Меня будят звонки телефона. Я открываю глаза, боясь, что еще ночь и кошмары могут вернуться, но комнату заливает тусклый свет. Я вижу хорошо знакомые очертания наполовину задернутых штор и чувствую облегчение. Что бы там ни было, я дома.

Перевернувшись, беру трубку. Это Молли. Она спрашивает, не разбудила ли меня.

На часах уже почти одиннадцать. Я пытаюсь вспомнить, во сколько легла спать. По-моему, около четырех.

– Нет, – говорю я, – я как раз проснулась.

– Ну что ты решила с обедом? – Она соблазняет меня копченой лососиной, артишоками и клубникой. – А у соседей восхитительный щенок и Джош может с ним поиграть.

– Молли, я бы с удовольствием, но…

– Эллен, мне хочется, чтобы ты рассказала об Америке и о себе.

– Мне нужно дождаться Джоша с рыбалки.

– Тогда приезжай без него.

– Он должен вернуться к обеду. Молли этим не смутишь.

– С кем он поехал на рыбалку? Может, он у них немного побудет? Я привезу еду, устроим пикник, а?

– Молли, я пока не могу точно обещать. Можно, я перезвоню тебе попозже?

– Когда? – вздыхает она.

– Как только встану.

– Эллен, – вздыхает она снова, – я не знаю, как с тобой быть.

– У меня все в порядке.

– Правда? Я за тебя переживаю. Меня все не оставляет эта глупая мысль, что ты сдерживаешь всю боль внутри, заставляя себя страдать. Я никогда не встречала таких худых людей, Эллен. Я глазам своим не поверила, когда увидела тебя вчера. Ты нормально питаешься? Ты не чувствуешь себя виноватой? Ведь многие испытывают это чувство, если кто-то из близких умирает. Ты ведь не мучаешь себя, правда?

Это в стиле Молли: не оставить ничего недосказанным. Я ее за это просто обожаю.

– Да, Молли, – осторожно говорю я.

– Да? Ты не терзаешь себя этой глупостью? Я имею в виду историю с этой женщиной?

Я никогда не говорила Молли о своих проблемах с Гарри. Это было и не нужно. Она очень внимательный человек и скоро поняла: что-то не так. Поначалу Молли сдерживала свое любопытство, хотя ей это было нелегко, но когда я стала переживать сильнее, начала меня расспрашивать. Собственно, она сразу предположила, что появилась другая женщина. Это меня удивило и огорчило одновременно. Я не знала, что со стороны Гарри выглядит героем любовных интрижек. Я не пыталась разубедить Молли, в этом не было никакого смысла. Но и не поддерживала ее разговоров – просто боялась затронуть эту тему. Боялась, что расскажу Молли слишком много.

– Ничем я себя не терзаю, Молли. Правда. – Как только я произношу это, сердце у меня вздрагивает, а в желудке холодеет.

– Ты мне перезвонишь? – в голосе Молли слышится укоризна. Она уже внутренне готовится к тому, что я снова ускользну от ее предложения.

На кухонном столе я нахожу записку от Джоша. Она прижата солонкой. Я мысленно представляю себе, как он пыхтел над этим, с его точки зрения, длиннющим посланием. Почерк неровный, во многих словах ошибки.

«Отправляемся на другую сторону Уолдрингфилда – Кертон Крик. Спасательный жилет и провизия есть. Будем к обеду с рыбой.»

Самоуверенность, сквозящая в последнем предложении, весьма характерна для Джоша вне школы – там-то, с его «успехами», ее поменьше. Перечитав записку, я понимаю, что сам Джош не смог бы так толково подать информацию. Наверняка над ним стоял Морланд и диктовал, что надо написать.

В мойке лежит миска с остатками хлопьев и молока. Рядом тарелка с присохшими крошками и пятнышками масла, а также стакан с желтой каймой, указывающей на то, что в нем был апельсиновый сок. Ну что же, это, по крайней мере, свидетельства поглощенного завтрака.

Возвращаясь из кухни через холл, нахожу еще записку под входной дверью. Это от двух наших соседок. Открыв дверь, я обнаруживаю стоящую с внешней стороны коробку, в которой лежат: яблочный пирог, большой пакет помидоров, фрукты, две бутылки вина, сливки и пять или шесть самодельных имбирных пряников в виде фигурок людей. Пряники явно сделаны неопытной детской рукой, тесто местами раскатано неровно. Тут же в коробке находится открытка, с которой мне посылают «много любви и поцелуи от себя и детей».

Я тронута и одновременно немного расстроена. Значит, эти люди ожидают, что я должна быть неутешной вдовой? Но я не согласна на эту роль.

Я укладываю продукты в холодильник и думаю о Кэти. Не могу без нее. За последние месяцы мы стали так близки, что, кажется, без слов понимаем друг друга. Я восхищаюсь ею. И это не просто материнская любовь. Она такая умная, смелая, душевно щедрая, ранимая. Она так тяжело переносит одиночество. А сейчас в интернате даже среди подруг она одинока. Мне так хочется поговорить с дочерью. Но в это время по субботам у Кэти занятия, и я не смогу увидеться с ней раньше половины второго.

Я принимаю душ, одеваюсь, проглатываю чашку кофе. И лишь после этого звоню Молли. Мне приходится сделать над собой усилие, чтобы сказать ей, что вряд ли удастся с ней пообедать. Она шутливо обвиняет меня в желании от нее отвязаться. Я успокаиваю ее, пригласив пообедать вместе в понедельник.

Уже двенадцать. До возвращения Джоша остался максимум час, и я направляюсь в кабинет Гарри. Он находится в северной части дома, его окна выходят в сад. Гарри всегда мечтал о таком кабинете: внушительном, с высокими книжными стеллажами, с зелеными парчовыми шторами, гармонирующей по цвету драпировкой на стенах и огромным письменным столом из красного дерева. За исключением самых ясных дней в году в кабинете всегда мрачно, а сегодня почти совсем темно. Я щелкаю выключателем, и лучи света падают с потолка на ряды справочников издательства «Хэнсэрд» и охотничьи офорты, развешанные по обе стороны от окна. Стол и кресла поставлены слева от двери. Маргарет должна начать работу в понедельник, и на столе для нее приготовлены печатная машинка и бумага.

Стол Гарри завален пачками рассортированных и скрепленных резинками писем и бумаг, и мне приходится отодвинуть некоторые из них в сторону, чтобы поставить настольную лампу для освещения ящиков стола.

