Часть первая

«Ну как, скажите на милость, отыскать ее здесь? Настоящее столпотворение вокруг! И это они называют отдыхом? Недавно я слышал от одного знакомого парня, наводившего чистоту на местном пляже, что за летний сезон он подбирал сотни использованных презервативов. Ну, с меня довольно! И слышать больше не хочу о Лазурном береге! Если, проезжая по верхней дороге, вам нечаянно откроется вид на живописную пустынную бухту и вас охватит неудержимое желание искупаться, не спешите нырять в воду, ибо вы рискуете напороться на старую автомобильную покрышку, расколотый ночной горшок, битое стекло, ржавое ведро — словом, на все то, что делает побережье похожим на мусорную свалку. И среди всего этого хлама плавают крошечные рыбешки с настолько блеклой чешуей, что ни один ихтиолог не определит, к какому виду они относятся. В прибрежных ресторанчиках вам подадут блюдо из рыбы, которая была выловлена отнюдь не в здешних водах, а в Атлантическом океане. И благодарите судьбу, что в этих краях почти полностью изведена рыба, поскольку стоило бы вам отведать приготовленное из нее заливное, как вы подхватили бы брюшной тиф, дизентерию, а может быть, и того хуже — сифилис. Да за примером далеко ходить не надо! Как-то Рикарди, улыбчивый врач-отоларинголог из Сен-Трофима, разоткровенничался передо мною: „Какое счастье, что на Средиземном море нет приливов и отливов. Побережье чудовищно загрязнено. Люди купаются, а потом бегут ко мне на прием с воспалением уха“. Каков, а? Ему уже давно следовало бы заседать в муниципальном совете. И тогда одна из улиц Сент-Трофима когда-нибудь носила бы его имя.

И как в этом скопище людей найти мою красотку? Ведь издалека все юные девицы кажутся на одно лицо. Я едва удержался от смеха, когда Соня Лупуческу, расхваливая передо мной на все лады Изабель, заявила: „Разве ты не заметил, — где бы ни появилась наша дочь, она всегда краше всех?“ Черт бы побрал эту сумасбродную славянку! Я, должно быть, лишился рассудка, когда вздумал жениться на ней, а возможно, еще раньше, когда сделал ей ребенка. В моих ушах до сих пор звучат слова Сони, которые она произнесла, укладывая вещи нашей дочери: „Я положила в ночные тапочки иконку, — подарок Стефании. Надеюсь, ты не будешь против, если у нее появится желание помолиться? Поклянись!“ Вместо ответа я лишь пожал плечами. Прожив какое-то время с женщиной, которая, прежде чем лечь в постель, заглядывает во все углы в поисках нечистой силы, перестаешь обращать внимание на подобные мелочи. Теперь же меня раздражает лишь то, что она так и не научилась правильно выговаривать слова. Не могу представить, что много лет назад я имел глупость влюбиться в Соню именно за этот акцент, придававший ей — как мне тогда казалось — неповторимое очарование. Оглядываясь на прожитую жизнь, мы видим, что совершили немало глупых поступков. Казалось бы, люди с годами должны набраться ума. Не знаю почему, но этого никогда не происходит».

— Что ты тут делаешь?

Вздрогнув от неожиданности, Поль увидел дочь, стоявшую перед ним на большом валуне, куда он забрался, чтобы оглядеть сверху пляж. Она и в самом деле была хороша собой, но он понимал, что сейчас не самый подходящий момент, чтобы предаваться отцовским чувствам. С некоторым раздражением он заметил, что дочь красит ресницы, а ее длинные распущенные волосы настолько выгорели на солнце, что казались обесцвеченными перекисью; и этого было достаточно, чтобы его настроение испортилось. «Посмотрим, что ты запоешь сегодня вечером, моя птичка!» — подумал он. И когда она подставила ему щеку для поцелуя, спросил:

— Где же твои вещи?

— Какие вещи?

— Не пришла же ты сюда в купальнике?

Она небрежно махнула рукой, тронутой золотистым загаром, в сторону пляжа.

— Вон там мои джинсы и майка.

— Так сходи же за ними.

Она открыла было рот, чтобы возразить, но тут же, словно смирившись, покорно побрела назад.

— И поторопись! — добавил он для пущей важности.

— Но стоило девушке спуститься с валуна и подойти к лестнице, ведущей на пляж, как он едва не рассмеялся: «Похоже, она взяла надо мной власть. Я теряюсь в ее присутствии. Ничего удивительного — ведь мы так редко видимся! Какую-то неделю за весь год, да и то летом. К тому же и в эти дни я провожу с ней всего лишь несколько послеобеденных часов, и то в присутствии Сони. Дочь едва ли прислушивается к бесконечным жалобам матери на ее проделки, произнесенные ворчливым, но снисходительным тоном, в котором звучит скрытая гордость. Бедняжка Изабель! Бедняжка Соня!» Полю ничего не было известно об их парижской жизни или, точнее, почти ничего. Однако стоило ему задаться этим вопросом, как перед его мысленным взором возникла давно забытая картина: Соня, лежа на узком диване, поздней ночью читает один и тот же роман Петреску, время от времени поглядывая на часы и прислушиваясь к шуму лифта за стеной.

Поддавшись минутной слабости, Поль подумал, что в бедах жены отчасти повинен и он. Но тут же отогнал от себя эту вредную мысль, ибо не испытывал ни малейших угрызений совести.

И вот маленькая мерзавка возвращалась, ступая босиком по песку в узких, обтягивавших бедра джинсах. Ветер трепал ее длинные волосы. Она то и дело поправляла спадавшие на лоб непослушные белесые пряди то правой, то левой ладонью, перекладывая транзисторный приемник из одной руки в другую. И в этом жесте было столько продуманного кокетства, что Поля охватил внезапный гнев на жену, прилагавшую немало усилий, чтобы привить дочери изысканные манеры. Он еще терпел, пока дочь посещала уроки танцев и сценического мастерства. Но когда Соня устроила Изабель в школу, где девочек учили ходить, сидеть, краситься и даже принимать гостей, он возмутился, уверенный в том, что в подобном учебном заведении могли готовить только профессиональных шлюх. И все же Изабель ходила в эту школу еще прошлой зимой до той поры, пока ей не исполнилось семнадцать лет. И вот две недели назад, решив угостить Поля пивом по случаю приезда в Сент-Трофим, Соня обратилась к дочери со словами: «Дорогая, обслужи отца». Изабель поднялась и неторопливо направилась к холодильнику. И когда дочь, покачивая бедрами, соизволила наконец подойти к нему, Поль увидел в ее руках ликерную рюмочку, наполненную пивом. Тут его терпению пришел конец.

— И этому тебя учили в школе хороших манер?

— Будь снисходительным, — сказала Соня, — ведь она посещала ее всего каких-то полгода.

— Допустим, но ты не находишь, что девчонка отстает в умственном развитии? Неужели она ни разу в жизни не видела пивного бокала?

Изабель неожиданно рассмеялась.

— Так ты пошутила?

— Нет, я не заметила разницы.

Поль обратился к Соне:

— Ты уверена, что у нее все в порядке со зрением?

— Конечно. Дорогая, ведь ты хорошо видишь, не правда ли?

Это произошло в середине августа в воскресенье после обеда. Впоследствии он не раз заметит за дочерью и другие странности. Сейчас он спешил отвести Изабель к своей машине, припаркованной на центральном городском бульваре.

— Куда мы едем?

— В Тарде.

— В Тарде! А мама знает?

— Ну да, твой чемодан в багажнике.

Он понял, что девушка немного струхнула, но не подала виду.

— Это похоже на похищение.

— Прекрасно, ты можешь позвать полицейского. Вот, кстати, и постовой. Мои документы в полном порядке, впрочем, как и твои; они лежат в моем кармане.

Он вдруг почувствовал, что у него немного кружится голова. И пока Изабель открывала правую дверцу автомобиля, а затем с большой неохотой усаживалась рядом с ним на переднее сиденье, он на какое-то мгновение ощутил себя хозяином положения. И тут же его охватило какое-то смутное беспокойство.

— Надолго ли мы уезжаем?

— На несколько месяцев.

Он уже повернул ключ зажигания, когда Изабель положила свою левую ладонь на его руку:

— Но это невозможно.

— Еще как возможно! Едем, и прошу тебя, обойдемся без слез!

Их путь лежал через весь город. Они были вынуждены продвигаться вперед настолько медленно, что на забитых людьми тротуарах Поль мог разглядеть удивленные лица прохожих, оглядывавшихся на заплаканную девушку, сидевшую рядом с ним на переднем сиденье. Какое им до нее дело! Вот мерзавцы! А он-то думал, что Изабель не любила выставлять напоказ свои чувства! К тому же она ревела едва ли не во весь голос точно так же, как десять лет назад, когда он проживал какое-то время с ее матерью под одной крышей. Однажды он дал дочери затрещину, чтобы та не мешала ему работать. И добился обратного результата: не прошло и секунды, как Соня устроила ему такой шумный скандал, каких свет не видел. В конце концов, чтобы прекратить свару, ему пришлось закатить оплеуху и мамаше. И тогда они забились вдвоем в угол и подняли рев на весь дом. С той поры он не мог вспомнить, чтобы Изабель когда-нибудь еще плакала в его присутствии. Она всхлипывала так же, как и ее мать. Однако воспоминания Поля были весьма скудными, чтобы восполнить пробел длиной в целые десять лет. Ему вдруг показалось, что рядом с ним плачет навзрыд вовсе не его дочь, а посторонняя женщина. И это обстоятельство смущало и сбивало Поля с толку.

Между тем, по мере приближения к шоссе, Изабель постепенно успокоилась. Наконец, вынув из кармана бумажный носовой платок и маленькое круглое зеркальце, она стерла со щек следы размытой туши. Ей наскучила дорога, серпантином петлявшая в горах, и она включила транзисторный приемник, с которым, похоже, не расставалась ни днем, ни ночью. И, услышав голос своего любимого ведущего, сообщавшего скороговоркой на американский лад последние новости о том, какое место заняла та или иная песня в хит-параде, она расцветала на глазах. Ему вдруг показалось, что он является свидетелем воскрешения из мертвых. Лицо девушки раскраснелось, глаза заблестели, волосы развевались на ветру во все стороны. В такт музыке она покачивала головой и поводила плечами, и это движение невольно передавалось всему ее телу вплоть до кончиков пальцев длинных необутых ног, упиравшихся в дно машины. И так продолжалось на протяжении целого часа. По мере того как автомобиль взбирался в гору, воздух становился все чище и свежее. Изабель подняла на три четверти ветровое стекло со своей стороны. Поль потянулся рукой к ее коленкам, зажимавшим транзистор, и выключил музыку. Ему захотелось поговорить с дочерью, не важно о чем — лишь бы расположить к себе. Но она предупредила вопрос отца:

— Итак, что же я натворила в этот раз?

— Мы еще поговорим. Но не сейчас.

— Ты решил увезти меня из-за того, что произошло со мной на прошлой неделе?

— Не будь столь наивной. Этот случай не имеет к нашей поездке никакого отношения. Или же почти никакого. Но раз ты сама затронула эту тему, хочу сказать, что ты проявила большую бестактность. Воспользовавшись отсутствием матери, ты привела в дом молодого человека… Пожалуйста, не перебивай… И это я еще могу понять. Вы занимались любовью. Прекрасно. Но зачем предаваться плотским утехам в материнской постели, когда у тебя есть своя кровать? Насколько я знаю Соню, ее постель не может быть более широкой, чем твоя. Похоже, вы ошиблись адресом потому, что крепко выпили.

— Вовсе нет.

— Дай мне договорить. Одному из вас стало плохо, и кого-то — тебя или твоего парня — стошнило прямо на простыни. Я допускаю и такое. Но с одним не могу согласиться: вы встали и спокойно ушли куда-то шататься, не потрудившись даже убрать за собою. Вот именно это я и назвал бестактностью. Ты согласна?

— Ладно, это был несчастный случай, только и всего. Я попытаюсь объяснить.

Пока она говорила, ему не раз хотелось заглянуть ей в лицо, но узкая петляющая дорога поглощала все внимание Поля. Он слушал неторопливый рассказ дочери о неком Клоде, который плохо переносил спиртное, а также о том, что они были на вечеринке, устроенной Маривонной, где один парень классно умел смешивать коктейли. Короче говоря, это был рассказ о банальной попойке, безобразной и в то же время восхитительной. Полю хватило воображения представить, какое удовольствие может доставить алкоголь, помноженный на молодость и отличную погоду, а по голосу Изабель он догадывался, что вечеринка удалась на славу.

— Тебе не кажется, что ты слишком Много пьешь?

— Да нет! Это случается со мной очень редко!

Он знал, что дочь говорит правду. За те редкие минуты, проведенные с ней за обеденным столом, он не замечал, чтобы она пила что-то крепче минеральной воды. И кроме того, она следила за своей внешностью. Ему достаточно было один раз увидеть, с каким вниманием она разглядывала себя в зеркале, чтобы понять, что Изабель необычайно дорожила столь бесценным даром, каким является красота. Все дело в молодежных компаниях. Полю казалось, что для молодых людей, которых он видел на пляже, потребление спиртных напитков превратилось в некий эротический ритуал. Они напивались исключительно ради того, чтобы возбудиться. Невольно вспомнив свои молодые годы, он с досадой подумал, что поступал примерно так же, как и они, но преследовал совсем другую цель: он пил, чтобы притупить желание, и это сыграло с ним злую шутку; отсутствие полового удовлетворения стало причиной разочарования в жизни.

