В половине пятого мы все уселись в гостиной Тоби и Салли, словно персонажи романа Агаты Кристи. Я взял на себя роль Эркюля Пуаро, только, в отличие от него, не знал все ответы, не мог ска­зать, кто что сделал, главное, понятия не имел, по­чему все это делалось.

В гостиной нас собралось пятеро. Я думал, что Салли придется заниматься детьми, но после школы все трое отправились пить чай к ее сестре, их тетуш­ке. Поэтому Салли сидела на диване рядом с Тоби, а Бернард и Каролина — в креслах по обе стороны ди­вана. Я стоял у камина. Для полного вхождения в образ не хватало только усиков и бельгийского ак­цента.

Ранее я пригрозил Бернарду исключением из Общества юристов, если он не будет вести себя как должно, и пока претензий к нему у меня не было. Когда я представлял его Каролине, он обошелся без ехидных реплик. Более того, просто рассыпался в комплиментах, не поинтересовавшись, отказалась ли она от иска в тот самый момент, когда спустила штанишки.

И теперь все четверо сидели, скрестив взгляды на мне, ожидая моего рассказа. Я полагал, что не разочарую их.

—   Благодарю вас всех за ваше присутствие, — начал я. — А вас, Тоби и Салли, что позволили Ка­ролине и мне остаться. И вас, Бернард, что по моей просьбе приехали из Лондона.

—  Давай ближе к делу. — В голосе Тоби слыша­лось нетерпение. Он, конечно, был прав. Я тянул время, потому что не знал, с чего начать. Все рас­смеялись, и сковывающее меня напряжение не­сколько спало.

—  Извините. Я просто не знаю, с чего начинать.

—  Попробуй сначала, — предложила Каролина.

—  Хорошо. — Я глубоко вдохнул. — Вечером пе­ред скачкой «2000 гиней» я готовил званый обед на ипподроме Ньюмаркета. В обслуживании гостей участвовали все сотрудники моего ресторана, поэто­му сам ресторан в этот вечер не работал. Гостей об­служивали и другие люди, как нанятые через агент­ство, так и работающие в компании, которая обслу­живала посетителей ипподрома на постоянной основе. Но я и заказывал продукты, и готовил еду.

Я улыбнулся Каролине.

—  Каролина тоже была на обеде. Играла в струн­ном квартете. — Она улыбнулась мне. — Так вот, практически все гости ночью мучились от пищевого отравления. В том числе я, Каролина и большинство моих сотрудников. Один даже попал в больницу. Анализы показали, что причиной отравления стала недоваренная фасоль, съеденная за обедом. — Я вы­держал паузу. — Все, кто как-то связан с готовкой, знают, что недоваренная фасоль может вызвать сильнейшее расстройство желудка, хотя даже я не знал, что одной фасолины достаточно для того, что­бы человека вывернуло наизнанку, а именно это и произошло. Но никакой фасоли на обеде быть не могло. Все блюда я готовил из исходных продуктов, без использования каких-либо полуфабрикатов, и фасоль в их число не входила. Но анализы одно­значно указали на наличие недоваренной фасоли, следовательно, кто-то подсыпал ее в еду.

—  Вы говорите, что сделали это намеренно? — спросил Бернард.

—  Да. Никто не станет случайно добавлять фа­соль в еду, чтобы отравить двести пятьдесят человек. Все фасолины порезали на мелкие кусочки или рас­толкли, иначе их бы заметили в соусе. Я думаю, именно в него добавили фасоль.

—  Но зачем кто-то это сделал? — спросил Тоби.

—   Хороший вопрос. Я не один день пытался найти на него ответ, но так и не нашел. — Я оглядел лица сидящих передо мной, но никто ответа не предложил. Другого я и не ожидал. — Давайте про­должим. На следующий день я опять стал пригла­шенным шеф-поваром, на этот раз в ложе спонсора на скачках. Мы все знаем, что там произошло, мне на редкость повезло, и я не оказался среди девятна­дцати погибших. Среди них была и молодая офици­антка из моего ресторана. — Я опять помолчал, вспомнив похороны Луизы, боль утраты родителей и друзей. Скрипнул зубами, снова глубоко вдохнул и в нескольких словах описал то, что увидел в ложах, опуская самые кровавые подробности. Я бы вообще мог об этом не рассказывать, но мне хотелось не­много их встряхнуть. Чтобы они полностью осозна­ли, что одни люди могут сделать с другими. Чтобы они поверили, что мне, а может, им тоже грозит ре­альная опасность.