До этого я открывала их всего один раз, за несколько дней до отъезда в Америку. Я отобрала все более-менее значимые документы Гарри, которые могли понадобиться Леонарду: свидетельство о рождении, паспорт, страховые полисы. А финансовые бумаги отдала Маргарет.

Сейчас я просматриваю оставшееся содержимое ящиков. Иностранные банкноты, путеводители, мелкие счета, рекламные брошюры по медицинскому страхованию и садовой технике, об оранжереях и солнечных батареях, музыкальные и театральные программы. Гарри ходил в театры и на концерты скорее из чувства долга, чем ради удовольствия. Театр казался ему менее драматичным, чем жизнь, а классическая музыка его и вовсе не занимала.

В нижнем ящике лежит коробка с фотографиями Гарри в школе и в армии. Раньше он держал их в старом потрепанном чемодане. Когда мы поженились, я уговорила его показать их мне и он сделал это почему-то без особой охоты – прошлое то ли тяготило, то ли раздражало его.

Вот фотография с поездки на лыжный курорт: улыбающийся Гарри на фоне сельского домика в Швейцарии вместе с другими ребятами, изо всех сил старающимися занять позу поглупее. Вот более серьезное фото: Гарри во время армейской экспедиции в пустынных холмах где-то в Шотландии. Здесь он уже взрослый, подтянутый и решительный смотрит, нахмурившись, в объектив. На следующем снимке Гарри рядом с другими гостями на чьей-то свадьбе. Ее отмечали под большим шатром в Беркшире. Была ветреная суббота в сентябре 1982 года. Именно там мы с Гарри впервые встретились. Нас познакомил мой бывший кавалер. А вечером, когда мы всемером отправились в индонезийский ресторан у Бромптонской дороги, мы с Гарри оказались рядом за столом.

Свое чувство к нему я не решилась бы назвать любовью с первого взгляда. Скорее, испытывала что-то похожее на благоговение. Он произвел на меня неизгладимое впечатление: атлетическая фигура, широкие плечи, легкий загар, ясные глаза, бьющая через край энергия. Быстрый, умный – Гарри без особых усилий заправлял компанией, будучи веселым, если не сказать искрометным, собеседником. Чтобы не показать свои невежество и скованность, старалась говорить как можно меньше. Я не боялась, что не произведу на него впечатления, так как у меня и в мыслях не было ему понравиться. Я не знала, что моя относительная мягкость и отсутствие агрессивности, по мнению Гарри, выгодно отличали меня от других. Позднее он сказал, что все решил для себя почти сразу, хотя не мог объяснить, почему. Мне кажется, это было каким-то наитием. Или он просто чувствовал себя со мной спокойно.

За два года до этого я разошлась с прежним мужем и уже созрела для небыстрого, но продуманного в деталях ухаживания Гарри. Мне понадобилось некоторое время, чтобы оценить качества, которые он старательно скрывал в себе – ранимость и одновременно великодушие. И понять, что от меня Гарри ждет возможности довериться другому человеку и обрести душевное равновесие. Именно это я была в состоянии ему дать. Я была ему нужна, а это, на мой взгляд, очень близко к любви.

Теперь, оглядываясь на того Гарри, каким увидела его впервые, я вспоминаю несколько месяцев безграничного счастья после нашей свадьбы. И не могу восстановить в памяти тот поворотный момент, когда он перестал во мне нуждаться. В какой-то миг он ускользнул от меня в свой замкнутый мир. До сих пор я мучаюсь оттого, что не смогла предугадать этот поворот. Хотя признаков к тому было достаточно, я просто не замечала их. Думаю, что если бы не была так занята детьми и не испытывала бы такое удовлетворение от жизни, то поняла бы: что-то не так. Когда я щажу себя, то говорю, что это был тяжелый период, и Гарри был настолько напряжен, что я все равно не смогла бы различить в его поведении эти странные и опасные настроения. Мысль об этом немного притупляет чувство собственной вины.

Я просматриваю оставшиеся фотографии. Школа, каникулы за границей, армия, еще одна лыжная вылазка. В следующем ящике лежат перевязанные пачки писем. Большинство из них относится к концу семидесятых, когда Гарри служил в Германии и Северной Ирландии. Несколько писем от его тогдашней подружки, пухлой девушки по имени Сьюзи, с которой мы познакомились несколько лет тому назад. Письма эти написаны сумбурно и лишены серьезных чувств.

В остальных ящиках стола нет ничего примечательного, хотя я не очень четко представляю, что именно ищу. Может быть, какую-нибудь записку или письмо, какой-нибудь ключ к разгадке состояния Гарри за неделю до его смерти. Например, копию завещания, поясняющую, почему Кэти должна была получить так мало. Что-нибудь, способное пролить свет на поведение Гарри в последние полгода. Я ужасно хочу избавиться от гнева, хочу понять.

К тому же желаю уничтожить все компрометирующее меня прежде, чем это найдет кто-нибудь другой. Я огибаю стол и проверяю, нет ли сзади потайных отделений, хотя прекрасно знаю, что нет. Обыскиваю стенные шкафы, затем сажусь за стол и выдвигаю средний ящик. Авиабилеты, кредитные карточки, карманные ежедневники трехлетней давности, старая записная книжка. Я пролистываю ежедневники. Записи, сделанные аккуратным почерком Маргарет или каракулями Гарри, совершенно обычные. Записная книжка исписана от корки до корки и сильно истрепана. В ней нет дат, последние записи были сделаны года полтора назад. Я ищу имя Кэролайн Палмер, хотя абсолютно уверена, что в то время они с Гарри еще не были знакомы. Я не нахожу ее имени ни на букву «к», ни на букву «п».

В конце книжки на пустой страничке рукой Гарри сделано несколько цифровых пометок. Номера кредитных карточек и, похоже, номера банковских счетов, помеченных «л/с» или «д/с» – лицевой и депозитный счета.

Я откладываю записную книжку в сторону. При жизни Гарри я заглядывала в этот ящик от силы раза три и то только тогда, когда он звонил и просил проверить, нет ли там его чековой книжки. Однажды Гарри забыл здесь свои ключи. Я заметила, что сейчас их тут нет. В ящике лежат только ключи от стола, запасные от дома и запрятанные подальше ключи от шкафчика с оружием.

Звонит телефон. У меня мелькает надежда, что это Кэти, пока до меня не доходит, что еще нет и половины первого. Это Энн. Она натянуто со мной здоровается. Задвинув ящик, я сгибаюсь над столом, положив локти между кучами бумаг. Энн рассказывает о своих трудностях, связанных с тем, что Диана осталась у них на ночь, ругала ужин и, отказавшись идти в кровать, заснула в кресле.