Слушая откровения дочери, он вдруг поймал себя на мысли, что рядом с ним сидит не его родное дитя, а умудренная жизненным опытом незнакомая женщина. И все же когда перед перевалом Луберон он остановился, чтобы немного передохнуть и размять ноги, то с изумлением стал свидетелем того, как на его глазах она вновь превратилась в малого ребенка. Беззаботная и веселая, Изабель поспешила в кусты, позабыв о том, что так тревожило ее два часа назад. Она вернулась, придерживая рукой длинные волосы, чтобы не разлетались по ветру. Улыбнувшись, она подошла к отцу с намерением поцеловать, уверенная в том, что он больше не сердится на нее. Было похоже, что они согласились пойти на мировую и перенести неприятный разговор на более подходящее время.

Теперь они походили на провинциалов, возвращавшихся домой после проведенных на море выходных дней. Когда речь зашла о Соне, он сказал, что она хорошая и даже слишком хорошая мать в полном соответствии с христианской моралью. Изабель не стала спорить с ним, чтобы не подвергать сомнению добродетели самого близкого ей человека, о чем он догадался по ее молчанию, которое было красноречивее слов. И в то же время он чувствовал, что дочь проводила мысленную параллель между Соней и им. И когда он вдруг заявил, что придерживается самых широких взглядов, Изабель едва слышно прошептала:

— О! Скажешь только!

И тут он понял, что дочь хотела, чтобы и за ним водились грешки. И чем больше, тем лучше. Еще немного, и она потребует, чтобы он ходил в церковь и исповедовался. И тогда она с легким сердцем запишет его в число отсталых предков. Похоже, что реальному отцу приходится куда труднее, чем абстрактному папаше. Изабель по любому поводу готова затеять с ним спор. И кто знает? Возможно, в детстве ей как раз и не хватало общения с ним. Тогда бы у них не возникло бы сегодняшних проблем, и дочь самоутверждалась бы в споре с ним, а не в экстравагантных поступках.

Наконец они добрались до вершины перевала. Перед ними открылся захватывавший дух вид на отливавшие синевой горные вершины и просторную долину, над которой легко проплывали гонимые ветром облака, ибо погода переменилась и небо затягивали тучи. Устраиваясь поудобнее на переднем сиденье, Изабель поджала под себя ноги. Между короткой майкой и джинсами мелькнула полоска загорелого тела.

— Тебе не холодно? Мы ненадолго остановимся в Апе. Мне нужно кое-что купить. А ты тем временем обуйся. Босоножки в чемодане.

Она, словно обрадовавшись, кивнула головой. По-видимому, Изабель решила подурачиться или вызвать расположение отца. Она просунула руки за спинку сиденья и соединила в замок пальцы. Теперь ее можно было принять за связанного по рукам и ногам человека. И кто знает? Может, она еще захочет изъясняться жестами, словно у нее во рту был кляп.

Не прошло и десяти минут, как они спустились в долину. Поль припарковал машину на одной из узких улочек Апа, рядом с опустевшим к этому времени рынком.

— Ты обулась бы и надела свитер. Я скоро вернусь.

В этой части городка, куда он частенько наведывался за покупками, с ним здоровался почти каждый встречный. В магазине «Монопри» Поль купил печенья, кофе и бутылку виски. Теперь следовало бы заглянуть в лавчонку к Персону за гвоздями, которые он обещал привезти Роберу. Проезжая утром, он сделал заказ, а теперь его уже ждал перевязанный прочной веревкой тяжелый сверток с гвоздями. На пороге он столкнулся лицом к лицу с Соллером, местным мясником.

— Эй, Поль! Не часто тебя встретишь в городе в такое время. Пойдем, пропустим по стаканчику.

— Ладно, только я тороплюсь.

— Так нет и шести вечера. До темноты еще далеко.

Кафе было именно таким, какие Полю были по душе: бамбуковая занавеска, три столика, покрытая жестью стойка бара и ничего лишнего, кроме рекламы анисовой водки, приклепленной к стене за кассой. Выпив рюмку аперитива, Поль повторил заказ. Соллер поинтересовался, понравилась ли ему баранья нога, купленная у него три дня назад.

— Она была великолепной. И все же мне надо бежать.

— Что с тобой? Ты спешишь на авиньонский поезд?

— Нет, я хочу еще засветло попасть в Тарде. Меня ждет работа, которая должна быть готова к завтрашнему утру. Привет!

И он торопливо вышел из кафе, нагруженный пакетами. Напрасно он не связал девчонку. Поль вдруг подумал, что Изабель могла воспользоваться его отсутствием и уехать на автобусе — в этот час автобусы как раз разъезжались из городка. Прибавив шаг, он прошел еще сотню метров, и вот, наконец, заветный поворот. Ух! Девушка сидела в машине и слушала музыку. Когда он увидел дочь, у него словно все запело внутри. И он сделал вид, что стремился поскорее освободиться от пакетов, перекладывая их в машину.

— Проклятые гвозди: весят целую тонну.

Тем не менее, усевшись за руль, он не смог удержаться, чтобы на секунду не прикоснуться щекой к щеке Изабель. Под воздействием только что выпитого на ходу вина он неожиданно для себя немного продлил эту невинную ласку.

— Я заставил тебя ждать. Как дела?

— Нормально.

Ее голос был похож на кошачье мяуканье.

— А теперь домой!

Как можно называть Тарде деревней? Но вот уже целое столетие это селение называется именно так. Из сотни жителей, проживавших здесь в прошлом, теперь осталось всего четыре человека. «С Изабель уже будет пять», — подумал Поль, увидев дочь на краю площадки, которую он называл про себя террасой. Похоже, девушка, задумавшись о чем-то своем, всматривалась вдаль. За ней по пятам следовал Джаспер. Стоило Изабель остановиться и оглянуться назад, как пес тут же бросался к ней и, опершись лапами на грудь, будто просил, чтобы его погладили; и тогда со стороны они походили на двух понимавших друг друга с полуслова собеседников. Наиболее словоохотливым из них выглядел Джаспер, поскольку ни на секунду не закрывал свою пасть.

Развалины, занимавшие добрую сотню метров, отделяли принадлежавший Полю дом от соседей. В прошлом деревушка состояла из лепившихся один к другому домов вдоль двух улиц, соединенных сводчатыми переходами, от которых сохранилась лишь единственная стрельчатая арка напротив овчарни Мансартов. «Грустно смотреть на заброшенные дома», — заметила за обедом Соня, когда два года назад вместе с Изабель впервые навестила его в Тарде. Обвалившиеся крыши и разрушенные стены потрясли воображение Сони, яростной поборницы порядка и чистоты. За прошедшее с той поры время Поль пристроил к дому еще две комнаты за счет коровника и немного расчистил двор. Возвращаясь из гаража, где он оставил машину, Поль окинул взглядом свое жилище. Конечно, следовало бы взять в руки молоток и кое-что подправить и подбить, чтобы дом не выглядел таким ветхим. Однако он принадлежал к той категории людей, которые равнодушны к окружавшим их предметам. Таким, как он, в голову не приходит даже мысль о том, чтобы вбить гвоздь и повесить на стену картину для домашнего уюта. Поль вздохнул полной грудью. Главными ценностями в этой жизни он считал лишь чистый воздух, тишину и покой. Стоявшая рядом Изабель воскликнула:

— Что это, вон там?

И она показала рукой в сторону земляной площадки, расположенной километрах в десяти от них на вершине плато. В этот момент площадку, словно прожектором, осветили лучи заходившего солнца, выглянувшего на секунду из-за облаков.

— Стартовая площадка для запуска межконтинентальных ракет.

Девушка раскрыла рот от удивления. Разумеется, ей доводилось слышать о существовании таких «штуковин». Когда же она собственными глазами увидела место, откуда, возможно, однажды они взлетят, фантастические до того слухи обрели для нее реальность. Вначале и Поль не мог надивиться тому, что столь дерзкий замысел так быстро претворялся в жизнь. Вероятно, у него был свой отсчет времени. Он был потрясен до глубины души, когда впервые осознал всю грандиозность этого проекта, осуществлявшегося на его глазах. Впрочем, воспринимая действительность, как творческая личность, он рассудил, что этот символ разрушения и смерти весьма удачно вписывался в пейзаж, выбранный им в качестве среды обитания. Пересохшая долина, принимавшая в зависимости от времени суток и естественного освещения довольно зловещий вид благодаря разбросанным то тут, то там развалинам, производила на него удручающее впечатление. Ему казалось, что местные жители предвидели судьбу своего края еще сотню лет назад. Его рассуждения, безусловно, носили субъективный характер, ибо проживать в этих краях было ничуть не опаснее, чем в любом другом месте. И все же с того момента, когда он осознал, что лучшие годы уже остались для него позади, ему захотелось связать летопись этого края с мировой историей. И, вооружившись биноклем, он невольно приходил к мрачному выводу: рано или поздно наступит день, когда эти чудовищные творения человеческих рук устремятся в небо.

Конечно, было бы нелепо делиться подобными умозаключениями с Изабель. Надо сказать, что его часто посещали подобные бредовые мысли, которые он стыдился высказывать вслух.

— Вернемся в дом, — произнес он, — становится холодно.

Войдя в освещенную тремя большими электрическими лампами гостиную, устроенную в помещении бывшей конюшни, Поль поднес зажигалку к камину, где Элиза сложила большие и малые поленья вперемежку со щепками и старыми газетами. Изабель окинула взглядом скромную обстановку: пару кресел, кушетку, диван, длинный обеденный стол с двумя столовыми приборами.

— Я могу посмотреть телевизор?

— Да, конечно.

Поль пошел на кухню, чтобы взять в холодильнике бутылку виски. Ничто не могло бы заставить его изменить своим привычкам. Устроившись поудобнее в кресле, он наблюдал, как пляшет огонь в камине, и, не торопясь, потягивал виски. Как давно он проводит таким образом время? Если ему не изменяет память, года два или три. Но два или три? Вот в чем вопрос!

Ему казалось, что в прошлом — следует отметить, не в столь отдаленном — он вовсе не оглядывался назад. Потом все рухнуло; постепенно оборвались привычные связи, его охватило равнодушие к жизни. Скорее он стал слишком забывчивым, потому что в конечном счете ничто не забывается; просто есть вещи, о которых люди предпочитают не вспоминать. К подобному выводу он приходил не один раз за день, пока коротал в одиночестве время. И тогда в душе закипало раздражение на весь белый свет. К тому же на его настроение далеко не благотворно влиял такой крепкий напиток, как виски, которым он в последнее время заметно злоупотреблял. Когда человек ведет замкнутый образ жизни, то часто срывает зло на окружающих предметах. Его внезапную ярость может вызвать неплотно прикрытая дверь, непослушный рукам штопор или стакан, словно нарочно выплескивавший свое содержимое ему в лицо. На этот раз Поля бесил приглушенный звук телевизора. Со своего места он не видел изображения, а лишь наблюдал, как на лицо Изабель падали от экрана то светлые, то темные тени. И тут ему показалось, что напряженное внимание, с которым Изабель вглядывалась в экран, придавало ее лицу удивительную прелесть. Девушка, поглаживая лежавшего у ее ног пса, и в самом деле радовала взгляд. И тут он понял причину своего раздражения. Как известно, присутствие другого человека способно полностью изменить образ наших мыслей. Полю вдруг захотелось позвать кого-то на помощь. Когда человек чувствует себя не в своей тарелке и сознает, что с ним творится что-то неладное, ему кажется, кто-то может помочь ему. Он видит тревожные сны, переживает вспышки гнева, ощущает какие-то неосознанные желания, многое другое.

— Изабель!

— Да.

— Выключишь ли ты наконец этот дурацкий ящик?

Она беспрекословно подчинилась, а затем вновь уселась на кушетку, уронив ладонь на голову пса, который неотрывно следил за каждым ее движением.

— Да, я хочу задать тебе вопрос. Ты и впрямь такая распустеха?

— Почему?

— Очень просто. Ты приехала. Бросила чемодан в угол. И чего ты ждешь?

— Как скажешь. Можем, например, поужинать.

— Ладно. Неужели ты не хочешь подняться в свою комнату, чтобы разобрать, например, свой чемодан? Или помыть руки… или задницу?

Она тут же вскочила на ноги, покраснев до ушей. Пес отпрыгнул в сторону и вопросительно заглянул ей в лицо.

— Почему вдруг такая забота проявляется с твоей стороны к моей заднице? Что-то не помню, чтобы ты раньше уделял ей внимание.

— Я был не прав. Мы еще поговорим на эту тему. Вот вопрос, который стоит у нас на повестке дня.

Она схватила чемодан и почти вприпрыжку пустилась с ним вверх по лестнице. Она сопела так, будто вот-вот разревется.

Он улыбнулся, глядя ей вслед. «Хорошенькое начало, — подумал он. — Она ведет себя, словно принцесса, которую поселили в коровник». В глубине души он сознавал, что проявлял к дочери непонятную даже ему самому агрессивность. Ему вдруг стало стыдно за свое поведение. Хм! Это пройдет! Он плеснул в стакан чуть-чуть виски. Каждый должен знать свою меру. Когда превышаешь дозу, становишься злым и придирчивым. На секунду он задумался, разглядывая на свет стакан: у него была еще одна проблема, которая до сей поры не сильно волновала его. И все же она была из тех, от которых не так-то просто было отмахнуться. Если на протяжении нескольких лет не тренировать свой организм, то не только горы не свернешь, но и соломинки не поднимешь. Прав был он или нет? Но стоило только Полю задуматься над этим вопросом, как зазвонил телефон, стоявший у него под рукой. Кто же мог еще звонить, кроме Сони? И действительно, он услышал неприятный ему голос на другом конце провода. И как только удалось ей сохранить такой отвратительный акцент, после того как она прожила сорок лет во Франции? И хотя она не пропускает ни одного концерта классической музыки, похоже, медведь ей на ухо наступил.

— Ну да, мы добрались. Дорога заняла не больше трех часов. Изабель чувствует себя превосходно. Хочешь поговорить с ней? Она в своей комнате. Сейчас позову. Отлично, целую тебя, до скорого!

Подойдя к лестнице, он крикнул:

— Изабель! Мать звонит.

