изменила мнение о нем, папа, — фыркнула Сильвия. — Я найду Сквайра и расскажу, как ты обманул нас обоих.

— Консорциум велик, а твой Сквайр мал и незначителен, — с раздражением отмахнулся Бирк. — Он ушел, и я посоветовал ему поскорее тебя забыть. В мире хватит юношей, на которых тебе следовало бы обратить внимание, Сильвия.

— Если это тебе поможет, Сильвия, — заговорил Калем, — то я знаю большинство университетов, которые Сквайр считает подходящими. Он ведь вечный студент. Уверен, что ты найдешь его зарывшимся в какую-нибудь эзотерическую программу. — Предложение Калема показалось Тори абсолютно бесполезным, учитывая огромное количество университетов Консорциума, открытых для соли, но она не намеревалась вносить свою лепту в спор.

Сильвия казалась удивленной поддержкой брата. Ее лицо чуть сморщилось, как у мамы в тех редких случаях, когда она собиралась заплакать.

— Спасибо, Калем. — Сильвия скрылась в комнате, откуда недавно вышла.

— На сей раз ты пересолил, — обратился Калем к отцу. — У Сильвии и Сквайра все равно ничего бы не вышло. У них нет ничего общего. Сильвия просто втрескалась, а Сквайра привлекла идея спасти беспомощную девушку от властного людоеда. Теперь ты превратил их в героев-любовников. Если ты не прикончил Сквайра, он вернется.

— Трусы не сердят меня дважды, — зловеще отозвался Бирк.

— Где уж нам, — с горечью пробормотал Калем.

— Если вы не возражаете, мистер Ходж, — вмешалась Тори, изобразив ослепительную улыбку, — я хотела бы взглянуть на свою комнату.

— Конечно, — вежливо ответил Бирк.

Калем пожал плечами и последовал за сестрой.

А когда Тори уже шла за Бирком, причудливое эхо дома донесло до нее голос парня:

— По крайней мере, кое-кому, кажется, удалось прибрать к рукам нашего дорогого папашу. Посмотрим, сколько она продержится.

 

Глава 6

Мрачного вида соли скреб стены склада своих хозяев-калонги. Никли, деливший с ним ночную смену, исчез еще до окончания половины работы. Руки соли болели от ожогов едкого чистящего средства, а отлынивание никли от работы казалось особенно обидным, так как калонги с их несравненной справедливостью не обращали на это внимания. Ситуация вовсе не походила на ту, к какой стремился соли, попросив об обучении религиозной философии Сессерды, которой следовали калонги.

Соли не мог в точности припомнить причин своей просьбы. Его жизнь изменилась к худшему с тех пор, как колкости Бирка Ходжа около сотни миллиспанов тому назад стали для него невыносимыми. В прошлом преподаватели хорошо относились к Сквайру, но он не слишком ценил их внимание. Его семья, никогда не испытывавшая глубокого интереса к какой-либо практической форме образования, поощряла ученость как необходимый атрибут цивилизованного поведения, но не как средство достижения жизненной цели.

Откровенно говоря, обвинения в бесполезности не были полностью незаслуженными, но грубая форма, в которой Бирк Ходж их высказал, ранила гордость молодого человека. Покинув Арси с растяжением запястья и весьма неопределенным будущим, Сквайр столкнулся с удручающим фактом: он никогда не пытался поставить перед собой жизненную цель; хотя он и преуспел во многих областях науки, но так ничего и не довел до конца. И наконец, он боялся Бирка Ходжа. Обладая педантичным умом, Сквайр решил разобраться со своими главными промахами в должной последовательности. Чувствуя определенную вину за то, что отнес Сильвию к наименьшим из них, Сквайр был достаточно честен, чтобы признать, что их отношения начали портиться еще до вмешательства Бирка Ходжа.

Новые цели, которые поставил перед собой Сквайр, — не менее амбициозные, чем те, над которыми насмехался Бирк Ходж, — оказались вознесены на недостижимые высоты. Калонги обескуражили его с самого начала, хотя официальные характеристики считали его подготовленным для любой учебной программы 6-го уровня. По словам калонги, чувства соли слишком ограниченны для получения какой-либо степени в области постижения Сессерды — самые одаренные соли никогда не поднимались выше самого низкого ранга. Сессерда представляла собой религию, а не свод правил, которые можно заучить и пересказывать наизусть для забавы псевдоинтеллектуалов-соли.