—  Я и представить себе не мог, что смерть про­шла так близко от тебя, — подал голос Тоби. — Ма­ма упоминала, что ты был на скачках, но... — Он за­молчал, не договорив. Я решил, что перед его мыс­ленным взором возникала та самая «картинка», которую я и хотел нарисовать.

—   Это ужасно. — По телу Салли пробежала дрожь. — Я больше не хочу об этом слышать.

— И я больше не хочу просыпаться в холодном поту после очередного кошмара, вызванного послед­ствиями этого взрыва, — отчеканил я. — Но знаю, что буду просыпаться. Буду, потому что произошло все наяву, в реальной жизни, с людьми, которых я знал. — Выражение лица Салли не оставляло сомне­ний в том, что она не ожидала такого отпора.

—  В газетах писали, что бомба предназначалась арабскому принцу. — Бернард, как и положено ад­вокату, опережал всех на шаг. — При чем тут обед?

—  А если бомба предназначалась не принцу, а именно тем людям, которых взорвали? — спросил я. — Вдруг всех, кто пришел на обед, отравили, что­бы кто-то следующим днем не смог прийти на скач­ки и, таким образом, не подвергнуть свою жизнь опасности?

—  Если кто-то знал, что готовится взрыв, они могли просто не прийти на ленч, — не сдавался Бер­нард. — Зачем им травить столько людей накануне скачек?

—  Я не знаю. — В моем голосе слышалась злость, но злился я не на Бернарда, а на себя, на собственное незнание. На Бернарда я злиться про­сто не мог. В конце концов, он вел себя, как я и рассчитывал. Демонстрировал столь необходимый мне скепсис. — Но я знаю другое. Когда я начал на­водить справки и задавать вопросы, кто из пригла­шенных на ленч там так и не появился, меня попы­тались убить.

—   Как? — спросил Бернард в воцарившейся в гостиной тишине.

—  Повредили тормозную систему моего автомо­биля, и я врезался в автобус.

—   Тормоза в этом случае могли отказать и на пустой дороге, — покачал Бернард. —- Не самый лучший способ убить человека.

—  Убийство подгонялось под несчастный случай.

—  А есть у вас абсолютная уверенность, что тор­мозная система вышла из строя благодаря внешнему воздействию?

—  Нет, — признал я. — Какое-то время я думал, что у меня паранойя. Не мог представить себе, кто хотел причинить мне вред. Но потом кто-то поджег мой дом, и я едва не погиб. И тут я уже уверен: это было еще одно покушение на мою жизнь.

—   Пожарные подтвердили, что имел место под­жог? — спросил Бернард.

—   Насколько мне известно, нет. Но я знаю, что дом подожгли.

—  Откуда?

—   Потому что кто-то вошел в мой дом и вынул батарейку из детектора дыма, прежде чем поджечь дом. И я знаю наверняка, что батарейка в детекторе была. Я также абсолютно уверен, что огонь разо­жгли у подножия деревянной лестницы, чтобы я не смог выбраться из дома. — Перед моим мысленным взором возникли языки пламени, поднимающиеся по лестнице, отрезавшие мне путь к спасению. — Мне просто повезло, что несколько ударов прикро­ватным столиком позволили вышибить окно. Иначе я бы здесь не сидел. Но я не знал, как долго удача будет мне сопутствовать, поэтому удрал в Америку.

—  Это на тебя не похоже — удирать, — вста­вил Тоби.

Слова его удивили меня и порадовали. Действи­тельно, обычно я не бежал от опасности, но не по­дозревал, что он знает об этом, а уж тем более ска­жет вслух.

—   Не похоже, но я испугался. И сейчас боюсь. И не без причины, если случившееся со мной в Америке — звено той же цепи.

—  А что случилось? — спросила Салли.

—  Мне сломали руку клюшкой для поло.

—  Что? Конечно же, непреднамеренно. — Глаза Салли широко раскрылись.

—   Судите сами. — И я рассказал о маньяке с клюшкой для поло, который не только сломал мне руку, но и чуть не разнес арендованный мною авто­мобиль.

—  Но почему? — спросил Бернард.

Вместо ответа я достал из кармана металличе­ский шар и бросил Тоби.

—  Что это? — спросила Салли.