Он подошел к камину, но не опустился в кресло, а лишь махнул рукой в сторону телефонного аппарата, оставленного на сиденье. Ему вдруг стало жарко у огня, и он отошел к окну, наблюдая, как в его кресле поудобнее устраивается Изабель, придерживая полу халата одной рукой и прижимая трубку другой. Какая же у них мерзкая привычка говорить между собой по-румынски! Из своего угла он крикнул:

— Изабель! Пожалуйста, говори по-французски. Сколько раз должен повторять тебе!

Девушка разговаривала с матерью каким-то фальшивым голосом, словно старалась показать, что еще не вышла из того возраста, когда девочкам заплетают косички.

— Папа хорошо со мной обращается. Нет, я нисколько не испугалась. Мы кое-что купили в Апе. Погода хорошая, хотя и прохладно. Да, я надену теплый свитер. Нет, не волнуйся.

«Подумать только, — подумал Поль, прислушиваясь к их болтовне, — оказывается, мы все еще одна семья. И это после трех далеких месяцев совместной жизни, моего семилетнего пребывания в бегах, развода и десяти лет вымученной дружбы. Стараниями Сони у нас сохранилась какая-то видимость семейного очага. Что же ей еще оставалось, как сделать хорошую мину при плохой игре? С Соней у него с самого начала не ладились отношения, и он очень скоро понял, что она совсем не та женщина, которая нужна ему. И вот теперь наша дочь живет со мной под одной крышей». Впервые с того момента, когда Соня позвонила ему и обратилась за помощью, он осознал всю нелепость ее поступка, поставившего его в столь щекотливое положение. Еще немного, и на него накинут хомут. Ну уж нет! Дудки! Полю вспомнился тот зимний парижский вечер, когда пронизывающий ветер пробирал его до костей, пока он поджидал Изабель у входа в лицей, чтобы поговорить с тринадцатилетней дочерью. Что же в действительности он хотел тогда сказать ей? Напомнить о своем существовании? Признаться, что их разлучил случай? Наказать, чтобы она не прислушивалась к словам матери? Открыть ребенку глаза на то, что мать, в силу родительского эгоизма, а также по глупости портила ее своим воспитанием? Увидев удивление и досаду на хорошеньком личике этой маленькой задаваки в пальтишке с меховым воротничком, он так и не смог раскрыть перед ней свою душу, ибо понял, что ему нечего сказать ей. И, вынув из кармана денежную купюру, он только и смог выдавить из себя: «Вот возьми, купишь себе что-нибудь», — и пошел своей дорогой, убежденный в том, что отцовские радости доступны кому-то другому, но только не ему. По-видимому, Поль был из породы любовников, а не отцов.

— Ну вот, — произнес он, — что-то ты слишком долго говорила.

Дочь посмотрела на него с вызовом:

— Что тут такого, если мама волнуется? Или ты против?

Поль усмехнулся: как же мало времени требуется для того, чтобы настроить одного человека против другого. И все же ему не хотелось портить с дочерью отношения, и он переменил тему разговора.

— Как ты думаешь, может, нам поужинать?

— Как хочешь.

Она вытянула из кармана пояс от халата и повязала вокруг талии, а затем, нагнувшись, поправила указательным пальцем пятку на домашних тапочках.

— Ты не накроешь стол?

Она отправилась на кухню. Заметив, что дочь подобрала волосы, он подумал, что такая прическа ей больше идет к лицу, ибо распущенные волосы наводили его на мысль о сомнительном поведении. Пока она расставляла на столе тарелки с холодной закуской, приготовленной Элизой, он взялся откупорить бутылки с красным и белым вином, а также с минеральной водой: ведь его дочь пила чистую воду.

Она нанизывала кружочки резаного помидора на вилку и отправляла в рот, не пользуясь ножом. И где ее только этому научили? Ах, да! В «Школе хороших манер». Какими же аферистками были эти женщины, вульгарные до кончиков ярко накрашенных ногтей, открывшие подобное учебное заведение поблизости от Елисейских Полей? Им удалось вовлечь в свою аферу даже настоящую герцогиню. Зная, что язвительные замечания отнюдь не способствуют поддержанию разговора за столом и могут даже вызвать ссору, Поль решил промолчать на этот раз. Изабель, в свою очередь, сосредоточила внимание на Джаспере, расположившемся на полу у ее ног.

— Сколько Джасперу лет?

— Шесть.

— А собаки долго живут?

— Лет двенадцать, максимум четырнадцать.

Вопросы, касавшиеся возраста и продолжительности собачьей жизни, показались Полю отнюдь не случайными. Рано или поздно их задают всегда. Налив белого вина в большой бокал, он выпил его залпом.

— А ты не хочешь спросить, сколько лет мне?

— Да, конечно.

— Сорок пять.

— Ты выглядишь гораздо моложе.

— Спасибо.

Ему на память пришли слова зубного врача из Апа, услышанные на прошлой неделе, когда, постукивая по длинному и шаткому мосту, проложенному через весь рот, эскулап произнес: «Придется залатать его. Он еще немного продержится, а там поставим протез». Протез! Какое мерзкое слово! Он вспомнил отца, скончавшегося десять лет назад. Когда старик лежал на смертном одре, ему забыли вставить зубной протез. Из-за ввалившегося сморщенного рта собравшиеся на похороны друзья не сразу узнали его. Они почувствовали себя так, словно опускали в могилу человека, которого никогда и в глаза не видели. Еще при жизни отец делал шаг к могиле всякий раз, когда снимал протез и опускал в стакан с водой.

Вконец расстроившись, Поль потер пальцем веки, но видеть лучше не стал. Лицо сидевшей в полутораметрах от него Изабель расплывалось перед ним. И лишь находившиеся на уровне ее головы предметы имели ясные очертания. Привычным жестом, повторявшимся сотню раз за день, он потянулся к карману рубашки, где лежали очки, без которых он теперь не мог читать. Протез — это еще не самое страшное. Всего каких-то десяток лет назад, в Марселе, наблюдая с высоты маяка, как в открытое море уходит пароход, он мог легко прочитать его название. И когда, нагнувшись, сорвал одуванчик и подул на него, то сосчитал все былинки, разлетевшиеся сантиметров на тридцать вокруг. Таким было его прощание с уплывавшей на пароходе женщиной, с которой он расстался всего какой-то час назад на набережной.

И вот теперь, когда лицо сидевшей напротив Изабель все больше удалялось от него, он мог лишь догадываться, о чем она думала в этот момент.

— Я слишком поздно встретился с твоей матерью.

Судя по сдержанному ответу дочери, похоже, он ошибся: «Не так уж и поздно!» Если Изабель знала бы, что попала в самую точку, то ответила бы по-другому. Двадцать восемь лет казались теперь Полю подростковым возрастом. Ему исполнилось именно двадцать восемь лет, когда он клюнул на экзотическую приманку, какой оказалась в то время для него Соня. Они вели разговор в баре на улице Пьера Шарона, который закрыли восемь месяцев спустя по настоянию священника православной церкви на улице Жоржа Бизе. Он чувствовал себя таким усталым от жизни, что ему было все равно: обратиться в мусульманство или записаться в буддисты. Ему хотелось лишь одного: чтобы беременная Соня перестала наконец жаловаться на боли в животе. Немного позднее она с христианской кроткой улыбкой, какие можно увидеть на иконах фламандских художников, принесла себя в жертву материнству.

— Ты права: двадцать восемь лет — это еще не старость.

Почувствовав, что настало время затронуть тему, которую он старательно обходил, Поль то и дело подливал себе в стакан вина. Изабель, не спеша, расправлялась с зажатым в кулаке бананом, чья разделенная на четыре полоски кожура свисала вниз, как собачьи уши. Конечно, неприятный разговор можно было бы и отложить. И все же у него из головы не выходила случившаяся с ней неприглядная история. Он захотел услышать о ней подробнее, как говорится, из первых уст, чтобы больше не возвращаться к этой теме. Однако Изабель и бровью не повела.

— Разве мама тебе не все рассказала?

— Да, кое-что говорила. С ней трудно вести разговор на подобные темы. Кроме того, у нее отсутствует воображение. Конечно, она переживает, но не более, чем если бы ты заболела корью.

— Мне можно убрать со стола?

— Да.

Пока она собирала тарелки, он вернулся в свой уголок у камина и, сдвинув кресла, устроился так, чтобы виски и сигареты были у него под рукой. «Я люблю свои маленькие удобства, а вовсе не готовлюсь к трудному разговору, — убеждал себя Поль. — Нет ничего более банального, чем девица, позволившая себя трахнуть. И уже не имеет значения, произошло это с ее согласия или нет». И тут он понял, что ему хочется знать мнение Изабель.

Возможно, он не прав? Вначале она, разумеется, немного смущалась, но отнюдь не больше, чем перед комиссаром полиции, добропорядочным отцом семейства, обремененным заботами о дочерях, которые были на выданье. Пока она говорила, он вдруг поймал себя на мысли, что испытывает зависть: «Черт возьми, в дни нашей юности мы даже подумать о таком не могли! Современным юнцам здорово повезло!» Рассказ дочери невольно заставил его вспомнить событие двадцатипятилетней давности. Когда он еще учился в лицее, у него был весьма шустрый приятель из крестьянской семьи, большой пройдоха и ловкач. Однажды по инициативе Лабузана — так звали того парнишку — они пригласили на велосипедную прогулку смазливую пятнадцатилетнюю девчонку по имени Люсетта, о которой в городке ходили разные слухи. Выехав за город, они нашли лесок, под сенью которого почувствовали себя так же уютно, как в номере гостиницы. Во всяком случае, это касалось Лабузана. Как бы в шутку, Лабузан начал тискать Люсетту, которая вовсе и не думала сопротивляться. Поль стоял рядом и наблюдал за происходящим. Время от времени он ухмылялся, все более и более смущаясь. Он видел, как обнажилась девичья грудь, а затем высоко задрался подол юбки и вдоль бедер вниз соскользнули трусики. И тогда, чтобы принять какое-то участие в игре, он принялся мешать приятелю. Для начала он прикрыл разомлевшей девице грудь, затем одернул юбку, не обращая внимания на яростное подмигивание Лабузана. Так прошел целый час, а дело нисколько не продвинулось. Тут пришло время Люсетте возвращаться домой. Она так и уехала ни солоно хлебавши на велосипеде, а Полю пришлось выслушивать упреки приятеля: «Ну и дурак же ты! Что с тобой случилось? Мы бы трахнули ее в свое удовольствие. Ты случайно не рехнулся?»

«Неужели и в самом деле я был таким недотепой? — подумал Поль, прислушиваясь к голосу Изабель. — Неужели уже тогда я был импотентом? Конечно, нет. Разве у меня не было желания? Было. И все же более всего на свете я тогда не хотел, чтобы Лабузан на моих глазах трахнул эту девицу. Конечно, мною руководила отнюдь не ревность. Я не проявил интереса к девице лишь потому, что считал любовь чем-то исключительно возвышенным, происходившим между двумя людьми и налагавшим определенные обязательства. Подобную чушь мне вбила в голову целая уйма кретинов: преподаватели, родители, писатели. Возможно, я по-своему истолковал мораль, которую исповедовали эти люди. Я жил в своем мире, не зная реальной жизни, полной всяческих мерзостей, но в то же время доставлявшей немало удовольствий. Впоследствии я совершал ошибку за ошибкой, неудачно женился и впутывался в приносившие мне одни лишь неприятности любовные истории. О чем же толковала эта девчонка, моя так называемая кровь и плоть? О том, что не могла оказать сопротивление четверым парням и потому не нашла ничего лучшего, как отдаться им. И тут она громко разревелась, но в отличие от того, что случилось с ней утром в машине, она плакала, прикрыв лицо руками».

Взяв стакан виски, Поль встал и прошелся по комнате, чтобы дать ей возможность успокоиться.

— И это событие осталось без последствий, ну скажем, материального порядка?

— Да, вчера вечером я окончательно убедилась. Кроме того, мама водила меня к врачу.

— И что же ты сказала матери?

— Я назвала имя только одного парня, чтобы не расстраивать ее. Она хотела заявить в полицию. Я еле-еле упросила ее не делать этого из-за Клода. Это он втянул меня в эту историю. Он чуть-чуть нравится мне, и потому я вовсе не хочу причинять ему неприятности.

Она снова заплакала. Что он мог сказать? Что следует выбирать таких друзей, которые не уступали бы ее своим приятелям? И все же разве можно словами помочь такому горю? Возможно, что эти парни набрались наркоты до такой степени, что уже не контролировали свои действия? Вот о чем надо было бы спросить ее. Но Поля в этот момент занимало лишь одно: почему она плачет? Ему было неловко спрашивать, и потому он, как бы невзначай, произнес:

— Они избили тебя?

— Можно сказать, что нет.

— И все же, несмотря ни на что, ты получила удовольствие?

Она лишь пожала плечами, по-прежнему прикрывая ладонями лицо. По-видимому, она подумала, что мужчина, хотя бы и отец, не способен понять чувства, какие она испытывала, и потому ответила:

— Конечно, я не деревянная. Но дело не в этом.

После чего она еще громче разревелась. «Какая мерзкая история, — подумал Поль. — Но хуже всего то, что я спокойно выслушиваю ее, а этого вовсе не следовало бы делать». Он поймал себя на мысли, что рассуждает, как старый ханжа и моралист. Ему стало стыдно от того, что вызвал дочь на откровенность и получил тайное удовольствие от услышанного. Невольно он сравнил свое полное неудач и разочарований прошлое с настоящим, отягощенным свалившейся на него ответственностью, которую он еще не осознал до конца. Во власти самых противоречивых чувств, он подошел к Изабель и протянул ей руку. Она встала и совсем по-детски прижалась к его широкой груди. Он видел перед собой свежее личико, гладкий, без единой морщинки лоб, а когда его губы коснулись ее длинной шеи, он почувствовал нежный запах ее кожи. Его Изабель и грязь? Да о чем он говорит?

