Спустя сорок минут Нелл была в офисе. Обсудила план дальнейшей перевербовки Дульси посредством работы. Успокоила Милли, которой каждая мелочь всегда представлялась катастрофой. Милли казалась настолько истощенной работой, что пора было запрашивать Красный крест на предмет помощи нуждающимся. Нелл огрызнулась на предложение Одри провести два грядущих вечера, принимая важных заказчиков из Парижа и Милана. Это означало, что она не увидит Шеа два дня. Но отказываться было нельзя.

— А что удалось узнать о мистере Шеа? — спросила Одри, будто читая ее мысли. — Виновен или невиновен?

Нелл улыбнулась и подумала про себя: «Я еще не вынесла свой вердикт».

— Говорил ли он о нашей фирме? Какие-то намеки?

— Пожалуй, только что, что «… газетчик должен утешать сокрушенных и сокрушать преуспевающих».

— Бог мой! Я надеюсь, ты уверила его, что мы и есть сокрушенные.

— Как раз над этим я сейчас и работаю, Од.

Нелл чувствовала странную нервозность. Она не могла сосредоточиться на работе. Вдохновение покинуло ее. Ей захотелось купить Шеа что-нибудь такое, что напоминало бы ему о ней — весь день, чтобы он так же непрерывно думал о ней, как она думает о нем. Ей нравилась мысль о каком-нибудь талисмане, который он носил бы в брючном кармане; талисман был бы согрет теплом его тела. Ей вдруг самой захотелось оказаться в его кармане.

Он позвонил в четыре:

— Обедаем сегодня? Нелл, я знаю один чудесный лифт…

Она благодарила Бога, что Шеа сейчас не мог ее видеть, так вспыхнуло ее лицо:

— Шеа! Я… я не могу сегодня. Одри забирает меня на всю ночь — и на четверг тоже.

— Проклятие! Разве у тебя не урок флейты в четверг?

— Шеа, я забросила уроки флейты…

— Нелл! — Голос его снова перешел на теплый, интимный полушепот. — Я не могу без тебя, Нелл.

— Я не могу без тебя, Шеа. — Ей было трудно представить, как она доживет до уикэнда, не видя его. — Давай условимся на пятницу?

— Я перезвоню тебе, ладно?

Десять минут спустя он снова позвонил.

— Ты ничего не имеешь против того, чтобы поехать в пятницу на пикник и концерт в Рэвинию? Я заберу тебя.

— Я жду пятницы, Шеа.

Стриженые лужайки Рэвинии были сплошь покрыты одеялами и скатертями отдыхающих. Нелл с Шеа присоединились к тысячам пар и семей и расположились подальше от музыкальной сцены.

Они лежали бок о бок на зеленой траве и глядели в небо, слушая джазовые импровизации. Цвет неба сменился с кобальтового на сливовый. Показались звезды. Облокотившись на руку, Шеа взглянул на Нелл и тихо проговорил:

— Ты самая таинственная женщина из всех, кого я встречал, Нелл.

— Я — таинственная? Боже милостивый! Я менее всех стараюсь быть таинственной.

— Почему же тогда у меня непроходящее ощущение, что ты не веришь мне?

— Не знаю. — Нелл была рада спасительной темноте. Она боялась, что он все прочтет по ее глазам. Она влюбилась в Шеа, и это было похоже на катание на канате: то ввысь, подброшенная невидимой рукой, то вниз, в пугающую пучину, с замиранием сердца.

— Но я верю тебе, — добавила она, прошептав про себя: — Почти.

Да, она знала, что весь романтический флер вокруг их связи, может быть, выдуман ею. Да, она понимала, что он ни разу даже не намекнул ей, что любит ее. Совсем наоборот: он сам заговорил о том, что не хочет никаких пут и обязательств. А если даже когда-либо он признается ей в своей любви — разве это уничтожит все страхи и подозрения? Да, уничтожит, подумала она, хорошенько все взвесив.

Она коснулась его щеки:

— Все это вздор, милый. Ты просто устал. Это ты для меня человек тайны — мне даже временами больно, что я люблю мужчину, о котором почти ничего не знаю. Расскажи мне о себе. Было, наверное, что-то интересное, значительное в твоем детстве? Может быть, ты пугал свою сестренку жабами и змеями?