—  Я не знаю. Надеялся, что кто-то сможет мне сказать. Я только уверен, что шарик этот для кого-то очень важен. Из-за такого же мне сломали руку и, думаю, могли сломать и многое другое, если бы мне не удалось вырваться.

Бернард встретился со мной взглядом.

—  Вопрос жизни и смерти, — пробормотал он скорее себе, чем кому-то еще.

Они передавали шарик друг другу. Я дал им пару минут, чтобы они внимательно его осмотрели.

—  Ладно, я сдаюсь, — признал Тоби. — Что это?

—  Эй! — воскликнула Салли. — Он раскручива­ется. — Она торжествующе подняла обе половинки. Наклонилась вперед. Показала их Тоби, потом со­брала в шарик и бросила Бернарду. Ему пришлось потрудиться, чтобы ухватиться толстыми пальцами за каждую половинку, но и он смог раскрутить ша­рик.

—  Так для чего он нужен? — вновь спросил Тоби.

—  Я не знаю, — ответил я. — Но думаю, что ша­рик — ключ к разгадке того, что происходит вокруг меня.

—  Макс и я думаем, что шарик предназначен для того, чтобы что-то в нем держать, — пояснила Каро­лина. — Резьба такая точная, так что содержимое не вытечет и не высыплется.

—   И он может иметь какое-то отношение к пони для поло, — добавил я, словно этот факт что-то объ­яснял.

—  К пони для поло? — переспросил Бернард.

—  Да. Он может иметь отношение к импорту по­ни для поло.

—  Откуда? — спросил Тоби.

—  Главным образом из Южной Америки. — Мне вспомнились слова Дороти Шуман. — Аргентины, Уругвая и Колумбии.

—  Наркотики? — ввернула Салли. — В Колум­бии много кокаина. Можно в него насыпать кока­ин?

Они вновь принялись осматривать шарик, будто он мог ответить на вопрос Салли.

—  Как в презервативы.

—  Что? — спросил Бернард.

—  Презервативы, — повторил я. — Мы же слы­шали о людях, которым платят за то, что они проно­сят наркотики через таможню в презервативах. От­крытый конец завязывается, презерватив проглаты­вается, человек летит в Англию, а здесь презерватив выходит естественным путем, гопля, и вы получаете энное количество наркотика.

—  «Мулы», — кивнула Каролина. — Их называ­ют «мулами». Многие женщины это делают. С Ямайки и из Нигерии. За деньги.

—  Мне кажется, это опасно, — заметил Тоби. — Разве презервативы не рвутся?

—  Вероятно, нет, — ответила Каролина. — Я ви­дела об этом телепередачу. Некоторых ловят на та­можне с помощью рентгеновских лучей, но боль­шинству удается провезти наркотики. Эти женщины отчаянно нуждаются в деньгах.

—   Вы предполагаете, что такие металлические шарики наполняют наркотиком и проглатывают, чтобы доставить сюда из Южной Америки? — Он поднес шарик к открытому рту. В рот шарик мог войти, но я сомневался, что его удалось бы прогло­тить.

—  Не люди. — Я рассмеялся. — Лошади.

—  Может лошадь проглотить такой большой предмет? — Он снова стал серьезным.

—  Легко, — ответил Тоби. — Они могут прогло­тить целое яблоко. Я это видел. Обжимаешь лошади верхнюю губу, поднимаешь ей голову и бросаешь яблоко в глотку. Обычно это делается, чтобы дать лошади лекарство. Из яблока вырезается середина, заполняется лекарством, а потом яблоко отправляет­ся прямиком в желудок лошади.

— А что значит — обжимаешь лошади верхнюю губу? — спросила Каролина.

—  Твитч — это палка с петлей на конце, — объ­яснил Тоби. — Петлей ты охватываешь верхнюю гу­бу животного, а потом крутишь палку, пока петля плотно ее не обожмет.

—  Звучит ужасно. — Каролина непроизвольно коснулась верхней губы.

—  Да, процедура болезненная, — согласился То­би. — Но дает результат, доложу я вам. Позволяет держать под контролем даже самых норовистых ло­шадей. Они стоят смирно. Иногда нам приходится использовать твитч, когда лошадь подковывают. Иначе она может забить ковочного кузнеца.

—  Значит, лошадь может проглотить такой ша­рик? — спросил я Тоби, указывая на блестящую ме­таллическую сферу.

—  Да, без проблем. Но я не думаю, что он вый­дет с другого конца.

—  Почему нет?

