На следующий день она проснулась от поцелуя Шеа, и это было прекрасно. Но он тут же сказал:

— Пора подниматься. Через полчаса будет светло.

И это вовсе не показалось ей прекрасным. Она осталась в постели. До нее доносились запахи кофе и бекона — это означало, что он уже приготовил завтрак и наполнил для рыбалки термос.

— Ты вчера рыбачил дважды, — напомнила она ему. Она сделала последнюю попытку удержать его: прижала его руки к своей груди. — Давай проведем этот день здесь. Пусть это будет пикник в постели.

Он потерся с ее шею щетинистой щекой.

— Позже, — сказал он.

— Никакой романтики в том, чтобы целоваться с наждачной бумагой, я не вижу, — обиделась она.

— Вчера ты сама сказала, что ничего не имеешь против того, чтобы я не брился.

— Это было вчера. А сегодня ты уже стал как колючий куст.

— Как? Ты не считаешь это восхитительным? Ну-ка, проверим. — Одним движением он сбросил с нее одеяло и потерся щекой о внутреннюю сторону ее бедер. Она дала себе слово молчать, но не смогла сдержать чувств.

— Ну и как? — промурлыкал он.

— Перестань. Я ничего не ощущаю, — солгала она.

Он перешел повыше, и ей пришлось закусить угол подушки, чтобы не застонать от наслаждения.

— Вот видишь? Меня не обманешь, Нелл. Я уже слишком хорошо тебя знаю. — Он рывком поднял ее на ноги. — Давай одевайся.

Этим утром все повторилось так же, как и вчера. Шеа отплыл к острову, там они сжевали сэндвичи, а тем временем встало солнце.

Неожиданно удочка Шеа согнулась дугой.

— Есть! — закричал Шеа, разматывая катушку. — Бог мой! Я зацепил самого Пройдоху! — И леска, просвистев в воздухе, показала вдалеке от лодки огромную черную спину, поднявшуюся из воды в веере брызг.

— Сейчас я поймаю его. Не волнуйся, он от нас не уйдет, — заверил он Нелл, которая нисколько и не сомневалась, что Шеа сильнее какой-то четырехкилограммовой рыбины. После томительного поочередного разматывания и сматывания лески, которые, казалось Нелл, уже длились часами, рыбина показалась уже возле борта лодки. — Хватай сачок! — закричал вдруг Шеа. — Его надо выловить!

Он подтянул рыбу еще поближе, и Нелл попыталась поддеть ее сачком, но рыба была сильной и билась отчаянно.

— Ближе, Шеа. Подводи его ближе.

— Зацепляй! Зацепляй, черт побери! Сначала хвост!

Нелл наклонилась за борт насколько могла, зацепившись ногой за сиденье; но тут рыбина метнулась в сторону и залезла под корягу; натянув леску, резко дернула удочку; Шеа потерял равновесие, схватился за Нелл, и…

— Нет! — закричала Нелл, но было поздно, они вдвоем упали в воду.

Нелл поднялась на ноги, смеясь и выжимая волосы: глубина была всего по пояс. Шеа встал напротив нее, красный от ярости. С полей его шляпы стекала вода.

— Что ты наделала! Ты упустила мою добычу!

— Но это ты потерял равновесие и уронил меня, — едва сдерживая смех, сказала Нелл. Она хихикнула: — Милый, успокойся, ведь это всего только рыба.

Его тело неловко дернулось, и Нелл поняла, что он в ярости пытался топнуть в воде ногой. На шее у него вздулись вены; на него было страшно глядеть.

— Всего только рыба! Как я мог так сглупить, чтобы взять на рыбалку женщину?!

— Я — не «женщина», я — Нелл!

— Знаю, знаю. Я хорошо тебя знаю. У тебя на лице написано вечное неудовольствие. Неудовольствие по поводу холодной воды, по поводу пиявок, еды, раннего подъема — я еще удивляюсь, как ты не потребовала, чтобы я вымыл с мылом всю лодку и обрызгал ее дезодорантом!

Нелл удивилась. Она не ожидала, что он настолько наблюдателен. Она, однако, хорошо поняла, что когда он в такой ярости, с ним лучше не спорить: он не станет слушать никаких доводов. Нелл молча залезла в лодку. Шеа последовал за ней, с грустью взглянув на пустую леску. Надвинув шляпу на глаза, он начал энергично грести в сторону их берега, в такт взмахам весел приговаривая:

— Женщины!… Рыбалка!.. Никогда не смешивай!.. Женщины! Рыбалка!.. Никогда не смешивай!

— Это же не конец света! — наконец проговорила Нелл, выведенная из терпения его риторикой. — Поймаешь эту рыбину в другой раз.