Я сочувственно хмыкаю, а затем говорю, что, может быть, Диана была расстроена панихидой и разговорами о том, что Чарльз выставил свою кандидатуру в парламент. Но через пару дней она успокоится. Энн в этом не уверена. Стараясь слушать как можно внимательнее и что-то бормоча, я просматриваю лежащие справа от меня дубликаты счетов, оплаченных по кредитным карточкам Гарри, со сделанными рукой Маргарет пометками «Оплачено». Это за март. Я вижу, что Гарри не стеснял себя в расходах, хотя у нас были денежные затруднения. Он истратил более пятисот фунтов. Здесь плата за бензин и прочие повседневные расходы, но есть и счета за покупки в «Торнбулл и Эссер», в основном за сорочки, а также счета из нескольких шикарных лондонских ресторанов с соответствующими ценами и из двух поскромнее, о которых я даже никогда не слышала. Мне кажется, что в эти два ресторана Гарри, скорее всего, ходил с Кэролайн Палмер, потому что вероятность быть узнанным была там невысокой.

Интересно, чем сейчас занимается эта Палмер, страдает ли она по Гарри? Почему-то мне кажется, что нет.

Энн изменила тон. Он стал требовательным, отрывистым и возмущенным. Она говорит, что в понедельник Диана должна вернуться к себе домой, но вряд ли ее можно оставить одну на долгое время, кто-то должен за Дианой присматривать. Однако ей с Чарльзом вряд ли удастся это делать каждый день, потому что Чарльз занят подготовкой к выборам.

– Я стану заезжать к ней, как только будет выдаваться свободное время, – обещаю я.

– Было бы очень мило. Ты знаешь, мы так намучились с ней, пока ты находилась в отъезде.

– Да, я все понимаю.

Энн делает паузу, выражая свое недовольство мною, и наконец говорит:

– Ну что, как прошла беседа с Леонардом?

Я отвечаю, что Леонард старается все уладить. Пытаясь восстановить семейную гармонию, в разрушении которой меня, похоже, считают виновной, объясняю суть проблем, связанных с отсутствием свидетельства о смерти и спрашиваю совета насчет дома: как Энн смотрит на то, чтобы я попыталась сдать его в аренду. Обращение к ее мудрости немного смягчает Энн, и она советует мне с этим не торопиться. До конца разговора, как я полагаю, мне удается восстановить с Энн некоторое взаимопонимание. Этим и отличаются наши с ней отношения: они подобны шатким мосткам, требующим постоянного ремонта.

Я смотрю на стол и вспоминаю о ключах Гарри – о том, что в связке должен быть ключ от еще одного места, которое я пока не осмотрела.

У Гарри было два набора ключей, запасная связка должна быть где-то в доме. Я направляюсь к лестнице, но тут меня пронзает неожиданная мысль, и я сворачиваю на кухню, подхожу к старому шкафу, занимающему почти всю стену, и шарю рукой по внутренней стороне правой дверки. Второй ключ для ящика с оружием на своем обычном месте – он висит на крючке на задней стенке шкафа.

Опять звонит телефон. Я неохотно останавливаюсь в дверном проеме, не зная, брать трубку или нет. Когда звонки прекращаются, подхожу к телефону и включаю автоответчик.

Большой стол в холле, в стиле эпохи короля Якова (за который Гарри, по-моему, сильно переплатил) выглядит очень аккуратно. Стопка политических и спортивных журналов лежит рядом с вазой, полной белых роз, подаренных нашим соседом. Всевозможные головные уборы, которые Гарри все время оставлял на столе, убраны, скорее всего, в шкаф с одеждой. На серебряном подносе лежит колода карт и множество рекламных проспектов.

Иногда Гарри оставлял ключи здесь, хотя в основном он держал их в своей гардеробной. Однако, когда я поднимаюсь наверх и заглядываю в стоящую на комоде фарфоровую вазу, куда он обычно с громким звоном бросал ключи, я нахожу там лишь несколько монет.

В спальне опять звонит телефон. Сама не зная зачем, я медленно иду к аппарату. Автоответчик срабатывает с четвертого звонка.

В верхнем правом ящике комода лежат аккуратно сложенные носовые платки, галстуки и запонки из кожаного футляра, небрежно брошенного у зеркала. Отодвинув носовые платки, я осматриваю ящик. Хотя я тысячи раз открывала его, чтобы положить туда чистое белье, сейчас я чувствую себя неловко, подобно вору. Мне вдруг начинает казаться, что Гарри где-то поблизости, что он отошел на несколько минут и в любой момент может войти и поинтересоваться, чем я тут занимаюсь. Старое чувство вины или новое? В омуте раскаяния их трудно отличить друг от друга.

Здесь ключей тоже нет.

Снизу распахивается входная дверь, и кто-то легко бежит по холлу. Сердце екает, и я задвигаю ящик.

– Мам! – кричит Джош. – Мам!

– Я здесь, наверху! – Отвечаю, переведя дыхание.

Машинально выдвигаю левый ящик и быстро просматриваю его содержимое. Носки разложены в соответствии с цветом и толщиной – наследие армейской жизни Гарри. И вот прямо передо мной, на самом виду лежат ключи.

– Мам, – появляется запыхавшийся Джош. – Мы разожгли костер! Уже разгорается и тепло так… А еще мы наловили уйму окуней. Их так сложно ловить, но мы поймали пять рыбин! Целых пять! – с восторгом выдыхает он.

Я делаю вид, что поражена, а между тем кладу ключи в карман.

– Костер еще не совсем готов, он должен немного прогореть.

– Вам что-нибудь нужно? Хлеб или еще что-то? – спрашиваю я, направляясь к лестнице.

– Да нет, не нужно!

– Совсем ничего?

– У Ричарда все с собой! – Джош обгоняет меня, садится на перила и съезжает вниз.

– А как насчет кетчупа?

Он доезжает до конца перил и спрыгивает на пол.

– Мм… Я думаю, тоже не нужен. – В его голосе чувствуется неуверенность. Кетчуп – это слабость Джоша. Я удивленно приподнимаю брови. – Нет, не нужен, – наконец решительно говорит он.

Я с пониманием киваю: кетчуп не "подходит для обеда на природе. Направляясь на кухню, спрашиваю:

– Ну тогда кока-колы?

– У нас есть лимонад.

– Похоже, у вас есть все, что нужно. – Прислонившись к кухонному столу, я внимательно смотрю на сына с чувством внезапно охватившей меня радости. Мне хочется дотронуться до него, погладить, но он сейчас чувствует себя взрослым мужчиной, так что вряд ли откликнется на столь откровенное проявление чувств.