Тем не менее калонги никогда не отрицали право членов Консорциума изучать Сессерду. Несколько их школ были предназначены для упрямых аспирантов 6-го уровня вроде Сквайра. Калонги приняли его, хотя честно предупредили, что он поступает глупо.

— Предельная наглость, — бормотал молодой человек, скребущий стену, имея в виду и слова калонги, и себя, не поверившего им. Ему не нравились дополнительные уроки смирения. Он легко мог себе представить презрительную усмешку Бирка Ходжа.

Сквайр прекратил работу, растирая затекшее плечо. Перед ним поблескивала вымытая стена. Он бросил тряпку в ведро, слишком усталый, чтобы ворчать по поводу использования примитивных средств для уборки, которую инженеры-ксиани легко могли автоматизировать. Взяв ведро, он направился к следующему отрезку коридора.

Выжав из тряпки бледно-зеленую жидкость, Сквайр снова начал мыть стену широкими кругами. Он старался не думать о том, сколько коридоров ожидают его впереди. Отсутствие никли увеличивало количество работы более чем вдвое, ибо представители этого вида могли почти соперничать с калонги в одновременном проделывании ряда операций несколькими парами конечностей.

Сквайр наклонился, чтобы в очередной раз намочить тряпку, и порезал палец об острый край ведра. Красная струйка крови смешалась с очистителем, и Сквайр выругался, когда едкое вещество проникло в ранку, окружив ее края волдырями. Он слишком поздно вспомнил о предписании носить защитные перчатки при использовании сильных чистящих средств. Химики-сувики гарантировали, что их очищающие растворители не опасны для членов Консорциума, но никто не мог поручиться, что они не ядовиты для таких чувствительных видов, как соли.

— Возможно, Бирк Ходж был прав, — пробормотал Сквайр себе под нос. — Я должен был бы торговать своим сарказмом, так как мне определенно не суждено приобрести известность в качестве ученого специалиста по Сессерде. Я даже не могу толком помыть стены калонги.

Бросив свое орудие труда, он направился в ночную амбулаторию, надеясь, что там знают, как вылечить глупого соли от яда, содержащегося в едком растворе. На складе, где полно лекарств, наверняка найдется подходящее противоядие. Рука начала гореть, пальцы непроизвольно сжались от боли.

Проходя мимо кладовой, Сквайр услышал грохот, заставивший его вздрогнуть. Не хватало еще, чтобы мастер-калонги начал распекать виновника и за шум, нарушивший спокойствие в доме. Распахнув дверь, Сквайр увидел, как двуногий никли отпихнул в угол упавший горшок с краской.

Голубая краска запятнала серебряный килт и коричневую кожу никли. Когтистые пальцы пытались сцарапать краску. Две средние клешни в центре широкой, похожей на бочонок, груди прижимали к телу металлическую коробку.

— Как приятно, что ты появился так быстро, и'Лиду, — прошипел рассерженный Сквайр.

Грани глазной ленты никли мрачно блеснули, и переднее разветвление одного из его рогов ухватило соли за голову. Никли проволок ошарашенного соли через лужу пролитой краски и швырнул его рядом с ворохом тряпок. Осторожно выглянув в коридор, никли вышел из кладовой и закрыл за собой дверь.

Несколько микроспанов Сквайр даже не пытался пошевелиться, так как был ошеломлен непонятным нападением никли; к тому же попавший в рану яд замедлил его реакции. Разумеется, уборщики утренней смены найдут его на рассвете, если кто-нибудь раньше не обратит внимание на брошенную им работу и не отправится на поиски. Да еще и голова пострадала.

— Я знал, что и'Лиду меня не любит, но это просто какой-то абсурд! — Выбрав из кучи тряпку почище, Сквайр осторожно провел ею по голове. Белая ткань покрылась пятнами крови и клочьями черных волос, но череп вроде бы не пострадал. — Интересно, чем я на сей раз оскорбил сверхчувствительного никли? Мои чувства подсказывают, что мне поручили убирать склад в компании безумного маньяка. Возможно, разум Сессерды приравнивает несовершенство соли к смертоносным проявлениям гнева никли. — Он вздохнул, глядя на окровавленную тряпку. — Быть может, калонги правы, считая представителей 6-го уровня почти такими же опасными, как непризнающих закон.