Засмеявшись, Шеа откинулся на одеяло.

— Всеохватывающее заключение, — сказал он, прижимая ее к себе. — У меня не было сестер, и некого было пугать; не было также и братьев. У меня была морская свинка по имени Рекс. И обожавшие меня родители. Известные в определенных кругах, как говориться. Я вращался в привилегированном круге: зима — в Нью-Йорке, лето — в Ньюпорте. Если не принимать в расчет географию, я бы стал таким же, как твой Гутри.

— А что тебе помешало?

— Дядя Тэд, мой дядя по матери и «белая ворона» в нашем семействе. В каждом семействе есть такой «дядя Тэд». В твоем был?

— Нет, все наши овечки — серые. А почему он оказался «белой вороной»?

— Он — одиночка, никогда не хотел никаких семейных связей. Живет на ферме неподалеку от Клэм Харбор, играет на дрянном банджо, сочиняет песенки. Когда мне исполнилось четырнадцать, Тэд решил, что если не приняться за мое перевоспитание, из меня вырастет порядочная дрянь.

Нелл попыталась представить себе Шеа дрянным, испорченным тинэйджером. Но не смогла, о чем честно заявила Шеа.

— Отец был всегда так занят, что никогда не замечал того, о чем предупреждал его Тэд. Тэд уговорил маму отпустить меня на лето к нему, чтобы дать мне «жизненную закалку».

Нелл, лежа головой на его плече, ощутила волны с трудом подавляемого смеха, поднимавшегося из его груди.

— Уверена, что ты оказался прилежным учеником Тэда.

— О, да. — Губы его нежно коснулись лба Нелл. — За два незабываемых месяца Тэд обучил меня картофелеводству, игре на банджо и ловле раков. В город я приехал в линялых шароварах и рабочей рубашке, с мозолями на руках, со старым гитарным футляром, битком набитом книгами. Моя мать, увидя меня, едва не упала в обморок, но я был навсегда захвачен новой жизнью. Отныне я каждое лето проводил на ферме: работал, читал, говорил с дядей о жизни. Тэд ценил в людях старомодные добродетели: самостоятельность, цельность, смелость. А более всего решительность и смелость.

Шеа замолк и, казалось, унесся мыслями куда-то далеко.

— Продолжай, — попросила она.

— К тому времени, как я окончил школу, я был исполнен юного пыла и решимости перевернуть мир. Мои родители, конечно, подали бы мне все жизненные блага на тарелочке, но я отверг этот путь. Поэтому, когда Ассошиэйтед Пресс предложило мне должность репортера средней руки в Юго-Восточной Азии, я схватился за эту возможность самому проложить свою дорогу в жизни.

— И ты проложил ее, правда? Я слышала, что ты получил за свои обзоры премию?

Он не обратил внимания на ее вопросы, но Нелл явственно почувствовала, как напряглось его тело, как окаменело плечо, на котором покоилась ее голова.

— Нелл, ты и представить не можешь весь ужас, который я там видел… — Слова будто причиняли ему боль. — Раньше я и не предполагал, что война столь ужасна. Я пытался писать простые, бесхитростные истории о самих этих ребятах — почти еще детях, которым рано пришлось повзрослеть. Вечером мы могли сидеть вместе, пить пиво и шутить, а на следующий день некоторых уже не было в живых. Мои репортажи — это дань памяти всех, кто выжил и кто — нет. Я был вместе с ними и в победах, и в поражении. Я был вместе с ними, когда открывали монумент в Вашингтоне. И я вместе с другими читал имена тех, кого знал и о ком писал. Я плакал.

Она погладила его по волосам и крепко обняла. Слезы стояли у нее в глазах. Она беззвучно плакала при мысли об опасностях, через которые он прошел, при мысли об испытанной им боли утрат, и — от благодарности за то, что он поделился этой болью с нею. И еще она плакала от благодарности создателю за то, что Шеа остался жив, и теперь он с нею, и она может любить его.

— Столько замечательных парней на моих глазах погибло, Нелл… Наверное, поэтому меня так бесят эти твои друзья, эти бабочки-однодневки, самодовольные и пустые…

Она прижала его к себе, страстно желая взять на себя его боль.

