Вот и всё, Франсис. На конвентах мы больше не увидим твоей техасской шляпы, не будет больше тех споров, в которых тебе, из любви к парадоксу, нравилось занимать самые реакционные, самые противоречащие твоим представления позиции.

Вот и всё. Мы не застанем тебя больше врасплох в лесу за какими-нибудь раскопками, или в деревушке Карсак, где ты обучал нас изготавливать из кремня каменные изделия, тогда как другой рукой (образно выражаясь) зачитывал нам, громко смеясь, некрологи, которые, вследствие ошибки, ты мог бы прочесть еще при жизни.

Вот и всё. Не будет больше (за исключением неизданных?) твоих чудесных историй о пространстве, времени и прекрасных принцессах, угодивших в плен к негодяям. В том, что касается лично меня, очарование длилось более четверти века: я познакомился с доктором Всеволодом Клером в 1954 году и тотчас же почувствовал себя сумасшедшим. Позднее (когда мы встретились в книжном магазине «Атом», в начале 1958 года, и наши атомы тут же сцепились), сколько раз я надоедал тебе с той сценой, когда Клер, раненный, приходит в себя посреди ночи после долгого беспамятства, в этом вызывающем смутную тревогу лесу, видит на поляне этот странный предмет, залитый зеленым светом, уже думает, что вот-вот умрет от страха, но затем слышит стоны: с какой сдержанностью, с какой экономией средств, ты, который ненавидел выставлять напоказ чувства, писал: «Я все-таки врач, поэтому, пусть и сам чувствовал себя неважно, не мог не прийти на помощь существу, которое стонало так, как стонет человек, а не зверь...»

Другие будут говорить о твоих научных трудах, которые были значительными и принесли тебе мировую и долговечную известность. Другой человек, любящий тебя и хорошо знающий, расскажет прямо здесь о твоих литературных произведениях, коими отмечено целое поколение: мое поколение, ряды которого уже начинают редеть.

Мне же остается рассказать лишь о тебе самом, о том, как ты мог наорать на кого-нибудь или внезапно выйти из себя, а затем долго извиняться за столом, заставленным всевозможными блюдами и выбранными тобой (!) бутылками, о твоей скрупулезности ученого, малейшему слову придававшего его истинное значение: тебе доводилось переписывать целые главы, приспосабливая повествование к возможностям перемещения героя пешком во враждебной ему окружающей среде. О том, как я расстроил тебя, указав на твою единственную ошибку в этом плане, в одном из романов для юношества, где ты писал: «— Цианид, — пробормотал он, падая...» Но ты быстро забыл о своей обиде и при каждой из наших встреч мимикой передавал эту сцену с неизменной улыбкой.

Мне остается сказать о твоем целомудрии, которое подвигло тебя заявить, что роман «Этом мир — наш» не имеет ничего общего с алжирской драмой, о твоей любви к каламбуру и «private joke», жертвой которой часто становился Жерар Клейн, о том, как ты радовался, когда видел, как твои романы издавались в виде пронумерованных изданий-де-люкс, об искренности и теплоте твоей дружбы, обо всем том, что ты, Франсис Карсак, дал нам.

Клод Ф. Шейнис, «РгсНоп», № 320, июль 1981 г.

Работа писателя порой вознаграждается самым неожи-данным образом. Моя дружба с Франсуа Бордом стала след-ствием статьи, которую я опубликовал в 1954 году в одном научно-фантастическом журнале и где пытался поправить некоторые широко распространенные ложные представления о первобытном человеке. Так вышло, что я и сам сделал несколько ошибок, и он написал мне по этому поводу любезное письмо. Я ответил, и вскоре мы уже вели постоянную переписку. Спустя несколько лет он впервые приехал в США в качестве приглашенного профессора. Когда он завершил свои дела, моя супруга и я позвали его к нам в гости. Он принял приглашение и пробыл у нас неделю, на протяжении которой мы возили его по всему региону.