Он выразительно взглянул на нее и молча продолжал грести.

— Неужто ты глупее этой самой рыбы с мозгами мельче вишневой косточки? Что ты мучаешь себя всей этой нарочитой первобытностью?

Он причалил лодку, с холодной вежливостью помог ей выйти и молча пошел к коттеджу.

— Разве нельзя ловить рыбу в более комфортабельном месте?

Он перешагнул порог и молча начал сбрасывать с себя одежду.

— И что плохого, я не понимаю, в отапливаемом коттедже на таком же вот озере, с камином, который не дымит, и нормальной ванной с горячей водой?

Мокрая одежда так и осталась лежать, сваленная в кучу на полу. Из-под нее побежали ручейки, делая еще более грязным усыпанный песком пол. Шеа натянул сухие штаны и рубашку, схватил свитер и направился к двери.

— Послушай, Шеа, — вдогонку говорила ему Нелл. — Я, конечно, могу умываться водой, которая отдает ржавчиной. Я даже могу дважды в день есть рыбу и картошку. Но моя душа не принимает этой нарочитости, этой дурацкой буколической простоты. Ты, очевидно, исповедуешь какую-то рыбью религию. Стараешься снискать любовь какого-то рыбьего бога, прозябая здесь в грязи и по два дня не бреясь? Ты полагаешь, твой рыбий бог откажет в милостях, если ты будешь по утрам мыться в горячем душе и спать по ночам в теплой удобной постели?

Прислонившись к притолоке, Шеа с убийственным снисхождением слушал ее излияния.

— Ты окончила?

Нелл, выдохшись, кивнула.

— Я вернусь после захода солнца. — Он ушел.

Нелл поставила на огонь чайник. Пока она закипал, она соскабливала противомоскитную мазь. Теперь она остыла, переоделась и уже сожалела о сказанном.

Если это так важно для него, думала она, эта мальчишеская игра в бойскаута, тогда пусть играет в нее один. Она даже была уверена, что он предпочтет одиночество здесь, в лесу, уик-энду с нею, Марго и Рули. Ведь он даже не постарался сделать снисходительный вид по отношению к ним. Отчего же она должна восторгаться рыбной ловлей, если ей это неприятно? То, что они любят друг друга, отнюдь не означает, что они должны разделять друг с другом всё. Любовь — это не жизнь бок о бок, как у сиамских близнецов. Ему, возможно, даже будет приятно ее заявление, что она никогда больше не станет вмешиваться в его рыбьи дела. Да, пожалуй, это она ему и скажет, когда он вернется.

Тут она почувствовала, что голодна. В буфете обещанные запасы состояли опять же из консервов картофеля и бобов. Ломтик бекона, полбулки хлеба и пиво. Вот и все. Она вспомнила о машине. Можно съездить в город. Там должен быть ресторан, где предложат хоть что-нибудь кроме рыбы. Она захлопнула дверь холодильника, отыскала ключи от машины и представила себе мясо. Блюдо ароматного мяса и зеленый салат.

Включив мотор, она взглянула на небо. До заката оставалось часа два. Она остановится у Мортона и спросит направление до города.

Как только она остановила машину и выключила мотор, в дверях показался человек, отчаянно махавший руками.

— Я — Мортон, — поспешно представился он. — Ваша фамилия — Карлтон? Вы — подруга Шеа, правильно?

Нелл вышла из машины, ничего не понимая.

— Да, моя фамилия Карлтон. — Второй вопрос она обошла молчанием.

— Вас вызывают по телефону. — Он пошел обратно в дом, Нелл последовала за ним.

Где она и с кем, знала только Люси. Нелл не могла представить, зачем Люси понадобилось звонить так срочно. Мортон указал на телефон и вышел.

На другом конце провода послышалось всхлипывание.

— Нелл Карлтон слушает.

— Слава богу, я тебя поймала, — плача, Люси. — Ах, Нелл, я не представляю, что делать. Сначала я решила подождать до завтра… но потом… я подумала… ты одна там с этим типом, и я должна… должна тебе сказать.

— Люси! Сначала успокойся: ты в истерике. Теперь глубоко вдохни. Вот так. Постарайся изложить все по порядку и спокойно.

— Сегодня прямо ко мне на квартиру пришла Дульси.

— Дульси? С чего бы это?

— Она сказала, что уходит. О, Нелл! — Люси разразилась слезами.

— Люси, прекрати! Объясни толком. Почему она уходит? Ведь до гала целых три недели.

Люси высморкалась.

