Глава 1

Оставалось только гадать, умираю я или нет. Смерти я не боялся, а живот так болел, что хотелось, чтобы она наступила быстрее.

Пищевые отравления случались со мной и раньше, но не с такими мучительными спазмами и столь долгими приступами рвоты, как на этот раз. Большую часть ночи с пятницы на субботу я провел на коленях в ванной, сунув голову в унитаз, и в какой-то момент у меня возникли серьезные опасения, что спазмы такой силы просто сорвут слизистую оболочку желудка.

Дважды я принимал решение добраться до теле­фона и вызвать «Скорую», но обе попытки заканчивались одинаково: меня складывало вдвое в очередном приступе сухой рвоты. Неужели мои бестолковые мышцы не понимали, что желудок пуст, и давно? Почему эта пытка продолжалась, хотя рвать уже было нечем?

Между приступами я, весь в поту, сидел на полу, привалившись спиной к ванне, и пытался понять, что же навлекло на меня такую беду.

В пятницу вечером я присутствовал на званом обеде в павильоне «Эклипс» на ипподроме в Ньюмаркете. Поел рыбы холодного копчения с чесночно-горчично-укропным соусом на закуску, за кото­рой последовали ломтики куриной грудки, фаршированной черной вишней, с соусом из лисичек и трюфелей. Мясо с жареным молодым картофелем и сваренным на пару зеленым горошком подавалось как главное блюдо. Закончился обед десертом: ва­нильным крем-брюле.

Я точно знал, из чего состояло каждое блюдо.

Знал, потому что был не гостем, а шеф-поваром.

* * *

Наконец, когда с приходом зари окно ванной сменило цвет с черного на серый, тугой узел в моем желудке начал развязываться, а холодная липкость кожи — исчезать.

Но процесс, увы, не закончился: оставшееся со­держимое пищеварительного тракта принялось стре­мительно его покидать с противоположной стороны.

А вот когда организм окончательно очистился, я с трудом добрался до кровати и распластался на ней: вымотанный донельзя, обезвоженный, но живой. Часы на прикроватном столике показывали десять минут восьмого, а в восемь меня ждали на рабочем месте. Только работы мне сегодня и не хватало.

Я лежал, пытаясь убедить себя, что очень скоро буду в полном порядке, а пять минут никакой роли не сыграют. Похоже, задремал, но пронзительный звонок (телефонный аппарат тоже стоял на прикро­ватном столике) развеял дрему, как дым. С того момента, как я первый раз посмотрел на часы, прошло ровно десять минут.

«И кто, — подумал я, — звонит мне в двадцать минут восьмого? Отстаньте. Дайте поспать».

Телефон молчал. Так-то лучше.

Но зазвонил вновь. Черт бы его побрал! Я повер­нулся, снял трубку.

— Да. — По голосу ясно чувствовалось, какую я пережил ночь.

— Макс? — Мужской голос. — Это ты?

— Он самый, больше некому, — ответил я более свойственным мне голосом.

— Тебя вырвало? — спросил голос.

Я сел.

— Не то слово. А тебя?

— Ужасно, не так ли? У всех, с кем я говорил, та же история. — Карл Уолш считался моим помощни­ком, по фактически руководил кухней не меньше, чем я. Прошлым вечером я занимался гостями и срывал аплодисменты, тогда как Карл раскладывал всё по тарелкам и подгонял персонал кухни. Теперь, похоже, ждать аплодисментов не приходилось, толь­ко обвинений.

— С кем ты говорил? — спросил я.

— С Джулией, Ричардом, Реем и Джин. Все по­звонили, чтобы сообщить, что на работу сегодня не выйдут. А по словам Джин, Мартину было так плохо, что они вызвали «Скорую помощь», и его отвезли в больницу.

Я знал, что он сейчас чувствует.

— Как насчет гостей? — спросил я. Карл перечислил только моих работников.

— Понятия не имею. Джин поехала с Мартином в больницу, и об отравлении там уже знали, то есть он не единственный, за кем в эту ночь выезжала «Скорая».

Господи! Отравить двести пятьдесят знаменито­стей скакового мира накануне розыгрыша «2000 ги­ней». Едва ли такое могло пойти на пользу моему бизнесу.

Да и какому шеф-повару понравится репутация отравителя. Обед на ипподроме был исключением из правил. Обычно я работаю в моем ресторане «Торба», расположенном на окраине Ньюмаркета, на Эшли-роуд. На ленч с воскресенья до пятницы обычно приходит шестьдесят человек, на обед каж­дый вечер — порядка сотни. Так, во всяком случае, было в последнюю перед отравлением неделю.

—   Интересно, сколько еще сотрудников вышло из строя? — Голос Карла вернул меня в настоящее.

В пятницу я закрыл ресторан после ленча, и все одиннадцать моих постоянных работников отправи­лись на ипподром обслуживать приглашенных на званый обед гостей. Там к ним присоединились еще двадцать человек, нанятых только на это мероприя­тие, помогать на кухне и разносить готовые блюда по столам. Все ели ту же еду, что подавалась гостям, пока последние слушали речи.

—  Я попросил пятерых прийти сегодня на иппо­дром. — При мысли о том, что нужно приготовить ленч для сорока гостей спонсора, желудок вновь схватило, а на лбу выступил пот.

Мне предстояло приготовить и подать ленч из трех блюд в две большие застекленные ложи на Лобовой, главной трибуне. «Делафилд индастрис, инк.», транснациональная корпорация, производя­щая тракторы, со штаб-квартирой в американском штате Висконсин, стала новым спонсором первой классической скачки года, и за приготовление сва­ренной на пару спаржи с топленым маслом, тради­ционного английского стейка и пирожков с печенью и летнего пудинга на десерт мне предложили сумму, от которой я не смог отказаться. Слава богу, я сумел отговорить их от рыбы, чипсов и горохового пюре. Мэри-Лy Фордэм, одна из руководителей службы маркетинга, которая вела со мной переговоры, заявила, что гости из «висконсинской глубинки» хотят почувствовать «настоящую» Англию. А потому Мэри-Лу осталась глуха к моим рекомендациям: гуси­ной печени с бриошами и запеченной в тесте семге.

— Говорю вам прямо сейчас, — чеканила Мэри-Лу, не хотим мы ничего французского. Нам нужна только английская еда.

Я саркастически спросил, не желает ли она, чтобы к ленчу вместо изысканных французских вин подали теплое пиво, но она не поняла моей шутки. В результате мы сошлись на австралийском белом вине и калифорнийском красном. Приготовление такого ленча характеризовалось одним словом — скука, но они платили, и платили хорошо. Тракторы и комбайны «Делафилд», похоже, с руками отрыва­ми на Среднем Западе США, и теперь компания прилагала максимум усилий, чтобы получить свою долю на английском рынке. Кто-то сказал им, что Суффолк — это прерии Соединенного Королевства, вот они сюда и прибыли. А то, что «Делафилд харвестер 2000 гиней» звучало не очень, совершенно их не волновало.

Но на данный момент ситуация складывалась так, что получить на ленч хоть какую-то еду гости спонсора могли лишь с большой долей везения.

— Я все узнаю и позвоню тебе, — пообещал Карл.

— Хорошо, — согласился я.

Он положил трубку.

Я понимал, что нужно вставать и собираться. Сорок стейков и пирожков с печенью сами приготовиться не могли.

Но все еще лежал на кровати, когда вновь зазво­нил телефон. Без пяти восемь.

— Алло, — сонно ответил я.

—  Мистер Макс Мортон? — спросил женский голос.

— Да.

—  Я Анджела Милн. — Голос зазвучал офици­ально. — В совете Кембриджшира ведаю охраной здоровья и окружающей среды.

Сон как рукой сняло.

—  У нас есть веские основания полагать, что на мероприятии, для которого вы готовили еду, про­изошло массовое отравление. Это так?

—  У нас? — переспросил я.

—  У совета графства Кембриджшир, — уточнила она.

—  Я действительно был шеф-поваром вчерашне­го званого обеда, но мне ничего не известно о мас­совом отравлении, и я очень сомневаюсь в том, что ответственность за отравление, если таковое имело место быть, несет моя кухня.

—   Мистер Мортон, заверяю вас, отравление бы­ло. Двадцать четыре человека этой ночью обрати­лись в больницу Эдденбрука с признаками острого пищевого отравления, и семерых положили в ин­фекционное отделение из-за сильного обезвожива­ния. Все они вчера вечером присутствовали на этом званом обеде.

— Ох.

—  Действительно, ох. Я требую, чтобы кухню, на которой готовились блюда для этого обеда, немед­ленно закрыли и опечатали для инспекции. Все ку­хонное оборудование и все остатки продуктов долж­ны быть представлены для проведения анализов. Я попрошу вас собрать всех работников кухни и официантов, чтобы мы могли их опросить.

Я сомневался, что собрать всех будет так уж легко.

—  И каково состояние этих семерых? — спросил я.

—  Понятия не имею, — ответила она. — Но мне бы сообщили, если бы кто-то умер.

Отсутствие новостей — хорошие новости.

— А теперь, мистер Мортон, — таким тоном строгая директриса обращается к нашкодившему ученику, — скажите мне, где находится кухня, на которой готовились блюда к этому обеду?

— Ее больше не существует, — ответил я.

— Как это не существует? — переспросила Анджела Милн.

— Обед подавали в павильоне «Эклипс» на ипподроме Ньюмаркета. На сегодняшних скачках этот павильон будет использоваться как бар. Шатер, где мы готовили вчера вечером, уже наверняка стал пивным складом.

— А оборудование?

— Всё бралось напрокат у компании из Ипсвича, поставляющей все необходимое для проведения подобных мероприятий. Столы, стулья, скатерти, та­релки, столовые приборы, стаканы и фужеры, каст­рюли, сковородки, плиты, духовки, жаровни и про­чее, и прочее. По окончании званого обеда мои люди загрузили все в фургон. Я постоянно пользу­юсь услугами этой компании при организации выездных мероприятий. Они забирают все грязным, а потом моют у себя.

— Может, еще не помыли? — спросила она.

— Не могу знать. Но не удивился бы, если б по­мыли. Этим утром, в восемь часов, на ипподром от них должен прибыть фургон со всем чистым. — Я посмотрел на часы на прикроватном столике. — Ровно через две минуты.

— Не уверена, что сегодня я могу разрешить вам готовить еду.

— Почему?

— Вчерашний возбудитель инфекции может попасть в сегодняшнюю пищу.

— Продукты, которые использовались вчера, я получил от другого поставщика. Все необходимое для вчерашнего меню поступило от оптового продавца, и блюда приготовлялись на территории иппо­дрома. Сегодня все идет через мой ресторан, и ин­гредиенты хранились в моей холодильной камере два дня.

Холодильная камера моего ресторана размером не уступала небольшой комнате, и там поддержива­лась постоянная температура три градуса тепла по Цельсию.

—  И от этого оптового продавца сегодня вы ни­чего не получаете?

—   Именно. Бакалею привезут из магазина мел­кооптовой торговли в Хантингтоне, мясо — от моего мясника в Сент-Эдмундсе, свежие овощи и фрук­ты — от оптового торговца в Кембридже, услугами которого я пользуюсь постоянно.

—  А кто поставлял продукты на вчерашний обед? — спросила Анджела Милн.

—  Вроде бы «Лейф фуд». Все бумаги у меня в ка­бинете. Обычно я с этой фирмой не работаю, но, с другой стороны, мне нечасто приходится обслужи­вать так много гостей.

—  А кто поставлял оборудование?

—  «Стресс-фри кейтеринг, лтд». — Я продикто­вал ей телефон. Знал его на память.

На часах, сейчас стоявших на прикроватном сто­лике, высветилось восемь ноль-ноль, и я подумал, что фургон от «Стресс-фри кейтеринг» подъезжает к главной трибуне, но никто его не встречает.

—  Послушайте, прошу меня извинить, но мне пора на работу. Вы не возражаете?

—  Пожалуй, что нет. Где-нибудь через час я приеду на ипподром, там и поговорим.

—  Ипподром в Суффолке. Это ваша территория?

Вообще-то в Ньюмаркете два ипподрома: один — в Кембриджшире, другой в Суффолке, а граница ме­жду графствами проходит по Девилс-Дайк, между ними. Обед подавали в Суффолке, на Раули-Майл. Там же мне предстояло готовить ленч.

—     Люди заболели в Кембридже, и это для меня главное. — Мне показалось, что я уловил в ее голосе нотки раздражения, но, возможно, ошибся. — От­ветсвенность за гигиену общественного питания — это кошмар. Советы графств, районные советы, правление контроля пищевой продукции, у всех свои требования, а в итоге — полный бардак, — чувствовалось, что я наступил на больную мозоль. — Да ладно. Что вчера ели за обедом эти люди?

— Копченую рыбу, фаршированные куриные грудки и крем-брюле.

— Может, дело в курятине, — предположила она.

— Я знаю, как готовить курицу, доложу я вам. И при заражении сальмонеллой симптомы отравления так быстро не проявляются.

— А что случилось с остатками еды? — спросила Анджела Милн.

— Не знаю. И не думаю, что много осталось. Мои сотрудники — стая волков, когда дело доходит до остатков. Сметают все, что найдут на кухне. А не поеденное гостями отправляется в контейнер, от со­держимого которого избавляется «Стресс-фри».

— Все ели одно и то же?

—  За исключением вегетарианцев.

— А что подавали им?

— Салат из помидоров с козьим сыром на закуску, вместо копченой рыбы брокколи, сыр и запечен­ные макароны. Один вегетарианец заказал поджа­ренные на гриле грибы на закуску, шашлык из ово­щей как основное блюдо и салат из свежих фруктов на десерт.

—  Сколько было вегетарианцев?

— Понятия не имею. Скажу только, что запечен­ных макарон всем хватило.

— Гостей, как я понимаю, было много?

— Мы накрыли столы на двести пятьдесят персон. Я заказал двести шестьдесят куриных грудок, на случай, что некоторые окажутся маленькими или поврежденными.

—  Что значит поврежденными?

—  Побитыми или порванными. Я не очень хоро­шо знал поставщика, вот и заказал с запасом. Но все они оказалась кондиционными, и мы их приготови­ли. Вегетарианское меню я заказывал из расчета на двадцать человек, плюс любитель грибов. В итоге осталось порядка тридцати или тридцати пяти пор­ций. Их и съели мои сотрудники и нанятые на вечер помощники. Уж не помню, каких блюд осталось больше, вегетарианских или рыбных с мясными. Смели все. Послушайте. Мне действительно нужно идти. Я уже опаздываю.

—  Хорошо, мистер Мортон. Еще один момент.

—  Да?

—  Вам этой ночью было плохо?

—  Если на то пошло, да.

Не плохо — ужасно.

* * *

К тому времени, когда я наконец добрался до ипподрома, водитель фургона «Стресс-фри кейте­ринг» уже выгрузил чуть ли не все, что привез.

—  Начинаю думать, что сегодня — не мой день. — Его голос сочился сарказмом.

Он выкатил на оснащенный гидравлическим подъемником задний борт металлический контейнер с посудой, привел в действие механизм. При кон­такте борта с землей посуда зазвенела. Я бы не воз­ражал улечься на этот самый борт, чтобы он поднял меня на уровень кровати, куда я перекатился бы сам. Бодрствовал уже двадцать шесть часов и пом­нил, что в длинном списке пыток КГБ лишение сна занимало едва ли не первую строчку.

—  Это вы забирали вчера все грязное? — спро­сил я.

—  Ни в коем разе. Я выехал из Ипсвича в семь, а до этого пришлось все загрузить. Так что работаю с половины шестого. — В его голосе слышались обви­няющие нотки, и я полагал, что это справедливо. Не мог же он знать, как я провел эту ночь.

—  Все, что вчера загрузили в фургон, еще в нем? — спросил я. Я же видел, что сегодняшний ленч не шел ни в какое сравнение со вчерашним обедом. К примеру, кухонное оборудование не при­везли вовсе.

—  Сомневаюсь, — ответил он. — По приезде все обычно сразу разгружают и моют, в том числе и ку­зов фургона.

— Даже по субботам?

—  Абсолютно. Суббота у нас — самый напря­женный день недели. Свадьбы и все такое.

—  А что происходит с мусорными контейнера­ми? — спросил я его в надежде, что остатки еды от­правляют какому-нибудь фермеру, разводящему свиней.

—  У нас есть промышленное устройство для пе­реработки отходов. Вы понимаете, точно такое же, как под кухонной раковиной, только гораздо боль­ше. Отходы размельчаются, смешиваются с водой и спускаются в канализацию. Потом контейнеры про­паривают. А зачем вам это нужно? Что-то потеряли?

«Только желудок, — подумал я. — И репутацию».

—  Из чистого любопытства, — ответил я. Понял, что мисс Милн все это не понравится. Ни кухни, которую можно проинспектировать, ни остатков приготовленных блюд для анализа. Я и сам не мог сказать, радоваться мне или огорчаться. С одной стороны, не было никакой возможности доказать, что отравление вызвано моей едой. С другой — не докажешь и обратное.

—  Куда мне это все поставить? — Мужчина ука­зал на металлические контейнеры на колесиках.

—  Застекленные ложи номер один и два на вто­ром этаже Лобовой, главной трибуны.

— Хорошо. — И он оправился на поиски грузо­вого лифта.

Как и предполагало название, Лобовая, главная трибуна находилась рядом со столбом у финиша и относительно скаковой дорожки располагалась так, что лошади набегали на нее. Из лож открывался наилучший вид, так что пользовались они наиболь­шим спросом. Тракторостроители из Делафилда по­ступили правильно, зарезервировав за собой пару лож в столь знаменательный для них день.

Я прошел мимо великолепной главной трибуны «Тысячелетие», направляясь в офис управляющего ипподромом. Вокруг все гудело. В бары подвозили пиво, сотрудники других компаний, обслуживающих другие ложи, бегали туда-сюда с подносами копче­ной семги и мясных деликатесов. Работники иппо­дрома наводили последний лоск: рыхлили землю на клумбах, подкашивали и без того короткую траву. Армия молодых людей расставляла столы и стулья на лужайке перед киоском с рыбопродуктами, гото­вясь к прибытию тысяч зрителей. Все выглядело как всегда, за исключением меня. Так, во всяком случае, я думал в тот момент.

Я всунулся в открытую дверь кабинета управ­ляющего.

—   Уильям пришел? — спросил я крупную жен­щину, которая наполовину стояла, наполовину си­дела на столе. Уильям Престон, управляющий, был на вчерашнем обеде.

—  Раньше одиннадцати он не появится, — отве­тила женщина.

«Что-то тут нечисто, — подумал я. — День скач­ки «2000 гиней», а управляющий ипподрома не по­явится до одиннадцати».

—  Похоже, у него выдалась тяжелая ночь, — продолжила она. — Съел что-то не то. Очень не во­время, доложу я вам. И как я могу со всем справить­ся одна? Мне не платят так много, чтобы я со всем справлялась одна.

Зазвонил телефонный аппарат, стоявший на сто­ле рядом с ее внушительным задом, и избавил меня от продолжения разговора. Я вернулся к фургону «Стресс-фри кейтеринг».

—  Значит, так, — сказал шофер, он же грузчик и экспедитор. — Все заказанное вами в контейнерах. Будете проверять перед тем, как расписаться за дос­тавку?

Я всегда все проверял. И частенько находил в бу­магах неточности. Но сегодня решил рискнуть и не глядя расписался на бланке, который он мне протя­нул.

—  Отлично, — кивнул он. — Еще увидимся. Я все заберу в шесть часов.

—  Нет вопросов, — ответил я. «Шесть часов» ле­жали в далеком будущем. Слава богу, я уже пригото­вил и стейки, и начинку для пирожков. Оставалось только разложить ее в овальные керамические фор­мы, закрыть слоем теста и поставить в горячую ду­ховку на тридцать пять минут. Нарезанные овощи дожидались в холодильной камере моего ресторана, как и спаржа, которая ждала, когда ее сварят. Лет­ние пудинги я приготовил в четверг, во второй по­ловине дня. И тут работы было немного: достать из форм да украсить взбитыми сливками и половинка­ми клубничек. Говорить Мэри-Лу о том, что клуб­нику вырастили на юго-востоке Франции, я не со­бирался.

Как правило, я не устраиваю «выездных сессий», но уик-энд «2000 гиней» — исключение. Последние шесть лет эти скачки служили мне самой лучшей рекламой.

Среди посетителей моего ресторана преобладали люди, связанные с миром скачек. Мир этот я знал хорошо и полагал, что понимаю. Мой отец был дос­таточно известным жокеем в стипль-чезе, а потом стал куда более знаменитым тренером. Он погиб в автомобильной аварии, когда мне исполнилось во­семнадцать: отправился в Ливерпуль на «Гранд нэшнл» и попал под выехавший на встречную по­лосу груженный кирпичом трейлер. Я бы поехал вместе с ним, если бы не мать. Она настояла на том, что я должен остаться дома и готовиться к выпуск­ным экзаменам. Мой старший сводный брат, Тоби, пошел по стопам отца и тоже стал тренером, хотя и не добился таких же успехов.

Мое детство прошло верхом на пони и в окруже­нии лошадей, но я не разделил любви Тоби ко всему лошадиному. Более того, полагал оба конца лошади опасными, а середину — неудобной. Один конец ку­сается, другой — брыкается. И я так и не смог по­нять, почему на прогулку верхом необходимо от­правляться в ранние часы холодного дождливого ут­ра, когда нормальные люди крепко спят в мягкой, теплой постели.

Более тринадцати лет прошло с того дня, как по­лицейский позвонил в парадную дверь нашего дома, чтобы сообщить матери: то, что осталось от «Ягуара» отца (с водителем в кабине), идентифицировано как собственность мистера Джорджа Мортона, прожи­вающего в Ист-Хендреде.

К экзаменам я подготовился на совесть, чтобы не доставлять матери лишних волнений, и меня приняли в университет Суррея на химический фа­культет. Но тут моя жизнь совершенно перемени­лась, не из-за смерти отца.

Переменил ее год между окончанием школы и продолжением учебы.

Все закончилось тем, что я не поехал ни в Сур­рей, ни в какой другой университет. По намеченно­му плану собирался поработать шесть месяцев, что­бы на эти деньги еще шесть месяцев путешествовать по Ближнему Востоку. Меня определили посудомойкой-грузчиком-мальчиком-на-побегушках в за­городный паб-ресторан-отель, который располагал­ся в Оксфордшире, окнами выходил на Темзу и при­надлежал овдовевшей дальней родственнице матери. По-хорошему, должность мою следовало назвать «кухонный уборщик», по служебной иерархии она располагалась так низко, что дальняя родственница матери величала меня «временным помощником младшего менеджера». Слово «менеджер» подразу­мевает некий уровень ответственности. Я отвечал только за одно: каждое утро будить служанку, чтобы она разносила чай гостям в семи номерах на двоих. Поначалу для этого мне приходилось по пять минут барабанить в дверь ее спальни, пока она с неохотой не открывала. Но через пару недель задача моя существенно упростилась: требовалось лишь столкнуть девицу с кровати, которую мы начали делить.

Однако работа на ресторанной кухне, пусть и у раковины, пробудила во мне страсть к еде и ее при­готовлению. Очень скоро грязную посуду мыли дру­гие, а я начал проходить поварскую практику под пристальным взглядом Маргариты, вспыльчивой и не лезущей за ругательством в карман главной ку­харки. Термина «шеф-повар» она не признавала. За­являла, что она кухарит, а потому — кухарка.

Когда отведенные на работу шесть месяцев ис­текли, я остался на кухне. К тому времени уже дорос до звания заместителя Маргариты и мог приготовить все, от закуски до десерта. Во второй половине дня, когда остальная обслуга спала, я экспериментировал с ароматами, тратя большую часть жалованья на по­купку ингредиентов на фермерском рынке в Уитни.

Поздней весной я написал письмо в университет Суррея с просьбой разрешить мне начать учебу еще через год. Мне не отказали, но, думаю, я тогда уже знал, что мир лабораторных занятий, лекций и се­минаров не для меня. Курс моей жизни окончатель­но определился в октябре того же года, когда Марга­рита переборщила с ругательствами в адрес дальней родственницы моей матери и получила расчет. И за четыре дня до того, как мне исполнился двадцать один год, я получил кухню в свое полное распоря­жение и поставил перед собой цель стать самым мо­лодым шеф-поваром, отмеченным звездой «Мишлена».

Следующие четыре года заведение процветало, а моя уверенность в себе росла столь же стремитель­но, как и репутация ресторана. Однако с течением времени я начал все отчетливее понимать, что бан­ковский счет дальней родственницы моей матери растет гораздо быстрее, чем мой. Когда я затронул эту щекотливую тему, она заявила, что у меня нет чувства верности. Дальше — больше, и вскоре я уз­нал, что она, не сказав мне ни слова, продала свое дело небольшой национальной гостиничной сети. Внезапно я обнаружил, что у меня новый босс, ко­торый хочет что-то менять на моей кухне. Родствен­ница моей матери также не предупредила покупате­лей, что контракта со мной у нее нет, поэтому я со­брал чемоданы и уехал.

Чтобы решить, как жить дальше, вернулся домой и какое-то время готовил обеды для гостей, которых принимала моя мать. Она удивлялась, что мне это под силу, хотя и читала о моих достижениях в газе­тах, в частности о звезде «Мишлена».

— Но, дорогой, — оправдывалась она, — я не ве­рю тому, что написано в газете.

На одном из таких обедов меня познакомили с Марком Уинсамом. Марк, мужчина лет тридцати с небольшим, сделал состояние на мобильной связи. Я присоединился к гостям за кофе. Он как раз рассказывал, что его проблема — найти хорошие воз­можности для инвестирования. Я шутливо предло­жил, что он может вложить деньги в меня, помочь мне обзавестись собственным рестораном. Марк не рассмеялся, даже не улыбнулся.

—  Хорошо, — ответил он. — Я все финансирую, а вы получаете полный контроль. Прибыль разделим поровну.

Я остался сидеть с открытым ртом. И только много позже узнал, что он донимал мою мать прось­бами организовать нашу встречу, чтобы он смог об­ратиться ко мне с таким предложением. И я попро­сту угодил в расставленные силки.

Вот так шестью годами раньше я обосновался в «Торбе», ресторане, купленном на деньги Марка и расположенном на окраине Ньюмаркета. Я не ста­вил перед собой цель открыть ресторан именно в этом городе, но первое подходящее помещение на­шлось здесь, а близость одного из главных ипподро­мов страны стала всего лишь премией.

Поначалу дела шли ни шатко ни валко, но вы­ездные обеды и ленчи во время скачек сделали свое дело, обо мне заговорили, и вскоре свободные места в зале исчезли. Чтобы попасть в ресторан в будний день, столик заказывали за неделю, на уик-энд — за месяц. Жена одного известного тренера оставляла мне залог с тем, чтобы каждую субботу в течение го­да для нее резервировался столик на шестерых, за исключением двух недель в январе, когда они уезжа­ли на Барбадос.

«Проще отменить заказ, чем каждый раз заказы­вать столик», — говорила она, но отменяла редко. Куда чаще за ее столик садились восемь, а то и де­сять человек.

В кармане зазвонил мобильник.

— Алло.

—     Макс, тебе лучше приехать в ресторан. — произнес голос Карла. — Управление контроля уже прибыло.

—   Она сказала, что мы встретимся на ипподро­ме, — ответил я.

—  Я вижу двух мужчин.

—  Скажи им, пусть приедут сюда.

—   Не думаю, что они согласятся. Похоже, кто-то умер, и они опечатывают кухню.

 

Глава 2

Они действительно опечатывали кухню. К моему приезду уже успели оклеить лентой все окна и те­перь навешивали замки на двери и дверцы.

—  Вы не имеете права это делать.

—   Очень даже имеем, — ответил один мужчина, щелкнув большим бронзовым замком. — У меня приказ исключить появление здесь кого бы то ни было до того момента, как кухню проинспектируют и проведут ее обеззараживание.

—  Обеззараживание? От чего?

—  Понятия не имею. Делаю лишь то, что велено.

—  И когда проведут обеззараживание? — У меня засосало под ложечкой.

—   В понедельник или во вторник, — ответил мужчина. — Может, в среду, зависит от их занято­сти.

—   Но это же ресторан. Как я могу принимать людей с опечатанной кухней? У меня на вечер зака­заны столики.

—   Сожалею, приятель, — сожаления в голосе не слышалось, — но твой ресторан закрыт. Не следова­ло тебе убивать.

—  А кто умер? — спросил я его.

—   Понятия не имею, — щелкнул еще один за­мок. — Ну, вот и все. Распишись вот здесь. — Он протянул планшет с зажимом, которым крепились несколько листков.

—  И что здесь написано?

—  Тут написано, что ты согласен на закрытие кухни, не будешь предпринимать попыток проник­нуть в нее, а это, между прочим, уголовное преступ­ление, готов оплатить мои услуги и использование спецоборудования и будешь нести ответственность, если кто-то еще попытается проникнуть сюда без разрешения совета графства или Управления кон­троля пищевой продукции.

—  А если я не подпишу?

—  Тогда мне придется брать ордер в суде и орга­низовывать круглосуточный полицейский пост, за что тебе в итоге тоже придется платить. В любом случае кухня останется закрытой. Если ты подпи­шешь, инспектор придет завтра или в понедельник. С ключами от всех замков. Если не подпишешь — не придет.

—  Это шантаж.

—  Да, — кивнул он. — И обычно срабатывает, — улыбнулся и вновь протянул мне планшет.

—  Негодяй. Нравится тебе твоя работа, так?

—  Какое-то да развлечение. В сравнении с обыч­ной рутиной.

—  А чем ты обычно занимаешься?

—  Собираю долги.

Мужчина он был крупный, высокий и широко­плечий. В черных брюках, белой рубашке, узком черном галстуке, белых кроссовках. Судя по тому, что напарник одеждой никак от него не отличался, такая уж была у них униформа. Я подумал, что не хватает только бейсбольных бит, чтобы подкрепить угрозы. И взывать к его совести смысла не имело. Таковая у него отсутствовала напрочь.

Я подписал.

Тем временем напарник мужчины приклеивал к окнам и дверям квадраты бумаги со стороной в во­семнадцать дюймов. С надписями на каждом: «ЗА­КРЫТО НА ОБЕЗЗАРАЖИВАНИЕ» И «НЕ ПОДХОДИТЬ». Большими красными буквами.

—  А это необходимо? — спросил я.

Он не ответил, но я все понял без слов. Он всего лишь выполнял свою работу, делал, что велено.

И я не знал, исключительно ли по злобе он при­клеил такой же квадрат на ворота, когда они поки­нули ресторан. И теперь проезжающие водители могли увидеть, что «Торба» пуста и здесь не смогут накормить даже шетлендского пони, не говоря уже о сотне человек, заказавших на этот вечер столики.

Карл появился из обеденного зала.

—  Снаружи то же самое. Дверь из кухни на замке.

—  И что ты предлагаешь? — спросил я.

—  Я только что обзвонил большинство тех, кто заказал столики на сегодня, и сказал, что мы не ра­ботаем.

—   Отлично. — Его оперативность произвела на меня впечатление.

—  Некоторые сказали, что и не собирались при­ходить. Другие присутствовали на вчерашнем обеде и ночью настрадались, как и мы. Многие слышали о массовом отравлении.

—  Кому-нибудь известно, кто умер? — спросил я.

—  Понятия не имею. Я вопросов не задавал.

—  Нам надо бы сказать сотрудникам, что сегодня они могут не приходить.

—  Уже сказал. Во всяком случае, большинству оставил сообщения. И повесил объявление на двери кухни. У всех выходной на уик-энд, и на работе их ждут в понедельник утром.

—  Ты объяснил, почему?

—   Нет, — ответил Карл. — Подумал, что с этим можно подождать. Пока мы не знаем, что случи­лось. — Он вытер лоб ладонью. — Господи, я ужас­но себя чувствую. Весь в поту, но мне холодно.

—     Со мной та же история. Но, полагаю, на сего­дня работа у нас закончена. Тракторостроителям из Висконсина придется искать себе других ресторато­ров.

—  Почему?

—   Потому что начинка для пирожков в холо­дильной камере, а двери под замком.

—   Нет-нет. Я загрузил все в микроавтобус до прибытия этих людей. — Карл указал на «Форд Транзит», который мы использовали, если гостей приходилось обслуживать в другом месте. И сейчас микроавтобус стоял у двери на кухню. — Летние пу­динги тоже там. — Он улыбнулся. — Не успел толь­ко выцарапать спаржу и молодой картофель, но, ду­маю, мы сможем купить и то и другое в Кембридже.

—  Какой же ты молодец! — Я не мог скрыть сво­его восхищения.

—  Так будем кормить этих тракторостроителей?

—  Безусловно. И на этот раз их хвалебные отзы­вы нужны нам, как никогда. — Меня прежде всего волновала моя репутация, но я же не мог знать, чем закончится этот ленч.

* * *

Карл сел за руль «Транзита» и поехал к ипподро­му. Я последовал за ним в своем стареньком «Фольксвагене Гольф», которым страшно гордился, когда в двадцатилетнем возрасте купил его на при­зовые, полученные за победу в телевизионном кули­нарном конкурсе. С тех пор прошло одиннадцать лет, я наездил на «Гольфе» более ста тысяч миль, возраст автомобиля уже начал давать о себе знать, но я все равно питал к нему самые теплые чувства и не хотел менять на новый. Тем более что, стартуя на зеленый свет, он еще мог обогнать многих и многих.

Я припарковался на автостоянке для сотрудни­ков, рядом с помещением для взвешивания, и заша­гал к дальнему концу трибуны, где Карл уже разгру­жал микроавтобус. Там меня встретили две женщи­ны средних лет: одна — одетая по погоде, в зеленом твидовом костюме, шерстяной шляпке и коричне­вых сапожках, вторая — в алой шифоновой блузе, черной юбке и остроносых черных кожаных туфлях на высоком каблуке. Черные завитые волосы падали на плечи.

Твидовый костюм на полкорпуса опередила блузку-с-юбкой.

—   Мистер Мортон? — спросила она тоном ди­ректрисы.

—  Полагаю, мисс Милн? — спросил я.

—  Она самая, — последовал ответ.

—  А я — Мэри-Лу Фордэм, — громогласно, с американским акцентом заявила блузка-с-юбкой.

Как я и подозревал.

—  Вам не холодно? — спросил я ее.

В начале мая в Ньюмаркете раннее утро и шифо­новые блузки определенно не сочетались. Обычно ипподром продувался пронизывающим ветром, и это утро не было исключением.

—  Нет, — ответила она. — Вы и представить себе не можете, как холодно зимой в Висконсине. — Она четко, без южного выговора, произносила каждое слово, с короткими паузами между ними. — А по ка­кому поводу вам понадобился мистер Мортон, если он работает на меня? — добавила она, с воинствен­ным видом поворачиваясь к Анджеле Милн.

По выражению лица Анджелы Милн я понял, что такая манера ей очень даже не нравилась. И я ее прекрасно понимал.

—  По личному делу, — ответила Анджела.

«Какая она чуткая, — подумал я. — Настоящий друг».

— Тогда, пожалуйста, побыстрее, — властным голосом заявила Мэри-Лу и посмотрела на меня. — Я побывала в ложах, и там еще конь не валялся. Столов нет. Ваших сотрудников тоже.

— Все нормально, — ответил я. — На часах только половина десятого. Гости начнут подъезжать через два часа, а к тому времени все будет готово. — Я очень надеялся, что слова не разойдутся с де­лом. — Поднимайтесь наверх. Я скоро подойду.

С неохотой она направилась к трибуне, пару раз оглянувшись. Отличные ноги, отметил я про себя. Высокие каблуки звонко цокали по асфальту.

И когда я уже подумал, что она ушла, Мэри-Лy вдруг вернулась.

—   Вот о чем еще я должна вам сказать. Утром мне позвонили трое, чтобы сообщить, что сегодня они на ипподром не придут. Говорят, будто заболе­ли. — Она и не пыталась скрыть, что не верит в та­кие отговорки. — Поэтому на ленче будет на пять человек меньше.

Я решил, что при сложившихся обстоятельствах не следует выяснять, известны ли ей причины недо­могания.

—  Это, конечно, безобразие, — продолжила она. — Двое из них — тренеры из Ньюмаркета, жокеи кото­рых участвуют в нашей скачке. — Слово «Ньюмаркет» она произносила по-особенному. «Нью» практически проглатывала, делая упор на «маркет». Для моих ушей звучало необычно.

Она повернулась и вновь покинула нас, предос­тавив мне еще одну возможность полюбоваться ее ногами. Масса черных кудряшек при ходьбе била по плечам. Провожая ее взглядом, я гадал: спала ли она в бигуди?

—  Сожалею, что так вышло. — Я повернулся к мисс Милн.

—  Не ваша вина.

Она дала мне свою визитную карточку. Я прочи­тал: «Анджела Милн. Департамент охраны здоровья и окружающей среды. Совет графства Кембридж­шир». Как она и говорила.

—   Почему вы опечатали мою кухню и закрыли ресторан? — спросил я.

—  Я ничего об этом не знаю, — ответила она. — Где находится ваш ресторан?

—   На Эшли-роуд, неподалеку от перекрестка Чивли. Он называется «Торба». — Она кивнула, оче­видно, слышала название. — Это в Кембриджшире, уверяю вас. Я только что оттуда. Кухня вся в замках, и мне сказали, что я нарушу закон, если попытаюсь проникнуть в нее.

— Ох.

—  Двое мужчин заявили, что выполняют распо­ряжение Управления контроля пищевой продукции.

—   Как странно. Закрытием предприятий пита­ния занимаются местные власти. То есть я. Конеч­но, если речь не идет о чем-то серьезном.

—  И что у нас считается серьезным?

—   Отравление кишечной палочкой или сальмо­неллой. — Она помолчала. — Или ботулизм, тиф, что-то такое. Или в случае чьей-то смерти.

—  Мужчины сказали, что кто-то вроде бы умер.

—   Ох, — вновь вырвалось у нее. — Я не слыша­ла. Возможно, полиция или больница связались с Управлением контроля напрямую. Я удивлена, что им удалось это в субботу. Решение принималось где-то еще. Сожалею, что так вышло.

—  Не ваша вина, — эхом откликнулся я.

Ее губы разошлись в улыбке.

—   Пойду выяснять, что к чему. В моем мобиль­нике сел аккумулятор, и просто удивительно, до ка­кой степени мы теперь полагаемся на эти чертовы штуковины. Без него я как без рук.

Она повернулась, чтобы уйти, потом снова по­смотрела на меня.

—  Я спросила в дирекции ипподрома о шатре, в котором вчера находилась ваша кухня. Вы сказали чистую правду. Сейчас он забит ящиками с пивом. Вы собираетесь приготовить ленч для Мисс Амери­ки? — Она мотнула головой в сторону трибуны.

—  Это официальный запрос?

—  М-м-м. — Она вновь улыбнулась. — Навер­ное, знать об этом мне ни к чему. Забудьте, что я спрашивала.

Улыбнулся и я.

—  Забыть о чем?

—  Мы еще поговорим, после того, как я выясню, что происходит.

—  Отлично, — кивнул я. — Как только узнаете, кто умер, пожалуйста, дайте мне знать. — Я протя­нул ей свою визитку с номером мобильника. — Я буду здесь до половины седьмого. Потом пойду спать.

* * *

Двое моих сотрудников прибыли, чтобы помочь мне и Карлу приготовить ленч, и оба они отлично выспались, потому что вчера вечером ели вегетари­анские макароны. Так что, основываясь на методе исключения, мы определили в главные подозревае­мые курятину.

Более часа они работали в застекленных ложах, тогда как мы с Карлом трудились на миниатюрной кухне, отделенной от лож коридором, занимались пирожками. Карл раскатывал тесто, тогда как я на­полнял формы начинкой. Наш кембриджский зе­ленщик подвез спаржу и молодой картофель, взамен тех, что остались под замком в холодильной камере ресторана. Картофель уже варился, так что я начал расслабляться, но на тех, кто позволяет себе рассла­биться, тут же набрасывается усталость.

Я оставил пирожки на Карла и пошел посмот­реть, как идут дела в ложах. Там уже убрали разде­ляющую их перегородку, образовав тем самым ком­нату в двадцать квадратных футов. Нас ждали четыре стола диаметром пять дюймов и сорок бле­стевших позолотой стульев. Их доставила компания, нанятая дирекцией ипподрома, и стояло все так, чтобы обеспечить официантам легкий доступ к каж­дому столу и стулу.

Изначально я полагал, что помогать мне и Карлу будут пять человек, по одному официанту на каждые два стола, еще двое — разносить выпивку и прохла­дительные напитки, и последний — на кухне. Но на работу вышли только двое. Вот мы и решили, что один будет подавать гостям выпивку и кофе, а вто­рой — помогать мне и Карлу с варкой спаржи и по­догревом рогаликов. Рогалики, правда, остались на кухне ресторана, так что мы купили в ближайшем универсаме французские батоны. Если бы Мэри-Лу и стала возражать против континентального влия­ния, изменить что-либо уже не представлялось воз­можным.

Поскольку помощников катастрофически не хватало, я еще накрывал столы, когда подошло вре­мя прибытия гостей, но оставалось нам совсем ни­чего: расставить стаканы для вина на двух столах.

Мэри-Лу молча стояла и смотрела, как мы рабо­таем.

Когда накрахмаленные скатерти легли на вы­щербленные, в пятнах, фанерные столы, общий вид мгновенно изменился в лучшую сторону. Мне нра­вилось привлекать к работе «Стресс-фри кейте­ринг», потому что посуда у них лучше, чем у других аналогичных компаний. И после того, как тарелки, столовые приборы и стаканы для воды и вина заня­ли положенные места, столы выглядели очень даже неплохо, готовые принять если не королеву, то уж, во всяком случае, тракторо- и комбайностроителей из-за океана.

Карл успел выцарапать из холодильной камеры вазочки с розовыми и белыми гвоздиками, и теперь, поставленные по центру столов, они прекрасно гар­монировали с розово-белыми салфетками.

Я отступил, восхищаясь результатом наших тру­дов. Не сомневался, что накрытые столы произведут впечатление на наших гостей. Даже Мэри-Лy, похо­же, все устроило. Она улыбнулась.

—  Самое время. — И начала раскладывать по столам таблички с именами.

Я посмотрел на часы. Без двадцати пять двена­дцать. Только свет за окном подсказывал, что скоро полдень, а не полночь. Мои внутренние часы давно остановились и требовали подзавода, то есть креп­кого и долгого сна, и только после этого могли пой­ти вновь.

—  Нет проблем, — ответил я.

Меня качало от усталости, и больше всего хоте­лось положить голову на мягкую пуховую подушку. Вместо этого я ретировался на кухню, наклонился над раковиной и сунул эту самую голову под струю холодной воды. Надеялся, что Анджела Милн этого не увидела. Агентство по контролю продовольствен­ных товаров наверняка осудило бы шеф-повара, ко­торый мочит волосы под кухонным краном. В голо­ве у меня чуть прояснилось, но в целом свежести особенно не прибавилось. Я зевнул во весь рот и по­смотрел в окно на центр города.

В Ньюмаркет пришел день «2000 гиней». Понят­ное дело, город бурлил в предвкушении первой классической скачки года, и ни в одном отеле на многие мили вокруг не осталось свободных мест.

Завсегдатаи скакового мира по-прежнему назы­вали Ньюмаркет «штаб-квартирой», хотя город дав­но уже утратил роль официальной базы королевско­го спорта. Штаб-квартира Жокейского клуба появи­лась в Ньюмаркете в 1750-х годах для упорядочива­ния скачек на местном ипподроме, но вскоре установленные здесь правила для скачек чистокров­ных лошадей распространились на всю страну. И действительно, Жокейский клуб обрел такое влияние, что в октябре 1791 года наследного прин­ца, а позже короля Георга Четвертого допрашивали в связи с «отклонениями от нормы, выявленными при заезде у его лошади Эскейп». «Отклонения» вы­ражались в том, что его лошадь в один день не пока­зала ничего, а во второй выиграла забег. Принц про­дал своих лошадей и жеребца и больше не возвра­щался в Ньюмаркет. По слухам, ему в частном по­рядке указали на дверь, хотя официально всего лишь «предупредили».

И теперь Жокейский клуб пользуется огромным влиянием в Ньюмаркете, поскольку принадлежат ему не только оба ипподрома, но и 2400 акров тре­нировочных полей вокруг города. Но роль законода­теля и контролера у Жокейского клуба осталась в прошлом. Эта прерогатива перешла сначала к Бри­танскому совету по скачкам, а недавно — к Британ­скому управлению скачек, которое и решает все тех­нические и дисциплинарные вопросы. А Жокейский клуб стал таким же, как и в первое время своего су­ществования в лондонской таверне: местом встречи людей, которые жить не могут без скачек. Но только тех, кто не был профессиональным жокеем. Среди членов Жокейского клуба жокеев никогда не было. В глазах первых вторые всего лишь слуги, светское общение с которыми представлялось совершенно неуместным.

Карл вырвал меня из грез.

—   Мы можем поставить в эти духовки только по­ловину пирожков, поэтому займем духовки у сосе­дей. Им они не нужны, потому что там подают толь­ко холодные закуски.

—   Отлично. — Я так устал, что даже не понял, в чем проблема. — Когда нужно ставить их в духов­ку? — попытался подсчитать в уме. Первая скачка в пять минут третьего, так что гости сядут за столы в половине первого. Каждый пирожок выпекается тридцать пять минут. Пирожков сорок, но пятеро гостей не придут, значит, получается: сорок минус пять пирожков. Если один пирожок должен стоять в духовке тридцать пять минут, чтобы пропеклась на­чинка, а корочка из теста стала золотисто-коричне­вой, то сколько требуется времени на выпечку соро­ка, без пяти, пирожков?.. Шестеренки в моем мозгу, которые и без того поворачивались крайне медлен­но, вовсе остановились. Если пятеро мужчин могут построить пять домов за пять месяцев, сколько вре­мени потребуется шести мужчинам, чтобы постро­ить шесть домов? Меня это волновало? Я уже начал думать, что пирожки следовало поставить в духовки позавчера, когда меня спас Карл.

—  Уже четверть первого, — объявил он. — Гости садятся за столы в двенадцать тридцать, пирожки подаем ровно в час.

—   Отлично, — кивнул я, мечтая о том, чтобы в половине второго моя голова легла на мягкую по­душку. Как бы не так.

—  И картофель будет готов через пятнадцать ми­нут, — продолжил Карл. — Все под контролем.

Я посмотрел на часы. Мне потребовалось немало времени, чтобы определиться с расположением стрелок. Без десяти двенадцать. «Что со мной не так?» — подумал я. Мне случалось бодрствовать и более продолжительное время. Желудок урчал, на­поминая, что в нем давно уже ничего не было. Я не знал, хорошая ли это идея — поесть? А вдруг повто­рится прошлая ночь, чего мне очень не хотелось, но, возможно, именно голод вызывал такую апатию.

Я положил в рот корочку от французского бато­на. Она не спровоцировала реакции отторжения, и за первой корочкой последовала вторая. Урчание прекратилось.

До прибытия гостей в ложи оставалось совсем ничего, а я еще не переоделся, чтобы встречать их в достойном виде. Поэтому спустился к «Гольфу», встал между автомобилями, переоделся в рабочую одежду: клетчатые брюки и накрахмаленный белый пиджак, который кроем отдаленно напоминал гусар­ский китель с двумя рядами пуговиц и лацканами, сходящимися в букву V. На левой груди краснела звезда «Мишлена», а под ней тянулась вышитая над­пись: «Макс Мортон». На собственном опыте я убе­дился: если ты одет как шеф-повар, то и посетители ресторана, и критики готовы поверить, что ты вкла­дываешь в приготовленные тобой блюда душу, а не просто хочешь содрать с них деньги.

Я поднялся на второй этаж, но не успел войти в ложу, как Мэри-Лy выбежала мне навстречу.

— Ага, вот и вы. — По тону чувствовалось, что вернуться мне следовало минимум десятью минута­ми раньше. — Вы должны встретиться с мистером Шуманом, президентом нашей компании.

Она схватила меня за руку и буквально потащила к дверям, на которых уже висели большие объявле­ния: «Делафилд индастрис, инк.» — главный спон­сор».

В соединенных между собой ложах собралось че­ловек двадцать. Одни стояли вокруг столов, другие прошли на балкон, чтобы полюбоваться бледным майским солнечным светом и великолепным видом на скаковой круг.

По статусу я был приглашенным шеф-поваром, а не официантом. С компанией, которая обычно обеспечивала едой и питьем зрителей в ложах, у ме­ня установились прекрасные отношения, от которых выигрывали обе стороны. Они не возражали против того, чтобы изредка я готовил обеды и ленчи прямо на ипподроме, я же всегда старался им помочь, если у них вдруг не хватало людей. Сюзанна Миллер, управляющий директор компании, частенько бывала в «Торбе» и всегда говорила, что сотрудничество с «местным рестораном для гурманов» ее компании идет только на пользу. Мы жили душа в душу более пяти лет, но я не знал, какие изменения мог при­нести с собой скорый выход Сюзанны на пенсию. Честно говоря, я бы не возражал против охлаждения наших отношений. Растущий успех «Торбы» привел к тому, что я уже с трудом находил время и силы, чтобы обслуживать гостей и на ипподроме, но не мог заставить себя отказать давним клиентам. Если бы новый босс не захотел видеть меня на подведомственной ему территории, я бы всегда мог возложить на него вину за то, что мне удалось сорваться с крючка.

Мэри-Лy повела меня к двери на балкон, а потом остановилась рядом с высоким, широкоплечим мужчиной лет шестидесяти, в темно-сером костюме, белой рубашке и галстуке в ярко-розовую и синюю полоску. Он увлеченно беседовал с молодой женщи­ной, которая головой не доставала до его плеча. На­клонившись над ней, что-то прошептал ей на ушко. Наверное, забавное, потому что, выпрямившись, громко рассмеялся. Женщина улыбнулась, но по вы­ражению ее лица я понял, что она его мнения не разделяет.

Потом мужчина повернулся к Мэри-Лу, как мне показалось, раздраженно.

—  Мистер Шуман, — Мэри-Лу, как обычно, го­ворила отдельными словами, — позвольте предста­вить вам мистера Макса Мортона, нашего сего­дняшнего шеф-повара.

Он оглядел меня в моем шеф-поварском прики­де, и у меня возникло ощущение, что, по его мне­нию, мне следовало оставаться на кухне и не мозо­лить глаза гостям.

Мэри-Лу, похоже, точно так же истолковала вы­ражение его лица.

—  Мистер Мортон, — продолжила она, — очень известный шеф-повар и часто появляется на телеэк­ране.

«Та еще у меня известность, — подумал я. — Массовый отравитель Ньюмаркета».

Но и эти слова не произвели впечатления на мистера Шумана.

Мэри-Лу, однако, еще не закончила.

—  Нам очень повезло, что мистер Мортон согла­сился приготовить нам ленч. Он здесь просто нарас­хват.

Последнее не в полной мере соответствовало дей­ствительности, но поправлять Мэри-Лy я не стал.

Мистер Шуман с неохотой протянул мне руку.

—   Наша юная Мэри-Лу обычно добивается же­лаемого, когда дело касается мужчин. — Слова он тянул куда больше, чем его специалист по марке­тингу, но в голосе отсутствовали теплота и искрен­ность.

Я пожал протянутую руку, и наши взгляды встретились. Что-то в Шумане меня пугало, и я по­думал, что удалиться на кухню — правильное реше­ние. Однако меня остановила рука женщины, кото­рая стояла рядом с главным тракторостроителем.

—   Макс! Как здорово, что вы готовите для нас сегодня.

Элизабет Дженнингс постоянно бывала в «Торбе» со своим мужем, Нейлом, одним из самых ус­пешных тренеров в городе. Элизабет без устали за­нималась благотворительностью и организовывала потрясающие званые обеды. На некоторые я приходил как гость, на другие — как шеф-повар.

—   Ролф, — обратилась она к мистеру Шуману, — вы поступили мудро, пригласив Макса приготовить вам ленч. Он, безусловно, самый лучший шеф-повар Англии.

«Славная миссис Дженнингс», — подумал я.

—  Я бы так не сказал, — скромно потупился я, хотя именно так и думал.

—  Для вас — только самое лучшее, — ослепительно улыбнулся мистер Шуман и коснулся ладонью рукава сине-желтого цветастого платья.

Элизабет ему улыбнулась.

—  Ох, Ролф, вы такой шалун.

Ролф решил, что ему нужно повидаться с кем-то в ложе, чуть кивнул мне, пробормотал: «Извините, Элизабет» — и ушел с балкона.

— Нейл с вами? — спросил я ее.

— Нет, — ответила Элизабет. — Он собирался прийти, но прошлой ночью ему было так плохо. Полагаю, съел что-то некачественное. Скорее всего, ветчину за ленчем. Я сказала ему, что она просроче­на, но он все равно ее съел. Всегда говорит, что дату последнего дня использования ставят только для то­го чтобы ты выбрасывал хорошие продукты и поку­пал новые. Может, теперь он изменит свое мнение.

— А что он ел на обед? — как бы между прочим спросил я.

— Вчера вечером мы обедали здесь, знаете ли, и я видела вас. А вот что мы ели? Понимаете, я все время забываю названия блюд. — Она замолчала, рассмеялась. — Извините, нельзя говорить такое шеф-повару.

— Многие ели курицу.

— Совершенно верно. И мы тоже. Все было так вкусно. А особенно крем-брюле.

— Так вы точно ели курицу? — уточнил я. — Не вегетарианские макароны?

—  Разумеется, я ела курицу, — ответила Элизабет. — Вегетарианская пища не для меня. Овощи должны идти как гарнир к мясу, но не заменять его. В вашем ресторане я всегда заказываю стейк, не так ли?

«Действительно, — подумал я. — Может, курица не виновата?» Елизабет уже начали удивлять мои во­просы. Я понял, что мне пора на кухню.

—  Извините, Элизабет, должен бежать, а не то все останутся без ленча.

* * *

Ленч удался, несмотря на то что шеф-повар едва держался на ногах. Луиза, одна из моих сотрудниц, принесла на кухню пустые тарелки и сказала, что Мэри-Лу очень довольна и стейком, и пирожками с печенью. Вероятно, они понравились всем.

Еще в самом начале моей поварской карьеры Маргарита, неуживчивая кухарка дальней родствен­ницы моей матери, научила меня, что, приготавли­вая любое мясо, повар не должен лишать его вкуса и плотности. «Ростбиф становится ростбифом не толь­ко по запаху и вкусу, но и по внешнему виду и ощу­щениям языка, — говорила она. — В процессе еды участвуют все органы чувств. А если ты хочешь до­бавить какую-то приправу, сделай это до готовки, тогда останется и естественный вкус мяса».

Я неукоснительно следовал ее советам. Начинка для пирожков мариновалась сорок восемь часов со специями, пряностями (состав маринада — мой про­фессиональный секрет), лимоном для кислинки и парой стаканчиков виски. Потом пирожки готови­лись на медленном огне и лишь последние мину­ты — при очень высокой температуре, чтобы короч­ка подрумянилась. По такому рецепту пирожки по­лучаются пальчики оближешь.

Карл и я сидели на табуретках на кухне и дрема­ли. Летние пудинги уже подали, со взбитыми слив­ками и клубничкой, а за кофе, к счастью, отвечала компания, обслуживающая все ложи. Я положил ру­ки на разделочный столик, на них — голову и за­снул.

* * *

—   Шеф! Шеф! Мистер Мортон. — Женский го­лос. Кто-то тряс меня за плечо. — Мистер Мор­тон, — повторил голос. — Просыпайтесь, шеф.

Я приподнял голову и открыл один глаз. Луиза.

—  Они зовут вас в обеденный зал.

—  Хорошо. — Я тяжело вздохнул. — Иду.

Усилием воли заставил себя встать, рукой при­гладил волосы, пересек коридор.

Меня встретили аплодисментами. Я улыбнулся. Шеф-повар отчасти шоумен. Выходить на поклоны так приятно. Сразу забывается жар кухни.

Даже Ролф Шуман широко улыбался. Элизабет Дженнингс сидела по его правую руку и просто сияла. «Отраженной славой», — неблагодарно подумал я. Она гладила его руку и что-то шептала на ухо, от­чего у меня создалось ощущение, что шалит как раз она, а не он.

Насладившись аплодисментами, я вернулся на кухню, где Карл уже проснулся и начал загружать металлические контейнеры собственностью «Стресс-фри». Я не чувствовал в себе достаточно сил, чтобы помочь ему, поэтому вновь пересек ко­ридор, чтобы налить чашечку крепкого кофе.

Ленч закончился. Часть гостей делала ставки на первую скачку, до начала которой оставались считанные минуты. Многие решили не подниматься из-за пола, пить кофе и наблюдать по телевизору, как жокеи будут бороться на дорожке за позицию, кото­рую полагали наиболее удобной для финишного спурта. Но я слишком устал и решил, что смогу по­смотреть все это позже, на повторе. Повернулся и понес две чашки, себе и Карлу, на кухню.

Как выяснилось чуть позже, это решение спасло мне жизнь.

 

Глава 3

Бомба взорвалась, когда я пересекал коридор.

Сразу я и не понял, что произошло. Шею обдало жаром. А по спине ударило паровым молотом.

Я врезался в дверь и упал, верхняя половина тела оказалась на кухне, ноги остались в коридоре.

Я все еще не понимал, что происходит. Вдруг установилась мертвая тишина. Я ничего не слышал. Попытался заговорить, не услышал и себя. Закри­чал. С тем же результатом. В ушах пронзительно шипело. Источник этого звука я установить не смог.

Куда бы ни поворачивал голову, громкость шипения не изменялась.

Я посмотрел на руки. Обе при мне. Шевельнул. Никаких проблем. Хлопнул в ладоши. Ничего не ус­лышал. Это пугало.

Поднялся. Левое колено болело. Посмотрел вниз. Увидел, что брюки порваны в том месте, где моя нога ударила в дверь. На брючине белые клетки быстро окрашивались моей кровью в красный цвет. Что есть черное и белое, политое красным?.. Мозг застилал туман.

Я пощупал колено руками, убедился, что оно це­лое, не свернуто в сторону, решил, что боль не уси­лится, если я сдвинусь с места. То есть повреждение было поверхностным.

Слух внезапно вернулся, и уши заполнила како­фония звуков. Рядом кто-то кричал. Пронзительный женский крик прерывался лишь изредка: кричавшая вновь набирала полные легкие воздуха. Где-то даль­ше по коридору дребезжал звонок охранной сигна­лизации, на женский крик накладывались мужские, в основном просили помочь.

Я снова лег на спину, прижался затылком к по­лу. Вроде бы пролежал вечность, но на самом деле, полагаю, минуту или две. Крики продолжались. Ес­ли бы не они, я бы точно заснул.

Потом почувствовал, что лежать как-то неудоб­но. Помимо левого колена, заболела правая нога. Как выяснилось, я лежал на ступне, которая каким-то образом оказалась под моим задом. Я выпрямил затекшую ногу, и ее словно закололо иголками. Хо­роший признак, подумал я.

Посмотрел вверх и увидел солнечный свет между стенами и потолком, где появилась широкая трещи­на. Вот в этом хорошего было мало. Из щели текла вода. Я подумал, что где-то наверху разорвало трубу. Вода бежала по стене, растекалась по бетонному по­лу. С каждой секундой граница лужи приближалась ко мне. Я повернул голову, наблюдая, как сокраща­ется расстояние между нами.

Решил, что лежать и не мешать миру заниматься своими делами — это хорошо, но вот лежать в луже совершенно не хотелось. С неохотой перевернулся па живот, поднялся на колени. Идея оказалась не из лучших: боль в левом колене усилилась, икру начало сводить судорогой. Я поднялся, пользуясь дверным косяком как подпоркой, оглядел кухню.

Ничего в ней особо не изменилось, разве что все покрывала мелкая белая пыль, частички которой ви­сели и в воздухе. Только подумал, где Карл, как он возник рядом со мной.

—  Что, черт побери, случилось?

—  Не знаю. Где ты был?

— Ходил отлить. В мужской туалет. — Он указал и конец коридора. — Чуть не обделался, когда рва­нуло.

Я привалился к кухонной двери, перед глазами поплыло. Не хотелось идти и смотреть, что сталось с двумя моими сотрудниками и гостями в ложах, но я понимал, что должен. Не мог стоять здесь весь день, когда другим требовалась помощь. Крики за­тихали, я нетвердым шагом пересек коридор, загля­нул в ложи.

Никак не ожидал увидеть столько крови.

Яркой, свежей, ало-красной крови. Она залила все. Не только пол, но и стены. Пятнала даже пото­лок. Столы взрывом швырнуло в стену, и мне при­шлось пробираться через завал из сломанных стуль­ев, чтобы попасть в ложу, которую я совсем недавно с легкостью покинул.

В детстве отец частенько жаловался, что моя спальня выглядит так, будто в ней взорвалась бомба. Как и каждый маленький мальчик, я обычно все сваливал на пол, и меня это полностью устраивало.

Однако моя спальня никоим образом не напоми­нала внутреннее пространство двух застекленных лож в тот день. Да и остекления они лишились. Стеклянные панели окон и дверей как ветром сдуло вместе с большими участками ограждения балконов и частью боковой стены в ложе 1.

«Если взрыв мог нанести такой урон бетону и стали, — подумал я, — то у людей, которые находи­лись в ложах, шансов на спасение не было».

«Бойня» — только это слово, наверное, и подхо­дило для описания того, что видели мои глаза.

На ленч за столы сели тридцать три человека: еще двое не появились, к неудовольствию Мэри-Лy. Плюс двое моих сотрудников. То есть в двух ложах находились как минимум тридцать пять человек, то ли в объединенной комнате, то ли на балконах, не считая тех, кого могли пригласить после ленча пона­блюдать за скачкой.

Большая часть их исчезла.

Стоны по левую руку заставили меня заглянуть под перевернутые столы.

Мэри-Лу Фордэм лежала на спине у стены. Я ви­дел только верхнюю часть ее тела, от талии, ниж­нюю закрывала порванная и быстро краснеющая скатерть. Кровь, которая пропитывала белую, на­крахмаленную материю, цветом не отличалась от яр­кой шифоновой блузы, ошметки которой висели на шее Мэри-Лу.

Я опустился рядом с ней на правое колено, кос­нулся ее лба. Глаза Мэри-Лу сместились в мою сто­рону: большие, широко раскрытые, испуганные ка­рие глаза на смертельно-бледном лице, порезанном осколками стекла.

— Помощь скоро подоспеет. — Я попытался ее подбодрить. — Держитесь.

Крови под скатертью было так много, что я при­поднял ее, чтобы посмотреть, что случилось с Мэри-Лу. Задача была не из простых, света под столами явно не хватало, мешали обломки стульев. Я чуть нагнулся, сощурился и только тут наконец-то осознал, что вижу. Вернее, чего не вижу. Стройных ног Мэри-Лy как не бывало. Их оторвало взрывом.

Господи, что же мне делать?

Я оглядывался, словно мог найти недостающие ноги и вернуть их на место. Увидел других жертв. Тех, кто потерял не только ноги, но и руки, и жизнь. Меня начало трясти. Я не знал, что же мне делать.

Внезапно комната наполнилась голосами, в нее ворвались люди в черно-желтых плащах и больших желтых касках. Прибыли пожарные. «Не так чтобы быстро», — подумал я. И заплакал. Такое со мной случалось крайне редко. Мой отец был человеком старой закалки, который твердо верил, что мужчи­нам не пристало плакать. «Хватит хныкать, — гово­рил он мне, десятилетнему мальчишке. — Взрослей. Будь мужчиной. Мужчины не плачут». Вот как он меня учил. Я не плакал, когда моего отца раздавил трейлер, груженный кирпичом. Не плакал даже на его похоронах. Знал, что он не одобрил бы моих слез.

Но теперь шок, усталость, ощущение собствен­ного бессилия и облегчение (помощь наконец-то пришла) сделали свое черное дело: по моим щекам покатились слезы.

—  Пойдемте, сэр. — Один из пожарных обнял меня за плечи. — Давайте я уведу вас отсюда. У вас что-то болит?

Язык стал огромным, заполнил едва ли не весь рот, мешая говорить.

—  Нет, — просипел я. — Ну, может, колено. Со мной все в порядке. А вот она... — Я указал на Мэри-Лу, не в силах продолжить.

—  Не волнуйтесь, сэр. Мы за ней присмотрим.

Он помог мне подняться и за плечи начал разво­рачивать к двери. Но я смотрел на то место, где бы­ли ноги Мэри-Лу, пока голове не пришлось после­довать за плечами. Он подтолкнул меня к двери, где уже ждал второй пожарный, который накинул мне на плечи ярко-красное одеяло и вывел в коридор. Я решил, что они пользуются красными одеялами с тем, чтобы замаскировать кровь.

Пожарный отвел меня по коридору к лестнице. Я заглянул на кухню. Карл наклонился над ракови­ной, его рвало. И я понимал почему.

Мужчина в зеленой куртке с надписью «ВРАЧ» на спине протиснулся мимо меня.

—  Он в порядке? — спросил моего сопровождаю­щего.

—  Похоже на то, — последовал ответ.

Я хотел сказать, что нет, я не в порядке, что я увидел ад и теперь образ этот навечно останется со мной. Мне хотелось кричать, что я совсем не в по­рядке и никогда уже не приду в норму.

Вместо этого я позволил довести меня до лест­ницы, а потом уже сам, следуя указанию, спустился по ступеням. Меня заверили, что внизу ждут другие люди, которые мне помогут. Но разве они могли стереть увиденное из памяти? Могли сделать меня прежним? Могли предотвратить кошмары?

* * *

Внизу, как и пообещал пожарный, меня действи­тельно встретили заботливые руки и успокаивающие голоса. После короткого осмотра я, по-прежнему за­вернутый в одеяло, просидел на белом пластиковом стуле, как мне показалось, очень и очень долго. Не­сколько раз молодой человек в ярко-зеленом халате с надписью «ФЕЛЬДШЕР» на спине подходил, чтобы справиться о моем самочувствии. Говорил, что со­жалеет о задержке, но помощь приходилось оказы­вать тем, кто в ней больше всего нуждался. Я кивал. Знал, о чем речь. Все видел собственными глазами.

Машины «Скорой помощи» приезжали и уезжа­ли, выли сирены, а число черных мешков с телами, которые рядком укладывали у задней стены трибуны, росло и росло по мере того, как день медленно катился к вечеру.

В больницу я попал около семи часов. После долгого сидения на пластиковом стуле не мог стоять без поддержки, потому что левое колено распухло, а нога слушалась плохо. Мой юный друг фельдшер помог мне забраться в «Скорую помощь», и в боль­ницу мы поехали на малой скорости, без включен­ной сирены или мигалки. Пик кризиса миновал. Тя­желораненых и умирающих доставляли в больницы как можно быстро. Нам, легкораненым, такая спеш­ка не требовалась.

«Скорая помощь» отвезла меня в Бедфорд, пото­му что более близкие к Ньюмаркету больницы за­полнили тяжелораненые. В Бедфорде рентгеновский снимок показал, что в распухшем колене все кости целы. Обследовавший меня врач предположил, что при контакте с дверью моя коленная чашечка вре­менно сместилась, что и привело к внутреннему кровотечению. Гематома, образовавшаяся в колен­ном суставе, вызвала и опухоль, и боль. Кровь, за­пятнавшая мои брюки, вылилась из глубокого поре­за на бедре, возможно появившегося в результате удара о дверь. Хотя кровотечение уже прекратилось, врач свел края раны и закрепил полосками пласты­ря, а сверху наложил прямоугольную марлевую сал­фетку и закрепил клейкой лентой. А вот к брюкам моим в больнице отнеслись крайне бесцеремонно, отрезали практически всю левую штанину. На коле­но надели эластичный «рукав», который поддержи­вал сустав и придавливал гематому, препятствуя ее распространению. Там же я получил высокий, плот­ный хлопчатобумажный носок для левой ноги, что­бы уменьшить распухание нижней части голени, и пригоршню больших белых болеутоляющих табле­ток. После нескольких дней отдыха, сказали мне, я буду как новенький. «Новенький телом, — подумал я, — а как долго мне придется залечивать эмоцио­нальную травму?»

Больница вызвала такси, чтобы отвезти меня до­мой. Я сидел в приемном отделении, стесняясь из-за того, что доставил столько хлопот, испытывая чувст­во вины, потому что так легко отделался в сравне­нии со многими другими. Сил у меня не осталось, ни физических, ни духовных. Я думал о Роберте и Луизе. Выжили ли они? Что мне нужно сделать, что­бы это узнать? У кого спросить?

—  Такси для мистера Мортона. — Мужской го­лос вернул меня в настоящее.

—  Это я.

И только тут осознал, что денег у меня нет.

—   Все нормально, платит Национальная служба здравоохранения, — успокоил меня водитель. — Но чаевых они не дают, — добавил он. «Тебе не повез­ло, — подумал я, — если думаешь, что разживешься у меня чаевыми».

Он оглядел меня с головы до ног, и видок, само собой, был у меня тот еще. Пиджак шеф-повара, клетчатые брюки с одной нормальной, а второй уко­роченной штаниной, синее колено, высокий белый носок.

—  Вы — клоун? — спросил меня таксист.

—  Нет. Шеф-повар.

Он сразу потерял ко мне интерес.

—  Куда едем?

—  Ньюмаркет.

* * *

Такси подъехало к моему коттеджу в южной час­ти Ньюмаркета около одиннадцати. Я проспал всю дорогу от Бедфорда, и таксисту с трудом удалось растолкать меня, когда мы прибыли. Вероятно, он проникся ко мне жалостью, потому что помог пере­сечь узенькую полоску травы между дорогой и па­радной дверью.

— Сами справитесь? — спросил он, когда я вста­вил ключ в замочную скважину.

—  Будьте уверены, — ответил я, и он уехал.

Я прохромал на кухню, запил пару болеутоляю­щих таблеток стаканом воды из-под крана. Решил, что лестницу мне не преодолеть, поэтому улегся на диване в маленькой гостиной и тут же провалился в кошмарный сон.

...Я лежал на больничной каталке, которая мед­ленно двигалась по коридору с серыми стенами без единого окна. Я видел, как проплывали потолочные лампы. Яркие прямоугольные панели, встроенные в серый потолок. Коридор, похоже, тянулся в беско­нечность. Световые панели, все одинаковые, сменя­ли друг друга. Я приподнял голову и увидел, что толкает каталку женщина в ярко-красной шифоновой блузке с черными кудрявыми волосами, падающими на плечи. Мэри-Лy Фордэм, и она мне улыба­лась. Я посмотрел на ее прекрасные ноги, но их не было, она, казалось, плыла над серым полом. Я рыв­ком сел, уставился на свои ноги. Там, где им следо­вало быть, простыня, красная от крови, лежала вро­вень с каталкой. Крови было много, лужи, озера крови. Я вскрикнул и скатился с каталки. Падал, па­дал, падал...

Проснулся словно от толчка, сердце колотилось, лицо покрывал холодный пот. Сон был таким яр­ким, что мне пришлось пустить в ход руки, чтобы убедиться, на месте ли ноги. Я лежал в темноте, тя­жело дыша, пока сердцебиение не выровнялось.

Это был первый из повторяющихся кошмаров.

Две тревожные ночи кряду окончательно вымотали меня.

* * *

Большую часть воскресенья я лежал, сначала на диване, потом на полу. Оказалось, что там куда удобнее. Смотрел новостные каналы, чтобы узнать как можно больше о «Терроре на «Гинеях». Так ок­рестили это событие. Десятки телекамер освещали скачки, но только одна, да и то краем, зацепила происходящее на балконах лож 1 и 2 Лобовой, глав­ной трибуны в момент взрыва. Этот сюжет прокру­чивали снова и снова в каждом выпуске новостей. Яркая вспышка, осколки стекла, летящие куски бе­тона и тела. Многих гостей «Делафилд индастрис» буквально смело с балконов, и они, как тряпичные куклы, попадали на плоскую крышу под ними, а по­том на ничего не подозревающих зрителей, которые сидели ниже. Этим «летунам», похоже, повезло, они покалечились, но остались в живых. Больше всех пострадали те, кто находился в ложах, как Мэри-Лу.