Сквайр попытался подняться, ухватившись за вентиляционную решетку, но та оторвалась и едва вторично не ушибла ему голову.

— Этой ночью мне не везет, — пробормотал Сквайр.

Нахмурившись, он посмотрел на маленькую жестянку, выпавшую из-за решетки ему на колени. Сквайр повернул решетку. Неровная полоса цемента на внутренней стороне показывала, где была прикреплена банка.

— Безумцы и мученики! — шепотом произнес Сквайр. Он старался найти какое-нибудь невинное объяснение тайнику, но не мог. Никли были так же подвержены иррациональности 6-го уровня, как и соли. С растущим ужасом Сквайр осознал цель его напарника. — Я работал бок о бок с проклятым террористом!

Тихо шипящая банка, очевидно, начала испускать невидимую смерть сразу после поспешного бегства никли. Сквайр попробовал запечатать банку, но конструкция не позволяла этого. Тогда он решил бросить ее в мусоропровод, но мрачно рассудил, что уничтожение банки только ускорит распространение ее ядовитого содержимого.

Мысли Сквайра бешено завертелись, подгоняемые первой серьезной опасностью, с которой ему пришлось столкнуться. Никли склонны к экстремизму, но и в компетентности им не откажешь. Террорист, способный зайти так далеко в своих действиях против калонги, должен использовать надежные орудия. Банка наверняка выделяет яд, способный хотя бы временно вывести калонги из строя, даром что те почти неуязвимы. А любой яд, вредный калонги, безусловно, смертелен для соли, которые принадлежат к сравнительно хрупам видам.

Сквайр уже вдохнул слишком много газа, чтобы выжить. Потому и'Лиду и не побеспокоился, чтобы заставить замолчать своего напарника-соли навсегда. Ему незачем было тратить время на Сквайра, который все равно обречен и которого он презирал за слабость духа не меньше, чем Бирк Ходж.

— Чума на них обоих! — буркнул Сквайр. Ясность собственных мыслей удивляла его. Он не мог устранить вред, но мог уменьшить его степень, поместив банку в какое-нибудь герметически закрытое помещение.

Необходимость действовать быстро придала ему сил, помогая забыть о ранах. Сквайр сунул банку в карман комбинезона и с трудом выбрался из кладовой. Он нажал кнопку сигнала тревоги возле двери, но панель оставалась темной и безответной, а выяснять причины не было времени. По-видимому, и'Лиду, преуспев в почти невозможной задаче скрыть свои намерения от калонги, смог столь же успешно испортить сигнализацию. Сквайр быстро зашагал по коридору, нажимая на каждую кнопку в расчете, что никли что-нибудь упустил, но ни одна из них не подействовала.

Сейф, где хранились запасы снадобья, необходимого для физического выживания калонги, был закрыт, но никогда не запирался. Его собственная смертоносная атмосфера служила надежной защитой от всех, кроме хозяев. Грозные предупреждения на языке калонги, бэйсике Консорциума и сотне других языков украшали тяжелые двойные двери и произносились сотней человеческих голосов. Механический засов, обычно пересекавший двери, свисал вниз. Сквайр набрал в легкие воздуха и прошел через шесть пар таких дверей. Каждая автоматически закрывалась за ним.

И'Лиду лежал на полу широкой комнаты, возле полок дальней стены — добровольный мученик дела, осуществить которое ему велела извращенная совесть. Острые средние клешни все еще сжимали серебряную коробку. Над ним возвышались ряды золотых флаконов, в которых слегка мерцало содержимое: чистейший реланин — кровь калонги и самый опасный наркотик для других видов Консорциума. Мельчайшие дозы реланина и придавали всю эффективность адаптатору.

Флаконы не могли полностью удерживать жидкость — она просачивалась сквозь любые пробки, что не нарушало ее чистоты, но делало слишком нестойкой для проникновения в кровь калонги. Даже массивные, специально сконструированные двери сейфа пропускали пары реланина, которые наполняли воздух внутри хранилища и быстро проникали в любого, у кого хватало духу туда войти.