— Она сказала, что нарушает договор — с кем договор, не сказала — но она не может не признаться нам перед уходом, что она работает по зданию журнала и собирает о нас материал. Я так и не сказала ей, что мы все знали — честное слово, Нелл.

— Так почему же она уходит сейчас, перед гала-представлением?

— Так надо для печати. Они готовят этот материал за неделю, он выйдет в воскресенье накануне гала, восьмого сентября.

Нелл решилась на самое страшное;

— Она сказала тебе, на кого работает?

— Да. «Чикаго Джорнэл». — Голосок Люси был тоненьким и несчастным.

У Нелл перехватило дыхание. Она присела на стул, хватая ртом воздух, тупо глядя на коллекцию миниатюрных березовых каноэ, выстроившихся на камине. Она насчитала семь, и готова была запомнить каждую на всю оставшуюся жизнь: так они врезались в ее память.

— А сказала тебе Дульси, почему она нарушила условия договора и в во всем призналась?

— Она сказала, что действительно почувствовала себя частью Гэллэрда и признательна нам с тобой за чудесную рабочую атмосферу. Нелл, ты сказала, что поедешь с ним. Мне не надо было звонить?

— Нет, Люси, не волнуйся: чем раньше я узнаю правду, тем лучше для меня. Увидимся завтра.

Нелл, повесив трубку, еще долго сидела, пересчитывая каноэ. Она замерзла до лязга зубов. Сообщение Люси было точкой в этой истории. Но она надеялась — а в последнее время была уверена — что Шеа не замешан в этом. Она бы поспорила на свою собственную жизнь. И, похоже, она ее проспорила.

Она ехала в город по указанной Мортоном дороге, но есть ей уже расхотелось. Пожалуй, она не сможет проглотить ни кусочка.

Приехав, она заказала овощной суп и чай. К ее удивлению, суп она съела с удовольствием, и ей полегчало: она согрелась.

Боже, какая она наивная дурочка, думала Нелл теперь, вспоминая ту дождливую ночь в машине, когда она рассказывала ему о себе. Теперь, вне сомнения, все это окажется в газете — и еще много всякого вранья. Постой-ка: что он сказал тогда наутро? Что-то вроде: «Никогда не влюбляйся в меня — я не могу допустить, чтобы ты страдала». Теперь становится понятно, что он имел в виду. А вчера… вчера он сказал: «Что бы ни случилось, я всегда буду тебя любить». Значит, он уже знал о Дульси.

Да, пришла расплата. Она была пешкой в чужой игре. Но ко всему еще она была и добычей — важной добычей; добычей, которая дает сведения. Ее использовали, и мысль об этом привела ее в ярость. Она пила чай и решала, что делать дальше. И она решила.

Она поедет обратно и дождется Шеа. Она скажет ему, что шарада разгадана. Теперь все конечно. Злость хотя и заглушала боль, но лишь немного. Ей понадобится много злости, чтобы пройти через это.

Когда Нелл подъехала к коттеджу, Шеа уже пришел. Она не замечала времени и не осознавала, который может быть теперь час. Камин дымил, а Шеа ел из жаровни рыбу с картофелем. Он услышал звук мотора и вышел встретить ее.

Прежде чем она успела что-нибудь сказать, он уже обнял ее и уткнулся лицом ей в плечо. Нелл почувствовала скручивавшую ее боль. Он прошептал:

— Прости. Это было ошибкой: подумать, что тебе здесь понравится. Где ты была?

Нелл оттолкнула его:

— Мне надо было обдумать кое-что, Шеа. — Она сделала глоток воздуху и — как в воду бросилась. — Скажи, Шеа, ты ведь известен в журналистских кругах как большой мастер расследований и разоблачений?

— Пожалуй, так можно было сказать… много лет тому назад. — Он отвернулся. — Тогда, когда я еще работал репортером. Репутации трудно умирают.

— И ты сказал как-то, что Гэллэрд отдает предпочтение «Трибюн» перед твоей газетой — поэтому ты веришь в возможность отмщения.

— Разве я говорил такое?

— Кто такая Дульси Смолл?

От его лица отлила вся кровь.

— Как ты узнала?

Он повернулся и пошел в комнату, чтобы подложить бревно в камин.

— Днем я разговаривала по телефону с Люси. — Нелл шла за ним. — Похоже, что твоя агентша оценила благородство наших методов. Но зато теперь она ушла от нас. С почти готовой статьей. Так кто такая Дульси Смолл и что будет в этой статье?

Шеа облокотился на камни и разговаривал с Нелл через плечо:

— Я не могу сказать тебе этого, Нелл.

— Отчего же?

— Прости, но это информация, не подлежащая разглашению.

— Ты что, держишь там за спиной список шифров и кодов?