Я вновь и вновь думал о Роберте и Луизе. Знал, что должен кому-нибудь позвонить, узнать, что с ними. Но знал также, что не хочу звонить, потому что боялся услышать ответ. Вот и оставался лежать на полу.

Пока я сидел на белом пластиковом стуле, завер­нутый в красное одеяло, на ипподроме (я узнал об этом из телерепортажей) кипела работа. Полиция переписывала фамилии и адреса всех зрителей. Ме­ня как-то упустили.

Скачку «2000 гиней» объявили несостоявшейся, потому что половина лошадей остановилась перед финишным отрезком, тогда как вторая половина на­катила на финиш: жокеи сосредоточились только на скачке и узнали о взрыве лишь после ее завершения. Телевизионная картинка показала, как радость мо­лодого жокея, выигравшего свою первую классиче­скую скачку, быстро сменилась отчаянием, когда он понял, что победил в отмененной скачке.

Не было недостатка в версиях, кто и почему со­вершил это ужасное преступление.

Один телевизионный канал дал картинку Лобо­вой трибуны. Ложи 1 и 2 закрывало синее полотни­ще. Репортер заявил, что, согласно информации, полученной от полицейского источника, бомба взо­рвала не тех, для кого она предназначалась. Управ­ляющий ипподромом, недоступный для коммента­риев из-за плохого самочувствия, судя по всему, подтвердил полиции, что в последнюю минуту в ло­же 1 оказались совсем не те люди, которые первона­чально сняли ее на скачку «2000 гиней». Репортер, который очень эффектно смотрелся в полосатой ру­башке с отложным воротничком и без пиджака, еще долго рассуждал о том, что бомба предназначалась арабскому принцу и его свите, которых ждали в ло­же 1. «Ближневосточный конфликт добрался до на­ших берегов», — уверенно заявил репортер.

Я задался вопросом, поднялось бы у Мэри-Лy настроение, если б она узнала, что ноги ей оторвало по ошибке. Я в этом сомневался.

Позвонил матери, на случай, если она тревожи­лась обо мне.

Не тревожилась.

—  Привет, дорогой, — защебетала она. — Какой у нас случился кошмар.

—  Я там был.

—  Что, на скачках?

—  Нет, именно там, где взорвалась бомба.

—  Правда? Как интересно. — Ее, судя по всему, не волновало, что я едва не погиб.

—  Я остался в живых только потому, что мне очень повезло. — Я надеялся хоть на слово сочувст­вия.

—  Конечно, повезло, дорогой.

После гибели моего отца отношение матери к смерти изменилось. Думаю, она поверила, что от че­ловека совершенно не зависит, будет он жить даль­ше или умрет. В последнее время я стал склоняться к мысли, что в глазах матери смерть в столкновении с груженным кирпичом трейлером была удачным за­вершением семейной жизни, в которой не осталось места любви. После того как отец погиб, я узнал о его нескольких коротких романах. Возможно, моя мать верила, что несчастный случай стал божьим на­казанием за грехи.

—  Я хотел сообщить тебе, что со мной все в по­рядке.

—  Спасибо, дорогой.

Она не спросила меня, что случилось, а я решил не рассказывать о пережитом ужасе. Она наслажда­лась своим тихим, спокойным миром с утренним кофе, церковными службами, прогулками по ухо­женным паркам. В этом мире не было места ото­рванным конечностям и изуродованным телам.

—  В скором времени заеду к тебе, мама.

—  Буду рада, дорогой. До свидания. — И она по­ложила трубку.

Мы никогда не были близки.

Ребенком я всегда обращался к отцу, что за сове­том, что за лаской. Мы вместе смеялись над глупы­ми ошибками матери и шутили насчет ее политиче­ской наивности. Мы улыбались и закатывали глаза, когда она допускала очередную faux pas, а случалось такое часто.

Я не пролил ни единой слезы после гибели отца, но горевал страшно. Я его обожал — и едва смог вы­нести такую потерю. Помню отчаяние, которое ох­ватило меня, когда через несколько недель после смерти отца я более не мог ощутить в доме его за­пах. Пришел домой из школы-интерната на уик-энд и внезапно понял, что отцом в доме больше не пах­нет. Отсутствие его запаха обострило горечь утраты: он не вышел за газетой, а ушел навсегда. Я побежал наверх, в его гардеробную, чтобы понюхать одежду отца. Открывал шкафы, выдвигал ящики, зарывался носом в его любимые джемпера. Но отец ушел. Очень, очень долго сидел я на полу гардеробной, ус­тавившись в никуда, сраженный горем, но не в си­пах проронить слезу, не в силах, как положено, оп­лакать отца. Даже теперь мне так хотелось рассказать ему о своей жизни и работе, радостях и печалях. И ругал его вслух за то, что он умер и его нет рядом со мной, когда он мне так нужен. Как бы я был сча­стлив, если бы он мог поговорить со мной, снять боль в моем ушибленном колене, успокоить меня, стереть кошмары из моей памяти. Но при этом я все равно не мог оплакать его.

* * *

Когда начался часовой выпуск новостей, я осоз­нал, что голоден. Кроме двух хлебных корочек и шо­коладного батончика в больнице, я ничего не ел с пятничного вечера, а та еда не прошла дальше же­лудка. И теперь, стоило мне об этом подумать, как желудок заныл. Но каким способом унять эту боль, я как раз знал.

Дохромал до кухни и приготовил себе испанский омлет. Часто говорят, что еда успокаивает, и дейст­вительно, многие в стрессовом состоянии едят бога­тые сахаром продукты вроде шоколада и не только потому, что им требуется энергетическая подпитка. Просто после шоколада настроение действительно улучшается. Я это прочувствовал на себе в больнице Бедфорда. Однако меня еда успокаивает, только ес­ли я сам ее и готовлю.

Я взял с овощной стойки несколько головок лука-батуна, порезал их на тонкие кругляши, поджа­рил на сковороде в оливковом масле первого отжи­ма. Нашел в холодильнике несколько сваренных мо­лодых картофелин, порезал, добавил к луку, плеска­нул для вкуса чуть-чуть соевого соуса. Три яйца, решил я, и разбил их в стеклянную миску. Я дейст­вительно люблю готовить, и мне определенно стало лучше, как физически, так и духовно, задолго до того, как я сел на диван, чтобы съесть приготовленное блюдо.

Карл позвонил во второй половине дня.

—  Слава богу, ты дома.

—  Приехал еще вчера.

—  Извини, мне следовало позвонить раньше.

—  Все нормально. Я ведь тоже тебе не звонил. — И я знал почему. Отсутствие новостей лучше тех, которых боишься.

—  Что с тобой случилось?

—  Ударился коленом. Меня отвезли в больницу Бедфорда, а потом на такси домой. А ты?

—  Цел и невредим. Помогал людям спускаться вниз в дальнем конце трибуны. Полицейские запи­сали мою фамилию и адрес, а потом отправили до­мой.

—  Ты видел Луизу или Роберта? — Я затаил ды­хание, страшась ответа.

—  Никого не видел, но Роберт позвонил мне ут­ром. С ним все в порядке, если не считать, что он потрясен случившимся. Он спрашивал, не знаю ли я, как там Луиза.

—  Разве при взрыве Роберт не был в ложе?

—  Он говорит, что бомба точно взорвалась в ло­же 1, а он в этот момент находился в ложе 2 за сдви­нутой перегородкой, которая его и спасла. Но, похо­же, слух он потерял. Мне пришлось кричать в труб­ку.

Я знал, каково это.

—  А что с Луизой?

—   Понятия не имею, — ответил Карл. — Я пы­тался звонить по номеру горячей линии, который дали в полиции, но он постоянно занят.

—  О других новости есть?

—  Только те, что в телевизоре. А ты ничего не слышал?

—  Ничего. Я видел американку, которая органи­зовывала ленч, Мэри-Лу Фордэм, сразу после взры­ва. До сих пор вижу. Ей оторвало обе ноги.

—  Господи.

—  Я чувствовал себя таким беспомощным.

—  Она жива?

—  Была жива, но я не знаю, удалось ли ее выне­сти и спасти. Она потеряла слишком много крови. Меня увел пожарник, который велел мне спуститься вниз.

Последовала пауза, мы оба вспоминали послед­ствия взрыва.

— Я об этом еще не думал, — продолжил я, — но кухня наверняка по-прежнему опечатана. Завтра начнем с этим разбираться. Сегодня у меня для это­го нет сил.

— Да, у меня тоже. Ночью почти не спал. Позво­ни мне завтра.

—  Хорошо, — ответил я. — Позвони вечером, ес­ли что услышишь.

—  Обязательно. — И попрощался.

Остаток дня я провел в кресле. На кофейный столик положил подушку, на нее — левую ногу. Не смог переключить телевизор на неновостные кана­лы, вот и смотрел одно и то же, устаревшие новости, повторяемые вновь и вновь. Версия с арабским принцем, как мне показалось, приобретала все боль­шую популярность, возможно, потому, что никаких других не было, а эфирное время требовалось чем-то заполнить. Эксперты по Ближнему Востоку сменяли друг друга, чтобы до бесконечности комментировать умозрительную версию, не подтвержденную ни еди­ным фактом или вещественным доказательством. У меня возникло ощущение, что телевизионные компании просто позволяют некоторым из этих так называемых «экспертов» популяризировать свои эстремистские взгляды, никак не способствуя улуч­шению обстановки в тех странах, которые они поки­нули, перебравшись в Англию. Насильственная смерть и уничтожение для многих из них являлись обычным делом, и кое-кто даже оправдывал случив­шееся, говоря, что для мятежных сил его страны принц мог быть обоснованной целью, а тот факт, что пострадали невинные люди, следовало списать на неудачное для них стечение обстоятельств: вы по­нимаете, жертвы войны и все такое. Подобные ком­ментарии злили меня, но я не мог заставить себя выключить телевизор из опасения пропустить что-то новое и важное.

В какой-то момент, около пяти вечера, я заснул.

Опять проснулся словно от толчка, с гулко бью­щимся сердцем и покрытым холодным потом ли­цом, после еще одной встречи с больничной катал­кой, коридором без окон, безногой Мэри-Лy, кро­вью.

Господи, взмолился я, только бы ночью обой­тись без этого.

Но куда там.

 

Глава 4

Мэри-Лу не выжила.

В утреннем номере «Таймс», который, как все­гда, положили у двери моего коттеджа в семь утра, Мэри-Лу Фордэм значилась среди шести идентифи­цированных жертв взрыва. Остальных еще не опо­знали и, соответственно, не поставили в известность их родственников. По сведениям полиции, при взрыве погибло пятнадцать человек, но они не счи­тали этот список окончательным, потому что неко­торых могло разорвать на мелкие кусочки.

Меня поразило, что из находившихся в ложах людей кто-то мог выжить, но, судя по всему, таких набралось чуть ли не половина, хотя многие получи­ли тяжелые ранения и пребывали в критическом со­стоянии. Так что число погибших могло возрасти.

Что до меня, то колено определенно шло на по­правку. В воскресенье вечером я даже смог поднять­ся по лестнице на второй этаж. Однако выспаться не удалось и на кровати. Меня опять куда-то везли на каталке. Я уже начал бояться, что сон этот и даль­ше будет возвращаться ко мне против моего жела­ния. Оставалось только надеяться, что теперь, после документального подтверждения смерти Мэри-Лy, что-то изменится, информация эта проникнет в те глубины подсознания, где зарождаются сны.

Одетый в халат, я сидел на диване и прочитывал все статьи от первого до последнего слова. Они за­нимали шесть страниц, но чего-либо конкретного в них содержалось крайне мало. Очевидно, полиция не желала делиться с журналистами фактами, не ра­зобравшись, что к чему. Источники, близкие к по­лиции, цитировались без указания имен. Верный признак того, что журналист делился непроверенны­ми версиями.

Я сварил себе кофе и включил утренний инфор­мационный выпуск Би-би-си. За ночь полиция уста­новила имена и фамилии еще нескольких погибших, и с минуты на минуту ожидалась пресс-конферен­ция. Нас заверили, что ее покажут полностью, а по­ка предложили посмотреть «Новости спорта».

Мне показалось, что это неприлично — втискивать результаты спортивных состязаний уик-энда между сообщениями о десятках убитых и изувечен­ных на ипподроме Ньюмаркета. В 1844 году Карл Маркс сказал, что религия — опиум для народа, но теперь место религии занял спорт вообще и футбол в частности. Вот я и ждал, слушая, как «Сити» побе­дил «Юнайтед», а «Ровере» разбил «Альбион», в ожидании возвращения к более важным темам. Судя по всему, каждый из воскресных матчей предваряла минута молчания. Меня это не удивило. Минуту молчания могли объявить перед футбольным матчем и по поводу кончины любимой собаки президента клуба. Так что причин постоять в центре поля со склоненной головой у футболистов хватало.

Волновали людей незнакомые им жертвы? Пола­гаю, волновало другое: никого из родственников и друзей не разорвало. Это трудно — испытывать какие-то чувства к тем, кого никогда не встречал, кого знать не знал. Ярость — да, к учинившим такое зверство. Но забота, сочувствие? Его, наверное, хва­тало только на минуту молчания перед последующи­ми девяноста минутами криков и пения.

Мои размышления прервало начало пресс-кон­ференции и появление на экране главного констеб­ля Суффолка. Он сидел в парадной форме, на фоне синей доски с большой звездой и гербовым щитом графства Суффолк.

— Мы продолжаем расследование взрыва на ип­подроме Ньюмаркета во время субботних скачек, — начал он. — Я могу подтвердить, что на настоящий момент погибли восемнадцать человек. Хотя мы прилагаем максимум усилий для того, чтобы извес­тить семьи погибших, найти родственников некото­рых из жертв пока не удалось. Поэтому я не могу назвать вам полный список погибших. Пока назову вам имена и фамилии четырнадцати человек.

Он зачитал их медленно, с театральной паузой перед каждым новым именем.

Некоторые были мне незнакомы, других я знал очень даже хорошо.

Мэри-Лy Фордэм, как я и ожидал, числилась в списке. Так же как и Элизабет Дженнингс, шалунья. А вот Ролфа Шумана не было, и я уже начал наде­яться, что Луиза выжила, когда услышал: «И, нако­нец, Луиза Уитворт».

Я окаменел. Пожалуй, не так уж и удивился. Я же видел помещение ложи после взрыва, и удив­ляться следовало не смерти Луизы, а тому, что кто-то остался жив. Но Роберт-то остался, вот я и надеялся, пусть здравый смысл говорил о другом, что Луиза тоже уцелела.

Пресс-конференция продолжалась, но я уже не слушал. Перед моим мысленным взором возникла Луиза, какой я видел ее в последний раз, в белой блузке и черной юбке, снующей между столиками, выполняющей свою работу. Умная девятнадцатилет­няя девушка, которую ждало светлое будущее. Полу­чив на школьных экзаменах более высокие, чем она рассчитывала, оценки, Луиза подумывала о поступ­лении в университет. А пока работала у меня с сен­тября, копила деньги на поездку в Южную Америку со своим бойфрендом. «Как же это несправедли­во, — думал я. — Отнять у нее жизнь, которая толь­ко началась. Какой негодяй мог на это пойти?»

Другой полисмен на экране держал схему лож 1 и 2 Лобовой, главной трибуны ипподрома в Ньюмаркете.

—   Бомбу поместили здесь, — указал полис­мен, — внутри кондиционера ложи 1, который висел над панорамным окном. Соответственно, бомба на­ходилась между людьми, которые оставались в ложе, и теми, кто вышел на балкон. Мы подсчитали, что мощность взрывного устройства соответствовала пя­ти фунтам тротила, и этого хватило для значитель­ных разрушений внутри помещения. Причиной ги­бели и ранений большинства пострадавших стала взрывная волна, хотя один человек погиб от удара выбитого из стены куска бетона.

Оказался не в том месте и не в то время. Как и все мы, только ему повезло меньше.

Главный констебль вновь взял инициативу на себя.

—   В прессе прозвучала версия, что бомба пред­назначалась для убийства высокопоставленного гра­жданина иностранного государства. — Он сделал паузу. — Пусть комментировать эту версию еще ра­но, подтверждаю, что тех, кто первоначально заре­зервировал ложу 1, перевели в ложу 6. Сделано это было по просьбе новых арендаторов ложи 2, чтобы они могли организовать более многолюдный празд­ничный ленч, убрав перегородку межцу двумя ложа­ми, а не располагаться в двух отдельных, разнесен­ных между собой ложах. Об обмене договорились в самом начале прошлой недели. Судя по всему, бом­бу привел в действие часовой механизм. Пока мы не можем определить, как давно установили эту бомбу, а потому должны рассматривать и версию о том, что удар предполагалось нанести совсем по другой це­ли. — Он опять помолчал, прежде чем добавить: — В субботу утром, согласно правилам обеспечения безопасности иностранных королевских особ, про­верялся воздушный кондиционер в ложе 6. Ничего подозрительного в нем не обнаружили.

«Ну и ну», — подумал я.

Пресс-конференция продолжалась, но уже стало ясно, что полиция понятия не имеет, кто несет от­ветственность за взрыв, и у нее нет никаких нито­чек, ведущих к преступникам.

Зазвонил телефон.

—  Алло, — ответил я.

—  Шеф? — Мужской голос. — Это Гэри. Идете на работу?

Гэри, мой помощник, мой ученик.

—  Где ты? — спросил я.

—  В «Торбе». Но не могу попасть на кухню.

—  Я знаю. — Посмотрел на часы. Четверть один­надцатого. Обычно мы начинали работу в десять. — Кто еще пришел?

—  Рей, Джулия, Джин, кухонные рабочие... И Мартин тоже здесь, — добавил он.

«Мартин, мой бармен, похоже, оклемался», — подумал я. Именно его увезли в больницу в ночь с пятницы на субботу.

— А Ричард и Карл? — спросил я.

—  Их не вижу. Как и Роберта с Луизой.

Очевидно, он еще не слышал о смерти Луизы.

—  Скажи всем, чтобы собрались в обеденном за­ле и ждали меня. Пусть Мартин сварит всем кофе на кофеварке в баре. — Для этого ему не требовалась кухня.

— А как насчет молока? — спросил Гэри. Моло­ко осталось в холодильной камере.

—  Попьете черный. Я приеду через четверть часа.

* * *

На самом деле я добрался до ресторана через двадцать минут, прежде всего потому, что мой авто­мобиль остался на ипподроме и пришлось вызывать такси. Ричард появился в ресторане раньше меня и принес плохую весть о Луизе. Так что к моему при­бытию Джулия и Джин плакали, утешая друг друж­ку, Рей, Мартин и Гэри сидели молча, склонив го­ловы. Луизу в нашей команде любили.

Мартин спросил меня о Роберте, и я заверил их, что с ним все в порядке. Но настроение у всех если и улучшилось, то на чуть-чуть. Ричард принялся ру­гать «мерзавцев», которые это сделали. Лупил кула­ком по столу, и я предложил ему выйти на улицу и остыть. Потом увидел через окно, как он пинает де­рево, которое росло около автостоянки. Ричард, ему было за сорок, работал у меня метрдотелем, встречал и приветствовал клиентов, а потом принимал у них заказ на обед, пока они пропускали по стаканчику в баре. В школе Луиза была лучшей подругой его дочери, и я знал, что он воспринимал ее как чле­на семьи. Благодаря Ричарду Луиза пришла работать в «Торбу», и он, вероятно, полагал, что в какой-то степени она погибла из-за него. Злился он не про­сто на «мерзавцев», которые это сделали, но на всю цепочку событий, приведшую к ее безвременной смерти.

Прибыл Карл.

—   Привет, — поздоровался он со мной. — Как твое колено?

—  Как-нибудь переживу.

—  Жаль. — Он выдавил из себя улыбку. Я знал, что ему не нравится босс, который моложе его на десять лет, учитывая, что все заслуги доставались мне, тогда как львиную долю работы на кухне вы­полнял он. Но я платил ему хорошо, поэтому он и не порывался куда-то уйти.

Собрание я провел в обеденном зале. Ричард вернулся с автостоянки с покрасневшими, мокрыми от слез глазами, Джулия и Джин по-прежнему при­жимались друг к дружке, а Мартин суетился над ни­ми, Рей и Гэри сидели рядышком, глядя на меня. Я даже подумал, а может, они — пара. Откуда-то появились двое кухонных рабочих, но они меня не интересовали.

—  Случившееся с Луизой — ужасная трагедия, и я знаю, что ее смерть вызвала праведную злость и безмерно всех нас огорчила. — Ричард энергично кивнул. — Это страшная трагедия для нашего города и особенно для тех из нас, кто в субботу оказался на ипподроме.

—  Я чувствую себя таким виноватым, — прервал меня Ричард.

—  Почему виноватым? — спросил я.

—  Потому что в субботу там следовало быть мне, но я не смог пойти, поскольку ночью плохо себя чувствовал. Может, я смог бы ее спасти, если б ока­зался там. — Он снова заплакал.

—  Ричард, ты не должен себя винить. — Я пока­чал головой. — Если бы ты был там, то, возможно, тоже погиб бы при взрыве.

Его брошенный на меня взгляд говорил, что он прекрасно это понимает, но все равно предпочел бы оказаться в эпицентре взрыва.

—  Мартину и мне тоже досталось в ночь на суб­боту, — вставила Джин. — Я даже вызвала «Ско­рую», потому что Мартину стало совсем плохо.

—  Я тоже должен был обслуживать этот ленч, но врачи выпустили меня из больницы только в час дня, — добавил Мартин, — и я уже на ипподром не поехал. — Он посмотрел на меня, ожидая одобрения принятого решения.

—  Ты поступил правильно, Мартин, — кивнул я. — Я и не ждал, что кто-нибудь выйдет на работу после такого отравления.

На его лице отразилось облегчение.

—   Меня тоже вывернуло наизнанку, — сказала Джулия.

—  И нас. — Гэри указал на себя и Рея. Наверное, насчет их я не ошибся. А Гэри продолжил: — Мне тоже следовало быть в субботу на ипподроме, но я ужасно себя чувствовал. Извините, шеф.

—  Все нормально. — Я смотрел на него. — Ду­маю, мы все отравились на обеде в пятницу вече­ром, как и большинство приглашенных гостей.

Смысл моих слов медленно, но дошел до них.

—  Поэтому кухня и опечатана? — спросил Гэри.

—  Да. — Я рассказал все, что знал. Кто-то, веро­ятно, умер от отравления, но я пока не мог сказать, кто именно. Пообещал, что постараюсь как можно быстрее организовать инспекцию кухни, чтобы рес­торан вновь начал работать. — Луиза бы этого хоте­ла. — Я полагал, что это правда, и остальные соглас­но покивали. — Так что сейчас вы можете расхо­диться по домам, и я жду вас завтра в десять утра. Не могу обещать, что мы сможем начать работу, но я постараюсь. В день похорон Луизы мы закроем ресторан и проводим ее в последний путь. Как на­счет того, чтобы предложить родителям Луизы про­вести поминки здесь и пригласить всех, кого они со­чтут нужным?

Они вновь кивнули.

— Я могу передать им ваше предложение, — вы­звался Ричард.

—     Да, пожалуйста. Скажи им, если они не захо­тят проводить поминки здесь, мы организуем их в любом другом месте, бесплатно.

Ричард улыбнулся:

—  Спасибо, я передам.

Зазвонил телефон, Карл подошел к телефонному аппарату, который стоял на столике в углу, снял трубку. Послушал.

—  Спасибо, что предупредили нас. — Положил трубку. — Отмена заказа. На вечер.

—  И хорошо.

—  Я обзвоню всех, кто заказывал на сегодня сто­лик. Телефоны у нас есть.

—  Конечно. — Я попытался придать голосу дело­витость. — Все свободны. Если я кому-то понадоб­люсь, найдете меня в кабинете. Я буду пытаться по­быстрее вернуть нам возможность работать.

Этот кабинет назывался моим, но использовали его все. Мартин командовал баром и отвечал за за­каз напитков, в том числе и для ресторана, хотя кар­ту вин определял я. Карл занимался продуктами и оборудованием. Одну стену кабинета занимали три ряда крюков, по семь в ряду. На каждом крюке ви­села большая прищепка. Крюки одного ряда пред­ставляли собой дни недели, с понедельника до вос­кресенья. Верхний ряд предназначался для намечен­ных заказов. Средний — для уже заказанного. Нижний — для квитанций за доставленные товары.

По вторникам и пятницам приходила мой бух­галтер, Энид (она работала неполную неделю), и сверяла заказы с накладными и квитанциями о дос­тавке. По накладным выписывались чеки, выручка от продаж подсчитывалась и отправлялась в банк, выплачивалось жалованье, покрывались другие рас­ходы. Система эта не включала элементы высоких технологий, но функционировала как часы, и мы крайне редко оставались без салфеток или каких-то других мелочей, а после первого года работы ресто­рана выручка всегда превышала производственные расходы, включая жалованье сотрудникам и все ос­тальное, так как работали мы с прибылью. Если на то пошло, с приличной прибылью.

Я сел за стол, сдвинул бумаги, чтобы освободить середину. Я продумывал новые блюда, поэтому на столе лежала груда моих записей и рецептов. По большей части меню у нас день ото дня не меня­лось: постоянным посетителям не нравилось, если они, придя в ресторан, обнаруживали отсутствие их любимого блюда, но обычно мы добавляли что-ни­будь новенькое, от шеф-повара. Я не хотел, чтобы официанты громко объявляли это блюдо, как час­тенько бывает в американских ресторанах, поэтому каждый день печаталось новое меню, в котором блюдо от шеф-повара выделялось более крупным шрифтом.

Сунув руку в карман, я достал визитную карточ­ку Анджелы Милн.

Она сняла трубку на первом гудке.

— Анджела Милн.

—  Привет, Анджела. Это Макс Мортон.

—  Я как раз собиралась вам звонить.

—  Кто умер? — спросил я.

—  От отравления? — спросила она. Мне очень хотелось, чтобы она обошлась без этого термина.

—  Разумеется.

—   Судя по всему, смерть, о которой идет речь, никак не связана с пятничным обедом на иппо­дроме.

—  Объясните, — попросил я.

—  Как вы понимаете, сейчас везде царит хаос из-за этого субботнего взрыва. Ужасно, не так ли? Я понимаю, что управление местного коронера за­валено работой. Требуется столько заключений о смерти. В больницу пригнали рефрижератор, кото­рый используется сейчас как временный морг.

Слышать об этом мне совершенно не хотелось.

—  А что вы можете сказать о смерти человека в ночь с пятницы на субботу?

—   Вроде бы он умер от естественных причин, а не от пищевого отравления.

—  Что это значит? — В моем голосе проскольз­нули нотки раздражения. Думал я об опечатанной кухне моего ресторана.

—   В ночь с пятницы на субботу пациент пришел в больницу с жалобами на боль в животе, тошноту и сильную рвоту, что указывало на отравление. — Она помолчала. — Пришел сам, один, одновременно с несколькими другими пациентами, которых привез­ла «Скорая». Учитывая схожесть симптомов, врачи решили, что имеют дело с одной и той же пробле­мой. Пациент умер в субботу, в половине восьмого утра, и дежурный, молодой врач, позвонил в Лон­дон, в Управление контроля пищевой продукции, а очень уж активный мелкий клерк, дежуривший на круглосуточном телефоне, распорядился опечатать вашу кухню. — Она вновь замолчала.

—  Да, да, продолжайте, — не выдержал я.

—  Не уверена, что должна вам все это говорить.

—  Почему нет? Закрыта-то моя кухня.

—  Да, я знаю. Сожалею об этом.

—  Так от чего он умер?

—  Заключения о причинах смерти еще нет, но, судя по всему, умер он от прободения кишечника.

—  И что это такое? — спросил я.

—   В кишке появляется дыра, и содержимое ки­шечника поступает в брюшную полость. Возникает перитонит, от которого, если быстро не принять не­обходимых мер, наступает смерть.

—  Так этот человек умер от перитонита?

—  Я не знаю. Как я и сказала, заключение о смерти еще не готово. Но родственники говорят, что у него была болезнь Крона, то есть воспаление ки­шечника, и он несколько дней жаловался на боли в животе. Болезнь Крона может вести к непроходимо­сти кишечника, а потом к прободению.

—  Почему он не обратился к врачам раньше, до ночи с пятницы на субботу? — спросил я.

—  Не знаю, но, похоже, он часто жаловался на боли в животе. И я сомневаюсь, чтобы он пошел на тот званый обед на ипподроме, если боли настолько усилились, что ему потребовалась врачебная по­мощь.

—  Значит, к моей кухне претензий нет? — спро­сил я.

— Я этого сказать не могу. Случаи пищевого от­равления налицо, пусть даже эта смерть не связана с ними.

—  Но еда не готовилась на моей кухне, а продук­ты не находились здесь ни минуты.

— Да, я знаю.

—  Тогда, пожалуйста, пришлите кого-нибудь, чтобы они сняли замки.

—  Сначала на кухне должен побывать инспектор.

—   Отлично. На этой кухне можно есть на полу, такая она чистая. Пришлите ваших инспекторов се­годня, чтобы я мог начать работу. Мне не хочется даже думать о том, какой ущерб для репутации рес­торана нанесли расклеенные вокруг плакаты «ЗА­КРЫТО НА ОБЕЗЗАРАЖИВАНИЕ».

—  Я постараюсь что-нибудь сделать.

—  Хорошо. Иначе мне придется предъявлять претензии к врачу, который не может отличить пи­щевое отравление от перитонита.

—  Я думаю, такие претензии уже предъявлены семьей покойного.

Я в этом не сомневался.

—  После инспекции вопрос будет закрыт?

—  Не совсем. С моей точки зрения, как предста­вителя департамента охраны здоровья и окружаю­щей среды Кембриджшира, у меня не будет возра­жений против открытия вашей кухни, если инспек­ция не выявит никаких нарушений. Но расследова­ние о причинах массового отравления в пятницу, в результате которого люди попали в больницу, будет продолжаться.

—  Но кухни, где я готовил в пятницу, и остатков еды нет. Как же вы будете проводить расследова­ние? — спросил я. Решил не говорить ей, что только двое из моих сотрудников не пострадали после пят­ничного обеда, и только потому, что ели вегетариан­скую пищу. Не то чтобы я хотел мешать расследова­нию. Просто предпочел бы, чтобы оно не начина­лось.

—  У поступивших в больницу взяли образцы рвотных масс и кала. Анализы покажут, чем вызвано отравление.

«До чего интересная работа, — подумал я, — ко­паться в блевотине и поносе. Хорошо хоть, что это делает кто-то другой, а не я».

—  И когда я смогу ознакомиться с результатами анализов? — спросил я.

—   Результаты пришлют мне, а не вам, — голосом директрисы ответствовала Анджела Милн.

—  Но вы меня с ними ознакомите, не так ли?

—   Возможно. — В голосе прозвучали веселые нотки. — Если они не станут основанием для обви­нения. Тогда вас ознакомит с ними полиция, после того, как арестует.

—  Ну, спасибо.

На том мы и расстались. Учитывая характер мое­го бизнеса, мне следовало дружить с Анджелой Милн, а не враждовать.

* * *

Карл отвез меня на ипподром, чтобы я смог забрать свой автомобиль. На стоянке для сотрудников мой «Гольф» не стоял в гордом одиночестве. Компа­нию ему составлял потрепанный, старый зеленый «Мини». Машина Луизы.

— Господи, — выдохнул Карл. — И что нам с этим делать?

— Я сообщу в полицию. Они разберутся.

— Дельная мысль. — Карла порадовало, что заyиматься этим придется не ему.

Какое-то время мы посидели, глядя на малень­кий «Мини». По какой-то причине этот автомобиль напомнил мне о катастрофе пригородной электрички в западной части Лондона, когда обугленные останки некоторых жертв удалось определить по но­мерным знакам автомобилей на стоянке у станции «Ридинг», которые остались там в конце дня.

Я вышел из машины.

—  После обеда я вернусь в ресторан, чтобы пора­ботать над новым меню. Увидимся утром.

—  Я, может, тоже подъеду. Делать-то все равно нечего.

—  Хорошо, значит, увидимся еще и сегодня. Но сначала мне нужно вернуться домой.

—  Как скажешь. — Я захлопнул дверцу, и он уехал.

Я постоял, глядя поверх зеленой изгороди на главную трибуну. Все было как всегда, за исключе­нием полисмена и бело-синей ленты, натянутой вдоль заднего фасада трибуны с тем, чтобы к ней не подходили люди и не затаптывали место преступле­ния. Я подозревал, что внутри ведется куда более активная работа: эксперты-криминалисты наверняка продолжали поиск фрагментов бомбы.

Дохромав до полицейского, я показал ему на зе­леный автомобильчик на стоянке и сказал, что при­надлежит он одной из жертв, Луизе Уитворт.

—  Благодарю вас, сэр, — ответил коп и пообе­щал, что сообщит об этом кому следует, чтобы авто­мобиль вернули семье. Хотя я подозревал, что у них и без этого хватало забот.

Подумал, не спросить ли, есть какие-то новости или нет, но полицейский, скорее всего, ничего не знал, а если бы и знал, то не сказал бы. Я попро­щался с ним, вернулся к моему автомобилю и уехал. На автостоянке остался только маленький зеленый «Мини».

* * *

Вернувшись домой, я проглотил пару таблеток обезболивающего, чтобы заглушить тупую боль в ко­лене. Слишком долго ходил и стоял, вот оно и за­протестовало. Какое-то время полежал на диване, дожидаясь, когда подействуют таблетки, потом по­ехал на автозаправочную станцию, чтобы залить в бак бензин и купить местную газету. Улицы практи­чески пустовали, и Барбара, кассирша средних лет, прогнав мою кредитную карточку через считываю­щее устройство, заверила меня, что весь город в шо­ке. Сказала, что заходила в городской супермаркет и никогда не видела его таким пустым. А люди, кото­рые там были, разговаривали шепотом, словно боя­лись потревожить мертвых громкими голосами.

В автомобиле я сел и прочитал в «Кембридж ивнинг ньюс» статью о взрыве. Первую полосу зани­мала фотография синего полотнища, закрывающего две ложи, и заголовок: «УБИЙСТВО НА СКАЧКАХ». И хотя главный констебль назвал фамилии только четырнадцати из восемнадцати погибших, газета пе­речислила всех, а также имена тех, кто получил серьезные ранения. Вероятно, у газеты были хоро­шие связи с местными больницами и полицией.

Я просмотрел список. Погибли восемь амери­канцев «Делафилд индастрис», включая Мэри-Лy Фордэм. Помимо Элизабет Дженнингс и Луизы, смерть унесла жизни еще четырех местных жителей, двое из которых постоянно бывали в «Торбе». Из оставшихся троих я знал: тренера скаковых лошадей и его жену, которые жили в Лэмбурне, и удачливого ирландского бизнесмена, вкладывающего немалую часть своих прибылей в чистопородных скакунов. Среди получивших серьезные ранения значились и Ролф Шуман, президент «Делафилд индастрис», и полдюжины людей, которых я знал по миру скачек. Помимо фамилий, газета поместила фотографии не­скольких убитых и раненых, которые имели непо­средственное отношение к ипподрому и скачкам.

«Какая бессмысленная потеря, — подумал я. — Все эти люди много работали и не заслуживали того, чтобы их убил и покалечил какой-то бомбист, по причинам, не имевшим никакого отношения к со­обществу, увлеченному королевским спортом. Ко­нечно, соперничество в скаковом мире присутство­вало. Иногда это соперничество и стремление победить любой ценой выливались в нарушение правил и даже закона, но убивали и калечили невинных лю­дей где угодно, только не в нашем уютном суффолкском городке в день самой важной скачки года».

Я просмотрел всю газету, чтобы не пропустить какой-нибудь важной информации. И на пятой странице наткнулся еще на один заголовок, набран­ный большими буквами: «ЦВЕТ СКАКОВОГО МИРА ОТРАВЛЕН «ТОРБОЙ» - ОДИН ЧЕЛОВЕК УМЕР».

Черт!

Заметке недоставало точности, и в ней было слишком много догадок, но хватало и фактов, которые могли нанести существенный урон моей репутации. Как следовало из заметки, двести пятьдесят известных представителей скакового мира, собравшихся на банкет на ипподроме, были отравлены Максом Мортоном, знаменитым шеф-поваром «Торбы». Далее указывалось, что один человек умер, а пятнадцать попали в больницу. «Торбу» закрыли на обеззараживание. Заметку сопровождала фотография наклейки с надписями «ЗАКРЫТО НА ОБЕЗЗАРАЖИВАНИЕ» и «НЕ ПОДХОДИТЬ» на воротах. На заднем плане виднелось название ресторана, чуть расплывчатое, не в фокусе, но разобрать его не составляло труда: «ТОРБА».

«Черт, — вновь подумал я, — не лучшая реклама для бизнеса».

 

Глава 5

Верная своему слову, Анджела Милн свернула горы, и инспектор прибыл на мою кухню во второй половине понедельника. Невысокий мужчина, с оч­ками в темной роговой оправе, появился у нас без четверти пять. На несколько минут задержался на автомобильной стоянке, надевая белые халат и ша­почку.

—  Добрый день, — поздоровался он со мной, ко­гда я вышел из ресторана, чтобы встретить его. — Уард. Джеймс Уард, — протянул руку, которую я по­жал. Ожидал, что он проинспектирует ладонь, дабы убедиться, что на ней не осталось грязи, но Уард де­лать этого не стал.

—  Макс Мортон, — представился я.

— Да, — кивнул он, — знаю. Видел вас по теле­визору. — И улыбнулся. На душе у меня чуть полег­чало. — Так где у нас кухня?

Я указал, и мы направились к двери.

—  У вас есть ключи? — спросил я.

—  Какие ключи?

Мрачные предчувствия вернулись.

—  Ключи от замков. Двое мужчин, которые в субботу обвешали всю кухню замками, сказали, что ключи будут у инспектора.

—  Извините. — Уард покачал головой. — Мне никто ничего не сказал.

Я мог поспорить, что мои «друзья», эта парочка сборщиков долгов, никому ничего не сказали. А ключи, скорее всего, бросили в реку Кем.

—  Так что будем делать? — спросил мистер Уард.

—  У вас есть лом? — полюбопытствовал я.

—  Нет, но в машине есть монтировка.

Нам потребовалось несколько попыток, но ско­бу, на которой висел замок, с треском дерева все-таки удалось оторвать от дверной рамы. Я не сомне­вался, что и за ремонт, и за замок без ключа платить придется мне.

Инспекция длилась долго, потому что Джеймс Уард в прямом смысле заглянул в каждые щель и угол. Провел пальцем по колпакам вытяжек, поис­кал налет на сливных отверстиях в раковинах, сунул ушную палочку в щелку между встроенной в стену сушилкой и плитой. Вата на ушной палочке верну­лась девственно-чистой. Я знал, что так и будет. Щелку эту оставил специально для того, чтобы ин­спектора находили и проверяли ее. Я чистил ее каж­дый день, на случай внеплановой проверки.

—  Отлично, — наконец подвел он итог. — Все чисто. Разумеется, завтра я проверю эти тампоны на бактерии. — Он указал на ушные палочки в малень­ких пластиковых мешочках. Уард проверил не толь­ко щель, но и плиты, разделочные столики, ракови­ны и многое другое.

—  Но на кухне можно работать? — спросил я.

—  Да, — кивнул он. — Я говорил с Анджелой Милн, и она сказала, что у нее возражений не будет, если я останусь всем доволен, а я доволен, при усло­вии, что тампоны не принесут никаких сюрпри­зов. — Он поднял пластиковые мешочки. — Но ду­маю, не преподнесут. Я инспектировал множество кухонь, и эта — едва ли не самая чистая.

Меня его слова порадовали. Я всегда настаивал, что кухня должна быть чистой, и не только для того, чтобы не вызывать нареканий у инспекторов. В ме­ню была приписка, где указывалось, что посетители нашего ресторана имеют полное право в любой удобный для них момент заглянуть на кухню. Мно­гие этим правом пользовались. Все мои постоянные посетители там побывали, а один всякий раз приво­дил на кухню своих гостей, чтобы показать им меня, Карла или Гэри. Я даже думал о том, чтобы поста­вить в углу «столик от шефа», за которым посетите­ли могли бы понаблюдать за нами в работе. Но по­пулярность моя с годами росла, мне все чаще прихо­дилось отсутствовать на кухне, и я от этой идеи отказался. Понимал, что, не увидев меня, они нач­нут жаловаться или разочаруются в моем ресторане, поскольку обед им приготовил не шеф-повар. В ито­ге пришел к выводу, что не нужно создавать себе лишних проблем, и все столики остались в обеден­ном зале.

Я поблагодарил Джеймса Уарда, проводил его до машины, подождал, пока он уедет. Пусть он показал себя вежливым и доброжелательным, инспектора Управления контроля пищевой продукции вызыва­ют у шеф-поваров нервную дрожь, так что после его отъезда я облегченно выдохнул.

Следующий час мы с Карлом провели, сдирая наклейки «ЗАКРЫТО НА ОБЕЗЗАРАЖИВАНИЕ», ко­торые, похоже, посадили на суперклей. Потом по­пытались убрать оставшиеся замки с наименьшим уроном для кухни. Покончив с этим, пошли в бар и налили себе по пинте пива.

—  Завтра открываемся? — спросил Карл.

—  Если у нас остались клиенты, — ответил я и протянул ему газету.

—  Все нормально, — успокоил он меня. — Те, кто приходит сюда, этого не прочтут.

—  Уже прочитали, — возразил я. — Купили сего­дня газету, как и я, чтобы посмотреть, кто погиб в субботу. И не могли пропустить эту заметку.

—  Нет, волноваться нечего. Наши постоянные посетители доверяют нам больше, чем газете. — Но голосу Карла не хватало убедительности.

—  Большинство наших постоянных посетителей обедали в пятницу на ипподроме, и я знаю, что это правда, потому что их самих рвало всю ночь.

—  Н-да, я про это забыл.

—  А как насчет тех, кому ты звонил сегодня? — спросил я. — Чтобы сказать, что вечером мы не от­кроемся.

—  Большинство и не собирались приходить.

—  Причину назвали?

—  Ты спрашиваешь, не услышал ли я от них, что они не придут, поскольку мы травим людей? Нет, такого не было. Только одна женщина сказала, что они с мужем еще не оправились от пищевого отрав­ления, вот и не смогут прийти. В большинстве своем они посчитали неприличным проводить вечер в свое удовольствие, когда тела погибших еще не успели остыть.

Пиво мы допили в молчании. Мысль о телах, ле­жащих в рефрижераторе, подогнанном к больнице, большую часть дня пребывала на периферии сознания.

* * *

Я позвонил Марку Уинсаму. Подумал, что моему деловому партнеру, пусть он держался в стороне от текущих дел, следует знать о возможных проблемах. Он внимательно выслушал мой рассказ о пятничном обеде и субботнем взрыве. Знал, конечно, о случив­шемся в Ньюмаркете, но понятия не имел, что чело­века, в которого он вложил немалую сумму, едва не разнесло в клочья.

— Так жаль, что погибла твоя официантка.

—  Не то слово. Это удар для всех моих сотрудни­ков. Утром я распустил их по домам.

—  Но ты говоришь, что ресторан завтра откро­ется?

—  Да, — ответил я. — Но я не жду большого на­плыва посетителей, и не только из-за этого пищево­го отравления. Просто весь город в шоке, и люди в такое время по ресторанам не ходят.

—  То есть неделя у тебя более-менее свободная?

—  Я думаю, что все равно буду в ресторане, чтобы обслужить тех, кто придет. А что?

— Я просто подумал, что тебе пора в Лондон.

—  Зачем? Повидаться с тобой?

—   Нет. Хотя, разумеется, я с радостью с тобой повидаюсь. Но я говорю о другом. Тебе нужно пере­бираться в Лондон насовсем.

—  А как же ресторан?

—   Об этом и речь. Думаю, ты должен открыть ресторан в Лондоне. Я шесть лет ждал, пока ты бу­дешь готов к этому, и, похоже, пора пришла.

Я сидел в кабинете и таращился на стену. Позво­нил Марку, опасаясь, что он рассердится, узнав, что я отравил немалую часть светского общества Ньюмаркета и ухудшил отдачу его инвестиций. Вместо этого он предлагал мне... что? Славу и богатство, а может, унижение и катастрофу? Но в любом случае Марк предоставлял мне шанс узнать, каким будет исход.

—  Ты еще здесь? — спросил он, когда пауза слишком уж затянулась.

—  М-м-м, — выдавил я.

—  Вот и хорошо. Так что приезжай где-нибудь в конце недели. — Он прервался, вероятно, заглянул в ежедневник. — Как насчет пятницы? Ленч? В «Горинге».

—  Отлично.

—  Вот и договорились. В час дня в баре.

—  Отлично, — повторил я и положил трубку.

Посидел, думая о том, каким блистательным мо­жет стать будущее. Не вызывало сомнений, что «Торбу» хорошо знали в округе и, по крайней мере до последней пятницы, у ресторана была безупреч­ная репутация. Не приходилось жаловаться и на по­пулярность: столики, особенно на уик-энды, посе­тителям приходилось заказывать заранее, бывало, что и не за одну неделю. В прошлом году обо мне написали в четырех журналах, а осенью к нам при­езжала съемочная группа Би-би-си, чтобы сделать короткий сюжет. «Торба» работала, как хорошо от­лаженный механизм, уже не требуя от меня особых усилий. Может, жизнь стала слишком уж легкой, но мне нравился мир скачек, тот самый, в котором я вырос. Нравились люди этого мира, и они, похоже, питали ко мне такие же чувства. В Ньюмаркете я на­слаждался жизнью.

Созрел я для того, чтобы отказаться от провин­циального уюта и перебраться в ресторанные джунг­ли мегаполиса? Мог позволить себе перестать быть первым парнем на деревне и вступить в борьбу с лучшими шеф-поварами Лондона? Мог позволить себе не делать этого?

* * *

Ночь прошла чуть более спокойно, чем предыду­щая, разве что с новыми вариациями того же кош­мара. В основном каталку толкала Мэри-Лу, иногда превращаясь в безногий скелет. Но не раз ее сменя­ла Луиза, и с ногами. В счастью, в этих случаях кошмар заканчивался мирно, без бесконечного па­дения и учащенного сердцебиения. В общем, спал я больше, чем бодрствовал, поэтому успел отдохнуть к тому времени, когда без четверти восемь оглуши­тельно зазвенел будильник.

Какое-то время еще полежал в постели, думая о разговоре с Марком. Перспектива присоединиться к большим рестораторам и влекла, и пугала одновре­менно. Но какая возможность!

Из грез меня вырвал телефонный звонок. Я снял трубку с аппарата, который стоял на прикроватном столике.

—  Алло.

—  Макс, это ты? — Женский голос. — Сюзанна Миллер.

Сюзанна Миллер, управляющий директор ком­пании, которая кормила и поила посетителей иппо­дрома.

—  Привет, Сюзанна. Что я могу для вас сделать в такую рань? — Я посмотрел на часы. Тридцать пять девятого.

—   Извини, что звоню домой, но, боюсь, у нас проблема.

—  Какая?

—  Связанная с прошлой пятницей. — Меня это не удивило. — Вроде бы некоторые гости, которые были на обеде, отравились.

—   Правда? — спросил я удивленным тоном. — А вы с Тони? — Тони, ее муж, и она сама на обеде присутствовали.

—   Нет, у нас все в порядке. Мы чудесно провели время. Но я всегда нервничаю, когда проводятся та­кие большие мероприятия. Боюсь, вдруг что-то пой­дет не так.

«А ведь ее компания не готовила еду, — подумал я, — хотя они отвечали за список гостей и общую организацию».

—  Так в чем проблема? — невинным голосом спросил я.

—   Этим утром я получила письмо. В нем гово­рится... — Я услышал, как зашуршала бумага. — «Дорогая мадам! Это письмо — предупреждение о том, что нашим клиентом инициирована подача су­дебного иска против вашей компании по возмеще­нию нанесенного урона здоровью и потери заработ­ка, вызванных отравлением на обеде, который ваша компания организовала на ипподроме Ньюмаркета в пятницу 4 мая».

—  И кто этот клиент? — спросил я.

—  Некая мисс Каролина Эстон.

—  Она была в вашем списке?

—  Нет, но имена и фамилии многих в списке не указывались. Вы понимаете, мистер такой-то с гос­тем. Понятия не имею, кто она.

—  Вы сказали, некоторые гости. Кто еще?

—  Судя по всему, их хватало. Прочитав письмо, я дала его моей секретарше, и она говорит, что в пятницу вечером отравились многие. Ее муж — врач, и, по ее словам, его вызвали к нескольким па­циентам. А еще она прочитала заметку во вчерашней газете. Что нам делать?

—  Ничего, — ответил я. — Во всяком случае, по­ка ничего. Если кто-нибудь спросит, скажите, что вы с этим разбираетесь. — Я помолчал. — Просто из любопытства... скажите, что вы и Тони ели на обеде?

—  Не помню, — ответила Сюзанна. — Со всем этим взрывом не могу думать.

—  Ужасно, не правда ли?

—  Ужасно, — согласилась она. — И мне так жаль, что погибла твоя официантка.

—  Не то слово. Для всех моих сотрудников это такой удар. Луизу все очень любили.

—  Похоже, вся эта история с пищевым отравле­нием сейчас совершенно ни к чему.

Я с ней согласился. Надеялся, что об отравлении скоро забудут. Рассчитывал, что за большой бедой малую не заметят? Похоже, что зря.

—  Так что мне делать с этим письмом? — спро­сила Сюзанна.

—   Можете вы снять копию и прислать мне? — спросил я. — А потом на вашем месте я бы просто ждал их следующего шага. Может, они хотят по­смотреть на вашу реакцию и, не дождавшись ее, больше ничего не предпримут. — Мне бы, во всяком случае, этого хотелось.

—  Думаю, мне нужно проконсультироваться с начальством, — ответила Сюзанна. Компания, об­служивающая ипподром, входила в национальную группу, и Сюзанна, похоже, не дав письму хода, боялась оказаться в положении стрелочника. Хотела, чтобы с ним ознакомились юристы национальной группы. Я ее понимал. На месте Сюзанны поступил бы точно так же.

—  Хорошо, но копию мне все равно передайте.

—   Передам, — говорила она медленно, словно обдумывая продолжение, — но с сопроводительным письмом, адресованным тебе как шеф-повару этого обеда. Копию сопроводительного письма я отправ­лю в головной офис.

Почему у меня вдруг возникло ощущение, что между мной и Сюзанной возникает стена? Ее ком­пания намеревалась возложить всю вину на меня? В конце концов, бизнес есть бизнес.

—  Отлично. А если вы вспомните, что ели в пят­ницу, дайте мне знать, хорошо?

—  Тони — вегетарианец, — ответила она, — так что он ел то, что вы приготовили для вегетарианцев.

—  А вы? — спросил я. — Вы тоже ели вегетари­анские блюда?

—  А что вы им приготовили?

—  Брокколи, сыр и запеченные макароны.

—  Брокколи я терпеть не могу, так что сомнева­юсь. Дай подумать. — Пауза. — Думаю, я ела кури­цу. Но я в тот вечер так нервничала, что практиче­ски ни к чему не притронулась. Помнится, домой пришла такой голодной, что сделала себе сандвич с сыром, прежде чем лечь спать.

Не очень полезная информация.

—  А почему ты спрашиваешь? — полюбопытст­вовала она.

—   На случай, если люди за обедом отравились каким-то определенным блюдом, — ответил я. — Чтобы исключить остальные, ничего больше. — Я тут же сменил тему: — Ваши сотрудники при суб­ботнем взрыве не пострадали?

—  Слава богу, нет. Некоторые, конечно, испыта­ли шок, а одну пожилую даму отправили в больницу с болями в сердце после того, как пожарник велел ей бегом спускаться по лестнице с четвертого этажа. Но теперь с ней все в порядке. А ты? Как ты сумел выбраться?

Какое-то время мы делились впечатлениями о том дне. Кабинет Сюзанны находился в другом конце трибуны, так что она узнала о взрыве лишь по сиренам подъезжающих пожарных машин. Тем не менее она начала подробно рассказывать мне о своих дальнейших действиях.

—  Вы уж простите меня, Сюзанна. — Я воспользовался паузой в потоке слов. — Должен бежать.

—  Ох, извини. Как только я начинаю, меня не остановить, так?

«Да, — подумал я. — Но, по крайней мере, мы ушли от пищевого отравления».

—  Мы еще поговорим. А теперь — пока. — И я положил трубку.

Снова лег, гадая, кто же эта мисс Каролина Эстон и где ее искать. Я бы с радостью свернул ей шею. Урон здоровью и потеря заработка. А как же я? Моему здоровью тоже причинили урон, и я потерял в заработке. На кого подавать в суд мне?

* * *

Еще одно письмо от адвокатов мисс Эстон ждало меня, когда я прибыл в «Торбу». В письме указыва­лось, что она подаст в суд лично на меня, а не толь­ко на компанию, которой управляла Сюзанна Мил- мср. Я бы мог свернуть ей шею дважды, если бы знал, кто она и где ее искать. О чем она думала? Что я намеренно отравил людей?

Я сидел в кабинете, читая и перечитывая пись­мо. Пришел к выводу, что должен найти адвоката и передать письмо ему. Вместо этого снова позвонил Марку.

—  Перешли письмо мне, — ответил он. — Мои юристы с ним разберутся, а потом позвонят тебе.

—  Спасибо.

Я отправил письмо по факсу, воспользовавшись номером, который мне дал Марк, и через пятна­дцать минут позвонил его адвокат. Я объяснил ему суть проблемы.

—   Не волнуйтесь. Мы этим займемся, — заверил он меня.

—  Благодарю. Но, пожалуйста, дайте мне знать, кто эта женщина, чтобы я смог сделать куклу-вуду и исколоть ее иголками.

Адвокат рассмеялся.

—  Почему вам просто не отравить ее?

—  Не смешно, — бросил я.

—   Не смешно, — согласился он. — Извините. Я организую поиск и найду ее в течение дня. Потом перезвоню вам.

—  Я могу свернуть ей шею.

—  Я бы не советовал, — рассмеялся адвокат. — Такие иски, как тот, что предъявила она, разбирают­ся в гражданском суде. Вы можете потерять деньги, но не свободу.

—  Благодарю. Я постараюсь помнить об этом, когда вы ее найдете.

Он опять рассмеялся и положил трубку.

Я задался вопросом: а что мне делать, когда он ее найдет? Решил, что, скорее всего, ничего. Просто меня раздражало, что она решила подать на меня в суд за какое-то паршивое пищевое отравление, тогда как Луиза рассталась с жизнью из-за того, что ка­кой-то дефективный безумец решил сводить счеты в двух тысячах миль от Ближнего Востока, в Ньюмаркете.

Прибыл Карл, и я поделился с ним хорошей ве­стью.

—  Тебя посадят? — с надеждой спросил он.

—  Не дождешься, — ответствовал я.

—  Прекрасно. — Он улыбнулся. — Босс пришел в себя душой и телом. Запускаем шоу?

—  Само собой, — ответил я с улыбкой.

Нормальное функционирование ресторана — это не только приготовление нескольких блюд. Для начала посетители выбирают конкретные блюда из меню, и они хотят получить заказ без долгого ожидания. В «Торбе» мы обычно предлагали от восьми до десяти закусок и примерно столько же главных блюд. Некоторые закуски подавались горячими, другие — холодными, но все ингредиенты готови­лись заранее, с тем чтобы на окончательное приго­товление заказанного блюда уходило не больше пят­надцати минут. В идеале главное блюдо следовало подавать через десять минут после того, как тарелки из-под закусок убирали со стола, а если закуски не сказывались, то через двадцать восемь минут после прибытия заказа на кухню. Я прекрасно знал: если посетитель ждал дольше, чем предполагал, садясь за столик, качество еды значения уже не имело — за­поминалось только долгое ожидание, но не вкус.

У плиты мы работали втроем — Карл, Гэри и я, тогда как Джулия занималась холодными блюдами, включая закуски и десерты. «Торба» не могла идти ни в какое сравнение с большими ресторанами Лондона, но при полном зале всем приходилось работать не разгибаясь. Предварительный заказ столиков мы организовывали прежде всего с тем, чтобы растянуть на два часа наиболее сложный для нас период приготовления обедов, но наши посетители далеко не всегда приходили в оговоренное время, так что иной раз мы вкалывали как проклятые, чтобы вовремя всех обслужить.

Готовка — дело тонкое. Разница между сварен­ными правильно и переваренными овощами зачастую одна-две минуты. Для стейка и филе тунца — еще меньше. Наши посетители, понятное дело, хотели, чтобы им подавали идеально приготовленную еду. Они также хотели, чтобы все порции попадали на стол сразу. А кто этого не хочет? Они ожидали увидеть блюдо привлекательным, горячим и источающим пробуждающий аппетит аромат. И главное, рассчитывали, что при выполнении заказов будет соблюдаться определенная последовательность. Лю­ди страшно раздражаются, если компанию за другим столиком, где заказ приняли позже, обслуживают раньше, чем их.

Для стороннего наблюдателя может показаться, что на кухне царит хаос, но на самом деле происхо­дящее там столь же хаотично, что и движения рук жонглера, работающего одновременно с четырьмя мячиками. Видимость в обоих случаях обманчива.

Бессмысленно утверждать, что мы всегда все де­лали правильно, но количество комплиментов с лих­вой перекрывало редкие жалобы, и меня это вполне устраивало. Иногда кто-то говорил, что больше ни­когда не придет в «Торбу», но обычно это люди, ко­торых я и не хотел видеть в своем ресторане. Поэто­му в ответ я только улыбался и вежливо показывал дверь на автомобильную стоянку. К счастью, таких было крайне мало. Большинство посетителей — дру­зья, которые приглашены к обеду, правда, за обед им приходилось платить.

Мои мысли прервал доставленный от мясника заказ. Лавка его находилась в Сент-Эдмундсе, и он сам забивал скот и птицу. Говорил мне, что знает всех фермеров-поставщиков и может поклясться, что животные живут у них в самых комфортных ус­ловиях до того самого момента, как он их забивал и разделывал. У меня не было причин сомневаться в его словах, потому что мясо я получал отменное. Высококлассному ресторану, безусловно, требуется хороший шеф-повар, но даже лучшему шеф-повару нужны качественные продукты, поэтому выбор по­ставщика крайне важен.

Водитель практически закончил разгрузку (мясо сразу переносилось в холодильную камеру), когда к десяти часам подтянулись мои сотрудники. Гэри так обрадовался отсутствию замков, что ходил по кухне, будто маленький мальчик, которому разрешили гу­лять по магазину игрушек. «Один из счастливых дней его жизни», — подумал я. В перспективе он мог стать хорошим, даже великим поваром (энергии и энтузиазма хватало), но я полагал, что ему следует научиться не перебарщивать с комбинациями вку­сов. Он, как и я, твердо верил, что мясо нужно гото­вить с фруктами. Все знакомы с такими сочетания­ми, как свинина с яблоками, индейка с клюквой, ут­ка с апельсинами, ветчина с ананасом, даже оленина с айвой. Эти вкусы как нельзя лучше подходят друг к другу: фрукт «вытягивает» из мяса все лучшее, дос­тавляя наслаждение вкусовым сосочкам. Гэри отли­чала склонность сочетать экзотические, с резким вкусом фрукты и мясо, отличающееся тонким вку­сом, скажем, телятину или курицу. По этим вопро­сам мы вели долгие и жаркие споры.

С тех пор как он начал работать у меня двумя го­дами раньше, я время от времени добавлял в меню одно из его блюд. В настоящий момент это был об­жаренный с травами красный окунь под грушевым соусом с картофельным пюре с толикой чеснока. Блюдо посетителям нравилось, и обычно Гэри весь вечер занимался его приготовлением.

Однако в этот вторник с ленчем совсем не скла­дывалось. Столики и так заказали далеко не все, а за утро несколько человек позвонили, чтобы отказать­ся от заказа. От обеда отказалось еще больше наро­ду, окончательно испортив мне день.

В полдень я собрал сотрудников на короткое со­вещание.

—  Судя по всему, из-за взрыва бомбы в субботу и проблем, возникших в пятницу вечером, на этой неделе особой работы у нас не будет. Но я уверен, что скоро ситуация выправится. Мы должны по-прежнему делать свое дело и обслуживать тех, кто придет к нам, по высшему разряду. Это понятно? — Я пытался говорить максимально бодро.

—  А кто займет место Луизы? — спросила Джин. — И когда появится Роберт? Мы с Реем не сможем обслуживать весь зал.

—  Давай подождем и посмотрим, сколько нам придется накрывать столиков, — ответил я. — Ри­чард сможет помочь, как он обычно и делает, если очень много народу. — Я посмотрел на него, и он кивнул. — Я позвоню Роберту и выясню, когда он приступит к работе. Что-нибудь еще?

—  Я говорил с Уитвортами, — подал голос Ри­чард. — Они попросили поблагодарить вас за пред­ложение, но хотят устроить поминки дома. И Берил, мать Луизы, сказала, что сама все приготовит, если вы не возражаете.

—   Разумеется, нет, — ответил я, подумав: а не винят ли Уитворты в смерти Луизы ее работу? Ре­шил, что надо бы мне их навестить. Тем более по-хорошему это следовало сделать.

—  Ты знаешь, когда похороны? — спросил я.

—  В пятницу, в половине третьего. В крематории Кембриджа.

«Черт, — подумал я, — придется менять время встречи с Марком».

—  Ясно. В пятницу мы работать не будем. У вас всех выходной, чтобы пойти на похороны, если за­хотите. Я там буду. — Пауза. — Что-нибудь еще? — Все молчали. — Тогда за работу.

В этот день мы подали только четыре ленча, для двух пар, которые завернули в ресторан, проходя мимо. Все шесть заказанных столиков остались пус­тыми, и во время ленча позвонили еще три челове­ка, чтобы сказать, что вечером они не придут. В итоге вместо полного зала на обед собирались прийти только двадцать четыре человека, и я очень сомневался, что увижу их сегодня.

Во второй половине дня я какое-то время обзва­нивал клиентов, заказавших столик на пятницу, что­бы сказать, что работать мы не будем, и объяснить почему. Большинство отвечало, что они и так бы не пришли, и только двое бестактно назвали причину отказа: они слышали, что в «Торбе» могут отравить. В какой-то момент, набрав номер, я вдруг осознал, что звоню Дженнингсам. Уже собрался положить трубку, когда услышал голос Нейла.

— Алло. Это Нейл Дженнингс. — Говорил он медленно, каждое слово давалось с трудом.

—  Добрый день, Нейл. Это Макс Мортон из «Торбы».

— Да, да. Добрый день, Макс.

—  Нейл, примите мои соболезнования. Это ужасная трагедия.

— Да.

Последовала неловкая пауза. Я не знал, что и сказать.

—  Я видел вашу жену на скачках в субботу. За ленчем.

—  Правда. — Он словно думал о другом.

— Да. Я готовил ленч.

—  Вы ведь не отравили ее, так? — Я не знал, шу­тит он или нет.

—  Нет, — ответил я. — Не отравил.

—  Разумеется, нет.

—  Когда похороны, Нейл? Я хотел бы прийти.

—  В пятницу, — ответил он, — в одиннадцать. В церкви Госпожи нашей и святой Этельдреды.

Я и не подозревал, что они — католики, но, с другой стороны, надо ли мне было это знать?

— Я постараюсь прийти.

—  Хорошо. — Последовала еще одна долгая паузa. Я уж собрался попрощаться и положить трубку, когда услышал: — Полагаю, я должен поблагодарить вас за то, что вы спасли мне жизнь.

—  Извините?

—  Если бы вы не отравили меня в пятницу вече­ром, в субботу я бы сидел в ложе рядом с моей Эли­забет.

Я так и не понял, доволен он тем, что не сидел, или нет.

 

Глава 6

Среда выдалась теплой и солнечной. Как прави­ло, я сплю с раздвинутыми шторами, чтобы просы­паться вместе с восходом солнца. Однако в течение нескольких недель до и после летнего солнцестоя­ния я стараюсь их задергивать, чтобы яркий свет, вливающийся в выходящие на восток окна моей спальни, не вырывал меня слишком рано из объя­тий сна. Я выругал себя за то, что прошлым вечером забыл это сделать, так что солнечные лучи пробра­лись сквозь закрытые глаза в мой еще спящий мозг уже в четверть шестого. Впервые за неделю я спал крепко и без кошмаров. Но только до четверти шес­того.

Как я и боялся, вечер вторника для ресторана обернулся катастрофой. Занятыми оказались пять столиков, и один из них — случайной компанией, которая не могла поверить своей удаче: для них у нас нашелся столик. Собственно, мы могли предло­жить им на выбор любой из двадцати. Кухня работа­ла, как при замедленной съемке. Может, мне следо­вало этому радоваться после безумной суеты послед­них дней, но настроение у меня только ухудшилось, и я почувствовал нарастающую тревогу сотрудников. Отсутствие посетителей они тоже не считали благом. Волновались о своем будущем, работе. Как и я.

Освеженный крепким сном и душем, я решил предпринять какие-то меры, чтобы вытащить ресто­ран из той ямы, в которую он вдруг провалился. Не желал сидеть и смотреть, как медленно умирает при­быльный бизнес. Что требовалось ресторану, так это позитивные новости. Я подумал о том, чтобы похо­дить по Высокой улице Ньюмаркета с рекламными плакатами на спине и груди, надписи на которых ут­верждали бы, что Сократ в «Торбе» был бы в полной безопасности: болиголов там не подавали. Вместо этого нашел в справочнике телефон «Кембридж ивнинг ньюс». Пресса могла как топить, так и спасать.

Я исходил из того, что редакция вечерней газеты должна начинать работу рано, и позвонил туда без четверти восемь, сидя на кровати в махровом халате. Мне пришлось подождать, пока трубку наконец не взяла мисс Хардинг, редактор отдела новостей.

— Да? Чем я могу вам помочь?

—  Вас не заинтересует эксклюзивное интервью с Максом Мортоном? — спросил я, решив на данном этапе не говорить, с кем она имеет дело, из опасе­ния, что мне предложат дать интервью по телефо­ну. — Насчет пищевого отравления в пятницу и взрыва бомбы в субботу.

—  А какое отношение имеет Макс Мортон к взрыву? — спросила мисс Хардинг.

Я объяснил, что он готовил ленч для гостей лож, где прогремел взрыв, и оказался там сразу после взрыва, до приезда пожарных. Она заглотила при­манку.

—   Bay! Да, конечно, мы с удовольствием возьмем интервью у мистера Мортона. — Эксклюзив со сви­детелем происшествия, занимающего центральное место в национальных средствах массовой информа­ции, тянул для провинциальной газеты на манну не­бесную.

—  Хорошо. Вы сможете подъехать в «Торбу» в половине одиннадцатого?

— А разве ресторан не закрыли?

—  Нет, — без запинки ответил я, — не закрыли.

—  Хорошо. — В голосе слышалась неуверен­ность. — А это не опасно?

Я подавил раздражение и заверил ее, что ника­кой опасности нет и в помине.

— И вот что еще. Не забудьте привезти фото­графа.

— А зачем мне фотограф? — спросила она.

Я хотел уже назвать причину: чтобы сфотографи­ровать слоган ресторана — «ОТКРЫТ ДЛЯ ВОСХИ­ТИТЕЛЬНОЙ ЕДЫ», но вовремя передумал.

—  Я уверен, мистер Мортон захочет, чтобы вы сфотографировали его травмы, полученные при взрыве.

—  Ох. Хорошо. Я попрошу кого-нибудь подъе­хать в его ресторан в половине одиннадцатого.

—  То есть вы не приедете? — уточнил я.

—  Боюсь, не смогу. Пришлю кого-то из репорте­ров.

—   Не думаю, что мистер Мортон захочет дать интервью кому-либо, кроме редактора отдела ново­стей. Собственно, я уверен, что он будет говорить только с первым лицом новостной редакции.

—  Ох, — повторила она. — Вы так думаете? Что ж, получается, приезжать придется мне («Лесть, — подумал я, — позволяет достичь многого»). Ладно, передайте мистеру Мортону, что я буду в его ресто­ране в половине одиннадцатого.

Я пообещал, что передам, и, широко улыбаясь, положил трубку.

Потом я позвонил Марку. На работу он всегда приходил в половине восьмого утра, а засиживался иной раз и до одиннадцати вечера. Насколько я знал, для сна ему хватало шести часов в сутки. А время бодрствования он посвящал исключительно зарабатыванию денег, и я нисколько не сомневался, что план моего переезда в Лондон служил умноже­нию его богатства. Я не говорю, что при этом не стал бы богаче сам, но полностью отдавал себе от­чет, что альтруизм и филантропия Марку чужды. Перед его глазами плясали знаки доллара и фунта, и в голове он уже подсчитывал потенциальную при­быль.

—  Нет проблем, — сказал он. — Приезжай на обед. Ты выбираешь место, я — плачу.

—  Хорошо, — не стал спорить я. — Как насчет «ОКСО-Тауэр»? Мне всегда нравилась их кухня.

—  Договорились. Столик я закажу. Восемь часов устроит?

Я соотнес названное время с расписанием поез­дов.

— Лучше в половине девятого.

— Договорились. Пятница, половина девятого, «ОКСО-Тауэр». — И он положил трубку.

Я лег на кровать, думая, что может принести бу­дущее. Как далеко простирается мое честолюбие? Чего я хочу от жизни?

В ноябре мне исполнялось тридцать два. Семью годами раньше я стал самым молодым шеф-пова­ром, удостоенным звезды «Мишлена», но теперь два шеф-повара моложе меня имели по две звезды. Пресса уже не видела во мне блестящего молодого дарования, от которого следовало ждать многого. Скорее я превратился в шеф-повара с устоявшейся репутацией, который думал о том, как заработать побольше денег. По правде говоря, я и так не мог жаловаться на доходы, но «Торба» была слишком маленьким и слишком провинциальным рестора­ном, чтобы давать большие деньги. Опять же, в мас­штабах всей страны меня практически не знали, то­гда как на местном уровне уважали и восхищались, по крайней мере до прошлой пятницы, и мне это нравилось. Хочу я все бросить, чтобы искать славу и богатство в Лондоне? Что еще имеет важное значе­ние в моей жизни?

Я всегда хотел создать семью, завести детей. По­ка мне с этим не везло. Отношения с несколькими женщинами возникали и прекращались. Всегда пре­кращались. Работа в ресторане не располагает к сек­су. Рабочие часы в этом плане крайне неудачные: в то самое время, когда все отдыхают. Утомительные вечера и работа допоздна не лучшие помощники в играх под одеялом. Я мог припомнить несколько случаев, когда так выматывался, что засыпал в про­цессе, к явному неудовольствию партнерши.

Однако одиночество не так уж меня и тяготило. Активно я женщин не искал, но, если предоставля­лась возможность, всегда ею пользовался. И пусть пока мне не удавалось найти вторую половинку, я не унывал: много работал и держал глаза и уши от­крытыми, чтобы не упустить шанс, если бы он пред­ставился. Вот я и думал, что с переездом в Лондон шансов таких могло только прибавиться.

На прикроватном столике зазвонил телефон. Я протянул руку, снял трубку.

—  Алло.

—  Доброе утро, мистер Мортон. — Я узнал голос Анджелы Милн. — Славное утро.

—  Да, славное. — Я резко сел. Сердце учащенно забилось. — У вас есть для меня новости?

—  Действительно, есть, — ответила она. — Бо­юсь, хорошая и плохая. С какой начать?

—  Полагаю, с хорошей.

—  Анализы, сделанные Джеймсом Уардом, пока­зали, что кухня у вас чистая.

—  Отлично. — Впрочем, я ничего другого и не ожидал. — А какая плохая?

—  Вы отравили всех фитогемагглутинином.

—  Фито... что? — переспросил я.

—   Фитогемагглутинин, — повторила она. — Да, да, я могу прочитать это слово только по бумажке.

—  Но что это?

— Лектин фасоли.

—  И что это такое?

—  Вещество, присутствующее в красной фасоли, благодаря которому она ядовита. Вы подали вашим гостям не приготовленную должным образом фа­соль.