Хотя Сквайр старался не дышать, он уже чувствовал звон в ушах, сигнализировавший об опасности. Сквайр поставил все еще шипящую банку на полку рядом с реланином. Яд реланина смешался с ядом из банки террориста, и воздух заискрился переливающимися волнами.

Подойдя к и'Лиду, Сквайр вытащил из его клешней коробку. Внезапно узкая глазная лента никли блеснула, и когти его длинных рук вцепились в ногу соли. От неожиданности втянув в себя насыщенный реланином воздух, Сквайр задохнулся, и никли пригвоздил его к полу.

— Ты удостоишься привилегии разделить со мной мученическую смерть, глупый соли! — захохотал и'Лиду, отравленный парами реланина и собственным фанатизмом. — Мы докажем опасность хранения медикаментов калонги на планете с многочисленными расами. Калонги смеются над нами, но я покажу им все величие никли.

— Мученичество никогда не было моей целью, — пробормотал Сквайр. Его язык распух и отказывался повиноваться, но он уже начинал испытывать странную эйфорию. Реланин выжег более слабые токсины из его легких и порезанной руки, начав свое причудливое действие. — Ты уверен, что калонги не смогут остановить распространение реланина, прежде чем он выйдет за пределы склада? В конце концов, они наверняка предвидели, что мы, дети 6-го уровня, способны причинить неприятности.

Никли побарабанил темной клешней по коробке.

— Взрыв разнесет остатки флаконов по половине континента.

— Мог бы и предупредить, чтобы я не занимался уборкой зря.

Никли разразился глубоким раскатистым смехом, перешедшим в конвульсии. Воспользовавшись этим, Сквайр схватил взрывное устройство и бросился бежать из сейфа, хотя ноги и подгибались. Шатаясь, он брел по коридору, не стремясь куда-либо, а желая только предотвратить разрушение сейфа бомбой никли.

А реланин уже проник в мозг Сквайра, подчиняя его нервную систему своим своенравным прихотям. Знакомые и незнакомые чувства сменялись в безумной гонке, словно стараясь уничтожить друг друга. За моментами безумной радости следовало отвращение, сменяемое острым ощущением горя.

Сквайр не знал, куда он идет, и даже не осознавал, что продолжает двигаться. Он не мог разобраться в своих ощущениях. Все чувства соли онемели от действия яда. Глазницы горели так сильно, что ему казалось, будто его зрительные нервы уничтожены вместе с окружающей их плотью.

Потом Сквайр почувствовал, что он уже не один, но не мог охарактеризовать ощущение, передавшее ему эту информацию. Он понимал, что его несут, но не благодаря осязанию или чувству равновесия.

И потянулись бесконечные дни и ночи, хотя он и не мог определить метод измерения времени. Он не спал, но и не бодрствовал по-настоящему. Его интересовало, почему он продолжает жить и кто предотвратил взрыв, запланированный никли, но ни эти, ни другие мысли не могли пробудить в нем эмоции.

Сквайр насчитал сто семнадцать дней, прежде чем снова услышал. Какие-то стук и грохот. Он попытался заговорить, но не смог издать ни единого звука, лишь ощутил напряжение мускулов и сладковатый, похожий на пиво, вкус во рту. Сквайр осознал, что к нему обращается чей-то голос и что этот голос принадлежит Укитану, почетному мастеру-калонги, хотя не понимал, как прославленный мастер вошел в его жизнь. Прислушиваясь к голосу Укитана, он удивлялся, что не замечал раньше утонченной музыкальности речи калонги.

— Откройте глаза, соли-лаи, — велел Укитан. — Вы должны управлять своими чувствами и не допускать, чтобы они управляли вами.

Ошеломленный уважительной формой приказа, Сквайр повиновался. Пятно переливающегося света вознаградило его усилие. Он прищурился и увидел Укитана и понял, что его зрение обрело новые качества. Бархатная мантия многочисленных конечностей калонги уже не казалась монотонной. Более теплые оттенки обозначали действующие конечности, пошевеливающиеся в соответствии с уникальной структурой множественной мозговой системы калонги.

— Вам следует научиться контролировать новые ощущения, — мягко упрекнул его Укитан, — иначе они сведут вас с ума.