— Нелл, я не имею права компрометировать другое издание.

— Другое? Разве она работает не на тебя?

— Нет.

— Ну что ж, очень правдоподобно.

Шеа не глядел на нее:

— Поверь, я даже ничего не знал о Смолл вплоть до той пятницы, когда прилетел из Нью-Йорка.

Нелл горько рассмеялась. Он принимает ее за дурочку!

— Может быть, ты станешь уверять, что начал встречаться со мной не для того, чтобы собрать информацию, а с какой-то другой целью? Хватит, Шеа, я не идиотка.

Он покачал головой, но промолчал.

— Я не могу, конечно, пожаловаться, что ты не предупреждал меня.

Предупреждали и другие: Смит, который сказал, что ты опасен. Он еще добавил тогда, что в тебе больше колец, чем в змее. А ведь он твой друг. Гарри сказал, что ты сделал свою репутацию журналиста на расследованиях. И…

Шеа резко обернулся:

— Гарри? Кто такой Гарри?

— Мой приятель из «Таймс». Ты настолько падок на лесть и так уверен в своих кельтских чарах, что теряешь ощущение реальности. Я, кажется, догадываюсь, что означают твои инициалы: Секретный Фанат Шеа.

— Фанат не может хранить секреты.

— Мне все равно. — Выдохшаяся, опустошенная, Нелл села в кресло.

Шеа налил себе бокал тоника и уселся в другое кресло. Он залпом выпил его и поставил на пол.

— Нелл, я всю эту поездку старался отыскать какую-нибудь уловку, чтобы рассказать тебе о Дульси Смолл, и не смог. Журналистский кодекс чести не позволяет мне этого сделать. Да, я понимал и понимаю, что для тебя страшный удар — выяснить, что твои подчиненные работают против тебя, что те, которым ты доверяла…

Как же он слеп, думала Нелл. Он не понимает до сих пор, что дело не в Дульси, а в нем!

— Беспокоиться о моем доверии Дульси тебе не было нужды. Я все это знала более месяца назад. И я… я начала встречаться с тобой не потому, что ты так очаровал меня, а потому, что это было требование Одри. — Как только она произнесла последние слова, она сразу же пожалела о них. У него было такое выражение лица, будто она дала ему пощечину.

— Значит… это было что-то вроде задачи «залезть в шкуру врага»? — медленно, с усилием проговорил он.

— Да, что-то вроде. Но это было только частью плана.

— А почему я должен был попасться на вашу удочку? Вам было известно, что Смолл работала на «Джорнэл»?

— Нам не было это известно доподлинно. Именно это мы и хотели выяснить.

— Значит, ты свое собственное расследование проводила в постели?

— Шеа! Шеа, подожди!

Его глаза сверкнули голубым огнем:

— Черт побери всех баб! Это ты — агентша и шпионка. Это ты вытягивала из меня информацию, не гнушаясь методами. Может быть, во мне говорит сейчас неприязнь к другому социальному кругу, но там, где ты вращаешься, нет и не может быть понятия о чести. А в журналистский кодекс чести я верю твердо и следую ему.

— Ложь и дутое самомнение! Если ты так привержен понятию чести, то как ты мог обмануть меня? Если все так, как ты говоришь, ты должен был изыскать возможность предупредить меня в ту же пятницу, когда узнал о Смолл. Скорее всего, вся эта затея с рыбой и удочками была частью того же большого обмана — как только ты понял, что скоро все всплывет на поверхность.

— История еще не закончена. У нас есть возможность во всем разобраться. — Лицо его горело.

— Ха! — Она тряхнула головой.

Шеа отвернулся:

— Я пойду спать.

— Прямо сейчас? Но я еще не закончила разговор.

— Ты наговорила гораздо больше того, чем планировала, я полагаю.

И он ушел в спальню.

Нелл переоделась и скользнула в скрипящую холодную постель. Шеа уже спал или же лежал, не оборачиваясь к ней. Нелл молча лежала на спине, глядя в покрытый паутиной потолок, стараясь заглушить боль разочарования и отчаяния.

Это была, пожалуй, самая ужасная ночь в ее жизни.

Следующим утром они все в том же обоюдном молчании встали, оделись и поехали в аэропорт. Нелл не стала даже завтракать.

В половине девятого утра Нелл уже блаженствовала в горячей ванне. Она вытянула руку, чтобы намылить ее, и… ахнула. В панике Нелл взглянула на свои ноги и, оставляя на полу лужи воды, выскочила из ванной, чтобы обозреть себя всю в длинном зеркале. Так и есть: она вся, с головы до пят, была покрыта ярко-красными пятнами.