Я попытался вспомнить все блюда пятничного обеда.

—  Но фасоль я не подавал.

—  Должны были. Может, она входила в салат или куда-то еще.

—  Нет, — уверенно ответил я, — ни в одно блю­до того обеда фасоль не входила. Я делал все сам, с самого начала, и клянусь, никуда фасоль не клал, красную или какую другую. В анализах какая-то ошибка.

—  Анализы взяты у шестнадцати человек, кото­рых оставили в больнице, и во всех выявлен фито-как-его-там... — Прямо она не говорила, что ошиба­юсь я, а не анализы, но определенно на это наме­кала.

—  Ох. — Я пребывал в полном замешательстве. Точно знал, что никакой фасоли в приготовленных блюдах для того злополучного обеда не было, во всяком случае, сознательно я ни в одно фасоль не клал. — Я должен проверить ингредиенты по на­кладным поставщиков.

—  Вероятно, вам следует это сделать. — Она по­молчала. — А пока я должна написать официальный отчет и указать в нем, что причиной пищевого от­равления послужила не приготовленная должным образом фасоль. Этот отчет будет отправлен в Управление контроля пищевой продукции.

Я бы предпочел получить тюремный срок.

—  Я сожалею, Макс, — продолжила она, — но окружной совет Форест-Хит может переслать отчет в прокуратуру, а уж они решат, подавать ли на вас в суд в связи с нарушением статьи семь Закона о ка­честве пищевой продукции. — Вновь пауза. — Даже не знаю, правильно ли я сделала, позвонив вам.

Может, тюремный срок мне еще предстояло по­лучить?

— Что ж, спасибо, что предупредили. И каково наказание?

—  Максимальное наказание — неограниченный штраф и два года тюрьмы, но до этого не дойдет. Та­кое дают за преднамеренные действия. Вам, в худ­шем случае, будет вынесено официальное порица­ние.

Даже официальное порицание могло оценивать­ся как свидетельство совершенного преступления. Может, этого бы хватило для того, чтобы поставить крест на моих лондонских устремлениях. Может, оно вынесло бы смертный приговор «Торбе».

—  Я приведу только факты. Сделаю упор на том, что никто серьезно не заболел, что не было угрозы жизни и все такое. Тех, кого ночью привезли в боль­ницу, или сразу отправили домой, или выписали на следующий день. Может, совет обойдется без обра­щения в прокуратуру, просто предупредит вас, что такое не должно повториться.

—  Благодарю.

Она положила трубку, а я еще долго смотрел на ту, что держал в руке.

Фасоль! Каждый шеф-повар, каждая кухарка, ка­ждая домохозяйка, даже каждый школьник знает, что фасоль должна повариться в кипящей воде, что­бы стать съедобной. Я никоим образом не мог вклю­чить фасоль в любое блюдо, предварительно не про­кипятив, чтобы уничтожить содержащийся в ней яд. Сказанное Анджелой Милн противоречило здравому смыслу. Но при этом в ту ночь меня рвало, чуть ли не всех гостей — тоже, а в анализах шестнадцати че­ловек обнаружился содержащийся в фасоли лектин. Ситуация граничила с безумием. Однако я понимал, что должно быть другое объяснение. И я намеревал­ся его найти.

* * *

Я сидел в моем кабинете в «Торбе» и прочесывал Интернет в поисках информации по фасоли. Конеч­но же, именно содержащийся в ней фитогемагглутинин вызывал у людей отравление. Я узнал, что это белок, который разрушается и становится безвред­ным при кипячении. Я также выяснил, что это ве­щество использовалось для стимуляции митотического деления лимфоцитов, содержащихся в клеточ­ной структуре, и для облегчения цитогенетических исследований хромосом, что бы все это ни значило.

Я порылся на заваленном бумагами столе и на­шел квитанцию о доставке и накладную «Лейф фуд, лтд», поставщика, через которого я получил все ин­гредиенты для приготовления пятничного обеда. Перечислялись все продукты, которые я использо­вал: норвежская семга холодного копчения, копче­ная форель, филе скумбрии; а также травы, вино, сливки, оливковое масло, лук-шалот, дольки чесно­ка, лимонный сок и горчица — составные укропного соуса; куриные грудки, вишни; свежие трюфели и лисички; сливки, тоже для соуса; сливочное масло, яйца, сахар, ваниль и так далее для приготовления брюле, все, включая соль и перец, — и ни намека на фасоль. Единственным ингредиентом, не значив­шимся в списке, был коньяк, который я добавлял в грибы для придания им особого вкуса, и я мог по­клясться, что в бутылке фасоль не плавала.

Тогда откуда взялся токсин? Хлебные рогалики я покупал, но, опять же, их не набили фасолью. Ви- I ю? Разве фасоль не изменила бы вкус? Да и как по­пала бы она в бутылки?

Я пребывал в полном недоумении. Позвонил Анджеле Милн. На месте ее не было, так что я оста­вил сообщение на автоответчике.

— «Анджела, это Макс Мортон. Я проверил все ингредиенты пятничного обеда, и никакой фасоли нет. Все, за исключением рогаликов, я приготовил из исходных продуктов, никаких полуфабрикатов не использовал. Вы уверены, что результаты анализов правильные? Не могли бы вы попросить лаборато­рию еще раз посмотреть, что к чему? Такого просто быть не может».

Я положил трубку, но телефон зазвонил еще до того, как я убрал руку.

—  Анджела? — спросил я.

—  Нет. — Мужской голос. — Бернард.

—  Бернард?

—  Да, Бернард Симс, — подтвердил голос. — Она музыкантша. Играет на альте.

—  Извините. Боюсь, я вас не понимаю.

—  Дама — музыкантша.

—  Кто, Бернард Симс?

—  Нет, Каролина Эстон. Бернард Симс — это я, юрист мистера Уинсама.

Наконец-то до меня дошло.

—  Ясно. Прошу меня извинить, я думал совсем о другом. И чьей гостьей была мисс Эстон на обеде?

—  Ничьей. Она — из струнного квартета, кото­рый играл весь вечер, — ответил Бернард. — Оче­видно, съела тот же обед, что и остальные заболев­шие.

Я вспомнил квартет: четырех высоких, элегантно одетых в черное девушек двадцати с хвостиком лет. Я также помнил, что из-за занятости не смог пере­кинуться с ними и парой слов между их репетицией и началом обеда. «Как странно устроен человек», — подумал я. Теперь мне уже совершенно не хотелось свернуть ей шею. Наоборот, я жалел ее, потому что она тоже отравилась. «Отставить мягкотелость!» — приказал я себе. У меня имелись все основания вты­кать иголки в ее куклу-вуду, да и потом у нее навер­няка был бойфренд-культурист ростом в шесть фу­тов и шесть дюймов, который съел бы меня на зав­трак, если бы я попытался к ней приблизиться.

— А где она работает?

—  Я еще не все выяснил, работа продолжается. Вроде бы она играет в КФО, но я не могу понять, каким образом она оказалась в пятницу в Ньюмаркете в составе струнного квартета.

—  КФО? — переспросил я.

—  Извините. Королевский филармонический ор­кестр. Настоящие профессионалы. Она должна быть мастером своего дела. — Это я помнил. Играли они блестяще, радуя ухо точно так же, как их внешность радовала глаз. — Вам нужен ее адрес?

—  Конечно, — ответил я, не зная, для чего он может мне понадобиться.

—  Она живет в Фулеме, на Тэмуорт-стрит. — Бернард продиктовал мне полный адрес и номер те­лефона. Я все записал.

—  Как вы его достали? — спросил я.

Он рассмеялся.

—  Профессиональный секрет.

Я предположил, что он получил эту информацию не совсем законным способом, но решил не уточ­нять.

—  И что мне теперь делать? — спросил я.

—  Меня Не спрашивайте. И ничего мне не гово­рите. Я не хочу знать. — Он опять рассмеялся. Ни­когда не встречал такого веселого юриста. Все ос­тальные вели себя крайне серьезно. — Возможно, вам следует пригласить девушку на обед, но попро­буйте все заказанные ею блюда, прежде чем она их съест. — От собственной шутки он просто заржал. Определенно история эта очень ему нравилась, и он продолжал смеяться, когда клал трубку на рычаг.

А вот мне было не до смеха.

В кабинет вошел Гэри.

—  Тебя хочет видеть какая-то пташка. Говорит, что ты ее ждешь.

—  Она не назвала своей фамилии? — спросил я.

—  Вроде бы Хардинг. Из какой-то газеты.

Редактор отдела новостей «Кембридж ивнинг ньюс». Узнав у Анджелы Милн, что послужило при­чиной отравления, я засомневался, хорошая ли это идея — встречаться с прессой. Может, следовало за­таиться и не хвалиться чистотой кухни? Не смешно ли это будет выглядеть после того, как газеты напи­шут о том, что мне вынесено порицание, на меня наложен штраф или я приговорен к тюремному сро­ку за «приготовление и раздачу опасной для здоро­вья пищи» по статье семь Закона о качестве пище­вой продукции от 1990 года. Но теперь я не мог дать задний ход. Если бы отказался с ней встретиться, она бы, разозлившись, как следует проехалась по ресторану, и люди начали бы обходить его за милю.

Она ждала меня в баре, лет тридцати пяти, с тем­ными волосами, забранными в конский хвост, в темной, до колен юбке, белой блузке, с черным де­ловым брифкейсом. Оставалось удивляться, что Гэ­ри назвал ее «пташкой».

—  Мисс Хардинг. — Я протянул руку. — Я Макс Мортон.

Она посмотрела на мою руку, потом осторожно пожала. Безусловно, считала, что я и мой ресторан представляют собой опасность для ее здоровья.

—  Хотите чашечку кофе? — спросил я.

—   Нет-нет, благодарю. — В голосе явственно слышались панические нотки.

—   Мисс Хардинг, — я улыбнулся, — мой кофе абсолютно безвреден, уверяю вас. Возможно, вы хо­тите взглянуть на кухню, чтобы убедиться, что грязи там нет? Я готов в этом поклясться, но не прошу ве­рить мне на слово. Спросите у местных властей. Они проверяли мою кухню в понедельник, и ин­спектор сказал, что более чистой он не видел за всю свою жизнь. — Конечно, я чуть преувеличивал, но что с того?

Полностью я ее не убедил, но, пусть с неохотой, она согласилась взглянуть на кухню ресторана.

—  Вы привезли фотографа? — спросил я, откры­вая дверь, ведущую из обеденного зала на кухню.

—     Нет. Все разъехались на задания, но я взяла с собой фотоаппарат. Нынче все наши репортеры но­сят с собой цифровые фотоаппараты. Если они де­лают достаточно много снимков, один обычно го­дится для того, чтобы пойти в печать.

Она с интересом оглядывалась, проходя мимо длинного сервировочного стола, на котором разло­женные по тарелкам блюда стояли под инфракрас­ными лампами, чтобы не остыть, дожидаясь, пока официанты унесут их в обеденный зал. Свободную руку мисс Хардинг держала около лица, словно боя­лась, что заразится неизлечимой болезнью, если к чему-то прикоснется.

«Дорогая моя, — подумал я, — вас придется убеж­дать дольше, чем я предполагал».

—  Здесь встречаются кухня и обеденный зал, — объяснил я. — Кухонный персонал находится по од­ну сторону этого стола, официанты — по другую.

Она кивнула.

—  Может, сделаете фотографию? — предложил я.

—  Нет. Еще успею. Прежде всего мне хочется поговорить с вами о взрыве.

—  Хорошо, — кивнул я. — Мы поговорим, но сначала я выпью кофе. — Я мог бы приготовить ко­фе и в баре, но мне хотелось показать ей кухню, пусть она и не соглашалась сфотографировать ее.

Мы прошли к дальней стене, где я и поставил ко­феварку, которая обычно стояла в обеденном зале.

—  Точно не хотите чашечку? Кофе только что сварили.

Несколько мгновений она оглядывала сверкаю­щие поверхности из нержавеющей стали. Такие чис­тые, что она могла бы накраситься, смотрясь в лю­бую из них, как в зеркало. Даже плиты и те блесте­ли. Я заметил, что она начала расслабляться.

Протянул ей кружку дымящегося кофе.

—  Молоко, сахар?

—  Немного молока. Благодарю.

Я улыбнулся. Первый раунд остался за Мортоном.

—   Все это новое? — Она поставила брифкейс на пол, взяла кружку.

—   Нет. Этой кухне шесть лет, хотя вон ту пли­ту, — я указал на крайнюю, — добавили два года то­му назад, чтобы хоть немного облегчить жизнь.

—  Но все так блестит.

—  Должно блестеть, чтобы инспектор не закрыл кухню. В большинстве домашних кухонь не разре­шили бы готовить еду для ресторана. Сказали бы, что там слишком много грязи и жира. Когда вы про­тирали пол под вашим холодильником? — Я указал на кухонный холодильник, в котором мы держали только курятину.

Мисс Хардинг пожала плечами:

—  Не припомню.

И второй раунд остался за Мортоном.

—   Пол под этим холодильником протирали вче­ра. И протрут сегодня. Собственно, протирают каж­дый день, за исключением воскресенья.

—  Почему не в воскресенье?

—  У моего уборщика выходной. — Я не сказал ей, что пол протирал сам, а вечером в воскресенье никогда не работал. Оставлял кухню на Карла и шел отдыхать после суетливого воскресного ленча.

Она еще больше расслабилась, даже положила руку на поверхность разделочного стола.

—   Если все так чисто, каким образом вам уда­лось отравить столь много людей и почему вашу кухню закрыли на обеззараживание?

Третий раунд Хардинг оставила за собой.

—  Прежде всего, еда здесь не готовилась. Для званого обеда на территории ипподрома поставили временную кухню. Но чистота в ней поддерживалась такая же, как и здесь.

—  Но такого быть не могло. — Я промолчал. Она продолжала напирать: — Тогда почему все гости от­равились?

Я решил пока не упоминать про загадочную фа­соль, поэтому ничего не сказал и лишь пожал пле­чами.

—   Неужели вы не знаете? — В ее голосе слыша­лось неподдельное удивление. — Вы отравили две­сти пятьдесят человек и не знаете как? — Она зака­тила глаза. И четвертый раунд остался за Хардинг, так что счет сравнялся.

—  Я готовил блюда из исходных продуктов, безо всяких полуфабрикатов. Все было свежее, чистое и качественное. За исключением рогаликов и вина, все блюда я приготовил сам.

—  Вы говорите, что люди отравились хлебом?

—   Нет-нет. Я говорю, что не понимаю, как люди могли отравиться, а моя репутация оказаться под уг­розой, если сегодня, готовя такой же обед, я бы де­лал то же самое, что и в пятницу. — Мортон добил­ся первого нокдауна.

Она, впрочем, не сдавалась.

—   Но ведь люди отравились, в этом сомнений нет. Пятнадцать человек оказались в больнице, один умер. Вы не чувствуете, что ответственность лежит на вас? — Это был удар в корпус, но я контратако­вал.

—  Люди отравились, все так. Но ваша газета ошиблась, написав, что кто-то умер в результате от­равления. Никто не умер. Более того, в больнице ос­тавили не пятнадцать, а только семь человек.

—  Пятнадцать, семь, точное количество значе­ния не имеет. Факт остается фактом. Людям было так плохо, что их пришлось госпитализировать.

—  Только в результате обезвоживания.

—   Обезвоживание может убить, и очень быст­ро, — нанесла она сильный удар. — Брат моего деда умер от почечной недостаточности, вызванной обез­воживанием. — Второй нокдаун, на этот раз в поль­зу Хардинг.

—  Я вам сочувствую, — ответил я, приходя в се­бя. — Но, заверяю вас, никто не умер, съев приго­товленный мною обед. Может, мне следует подать на вас в суд за такое обвинение?

—  Тогда почему в больнице сказали, что кто-то умер?

—  Действительно, в субботу утром в больнице умер мужчина, который пришел туда ночью. Там поначалу подумали, что причина смерти — пищевое отравление, но ошиблись. На обеде он не был. Умер от другого.

—  Вы уверены? — подозрительно спросила она.

— Абсолютно. Свяжитесь с больницей.

—  Они мне не скажут. Сошлются на их полити­ку: не разглашать сведения о пациентах.

—  Тогда обратитесь к вашему неофициальному источнику. Исходя из этой неправильной информа­ции, Управление контроля пищевой продукции за­крыло мою кухню, несмотря на то что обед готовили в другом месте. Вы же сами видите, какая она чис­тая.

—   М-м-м. Должна признать, с вами поступили несправедливо. — Очередной раунд остался за Мортоном.

Я продолжил наращивать преимущество.

—  Я тоже отравился. Как вы думаете, стал бы я есть этот обед, если бы знал, что в нем содержатся токсины?

—  А может, вы заболели до того, как начали го­товить обед? Может, вы и заразили как блюда, так и ингредиенты?

—  Я об этом думал. Но до обеда чувствовал себя прекрасно, и симптомы отравления у меня были та­кие же, как и у всех. Я отравился тем же, чем и ос­тальные гости. Только не знаю чем. — Я налил себе еще чашку кофе, предложил вновь наполнить ее. Она покачала головой. — Так вы напишете статью, обеляющую мой ресторан?

—     Возможно. Все зависит от обстоятельств. Вы расскажете мне что-то интересное о взрыве на иппо­дроме?

—   Возможно. Если вы пообещаете все напеча­тать.

— Я ничего не могу обещать. Потому что послед­нее слово остается за главным редактором. — Она улыбнулась. — Но раз уж он мой муж, мне, скорее всего, это удастся.

«Черт, — подумал я, — еще одна романтическая возможность проплыла мимо». Мне понравилась не лезущая за словом в карман мисс Хардинг. Но, увы, она оказалась миссис.

Карлу и Гэри понадобилась кухня: пришло вре­мя готовить ленч, и мы с миссис Хардинг вернулись в бар, но лишь после того, как по моему настоянию она сфотографировала меня на фоне сверкающих стальных поверхностей.

О взрыве я рассказал ей много нового, разве что не стал делать упор на заливавшей все крови. Упо­мянул о Мэри-Лy, о печали, которую ощутил, узнав, что она умерла. Попытался передать словами беспо­мощность, которую испытывал в тот момент, не зная, чем и как можно помочь.

Наконец она посмотрела на часы, закрыла блок­нот, сказала, что должна бежать, чтобы проверить свои страницы до того, как газета уйдет в типогра­фию.

—  В этот номер мы не успеем, — предупредила она. — Покупайте завтрашний.

—  Хорошо, — кивнул я. Мы обменялись рукопо­жатием, на этот раз она не колебалась. — Никогда здесь не обедали? — спросил я.

—  Нет.

—  Тогда приходите как моя гостья. Вместе с му­жем. В любое удобное вам время.

—  Благодарю. — Она улыбнулась. — С удоволь­ствием.

Мортон победил нокаутом.

 

Глава 7

Анджела Милн позвонила в четверг с самого ут­ра, и по голосу я сразу понял, что она раздражена оставленным мною сообщением. Она твердо заявила мне, что в результатах анализов никакой ошибки быть не может и мне следует посмотреть на себя в зеркало и спросить: «Кто кому здесь дурит голову?»

— Вы подали на обед фасоль, не приготовлен­ную, как должно. Почему бы вам просто в этом не признаться?

Я сходил с ума?! Я точно знал, что никакой фа­соли в приготовленных мною блюдах не было. Знал ли? Мог с абсолютной уверенностью сказать, что не клал в них фасоль, приготовленную или какую дру­гую? Мог быть так же уверен, что фасоль не поло­жил кто-то другой? Но, конечно же, я бы заметил фасолины. Они же бросаются в глаза, это может сказать каждый, кто ел мясо с фасолевым соусом. Но ведь кто-то мог порубить фасолины на мелкие кусочки или истолочь в порошок, а потом добавить в какое-то из блюд. Но зачем? И кто?

В шатре, который в тот вечер стал импровизиро­ванной кухней, народу хватало, и речь идет не толь­ко о моих сотрудниках. Пять или шесть временных помощников раскладывали еду по тарелкам, на кух­ню могли свободно заходить и все официанты. Большинство временных работников пришло через агентство по найму, но среди них были и несколько друзей моих сотрудников, и двое или трое сотрудни­ков компании Сюзанны Миллер, потому что кто-то из нанятых агентством так и не появился. Кто-то сознательно подсыпал яда в приготовленные для обеда блюда в рамках войны между компаниями за обслуживание зрителей ипподрома? Из зависти? Ко­нечно же, нет. Такое просто не имело смысла. Но, с другой стороны, я все больше склонялся к наиболее логичной в сложившейся ситуации версии: если я не добавлял фасоль в обеденные блюда, ее добавил кто-то еще.

Я понимал, что убедить в этом других, скажем, Анджелу Милн, будет непросто. Они скорее повери­ли бы, что я допустил элементарную кулинарную ошибку, а теперь не хочу в этом признаваться.

В среду вечером обеденный зал, заполненный менее чем на четверть, тоже нагонял тоску, хотя пришла одна пара, которая обедала в пятницу на ипподроме, а потом, как все, пострадала от этого чертова фитогемагглутинина.

— Такое случается, — заявила жена. — Я увере­на, это не ваша вина.

Как бы мне хотелось, чтобы все мои постоянные посетители придерживались того же мнения. Я спросил, что они тогда ели, но они не помнили. Спросил, вегетарианцы ли они. Они заверили меня, что нет, и в доказательство своих слов заказали по стейку.

Четверг чуть улучшил мне настроение, особенно после того, как на мой стол лег номер «Кембридж ивнинг ньюс», спасибо Ричарду, который специаль­но съездил за ним в город. Как он сказал, время у него было, поскольку на ленч пришли восемь чело­век, занявшие только три столика.

Львиную долю статьи занимали мои ответы на вопросы миссис Хардинг, связанные со взрывом, что я нашел вполне естественным. Однако ниже упоминалось, что «Торба» вновь открыта для посе­тителей после проверки местными инспекторами Управления контроля пищевой продукции. Миссис Хардинг написала, что сама побывала на кухне «Торбы», и поддерживаемые там стандарты чистоты произвели на нее неизгладимое впечатление. Хоро­шая девочка. Сопровождала статью моя фотография па фоне сверкающей нержавеющей сталью кухни, и меня все это, конечно, порадовало, пусть место для фотографии нашлось только на седьмой странице, а не на первой, как бы мне хотелось.

Я думал, что понадобится время, чтобы статья дала реальную отдачу, но уже в четверг у нас отобе­дали почти сорок человек. Конечно, такого количе­ства еще не хватало для покрытия всех расходов, но атмосфера в обеденном зале стала чуть веселее. Поя­вилась надежда, что все быстро придет в норму. В пятницу, в связи с похоронами Луизы, мы не ра­ботали, так что только субботний вечер мог пока­зать, сходит кризис на нет или только углубляется.

* * *

Пятница стала для Ньюмаркета днем похорон, во всяком случае, для той части городского населе­ния, которую я знал.

Элизабет Дженнингс отпевали в расположенной неподалеку от центра католической церкви Госпожи нашей и святой Этельдреды на Эксетер-стрит, со­временном здании, построенном в 1970-х годах, но в традиционном стиле, с нормандскими арками и ко­лоннами по обе стороны нефа и окном-витражом из розового стекла высоко над дверями в западной сте­не. Церковь была большая, спроектированная для города, немалая часть населения которого прибыла из Ирландии, этой наиболее католической из стран. Нет нужды говорить, что на похоронах жены одного из самых известных тренеров на скамьях не было свободного места, и многим пришлось стоять.

Мне удалось втиснуться с краю одной из скамей. Если бы знать заранее, что служба продлится боль­ше часа, я, наверное, попытался бы найти более удобное место, и мы с соседом не сидели бы, тес­нясь, как сельди в бочке.

Нейл Дженнингс произнес трогательную речь, от которой у нас всех навернулись слезы на глазах. Держался он хорошо, говорил твердым голосом, но выглядел куда старше своих шестидесяти лет. Детей у них с Элизабет не было. То ли не получалось, то ли не хотели. Соответственно, лошадям они отдава­ли ту любовь, которую могли бы получить дети. И теперь, после столь внезапной и трагической ги­бели спутницы жизни, я опасался, что Нейл долго не протянет, как в жизни, так и в работе.

Он простоял у дверей церкви как минимум пол­часа, пожимая руку всем, кто пришел на службу. Это один из тех моментов, когда слов недостаточно, чтобы выразить свою скорбь. Вот и я лишь посмот­рел на него грустными глазами, как бы говоря: «Я очень сожалею о вашей утрате и прекрасно пони­маю, что вы сейчас чувствуете». Он сухо кивнул, и брови чуть приподнялись, отвечая: «Спасибо, что пришел. Ты и представить себе не можешь, как те­перь одиноко в доме». К счастью, я не услышал от него: «Это ты виноват в том, что я сейчас не с ней».

Я постоял и перекинулся несколькими словами с теми из скорбящих, кого знал достаточно хорошо, чтобы раскланиваться при встрече на Высокой ули­це. Одним из них был Джордж Кейли, один из луч­ших тренеров Ньюмаркета, жена которого круглого­дично держала за собой столик по субботам.

—  Привет, Джордж, — поздоровался я. — Пе­чальная история, не так ли?

—  Просто кошмар.

Эмма Кейли, жена Джорджа, стояла рядом с Нейлом Дженнингсом, держала его за руку, когда он прощался со всеми. Я вспомнил, что Эмма — сестра Нейла. Наблюдал, как медленно они прошли к черному лимузину, который отъехал от тротуара следом за катафалком: Элизабет отправилась в последний путь на кладбище.

Джордж стоял рядом со мной, поджав губы, ка­чая головой. Я даже не стал удивляться тому, что на кладбище он не поехал. В городе все знали, что два великих тренера с давних пор заклятые соперники, пусть один женился на сестре другого. Внезапно Джордж повернулся ко мне.

—  Ты уж извини, но после случившегося мы с Эммой не сможем прийти в твой ресторан на обед.

—  Мы сегодня и не работаем. — Я решил ничего не говорить насчет временного закрытия кухни.

—  Я так и думал. — Помолчал. — Лучше отмени и наш завтрашний заказ. Собственно, какое-то вре­мя нас у тебя не будет. Эмма позвонит. Хорошо?

—  Конечно.

Он повернулся, чтобы уйти.

—   Джордж! — позвал я. Он посмотрел на ме­ня. — Ваше решение связано с пятничным обедом на ипподроме?

—   Нет. — Голос звучал как-то неубедительно. — Я не знаю. Нас с Эммой рвало всю ночь. Слушай, я же сказал, мы тебе позвоним, договорились? — Он не стал ждать ответа и зашагал прочь. Я решил, что сейчас не самое удачное время для оправданий.

* * *

С Луизой прощались в половине третьего, в За­падной часовне крематория Кембриджа.

Я заехал к Уитвортам в среду, во второй полови­не дня, и меня до глубины души тронули царившие в доме печаль и душевная боль. Я сильно ошибся, думая, что родители Луизы будут винить в смерти дочери ее работу. Наоборот, они говорили, что рабо­та придала Луизе уверенности в себе и обеспечила финансовую независимость, которую девушка очень ценила.

—   Но мы всегда помогли бы ей деньгами. — Отец глотал слезы. Верил, мать Луизы, так крепко держала меня за руку, словно этим могла вернуть дочь к жизни. Убитая горем, за все время моего ви­зита она не смогла вымолвить ни слова.

«Как же это жестоко», — думал я, уходя от этих простых, милых людей, которые в мгновение ока лишились красивой, умной, веселой дочери.

Из их дома я вышел очень расстроенным, какое-то время мне пришлось посидеть в автомобиле, при­ходя в себя, а уж потом возвращаться в ресторан. И похороны Луизы собрали больше всего народу.

Я горжусь своей эмоциональной уравновешен­ностью, меня трудно довести до слез или разозлить. Однако в часовне и слезы, и злость едва не выплес­нулись наружу. Я так сильно сжимал зубы, чтобы держать себя в руках, что потом у меня долго болели челюсти.

Понятное дело, две трети присутствующих со­ставляла молодежь, школьные друзья и подруги Луизы. Я догадался, что для многих это были первые в их жизни похороны. Если горе характеризовало любовь и привязанность к усопшей, тогда Луиза за­нимала немалое место в сердцах пришедших на ее похороны. Если горе — цена, которую мы платим за любовь, тогда всесокрушающее горе — цена за обо­жание, и многие обожали Луизу. До окончания службы некоторых подруг Луизы пришлось вывести на свежий воздух, потому что они уже начинали биться в истерике. И я вернулся к своему автомоби­лю на стоянке у крематория совершенно вымотан­ным эмоционально и физически.

Но для меня день печали на этом не закончился.

Брайан и Джун Уолтерс первыми переступили порог моего вновь открывшегося ресторана. В свое время Брайан был жокеем в стипль-чезе, как и мой отец. Долгие годы их связывала крепкая дружба в жизни и жесткое соперничество на ипподроме. Ду­маю, поначалу Брайан пришел пообедать в «Торбу» для того, чтобы поддержать меня, сына своего по­гибшего друга, но он и его жена быстро стали наши­ми постоянными клиентами, потому что еда, кото­рую предлагали в ресторане, безмерно им нравилась.

Закончив карьеру жокея тридцатью годами рань­ше, Брайан поступил на работу в «Таттерсоллс», компанию, которая проводила в Ньюмаркете знаме­нитые аукционные торги лошадьми. Он много рабо­тал и уверенно поднимался по служебной лестнице, став менеджером по продажам. Брайан многое сде­лал для процветания компании, стремясь, чтобы и по ходу аукционов, и в каждодневной работе не воз­никало никаких серьезных проблем. Недавно он ушел в отставку, настроившись на долгую и безмя­тежную жизнь обеспеченного пенсионера. Брайан решил остаться в городе, где прожил большую часть сознательной жизни и пользовался непререкаемым авторитетом. Авторитет этот был настолько высок, что «Делафилд индастрис» включила его в список почетных гостей, приглашенных на скачку «2000 ги­ней». Настолько высок, что он и его жена в субботу оказались совсем рядом со взорвавшейся бомбой. Так что долгая и безмятежная жизнь обеспеченного пенсионера продолжалась шесть недель и один день.

Брайан и Джун оставили четверых взрослых де­тей, но не общих, потому что для них этот брак был вторым. Как Джун частенько говорила мне за порт­вейном в обеденном зале моего ресторана, с детьми особой близости у них не было, потому что оба раз­вода были скандальными, и дети брали сторону ее первого мужа и первой жены Брайана. Соответст­венно, их совместные похороны в церкви Всех Свя­тых прошли более спокойно и без всплеска эмоций. Многие из тех, кого я видел в католической церкви на Эксетер-стрит на похоронах Элизабет Джен­нингс, включая Джорджа Кейли, собрались и в анг­ликанской церкви, чтобы попрощаться с Уолтерсами. Наверное, я поступил бестактно, задавшись во­просом, сколь многие из них провели часы, разде­лявшие похороны, в баре отеля «Ратленд армс», который находился аккурат на полпути между двумя церквами.

После службы я решил не присоединяться к кор­тежу, двинувшемуся в сторону кладбища. Вместо этого проехал пятнадцать миль, отделявшие церковь в Ньюмаркете от железнодорожной станции в Кем­бридже. И к тому времени, когда садился в поезд, отправлявшийся без десяти семь в Лондон, пришел к выводу, что весь день провел в тени смерти. Зака­зал джин с тоником и привалился к спинке сиденья купе первого класса. Я отдал долг мертвым, и при­шла пора возвращаться к живым.

Сидел, мелкими глотками пил джин с тоником, размышлял о событиях прошедшей недели. Она вы­далась куда длиннее, чем я мог себе представить, ко­гда готовил званый обед на ипподроме в прошлую пятницу.

Как семь дней могут изменить жизнь человека! Тогда я был уверенным в себе бизнесменом. Много работал, пользовался заслуженным уважением, по­лучал прибыль, спал, как младенец. Был счастливым и всем довольным. Теперь же, за какую-то неделю, от всего этого не осталось и следа: я не знал, что предпринять, меня обвиняли в массовом отравлении и считали лжецом, впереди маячили возможное бан­кротство и, возможно, до конца жизни, кошмарные сны с безногой женщиной. Но одновременно я по­думывал о том, чтобы покинуть тихую гавань патри­архального Ньюмаркета и броситься в бурные воды Лондона. Может, действительно сходил с ума.

Поезд прибыл на вокзал Кингс-Кросс без чет­верти восемь. Наверное, мне следовало с нетерпени­ем ждать встречи с Марком. Но я ехал на нее, как на каторгу.

* * *

—  Будь выше этого, — сказал мне за обедом Марк. — Верь в себя и плюй на то, что думают люди.

—  Но я должен привлекать посетителей. Конеч­но же, это важно, что они думают.

—  Гордон Рэмси ругается на всех, а его за это только любят.

—   Поверь мне, в Ньюмаркете не полюбили бы, — ответил я. — Вроде бы в скаковом мире руга­тельства в большом ходу, но все имеет свои преде­лы. Тренеры могут крыть почем зря своих конюхов, но у них не возникнет и мысли обругать владельца лошади. Иначе лошадь исчезнет быстрее, чем ты произнесешь: «Абракадабра».

—  Но я говорю не о Ньюмаркете. — Марк под­вел меня к главной на текущий момент теме. — Тебе пора перебираться в Лондон и руководить таким вот заведением. Пора сделать себе имя.

Мы сидели в ресторане в «ОКСО-Тауэр», на восьмом этаже, глядя на Большой Лондон. Этот рес­торан был одним из моих любимых, и действитель­но, если бы мне предстояло стать ресторатором в мегаполисе, я бы создал нечто подобное, аналогич­ную смесь утонченности и веселья. Это привлекает клиентов, а что еще нужно ресторатору? Согласно краткой исторической справке, напечатанной в ме­ню, ресторан располагался на крыше склада, по­строенного в 1920-х годах «Лайбиг экстракт оф мит компани», которая производила бульонные кубики «Оксо». Когда компания отказалась от световой вы­вески «ОКСО» на фронтоне здания, чтобы ее было видно и с другого берега Темзы, архитектор «врисовал» это слово в окна на всех четырех сторонах баш­ни, которая возвышалась над складом. Мясная ком­пания давно покинула склад, в котором теперь рас­полагались бутики и жилые квартиры, плюс четыре различных кафе и ресторана, но башня осталась, с окнами «ОКСО». Отсюда и название здания.

—  Ну? — спросил Марк. — Проглотил язык?

— Я думаю. Перемена очень серьезная.

—  Ты же хочешь сделать себе имя, не так ли?

— Да, абсолютно. Но сейчас меня больше забо­тит другое: как бы таблоиды не прославили меня массовым отравителем.

—  Через неделю все забудут, о чем речь. Будут помнить только твою фамилию, а это скорее плюс, чем минус.

Я надеялся, что он знает, о чем говорит.

— А как насчет девушки, которая подает на меня в суд?

—  Об этом не беспокойся. Реши все вне суда, и об этом никто не узнает. Дай ей сотню фунтов за ее хлопоты и двигайся дальше. Глупая это идея. Пода­вать в суд из-за пищевого отравления! Что она наде­ется получить? Компенсацию заработка за вечер? Но речь же идет не о возможном выигрыше в кази­но! — Он рассмеялся своей шутке, и я немного рас­слабился.

Мы сидели на обитых синей кожей, с полу­круглыми спинками стульях ресторана «ОКСО», и я блаженствовал, потому что готовить сегодня прихо­дилось кому-то еще. На закуску выбрал гусиную пе­чень с кисло-сладкой фруктовой приправой и брио­шью, далее — каре барашка с хлебными палочками. Марк остановился на лобстере и шетлендской трес­ке. Несмотря на рыбный выбор, пил Марк красное вино, так что мы наслаждались изумительным буке­том и вкусом «Шато Латур» урожая 1990 года.

—  А теперь, — сказал он после того, как перед нами поставили закуски, — где будет расположен этот ресторан и какому стилю мы отдадим предпоч­тение?

Почему от этих вопросов у меня в голове зазве­нели колокольчики тревоги? С «Торбой» Марк сде­лал все, как и обещал. Обеспечил финансирование, но предоставил мне полную свободу во всем осталь­ном: местоположении, интерьере, меню, карте вин, сотрудниках и так далее. В тот раз я попросил его назвать первоначальный бюджет на обустройство и первый год работы. «Больше полумиллиона, меньше миллиона», — последовал ответ. «А гарантии?» — спросил я. «Право собственности на недвижимость и джентльменское соглашение, что ты проработаешь в ресторане десять лет, если мы оба не решим что-то изменить по взаимному согласию». В результате я потратил чуть ли не весь его миллион, но положен­ные ему пятьдесят процентов прибыли за пять лет сложились в большую половину этой суммы, и он оставался собственником здания. За десять лет, если бы выручка оставалась такой же, как до массового отравления, «Торба» обеспечила бы Марку не только возвращение вложенного капитала, но и приличный навар. Я, разумеется, радовался и гордился, что на­ше маленькое предприятие в Ньюмаркете оказалось таким успешным как в смысле финансов, так и пре­стижа в масштабе города. Однако более всего я це­нил собственную независимость. Да, для обустрой­ства я использовал деньги Марка, и здание принад­лежало ему, но это был мой ресторан, и все решения я принимал сам.

Уловил ли я в вопросе Марка желание играть бо­лее активную роль в нашем лондонском проекте? Или я поспешил с выводами? Он употребил «мы», подразумевая «ты»? Я решил, что сейчас лучше не уточнять.

—  Я бы хотел, чтобы ресторан был таким же, как этот. Традиционный, но с элементами модерна.

—  Одно с другим не совместить, — возразил Марк.

—   Очень даже можно. Этот ресторан традиционен в части белых скатертей, хорошего обслужива­ния, отличной еды и вина и в определенной степени уединения, доступного посетителям. А вот интерь­ер — чистой воды модерн, и в блюдах чувствуется средиземноморское и азиатское влияние. В Нью­маркете обеденный зал более всего, и это сделано сознательно, похож на столовую в частном доме, еда у меня очень хороша, но новаций в ней меньше, чем я использовал бы в Лондоне. И не потому, что мои клиенты менее утонченные, чем лондонцы. Это не так. Просто выбор ресторанов у них гораздо уже, и многие часто приходят в «Торбу», некоторые каж­дую неделю. Постоянство клиентуры предполагает и неизменность меню. Эти люди склонны заказывать то, к чему привыкли, не экспериментировать над собой.

—  Разве не все такие? — спросил Марк. — Я за­казываю треску. Конечно же, это предсказуемо.

—   Подожди — и все увидишь сам, — со смехом ответил я. — Готов спорить, ты будешь долго смот­реть на тарелку и спрашивать себя, твой ли это за­каз. Это тебе не кусок рыбы с чипсами, который ты можешь получить завернутым в газету в местной за­бегаловке. Треску тебе подадут с тушеной белой фа­солью и пюре из иерусалимских артишоков. Ты знаешь, как выглядит иерусалимский артишок? Ка­кой он на вкус?

—  Это у него сочные листья, которые сосут?

—   Нет, это просто артишок. Иерусалимский ар­тишок похож на подсолнечник, а едят у него клубни, которые напоминают картофелины.

—  Из Иерусалима, как я понимаю.

—   Нет. — Я вновь рассмеялся. — Не спрашивай, почему он называется иерусалимским артишоком. Я не знаю. Но он определенно не имеет никакого отношения к городу Иерусалиму.

—  Как гимн, — кивнул Марк. — Ты знаешь, «На этот горный склон крутой» не имеет никакого от­ношения к Иерусалиму. Иерусалим здесь означает «небеса». Может, и у этих артишоков божественный вкус.

—   Скорее редиса, — уточнил я. — И от них по­том здорово пахнет.

—  Понятно, — рассмеялся Марк. — В поезде мне потребуется отдельное купе.

Вот тут я и решил, что пора.

—  Марк, у меня будет абсолютная свобода в но­вом ресторане, не так ли? Как в «Торбе»?

Он выпрямился, посмотрел на меня. И я испу­гался, что момент выбрал неудачный.

—   Макс, — он прервал затянувшуюся паузу, — часто я тебя спрашивал, как продать мобильный те­лефон?

—  Никогда.

—  Именно. Тогда почему ты спрашиваешь меня, как управлять рестораном?

—  Но ты же ешь в ресторанах.

— А ты пользуешься мобильником, — уел он меня.

—  Отлично, — кивнул я. — Обещаю никогда не обсуждать с тобой мобильные телефоны, если ты пообещаешь не обсуждать со мной рестораны.

Он молчал и улыбался, глядя на меня. Неужели я действительно загнал в угол великого Марка Уинсама?

—  У меня остается право вето? — наконец спро­сил он.

—  На что? — В моем вопросе прозвучали воинст­венные нотки.

—  Местоположение.

Что я мог ответить? Если бы ему не понравилось местоположение ресторана, он не подписал бы дого­вор об аренде или покупке. То есть вето на местопо­ложение у него и так было.

—  Если ты финансируешь проект, тогда получа­ешь право вето, — ответил я. — Если не финансиру­ешь — не получаешь.

—  Хорошо, — кивнул он. — Тогда я хочу финан­сировать. Условия как прежде?

—  Нет. Я хочу больше пятидесяти процентов прибыли.

—  Ты не жадничаешь?

— Я хочу, чтобы в разделе прибыли участвовали и мои сотрудники.

—  Сколько они получат?

—  Это мое дело. Ты получаешь сорок процентов, а я — шестьдесят, а уж потом я решу, ни у кого не спрашивая, какую часть прибыли отдать в виде бо­нусов моим сотрудникам.

—  Жалованье ты получать будешь?

—  Нет. Как и теперь. Но я хочу шестьдесят, а не пятьдесят процентов прибыли.

—  А на время обустройства? В прошлый раз ты получал жалованье из моих инвестиций восемна­дцать месяцев.

—  Но я все возместил, — напомнил я. — На этот раз жалованье мне ни к чему. У меня есть сбереже­ния, так что я проживу на них, пока новый ресторан не начнет приносить прибыль.

—  Что-нибудь еще? — спросил Марк.

—  Да. Десять лет — очень много. Пять лет. А по­том я получаю право выкупить твою долю по спра­ведливой цене.

—  И как ты определишь «справедливую цену»?

—  Расплачусь с тобой по лучшему предложению, публичному или частному, сделанному тебе незави­симой третьей стороной.

—  На каких условиях?

—  Стоимость аренды плюс сорок процентов от стоимости бизнеса.

—  Пятьдесят процентов.

—  Нет. Сорок процентов от стоимости бизнеса и сто процентов аренды.

— А если я захочу выкупить твою долю?

—     Тебе это обойдется в шестьдесят процентов стоимости бизнеса, и я уйду восвояси. — Конечно, хотелось бы знать, насколько изменяется стоимость ресторана, если из него уходит шеф-повар. Но, опять же, я полагал, что он ни при каких обстоя­тельствах не станет выкупать мою долю.

Марк откинулся на спинку стула.

—  Ты ставишь очень жесткие условия.

—   Почему нет? Вся работа ляжет на меня. Твое дело — выписать чек на крупную сумму, а потом си­деть на заду и ждать, когда деньги потекут рекой, — по крайней мере, я надеялся, что они потекут.

—  Ты знаешь, как много лондонских ресторанов закрываются в первый год работы из-за колоссаль­ных убытков? — спросил он. — Я рискую своими деньгами.

—  И что? У тебя их много. Я же рискую своей репутацией.

—  Тем, что сейчас от нее осталось, — рассмеялся он.

—  Ты советовал мне быть выше этого и верить в себя. Что ж, я верю. Мы не закроемся ни в первый год, ни во второй.

Он смотрел на меня, склонив голову набок, буд­то задумавшись. Внезапно наклонился вперед.

—  Хорошо, ты в доле. — И протянул руку.

—  Так просто? — удивился я. — Мы даже не на­шли места и не начали обговаривать бюджет.

—  Ты вроде бы сказал, что это твоя работа. Я только выписываю чек. Помнишь?

—  И на какую сумму? — спросил я его.

—  Какая тебе понадобится. — Руку он не убирал.

—  Отлично. Ты тоже в доле.

Я крепко пожал его руку, и мы оба улыбнулись. Я очень любил Марка. И пусть его адвокатам только предстояло подготовить контракт, он держал слово, как и я. Сделку мы заключили.

* * *

Я едва смог досидеть до конца обеда, так пере­возбудился. Марк рассмеялся, когда ему принесли треску. Я все предсказал правильно.

Из кухни вышел шеф-повар, присоединился к нам, чтобы завершить вечер стаканом портвейна. Годом раньше мы с ним судили кулинарный кон­курс в дневной телепрограмме и порадовались воз­можности укрепить нашу дружбу.

—  Как поживает твой ресторан в том далеком далеке? — спросил он.

—   Отлично, — ответил я, надеясь, что ему под дверь не кладут «Кембридж ивнинг ньюс». Я также задался вопросом, а оставался бы он столь же дру­желюбным, если б узнал, что мы с Марком сидим в его ресторане, готовясь составить ему серьезную конкуренцию. — А как твои дела? — задал я логич­ный вопрос.

—  Все как всегда. — Пояснять, что под этим подразумевается, он не стал.

Какое-то время мы говорили ни о чем, избегая профессиональных суждений. Мир высокой кухни окутан такой же завесой секретности, как и работа любой государственной разведывательной службы.

Необходимость успеть на последний поезд заста­вила нас закончить обед в одиннадцать вечера, и мы с Марком пошли по набережной Темзы к станции «Ватерлоо». Неспешно шагали мимо пабов, бистро и пиццерий, которые изменили южный берег. Не­смотря на поздний час, всюду звучала громкая му­зыка и слышался звонкий смех.

—  Когда ты начнешь искать место для рестора­на? — спросил Марк.

—  Не знаю, но в самом скором времени. — Я улыбнулся в темноте. — Полагаю, начну с фирм по продаже недвижимости, чтобы посмотреть, что сейчас можно приобрести.

—  Будешь держать меня в курсе?

—   Разумеется. — Мы как раз проходили мимо рекламной тумбы. На приклеенной афише я прочи­тал: «КФО в КФЗ», большие черные буквы на белом фоне. Благодаря Бернарду Симсу я знал, что такое КФО — Королевский филармонический оркестр.

— Что такое КФЗ? — спросил я Марка.

— Что?

—  Что такое КФЗ? — повторил я, указывая на афишу.

—  Королевский фестивальный зал. А что?

— Да так, чистое любопытство.

Я пригляделся к афише. КФО, в котором, как я понимал, Каролина играет на альте, в следующем месяце будет выступать в КФЗ. Может, мне следует пойти и послушать?

Марк и я попрощались у Национального театра. Он поспешил на вокзал, а я решил перейти реку по пешеходному мосту «Золотой юбилей» и спуститься в метро уже на северном берегу. На полпути остано­вился, посмотрел на восток, на здания Сити, во многих из которых на фоне ночного неба горели все окна.

Среди высотных зданий я мог разглядеть в срав­нении с ними тускло освещенный, величественный купол собора Святого Павла. Мой школьный учи­тель истории страстно любил это сооружение и не­которые из связанных с ним фактов навсегда вдол­бил в головы учеников. Я помнил, что возвели ка­федральный собор на месте прежнего, который сгорел во время Великого лондонского пожара в 1666 году. Построенный всего за тридцать пять лет, собор, что удивительно, более двух с половиной сто­летий оставался самым высоким зданием Лондона, до появления бетонно-стеклянных башен 1960-х годов.

Стоя на мосту, я гадал, верил ли сэр Кристофер Рен, что берется за проект, конечный результат ко­торого его переживет. Собираюсь ли я впрячься в проект, конечный результат которого может пере­жить меня?

Я поднял воображаемый стакан, протянул руку к великому архитектурному достижению и произнес молчаливый тост: «Сэр Кристофер, вам это удалось, и мне тоже удастся».

 

Глава 8

—  Фасоль?!

—  Да, фасоль, возможно, красная фасоль. Со­гласно анализам, полученным у пациентов в боль­нице, за обедом в их пищеварительную систему по­пало вещество, которое называется «фитогемагглутинин», вызвавшее отравление. Оно также известно как фасолевый лектин.

Я, Карл и Гэри сидели в моем кабинете во вто­рой половине субботы. До открытия ресторана на обед еще оставалось немного времени. Ленч мы по субботам не подавали: подавляющее большинство наших клиентов в это время находились на скачках.

—  Но в обеденное меню фасоль не входила, — заметил Карл.

—  Я тоже так думал. Но анализы брали у шестна­дцати человек, и во всех обнаружен фасолевый лек­тин.

Гэри и Карл переглянулись.

—  Ничего не понимаю, — покачал головой Гэри.

—  И куда они могли подложить фасоль? — спро­сил Карл.

—  Вот это я как раз собираюсь выяснить. А по­том постараюсь найти того, кто это сделал.

—  Ты же не думаешь, что кто-то специально всех отравил? — спросил Карл.

—  А какие у меня варианты? — вопросил я. — Взгляни на факты. Большинство тех, кто съел обед, включая меня, отравились. Анализы шестнадцати человек показали наличие фито-чего-то. Не нужно быть гением, чтобы понять, что в еде была фасоль. Я знаю, что ее в еду не клал. Следовательно, это сделал кто-то еще, и сделал сознательно, чтобы от­равить людей.

—  Но почему? — удивился Карл.

—   Не знаю, — раздраженно ответил я. — Но сде­лал это человек, имевший доступ к кухне.

—   На кухню могли зайти многие, — заметил Карл. — Охрану мы не выставляли. Люди, которых направило агентство по найму, все официанты.

—   И несколько человек от компании, которая постоянно обслуживает ипподром. Но, поверьте мне, я собираюсь выяснить, кто это был.

—   Но разве ты не увидел бы красную фасоль в приготовленном блюде? — спросил Гэри.

—  Я об этом уже думал. Не увидел бы, если б фа­солины порубили на мелкие части или растерли в порошок.

—   И сколько нужно фасолин, чтобы отравить двести пятьдесят человек? — спросил Карл. — На­верняка так много, что вкус изменился бы.

—   В Интернете я заглянул на сайт Американской администрации по контролю за продуктами питания и лекарствами. Там сказано, что достаточно четырех или пяти фасолин, чтобы человека вывернуло наиз­нанку. Там также сказано, что при нагревании до восьмидесяти градусов Цельсия ядовитость фасолин возрастает в пять раз. Это означает, что хватило бы одной фасолины на человека. Там также сказано, что эффективность поражения стопроцентная. Тра­вится любой, кто съел такую фасоль.

—  Но куда их положили? — спросил Гэри.

—  Полагаю, в соус, — ответил я. Никто, думал я, не смог бы распробовать одну-единственную недо­варенную фасолину, особенно порубленную или растертую, в смеси с лисичками, трюфелями и лу­ком, не говоря уже о белом вине, бренди, чесноке и сливках.

— Но ведь ты должен был выпарить вино из со­уса, — напомнил Карл. Он хотел сказать, что соус требовалось какое-то время кипятить, чтобы выпа­рить избыток жидкости. — Фасоль, окажись она в соусе, стала бы безвредной.

—  Значит, ее положили после выпаривания, — парировал я. В соус добавляются сливки для сочно­сти. И после добавления сливок соус не кипятится, чтобы избежать свертывания от кислоты, содержа­щейся в вине.

Мыслями я вернулся к приготовлению обеда. Чтобы соуса хватило на всех, я использовал четыре алюминиевые кастрюли, такие же, как обычные ку­хонные, только гораздо больше, на шесть литров, с двумя ручками каждая. Их поставила «Стресс-фри кейтеринг». Я рассчитал, что на человека нам потре­буется пятьдесят миллилитров соуса. Умножение на двести пятьдесят порций дало двенадцать с полови­ной литров. Я готовил соус в четырех кастрюлях на случай, если в одной сливки свернутся. Но в итоге соус получился как надо во всех четырех кастрюлях. Так что немалая его часть осталась. Я это хорошо помнил, потому что соус люблю, и взял добавку. На свою голову.

Четыре кастрюли стояли в сервировочной зоне, где мы раскладывали еду на тарелки: ломтики фар­шированной вишнями куриной грудки, жареный молодой картофель, сваренный на пару зеленый го­рошек, соус, веточка петрушки для украшения.

Кастрюли не подогревались (я полагал, что в густой жидкости достаточно тепла и она остыть не успеет), их просто поставили на стальную поверх­ность сервировочного стола. Я велел одному из на­ших временных работников помешивать соус, чтобы он не расслаивался. Ни для чего другого парень не годился, я его запомнил, поскольку мне пришлось на пальцах объяснять ему, что от него требуется. Английский он понимал плохо. Я тогда предполо­жил, что он или поляк, или чех, или уроженец какой-то другой восточноевропейской страны. В наши дни полным-полно неквалифицированных работяг из тех краев.

Я полагаю, что было десятиминутное «окошко», когда соус уже поставили на сервировочный стол, но еще не начали разливать. Я тогда находился или на кухне, или в павильоне, где обедали гости. В лю­бом случае в этот критически важный период каст­рюли с соусом выпали у меня из поля зрения. Учи­тывая, что стояли они между кухней и обеденным залом, любой из обслуживающего персонала мог что-то добавить в соус. Но этого вредителя, который точно знал, что делает, наверняка заметил бы мой мешальщик или кто-то еще. Все по-прежнему как-то не складывалось.

—  И что нам теперь с этим делать? — спросил Гэри.

—  Сделать мы ничего не можем, — ответил я, — кроме как работать в обычном режиме. На сегодня у нас заказаны шестьдесят пять мест, и никто не отка­зался.

На моем столе зазвонил телефон. «Ну кто тянул меня за язык?» — подумал я, снимая трубку.

— Алло. Ресторан «Торба».

—  Макс? Это ты? — Женский голос.

—  Разумеется, я.

—  Хорошо. Это Эмма Кейли. Как я понимаю, вчера ты виделся с Джорджем на похоронах Элиза­бет.

— Да, виделся. Мне так жаль Элизабет.

—     Конечно. Благодарю. Ужасная трагедия, осо­бенно для бедного Нейла. — Она помолчала. — Но для всех остальных жизнь должна продолжаться.

— Чем я могу помочь? — спросил я.

—  Джордж сказал, что отменил наш заказ на се­годня.

—  Да, отменил. Сказал, что какое-то время вы в моем ресторане появляться не будете.

—   Старый дурак! — вырвалось у нее. — У нас гости, а еды в доме нет. О чем он думал? Что мы пойдем в «Раджу Индии»? — Она упомянула парши­венький индийский ресторан на Дворцовой улице. Я представить себе не мог, что Эмма Кейли могла знать о его существовании, не то чтобы пойти ту­да. — Ты сможешь найти нам столик на четверых в половине девятого? — В голосе звучала мольба. — Если это будет не наш обычный столик, я пойму.

—  Конечно, мы вас накормим, — ответил я. — С нетерпением жду встречи.

—  Отлично. Еще увидимся. — Я явственно услы­шал в ее голосе облегчение. Оставалось только га­дать, сколь сильно она поругалась с Джорджем.

Я положил трубку. Посмотрел на Гэри и Карла. Широко улыбнулся.

—  Еще четверо на сегодня. — Как вовремя к Кейли приехали гости.

Карл и Гэри ушли на кухню, чтобы начать при­готовление обеда, я остался за столом, чтобы закон­чить бумажную работу. Перебирая пачку докумен­тов, чтобы убедиться, что все счета оплачены, на­ткнулся на накладную «Лейф фуд», поставщика продуктов на званый обед. Вновь пробежался глаза­ми по ингредиентам, словно мог в прошлый раз не заметить фасоль. Разумеется, фасоли не было. Да и откуда она могла взяться? Я готов поклясться на мо­гиле отца, что не клал фасоль ни в одно блюдо.

Позвонил Сюзанне Миллер на мобильник.

—  Привет, Сюзанна. Макс Мортон. Извини, что беспокою тебя в субботу. Есть минутка?

—  Выкладывай, — ответила она. — Я все равно в кабинете. У нас сегодня свадьба, так что я работаю.

—  Я не знал, что на ипподроме играют свадьбы.

—  Да, в конце весны и летом практически каж­дую субботу. Разумеется, когда нет скачек. Для цере­монии используется зал «Гонконг», для застолья — ресторан «Галерея чемпионов». Получается неплохо.

—  Век живи — век учись.

—  Чем я могу тебе помочь?

—  Слушай, не можешь ты дать мне список гос­тей того злополучного обеда?

—  Конечно, нет проблем. Он у меня в компьюте­ре. Сейчас перешлю по е-мейлу.

—  Благодарю. И вот что еще. Есть у тебя фами­лии тех временных работников, которых прислало агентство?

— Фамилий нет. Агентство сообщало мне только общее количество, без фамилий.

—  Но ты помнишь, несколько человек не при­шли, и мы были вынуждены в последнюю минуту заменить их сотрудниками твоей компании. У тебя случайно нет фамилий тех, кто не пришел, и твоих сотрудников, которые их заменили?

—  Я отправлю тебе по электронной почте теле­фон агентства, и ты сможешь спросить непосредст­венно у них. А зачем тебе фамилии моих сотрудни­ков?

Как много я мог ей рассказать? Она так быстро умудрилась переложить вину на меня после того, как на ее стол легло письмо от адвокатов Каролины Эстон. Может, теперь она подумает, что я ищу козла отпущения?

—  У меня есть основания предполагать, что в блюда, которые подавали за обедом, добавили веще­ство, не входившее в их состав, и я хочу получить фамилии всех имевших доступ к еде, чтобы выяс­нить, кто виноват.

Последовала долгая пауза.

—  Ты думаешь, кто-то из моих сотрудников не­сет ответственность за отравление? — В голосе Сю­занны слышались ледяные нотки.

—  Нет, — торопливо ответил я. — Я этого не го­ворю и так не думаю. Твои сотрудники попали ко мне в последнюю минуту, так что они наверняка ни при чем. — Я сомневался, что кто-то мог бы так бы­стро купить и разрубить или растолочь столько фа­солин. — Мне нужны их фамилии, чтобы вычерк­нуть их из списка подозреваемых. — Я уже начал го­ворить, как полисмен.

—  Я, конечно, посмотрю. Но сначала должна спросить у них, хотят ли они, чтобы ты узнал их фа­милии.

—  Меня это полностью устраивает.

—  Так ты думаешь, что в еду подсыпали отраву?

—  Сюзанна, я понимаю, звучит это безумно, но у меня просто нет другого объяснения. Взятые в боль­нице анализы показали наличие вещества, источни­ком которого служит ингредиент, которого нет ни в одном блюде. Так что я должен думать?

—  Какой ингредиент?

—  Пока называть не хочу. — Не знаю почему, но мне казалось, что не стоит делиться всеми секрета­ми. Может, я надеялся подловить преступника на том, что он скажет «фасоль», хотя я этого слова не произносил. Я точно знал, что однажды читал детек­тивный роман, в котором все так и случилось, после чего полисмен сразу же разобрался, что к чему.

—  Для меня все это звучит очень уж таинствен­но. И, как мне представляется, притянуто за уши. С какой стати кто-то хотел отравить столько народу?

—   Этого я не знаю. Но почему у людей вдруг возникает желание что-то порушить? Может, они ловят от этого кайф. Логикой можно объяснить да­леко не все.

—  Полиция ищет того, кто мог это сделать? — спросила Сюзанна.

—  Насколько мне известно, нет. Думаю, поли­ции хватает дел с поисками субботнего бомбиста.

—  Ты, вероятно, прав. Они все еще на ипподро­ме, и нам едва не пришлось отменять из-за них свадьбу. Слава богу, мы не используем трибуну, на которой прогремел взрыв. Она будет закрыта еще не один месяц. Но ты же должен сообщить полиции о своих подозрениях.

—  Может, и сообщу, — ответил я, подумав, что полиция, скорее всего, отреагирует, как и Анджела Милн: решит, что я скормил гостям недоваренную фасоль и не желаю этого признавать.

—  А что еще ты собираешься сделать?

—  Наверное, ничего. Пищевое отравление, кото­рое не принесло никому особого вреда, — сущий пустяк в сравнении со взрывом. — И я исходил из того, что моей репутации и ресторану будет только лучше, если все постепенно забудут об этом проис­шествии. Гнать волну определенно не стоило.

— Дай знать, если потребуется моя помощь.

—  Спасибо тебе. И не забудь про список гостей и телефон агентства.

—  Они спешат к тебе. — Я услышал перестук клавиш. — Отправлено. Наверное, уже у тебя.

—  Отлично. Премного тебе благодарен. — Я по­ложил трубку и повернулся к компьютеру.

«У вас новое письмо», — сообщил он мне, и точ­но, пару раз кликнув мышкой, я вывел на экран список гостей званого обеда. Как мы вообще жили до изобретения электронной почты?

Я проглядел список имен и фамилий, но, если на то пошло, не знал, кого ищу и почему, поэтому просто распечатал список и положил на стол, чтобы заняться им позже. А пока нырнул в Интернет.

Набрал в строке поисковика «КФО» и вскоре знакомился с репертуаром и программой выступле­ний Королевского филармонического. Как выясни­лось, концерт в Королевском фестивальном зале широко рекламировался, и я, возникни у меня такое желание, мог приобрести билет несколькими клика­ми компьютерной мыши. Я обратил внимание на то, что сегодня и большую часть следующей недели ор­кестр выступает с произведениями Сибелиуса и Элгара в нью-йоркском «Карнеги-Холл». «Повезло Ка­ролине Эстон», — подумал я. В прошлом году я по­бывал в майском Нью-Йорке, и мне там очень понравилось.

Я посмотрел на телефонный номер миссис Эс­тон, записанный в блокнот в среду утром, когда по­звонил Бернард Симс. Если она в Нью-Йорке, зна­чит, дома ее точно нет. Трижды я набирал ее номер, не нажимая кнопку с последней цифрой. Гадал, есть ли у Каролины Эстон автоответчик. В этом случае услышал бы, какой у нее голос. В четвертый раз но­мер набрал полностью, но после нескольких гудков сдрейфил и положил трубку. Может, она жила не одна, и тогда мне бы ответил кто-то другой.

Еще какое-то время я с опаской смотрел на теле­фонный аппарат, потом опять набрал номер. Трубку сняли после первого гудка.

— Алло, — женский голос.

«Черт, никакой записи автоответчика, — поду­мал я. — Живой голос».

—   Это Каролина Эстон? — спросил я в полной уверенности, что она в трех тысячах миль от Англии.

— Да. Чем я могу вам помочь?

—  Э... — Я чувствовал себя полным идиотом. — Не желаете приобрести глазированную посуду?

—  Нет, благодарю. Прощайте! — И она положила трубку.

«Дурь какая-то, — думал я, сидя с гулко бью­щимся сердцем, — полнейшая дурь». Положил труб­ку, и телефон тут же зазвонил.

— Алло, — ответил я.

—  Не желаете приобрести глазированную посуду?

—  Простите?

—   Видите? С чего вы решили, что я буду поку­пать глазированную посуду у человека, которого не знаю, который ни с того ни с сего вдруг позвонил мне? Вам это не нравится, мне — тоже.

Я не знал, что и сказать.

—  Извините. — И сам понимал нелепость ответа.

—  Тем не менее кто вы? Коммивояжер из вас никудышный.

—  Как вы узнали мой номер? — спросил я.

—   По определителю. У телефонных продавцов номера обычно не высвечиваются. Но куда важнее другое. Как вы узнали мой номер?

Правду я, само собой, сказать не мог, а если бы попытался, загнал бы себя в еще более глубокую яму. Поэтому решил с достоинством отступать.

—   Послушайте, вы уж меня извините, но мне нужно бежать. Прощайте. — И положил трубку. Ла­дони вспотели. Это же надо было так опростоволо­ситься!

Я прошел на кухню. Карл, с привычным ему сарказмом, как раз растолковывал одному из кухон­ных рабочих, почему так важно очистить сковород­ки от налипшей еды, прежде чем начинать их мыть.

Кухонных рабочих, конечно же, следовало звать посудомойками. Потому что большую часть времени они проводили, опустив руки по локоть в горячую воду, мыли кастрюли и сковородки. Обычно в «Тор­бе» их было двое, но частенько один из них вдруг покидал кухню и больше не возвращался. Только что был, а тут раз, и его нет. Уходил, даже не попро­щавшись. В настоящее время у нас работал мужчина лет пятидесяти, отец которого приехал в Англию в 1940 году, чтобы сражаться с нацистами. У него бы­ли непроизносимые польские имя и фамилия, со множеством «пш» и «бж», но чисто эссекский выго­вор. Работал он около года, гораздо дольше, чем многие, но держался особняком и редко общался с другими сотрудниками.

Второго кухонного рабочего звали Яцек (произ­носилось это имя как «Йачек»), появился он три не­дели назад и, похоже, еще не научился как следует оттирать сковородки. Из местного центра по трудо­устройству нам в основном присылали таких, как он: от двадцати пяти до тридцати лет, уроженец страны, недавно вступившей в Европейский Союз. Английского он практически не знал, но каждую не­делю ему удавалось попросить меня помочь в от­правке денег жене и малютке-дочери, которые еще оставались на родине. Жизнь в Англии ему очень даже нравилась, он постоянно улыбался и что-то на­певал себе под нос, благоприятно влияя на общую атмосферу на кухне, особенно в последнюю неделю, когда над нами сгустились тучи. Теперь же он стоял перед Карлом, опустив голову, словно прося проще­ния. Яцек часто кивал, но я не сомневался, что большую часть тирады Карла он не понимает. И уж конечно, не мог оценить сарказм. Я его жалел: ока­заться так далеко от дома, в незнакомой среде, плюс разлука с женой и дочерью.

«Достаточно», — одними губами показал я Кар­лу, поймав его взгляд. Работал Яцек усердно, и мне не хотелось его потерять, тем более что эти двое ку­хонных рабочих, похоже, ладили друг с другом и не увлекались спиртным, а подобное среди представи­телей этой профессии случалось довольно часто.

Карл остановился на полуфразе и взмахом руки отпустил проштрафившегося. Когда Яцек проходил мимо меня к раковинам, я ему улыбнулся. Он под­мигнул и улыбнулся в ответ. «Умный парень, — по­думал я, — пожалуй, он может быть не только ку­хонным рабочим».

Субботний вечер показал, что в «Торбу» возвра­щается привычная жизнь. И пусть ресторан запол­нился только на две трети, и в баре, и в обеденном зале царили веселье, то есть ужасы прошедшей неде­ли хоть временно, но забылись.

Джордж и Эмма Кейли с двумя гостями прибыли ровно в половине девятого, сели за привычный сто­лик и, похоже, хорошо провели время. Никто не упомянул о моем разговоре с Джорджем на похоро­нах, а когда они уходили, Эмма повернулась ко мне, чтобы сказать:

—  Увидимся в субботу, как и всегда.

—  На шестерых? — спросил я.

—  Считай, что да. В пятницу дам знать.

—  Отлично, — улыбнулся я в ответ.

—  Ты еще не выяснил, чем все отравились на прошлой неделе? — спросила она. На лице Джорджа отразился ужас. Бестактность жены его просто пора­зила.

—  Скорее нет, чем да. Но у меня есть основания подозревать, что в еду что-то подсыпали.

—  Что? — спросила Эмма.

—  Точно пока сказать не могу. — Потом я задал­ся вопросом, только ли смущение заставило меня воздержаться от упоминания недоваренной фасо­ли. — Пока я стараюсь понять, каким образом это что-то попало в еду.

—  Ты, разумеется, не хочешь сказать, что это сделали сознательно.

—  Этот тот самый вывод, к которому я пришел.

—   Мне кажется, это фантазия, — вставил Джордж.

—   Вам — возможно, но что думать мне? Пред­ставьте себе, Джордж, что ваша лошадь в трениро­вочных заездах неслась, как ветер, а на скачке пле­лась, словно обозная кляча. И последующий анализ показал наличие некой субстанции, которая самым негативным образом повлияла на резвость лошади. Если вы абсолютно уверены, что не давали эту суб­станцию лошади, чтобы сбить ее с хода, тогда вам не остается ничего другого, как прийти к заключению, что эту субстанцию дал лошади кто-то еще. Здесь тот самый случай. Я точно знаю, что не клал в при­готовленные мною блюда ничего такого, что могло вызвать у людей пищевое отравление, но анализы показали наличие отравляющего вещества, следова­тельно, кто-то положил его в одно из блюд. А вот это, я уверен, могли сделать только сознательно. И могу заверить вас, я намерен выяснить, кто это сделал.

Я подумал, что не стоило мне говорить им так много, но они поддержали меня, тогда как другие бросили, вот я и чувствовал себя в долгу.

—  Этот человек оказал нам большую услугу, — заметила Эмма.

—  В каком смысле?

—  Нас приглашали на ленч, где взорвалась бом­ба, — объяснила она. — Мы не пошли только пото­му, что провели жуткую ночь. Нам чертовски повез­ло! Хотя, должна признать, в субботу утром я ужасно на тебя злилась. — Она ткнула пальцем мне в грудь. — Очень хотела побывать на «Гинеях». Не по­бывала, зато осталась жива. — Она улыбнулась. — Так что я тебя прощаю.

Я улыбнулся в ответ, потом накрыл ее руку своей.

—  Тогда все у нас хорошо. — Мне нравится флиртовать с посетительницами моего ресторана, которые годятся мне в матери. Для бизнеса это толь­ко в плюс.

—   Пошли, Эмма, — нетерпеливо позвал Джордж. — Нам пора. Питер и Таня ждут. — Он махнул рукой в сторону гостей, которые терпеливо стояли у входной двери.

—  Хорошо, Джордж, — раздраженно бросила она. — Уже иду. — Вытянулась во все свои пять фу­тов и три дюйма рядом с моими шестью футами для поцелуя. Я, понятное дело, с готовностью наклонил­ся. — Спокойной ночи, спокойной ночи. Прекрас­ный был вечер.

—  Спасибо, что пришли, — говорил я на полном серьезе.

—  Можешь всякий раз травить нас, если этим будешь спасать нам жизнь, — улыбнулась она.

—  Благодарю. — С другим ответом я не нашелся.

Джордж переминался с ноги на ногу.

—   Пойдем, дорогая. — В голосе слышались ко­мандные нотки. Эмма со вздохом подчинилась. Я наблюдал через окно, как вчетвером они садятся и уезжают на новеньком, дорогушей модели, «Мерсе­десе».

Итак, я уже знал троих, кого в субботу ждали на ленч в ложах, где прогремел взрыв, но они не при­шли, отравившись за пятничным обедом. Бедный Нейл Дженнингс хотел быть там с Элизабет, но вот Кейли определенно не хотели. Теперь радовались тому, что отравились. Получалось, что и в этом кошмарном для меня событии было что-то хорошее.

* * *

Поскольку трети посетителей мы все-таки недос­читались, остальных обслуживали чуть быстрее, чем обычно, так что последний столик опустел около одиннадцати. Раньше выпадали субботы, когда мы разливали портвейн и бренди и после полуночи, раз или два поздние гости засиживались и до часа ночи, прежде чем я выпроваживал их.

Я сидел за столом в кабинете и надеялся, что худшее уже позади. Если бы мне удалось подавить в зародыше судебный иск и доказать мою непричаст­ность к фасоли, которой отравились гости на пят­ничном обеде, «Торба» вновь обрела бы прежнюю популярность, по крайней мере, на несколько меся­цев, оставшихся до моего переезда в Лондон. Увы, надежды мои не сбылись.

Я посмотрел на часы. Четверть двенадцатого. «Пора домой, — подумал я. — Наконец-то вечер удался».

Зазвонил телефон. Я снял трубку.

—  Алло. Ресторан «Торба».

Мне ответило молчание.

— Алло, — повторил я. — Ресторан «Торба». Чем я могу вам помочь?

—  Почему вы сказали мне, что продаете глазиро­ванную посуду?

—  Э... — У меня отнялся язык, я не знал, что и сказать.

—  Ну? Я жду.

—  Не знаю почему, — промямлил я.

—  Вы чертов идиот или как?

Да, скорее всего.

—  Нет. Позвольте объяснить?

—  Я жду.

—  Не здесь, не сейчас, не по телефону. Может, мы сможем встретиться?

—  Как вы узнали мой номер?

—  По телефонному справочнику.

—  В справочнике его нет.

—  Ох. Я не помню. Может, через оркестр.