Он начинал свою ночную работу с того, что раскладывал перед собой бумагу и сигареты. Он любил, чтобы каждая вещь лежала на своем месте. Затем он приступал к работе. Он не ложился спать до тех пор, пока не напишет на две трети статью. Он жил за счет публикуемых на страницах марсельской ежедневной газеты обзорных статей на злобу дня. Этот прилично оплачиваемый труд заключался в том, что он выбирал из хроники происшествий какое-то событие, показавшееся ему достойным внимания, на этом сюжете строил свои рассуждения о современном мире, где все шло вопреки здравому смыслу. Читатели откликались на колонку Поля множеством писем, в которых он черпал идеи для следующих статей. Так продолжалось уже несколько лет. Перелистав подшивку «переписка с читателями» и пробежав глазами вырезки из хроники происшествий, он принялся за работу.

Мирный гражданин

«Никто не слышал о том, чтобы у него были враги. По единодушному мнению соседей, он был вежливым и воспитанным человеком. Бывшие преподаватели и товарищи по лицею имени Мирабо дали о нем самые лестные отзывы. Своим усердием и дисциплиной Пьер Траншан снискал уважение начальников. И вот такого достойного человека обвинили в убийстве. Некий Морис Перло, сорока восьми лет от роду, толкнул Пьера посреди улицы в час пик, когда тот возвращался с работы. Между ними возникла перепалка. Она тут же переросла в потасовку. Траншан, выхватив из кармана нож, нанес противнику удар в самое сердце, и убил его на месте. Зачем конторский служащий носил в кармане нож? „По старой привычке, оставшейся еще с той поры, когда я был бойскаутом“, — заявил позднее обвиняемый. И аббат, долгое время возглавлявший „Вечернюю звезду“ — так называлось отделение скаутов в Марселе, — подтвердил слова Пьера на суде.

Возникает вопрос: что привело Траншана на скамью подсудимых? Обследовав обвиняемого, психиатры заключили, что он совершил преступление, будучи в здравом уме. Неужели Пьер Маршан вместе с несчастным Морисом Перло пал жертвой увеличения численности населения на нашей планете? Неужели на улицах наших городов уже не хватает места для всех граждан?»

Ему нравилось заканчивать свои статьи вопросительным знаком. Так он побуждал читателя принять участие в полемике. Как обычно, он поставил под статьей подпись «Альцест». Когда-то он написал книгу, которая имела успех. Однако последующие его творения оказались менее удачными. Его слава была недолгой. И все же он продолжал подписывать своим подлинным именем Поль Дефос рассказы и новеллы, которые считал настоящей художественной прозой. Однако от прежних амбиций у него не осталось и следа. Зарабатывая на жизнь, как автор полемических статей, выходивших в свет под псевдонимом «Альцест», он в то же время сочинял не для печати, а для души рассказы автобиографического характера. При затворническом образе жизни, который он вел с некоторых времен, ему нужно было как-то поддерживать свое душевное равновесие.

Он перечитал статью под названием «Мирный гражданин», невольно задаваясь вопросом, не угадает ли кто-нибудь под нарочито простодушным тоном, который так нравился читателям, истинный характер автора: ворчливый, склонный к вечным жалобам. На память ему пришли наставления отца, провинциального обывателя, с утра до вечера без устали поносившего всех и вся, усматривавшего даже в самом бескорыстном поступке скрытую меркантильность. «Должно быть, я что-то унаследовал от него. Невозможно ничего не взять от человека, от которого с самых ранних лет ты слышал одно и то же: „Все люди делятся на мерзавцев и дураков. Постарайся войти в число первых“. И, конечно, из чувства противоречия я пополнил ряды вторых. Однако уроки отца не прошли даром, и кое-что из родительских наставлений запало мне в душу. Вот так мы сами себя наказываем, хотя и не подаем виду».

Он услышал, как внизу, на кухне, Джаспер скребется лапой в дверь; со стороны террасы до него донесся крик совы. Он вытащил из ящика письменного стола школьную тетрадку с красовавшейся на обложке большой буквой «С». Время от времени он заносил в нее свои заметки и называл ее «досье Сони». У него хранилась не одна тетрадь с описанием того или иного события или посвященная какому-либо человеку, который мог бы стать героем его будущей книги. Прежде чем положить тетрадку на место, он переворошил всю кипу. Вот тетрадь под буквой «К». Кто же это мог быть? Конечно, Каролина. Давно же он не раскрывал эту тетрадь! Образ той женщины уже стерся из его памяти. Сколько же людей мы теряем незаметно для себя на протяжении жизни? Намного больше, чем кажется на первый взгляд. Счет идет на сотни. И все же Соня оказалась не из тех, кто позволяет себя забыть.

«Вот наказание! И надо же было такому случиться именно в тот вечер, когда она впервые уступила мне! По правде говоря, она оказалась чересчур щедрой и полностью сосредоточилась на мне. Казалось, что она совсем забыла о себе, а это трудно ожидать от женщины, встречающейся с вами лишь для того, чтобы получить удовольствие. Наконец, она, прикрыв с блаженным вздохом глаза, вытянулась в постели, будто подхваченное течением реки бревно. Меня удивила ее неподвижность, и она, догадавшись, прошептала: „Не обращай внимания, я сегодня неважно себя чувствую“. Она произнесла эти слова с таким чудовищным акцентом, что впервые за все время нашего знакомства я почувствовал досаду: похоже, что, прежде чем заговорить, она набрала в рот камней. Предчувствие не обмануло меня: под кроткой внешностью Сони угадывалась скрытая агрессивность. Тут что-то не так. Я уже знал, что скажет Соня. Непременно что-нибудь неприятное: „Если бы ты уделял мне хотя бы немного внимания, то я не чувствовала бы себя такой одинокой“. Таким противным голосом можно только упрекать.

В тот вечер я довольно рано ушел от нее. Я уже не был уверен в том, что захочу вновь увидеться с ней. Следует отметить, что для меня уже тогда не было секретом, что работа секретарши служила ей лишь прикрытием. Я знал от Маргариты, что вот уже несколько лет Соня живет на содержании у одного торговца тканями, выходца из Бессарабии, державшего магазин на Елисейских Полях. Этот тип был настоящим денежным мешком. Ему не составляло труда оплатить ей квартиру на улице Этуаль. И все же меня ничуть не мучила ревность. Мы ни о чем с ней не договаривались, поскольку были свободными людьми, отнюдь не собиравшимися связать себя какими бы то ни было обязательствами, и встречались лишь по обоюдному желанию. Случилось так, что она позвонила в мою дверь уже на следующий день. И я нисколько не удивился. В то время мы еще не до конца пресытились ласками. Наша встреча прошла точно так же, как накануне. С той лишь разницей, что в последний момент, перед тем как я собрался разжать объятия, она удержала меня в себе, сомкнув за моей спиной руки. И я принял это за оргазм. Но не тут-то было! В свое оправдание она сказала: „Вот уже целую неделю, как у меня болит голова, и потому ничего не получается“. После этого случая мы неделю не виделись. Наконец она пришла без предупреждения часов в десять вечера. И все повторилось. Я спросил: „У тебя все еще болит голова?“

— Да, что-то не проходит. Схожу-ка я к врачу.

— Когда ты пришла, я подумал, что ты была у него.

Она улыбнулась:

— Я объясню тебе все на днях.

— А почему не сейчас?

— Нет, потом.

Теперь я склонен думать, что Соня была в те времена лакомым кусочком. И эта мысль не очень приятна мне в силу некоторых обстоятельств личного характера, о которых я умалчиваю, ибо это признание развенчало бы меня, как героя-любовника. И все же из песни слова не выкинешь. Разочаровавшись в Соне, я все же продолжал встречаться с ней, что вполне устраивало ее. Она уже не испытывала ко мне былой страсти в постели. По правде говоря, ее стройное тело все еще влекло меня. Она не ссылалась больше на головную боль, а я и не спрашивал ее. Мы встречались уже раз десять, когда Соня ошарашила меня своим откровенным признанием: „Это происходит со мной потому, что я не хочу видеть тот предмет, которым ты орудуешь внизу, между моих ног. Эта штуковина кажется мне настолько омерзительной, что меня, наверное, тут же стошнит, если только увижу ее“.

Я раскрыл рот от удивления. „Соня, ты сумасшедшая. Как-то ты говорила мне, что хочешь обратиться к врачу. Так вот, беги скорее к психиатру. Почему ты встречаешься со мной, если не испытываешь ничего, кроме отвращения?“

— Потому что я люблю тебя, — произнесла она с противным акцентом.

Я выбежал из квартиры, громко хлопнув дверью. У меня внутри все перевернулось. Я шел по улице и говорил вслух сам с собой: „Таким особам самое место в доме для умалишенных“. Прохожие шарахались от меня в разные стороны.

Она не сразу сообщила мне о том, что беременна. И я не сразу признался себе, что возненавидел ее. Впрочем, так ли это было в действительности? По отношению к ней я вел себя как самый последний мерзавец. Я проклинал ее, но стоило ей показаться на пороге, как я, словно изголодавшийся волк, набрасывался на нее и тащил в постель. Возможно, мне хотелось унизить ее. Она посоветовала мне пользоваться презервативом, чтобы защититься от любых случайностей. Но я отказывался, поскольку, напротив, чувствовал бы себя словно пес в наморднике: этот резиновый предмет делал меня импотентом. Разозлившись, она обрушилась на меня с упреками. Мне пришлось покориться, и в течение нескольких дней я смиренно нес свой крест. По-видимому, она требовала от меня того же, что и от других мужчин. И вот я, стоя в ванной комнате, заканчивал то, что начал с ней в спальне. После четырех или пяти таких встреч, я решил, что пора поставить точку в наших отношениях. Однажды после обеда я продал свою квартиру вместе со всей обстановкой и переехал в гостиницу. И все же она и там достала меня.

Порой и сейчас я злюсь на Соню, но в душе нет и следа от былой ненависти. Конечно, ее жизненный путь не был усыпан розами. Хотелось бы думать, что она дорого заплатила за все то зло, какое вольно или невольно причинила мне. Может, она по-своему любила меня? Уверен, что до сих пор она не равнодушна ко мне. Я же больше не считаю ее свихнувшейся. И только при воспоминании об ее причудах, суеверных страхах, заклинаниях и поисках злых духов по углам я задаюсь вопросом, не жила ли она в воображаемом мире, где все поделено между Богом и Сатаной? Весьма набожная женщина, предъявлявшая высокие требования к чужой нравственности, она легко могла солгать или изменить. Презиравшая любовные игры, она с самого начала наставляла мне рога, о чем я, разумеется, догадывался. Она делала это из самых корыстных побуждений, как бы отдавая дань дьяволу. Возможно, даже ее набожность объяснялась стремлением замолить грехи. Несмотря на наши отношения, она так и не порвала с торговцем шелком. Возможно, после рождения Изабель она стала встречаться с ним чаще, чем прежде. Подарив свое имя ее ребенку, я решил не оказывать ей материальной помощи до тех пор, пока она не даст мне согласие на развод. И целых семь лет я провел в бегах, скитаясь по друзьям, перебиваясь случайными заработками, пристраивая то тут, то там свои статьи и рассказы, подписанные псевдонимом. Я спешил тут же истратить деньги, чтобы Соня не протянула к ним свои алчные руки. Она не теряла надежды, что я вот-вот сорву большой куш. Время от времени я все же навещал ее. Она приглашала меня на обед в ту же квартиру, где мы раньше жили с ней под одной крышей. Она не работала. На какие же средства она существовала с малым ребенком? Я не задавал лишних вопросов. Если она и торговала своим телом, то ее вряд ли можно назвать проституткой, поскольку она встречалась лишь с постоянными мужчинами и получала от них подарки. Хорошо зная характер Сони, я могу утверждать, что не в пример другим представительницам этой древнейшей профессии, она зарабатывала свой хлеб тяжким трудом.

Я приходил к ней только для того, чтобы выведать, согласна ли она дать мне развод. Соня встречала меня весьма радушно и тут же накрывала на стол. В первые годы я даже присутствовал при кормлении Изабель. Порой я наблюдал, как малышка хлопала ложкой по тарелке с овощным пюре. Уложив ребенка в кроватку, мы усаживались за обеденный стол, как старые добрые друзья. Соня сообщала мне последние новости о наших общих знакомых, с которыми я давно не виделся. Не знаю почему, но не проходило и часа, как наша мирная беседа перерастала в ссору. Мне кажется, что Изабель была главной причиной нашей перепалки. Соня осыпала меня упреками и обвиняла в том, что я не принимал участия в воспитании ребенка. Я хамил в ответ, ссылаясь на то, что не имел никакого отношения к появлению на свет этого младенца, навязанного мне в дочери. Перечисляя даты наших встреч, я бросал ей в лицо, что мне было известно о связи ее с другим мужчиной, и даже не с одним, как в свое время говорили мне „добрые люди“. Я применял запрещенный прием и сам оказывался его жертвой. Распаляясь все больше и больше, в пылу гнева я кричал: „Моя дочь? Откуда? Должно быть, ты шутишь?“ Тут она не выдерживала, и в меня летели тарелки; она клялась и божилась, призывая в свидетели самого Господа Бога. И нашей перебранке не было конца. Ссора заканчивалась ее слезами. Я не находил другого выхода, как взять ее за руку и гладить по щеке. И лицо Сони тут же прояснялось. Я понимал, что подаю ей напрасную надежду. И осторожно заводил разговор о том, что мы только выиграли бы, если бы поскорее покончили со всеми формальностями и развелись. Наконец Соня произносила решительным тоном: „У меня не было отца. Пусть у Изабель будет хотя бы какой-нибудь завалящийся“. На том мы и расставались.