—  Лошади едят траву, мы — нет.

—  А при чем тут трава? — спросил Бернард.

—  Трава очень плохо переваривается. Люди не смогли бы жить на траве, потому что пища проска­кивает через нас очень быстро и трава вышла бы практически в том же виде, в каком и вошла, не ос­тавив в организме питательных веществ. Пищевари­тельный тракт лошадей замедляет этот процесс, по­этому трава пребывает в нем достаточно долго, что­бы целлюлоза смогла разложиться.

—  Как это происходит у коров? — спросил Бер­нард.

—  Не совсем, — продолжил Тоби. — У коров не­сколько желудочков, и они жуют жвачку, то есть проглоченная пища возвращается в пасть и снова пережевывается. У лошадей один, достаточно ма­ленький желудок, и, попав в него, пища не может вернуться назад, потому что на входе в желудок на­ходится клапан. Из-за этого клапана лошадь нико­гда не рвет. Так что у них другой орган переработки целлюлозы. Он называется «слепая кишка», пред­ставляет собой большой мешок длиной в четыре и диаметром в один фут и служит ферментизатором. Но входная и выходная часть этого мешка выше се­редины, и я думаю, что шарик упадет на дно мешка и там останется.

—  А что произойдет потом? — спросил я.

—  Не знаю. Если только шарик не сможет всплыть в слепой кишке, не думаю, что он выйдет из нее. Одному богу известно, чем все закончится. Подозреваю, у лошади начнутся брюшные колики, она может серьезно заболеть. Об этом лучше спро­сить у ветеринара. Я знаю только одно. Из заднего конца лошади выходит на удивление мало в сравне­нии с тем, что входит в передний, и я не думаю, что шарик в конце концов окажется в навозе. Вероят­ность крайне мала.

—  Твои слова ставят крест на моей версии, — признал я. — Я как-то не думаю, что мистер Кома­ров оставляет что-либо на волю случая.

—  Комаров? — переспросил Тоби. — Питер Ко­маров?

— Да. — На моем лице отразилось удивление. — Ты его знаешь?

—  Конечно. Он продает лошадей.

— Да, — кивнул я. — Пони для поло.

—  Не только пони. Он продает на аукционах и много чистопородных скаковых лошадей. Я купил нескольких. Разумеется, для моих клиентов. Ты ду­маешь, это он пытался тебя убить? — В голосе слы­шался скепсис.

— Я думаю, что он имеет к этому отношение, да.

—  Вот те на! Я всегда считал, что он одна из ве­дущих фигур в скаковом сообществе.

— А почему? — спросил я его.

—  Точно сказать не могу. Полагаю, по той при­чине, что он способствует повышению активности тех, кто связан со скачками. По крайней мере, мне поспособствовал.

—  Как?

—  Он продает лошадей по разумным ценам. В результате некоторые из моих клиентов, владею­щих одной лошадью, решились на покупку второй. Для тренера это означает увеличение вознагражде­ния. — Он улыбнулся.

— Ты знаешь, откуда берутся лошади? — спро­сил я.

—  Раз уж ты упомянул об этом, думаю, из Арген­тины. В этом нет ничего особенного. В Англию многие привозят скаковых лошадей из Аргенти­ны. А почему ты возлагаешь ответственность на Ко­марова?

— Причин несколько, — ответил я. — Самая важная — мне сломали руку, едва я произнес его фа­милию и показал один из таких шаров. Опять же, Комарова и его жену приглашали на тот самый ленч, который закончился взрывом, но они неожи­данно для устроителей там не появились.

—  Это ни о чем не говорит, — вставил Бернард.

—  Я знаю, — согласился я, — но его фамилия постоянно всплывает. И он замешан в том, что про­исходит. — Я выдержал паузу. — Если бы у меня бы­ла полная уверенность, что это он, я бы тут же обра­тился в полицию, но должен признать, я боюсь, что они поднимут меня на смех. Вот почему и решил сначала рассказать все вам. — Я смотрел на Тоби, Салли и Бернарда, но не мог прочесть их мысли. О том, что Каролина мне верит, знал точно.

—   Мне кажется, тут многое притянуто за уши, — первой ответила Салли. Повернулась к Каролине: — А вы как думаете?