—  У них только номер моего мобильника.

Я все быстрее и глубже погружался в трясину.

—  Послушайте, если мы встретимся, я смогу все объяснить. Может, позволите угостить вас обедом?

— Я не поеду в Ньюмаркет. Не дам вам еще од­ного шанса отравить меня.

—  Вы выбираете ресторан, а я плачу за обед. Ка­кой вам нравится?

—  «Гордон Рэмси», — ответила она.

—  В «Клариджес»?

—  Нет, разумеется, нет. Ресторан «Гордон Рэм­си» на Ройял-Хоститал-роуд. На этой неделе я сво­бодна каждый вечер до пятницы.

Ресторан «Гордон Рэмси» не просто один из са­мых дорогих ресторанов мира, но и попасть в него крайне сложно. Заказы начинают принимать в де­вять утра, на два календарных месяца вперед, и очень часто все столики бронируются уже к по­ловине одиннадцатого. Так что мне, чтобы попасть туда на следующей неделе, предстояло задействовать профессиональные связи, да и то заранее я не мог сказать, что мои усилия увенчаются успехом.

—  Я вам позвоню, — пообещал я.

—   Конечно, обязательно позвоните. — У меня разыгралось воображение или она намекала, что в указанный ею ресторан попасть не удастся?

—  А почему вы не в Нью-Йорке? — задал я оче­редной глупый вопрос.

—  Из-за вашего чертова обеда! — фыркнула она. — Я не смогла приехать в аэропорт в прошлую субботу, и меня заменили.

—  Ох, — вырвалось у меня.

—  Действительно ох. Я не один месяц мечтала об этих гастролях в Нью-Йорке, а вы все испортили.

—  Сожалею.

—  Это признание вины?

Я мог представить себе, как Бернард Симс на­брасывается на меня с кулаками.

—  Нет, разумеется, нет.

—  Мой агент говорит, что я должна затаскать вас по судам. Он говорит, что я должна истребовать с вас как минимум десять тысяч.

Я вспомнил о совете Марка и решил, что потре­буется больше сотни фунтов, чтобы уладить все ми­ром.

—  Я думаю, ваш агент преувеличивает.

—   Вы так думаете? — переспросила она. — Я, знаете ли, не только потеряла заработок за гастроли. Нет никакой гарантии, что меня вновь пригласят в оркестр после его возвращения. Дирижеры такие ка­призные. Меня только-только повысили до первого альта, и вот такой чертовский облом. — Очень уж часто она поминала черта.

—  Скажите мне, — я попытался сменить тему, — в чем разница между скрипкой и альтом?

—  Что? — прокричала она в трубку. — Или вы меня не слышали? Я сказала, что вы могли загубить мою чертову карьеру.

— Я уверен, что это не так, — ответил я. — Вам нужно успокоиться. У вас подскочит давление.

Последовала пауза.

—  Вы меня раздражаете.

—  Так всегда говорил мой брат.

—  И был прав. Ну?

—  Что — ну?

—  Что вы собираетесь с этим делать?

—  Ничего.

—  Ничего? — вскричала Каролина. — В таком случае увидимся в суде.

—  Хорошо, — согласился я. — Но скажите мне, в чем разница.

—  Разница?

—  Между скрипкой и альтом.

—  Скрипка — это не альт.

—  Да, но в чем разница?

— Альт горит дольше скрипки.

— Что?

—  Извините, — она рассмеялась, — у музыкан­тов это расхожая шутка. Альтисты обычно мишень для всех оркестровых шуток. Мы к этому привыкли и не обращаем внимания. Я думаю, все остальные нам завидуют.

—  Так в чем же все-таки разница?

—  Это разные инструменты.

—  Я знаю. Но выглядят они одинаково?

—  Нет, конечно. Альт больше скрипки. Вы же не скажете, что гитара выглядит как виолончель.

—     Нет, не скажу. Это глупо. Прежде всего, вио­лончель, когда на ней играют, ставят вертикально, а гитару держат горизонтально.

—  Ха! — вырвалось у нее. — Джимми Хендрикс большую часть времени держал гитару вертикально.

—  Давайте без педантизма. — Я рассмеялся. — Вы знаете, о чем я. На альтах и скрипках играют смычком, держа инструмент под подбородком.

—  Или пальцами, — уточнила она. — Pizzicato. И инструмент не под подбородком, а упирается в плечо.

—  Вы хотите сказать, что подбородок висит в воздухе?

—   Бывает. — По тону я почувствовал, что она улыбается. И решил, что самое время закруглить разговор, пока она вновь не начала спрашивать, как я узнал номер ее домашнего телефона и профессию.

—  Я позвоню вам насчет обеда. Скорее всего, это будет вторник. — В «Торбе» вторник всегда был са­мым спокойным днем, и обычно я в этот день в рес­торане не появлялся. Или готовил обед где-то еще, или занимался своими делами.

—   Вы действительно думаете, что сможете зака­зать столик?

—  Естественно, смогу. Нет проблем.

Я надеялся, что слова у меня не разойдутся с де­лом. На кону стояли десять тысяч фунтов.

 

Глава 9

Нас посадили за столик на двоих у самой стены, неподалеку от двери, но на Каролину это произвело неизгладимое впечатление.

— Никогда не думала, что вам удастся заказать столик, — сказала она по прибытии. — Честно гово­ря, если б знала, что вам это действительно удастся, я бы такого не предложила. До сих пор не уверена, действительно ли мне хочется пообедать здесь. — И в доказательство она исподлобья оглядела зал.

Я не знал, как воспринимать этот комментарий, но она пришла, что на тот момент было для меня самым важным. Два последних дня я изо всех сил пытался вспомнить струнный квартет на том обеде. Я помнил высокий рост молодых женщин, длинные черные платья, забранные в конский хвост волосы, но, как ни старался, не мог вспомнить их лиц. Од­нако едва Каролина вошла в ресторан «Гордон Рэм­си», я сразу понял — это она.

Заказ столика дался мне тяжело, пришлось мно­гим напомнить об оказанных ранее услугах и еще больше наобещать. «Извините, — сказали мне по те­лефону, про себя посмеиваясь над моей глупо­стью, — столики обычно заказывают за два месяца». Им не было нужды добавлять, что заказ за два дня просто невозможен.

Однако не зря же я был известным шеф-пова­ром, пусть и работал в провинции. В мире высокой кухни конкуренция, возможно, такая же жесткая, как и в любом другом, шеф-повара частенько грезят О том, чтобы своими ножами перерезать горло со­пернику, но глубоко в душе мы знаем, что нужны друг другу веселыми и здоровыми не только для то­го, чтобы поддерживать интерес общественности к происходящему на кухне или приходить в гости на телевизионное шоу.

Продав душу если не дьяволу, то хранителю его кухни, надавав обещаний, выполнить которые было не просто сложно, но, скорее всего, невозможно, я получил желаемое: мне предложили «маленький до­полнительный столик на двоих, который поставят в уже полный зал в девять часов. Но, возможно, близ­ко к двери». — «Отлично», — тут же согласился я.

По правде говоря, не стал бы возражать, если б сто­лик поставили на тротуаре.

—   Вы, должно быть, очень хорошо знаете Гор­дона Рэмси, раз мы сидим здесь, — добавила Каро­лина.

—   Мы, профессионалы, всегда идем друг другу навстречу. Стараемся держаться вместе. — Чушь, ко­нечно, но все лучше, чем рассказывать, через что мне пришлось пройти ради этого столика. Как знать, возможно, было и проще заплатить по суду десять тысяч.

—  Он приятен в общении? — спросила она. — В телепрограммах он всегда такой грубый.

—  Очень приятен. А на телевидении — это игра.

С Гордоном Рэмси я никогда не встречался, но не собирался говорить об этом Каролине, во всяком случае, пока.

—  А теперь расскажите, что делаете вы, — сме­нил я тему.

—  Я делаю музыку. Как вы делаете еду. Вы на­сыщаете, я развлекаю. — Она улыбнулась собствен­ной шутке. И лицо ее переменилось. Словно кто-то утром раздвинул шторы, открыв путь солнечному свету.

—  Разве музыку не называют пищей души? — спросил я.

—   На самом деле цитата о страсти. «Нет такой страсти в человеческой душе, которая не находит пи­щу в музыке». Не могу вспомнить, кто это сказал или что сие означает, но фразу эту вырезали на де­ревянной панели, которая висела в коридоре в моей музыкальной школе.

—  Какой школе?

—  РМК. Королевском музыкальном колледже.

— Ясно, — кивнул я. — Но почему альт?

—  Ноги растут из начальной школы. Учительни­ца музыки играла на альте, и я хотела во всем ей подражать. Классная была учительница. — Кароли­на улыбнулась. — Она научила меня наслаждаться выступлением. Я ей за это так признательна. Мно­гие мои коллеги по оркестру любят музыку, но тер­петь не могут выступать. Это ужасно. Для меня му­зыка и есть выступление. Вот почему я говорю, что делаю музыку, не просто играю ее.

Я сидел и смотрел на нее. Память меня не подве­ла. Высокая, элегантная, сегодня не в черном пла­тье, а в кремовой юбке и серебристой блестящей блузе с таким декольте, что у меня начинало бухать сердце, когда Каролина наклонялась вперед. Воло­сы, рыжеватые, не светлые, она все так же собрала в конский хвост.

Подошел официант, спросил, что мы решили за­казать. Мы уткнулись в меню.

— Что такое pied de cochon? — спросила Ка­ролина.

—  Если перевести, то копытце свиньи. Нижняя часть ноги. Очень вкусно.

Она дернула очаровательным носиком.

— Я буду равиоли с лобстером, а потом ягненка. Что такое сморчок?

—  Сморчок — съедобный гриб, — ответил я. — Как и шампиньон.

—  Отлично, я буду ягненка с соусом из сморч­ков. — Мне словно напоминали о другом грибном соусе, том самом, что стал причиной ее отравления. Я решил, что говорить об этом не стоит.

— А мне pied de cochon и морского окуня.

—  Благодарю вас, сэр.

—  Что будете пить? — спросил я.

—  Я предпочитаю красное вино, но вы заказали рыбу.

—   Красное меня устраивает. — И я заказал бу­тылку недорогого «Медок», недорогого по карте вин этого ресторана, потому что в «Торбе» бутылка са­мого дорогого вина стоила гораздо меньше. Мне еще предстояло привыкнуть к лондонским ценам.

—  Так чем вы меня отравили? — Она резко вер­нулась к самым животрепещущим вопросам. — И как вы узнали номер моего домашнего телефона? И вообще, откуда вы так много обо мне знаете?

—  Скажите мне, — я проигнорировал ее вопро­сы, — каким образом вы оказались в составе струн­ного квартета, играющего на ипподроме в Ньюмар­кете, если обычно играете для КФО?

—  Я играю в КФО, не для них, — поправила она. — Это очень важное различие.

Этим она напомнила мне отца, который ненави­дел людей, говоривших, что он упал, тогда как он утверждал, что упала лошадь, а он просто свалился вместе с ней. Для него это различие тоже было очень важным.

—  Так почему струнный квартет?

—   Подруги по колледжу, — ответила она. — Мы оплачивали наше обучение, играя вместе по вечерам и уик-эндам. Где угодно, от свадеб до похорон. Это была отличная практика. Две из нас теперь профес­сионалы, третья — преподает музыку. Джейн, чет­вертая, — молодая мама, живет в Ньюмаркете. Она решила собрать нас на прошлой неделе. Мы до сих пор собираемся, когда можем, но случается это все реже и реже, потому что у каждой свои обязательст­ва. Но в квартете играть так весело. Прошлая не­деля не в счет. Веселья, особенно потом, никакого не было.

—  Я очень сожалею, что все так вышло. Но если вам от этого станет хоть капельку легче, я тоже отра­вился.

—  Хорошо. Послужит вам уроком.

—  Не слышу сочувствия.

Каролина рассмеялась.

—  Почему я должна сочувствовать знаменитому ньюмаркетскому отравителю?

—  Но я никого не травил.

—  Тогда кто?

—  Вот это вопрос на миллион долларов.

Я уверен, Бернард Симс меня бы не одобрил, но я рассказал ей все об отравлении, пусть знал не так уж и много.

Наши закуски прибыли, когда я описывал воз­действие фитогемагглутинина на пищеварительную систему человека, и я мог поклясться, что Каролина очень уж пристально разглядывала равиоли, дабы убедиться, что никакой фасоли на тарелке нет.

Слава богу, нижняя часть свиной ноги не выгля­дела так, будто готова убежать с моей тарелки, а на вкус была восхитительной. Я люблю поесть, но, по­скольку готовка — мой бизнес, пристрастно отно­шусь к творениям коллег. Назовите это профессио­нальной самонадеянностью, но, наслаждаясь тем или иным блюдом, я обычно говорил себе, что смог бы приготовить его лучше. Случалось и другое: у ме­ня возникало ощущение, что я ем нечто такое, что сам приготовить не сумею, и такое вот блюдо сейчас поставили передо мной. Эта pied de cochon (вареное перепелиное яйцо, свиная голяшка, голландский со­ус) могла отправить меня на кухню с твердым наме­рением совершенствовать свое мастерство.

—  И кто, по-вашему, это сделал? — наконец спросила Каролина, отложив вилку.

—  Я думаю, более важный вопрос: почему они это сделали?

—  И?

—  Не знаю. Всю прошлую неделю пытался это понять. Поначалу подумал, что кто-то пытается по­губить меня и мой ресторан, но я представить себе не могу, кому это нужно. В Ньюмаркете и округе не так много ресторанов, но ни в одном из них посети­телей сильно не прибавится, если перестанут ходить к нам.

—  Как насчет ваших сотрудников?

— Я об этом думал. Но какая им в этом выгода?

—  Может, кто-то хочет занять ваше место.

—  Но я владелец ресторана. Если меня выпихнут из бизнеса, работу потеряю не только я, но и они.

—  Может, кто-то завидует вашему успеху.

—  Я и об этом подумал, но не могу представить себе кто. В этом просто нет никакого смысла. — Я отпил вина. — У меня есть другая версия, но она совсем уж безумная.

—  Поделитесь со мной. — Она наклонилась впе­ред, отчего сердце у меня вновь бухнуло. «Не опус­кай глаз», — приказал я себе.

—  Я начал думать, а не связано ли отравление на обеде со взрывом на трибуне. Понимаю, звучит глу­по, но я просто ищу хоть какую-то зацепку, объяс­няющую, кому понадобилось отравить двести пять­десят человек.

— Что значит — связаны?

—  Пусть это и покажется бредом, но, возможно, на обеде всех отравили для того, чтобы кто-то из гостей не мог прийти в субботу на скачки и, таким образом, не погиб при взрыве бомбы.

—   Почему вы называете это бредом? — удиви­лась она. — По мне, вполне логичное объяснение.

—  В этом случае, вопреки общепринятой версии, бомба взорвала тех, кому и предназначалась. Это оз­начает, что взорвать хотели не арабского принца, и все газеты ошибаются.

—  Почему?

—  Тот, кто решил отравить гостей на обеде нака­нуне взрыва, наверняка знал, что арендаторы ложи, которую он хотел взорвать, сменились несколькими днями раньше. Опять же, я не думаю, что кто-то из обедавших на ипподроме в пятницу мог на следую­щий день оказаться в ложе принца. Газеты сообщи­ли, что он и вся его свита прилетели только в суббо­ту утром. Однако семь человек, которых ждали на ленч во взорванных ложах, не пришли, и я точно знаю, что трое остались дома исключительно по той причине, что отравились в пятницу вечером.

—  Bay! — воскликнула Каролина. — И кому еще вы об этом рассказали?

—  Никому. Я просто не знаю, кому рассказы­вать. И потом, я боюсь, что меня поднимут на смех.

—  Но почему?

—  Вы не читали газет? Всю неделю они пишут о связи взрыва с Ближним Востоком. И по телевизору твердят только о том, что бомба предназначалась принцу.

—  Может, они располагают сведениями, которых нет у вас, — предположила Каролина. — Секретные службы, возможно, что-то знают.

—  Возможно, — не стал спорить я. — Но, соглас­но «Санди таймс», ни одна экстремистская группа ответственности за взрыв на себя не взяла.

— А чего брать, если покушение провалилось?

—  Не знаю, — ответил я.

Принесли главные блюда, и какое-то время мы говорили о более приземленном — наших семьях, школах, любимых фильмах и музыке. Даже не зада­вая прямого вопроса, я убедился, что в настоящий момент постоянного бойфренда у нее нет, не говоря уже о культуристе ростом в шесть футов и шесть дюймов, который мог бы съесть меня на завтрак. Судя по всему, она сталкивалась с той же пробле­мой, что и я: ежевечерняя игра на альте не способст­вовала романтическим увлечениям.

—     Мне не хочется этого говорить, но большинство музыкантов оркестра редкостные зануды, со­вершенно не в моем вкусе.

—  А какие мужчины вам по вкусу? — спросил я.

—  Да, это хороший вопрос.

Ответа, однако, я от нее не дождался и опять сменил тему:

—  Как ягненок?

—  Восхитительный. Хотите попробовать?

В итоге я получил кусочек ягненка с ее вилки, а она — кусочек рыбы с моей. В процессе обмена я пристально смотрел на нее. Увидел ярко-синие гла­за, высокие скулы, удлиненный тонкий нос над ши­роким, чувственным ртом и волевым подбородком. Возможно, не классический идеал, но мне она каза­лась красавицей.

—  Куда вы смотрите? У меня капелька соуса на подбородке? — Она вытерла подбородок салфеткой.

—   Нет, — ответил я. — Просто хотел получше разглядеть человека, который подает на меня в суд, чтобы узнать его на процессе. — Я улыбнулся, она — нет.

—  Да, теперь я понимаю, что погорячилась.

—  Вы можете отказаться от иска, — предложил я.

—  Мой агент настаивает. Не любит терять ко­миссионные.

—  Он получает долю со всех ваших заработков?

—  Абсолютно. Пятнадцать процентов всегда его.

—  Это ж надо! Деньги ни за что.

—  Нет-нет, он их отрабатывает, — вступилась за агента Каролина. — Он заключил для меня контракт с КФО, и на более выгодных условиях, чем удается другим агентам. Я также выступаю соло, когда не за­нята в оркестре, и вся подготовительная часть лежит на нем. Я только приезжаю и играю.

— То есть он старается, чтобы вы не простаивали.

—  Безусловно. На этой неделе я свободна только потому, что должна была улететь в Нью-Йорк. Ска­зать по правде, это фантастические ощущения — проводить вечер дома, лежа на диване, перед телеви­зором.

—  Сожалею, что сегодня лишил вас всего этого, пригласив в ресторан.

— Что вы такое говорите, я в восторге.

—  Хорошо. Я тоже.

Какое-то время мы ели в удовлетворенном мол­чании. Я действительно наслаждался этим вечером. Красивая, умная, талантливая спутница, превосход­ный обед, приличное вино. Разве можно желать луч­шего?

—  И с кем ты намерен поделиться этой безум­ной версией? — спросила Каролина за кофе.

—  Кого бы ты предложила?

—  Разумеется, полицию, — ответила она. — Но сначала ты должен подготовить доказательства.

—  В каком смысле?

—  У тебя есть список гостей званого обеда?

—  Да, но пользы от него немного, поскольку нет полного перечня фамилий. За несколькими столами сидели по десять человек, а назван только хозяин. Остальные числятся гостями такого-то. Я раздобыл и план павильона с расшифровкой, где кто сидел, но и там та же история. Так что у меня есть фами­лии только примерно половины присутствовавших.

—  А как насчет списка приглашенных на ленч?

—   Его у меня пока нет. Думаю, полный список был только у одного человека — дамы из службы маркетинга компании-спонсора, но она погибла при взрыве. Выяснить, кто был на ленче, достаточно легко, потому что их фамилии или в списке погиб­ших, или в списке раненых. Но меня больше инте­ресуют те семеро, которые не пришли, хотя их там ждали.

—  Но у кого-то должен быть список всех пригла­шенных, — упорствовала Каролина.

—  Я пытался его добыть, но — увы. Большую часть понедельника потратил на это. Сюзанна Мил­лер, возглавляющая компанию, которая обслужи­вает зрителей ипподрома, сказала, что у нее в бума­гах лишь «гости «Делафилд индастрис», а Уильям Престон, управляющий ипподромом, не смог по­мочь даже этим. Нашел лишь фразу «спонсор и его гости».

—  А как насчет компании-спонсора? С ними ты не связывался?

—   Нет. Не думаю, что они знали, кто приглашен, помимо своих сотрудников, которые прилетели из Америки. Я уверен, что Мэри-Лy Фордэм, та самая женщина из маркетинга, которая погибла, добавила к списку американцев англичан после того, как по­крутилась здесь и поняла, кто есть кто. Я помню, что до ленча она очень сердилась, потому что два тренера из города в последнюю минуту отказались прийти. И я, похоже, знаю, кто это.

—  А их ты спросить не можешь?

—  Вчера спросил одного из них. — Вчера я по­звонил Джорджу Кейли. — Но он сказал, что это сложно — знать, кого пригласили на мероприятие, на котором ты сам не был.

—   Наверное, это так, — кивнула Каролина. — А как насчет раненых сотрудников компании-спон­сора? Кто-то из них может знать, кого приглашали.

—  Я об этом тоже подумал. Согласно вчерашней местной газете, двое из них все еще в отделении ин­тенсивной терапии, а остальных уже отправили в Америку.

Я попросил проходящего мимо официанта при­нести счет, и меня чуть передернуло, когда я увидел, в какую сумму обошелся обед. В «Торбе» на такую сумму до отвала наелась бы большая семья, а в не­дорогом баре напилась бы целая армия, но наслаж­дение, полученное от обеда с Каролиной, стоило любых денег.

Я предложил отвезти ее домой в Фулем, но она заявила, что прекрасно доберется сама, если я поса­жу ее в такси. И настояла на своем. С неохотой я ос­тановил черное такси, и в салон она вошла одна.

—  Я тебя еще увижу? — спросил я через откры­тую дверцу.

—  Конечно. Мы увидимся в суде.

—  Я не про это!

—  А про что?

—  Не знаю. Еще обед? День на скачках? — Мне-то больше всего хотелось пригласить ее в свою кро­вать.

—  Что будешь делать через две недели в чет­верг? — спросила она.

—  Ничего, — ответил я. Разве что готовить ше­стьдесят ленчей и сотню обедов в «Торбе».

— Я должна сыграть концерт для альта с оркест­ром в «Кадогэн-Холл». Приходи и послушай.

—  С удовольствием. Потом пообедаем?

—   Конечно. — Она улыбнулась мне во все три­дцать два белоснежных зуба, дверца захлопнулась, и такси уехало. Я же остался на тротуаре, чувствуя се­бя покинутым и одиноким. Неужели я настолько от­чаялся, спросил я себя, что готов наброситься на первую попавшуюся женщину? Каролина собира­лась подать на меня в суд, потребовав выплаты деся­ти тысяч фунтов, и, наверное, мне следовало быть более осторожным, не рассказывать ей так много? Но между нами возникла определенная связь, я в этом не сомневался. Даже в пятницу вечером, по те­лефону, я почувствовал, что мы поладим, и был нрав. Никакого отчаяния нет, сказал я себе, я все сделал правильно. Но тогда почему у меня щемит сердце из-за того, что мы расстались?

Я остановил другое такси и с неохотой попросил водителя отвезти меня на вокзал Кингс-Кросс, а не на Тэмуорт-стрит в Фулеме.

* * *

Я вскочил в последний поезд на Кембридж за минуту до отхода. Сел и задумался о том, что обсуж­дал с Каролиной. Поезд тронулся, отправившись на северо-запад, чтобы через час десять доставить меня домой.

Почему-то, когда я облачал свои мысли в слова, они становились более убедительными. Однако я все еще чувствовал, что власти отметут мою версию, найдя ее слишком уж вычурной. Но, с другой сторо­ны, не смотрелась она более вычурной, чем органи­зация ближневосточной террористической группой взрыва бомбы на ипподроме Ньюмаркета с целью ликвидации арабского принца.

Полностью я, конечно, в это не верил, но, если мое предположение, что гостей на обеде отравили, чтобы кто-то не смог прийти на ленч, соответство­вало действительности, тогда бомбой взорвали именно тех, кого и намечали. Но чем «Делафилд индастрис» не угодила кому-то, да еще до такой степе­ни, что их десант в Англию решили взорвать в зна­менательный для компании день? Кто хотел убить или покалечить Элизабет Дженнингс или Брайана и Джун Уолтерс и почему? А может, реальной целью были Ролф Шуман, Мэри-Лу Фордэм и остальные американцы?

Я знал, что «Делафилд индастрис» производит тракторы и комбайны, но чем еще они занимались? Я решил с утра поискать в Интернете информацию и о компании, и о Ролфе Шумане.

Привалившись к спинке, я переключился мыс­лями на более приятное, вроде концерта в «Кадогэн-Холл», назначенного на четверг, двумя неде­лями позже. По правде говоря, я не считал себя большим любителем классической музыки, но с ог­ромным удовольствием выслушал бы всю програм­му, предвкушая последующий обед с Каролиной. От одной мысли об этом мои губы изогнулись в улыб­ке, хотя пятнадцать дней без Каролины казались мне очень уж долгим сроком. Я даже подумал, а не удастся ли мне выманить ее в Ньюмаркет раньше, скажем, завтра.

Поезд прибыл на станцию Кембридж в двадцать пять минут второго. Как и обычно в столь поздний час, мне пришлось приложить немало усилий, чтобы не заснуть, иначе поезд увез бы меня в Кингс-Линн или куда-то еще.

Автомобиль я оставил на стоянке у станции, как делал всегда, уезжая в Лондон. В пять вечера мне с трудом удалось найти свободное место, но теперь мой старенький «Гольф» дожидался меня в дальнем конце стоянки в гордом одиночестве. За вечер я вы­пил лишь полбутылки вина, при этом съел плотный обед, завершив его чашкой кофе. Прошло чуть ли не три часа с того момента, как мы с Каролиной допи­ли вино и расстались, вот я и полагал, что могу сесть за руль, не подвергая угрозе ни себя, ни окру­жающих.

Я несколько удивился, обнаружив, что автомо­биль не заперт. Более того, водительскую дверцу да­же не захлопнули. Я не помнил, чтобы оставил «Гольф», не заперев его, но, с другой стороны, такое в прошлом случалось. Да и дверной замок после стольких лет эксплуатации барахлил. И требовалось сильно хлопнуть дверцей, чтобы он закрылся. В мастерской мне не раз и не два предлагали поме­нять замок, но я всегда отказывайся, говоря, что но­вый замок будет стоить чуть меньше, чем дадут за весь автомобиль.

Я обошел «Гольф». Осмотрел колеса, убедился, что ни одно не спущено. Опустился на четвереньки и заглянул под днище. Ничего. Даже открыл капот и глянул на двигатель. Я, конечно, не знал, как выгля­дит бомба, и мои шансы что-то заметить не следова­ло оценивать высоко, но вроде бы никаких подозри­тельных предметов, подсоединенных к электриче­ским проводам автомобиля, я не увидел. Может, я становился параноиком? Причину, конечно же, сле­довало искать во всех этих версиях с отравлением и взрывом. Однако сердце в груди определенно билось сильнее, чем обычно, когда я повернул ключ зажи­гания.

Двигатель тут же ожил, как и положено. Я при­давил педаль газа, он взревел, но внутри ничего не ударялось и не щелкало. Я покрутил руль и опять не заметил ничего необычного. Проехал чуть вперед, резко нажал на педаль тормоза. Автомобиль остано­вился как вкопанный. Я сделал несколько кругов по площадке, по и против часовой стрелки, энергично вращая руль. На все мои телодвижения «Гольф» реа­гировал должным образом. «Я действительно пара­ноик», — сказал я себе и поехал домой, куда добрал­ся безо всяких приключений, хотя по пути, на пря­мых участках дороги, неоднократно проверял тормоза, с силой нажимая на педаль.

* * *

В эту, еще одну беспокойную ночь ноги Мэри-Лу Фордэм, точнее Мэри-Лу без ног, неоднократно появлялись из моего подсознания. Конечно, думал я, моему мозгу следовало бы контролировать ситуа­цию. Конечно, он должен понимать, что меня нуж­но будить в самом начале кошмарного сна. Но вся­кий раз эпизод прокручивался от начала и до конца, после чего я просыпался весь в поту, перепуганный насмерть, с часто бьющимся сердцем. И пусть я уже начал забывать лицо Мэри-Лу, ее безногое тело по- прежнему повергало меня в дикий ужас.

Я пытался проигнорировать кошмары, повора­чиваясь на другой бок и стараясь вновь заснуть в на­дежде увидеть что-то более приятное, скажем, Каро­лину в своих объятьях, но продолжал бодрствовать, пока не снижался уровень адреналина в крови, на­конец засыпал, но лишь для того, чтобы вновь по­пасть в самое начало кошмара. Такой сон не нес с собой отдыха, только еще больше выматывал.

* * *

Среда, когда она наконец наступила, принесла с собой чудесное майское утро, какими иной раз раду­ет нас равнинная Восточная Англия: безоблачное синее небо и удивительная прозрачность воздуха. Из окна моей спальни я мог видеть белую арочную крышу трибуны «Тысячелетие» на ипподроме, и в ярком солнечном свете она словно выросла в разме­рах и приблизилась.

«Если бы жизнь была такой ясной», — поду­мал я.

Зазвонил мобильник.

—  Алло. — Я надеялся, что это Каролина, но та­кого просто быть не могло, потому что она не знала мой номер.

—   Макс, это Сюзанна Миллер. Боюсь, у меня плохие новости. Этим утром я получила письмо из окружного совета Форест-Хит, в котором сообщает­ся об их намерении выдвинуть против нас обвине­ния по статье семь Закона о качестве пищевой про­дукции от 1990 года.

«Черт, — подумал я, — если они собираются дер­нуть в суд компанию, которая осуществляла только общий контроль, они, конечно, выдвинут обвине­ния и против шеф-повара».

—  Они сказали, кого именно собираются при­влечь к ответственности?

—  Всех, — ответила она. — И меня лично, и компанию. Есть даже письмо для мистера Макса Мортона. Пришло на адрес ипподрома, с тем чтобы мы передали его тебе.

Черт! Скорее всего, еще одно письмо ждало меня в «Торбе».

—  И что написано в твоем письме?

Она его зачитала. Ничего хорошего я не услы­шал.

—  Мое письмо наверняка идентично твоему, — предположил я. — Если хочешь, я за ним заеду.

—  Да, пожалуйста. Послушай, Макс, ответствен­ность за еду полностью лежала на тебе, и мне при­дется сказать об этом. Я отвечала только за органи­зацию. Я не могу допустить, чтобы меня обвинили в приготовлении опасной для здоровья пищи, особен­но теперь, когда до выхода на пенсию осталось не­сколько месяцев. Я не могу из-за этого лишиться пенсии. — Она расплакалась.

—  Сюзанна, — я пытался говорить как можно спокойнее, чтобы и она пришла в себя, — я это знаю, ты это знаешь, Анджела Милн из совета Кем­бриджшира это знает. Если кого-то в чем-то и обви­нят, так это меня. Понимаешь?

—  Да, благодарю. — Она всхлипнула.

—   Но, Сюзанна, мне нужна твоя помощь. Во-первых, более полный список приглашенных на обед и фамилии тех твоих сотрудников, которые мне помогали. Во-вторых, фамилии приглашенных в ло­жи «Делафилд» в день скачки «2000 гиней». Если ты мне все это достанешь, я с радостью скажу, что к еде на том обеде ты не имеешь никакого отношения.

—  Но я действительно не имею, — заголосила она.

—  Я это знаю. Так и скажу. Но достань мне спи­ски.

—  Я постараюсь.

—  Приложи максимум усилий. — И я отключил мобильник.

Тут же перезвонил в отдел новостей «Кембридж ивнинг ньюс» и попросил соединить меня с миссис Хардинг.

—  Привет, — поздоровалась она. — Проверяете, собираюсь ли я прийти на обед в ваш ресторан?

—  Отчасти. А также хочу сообщить вам кое-ка­кие новости, прежде чем вы узнаете их от кого-то еще.

—  Какие новости? — Она навострила уши, сразу сработал журналистский инстинкт.

—   Местные контролирующие органы обвиняют меня в том, что я накормил людей едой, опасной для здоровья. — Говорить я старался сухо и бесстра­стно.

—  Правда? И у вас есть что сказать по этому по­воду?

—  Никто мой ответ не напечатает без преду­преждения, что маленьким детям показывать его нельзя.

—  Почему вы мне все это рассказываете?

—  Я исходил из того, что вы все равно узнаете, и подумал, что лучше самому во всем признаться и ос­таться с чистой совестью.

—  Чистой, как ваша кухня.

—  Спасибо вам. Я воспринимаю эти слова как комплимент и считаю, что вы на моей стороне.

—  Я бы так не сказала. Мое дело — продавать га­зеты, и я не знаю, на какой оказываюсь стороне, по­ка не становится ясно, куда дует ветер.

—  Это не укладывается ни в какие рамки. Разве у вас нет моральных принципов?

—  Лично у меня, безусловно, есть. У моей рабо­ты? Возможно, но не за счет тиража. Я такой роско­ши позволить себе не могу.

—  Я хочу заключить с вами сделку.

—  Какую сделку? Никаких сделок я не заклю­чаю.

—  Я держу вас в курсе всех новостей, связанных с обвинением в отравлении, а вы даете мне возмож­ность ответить на любое высказывание насчет меня и моего ресторана, в том числе и ваше.

— Для меня особого смысла в этой сделке нет.

—  Я добавлю гарантированное эксклюзивное ин­тервью по окончании разбирательства. Соглашай­тесь или отказывайтесь.

— Ладно, согласна, — последовал ответ.

Я рассказал ей о полученных письмах, которые этим утром прибыли в офис компании, обслужи­вающей зрителей ипподрома. Я также сказал, что намерен решительно защищаться и опровергнуть выдвинутое обвинение.

—  Но люди отравились, — указала она. — Это отрицать невозможно.

—  Этого я как раз отрицать не собираюсь. Я то­же отравился. Но я не приемлю обвинения в том, что отравил их я.

—  Тогда кто?

—  Не знаю. Но точно не я. — Я решил не упоми­нать про фасолевый лектин. Пока не упоминать. Не стоило сразу выкладывать на стол все карты. — Если я выясню, чьих рук это дело, обещаю, что скажу вам. — Я собирался сказать всем.

— А о чем мне написать сейчас?

—  Я бы предпочел, чтобы вы ничего не писали. Если считаете нужным, напишите что хотите. Но я должен иметь возможность ответить.

—  Хорошо. — Уверенности в голосе не было. И я подумал, что самое время сменить тему.

—  У вас есть новые сведения о людях, которые пострадали при взрыве? — спросил я. — Я прочитал в вашей газете, что большинство американцев от­правили домой, но двое еще в палате интенсивной терапии.

—  Уже только один. Вторая умерла вчера. От ожогов.

—  Ох. Так сколько теперь погибших?

— Девятнадцать.

—  Вы, часом, не знаете, что сталось с мистером Ролфом Шуманом? Он президент «Делафилд индастрис».

—  Минутку. — Я услышал, что она задает кому-то вопрос. — Судя по всему, в прошедший уик-энд его прямо из больницы Стэнстида отвезли в аэро­порт, а потом, на специальном самолете, — в Аме­рику, за ленч мне так и не заплатили.

—  Вам известно, какие он получил травмы?

Вновь она у кого-то спросила.

—  У него совсем плохо с головой.

—  Надеюсь, этих слов я в вашей газете не прочи­таю.

—  Господи, нет. Он лишился рассудка.

—  А что вы можете сказать о других раненых, не американцах?

И на этот раз она обратилась за подсказкой.

—  Два человека с севера все еще в больнице. У них травмы позвоночника. Остальных выписали из больницы Эдденбрука, но мы знаем, что по мень­шей мере одного перевезли в Роухэмптон.

—  Роухэмптон?

—  Реабилитационный центр, — пояснила она. — Протезы.

—  Ага. — Перед моим мысленным взором вновь появились тела с оторванными руками и ногами. Зрелище не из приятных.

—  Послушайте, я должна идти. Работа не ждет.

Она положила трубку, а я какое-то время поси­дел на кровати, сожалея, что она разбудила мои вос­поминания о бойне, которые вроде бы уже начали уходить в глубины сознания, но тут легко поднялись на поверхность, словно бутылочная пробка.

Я решил подбодрить себя звонком Каролине.

—  Привет, — поздоровалась она. — Так у тебя по-прежнему есть мой номер?

—  Будь уверена. Я позвонил, чтобы поблагода­рить тебя за вчерашний вечер.

—  Это мне следует благодарить тебя. Я прекрас­но провела время.

—  Я тоже. Есть у меня шанс выманить тебя в Ньюмаркет на обед сегодня или завтра?

—   Почему ты обходишься без прелюдии? Мог бы для приличия начать с погоды или чего-то еще.

—  А что так?

—  Тогда у тебя в голосе не слышалось бы такого нетерпения.

—  А оно слышится? Извини.

—   Не извиняйся, — рассмеялась она. — Если на то пошло, мне это даже нравится.

—  Так ты приедешь?

—  На обед?

— Да.

—  Куда?

—  В мой ресторан.

—  Я не хочу есть одна, пока ты будешь готовить.

—   Нет, разумеется, нет. Приезжай и посмотри, как я готовлю, а потом мы вместе пообедаем.

—  Так будет уже поздно. Как я вернусь домой?

Я хотел попросить ее остаться со мной, в моей кровати, в моих объятьях, но подумал, что не стоит так уж торопить события.

—  Я посажу тебя на последний поезд в Лондон или сниму номер в отеле «Бедфорд лодж».

—  Для меня одной? — спросила она.

Я ответил после паузы:

—  Решишь сама.

Теперь выдержала паузу она.

—  То есть я не связана никакими обещаниями?

—  Никакими, — подтвердил я.

—  Хорошо. — Она заметно оживилась. — Где и когда?

—  Приезжай пораньше, и я встречу тебя на стан­ции Кембриджа.

—  А разве в Ньюмаркете нет станции?

—  Есть, но тебе придется делать пересадку в Кембридже, и обслуживание на нашей дороге не очень.

—  Хорошо, — повторила она. — Я посмотрю рас­писание поездов и перезвоню тебе. По этому но­меру?

—  Да. Это мой мобильник. — Меня захлестнула радость. Я увижу Каролину уже сегодня!

—  Что мне надеть? — спросила она.

—  Все, что угодно.

Даже перспектива отвечать на обвинения по За­кону 1990 года более не могла омрачить мне на­строения. Я слетел с лестницы, схватил пиджак и поспешил к автомобилю. Каролина сегодня приедет на обед! В мой ресторан! И она остается на ночь! Жаль, что не в моем коттедже.

Тормоза моего «Гольфа» отказали в конце спуска на Вуддингтон-роуд.

Моя душа парила, как на крыльях, вот и ехал я чуть быстрее, чем следовало. Нажал на педаль тор­моза, и ничего не изменилось. Пожалуй, скорость автомобиля даже возросла, когда я катился вниз по склону к Т-образному перекрестку с Даллингэм-роуд. Наверное, соображать мне следовало побыстрее. Я мог бы попытаться воспользоваться ручником, мог бы переключиться на самую низкую передачу, чтобы затормозить автомобиль двигателем. Мог, в конце концов, крутануть руль влево и направить «Гольф» в зеленую изгородь, а потом в поле. Вместо этого я в панике вцепился в руль и продолжал жать на педаль тормоза, пока не вдавил ее в пол.

В каком-то смысле мне повезло. Я не столкнулся лоб в лоб с трейлером, груженным кирпичом, как мой отец. Мою бедную маленькую машинку ударил автобус на пятьдесят три места, с системой конди­ционирования салона и индивидуальными телеэкра­нами для пассажиров. Я об этом узнал, потому что в итоге мой «Гольф» оказался на боку, а автобус оста­новился чуть впереди. На его заднем торце большими белыми буквами на красном фоне указали все достоинства этого транспортного средства. Удиви­тельно все-таки устроено человеческое сознание. «Пятьдесят три места», — отпечаталось в моей памя­ти, когда я уже проваливался в темноту.

 

Глава 10

Меня везли на каталке по серому больничному коридору. Я мог видеть лампы на потолке. Не светя­щиеся прямоугольные панели, как обычно, а круг­лые стеклянные шары. А еще были окна, много окон, залитых ярким солнечным светом. И голоса, много голосов, мужских и женских.

—  Я думаю, он опять приходит в сознание. — Мужской голос прямо надо мной.

—  Привет. — Женский голос слева. — Мистер Мортон, вы меня слышите?

В поле зрения появилось лицо. Улыбающееся лицо.

Ничего так уж сильно не болело, но тело вело себя как-то странно. Казалось, что ноги никак не связаны с головой. Складывалось ощущение, что я смотрю не на свое тело, а на чей-то труп. «Нет, — подумал я, — нет, я не мог сломать позвоночник».

Меня охватила паника, я попытался припод­няться.

—  Лежите спокойно. — Тот же женский голос, рука легла на плечо, прижала к каталке. Она по­смотрела мне в глаза. — Вы сильно стукнулись голо­вой.

Боже, я сломал себе шею.

Попытался шевельнуть пальцами ног и увидел, как дернулось одеяло. На душе сразу стало легче. Я поднял руку и вытер со лба холодный пот. «Вроде бы все как обычно, — подумал я, — пусть и ощуще­ния какие-то странные».

—  У вас, вероятно, сотрясение мозга, — продол­жала женщина. — Мы везем вас на сканирование внутричерепной полости.

Оставалось надеяться, что они найдут в этой по­лости мозг, а не что-то еще.

Хотелось понять, где я. В больнице, это ясно, но где? И почему я в больнице? Голова определенно не справлялась с вопросами, вот я и решил пойти лег­ким путем: делать то, что велено. Откинулся на по­душку и закрыл глаза.

* * *

Следующие несколько часов я смутно ощущал, как меня поднимают и опускают, мнут, говорят обо мне, но не со мной. Мир существовал вокруг, но без меня.

Я не мог вспомнить, как здесь оказался. Что тре­вожило, я вообще мог мало чего вспомнить. Зада­вался вопросом: кто я? И утешало лишь одно: я по­нимал, что это важно. То есть, скорее всего, я не со­шел с ума. «Само собой, — думал я, — рехнувшись, я бы не стал задавать себе такой вопрос». Но ответа не знал.

Бессвязные мысли приходили и уходили. Собе­рись, сказал я себе, отсортируй их. Определись с приоритетами. Кто я? Почему я здесь? И где это здесь?

—   Мистер Мортон? Мистер Мортон? — слева донесся женский голос, и кто-то погладил мою руку. Мистер Мортон — это я? Должно быть. Я действи­тельно уже хотел вернуться на землю живых? Пожа­луй, пора.

Я открыл глаза.

—  Он в сознании, — добавила женщина. — При­вет, мистер Мортон, как вы себя чувствуете?

Я попытался сказать, что все в порядке, с губ со­рвался хрип. Женщина, похоже, подумала, что это добрый знак, раз я вообще отреагировал. Наклони­лась ниже, улыбнулась.

—  Отлично. Все у вас будет хорошо.

Почему мне показалось, что она пытается убе­дить в этом не столько меня, сколько себя?

Я вновь попробовал заговорить:

—  Где я?

—  В больнице Эдденбрука. В Кембридже.

Я что-то знал о больнице Эдденбрука, точно знал. Но что именно? В голове у меня щелкало, со­единялось и складывалось, но наконец пришел от­вет: в больницу Эдденбрука привозили жертв отрав­ления.

Почему я так подумал? Кто были эти жертвы? Поправились ли они? Я решил не тревожиться об этом. У них все будет хорошо, сказал я себе. Так го­ворила эта женщина, и я ей верил. Я снова закрыл глаза. Понял, что пока не готов участвовать в жизни этого мира.

В следующий раз очнулся в темноте. Справа от меня находилось окно, и за ним все было черно, ес­ли не считать пары желтых пятен уличных фонарей. Я лежал на кровати. Помнил, что нахожусь в боль­нице, больнице Эдденбрука. В Кембридже, но не мог вспомнить почему. Гадал, что могло случиться со мной в ресторане.

—   Привет, Макс, — послышался голос слева от меня.

Я перекатил голову по подушке. Каролина. Улыбнулся ей.

—  Привет, Каролина. Как хорошо.

—  Так ты знаешь, кто я?

—  Разумеется, знаю. Я, конечно, в больнице, но я не тупой.

—  Доктор предупредил, что ты можешь не вспомнить меня. Он сказал, что раньше ты даже не помнил, кто ты. Весь день то приходил в себя, то проваливался в небытие. Как ты себя чувствуешь?

—  Лучше, увидев тебя. Но почему я здесь?

—   Ты попал в автомобильную аварию. Автобус врезался в твой автомобиль, и ты ударился головой. Они думают, о боковое стекло. Говорят, что у тебя легкое сотрясение мозга, но через несколько дней ты поправишься.

Я не помнил ни аварии, ни автобуса.

—  Как ты меня нашла?

—   Я позвонила тебе на мобильник, чтобы ска­зать, на каком поезде приеду, и мне ответила медсе­стра. Сказала, что ты в больнице, и я сразу приеха­ла. — Каролина улыбнулась.

«Какая она милая», — подумал я.

—  И который теперь час?

—  Около двух.

—  Ночи?

— Да.

—  Ты уж извини, что оставил тебя без обеда. Где ты остановилась?

—   Здесь. — Мне это тоже понравилось. — При­шлось уговаривать, но в конце концов они разреши­ли мне остаться.

—  Но ты же должна где-то спать?

—   Мне и так хорошо. — Опять она мне улыбну­лась. Как мне это нравилось. — Я найду, где ото­спаться, утром.

«Ну и ну», — подумал я.

—  Ты по-прежнему собираешься подать на меня в суд? — спросил я.

—  Вне всякого сомнения. — И она рассмеялась. Но смех превратился в слезы, которые покатились по ее щекам. Она смеялась и плакала одновремен­но. — Господи, я так рада, что с тобой все в поряд­ке. Не делай больше этого.

—  Чего этого?

—   Не пугай меня так. Когда я позвонила, мне сказали, что тебе делают сканирование внутричереп­ной полости, чтобы понять, нет ли где гематом. Они сказали, что еще не знают, как сильно поврежден мозг. — Плакала она от воспоминаний. — Я не хоте­ла тебя потерять сразу после того, как нашла.

—  Я думал, это я тебя нашел.

—  Да. — Она всхлипывала, борясь с рыдания­ми. — Ты. Как ты меня нашел? Может, мне лучше и не знать. — Она наклонилась и поцеловала меня в лоб, а потом, нежно, в губы. «К этому я готов при­выкнуть», — подумал я.

—  Извини, время, конечно, не самое удобное, но мне нужно в туалет.

—  Я позову медсестру. — И она выскользнула из палаты. Вернулась с крупной, среднего возраста женщиной в синей сестринской униформе.

— Ага, вы опять с нами, мистер Мортон. Как се­бя чувствуете?

—  Не так уж и плохо, — ответил я. — Немного болит голова, и хочется в туалет.

—  Вам судно или «утку»? — спросила она. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, о чем речь.

—  Ах, «утку». Но разве я не могу пойти в туалет?

—  Я посмотрю, есть ли тут коляска. Не хочу, чтобы вы ходили после такого удара головой. У вас сотрясение мозга, которое может вызвать вестибу­лярные расстройства.

Она вернулась с коляской и помогла мне пере­браться в нее из кровати. В больнице на меня наде­ли некое подобие ночной рубашки с разрезом по всей спине. Так что я сверкал голым задом, когда с помощью медсестры перебирался в кресло. С коор­динацией движений у меня действительно было не очень, так что этот маневр я бы элегантным не на­звал. Оставалось только надеяться, что Каролина на меня не смотрит.

Медсестра повезла меня по коридору к туалету. Желание справить нужду становилось все более ост­рым, и я уже начал подниматься, чтобы сойти с кресла.

—  Один момент, — остановила меня медсест­ра. — Я только поставлю кресло на тормоз.

Тормоз. Тормоза. Что-то такое с тормозами. Я пытался вспомнить, что именно.

Одной ночной рубашкой с разрезом во всю спи­ну дело не закончилось. Медсестра настояла на том, чтобы пойти со мной и держать меня за плечи во время процесса, опасалась, как бы я не рухнул на пол, сшибив унитаз. В больнице, решил я, плевать хотят на приличия.

Чувствуя себя гораздо лучше, пусть и недоволь­ный навязчивостью медсестры, я вернулся в кресло, и медсестра покатила меня к кровати. Там опять по­ставила кресло на тормоз. Я замер. Неужели боялся, что тормоза вновь не сработают?

—  Каролина! — громко позвал я.

—  Ш-ш-ш, — осекла меня медсестра. — Всех пе­ребудите.

—  Я здесь. — Каролина подошла, наклонилась ко мне.

—  На моем автомобиле отказали тормоза, — про­шептал я.

—  Я знаю, — ответила она. — Полисмен сказал врачам, что причиной несчастного случая стал отказ тормозов.

—  Не было никакого несчастного случая.

—  Как это?

—  Я думаю, кто-то пытался меня убить.

* * *

—  Ты серьезно? — спросила Каролина.

—  Более чем.

Я уже рассказал ей о том, что нашел мой автомо­биль незапертым на стоянке у станции Кембридж, и о моих опасениях, что тормоза откажут в ночь на среду.

—   Но ты же не знаешь наверняка, что кто-то по­вредил тормозную систему. Тем более что по дороге домой тормоза тебя не подвели, — резонно указала она.

—  Это правда, — кивнул я. — Но в среду утром они отказали.

—  Может, совпадение.

Я посмотрел на нее и вскинул брови.

—   Хорошо, хорошо, — не стала спорить она. — Но совпадения случаются, ты знаешь. — Она держа­ла меня за руку. Мне это нравилось. — Так что ты собираешься с этим делать?

—  Я вот думаю, отправила полиция кого-нибудь взглянуть на тормозную систему и определить, по­вредили ее или нет.

—   Разве у них нет инспекторов, разбирающихся с причинами автомобильных аварий? — Каролина зевнула. — Извини.

—  Тебе нужно поспать.

—  Обойдусь. — И она снова зевнула.

Я хотел предложить ей лечь в кровать и поспать рядом со мной, но подумал, что дежурной медсестре такое не понравится.

—  Ты не можешь сидеть здесь всю ночь.

—  Идти мне некуда.

—   Поезжай в мой коттедж. Ключ наверняка где-то здесь.

Она просмотрела мои вещи, которые кто-то за­ботливо уложил в белый пластиковый пакет, стояв­ший теперь в шкафчике у кровати. Ключа не нашла.

—  Теперь я вспомнил. Он на одном кольце с ав­томобильными ключами.

Подумал: «Наверное, остался в автомобиле».

—  Я все равно не хочу ехать в твой коттедж од­на, — заявила Каролина. — Тем более если тебя кто-то пытался убить. Лучше останусь здесь.

В конце концов уснула на стуле, который стоял у кровати, благо спинка у него откидывалась. Кароли­на максимально наклонила спинку, укрылась одея­лом с кровати и мгновенно заснула.

Я какое-то время смотрел на нее, думая, что ре­цепт для завязки романтических отношений у меня получился очень уж необычный: сначала отравить девушку, потом разозлить глупыми телефонными звонками, затем накормить отменным обедом, после чего сильно напугать автомобильной аварией и на­конец угостить версией об угрозе убийства.

Но нужный результат я получил.

* * *

На следующий день меня отпустили домой. Ка­ролина убедила врачей, что дома, под ее присмот­ром, мне будет не хуже, чем в больнице. Я, понят­ное дело, и не собирался протестовать.

Черно-желтое такси «Нью-Такс» доставило меня к коттеджу около часа дня. Я вызвал мою приходя­щую уборщицу, чтобы она принесла ключ, и мы по­пали в дом. С ленчем возникла проблема. Если в до­ме у меня и была еда, то для завтрака, потому что и ленч, и обед я съедал в ресторане. Каролина быст­ренько прошлась по моему коттеджу, а потом обсле­довала кухню в поисках еды.

— Я умираю с голоду, — призналась она. — Тебя-то они завтраком покормили, а я ничего не ела со вчерашнего утра.

В буфете она нашла кукурузные, в сахаре, хло­пья, в холодильнике — молоко, так что мы сели за мой крошечный кухонный столик и, как говорится, позавтракали в ленч.

Карл первым позвонил в больницу, чтобы уз­нать, как мое самочувствие, и, как я понял, где-то разочаровался, поскольку у меня не пострадали ни тело, ни мозги. Телефонистка больничного комму­татора перевела звонок на телефонный аппарат, ко­торый стоял в моей палате на прикроватном сто­лике.

—  Так ты по-прежнему с нами. — В голосе слы­шалось легкое раздражение.

— Да, уж извини. Как дела в «Торбе»?

—   Без тебя справляемся, — ответил он. — Как всегда. — А вот это, подумал я, мог бы и не добав­лять. Нашел время язвить.

Пусть Карл постоянно выражал неудовольствие моим благополучием, я и представить себе не мог, что он приложит руку к покушению на меня. Ко­нечно же, причину следовало искать в его извра­щенном чувстве юмора. Но за его иной раз раздра­жающими комментариями я никогда не видел ниче­го серьезного.

Если на то пошло, чем больше я об этом думал, тем быстрее таяла моя убежденность в том, что кто-то пытался меня убить. Повреждение тормозной системы не самый надежный способ отправить че­ловека в мир иной, если, конечно, ему не предстоя­ло спускаться по горному серпантину. Но такие до­роги в Ньюмаркете отсутствовали напрочь.

После нашего «хлопьевого» ленча я лег на диван и позвонил в ресторан, тогда как Каролина отправи­лась обследовать верхний этаж.

—  Тебе хуже? — с надеждой в голосе спросил Карл, услышав, что в ресторан я не приду.

—   Нет, — ответил я, — но врачи велели мне не­сколько дней не напрягаться. Я посмотрю, как пой­дут дела.

—  Можешь не торопиться, — небрежно бросил Карл.

—  Послушай, что тебя гложет? — спросил я. — Почему ты постоянно говоришь мне гадости?

На другом конце провода возникла пауза.

—  Такая уж у меня манера. — Вновь пауза. — Я буду радоваться твоему возвращению, обещаю.

—   С этим, возможно, придется обождать. — Я рассмеялся. — Я не знаю, когда вернусь.

—  Извини, — услышал я в ответ.

—  Извинения принимаются. Как прошел ленч?

—  Так себе. Но обед вчера удался. Зал заполнил­ся на восемьдесят процентов.

—  Отлично.

—  Все спрашивали, как ты. Ричард рассказывал об аварии, в которую ты попал. Многие желали тебе скорейшего выздоровления. И сотрудники тоже тре­вожатся о тебе.

—   Благодарю. — Я не мог сказать, что очень уж дружелюбный Карл нравится мне больше зловред­ного, но решил более не касаться этой темы. — Ска­жи всем, что я в добром здравии и приступлю к ра­боте, как только смогу, вероятно, в середине сле­дующей недели.

—  Хорошо. Я нанял временного повара через агентство в Норвиче, чтобы он помог нам на уик­энд. Надеюсь, ты не возражаешь?

—  Отнюдь. Отличная работа, Карл. — Это взаим­ное восхищение начало меня доставать. — А теперь хватит болтать, принимайся за работу. — Я услы­шал, как он смеется, когда клал трубку на рычаг. Карл принадлежал к хорошим парням, в этом я мог не сомневаться. Или ошибался?

Потом я позвонил в полицию Суффолка, чтобы узнать, что сталось с моим автомобилем.

—  Его отвезли в Кентфорд, на стоянку компании «Брейди рескью энд рекавери».

— Автомобиль кто-нибудь осмотрел?

—  Сотрудник полиции, который прибыл на ме­сто аварии, осмотрел его, прежде чем дать разреше­ние на транспортировку.

—  Могу я поговорить с полисменом, который выезжал на место аварии? — спросил я.

—   Сможете минуточку подождать, сэр? — Я не успел ответить ни «да», ни «нет», как включилась за­пись с перечнем услуг, которые оказывала населе­нию полиция Суффолка. Мне пришлось прослушать все три раза, прежде чем вновь раздался голос дежур­ного: — Сожалею, но сейчас он отсутствует и не сможет поговорить с вами.

—  А когда сможет? — спросил я. — Вы передади­те ему мою просьбу связаться со мной? — Я продик­товал номер моего мобильника, но не питал особых надежд на то, что он дойдет до адресата. Они очень заняты, сказали мне, но попытаются сделать все возможное.

Я позвонил на стоянку. Мне ответили, что «Гольф» у них, но состояние автомобиля оставляет желать лучшего. Могу я приехать и взглянуть на не­го, спросил я. Меня заверили, что приехать я могу в любое удобное мне время.

Каролина вернулась со второго этажа.

—  Милое местечко. Лучше моей норы в Фулеме.

—  Хочешь переехать? — спросил я.

—   Придержите лошадей, мистер Мортон. — Она улыбнулась. — Я искала место, где проведу эту ночь.

—  Так ты остаешься?! — радостно (ей, похоже, показалось, что чересчур радостно) воскликнул я.

—  Да, но не в твоей спальне. Если тебя это не устраивает, я прямо сейчас вернусь в Лондон.

—  Устраивает, — без запинки ответил я, хотя предпочел бы, чтобы она провела ночь в моей спальне.

Я проглотил пару болеутоляющих таблеток, что­бы унять головную боль, а потом мы с Каролиной на такси отправились в Кентфорд, взглянуть на мой автомобиль.

Как мне и сказали по телефону, его состояние оставляло желать лучшего. Собственно, если бы мне не показали, какой из разбитых автомобилей мой, я бы его и не узнал. Прежде всего, отсутствовала крыша.

—  Что случилось с крышей? — спросил я одного из сотрудников компании, которая занималась транспортировкой и хранением поврежденных в ав­томобильных авариях машин.

—  Пожарники срезали крышу, чтобы вызволить водителя из кабины, — ответил мужчина. — Когда я приехал за автомобилем, он лежал на боку, уже без крыши. Должно быть, она до сих пор валяется в кю­вете.

Значения это не имело. Я понимал, что мой «Гольф» восстановлению не подлежит, даже если бы крыша и осталась на месте. Переднее крыло оторва­ло, колесо развернуло под неестественным углом. Обе дверцы с пассажирской стороны смяло. Должно быть, это случилось, когда я столкнулся с автобусом. А другому борту досталось, когда автомобиль пере­вернулся.

—  Кто-нибудь его осматривал? — спросил я.

—  Насколько мне известно, нет, но он находится здесь со вчерашнего утра, и я его не охраняю.

«Здесь» — в смысле у стены мастерской, за двумя эвакуаторами.

—  Я сидел за рулем, — сообщил я мужчине.

—  Вот это да! Как же вам повезло! На месте ава­рии я подумал, что водителя увезут в морг.

—  Почему?

—   Пожарники и медики очень уж долго достава­ли вас из кабины. Обычно это дурной знак. Надели вам на шею корсет. Выглядели вы труп трупом, до­ложу я вам. Не шевелились. Я и решил, что вы умерли.

—  Благодарю, — саркастически ответил я.

—  Нет, я рад, что вы не умерли. Мне так проще.

—  Почему?

—  Если водитель погибает, мне приходится дер­жать эту покореженную груду металла до приезда полицейских следователей, а они никогда не торо­пятся. А раз вы живы, я могу вывезти разбитый ав­томобиль на свалку, как только его осмотрит страхо­вой агент. Опять же, — тут он улыбнулся, — раз уж вы живы, я могу послать вам счет на оплату эвакуа­ции вашего автомобиля с места аварии.

—  Я думаю, столкновение произошло, потому что у меня отказали тормоза, — сказал я. — Можно мне на них взглянуть?

—  Пожалуйста, это ваш автомобиль. — Он по­вернулся, чтобы уйти. — У меня много работы.

—  Нет, — остановил я его. — Я не знаю, куда смотреть. Может, вы мне покажете?

—  Вам за это придется заплатить.

—  Хорошо, — кивнул я. — Сколько?

—  Ставки у нас почасовые.

—  Вы сможете показать мне, куда нужно смот­реть, прямо сейчас? — спросил я. — Раз уж я здесь?

—  Пожалуй.

—  Тогда договорились. Плачу по вашим ставкам.

Он провел двадцать минут, осматривая то, что осталось от моего автомобиля, но с однозначным выводом не получилось.

—  Возможно, виноваты тормоза, — наконец вы­нес он вердикт. — Трудно сказать.

Я заверил его, что, вне всяких сомнений, именно отказ тормозной системы стал причиной аварии.

—  Если вы так уверены, что виноваты тормоза, тогда чего вы привели меня к этому автомобилю?

—  Я хочу знать, не повредил ли кто тормозную систему.

—  А зачем? — Он уставился на меня.

—  Не знаю. Хочу, чтобы вы мне сказали.

—  Вот это да! — повторил он и вновь повернулся к моему автомобилю. — Посмотрите сюда. — Я на­клонился, посмотрел, как он и предложил, на пере­плетенье металлических трубок и рычагов. — Тор­мозная система в этом старом «Гольфе» чисто гид­равлическая, без усилителя. — Я кивнул. И так знал об этом. — Нажимая на педаль, вы вдавливаете пор­шень в цилиндр. — Он указал на металлическую трубу диаметром в дюйм и длиной дюйма в полто­ра. — Поршень давит на тормозную жидкость в трубках, идущих к колесам, и давлением тормозные колодки прижимаются к дискам. Колеса замедляют вращение. Скорость автомобиля уменьшается.

—  Как велосипедный тормоз? — спросил я.

—   Не совсем. На велосипеде от ручки тормоза провод тянется к рычагу, который сжимает колодки. В автомобиле давление передается по заполненным жидкостью трубкам.

—  Понимаю. — Но я сомневался, что сумел во всем разобраться. — А что вызывает отказ тормоз­ной системы?

—  Тормоза откажут, если в трубках вместо жид­кости окажется воздух. Тогда, нажимая на педаль, вы просто сожмете воздух, а тормоза не сработа­ют. — Он заметил мой вопросительный взгляд. — Видите ли, тормозная жидкость, в отличие от возду­ха, не сжимается.

Я кивнул. Знал это из школьного курса физики.

—  То есть, чтобы вывести из строя тормозную систему, достаточно добавить в трубки воздуха?

—  Да, — кивнул мужчина, — но это не так про­сто. Во-первых, на этом автомобиле две тормозные системы, поэтому, если одна выйдет из строя, вто­рая сработает.

—  Когда я нажимал на педаль, тормоза не реаги­ровали.

— Должно быть, воздух попал в главный ци­линдр. Необычно, но однажды мне пришлось столк­нуться с такой ситуацией. Причиной стала разгерме­тизация трубки, ведущей от резервного бачка к глав­ному цилиндру.

Я его уже не понимал.

—  Вы можете сказать, что это сделано умыш­ленно?

—  Даже не знаю. Возможно. Разъемы затянуты, следовательно, злоумышленнику пришлось проби­вать дыру в трубке. — Он указал на трубку, о кото­рой шла речь. — Для этого требовалось согнуть и ра­зогнуть ее несколько раз, пока металл не треснул бы от усталости. Вы знаете, так сгибают и разгибают проволоку, чтобы отломить кусок.

—  При этом тормоза откажут сразу? — спросил я.

—   Необязательно. Потребуется время, пока воз­дух из трубки попадет в главный цилиндр. Без не­скольких энергичных нажатий на педаль тормоза не обойтись.

Я подумал о том, что именно этим и занимался по пути домой со станции Кембридж.

—  Можете вы сказать, что трубку повредили?

Он вновь всмотрелся в переплетенье трубок.

Среди которых, как мне показалось, целых не оста­лось.

—  Все поломано. И сейчас невозможно опреде­лить, когда, при аварии или до нее.

—  Может, полицейские следователи смогут это установить?

Он, похоже, обиделся за недооценку его компе­тенции.

—  По этому месиву никто не сможет сказать, ко­гда повредили трубку, — с негодованием ответил мужчина.

Полностью я с этим выводом не согласился, но решил, что сейчас говорить такое не следует. Запла­тил наличными за те полчаса, которые он на нас по­тратил, и по мобильнику вызвал такси.

—  У вас есть ключи от моего автомобиля? — спросил я мужчину.

—  Нет, приятель. Никогда их не видел. Думал, они в замке зажигания.

Но их там не было. Я уже успел посмотреть.

—  Неважно. Толку от них все равно никакого. — Но они висели на серебряном брелоке. Мать пода­рила мне его на двадцать первый день рождения.

—  Могу я отправить это разбитое корыто на свалку? — спросил мужчина.

—  Пока нет. Подождите, пока его осмотрит стра­ховой агент.

—  Хорошо, — кивнул он. — Но не забывайте, что за хранение платите вы.

Меня это даже не удивило.

* * *

—   Определенности маловато, — заметила Каро­лина. Мы возвращались на такси в Ньюмаркет. — Какие планы теперь?

—  Вернуться домой. Ужасно себя чувствую.

Мы и вернулись, но по дороге заглянули в су­пермаркет. Я остался в такси, а Каролина купила все необходимое для ужина, включая бутылку красного вина. Я точно знал, что болеутоляющие таблетки не очень-то совместимы с алкоголем, но кого это вол­новало?

Лежал на диване, предоставив отдых гудящей го­лове, пока Каролина хлопотала на кухне. Раз или два она приходила, чтобы присесть рядом, но быст­ро поднималась и уходила.

—  Расслабься, — предложил я ей. — Я тебя не съем.

Она вздохнула.

—  Не в этом дело. Не нахожу себе места, потому что рядом нет моего альта. Обычно я репетирую два часа в день, даже если вечером нет выступления. А с позавчерашнего дня я не сыграла ни ноты, вот и на­чалась ломка. Мне нужда доза.

— У меня то же самое с готовкой. Иногда возни­кает желание встать к плите, даже если есть некому. В морозильниках ресторана полно блюд, которые я когда-нибудь собираюсь съесть.

—  Жаль, что тут нет ни одного.

—  Я могу позвонить, и нам что-нибудь привезут.

—  Нет. — Она улыбнулась. — Я готова рискнуть и приготовить для повара. Опять же, лучше не упо­минать про меня твоим сотрудникам.

—  Почему?

—  Они могут неправильно понять.

—  И что именно они могут неправильно понять?

—  Ну, не знаю. Если им станет известно, что я остаюсь здесь, они могут прийти к неправильным выводам.

Такой ход разговора мне определенно не нравил­ся. Глубокий анализ полезен далеко не всегда. Чис­тое чувство прошлой ночи могло не выдержать груза здравого смысла и раздумий о последствиях.

—  А что ты играешь, когда репетируешь? — спросил я, чтобы сменить тему.

—  В основном тренирую пальцы. Такое зануд­ство.

—  Как гаммы? — Я вспомнил, как в детстве меня учили играть на пианино. До чего же я ненавидел гаммы!

—  Точно. Но я играю и произведения. Только гаммы могут свести с ума любого, даже профессио­нального музыканта.

—  И какое у тебя любимое произведение?

—  «Концерт для скрипки в соль-мажоре» Баха. Но, разумеется, я играю его на альте.

—  Но звучание получается неправильным?

Каролина рассмеялась.

—  Нет, нет. Звучание правильное. Возьмем пес­ню «Йестэдей», ты знаешь, «Битлс». Ее можно иг­рать на пианино, гитаре, скрипке, на чем угодно. Всегда будет звучать как «Йестэдей», не так ли?

—  Пожалуй. — И я начал напевать мелодию.

Посмотрел на часы. Почти шесть. Солнце еще не закатывалось, но уже достаточно далеко ушло от зе­нита. Я откупорил бутылку, мы сидели и пили вино, довольные компанией друг друга.

Каролина приготовила семгу с петрушечным со­усом, молодым картофелем и салатом. Все было вос­хитительно. После обеда мы посмотрели по телеви­зору сатирическую новостную программу. Как се­мейная пара.

В полном соответствии со своим планом ночь Каролина провела не в моей спальне.

Как, впрочем, и я.

 

Глава 11

Каролина поднялась рано и вызвала такси.

—  Я сказал что-то не то? — спросил я.

—  Нет. — Она рассмеялась. — Просто мне нужно возвращаться в Лондон. У меня встреча в офисе КФО на Клеркенуэлл-Грин. Я хочу убедить их от­править меня в Америку на вторую часть турне.

Она сидела на краю кровати в моей спальне для гостей и надевала черные носки. Я сел и потащил ее на себя, пока она не улеглась рядом со мной.

—  Я не рассчитывала, что это произойдет, — сказала она. — Но рада, что произошло.

Я рассчитывал, что это произойдет, и тоже радо­вался, что произошло. Я поцеловал ее.

—  Но ты приедешь после встречи?

—  Не смогу. Оркестр этим вечером заканчивает гастроли в Нью-Йорке и переезжает в Чикаго на вторую часть турне. Я очень хочу вернуть положен­ное мне место. Если сегодня все пройдет хорошо, я улечу в Чикаго в воскресенье.

Уже наступила пятница. Воскресенье было так близко, и все шло к тому, что в этот день нас с Ка­ролиной разделит Атлантика.

—  Но ты даже не видела мой ресторан. Как на­счет завтра? Пообедаем?

—  Вы очень уж нетерпеливы, мистер Мортон. У меня есть своя жизнь, знаете ли. Мне нужно мно­гое сделать, если я буду отсутствовать следующую педелю.

—  А когда ты вернешься из Штатов? — спро­сил я.

—     Я еще не знаю, улечу ли туда. Оркестр должен вернуться в следующий уик-энд, чтобы подготовить­ся к выступлению в Фестивальном зале. И у меня сольное выступление в «Кадогэн-Холл». Ты при­дешь?

—  Если потом ты со мной пообедаешь.

—  Договорились. — Сделку мы скрепили по­целуем.

Потом спустились вниз, и Каролина приготови­ла завтрак.

—   Приглядывай за тостером, — предупредил я ее. — Он сломан, гренки не выскакивают, как поло­жено, я про них забываю, и они подгорают.

Она приглядывала и доставала гренки из тостера в должной кондиции. Мы съели по два, намазав их мармеладом.

Послышался гудок подъехавшего такси. «Так скоро, — подумал я. — Слишком уж скоро».

После отъезда Каролины я все утро бродил по дому, грустил из-за того, что ее нет рядом. Как ми­нимум трижды протер пол на кухне, даже пылесосил ковер в гостиной, пока от гудения пылесоса не раз­болелась голова. На ленч съел миску кукурузных хлопьев с парой болеутоляющих таблеток.

Испытал смешанные чувства после звонка Каро­лины около часа дня. Она пребывала в прекрасном настроении. В оркестр ее вернули, и она уже готови­лась к отлету в Чикаго. Я, конечно, радовался за нее, но, с другой стороны, накатило горькое разоча­рование: я надеялся, что она не полетит за океан, а вернется в Ньюмаркет.

* * *

—  Не может быть. — Бернард Симе, похоже, от­казывался верить моим словам. — Я слышал о кли­ентах, которые спали со своими адвокатами, о при­сяжных, которые спали друг с дружкой, даже об од­ном или двух судьях, которые спали с барристера­ми, но впервые слышу, чтобы ответчик спал с ист­цом, даже если они женаты. — Он рассмеялся. Я уже сожалел, что обо всем ему рассказал.

Он позвонил вскоре, в половине второго, чтобы сообщить, что получил еще одно письмо от адвока­тов мисс Эстон, которые объясняли суть ее жалобы и предлагали нашей стороне предложить мисс Эстон разумную сумму для компенсации пережитых ею страданий и потерь в заработке.

Вот тут я и рассказал, что внял его совету, при­гласил ее на обед, и теперь наши отношения углуб­ляются и крепнут.

—  Но вы же с ней переспали? — настаивал он.

—  Ну... что с того, если да?

Ситуация ему определенно нравилась.

—  Она отказалась от иска в тот самый момент, когда спустила штанишки? — продолжал он в том же духе.

—  Бернард, этого достаточно, — осадил я его. — И от иска она не отказалась. Ее агент требует, чтобы она гнула свою линию. Он хочет получить полагаю­щиеся ему проценты.