То был очаровательный гость, преисполненный юмора и жажды жизни, всегда находивший для нас какие-то интересные истории. Естественно, нас завораживала его работа... в частности, его новаторский труд по воссозданию палеолитических технологий изготовления каменных изделий. Я прекрасно помню, как в один из дней, когда мы шли вдоль берега моря, он продемонстрировал нам, как это делалось в те далекие времена; затем остановился ненадолго, чтобы передохнуть, и разбросал все фрагменты, дабы не вводить в заблуждение будущих коллег! В другом посещаемом туристами месте, на берегу океана, где, вероятно, бывает миллион человек в год, он вдруг остановился на усыпанной гравием аллее и показал нам небольшие обломки камней, свидетельствовавшие о том, что в этом месте когда-то находилось индейское поселение, оставшееся незамеченным даже археологами. Он изготовил для нас несколько кремнёвых и обсидиановых наконечников, которые мы храним до сих пор. Ближе к концу своего пребывания у нас он пожелал преподнести моей жене необычный подарок. В лавке, где продавались минералы, он нашел фрагмент авантюрина — искусственного, стекловидного и очень красивого материала. Из этого камня он намеревался вырезать наконечники для стрел, которые она могла бы носить как украшение. На моих глазах он принялся за работу с помощью кусочка оленьего рога, и я узнал немало французских ругательств: камень никак не желал раскалываться должным образом. Тем не менее он проявил настойчивость, и теперь эти наконечники являются предметом гордости в коллекции моей супруги.

Когда он вернулся домой, то написал нам, что именно эта часть его первого визита в Америку понравилась ему больше всего, — по трем причинам. Во-первых, это было приятное пребывание. Во-вторых, Сан-Франциско чрезвычайно привлекательный для европейца город, вокруг которого в избытке представлены места с красивой природой. В-третьих, у него (Франсуа Борда — примен. переводчика) прекрасное чувство ориентации, и океан там действительно находится на западе, там, где ему и следует находиться!

Всякий раз, когда это было возможно, он гостил у нас снова и снова. Мы всегда заранее ждали этих оказий. Мы и сами дважды приезжали к нему и его жене в гости, когда были во Франции. В первый раз мы пробыли у них довольно-таки долго, и нас принимали с потрясающим гостеприимством. Нам показали прекрасный регион, департамент Дордони — не только места археологических раскопок, относящиеся к доисторическому периоду, но все интересные места, — причем столь полным образом, что у нас сложилось впечатление, будто мы прожили там порядочное время. Второй наш визит оказался более коротким и продлился всего двое или трое суток, но нам опять показывали завораживающие вещи днем, а вечера мы проводили за душевными разговорами и, после пары-тройки стаканов вина, даже пели песни.

В промежутках между этими встречами мы обменивались многочисленными письмами, так как имели во многом схожие вкусы. Даже когда мы в чем-то не соглашались друг с другом — порой это случалось на почве политики, — наши противоречия всегда были дружескими и интересными (это вовсе не означает, что Франсуа принадлежал к типу людей спокойных и мирных. Он мог прийти в состоянии внезапной ярости, когда имел на то вескую причину; и, конечно же, в прошлом он был героем Сопротивления). Каждому из нас нравились произведения другого, и мы взяли за привычку обмениваться экземплярами всего того, что издавали. Он лично перевел для журнала «Фиксьон» один из моих рассказов, действие которого происходит во Франции эпохи палеолита. Будучи ученым честным и справедливым, он добавил кое-какие примечания, поясняющие допущенные мною ошибки. Одно из них касалось саблезубого тигра. Он указал на то, что, хотя в Америке в тот период это животное все еще обитало, в Европе оно уже вымерло. В частной переписке он заметил мне следующее: «Мне кажется, что хищники с длинными зубами и сейчас сохраняются в Америке дольше».

Я, в свою очередь, всегда хотел перевести его научно-фантастические рассказы для англоязычной публики, которой они, несомненно, пришлись бы по вкусу. Но у меня все никак не находилось на это времени и, без сомнения, уже не найдется. Надеюсь, это сделает кто-то другой.

Он разделял мою недоверчивость по отношению к так называемому «интеллектуальному классу»: нам обоим больше нравились люди, мысли и действия которых имеют реалистическую направленность. Тем не менее нам обоим было присуще одно широко распространенное среди интеллектуалов пристрастие — к хорошей фолк-музыке и современным балладам. Я и моя жена часто слушаем полученные от него в подарок записи. Все это не подразумевает, что Франсуа так или иначе восхищался невежеством или вульгарностью. Напротив, то был один из самых образованных и гуманных людей, каких я когда-либо знал.

В свои последние годы он начал работы в Австралии и писал мне восторженные письма о красотах и вызовах внутренней части австралийского континента. Я без труда могу представить его коренастый силуэт, с трубкой, ковбойской шляпой и навахским ремешком, радостно топчущую ногами эти дикие просторы. Надеюсь, я и сам как-нибудь там побываю. И если это случится, стоя под звездами пустыни, я подниму бокал в память о моем друге.