—  Я знаю, что Макс ничего не преувеличива­ет, — без запинки ответила Каролина. — Вы можете спросить, откуда такая уверенность, так я вам ска­жу. — Она посмотрела на меня, чуть улыбнулась. — Я очень напугана тем, что произошло с Максом за последние десять дней. Я была на обеде, где все от­равились, и потом провела жуткую ночь, и мы все видели фотографии с места взрыва и слышали рас­сказ Макса о том, что он там увидел. Нет и не может быть никаких сомнений, что все это действительно произошло.

—  В этом никаких сомнений и нет, — согласился Бернард.

—  И автомобиль Макса столкнулся с автобусом, а его дом сгорел.

—  Да, — кивнул Бернард, — это факты. Вопрос в том, идет ли речь о покушениях на его жизнь.

—  Я полагаю, — продолжила Каролина, — нет сомнений и в том, что кто-то сломал Максу руку клюшкой для поло, стоило ему упомянуть фамилию Комаров. Клюшку я видела.

Бернард посмотрел на Тоби и Салли.

—  Думаю, мы можем согласиться с тем, что Мак­су сломали руку, но по какой причине? То ли из-за упоминания фамилии Комаров, то ли из-за метал­лического шара, который у него оказался?

—  По обеим, — ответил я. — Но мне угрожали клюшкой для поло еще до того, как я показал им шар. Комаров — ключевая фамилия.

—  И кто-то заходил в мою квартиру, пока я была в Америке, — добавила Каролина.

—  Это вы о чем? — спросил Бернард.

—  Двое мужчин наврали моей соседке с три ко­роба и убедили ее впустить их в мою квартиру. Я не знаю, зачем им это потребовалось, но, думаю, они оставили в моей квартире подслушивающее устрой­ство, чтобы узнать о моем возвращении.

—  Но как эти двое узнали, где вы живете? — спросил Бернард.

—  Наверное, кто-то ее выследил, — ответил я.

—  Но почему?

—   Не знаю. Если кто-то повредил тормозную систему моего автомобиля в тот вечер, когда я обе­дал с Каролиной, они могли проследить мой путь до ресторана и выяснить, кто моя спутница.

—  Но они же не знали ее адреса.

—  Ничего не могу сказать. Если увидели меня с ней, то могли узнать, где она живет. Скажем, прово­дить до дому.

—  Очень уж маловероятно.

—  Едва ли вероятность взрыва на ипподроме в Ньюмаркете была больше, но взрыв прогремел. — Я посмотрел на Бернарда. — И вы смогли найти ад­рес Каролины.

—  Это другое, — ответил он.

—   И как вы это сделали? — пожелала знать Ка­ролина. — Вы узнали и номер моего домашнего те­лефона. Как вам это удалось?

Бернард густо покраснел, но отказался ответить на ее вопросы. Начал что-то бормотать насчет баз данных, о Законе защиты информации. Как я и по­дозревал, сведения эти он добыл не по открытым каналам.

—  Но вы уверены, что кто-то побывал в вашей квартире? — спросил Бернард Каролину, пытаясь вернуться к обсуждаемой теме.

— Абсолютно уверена.

Она рассказала об аптечном шкафчике, о том, что в нем все передвинули. Салли кивнула. Должно быть, и в ее шкафчике царила теснота, но у каждого пузырька или коробочки было свое место.

Какое-то время все сидели молча, переваривая сказанное мною и Каролиной. Двинемся ли мы куда-нибудь, гадал я. Вопросов было так много, а с от­ветами возникла напряженка.

—  Салли, может, нам выпить чаю? — спросил я.

—  Конечно. — Ее, похоже, обрадовала возмож­ность подняться и уйти.

Как только она скрылась на кухне, формаль­ность совещания разом нарушилась. Бернард вдруг начал извиняться перед Каролиной. Меня это трево­жило. Тоби все вертел и вертел металлический ша­рик в руках.

—  Полагаю... — Он словно говорил сам с со­бой. — Нет, это нелепо.

—  Что нелепо? — спросил я.

Он посмотрел на меня.

—  Я просто думал вслух.

—  Поделись со мной своими мыслями, — попро­сил я его. Бернард и Каролина замолчали и выжи­дающе посмотрели на Тоби.

—  Нет, это ерунда.

—  Тем не менее скажи нам.

—  Я просто подумал, нельзя ли использовать его для стеклования.

—  Что это еще за стеклование? — вопросил Бер­нард адвокатским голосом.

—  Называется это по-другому, а мне нравится «стеклование».