—  Может, он тоже с ней спит, — не унимался Бернард.

—   Бернард, я же сказал, прекратите, этого доста­точно. — Я возвысил голос.

—  Так у вас к ней серьезные чувства, так? — спросил он.

—  Да.

—  Ну, вы даете. Что мне сказать ее адвокатам?

—  Не смейте ничего им говорить!

—  Я не об этом. Что мне ответить им насчет предложения?

—  Дайте мне уик-энд на раздумья. Поговорим в понедельник. Она уезжает на неделю, так что они все равно ничего не смогут ей сказать.

—  Она уезжает с вами?

—  Нет. А если бы и уезжала со мной, вас это со­вершенно не касается.

—   Меня касается все, что связано с вами, — сме­ясь, ответил Симс. — Я ваш адвокат, помните? — Он все еще смеялся, кладя трубку. Мне оставалось только гадать, все ли клиенты так веселили его.

В половине третьего я позвонил Карлу и попро­сил заехать за мной.

—  Вроде бы ты хотел отдохнуть несколько дней.

—  И хочу, — ответил я. — Работать я не собира­юсь. Мне нужен мой компьютер, чтобы забраться в Интернет.

Набрав в строке поиска «Ролф Шуман», я полу­чил миллион ссылок. Большинство на немецком. Ролфы и Шуманы частенько встречались в Герма­нии, Австрии, Швейцарии и даже в Голландии.

Я добавил «Висконсин» и удивился, когда число ссылок сократилось лишь до двадцати восьми тысяч. Получалось, что Ролфы и Шуманы не были редко­стью и в Висконсине.

Я узнал, что из Германии в Соединенные Штаты приехало больше людей, чем из любой другой стра­ны, включая Ирландию и Англию, и многие из них осели в Висконсине, потому что климат и природа не слишком отличались от привычных им. На одном из сайтов указывалось, что в 1900 году до трети на­селения штата составляли люди, родившиеся в Гер­мании. Милуоки, самый большой город Висконсина (от Делафилда его отделяли тридцать миль), в девят­надцатом веке называли Немецкими Афинами.

Добавление Делафилда в поисковую строку сузи­ло количество ссылок до нескольких сотен и позво­лило найти Ролфа Шумана, президента «Делафилд индастрис, инк.», с датой рождения, сведениями об образовании, семейном древе и т.д., и т.п. Интернет, как обычно, не подкачал.

Следующий час поисков не позволил выявить о мистере Шумане что-то особо интересное. Шестьде­сят один год от роду, семь лет президент «Делафилд индастрис», ранее финансовый директор компании. Столп светского общества Делафилда, активный участник различных благотворительных мероприя­тий, и донор, и организатор. Я узнал, что он играл ведущую роль в Торговой палате Делафилда, был старейшиной в одной из местных лютеранских церквей. Но ничего из найденного мною не проли­вало свет на причину, по которой он мог стать ми­шенью для бомбиста в четырех тысячах миль от до­ма.

В 1840-х годах местная кузня преобразовалась в «Делафилд индастрис». Там изготавливали плуги, сеялки, косилки, с помощью которых новые посе­ленцы Висконсина обрабатывали землю и выращи­вали зерновые.

С изобретением двигателя внутреннего сгорания компания начала осваивать новые сферы деятельно­сти, сначала взялась за тракторы, потом расширила спектр сельскохозяйственной техники. Согласно сайту компании она лидировала в поставках зерно­уборочных комбайнов фермерам Среднего Запада, и даже я знал, что в этом регионе Соединенных Шта­тов выращивается огромное количество зерна. Если только популярность комбайнов и громадные при­были не вызвали дикую зависть у конкурентов, я не мог представить себе, чем еще «Делафилд индаст­рис» могла не угодить бомбисту.

Вероятно, быстро освоить профессию следовате­ля мне не удавалось.

Карл вошел в кабинет с письмом в руках.

— Оно пришло позавчера.

Письмо из окружного совета Форест-Хит инфор­мировало меня об их намерении выдвинуть против меня обвинение. Я вспомнил, что ехал точно за та­ким же письмом к Сюзанне Миллер, когда в моем автомобиле отказали тормоза. Тут же позвонил ей.

—  Привет, Сюзанна. Это Макс Мортон.

—  Привет, Макс. Как ты? Я слышала, что ты по­пал в аварию.

—   Со мной все в порядке, Сюзанна, благодарю. Легкое сотрясение мозга, хотя автомобиль восста­новлению не подлежит.

—  Дорогой, мне так жаль.

—  А мне жаль, что я так и не смог забрать пись­мо из окружного совета Форест-Хит.

—   Об этом не волнуйся. Оно по-прежнему тебя ждет.

—  Мне прислали копию в ресторан.

—  Я так и думала.

—   Как насчет списков, которые я просил тебя достать? — перешел я к цели своего звонка.

—   Боюсь, со списком приглашенных на обед я тебе помочь не смогу, — ответила она. — Есть толь­ко тот, что я тебе переслала. Не знаю, что и делать, кроме как обзвонить всех упомянутых в списке и спросить фамилии их гостей. Но мне больше повез­ло со списком «Делафилд индастрис». Судя по все­му, Специальная служба запросила списки гостей во всех ложах. Вроде бы в связи с обеспечением безопасности этого араба. — По голосу чувствова­лось, что эффективность Специальной службы ее не впечатлила. — Как будто это принесло пользу.

Она по-прежнему думала, как и все, кроме меня, что бомба предназначалась принцу.

—  И где эти списки?

—  Думаю, у Специальной службы, — ответила Сюзанна. — Я узнала об этом только потому, что мне сказал арендатор другой ложи. Он страшно не­годовал по поводу того, что должен сообщить поли­ции фамилии своих гостей. По той простой причи­не, что с ним была его любовница, а он хотел сохра­нить ее имя в тайне.

— Ты уверена? — спросил я.

—  Да. Он сказал моим сотрудникам, что она его племянница, но родственных связей там не про­сматривается. Он нас здорово повеселил. — И она рассмеялась в трубку.

Я ей не поверил. Полюбопытствовал:

—  Кто он?

—  Пожалуй, не следует мне говорить. — Но ска­зала. Не смогла устоять перед искушением. Я знал этого человека. В скаковом мире все его знали. По­том она назвала мне и его любовницу. Я улыбнулся. Сюзанна очень серьезно предупредила: «Только ни­кому не говори». Я и не собирался. Понимал, что со временем она сама расскажет об этом всем.

—  А как мне получить список в Специальной службе? — спросил я.

—  Почему не попросить его у них?

Я так и поступил.

Сначала набрал в строке поиска «Специальная служба Великобритании» и нашел сайт, из материа­лов которого узнал, что в каждом полицейском управлении есть своя Специальная служба. После этого позвонил в полицейское управление Суффол­ка, где мне сказали, что охраной ОВП занимается Специальная служба Столичной полиции. И любез­но сообщили их телефонный номер.

—  Мы не делимся никакими сведениями с част­ными лицами, — строго ответил мне детектив-ин­спектор Тернер, когда я позвонил и попросил озна­комить меня с этими списками.

—   Но я не просто частное лицо, я там был, — настаивал я. — Бомба взорвалась чуть ли не рядом со мной, я попал в больницу. — Не стал говорить ему, что отделался распухшим коленом и царапиной на бедре.

—  А зачем они вам понадобились? — спросил он.

Я объяснил, что меня как шеф-повара пригласи­ли приготовить ленч для гостей, и одна из моих со­трудниц погибла при взрыве. Сказал, что, по имею­щейся у меня информации, Специальная служба располагает списками всех приглашенных в ложу, а я пытаюсь добыть этот список, чтобы предложить выжившим присоединиться к психотерапевтической группе, созданной в память о моей убитой офици­антке. Чтобы помочь им пережить шок, вызванный взрывом.

Версию эту я придумал с ходу, экспромтом.

—  Посмотрю, что удастся сделать, — услышал в ответ.

Я его поблагодарил и продиктовал мой элек­тронный адрес и телефонный номер.

Посмотрел на часы. Чуть больше половины пя­того. Позвонил Каролине.

—  Алло, — услышал в трубке. — Я как раз дума­ла о тебе.

—  Надеюсь, что-то хорошее.

—  По большей части. — Насчет ее тона у меня возникли сомнения.

—  Не сожалеешь о прошлой ночи? — спросил я.

—  Знаешь, все произошло так неожиданно.

—  Да, — согласился я. Всегда считал, что самое лучшее в жизни происходит неожиданно, и Кароли­на не стала исключением. Но я не собирался торо­пить события. Кто-то сказал: «Те, кто ждет, воз­можно, и получат свой шанс». — Как идет вторая по­ловина дня? — спросил я.

—  Прекрасно. Я три часа играла на альте. Паль­цы устали, но я так взбодрилась. Музыка — что ки­слород, без нее я задыхаюсь.

—  Я думал, ты будешь собирать вещи.

—  Я улетаю только в понедельник. Первый кон­церт в Чикаго состоится в среду, а на уик-энд ор­кестр едет с экскурсией на Ниагарский водопад. Я присоединюсь к ним в Чикаго в понедельник ве­чером.

—  Так ты приедешь в Ньюмаркет?

—   Не могу. Завтра в четыре иду в парикмахер­скую.

—  Понятно. — Мой голос переполняло разочаро­вание. — И когда я тебя увижу?

—  Ну что ты так расстроился. Это я не могу приехать в Ньюмаркет, но ты-то можешь приехать ко мне, если у тебя есть такое желание.

Желание у меня было.

—  Когда?

—   В любое время. Приезжай завтра и оставайся до понедельника. Утром отвезешь меня в Хитроу и проводишь в Штаты.

Мне ужасно не хотелось куда-то ее провожать.

—  Хорошо. Буду у тебя к ленчу.

—   Нет, позже. Мне нужно кое-что купить до па­рикмахерской. Приезжай в семь, и мы пойдем обе­дать в соседний паб.

—  Здорово. Я тебе еще позвоню сегодня.

Я положил трубку и сидел за столом, улыбаясь в полный рот. Никогда в жизни меня так сильно не тянуло к другому человеку. «Что со мной?» — гадал я. Такое и радовало, и пугало. Я спросил у компью­тера, кто сказал фразу, которая чуть раньше выплы­ла из памяти. Как выяснилось, Авраам Линкольн.

Но целиком цитата звучала следующим образом: «Те, кто ждет, возможно, и получат свой шанс, но им достанется только оставшееся от тех, кто поторо­пился». В будущем я решил не ждать, а проявлять инициативу.

* * *

Я провел за компьютером еще час, пытаясь най­ти хоть какую-то зацепку. Положил рядом с собой номер «Кембридж ивнинг ньюс» со списком погиб­ших, начал вводить их имена в строку поиска в Ин­тернете. Ничего. Правда, узнал, что один из погиб­ших сотрудников «Делафилд», Гас Уитни, был свя­зан с миром лошадей, через клуб поло. Точнее, «Лейк кантри поло-клаб».

Я занялся клубом. Нашел его сайт, большой, подробный, однозначно указывающий на то, что клуб в прекрасной финансовой форме и продолжает развиваться. Вывел на экран и фотографию улыбаю­щегося Гаса Уитни, президента клуба. При этом с обновлениями на сайте явно не спешили. Прошло уже чуть ли не две недели после взрыва и гибели их президента, а упоминания об этом я не нашел. Ос­новным спонсором клуба (меня это не удивило) зна­чилась «Делафилд индастрис», а Ролф Шуман был одним из его вице-президентов.

Я нашел линк на Ассоциацию поло Соединен­ных Штатов и удивился, узнав, что этот вид спорта пользуется там такой популярностью. Разумеется, поло не могло тягаться с бейсболом или американ­ским футболом, но клубов поло в США было в че­тыре раза больше, чем ипподромов. И в десять раз больше, чем клубов поло в Англии. Это стало для меня еще одним сюрпризом. Я всегда думал, что это непопулярный вид спорта, и особенно непопуляр­ный в Англии, поскольку первыми стали играть в поло офицеры-кавалеристы английской армии на просторах далекой Индии, скучая по дому.

«У вас новое письмо», — просигнализировал мне компьютер: на экране в правом нижнем углу поя­вился маленький синий ящик.

Письмо пришло от детектива-инспектора Терне­ра. Он прислал список гостей «Делафилд индастрис» в день скачки «2000 гиней». Едва я успел мысленно поблагодарить старину Тернера, как выяснилось, что нужной мне информации нет. Он прислал от­сканированный лист бумаги с полным списком гос­тей. Однако кто-то жирной черной линией замазал семь строк — фамилии тех, кто не появился на лен­че. Против шестнадцати фамилий кто-то поставил букву «у», вероятно, означавшую — «убит/убита», потому что «у» пометили Элизабет Дженнингс, Мэри-Лy Фордэм и Уолтерсов. Внизу кто-то дописал ручкой: «Луиза Уитворт» и «Элейн Джонс». Вместе с буквой «у». Я помнил по «Кембридж ивнинг ньюс», что Элейн Джонс убил кусок бетона, вылетевший из стены или балконного ограждения.

Похоже, жаловаться я не мог. Попросил список выживших, и детектив-инспектор Тернер мне его и отправил вместе с фамилиями убитых. Но мне по-прежнему недоставало фамилий семи человек, кото­рые не пришли на ленч, хотя их там ждали.

Я снова позвонил в Специальную службу.

—  Детектив-инспектор Тернер еще на месте? — спросил я.

Мне пришлось подождать несколько минут, пре­жде чем он взял трубку. Я поблагодарил его за спи­сок и попросил еще об одной услуге. Он терпеливо слушал, пока я объяснял, зачем мне нужны фами­лии тех, кто не пришел: они чудом избежали смерти, а потому, скорее всего, тоже нуждаются в групповой психотерапии.

И после короткой паузы согласился поискать ис­ходный список.

—     Не уверен, что он у нас сохранился, — преду­предил он меня. — Люди, которых там не было, нас не интересуют, поскольку не они были целью.

Я подумал о том, чтобы познакомить его с моей версией, но она по-прежнему казалась довольно вы­чурной, да и фактических подтверждений я пока не нашел. Мои поиски по Интернету ничего сущест­венного не принесли, и я уже сильно сомневался в том, что кто-то намеренно повредил тормозную сис­тему моего автомобиля. Поэтому еще раз поблагода­рил его и сказал, что буду ждать списка.

—  Я заканчиваю работу через полчаса, — услы­шал в ответ. — Постараюсь успеть.

Я положил трубку. Прав я или полиция? Может, мне следовало поделиться своими идеями с кем-ни­будь из полицейских и он, по крайней мере, мог бы указать на ошибки в моих умозаключениях? А воз­можно, как и сказала Каролина, полиция располага­ет недоступной мне информацией, полученной от разведывательных служб. Но могло быть и так, что они держались за версию арабского принца, потому что у них не было никакой другой.

Я подумал, а не позвонить ли Нейлу Дженнингсу, но решил, что его горе слишком свежо, чтобы за­давать ему вопрос, как и почему его пригласили в ложу «Делафилд». И позвонил Кейли.

—  Привет, Макс. — Трубку взяла Эмма. — Про­веряешь, придем ли мы завтра?

Мне пришлось поднапрячься, чтобы понять, о чем она говорит.

—  Нет, я и так не сомневался, что придете.

—  И правильно. Нас будет шестеро, как обычно.

—  Отлично. — Я решил не упоминать о том, что в ресторане меня не будет, потому что меня ждал обед в пабе с Каролиной. Я уже и не помнил, когда обедал в пабе в субботу. Так что с нетерпением ждал этого события. — Я позвонил, чтобы спросить, по­чему вас пригласили на ленч в ложу «Делафилд» в день скачки «2000 гиней».

—  А, вот ты о чем. Одна наша лошадь участвова­ла в скачке. Может, поэтому.

—  Но они не приглашали всех тренеров.

—  Этого я не знаю. Пригласили нас и, насколько мне известно, Нейла и Элизабет. Мы с Элизабет об этом говорили. Бедная Элизабет.

— Да. — Я выдержал приличествующую моменту паузу. — Эмма, уж извините за настойчивость, но вы можете вспомнить, когда получили приглаше­ние?

—  Ох. — Короткое молчание. — Боюсь, не вспомню. Но заранее, это точно.

—  Вы получили отпечатанную открытку-пригла­шение, как и положено?

Опять ответ последовал не сразу.

—  Думаю, что нет. Я не помню, чтобы их при­глашение стояло на каминной доске. Туда мы ста­вим все приглашения. — Я подозревал, что камин­ная доска в их гостиной сильно заставлена.

—  Спасибо вам.

—  Нет проблем. Я спрошу Джорджа, когда он вернется. У него заседание совета этого чертова клу­ба, где он — президент. Я позвоню тебе, если он что-нибудь вспомнит.

—  Благодарю. До встречи. — Я положил трубку. Еще один тупик.

Я вновь посмотрел на список, присланный детективом-инспектором Тернером. Из семнадцати фамилий, не вычеркнутых из списка и не помечен­ных буквой «у», я знал одиннадцать. Остальные, скорее всего, принадлежали сотрудникам «Дела­филд», и среди них одна женщина, согласно миссис Хардинг из газеты, скончалась в больнице от полу­ченных при взрыве ожогов. Из одиннадцати одна пара регулярно приходила в «Торбу», а еще четверо бывали время от времени. Остальные пятеро жили не в Ньюмаркете, в том числе тренер и его жена из Миддлэма в Йоркшире, жена ирландского джентль­мена, которого убили, и бывший жокей из графства Уэст. Он зарабатывал на жизнь, объясняя гостям корпораций, на кого ставить деньги.

Я не помнил, чтобы он выступал перед ленчем, но, с другой стороны, я все это время провел на кух­не. Никто из них не представлялся мне мишенью для террористов.

Еще я знал Ролфа Шумана. Он тянул на ми­шень?

Я еще раз проверил почтовый ящик. Ничего но­вого.

Посмотрел на часы. Полчаса истекали. Детектив-инспектор Тернер заканчивал рабочий день и, ско­рее всего, уезжал на уик-энд, поэтому мне остава­лось только набраться терпения и ждать.

Время близилось к половине восьмого, на кухне работа кипела, вот я и прошел туда, чтобы посмот­реть, все ли в порядке и как там управляется Карл.

—  Ты болен, — сказал он. — Поезжай домой и не отвлекай нас от дела.

—  Я не болен. У меня всего лишь болит голова. Сотрясением мозга не заразишься.

Он улыбнулся.

—   Неважно. Мы отлично справляемся и без тебя. Это Оскар. — Карл указал на новое лицо на кух­не. — У него получается. — Оскар улыбнулся. Гэ­ри — нет. Определенно пребывал в дурном настрое­нии.

Я оставил их и вернулся в кабинет. С радостью поехал бы домой, но мне хотелось еще немного по­лазить по Интернету, а дома у меня компьютера не было.

Новых писем не приходило, и я решил, что наде­яться больше не на что, когда зазвонил телефон. Я облегченно вздохнул, услышав голос детектива-инспектора.

—  Вы уж меня извините, я нашел исходный спи­сок, но секретарь ушла, а я не знаю, как пользовать­ся этим чертовым сканером. Да и мне пора, потому что обещал жене, что мы пойдем в кино, а я, похо­же, опаздываю. Пришлю его вам на следующей не­деле.

—   Не могли бы вы продиктовать имена и фами­лии? — попросил я. — Я их запишу.

—  Хорошо. Но только быстро.

Я схватил ручку и записал все фамилии на обо­ротной стороне старого меню. Как я и ожидал, там оказались Нейл Дженнингс, Джордж и Эмма Кейли, а я знал еще двух человек из оставшейся четверки: Патрика и Маргарет Джейкобс, которые на пару владели известной в городе фирмой по производству седел и конной упряжи. О второй паре я никогда не слышал. Петр и Татьяна Комаровы.

Я поблагодарил Тернера. Пожелал ему хорошо провести вечер, а вину за опоздание взвалить на ме­ня. Он сказал, что так и сделает, и положил трубку.

Я смотрел на выписанные фамилии. С чего я взял, что ключом к разгадке станут фамилии тех гос­тей «Делафилд», которые не пришли на ленч? Пат­рик и Маргарет Джейкобс были милыми людьми, которых уважали, даже любили почти все ньюмар- кетские тренеры, некоторые приводили их на обед в «Торбу». Я глянул в список приглашенных на пят­ничный обед и, само собой, нашел мистера и мис­сис Джейкобс.

А вот Комаровых во втором списке не обнару­жил. Но это не означало, что они не присутствовали на званом обеде в пятницу. Могли проходить в спи­ске как чьи-то гости.

Я напечатал в строке поиска «Komarov», и Гугл выдал более миллиона сносок. Я предпринял вторую попытку — «Pyotr Komarov», и число сносок сокра­тилось до тридцати восьми тысяч. Мне требовался только один из Петров Комаровых, которые в боль­шинстве своем, конечно же, были русскими. Я по­просил поисковую машину найти «Tatiana Komarov». «Вы хотели найти Tatiana Komarova?» — спро­сил меня Гугл. Я вспомнил, что в русском и в других славянских языках у женщин фамилии оканчивают­ся на «а». Согласился с предложением Гугла. На «Tatiana Komarova» получил около восемнадцати ты­сяч ссылок. «Pyotr and Tatiana Komarov» дали шест­надцать тысяч. Получалось, что я искал иголку в стоге иголок, не зная, как выглядит нужная мне.

Наконец очередной сайт привлек мое внимание. Один из Петров Комаровых возглавлял «Санкт-Пе­тербургский поло-клаб». Я предположил, что это тот самый Петр Комаров. Он и Ролф Шуман могли по­знакомиться на почве интереса к поло.

Дальнейший поиск привел меня к сайту «Санкт-Петербургского поло-клаба». Я не ожидал от этого сайта ничего интересного, пока не понял, что речь идет не о Санкт-Петербурге в штате Флорида, а о настоящем Санкт-Петербурге, городе, основанном в 1703 году царем Петром Великим на российском бе­регу Балтийского моря.

Согласно сайту клуба, в постсоветской России поло приобретало все большую популярность. Клу­бы появлялись, как грибы после дождя, нарож­дающийся средний класс начинал воспринимать поездку на матч по поло как событие светской жизни. В России в поло играли даже на снегу, ис­пользуя надувной оранжевый мяч размером с фут­больный вместо традиционного белого из дерева. Сообщалось, что Кубок снежного поло, его спонсо­ром выступала известная швейцарская часовая фир­ма, стал главным событием зимнего сезона, которое не могли позволить себе пропустить светские львы и львицы.

Но что мне это давало? Какое отношение могла иметь игра в поло к взрыву на ипподроме Ньюмаркета? Точно я не знал, но поло определенно связы­вало жертв взрыва с теми, кто жертвой не стал, хотя на месте взрыва их ждали.

 

Глава 12

Я провел еще одну беспокойную ночь. Но вместо того чтобы вновь и вновь проваливаться в кошмар с безногой Мэри-Лy, я лежал, стараясь думать о Каролине, однако мысли возвращались к вопросам, кото­рые не давали мне покоя. Кто отравил обед? И почему? Действительно для того, чтобы кто-то не при­шел на субботнюю скачку? И если так, кто именно? Кто-то и впрямь пытался убить меня, повредив тормозную систему моего автомобиля? Если да, то кто? И почему? И наконец, связано все это с поло? Прорва вопросов, и так мало ответов.

Большую часть прошедшего вечера я провел в Интернете. Узнал о поло много такого, чего раньше не знал и, наверное, мог бы без этих знаний обойтись. Турнир по поло пять раз проводился в рамках Олимпийских игр, последний раз в 1936 году, когда олимпийское золото выиграла сборная Аргентины. Похоже, аргентинцы и сейчас являлись одной из ведущих команд в этом виде спорта, и большинство пони, которые участвовали в игре, привозили из Южной Америки.

В Соединенном Королевстве ведущую роль в по­ло играла Херлингемская ассоциация поло, хотя матчи по поло в «Херлингем-клаб» не проводились с тех пор, как поля превратили в огороды, чтобы в 1939 году накормить воюющий Лондон.

На их сайте я посмотрел правила игры. Они за­нимали пятьдесят страниц, заполненных убористым шрифтом, и были такими сложными, что оставалось завидовать способностям тех, кто мог их понять. Од­но правило особо меня позабавило. Когда деревян­ный мяч диаметром в три с половиной дюйма раз­бивался от удара клюшкой или копытом пони, гол засчитывался, если цель поражалась большей поло­винкой мяча. Я как-то очень живо представил себе, что мог сказать защитник, которому удалось отбить меньшую половинку. В правилах указывалось, что конным судьям запрещается пользоваться мобиль­никами во время игры, тогда как пешим рекомендо­валось не отвлекаться на разговоры с соседями или по телефону, находясь во время игры за кромкой поля.

Я также узнал, что пони, участвующие в игре, вовсе и не пони. Лошади. По большей части арген­тинской породы «криолло», а также скаковые чис­топородные лошади, которые не показали на дорож­ке должной резвости, чтобы ходить в победителях. В Америке чистопородных скаковых лошадей часто скрещивали с «четвертькровными», в результате по­лучая быстрых, крепко стоящих на ногах животных, которые могли резко ускоряться и сбрасывать ско­рость. Но в холке они превышали пятнадцать ладо­ней, или пять футов, тогда как для истинного пони максимум этой величины составлял четырнадцать с половиной ладоней.

Несмотря на то что голову забила ненужная ин­формация, ответов на интересующие меня вопросы я не получил. Зато выяснил, что в ближайшее воcкресенье пройдет финал турнира в «Гвардейском поло-клаб», неподалеку от Виндзора. И подумал, что, пожалуй, стоит там побывать. И не одному — с Ка­ролиной.

* * *

—  Ты рехнулся? — осведомилась Каролина, ко­гда я ей позвонил. — Нет у меня времени ни для ка­кого чертова матча по поло. И разве тебе не пропи­сан отдых? Ты только-только после сотрясения моз­га, помнишь?

—  У нас это займет меньше половины дня, — на­стаивал я. — И сотрясение сказывается только на памяти.

—  Так ты серьезно?

— Абсолютно.

—  Но я ничего не знаю о поло, — нашла она еще один аргумент.

—  Что с того? Я тоже не знаю.

—  Но зачем тогда ты хочешь поехать на этот матч?

—  Ты же в курсе моей версии о связи отравления приглашенных на обед и взрыва. Я чувствую, все это имеет какое-то отношение к поло. Я знаю, звучит безумно, и, возможно, ищу не там, где следует, но я хочу побывать на матче в поло и задать там несколь­ко вопросов.

—  Почему ты так сразу и не сказал? Конечно, я поеду. Мне надеть охотничий шлем и взять с собой увеличительное стекло?

—  Я слышу скепсис? — Я рассмеялся. — По правде говоря, я тоже очень сомневаюсь, что от на­шего вояжа будет какая-то польза, но больше мне начинать негде.

—  Так что мне надеть? — спросила Каролина.

—  Твидовый костюм и зеленые резиновые са­пожки.

—  У меня нет твидового костюма.

—  Хорошо, — кивнул я. — Что-нибудь изящное и теплое, прогноз погоды на воскресенье оставляет желать лучшего.

—  Мне потребуется шляпа?

—  Не знаю, — честно признался я.

—  От тебя никакого чертова прока! — восклик­нула Каролина. — Я думала, в мире лошадей ты как рыба в воде.

—  В скаковом — да, но не в поло.

—  Какая разница. Лошади и там, и там.

Ей предстояло еще многому научиться.

* * *

Большую часть субботы я кружил по коттеджу и изучал стрелки часов, которые медленно ползли по циферблату. Очень мне хотелось их поторопить, чтобы приблизить момент, когда я смогу уехать в Фулем, к моей Каролине.

Но день не пропал зря. Утром я позвонил Мар­гарет Джейкобс в седельную мастерскую. Поначалу особого дружелюбия в ее голосе я не услышал.

—  Что тебе нужно? — очень уж резко спросила она.

—  Что-то случилось, Маргарет? — в недоумении спросил я.

—  Ты отравил меня и Патрика на том обеде. Нам было так плохо. Я думала, что мы умрем.

—  Сожалею. Если тебе будет от этого легче, ска­жу, что меня в ту ночь тоже выворачивало наизнан­ку. И я никогда никого сознательно не травил.

—  Да, пожалуй. — Она чуть оттаяла. — Но в газе­те написали, что твой ресторан закрыт на обеззара­живание. Раз они это сделали, значит, там что-то было не так. А мы только за неделю до этого обеда­ли в «Торбе».

—  С рестораном все в порядке, — заверил я ее. — Управление контроля пищевой продукции провело у нас инспекцию и не обнаружило никаких недостат­ков. Их и не было.

—   Наверняка были. Иначе почему мы едва не расстались с жизнью?

Я решил не говорить ей о фасоли и о моей уве­ренности в том, что кто-то сознательно отравил приготовленный мною обед. Вместо этого сменил тему:

—   Маргарет, я знаю, что тебя и Патрика пригла­сили на ленч, устроенный «Делафилд индастрис» в день скачки «2000 гиней». Отравление и стало при­чиной, по которой вы туда не пошли?

— Да, — твердо ответила она. — Я так ждала это­го дня, но мы не спали всю ночь.

—  Полагаю, это и хорошо, что вы не пошли.

—  Почему? — спросила она.

—  Разве ты не знаешь? — удивился я. — Бомба взорвалась в той самой ложе, где устроили ленч. По­гибли сотрудники «Делафилд» и их гости.

На другом конце провода молчали и молчали.

—  Маргарет, — позвал я. — Ты еще здесь?

—  Я понятия не имела, что взорвали ту самую ложу. — Голос дрожал. — Господи! Мы могли по­гибнуть.

—  Но вы не погибли. — Я попытался подбод­рить ее.

—   Я так злилась из-за того, что мы не пошли. Собственно, и утром, когда нам чуть-чуть полегча­ло, я все равно хотела пойти. Именно Патрик насто­ял на том, чтобы мы остались дома, и мы с ним крепко поссорились. — Она помолчала. — Эти бед­ные люди...

—  Да, — согласился я. — Я там был. Готовил ленч.

—     Правда? — В голосе послышалось удивле­ние. — Если б знала, не очень-то и стремилась бы на тот ленч.

—  Спасибо, — вырвалось у меня.

—  Извини, — ответила она, но не более того.

—   Маргарет, ресторан «Торба» абсолютно безо­пасен для здоровья. Можешь мне поверить.

—  М-м-м... — Доверия не чувствовалось.

—  Приходи на обед как моя гостья и приводи Патрика.

—   Возможно, мы и придем, — ответила она. «А возможно, и нет», — подумал я. Продукция мас­терской Патрика и Маргарет шла во все конюшни города, и я не хотел, чтобы они с подозрением отзы­вались о моем ресторане и приготовленной мною еде. Так просто обрести дурную репутацию, за­служенно или нет, и так трудно потом от нее изба­виться.

—   Подумайте об этом. Можете привести и пару друзей, если возникнет такое желание.

—   Когда? — спросила она. Все-таки я ее заце­пил.

—  В любой день. Как насчет следующего уик­энда?

—  В субботу?

—  Нет проблем. Накрываю столик на четверых. В восемь часов?

—  Договорились. — Наконец-то из голоса исчез­ло сомнение. — Спасибо.

Я перетянул Маргарет на свою сторону, но в по­иске ответов на интересующие меня вопросы не продвинулся ни на шаг.

* * *

Жизнь без автомобиля становилась все более утомительной. Изобретение двигателя внутреннего сгорания — величайший вклад в личную свободу че­ловека, но мы привыкли воспринимать эту свободу как само собой разумеющееся. Но теперь поставщик этой самой свободы грудой металла лежал около гаража-мастерской фирмы, эвакуирующей с дорог разбитые автомобили, а мне так недоставало воз­можности быстро и без проблем добраться в нужное место.

Я позвонил диспетчеру «Нью-Такс», этот номер я уже выучил наизусть, и заказал такси, чтобы по­пасть в Кембридж к пятичасовому поезду в Лондон. Бросил в дорожную сумку необходимые вещи, после этого мне уже ничего не оставалось, как нетерпели­во ждать прибытия такси. Очень уж я напоминал школьника, собравшегося сбежать с уроков.

В последний момент я добавил в сумку паспорт, на всякий случай. Я говорил себе, что веду себя глу­по, но что с того? Разве Шекспир не сказал в коме­дии «Как вам это понравится?», что влюбленность невозможна без глупостей. Я влюбился? Да, скорее всего.

* * *

Кингс-Кросс заполняли разочарованные фут­больные болельщики, которые после поражения лю­бимой команды в финале кубка дожидались, когда поезд увезет их обратно на север. Они пребывали в мрачном и несколько агрессивном настроении. Я же, как ни старался, не мог сдержать широкой улыбки: меня ждали две ночи с Каролиной. Вот на меня и обратила внимание группа из полудюжины молодых людей в красных футболках, которые уже успели крепко набраться.

—  Чего лыбишься? — пожелал узнать один из них, надвинулся на меня, и его лицо оказалось в ка­ких-то дюймах от моего, дыхнул перегаром.

—  Ничего, — миролюбиво ответил я.

— Вот и перестань лыбиться. — Язык у него уже сплетался.

Я буквально чувствовал, как медленно ворочают­ся его залитые алкоголем мозги. В этой группе он, похоже, был вожаком, и я видел, как остальные пристально следили за каждым его движением. Он перебирал возможные варианты действий. И самый простой, отойти и оставить меня в покое, означал потерю лица в глазах тех, кто избрал его вожаком. Все это могло показаться забавным, если бы не пу­гало. Глаза парня широко раскрылись, и я понял, к какому он пришел выводу: спасти репутацию могло только насилие.

Но выпитое спиртное настолько замедлило его движения, что я вовремя заметил приближающийся кулак и успел увернуться от него. На лице вожака отразилось удивление, когда он увидел, что его ку­лак разминулся с моим носом на дюйм, а то и на два, не причинив ему никакого вреда. Зато момент движения, набранный рукой, оказался таким силь­ным, что вожак потерял равновесие и рухнул на платформу. Я понял, что мне тут делать больше не­чего. Повернулся и побежал.

Несколько последующих минут нагнали на меня страху. Я почувствовал себя на месте зайца, убегаю­щего от своры гончих. К счастью, большинство из них не только под завязку налились пивом, но и от­личались избыточным весом, так что не могли вы­держать мою подкормленную адреналином скорость. Однако двое из них оказались достаточно провор­ными, и несколько раз я чувствовал, как их пальцы соскальзывали с моей спины. А один раз я отмах­нулся дорожной сумкой и услышал, как кто-то ох­нул, получив, похоже, по физиономии.

Я выбежал из здания станции, перемахнул через барьер, отделявший тротуар от проезжей части Юстон-стрит, и, лавируя между автобусами, легковыми автомобилями и такси, продолжил путь, спасая свою жизнь.

К счастью, сочетание здравого смысла и проез­жающего патрульного автомобиля убедило эту па­рочку, что преследование пора прекратить. Поэтому я, миновав четыре полосы движения, смог перейти на быстрый шаг и, тяжело дыша, пошел на запад.

Еще сбросив скорость, я облегченно рассмеялся. Несколько пешеходов как-то странно на меня по­смотрели, но, слава богу, на этот раз в их глазах я заметил только веселые искорки. Я чувствовал себя на седьмом небе и буквально парил над тротуаром, оглядывая приближающиеся автомобили в поисках свободного такси, которое могло отвезти меня в Фулем.

* * *

Каролина жила в полуподвальной квартире. Тэмуорт-стрит, как и многие другие улицы Лондона, появилась на карте в 1920—1930-х годах, когда нача­ло увеличиваться городское население. Изначально дома с широкими террасами предназначались для одной семьи, но с тех пор многие здания разделили на несколько отдельных квартир. И полуподвальные возникли на месте «помещений под лестницей», в которых ранее жили слуги. Так что в квартиру Каро­лины попадали не через крыльцо, а через вход для слуг. Для этого приходилось войти в железную ка­литку и спуститься на восемь ступенек в маленький бетонированный дворик, который находился ниже уровня улицы.

Каролина открыла дверь с радостным вскриком и бросилась мне на шею, одарив меня долгим поце­луем в губы. Если у нее еще и оставались сомнения в серьезности наших отношений, внешне она их ни­как не выказывала.

Ее квартирка тянулась под домом и выводила в садик, достаточно большой, чтобы поставить там стол и пару-тройку стульев.

— Летом его освещает утреннее солнце, — похва­сталась она. — Очень милый садик. Именно из-за него я и сняла эту квартиру.

«Неужели, — подумал я, — человек может быть счастлив в этих каменных джунглях только потому, что имеет возможность поставить под открытым не­бом стол и пару стульев?» Я чувствовал себя гораздо счастливее среди открытых пространств Ньюмаркет-Хит, но знал, что скоро и мне придется переселить­ся в этот человеческий муравейник, чтобы реализовывать честолюбивые замыслы Марка.

В квартире Каролина выдерживала минималист­ский стиль: голые деревянные полы, хромированные стулья, белая кухня. У нее были две спальни, но од­ну она приспособила под репетиционный зал, со стулом и пюпитром по центру и стопками нот у стен.

—  Соседи не возражают? — спросил я.

—   Нет, — достаточно твердо ответила Кароли­на. — Я не играю поздно вечером и до девяти утра, так что никто не жаловался. А одна женщина, кото­рая живет наверху, даже говорит, что ей нравится меня слушать.

—  Ты сыграешь для меня?

—  Сейчас?

—  Да.

—   Нет, — ответила Каролина. — Я не сыграю для тебя, пока ты не приготовишь для меня обед.

—  Это несправедливо. Я бы приготовил для тебя обед, если бы не попал в аварию.

—  Отговорки, отговорки, — рассмеялась она.

—  А что у тебя в холодильнике? — спросил я. — Я приготовлю что-нибудь прямо сейчас.

—  Нет-нет. — Она покачала головой. — Мы идем в паб. Мне пришлось дать взятку бармену, чтобы он придержал нам столик.

Поход в паб с Каролиной в субботний вечер оп­равдал все мои ожидания. Назывался паб «Атлас», находился на углу Сигрейв-роуд, и народу в нем хватало. И пусть ей каким-то образом удалось за­бронировать столик, это был бар, а не ресторан вро­де «Торбы». Деревянный столик стоял у окна. Каро­лина села на деревянный стул с прямой спинкой, напомнивший мне школьные стулья, а я пробился сквозь толпу к стойке, чтобы заказать бутылку «Кьянти».

Еда оказалась очень даже неплохой. Каролина выбрала морского окуня с салатом, а я — камбер­лендские сосиски и картофельное пюре с чесноком. Насчет чеснока у меня возникли сомнения, и у Ка­ролины, похоже, тоже, потому что она подцепила на свою вилку немного картофельного пюре и отправи­ла в рот. На мгновение наши взгляды встретились, мы буквально заглянули друг другу в душу, а потом рассмеялись: оба поняли, зачем она отведала моего пюре.

Каролина очень радовалась тому, что сможет вы­ступить в Чикаго, и мы говорили о ее работе и осо­бенно о ее музыке.

—   Играя, я чувствую, что живу. Я существую только в моей голове, и я знаю, это звучит глупо, но мои руки, когда они соприкасаются со смычком и струнами, каким-то образом отделяются от моего тела. У них появляется собственный мозг, и они жи­вут сами по себе.

Я смотрел на нее, слушал, не желая прервать.

—  Даже если передо мной новое произведение, которое я никогда не исполняла, мне не нужно соз­нательно говорить пальцам, что делать. Я просто смотрю на ноты на бумаге, а пальцы все делают са­ми. Я же могу почувствовать результат. Это пре­красно.

—  Ты слышишь, что играешь, со всеми этими инструментами, которые гремят вокруг? — спро­сил я.

—  Да. Но скорее чувствую звук, который создаю. Я чувствую, как он вибрирует в костях. А если я сильнее надавливаю подбородком на альт, то музыка начинает заполнять всю голову. Если на то пошло, я должна следить за тем, чтобы не надавливать очень сильно, а не то перестаю слышать оркестр. Играть в большом оркестре — это замечательно. Чего я не могу сказать об этих чертовых людях.

—  Каких людях? — спросил я.

—  Других оркестрантах. Они могут быть такими коварными, такими воображалами. Мы должны дер­жаться одной командой, но в оркестре так много со­перничества. Каждый пытается доказать, что он луч­ше других, особенно в своей секции. Все скрипачи хотят стать ведущей скрипкой, а большинство дру­гих музыкантов злятся из-за того, что ведущую пар­тию исполняет скрипач. Это прямо-таки чертова школьная площадка для игр. Есть задиры и козлы отпущения. Некоторые оркестранты со стажем тер­петь не могут молодых музыкантов, получающих сольные партии. Они думают, что такие партии должны доставаться только им. Ты и представить себе не можешь, сколь яростно ненавидят такого со­листа. Однажды я даже видела, как оркестрант, ко­торый проработал у нас много лет, пытался повре­дить инструмент молодого солиста. Я очень наде­юсь, что никогда не стану такой.

—  Шеф-повара тоже на многое способны, зна­ешь ли. — Едва эти слова сорвались с моих губ, как я подумал: а вдруг именно зависть к моим успехам привела к тому, что в соус насыпали эту злосчаст­ную раздробленную фасоль?

—  Но я готова спорить, что тебе никогда не при­ходилось одновременно сразу работать с восьмьюде­сятью поварами, причем каждый старался показать, что он лучше тех, кто трудится рядом, и при этом все готовили одно блюдо.

—  Пожалуй, не приходилось, — кивнул я, — но иной раз такое ощущение возникало.

Каролина улыбнулась.

—  Только пойми меня правильно. Мне очень нравится быть частью действительно высокопро­фессионального оркестра. Мы можем слиться в еди­ное целое. И эффект получается фантастический. К примеру, в увертюре Чайковского «1812 год» со всеми этими орудийными залпами в королевском «Альберт-Холле», когда семь тысяч людей замирают как завороженные. — Она рассмеялась. — Лучше ор­газма.

Я не знал, как на это ответить. «Практика, — по­думал я. — Мне нужно больше практики».

—  Подожди, и мы поглядим.

—  Это обещание?

—  Абсолютно. — Я перегнулся через столик и погладил ей руку.

Мы доели все, что оставалось на тарелках, в удовлетворенном молчании, возможно, не хотели разрушать возникшее единение душ. Подошел офи­циант, забрал пустые тарелки. Мы заказали кофе, и я разлил по стаканам остатки «Кьянти». Ни один из нас не показывал вида, что ему не терпится вернуть­ся в ее квартиру и посмотреть, не разойдется ли мое обещание с делом. На самом же деле мыслями я уже перенесся в спальню Каролины.

—  А что вы играете в Чикаго? — спросил я, по­давляя отчаянное желание выскочить из-за стола.

Она просияла.

—   В основном Элгара. Первую симфонию и «Ва­риации», которые я люблю. В программе также Сибелиус. Если точно, его Четвертая симфония, но мне она не очень нравится. Я нахожу ее тяжелова­той. Очень мрачной.

—  А кто выбирает репертуар? — спросил я.

— Думаю, директора и дирижер. Точно не знаю. Наверное, и американцы могут что-то предложить. Полагаю, Элгар воспринимается там как квинтэс­сенция английской музыки. И, разумеется, скоро годовщина его дня рождения.

Разумеется, подумал я.

—  Сибелиус, конечно, не англичанин.

—  Нет, думаю, финн, но уверенности у меня нет. Американцам его музыка нравится. Наверное, пото­му, что связана с тяготами жизни в бревенчатых из­бах. — Каролина рассмеялась. — Для меня слишком мрачно и тягуче.

—  Как патока, — ввернул я.

—  Точно, но менее липко. — Она вновь рассмея­лась. Весело и беззаботно.

—   Но полететь туда стоит только ради Элгара, — продолжила Каролина. — «Нимрода» я играла на прослушивании в Королевском колледже. Обожаю этот этюд и играю всякий раз, когда меня что-то гнетет, а такое, должна тебе сказать, случалось со мной часто. Моя музыка и мой альт всегда поддер­живали меня. — Она смотрела куда-то поверх моего плеча, но едва ли что-то там ее интересовало. — Я так сильно люблю свой альт, что, наверное, умер­ла бы без него.

Я заревновал. Глупо, конечно. Само собой, Ка­ролина любила музыку. Я, в конце концов, любил готовку. Мог прожить без кухни? Нет, не мог. А то­гда, сказал я себе, нечего ревновать к альту. Это не­одушевленный предмет. Я попытался, но полностью изжить ревность не удалось.

Со временем рука об руку мы вернулись в ее квартиру и сразу же оказались в кровати, где я по­пытался реализовать свое обещание на практике.

Она не сказала, что мне удалось превзойти увер­тюру Чайковского «1812 год», но и не сказала, что не удалось. Альт, можешь обзавидоваться.

 

Глава 13

Мы проснулись рано, в полудреме полежали в кровати, изредка касаясь друг друга. Я повернулся, обнял Каролину, но она не отреагировала. Я почув­ствовал, что ее что-то тревожит.

—  В чем дело? — спросил я ее.

—  Ничего. Просто думала.

—  О чем?

—  Пустяки, — ответила она, но я же видел, что ее мысли занимает что-то серьезное.

Начал вновь исследовать ее тело руками, но она села.

—   Не сейчас. Хочу чаю... — Она встала, надела халат, коридором прошла на кухню. Я лежал и ду­мал, что я сказал или сделал не так.

Каролина вернулась с двумя дымящимися круж­ками чая, вернулась в кровать, но халат не сняла.

—  Я так сильно тебя разочаровал? — спросил я, приподнявшись на локте и глотнув чая.

—  Нет. Как раз наоборот. В этом часть про­блемы.

—  Так есть проблема? Расскажи мне.

Она со вздохом привалилась к стене.

—  Я не могу переехать в Ньюмаркет. С моей ра­ботой я должна жить в Лондоне.

Я облегченно рассмеялся:

—  Я не прошу тебя жить в Ньюмаркете.

—  Ох. — Она помрачнела. — А я думала, что мо­жешь попросить.

—  Безусловно, могу. Но я, скорее всего, перебе­русь в Лондон.

—  Тогда все в порядке. — Она широко улыбну­лась. — Но когда? И что станет с твоим рестораном?

—  Все еще очень неопределенно, и я не хочу, чтобы мои сотрудники об этом знали, но есть планы по открытию нового ресторана в Лондоне еще до конца года.

—  Как здорово! — Она захлопала в ладоши.

—   Если я правильно тебя понимаю, ты готова войти в мою жизнь на постоянной основе? — спро­сил я.

—   Возможно. — Она выскользнула из халата и устроилась рядом со мной.

—  Тогда действительно все хорошо.

* * *

Днем мы доехали на поезде до станции Вирджиния-Уотер. А потом на такси до Смитс-Лауна, где находится «Гвардейский поло-клаб». Мы оба не зна­ли, чего ждать, поэтому выбрали максимально ней­тральную одежду. Каролина — черно-белое платье, которое подчеркивало все достоинства ее фигуры, отчего в поезде многие бросали на нее восхищенные взгляды, и твидовый жакет, отороченный коричне­вым мехом по воротнику и манжетам. Если она и за­хватила с собой охотничий шлем и увеличительное стекло, я не знал, куда она их спрятала. Я же оста­новился на синем блейзере поверх серых фланеле­вых брюк, белой рубашке и галстуке в полоску. Как я полагал, униформе любого уважающего себя офи­цера гвардии, находящегося не при исполнении.

Мы оба приняли решение не надевать зеленые резиновые сапоги, прежде всего потому, что сначала их следовало купить. Да и прогноз погоды улучшал­ся с каждым часом, и обещанный дождь ждали уже не раньше понедельника. Так что я поехал в черных кожаных туфлях, а Каролина — в черных кожаных сапожках на низком каблуке.

Воспитанный в скаковом мире, где малейший физический контакт на дорожке встречался неодоб­рительно, а самое легкое столкновение могло стать причиной проигрыша в судейской комнате, я при­шел в ужас от той грубости, даже насилия, которое царило на поле для поло.

Игрокам разрешалось «наезжать» на противника, даже не владеющего мячом. Сие означало, что игрок направлял своего пони в бок пони противника, да еще помогал себе локтем и коленом, с тем чтобы сбить оппонента с выбранного курса. С этой целью колени игроков закрывались толстыми кожаными накладками. Шпоры вроде бы не разрешалось вса­живать в ногу противника, но у меня создалось ощу­щение, что используются они именно для этого.

Я знал, что цель игры — клюшкой загнать белый мяч между двумя стойками, а сама игра напоминала мне некий гибрид хоккея, крикета и американского футбола, причем все маневры выполнялись верхом на лошади и с высокой скоростью.

Игра эта распаляла как игроков, так и зрителей. На поле постоянно слышались крики игроков, обра­щающихся к судье с требованием наказать одного или поощрить другого. Успев бегло познакомиться с пятьюдесятью страницами правил, я знал, что игра эта более сложная и не ограничивается выездом на поле и закатыванием мяча между стоек. Однако для зрителя никакой сложности она из себя не представ­ляла, поэтому очень скоро нас с Каролиной захва­тил азарт борьбы.

Подходя к трибуне, мы выяснили, что основная ее часть предназначена для членов клуба, а то, что оставалось, — для всех прочих. Мне хотелось по­пасть туда, где находились «члены». Где еще я нашел бы человека, который мог бы компетентно ответить на мои вопросы?

Мы покрутились на автомобильной стоянке для «членов», пока из подъехавшего «Рейнджровера» не вышли пять человек. А уж потом просто пристрои­лись к ним и прошли на трибуну. Я решил не про­воцировать удачу и не пытаться прорваться в «святая святых», двухэтажную Королевскую ложу с балкона­ми и красной крышей.

Не зная, чего ожидать, я не мог сказать, тянули на аншлаг или нет двести пятьдесят, может, триста человек, собравшихся на трибуне. Многие зрители просто припарковали свои автомобили у дальней стороны поля и наблюдали за игрой с крыш. Так что каждый гол приветствовали не только крики, но и хор автомобильных гудков.

К счастью, день выдался отличным, рассеянный солнечный свет даже пригревал, и мы с Каролиной сидели на зеленых пластиковых сиденьях в окруже­нии тех, кто, похоже, лично знал игроков, посколь­ку хватало и приветственных криков, и махания рук с обеих сторон.

Матч в поло делится на периоды, каждый из ко­торых называется «чакка» и длится семь минут. Матч может состоять из четырех, шести и восьми чакк с пятиминутными перерывами между ними. Чуть длиннее только перерыв между первой и вто­рой половиной матча.

Каролина спросила мужчину средних лет, сидев­шего неподалеку от нее, какой счет. Вопрос этот был далеко не праздным, потому что не всегда неис­кушенный зритель понимал, забит мяч или нет: сет­ка, которая удерживает мяч в футболе, в поло отсут­ствует. А во-вторых, команды после каждого гола меняются воротами, что также легко путало зрите­лей-новичков.

—  Как считать, — ответил мужчина. — С гандикапными голами или без?

—  А что такое «гандикапные голы»? — спросила Каролина.

Мужчина не поддался искушению закатить гла­за, прежде всего потому, что его взгляд не отрывался от выреза платья на груди Каролины.

—   Каждому игроку в начале сезона определяют гандикап, — объяснил он. — В любой игре склады­вают гандикапы игроков одной команды и вычитают из них гандикапы другой. Разница и показывает, ка­кую фору в голах получает более слабая команда. — Он улыбнулся, но не закончил. — Разумеется, в та­ком матче, состоящем только из четырех чакк, сла­бейшая команда получает две трети гандикапа.

—  Но каков все-таки счет? — вновь повторила вопрос Каролина с мольбой в голосе.

—  «Бешеные псы» ведут против «Орчио риос» три с половиной на два. — Он указал на табло слева от нас, взглянув на которое любой мог увидеть счет, большие белые цифры на синем фоне.

Наверное, не стоило нам спрашивать о счете. Мы даже не знали, какая команда «Бешеные псы», а какая — «Орчио риос», но значения это не имело. Происходящее на поле нам нравилось, и мы актив­но болели и за одних, и за других.

По окончании первой половины игры многие зрители спустились с трибуны к кромке поля, чтобы поговорить с игроками, которые спешились и меня­ли пони. Около поля стояли примерно тридцать за­седланных и полностью готовых к игре пони, и иг­роки могли их менять, если пони уставал, по ходу чакки, без остановки игры. За животными у каждого игрока присматривал один, а то и два конюха, кото­рые помогали игроку быстро сменить пони. То есть этот вид спорта могли позволить себе только бога­тые люди.

Во время большого перерыва я спросил нашего нового знакомого, не встречался ли он с Ролфом Шуманом или Гасом Уитни из клуба поло в Вискон­сине, что в Штатах. Он задумался. Потом покачал головой:

—  Извините, но едва ли. Американское поло от­личается от нашего. Они играют на арене. — Навер­ное, на моем лице отразилось полнейшее недоуме­ние, потому что он продолжил: — Под крышей и на маленьких площадках. И в командах только по три игрока. Короче, это не та игра, которой наслаждаем­ся мы. — Он не сказал, что американское поло уров­нем куда как ниже, но его уверенность в этом не вы­зывала сомнений.

—  А о Петре Комарове вы слышали? — задал я следующий вопрос.

—  Да, — кивнул он. — О Питере Комарове слы­шали все.

—  Питере?

—  Питер, Петр — это одно и то же. Петр — это Питер на русском.

—  А почему все его знают?

—  Я не говорил, что все его знают. Я сказал, все о нем слышали, — поправил меня мужчина. — В Британии он — самый крупный импортер пони для поло. Может, и в мире.

—  А откуда он их импортирует? — Я старался не подать вида, что его ответы очень важны для меня.

—  Отовсюду, — ответил мужчина. — Но главным образом из Южной Америки. Доставляет их на боль­ших транспортных самолетах. Я думаю, что полови­на всех пони, на которых играют в поло, привезена сюда Питером Комаровым.

—  Он живет в Англии?

—   Нет, думаю, что нет. Он проводит здесь мно­го времени, но живет, похоже, в России. Руководит там клубом поло и вообще прилагает немало усилий для развития русского поло. Часто привозит сюда команды из России.

—  Откуда вы знаете, что он проводит в Англии много времени?

—   Мой сын с ним знаком, — ответил мужчи­на. — Вон он, мой сын. Номер три в «Бешеных псах». — Он указывал на группу из нескольких игро­ков, и я не мог определить, кто из них его сын. — Он покупает пони у мистера Комарова.

—  Спасибо, — поблагодарил я его. — Вы мне очень помогли.

—  Как? — В голосе послышалось раздражение. — Как я мог вам помочь? Или вы — чертов журналист?

—  Нет. — Я рассмеялся. — Я всего лишь чело­век, который практически ничего не знает об игре, но хочет научиться в нее играть. Я унаследовал от моей бабушки крупную сумму и подумал, что мог бы потратить часть этих денег на игру аристократов.

Мужчина тут же потерял к нам всякий интерес, без сомнения решив, что мы невежественные пле­беи, которым следует тратить свои деньги совсем в других местах. Этого, собственно, я и добивался. Уж не знаю почему, но мне не хотелось, чтобы Питер или Петр Комаров услышал, что я наводил о нем справки в «Гвардейском поло-клаб».

* * *

В этот день игрались два матча, каждый длился чуть меньше часа, и мы остались на второй. Смотре­ли его, сидя за одним из столиков, поставленных перед зданием клуба. Солнце припекало сильнее, день становился все лучше, идиллию нарушал разве что шум самолетов, один за другим взлетающих из аэропорта Хитроу. Я не хотел думать о том самолете, которому на следующий день предстояло увезти от меня Каролину.

Мы поболтали еще с дюжиной зрителей, и все они слышали о Питере Комарове, хотя никто не го­ворил о нем столь же уверенно, как наш знакомец с трибуны.

—  Для игры он скорее минус, чем плюс, — заме­тил один мужчина. — Я думаю, его влияние слиш­ком велико.

—  Как так? — спросил я его.

—  Он не только продает лошадей, но и отдает их в аренду, особенно лучшим игрокам. А это означает, что лучшие игроки зависят от него. Не нужно быть Эйнштейном, чтобы понять, что это благодатная среда для коррупции.

—  Но едва ли призовые в поло столь велики.

—  Может, пока и невелики, но они постоянно растут. И на матчи в поло принимают все больше с тавок. Деньги можно ставить и на букмекерских сайтах. Кто знает, какие деньги ставятся на наши матчи в других странах, скажем, в той же России? Я думаю, без его денег нам было бы гораздо лучше.

—  Так он вкладывает деньги и в игру? — спро­сил я.

—  Гораздо меньше тех, что получает.

Никто не слышал ни о Ролфе Шумане, ни о Гасе Уитни, но меня это не волновало. Я получил исчер­пывающую информацию о мистере Комарове, а больше всего меня порадовала официантка клуба, которая также обслуживала гостей Королевской ло­жи. Она уверенно заявила, что и Петр Комаров, и его жена Татьяна были вегетарианцами.

* * *

—  Чего ты такой возбужденный? — спросила Ка­ролина, когда мы стояли на платформе, дожидаясь обратного поезда в Лондон. — Если не считать пер­спективы провести со мной еще одну ночь?

—  Ты слышала, что сказала официантка? — спросил я.

—   Насчет того, что Комаровы — вегетарианцы? А что тут такого удивительного?

—  Это означает, что они не отравились, даже ес­ли и присутствовали на званом обеде на ипподроме. Видишь ли, я практически уверен, что яд подсыпали в соус для курятины.

—  И что?

—  Они не появились в ложе «Делафилд» в суббо­ту, хотя их там ждали. И они не могли пропустить ленч по причине недомогания, вызванного отравле­нием, потому что, в отличие от других гостей, отсут­ствующих на ленче, на пятничном обеде не отрави­лись. Так почему они не пришли? Потому что знали о бомбе и готовящемся взрыве?

—  Подожди, подожди, — остановила меня Каро­лина. — Очень уж ты спешишь с выводами, особен­но если учесть, что раньше ты придерживался дру­гой версии. Мол, отравление служило для того, что­бы кто-то мог не прийти на субботний ленч под благовидным предлогом. А теперь ты говоришь, что организатор взрыва не отравился вовсе, но все равно не пришел.

Разумеется, правота была на ее стороне. Все только еще больше запуталось.

—   Но, допустим, бомбист не хотел, чтобы на ленч пришел кто-то еще. Такое тоже могло быть, — возразил я.

—  Тебе нужно нечто большее, чем «допустим», — резонно указала Каролина. — Допустим, бомба все-таки предназначалась арабскому принцу. Ты должен выложить аргументы, которые прозвучат более весо­мо, чем «допустим».

Подошел наш поезд. В вагоне мы оказались в окружении подростков, которые возвращались из парка развлечений. Все пребывали в превосходном настроении, смеялись и кричали во все горло, опи­сывая свои впечатления от аттракционов.

Каролина наклонилась ко мне.

—  Я хочу, чтобы у нас было много детей.

—  Как-то это все неожиданно, — ответил я. — Мы еще не живем вместе. А ты уже хочешь детей?

Вместо ответа она прижалась ко мне и начала напевать какую-то мелодию. Едва ли «Нимрода» Эдуарда Элгара.

* * *

Я готовил обед в бело-хромовой кухне Кароли­ны, а она в это время играла для меня. Мы загляну­ли в супермаркет около станции «Ватерлоо», чтобы купить необходимые ингредиенты и бутылку вина. Я остановил свой выбор на бефстроганове, тогда как Каролина — на «Концерте для скрипки в соль-мажоре» Баха, своем любимом произведении. Она бы­ла права. На альте «Концерт» звучал потрясающе.

—  Ты будешь играть его в «Кадогэн-Холл»? — спросил я.

—  Нет, к сожалению, нет, — ответила она. — На концерте я могу сыграть это произведение только на скрипке.

—  Но ты наверняка играешь и на скрипке.

—  Да, играю, — кивнула Каролина. — Но не хо­чу. Я — альтистка, не скрипачка, и это мой выбор. Скрипки так дребезжат в сравнении с альтом. Боль­шая часть оркестрантов думают, что альтисты — не­удавшиеся скрипачи, но это неправда. Все равно что сказать, будто тромбонисты — неудавшиеся трубачи, а флейтисты — неудавшиеся гобоисты.

—  Все равно что сказать, будто официанты — не­удавшиеся шеф-повара, — поддакнул я, хотя знал, что во многих случаях так оно и сесть.

—  Именно, — кивнула Каролина. И я видел, что по этому поводу она злится далеко не в первый раз.

—  Каролина, тебе нет нужды доказывать свою значимость, особенно мне, — говорил я очень серь­езно. — Ты альтистка по призванию. И незачем тебе извиняться за то, что не играешь на чем-то еще.

Она подошла ко мне, встала у столика.

—  Ты совершенно прав, — отчеканила она. — Я — альтистка и очень этим довольна.

Мы рассмеялись и выпили за мисс Каролину Эс­тон, альтистку, которая этим гордится.

—  А что ты будешь играть в «Кадогэн-Холл»? — спросил я.

—  «Концерт для скрипки и альта» Бенджамина Бриттена.

—  Сможешь сыграть его мне? — спросил я.

—  Нет. Прозвучит глупо.

—  Почему?

—  Потому что играют его два человека, один — на скрипке, второй — на альте. А так получится, словно говорят двое, но ты слышишь только одного. Полностью понять смысл не удастся.

—  Музыка всегда имеет смысл? — спросил я.

—   Несомненно. Сыграть музыкальное произве­дение — все равно что рассказать историю, исполь­зуя ноты и созвучия вместо букв и слов. Музыка мо­жет разбудить страсть, а симфонии вызывают у слу­шателя весь спектр эмоций — от предчувствия дурного, грусти и меланхолии вначале до веселья и радости в кульминационном моменте.

Я не стал бы утверждать, что мой обед может рассказать историю, но надеялся, что он хотя бы на короткое время доставит удовольствие вкусовым со­сочкам.

Я отбил мясо, порезал его на полоски, прежде чем подсушил и чуть поджарил на горячей сковоро­де. Потом поджарил нарезанный лук и грибы, пока они не стали мягкими, вместе с мукой добавил их к мясу. Налил в смесь коньяка и, к ужасу Каролины, поджег.

— Ты сожжешь весь этот чертов дом! — восклик­нула Каролина, когда языки пламени поднялись к потолку, и я рассмеялся.

Немного сметаны, чуточку лимонного сока, по­сыпал все красным перцем. Еще раньше взял боль­шую картофелину и натер ее на крупной терке, по­лучил длинные полоски, которые и зажарил в масле, пока мясо тушилось на медленном огне.

—  Я думала, бефстроганов подают с рисом. — Каролина пристально следила за моими манипуля­циями. — И я не ожидала, что шеф-повар будет жа­рить картофель в масле.

—  Я постоянно это делаю, — ответил я. — Знаю, многие считают, что жареное вредит здоровью, но вкус-то отличный, и никакого вреда не будет, если использовать качественное масло и есть в меру. Я уж точно не пускаю в ход свиной жир, как делали рань­ше. — Я достал сеточку с картофельными полосками из кипящего масла. — В России бефстроганов тра­диционно подают с жареным картофелем, хотя мно­гие используют на гарнир рис.

Мы сели на диван в гостиной и принялись есть с подносов, которые стояли у нас на коленях.

—   Неплохо, — похвалила мои труды Кароли­на. — А почему это блюдо называется «бефстрога­нов»?

—   Полагаю, в честь русского, который его изо­брел.

—   Еще один русский. Вот почему сегодня ты ос­тановил свой выбор на этом блюде?

—  Если только подсознательно.

—   Пальчики оближешь. — Она отправила в рот очередную порцию. — А с чего такой характерный привкус? — спросила с полным ртом.

—  Сметана и красный перец. — Я рассмеялся. — Это блюдо давно уже имеется в ресторанных меню, но, к сожалению, в последнее время его делают без мяса, называют «грибстроганов» и подают вегетари­анцам.

—  Таким, как Комаровы.

—  Именно. Таким, как Комаровы.

* * *

Утро понедельника очень уж разительно отлича­лось от воскресного вечера.

Каролине не терпелось уехать в аэропорт и уле­теть в Чикаго, на встречу с оркестром. Она то и дело смотрела на часы и жаловалась, как медленно ползет время, оставшееся до приезда заказанного ею такси.

Мне, наоборот, не нравилось, что часы пролета­ют, как минуты. Меня мутило при мысли о гряду­щем расставании, но при этом я делал вид, что раз­деляю ее радость, вызванную отъездом.

В аэропорт мы прибыли более чем за два часа до отлета, и она без проблем прошла регистрацию.

—  Мне дали место в бизнес-классе, — радостно возвестила она, прижимая к груди футляр с альтом.

—  Должно быть, ты обворожила регистратора.

—  Это была женщина. — И она ткнула меня лок­тем в ребра.

Мы сели на высокие стулья и выпили кофе. Оба чувствовали себя неловко. Мне хотелось быть с ней до самого последнего момента, ей не терпелось по­пасть в посадочную галерею, словно она боялась, что самолет улетит раньше. Ни один из нас не ре­шился озвучить свои желания, хотя и Каролина, и я прекрасно понимали, что к чему.

—  Хочешь еще кофе? — спросила Каролина.

—   Нет, благодарю. Думаю, тебе пора идти, на случай, если очереди к сотрудникам службы безо­пасности окажутся слишком длинными. — Я не хо­тел, чтобы она уходила. Предпочел бы, чтобы она навсегда оставалась со мной.

—   Посижу еще немного, — ответила она, но я понимал, что сидеть ей не хочется. Она лишь стара­лась доставить мне удовольствие.

—   Нет, ты иди, а я успею на ближайший поезд до Лондона, а потом вернусь в Ньюмаркет.

—  Наверное, ты прав. — В голосе слышалось об­легчение.

Я махал ей рукой, пока она и альт не скрылись из виду. Постоял на случай, что они могут вернуть­ся, что им может что-то понадобиться. Разумеется, они не вернулись.

«Как такое возможно? — думал я. — Она совсем близко от меня, за одной или двумя дверями, и при этом так бесконечно далеко?» Я даже затеял раз­говор со своей дорожной сумкой. «Как могла она уехать без меня?» — спросил я. Сумка не ответила. Я подумал о паспорте, который лежал в боковом кармане. Почему бы мне не слетать в Чикаго? Мое прибытие порадует Каролину или вызовет у нее раз­дражение? Что скажет Карл, если я еще неделю не появлюсь в «Торбе»?

—     Давай без глупостей, — сказал я сумке, и лю­ди, которые находились неподалеку, как-то странно на меня посмотрели.

Я успел на «Хитроу-экспресс» до Паддингтона и чувствовал себя таким одиноким. Не только потому, что мы расстались. Я даже не мог позвонить ей по телефону, во всяком случае, в ближайшие девять ча­сов. Не мог сказать, как мне ее недостает, как ноет у меня сердце. Но с этим я ничего не мог поделать.

Добравшись до станции Кингс-Кросс, я решил, что ее самолет, наверное, взлетел. Представил себе Каролину, удобно устроившуюся в кресле салона бизнес-класса. Вот она маленькими глотками пьет шампанское, раздумывает, какой фильм посмотреть. Запрятанная в алюминиевый кокон, она уносилась от меня со скоростью шестьсот миль в час, и на ду­ше было так муторно.

* * *

Карл встретил меня на станции Ньюмаркет в три часа дня и отвез в «Торбу». Мне не хотелось ехать домой и в одиночестве сидеть в коттедже.

—  Вчера мы подали шестьдесят пять ленчей, — сообщил он.

—  Хорошо. Может, все вернется в привычное русло.

—   Обедающих еще маловато. Вчера пришли только двадцать человек, а этого мало, даже для вос­кресенья.

—  Может, по воскресеньям нам следует закры­вать ресторан после ленча? Как думаешь?

—  Тогда у нас всех в воскресенье вечером будет выходной.

Наверное, следовало об этом подумать, потому что скользящий график сотрудников давно уже вы­зывал головную боль.

—  А сколько пришло на ленч сегодня? — спро­сил я.

—  Как минимум тридцать пять человек. Но в по­недельник ленч подают только у нас.

Приехав в «Торбу», мы нашли на кухне Гэри и двух кухонных рабочих, занятых уборкой. Они сдви­нули плиты и скребли пол под ними.

—  И что все это значит? — спросил я, когда мы с Карлом расположились в моем кабинете. — Чего это Гэри вдруг стал таким трудолюбивым?

—  Думаю, старается произвести хорошее впечат­ление. — Карл рассмеялся. — Появление Оскара слегка его напрягло.

—  Оскара?

—  Ты знаешь, временного повара из агентства по найму. — Я кивнул, вспомнив. — Похоже, Гэри ду­мает, что Оскар будет претендовать на его место, и ему это не нравится.

—  Но это нелепо. Оскар пробудет здесь лишь не­сколько дней.

—  Но дело не только в кухне. Вроде бы Оскар положил глаз на Рея. — Рей и Гэри, сладкая пароч­ка. — Гэри ревнует.

— Я в это не влезаю. При условии, что их отно­шения не отражаются на работе кухни.

—  Ты сегодня на месте? — спросил Карл. — Я могу дать Оскару отбой, если ты приступаешь к работе.

—   Нет. — Я покачал головой. — Пусть побудет немного. Я еще не пришел в норму. — Опять же, в ближайшее время намеревался чаще отсутствовать: подыскивать место для нового ресторана. А кроме того, я уже давно подумывал, что на кухне нужен еще один повар. И теперь, с появлением Оскара, мог наглядно убедиться, так ли он необходим. Жа­лованье сотрудников составляло немалую часть рас­ходов, и мне определенно не хотелось кормить лиш­ние рты.

* * *

В итоге в тот вечер я все-таки поработал на кух­не, но не потому, что там требовалось мое присутст­вие. Иначе не мог отвлечься от мыслей о Каролине. На обед пришло более пятидесяти человек. Мы еще не вышли на прежний, до отравления, уровень, но сделали огромный шаг вперед по сравнению с пре­дыдущей неделей.

Я с головой ушел в готовку. Стейки, морской окунь, каре барашка, медальоны из свинины, так приятно окунуться в кухонную суету, пусть количе­ство заказов еще оставляло желать лучшего.

Дважды я замечал, как Яцек наблюдает за мо­ей работой. От него требовалось собирать использо­ванные кастрюли, сковороды и прочую кухонную утварь, уносить на мойку, а потом возвращать чис­тыми. В первый раз я подумал, что он просто ждет, когда я закончу что-то жарить, чтобы забрать сково­роду, но потом понял, что его интересуют именно мои манипуляции. Взмахом руки я отправил его к раковинам.

—  За этим парнем нужен глаз да глаз, — заметил Гэри, который все это видел. — Я ему не доверяю.

Мысленно я с ним согласился и решил, что ут­ром попытаюсь побольше выяснить о нашем новом кухонном рабочем.

В этот вечер нас почтили своим присутствием миссис Хардинг, редактор отдела новостей «Кем­бридж ивнинг ньюс», и, как я предположил, мистер Хардинг, главный редактор газеты. Я не видел, как эти двое пришли, даже не знал, что они обедают, пока Ричард не пришел ко мне, чтобы навести справки по поводу их счета.

—   Она говорит, что вы пригласили их пообедать забесплатно. — В голосе Ричарда слышалось осуж­дение. Он бы никогда никому не позволил получить что-то за так. И эта особенность его характера зна­чилась среди причин, по которым я нанял его.

—  Все правильно. — Я взял с тарелочки, которую он держал в руке, счет. Они заказали бутылку вина, одного из самых дешевых в нашем списке, и я ре­шил не брать денег и за нее. Ричард, конечно, тако­го не одобрил.

Я подошел к столику Хардингов с бутылкой портвейна и тремя стаканами.

—  Выпьете на посошок?

—  Привет, — тепло поздоровалась со мной мис­сис Хардинг. — Это мой муж, Алистер. Макс Мор­тон. — Я увидел, как он читает имя и фамилию, вы­шитые над нагрудным карманом.

Алистер встал, и мы обменялись рукопожатием.

—  Спасибо за обед. — Он улыбнулся. — Мы про­вели прекрасный вечер.

—  Это хорошо. Выпьете со мной портвейна? — спросил я.

В итоге выпила только миссис Хардинг, потому что ее мужу предстояло сесть за руль.