— Шеа… — прошептала она.

— Ты плачешь, Нелл? Отчего?

— Потому что… — рыдания душили ее, и она ничего не могла поделать. — … Потому что я люблю тебя.

Он бережно взял ее лицо в руки:

— Глупенькая…

Он стал целовать ее. Ей хотелось бы утешить его, укрыть его от горьких воспоминаний, но она сама спряталась в его объятьях, ища защиты. Наступили сумерки. Они лежали на одеяле, обнимая друг друга, и Нелл чувствовала, как напряжение стало понемногу покидать его.

Внезапно небо расколола молния, послышался удар грома. Гром прокатился по лугам, и сейчас же погасли огни и вышла из строя аккустическая система. Дождь хлынул как из ведра. Молнии продолжали бить в землю. В темноте и потоках дождя бегали и кричали люди, подбирая с земли вещи, походные стулья и одеяла. Нелл свернула одеяло, Шеа подхватил корзинку, и они побежали к машине.

Шеа сразу же включил отопление.

— Не хватало только, чтобы ты простудилась, — сказал он.

Когда «дворники» расчистили стекло от дождя, в свете фар они увидели парковочную площадку, забитую автомашинами, водители которых пытались одновременно выбраться на трассу.

— Мы не выедем отсюда еще час, — сказал Шеа. — Давай окончим наш поцелуй. Только начнем с начала.

И он начал поцелуй исподволь, медленно, дразня ее короткими вспышками страсти. Она чувствовала, как наливается грозной силой его плоть под ее руками, как пульсирует кровь под ее пальцами. Она поддалась уговорам его губ, то вкрадчивым, то властным, и открыла свои губы навстречу ему.

Машину осветило ярким огнем фар. Нелл испуганно вскрикнула. Шеа рассмеялся. Руки его начали ласкать ее грудь, посылая мощные волны желания. Она обхватила его еще крепче.

Шеа отодвинулся и почти прорычал:

— Если ты будешь распускать руки, клянусь, что я изнасилую тебя прямо здесь.

— В свете фар? — теперь рассмеялась она. — Я уже вижу заголовок в «Трибюн», набранный крупным шрифтом: «Издатель «Джорнэл» пойман при попытке…

— …изнасилования известной красавицы и вице президента «Гэллэрд» — мода». Чуть длинновато, но зато остро. Давай попробуем.

— Шеа, нет. Нет, — она оторвала его пальцы от своей груди.

— О'кей. Никакого секса, пока не вернемся. Согласна?

— Согласна.

— А поцелуй?

— Да. Только без рук, Шеа.

— Ты лучше бы последила за своими. — Он целомудренно поцеловал ее и устроил на своем плече. — Ведь это ты виновна в моем преступлении. Ну, развлекай тогда меня историей своей жизни, таинственная женщина.

— Я же рассказала тебе все о Гутри.

— Он не в счет.

Нелл рассмеялась:

— Пожалуй, ты прав. Теперь он не в счет.

Шеа погладил ее мокрые волосы:

— Так откуда началось твое восхождение? Как ты стала восхитительной, блестящей женщиной, управляющей знаменитой фирмы?

— Началось?.. С униженного, нищего отрочества.

— У тебя-то? При твоей элегантности, лоске, воспитании?

— Это все иллюзия, мой милый. Мои родители не были даже зажиточны, а когда они оба погибли в автокатастрофе, я в свои тринадцать попала под опеку одинокой тетки по материнской линии. Она никогда не была замужем и совершенно не знала, что со мною делать. Я свалилась на ее голову, как нежелательное наследство.

— Бедная девочка. Но я не поверю, чтобы она тебя совсем не любила.

— Она по-своему пыталась любить меня, но в моем возрасте это было уже трудно. Я была замкнута, насторожена, а на самом деле очень одинока и страшно боялась, что лишусь еще и тетки. К тому же я тогда была так некрасива… Я была на голову выше всех в классе и очень это переживала. Я ходила согнувшись, втянув голову в плечи — как большой знак вопроса. И ужасно тосковала по родителям…

Шеа молча слушал, он придвинул ее поближе и сочувственно гладил по волосам. По крыше стучал дождь. Нелл признательно потерлась щекой о его плечо. Она чувствовала себя уютно в его руках. Возникло ощущение, что он — ее спаситель, хотя не совсем было ясно, от чего он ее спас. Может быть, от нее самой?