—  Что называется? — спросила Салли, которая вернулась в гостиную с подносом. Принесла чайник, чашки и прочее, в том числе вазу с шоколадным пе­ченьем, которое сразу привлекло Бернарда.

—  Тоби только что сказал нам, что этот шар мог использоваться для стеклования.

—  Для чего? — Салли поставила поднос на стол.

—  Да, что такое стеклование? — поддержал ее Бернард.

Тоби посмотрел на Каролину, как мне показа­лось, смущенно.

—  Стеклованием я называю имитацию беремен­ности путем размещения в матке кобылы большого стеклянного шара.

—  Но почему кто-то это делает? — спросила Ка­ролина.

—  Чтобы у кобылы не возникло течки, — отве­тил Тоби.

—  Вы уж извините, но я совершенно не пони­маю, о чем речь! — воскликнул Бернард.

—  Допустим, вы не хотите, чтобы в какой-то оп­ределенный период у кобылы началась течка. Вы че­рез шейку вводите в матку один или два больших стеклянных шара. Как-то так получается, но нали­чие шаров в матке убеждает кобылу, что она бере­менна, поэтому яйцеклетка не созревает, течка не начинается, не возникает желания спариться.

— А откуда это все идет? — спросил я.

—  Иногда хочется, чтобы течка началась в опре­деленный момент, скажем, чтобы спаривание с же­ребцом произошло в конкретный день. Вы оставляе­те стеклянный шар в матке кобылы на несколько недель, потом вынимаете, и топля, у нее практиче­ски мгновенно возникает желание спариться. Как и почему, я не знаю, об этом нужно спросить у вете­ринаров. Но мне точно известно, что способ этот в большом ходу. Некоторые жокеи стипль-чеза снима­ют у кобылы желание спариться перед важными со­ревнованиями. Иначе от неудовлетворенного жела­ния кобыла может пребывать в дурном настроении и выкидывать фортели. Совсем как женщина. — Он рассмеялся и похлопал Салли по колену.

—  Или взять пони для поло, — подхватил я. — Вы же не захотите, чтобы во время игры у кобылы-пони возникало желание спариться, особенно если в игре участвуют и жеребцы.

—  Конечно, если на поле действительно есть же­ребцы, — согласился Тоби.

—  А кто еще может быть? — Бернард уже ел пе­ченье.

—  Мерины, — ответил Тоби.

Бернард поморщился, сдвинул колени.

—  То есть ты думаешь, этот металлический шар можно использовать вместо стеклянного? — спро­сил я.

—  Не знаю, — ответил Тоби. — Они примерно одного размера. Но шар нужно стерилизовать. По крайней мере, снаружи.

—  И сколько шаров можно ввести в матку? — спросил я.

—  Обычно вводят один-два. Но я знаю, что ис­пользовались и три. Об этом лучше спрашивать ве­теринара.

—  А они не выпадают? — с улыбкой спросила Каролина.

—  Нет, — ответил Тоби. — И кобыле приходится делать укол, чтобы расширить шейку и ввести их. Стеклянные шарики вводятся в матку через пласти­ковую трубку, которую вставляют в шейку. Когда действие лекарства заканчивается, шейка сужается и не позволяет им выпасть. Все просто. Я видел, как это делается.

—  Но как их достать?

—  Этого я не видел, но, думаю, кобыле делают такой же укол, шейка раскрывается, и матка просто выталкивает шары наружу.

—  Но эти шарики недостаточно велики, чтобы использовать их для контрабанды наркотиков, — за­метил Бернард. — В лошадях или в ком-то еще.

—  Мне говорили, что Питер Комаров завозит ло­шадей большими транспортными самолетами, — сказал я. — Сколько лошадей может войти в такой самолет?

—  Я попробую это выяснить. — Тоби поднялся с дивана и вышел из гостиной.

—  Мы можем предположить, что в каждой лоша­ди будет по три шара, — указал я.

—  Только в кобылах, — уточнила Каролина.

—   Верно. Но, скорее всего, он импортирует ис­ключительно кобыл.

Вернулся Тоби.

—   Как мне сказали в компании, которая занима­ется перевозкой лошадей из аэропортов Гатуик и Лутон, в большой транспортный самолет вмещается до восьмидесяти лошадей.

—  Уф, — вырвалось у меня. — Большой табун.

—  Восемьдесят умножить на три, — сказала Ка­ролина. — Двести сорок шаров. Это много?