—  Я не могу и дальше думать о вас как о миссис Хардинг, — признался я. — Но вашего имени я не знаю.

—  Клер.

— Так вот, Клер, я надеюсь, что обед в моем рес­торане не приведет к печальным последствиям.

На ее лице отразилось удивление, которое тут же сменилось широкой улыбкой. Она поняла, что я шучу.

—  Я уверена, что ночь пройдет спокойно. Я съе­ла снеппера с грушей. Восхитительный вкус. — Гэри ее слова доставили бы безмерное удовольствие.

—  А я — медальоны из свинины, — добавил Али­стер. — Бесподобные.

—  Спасибо, — улыбнулся я. — Я так рад, что вам здесь понравилось.

Мы еще поболтали, а потом они отбыли, пообе­щав заглянуть еще раз, уже за свой счет. И они ни­чего не упомянули про обвинение, которое грозили выдвинуть против меня. Может, все образуется, по­думал я.

В кармане зазвонил мобильник.

—  Алло.

—  Алло, дорогой мой, — защебетала Кароли­на. — Я прилетела, и все прекрасно. У меня чудес­ный номер с видом на реку. Только хочется, чтобы ты был рядом.

Мне хотелось того же.

—  Как долетела? — спросил я.

—  Отлично. Проспала три часа, так что теперь бодра и полна сил.

—  Понятно. У нас половина двенадцатого, и я собираюсь домой, спать.

—  А где ты?

—  В ресторане. Помогал на кухне.

—  Плохой мальчик. Тебе прописан отдых.

—  Как вчера? — со смехом спросил я.

—  Мне пора идти. Через пять меня ждут внизу. У нас прогулка по реке. Я страшно устану. — Голос звенел от прекрасного настроения.

—  Желаю тебе хорошо провести время. — Мы отключили связь, и мне ужасно хотелось оказаться сейчас рядом с ней.

Я зевнул. Весь вымотался, духовно и физически.

Переоделся, и Карл подвез меня домой. Только после его отъезда до меня дошло, что дорожная сум­ка осталась в ресторане.

— Ладно, — сказал я себе. — Придется лечь в кровать, не почистив зубы.

Так и лег.

* * *

Мне снилось, что в нос бьет запах гренка. Кто- то не вытащил его из моего сломанного тостера, и он начал подгорать. Подгоревший гренок. Мой отец ел только такие. Говорил: если гренок не подгорел, значит, еще не готов.

Я проснулся, но запах горелого гренка никуда не делся.

Встал и открыл дверь в коридор.

Мой коттедж горел. Гигантские языки пламени вырывались с лестницы, в воздухе клубился черный дым.

 

Глава 14

—  Черт! — сорвалось с губ.

И как же мне отсюда выбираться? Может, все это сон? Но я понимал, что пожар реален. Дым про­никал в спальню через щели между дверью и двер­ной коробкой, и я чувствовал, как нагревается пол, пусть дерево и плохой проводник тепла. Еще чуть- чуть, и огонь заполыхал бы в моей спальне.

Мой коттедж простоял уже более двухсот лет, но окна за это время никто не менял: маленькие пане­ли удерживались на месте свинцовой решеткой. Для вентиляции служила крошечная форточка на петлях, пролезть в которую я, конечно, не мог.

Я открыл форточку и закричал во весь голос:

—  Пожар! Пожар! Помогите! Помогите! Кто-ни­будь, помогите мне!

Ответа не услышал, а рев бушующего подо мной огня становился все громче.

Я закричал снова:

—  Пожар! Пожар! На помощь! На помощь!

Не услышал сирен, не увидел ни брандспойтов, ни лестниц, ни пожарных в желтых шлемах.

Воздух в спальне густел от дыма. Закашлявшись, я потянулся к форточке, чтобы глотнуть свежего воздуха, но нет, в нее снаружи врывался дым. И ста­новилось все жарче.

Я знал, что при пожарах люди чаще умирают, наглотавшись дыма, а не от пламени. Я умирать не хотел, особенно не хотел принять такую вот смерть, сгореть в собственном доме. Вместо того чтобы ис­пугаться, разозлился, просто рассвирепел, и ярость придала мне сил.

Дыма в моей спальне стало уже больше воздуха. Я упал на колени и обнаружил, что у пола воздух еще чистый. Но чувствовал, как быстро нагревается пол, и заметил, что ковер в углу начал обугливаться. Если я хотел выбраться отсюда живым, действовать следовало быстро.

Я набрал полную грудь чистого воздуха, встал, схватил прикроватный столик и с ним побежал к стене с окном. Уже ничего не видел, дым щипал глаза. В последнее мгновение заметил на стекле от­блеск огня, вырывающегося из окон первого этажа, и чуть изменил курс.

Ударил прикроватным столиком по окну, как та­раном. Решетка чуть прогнулась, но осталась на месте. После второго удара прогнулась еще больше, разбились и вылетели некоторые стеклянные пане­ли.

Я вновь упал на колени, чтобы глотнуть свежего воздуха. На этот раз пригнуться пришлось к самому полу. Я понял, что настал момент истины: или я вы­шибаю окно, или умираю.

На этот раз столик вылетел в окно и исчез в огне и дыму, забрав с собой решетку с уцелевшими стек­лянными панелями. На раздумья и сомнения време­ни не осталось. Я забрался на подоконник и прыг­нул вниз, стараясь приземлиться как можно дальше от огня.

В старых домах потолки низкие, а потому окно моей спальни отделяли от лужайки какие-то десять футов. «Не так уж и мало», — подумал я, с силой от­талкиваясь ногами от подоконника. Приземлился со сведенными вместе коленями, мое тело по инерции потянуло вперед, и я, как заправский парашютист, покатился по траве к дороге, увеличивая расстояние от дома. Поднялся, перешел дорогу и посмотрел на дом.

Языки пламени уже плясали в моей спальне. Я выпрыгнул, можно сказать, в последний момент.

Набрал полную грудь свежего ночного воздуха, закашлялся. Вдруг стало холодно. Я задрожал всем телом и только тут осознал, что стою у дороги в чем мать родила.

Моя соседка, возможно, разбуженная моими криками, уже направлялась ко мне. Милая пожилая женщина, и в отсветах пожара я видел, что на ней розовый халат и розовые шлепанцы, а седые волосы удерживаются на месте сеточкой.

Я поискал, чем бы прикрыть причинное место, но в итоге пришлось воспользоваться руками.

— Не стесняйтесь, дорогой, — услышал я от нее. — Я все это уже видела. Три мужа, сорок лет работы медсестрой. — Она улыбнулась. — Я рада, что с вами все в порядке. — Она повернулась, чтобы уйти. — Пожарных я вызвала, — добавила она через плечо. Ее, похоже, совершенно не взволновало по­явление голого мужчины у самой дороги в разгар ночи и огненный ад, разверзшийся в каких-то пят­надцати ярдах от окна ее спальни.

Прибыли пожарные в вое сирен и вспышках ми­галок, но что они могли сделать? Мой коттедж по­лыхал, как факел, и большую часть сил и энергии пожарные потратили на то, чтобы уберечь от огня дом моей соседки, обильно поливая его водой.

Остаток ночи я просидел на кухне старушки, в пальто и шлепанцах ее бывшего мужа. Не спросил, как он стал бывшим, разведясь или уйдя в мир иной. Значения это не имело. Я испытывал к сосед­ке исключительно чувство благодарности. За одеж­ду, крышу над головой и чай, которым она поила и меня, и пожарных до самой зари.

—  Я словно вернулась в лондонский блиц. — Она широко улыбнулась. — Помогала матери кор­мить и поить полицейских и пожарных. Вы знаете, ЖКДС.

Я кивнул. Знал: Женская королевская добро­вольная служба.

* * *

К утру пожар потушили, но более приход нового дня ничем меня не порадовал. Мой дом превратился в почерневшую от копоти коробку стен, без полов, окон и дверей. Выгорело все. От моего имущества остались только зола да дымящиеся головешки.

—   Вам повезло, что вы выбрались оттуда жи­вым, — сказал мне командир пожарной команды. Я и сам это знал. — Эти старые дома — ловушки смерти. Деревянные лестницы, двери, полы. Внут­ренние стены и те легко воспламеняются. Штука­турка положена на деревянные планки. Ловушки смерти, — повторил он, качая головой.

С дороги мы наблюдали, как его люди продол­жали заливать водой пожарище. Наружные камен­ные стены остались целыми, но их вчерашняя бе­лизна безвозвратно исчезла. Над каждой дырой, ко­торая ранее была окном, вверх тянулись черные потеки сажи, а там, где стен не касалось пламя, шту­катурка покоричневела от жары и дыма.

—  Вы можете сказать, что стало причиной пожа­ра? — спросил я.

—   Пока нет. Там еще слишком горячо. Боль­шинство пожаров вызывается неполадками в элек­тропроводке или непотушенными сигаретами. Вы курите?

—  Нет.

—  Ничего не оставляли включенным?

—  Нет. Разве что телевизор в «ждущем» режиме.

—  Может, все дело в этом. Или в чем-то другом. Расследование покажет. Слава богу, никто не по­страдал. И это главное.

—  Я потерял все. — Я смотрел на черное пожа­рище.

—  Вы не потеряли жизнь, — напомнил главный пожарный.

Действительно, жизнь я сохранил, но едва-едва.

* * *

В восемь утра я воспользовался телефоном со­седки, чтобы позвонить Карлу.

—  Это не твоя неделя, — прокомментировал он, выслушав мой рассказ.

—  Я бы так не сказал, — ответил я.

За минувшие семь дней мне сообщили, что про­тив меня собираются выдвинуть обвинение в отрав­лении людей, мой автомобиль после столкновения с автобусом превратился в искореженную груду ме­талла, я провел ночь в больнице с сотрясением моз­га, мой дом и все мои вещи сгорели, и теперь я си­дел за столом в чужом доме в пальто и шлепанцах бывшего мужа моей соседки. Но, кроме темной, у этой недели была и светлая сторона. Всего семь дней прошло с того вечера, как я пообедал с Каро­линой в ресторане «Гордон Рэмси». Возможно, мно­гое потерял, но приобрел гораздо больше.

— Ты сможешь заехать за мной? — спросил я Карла.

—  И куда ты хочешь поехать?

—  У тебя есть душ, которым я могу воспользо­ваться? Я весь пропах дымом.

—  Буду через пять минут.

—  Карл, а ты не можешь привезти какую-нибудь одежду?

—  Зачем? — удивился он.

—  Я спас свою жизнь, но больше ничего.

Он рассмеялся.

—  Посмотрим, что можно сделать.

* * *

В душе Карла я простоял добрых десять минут, вымывая горячей водой дым из волос и усталость из глаз.

Пожарные прибыли к моему дому в три часа тридцать две минуты утра. Я это знал, потому что командир пожарной команды попросил меня, как владельца собственности, подписать стандартный договор, согласно которому следователи пожарной службы получали доступ к моему дому, точнее к то­му, что от него осталось.

—  А что вы сделали бы, если б я погиб в огне? — спросил я.

—  Тогда нам ваше разрешение не потребовалось бы, — ответил главный пожарный. — Мы автомати­чески получаем право входить в дом, если кто-то серьезно пострадал или погиб.

«Однако удобно», — подумал я.

—  И мы можем получить такое разрешение у су­дьи, если вы не подпишете договор, а у нас возник­нут подозрения, что мы имеем дело с поджогом.

—   Вы думаете, это поджог? — Я разом встрево­жился.

—  Выяснять будут следователи, — ответил он. — Мне представляется, причина в какой-то домашней неисправности, но они разберутся.

Бумагу я подписал.

После душа переоделся в спортивный костюм Карла, сел за кухонный стол и подвел некоторые итоги. Какие-то вещи у меня все-таки остались: до­рожная сумка со всем содержимым провела ночь под столом в моем кабинете в «Торбе». Пока я при­нимал душ, Карл съездил за ней, так что побриться и почистить зубы я смог собственными бритвой и зубной щеткой.

Карл занимал половину двухквартирного дома в Кентфорде, неподалеку от того места, где мой раз­битый автомобиль дожидался прихода страхового агента.

Мы с ним проработали на одной кухне пять лет, но только теперь я, к своему изумлению, понял, что впервые оказался у него дома. В принципе, друзья­ми мы и не были, разве что иногда пили пиво за стойкой бара «Торбы», но где-то еще вместе не бы­вали. Я испытывал некоторую неловкость, обраща­ясь к нему за помощью, но, с другой стороны, к ко­му еще я мог обратиться? Звонить матери не имело смысла. Мне бы пришлось провести большую часть дня в компании старушки в розовых шлепанцах, по­ка мать, следуя заведенному порядку, приняла бы ванну, накрасилась и оделась. Последнее занимало у нее никак не меньше двух часов, поскольку обычно она никак не могла решить, что к чему подходит. Логика требовала, чтобы я обратился к Карлу. Но мне это не нравилось.

—  Так что ты теперь собираешься делать? — спросил он.

—  Во-первых, мне нужно взять напрокат автомо­биль, — ответил я. — Потом сниму номер в отеле.

— Можешь жить здесь, если хочешь. Места дос­таточно.

— А как же Дженни и дети? — Я только тут заме­тил, что в доме на удивление тихо.

— Дженни чуть ли не год живет у матери, — от­ветил он. — Взяла с собой и девочек.

Я смутился.

—  Карл, извини. Почему ты ничего не говорил?

—  А что бы изменилось? По правде говоря, ее уход вызвал у меня только облегчение. Терпеть не могу ссор. И одному мне гораздо лучше. Мы не раз­велись, она и девочки приезжают на уик-энды, так что все очень даже неплохо.

Что я мог сказать? Работа в ресторане не способ­ствует укреплению семьи.

—  Так я могу остаться на пару ночей? — уточнил я. — К уик-энду уеду.

— Живи, сколько хочешь. Я скажу Дженни и де­вочкам, что в этот уик-энд они приехать не смогут.

—  Нет. — Я покачал головой. — Не говори. Я найду себе жилье. Так всем будет лучше.

—  Возможно, ты прав. Сегодня придешь на ра­боту?

—  Да, — кивнул я. — Думаю, что да. Но чуть позже. Сначала мне нужно разобраться с автомоби­лем.

Карл высадил меня у фирмы, занимающейся прокатом, по пути на работу.

—  Разумеется, сэр, — сказали мне. — Какой же­лаете автомобиль?

—  А что у вас есть? — спросил я.

Я остановился на «Форде Мондео». Из тех сооб­ражений, что он не привлек бы к себе внимания, как мой старенький «Гольф», если бы я заехал на ав­тостоянку для членов «Гвардейского поло-клаб» в Смитс-Лауне.

Один из сотрудников фирмы настоял на том, чтобы проехать со мной в банк и уладить все финан­совые вопросы до того, как вручить мне ключи от «Мондео». Мне частенько казалось, что ресторан — одно из немногих мест, где клиентам позволяют по­лучить товар до того, как те расплатятся или дадут гарантии, что могут расплатиться. Старый анекдот о том, что за обед расплачиваются мытьем посуды, с годами как-то приелся, да никто и не обращался ко мне с таким предложением, хотя случалось, что кли­ент не мог заплатить за только что съеденный обед. И что я мог сделать? Залезть в глотку и достать съе­денное? Ничего не оставалось, как отправить его до­мой, приняв на веру обещание вернуться утром и расплатиться по счету. В большинстве случаев утром я получал чек или деньги вместе с извинениями за случившееся недоразумение. За шесть лет работы ресторана не заплатили мне только дважды. В одном случае мужчина умер ночью — к счастью, не от при­готовленной мною еды. Во втором, две пары, кото­рых я никогда не видел, плотно пообедали, выпили две бутылки моего лучшего вина, рассчитывая при этом, так они, во всяком случае, заявили, что пла­тить будет другая пара. Они заверили меня, что ут­ром привезут деньги, дали мне свои адреса, оказав­шиеся фальшивыми, а я не удосужился записать но­мерной знак их автомобиля. Готов спорить, они думали, что это забавно. Я — нет. Сразу узнал бы их, попытайся они вновь появиться в моем ресто­ране.

В банке я снял со счета крупную сумму налич­ными и договорился о том, что мне сделают новую кредитную карточку и как можно быстрее отправят ее в «Торбу». Поначалу они предложили завтрашний день. Я настоятельно попросил прислать карточку сегодня. Они согласились при условии, что я оплачу услуги курьера. Я не возражал. Без кредитной кар­точки ощущал себя таким же голым, как и прошед­шей ночью у дороги.

Сев за руль моего нового автомобиля, я вновь оценил сложившуюся к текущему моменту ситуа­цию. Я жив, в дорожной сумке осталась кое-какая одежда, паспорт в кармане, есть крыша над головой на две ближайшие ночи, и, на крайний случай, все­гда можно поставить кровать в моем кабинете в рес­торане. Но нет часов, мобильного телефона, бумаж­ника и синего блейзера, который я небрежно бросил на диван, вернувшись домой вчерашним вечером.

Так что первым делом я направился в салон мо­бильной связи на Высокой улице. Объяснил моло­дой женщине за прилавком, что мой телефон сгорел вместе с домом, и мне требуется замена, предпочти­тельно с тем же номером, что и прежде. Вроде бы обратился с естественной просьбой, но у меня ушло больше часа на то, чтобы получить желаемое, и не­сколько раз пришлось повышать голос, а такое слу­чается со мной крайне редко.

Для начала она спросила, есть ли у меня SIM- карта от старого мобильника, хотя я уже успел об­стоятельно объяснить ей, что мобильника вместе с чертовой SIM-картой больше не существует. При­шлось повторить, что мобильник превратился в бес­форменную массу кремния, припоя и пластика. «Не следовало вам бросать аккумулятор в огонь, — ска­зала она. — Этим вы загрязнили окружающую сре­ду». В тот момент только приверженность обще­принятым нормам приличия не позволила мне ее задушить. Наконец мы покончили со всеми фор­мальностями. Мобильник я уже держал в руке, еще не заряженный, и достал деньги, чтобы расплатить­ся. «У вас есть какой-нибудь документ, удостове­ряющий личность?» — спросила она, как мне пока­залось, несколько запоздало. Я гордо протянул ей паспорт. «Не пойдет. — Она покачала головой. — Мне нужен документ, на котором указан ваш адрес. У вас есть какой-нибудь счет, скажем, за электро­энергию?»

Я вытаращился на нее.

—  Вы слушали, что я вам говорил?

—  Да.

—  Тогда откуда у меня взяться счету за электро­энергию, если мой дом полностью сгорел? Знаете, я как-то не думал, что из этого огненного ада мне нужно спасать именно старый счет за электроэнер­гию! — Мой голос поднялся до крика. Но мне все- таки удалось взять себя в руки. — Извините. Нет у меня счета за электроэнергию.

—  Я очень сожалею, сэр, но мне нужен доку­мент, подтверждающий ваш адрес.

Мы застряли у самой цели.

—  А вы не могли бы распечатать копию моего телефонного счета за прошлый месяц? — спросил я уже ровным, спокойным голосом.

—   Разумеется, сэр. — И я продиктовал ей номер моего мобильника. Невероятно, но она спросила у меня и адрес, из соображений безопасности. Прин­тер под компьютером заурчал, и она протянула мне распечатку моего последнего счета. Вместе с пол­ным адресом в верхнем правом углу.

—  Вот. — Я отдал распечатку ей. — Счет с моим адресом.

Она не повела ни одной густо накрашенной ту­шью ресничкой.

—  Благодарю вас, сэр. — И окончательно офор­мила продажу мобильника. Аллилуйя!

—  Могу я оставить здесь мобильник на час, что­бы зарядился аккумулятор? — спросил я.

—  Извините, сэр. Вам придется зарядить его дома.

В результате я купил устройство для зарядки те­лефонных аккумуляторов в автомобиле и, вновь сев за руль «Мондео», вставил один его штекер в гнездо прикуривателя, а второй — в мобильник. Посмот­рел, который час. Увидел только запястье. Часы ос­тались на прикроватном столике. Я взглянул на ав­томобильные часы. Половина двенадцатого. Поло­вина шестого утра в Чикаго. Слишком рано, чтобы звонить Каролине, даже если бы я знал куда. Я не сомневался, что она позвонит мне, как только про­снется. И надеялся, что к тому времени аккумулятор достаточно зарядится.

Я оставил его заряжаться, пока пошел выпить кофе. Сел в кафе у самого окна, за которым стоял автомобиль. Мне пришлось оставить дверцы неза­пертыми, а ключ — в замке зажигания, чтобы заряд­ка продолжалась, вот я и приглядывал за моим «Мондео». Совершенно не хотелось возвращаться к этой молодой женщине и объяснять, что мой но­венький мобильник украли вместе с автомобилем до того, как я успел им воспользоваться.

Потом я отправился в магазин кожаных изделий, где приобрел чемодан, и последующие полтора часа посвятил его заполнению брюками, рубашками, носками, синим блейзером, двумя твидовыми пид­жаками и галстуками. К счастью, моя рабочая одеж­да — сшитые по фигуре белые куртки с вышитым «Макс Мортон» и клетчатые брюки — хранилась в ресторане. Дома я ее никогда не носил, а каждое ут­ро использованный вечером комплект отправлялся в прачечную вместе со скатертями. Но я подумал, что буду выглядеть глупо, появившись в «Кадогэн-Холл» в наряде шеф-повара.

Каролина позвонила около двух и пришла в ужас, услышав о случившемся.

—  Но с тобой все в порядке? — раз за разом спрашивала она.

Я заверил ее, что все у меня хорошо. Сказал, что пару дней побуду у Карла, потом перееду в отель и решу, где найти более постоянное прибежище.

—  Ты можешь переехать ко мне, — предложила она.

—  Я бы с удовольствием. — Мои губы разошлись в улыбке. — Но хотелось бы жить поближе к ресто­рану, пусть и на какое-то время. Я что-нибудь при­думаю. Но пока в голове сплошной сумбур.

—  Береги себя, — приказала она.

Я пообещал.

—  Я позвоню тебе в семь, по твоему времени, после репетиции. — И она отключила связь.

Я вновь посмотрел на голое запястье. До семи часов оставалось много времени.

Использовав оставшиеся наличные, я купил себе часы в одном из ювелирных магазинов на Высокой улице Ньюмаркета. «Так-то лучше», — думал я, то и дело поглядывая на них, дабы убедиться, что идут они правильно. Жизнь обретала привычные черты.

Вернувшись в банк, я еще раз снял наличные и потратил часть на букет цветов и коробку шоколад­ных конфет для моей соседки.

Припарковал «Мондео» рядом с ее коттеджем на дороге, той самой, через которую ночью перебежал голышом. Коротко глянул на жалкие остатки моего жилища. Зрелище было не из приятных. Обгорелые, лишившиеся крыши стены, торчащие к серому небу. Я повернулся, поднялся на крыльцо домика сосед­ки, постучал. Розовый туалет прошлой ночи она сменила на зеленую твидовую юбку, кремовый сви­тер с длинными рукавами и коричневые туфли. Се­точку с головы сняла. Волосы лежали в идеальном порядке.

—  Добрый день, дорогой. — Она улыбнулась. Посмотрела на букет. — Это мне? Какие чудесные цветы. Заходите.

Я отдал ей цветы, и она направилась на кухню. Я закрыл дверь, последовал за ней, вновь сел за та­кой знакомый столик.

—  Хотите чаю, дорогой? — спросила она, поста­вив цветы в вазу у раковины.

—  С удовольствием, — ответил я.

Она включила газ под чайником и опять заня­лась цветами.

—  Они такие красивые. Спасибо вам.

—  Спасибо вам, — ответил я. — Не знаю, пере­жил бы я прошлую ночь без вас.

—  Пустяки, дорогой. Я рада, что смогла помочь.

Мы сидели и пили чай, как и двенадцатью часа­ми раньше.

—  Вы еще не знаете, что послужило причиной пожара? — спросила соседка.

—     Нет. Пожарные сказали, что пришлют своих следователей. Дом ведь выгорел полностью. С уве­ренностью можно сказать, что было холодильником, посудомоечной машиной или плитой, но не более того. Да еще все и оплавилось.

—  Я очень сожалею, что так вышло, — покивала добрая соседка.

—  Хорошо хоть, что мне удалось выбраться из огня. — Я улыбнулся.

—  Да, дорогой. — Она похлопала меня по ру­ке. — И я этому очень рада.

Я испытывал те же чувства.

—  И что вы теперь собираетесь делать?

—  Пару дней поживу у коллеги. Потом постара­юсь найти что-нибудь более постоянное.

—  Я спрашивала про дом, дорогой, — уточнила она. — Будете отстраивать заново?

—  Пожалуй, — ответил я. — Но сначала нужно подождать и услышать, что скажет страховая компа­ния.

Я пробыл у соседки больше часа, и она уже при­нялась показывать мне фотографии многочислен­ных детей и еще более многочисленных внуков. Большинство из них жили в Австралии, так что она, само собой, мучилась одиночеством и ухватилась за возможность с кем-то поговорить. Мы открыли ко­робку шоколадных конфет, и я выпил вторую чашку чая.

Наконец вырвался из истории ее жизни и вышел за дверь, чтобы поближе взглянуть на руины моего замка. Оказалось, что пожарище вызвало интерес не только у меня. Мужчина в темно-синем свитере и синих брюках копался в золе.

— Добрый день, — поздоровался я. — Чем могу вам помочь?

—  Я из пожарной команды, — объяснил мужчи­на. — Следователь.

—  Понятно, — кивнул я. — А я — хозяин этого пожарища.

—  Сожалею, — буркнул он.

—  Печально, конечно. — Я улыбнулся. — Но, по крайней мере, моих обугленных останков здесь нет.

—  А чьи-то есть? — спрашивал он на полном серьезе.

—  Нет, — ответил я. — Здесь никого не было. Разве что кто-то залез в дом после того, как я пошел спать, и погиб в огне.

—  Такое случалось, и не раз, — опять же он го­ворил серьезно.

— А что вы нашли? — спросил я его.

—   Ничего особенного. Мы должны сделать ката­литический анализ.

—  Что это? — спросил я.

—  Анализ, призванный показать наличие или от­сутствие легковоспламеняющегося вещества. Бензи­на, растворителя краски, парафина.

—  Я думал, причина пожара — электропроводка.

—   Может, и она. Большинство пожаров вызваны повреждением электропроводки, но мы все равно должны провести каталитический анализ. Я не ду­маю, что он даст какие-то результаты. Дом выгорел дотла, и едва ли представится возможность опреде­лить, где начался пожар.

И он продолжил ковыряться в золе. Потом что-то поднял на острие своей палки, словно поймал рыбину.

— Ага. И что это у нас такое?

Мне показалось, черный оплавленный комок. Не узнал ничего, что когда-то принадлежало мне.

—  Что? — спросил я.

—  Ваш детектор дыма.

Я не помнил, чтобы он сработал и поднял тре­вогу.

—   Вам следовало вставить в него батарейку. Без батарейки проку от него никакого. Если бы в детек­торе была батарейка, пожарные приехали бы быст­рее и могли что-то спасти.

—  Но в нем была батарейка.

—   Нет, сэр, — уверенно заявил он. — Не было. Видите, скоба-защелка от жары сплавилась с корпу­сом. Если бы вы вставили в детектор батарейку, она или то, что от нее осталось, находилось бы под за­щелкой. А так видны клеммы. Никакой батарейки в детекторе не было. — Он выдержал паузу. — Ваш случай — не первый. Множество людей забывают заменить плоскую батарейку или, как вы, выбрасы­вают старую, а потом забывают поставить новую.

Но я-то не забыл. В детекторе дыма стояла новая батарейка. Я заменил ее, как делал всегда, в марте, в день перехода на летнее время. И детектор срабаты­вал на прошлой неделе, когда я в очередной раз сжег гренок. Батарейка точно была. Я мог в этом по­клясться, пусть следователь-пожарник утверждал об­ратное.

Я похолодел. Кто-то вытащил батарейку из де­тектора дыма, прежде чем поджечь мой дом, в кото­ром я крепко спал. С помощью легковоспламеняю­щейся жидкости или без оной этот «кто-то» подпа­лил лестницу на второй этаж, практически лишив меня шансов на спасение. Мне просто повезло, что я успел проснуться.

И теперь у меня не оставалось сомнений в том, что пожар в доме стал вторым покушением на мою жизнь.

 

Глава 15

Я испугался. Очень испугался. Дважды мне уда­лось ускользнуть от убийцы. И мне не хотелось ду­мать о том, что «Бог троицу любит» или «Если не получилось с первого раза, продолжай, пока не по­лучится».

«Кто это мог быть? — еще раз спросил я себя. — Кому понадобилась моя смерть и зачем?»

Часы показывали шесть, и я сидел за рулем взя­того напрокат «Мондео» на пустой автостоянке ип­подрома Ньюмаркета. Не знал, почему выбрал это место. Наверное, хотел побыть там, где никого нет, имея возможность видеть любого, кто попытался бы приблизиться ко мне. Автомобильная стоянка пус­товала, если не считать моего «Мондео», стоявшего в самом ее центре. Я постоянно оглядывался. Нико­го не видел.

Кому я мог доверять? Мог ли я кому-нибудь до­верять?

Каролине, решил я. Ей я бы доверил свою жизнь. Внезапно пришло осознание: я могу рас­статься с жизнью, если допущу ошибку и доверюсь не тому человеку.

Самый простой выход напрашивался сам собой: не доверять никому. Даже моей милой соседке-старушке, которая называла меня «дорогой».

Но я не мог до скончания веков оставаться на этой автомобильной стоянке.

Мог я доверять Карлу? Чувствовать себя в пол­ной безопасности, оставаясь на ночь в его доме? Бу­дет ли он в безопасности, если я останусь на ночь в его доме? Я только-только стал свидетелем того, что огонь может сделать с домом, и едва не разделил участь детектора дыма. Я действительно хотел избе­жать такого риска.

Может, обратиться в полицию? Но поверят ли они? Все представлялось очень уж нереальным, даже мне самому. Воспримут ли они мои слова достаточ­но серьезно, защитят ли меня? Не стоило идти в по­лицию, скорее всего, они примут мое заявление, а потом отправят меня навстречу смерти. Если они поверят мне после того, как меня убьют, легче от этого не станет.

Я воспользовался новым мобильником, чтобы позвонить в «Торбу». Трубку взял Мартин, мой бар­мен, и я попросил его найти Карла.

—  Он на кухне, сэр. Сейчас позову.

Я ждал.

—  Алло, — наконец раздался в трубке голос Кар­ла. — Все в порядке?

—  Нет, не совсем. Я должен уехать на несколько дней.

—  Куда? — спросил он.

Действительно, куда?

—  Э... пока не знаю.

—  Ты не заболел?

—  Нет, все хорошо. Моей матери нездоровится, и мне нужно побыть с ней. Справишься без меня до конца недели?

—  Конечно, — ответил он без должной уверен­ности. — Я могу чем-нибудь помочь?

—  Нет. Сам справлюсь. Мне курьер ничего не приносил?

—  Да, принес запечатанный конверт, — ответил Карл. — Где-то полчаса тому назад. Хочешь, чтобы я его куда-то подвез?

—  Нет. Я подъеду и заберу.

—  А как насчет твоих вещей, что остались у меня?

Карл говорил о дорожной сумке и туалетных принадлежностях.

—  Об этом не волнуйся. Я куплю себе новую зубную щетку и бритву.

—   Если хочешь, я могу тебе их подвезти. — В го­лосе слышались нотки неуверенности.

—  Нет, обойдусь. Я уже уезжаю. Конверт оставь на столике у двери, хорошо?

Я поехал по знакомой дороге к ресторану, тре­вожно оглядываясь по сторонам. Но ничего опасно­го не заметил. Может, просто не туда смотрел. Не выключая двигателя, выскочил из автомобиля, забе­жал в ресторан. Конверт лежал там, где я и попро­сил Карла оставить его. Я схватил его и тут же вер­нулся к «Мондео».

—   Макс. — Карл появился в дверях. — Макс, по­дожди.

Я стоял у открытой дверцы автомобиля.

—  Извини, Карл, должен уезжать.

—  Тогда позвони мне.

—  Позже. Я попытаюсь позвонить тебе позже.

Я сел за руль и уехал, каждые несколько секунд поглядывая в зеркало заднего обзора, чтобы опреде­лить, нет ли слежки. Вроде бы не было. Я убегал из города, еще не знаю куда.

* * *

Наутро я убежал еще дальше. Сел в самолет, вы­летающий в Чикаго без десяти одиннадцать.

Днем раньше, покинув ресторан, я долго ехал на шоссе А14 к Хантингдону, пока не остановился на пустынной автомобильной стоянке у закрытого ма­газина ковров.

Кто-то сказал мне, что по звонку с мобильного телефона можно определить место, откуда сделан этот самый звонок. Я рискнул и сначала позвонил матери. Потом Каролине.

—  Ты обратился в полицию? — спросила она по­сле того, как я поделился с ней последними ново­стями.

—  Еще нет. Боюсь, они не воспримут мои слова серьезно.

—  Но кто-то дважды пытался тебя убить. Конеч­но же, они отнесутся серьезно.

—  Обе попытки замаскированы под несчастные случаи. Может, полиция подумает, что мне свойст­венно иррациональное поведение или что-то та­кое. — Я уже и сам начал подозревать, что у меня не все в порядке с головой.

—   Как кто-то мог проникнуть в твой дом и обес­точить систему дымовой сигнализации? — спросила Каролина.

—     Не знаю. Но я абсолютно уверен, что кто-то это сделал. Ключ от входной двери находился на од­ном кольце брелока с автомобильными ключами. И брелок, и ключи пропали с места аварии. Думаю, они оказались у того человека, который вытащил батарейку из детектора дыма и поджег мой дом.

Пока я рассказывал всю эту историю, она стано­вилась все менее правдоподобной. Я представить се­бе не мог, кто пытался меня убить, а главное — по­чему. Поверит мне полиция или отметет все, сочтя фантазиями больного воображения? Мне пришлось бы сказать, что, по моему разумению, предполагае­мый убийца — некий русский импортер лошадей для поло, которого я подозревал по той причине, что он не явился на ленч, куда его приглашали. Ес­ли такое могло сойти за преступление, половину на­селения потащили бы в суд.

—  Если хочешь, можешь остаться в моей кварти­ре, — предложила Каролина. — У соседки наверху есть ключ, и я могу попросить ее впустить тебя.

—  Я не уверен, что там безопасно. Кто-то мог за мной следить. Могли увидеть, как я заходил к тебе в последний уик-энд. Не могу пойти на такой риск.

—  Ты действительно так напуган?

—  Очень.

—  Тогда прилетай сюда. В Чикаго. Мы все дос­конально обсудим. А потом решим, что делать и к кому обратиться.

Я поехал в один из отелей у северной границы Хитроу, снял номер на ночь под вымышленным именем, расплатился наличными. На регистрацион­ной стойке на меня как-то странно посмотрели, но я объяснил, что забыл паспорт и кредитную карточ­ку дома, но утром жена должна подвезти их в аэро­порт. Может, я перегибал палку, но не хотел, чтобы меня выследили по кредитной карточке. Если кто-то действительно проник в мой дом в три часа ночи и разжег огонь у лестницы на второй этаж, не требова­лось иметь семь пядей во лбу, чтобы предположить, что они могли взять из карманов блейзера мой ста­рый мобильник и кредитные карточки и таким об­разом получили доступ к моим счетам и возмож­ность узнать мое местонахождение, если бы я этими счетами воспользовался. Я выключил и новый мо­бильник на всякий случай.

В среду утром я оставил взятый напрокат «Мон­део» на автостоянке отеля. На регистрационной стойке меня заверили, что автомобиль будет в пол­ной безопасности, но за место придется заплатить. Я не возражал и оплатил неделю парковки остатка­ми наличных. Потом на автобусе отеля добрался до здания аэровокзала и, пусть и с неохотой, восполь­зовался новой кредитной карточкой для покупки авиабилета. Плохо, конечно, что кто-то мог об этом узнать, но я надеялся улететь до того, как злоумыш­ленник успел бы добраться до аэропорта. А вот если бы он или они еще и узнали, что улетел я в Чика­го, — что ж, это большой город. И я намеревался в нем понадежнее спрятаться.

Я решил не сидеть в темном углу галереи вылета, дожидаясь объявления посадки. Наоборот, устроил­ся рядом с американской семьей с тремя маленьки­ми детьми, которые у моих ног возили по полу ми­ниатюрные лондонские черные такси, игрушки-сувениры. Рядом с ними я чувствовал себя в большей безопасности.

Посадка и взлет прошли без происшествий, и я задремал на высоте сорока тысяч футов над Атлан­тикой. В отеле спал плохо, трижды за ночь проверял стул, спинку которого подставил под ручку двери. Поэтому, пока самолет мчался на запад, я добирал часы, которые недоспал за две последние ночи. Од­на из стюардесс разбудила меня, когда мы уже нача­ли спуск, чтобы благополучно приземлиться в меж­дународном аэропорту О'Хэйр в Чикаго.

* * *

Я знал, что Каролина не встретит меня в аэро­порту. Она предупредила, что всю вторую половину дня оркестр будет репетировать, готовясь к первому выступлению, и я сказал ей, чтобы она не приезжа­ла. Почему-то думал, что так будет безопаснее. Од­нако все-таки поискал ее взглядом, миновав тамож­ню и иммиграционный контроль.

Ее не было. Разумеется, не было. Если на то по­шло, я и не ожидал ее увидеть, но все равно немного расстроился. Несколько других пар приветствовали друг друга объятьями и поцелуями, держали в руках надутые гелием воздушные шарики с надписями «Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ» и «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДО­МОЙ». В колясках сидели улыбающиеся дети. Гале­реи для встречающих в аэропорту — веселое место, благотворно действующее на душу.

Однако женщины, один вид которой доставил бы мне несказанную радость, здесь не было. Я знал, что в этот самый момент она с головой ушла в Элгара или Сибелиуса, и ревновал к ним, ревновал к давно умершим композиторам. Еще один пример иррационального поведения?

Из аэропорта я поехал на такси в центр города, конкретнее, в отель «Хайатт», где, я это знал, жили оркестранты, и в вестибюле уселся в глубокое кожа­ное кресло, развернутое ко входу. Уселся, чтобы до­ждаться появления Каролины, но чуть ли не сразу снова заснул.

Она разбудила меня, проведя рукой по волосам.

—  Привет, мой спящий красавец.

—  Это ты у нас красавица. — Я медленно открыл глаза.

—  Я вижу, ты пристально следишь за потенци­альными убийцами.

—  Лучше не шути с этим. — Но, разумеется, она была права. Заснуть перед дверью, выходящей на улицу, — не самое мудрое решение, если я действи­тельно опасался за свою жизнь. — А где оркестран­ты?

—   Часть наверху. Другие, самые зануды, оста­лись в концертном зале. Некоторые отправились по магазинам.

Я посмотрел на мои новые часы. Полчаса до по­луночи. Минус шестичасовая разница. То есть в Чи­каго половина шестого пополудни.

—  Когда концерт?

—   В половине восьмого. Но я должна вернуться, уже переодевшись, без четверти семь. До зала на такси ехать пять минут.

У нас был час и десять минут. Она думала о том же, что и я?

— Давай проведем час в постели.

Очевидно, да.

* * *

Мне удалось продержаться и не заснуть до конца концерта. Помнится, отец очень серьезно говорил мне, восьми- или девятилетнему, что нельзя хлопать во время концерта, если другие зрители не начали первыми. Он не рассказывал об этом, но, должно быть, однажды с ним такое случилось: он один за­хлопал в музыкальной паузе. Я сидел, подложив ру­ки под попку, чтобы избежать его ошибки.

Каролина сотворила чудо, раздобыв мне контра­марку. «Гостевое» кресло оказалось по центру вось­мого ряда. Идеальное место, с одним лишь недос­татком: дирижер, мужчина крупный, с широкими плечами, стоял между мной и Каролиной, так что я не мог видеть ее.

Пусть я не собирался признаваться в этом Каро­лине, не будь программки, я бы не догадался, что до перерыва оркестр играл исключительно произведе­ния Элгара, а после — Сибелиуса. Но некоторые я узнал, особенно «Нимрода», из «Загадочных вариа­ций». «Нимрод» сразу напомнил мне похороны отца.

По выбору моей матери это произведение играли в конце отпевания, когда моего отца в простом дубо­вом гробу выносили из церкви на кладбище, чтобы опустить в землю. Мгновения эти навсегда запечат­лелись в моей памяти, такие яркие, словно похоро­ны происходили вчера. Каролина говорила мне, ка­кой могущественной может быть музыка, и вот те­перь я ощутил ее силу.

Впервые заплакал по умершему отцу. Сидел в Чикагском концертном зале, в окружении более двух тысяч зрителей, оплакивал человека, который умер тринадцатью годами раньше, и слезы эти вы­звала у меня музыка композитора, который покинул этот мир более семидесяти лет тому назад. Я плакал о личной утрате, об утрате, которую понесла мать, плакал, потому что очень хотел рассказать отцу о Каролине и о моем счастье. Как много мы бы отда­ли за всего один час, который могли бы провести с нашими горячо любимыми и ушедшими родите­лями!

К перерыву я чувствовал себя совершенно опус­тошенным. Но мои соседи, это я точно знал, не по­дозревали, что творится со мной. «Так и должно быть, —- думал я. — Горе — это очень личное, и при­сутствие других приводит к неудобствам для обеих сторон».

Каролина предупредила, что в перерыве не смо­жет повидаться со мной: директорам такое не нрави­лось, а она не хотела вызывать их неудовольствия в столь деликатный момент, только-только вновь при­соединившись к оркестру. Я полагал, что это даже и хорошо. Пусть мы встретились только на прошлой неделе, Каролина уже слишком хорошо меня знала, и я не хотел выставлять напоказ самые сокровенные мысли и эмоции. Я остался в кресле и, в отличие от других, не стал покупать картонный стаканчик с мо­роженым, которое предлагалось есть с миниатюрной пластиковой лопаточки.

Второе отделение заняла симфония Сибелиуса, но я не нашел ее темной и мрачной, как говорила Каролина. Если на то пошло, она даже очень мне понравилась. Я сидел, зачарованный музыкой, и вдруг почувствовал, что оставил позади прошлое и готов для полноценной жизни в будущем. Я лишил­ся дома, автомобиля, всех принадлежащих мне ра­нее вещей, но собирался отправиться в два новых и таких волнительных путешествия. Одно — с новым рестораном, второе — с новой спутницей, которую обожал. И пусть кто-то пытался меня убить непо­нятно по какой причине (то ли я что-то знал, то ли мог что-то сказать), значения это не имело. Я убе­жал в Америку и теперь наслаждался жизнью, от­странившись от всех проблем. Они, конечно, не раз­решились, но не маячили перед глазами, а потому на час или около того я выбросил их и из головы.

Зрители аплодировали стоя. Ревели от восторга, некоторые совали в рот два пальца и свистели. Шум стоял страшный. Никто и не думал себя ограничи­вать. В отличие от нас, англичан, которые сидели бы и вежливо хлопали в ладоши, американцы выражали одобрение воплями и криками, не говоря уже о то­панье ног.

Оркестранты улыбались, дирижер раскланивал­ся. Овация продолжалась как минимум пять минут, дирижер за это время шесть или семь раз уходил со сцены и возвращался, чтобы кланяться вновь. Неко­торые требовали исполнения на бис, словно на рок-концерте. Наконец дирижер пожал руку ведущему скрипачу, они вместе ушли со сцены, чтобы уже не возвращаться, зрители постепенно успокоились, а оркестранты получили возможность закончить тру­довой день.

Я встретил Каролину у двери, которая вела за сцену. Она была на седьмом небе.

— Ты их слышал? — выдохнула она. — Ты слы­шал этот шум?

—  Слышал? — рассмеялся я. — Я его создавал.

Она бросилась мне на грудь, обняла за шею.

—  Я тебя люблю.

—  Ты только так говоришь. — Я чуть подтруни­вал над ней.

—   Никогда раньше я никому такого не говори­ла. — Голос звучал серьезно. — И тем не менее так просто сказать это тебе.

Я поцеловал Каролину. Я тоже ее любил.

—  Когда ты среди зрителей, концерт восприни­мается совершенно иначе. Но я все время пыталась найти тебя среди моря лиц.

—  Я сидел за дирижером. И тоже не видел тебя.

—  Я даже подумала, что ты ушел в отель.

—  Никогда. Я получил огромное удовольствие.

—  Ты только так говоришь. — Теперь она чуть подтрунивала надо мной.

—  Нет. Мне нравилось... и я люблю тебя.

—  Как же мне хорошо! — Она крепче прижалась ко мне. А я — к ней.

* * *

Ночь я провел в номере Каролины, ничего не сказав на регистрационной стойке и не назвав им мои имя и фамилию. Хотя слежка казалась неверо­ятной, я решил не рисковать и подставил спинку стула под ручку двери, когда мы легли в постель.

Но никто не пытался проникнуть в номер, во всяком случае, я не слышал, чтобы кто-то пытался. С другой стороны, когда мы наконец-то заснули, уже далеко за полночь, я так устал, что ничего бы не услышал, даже если бы дверь вышибли или в стене гранатой пробили брешь.

Утром мы лежали в постели с включенным теле­визором. Американские программы нам не понрави­лись. Слишком уж часто их прерывала реклама.

—  Что ты сегодня делаешь? — спросил я, прове­дя рукой по ее спине.

—  Свободна до четырех часов. Потом репетиция. А в половине восьмого концерт, как и вчера.

—  Могу я снова прийти?

—  Я на это надеюсь. — Она рассмеялась.

—  Я про концерт.

—  Можешь, если есть такое желание. Ты уверен? Программа будет та же.

—  Но ты же сможешь съесть один и тот же обед два дня подряд?

—  Если только его приготовишь ты.

—  Очень хорошо. Я хочу прийти и вновь услы­шать, как ты играешь.

—- Я выясню, удастся ли достать билет.

—  Так что будем делать до четырех часов? — спросил я.

Она широко улыбнулась.

—  Можем остаться в постели.

Но мы не остались. Решили встать и позавтра­кать в ресторане на девяносто пятом этаже Центра Джона Хэнкока, согласно туристическому справоч­нику второго по высоте здания на Среднем Западе после Сирс-Тауэр.

Я спустился на лифте в вестибюль, а Каролина пошла к номеру подруги-альтистки, с которой соби­ралась пройтись по магазинам, чтобы подсунуть под дверь записку с объяснением причин, заставивших ее изменить первоначальные планы. Дожидаясь ее, я попросил на регистрационной стойке карту Чикаго и окрестностей. Сразу же нашел Центр Джона Хэн­кока, потом международный аэропорт О'Хэйр к се­веро-западу от городского центра и наконец кое-что еще.

Каролина вернулась, доставив записку по назна­чению.

—  Ты знаешь, что штат Висконсин начинается в нескольких милях к северу от Чикаго? — спросил ее я.

—  И что?

—  «Делафилд индастрис» базируется в Делафилде, городе, расположенном в Висконсине.

—  Но как далеко отсюда? Некоторые штаты за­нимают огромную территорию.

Я выяснил. Труда это не составило. На регистра­ционной стойке мне сказали, что ехать до Делафил­да два часа, и тут же предложили нам взять напрокат автомобиль и подогнать к отелю, попросив лишь кредитную карточку. Каролина дала мне свою. Луч­ше перестраховаться, чем умереть.

* * *

Автострада 94 соединяла Чикаго и Делафилд, как мне и сказали, а чтобы добраться туда в арендован­ном «Бьюике», нам потребовалось меньше двух ча­сов.

Мы свернули с автострады по указателю «ДЕ­ЛАФИЛД» и попали в городок, повторенный на тер­ритории Соединенных Штатов тысячи раз. Транс­портную развязку со всех сторон окружали супер­маркеты, рестораны быстрого обслуживания, автоза­правочные станции, аптечные магазины, вывески которых, закрепленные чуть ли не под облаками, можно было увидеть задолго до съезда. Я вспомнил, как открывал «Торбу». Какие только возражения не высказывал мне архитектурный департамент, когда речь зашла о скромном щите-указателе у дороги. В конце концов мне удалось получить разрешение, но с условием, что расстояние верхнего края щита до земли не превысит два метра. Я улыбнулся. Глав­ный архитектор совета графства Кембриджшир мог свернуть шею, разглядывая этот лес вывесок.

За торговой зоной и асфальтовыми акрами авто­стоянок, на небольшом холме расположились про­мышленные здания. На крыше самого большого по­ставили огромный желтый щит с черными буквами, сложившимися в три слова: «ДЕЛАФИЛД ИНДАСТ­РИС ИНК.». На стене тянулась чуть выцветшая над­пись: «ЛУЧШИЕ СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННЫЕ МА­ШИНЫ АМЕРИКИ».

Я не знал, чего собирался добиться, приехав из Чикаго в Делафилд. Просто мне показалось, что это логично и естественно, с учетом того, что находился городок так близко. Я понятия не имел, что смогу здесь выяснить. Но если правота была на моей сто­роне и взорвать хотели сотрудников «Делафилд ин­дастрис», приехавших в Англию, тогда именно Ролф Шуман мог знать мотив бомбиста. Другой вопрос, захотел бы он что-то сказать.

Мы подъехали к высоким, прочным воротам, пе­регородившим дорогу.

—  Чем я могу вам помочь, сэр? — спросил ох­ранник, вышедший из остекленной сторожки по мою левую руку. В темно-синей униформе и фураж­ке, перепоясанный ремнем, с которого чего только не свисало. Я решил, что с таким грузом ремень не удерживал брюки на талии, а стягивал их вниз.

—  Я проезжал мимо и решил узнать, на месте ли мистер Ролф Шуман.

—  Ваша фамилия, сэр? — спросил охранник. У него на груди висел бейдж с выгравированной фа­милией БЕЙКЕР.

—  Батчер, — ответил я. — Макс и Каролина Батчер. — Не знаю, почему я не назвал свою настоя­щую фамилию. Если бы мистер Шуман вдруг согла­сился нас принять, он мог вспомнить, что знако­мился со мной на ипподроме Ньюмаркета, и задаться вопросом, а почему я вдруг поменял фами­лию. Но на сей счет я мог бы и не волноваться.

—  У вас есть договоренность о встрече, мистер Батчер? — вежливо спросил охранник.

—  Нет, боюсь, что нет, — ответил я не менее вежливо.

—  Тогда ничем не могу вам помочь. Мы не при­нимаем визитеров без предварительной договорен­ности.

—  Ладно, — кивнул я. — Но мистер Шуман на работе?

—  Не могу сказать.

—  Не можете или не хотите? — уточнил я.

—  Не могу. — Вежливость из голоса исчезла.

—  Почему?

—  Пожалуйста, сэр, — охранник более не хотел играть ни в какие игры, — будьте любезны развер­нуть автомобиль и покинуть нашу территорию. Ина­че мне придется выставить вас отсюда.

Он не шутил. Я подавил искушение сказать, что компания должна мне деньги за приготовление лен­ча, на котором взорвали его босса. Вместо этого подчинился, развернул «Бьюик» и уехал. В зеркало заднего обзора видел, как он стоит на дороге, уперев руки в боки. Наблюдал за нами, пока мы не скрылись за поворотом у подножия холма.

—  Встретили нас не очень радушно. — В голосе Каролины слышались саркастические нотки. — Что будем делать теперь? Перелезем через забор?

— Давай лучше позавтракаем. Собирались же.

Мы припарковали «Бьюик» на Главной улице, сели у окна кафе «У Мэри» с кофе и пончиками с черникой. Делафилд четко делился на две части. Новая, с супермаркетами, ресторанами быстрого обслуживания и заводом сельскохозяйственной техники, размещалась у автострады, старая — сонный американский городок — уютно расположилась на берегу озера Нагавика. Хозяйка кафе сообщила нам, что на языке местных индейцев из племени оуджибва Нагавика означает «это песок», хотя никакого песка на берегу озера мы не увидели.

—  Еще кофе? — спросила Мэри, выходя из-за стойки с большим черным термосом в руках.

—  Благодарю. — Каролина пододвинула к краю стола наши кружки.

—  Вы слышали о Ролфе Шумане? — спросил я, когда она наливала дымящийся напиток.

—  Конечно. Здесь все знают Ролфа Шумана.

—   Как я понимаю, он президент «Делафилд ин­дастрис».

—  Совершенно верно. По крайней мере, был. Это такая трагедия.

—  Трагедия? — переспросила Каролина.

—  Его состояние.

—  А в каком он состоянии?

Мэри огляделась, словно проверяя, не подслу­шивают ли нас. Но в кафе нас было трое.

—  Он ничего не соображает.

—   Как это? — Мэри потупилась, и я решил ей помочь: — Причина — в полученных им травмах?

—  Да, — быстро ответила она. — Совершенно верно. В травмах.

—  Так он до сих пор в больнице? — задал я еще вопрос.

—  Да. Вроде бы. — Она вновь огляделась, пони­зила голос: — В Шинго.

—  В Шинго?

— Да, в Шинго. В психиатрической клинике. — Последние слова она прошептала.

—  Шинго — это где? — так же шепотом спро­сил я.

—  В Милуоки, на Мастертон-авеню.

—  Шуманы живут в Милуоки? — Этот вопрос я задал обычным голосом.

—  Нет, разумеется, нет, — ответила Мэри. — Они живут на Лейк-драйв.

Мы быстренько доели пончики и покинули Мэ­ри и ее кафе. Не потому, что я получил всю необхо­димую мне информацию. Просто чувствовал, что она расскажет Шуманам о нас и наших вопросах точно так же, как рассказала нам о них. Умение дер­жать язык за зубами явно не относилось к ее досто­инствам.

В Делафилде хватало магазинчиков, где продава­лись никому особо не нужные вещи, которые тем не менее покупались. Мы заглянули в каждый, восхи­щаясь декоративным стеклом и фарфором, совре­менными скульптурами, ящиками для хранения ве­щей разных размеров, формы, цвета, разрисованны­ми вручную поздравительными открытками и многим, многим другим. Мы нашли магазинчик со старомодными знаками и вывесками, с красивыми блокнотами, с расшитыми разными надписями ди­ванными подушками. Здесь продавались игрушки для мальчиков, игрушки для девочек, игрушки для их родителей. Делафилд был раем для покупателей. Но не дешевым раем. Кредитная карточка Кароли­ны понесла существенный урон, а ее покупки никак не могли вместиться в чемодан, с которым она при­летела в Америку. Она говорила, что покупает по­дарки для своих близких, хотя мы оба знали, что она хочет все оставить себе.

И везде я умудрялся перевести разговор на Шу­манов. В магазине с расшитыми подушками хозяйка чуть не разрыдалась.

—  Такие милые люди. Такие щедрые. Они так много сделали для города. Миссис Шуман постоян­но заходит сюда. Купила столько моих подушек. Так грустно, так грустно.

—  Это вы о травмах мистера Шумана? — полю­бопытствовал я.

—     Да, — кивнула она. — И о тех бедных людях, которые погибли в Англии. Они все жили здесь, знаете ли. Мы постоянно их видели.

—  Ужасно, — посочувствовал я.

— А теперь нас всех очень волнует будущее.

—  В каком смысле?

—  Насчет завода.

—  А что с ним?

—  Дела там идут не очень хорошо, — объяснила она. — В прошлом ноябре они уволили треть рабо­чих. Такой был ужас, перед самыми праздниками. Из-за китайских тракторов, которые продавались вполцены от наших. И теперь в городе говорят о за­крытии завода. Там работают мой муж и сын. Я не знаю, что мы будем делать в этих местах, если завод закроется. — Она смахнула слезу. — И эта трагедия, случившаяся в Англии с бедным мистером Шума­ном и остальными. — Она замолчала, не в силах продолжить.

Спонсорство скачки «2000 гиней», вероятно, ста­ло последней попыткой слабеющего гиганта найти новые рынки сбыта. А последовавшая бойня и поте­ря топ-менеджеров могли стать последним гвоздем, забитым в гроб компании.

—  Так у вас высокая безработица? — спросил я.

—  На текущий момент — нет. Но на заводе рабо­тают три тысячи человек. Ни один маленький горо­док не сможет разом трудоустроить такое количест­во людей. Многим придется уехать отсюда в Милуо­ки, варить пиво и делать мотоциклы.

—  Пиво и мотоциклы? — переспросил я. Сочета­ние показалось мне странным.

—  Пиво «Миллер» и мотоциклы «Харлей-Дэвидсон», — пояснила она. — Визитные карточки Ми­луоки.

—  И как далеко отсюда этот город?

—  Примерно в тридцати милях.

—     Может, они смогут жить здесь и ездить туда на работу? — Я попытался подбодрить женщину. — То­гда все будет не так и плохо.

—  Надеюсь, вы правы. — Но она в это не верила.

—  Интересно, а что будет с Шуманами? — ввер­нул я в возникшей паузе.

—  О них не волнуйтесь, — ответила она. — Денег им хватит. Только что построили новый дом. Точ­нее, особняк. Они позаботятся о том, чтобы полу­чить все бонусы и пенсии до закрытия завода. Будь­те уверены.

Очевидно, она не испытывала к Шуманам такой нежной любви, как могло поначалу показаться. А уж после того, как ее муж и сын лишились бы работы, для руководства «Делафилд индастрис» у нее точно не нашлось бы ни одного доброго слова.

Из тех, кому мы задавали вопросы, только один человек знал Мэри-Лy Фордэм.

Владелец магазина современной скульптуры.

—  Отличные ноги. — И он многозначительно улыбнулся. Я ответил улыбкой, но вспомнил не но­ги, а их отсутствие.

* * *

Мы медленно ехали по Лейк-драйв, всматрива­ясь в каждый особняк. Попали на улицу миллионе­ров. Дома стояли посреди больших садов, за внуши­тельными заборами и запертыми воротами. Незва­ных гостей здесь определенно не жаловали. Нужный нам дом мы нашли, пусть и не без труда: хозяйка магазина подушек показала его нам с другой сторо­ны озера. Действительно, не дом, а особняк, трех­этажный, из серого камня, под красной черепичной крышей. Лужайка спускалась к озеру и пристани, около которой покачивалась яхта.

Был ли хозяин этого дома мишенью ньюмаркетского взрыва? Жила здесь жертва или злодей? Друг или враг?

У меня был только один способ получить ответы.

Я нажал на кнопку аппарата внутренней связи, встроенного в кирпичный столб кованых чугунных ворот высотой в восемь футов.

 

Глава 16

Дороти Шуман при росте пять футов и восемь дюймов из-за своей худобы выглядела еще выше. Ее длинные, тонкие руки казались прозрачными и чуть тряслись, когда лежали у нее на коленях. Мы с Ка­ролиной и миссис Шуман сидели напротив друг друга на двух зелено-белых диванах в гостиной, из окон которой открывался великолепный вид на озеро.

—  Так вы встретились с моим Ролфом в Англии.

—  Да, — кивнул я. — На ипподроме Ньюмаркета.

—  В день взрыва? — спросила она.

— Да. Я был на том ленче.

Она пристально посмотрела на меня.

—  Вам очень повезло.

—  Да, — согласился я. Объяснил, что приехал в Чикаго по делам и решил узнать, как чувствует себя Ролф, после того как вернулся домой.

—  Спасибо вам большое. Но Ролф еще не дома. Он проходит курс лечения в больнице в Милуоки.

—  Ох, как жаль. Мне-то говорили, что он пошел на поправку, вот почему его и отправили домой.

—   Его физическое состояние позволяло отпра­вить его в Америку. Но боюсь, до выздоровления еще очень далеко. — Она с трудом держала себя в руках. — У него какие-то нарушения мозговой дея­тельности. — Она шумно сглотнула. — Он просто сидит и смотрит в никуда. Не узнает даже меня. Врачи пока не знают, удастся ли вернуть ему па­мять. — Ее худенькое тело начали сотрясать рыда­ния. — Что же мне делать теперь?

Каролина подошла к миссис Шуман, села рядом с ней. Обняла.

—  Извините. — Дороти достала из рукава бумаж­ную салфетку, протерла глаза, размазывая тушь и вызывая новые слезы.

—  Пойдемте. Вам нужно успокоиться и привести себя в порядок. — Каролина чуть ли не силой под­няла миссис Шуман на ноги и повела к хозяйской спальне, которая, как и во многих современных аме­риканских домах, находилась на первом этаже.

Я оглядел гостиную. На столе у окна стояли се­мейные фотографии в серебряных рамках. Посмот­рел на Ролфа Шумана в более счастливые для него времена, на Дороти, которая не выглядела такой за­моренной. На некоторых Ролфа запечатлели при па­раде, на других — в желтой каске и заляпанных гря­зью сапогах на стройплощадке. На двух он был в костюме для поло, на первой победно вскидывал клюшку, на второй — получал серебряный кубок из рук мужчины, в котором я узнал известного амери­канского политика с президентскими амбициями.

В этой комнате только фотографии и позволяли понять, каким человеком был Ролф Шуман.

Я открыл дверь в дальнем конце гостиной, не ту, через которую вышли женщины, и попал в кабинет Ролфа. Если в гостиной преобладал белый цвет, то в кабинете стены обшили панелями темного дерева, а по центру стоял большой дубовый стол. На одной стене висела карта Африки, на которой страны «на­рисовали» кусочками шкур разных животных. Стену за столом украшала голова оленя с мощными рога­ми, кончики которых едва не доставали до потолка. И здесь были фотографии: Ролф Шуман в широко­полой шляпе в африканском буше с карабином в ру­ке, его левая нога стоит на убитом слоне; Ролф Шу­ман в высоких сапогах, с удочкой в одной руке и пойманным лососем в другой; Ролф Шуман в охот­ничьей куртке верхом на лошади. Ролфу Шуману определенно нравились кровавые виды спорта. Мне стало как-то не по себе, в немалой степени из-за безжизненных, стеклянных глаз оленя, взгляд кото­рых тем не менее неотступно следовал за мной, пока я ходил по кабинету.

Я вернулся в гостиную, и вовремя. Миссис Шу­ман и Каролина появились в дверях, едва я сел на один из бело-зеленых диванов.

—  Извините, — посмотрела на меня миссис Шу­ман. — Не смогла сдержаться.

—  Я понимаю, — покивал я. — Не следовало нам вас тревожить. Уж простите, что разбередили вашу рану. Мы поедем. — Я встал.

—   Нет, нет, — запротестовала она. — Так хоро­шо, когда в доме кто-то есть. Побудьте еще немного. Вы приехали издалека. А я действительно хочу услы­шать о том, что произошло на ипподроме.

Я снова сел. Рассказал о случившемся, опустив самые кровавые подробности. Она сидела не шеве­лясь, впитывая каждое слово. Раз или два глаза на­полнились слезами, но ей удалось сдержаться.

—   Спасибо, что рассказали мне, — поблагодари­ла она меня. — Это так трудно, ничего не знать.

—  Я очень сожалею, что все так вышло.

Дороти натужно мне улыбнулась и кивнула.

—  Хотите пить? — спросила она. — У меня на кухне есть ледяной чай.

Я посмотрел на часы. Самое начало первого.

—  С удовольствием.

Втроем мы пошли на кухню, и Дороти наполни­ла три высоких стакана золотистой жидкостью, предварительно положив в них по ломтику лимона. Я всегда предпочитал пить чай горячим, но при­шлось признать, что ледяной чай очень вкусный и прекрасно утоляет жажду. Мы с Каролиной сели, как сказала Дороти, у «бара». Кухня производила впечатление и размерами, и видом на озеро и город на противоположном берегу. А «баром» была одна из сторон стойки по центру кухни.

—  Дороти, — спросил я, — можете вы назвать причину, по которой кто-то мог убить Ролфа?

Она замерла, заполнив лишь наполовину один из наших опустевших стаканов, посмотрела на меня.

—   В местной полиции мне сказали, что бомба предназначалась не Ролфу. Его взорвали по ошибке.

—  Я знаю, — кивнул я. — Но вдруг полиция не права?

Дороти тяжело опустилась на один из свободных стульев.

—   Вы думаете, кто-то хотел убить именно Ролфа?

—  Да, — ответил я. А после долгой паузы доба­вил: — Как по-вашему, кто мог желать его смерти?

Она рассмеялась с горечью.

—  Только около тысячи местных. Их всех уволи­ли прошлой зимой. И они все винили Ролфа.

—  Но они, конечно же, не...

—  Нет, нет. Это несерьезно.

—   Вы можете назвать кого-то еще, кто хотел бы убить его и причинить урон компании?

Она поджала губы, покачала головой.

—   Вы знаете человека по фамилии Комаров? — спросил я.

—   Конечно. Я очень хорошо знаю Питера. Он импортирует пони. Но вы же не хотите сказать, что он как-то связан с этим взрывом?

—   Не знаю. Просто поинтересовался, слышали вы о нем или нет.

—   Он и его жена останавливались у нас. — Тон однозначно указывал, что гости этого дома вне по­дозрений. — Они наши друзья.

—  Многих людей убивали именно друзья, — на­помнил я.

«Et tu Brute?»

И тут же задал следующий вопрос:

—  Когда именно Комаровы останавливались у вас?

—  Когда приезжали по каким-то делам, связан­ным с поло.

—  В «Лейк кантри поло-клаб»? — уточнил я.

—  Да. Ролф там вице-президент.

—  А у самого Ролфа есть пони?

—   Сотни, — ответила Дороти. — Я бы хотела, чтобы он уделял мне столько же времени, сколько тратит на это чертово поло. — Она замолчала, по­смотрела в окно. Понимала, что теперь в жизни до­бавится трудностей.

—   Питер Комаров как-то связан с клубом по­ло? — спросил я.

Она вновь повернулась ко мне.

—  Не думаю. Но я знаю, что все его лошади по­сле прибытия в страну несколько дней проводят на территории клуба.

— А откуда привозят лошадей?

—  Думаю, из Южной Америки — Аргентины, Уругвая, Колумбии.

—   И куда их отправляют после пребывания в клубе поло?

—  Развозят по всей стране. Я иногда ездила на аукционы с Ролфом. Вы знаете, в Кинленде, штат Кентукки, и в Саратоге.

Я слышал об обоих этих местах. Там проводи­лись крупнейшие аукционы чистокровных скаковых лошадей.

—  Так в клуб привозят не только пони?

—  Я думаю, по большей части пони, но есть и скаковые лошади.

—  А почему их поначалу привозят в клуб поло?

—   Честно говоря, не знаю. Они прибывают на самолетах в аэропорт О'Хэйр или в аэропорт Ми­луоки, а потом их в специальных фургонах привозят в клуб. Может, они нуждаются в акклиматизации, или им надо привыкнуть к новому часовому поясу. Я думаю, они остаются в клубе на неделю, а потом их увозят на продажу. Разумеется, кроме тех, что Ролф оставляет себе. — Она вздохнула, и в глазах снова заблестели слезы.

—   Мне представляется странным, что скаковых лошадей сразу не везут на продажу, — заметил я.

—  Ролф говорит, что их должен осматривать ве­теринар. И еще есть какие-то дела с шарами.

—  Шарами?

—  Да, — кивнула Дороти. — Металлическими шарами. Они имеют какое-то отношение к перелету. Точно я не знаю, но после прибытия каждого само­лета с лошадьми у нас дома несколько дней стоит большая коробка с этими шарами.

—  А сейчас они у вас есть? — спросил я.

— Думаю, несколько должны лежать в столе Ролфа.

Дороти вышла из кухни, но вскоре вернулась со сверкающим металлическим шаром размером в мяч для гольфа. Положила его на стойку передо мной, и я его взял. Ожидал, что он будет тяжелым, как гиря, но, полый внутри, весил шар совсем ничего.

— Для чего они? — спросил я Дороти.

—  Понятия не имею. Но, думаю, как-то они свя­заны с пони.

—  Могу я взять этот шар?

—   Не уверена, что Ролф похвалит меня, если я отдам его вам, — ответила Дороти. — Он ими очень дорожит. Всегда пересчитывал, чтобы ни одного не пропало.

—  Но, возможно, шар поможет выяснить, что послужило причиной взрыва.

—  Вы действительно так думаете? — В глазах До­роти зажглась надежда.

—  Точно не знаю, но возможно.

—  Тогда можете его взять. Но должны пообе­щать, что вернете его, когда надобность в нем отпа­дет.

Я пообещал, а Каролина улыбнулась Дороти.

* * *

Мы уехали из дома Шуманов без пяти два, со­блазненные предложением остаться на ленч и съесть сандвич с ветчиной и сыром. В результате задержа­лись дольше, чем следовало. Я вырулил на автостра­ду 94 и с силой надавил на педаль газа. От Чикаго нас отделяла сотня миль, а репетиция оркестра на­чиналась у Каролины в четыре часа. И не следовало забывать, что ей требовалось время, чтобы заскочить и отель — взять платье для концерта и любимый альт. Вот и приходилось спешить.

—  И что ты об этом думаешь? — спросила Каролина. Она сидела на переднем сиденье и перебрасы­вала сверкающий металлический шарик из руки в руку.

—  Понятия не имею, для чего он нужен, — отве­тил я. — Но, раз уж он как-то связан с Комаровым, очень хочется это выяснить. — Я еще прибавил газа, обгоняя очередной восемнадцатиколесный трейлер, мчащийся по средней полосе.

—   Не нарвись на штраф за превышение скоро­сти, — предостерегла меня Каролина.

— Но ты сказала... — Я замолчал. Она сказала, что ей надерут задницу, если она опоздает на репе­тицию.

— Я знаю, что сказала. Но если тебя остановит полиция, тогда мы действительно опоздаем.

Я чуть ослабил давление на педаль газа, и стрелка спидометра пошла назад. Скорость упала до раз­решенной. Если и превышала, то на чуть-чуть.

— Что-то связанное с пони, — напомнил я. — По словам миссис Шуман.

— Может, они для настольного поло? — Кароли­на рассмеялась своей шутке. Шар действительно на­поминал шарик для пинг-понга, пусть немного и превосходил его размерами. — Интересно, он от­крывается?

Едва заметный шов разделял сферическую по­верхность на две половинки. Каролина схватилась за них и попыталась вскрыть шар ногтем. Не вышло. Крутанула одну половинку относительно другой. Шар тут же распался на две полусферы. Никаких проблем, если знать, как это делается. Одна поло­винка накручивалась на вторую при вращении про­тив часовой стрелки.

Я коротко глянул на полусферы, которые теперь лежали на ладонях Каролины.

—  Я, конечно, не мудрец, но точно знаю, это не игрушка. Не так-то легко нарезать резьбу на сфере, тем более такой тонкой. Да так, чтобы половинки плотно соединились. Для этого требуется высокоточное оборудование. Если миссис Шуман говорит, что таких шаров у Ролфа полный ящик, за них при­шлось заплатить кругленькую сумму.

—  Но для чего они? — спросила Каролина.

—   Может, в них кладут что-то такое, что не должно из них вытечь или высыпаться. Но я не знаю, что именно.

* * *

Мы вернулись в отель с пятью минутами в запасе. Каролина схватила платье, альт и убежала, поцеловав меня на прощанье.

—  Увидимся позже. Билет я оставлю в кассе.

Она выбежала из отеля и запрыгнула в автобус, который доставлял оркестрантов в концертный зал. Дверцы захлопнулись, и автобус тронулся с места.

Я стоял в вестибюле, чувствуя себя очень одино­ким. Не знал, удастся ли мне привыкнуть к расста­ваниям с Каролиной, даже на несколько часов. Если она с нетерпением ждала репетиции и концерта, то я мучился от ревности. Как я мог ревновать к музы­кальному инструменту? Но меня начинало трясти при мысли о том, как ее прекрасные, длинные паль­цы ласкают гриф альта, прикасаются к струнам. Как же хотелось, чтобы Каролина проделывала это со мной. Иррациональность, я это понимал, но ничего не мог с собой поделать.

«Возьми себя в руки», — приказал я себе и на­правился к регистрационной стойке.

—  «Лейк кантри поло-клаб»? — переспросил ме­ня мужчина.

—  Да, — кивнул я. — Думаю, он расположен не­подалеку от Делафилда, штат Висконсин.

Мужчина пробежался пальцами по клавиатуре компьютера.

—  Ага, вот и он.

Заурчал принтер, и мужчина протянул мне лист бумаги со всей необходимой информацией.