— Террорист? — с трудом спросил Сквайр, уловив новые интонации и в собственном голосе, похожем на хриплое карканье.

— Наше оборудование защищено лучше, чем, очевидно, думали вы и и'Лиду. Такие неприятные инциденты случались среди студентов 6-го уровня, хотя аспиранты Сессерды редко делают попытки столь масштабного насилия. Пригодность и'Лиду вызывала у нас сомнения. — Укитан сделал паузу, и Сквайр понял, что сомнения касались и столь же ненадежного кандидата-соли. — И'Лиду не выжил.

— Реланин? — прошептал Сквайр, уверенный, что должен был умереть вместе с никли.

— Вы были заражены целиком. Раны на вашем теле ускорили проникновение реланина, и быстрота его усвоения, возможно, спасла вам жизнь. Это помогло вам добраться до сторожа, несмотря на тяжесть поражения.

Укитан провел мягкими усиками по шее и голове Сквайра, потом поднес шприц к его груди. Хотя вся процедура заняла не более наноспана, Сквайр почувствовал инъекцию так четко, как будто время замедлило ход. Его тело наполнила теплота, запульсировавшая одновременно с сердцем.

— Ваше тело справилось с испытанием и успешно адаптировалось, — заметил Укитан. — Вы первый из особей вашего вида выдержали такую мощную токсическую дозу реланина. Мы уважаем вас за то, что вы рисковали собой с целью защитить ваших товарищей-студентов. Никто из нас не мог предвидеть, что у вас хватит на это решимости.

Сквайр попытался засмеяться, но от усилия у него заболели легкие.

— Хорошая работа? — кисло осведомился он.

— Как благородный жест — да. В практическом смысле ваше самопожертвование было необязательным для нас и очень дорого обошлось вам, соли-лаи.

«Благородный и весьма болезненный жест оказался бессмысленным, — с горечью подумал Сквайр. — Я был глуп, думая, что калонги могут нуждаться в помощи соли».

Укитан использовал успокаивающие интонации, которыми калонги успешно убеждают низшие виды. Однако они не подействовали на Сквайра, мрачно ожидавшего объяснений вежливых манипуляций мастера.

— Ваше выживание потребовало биохимической обработки, чтобы приспособить вас к приему чистого реланина.

— К приему?

— Вы почувствовали инъекцию, которую я только что вам сделал. Мы подсоединили к вашему сердцу устройство, которое будет поддерживать внутри вас необходимый уровень реланина, через регулярные интервалы наполняя вживленный вам имплантант. Специальная нить направляет реланин прямо в емкость имплантанта. Поступление жидкости контролирует деятельность вашего сердца. Имплантант для вас вырастил один из наших врачей, Агурта-лаи.

— Значит, внутри меня ткань калонги?

— Никакая иная субстанция не способна эффективно удерживать реланин, а ваша биохимия адаптирована к состоянию, сравнительно совместимому с нашим. Постоянный контакт с нашими живыми кровяными клетками причинит вам определенные неудобства, но это лучше, чем смерть. Частота инъекций будет зависеть от внешних условий, но имплантант не слишком вам помешает. Разумеется, мы позаботимся о должном количестве реланина, чтобы поддерживать в вас состояние максимального комфорта.

— Благодарю, — буркнул Сквайр, неуверенный, следует ему выражать признательность или уныние. Он замечал стремление Укитана успокоить его и сожалел, что не может пойти ему навстречу.

— Так как у нас не хватает информации о действии на соли больших доз реланина, мы не можем предсказать длительный эффект. Химики-сувики и медицинские техники-абалуси уже обратились с просьбой обследовать вас, соли-лаи.

«Все-таки я мертв, — мрачно подумал Сквайр, — и ученым дюжины видов уже не терпится произвести вскрытие».

— Почему вы называете меня «соли-лаи».

— Потому что вы единственный почетный член Консорциума, принадлежащий к вашему виду. Мы удостоили вас этой чести как за ваш благородный поступок, так и за потенциал, который мы чувствуем в вас теперь.

— Но ведь я уже не совсем соли, не так ли, Укитан-лаи?

— Некоторые считают, что даже использование адаптатора делает всех членов Консорциума отчасти калонги.