– Так что же? – спрашиваю его. – Что тебе нужно?

– А! – восклицает Джош, видимо, вспомнив, зачем приходил. – Хватит и на тебя. Я хочу сказать, если ты захочешь.

– Большое спасибо. Но, по-моему, будет лучше, если вы съедите все сами.

– Там слишком много. – Джош переминается с ноги на ногу.

Я задумчиво поджимаю губы.

– Вы сами-то хотите, чтобы я пришла?

– Конечно! – Он с упреком смотрит на меня, но затем отводит взгляд в сторону. Я чувствую, что здесь что-то не так. – Ричард сказал… – он делает паузу, раздумывая, продолжать или нет. Наконец, нахмурившись, договаривает фразу: – Попросить тебя повежливее, чтобы ты обязательно пришла.

– А… – молвлю я и понимающе киваю. – В таком случае… – Я соглашаюсь присоединиться к ним, и причиной тому не сами слова Джоша, а мое желание восстановить его расположение ко мне, которое я, похоже, частично утратила.

Я обещаю Джошу подойти минут через двадцать. В этот момент раздается телефонный звонок. Я смотрю на часы: пять минут второго. Выключаю автоответчик, надеясь, что это Кэти, и слышу голос Джека. Решив не снимать трубку, я оборачиваюсь и вижу, что Джош уже исчез.

Еще минут пять я сижу у стойки на кухне со второй чашкой кофе. Представляю себе, как Кэти выходит из столовой и идет в спальный корпус. Стараюсь не думать о выражении лица дочери, потому что сейчас могу представить ее лишь грустной и потерянной.

Трубку подняла девочка постарше, и мне долго приходится ждать, пока она отыщет Кэти.

– Мам? – в ее голосе воодушевление. Она говорит, что все в порядке, что относятся к ней здесь хорошо, с расспросами не пристают – в общем, пока все терпимо.

Я слышу нотки фальшивой бодрости и понимаю, что она думает в первую очередь обо мне, но тем не менее с радостью различаю в ее голосе признаки душевного спокойствия.

– Я так за тебя рада, дорогая, – говорю я. – Это просто замечательно. Но ведь ты обязательно мне позвонишь, если захочешь поговорить, да?

– Конечно, мам. Не беспокойся, пожалуйста.

– Хорошо, обещаю, – смеюсь я. – Ну, расскажи обо всем поподробнее.

Она рассказывает об изменениях в составе учителей, и о том, что девочке, которая ей нравилась, пришлось покинуть школу, так как родители не могли больше оплачивать ее обучение. Я говорю, что очень сожалею о ее подруге. Затем непринужденно размышляю вслух о том, что мы будем делать в следующую субботу, когда она приедет домой на выходные.

– Мам, я не совсем уверена… – нерешительно начинает Кэти.

– Насчет чего, дорогая?

– Что приеду домой… – шепотом говорит она.

– А, понимаю, – отвечаю я после небольшой паузы.

– Мам, ты знаешь, что я ужасно хочу тебя увидеть, но… – Она говорит так тихо, что ее почти не слышно.

Я не хочу ее подгонять, но наконец спрашиваю:

– Что такое, дорогая?

– Просто у меня… – Опять молчание. – Мне столько нужно сделать, – вздыхает она и на мгновение опять замолкает. – Сейчас я не могу приехать.

Невидящим взглядом я смотрю на стену прямо перед собой.

– Я все понимаю, дорогая.

– Просто мне это было бы не по силам.

– Да, дорогая, – говорю я. – Тогда, может, действительно не нужно приезжать. – В глазах у меня щиплет.

– Ты не обиделась, мама?

– Да нет, что ты! – Я опять смеюсь, чтобы убедить ее, что говорю правду. – Но я не смогу вовсе не видеться с тобой.

– Конечно, нет.

– Давай тогда сходим куда-нибудь? В это смешное кафе, где подают булочки с кремом? Или пообедаем вместе в воскресенье. Может быть, с Молли? Она так рада будет нас повидать… – Я понимаю, что заболталась и замолкаю.

– Было бы здорово, мам.

Я улыбаюсь в трубку, как будто дочь может каким-то образом увидеть мою улыбку.

– Кэти, ты ведь обещаешь, что если хотя бы…

– Конечно, мама, обещаю.

– Просто я должна быть уверена, что у тебя все в порядке.

– У меня все в порядке.

Мы немного молчим, и Кэти говорит:

– Я люблю тебя, мамочка.

– Я тоже люблю тебя, дорогая.

Я говорю ей, что теперь у меня будет работать автоответчик и объясняю, что если она захочет срочно соединиться со мной, то должна звонить по номеру, которым Гарри пользовался для деловых звонков. Я уже начинаю диктовать ей цифры, но Кэти отвечает, что знает его наизусть. Перед тем, как положить трубку, я еще раз говорю, что люблю ее.

Похоже, на пиршество я опаздываю. Побросав в корзину солнечные очки, бутылку вина, салфетки, фрукты и, машинально, кетчуп, выхожу из дома через боковую дверь.

На небе нет и намека на вчерашнее яркое солнце. Жара спала. Облака тяжело нависают над головой. Со стороны реки дует ветер. Видимо, Америка меня немного изнежила, потому что меня сразу же пробирает дрожь. Но я решаю не возвращаться за теплыми вещами, а ускорить шаг.

Через некоторое время замечаю впереди дымок над верхушками деревьев. В моем воображении возникает картина: мужчина и мальчик склонились над костром. И неожиданно я вспоминаю, как вскоре после нашего переезда в этот дом Гарри однажды устраивал для Джоша возле пирса костер, где они жарили сосиски. В последующие годы они часто вели разговоры о том, чтобы повторить тот замечательный пикник, но из-за занятости Гарри политикой и бизнесом так и не смогли этого сделать. Джошу приходилось довольствоваться весьма прозаическими угощениями в виде жареного на углях мяса, которое я аккуратно готовила на решетке дома.

Рядом со старым поваленным деревом на небольшой полянке я вижу две фигуры, склонившиеся над огнем. Даже на расстоянии понимаю, что они разложили замечательный костер. Кострище тщательно обложено булыжниками, из земли торчат два аккуратных колышка-рогатки, а на них покоится длинный прут с нанизанной на него рыбой. Картинка ну прямо из учебника скаутов!

Морланд оборачивается, как будто ожидал увидеть меня именно в эту секунду. Он поднимается на ноги и идет по направлению ко мне. В потертых джинсах и старом свитере он выглядит более стройным, чем в костюме, и ниже ростом, хотя в нем, должно быть, не меньше 180 сантиметров. У меня самой 177, поэтому в отличие от многих женщин я достаточно точно определяю рост мужчин.