Почему я настаивал на разводе? Не знаю. Я не испытывал недостатка в женщинах, а под предлогом, что мне не дают развод, чувствовал себя свободным от каких бы то ни было обязательств. Мои отношения с женщинами носили легкий и непринужденный характер. И все же при одной мысли о том, что я так легко позволил себя одурачить, у меня все закипало внутри. В конце концов мне захотелось спокойной жизни. Наступил момент, когда постоянная зависимость от чужой воли стала для меня поистине невыносимой.

Положа руку на сердце я должен признаться, что Соня не требовала от меня слишком много. И конечно, ничего из того, чтобы задело бы мое мужское достоинство. Она лишь хотела сохранить — и прежде всего для себя, а не для окружающих, — какую-то видимость семьи, которая в ее глазах была защитой от всех жизненных передряг. Она была беженкой. Потеряв в раннем возрасте мать, такую же беженку, как и сама, она оставила себе ее фамилию. Ей довелось хлебнуть немало горя в чужой стране. Я часто забывал об этом важном обстоятельстве, рассуждая, как узколобый демагог. Стоило бы мне только захотеть, и мы зажили бы с ней вполне счастливо. Она никогда не попрекала бы меня за грешки на стороне. Но и мне пришлось бы, в свою очередь, закрывать глаза на ее склонность к торговле своим телом, что, как мне тогда казалось, было у нее в крови. И я ничего не смог бы поделать. Если она чего-то хотела, то в нее словно вселялся дьявол. Я чувствовал в этой женщине такую упрямую волю, перед которой ничто не могло бы устоять. В то время (и это длилось целые семь лет) она удерживала меня с таким упорством, что я только диву давался.

Время от времени я соглашался, чтобы доставить ей удовольствие, принять от нее какой-нибудь скромный подарок — галстук или рубашку. Она всегда упрекала меня в том, что я не слежу за своим внешним видом. Надо признаться, что она была права. В то время у меня было всего лишь два поношенных костюма. И к тому же ей приходилось пришивать к ним пуговицы.

Я вспоминаю вечер, когда после обеда она взялась пришить пуговицу к моему пиджаку. После того как она закончила свою работу, я надел пиджак.

— Подойди поближе. Нет, ты не должен ходить в таком виде. Сними-ка брюки.

Я возмутился.

— Как? Ты стесняешься показаться передо мной в трусах?

— Ничего подобного. Это будет слишком много для одного вечера.

— Не беспокойся и давай-ка сюда брюки.

Бурча что-то себе под нос, я стянул штаны. И вот, с иголкой в руках, она сидит в низком кресле. А я стою перед ней в одном пиджаке. Поглядев на себя в зеркало, я чуть было не расхохотался, увидев мужской вариант Психеи, чьи изображения украшали стены домов терпимости в двадцатые годы. В приталенном пиджаке, из-под которого выглядывали длинные волосатые ноги, я был похож на какое-то странное насекомое. Для полноты картины я даже взмахнул руками. И тут я понял, насколько отталкивающее зрелище представляет собой полуголый мужчина. Мне не понять женщин, старающихся во что бы то ни стало приручить столь омерзительных на вид представителей животного мира.

— Порядок! — воскликнула Соня. — Осталась одна ширинка!

— Что? Какая еще ширинка?

— Да так, ничего, тебе послышалось.

Ну и дела! Она дошла до того, что отпускала при мне пошлые намеки! Этого вполне можно было от нее ожидать. Я продолжал смотреть в зеркало, но уже не на свое отражение. Соня штопала мои брюки, усевшись в кресло так, чтобы юбка задралась у нее до самого пупка. Возможно, она только делала вид, что работала иголкой с ниткой. Похоже, она хотела возбудить меня. Невероятно! Когда ей что-то нужно, она, не задумываясь, пускает в ход самый избитый прием. В первую секунду меня охватил гнев. Но тут же я понял ее: в своем безумном желании во что бы то ни стало заполучить мужика в дом она была готова пойти на любые крайности. Я мог делать с ней все, что только мне заблагорассудится, и не встретил бы никакого сопротивления с ее стороны. Что нового я мог бы добавить в список приемов, придуманных маркизом де Садом? Нет, нельзя и на секунду давать волю своему воображению. Глазом не моргнешь, как окажешься в ловушке. Не говоря ни слова, я вышел в соседнюю комнату. Сидя в своей кроватке в обнимку с двумя куклами и книжкой с картинками, Изабель нисколько не удивилась появлению странного насекомого в приталенном пиджаке. Она спросила: „Ты останешься сегодня у нас ночевать?“ В тот момент я подумал, — возможно, напрасно, — что и здесь на меня устроена западня. Ребенок не мог сам придумать такие слова. Мне это показалось еще омерзительнее, чем задранная до пупка юбка. Я поспешил натянуть брюки и был таков.

Соню можно было бы назвать святошей. Такие люди как бельмо на глазу: они мешают всем жить. И все же больше всего я удивлялся ее смирению. Однажды лет десять назад я не выдержал и выложил все, что знал о житиях святой Сони. Должно быть, я перебрал спиртного, поскольку разошелся так, что не мог остановиться. На голову Сони вылился целый ушат грязи. Я оскорблял ее как только мог. Я приписал ей все заразные и венерические болезни, чесотку и педикулез. Я обвинял ее во всех смертных грехах и пороках. И все же больше всего досталось ее внешности: я обозвал Соню косой ведьмой с обвислой грудью. И когда, исчерпав весь известный мне запас грубых слов, я утомился и умолк, она смиренным тоном произнесла: „Да, я и в самом деле такая. И, представь себе, я обожаю свою дочь“.

Соня была чересчур заботливой матерью. Еще год назад, пока дочь не устроила скандал, она каждый вечер мыла Изабель в ванной, посыпала ей зад тальком, вычищала ушные и носовые отверстия маленькими палочками с ватными тампонами на кончиках. Ни разу в жизни она не разрешила дочери убрать за собой тарелку или вытереть пыль с мебели. Ей хотелось, чтобы с годами дочь превратилась в совершенное существо, но, в силу своего ограниченного мышления, полагала, что этого можно добиться, если будет дрессировать ее, как породистого щенка. Даже на образование дочери она смотрела так, словно выбирала для своего пуделя яркий кожаный ошейник. В довершение всего, она отдала дочь в школу, где обучали хорошим манерам. Соня из кожи вон лезла, чтобы облегчить Изабель жизнь. И вот настал день, когда она вдруг заметила, что дочь давно выросла из пеленок, за ней гуртом ходят парни, словно кобели, почуявшие запах суки. Как всякая женщина, Изабель испытывала потребность в мужской ласке. Материнское чутье подсказывало Соне, что Изабель теперь походит на отзывчивое на ласку животное, которое не терпит грубого обращения. К тому же дочь была склонна впадать в уныние. Впрочем, слишком громко сказано, чтобы Соня могла понять, какие перемены произошли с ее дочерью. Скорее всего, она едва о чем-то догадывалась. И все же самые плохие предчувствия не обманули ее: Изабель ускользала из-под неусыпного контроля.

И вот когда я пожалел Соню: ради дочернего блага она была готова пуститься во все тяжкие.

Я был не прав, причислив Соню к смиренным ангелам. Напротив, эта женщина была помешана на гордыне. Понимая, что не в силах чего-то добиться в жизни, она родила (с помощью меня или какого-то другого мужчины) ребенка, которого решила превратить в своего двойника, послушного робота, с единственной целью — отыграться за собственные неудачи. Это весьма опасный путь. Если Соня вовремя не опомнится, то однажды Изабель морально уничтожит ее».

Поль закрыл тетрадь в четыре часа утра. В доме стояла мертвая тишина. Он с головой ушел в работу. Похоже, он решил навести порядок в своем прошлом. Поль описывал историю, лишь отдаленно напоминавшую ту, что он пережил. Со вчерашнего дня что-то изменилось в его доме. И тишина вокруг была уже совсем другой. К чему обманывать себя: причина одна — присутствие Изабель. Лучше спокойно все обдумать. Случалось и раньше, когда, услышав чьи-то шаги возле дома, он вставал и подходил к окну, чтобы посмотреть, кто там бродит среди ночи. Чаще всего шум поднимала вспорхнувшая птица или юркнувшая в подпол крыса. Вот и сейчас он решил узнать, все ли в порядке. Его не мучили ночные страхи, но у одиночества есть свои границы. И важно заранее знать, где они пролегают.

Он вышел из кабинета в коридор и заглянул в комнату, где спала Изабель. Она забыла прикрыть ставни. Полю было достаточно проникавшего в комнату белесого света луны, чтобы различить контуры вытянувшегося на кровати человеческого тела. Он тихонько придвинул к себе стул, смахнул с него на пол майку и джинсы и присел, словно собирался дежурить здесь до утра. Она лежала перед ним, едва прикрытая простыней, из-под которой высовывалось обнаженное плечо. Копна пшеничных волос прикрывала ей лицо, а одна нога свешивалась с кровати. Полю захотелось прикоснуться к этой стройной ноге, невольно напомнившей ему ночь в пригороде Туниса, где он гостил у своих друзей. Ему тогда не спалось, и он решил заглянуть в комнату к соседке, высокой стройной брюнетке, с которой накануне танцевал весь вечер. Как ему показалось, девушка благосклонно принимала его ухаживания. Он вспомнил, как разбуженная среди ночи красотка вначале испугалась, а затем рассердилась. Он и сам был смущен, но не поднятым шумом, а унижением, испытанным после того, как молодая женщина, спросив: «Кто здесь?» — бросила ему в лицо: «Пошел вон». Поведение той давно забытой девицы открыло Полю глаза на то, что он ничуть не умел разбираться в людях, а жил в придуманном мире. Он и раньше догадывался об этом, но не хотел признаться даже самому себе. Впоследствии, когда он вспоминал этот случай (на следующее утро брюнетка не показала и виду, что между ними что-то произошло, а, напротив, была с ним подчеркнуто любезна), он убеждал себя в том, что не учел фактор неожиданности. Ему повезло бы больше, если он сначала постучал бы в дверь, а затем банальными словами, за которые почему-то цепляются люди, чтобы соблюсти какие-то нелепые условности и не уронить собственного достоинства, попытался бы навести между ними шаткие мостки. И все же сколько бы он себя ни убеждал, он знал, что столкнулся с жестокой реальностью: мы смертельно переживаем, если кто-то дает нам от ворот поворот. И если после того, как вам откажут в первую ночь, к вам вдруг проявят милость, то у вас все равно останется горький осадок в душе.

Почему он вспомнил о той давней ночи? Какая связь была с тем, что он видел сейчас перед собой? Он обошел кровать с другой стороны и, наклонившись над Изабель, зарылся лицом в ее волосы. И тут же почувствовал, как ее теплые губы прильнули к его щеке, а тонкая рука, выскользнув из-под простыни, обвила его шею. Изабель вздохнула и, повернувшись спиной к отцу, пробормотала: «Спать… Спокойной ночи». Ему не оставалось ничего, как вернуться в свою комнату.

Ее разбудил яркий утренний свет, пронизанный лучами ослепительного солнца. Не поворачивая головы, она увидела через распахнутое окно пологую, поросшую лесом гору. До ее слуха донесся собачий лай. Кто-то хозяйничал на кухне, наверное, старушка. Она почувствовала, что проголодалась. Отца не было слышно. Она вспомнила, что он приходил к ней в комнату ночью. Должно быть, он еще не проснулся. Она на цыпочках подошла к ванной комнате. Задвинув защелку на двери, она присела на унитаз и, стараясь как можно меньше шуметь, не спустила за собой воду. Какое неудобство, когда ванная комната находится между двумя спальнями! Вернувшись к себе, она натянула джинсы и старенький пуловер. Затем, выйдя в коридор, она спустилась по лестнице вниз.

Джаспер, виляя радостно хвостом, встретил ее на пороге кухни.

— Доброе утро.

Старушка оказалась вовсе не такой уж пожилой. Обтерев о передник руки, она расплылась в приветливой улыбке. Если бы Поль не спал, то она непременно поприветствовала бы его дочь громкими возгласами. Почти шепотом она произнесла:

— Как вы выросли и похорошели! Ваш отец еще не проснулся. Он часто работает по ночам. Вы позавтракаете?

Изабель уселась за стол, покрытый голубой клеенкой. Про себя она отметила, что кухонная мебель из пластика вполне отвечала вкусам отца или же, скорее, полному безвкусию. Ах! Как же он не похож на отца Маривонны, готового объездить всю округу из-за какой-нибудь старой дубовой доски. В конце концов, рассудила она, можно выбрать по каталогу все необходимое для дома, а затем отослать по почте заказ вместе с чеком для оплаты. Ведь вещи служат человеку, а не наоборот. Она уже поняла, что ее отец был полной противоположностью матери, которая с возрастом превратилась в рабыню своих вещей и каждый день ползала по полу на четвереньках, собирая пыль из всех углов.

— Элиза, у вас красивая косынка.

— Вам правда нравится? Она совсем не дорогая. Я купила ее, чтобы повязывать голову в универмаге «Галери Авиньонез» в Апе.

Опуская сухарики в налитый в чашку кофе с молоком, Изабель почувствовала, что у нее значительно улучшилось настроение. Она больше не приходила в отчаяние от перспективы какое-то время прожить в глуши. Надо сказать, что такое решение в некотором смысле даже устраивало ее. И хотя история с друзьями Клода не получила огласки, все же о ней знали четверо парней. В последние дни на пляже она обходила стороной эту группу молодых людей, боясь заметить в их взглядах нечто такое, о чем она хотела бы навсегда забыть. Если бы она считала себя лишь жертвой, а не добровольной соучастницей, то, несомненно, ей было бы намного легче. У нее поднималась головная боль при одном лишь воспоминании о том, что совсем недавно произошло с ней. И ей уже казалось, что она навсегда утратила беззаботность и никогда не познает простую радость бытия. Изабель любила утренние часы. И потому поскорее прогнала грустные мысли. Что было, то было. Впереди у нее еще много счастливых дней. И не стоит посыпать голову пеплом, раз ничего нельзя изменить.