— Разумеется, дело не в том, что я оказался дураком и пошел на бессмысленное самопожертвование. Вы обращаетесь ко мне подобным образом, так как я теперь частично калонги.

— Жизненная цель может быть достигнута кружным путем, соли-лаи, — отозвался Укитан, — но мы обсудим философские проблемы позже, когда вы как следует отдохнете. — Хотя ответ был уклончивым, пульс Укитана позволял расценить его как утвердительный.

Сквайр воспринял и сигнал пульса, и сопровождавшую его эмоцию, хотя едва ли мог определить источник информации.

— Я причиняю вам неудобства, Укитан-лаи.

Укитан выразил уважение студенту при помощи косвенного ответа, который он мог бы дать собеседнику калонги.

— Мы переведем вас в школу на Калонг-4. Вы продвинетесь в системе рангов Сессерды куда дальше, чем мы предсказывали ранее.

— Ваши предсказания относились к студенту-соли, который погиб в результате несчастного случая. Я уже не тот студент.

— Понимание и разум часто возрастают одновременно.

 

Глава 7

Сквайр впервые посетил Стромви в шестой год моей жизни и на третий год существования фермы Ходжа. Его кожа была смуглой, а кожа мистера Бирка, Джеффера и детей мистера Бирка — бледной. Иным способом я не отличала Сквайра от других соли. Для меня они все были на одно лицо, к тому же в детстве мне не нравились чужие.

Моя почтенная мать упрекала меня за нетерпимость, но я думаю, она тоже не слишком одобряла чужих. Она стала уважать Сквайра только после несчастного случая, превратившего его в нечто другое, чем обычный соли. Конечно, тогда он уже не был Сквайром, а стал называть себя Джейсом Слейдом.

Инквизитор-соли… О нем у меня остались горько-сладкие воспоминания. Мы узнали его, когда он вернулся на Стромви, хотя он и изменился с тех пор, как жил среди нас в юности. Его соплеменники воспринимали его как чужого. Он не пытался их разубедить, так как прибыл по другим причинам.

Мы, стромви, не препятствовали его маленькому обману, и я думаю, он был нам признателен, хотя не возражал, когда мы называли его прежним именем. Мы уважали его решение расстаться с прошлым, и я после стольких спанов даже не помню, каким именем он пользовался, когда первый раз был на Стромви, прежде чем стал Сквайром и Джейсом Слейдом.

Возможно, калонги сообщат мне его прежнее имя, когда прибудут сюда, так как они всегда знали о нем правду. Их ответ удовлетворит старуху стромви, которой все еще нравится воображать, будто ее память крепка. Ответ должен удовлетворить и прили, когда я передам им свои воспоминания о прошлом, потому что они ценят точность. Некоторые детали я помню так четко, что иногда задумываюсь, не попробовал ли Джейс на мне в моей молодости какой-нибудь причудливый метод Сессерды, чтобы заставить меня помнить или забыть.

Я не хочу делиться этими сомнениями с прили, чтобы не уменьшить их веру в меня, когда речь идет о самом важном. Прили, если пожелают, могут строить свои подозрения насчет Джейса, который, безусловно, сумеет защитить себя, если только еще жив. Я почему-то верю, что он выжил, хотя к этому времени реланин мог преобразить его до неузнаваемости.

Не ради Джейса я должна поведать о последней драме старой стромви. Он и его коллеги-калонги удовлетворены своей Правдой Сессерды. Возможно, я тоже осталась бы довольна этой Правдой, которую почитают все члены Консорциума. А может быть, Тори Дарси давным-давно заразила меня своими нецивилизованными сомнениями в совершенстве правосудия Консорциума. Я не позволю чужим историкам изобразить моего отца как злодея, каким могут описать его другие. Я обязана сообщить о деяниях, свидетелем которых я была, и о тех истинах, которые мой почтенный отец передал мне в свои последние спаны.

Мой отец любил Стромви больше всего на свете. Те, кто верит, будто он уничтожил один из миров Консорциума, ничего не понимают, и я готова спорить об этом даже с калонги. Мой почтенный отец был одаренным садоводом. Он понимал нужды замысловатой экологии нашей планеты и принял чрезвычайные меры, так как иного выхода не оставалось. Он ничего не уничтожил, кроме смертоносного урожая насмешливой пустой королевы.