Со школы я помнил, что объем сферы равен че­тырем третьим, помноженным на пи и радиус в ку­бе. Диаметр шара составлял порядка четырех санти­метров. Я быстренько все перемножил. Получилось, что при объеме шара в тридцать кубических санти­метров объем всей партии составлял семь тысяч две­сти кубических сантиметров.

—  Чуть больше семи литров.

—  Мне как-то непривычно иметь дело с литра­ми, — заметил Бернард.

Я произвел в уме еще один несложный расчет.

—   Этого достаточно, чтобы наполнить двена­дцать пинтовых кружек пива. Еще и останется.

—  И сколько будет стоить партия кокаина такого объема? — спросил Бернард.

—  Я понятия не имею, какова стоимость кокаи­на, — ответил я.

—   Полагаю, об этом можно узнать в Интерне­те. — Тоби вновь встал. — Пойду спрошу у Гугла. — И вышел из гостиной.

Мы сидели, дожидаясь его. Я пил чай, Бернард уже взялся за четвертое печенье.

Тоби вернулся.

—  Согласно Интернету кокаин идет по сорок фунтов за грамм.

—  И сколько граммов кокаина в пинтовой круж­ке? — спросил Бернард, как раз дожевавший пече­нье.

Я рассмеялся.

—  От всей этой математики у меня плавятся моз­ги. Если бы мы говорили о воде, то в каждом литре была бы тысяча граммов. То есть всего семь тысяч граммов. Но я не знаю, порошок кокаина тяжелее воды или легче. Он плавает?

—  Едва ли он сильно отличается по весу, — предположил Бернард. — Пусть будет семь тысяч граммов. Умножаем на сорок и получаем двести во­семьдесят тысяч фунтов. Неплохо. Но не так и мно­го, учитывая все риски.

—  Но речь идет о чистом кокаине, —- напомнила Каролина. — А на продажу он поступает в смеси с питьевой содой, порошком витамина С или даже с сахарной пудрой. В кокаине, который продается на улицах, балласта от одной трети до трех четвертей.

Я в изумлении уставился на нее. Она улыбну­лась.

—  У меня был бойфренд-наркоман. Наш роман длился неделю или две, пока я не узнала о его дур­ной привычке. Но потом мы какое-то время остава­лись друзьями, и он многое рассказывал о покупке кокса, как он его называл. В разовой дозе чистого кокаина пятьдесят миллиграммов. То есть из грамма можно сделать двадцать разовых доз. Получается, что семь литров кокаина, которые доставляет один большой транспортный самолет, стоят гораздо доро­же двухсот восьмидесяти тысяч. А сколько транс­портов прибывает в Англию в год?

—   Плюс, конечно, прибыль от продажи лоша­дей, — добавил я.

—  Если она есть, — покачал головой Тоби. — Комаров должен покупать их в Южной Америке и оплачивать перевозку. Не думаю, что прибыль вели­ка. Разве что в Аргентине лошади очень дешевы.

—  Как это можно узнать? — спросил я.

Тоби опять вышел, и я подумал, что он каким-то образом попытается найти ответ на мой вопрос, но он вернулся с книгой. Большой толстой книгой в обложке.

—   Это каталог лошадей, выставленных на прода­жу на аукционе в Ньюмаркете в прошлом октябре, когда я купил лошадь у Комарова. Я подумал, что стоит посмотреть, что о ней сказано. — Он начал пролистывать каталог. — Ага. Тут написано, что она выставлена на продажу компанией «Хос импорт, лтд». Но я знаю, что это лошадь Комарова. Он там был. Потом поздравил меня с покупкой.

—  То есть ты говорил с этим человеком? — обес­покоилась Салли. — Он знает, кто ты?

—  Не думаю.

—  Я надеюсь, что не знает. Учитывая, что он пы­тался убить твоего брата... — Она посмотрела на ме­ня. — Не следовало тебе сюда приезжать. — И я по­нял: Салли наконец-то поверила, что мне грозит опасность, а следовательно, и ей самой, и ее семье.

На самом деле Тоби был моим сводным братом. У нас была одна мать, но я появился на свет, когда она второй раз вышла замуж. Отцом Тоби был бух­галтер, умерший от почечной недостаточности, ко­гда мальчику едва исполнилось два года. Вот и фа­милия у Тоби была не Мортон, а Чеймберс.

—  Комаров не может знать, что Тоби мой брат, — ответил ей я.

—  Надеюсь, ты прав.

Я тоже на это надеялся.