Она плеснула себе в чашку еще немного кофе, но уже без молока, а затем прошла за сигаретами в гостиную.

— Элиза, мне можно курить здесь?

Женщина улыбнулась:

— Мне-то все равно, а что скажет ваш отец?

— Я еще не спрашивала его.

— Ну, ладно, курите, только немного.

— Не больше четырех сигарет в день! Разве это много?

— Ну, тогда можно.

Они вполголоса поболтали еще о том о сем. Изабель показалось, что никогда раньше она не говорила так много. Она качала головой, слушая рассказ Элизы о том, как ее отец за час до смерти искал рукой на тумбочке сигарету. В свою очередь, она вспомнила про одного знакомого парня, который курил только сигары, уверяя всех, что этим он предохраняется от рака легких. Изабель не забыла упомянуть и про свою матушку, которая за всю свою жизнь не выкурила ни одной сигареты, а посуду мыла особым средством, совсем не таким, какое употребляла при ней Элиза. И все же Изабель не могла понять, почему она разговорилась с едва знакомой женщиной. Все считали ее скрытной и молчаливой. И она вполне оправдывала сложившееся о ней мнение. С матерью она делилась мало, скрывая все, что, по ее мнению, Соне не положено было знать. Со своими приятелями, парнями и девчонками, она тоже не была излишне откровенной, но совсем по другой причине: ей не хотелось, чтобы ее считали наивной дурочкой. И вот с малограмотной крестьянкой, прислуживавшей ее отцу, она не могла наговориться. Человеку нужна порой такая словесная разминка. Наконец ей надоело болтать.

— Мой отец поздно встает?

— Не раньше одиннадцати утра, а иногда даже в полдень.

— Ладно. Пойду прогуляюсь. Я возьму с собой Джаспера.

— Идите, чего-чего, а места для прогулок здесь хватает.

С террасы она спрыгнула на землю. Трава оказалась мягкой и почти без колючек; Изабель любила ходить босиком. Пес побежал вперед. Время от времени он останавливался и оглядывался назад, как бы приглашая девушку поспешить за ним. Солнце начинало припекать. В сосновой роще стрекотали кузнечики. При дневном свете гора приобрела такие ясные контуры, что выглядела бутафорской. Изабель поравнялась с каменным лотком с подведенной от родника медной трубой, куда пригоняли на водопой овец. Закатав рукава пуловера, она опустила сначала руки, а затем и лицо в холодную прозрачную воду. На лесной опушке она решила сделать привал и присела на ковер из сосновых иголок. Вокруг царила мертвая тишина, которую нарушали лишь резкие порывы ветра, качавшего верхушки деревьев. Отличное место для загара нагишом, которое трудно найти на морском побережье. «А почему бы мне не позагорать в чем мать родила? — подумала она. — Меня посторожит Джаспер». В мгновение ока она скинула с себя одежду и расстелила ее на земле. Прежде чем улечься на импровизированное ложе, она с досадой бросила взгляд на почти не тронутые загаром груди и бедра. Все же на пляже удалось найти укромное место и раза два позагорать без купальника. И теперь, подставив лицо солнечным лучам, она предалась мечтам о том, как на ее прекрасном теле вскоре не останется больше неприглядных белых полосок. Возможно, никто не увидит ее во всей красе, но она не станет горевать по этому поводу. Сейчас главным для нее было не задремать. Время от времени она открывала глаза и поглядывала по сторонам. Однажды вместе с Маривонной они отправились с пляжа, где обычно загорали, в укромный уголок, облюбованный нудистами, куда порой наведывалась жандармерия. Прогулка открыла ей глаза на многое такое, о чем она раньше и не догадывалась. Первая попавшаяся навстречу им нудистка развлекалась тем, что бросала с берега камешки в море. Это была женщина лет сорока, ни красавица, ни дурнушка. Нельзя было сказать, хорошо или плохо она была сложена. Весь секрет заключался в том, что в одежде она, возможно, выглядела бы совсем замухрышкой, в то время как нагота, показывавшая ее, что называется, во всей красе, придавала ей привлекательность. Кроме того, невозможно определить, к какому слою общества принадлежит женщина, чем увлекается и где работает. Во взгляде этой нудистки не было ни малейшего признака агрессивности. Изабель вспомнила об этом лишь два часа спустя, когда встретилась с подружками в баре. Теперь она могла бы распознать множество мелочей, по которым судят о характере человека. И все же в тот момент на пляже она лишь на уровне подсознания почувствовала, что нагота представляет собой некое социальное явление. На том же пляже она встретила не одну семью нудистов, среди которых попадались и довольно пожилые пары.

— Что ты думаешь об этом? — спросила она Маривонну.

— Мне нравится.

Девушки были все же немного смущены, когда увидели троицу добрых молодцев, продолжавших как ни в чем не бывало вести непринужденную беседу между собой, в то время как их члены, словно радуясь, что оказались на воле, весело подпрыгивали в такт их шагам. Молодые люди были настолько увлечены разговором, что даже не взглянули в сторону Изабель и Маривонны.

— Какая досада, — сказала Маривонна, — что здесь не принято разглядывать то, что хочется.

И, рассмеявшись, девушки дружно стянули с себя купальники и предстали обнаженными перед всем этим скопищем народа, созерцавшего, казалось бы, лишь море и солнце. «А она действительно хорошо сложена», — подумала Изабель о своей подруге. И они растворились в этой толпе, где, по-видимому, царило такое всеобщее равенство, которое и не снилось коммунистическим мечтателям.

«И все же, — рассуждала про себя Изабель, — я вижу, что одни женщины страдают варикозным расширением вен, в то время как у других ноги остаются стройными. Мужчины делятся также на подтянутых и на тех, кто уже успел обзавестись брюшком. Но разве часто мы обращаем на это внимание? Неужели нас прежде всего волнует, как сложен тот или иной человек? Для нас важно лишь то, на какой машине он ездит, со вкусом ли одевается, какие предпочитает носить украшения, в каком доме проживает, как обставлена его квартира. На худой конец мы оцениваем его интеллектуальный потенциал, если ему предоставляется случай продемонстрировать его». И все же ей и в голову не приходило, что весь хлам, которым окружает себя человек, необходим ему лишь для того, чтобы отвлечь внимание окружающих от его тела. После той запомнившейся ей пляжной прогулки с Маривонной она твердо знала, что была на пути к одному из тех великих открытий, которые переворачивают наше сознание. И впервые такое открытие она сделала еще в двенадцатилетнем возрасте, когда поняла, что взрослые, невзирая на все насаждаемые ими правила приличия и мнимое достоинство, только и делают, что предаются сексуальным играм. До той поры она считала их забавами для детей.

Почувствовав, что начинает подгорать на солнце, она перевернулась на живот. Теперь она видела тропинку, ведущую к отцовскому дому. Заметив, как из лежавшей в развалинах деревушки спустилось в долину стадо овец под охраной пса и женщины в красном платье и широкополой соломенной шляпе, она подумала, что овцы принадлежали, по всей видимости, тем нудным соседям, к которым два года назад ее однажды водили в гости. Теперь, возможно, ей придется вновь зайти к ним или принять их у себя. «Нет, — подумала девушка, — все же это не те каникулы, о которых я мечтала». Кроме вынужденного общения с соседями, Изабель подозревала, что отец приготовил для нее настоящую воспитательную программу. И теперь ей не отвертеться!

«Какой же он странный! — подумала девушка об отце. — Как можно почти весь год жить в такой дыре?» По правде говоря, ее мало интересовало, чем занимался ее отец. Она знала, что он пишет книги. И все. Она никогда не читала их; возможно, теперь представится случай перелистать отцовские сочинения. Изабель была совсем не высокого мнения о его добродетелях. Одно время она даже ненавидела его, встав на сторону матери, считавшей, что мужчина должен жить со своей женой, а отцу надлежит денно и нощно заботиться о своих отпрысках. Однако со временем она утратила интерес к Полю, так как у нее появились другие, более важные для нее дела и заботы. В ее представлении отец остался предком, которого никогда не было дома. Теперь же неожиданно для себя она стала задаваться вопросом: каким же он в действительности был? По всей видимости, отец еще не утратил здоровья, ибо вовсе не выглядел старой развалиной. Как он рассчитывал прожить остаток дней? На что надеялся, о чем мечтал? Ведь человек до самой смерти надеется на лучшее. Что же касается самой Изабель, то она знала, что перед ней откроются все двери. И потому ей не хотелось заглядывать в будущее. И все же сорокапятилетнему мужчине уже не на что рассчитывать. Откуда он черпал силы, чтобы жить? Возможно, он раскроет ей свой секрет. Она подумала, что ей следовало бы получше присмотреться к отцу, и тогда ей, возможно, удастся увидеть то, что прячется под его напускной суровостью. Изабель знала: стоит только захотеть, как сложившееся с раннего детства представление об отце как о мрачном чудовище изменится к лучшему.

Однажды она поймала себя на мысли, что видит в матери лишь преданную служанку, всегда готовую потереть ей спину в ванной комнате. Нет, она вовсе не разлюбила мать, но со временем поняла, что настроение Сони можно было угадать по ее жестам. Начищала ли она до блеска обувь дочери, водила ли пылесосом по ковру — она делала всю домашнюю работу с таким видом, словно порядок в доме был гарантией от всех зол на земле, которые, как она полагала, подстерегают на каждом шагу. Изабель догадывалась, что мать не каждый день просыпалась с тревогой в душе; порой и в ее жизни были праздники. Девушка предпочитала, чтобы Соня горбатилась по хозяйству, тогда она оставляла дочь в покое. И напротив, когда мать обретала на какое-то время душевное равновесие, то тут же развивала бурную деятельность, в частности, когда речь шла о дочери. Однажды ей захотелось, чтобы Изабель изучала немецкий язык и посещала балетную школу. Беспечная от природы, Изабель считала затею матери пустыми хлопотами. Она еще могла бы примириться, если бы Соня шла к поставленной цели прямым, а не окольным путем. Но это было не в характере Сони. Учитель немецкого языка давал Изабель уроки бесплатно, поскольку Соне удалось убедить его гордиться тем, что он обучает иностранному языку столь привлекательную и способную девочку. Что же касается балетной школы, то она докучала всем влиятельным, по ее мнению, людям, и не пропускала ни одного скучного приема, на которые водила с собой принаряженную Изабель. Разумеется, «клюнувшие» на такую приманку получили бы не больше мыши, позарившейся на сыр в мышеловке. В большинстве случаев надежды Сони не оправдывались, и тогда она принималась неистово поносить тех, к кому только что обращалась с просьбой. Она представляла дело так, словно эти люди, а вовсе не она, преследовали сугубо меркантильные цели. Изабель пробовала было спорить с ней, но протест девочки звучал не громче комариного писка. У Изабель со временем сформировалась своя шкала ценностей. Она считала, что отдаться мужчине можно только по любви. В результате сложившегося в детстве нелестного мнения о взрослых она презирала мужчин и снисходительно относилась к юношам.

Джаспер залаял. Изабель увидела, как по тропинке взбирается вверх ее отец в голубой рубашке. Девушка быстро натянула на себя одежду, но, рассудив, что он все же мог заметить ее наготу, приготовилась выслушать внушение. Но она ошиблась. С трудом переводя дыхание после подъема в гору, он нагнулся, чтобы поцеловать дочь в макушку. И лишь спросил ее о том, как ей спалось в эту ночь на новом месте.

— Я покажу тебе такое место, — добавил он, — где ты сможешь загорать без риска, что кто-то застанет тебя врасплох. Лично мне безразлично, что ты загораешь без купальника. Но должен предупредить, что приходится считаться с нравами местных жителей.

— И чем же таким они отличаются?

Он присел рядом с ней:

— В здешних краях люди с большим усердием соблюдают внешние условности. И конечно, недопустимо появиться перед ними в чем мать родила. В этом они нисколько не отличаются, например, от парижан, которые тотчас осудили бы тебя, если тебе вдруг вздумалось бы позагорать без купальника на открытом балконе. Я говорю тебе о простых крестьянах, с которыми я поддерживаю добрососедские отношения. Кроме ближайших соседей, Мансартов, здесь проживают еще несколько семей фермеров. При встрече с ними мне приходится здороваться с ними за руку и справляться о здоровье их домочадцев. К тому же нельзя близко приближаться к их домам, если только не направляешься к ним в гости, что я делаю время от времени. Ни в коем случае нельзя отказываться и от их угощения, закрывая глаза на разбавленный водой аперитив. Когда проходишь через их владение, не подбирай ничего с земли, даже полено, не спросив разрешения у хозяина. Поверь, отказа не получишь. Вот, думаю, все, что я хотел сказать.

— Не трудно запомнить.

— Еще проще выполнить. Иди-ка домой и прими ванну — место освободилось.

Она поморщилась:

— Ладно, я умоюсь, но не полезу в ванную.

— Как, разве ты не принимаешь ванну каждый день?

— Да. Но мне хотелось бы хоть немного отдохнуть.

— От чего?

Она немного помедлила, прежде чем ответить.

— Терпеть не могу принимать ванну.

Он рассмеялся:

— Если бы мать услышала тебя! Скажи, почему ты так не любишь мыться в ванной?

— Я не нахожу в этом никакого удовольствия. После ванны я уже не пахну собой.

— Вот так история!

Она, в свою очередь, рассмеялась:

— Ты не понял. Уверяю тебя, у меня хороший запах. Разумеется, мыться надо, но не с головы до ног. В детстве после ванной я облизывала руки — поверь мне, вкус был отвратительный. Я поняла, что после купания кожа утрачивает свой природный вкус. Мне уже не хотелось мыться в ванной, но ты ведь знаешь маму.