— Я никому не рассказывала так много о себе, — сказала она.

— Тогда расскажи мне. — Он поцеловал ее волосы.

Медленно вспоминая свою жизнь, Нелл ощутила успокоение и облегчение, как будто кто-то качал ее на руках и пел колыбельную.

— Я рвалась уехать из своего города. Меня преследовали видения: я всюду видела родителей. Городок наш такой маленький, что мы вместе исходили его вдоль и поперек, и теперь каждая пядь земли напоминала мне о них. Поэтому моя школьная наставница организовала для меня экзамен в Стевенсон Холл Школе, и меня туда приняли — этим она изменила всю мою жизнь.

— Скажи мне ее имя, и я каждый год буду посылать цветы на ее день рождения.

— Я серьезно: она спасла меня.

Шеа обнял ее:

— И я серьезно. А что было дальше?

— Дальше? Я полюбила «Стеви Холл». Я чувствовала себя там, как подкидыш из приюта, которого поселили во дворце.

Шеа рассмеялся:

— Ты романтик в душе. Так это в этом дворце гадкий утенок превратился в моего прекрасного лебедя?

Нелл поцеловала его:

— Я же говорила: я там просто расцвела. Вот и все. Я росла, заводила подруг, и это было в то время для меня самым главным. Потом успешно сдала экзамен для поступления в колледж. Каждое лето в то время я работала в курортном местечке Поконос — официанткой и горничной.

— Ну что ж, это вызывает уважение.

— Я просто нуждалась в деньгах, Шеа. Мои родители ничего мне не оставили, и тетя Милдред была совсем небогата. Я стала старательной студенткой. Я училась, как маньяк, всю зиму, поскольку знала: это мой единственный шанс встать на ноги. И даже летом, разнося подносы, я вспоминала пройденное — и училась, училась.

— А потом?

— Потом я окончила колледж и начала работать в Нью-Йорке. Я тогда была на низшей ступеньке и профессиональной, и социальной лестницы. Я много работала, чтобы оказаться там, где я сейчас. И я всегда мечтала именно об этом.

Шеа задумался.

— Как странно, что ты боролась за свое место в том мире, который я добровольно покинул, найдя его безнравственным, а затем опять без труда вернулся в него; боролась так долго и так трудно — и все же сохранила свою душу. Наверное, неважно, в каком окружении ты стремишься отвоевать свое место — лишь бы воевать честными методами.

— Надеюсь, я была честна.

— Да, но для множества людей честность души — это недоступная роскошь.

Нелл усомнилась: не про себя ли он говорит? Дождь тем временем прекратился; машины покидали стоянку, растянувшись по трассе красной вереницей огней. Шеа тронул автомобиль с места.

— А почему ты никогда не рассказываешь мне о своей работе?

— Разве нет?

— Нет. Хотя каждый нормальный человек так или иначе, но упоминает в разговорах о работе.

Нелл открыла окно. Холодный воздух был насыщен запахами влажной земли и листвы. Нелл закрыла глаза. Ей захотелось, чтобы он узнал о ее работе так же много, как знала она: и ежедневный кропотливый поиск, и непредвиденные осечки, и изнурительная гонка по подготовке гала-представлений.

— Тут не о чем рассказывать, — почему-то вместо этого сказала она.

— Не о чем? Ты отдаешь себя всю работе, возвращаешься поздно, волнуешься — а говоришь, не о чем. Я все это чувствую. Каждый наш вечер, проведенный вместе, ты все более усталая и напряженная, чем в предыдущий. Ты показалась мне успокоенной и довольной лишь в тот первый вечер, когда ты играла на флейте и я постучал в твою дверь.

— Постучал?

— Почему ты ничего не рассказываешь мне о том, что тебя волнует? Или ты присягнула Одри Гэллэрд на пачке модных журналов, что будешь хранить страшную тайну? Ты знаешь, что отдельно от тебя меня Гэллэрд не интересует.