Мы обмениваемся рукопожатиями. У него открытая улыбка и прямой взгляд.

– Вы нашли утром записку? – спрашивает у меня Морланд и протягивает руку, чтобы взять корзинку.

– О, да. – Мы идем в сторону костра. – Я была поражена. Это самое длинное послание из тех, что я когда-либо получала от Джоша.

Губы Ричарда растягиваются в улыбке. Видимо, он понял, что его участие в написании записки не является для меня секретом.

– Даже если я что-то и подсказал, то чисто машинально.

– В любом случае я вам очень признательна за хлопоты.

– Да что вы, какие хлопоты? – По выражению его лица видно, что говорит он это искренне. – Мне было приятно. Джош отличный парень. А выбраться лишний раз на реку – это всегда замечательно.

– Вы часто рыбачите?

– Да так, время от времени…

Джош громко зовет нас, сообщая, что рыба готова. Он приглашает меня занять лучшее (и по сути, единственное) место – на толстой ветке, отходящей от упавшего дерева, и вручает ярко-красную пластиковую тарелку с целой рыбиной и двумя неаккуратно отрезанными ломтями хлеба. В руках у Джоша такая же посуда.

Перехватив мой несколько удивленный взгляд, Морланд говорит:

– Ярковаты, да? Но в моем домике много посуды не заведешь. Это все, что есть из походных вариантов. Или нужно было брать столовый фарфор с китайскими рисунками: драконы и воины.

Джош поднимает голову и смеется. В его голосе я слышу незнакомые нотки.

– Драконы и воины! – Он снова заливается смехом. Морланд тоже улыбается, и мне вдруг кажется, что про драконов и воинов он придумал специально для Джоша.

– Вы снимаете дом у Дартингтонов? – спрашиваю я у Морланда, демонстрируя некоторую осведомленность о нем.

– Сейчас да, но они хотят, чтобы через месяц я съехал. Боюсь, что мое новое жилье будет вдалеке от реки. – Он с некоторым сожалением смотрит на Джоша.

Я заметила, что он тоже взял с собой бутылку вина. Она стоит уже открытая, с неполностью заткнутой пробкой. Рядом – два стакана. Настоящие стеклянные, а не какие-то там пластиковые.

– Давно вы здесь живете? – спрашиваю я.

– Почти все лето. Правда, я несколько раз уезжал в Саудовскую Аравию. Я работаю там по одному проекту. – Морланд наливает вино в стакан и протягивает его мне. – Патрульные катера. Их строят в Ипсуиче.

– Вы судостроитель?

– Что? – Он на секунду задумывается, затем улыбается. – Нет. Раньше я этим занимался, а теперь.. – Он как-то неуверенно пожимает плечами. Теперь я что-то вроде почетного надсмотрщика.

Джош нетерпелив.

– Мам! – Он легонько дотрагивается до моей тарелки, побуждая меня вкусить плод его трудов.

Я соглашаюсь на предложение Морланда разделать мою рыбу. Он работает узким, длинным и, видимо, очень острым ножом, который легко взрезает рыбью тушку, практически ничего не оставляя на костях и позвоночнике. Ловко подцепив образовавшиеся кусочки филе, кладет их на мою тарелку. У меня создается впечатление, что Морланд вообще очень умел в бытовых делах.

Мы сидим вокруг костра, как заправские туристы, и уплетаем рыбу. Я не стесняюсь пользоваться вилкой. Джош, отказываясь от таких изысков, стоит на коленях перед своей тарелкой и тыкает в рыбу коротким ножичком, потом, стараясь сделать это незаметно для меня, берет кусочки руками и отправляет их в рот. Морланд сидит со скрещенными ногами, разделывает свою рыбку и кладет ровные пластинки филе на хлеб, сооружая большой бутерброд.

Мы говорим о рыбной ловле и походах. Обсуждаем способы выживания в лесах или безводной местности. Вернее, эти темы обсуждают Морланд и Джош, а я занимаюсь своей рыбой. Ричард хорошо приноровился к разговору с Джошем: он ставит перед ним наводящие вопросы и незаметно дает подсказки. Результат поразительный: слова, мысли, идеи так и сыплются из Джоша. Таким он бывает нечасто. Время от времени Морланд, улыбаясь, смотрит на меня и легонько подмигивает, как бы давая понять, что меня тоже считают участницей разговора.

У Ричарда грубоватое, с довольно резкими чертами лицо. Густые, коротко постриженные волосы. Если бы их отпустить подлиннее, они бы вились. Глаза темные и широко поставленные. При взгляде на них создается впечатление совсем неожиданное – доброты и дружелюбия. В общем, по лицу Морланда трудно понять его характер.

Интересно все-таки, зачем он взял Джоша и затеял весь этот пикник?

Ричард и Джош начинают говорить о парусном спорте. Я пытаюсь продемонстрировать какой-то интерес, но быстро сдаюсь. Может, у Гарри в действительности была страсть к яхтам, но она явно не передалась мне. В этом его хобби я всегда играла сугубо вспомогательную роль: чистила каюту, закупала провизию и только очень редко, когда Гарри обещал не плыть дальше устья реки, брала на себя функции неумелого члена команды.

От легкого вина у меня слегка кружится голова. На этой поляне ветра почти нет, мне уже не холодно. Вдруг приходит ощущение внутреннего покоя.

Джош бросает свою рыбу – она теперь представляет собой размазанную по тарелке кашу из мяса и костей – и отправляется за водой к пристани.

Морланд наливает мне еще вина. Он говорит, что служба вчера была прекрасная.

– Хотя вам, наверное, было нелегко.

– Да. К тому же было довольно жарко, – соглашаюсь я. – И пришлось общаться со столькими людьми. – Несколько минут я смотрю на огонь. – Скажите, как вы повстречались с Гарри?

Он задумывается всего на мгновение, но мне этого достаточно, чтобы понять, что сейчас я услышу несколько скорректированный вариант правды.

– Наши подразделения встретились в кромешной тьме. В болоте. Мы чуть не умерли от страха – ведь натолкнулись друг на друга совершенно случайно.

– Это было на Фолклендах?

Он кивает.

Я пытаюсь представить себе Гарри и Морланда в болотах Фолклендов в напряженном ожидании врага, однако не получается. Видимо, Гарри слишком мало рассказывал мне о тех временах. Все, что я от него слышала, лишь история о том, как одного солдата из их взвода тяжело ранил снайпер, и доставляли они его в санчасть так долго, что пропустили все сражение.