Пол Андерсон, Оринда, Калифорния, 12 сентября 1981

У Франсуа было множество друзей-американцев; Андерсоны, моя супруга и я также входили в их число. Мы навещали Франсуа во время его летних раскопок в Дордони. Нам показывали знаменитые пещеры, такие, как Фон-де-Гом, Кап-Блан, Лез-Эзи и Ложери-От; две первые украшены рисунками и гравюрами эпохи палеолита, представляющими мамонтов, бизонов, диких лошадей, львов и других животных послеледникового периода.

Когда моя жена Кэтрин и я были у него в гостях в 1968 году, нам довелось услышать его объяснения о технике изготовления каменных изделий первобытных людей, после чего он продемонстрировал, как это делалось. Затем он позволил мне самому произвести кое-какие раскопки: они заключались в том, чтобы соскрести миниатюрной лопаткой грунт с твердыми вложениями и поместить его в небольшое медное ведро. Дважды я решил было, что нашел палеолитические предметы, но то оказалась обычная галька.

В другой раз мы нанесли ему визит вместе с семьей одних наших друзей. В то время, если кто-то желал провести раскопки в пещерах, нужно было получить его, Ф. Борда, разрешение. Когда мы прибыли в пещеры, Франсуа обнаружил, что кто-то копал там без оного. Личность виновного установить оказалось не трудно, так как с ним был какой-то паренек, который забыл там кепку с проставленной на ней фамилией. Легко выходивший из себя Франсуа бросился в деревенский полицейский участок и разбудил дремавшего в своем кабинете полицейского, вскричав:

— Мсье! Совершено ужаснейшее преступление! Вы должны немедленно послать рапорт в Париж, в Сюртэ, кабинет такой-то! В пяти экземплярах!

Ошеломленный флик объяснил, что он не в курсе этого правонарушения, что ему никогда не доводилось бывать в подобной ситуации и что он просто-напросто не знает, как составлять такой рапорт.

— Писать же вы умеете, не так ли? — продолжал неистовствовать Франсуа.— Да, мсье, писать я умею.

— Тогда я продиктую, а вы пишите! В пяти экземплярах!

Утомленный блюститель порядка вставил в печатную машинку формуляры и копировальную бумагу и принялся печатать. Необходимо было представить свидетелей правонарушения, и ими стали Джон и Мэделин Дейл. Бедный полицейский верно записал их имена, но когда спросил адрес и услышал, что они проживают в Галф-Миллс, Коншохокен, штат Пенсильвания, пришел в отчаяние. Он воскликнул:

— Но это же не французский адрес!

— Это уже не ваше дело; продолжайте! — Франсуа был неумолим.

Но это хоть в христианской стране? В цивилизованной?

— Мсье! — сурово произнес Франсуа. — Господин и госпожа Дейл живут неподалеку от Филадельфии. В Филадельфии есть французский консул; а там, где есть французский консул, есть и цивилизация!

Можно ли представить себе что-то более французское?

Франсуа и сам несколько раз останавливался у нас во время своих более или менее ежегодных поездок в США. Последний раз я видел его вечером 8 апреля 1981 года. Он переночевал у нас, и мы организовали небольшой прием для друзей. То был чудесный момент; но спустя несколько недель мы узнали, что 1 мая Франсуа умер от сердечного приступа, когда находился у своих друзей в Тусоне, штат Аризона. Его тело самолетом доставили во Францию, где оно и было захоронено в семейном склепе в деревушке Карсак, в долине Дордони.

Я горжусь тем, что был знаком с этим человеком, внесшим значительный вклад в общую копилку человеческих знаний. Как специалист по истории первобытного общества, он написал множество трудов, среди которых «Франция во времена мамонтов», «Палеолит в мире» и «Современная преистория». Самым важным его вкладом в палеолитическую археологию стало развитие статистических методов для анализа всех каменных орудий, обнаруженных при раскопках археологического памятника, для дальнейшего установления, был ли это базовый лагерь, временный охотничий лагерь, центр изготовления каменных орудий и т. д.

В память о нашей дружбе я храню мустьерский каменный топор, который он лично изготовил для меня в июле 1968 года и который я с огромным трудом провез через таможню, — настолько он выглядел подлинным.

Лайон Спрэг де Камп,

Вилланова, Пенсильвания,

25 июля 1981 г.