В сравнении с Делафилдом клуб поло находился на пять миль ближе к Чикаго. Собственно, в этот день мы дважды проехали мимо него, потому что располагался он на Силвернейл-роуд, в непосредст­венной близости от автострады. Я поблагодарил мужчину и договорился о том, чтобы автомобиль ос­тавили за нами еще на один день.

Думаю, концерт в четверг был даже лучше пре­дыдущего. Во-первых, я видел Каролину, и она это знала. Все билеты на концерт продали, и в зале для меня места так и не нашлось. Когда в семь часов я подошел к кассе, мне протянули не билет, а за­писку.

«Подойди к двери на сцену и спроси Рэгги», — написала Каролина. Я так и поступил.

—  Ага... — Рэгги, крупный чернокожий мужчи­на, оглядел меня с ног до головы. — Так ты тот анг­лийский парень, о котором она верещит всю не­делю?

—  Он самый, — не стал отпираться я.

Он рассмеялся, продемонстрировав золотые ко­ронки.

—  Тогда пошли. Найду тебе местечко.

Местечком оказались два металлических стула, стоящие за кулисами. С одного открывался отлич­ный вид на альтовую секцию, на мою Каролину. Я видел ее в зазоре между вторым альтом и валтор­ной. По правде говоря, видел только правое плечо чуть сзади и часть бока, но мне этого хватало.

На этот раз я только бубнил себе под нос мело­дию «Нимрода», практически не проронив ни слезы. «Нимрод» по-прежнему напоминал мне о похоронах отца, но теперь я уже примирился с тем днем, и он не вызывал у меня таких бурных эмоций.

Во время перерыва Каролина подошла ко мне и посидела рядом, тогда как остальные оркестранты скрылись в глубинах сцены.

—  А что они делают в перерыве? — спросил я, когда они спустились вниз по бетонным ступеням.

—   Полагаю, то же, что и зрители. Некоторые пьют чай. Обычно он уже ждет нас в гримерной. Другие предпочитают что-то покрепче, хотя такое не разрешается. Кто-то выходит покурить. Поверишь ли, но есть и такие, кто спит эти пятнадцать минут.

—  А что обычно делаешь ты? — Я взял ее за руку.

—  Все вышесказанное. — Каролина рассмеялась.

—  Так ты хочешь выпить чаю?

—  Нет, я хочу остаться здесь. Вместо того чтобы сидеть в гримерной с двенадцатью женщинами, я лучше посижу с тобой.

Хорошо. Я тоже отдавал предпочтение ее компа­нии.

—  Завтра я снова собираюсь в Делафилд, — по­делился я с Каролиной своими планами. — Хочу по­бывать в «Лейк кантри поло-клаб». Ролф Шуман — вице-президент этого клуба, а президент погиб при взрыве на ипподроме.

—  Но я не смогу поехать с тобой, — разом опеча­лилась Каролина. — На завтра у нас чуть меняется программа, поэтому у меня репетиции в одинна­дцать и три.

— А как насчет субботы?

—  В субботу дневной концерт в половине третье­го и вечерний, как обычно. Завтра ты поедешь без меня, но будь осторожен. Помни, кто-то пытался убить Ролфа Шумана, и этот же человек, возможно, дважды пытался убить тебя.

—  Можешь не напоминать.

* * *

«Лейк кантри поло-клаб» производил впечатле­ние. Ряды и ряды стойл с белыми калитками и под коричневыми крышами, пять полей для поло, мно­жество различных сооружений. И десятки лошадей, щиплющих весеннюю травку на огороженных белы­ми брусьями пастбищах. Сразу чувствовалось, что в клуб вложено немало денег, и деньги эти работают, дают отдачу.

Я оставил «Бьюик» на автомобильной стоянке для гостей рядом с административным зданием клу­ба и направился к двери с табличкой «Приемная». В небольшой комнате женщина в белой водолазке и джинсах сидела за столом и что-то печатала на ком­пьютере. Подняла голову.

—  Чем я могу вам помочь?

— Хотел узнать, удастся ли мне увидеть мистера Комарова.

—  Нет, — ответила женщина. — Боюсь, он поя­вится здесь только в следующем месяце. Обычно приезжает на Кубок Делафилда.

То есть тут мистера Комарова знали. Более того, знали очень даже хорошо.

—  Так клуб принадлежит не ему? — Я изобразил удивление.

—   Нет-нет. Но ему принадлежит большинство пони. Его сотрудник, на попечении которого нахо­дятся пони, здесь, если вы хотите встретиться с ним. — Я не знал, хочу ли, но женщина уже сня­ла трубку и нажала на телефонном аппарате не­сколько кнопок. — Как вас представить? — спроси­ла она меня.

Я не собирался называть ей ни мое настоящее имя, ни фамилию.

—  Мистер Бак, — ответил я, глядя в окно на «Бьюик». Чуть не сказал — «Бьюик».

Кто-то снял трубку на другом конце провода.

—  Курт, мистер Бак спрашивает насчет мистера Комарова. Хочет узнать, когда тот вернется в клуб. Ты можешь помочь? — Она послушала. — Подожди, я у него узнаю. — Посмотрела на меня. — Курт про­сит узнать, где вы познакомились с мистером Кома­ровым.

— Я с ним незнаком, — признался я. — Но хочу задать ему несколько вопросов насчет случившегося в Англии.

Женщина передала мои слова, послушала, вновь обратилась ко мне:

—  Где в Англии?

—  В Ньюмаркете, — громко ответил я.

Она ничего не сказала, но на этот раз слушала дольше.

—  Хорошо, я ему передам, — положила труб­ку. — Курт сейчас подойдет. Он распоряжается все­ми пони мистера Комарова.

—  Спасибо вам. Я подожду на улице.

Почему-то вдруг засосало под ложечкой, а внут­ренний голос принялся твердить: «Опасность! Опас­ность!» Наверное, мне стоило прыгнуть в машину и уехать, но вместо этого я прошел коридором под главной трибуной и очутился рядом с полем для поло.

«Гвардейский поло-клаб» отдыхал. Да, здесь не было Королевской ложи, зато все трибуны, с крес­лами-сиденьями под навесами, предоставляли зри­телям максимум комфорта. По центру находилась, как и говорил мужчина из «Гвардейского поло- клаб», огороженная площадка для американского поло, но при необходимости щиты разбирались, и появлялась возможность сыграть в английское поло.

Я еще глазел на трибуну, когда меня окликнул мужчина, который прошел на поле тем же коридо­ром, что и я.

—  Мистер Бак? — спросил он.

Курт, предположил я, и пришел он не один. Его сопровождал другой мужчина, который мне сразу не понравился. Если комплекция Курта говорила о том, что он бывший жокей, то его спутник мог по­хвалиться и ростом, и шириной плеч. И в руках он держал пятифутовую клюшку для поло, поперек гру­ди, как солдат держит винтовку. Я понял, что пред­назначена клюшка для того, чтобы запугать меня. И ведь сработало. Я очень испугался. Выругал себя за то, что не сел в «Бьюик» и не уехал до появления Курта и его мордоворота.

Но я стоял на траве, а подходы к коридору, через который я мог попасть к «Бьюику», блокировала эта парочка. Мне не оставалось ничего другого, как вы­путываться из сложившейся ситуации.

—  Что вам нужно? — резко спросил Курт. Даже не удосужился поздороваться. Да и зачем? Выраже­ние его лица однозначно говорило о том, что мне здесь не рады.

Я улыбнулся, пытаясь расслабиться.

—  Как я понимаю, вы знакомы с мистером Ко­маровым. Так?

—  Возможно. В зависимости от того, кто хочет это знать.

— Я надеялся, что мистер Комаров поможет мне идентифицировать одну вещицу.

—  Какую?

—  Она у меня в автомобиле. — И я быстрым ша­гом направился к коридору под главной трибуной.

—  Какая вещица? — вновь спросил он.

—  Я вам покажу, — ответил я, обернувшись и не сбавляя шага. Он не мог знать, что вещица эта лежа­ла в кармане моих брюк, но я не собирался показы­вать ее здесь. Решил, что автостоянка — более безо­пасное место, уж не знаю почему.

Курту моя идея явно не понравилась, но он, скорчив гримасу, последовал за мной. Как и его со­провождающий. Я перешел на быстрый шаг, и им, чтобы обогнать меня, пришлось бы бежать. Здоро­вяк к таким скоростям не привык, и, когда я доб­рался до «Бьюика», он приотстал и дышал как паро­воз.

Но я прибыл сюда не для того, чтобы уехать с пустыми руками. Мне хотелось получить ответы на интересующие меня вопросы. Я открыл дверцу, на­клонился, делая вид, будто что-то ищу в салоне, но в действительности вынимая металлический шарик из кармана. Повернулся и показал его Курту. Шарик лежал на ладони, словно кусок сахара, которым я хотел угостить лошадь.

Его словно поразило громом. Курт переводил взгляд с шара на мое лицо, лишившись дара речи. Но в себя пришел достаточно быстро.

—  Где ты это взял? — прорычал он и попытался схватить металлический шар.

Но я сжал пальцы в кулак и легко увернулся от его руки.

—  Скажите мне, что это, и я расскажу, где я его нашел.

—  Ты отдашь мне его прямо сейчас! — Курт по­багровел от ярости.

—  Отдам, как только вы скажете, что это та­кое. — Я говорил, словно учитель, который забрал у школьника какую-то электронную штуковину, но не знает, что она собой представляет.

Безо всякого предупреждения мордоворот взмах­нул клюшкой для поло и нанес удар по моей руке. Он стоял чуть сзади, и я увидел клюшку в самый по­следний момент. Успел расслабить руку, иначе он переломил бы ее надвое. Но все равно печальных последствий избежать не удалось. Удар пришелся чуть повыше правого запястья. Что-то резко хруст­нуло, и кисть онемела. Я выронил блестящий метал­лический шарик. Он покатился к Курту. Когда он наклонился, чтобы поднять его, я запрыгнул в ма­шину, захлопнул дверцу и нажал кнопку блокировки дверных замков.

Моя правая рука не слушалась. Я не мог вста­вить ключ в замок зажигания, который находился с правой стороны рулевой колонки. Потерял драго­ценные секунды, наклоняясь, приспосабливаясь, пытаясь вставить ключ левой рукой. Вставил, повер­нул, двигатель завелся, я передвинул ручку автома­тической коробки передач, включив заднюю ско­рость, все левой рукой. Заднее окно «Бьюика» разле­телось у меня за спиной. На такие мелочи я внимания не обратил. Просто с силой вдавил в пол педаль газа. Автомобиль буквально прыгнул назад, на этого маньяка с клюшкой. Но маньяк на удивле­ние ловко отскочил в сторону и вновь взмахнул клюшкой. На этот раз разлетелось окно со стороны переднего пассажирского сиденья, окатив меня дож­дем крошечных стеклянных кубиков. Курт лупил ру­кой по стеклу водительской дверцы, но клюшкой он не вооружился, а кулак не мог пробить закаленное стекло.

Я сильно нажал на тормоз, локтем двинул вперед ручку переключения скоростей. Маньяк с клюшкой и не думал успокаиваться. Едва автомобиль рванул к воротам и дороге за ними, он нанес еще один удар. Клюшка пробила ветровое стекло перед пассажир­ским сиденьем и застряла в нем. Я не остановился. Заметил панику, отразившуюся на лице мордоворо­та, когда машина начала набирать скорость. Один конец клюшки прочно сидел в ветровом стекле, а второй ременной петлей крепко держал его руку.

В зеркало заднего обзора со стороны пассажир­ского сиденья я увидел, как петля потянула его за собой, оторвав ноги от земли. Услышал, как он уда­рился о борт «Бьюика», похоже, об заднюю дверцу, но тормозить не стал. Будь моя воля, тащил бы его всю дорогу до Чикаго. Но каким-то образом ему удалось высвободить руку до того, как я повернул на Силвернейл-роуд и помчался к относительной безо­пасности кишащей восемнадцатиколесниками авто­страды. С клюшкой для поло, застрявшей в ветро­вом стекле.

Примерно через милю я свернул на обочину и вытащил клюшку. Кожаная петля таки порвалась. Я очень надеялся, что досталось и руке, которая со­всем недавно находилась в этой петле. Клюшку бро­сил на заднее сиденье и поехал дальше, довольный тем, что не придется объяснять дорожной полиции, почему из ветрового стекла моего автомобиля тор­чит клюшка для поло. «Бьюику» недоставало двух стекол, в ветровом зияла дыра диаметром в пару дюймов, от которой во все стороны разбегались тре­щинки, но на ходовых качествах автомобиля это ни­как не отражалось. Да и я остался жив, что имело для меня первостепенное значение.

— Черт! — воскликнул я. Мордоворот не только травмировал мне руку, практически наверняка сло­мал, но я еще и лишился сверкающего металличе­ского шарика.

Мне очень хотелось заполучить другой, вот я и развернулся на следующей транспортной развязке и поехал в Делафилд в надежде, что Дороти Шуман войдет в мое положение и ссудит еще одним метал­лическим шаром взамен того, что мы с Каролиной получили днем раньше.

Поездка в «Лейк кантри поло-клаб» принесла два весомых результата. Во-первых, металлические шары означали что-то важное, пусть я пока и не знал, что именно. А во-вторых, судя по людям, ко­торые работали под началом Комарова, он опреде­ленно не мог числиться среди ангелов.

* * *

К тому времени, когда я вернулся в отель «Хайатт», рука чертовски болела. Я подъехал к будке де­журного на автостоянке, проигнорировал недоумен­ные взгляды сотрудников отеля, взял клюшку с зад­него сиденья и прошел в вестибюль. Объяснил на регистрационной стойке, что у «Бьюика» поврежде­ны стекла, и попросил уладить все вопросы с компа­нией, которая занималась прокатом автомобилей.

— Разумеется, сэр, — услышал я в ответ. Мужчи­на взглянул на клюшку для поло. — Немедленно этим займусь, сэр.

Не зря эта сеть отелей славилась вышколенным персоналом.

Я поднялся на лифте, лег на кровать Каролины. Посмотрел на часы на столике. Ровно три. Оркестр как раз начал вторую репетицию. Я понял, что ле­жать не очень удобно, и выложил на столик содер­жимое карманов: бумажник, деньги, ключ от номе­ра, носовой платок и сверкающий металлический шар размером с мяч для гольфа, сделанный из двух половинок. Каким-то образом шар этот имел самое непосредственное отношение ко взрыву на ипподро­ме Ньюмаркета, в четырех тысячах миль от Чика­го. Мне удалось убедить Дороти расстаться со вто­рым шаром, но лишь заверив ее, что только этот шар позволит выяснить, почему взорвали ее дорого­го Ролфа.

Может, я заверял в этом и себя.

 

Глава 17

Каролина, вернувшись между второй репетицией и вечерним концертом, нашла меня лежащим на кровати и в неважном состоянии. Несмотря на при­нятые болеутоляющие таблетки, боль в руке не ухо­дила, заставляя морщиться при каждом движении.

—  Тебе нужен врач. — Каролина очень встрево­жилась и не на шутку перепугалась.

—  Я знаю, но мне не хотелось расплачиваться по моей кредитной карточке.

—  Ты действительно думаешь, что кто-то может выследить тебя по кредитной карточке? — спросила Каролина.

—  Не хочу рисковать, — ответил я. — Особенно после сегодняшнего происшествия. Кто знает, на что способен этот Комаров. Я думаю, он несет от­ветственность за смерть девятнадцати человек на скачках в Ньюмаркете. Трупом больше — ему без разницы. — «Или двумя», — подумал я, и мне это очень не понравилось. — Сколько у нас времени до концерта?

—  Мне уходить через час.

—  Этого должно хватить. Пошли, и не забудь за­хватить с собой кредитку.

—   Откуда ты знаешь, что они не смогут высле­дить и меня? — в тревоге спросила она.

—  Я этого не знаю. Но думаю, вероятность того, что они будут искать мисс Эстон, чтобы выйти на Макса Мортона, невелика.

На такси мы поехали в отделение экстренной помощи Северо-западной мемориальной больницы, расположенной на улице Эри. От боли мне прихо­дилось прикусывать губу на каждой рытвине, каж­дом ухабе.

Как и в Англии, пришлось заполнять множество бланков и долго ждать. Однако здесь едва ли не са­мое важное значение имела консультация не врачей, а кассира.

—  У вас есть страховка, мистер Мортон? — спро­сила женщина в цивильной одежде, сидевшая за стойкой.

—  У меня есть туристическая страховка, но под­робности я не помню.

—  Тогда в графе «Страховка» я пишу «нет». Вы намерены полностью оплатить лечение?

—  Да. По крайней мере, начальный период.

Она что-то там записала.

—  Поскольку вы не гражданин Соединенных Штатов, я должна получить с вас стопроцентную предоплату до начала лечения.

—  И какова сумма? — спросил я.

Она протянула мне листок бумаги с итоговой суммой.

—  Я только хочу, чтобы врачи осмотрели мою руку. Я не хочу покупать всю эту чертову больницу.

Женщина не улыбнулась.

—  Полная предоплата вносится до начала лече­ния, — повторила она.

—  А если бы я не смог заплатить?

—  Тогда мы попросили бы вас поехать куда-то еще.

—  А если бы я умирал?

—  Вы не умираете, — ответила женщина. Но по выражению ее лица я понял, что в случае моей не­кредитоспособности меня бы попросили поехать умирать куда-то еще, скажем, в другую, более деше­вую больницу.

Каролина дала женщине кредитку и только чуть вздрогнула, увидев на слипе, который ей требова­лось подписать, списанную сумму. Нас вновь отпра­вили в комнату ожидания с заверениями, что мной вскоре займутся. Я нежно поцеловал Каролину и пообещал возместить все расходы по возвращении домой.

—  А если кто-то убьет тебя раньше? — прошеп­тала она. — Что я тогда буду делать? — И улыбну­лась. Мне сразу стало легче.

— Я оставлю их тебе в завещании, — улыбнулся и я. Смех — лучшее лекарство, даже перед лицом опасности.

Какое-то время мы посидели молча, прижав­шись друг к другу. Минутная стрелка отсчитала со­рок минут седьмого часа и двинулась дальше.

—  Ты уж извини, но мне пора, — нарушила ти­шину Каролина. — Иначе я опоздаю на концерт, и меня уволят. Один управишься?

—  Будь уверена. Увидимся вечером.

—  Ты уверен, что они не продержат тебя всю ночь?

—  Без доплаты точно не продержат. — Я усмех­нулся. — Нет, не думаю. Увидимся этим вечером в отеле. — Уходить ей определенно не хотелось. — Иди, иди. А не то опоздаешь.

Она помахала мне рукой, выходя за дверь. Мне, конечно же, не хотелось отпускать ее. Лучше б она осталась здесь, вытирая пот со лба, успокаивая ме­ня, а не лаская этот чертов альт.

—  Мистер Мортон, — позвала меня медсестра, возвращая к реальности.

* * *

В отель я вернулся лишь на десять минут раньше Каролины. Как и прежде, она пребывала в превос­ходном настроении от восторженного приема орке­стра ценителями музыки. Мне же настроение под­няли закись азота и болеутоляющие таблетки. А мою руку, от ладони до локтя, взяли в фибергласовый гипс.

Рентгеновский снимок показал перелом локте­вой кости, на дюйм выше запястья. К счастью, сме­щение оказалось небольшим, и врач без труда поста­вил обломки в надлежащее положение относительно друг друга. Несмотря на анестезирующий эффект за­киси азота, процедура мне не понравилась. Закись азота, конечно, называют веселящим газом, но мне было не до веселья. Гипс мне наложили с тем, чтобы зафиксировать сустав, и врач сказал, что его нельзя снимать как минимум шесть недель. Я вспомнил ис­тории, которые рассказывал мой отец о тех време­нах, когда он еще был жокеем. Он всегда заяв­лял, что у него все заживает быстро, и начинал сре­зать гипс ножницами через неделю после перелома кости. Но жокеи стипль-чеза сумасшедшие, это все знают.

Как и порекомендовал врач, моя правая рука всю ночь лежала на подушке, чтобы уменьшить отек под гипсом. Не очень удобно для любовных игр, за­то ничего не болело.

* * *

Суббота пришла и ушла. День я по большей час­ти провел в горизонтальном положении, на кровати в номере Каролины. Смотрел по телевизору бейс­бол, без особого интереса, потом какие-то автогон­ки, еще более скучные.

Где-то после полудня заказал в номер салат «Це­зарь», который съел, пользуясь только левой рукой, потом позвонил Карлу.

—   Где ты? — спросил он. — Мне трижды звони­ли и спрашивали, как с тобой срочно связаться.

—  Кто звонил?

—  Женщина сказала, что она твоя мать. Один мужчина заявил, что он из департамента налогов и сборов. Второй ничего не сказал.

—  Ты записал их номера?

—  Номер матери ты, конечно, должен знать, — ответил он. — Мужчины телефонов не оставили. Обещали перезвонить. И что мне им сказать?

Опять я задался вопросом: а можно ли доверять Карлу?

—  Скажи, что я в отъезде. И меня не будет как минимум еще неделю.

—  А тебя не будет?

—  Ты о чем?

—  Тебя действительно не будет еще неделю?

—  Не знаю. Ты справишься, если не будет?

—     Я справлюсь, даже если ты вообще здесь не появишься, — ответил Карл, и я не знал, то ли он демонстрирует уверенность к себе, то ли высказыва­ет пренебрежение к моим способностям.

—  Как я понимаю, в ресторане все в порядке?

—  Абсолютно.

—  Тогда я позвоню в понедельник.

—  Хорошо. Но где ты? Ты же говорил, что по­едешь к матери, так почему она справляется о тебе?

—  Лучше тебе об этом не знать, — ответил я, на­гоняя туману.

—  Как скажешь. — Он помолчал. — Но к матери все-таки загляни, она очень волновалась.

—  Обязательно. — И я положил трубку.

Моей матери дома не было. Я это знал, потому что перед отлетом в Чикаго предложил ей поехать к ее кузине в Девон. Ее никогда не требовалось про­сить дважды, потому что ездить туда ей нравилось. Я также сказал ей, чтобы она мне не звонила, пото­му что я буду в отъезде. Но она и так никогда мне не звонила: всегда звонил я.

Я позвонил кузине матери в Торки, опять по те­лефону в номере. Она сняла трубку на втором гудке.

—  Привет, Макс. Как я понимаю, ты хочешь по­говорить с Дианой. — Так звали мою мать.

— Да, пожалуйста.

—  Одну минуту. — Я услышал, что она зовет мать.

—   Привет, дорогой, — раздался в трубке ее го­лос. — Я отлично провожу время. Здесь так краси­во. — Она давно говорила о том, что неплохо бы пе­ребраться в Торки, но дальше слов дело не по­шло. У матери частенько все заканчивалось только словами.

—  Привет, мама. Ты звонила мне в ресторан?

—   Нет. — Я и так не сомневался, что не звони­ла. — А нужно было?

—  Нет, разумеется, нет. Я просто позвонил, что­бы узнать, как ты.

—  Спасибо, дорогой. Все у меня хорошо. Джанет предложила мне остаться еще на неделю.

Милая, добрая Джанет. Так звали кузину матери.

—  Отлично. Желаю тебе хорошо провести время. Я позвоню через несколько дней.

—   Пока, дорогой, — чирикнула она и положила трубку.

Я лег на спину, гадая, кто мог представиться Карлу моей матерью.

По мобильнику позвонил моему брату. Мы с То­би разговаривали редко, но не потому, что находи­лись на ножах. Просто никогда не были близки детьми и уж тем более взрослыми.

—   Привет, — поздоровался он. — Давно не виде­лись.

—   Это точно, — согласился я. — Как Салли и дети?

—   Все хорошо, спасибо. Дети так быстро рас­тут. — Не думаю, что он порицал меня за то, что я редко интересовался двумя своими племянниками и племянницей. Мы оба знали, что по какой-то неве­домой нам причине Салли меня недолюбливала. Нам хватало встреч в Ньюмаркете, куда он обычно приезжал один на аукционы чистопородных лоша­дей.

—  Мама в Торки, — сообщил я ему.

—  Я слышал.

—  Пробудет там еще неделю.

—   Спасибо, что сказал. — Я знал, что он час­тенько к ней заглядывал. Он теперь жил в доме от­ца, рядом с конюшней, тогда как мама перебралась в коттедж, расположенный чуть дальше по дороге.

—  Тоби, могу я заехать к тебе на следующей не­деле? — спросил я.

—  Конечно. А когда?

—  Точно не знаю. Может, в понедельник. Или во вторник.

—  Отлично.

—  Смогу я остаться на ночь?

Ответил он после паузы:

—  У тебя все в порядке?

—  У меня сгорел дом.

—  Господи, Макс. Это ужасно.

—  И я не думаю, что это несчастный случай.

Еще пауза, подольше.

—  Тебе нужна моя помощь?

— Да, но не финансовая.

—  Хорошо. — В голосе послышалось облегче­ние. — Приезжай, когда хочешь. Живи, сколько хо­чешь. С женой я все улажу.

—  Спасибо. Могу я приехать не один?

—  С женщиной?

Похоже, он знал меня лучше, чем я думал.

—  Да.

—  Одна комната или две?

—  Одна.

—  Хорошо. — Он заметно повеселел. — Позво­ни, когда определишься с днем приезда.

—  Спасибо. — Я действительно испытывал чув­ство благодарности. — Позвоню.

* * *

Каролина и я вылетели в Лондон в воскресенье вечером, к сожалению, на разных самолетах. Я не смог купить билет на рейс, которым вылетал ор­кестр, пусть моя фамилия и стояла первой в листе ожидания, поэтому я поднялся в синее небо над Ил­линойсом на пятьдесят минут позже. Авиакомпания пожалела мое сломанное запястье, и место справа от меня так и осталось свободным. Поэтому я смог по­ложить загипсованную руку на горку подушек и оде­ял. Но все равно спал я урывками и испытал безмер­ное облегчение, когда в понедельник в семь утра шасси самолета мягко коснулись посадочной поло­сы в Хитроу.

Каролина ждала меня на выходе с паспортного контроля, сидела на скамье рядом с альтом, упако­ванным в черный, точно по размеру, футляр. Хотя альт сработал не Страдивари, он был слишком доро­гим, чтобы перелетать Атлантику в грузовом отсеке.

—   Куда теперь? — спросила она, когда я сел ря­дом с ней.

—  В каком смысле?

—  Ты думаешь, мы можем вернуться в мою квар­тиру?

—   Когда тебя ждут в оркестре? — ответил я во­просом.

—   В среду после ленча. У нас пара дней отдыха перед репетицией концертов в «Кадогэн-Холл» в четверг и пятницу. Но мне еще нужно кое-что сде­лать.

—  Мы остановимся на пару дней у моего брата.

—  Правда? И где он живет?

—  В Ист-Хендреде. В Оксфордшире, недалеко от Дидкота.

Какое-то время я не собирался пользоваться мо­бильником, поэтому позвонил Тоби из телефона-автомата в секции выдачи багажа, чтобы сказать, что мы приедем сегодня.

—  Там мы будем в безопасности?

—   Не знаю. — Меня тревожило, что мой визит мог подвергнуть опасности и семью брата. Но при­ходилось рисковать. — Не знаю, где нас может под­жидать опасность. Но я не могу прятаться до скон­чания веков. Я должен выяснить, почему Комаров пытается меня убить.

—  Если ты так уверен, что это он, почему не об­ратиться в полицию? — спросила Каролина.

—     Я обращусь, — пообещал я. — После того, как поговорю с братом и покажу ему металлический шар. Потом сразу обращусь в полицию.

Поэтому следующий звонок из телефона-автомата я сделал не парням в синем, а Бернарду Симсу, моему смешливому адвокату.

* * *

Сначала мы забрали багаж, потом «Форд Мон­део», дожидавшийся меня на стоянке отеля, где я его и оставил в прошлую среду. К счастью, на нем стояла автоматическая коробка передач, так что проблем с вождением у меня не возникло: одной ру­ки хватало вполне. Мы влились в транспортный по­ток, медленно ползущий по автостраде М4 в Лон­дон. Каролина настояла на том, чтобы мы заехали к ней на квартиру, хотела взять кое-какую одежду. Мне эта идея не нравилась, хотя бы потому, что Ист-Хендред находился в другой стороне. И лично у меня другой одежды просто не было. За исключени­ем мелочей, оставшихся в дорожной сумке в доме Карла, всю одежду я возил с собой, в одном-единственном чемодане.

—  Мне обязательно нужно попасть домой, — на­стаивала Каролина. — Нужно взять запасные стру­ны для альта. У меня осталось только две.

— А мы не можем их купить? — спросил я.

Она просто смотрела на меня, дожидаясь ответа, склонив голову, поджав губы.

—  Хорошо, хорошо, — покивал я. — Отвезу тебя домой.

Вот мы и поехали в Фулем, но я настоял на том, чтобы трижды проехать взад-вперед по Тэмуорт-стрит, дабы убедиться, что никто не сидит в припар­кованном автомобиле, наблюдая за ее квартирой. Мы никого не обнаружили. Поэтому я остановил «Мондео» на углу, Каролина пошла в квартиру, а я остался за рулем, не выключая двигателя. Никто из квартиры не вышел, не слышалось никаких криков, но я все равно нервничал.

И когда начал думать, что Каролины слишком уж долго нет, она появилась на тротуаре и чуть ли не бегом поспешила к автомобилю. Чемодан забросила на заднее сиденье, сама села рядом со мной. Чувст­вовалось, что-то с ней произошло.

—  Поехали. — Она захлопнула дверцу. Меня два­жды просить не пришлось. Я тронул «Мондео» с места, быстро набрал скорость. — Кто-то побывал в моей квартире.

—  Откуда ты знаешь?

—  Я, как только вошла, сразу подумала: что-то в ней не так. — Она оглянулась, чтобы убедиться, что слежки нет. — На одном из писем, которые лежали на коврике у двери, остался след подошвы. Я, ко­нечно, сказала себе, что у меня паранойя. След мог появиться на конверте до того, как его бросили в почтовую щель в двери. Но я также уверена, что кто-то побывал в моей ванной и при этом залезал в аптечный шкафчик.

—  С чего ты взяла?

—  Шкафчик так заставлен, что из него обычно все падает, стоит только открыть дверцу. Поэтому открывать ее нужно очень осторожно, а кто-то этого не знал. И теперь все стоит на других местах.

—  Ты уверена?

—  Абсолютно. Можешь мне поверить. Я точно знаю, где и что стояло в аптечном шкафчике. Полез­ла за аспирином и поняла, что все передвинуто. Я в этом уверена. — Она вновь оглянулась. — Макс, я боюсь.

Я тоже боялся.

—  Все нормально. — Я пытался внушить ей, что совершенно спокоен. — В квартире никого не было, и за нами нет слежки. — Я то и дело поглядывал в зеркало заднего обзора, чтобы убедиться в собствен­ной правоте. Потом свернул на тихую улочку и оста­новил автомобиль. Мы оба оглянулись. Тишь и гладь. За нами никто не свернул.

—   Почему кто-то побывал в моей квартире? — спросила Каролина. — И как смогли они войти?

—  Вероятно, они хотели выяснить, когда ты воз­вращаешься?

—  И как можно это сделать? — спросила она.

—   Не знаю. Может, поставили какое-то устрой­ство, которое им об этом сообщит, — говорил я, как Джеймс Бонд. Маловероятно, конечно, но, с другой стороны, по какой еще причине кому-то потребова­лось заглянуть в квартиру Каролины?

Мы вновь вернулись на автостраду М4. Остано­вились на автозаправочной станции. Каролина из телефона-автомата позвонила соседке, которая жила над ней. Я оставался за рулем.

—  Они сказали, что их послал владелец дома, — вернувшись, сообщила Каролина. — Проверять утечку воды или что-то такое. Миссис Стэк, ее квар­тира находится над моей, говорит, что она впустила их в мою квартиру, но ждала, пока они осмотрят ванную и кухню. Они пришли вдвоем. Хорошо оде­тые мужчины и не старые. Но она наполовину сле­па, и не старые для нее все, кто моложе семидесяти пяти. Она, похоже, думает, что я еще учусь в началь­ной школе. Постоянно спрашивает о моих мамуле и папуле. — Каролина закатила глаза.

—  А как эти люди узнали, что у нее есть ключ? — спросил я.

—  Я ее спросила. Они и не знали. Просто посту­чали и поинтересовались, известно ли ей, где я на­хожусь. Она, в свою очередь, поинтересовалась, а зачем я им понадобилась, вот они и сказали что-то об утечке. Тогда она сама и упомянула про ключ. Кстати, у нее в квартире они ничего проверять не стали.

—  Тогда мы можем предположить, что мистер Комаров был одним из них или, по крайней мере, послал их к тебе на квартиру, если не приходил сам. Хотелось бы знать, кто был второй.

К тому времени, когда мы добрались до Ист-Хендреда, сломанная кисть снова разболелась, а гла­за у меня слипались от усталости. На шоссе я боль­ше смотрел в зеркало заднего обзора, чем вперед, а Каролина заснула, хотя и обещала не спать. Всю до­рогу от Лондона я то прибавлял скорость, то сбра­сывал ее, в Ридинге даже съехал с автострады и со­вершил два круга почета по транспортной развязке, чтобы убедиться, что никто нас не преследует.

Я разбудил Каролину на подъезде к городку, и Тоби вышел нас встречать, как только гравий подъ­ездной дорожки затрещал под колесами «Мондео». Странное это ощущение — возвращаться в родной дом, где прошло детство, чтобы найти, что живут в нем брат с семьей, а не родители. Может, поэтому мы с Тоби так редко виделись.

—  Тоби, — я вышел из машины, — хочу позна­комить тебя с Каролиной. Каролиной Эстон.

Она обменялись рукопожатием.

—   Вы так похожи. — Каролина переводила взгляд с меня на Тоби.

—   Нет, не похожи. — Я притворно оскорбил­ся. — Он гораздо старше.

—   И более известный, — рассмеялся Тоби. Об­нял меня за плечо. — Пошли, маленький брат.

Встретил он меня, как и всегда, тепло.

Я прошел в знакомую дверь, в холле ждала Сал­ли. Мы поцеловались, щека к щеке. Чисто фор­мально.

—   Салли, как приятно тебя видеть. Это Каро­лина.

Они улыбнулись друг дружке, и Салли, женщина хорошо воспитанная, наклонилась для поцелуя.

—   Макс, как я рада. — Чему она радовалась, я не понял. То ли нашему приезду, то ли красоте Каро­лины. Да меня это и не интересовало. Главное, мы не ссорились. — Мне очень жаль, что так вышло с твоим домом, — говорила она почти искренне. — И с твоей рукой. — Она посмотрела на край гипса, торчащего из рукава. Я ей благодарно улыбнулся. По телефону сказал Тоби, что у меня сломано запя­стье, но в подробности не вдавался.

— А где дети? — Я огляделся.

—  Разумеется, в школе, — ответила Салли. — Филиппе, нашей младшенькой, уже шесть.

—  Что ты говоришь? — Похоже, я очень уж дав­но не заезжал сюда. В прошлый раз моя племянница только-только научилась ходить.

—   Полагаю, вы хотели бы пару часиков отдох­нуть, — прервал Тоби неловкую паузу. Позвонив из аэропорта, я объяснил ему, что в полете мы оба практически не спали.

—  Точно, — улыбнулась ему Каролина. — Хотим.

Наверху я заглянул в комнату, где провел восем­надцать лет жизни. Она практически не изменилась. В ней теперь хозяйничал мой старший племянник, как следовало из таблички на двери: «КОМНАТА ДЖЕКА». Кровать стояла на том же месте, как и ко­мод в углу. Сразу вспомнились детство, счастливые годы, проведенные в этом доме, юношеская уверен­ность в том, что ничего плохого случиться не может. Утопия эта длилась до того момента, как груженный кирпичом трейлер разрушил чары.

Каролина и я сразу улеглись в кровать и заснули в спальне для гостей.

Пару часов я просыпался и засыпал вновь, но потом боль в руке окончательно разбудила меня. Ти­хонько одевшись, я оставил Каролину спать, а сам в носках спустился вниз и уже там надел туфли. Тоби нашел в его кабинете. Встал в дверях и молча на­блюдал, как он изучает «Календарь скачек». Мой отец проделывал то же самое изо дня в день. В ска­ковом мире «Календарь скачек» — библия для тре­неров, позволяющая определить условия, в которых будут проходить те или иные скачки, и решить, куда ставить своих лошадей. В дни моего отца это был большущий лист желтой бумаги, который приходил по почте каждую неделю и расстилался на столе для многочасового изучения. Теперь Тоби держал перед собой журнал из белой бумаги с синими буквами, но суть от этого не менялась. Однако компьютеры на­ступали, и я полагал, что очень скоро и эта бумаж­ная версия канет в Лету.

—  Привет. — Тоби поднял голову. — Спалось хо­рошо?

—  Не очень. — Я поднял загипсованную руку. — Чертовски неудобная штука.

—  Как это случилось? — Тоби вновь перевел взгляд на календарь.

—  Не успел достаточно быстро убрать руку.

—  И обо что ударился?

—  О клюшку для поло.

Он посмотрел на меня.

—  Не знал, что ты играешь в поло.

—  Я и не играю.

—  Тогда почему... — Он замолчал, откинулся на спинку стула. — Ты хочешь сказать, что тебя удари­ли? Кто-то сознательно сломал тебе руку? — На его лице отразился ужас.

—  Не думаю, что все закончилось бы только ру­кой, если бы я не сбежал.

—  Но это же безобразие. Ты обратился в полицию?

—  Еще нет.

—  Но почему?

Я подумал, что это хороший вопрос. Действительно, почему не переложить все на плечи поли­ции? Правда, я боялся, что меня убьют до того, как полиция выяснит, кто пытался меня убить. Но я не мог так прямо и сказать Тоби об этом.

— Я хочу все объяснить тебе, потому что мне нужна твоя помощь. Твои знания лошадей. Да, я вырос в этом доме и что-то должен знать сам, но ты забыл гораздо больше, чем я знал вообще, а такие знания мне сейчас совершенно необходимы. Поэто­му я и приехал сюда.

—  Рассказывай. — Он заложил руки за голову, налег спиной на спинку стула.

—  Не сейчас. Я хочу, чтобы Каролина тоже по­слушала меня. И, надеюсь, ты не возражаешь, я по­просил приехать моего адвоката, чтобы он тоже по­слушал.

— Адвоката? — повторил он. — Все так серьезно?

—   Очень. В моей жизни не было ничего более серьезного. — И Тоби знал, что после смерти отца к своей жизни я всегда относился серьезно. Иногда его это раздражало.

—  Понятно. — Он смотрел мне в глаза. — Когда приедет адвокат?

—  Обещал прибыть к четырем. Едет из Лондо­на. — Внезапно я подумал, что приглашение адвока­та не лучшая идея. Тоби адвокатов воспринимал на­стороженно. Они попортили ему немало крови с за­вещанием отца. Нет, адвокаты в любимчиках Тоби определенно не числились. С другой стороны, он никогда не имел дела с таким адвокатом, как Бер­нард Симс. Я, правда, тоже с ним еще не встречал­ся. И надеялся, что он понравится нам обоим.

* * *

Бернард полностью оправдал мои надежды. Здо­ровенный, веселый, с копной черных вьющихся во­лос, в огромном двубортном костюме в узкую по­лоску, едва вмещающем в себя его обширное тело.

—  Макс! — радостно воскликнул он, когда я вы­шел из двери на подъездную дорожку. Направился ко мне, протягивая руку, каждый палец которой был в два раза толще и длиннее моих.

Я поднял загипсованную руку, показывая, что придется обойтись без рукопожатия.

—  Как это вас угораздило? — спросил он.

—  Расскажу позже. Прошу в дом.

—  Но она здесь? — заговорщическим шепотом полюбопытствовал Симс.

—  Кто? — Я тоже мог играть в эту игру.

— Альтистка, разумеется.

—  Возможно. — Я не смог сдержать улыбку.

—  Хорошо. — Он потер руки. Вдруг остановил­ся. — И плохо.

—  Почему плохо? — спросил я.

—  Не уверен, следует ли мне встречаться с ней неофициально. Может возникнуть конфликт инте­ресов при рассмотрении иска об отравлении.

—  Забудьте об иске об отравлении, — отмахнулся я. — И потом, я пригласил вас не на вечеринку.

—  Но я-то этого не знаю, так? Вы же не сказали мне, почему так настаивали на моем приезде сюда.

— Я расскажу, расскажу, — пообещал я. — В свое время.

—  Вопрос жизни и смерти, по вашим словам.

—  Совершенно верно, — кивнул я. — Моей жиз­ни и моей смерти.

 

Глава 18

В половине пятого мы все уселись в гостиной Тоби и Салли, словно персонажи романа Агаты Кристи. Я взял на себя роль Эркюля Пуаро, только, в отличие от него, не знал все ответы, не мог ска­зать, кто что сделал, главное, понятия не имел, по­чему все это делалось.

В гостиной нас собралось пятеро. Я думал, что Салли придется заниматься детьми, но после школы все трое отправились пить чай к ее сестре, их тетуш­ке. Поэтому Салли сидела на диване рядом с Тоби, а Бернард и Каролина — в креслах по обе стороны ди­вана. Я стоял у камина. Для полного вхождения в образ не хватало только усиков и бельгийского ак­цента.

Ранее я пригрозил Бернарду исключением из Общества юристов, если он не будет вести себя как должно, и пока претензий к нему у меня не было. Когда я представлял его Каролине, он обошелся без ехидных реплик. Более того, просто рассыпался в комплиментах, не поинтересовавшись, отказалась ли она от иска в тот самый момент, когда спустила штанишки.

И теперь все четверо сидели, скрестив взгляды на мне, ожидая моего рассказа. Я полагал, что не разочарую их.

—   Благодарю вас всех за ваше присутствие, — начал я. — А вас, Тоби и Салли, что позволили Ка­ролине и мне остаться. И вас, Бернард, что по моей просьбе приехали из Лондона.

—  Давай ближе к делу. — В голосе Тоби слыша­лось нетерпение. Он, конечно, был прав. Я тянул время, потому что не знал, с чего начать. Все рас­смеялись, и сковывающее меня напряжение не­сколько спало.

—  Извините. Я просто не знаю, с чего начинать.

—  Попробуй сначала, — предложила Каролина.

—  Хорошо. — Я глубоко вдохнул. — Вечером пе­ред скачкой «2000 гиней» я готовил званый обед на ипподроме Ньюмаркета. В обслуживании гостей участвовали все сотрудники моего ресторана, поэто­му сам ресторан в этот вечер не работал. Гостей об­служивали и другие люди, как нанятые через агент­ство, так и работающие в компании, которая обслу­живала посетителей ипподрома на постоянной основе. Но я и заказывал продукты, и готовил еду.

Я улыбнулся Каролине.

—  Каролина тоже была на обеде. Играла в струн­ном квартете. — Она улыбнулась мне. — Так вот, практически все гости ночью мучились от пищевого отравления. В том числе я, Каролина и большинство моих сотрудников. Один даже попал в больницу. Анализы показали, что причиной отравления стала недоваренная фасоль, съеденная за обедом. — Я вы­держал паузу. — Все, кто как-то связан с готовкой, знают, что недоваренная фасоль может вызвать сильнейшее расстройство желудка, хотя даже я не знал, что одной фасолины достаточно для того, что­бы человека вывернуло наизнанку, а именно это и произошло. Но никакой фасоли на обеде быть не могло. Все блюда я готовил из исходных продуктов, без использования каких-либо полуфабрикатов, и фасоль в их число не входила. Но анализы одно­значно указали на наличие недоваренной фасоли, следовательно, кто-то подсыпал ее в еду.

—  Вы говорите, что сделали это намеренно? — спросил Бернард.

—  Да. Никто не станет случайно добавлять фа­соль в еду, чтобы отравить двести пятьдесят человек. Все фасолины порезали на мелкие кусочки или рас­толкли, иначе их бы заметили в соусе. Я думаю, именно в него добавили фасоль.

—  Но зачем кто-то это сделал? — спросил Тоби.

—   Хороший вопрос. Я не один день пытался найти на него ответ, но так и не нашел. — Я оглядел лица сидящих передо мной, но никто ответа не предложил. Другого я и не ожидал. — Давайте про­должим. На следующий день я опять стал пригла­шенным шеф-поваром, на этот раз в ложе спонсора на скачках. Мы все знаем, что там произошло, мне на редкость повезло, и я не оказался среди девятна­дцати погибших. Среди них была и молодая офици­антка из моего ресторана. — Я опять помолчал, вспомнив похороны Луизы, боль утраты родителей и друзей. Скрипнул зубами, снова глубоко вдохнул и в нескольких словах описал то, что увидел в ложах, опуская самые кровавые подробности. Я бы вообще мог об этом не рассказывать, но мне хотелось не­много их встряхнуть. Чтобы они полностью осозна­ли, что одни люди могут сделать с другими. Чтобы они поверили, что мне, а может, им тоже грозит ре­альная опасность.

—  Я и представить себе не мог, что смерть про­шла так близко от тебя, — подал голос Тоби. — Ма­ма упоминала, что ты был на скачках, но... — Он за­молчал, не договорив. Я решил, что перед его мыс­ленным взором возникала та самая «картинка», которую я и хотел нарисовать.

—   Это ужасно. — По телу Салли пробежала дрожь. — Я больше не хочу об этом слышать.

— И я больше не хочу просыпаться в холодном поту после очередного кошмара, вызванного послед­ствиями этого взрыва, — отчеканил я. — Но знаю, что буду просыпаться. Буду, потому что произошло все наяву, в реальной жизни, с людьми, которых я знал. — Выражение лица Салли не оставляло сомне­ний в том, что она не ожидала такого отпора.

—  В газетах писали, что бомба предназначалась арабскому принцу. — Бернард, как и положено ад­вокату, опережал всех на шаг. — При чем тут обед?

—  А если бомба предназначалась не принцу, а именно тем людям, которых взорвали? — спросил я. — Вдруг всех, кто пришел на обед, отравили, что­бы кто-то следующим днем не смог прийти на скач­ки и, таким образом, не подвергнуть свою жизнь опасности?

—  Если кто-то знал, что готовится взрыв, они могли просто не прийти на ленч, — не сдавался Бер­нард. — Зачем им травить столько людей накануне скачек?

—  Я не знаю. — В моем голосе слышалась злость, но злился я не на Бернарда, а на себя, на собственное незнание. На Бернарда я злиться про­сто не мог. В конце концов, он вел себя, как я и рассчитывал. Демонстрировал столь необходимый мне скепсис. — Но я знаю другое. Когда я начал на­водить справки и задавать вопросы, кто из пригла­шенных на ленч там так и не появился, меня попы­тались убить.

—   Как? — спросил Бернард в воцарившейся в гостиной тишине.

—  Повредили тормозную систему моего автомо­биля, и я врезался в автобус.

—   Тормоза в этом случае могли отказать и на пустой дороге, — покачал Бернард. —- Не самый лучший способ убить человека.

—  Убийство подгонялось под несчастный случай.

—  А есть у вас абсолютная уверенность, что тор­мозная система вышла из строя благодаря внешнему воздействию?

—  Нет, — признал я. — Какое-то время я думал, что у меня паранойя. Не мог представить себе, кто хотел причинить мне вред. Но потом кто-то поджег мой дом, и я едва не погиб. И тут я уже уверен: это было еще одно покушение на мою жизнь.

—   Пожарные подтвердили, что имел место под­жог? — спросил Бернард.

—   Насколько мне известно, нет. Но я знаю, что дом подожгли.

—  Откуда?

—   Потому что кто-то вошел в мой дом и вынул батарейку из детектора дыма, прежде чем поджечь дом. И я знаю наверняка, что батарейка в детекторе была. Я также абсолютно уверен, что огонь разо­жгли у подножия деревянной лестницы, чтобы я не смог выбраться из дома. — Перед моим мысленным взором возникли языки пламени, поднимающиеся по лестнице, отрезавшие мне путь к спасению. — Мне просто повезло, что несколько ударов прикро­ватным столиком позволили вышибить окно. Иначе я бы здесь не сидел. Но я не знал, как долго удача будет мне сопутствовать, поэтому удрал в Америку.

—  Это на тебя не похоже — удирать, — вста­вил Тоби.

Слова его удивили меня и порадовали. Действи­тельно, обычно я не бежал от опасности, но не по­дозревал, что он знает об этом, а уж тем более ска­жет вслух.

—   Не похоже, но я испугался. И сейчас боюсь. И не без причины, если случившееся со мной в Америке — звено той же цепи.

—  А что случилось? — спросила Салли.

—  Мне сломали руку клюшкой для поло.

—  Что? Конечно же, непреднамеренно. — Глаза Салли широко раскрылись.

—   Судите сами. — И я рассказал о маньяке с клюшкой для поло, который не только сломал мне руку, но и чуть не разнес арендованный мною авто­мобиль.

—  Но почему? — спросил Бернард.

Вместо ответа я достал из кармана металличе­ский шар и бросил Тоби.

—  Что это? — спросила Салли.

—  Я не знаю. Надеялся, что кто-то сможет мне сказать. Я только уверен, что шарик этот для кого-то очень важен. Из-за такого же мне сломали руку и, думаю, могли сломать и многое другое, если бы мне не удалось вырваться.

Бернард встретился со мной взглядом.

—  Вопрос жизни и смерти, — пробормотал он скорее себе, чем кому-то еще.

Они передавали шарик друг другу. Я дал им пару минут, чтобы они внимательно его осмотрели.

—  Ладно, я сдаюсь, — признал Тоби. — Что это?

—  Эй! — воскликнула Салли. — Он раскручива­ется. — Она торжествующе подняла обе половинки. Наклонилась вперед. Показала их Тоби, потом со­брала в шарик и бросила Бернарду. Ему пришлось потрудиться, чтобы ухватиться толстыми пальцами за каждую половинку, но и он смог раскрутить ша­рик.

—  Так для чего он нужен? — вновь спросил Тоби.

—  Я не знаю, — ответил я. — Но думаю, что ша­рик — ключ к разгадке того, что происходит вокруг меня.

—  Макс и я думаем, что шарик предназначен для того, чтобы что-то в нем держать, — пояснила Каро­лина. — Резьба такая точная, так что содержимое не вытечет и не высыплется.

—   И он может иметь какое-то отношение к пони для поло, — добавил я, словно этот факт что-то объ­яснял.

—  К пони для поло? — переспросил Бернард.

—  Да. Он может иметь отношение к импорту по­ни для поло.

—  Откуда? — спросил Тоби.

—  Главным образом из Южной Америки. — Мне вспомнились слова Дороти Шуман. — Аргентины, Уругвая и Колумбии.

—  Наркотики? — ввернула Салли. — В Колум­бии много кокаина. Можно в него насыпать кока­ин?

Они вновь принялись осматривать шарик, будто он мог ответить на вопрос Салли.

—  Как в презервативы.

—  Что? — спросил Бернард.

—  Презервативы, — повторил я. — Мы же слы­шали о людях, которым платят за то, что они проно­сят наркотики через таможню в презервативах. От­крытый конец завязывается, презерватив проглаты­вается, человек летит в Англию, а здесь презерватив выходит естественным путем, гопля, и вы получаете энное количество наркотика.

—  «Мулы», — кивнула Каролина. — Их называ­ют «мулами». Многие женщины это делают. С Ямайки и из Нигерии. За деньги.

—  Мне кажется, это опасно, — заметил Тоби. — Разве презервативы не рвутся?

—  Вероятно, нет, — ответила Каролина. — Я ви­дела об этом телепередачу. Некоторых ловят на та­можне с помощью рентгеновских лучей, но боль­шинству удается провезти наркотики. Эти женщины отчаянно нуждаются в деньгах.

—   Вы предполагаете, что такие металлические шарики наполняют наркотиком и проглатывают, чтобы доставить сюда из Южной Америки? — Он поднес шарик к открытому рту. В рот шарик мог войти, но я сомневался, что его удалось бы прогло­тить.

—  Не люди. — Я рассмеялся. — Лошади.

—  Может лошадь проглотить такой большой предмет? — Он снова стал серьезным.

—  Легко, — ответил Тоби. — Они могут прогло­тить целое яблоко. Я это видел. Обжимаешь лошади верхнюю губу, поднимаешь ей голову и бросаешь яблоко в глотку. Обычно это делается, чтобы дать лошади лекарство. Из яблока вырезается середина, заполняется лекарством, а потом яблоко отправляет­ся прямиком в желудок лошади.

— А что значит — обжимаешь лошади верхнюю губу? — спросила Каролина.

—  Твитч — это палка с петлей на конце, — объ­яснил Тоби. — Петлей ты охватываешь верхнюю гу­бу животного, а потом крутишь палку, пока петля плотно ее не обожмет.

—  Звучит ужасно. — Каролина непроизвольно коснулась верхней губы.

—  Да, процедура болезненная, — согласился То­би. — Но дает результат, доложу я вам. Позволяет держать под контролем даже самых норовистых ло­шадей. Они стоят смирно. Иногда нам приходится использовать твитч, когда лошадь подковывают. Иначе она может забить ковочного кузнеца.

—  Значит, лошадь может проглотить такой ша­рик? — спросил я Тоби, указывая на блестящую ме­таллическую сферу.

—  Да, без проблем. Но я не думаю, что он вый­дет с другого конца.

—  Почему нет?

—  Лошади едят траву, мы — нет.

—  А при чем тут трава? — спросил Бернард.

—  Трава очень плохо переваривается. Люди не смогли бы жить на траве, потому что пища проска­кивает через нас очень быстро и трава вышла бы практически в том же виде, в каком и вошла, не ос­тавив в организме питательных веществ. Пищевари­тельный тракт лошадей замедляет этот процесс, по­этому трава пребывает в нем достаточно долго, что­бы целлюлоза смогла разложиться.

—  Как это происходит у коров? — спросил Бер­нард.

—  Не совсем, — продолжил Тоби. — У коров не­сколько желудочков, и они жуют жвачку, то есть проглоченная пища возвращается в пасть и снова пережевывается. У лошадей один, достаточно ма­ленький желудок, и, попав в него, пища не может вернуться назад, потому что на входе в желудок на­ходится клапан. Из-за этого клапана лошадь нико­гда не рвет. Так что у них другой орган переработки целлюлозы. Он называется «слепая кишка», пред­ставляет собой большой мешок длиной в четыре и диаметром в один фут и служит ферментизатором. Но входная и выходная часть этого мешка выше се­редины, и я думаю, что шарик упадет на дно мешка и там останется.

—  А что произойдет потом? — спросил я.

—  Не знаю. Если только шарик не сможет всплыть в слепой кишке, не думаю, что он выйдет из нее. Одному богу известно, чем все закончится. Подозреваю, у лошади начнутся брюшные колики, она может серьезно заболеть. Об этом лучше спро­сить у ветеринара. Я знаю только одно. Из заднего конца лошади выходит на удивление мало в сравне­нии с тем, что входит в передний, и я не думаю, что шарик в конце концов окажется в навозе. Вероят­ность крайне мала.

—  Твои слова ставят крест на моей версии, — признал я. — Я как-то не думаю, что мистер Кома­ров оставляет что-либо на волю случая.

—  Комаров? — переспросил Тоби. — Питер Ко­маров?

— Да. — На моем лице отразилось удивление. — Ты его знаешь?

—  Конечно. Он продает лошадей.

— Да, — кивнул я. — Пони для поло.

—  Не только пони. Он продает на аукционах и много чистопородных скаковых лошадей. Я купил нескольких. Разумеется, для моих клиентов. Ты ду­маешь, это он пытался тебя убить? — В голосе слы­шался скепсис.

— Я думаю, что он имеет к этому отношение, да.

—  Вот те на! Я всегда считал, что он одна из ве­дущих фигур в скаковом сообществе.

— А почему? — спросил я его.

—  Точно сказать не могу. Полагаю, по той при­чине, что он способствует повышению активности тех, кто связан со скачками. По крайней мере, мне поспособствовал.

—  Как?

—  Он продает лошадей по разумным ценам. В результате некоторые из моих клиентов, владею­щих одной лошадью, решились на покупку второй. Для тренера это означает увеличение вознагражде­ния. — Он улыбнулся.

— Ты знаешь, откуда берутся лошади? — спро­сил я.

—  Раз уж ты упомянул об этом, думаю, из Арген­тины. В этом нет ничего особенного. В Англию многие привозят скаковых лошадей из Аргенти­ны. А почему ты возлагаешь ответственность на Ко­марова?

— Причин несколько, — ответил я. — Самая важная — мне сломали руку, едва я произнес его фа­милию и показал один из таких шаров. Опять же, Комарова и его жену приглашали на тот самый ленч, который закончился взрывом, но они неожи­данно для устроителей там не появились.

—  Это ни о чем не говорит, — вставил Бернард.

—  Я знаю, — согласился я, — но его фамилия постоянно всплывает. И он замешан в том, что про­исходит. — Я выдержал паузу. — Если бы у меня бы­ла полная уверенность, что это он, я бы тут же обра­тился в полицию, но должен признать, я боюсь, что они поднимут меня на смех. Вот почему и решил сначала рассказать все вам. — Я смотрел на Тоби, Салли и Бернарда, но не мог прочесть их мысли. О том, что Каролина мне верит, знал точно.

—   Мне кажется, тут многое притянуто за уши, — первой ответила Салли. Повернулась к Каролине: — А вы как думаете?

—  Я знаю, что Макс ничего не преувеличива­ет, — без запинки ответила Каролина. — Вы можете спросить, откуда такая уверенность, так я вам ска­жу. — Она посмотрела на меня, чуть улыбнулась. — Я очень напугана тем, что произошло с Максом за последние десять дней. Я была на обеде, где все от­равились, и потом провела жуткую ночь, и мы все видели фотографии с места взрыва и слышали рас­сказ Макса о том, что он там увидел. Нет и не может быть никаких сомнений, что все это действительно произошло.

—  В этом никаких сомнений и нет, — согласился Бернард.

—  И автомобиль Макса столкнулся с автобусом, а его дом сгорел.

—  Да, — кивнул Бернард, — это факты. Вопрос в том, идет ли речь о покушениях на его жизнь.

—  Я полагаю, — продолжила Каролина, — нет сомнений и в том, что кто-то сломал Максу руку клюшкой для поло, стоило ему упомянуть фамилию Комаров. Клюшку я видела.

Бернард посмотрел на Тоби и Салли.

—  Думаю, мы можем согласиться с тем, что Мак­су сломали руку, но по какой причине? То ли из-за упоминания фамилии Комаров, то ли из-за метал­лического шара, который у него оказался?

—  По обеим, — ответил я. — Но мне угрожали клюшкой для поло еще до того, как я показал им шар. Комаров — ключевая фамилия.

—  И кто-то заходил в мою квартиру, пока я была в Америке, — добавила Каролина.

—  Это вы о чем? — спросил Бернард.

—  Двое мужчин наврали моей соседке с три ко­роба и убедили ее впустить их в мою квартиру. Я не знаю, зачем им это потребовалось, но, думаю, они оставили в моей квартире подслушивающее устрой­ство, чтобы узнать о моем возвращении.

—  Но как эти двое узнали, где вы живете? — спросил Бернард.

—  Наверное, кто-то ее выследил, — ответил я.

—  Но почему?

—   Не знаю. Если кто-то повредил тормозную систему моего автомобиля в тот вечер, когда я обе­дал с Каролиной, они могли проследить мой путь до ресторана и выяснить, кто моя спутница.

—  Но они же не знали ее адреса.

—  Ничего не могу сказать. Если увидели меня с ней, то могли узнать, где она живет. Скажем, прово­дить до дому.

—  Очень уж маловероятно.

—  Едва ли вероятность взрыва на ипподроме в Ньюмаркете была больше, но взрыв прогремел. — Я посмотрел на Бернарда. — И вы смогли найти ад­рес Каролины.

—  Это другое, — ответил он.

—   И как вы это сделали? — пожелала знать Ка­ролина. — Вы узнали и номер моего домашнего те­лефона. Как вам это удалось?

Бернард густо покраснел, но отказался ответить на ее вопросы. Начал что-то бормотать насчет баз данных, о Законе защиты информации. Как я и по­дозревал, сведения эти он добыл не по открытым каналам.

—  Но вы уверены, что кто-то побывал в вашей квартире? — спросил Бернард Каролину, пытаясь вернуться к обсуждаемой теме.

— Абсолютно уверена.

Она рассказала об аптечном шкафчике, о том, что в нем все передвинули. Салли кивнула. Должно быть, и в ее шкафчике царила теснота, но у каждого пузырька или коробочки было свое место.

Какое-то время все сидели молча, переваривая сказанное мною и Каролиной. Двинемся ли мы куда-нибудь, гадал я. Вопросов было так много, а с от­ветами возникла напряженка.

—  Салли, может, нам выпить чаю? — спросил я.

—  Конечно. — Ее, похоже, обрадовала возмож­ность подняться и уйти.

Как только она скрылась на кухне, формаль­ность совещания разом нарушилась. Бернард вдруг начал извиняться перед Каролиной. Меня это трево­жило. Тоби все вертел и вертел металлический ша­рик в руках.

—  Полагаю... — Он словно говорил сам с со­бой. — Нет, это нелепо.

—  Что нелепо? — спросил я.

Он посмотрел на меня.

—  Я просто думал вслух.

—  Поделись со мной своими мыслями, — попро­сил я его. Бернард и Каролина замолчали и выжи­дающе посмотрели на Тоби.

—  Нет, это ерунда.

—  Тем не менее скажи нам.

—  Я просто подумал, нельзя ли использовать его для стеклования.

—  Что это еще за стеклование? — вопросил Бер­нард адвокатским голосом.

—  Называется это по-другому, а мне нравится «стеклование».

—  Что называется? — спросила Салли, которая вернулась в гостиную с подносом. Принесла чайник, чашки и прочее, в том числе вазу с шоколадным пе­ченьем, которое сразу привлекло Бернарда.

—  Тоби только что сказал нам, что этот шар мог использоваться для стеклования.

—  Для чего? — Салли поставила поднос на стол.

—  Да, что такое стеклование? — поддержал ее Бернард.

Тоби посмотрел на Каролину, как мне показа­лось, смущенно.

—  Стеклованием я называю имитацию беремен­ности путем размещения в матке кобылы большого стеклянного шара.

—  Но почему кто-то это делает? — спросила Ка­ролина.

—  Чтобы у кобылы не возникло течки, — отве­тил Тоби.

—  Вы уж извините, но я совершенно не пони­маю, о чем речь! — воскликнул Бернард.

—  Допустим, вы не хотите, чтобы в какой-то оп­ределенный период у кобылы началась течка. Вы че­рез шейку вводите в матку один или два больших стеклянных шара. Как-то так получается, но нали­чие шаров в матке убеждает кобылу, что она бере­менна, поэтому яйцеклетка не созревает, течка не начинается, не возникает желания спариться.

— А откуда это все идет? — спросил я.

—  Иногда хочется, чтобы течка началась в опре­деленный момент, скажем, чтобы спаривание с же­ребцом произошло в конкретный день. Вы оставляе­те стеклянный шар в матке кобылы на несколько недель, потом вынимаете, и топля, у нее практиче­ски мгновенно возникает желание спариться. Как и почему, я не знаю, об этом нужно спросить у вете­ринаров. Но мне точно известно, что способ этот в большом ходу. Некоторые жокеи стипль-чеза снима­ют у кобылы желание спариться перед важными со­ревнованиями. Иначе от неудовлетворенного жела­ния кобыла может пребывать в дурном настроении и выкидывать фортели. Совсем как женщина. — Он рассмеялся и похлопал Салли по колену.

—  Или взять пони для поло, — подхватил я. — Вы же не захотите, чтобы во время игры у кобылы-пони возникало желание спариться, особенно если в игре участвуют и жеребцы.

—  Конечно, если на поле действительно есть же­ребцы, — согласился Тоби.

—  А кто еще может быть? — Бернард уже ел пе­ченье.

—  Мерины, — ответил Тоби.

Бернард поморщился, сдвинул колени.

—  То есть ты думаешь, этот металлический шар можно использовать вместо стеклянного? — спро­сил я.

—  Не знаю, — ответил Тоби. — Они примерно одного размера. Но шар нужно стерилизовать. По крайней мере, снаружи.

—  И сколько шаров можно ввести в матку? — спросил я.

—  Обычно вводят один-два. Но я знаю, что ис­пользовались и три. Об этом лучше спрашивать ве­теринара.

—  А они не выпадают? — с улыбкой спросила Каролина.

—  Нет, — ответил Тоби. — И кобыле приходится делать укол, чтобы расширить шейку и ввести их. Стеклянные шарики вводятся в матку через пласти­ковую трубку, которую вставляют в шейку. Когда действие лекарства заканчивается, шейка сужается и не позволяет им выпасть. Все просто. Я видел, как это делается.

—  Но как их достать?

—  Этого я не видел, но, думаю, кобыле делают такой же укол, шейка раскрывается, и матка просто выталкивает шары наружу.

—  Но эти шарики недостаточно велики, чтобы использовать их для контрабанды наркотиков, — за­метил Бернард. — В лошадях или в ком-то еще.

—  Мне говорили, что Питер Комаров завозит ло­шадей большими транспортными самолетами, — сказал я. — Сколько лошадей может войти в такой самолет?

—  Я попробую это выяснить. — Тоби поднялся с дивана и вышел из гостиной.

—  Мы можем предположить, что в каждой лоша­ди будет по три шара, — указал я.

—  Только в кобылах, — уточнила Каролина.

—   Верно. Но, скорее всего, он импортирует ис­ключительно кобыл.

Вернулся Тоби.

—   Как мне сказали в компании, которая занима­ется перевозкой лошадей из аэропортов Гатуик и Лутон, в большой транспортный самолет вмещается до восьмидесяти лошадей.

—  Уф, — вырвалось у меня. — Большой табун.

—  Восемьдесят умножить на три, — сказала Ка­ролина. — Двести сорок шаров. Это много?

Со школы я помнил, что объем сферы равен че­тырем третьим, помноженным на пи и радиус в ку­бе. Диаметр шара составлял порядка четырех санти­метров. Я быстренько все перемножил. Получилось, что при объеме шара в тридцать кубических санти­метров объем всей партии составлял семь тысяч две­сти кубических сантиметров.

—  Чуть больше семи литров.

—  Мне как-то непривычно иметь дело с литра­ми, — заметил Бернард.

Я произвел в уме еще один несложный расчет.

—   Этого достаточно, чтобы наполнить двена­дцать пинтовых кружек пива. Еще и останется.

—  И сколько будет стоить партия кокаина такого объема? — спросил Бернард.

—  Я понятия не имею, какова стоимость кокаи­на, — ответил я.

—   Полагаю, об этом можно узнать в Интерне­те. — Тоби вновь встал. — Пойду спрошу у Гугла. — И вышел из гостиной.

Мы сидели, дожидаясь его. Я пил чай, Бернард уже взялся за четвертое печенье.

Тоби вернулся.

—  Согласно Интернету кокаин идет по сорок фунтов за грамм.

—  И сколько граммов кокаина в пинтовой круж­ке? — спросил Бернард, как раз дожевавший пече­нье.

Я рассмеялся.

—  От всей этой математики у меня плавятся моз­ги. Если бы мы говорили о воде, то в каждом литре была бы тысяча граммов. То есть всего семь тысяч граммов. Но я не знаю, порошок кокаина тяжелее воды или легче. Он плавает?

—  Едва ли он сильно отличается по весу, — предположил Бернард. — Пусть будет семь тысяч граммов. Умножаем на сорок и получаем двести во­семьдесят тысяч фунтов. Неплохо. Но не так и мно­го, учитывая все риски.

—  Но речь идет о чистом кокаине, —- напомнила Каролина. — А на продажу он поступает в смеси с питьевой содой, порошком витамина С или даже с сахарной пудрой. В кокаине, который продается на улицах, балласта от одной трети до трех четвертей.

Я в изумлении уставился на нее. Она улыбну­лась.

—  У меня был бойфренд-наркоман. Наш роман длился неделю или две, пока я не узнала о его дур­ной привычке. Но потом мы какое-то время остава­лись друзьями, и он многое рассказывал о покупке кокса, как он его называл. В разовой дозе чистого кокаина пятьдесят миллиграммов. То есть из грамма можно сделать двадцать разовых доз. Получается, что семь литров кокаина, которые доставляет один большой транспортный самолет, стоят гораздо доро­же двухсот восьмидесяти тысяч. А сколько транс­портов прибывает в Англию в год?

—   Плюс, конечно, прибыль от продажи лоша­дей, — добавил я.

—  Если она есть, — покачал головой Тоби. — Комаров должен покупать их в Южной Америке и оплачивать перевозку. Не думаю, что прибыль вели­ка. Разве что в Аргентине лошади очень дешевы.

—  Как это можно узнать? — спросил я.

Тоби опять вышел, и я подумал, что он каким-то образом попытается найти ответ на мой вопрос, но он вернулся с книгой. Большой толстой книгой в обложке.

—   Это каталог лошадей, выставленных на прода­жу на аукционе в Ньюмаркете в прошлом октябре, когда я купил лошадь у Комарова. Я подумал, что стоит посмотреть, что о ней сказано. — Он начал пролистывать каталог. — Ага. Тут написано, что она выставлена на продажу компанией «Хос импорт, лтд». Но я знаю, что это лошадь Комарова. Он там был. Потом поздравил меня с покупкой.

—  То есть ты говорил с этим человеком? — обес­покоилась Салли. — Он знает, кто ты?

—  Не думаю.

—  Я надеюсь, что не знает. Учитывая, что он пы­тался убить твоего брата... — Она посмотрела на ме­ня. — Не следовало тебе сюда приезжать. — И я по­нял: Салли наконец-то поверила, что мне грозит опасность, а следовательно, и ей самой, и ее семье.

На самом деле Тоби был моим сводным братом. У нас была одна мать, но я появился на свет, когда она второй раз вышла замуж. Отцом Тоби был бух­галтер, умерший от почечной недостаточности, ко­гда мальчику едва исполнилось два года. Вот и фа­милия у Тоби была не Мортон, а Чеймберс.

—  Комаров не может знать, что Тоби мой брат, — ответил ей я.

—  Надеюсь, ты прав.

Я тоже на это надеялся.

 

Глава 19

Большую часть вечера Тоби провел, страница за страницей просматривая аукционный каталог. Из полутора тысяч лошадей шестьдесят восемь принад­лежали «Хос импорт», и все они были кобылами, как уже давшими потомство, так и еще не рожав­шими.

Этот аукцион был один из одиннадцати, ежегод­но проводившихся в Ньюмаркете. Такие же крупные аукционы проводились в Донкастере. А еще и в Ир­ландии, да и вообще по всему миру. Лошадей поку­пали и безо всяких аукционов, по предварительным заказам. Мировая торговля лошадьми процветала. Сотни и сотни транспортных самолетов с ними ле­тали по всему миру, принося миллионы.

Пока Тоби изучал каталог, мы с Каролиной си­дели перед компьютером и разбирались с «Хос им­порт, лтд.» на сайте «Компанис хаус». Как выяс­нилось, «Хос импорт» — английская компания, до­чернее предприятие голландской. Годовой оборот компании составлял десятки миллионов фунтов, но, похоже, «Хос импорт» имела обязательства перед материнской компанией, равные всей получаемой прибыли, соответственно, прибыль равнялась нулю, и в Англии «Хос импорт» налогов не платила. Я не знал, как много лошадей продавала она ежегодно, но если каждая продавалась, как говорил Тоби, по разумной цене, получалось, что их количество выра­жалось четырехзначным числом. Конечно же, воз­никал вопрос, у всех ли была матка и все ли прибы­вали в Соединенное Королевство с тремя наполнен­ными наркотиками шарами. И мы говорили только о лошадях, доставленных в Англию. Я точно знал, что он поставлял лошадей в Соединенные Штаты, и подозревал, что в родную ему Россию тоже, хотя бы в свой клуб поло. Куда еще, оставалось только дога­дываться. Да и хватило бы для этого кобыл во всей Южной Америке?

Я попытался найти материнскую компанию че­рез голландский сектор Интернета, но без особого успеха. Но практически не сомневался, что у гол­ландской компании будет своя материнская компа­ния, и так далее, а матриарх всех этих компаний окажется в какой-нибудь офшорной зоне, скажем, на Антильских островах, где корпорациям нет нуж­ды платить налоги. Бернард перед отъездом в Лон­дон произнес короткую, но интересную речь.