– Вы хорошо его знали? – спрашиваю я.

– Нет. Во всяком случае, в то время. Мы вновь повстречались года два назад в связи с этим саудовсим проектом. – (Я пожимаю плечами.) – Одна верфь неподалеку отсюда, в Ипсуиче, приняла участие в тендере на строительство патрульных катеров для саудовцев. С ней конкурировали несколько предприятий на континенте, в Европе. Верфь нуждалась в поддержке, и Гарри смог убедить властные структуры помочь. В этом деле, надо сказать, я узнал его как способного и напористого политика.

Это меня не удивляет. Гарри доставляло удовольствие использовать свое положение члена парламента. Он любил маневрировать людьми. Разумеется, при этом ему больше всего нравилось то, что он находился в центре событий.

– А однажды, – после небольшой паузы произнес Морланд каким-то неожиданно тихим голосом, – он очень помог мне лично.

Я и в этом не сомневаюсь. Гарри обожал оказывать и принимать услуги. Он расценивал их чуть ли не как одну из весьма твердых валют, обращавшуюся в сфере его интересов и бизнеса. Хотя не совсем обычен тот факт, что услуга была оказана со стороны Гарри, а не Морланда. Ведь Ричард вряд ли обладает каким-то особенным влиянием, будучи лишь инспектором в относительно небольших кораблестроительных проектах.

Я не спрашиваю Морланда, в чем состояла оказанная ему Гарри помощь. Подозреваю, что это могла быть одна из тех услуг, которыми обмениваются только мужчины, и Ричарду вряд ли захочется рассказывать о ней.

– Гарри почти ничего не говорил мне о Фолклендах, да и вообще о своей службе в десантных войсках. – Я делаю паузу, поскольку собираюсь сказать нечто не очень лояльное по отношению к Гарри. – По-моему, в армии ему не нравилось.

Морланд хотел что-то ответить, но передумал. Помолчав несколько секунд, он пожимает плечами и неуверенно произносит:

– Зарабатывать себе на жизнь службой в армии вообще сомнительное занятие, разве нет?

«Сомнительное»? Какое странное слово.

– Не подумайте, я не имел в виду что-то плохое. Просто… Просто вы идете в армию, потому что и ваш отец служил в морской пехоте, и ваш дед… В восемнадцать лет вам кажется совсем неплохой идея послужить несколько лет, подзаработать, получить хорошую подготовку…

– А потом вас посылают на войну.

– Да. Вы привыкаете к мысли о том, что никогда не примете участие в реальных боевых действиях, и тут «бац!» – на тебе! Настоящая война! – Он вглядывается в пламя и с болью в голосе продолжает: – Война, где гибнут живые люди. Твои друзья. И никто не говорил раньше, что тебе при этом предстоит испытать. – Лицо у Морланда мрачнеет, он переводит взгляд на меня.

Я отвожу глаза и смотрю на костер. Я не уверена, что могу продолжать этот разговор. Когда вновь смотрю на Морланда, то обнаруживаю, что он внимательно изучает мое лицо.

– Думаю, в случае с Гарри было так же, как с вами, – замечаю я. – Думаю, он пошел в армию в значительной мере под влиянием примера своего отца. Это если говорить о причинах. Ведь он потерял отца еще подростком. В этом его решении был какой-то фатализм. Во всяком случае любой психоаналитик объяснил бы так поступок Гарри.

Морланд задумчиво кивает, хотя у меня создается впечатление, что мысли его обращены сейчас не столько к Гарри, сколько ко мне.

Появляется Джош. Он согнулся под тяжестью ведра с водой, которая выплескивается через край. Поймав на моем лице улыбку, Морланд переводит взгляд на Джоша и, вскочив на ноги, приветствует его взмахом руки.

– Было бы проще отнести тарелки к воде, Джош. – Он собирает посуду, стряхивает остатки рыбы и кости в костер и идет по направлению к мальчику.

Джош ставит ведро на землю и, словно уставший спортсмен, отдыхает, согнув спину и уперев руки в колени.

От вина меня слегка клонит ко сну. Настроение умиротворенное. Пока Морланд показывает Джошу, как нужно мыть посуду, я встаю со своего импровизированного стула и растягиваюсь на траве, закрыв глаза. Сейчас бы самое время немного вздремнуть, но я боюсь, что тогда не засну ночью. А ночи в последнее время вызывают у меня страх.

Немного погодя я различаю приближающиеся шаги и слышу, как кто-то опускается на землю рядом со мной.

– Было бы неплохо, если бы энтузиазм Джоша насчет мытья посуды не прошел слишком быстро, – сквозь дрему говорю я.

– Да уж, – усмехается Морланд. – Я, со своей стороны, сделал для этого максимум возможного.

– Удивительно, как легко занимаются мытьем посуды мужчины, когда их это устраивает, – замечаю я, стараясь, чтобы Ричард не различил в моем тоне упрека.

– Ну вот, уже нападки, – отвечает он, но голос его полон теплоты. – Хотя в общем вы правы. Конечно, правы. Во всяком случае, ваше замечание справедливо в отношении большинства мужчин. Разумеется, я – выдающееся исключение. Но в нашу защиту мог бы сказать, что такое положение вещей возникает в том числе и потому, что вы, женщины, не упускаете шанса показать нам, насколько мы бесполезны и неумелы на кухне.

– Я этого никогда и никому не показывала.

Ричард смеется, но несколько натянуто, и я ощущаю, что в нашем разговоре незримо присутствует тень Гарри.

Как бы отвечая на чей-то непроизнесенный вопрос, Морланд говорит:

– Но в ситуации с Джошем все будет нормально. Я в этом уверен. У него есть… – Он на секунду задумывается. – У него есть внутренний стержень.

Этот комплимент мне приятен. Понятно, что Морланд несколько завышает оценку мальчика, но внутренний стержень для мужчины – необходимая вещь. Если только он не несет в себе негативных моментов, как в случае с Гарри.

Ричард продолжает цепь каких-то размышлений:

– А вот что касается вас… – Его голос вдруг становится неуверенным. – Одним словом, как я полагаю, вам сейчас будет нелегко. Я имею в виду, с финансовыми, да и со всякими юридическими делами.

Я слегка приоткрываю глаза. Надо мной нависают темные облака.

– Да нет. А, впрочем, с этими вещами всегда нелегко.

– У меня был один друг. Его отец погиб в море. Семье пришлось пережить много трудностей, прежде чем вопросы наследства, компенсации и так далее хоть как-то утряслись.