Ах, если бы это было правдой, вздохнула про себя Нелл.

— Возникла угроза потерять работу? Или что-то не получается с праздничным представлением?

Через слой облаков пролила свой свет луна. Придорожные деревья выглядели изумительно красиво и драматично: черные тени, серебристая листва.

Нелл глубоко вздохнула и решилась заговорить, надеясь, что это будет звучать убедительно:

— Подготовка гала-представления для меня всегда — самое напряженное время: множество деталей, которые надо предусмотреть; множество исполнителей, множество задач…

Не отводя глаз от дороги, он взял ее руку:

— Если тебе когда-нибудь нужна будет сочувствующая душа, имей меня в виду. — И он покачал головой: — Нелл, ты единственная из женщин, кто полагается только на себя.

— Молчанье — золото, Шеа.

На следующее утро Нелл, открыв глаза и еще не отойдя от сладкого томления любви этой ночи, протянула руку, чтобы дотронуться до Шеа, и почувствовала, что его рядом нет. Она села на постели и увидела его сидящим на краю кровати и внимательно ее рассматривающим. Рассвет только начинался, и она не видела его лица.

— Милый, — спросила она, — что случилось?

— Никогда не влюбляйся в меня, Нелл. Ты получишь от этого одни страдания. — Голос его был серьезен, и слова падали тяжело и веско.

Сердце ее перевернулось: слишком поздно.

— Я не тот человек, который тебе нужен, Нелл.

— Почему? Что случилось?

— Я не готов к этому. Мне тяжела чья-то привязанность.

Нелл схватила его руки в свои:

— Я все знаю. Ты же сам сказал: никаких пут. Я приняла это.

— Нелл, я не хочу, чтобы меня любили. Это большая ответственность. Я не готов к ней.

— Никто не заставляет тебя брать на себя какую-то ответственность — разве что ты сам. То, что я люблю тебя — это мои трудности, а не твои. Разве ты сам не веришь нашему договору: никаких запутанных обязательств?

— Я сказал все это до того, как узнал тебя получше — и до того, как полюбил. Черт побери, Нелл! Ты мне слишком дорога, чтобы заставлять тебя страдать по своей вине.

Она вцепилась в его руку, удерживая его из последних сил:

— Я что-то не понимаю. От чего ты меня хочешь защитить?

— От тебя самой.

Нелл сверкнула на него глазами:

— Слишком быстрый ответ ты нашел.

— Это единственно верный ответ. — Шеа встал, и контуры его фигуры озарил свет, идущий из ванной. — Мне надо побриться, — сказал он, поворачиваясь к ней спиной.

— Это единственно выгодный тебе ответ, — крикнула Нелл ему вдогонку. Она натянула халат и последовала за ним. Ей мучительно хотелось прикоснуться к нему, ощутить его тело. Ей пришлось сжать руки в кулаки, чтобы удержаться от искушения.

— Можно задать тебе один вопрос? — сказала она, садясь на край ванны.

— Х-м-м. — Он пустил воду и намазал лицо и шею пеной.

— Отчего ты так боишься связать себя чем-либо?

— Один раз я уже был женат, и неудачно. — Он отвернулся, водя бритвой по щеке. — Если я решусь за это еще раз, это должно быть навсегда.

— Навсегда, — она скопировала его решительный тон. — Ну, кончено. Шеа не признает полумер. Или дружба без всяких пут и обязательств, или любовь — непременно с обязательствами и женитьбой.

— Да, — он принялся за другую щеку.

— И говоришь ты при этом так, как будто женитьба — это наказание.

— Х-м-м. — Он тщательно брил верхнюю губу. — Наказание без поощрений за хорошее поведение.

Ей захотелось ударить его, но вместо этого она сняла халат, включила душ и встала под него.

— Эй! — закричал он. Из-за тебя запотело зеркало, я ничего не вижу!

— Может быть, тебе лучше добриться дома, — посоветовала она, намыливая руку.

— Ах! Проклятие! Посмотри, что ты наделала. Я порезался.

— Прекрасно! — ликующе завопила она. — Не капай кровью на мой коврик!