Поль подумал про себя: «Вот наконец появилось нечто такое, что, несомненно, отличает дочь от матери. А чему тут удивляться? Дочери полагается встречать в штыки все, чему учила ее мать!» Ему пришло в голову, что он крепко усвоил урок отца, который после очередного семейного скандала всякий раз твердил ему одно и то же на протяжении многих лет: «Сынок, никогда не женись!» Уж не по этой ли причине он впервые сочетался браком в двадцатилетнем возрасте, в двадцать три года женился во второй раз, а через пять лет взял в жены Соню? По правде говоря, он не сохранил в душе плохих воспоминаний о первых двух браках. Ему всегда нравилось появляться на людях с привлекательной женщиной. Это было для него глотком кислорода, спасавшим от удушливой атмосферы серых будней. И что же дает ему замкнутый образ жизни, который он ведет на протяжении последних нескольких лет? Этим вопросом он задался лишь вчера, после того как Изабель нежданно-негаданно вошла в его жизнь. Эта мысль радовала его и в то же время вызывала досаду. Случилось так, что не отличавшаяся высокой нравственностью и хорошим воспитанием девица своим появлением заставила Поля пересмотреть давно устоявшиеся взгляды и усомниться в святых принципах. По крайней мере что касается чистоты тела.

— Мне не хотелось говорить, — начал он, словно получая удовольствие от того, что показывал дочери свой дурной нрав, — но от твоего старого свитера несет потом. Прими ванну и переоденься.

Она поднялась и гордо расправила плечи.

— Хорошо, я пойду.

«Несомненно, — рассуждал Поль, — поддержание гигиены — это те навыки, которые должны прививаться ребенку с самого раннего детства, ибо впоследствии это становится тем камнем преткновения, о который разбиваются многие семьи». Ему хотелось поскорее совладать с собою. Теперь ему было уже не до смеха. Удовольствие, какое он только что испытал, унижая Изабель, не оставляло сомнений. Провожая взглядом дочь, Поль понял, что не стоит обманываться относительно своих отеческих чувств к ней.

Порой бывает достаточно посмотреть правде в глаза, чтобы понять, что зашел в тупик. Именно такое и произошло с Полем. Лучшее, что он мог сделать в данной ситуации, это вывести из гаража машину и немедленно отвезти девушку к матери. Пусть женщины решают сами свои проблемы и оставят его в покое. Какое ему дело до них? Покусывая травинку, он не спеша брел к дому с твердым намерением осуществить принятое решение, показавшееся ему самым разумным. Он хотел использовать любой предлог, лишь бы предотвратить грядущие неприятности. «Неужели это и есть, — подумал он, — признаки любовной привязанности, о которой я в свое время так много наслышался? Еще вчера на пляже я понял, чем это может закончиться. Я лишь делал вид, что ничего не произошло, поскольку был как набравшее обороты колесо, когда его уже невозможно остановить и повернуть назад. По правде говоря, все началось еще раньше. Я вдруг обрадовался тому, что Соня решила передать на мое попечение Изабель. Любовь — любовью, а против желания не попрешь. И ничего тут не поделаешь. На что же я рассчитывал? Теперь мне ясно одно: каждый полагает, что может держать себя в руках. Находиться рядом с любимым человеком всегда лучше, чем вдали от него. Я считал свое решение единственно верным и, конечно, заблуждался. Моими мыслями и поступками уже руководил совсем другой человек и, похоже, круглый дурак и аморальный тип, лишенный трезвого здравомыслия. Этот наглец нашептывал мне на ухо: „Кто знает?“ Наше второе „я“ громко не заявляет о себе. И все же эта живущая внутри каждого из нас скотина до самой нашей смерти не теряет надежды».

В самом деле, Поль почувствовал, как основной инстинкт берет над ним верх. Он решил подвести итог своим размышлениям. Такое понятие, как кровосмешение, ничего не говорило ему. По крайней мере он даже не вспоминал об этом. Более всего его смущала разница в возрасте, казавшаяся ему непреодолимым препятствием. Он был уверен, что морщины отнюдь не украшали его, и потому было бы глупо надеяться на взаимность. И даже в случае, если бы счастье вдруг улыбнулось ему, он знал, что впереди его ждет лишь горечь разочарования.

Он еще не дошел до дома, как уже мысленно преодолел первое препятствие. «И с чего это я взял, — рассуждал Поль, — что разница в возрасте представляет большую помеху для любви? Как я могу судить об этом? Неужто я стыжусь своих лет? Мы не можем нести ответственность за то, что так быстро летит время. А вдруг мои годы не оттолкнут ее? Наша мораль — не что иное, как страх перед смертью или боязнь, что мы никому не понравимся».

Все препятствия можно было бы преодолеть, кроме будущего, которое не сулило ему ничего хорошего. Поль не нашел ничего лучшего, как обойти дом сзади и открыть гараж. И только после того, как выехал во двор, а затем, выйдя из машины, залез в багажник за тряпкой, он увидел сверток с гвоздями для Робера. «Сейчас же надо ему отвезти. Ведь я же обещал», — подумал он.

В этот момент из дома вышла Изабель. Она собрала волосы в пучок на затылке и надела коротенькое платьице в цветочек.

— Что ты там делаешь? Мы поедем кататься?

Она подошла вплотную к Полю и обвила его шею руками.

— Попробуй теперь сказать, что от меня плохо пахнет!

Они скорее добрались бы до городка пешком, если бы не тяжелый сверток с гвоздями, который надо было завезти Роберу. Разбитая, вся в рытвинах и ухабах дорога петляла между невысокими поросшими кустарником холмами. Их вершины то тут, то там венчали груды камней. Это было все, что осталось от когда-то процветавших ферм. Время для них обернулось еще большим бедствием, чем самая разрушительная из войн.

— Хочу предупредить, — сказал Поль, — что Робер совсем недавно пережил большое горе. Всего каких-то года два назад за одну зиму он потерял отца, мать и лошадь.

— Несчастный случай?

— Откуда ты знаешь?

— Потому что такое количество жертв бывает только в результате несчастного случая.

Он рассмеялся:

— Да, ты права. Такое могло бы произойти, если бы их телега перевернулась в глубокий овраг. Нет. Это лишь простое совпадение. Каждый болел своей болезнью, оказавшейся для него смертельной. Если рассуждать по-твоему, то можно было бы предположить, что лошадь пала от ящура, предварительно заразив хозяев. В любом случае бедняга хлебнул горя.

— Он беден?

— Знаешь, богачи здесь как-то не приживаются. Я одолжил ему немного денег на покупку лошади. Но он решил обзавестись мулом и теперь весьма доволен.

Поль притормозил машину у высокой шелковицы, стоявшей как раз напротив двора, заросшего крапивой и сорняками, где бродили куры и валялись поржавевшие плуг и борона. Из дровяного сарая вышел Робер, пригнув голову, чтобы не удариться головой о прогнившую балку, которая грозила вот-вот обрушиться. Приподняв кепку с давно не стриженных и не мытых волос, этот до самых бровей заросший бородой верзила встретил гостей белозубой улыбкой.

— О! Вот так сюрприз! Твоя дочь? О ля-ля! Красавица… настоящая красавица! Заходите во двор с другой стороны: там тень и не так жарко. Я только что вернулся с виноградника.

— Какие виды на урожай? — спросил Поль, когда они, минуя заросли крапивы, зашли во дворик, походивший на земляной колодец, ибо был со всех сторон окружен высокими стенами.

— Чего? Винограда? О! Этот год будет совсем не урожайным!

Тень от огромной смоковницы, разрушившей своими мощными ветвями часть стены, распространялась на весь этот уютный уголок, куда выходила кухня. Посреди дворика стояли два плетеных стула, стол и старое садовое кресло, с которого Робер поспешно смахнул пыль кухонным полотенцем.

— Вот, теперь можете садиться. Здесь не очень чисто, потому что мне некогда наводить порядок.

Последние слова предназначались Изабель. Она улыбнулась, немного оробев перед высоким худым оборванцем, чье лицо заросло черной щетиной, а спадавшие на лоб и шею пряди волос, казалось, никогда не знали ни воды, ни мыла. И все же он был удивительно хорош собой и прямо-таки светился радостью.

— Присаживайтесь. Только осторожнее — не испачкайте платье. Я вытер стул, как мог, но вы видите, что у меня не так уютно, как в доме вашего отца.

— Мы не хотим мешать тебе обедать, — сказал Поль.

— О! Ничего. Пропустим по рюмочке и запьем аперитив холодной водой.

И он исчез на кухне.

— Я привез гвозди! — крикнул Поль.

— Да? Спасибо. Скажи, сколько я должен.

— Потом, потом.

Поль взглянул на Изабель, сидевшую в неестественной для нее позе, плотно сжав коленки, на самом краешке садового кресла. На фоне лачуги она походила на дорогое украшение, выставленное в витрине роскошного ювелирного магазина. На какую-то секунду он пожалел о том, что заставил девушку расстаться с джинсами и старым пуловером. Но тут же уже ломал голову над тем, как сообщить о грядущем отъезде. И чем же он будет мотивировать свое решение? Не в силах придумать более или менее правдоподобный предлог, он мог лишь предполагать, что Изабель, несомненно, почувствует себя до глубины души уязвленной. Ему уже казалось, что после утренней перепалки она приняла твердое решение вести себя как послушная дочь. При этой мысли у Поля сразу же потеплело на душе.

Робер суетливо вытирал тряпкой разрозненные старинные стаканы, взятые, казалось, напрокат из сельской харчевни начала века. Наконец он уселся за стол:

— Пожалуй, я сниму кепку.

Он запустил в немытую шевелюру черные от грязи пальцы:

— Хочу угостить вас домашней анисовкой. К сожалению, не могу предложить ничего другого, кроме разве что розового вина?

— Нет, нет, — поспешно возразил Поль, — у тебя отменная анисовка.

Однако он явно покривил душой. Качество анисовки, настоянной на вонючей виноградной водке, оставляло желать лучшего. И все же это было лучше, чем разбавленное столовое вино. Что же касалось Поля, то он, как истинный пьянчужка, был способен проглотить любую жидкость, кроме, пожалуй, серной кислоты, — лишь бы она содержала алкоголь.

— Пей понемногу, дорогая, — предупредил Поль дочь.

Робер воспрянул духом:

— О, да! Вы правы, это довольно крепкий напиток. С непривычки вы еще затянете «Марсельезу», возвращаясь домой.

И, довольный своей шуткой, расхохотался. Вслед за ним рассмеялись и гости.

— Итак, мадемуазель… Изабель, я не ошибаюсь? Надо думать, что вы приехали к отцу на каникулы?

Изабель ответила, что еще долго будет гостить в Тарде, так как занятия должны начаться глубокой осенью. По правде говоря, она немного приврала, но никто и не требовал от нее правдивого ответа. Впрочем, даже Поль, которому Соня совсем заморочила голову, не смог бы назвать учебное заведение, где училась его дочь. Вот ей и пришлось как-то ответить на вопрос, чтобы поддержать разговор.

— Ваш отец рассказывал, что вы обучались танцам. Как же вам повезло!

— Да, я какое-то время занималась в балетной школе, но, знаете, на свете есть еще много других достойных занятий!

От тех далеких для нее времен осталась — и, может быть, это и было самым важным для нее — фотография маленькой нимфы в балетной пачке. Она стояла на старинном комоде в комнате Сони между портретами бабушки Лупуческу и дядюшки, пышные усы которого придавали ему вид нефтяного магната.

— А твой приятель Робер мне понравился, — сказала Изабель, когда они вернулись в Тарде. — Ты не поставишь машину в гараж?

— Возможно, она еще сегодня понадобится нам.

У Поля заметно испортилось настроение. За обедом он был молчалив. Подав кофе, Элиза засобиралась домой: ее рабочий день закончился.

— Я оставила на кухне список продуктов, которые надо купить для завтрашнего обеда.

— Ладно. Спасибо, Элиза. До завтра.

— Элиза живет где-то поблизости? — спросила Изабель.

— Нет, довольно далеко: в двух километрах отсюда. Я часто подвожу ее на машине.

— Так проводи же ее.

— Я же сказал «часто», но не каждый день.

Поль принялся мерить комнату шагами. Он останавливался всякий раз, когда проходил мимо буфета, проводя ладонью правой руки по шероховатой деревянной поверхности.

— Хочешь выпить? Налить тебе что-нибудь? — спросила Изабель.

— С чего бы?

Она не стала настаивать и, плеснув кофе в свою чашку, уселась на диван, привычно поджав под себя ноги.

— Что-то не слышно твоей музыки, — произнес Поль.

— Какой музыки?

— Транзистора.

— Я поняла, что тебе это не нравится и оставила его в своей комнате.

— И правильно сделала: мне действительно невмоготу от всего этого шума.

Он открыл буфет, достал бутылку виноградной водки, стакан и направился к своему любимому креслу у камина, заправленного дровами, так что оставалось только чиркнуть спичкой, чтобы огонь заплясал и наполнил своим теплом комнату.

— Бедный папа, — вздохнула Изабель, — ты даже и не предполагал, что тебе будет так скучно со мной.

— Мне вовсе не скучно. Но прошу тебя, не называй меня больше папой.

— А как же мне тебя величать?

— Никак. Если желаешь обратиться ко мне, свистни, как ты это делаешь, когда зовешь Джаспера. А еще лучше крикни: «Эй, ты, старина!» «Папа» звучит так нелепо! Однако будет тебе известно, что мне вовсе не скучно наблюдать за тобой; более того, даже интересно. В конце концов я так давно не был в обществе девушек. И мне любопытно знать, какие они теперь.

— Ну и как ты находишь меня?

— В порядке. Но ты — случай особый; по тебе невозможно судить о других.

— Почему?

— Ну, например, я не совсем уверен, что девушка твоего возраста стала бы выставляться перед таким типом, как Робер, хотя я и не собираюсь умалять его несомненных достоинств.

— Что ты имеешь в виду?

— Твое платье — такое короткое и облегающее, что Робер мог видеть все изгибы твоего тела.

— Ты считаешь, что он заинтересовался моей фигурой?