Я поворачиваю голову. Морланд сидит, положив руки на колени, и, слегка прищурясь, смотрит на меня. Чувствую, эта линия разговора возникла неспроста, что он к чему-то ее подводит.

– Нанятые ими адвокаты, – продолжает Морланд, с самого начала повели дело не в том направлении. Два года было потеряно. Семье пришлось продать дом. Я вообще удивляюсь, как они тогда… – В голосе Морланда вновь слышатся нехарактерные для него нотки неуверенности. – У вас в этом смысле все в порядке? Да, я знаю, с вами работает Леонард. Но здесь нужны очень квалифицированные юристы. Специалисты именно по таким делам. Он нашел вам таких людей?

Мне приходит в голову, что это можно расценить как некоторое вторжение в мои дела, что Морланд несколько переступает границы беседы с человеком, пусть даже и находящемся в сложном положении, но которого он почти совсем не знает. Но почему-то эта мысль не вызывает во мне негативных эмоций. Может, потому что Ричард говорит все это с явным участием, а вопросы его вполне естественны.

– Думаю, нашел.

Морланд с одобрением кивает.

– А финансовая сторона? Кто… – задает он новый вопрос.

– Бухгалтер Гарри, Гиллеспи. Говорят, он хороший специалист. Как бы это выразиться… Цепкий. И умный.

Кажется, Ричард удовлетворен моим ответом. Он снова кивает.

Я сажусь, потягиваюсь и зеваю, хотя сонливость прошла.

– Я хочу спросить, – произносит Морланд уже без тени неуверенности, – я хочу спросить… В общем, какая погода была в тот день, когда Гарри отплыл на яхте? Как было здесь, на реке? Туман?

Вопросы Ричарда вызывают во мне какое-то неприятное ощущение. Зачем это ему?

Он, похоже, замечает на моем лице тень недовольства и быстро добавляет:

– Просто разные люди по-разному оценивают погодные условия того дня. Кто-то говорит, что на реке лежал туман, кто-то утверждает, что было ясно. Мне приходилось много плавать вокруг южного побережья, и я хорошо знаю эти места. А вообще я спросил из чисто личного интереса, так что если вы не хотите…

– Почему же, – пожимаю плечами я. Затем бросаю взгляд на Джоша, склонившегося над посудой, и дальше, по направлению к пристани. Кроны деревьев раскачивает ветер. – С раннего утра было примерно как сейчас, но ветер гораздо крепче. Гарри даже думал отложить плавание. Он связывался с метеорологической станцией, но там ему сказали, что ветер скоро утихнет. Так и произошло часам к девяти-десяти. А к обеду, когда Гарри подогнал «Минерву» к пристани, ветра уже почти не было. Гарри это обрадовало. Он не любил плавать в сильный ветер. Во всяком случае, один. Пока мы загружали яхту, начался дождь. Прямо ливень. Разумеется, видимость от этого сильно ухудшилась. – У меня перед глазами возникает четкая картина: яхта уходит в серую стену дождя и быстро растворяется в ней. Вот уже видно только одно ярко-оранжевое пятно – плащ Гарри. Это пятно как будто зависает в пространстве. – Когда дождь прекратился, – продолжаю я, – над рекой повисла дымка. Но я бы не сказала, что это был плотный туман. Он мог образоваться уже к вечеру. Но здесь мне трудно что-либо сказать, поскольку я уехала в другой конец Вудбриджа. Там тумана не было. – Ричард размышляет над моими словами.

– Гарри сразу отправился по курсу? – спрашивает он.

– Что? – Я с усилием возвращаюсь в реальность. – Нет, нет. Он пошел вниз к яхт-клубу с тем, чтобы там подождать прилива. У него были с собой все эти таблицы. От яхт-клуба Гарри должен был отойти в пять или шесть вечера. Ждать у нашей пристани он не мог – у «Минервы» большой киль, она помещается здесь только в прилив. Поэтому сразу же после погрузки Гарри ушел к яхт-клубу. Он рассчитывал заняться там кое-какими делами на борту, дождаться начала прилива, спуститься к устью, еще полчаса подождать там большой воды и уже после этого выйти в море.

– Вы не знаете, во сколько именно он отшвартовался от яхт-клуба?

– Нет, но кто-то в Уолдрингфилде видел, как около пяти яхта шла вниз по реке. А позже, уже вечером, «Минерву» заметили сквозь туман с каботажного судна.

– Понятно, – кивает Морланд. – И больше яхту никто не видел?

– Кажется, нет.

– Гарри направлялся к Геймблу?

– Да. Но по пути он собирался сделать остановку. Не знаю точно, где. Рассчитывал остановиться, когда устанет. Может, в Рэмсгейте, может, в Брайтоне. Это плавание Гарри планировал осуществить со своим другом Джеком Кроули, но Джек не смог принять в нем участие.

Морланд несколько секунд смотрит в землю.

– И никого другого Гарри найти не мог?

– Наверное, мог, но…

Ричард молча ждет ответа. Затем говорит, как бы обращаясь к себе:

– Он что, хотел плыть один?

– Не знаю. – Я развожу руками. – Не исключаю. Может, он хотел себя испытать. Попробовать осуществить длинный переход в одиночку – раньше он такого не совершал. Думаю, Гарри испытывал перед плаванием некоторые опасения, но ведь… в этом, видимо, для него и заключался главный привлекательный момент. Во всяком случае, я так считаю.

– А вообще он много плавал? – мягко спрашивает Морланд. Но мягкость тона не может скрыть того, что он ожидает подробных ответов на свои вопросы.

– Да почти совсем не плавал. Он вырос недалеко отсюда, рядом с Вудбриджем, но в детстве и юности никогда не ходил под парусом. Завел его наш пирс. Он ведь отошел к нам вместе с домом, и Гарри не нравилось, что он оказался вроде как и ни к чему. Тут как раз ему предложили «Минерву», причем за весьма умеренную цену. Парусным спортом Гарри начал заниматься с нуля. Накупил всяких книг, нанял инструктора из яхт-клуба, чтоб тот научил его основам. Гарри даже участвовал в гонках. Потом, когда переоснастили «Минерву» и он вступил в полные права владения ею, стал помаленьку выбираться на яхте с друзьями. Но приглашал тех, кто хоть что-то понимал в этом, ведь плавание в наших местах – нелегкое дело, особенно у устья. Всякие там отмели и тому подобное…

Морланд кивает, как бы давая понять, что прекрасно это знает.

– А вы часто ходили на яхте?