— Одна из главных проблем для торговцев нар­котиками — что делать с огромным количеством на­личных денег. Сегодня правительства поумнели и активно используют методы борьбы с их отмывани­ем. Вы знаете, как сложно открыть банковский счет? Потому что банкиров интересует не только кто вы, но и доказательства того, что средства на ваших счетах получены легальным путем и с них выплаче­ны все налоги. В наши дни нет никакой возможно­сти покупать за наличные что-то дорогое, скажем, автомобили или дома. Даже букмекеры больше не принимают больших ставок наличными и, уж ко­нечно, не будут рассчитываться с вами купюрами, если вы выиграете. Деньги поступят или на банков­ский счет, или на кредитную карточку. Так что на­личные — проблема. Конечно, если речь идет не о нескольких сотнях или даже тысячах фунтов. Такие деньги потратить легко. Но если этой наличности миллионы? Вы не можете купить роскошную яхту для средиземноморских круизов, выложив на стол чемоданы денег. Продавец ваши деньги не возьмет. Потому что столкнется с той же проблемой.

—  А нельзя отвезти эти чемоданы на Каймановы острова или куда-то еще и там положить на банков­ский счет? — спросил я.

—  Никогда, — отчеканил он. — Открыть банков­ский счет на Каймановых островах еще сложнее, чем здесь. Они выполняют все правила, установлен­ные как Соединенными Штатами, так и Европей­ским Союзом.

— Но я думал, что эти острова — офшорная зо­на, которая используется для ухода от налогов. И как на это смотрят Штаты и Европа?

—  Если офшорная зона не выполняет определен­ных правил, США запрещают своим гражданам бы­вать там. Как, например, на Кубе. Каймановы ост­рова живут за счет туристической индустрии, и практически все туристы — из Соединенных Шта­тов, большинство прибывает на круизных лайнерах.

Я бродил по Сети и думал, как бы поступил с миллионами фунтов наличными, окажись на месте Комарова.

—  Допустим, — я рассуждал вслух, — он направ­ляет наличные обратно в Южную Америку вместе с пустыми шарами. Таможню уходящие деньги не волнуют. Она стремится не пропустить в страну нар­котики.

—  А какой смысл? Бернард же сказал, что ты не сможешь перевести сюда крупные суммы из Южной Америки, предварительно не доказав, что это не наркоденьги.

—  Я знаю. Но ведь их переводить назад необяза­тельно. Как насчет того, чтобы использовать налич­ные на покупку лошадей и наркотиков?

Каролина смотрела на меня, открыв рот.

—   Никто и бровью не поведет, если за одну или две не особо дорогие лошади в Аргентине, Уругвае или Колумбии заплатят наличными. Готов спорить, Комаров связан с сотнями лошадиных ферм, хозяе­ва которых регулярно поставляют ему выращенных животных, получая за это наличные. То есть при­быль от наркоторговли отправляется в Южную Аме­рику в виде наличных, чтобы покупать новых и но­вых кобыл и привозить в Европу и Америку новые партии наркотиков. Такой самоподдерживающийся цикл. Помнишь, Тоби сомневался, что продажа ло­шадей дает приличную прибыль. Она и не должна давать. Комаров продает лошадей не для получения прибыли. Это прачечная для отмывания денег. На выходе он получает легитимные деньги от легитим­ной продажи лошадей на престижном ньюмаркетском аукционе, где в мистере Комарове видят столп общества и, без сомнения, его принимают с распро­стертыми объятьями и с шампанским, поскольку на каждый аукцион он привозит по шестьдесят восемь лошадей.

—  Но мы же не знаем наверняка, что он контра­бандой перевозит наркотики, — указала Каролина.

—  Что он перевозит контрабандой, значения не имеет. Может, есть и что-то другое, не менее цен­ное, что можно положить в эти шары. Главное, что­бы нашелся покупатель. Это могут быть компьютер­ные чипы, взрывчатые вещества, даже радиоактив­ные материалы.

—  А лошадям они не повредят? — спросила она.

—  Нет, если это источники альфа-частиц, — от­ветил я. — Альфа-частицы можно остановить лис­том бумаги, так что металлическая оболочка надеж­но защитит лошадей. Но они смертельно опасны, если попадают в тело без защиты. Помнишь этого шпиона, бывшего кагэбэшника, которого убили в Лондоне с помощью полония-210? Это вещество — источник альфа-частиц, и его контрабандой ввезли сюда из России или из другой страны Восточной Ев­ропы. Эти металлические шары легко могут исполь­зоваться для перевозки полония-210, и лошади не будет причинено никакого вреда.

Каролина содрогнулась:

—  Это пугает.

—  Безусловно.

—  Но, конечно же, шары видны на мониторе, когда лошадей просвечивают рентгеном.

—   Полагаю, что да. Да только лошадей рентге­ном не просвечивают. Рентгеновские лучи могут по­вредить эмбриону, а многие лошади транспортиру­ются уже беременными. Это слишком опасно.

—   Но, — Каролина улыбнулась, — если кто-то анонимно шепнет таможне Ее Величества, что ло­шадей мистера Комарова, которых доставит в Анг­лию следующий большой транспортный самолет, следует просветить рентгеном, тогда мистер Кома­ров может оказаться в очень щекотливой ситуации, если вообще не за решеткой.

Я ее поцеловал. Идеальное решение.

—   Но вот чего я не понимаю, — продолжила Ка­ролина. — Почему Комаров взорвал ложу на иппо­дроме Ньюмаркета? Это же глупо и опасно.

—  Может, хотел кого-то наказать?

—  Кого и за что?

—   Может, Ролф Шуман не заплатил Комарову положенные деньги. — Я задумался. — Может, ис­пользовал наличные, полученные от продажи нарко­тиков и лошадей, на поддержку хиреющего трактор­ного производства. Может, этим взрывом Комаров предупреждал своих компаньонов в других странах, что настроен он серьезно и не потерпит попыток об­воровать его.

—  Ты хочешь сказать, что Комаров убил невин­ных людей, чтобы послать кому-то предупрежде­ние? — удивилась она.

—  Невинные люди Комарову безразличны. Нар­котики убивают невинных людей каждый день, так или иначе.

* * *

Утром Тоби пребывал в мрачном настроении. За завтраком рявкал на детей, в присутствии всех руг­нулся на собаку. Был сам не свой.

В шесть утра он провел первую тренировку ло­шадей. Необычно теплый май это позволял. Между первой и второй тренировками семья завтракала, а потом трое детей загрузились в автомобиль, и Салли повезла их в школу.

—  До свидания, дядя Макс! — прокричали они мне на прощание и отбыли.

Каролину я оставил досыпать, а сам заставил се­бя выбраться из кровати и спуститься вниз только потому, что считал себя виноватым: прошлым вече­ром не уделил детям достаточно внимания.

Вернувшись на кухню, я нашел Тоби за столом. Он вроде бы читал «Рейсинг пост», но, очевидно, не мог сосредоточиться, потому что я заметил, как он трижды начинал читать одну статью.

—  Что случилось? — спросил я, подсаживаясь к столу с кружкой кофе.

—  Ничего. — Он предпринял четвертую попытку прочитать статью.

—  Нет, случилось. — Я протянул руку и отобрал у него газету. — Признавайся.

Он посмотрел на меня.

—  Вчера мы с Салли поссорились.

—  Понятно. — Я заметил, что Салли весь завтрак дулась. — На какой предмет?

—  Не имеет значения. — Он поднялся.

—  Тогда все ясно. Из-за меня.

—  Я же сказал, не имеет значения.

—  Значит, из-за меня. Рассказывай.

Он не ответил. Повернулся к двери, чтобы вер­нуться к лошадям.

—  Тоби, — я почти кричал, — ради бога, в чем дело?!

Он остановился, но не повернулся ко мне ли­цом.

—  Салли хочет, чтобы ты уехал этим утром. — Теперь он посмотрел на меня. — Она встревожена и испугана. Ты понимаешь, за детей.

—   И это все? — Я улыбнулся. — Мы уедем, как только соберем вещи.

—   В этом нет необходимости, — заверил он ме­ня. — Я сказал свое слово. Ты мой брат, и кто помо­жет тебе в беде, если не я? Хорошим бы я был бра­том, если бы выгнал тебя из своего дома!

Я понимал, что те же слова он говорил и Салли.

—  Все нормально. Она права. Возможно, мне не стоило приезжать сюда. — Но я не жалел, что прие­хал. Тоби оправдал мои надежды. Его знания лоша­дей очень мне помогли.

—  Но куда ты пойдешь? — спросил он.

—  Куда-нибудь еще, — ответил я. Решил, что ему лучше и не знать. — Мы уедем до того, как ты вернешься со второй тренировки. И поблагодари Салли от меня. За то, что приняла нас.

Вот тут Тоби меня удивил. Подошел и крепко обнял.

—  Будь осторожен, — шепнул он мне на ухо. — Мне не хотелось бы потерять тебя.

Он отпустил меня, на лице отразилось смуще­ние, он повернулся и вышел из дома, более не ска­зав ни слова. Может, эмоции и его лишили дара ре­чи. Меня точно лишили.

* * *

Вещи мы с Каролиной собрали к половине деся­того. Она не обрадовалась, когда я вытащил ее из глубокого сна, но особо и не протестовала.

—  Куда едем? — спросила она, едва мы выкати­лись за ворота.

—  А что ты можешь предложить?

—  Что-нибудь с большой мягкой кроватью. — Она сладко зевнула, откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.

Я подумал о коттедже матери, который находил­ся чуть дальше по дороге. Ключа у меня не было, но я знал, как и все жители Ист-Хендреда, что запас­ной ключ хранится под горшком с геранью, стоя­щим слева от двери черного хода. От этого варианта я отказался. Еще улетая в Чикаго, я решил, что ма­тери оставаться дома слишком рискованно. И те­перь, пожалуй, едва ли ее дом мог стать убежищем для меня и Каролины.

Какое-то время я ехал наобум по дорогам, кото­рые знал с детства. Может, это мое сознание пола­гало, что я еду наобум, тогда как подсознание це­ленаправленно вело меня от Ист-Хендреда к распо­ложенному в двенадцати милях отелю, из окон которого открывался вид на Темзу. Когда-то давно отель этот принадлежал дальней овдовевшей родст­веннице матери, и именно здесь пробудилась моя страсть к готовке.

Заведение разительно изменилось за прошедшие шесть лет. Элегантной гостиницы шестнадцатого ве­ка с рестораном, которую я помнил, больше не бы­ло. Появилась новенькая, из стекла и бетона, при­стройка двадцатого века, расположившаяся ближе к реке, на лужайке. В ресторане вдоль одной из стен протянулась длинная барная стойка, а из еды теперь предлагались исключительно закуски.

Каролина, альт и я устроились за одним из сто­ликов под березами. Раньше под ногами росла тра­ва, теперь ее заменили каменные плитки внутренне­го дворика. Каролина объяснила, что альт оставлять в автомобиле нельзя: он слишком дорого стоит. До­бавила, что без него чувствует себя как-то неуютно. Утешало лишь одно: альт оставался в футляре.

Для крепких напитков время было слишком уж раннее, поэтому мы с Каролиной заказали кофе. Альт просто лежал на стуле. Я не узнал ни бармена, который выполнял заказ, ни официантку, которая принесла кофе. Возникло ощущение, что из той сча­стливой команды, которая работала здесь шестью годами раньше, никого не осталось. Что не измени­лось, так это вид на шестиарочный старинный ка­менный мост, переброшенный через реку, журчание воды и спокойствие мамы-утки, возглавляющей процессию из шести крошечных утят.

—   Прекрасное место. — Каролина все оглядыва­лась. — Ты здесь уже бывал?

—  Тут я научился готовить.

—   Правда? — В голосе слышалось удивление. Пока я заказывал кофе, она успела заглянуть в меню.

—  Теперь все изменилось. Раньше место бара за­нимал ресторан. Грустно это видеть, но заведение сделало шаг назад. Сеть отелей, которая его приоб­рела, заинтересована в увеличении продажи пива, а не в хорошей кухне.

—  Так почему мы сюда приехали?

—  Не знаю, — честно ответил я. — Наверное, хо­телось найти спокойное местечко, чтобы подумать, составить планы на будущее.

—  И каков твой план? — с интересом спросила Каролина.

—  Тоже не знаю. Но сначала хочу кое-кому по­звонить.

Я включил мобильник и позвонил в фирму про­ката автомобилей в Ньюмаркете. Нет проблем, ска­зали мне, держите «Мондео», сколько хотите. Взяли необходимые сведения по кредитной карточке и предупредили, что снимать деньги будут каждую не­делю. Я согласился и отключил связь.

И тут же мобильник зазвонил у меня в руке. Да­ла о себе знать голосовая почта.

—  У вас шесть новых сообщений, — сообщил мне механический голос, а потом прокрутил их мне. Первое пришло от Клер Хардинг, редактора отдела новостей, которая поблагодарила меня за обед, ос­тальные — от Карла. Он раз за разом повторял, что ему нужно поговорить со мной. И с каждым сооб­щением отчаяния в его голосе только прибавлялось.

Я ему позвонил. Он страшно обрадовался моему звонку, а вот мне его слова пришлись не по вкусу.

—  Ты должен вернуться. Срочно. — Похоже, по­сле нашего последнего разговора в субботу ситуация катастрофически ухудшилась.

—  В чем дело? — озабоченно спросил я. Карл не впадал в панику по пустякам.

—   Мне пришлось уволить Оскара. Гэри поймал его в твоем кабинете. Он рылся в бумагах на столе. Да еще пропали деньги. Мелочь, но все же. Оскар все отрицал. С другой стороны, это и естественно, не так ли? Но это только половина дела. На кухне он цапался с Гэри всю прошлую неделю. А в субботу они устроили шумную ссору. В какой-то момент я подумал, что Оскар проткнет Гэри рыбным филетиром.

Рыбный филетир — очень острый, очень тонкий кухонный нож с лезвием длиной в восемь дюймов. Удар рыбным филетиром, скорее всего, привел бы к летальному исходу. И я только порадовался, что Ос­кара уволили.

—  Но вы с Гэри сможете продержаться несколь­ко дней без меня.

—   Мы бы смогли, но Гэри подхватил гребаную ветрянку, и доктор велел ему оставаться в постели десять гребаных дней.

—   Разве ты не можешь найти другого повара че­рез агентство по найму? — спросил я.

—  Я пытался. Но они дуются на меня из-за Ос­кара. Говорят, что мы поступили с ним несправед­ливо. Можешь ты такое себе представить? Да он мог нас всех поубивать!

—  Помимо этого, все в порядке? — спросил я.

—   Не совсем. — Я уже пожалел, что задал по­следний вопрос. — Джин хочет знать, когда мы най­дем замену Луизе. Говорит, что у нее слишком мно­го работы в зале. Я предложил ей заткнуться или выметаться отсюда. Так что она тоже на меня ду­ется.

Меня это не удивило. Работа с людьми не отно­силась к сильным сторонам Карла.

— Ясно. Теперь все?

—  Нет. Яцек хочет, чтобы ему повысили жалова­нье. Говорит, что другой кухонный рабочий получа­ет больше, чем он, и это несправедливо. — Я поду­мал, что Яцек быстро усваивает английский язык, если сумел объясниться с Карлом. — Я и ему пред­ложил заткнуться или выметаться отсюда. Он все еще здесь, и я решил, что он предпочел заткнуться. Но когда ты вернешься?

По всему выходило, что возвращаться следовало как можно быстрее, иначе мой ресторан ждала ката­строфа.

—  Я позвоню тебе позже и дам знать.

—  Пожалуйста, возвращайся скорее, — взмолил­ся он. — Я не знаю, как долго мне удастся продер­жаться. — Голос звенел от паники.

—  Я же сказал, позвоню позже. — И разорвал связь.

—  Проблемы? — спросила Каролина, которая слышала только меня.

—   Без капитана корабль напоролся на рифы. Од­ного из поваров уволили, потому что он едва не пырнул другого ножом, а этот другой заболел вет­рянкой. Карл, мой заместитель, остался в одиноче­стве: Джулия, которая приготовляла холодные блю­да, у плиты помочь ему не могла.

—  Он может справиться один?

—  Скорее нет, чем да, — ответил я. — При усло­вии, что ресторан заполнится больше чем наполо­вину.

—  А он заполнится?

—  Я не спрашивал. Но надеюсь на это. И если сегодня не заполнится, то к концу недели — обяза­тельно. Это еще не все. Карл сцепился с некоторы­ми из сотрудников, и я могу представить себе, какая там напряженная обстановка. Все ждут, что я вер­нусь до того, как нарыв лопнет, и чем дольше я буду отсутствовать, тем хуже будут последствия.

—  Тогда ты должен вернуться немедленно, — твердо заявила Каролина.

—  С одной рукой пользы от меня будет немно­го. — Я поднял правую, загипсованную руку.

—  Даже однорукий Макс Мортон будет получше многих.

Я улыбнулся.

—   Но не опасно ли это? Может, кто-то хочет, чтобы я вернулся.

—  Кто? — спросила она. — Комаров?

—  Возможно. Или Карл.

—  Карл? Ты не доверяешь своему заместителю?

—  Я не знаю, кому могу доверять. — Задумав­шись, я смотрел на катер, который как раз проплыл под мостом. На крыше кабины загорали белокожие мужчина и женщина. — Нет, пожалуй, как раз Кар­лу я доверяю.

—  Вот и славно. Тогда мы возвращаемся в Ньюмаркет и спасаем твой ресторан. Но о нашем возвра­щении заранее мы никому не скажем, даже Карлу.

* * *

Каролина взяла альт с собой на прогулку по бе­регу реки, тогда как я с мобильником остался за сто­ликом под березой. Я слышал, что она играет, пока звонил матери, чтобы убедиться, что у нее все хоро­шо, а потом в Столичную полицию, точнее в Специ­альную службу.

—  Могу я поговорить с детективом-инспектором Тернером? — спросил я.

—   Оставайтесь на линии, — ответил мне жен­ский голос. Командным тоном. После паузы я услы­шал: — Детектив-инспектор Тернер свободен от службы до двух часов дня.

Я оставил сообщение с просьбой сразу же пере­звонить мне. По срочному делу. Мне пообещали, что мое сообщение обязательно ему передадут. Я за­дался вопросом: а может, переговорить с кем-то еще? Но детектив-инспектор Тернер меня знал, а потому не отмахнулся бы от моей информации.

Каролина еще минут сорок ходила вдоль берега и играла, а потом вернулась, раскрасневшаяся, улы­бающаяся, счастливая.

—  Как же мне хорошо. — Она села, а я завистью посмотрел на альт. Очень уж мне хотелось, чтобы именно моими стараниями Каролина пришла в та­кое благостное настроение.

—  Разве тебе не нужны ноты? — спросил я.

—  Нет, для этого произведения — нет. Я слиш­ком хорошо его знаю. Просто хотела убедиться, что мои пальцы помнят его, как и голова.

—  Я думал, оркестранты всегда пользуются нота­ми. Перед ними всегда стоят пюпитры, я их видел.

—  Да, мы ими пользуемся. Но солисты обычно обходятся без них, да и вообще ноты скорее шпар­галка, которая нужна на всякий пожарный случай, чем необходимость. — Она с такой нежностью уло­жила альт в футляр. — Останемся здесь на ленч?

—     Нет. Я бы предпочел уехать. Уже прошло больше часа с того момента, как я первый раз вос­пользовался мобильником, так что нам пора дви­гаться дальше. — А еще я подумал, что здешняя еда выглядела очень уж неаппетитной.

—   Кто-то может определить местонахождение человека по звонку с его мобильника? — спросила она.

—  Я знаю, что полиция может, — ответил я. — Такая информация есть у сотового оператора. Я слы­шал об этом по телевизору. Не хочу рисковать, на случай, если Комаров платит кому-то в телефонной компании.

—  Ты хочешь вернуться в Ньюмаркет? — спроси­ла Каролина.

—  Да и нет. Разумеется, я хочу вернуться в «Тор­бу» и снять все проблемы, но, должен признать, бо­юсь.

—  Ехать тебе необязательно, знаешь ли.

—   Не могу же я прятаться вечно. Все равно воз­вращаться придется. Я оставил сообщение для со­трудника Специальной службы. Когда он мне позво­нит, я ему все расскажу и попрошу о защите. Все бу­дет хорошо.

На ленч мы остановились к северу от Оксфорда, выбрали столик на открытой веранде паба под ярко-красным солнцезащитным зонтом, и наш очень вкусный суп с брокколи из зеленого вдруг стал розо­вым. Чем ближе мы подъезжали к Ньюмаркету, тем больше я нервничал, а когда прибыли в город, около шести часов, почувствовал себя совершенно поте­рянным, как вытащенная из воды рыба. От моего дома остались только закопченные стены да куча зо­лы, мимо которых я медленно проехал вперед и на­зад, давая Каролине возможность хорошенько рас­смотреть пепелище.

—  Ох, Макс! — вырвалось у нее после второго захода. — Мне так жаль.

— Я всегда могу его отстроить, — ответил я.

Но этот маленький коттедж был единственным домом, который принадлежал мне, и я ясно и отчет­ливо помнил радостное волнение, которое испыты­вал тем июльским днем, почти шесть лет тому назад, когда въехал в коттедж, заглядывал во все шкафы и буфеты, слушал звуки, которые, охлаждаясь, издавал дом, нагретый за день солнечными лучами. Его по­строили из местного камня в конце восемнадцатого столетия, и, хотя право собственности принадлежа­ло мне, я всегда рассматривал себя временным жильцом в бесконечной жизни этого дома. Но те­перь жизнь эту оборвали пожаром. Здесь произошло убийство, не человеческого существа, но все равно члена моей семьи. От дома остался молчаливый труп. Вернулась бы его душа после восстановления? Может, пришло время, погоревав об утрате, дви­нуться дальше?

—  И где мы сегодня будем спать? — спросила Каролина, когда я наконец уехал от пожарища.

—  Помнишь, как в самом начале, приглашая те­бя в Ньюмаркет, я обещал тебе ночь в отеле «Бед­форд лодж»? Тогда наши планы порушила автомо­бильная авария. Так вот, дорогая, теперь ты все-та­ки проведешь ночь в лучшем отеле Ньюмаркета.

— Для меня это честь.

—  Только постарайся не привыкнуть к тамошней роскоши. Номер у них только на эту ночь. На завтра все занято.

—  Завтра вечером я должна быть в Лондоне.

Я этого не забыл.

Сказать, что Карл обрадовался моему появле­нию, — значит ничего не сказать. Он буквально за­плакал, когда я вошел на кухню «Торбы» в семь ча­сов вечера.

—  Слава богу! — воскликнул он.

—  Пользы от меня будет немного. — Я постучал по гипсу на правой руке.

—  А что с тобой случилось? — Его плечи поник­ли. Радость быстро сменилась разочарованием.

—  Упал и сломал кисть. Глупо, конечно. Но я все-таки смогу хоть немного помочь.

—  Хорошо. — Толика радости возвратилась.

Я не могу сказать, что обстановка на кухне вер­нулась в нормальное русло, но с семьюдесятью дву­мя заказами мы справились. Я решил не выходить в обеденный зал, потому что не хотел, чтобы меня увидели посетители. Сотрудники, само собой, виде­ли, но я попросил их никому об этом не говорить. Показал гипс и объяснил, что врач запретил мне по­являться на работе и я не хочу, чтобы ему стало из­вестно о моем непослушании. Они многозначитель­но улыбались мне и обещали хранить сей факт в секрете. Но мог ли я им в этом доверять?

Наконец запарка закончилась, и у нас появилась возможность присесть. Прошло почти две недели с того дня, когда я так интенсивно трудился, поэтому сил у меня практически не осталось. Я просто плюх­нулся на стул в своем кабинете.

—  Даже не представляла себе, что на кухне так жарко, — призналась Каролина.

Весь вечер она постоянно что-то с себя снимала, пока не подошла к предельной черте: если б сняла что-то еще, перешагнула бы рамки приличия. Мар­гарита, громкоголосая повариха дальней родствен­ницы моей матери, моя первая учительница по час­ти готовки, обычно стояла у плиты в трусах под бе­лым халатом из тонкой хлопчатобумажной ткани, какие носят врачи.

—  Тебе бы попасть на кухню в жаркий июньский день.

Карл вошел в кабинет с тремя стаканами пива, которые принес из бара.

—  Не возражаете? — спросил он, протягивая один Каролине.

—  С удовольствием.

— Хотите получить у нас работу? — Выглядел он, как заключенный, только что узнавший о помилова­нии. С семьюдесятью двумя обедами один он бы не справился, во всяком случае, не смог бы пригото­вить их на должном уровне.

—  Работа у меня есть, — ответила Каролина. — Правда, я могу ее потерять, если и дальше не буду репетировать.

—  Репетировать? — переспросил Карл. — А что вы делаете?

В ответ Каролина потянулась к своему постоян­ному спутнику, альту, и достала его из футляра.

—  Тогда я знаю, кто вы! — внезапно воскликнул Карл. Посмотрел на меня. — Та самая сука, что по­дала на нас в суд. — Мы рассмеялись. Даже Кароли­на, та самая сука, рассмеялась.

—  Я посмотрю, что с этим можно сделать. Мо­жет, со мной уже рассчитались. — Она поднесла ко рту стакан пива, жадно выпила, оставив белую по­лоску пены на верхней губе, стерла рукой. Мы снова рассмеялись.

Я попытался дозвониться до детектива-инспек­тора Тернера. Уже в четвертый раз. И мне опять сказали, что его нет на месте. Я опять попросил ос­тавить ему сообщение, и у меня возникла мысль, что ему их не передают. Я сказал, на этот раз муж­скому голосу, что дело действительно срочное. «Мо­гу я помочь?» — осведомился мужчина. Я начал рас­сказывать ему о взрыве на ипподроме Ньюмаркета. Он предложил мне обратиться в полицию Суффол­ка, а не в Специальную службу. Я сказал, что опаса­юсь за свою жизнь, но не думаю, что он мне пове­рил. Повторил, что я должен связаться с местной полицией. Я так и сделал, попросил, чтобы меня со­единили со старшим на текущий момент офицером, и услышал в ответ, что инспектор отошел, но я могу оставить сообщение. Я вздохнул и сказал, что пере­звоню чуть позже.

Ричард вошел в кабинет, чтобы сообщить, что большинство посетителей отбыло, занят только один столик и за ним пьют кофе.

—  Миссис Кейли спрашивала о вас, — сказал он мне.

—  Кейли сегодня здесь? Они же бывают только по субботам.

—  Они приходили и вчера, — ответил Ричард. — Миссис Кейли говорит, что хочет поддержать ресто­ран в тяжелую минуту, после этого обеда с отравле­нием и всего прочего.

«Как хорошо, — подумал я. — Побольше бы мне таких клиентов, как Кейли».

Сотрудники в основном уже разошлись.

—  Ты, Карл, тоже можешь уходить. Я сам все за­крою. — Мне хотелось уйти последним, чтобы ни­кто не смог следить за нами. — Ричард, с последним столиком ты разберешься? — То есть проследит, что по счету уже заплачено, а после того, как посетители выпьют кофе, проводит их до двери.

—  Нет проблем, — заверил он меня.

—  Где вы остановились? — спросил Карл.

— Я забронировал номер в отеле.

—  В каком?

Мог ли я доверять Карлу?

—  В «Ратленд армс».

Я надеялся, что проверять он не будет. Мортон в списке гостей на эту ночь в отеле «Ратленд армс» не значился. Но, опять же, Мортон не значился и в гостевом списке «Бедфорд лодж». Я забронировал номер на фамилию Батчер.

—  Ладно, что-то я устал. — Карл встал. — До­мой — и спать.

Кабинет обычно использовался и для переодева­ния, но, несомненно из уважения к Каролине, Карл отправился переодеваться в мужской туалет. Я давно уже собирался сделать в ресторане настоящие разде­валки, с душем, но до этого никак не доходили ру­ки.

Каролина уперла альт в плечо и начала тихонько играть. Как же восхитительно она играла! Я во все глаза смотрел на нее, но играть она перестала.

—  Продолжай, — попросил я. — Это прекрасно.

— Я смущаюсь.

—  Не говори глупостей. Вечером в четверг на те­бя будут смотреть тысячи людей.

—  Там все будет по-другому. Они не будут сидеть в двух футах от моего носа.

Я отодвигал стул, пока нас не разделили как ми­нимум четыре фута.

—  Так лучше?

Она не ответила, но вновь прижала альт к плечу и заиграла.

Карл вошел в кабинет, уже переодевшись. Каро­лина опять перестала играть, он ей улыбнулся.

—   Кто-то оставил мобильник в мужском туале­те. — Он положил телефон на мой стол. — Растеря­ха. Завтра с утра этим займусь. Спокойной ночи. — И он повернулся, чтобы уйти.

—  Спокойной ночи, Карл, — попрощался с ним я. — Спасибо, что держал оборону.

—   Нет проблем. — И отбыл. В этот вечер я не смог заставить себя сказать ему, что он должен учиться работать с людьми. Решил, что этим лучше заняться утром.

—  Мы уходим? — спросила Каролина.

—  Скоро, — ответил я. — Подождем, пока Ри­чард закончит свои дела и уйдет.

На столе зазвонил забытый мобильник. Кароли­на и я посмотрели на него.

—  Алло, — ответил я, нажав на кнопку приема после четвертого звонка.

—  Алло. — Мужской голос. — Я думаю, это мой телефон.

—  Кто это? — спросил я.

—  Джордж Кейли, — ответил голос. — Это ты, Макс?

—  Да, Джордж. Вы оставили свой телефон в мужском туалете.

—  Я так и думал. По-дурацки все вышло. Изви­ни. Я вернусь и заберу его, если ты не возражаешь.

—  Разумеется, нет. Но мы уже заперлись, поэто­му постучите в парадную дверь.

Вошел Ричард, чтобы доложить, что последние посетители отбыли, и он тоже уходит.

—  Ой, — добавил он, оглянувшись у самой две­ри. — Яцек еще здесь, хочет с вами поговорить. Ждет на кухне.

—  Скажи ему, пусть идет домой. Я поговорю с ним утром.

—  Ладно. — Ричард замялся. — Я ему уже сказал, но он все равно хочет поговорить с вами.

—  Что ж, скажи ему еще раз. Пусть идет до­мой. — Не было у меня никакого желания оставать­ся на кухне один на один с Яцеком. Я не знал, мож­но ли ему доверять.

—  Хорошо, — кивнул Ричард. — Я ему скажу.

—  Когда он уйдет, скажи мне об этом, — попро­сил я. — И вот что еще, Ричард, убедись, что он уехал. — Я знал, что на работу и с работы Яцек ез­дит на велосипеде. — Проверь, взял ли он велоси­пед.

Ричард как-то странно на меня посмотрел, но кивнул и вышел.

В парадную дверь громко постучали. Я прошел в вестибюль между баром и обеденным залом. Из ок­на посмотрел на автомобильную стоянку. Как я и ожидал, у двери стоял Джордж Кейли. Его мобиль­ник я держал в руке.

Я отпер дверь, но распахнула ее нога не Джорд­жа Кейли. Меня отбросило назад. В дверном проеме возник другой мужчина. В руке он держал автомати­ческий пистолет, нацеленный мне между глаз. Я ре­шил, что это Питер Комаров.

—  Джордж говорит мне, что вас очень трудно убить, мистер Мортон. — И мужчина переступил порог.

 

Глава 20

Я пятился, Комаров и Джордж Кейли следовали за мной.

Ричард появился из обеденного зала с подносом, на котором стояла грязная посуда со столика, за ко­торым сидели последние посетители. Комаров и я увидели его одновременно. И прежде чем я успел предупредить его об опасности, Комаров перевел пистолет на Ричарда и застрелил его. От грохота вы­стрела в маленьком помещении я аж подпрыгнул. На белой рубашке Ричарда вспыхнула алая звезда. Пуля пробила сердце, и, я уверен, он умер до того, как упал. Металлический поднос, который он дер­жал в руках, запрыгал по полу, осколки стаканов разлетелись во все стороны.

А пистолет снова нацелился на меня, и я поду­мал, что все, конец. Он мог убить меня так же легко. Почему нет? Уже пытался дважды, чего отказывать­ся от третьей попытки? Злость, которая позволила мне выжить при пожаре в моем коттедже, вспыхнула с новой силой. Я не собирался умереть без борьбы.

Комаров увидел эту злость в моих глазах, понял мои намерения.

—  Даже не вздумай, — предупредил он. По-английски говорил идеально, с едва-едва заметным рус­ским акцентом.

Я стоял как скала и смотрел на него. Широко­плечего мужчину лет пятидесяти пяти, среднего рос­та, с густыми, аккуратно причесанными, заметно тронутыми сединой волосами. И тут я понял, что уже видел его. Он был гостем Джорджа и Эммы в «Торбе» в первую субботу после взрыва бомбы. Я вспомнил, как Джордж торопил Эмму. «Питер и Таня ждут», — сказал он. Питер и Таня, друзья Джорджа Кейли, обернулись Питером и Татьяной Комаровыми, контрабандистами, подрывниками, убийцами.

Мне с трудом верилось, что Джордж — не тот дружелюбный, постоянный клиент, которого я вро­де бы так хорошо знал. Я посмотрел на Джорджа и увидел, что мое незавидное положение нисколько его не трогает. Не шокировало его и убийство моего метрдотеля. Я продолжал смотреть на него, но он отказывался встретиться со мной взглядом. По вы­ражению лица Джорджа чувствовалось, что он при­знает необходимость таких действий.

—  Я собираюсь убить и тебя, — продолжил Ко­маров. Как будто я в этом сомневался. — Но прежде хочу получить ту вещицу, что принадлежит мне.

—   И что это за вещица? — Каждое слово дава­лось мне с трудом. Язык, казалось, прилип к нёбу.

—  Ты знаешь, что мне нужно. Ты заполучил ее в Делафилде.

«Боже, — подумал я, — ты, видать, говорил с миссис Шуман, а может, Курт и этот мордоворот с клюшкой для поло нанесли ей визит». Я тут же ото­гнал от себя мысли о том, что они могли сделать с этой милой, хрупкой женщиной.

—  Я не знаю, о чем вы говорите. — Я чуть воз­высил голос. Понимал, что Каролина по-прежнему в моем кабинете, и хотел предупредить ее об опасно­сти, хотя она наверняка слышала выстрел и грохот разбивающихся об пол стаканов. Я прекрасно пони­мал, что Комаров убьет ее так же, как только что убил Ричарда. Хуже того, он мог начать мучить ее, чтобы заставить меня отдать металлический шар. Я подумал о нем. С собой у меня его не было, так что я никак не мог вернуть его Комарову. Скорее всего, он лежал на столе Тоби, где я и оставил его, чтобы брат показал этот шар ветеринару. И я не со­бирался подвергать опасности Тоби и его семью.

—  Джордж, — Комаров не отрывал взгляда от меня, — пойди и проверь, одни ли мы.

Джордж Кейли вытащил из кармана другой пис­толет и прошел в обеденный зал. По звукам я понял, что он заглянул и на кухню. Через какое-то время вернулся.

—  Больше никого.

—   Проверь там. — Комаров мотнул головой в сторону бара и моего кабинета. Последний находил­ся между кухней и баром, с двумя дверьми, располо­женными одна против другой, более напоминая ши­рокий коридор, чем комнату.

Я продолжал смотреть на Комарова, но подоб­рался, готовый прыгнуть на него, если Джордж крикнул бы, что нашел Каролину. Но он не крик­нул. Вернулся и доложил, что мы одни.

—  Где твоя подруга? — спросил Комаров.

—  В Лондоне.

—  Где в Лондоне?

—  У ее сестры. В Финчли.

Ответ, похоже, его устроил, и он махнул писто­летом в сторону обеденного зала:

—  Туда.

Мне пришлось обойти тело Ричарда. Я посмот­рел на его спину. Выходного отверстия не было. Пу­ля из тела не вышла. Меняло ли это что-то для Ри­чарда? Разумеется, нет. Он все равно умер.

Я шел впереди Комарова. Он собирался убить меня выстрелом в спину. Я в этом сомневался, но для него, похоже, не имело значения, как прикон­чить человека — выстрелом в спину, грудь или голо­ву. Для меня, впрочем, тоже.

—  Стоять! — приказал он. Я остановился. — Отодвинь стул, вон тот, с подлокотниками. — Я протянул левую руку и отодвинул от стола указан­ный стул. Только тут понял, что за этот стол обычно садились Кейли со своими гостями. Задался вопро­сом, а заметил ли это Джордж. — Сядь спиной ко мне. — Я так и сделал.

Комаров и Джордж обошли меня, чтобы мы сно­ва оказались лицом к лицу.

Я услышал за спиной хруст осколков стекла на полу вестибюля. Подумал, что это Каролина, но Ко­маров смотрел поверх меня, и на его лице не отра­жалась тревога. Следовательно, пришел кто-то свой.

—  Ты все принес? — спросил он вновь прибыв­шего.

—  Да. — Мужской голос. Опять хруст осколков. Шаги приблизились. — Жаль, что вам пришлось за­стрелить Ричарда.

Голос я узнал. Многое внезапно прояснилось.

—  Свяжи его, — приказал Комаров.

Мужчина обошел меня. Он нес большую темно-синюю сумку.

—  Привет, Гэри, — поздоровался я.

—  Привет, шеф, — ответил он.

Следов ветрянки на лице я не заметил. Да их и быть не могло. Мне расставили западню, а я в нее угодил. Гэри не заболел ветрянкой, а Оскар, разуме­ется, не рылся в моих бумагах и не крал деньги. Ко­маров хотел, чтобы я появился в «Торбе», и пра­вильно рассчитал, что лучший способ заставить ме­ня вернуться — обезлюдить кухню. Сначала уволить Оскара на основе ложных обвинений Гэри, потом самому Гэри сказаться больным. Гопля, и я уже бегу сломя голову. Как барашек на закланье.

—  Почему? — спросил я Гэри.

—  Что — почему?

—  Почему ты так поступил?

—  Разумеется, ради денег. — Он улыбнулся. Не понимал, в какую попал беду, какая ему грозила опасность.

—  Но я хорошо тебе платил.

—  Не так хорошо, как платит он. И не только деньгами.

—  Не только?

—  Еще и коксом.

Я и не подозревал, что он наркоман. Обычно кухня и наркотики несовместимы. Этим, вероятно, объяснялись некоторые из его внезапных перемен настроения, также и нынешнее поведение. Наркоти­ческая зависимость очень сильна, она обычно лиша­ет человека здравомыслия и силы воли. При опреде­ленных обстоятельствах Гэри мог сделать что угод­но, лишь бы получить очередную дозу. Вот и принадлежал Джорджу душой и телом.

Гэри достал из сумки кольцо широкой липкой ленты, примотал мою левую руку к подлокотнику стула. Комаров чуть передвинулся, чтобы Гэри не оказался между мной и пистолетом, но я не сомне­вался, что Комаров тут же пристрелил бы Гэри, если б такое развитие событий соответствовало его пла­нам.

Гэри переместился к моей правой руке.

—  Эй, у него под курткой пластиковый гипс.

—  Курт говорил, что Уолтер, скорее всего, сло­мал ему руку. — Комаров подошел ближе. — А ты сломал руку Уолтеру. — «Хорошо, — подумал я, — жаль, что не сломал его чертову шею». — И ты за это заплатишь. — Внезапно Комаров улыбнулся. — Но Уолтер всегда был таким импульсивным. Вероят­но, он хотел вышибить тебе мозги клюшкой для по­ло. — Он вновь улыбнулся. — Возможно, ты еще по­жалеешь, что не вышиб. — Я похолодел, весь по­крылся потом, но тем не менее улыбнулся в ответ.

Гэри липкой лентой примотал гипс к другому подлокотнику стула. Потом точно так же соединил мои лодыжки с ножками кресла. Меня обездвижи­ли, словно индейку, перед тем как взрезать ей горло. Потом Гэри достал из сумки что-то еще, напоми­нающее замазку, мягкую белую замазку. Замазка эта находилась в длинном пластиковом мешочке, прямо-таки белый колбасный батон. Я похолодел еще сильнее: Гэри достал из сумки пару фунтов пласти­ковой взрывчатки.

Белую колбасу он прикрепил к стулу между мои­ми ногами. Господи! Только не мои ноги. Ноги Мэри-Лy, точнее их отсутствие, продолжали преследо­вать меня по ночам. Только теперь мне предстояло пережить мой кошмар наяву. Из сумки появилась металлическая трубка размером с сигарету, которую Гэри очень осторожно воткнул в мягкую белую взрывчатку, как вставляют пластинку шоколада в сбитые сливки. Из верхней части трубки выходили два коротких проводка, соединенных с маленькой черной коробочкой. Дистанционно управляемый де­тонатор, заключил я. Теперь меня бросило в жар, пота явно прибавилось. Комаров наслаждался моим страхом. И я действительно насмерть перепугался, осознав, что мне предстоит умереть, и надеяться я мог лишь на то, что смерть будет быстрой и безбо­лезненной, а не долгой и мучительной. Мог я не сказать ему, где оставил этот чертов металлический шар? Мог умереть, не выдав эту тайну? Удалось бы мне обезопасить моих близких, что бы со мной ни сделали? Эти самые вопросы более пятидесяти лет тому назад задавали себе схваченные гестапо развед­чики и бойцы Сопротивления. Ни я, ни они не зна­ли ответа, пока не наступал момент истины.

—  Где он? — спросил Комаров.

—  Где — кто? — переспросил я.

—   Мистер Мортон, — он обращался ко мне, словно мы сидели на совещании совета директо­ров, — давайте не будем терять времени. Мы оба знаем, о чем речь.

—  Я оставил его у миссис Шуман.

Джорджу стало как-то не по себе.

—     А у меня несколько другие сведения, — пока­чал головой Комаров. — Миссис Шуман дала тебе две эти вещицы. Одну удалось вернуть, вторую — нет. — Он обошел меня сзади. — Миссис Шуман во­обще не следовало держать их в своем доме. Все они теперь изъяты, за исключением одной. — Он вновь оказался передо мной. — И ты скажешь мне, где она, рано или поздно. — Опять улыбнулся. Ему все это очень даже нравилось. Мне — нет.

Из кухни донесся какой-то звук. Не так чтобы громкий, но отчетливый. Словно металлическая ложка упала на пол. «Должно быть, Каролина», — подумал я.

—   Неужели ты ничего не можешь сделать как следует? — бросил Комаров Джорджу Кейли. Голос переполняло раздражение. — Следи за ним. — Он указал на меня. — Если дернется, прострели ему ступню. Только не попади во взрывчатку, а не то мы все умрем. — Перевел взгляд на Гэри. — Ты пой­дешь со мной.

Комаров и Гэри прошли на кухню через дверь, которой обычно пользовались мои официанты, а не хладнокровный убийца. Мне оставалось только мо­литься, чтобы они не нашли Каролину.

Стоявший передо мной Джордж явно нервничал.

—  Как вы могли влезть в это дело? — спросил я его.

—   Заткнись! — фыркнул он, но я его реплику пропустил мимо ушей.

—  Почему вы отравили всех гостей на обеде?

—  Заткнись! — повторил он, но я опять его не послушал.

—  Так вот почему вы не пришли в субботу на скачки.

—  Я же сказал, заткнись!

—  Это Гэри бросил фасоль в соус? — не унимал­ся я. Он промолчал. — Глупое, между прочим, ре­шение. Не будь отравления, я бы и не дергался. Не стал бы задавать вопросы. — Подумал: «И не сидел бы здесь, связанный, на пороге смерти».

—  Зря ты их начал задавать. — Тут я понял, что задел его за живое.

—  У вас, значит, неприятности? С боссом? — Я посыпал соль на рану. Он молчал, а я продолжил наступление: — Вы напортачили, не так ли? Джордж оказался не таким умником?

—  Заткнись! — Он замахнулся на меня пистоле­том. — Заткнись!

—  А что думает Эмма? Она знает, чем вы зани­маетесь?

Он повернулся и направился к двери, за которой исчезли Гэри и Комаров. Надеялся на подкрепле­ние, потому что я начал доставать его.

—  Это Эмма нарубила для вас фасолины?

—  Какая чушь. — Он вернулся ко мне. — Фасоль предназначалась только для того, чтобы отравить ее.

—  Чтобы отравить Эмму? — в изумлении пере­спросил я.

—  Эмма настаивала на том, что мы должны пой­ти в эту чертову ложу. Я не мог ее отговорить. Она и Элизабет Дженнингс готовились к этому ленчу с то­го самого момента, как нас туда пригласили. Я же не мог сказать ей, почему мы не можем пойти. Так?

—  Вот вы и отравили обед, чтобы она не пошла на ленч?

—  Да. От этого чертова Гэри требовалось подсы­пать фасоли только Эмме и Дженнингсам, а этот идиот отравил всех. Даже меня, мерзавец.

—  Хорошо. Это послужит вам уроком. — Я ска­зал ему то самое, что услышал от Каролины.

Гэри я понимал: проще отравить весь обед, чем три тарелки, которые потом каким-то образом должны были попасть к определенным людям. Ему пришлось бы договариваться с кем-то из официан­тов. Опять же, массовое отравление позволяло ему самому в субботу не приходить на ипподром, чтобы помогать готовить ленч.

—  Но Элизабет Дженнингс все равно пришла на скачки, — напомнил я Джорджу. — Почему?

—  Я понятия не имел, что у нее аллергия к гри­бам. Элизабет ела курицу без соуса. Я очень об этом сожалел.

«Очень, но не настолько, чтобы не прийти на похороны Элизабет, — подумал я. — Не настолько, чтобы не принести Нейлу Дженнингсу соболезнова­ния у церкви».

—  Тебе следовало спустить все на тормозах. — Он впервые встретился со мной взглядом.

—  Что спустить на тормозах?

—   Очень уж ты рвался выяснить, кто отравил обед.

—  Разумеется, рвался.

— А я не мог этого допустить.

Я уставился на него.

—  Так это вы пытались меня убить?

—  Я только нанимал людей, — ответил Джордж. И угрызений совести в его голосе не слышалось.

Мне нравился Джордж. Всегда видел в нем дру­га, и тем не менее он дважды пытался отправить ме­ня на тот свет. Его стараниями сначала мой автомо­биль превратился в груду покореженного металла, потом он сжег мой дом и все мои вещи, а теперь стоял передо мной с пистолетом в руке и вновь ду­мал об убийстве. На прошлой неделе я сказал Доро­ти Шуман, что многих людей убивают друзья. Но никак не ожидал, что жизнь наглядно продемонст­рирует мне справедливость моих слов.

—   Но получилось у вас не очень, не правда ли? — Я опять принялся злить его. — Готов спорить, Комарову ваши неудачи не понравились. Вы не смогли убить даже деревенского повара. Или вы ни­чего не можете сделать как следует? — Я чуть пере­фразировал слова Комарова.

—   Заткнись! — в который уж раз крикнул Джордж. От злости он буквально выпрыгивал из штанов. — Это у чертова Гэри руки растут из жопы!

—  Так это Гэри пытался меня убить?

Он не потрудился ответить, подошел к двери на кухню, заглянул в круглое окно.

—  Почему Комаров взорвал ложу? — спросил я, сменив тему.

—  Я тебе сказал, заткнись! — Джордж махнул в мою сторону пистолетом.

—  Он хотел убить Ролфа Шумана? — настаивал я.

—  Заткнешься ты или нет? — Он подошел ко мне, наставил пистолет мне в голову с расстояния в каких-то двенадцать дюймов.

Я продолжал гнуть свое. Возможно, выйдя из се­бя, он бы мог убить меня быстро, безо всяких муче­ний.

—  Почему взорвали ложу? Это какой-то перебор. Почему он не застрелил одного Шумана, если уж хотел его убить? Тихо и без свидетелей, на какой-нибудь темной улочке в Висконсине?

—   Комаров не любит по-тихому, — ответил Джордж. — Нужно показать, кто в доме хозяин, вот что он сказал. Показать всем, что он настроен серь­езно. Шуман крал у него, а воров Комаров не выно­сит. И хотел, чтобы все это уяснили. — Джордж оп­ределенно повторял те самые слова, которые сказал ему Комаров.

«Странная логика, — подумал я. — Шуман ока­зался вором, вот Комаров и попытался его убить, но при этом он убил девятнадцать невинных человек, в том числе очаровательную Луизу и честно исполняв­шую свои обязанности Мэри-Лу, не говоря о десят­ках раненых». Комаров являл собой зло.

Из-за двери на кухню донесся крик, потом вы­стрел. Я насмерть перепугался. Молил бога, чтобы стреляли не в Каролину.

Джордж попятился от меня, вновь заглянул в круглое окно в двери. Прогремел второй выстрел, третий, раздались крики. Оставалось только сожа­леть, что соседей у нас нет. Иначе кто-нибудь услы­шал бы выстрелы и вызвал полицию.

Вернулся Комаров.

—   Снаружи кто-то есть. Думаю, если я их не убил, то ранил. Иди и прикончи их. Я послал туда и Гэри, так что смотри не подстрели его. — Джордж, похоже, колебался. — Джордж, поторопись!

Джордж вышел за дверь, всем своим видом пока­зывая, что идти ему ужасно не хочется. В охоте на людей с пистолетом и в темноте он был явно не си­лен. Но ему следовало хорошенько подумать, преж­де чем связываться с такими, как Комаров.

—  Зачем вам нужен этот шарик? — спросил я Комарова. — У вас же их сотни.

—  Зачем мне нужны сотни? — спросил он. В го­лосе послышалось любопытство. Ему хотелось выяс­нить, что мне известно. Следовало мне ему сказать? Имело это значение?

—  Чтобы закладывать в лошадей, — выложил я.

Мои слова произвели ошеломляющий эффект.

Он побледнел как полотно, его рука дрогнула.

—  Кто об этом знает? — Он даже возвысил голос.

—  Все, — ответил я. — Я рассказал полиции.

Я не ожидал, что мои слова спасут меня, совсем наоборот. Просто надеялся, что смерть будет быст­рой.

—   Ты поступил безответственно. — Голос стал обычным. — За это ты умрешь. — Я и так знал, что умру. Ничего не изменилось.

Он начал обходить меня. «Хорошо, — подумал я, — он выстрелит мне в затылок. Я ничего не увижу и не почувствую. Просто... уйду».

И когда Комаров уже обошел мое плечо, Каро­лина вошла в распахнутую дверь и ударила его в ли­цо своим альтом. Со всего размаха, держа обеими руками за гриф. Удар был такой силы, что от бедно­го альта остались рожки да ножки. Гриф сломался, корпус разлетелся в щепки, но, что было для меня главным, Комаров повалился на пол. Каролина сама была на грани обморока. По щекам катились слезы.

—  Быстро! — крикнул я ей. — Возьми нож! — Она посмотрела на меня. — В том буфете. В верхнем левом ящике. — Она направилась к буфету, верну­лась с острым ножом для резки стейков. Посетите­лям я их обычно не давал, полагал, такой нож — признание, что стейк может быть жестким, но не­сколько на всякий случай держал под рукой. И слава богу. Однако даже ножом разрезать намотанную в несколько слоев клейкую ленту оказалось нелег­ко. Каролина все-таки справилась, от отчаяния и ужаса, боясь, что Комаров может очнуться в любую секунду.

Едва моя левая рука освободилась, я сказал Ка­ролине:

—  Быстро возьми у него пистолет и дай мне.

Падая, Комаров не выпустил пистолет из руки.

Каролина наклонилась и выхватила его из пальцев убийцы, когда тот уже начал приходить в себя. Отда­ла пистолет мне, выдавила из себя улыбку, вновь принялась резать клейкую ленту, теперь освобождая правую руку. И тут я вспомнил про взрывчатку. Где пульт дистанционного управления? У Комарова в кармане?

Каролина принялась за мои ноги, но дело шло крайне медленно. Комаров очнулся и наблюдал за происходящим. Кровь текла из носа на рот, подбо­родок, стекала по шее. Он поднес руку к лицу и по­морщился. Думаю, Каролина сломала ему нос.

—  Ни с места, — приказал я, нацелив на него пистолет.

Он приподнялся на левом локте и сунул правую руку в карман.

—  Держите руки так, чтобы я мог их видеть.

Он вытащил руку из кармана, и я заметил в ней маленькую плоскую черную коробочку с красной кнопкой по центру. «Боже, — подумал я, — мои но­ги! Неужели он нажмет на кнопку? Но ведь он по­гибнет и сам. Застрелить мне его? Если я выстрелю, успеет он нажать на кнопку? Нажмет, если не вы­стрелю?»

Я наблюдал за ним и видел, что он просчитывает варианты. Если я действительно сообщил в поли­цию, его империя рушилась. Он, конечно, мог по­пытаться сбежать в Россию или Южную Америку, но вдруг ему уже перекрыли пути отхода? А это оз­начало, что его ждет пожизненное заключение. Ор­ганизаторы таких взрывов, как на ипподроме Нью­маркета, не могли рассчитывать на досрочное осво­бождение.

И внезапно я почувствовал, что он намерен сде­лать: взорвать нас всех и поставить жирную точку.

Я наклонился, опустил руку и за провода выдер­нул детонатор из пластиковой взрывчатки. Зашвыр­нул его через обеденный зал. Комаров нажал на красную кнопку, но слишком поздно. Детонатор взорвался в воздухе, никому не причинив вреда. Словно из бутылки шампанского вылетела пробка.

Поняв, что просчитался, Комаров пришел в ярость. Начал подниматься с пола.

— Оставайтесь на месте, — повторил я. Мои сло­ва он проигнорировал, встал на колени. — Я буду стрелять. — Но он продолжал подниматься.

Вот я и выстрелил.

Удивился, как это легко. Направил на него пис­толет и нажал на спусковой крючок. И выстрел про­звучал не так громко, как я ожидал: обеденный зал размерами значительно превосходил вестибюль, где Комаров застрелил Ричарда.

Пуля попала ему в правую ногу, повыше колена. Я не целился именно в ногу. Я — правша, но из-за гипса пришлось стрелять с левой руки. Просто наце­лил пистолет ему в пупок и выстрелил. Если б целил в ногу, скорее всего, промахнулся бы. Комаров вы­ронил дистанционный пульт управления, двумя ру­ками схватился за рану и вновь повалился на пол. Из ноги текла кровь, и я задался вопросом: а не по­вреждена ли артерия? Сам Комаров меня особо не волновал, но он пачкал дорогой ковер обеденного зала. Я подумал, не выстрелить ли в него еще раз, уже в голову, чтобы остановить кровотечение. Слишком много вытекало крови, алой, насыщенной кислородом крови. Потом решил, пусть течет. В конце концов, лилась не невинная кровь, а ковер я мог и заменить.

Каролина стояла на коленях справа от меня. Она наконец-то справилась с липкой лентой. Я поднял­ся, отодвинул стул, шагнул к ней, держа под контро­лем и Комарова, и дверь на кухню. Помнил о Джордже Кейли и Гэри. Каролина держала в руках разбитый альт и рыдала. Только четыре струны свя­зывали воедино верхнюю часть грифа с колышками для натяжки струн и корпуса. Нижняя часть грифа отвалилась, корпус в том месте, где соприкоснулся с лицом Комарова, превратился в месиво щепок. По­вреждения альта показывали, с какой силой Кароли­на наносила этот удар. Оставалось только удивлять­ся, что Комаров так быстро пришел в себя.

—   Будь осторожна, дорогая моя, — предупредил я ее. — Еще двое где-то здесь. Я собираюсь их най­ти, а ты иди в мой кабинет и вызови полицию.

—  Что я им скажу? — Она пребывала в шоке.

—  Скажи, что убили человека. И убийца еще здесь. Тогда они приедут быстро.

Каролина ушла, прижимая к груди останки альта.

Комаров пытался подняться. Кровотечение за­метно уменьшилось, и я подумал, не всадить ли в него вторую пулю. Но ограничился тем, что схватил за шиворот и толкнул к двери на кухню, приставив пистолет к затылку. Если бы Джордж Кейли попы­тался меня застрелить, то пуля попала бы в его бос­са. Но кухню я нашел пустой. Джордж и Гэри по-прежнему обыскивали окружающую ресторан терри­торию.

Я повел Комарова через кухню, с силой впечатал в стену рядом со стальной дверью в холодильную ка­меру. Двинул коленом по раненой ноге, и он засто­нал. Мне это понравилось, и я двинул его вновь.

Повернул рычаг-ручку и распахнул дверь, затем толкнул Комарова в спину, и он распластался на де­ревянном полу. Площадь холодильной камеры со­ставляла десять квадратных футов, высота — семь, вдоль стен тянулись четыре полки из нержавеющей стали для продуктов. Стоила она целое состояние, но отрабатывала каждый вложенный в нее пенс. Я захлопнул дверь. В камере имелся такой же рычаг- ручка, чтобы открывать дверь изнутри, но снаружи ушки позволяли закрыть ее на висячий замок. Замка у меня не было, поэтому я вставил в дырки ушек вертел для приготовления кебаба, таким образом от­резав Комарова от окружающего мира.

Прошел в кабинет и увидел, что Каролина, дро­жа всем телом, стоит у стола. Она рыдала, но тихо, без истерических воплей. Я прижал ее к себе, поце­ловал в шею.

— Сядь и подожди здесь. — Я усадил ее за стол. — Мне нужно найти остальных. Ты позвонила в полицию? — Она кивнула.

Я вернулся на кухню и услышал, как Джордж Кейли зовет Гэри. Вытащил шомпол, осторожно от­крыл дверь в холодильную камеру. Комаров сидел на полу, привалившись спиной к нижней полке. Посмотрел на меня, но сломанный нос, рана в ноге и потеря крови лишили его боевого духа.

Я услышал, как Джордж через посудомоечный закуток идет на кухню. Услышал и Комаров.

— Джордж, — попытался крикнуть он, но с губ сорвался только хрип.

Я распахнул дверь в холодильную камеру и спря­тался за ней. Почувствовал — не увидел, как Джордж пересек кухню и подошел к камере. Заме­тил Комарова, шагнул в нее, и я тут же захлопнул дверь. Быстро вставил шомпол в дырки ушек.

Услышал, как Джордж поворачивает рычаг, пы­таясь открыть дверь, но шомпол надежно удерживал ее на месте. Он выстрелил, но пистолетная пуля, ко­нечно же, не могла пробить три слоя изоляции и две стальные пластины, изнутри и снаружи.

Так что остался только Гэри.

Мне потребовалось время, чтобы найти его. Он привалился к одному из деревьев на дальней сторо­не автостоянки. Мне он никаких хлопот не доста­вил. Собственно, уже никому не мог доставить хло­пот, кроме гробовщика. Из его груди торчала ручка рыбного филетира, а все восемь дюймов тонкого, острого лезвия находились в груди. Крови практиче­ски не было, только узенькая струйка стекла из уголка рта. Нож пронзил сердце, и, вероятно, биться оно прекратило мгновенно.

И кто это сделал? Определенно не Джордж Кей­ли. Ему бы сил не хватило.

Я огляделся. Значит, был кто-то еще.

Внезапно из ресторана донесся крик Каролины, и я вихрем пересек автомобильную стоянку, через посудомоечный закуток влетел на кухню, метнулся к кабинету. Каролина, широко раскрыв глаза, стояла посреди комнаты, и не одна.

Перед ней застыл Яцек, тоже в крови. Большие капли падали с пальцев левой руки на деревянный пол, образовав у ноги ярко-красную лужу. «Неуж­то, — подумал я, — кровопролитие никогда не за­кончится?» Я поднял пистолет, но напрасно. Преж­де чем успел произнести хоть слово, Яцек упал на колени и медленно повалился на пол, застыл на спине. Ему прострелили левое плечо.

Яцек, человек, которому я не доверял, кухонный рабочий, на деле оказался хорошим парнем и, несо­мненно, спас мне жизнь.

* * *

Полиция в конце концов прибыла. И «Скорая помощь». Позвонить Каролина позвонила, но пре­бывала в таком шоке, что не смогла связать двух слов. Дежурный определил, с какого номера сделан звонок, и направил в «Торбу» патрульный автомо­биль и машину «Скорой помощи».

Сначала Яцека, потом Каролину увезли в боль­ницу. Медики заверили меня, что с ними все будет в порядке, но эту ночь и Яцек, и Каролина проведут в больнице. Каролина никак не могла прийти в себя от шока и, похоже, второй раз упускала возмож­ность побывать в отеле «Бедфорд лодж».

Полицейские, приехавшие на первом патруль­ном автомобиле, не знали, что и делать, вот почему даже не подходили к двери холодильной камеры, а в ожидании подкрепления растягивали вокруг ресто­рана бело-синюю ленту с повторяющейся надписью: «ПОЛИЦИЯ - ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН».

Я попытался уехать в «Скорой помощи» с Каро­линой, но меня остановил полисмен, сказав, что я должен остаться в ресторане и дать показания.

Так что я прошел в вестибюль, где на каменных плитках, лицом вниз, лежал Ричард. Ногой отодви­нул часть осколков, опустился рядом с ним на коле­ни. Не сомневался, что он умер, но на всякий слу­чай пощупал пальс на запястье левой руки. Пульса не было, а кожа уже похолодела. Как такое могло случиться с моим метрдотелем? Какое-то время я постоял на коленях, положив руку ему на плечо, словно мог утешить в смерти, а потом подошел по­лицейский и попросил отойти от трупа.

Наконец прибыло подкрепление: детективы в штатском, группа спецназа и армейские саперы. По­нятное дело, никто из них не стремился открыть дверь в холодильную камеру. Потому что внутри на­ходился человек с заряженным пистолетом. Они ре­шили подержать преступников там, чтобы они охла­дились в прямом смысле слова. Три градуса тепла — не слишком комфортная температура без пальто, перчаток и шляпы. А поскольку дело происходило погожим днем в конце мая, Петр Комаров и Джордж Кейли пришли в ресторан в рубашках с ко­роткими рукавами. Но я совершенно не переживал из-за этого.

Один из детективов допросил меня, и я попытал­ся объяснить, что произошло. Получилось сложно, да и его больше занимали мысли о преступниках в холодильной камере. Он сказал мне, что меня до­просят позже, в полицейском участке. Я зевнул, на­деясь, что произойдет это утром.

Перед тем как разобраться со взрывчаткой, сапе­ры потребовали, чтобы и я, и полиция покинули ресторан. Так что какое-то время я сидел на пласти­ковом стуле на автомобильной стоянке. Один из ме­диков подошел, накинул мне на плечи красное одеяло, спросил, как я себя чувствую.

— Все отлично, — ответил я и вспомнил другой случай, когда мне накидывали на плечи красное одеяло: на ипподроме Ньюмаркета в день взрыва. Но теперь действительно все было отлично. Кошмар закончился.

 

Эпилог

Шестью месяцами позже я открыл «У Максими­лиана» — великолепный ресторан в южной части Беркли-сквер в Мейфэре, где в основном подавали блюда французской кухни с тонким английским влиянием.

Открытие стало грандиозным событием, собрав­шим множество гостей. В одном углу обеденного за­ла даже играл струнный квартет. Я частенько погля­дывал на его участниц, четырех элегантных молодых женщин в черных платьях. Особо мое внимание привлекала альтистка. С длинными, до плеч, за­бранными в конский хвост волосами, синими глаза­ми, высокими скулами, тонким носом, широким ртом, волевым подбородком. На ее левой руке свер­кали бриллианты обручального кольца. Я подарил его ей, встав на колено в кухне, перед прибытием первого гостя.

—   Я-то всегда думал, что твое имя Максуэлл, а не Максимилиан! — громыхнуло у моего уха. Подо­шел Бернард Симс. — Слышал, ты решил превра­тить истицу в жену. — Он покачал головой, улыб­нулся.

—   Виновен, — ответил я, не в силах сдержать улыбку.

Все обвинения по статье семь Закона о качестве пищевой продукции от 1990 года с меня сняли, по гражданскому иску об отравлении мы решили все проблемы во внесудебном порядке. Истица сочла, что обвиняемый с ней полностью рассчитался.

Агент Каролины попытался потребовать свои пятна­дцать процентов, но Бернард объяснил ему, что он имеет право на пятнадцать процентов ее заработка, а в данном случае компенсацию истица получила не в денежной форме. Агенту, конечно, такой расклад не понравился, но, опять же, у Каролины возникли бы немалые сложности, попытайся она играть на 85% альта, сработанного в 1869 году Стефано Скарампеллой.

Детектив-инспектор Тернер в конце концов мне отзвонился и, едва я сказал, что знаю, кто взорвал бомбу на ипподроме, тут же примчался в Ньюмаркет. А после этого постоянно сообщал мне о ходе процесса. Комаров оправился от ранения в ногу и от переохлаждения в холодильной камере, после чего ему предъявили обвинение в двадцати убийствах, включая Ричарда, моего метрдотеля, которого мне теперь так недоставало. Ожидалось, что в скором времени ему предъявят обвинения в организации преступной группы и контрабанде наркотиков. Джорджа Кейли тоже обвинили в убийстве Ричарда, хотя Тернер полагал, что осудят Кейли только за по­собничество убийствам, поскольку Джордж пел как соловей, чтобы остаться на свободе или хотя бы по­лучить небольшой срок. Проведя обыск в доме Кей­ли, полиция обнаружила коробки с металлическими шарами. А в квартире Гэри удалось найти некий се­ребряный брелок вместе с ключом от парадной две­ри моего сгоревшего дома. Многие подробности публиковались в газетах, наиболее полной информа­цией могла похвастаться Клер Хардинг из «Кем­бридж ивнинг ньюс».

Как я и ожидал, Джордж Кейли работал на Ко­марова в Англии, точно так же, как Ролф Шуман в Соединенных Штатах. Джордж был официальным представителем «Хос импортс, лтд» в «Таттерсоллс», аукционном доме, торгующем лошадьми в Ньюмаркете, и возглавлял «Восточный английский поло-клаб».

Как и Ролф Шуман, Джордж принимал активное участие в торговле наркотиками, на постоянной ос­нове обеспечивая некоторых крупных оптовиков партиями высококачественного кокаина. Кокаин де­лился на более мелкие партии, его разбавляли сахар­ной пудрой, витамином С и содой, затем он попадал к уличным торговцам. По той же цепочке, только в противоположном направлении, шли деньги. Ролф действительно крал чуть ли не половину прибыли от продажи наркотиков, чтобы удерживать на плаву свой завод. И через три месяца после взрыва в Ньюмаркете завод закрылся, что наверняка не обрадова­ло ту даму в Делафилде, которая торговала расши­тыми подушками.

В отличие от Ролфа Джордж, похоже, хранил верность Комарову, во всяком случае, пока его не арестовали и не обвинили в убийстве.

В результате информации, полученной от Джорд­жа, полиция нанесла неожиданные визиты несколь­ким наркобаронам, и теперь они ожидали суда в од­ной из тюрем Ее Величества. Ниточки потянулись и в другие страны, прибавив работы тамошним детек­тивам. И я полагал, что спрос на лошадей в Южной Америке разом сильно уменьшился.

Тем временем Курта и Уолтера навестили со­трудники Управления шерифа Делафилда, подозре­вая их в нападении на дом миссис Дороти Шуман. Уолтер, всегда такой импульсивный, похоже, по­пытался ударить одного из помощников шерифа клюшкой для поло, за что его и пристрелили. Меня это нисколько не огорчило.

...Я стоял у бара и оглядывал мои новые владе­ния. Марк Уинсам сдержал свое слово, но, думаю, ему пришлось выписать чек на сумму, которая пре­вышала первоначально оговоренную. Деньги мы по­тратили не зря. Глазам посетителей открывались ак­ры стекла и лес берез, тогда как на кухне царствова­ла нержавеющая сталь. Столиков было в два раза больше, чем в «Торбе», но я не сомневался, что мы сумеем обслужить всех гостей, благо в мегаполисе период от заказа до появления обеда на столе увели­чивался в сравнении с маленьким городком.

Несмотря на открытие лондонского ресторана, я решил не закрывать ресторан в Ньюмаркете. Я про­вел с Карлом разъяснительную работу на предмет контактов с людьми и назначил шеф-поваром «Тор­бы», где под его началом теперь трудились трое по­варов, в том числе и Оскар, который принял наши извинения, получил разовую компенсацию и долж­ность заместителя Карла. Рей и Джин решили поис­кать работу где-то еще, но желающих занять их ме­сто в застеленном новым ковром обеденном зале хватало. Не остался и Яцек.

Насчет его я оказался прав. Он действительно мог не только мыть кухонную утварь. Прибыв из Чешской республики, он практически не знал анг­лийского, вот почему в агентстве по найму его опре­делили на самую неквалифицированную работу. Но Яцек доказал, что квалификация у него есть, и очень высокая. На родине он не оттирал кастрюли и сковородки, а пользовался ими. И в «Торбе» не ос­тался потому, что стал моим помощником, поваром в лондонском ресторане. Никогда не знаешь, когда тебе может понадобиться телохранитель. В новом статусе он смог перевезти в Англию жену и дочку.

Я почувствовал, как чья-то рука коснулась моего рукава, и повернулся. Рядом стояла Салли. Она и Тоби с радостью откликнулись на мое приглашение принять участие в открытии ресторана и привезли с собой мою мать.

—  Это потрясающе, Макс. — Салли искренне улыбнулась. — Абсолютно потрясающе.

—  Спасибо. — Я наклонился и поцеловал ее в щеку.

За последние шесть месяцев я виделся с Тоби и Салли чаще, чем за шесть прошлых лет. Несколько раз они приглашали нас с Каролиной провести у них день-другой, и мне это нравилось, поскольку родительский дом по-прежнему оставался мне до­мом, тем более что никакого другого у меня больше и не было. Я привык к походному образу жизни, держа вещи в чемодане. Стены моего дома срыли бульдозером, потому что воздействие высокой тем­пературы значительно уменьшило их прочность, и оставлять их было опасно. Теперь участок земли, на котором стоял мой коттедж, вместе с разрешением на новое строительство выставили на продажу, как мне представлялось, по нереально высокой цене. Но мой риелтор не сомневался, что его обязательно ку­пят, и в самом скором времени.

За прошедшие месяцы, находясь в Ньюмаркете, я жил у Карла, за исключением тех дней, когда к не­му приезжали жена и дочери, что случалось все чаще и чаще. В этих случаях я снимал номер в «Бедфорд лодж», где наконец-то удалось провести ночь и Ка­ролине, после того как ее выписали из больницы.

Моим временным адресом в Лондоне стала по­луподвальная квартира на Тэмуорт-стрит, где поли­ция обнаружила два миниатюрных подслушиваю­щих устройства, одно под раковиной, второе — в темных глубинах аптечного шкафчика.

Каролине не удалось дать сольный концерт в «Кадогэн-Холл», и она окончательно потеряла альт, останки которого мы привезли к лучшему мастеру-реставратору. Он качал головой, осматривая альт, а потом заявил, что восстановлению инструмент не подлежит. То есть он мог вернуть прежнюю форму корпусу и грифу, но не звучание. Какие-то части альта остались на полу «Торбы» и благополучно исчезли. Мастер мог их заменить, но такая замена не­гативно сказалась бы на том же звучании. В итоге мы увезли альт с собой и положили на полку как по­стоянное напоминание о принесенной Каролиной жертве.

Каролина сама быстро пришла в себя и даже уговорила директоров оркестра включить концерт Бенджамина Бриттена для альта и скрипки, произ­ведение, которое она не смогла исполнить в «Кадогэн-Холл», в программу летнего выступления оркестра в Сент-Джеймсском парке. Тот июньский вечер выдался на удивление теплым, а ее талант просто за­ворожил меня.

Я вновь нашел ее взглядом и улыбнулся. Она улыбнулась мне. Мисс Каролина Эстон, альтистка, моя невеста и спасительница.

Яцек и Каролина вновь подарили мне жизнь. Я словно родился заново, когда уже не сомневался в близости смерти. В ту знаменательную ночь, когда я сидел, ожидая, пока саперы унесут взрывчатку из «Торбы», я дал себе слово взять жизнь за рога и уже не отпускать их.

Вот с того самого момента и стараюсь наслаж­даться жизнью сполна, не тратя попусту ни одного отведенного мне на этом свете мгновения.