– Я? О, нет. Несколько раз участвовала в прогулках, но только по реке. Лишь однажды выходила с мужем в море, и то в очень тихую погоду. Я не люблю яхту, боюсь воды. Может, это и глупо.

– Отнюдь, – понимающе произносит Морланд. Хотя после службы в морской пехоте понять такое ему, видимо, не просто.

– Иногда Гарри брал с собою Джоша, – продолжаю я, – но мальчику было скучно: «Минерва» передвигалась слишком быстро для того, чтобы ловить с нее рыбу.

Морланд растягивает губы в улыбке. Его карие глаза при этом теряют задумчивость и зажигаются внутренней энергией.

Мы молчим. Джош возится около ведра. Он натягивает рукав свитера на кисть и использует эту импровизированную мочалку для мытья тарелок. Я замечаю, что он не столько их моет, сколько просто вытирает.

– Многие считают, что яхта погибла от столкновения ночью с каким-то судном, – добавляю я, считая необходимым закончить выстраиваемую мною линию. При этом делаю это больше для себя, чем для Морланда. – С каким-то крупным судном, на котором даже не заметили столкновения и не поняли, что произошло.

Ричард смотрит куда-то вдаль, затем переводит взгляд на меня. Его лицо вновь становится серьезным.

– Такое случается, – тихо произносит он.

Возникает пауза. Я стараюсь представить себе то, какой может видеть сейчас эту картину Морланд: маленькая яхта, надвигающаяся на нее тень большого корабля, одинокая фигура за штурвалом, удар…

– Я хочу спросить одну вещь… – как бы между прочим говорит он. – Вы не знаете, зачем Гарри взял с собой лодку?

– Лодку? – Я удивлена его информированностью.

– Понимаете… В подобные экспедиции лодку обычно не берут. Ведь ее не поднимешь на палубу, а тащить за собой тяжело. В таком плавании лодка серьезно замедляет движение яхты. Более того, в бурном море она может создать дополнительные сложности… Ее может захлестнуть волнами, она может затонуть… Разве у Гарри не было надувной лодки? Ведь она-то легко помещается на палубе.

Понятно, о лодке ему сказал Леонард. И кроме того… Конечно, ребята в яхт-клубе, завсегдатаи паба. Ясно, что все детали исчезновения «Минервы» уже давно и тщательно пережевываются повсюду.

Мне нужно несколько секунд, чтобы обдумать ответ.

– Да, у нас есть надувная лодка. «Зодиак». Но Гарри оставил ее. Она, наверное, в гараже.

– Ясно… – На лице у Морланда проступает озадаченность. Он хочет спросить еще что-то, но я указываю на Джоша, который вприпрыжку бежит к нам, клацкая посудой в ведре. Грохнув ведром о землю, он достает тарелки и, дополнительно протерев каждую рукавом-мочалкой, показывает Морланду.

Боже, я и не заметила, что уже так поздно.

– Ну, – произношу я, как бы подводя итог, – все было просто замечательно.

Морланд подхватывает мое настроение:

– Спасибо, что поделились со мной Джошем. – Он протягивает руку и помогает мне встать.

– По-моему, ему самому понравилось, – говорю я, глядя на сына, который старательно складывает посуду в рюкзак.

– Может, мы с ним как-нибудь повторим? – предлагает Ричард. – Тем более, что лодка пока в моем распоряжении.

Я секунду обдумываю его слова, как делаю теперь все время.

– Да, конечно.

Морланд застегивает рюкзак и поднимает мою корзину. Мы направляемся в сторону дома. Джош идет впереди.

– Значит, Гарри собирался обогнуть южное побережье? – тихо спрашивает Ричард, как будто наш разговор не прерывался.

Мгновение я молчу.

– Он хотел на лето поставить яхту в Геймбле и использовать это место в качестве базы для гастрономических поездок во Францию.

Я помню, как Гарри сказал мне об этом. Он остановился в дверях кухни по пути в кабинет. Я видела: эта ложь доставляет ему боль. Гарри понимал, что я знаю истинную причину его желания перегнать яхту подальше от дома и поближе к Лондону. Мы оба знали, что он собирался встречаться на яхте с Кэролайн Палмер. Но я не сказала ему ни слова. Уже задолго до того момента решила ничего ему не говорить.

Теперь я повторяю его ложь и стараюсь сделать это убедительно. Позже, когда Морланд ушел, а Джош занялся игрой в своей комнате, я спустилась в сад и, миновав парники, овощные грядки, прошла через калитку к гаражам. Один из них большой, на две машины. В нем стоят «мерседес» Гарри и мой потасканный пикапчик. Другой – маленький, его мы используем как кладовку. Открываю дверь и, щелкнув выключателем, смотрю в дальний угол гаража. Там, среди старой мебели, ненужной оснастки для яхты и другого хлама отыскиваю глазами надувную лодку, «Зодиак». Лодка лежит на том самом месте, где ее оставил Морис, наш садовник.

«Зодиак» не до конца сдут и кое-как свернут. В тот день Морис предложил мне упаковать лодку в чехол и, поскольку я изнемогала от усталости, то сразу согласилась. Дело это, похоже, далось Морису нелегко: лодка не уместилась в чехле, и резиновые наросты вылезают из него, напоминая части какого-то морского чудовища. На серой резине остались потеки, словно пятна краски, но на самом деле это следы засохшего ила. Помню, что проснувшись от тяжелого сна на следующее утро, обнаружила такие же пятна у себя на руках и ногах. Я слишком вымоталась накануне, чтобы заметить их раньше. Засохшей илистой грязью была испачкана моя одежда и даже простыни. Тогда я долго мылась под душем, и собрав постельное белье и свою одежду, бросила все в стиральную машину. Лишь после того, как переоделась, пошла искать Мориса, чтобы попросить его помочь принести «Зодиак» от пристани.

Я понимаю, что решение Гарри взять с собой лодку действительно может показаться Морланду весьма странным. Вместо тяжелой, широкой плоскодонки было бы правильнее взять «Зодиак». Но ведь Морланд – опытный моряк, а Гарри – нет.

Мне следовало сказать об этом Ричарду, объяснить ему, что Гарри часто ошибался. Не раз он садился в плаваниях на мель, неоднократно на винт яхты наматывались сети или веревки.

Мне нужно при случае рассказать все это.

Закрывая дверь гаража, я думаю о том, что сейчас возле меня слишком много сочувствующих людей. Тому же Морланду кажется, будто он может мне помочь. Эти же побуждения движут Леонардом, Энн и Чарльзом. Они убеждены, что действуют во имя моего блага – в этом вся парадоксальность ситуации. И я почти не в силах остановить их.