— Еще как! Мне ни разу еще не приходилось видеть его в таком возбужденном состоянии. Он сбегал в огород за редиской и даже помыл ее, прежде чем подать на стол. Каждые пять минут он менял воду в графине, за час выпил четыре аперитива подряд и к тому же болтал безумолку, хотя обычно из него и слова не вытянешь.

— И ты решил, что я понравилась ему?

— О, да!

— Ну и какое же мне до этого дело?

— Как сказать. Думаю, что он в твоем вкусе. По крайней мере так мне показалось. Или я ошибаюсь?

— Ты прав. Он действительно понравился мне. Красивый парень, только какой-то замусоленный.

— Можно посоветовать ему помыться.

Прикрыв веки, Изабель коротко свистнула два или три раза.

— Что с тобой?

Бродивший по кухне Джаспер тут же прибежал в гостиную и прыгнул на диван.

— Нет, я звала не тебя, — произнесла Изабель, — а другого. Эй, старина!

— Ты это мне? — спросил Поль, удивленный и в то же время заметно повеселевший.

— Да, тебе, старина. Прекратишь ли ты наконец нести чепуху? — Она почти перешла на крик. — Я имею право голоса?

— Подойди поближе, — попросил Поль, приставив рожком ладонь к уху. — Я плохо слышу. Старость — не радость.

Она рассмеялась. И тут же, поправив прическу, плюхнулась в кресло рядом с отцом.

— Давай поговорим начистоту. Ответь мне всего на два вопроса. Во-первых, ты случайно не ревнуешь?

— Да, ревную, — признался он.

— И во-вторых, неужели ты считаешь, что я могу вот так запросто из-за каприза или скуки переспать с кем попало?

— Нет, но я могу предположить, что такое возможно. Я слишком хорошо изучил женщин.

— Ты не знаешь меня.

— Что правда, то правда.

— Тогда оставь меня в покое или же попытайся получше узнать.

«Должно быть, она права, — подумал Поль, — стоило Изабель появиться вчера вечером в этом доме, как я стал донимать ее своими нелепыми придирками; то высмеиваю, то критикую. Какой-то бред! Теперь я вижу, что она лучше, чем я думал о ней раньше». Растерявшись от неожиданного отпора, он вдруг понял, что до сих пор принимал дочь за глупышку, единственным достоинством которой была, по его мнению, привлекательная внешность. Он не удивился своему открытию, ибо относился подобным образом к каждой женщине, встречавшейся на его жизненном пути. Нельзя сказать, что Поль отказывался выслушать их, но он оставался глухим к их словам. «Кого-то желание ослепляет, а меня оглушает».

— А знаешь, — произнесла Изабель, — мы смогли бы поладить. И раз я буду жить под одной крышей с тобой — что будет, если хорошенько подумать, мне только на пользу, — мы можем попытаться провести это время как можно приятнее. Я постараюсь не раздражать тебя и буду потакать во всем. Не жди от меня упреков, если ты вдруг напьешься. И я превращусь в самую внимательную слушательницу, если тебе захочется излить перед кем-то душу. При каждом удобном случае ты будешь получать от меня поцелуй, потому что без ласки трудно прожить. В твоем присутствии мой транзистор будет молчать как рыба, и клянусь, что я прочитаю все твои книги, которые до сего дня и в глаза не видела.

— Замечательная программа, — произнес он. — А что, если мы сразу приступим к ее выполнению?

Он привлек Изабель к себе. Сидя в кресле с поджатыми под себя ногами, она не оттолкнула Поля; ее приоткрытые губы прикоснулись к его шее, а длинные волосы, растрепавшись, закрыли ему лицо. Она любила ласку и потому не задавала лишних вопросов. Она смолчала, когда его рука скользнула ниже ее талии. Несколько минут они провели словно в оцепенении, тесно прижавшись друг к другу. Затем она мягко отстранила Поля.

— Ну, хорошенького понемногу, — сказала она, улыбнувшись.

Держа во рту шпильки, Изабель принялась поправлять растрепанные волосы, собирая их в пышный золотистый узел на затылке.

— Ты что-то говорил мне о девушках, — произнесла она. — Какие они были в твое время? Наверное, они были совсем не такие, как сейчас?

Прежде чем ответить, он осушил свой стакан до дна. Как и раньше в подобных обстоятельствах, он топил в вине внезапно вспыхнувшее желание. Любовь по-прежнему приносила ему одни лишь страдания. Если сама судьба отказала ему в удовлетворении страсти, то что же оставалось еще делать, как не напиться?

— В то время, — ответил он, — у меня было немного знакомых девушек.

— Почему?

— Я вырос в маленьком провинциальном городке. Девушку там можно было увидеть лишь в окне или на каком-либо званом обеде или балу. Вот где разыгрывались настоящие драмы и кипели страсти. Но, разумеется, все оставалось шито-крыто.

— Не может быть. Слушая тебя, можно подумать, что ты жил во времена Второй империи.

— Так оно и было. Знаешь, с провозглашением Республики нравы сразу не изменились. В глубине души я никогда не мог смириться с подобным положением вещей. В прошлом году я встретил в Париже своего однокашника. Мы с ним как раз разговорились на эту тему. Были ли девушки в нашем городке Вилье или нет? В наше время там проживало немало соблазнительных особ женского пола, но они были воспитаны так, что всякому, кто не обладал способностями Казановы, приходилось либо жениться, либо оставить всякую надежду.

— А ты не считаешь, что и в вашем городке были свои доморощенные Казановы?

— Боюсь, что да.

— А ты случайно не входил в их число?

— Конечно нет.

— А ведь ты, по-видимому, был видным парнем?

— Так мне однажды и сказали. И это доставило мне огромное удовольствие. Но я почему-то не умел расположить к себе девушек и чем-то отталкивал их.

— Но не всех?

— Конечно, не всех. Если бы я не боялся показаться хвастуном, то сказал бы, что чем девушка была глупее и вульгарнее, тем меньше у меня было шансов добиться ее благосклонности. Вот где была собака зарыта. К несчастью, в те времена я был необычайно робким и застенчивым малым. Уверенный в том, что следует рубить дерево себе по плечу, я полагал, что мог надеяться на взаимность лишь у самой заурядной особы женского пола, и потому не метил высоко. Однако почему же я рассказываю тебе об этом?

— Потому, что мне это интересно. Продолжай же. Погоди, я налью тебе еще.

Она встала и, подойдя к столику, стоявшему справа от Поля, наполнила почти что наполовину стакан отца виноградной водкой.

— Может, тебе не стоит меня спаивать?

— А я и не спаиваю, а только за тобой ухаживаю. Если хочешь знать, в этом и заключается мой метод. Если я буду наливать, то в конце концов тебе это надоест и ты не захочешь больше пить.

Он рассмеялся:

— Психоаналитики пишут об этом в женских журналах. Боюсь, что со мной этот номер не пройдет… Ладно… На чем я остановился?

— На том, что ты высоко не метил.

— Совершенно верно. И если бы я и захотел, то из этого ничего бы не вышло. Все попытки вырваться из привычного мне круга общения были обречены на неудачу, словно меня преследовал какой-то злой рок.

— Например?

— Можно привести десятки примеров. Я предложил одной девушке, — и следует заметить, что это была самая настоящая красавица (знаешь, она умерла от рака, когда ей было всего двадцать пять лет от роду. Странное чувство испытываешь, когда вспоминаешь людей, которым, казалось бы, еще жить да жить, а их уже давно нет на этом свете), — так вот, я предложил встретиться в соседнем городке, где, впрочем, находился ее дом. Она пообещала написать письмо, в котором должна была сообщить день и час нашего свидания.

— Так обычно бывает, — прервала его Изабель, — когда девушка не собирается продолжить отношения.

— Совершенно верно, но этот случай лишний раз доказывает, какой я невезучий. Ибо, как потом выяснилось, она имела намерение встречаться со мной. Но так как мой отец вскрывал все письма (из чистого любопытства, ибо он не мог пережить, чтобы кто-то еще, кроме него, переписывался в доме), я дал Долли — так звали девушку по моде тех лет — адрес одного моего приятеля. И спустя семь лет, разбирая бумаги после похорон матери, он нашел письмо, которое эта старая ведьма перехватила и спрятала по причине, известной одному лишь Господу Богу. Прочитав нежное послание, пересланное мне приятелем, я узнал, что Долли назначила мне свидание в парке в четверг после обеда.

— Ты расстроился?

— Разве можно говорить о сожалениях по прошествии семи лет? Она вышла замуж через год после того, как написала мне, а умерла год спустя после того, как я получил письмо.

— Какая грустная история.

Он рассмеялся:

— Дела давно минувших дней. Есть что-то несуразное и нелепое в любовных страданиях подростков. Движимые инстинктом, они способны давать выход своей страсти где угодно и как угодно. Вот это смешно, да и ненужно.

— Ты слишком придираешься к подрастающему поколению. Ведь против природы не попрешь.

— Ты права. И нет в ней ничего низменного, так же как нет и ничего возвышенного. Ты вызвала меня на откровенный разговор, и вот я уже пытаюсь соединить обрывки воспоминаний о событиях, произошедших со мной в разные годы, от чего они утрачивают свою первозданную прелесть, а я превращаюсь в человека, который делится своим весьма банальным жизненным опытом. Ибо все то сокровенное, что человек хранит в памяти, интересно только для него самого. Что и говорить! Не правда ли, нет ничего более пошлого, чем рассказ о любовных похождениях другого человека, и нет ничего более святого, чем наши собственные душевные переживания?

— А мне так интересно слушать тебя. Рассказывай дальше о своих неудачах.

— Они буквально преследовали меня: не доходившие по назначению письма, несостоявшиеся свидания, вечно опаздывавшие поезда, падавшие в море самолеты, землетрясения, разруха, войны, революции.

— Боже, какая жизнь!

— Ба! Теперь это уже не имеет значения, — произнес Поль, чувствуя, что хмелеет, — несмотря на все, природа берет свое. И молодая поросль с едва пробивающимися усами совокупляется с такими же, как они, юными девицами, более или менее склонными к полноте, и закладывает в их чрево нечто вроде простейшего организма, который постепенно превращается в рыбу, затем в птицу, рептилию, а может, и наоборот, но в конце концов на свет появляется некое млекопитающее, которое родители укладывают в колыбель на расшитые подушки как бесценное сокровище.

— Ты слишком сгущаешь краски. А какое же место в их жизни занимает любовь?

— Людям остался огонь, украденный у богов. И скажу тебе, что это самое лучшее, что у нас есть. Хочешь, я расскажу тебе о том, как однажды тоже оказался вором?

— Конечно, но, возможно, ты уже поведал об этом в своих книгах? Дай почитать одну из них. Мама запрещала мне даже брать их в руки. Должна тебе признаться, что я и сама не очень-то горела желанием узнать, о чем ты пишешь.

Она откинулась назад, расправила плечи и, сжав кулачки, сладко потянулась. Задрав вверх подбородок, зевнула, затем скрестила на груди руки:

— Я хочу сообщить тебе, как мне кажется, хорошую новость. Итак, знай: у нас еще будет сегодня возможность поговорить. И довольно скоро. И ты расскажешь мне что-нибудь о себе. Согласен?

Он кивнул головой. Автомобиль по-прежнему стоял во дворе. Но как объявить столь прекрасному созданию о том, что он желает расстаться с ней? И все потому, что более всего на свете боится разлуки? Впрочем, у Поля уже слипались веки. Если его и подстерегала какая-то опасность, то теперь она показалась ему весьма отдаленной. Изабель перебирала романы на полках, висевших по обе стороны камина.

— Ты там напрасно ищешь мои книги, — сказал он, — посмотри-ка лучше в правом верхнем ящике письменного стола.

— А что ты посоветовал бы мне прочитать в первую очередь?

— Какая разница, — ответил он. — Тебе, должно быть, известно, что все книги, написанные одним автором, похожи друг на друга как две капли воды.

Она обернулась и с удивлением посмотрела на отца.

— Так какого же черта ты продолжаешь писать?

— Мне хочется рассказать людям историю Изабель.

«Споткнувшись о край тротуара при переходе через улицу, я увидел, что у левого ботинка отрывается подошва. И похоже, что этот ботинок уже давно просил каши. Несмотря на то что я старался как можно меньше ходить, моя обувь все же упорно продолжала изнашиваться. Кажется, все идет к тому, что мои единственные ботинки вот-вот выйдут из строя. Возможно, я слишком торопился, и потому мне так не везло. Ведь я не имею привычки вовремя прибивать набойки на обувь. Вначале я решил, что смогу продолжить путь с оторванной наполовину подошвой. И направлялся в сторону сквера Монтолон, где Катерина назначила мне свидание. Но не успел сделать и четырех или пяти шагов, как вдруг эта чертова подошва, державшаяся, что называется, на одной нитке, подвернулась и изогнулась так, словно решила никогда больше не возвращаться на прежнее место. В этот момент я задумался о своей походке, чем мало кто интересуется, как, впрочем, и большинством своих телодвижений. Мне следует говорить об этом в прошедшем времени, потому что вплоть до настоящего времени мало кто изучал человеческие жесты. Теперь же стоит открыть любую газету, как тут же узнаешь о том, что мы не умеем делать ничего из того, чему давно должны были научиться. Нас заново учат дышать, питаться, рожать, читать. Я далек от мысли осуждать кого-либо. Подобные статьи не лишены некоторого интереса, и остается сожалеть лишь об одном: в них вы не прочтете о том, как следует правильно заниматься любовью. Я думаю, что в этой области человеческих отношений еще много белых пятен, потому что там, где нет серьезного подхода к делу, все идет вкривь и вкось. К такому же выводу я мог прийти, анализируя отношения с Катериной: несмотря на большой опыт, я не мог для себя решить, как быть — ухаживать за Катериной по полной программе или ограничиться минимумом? А может быть, остановиться на золотой середине?

И вот с такими мыслями я продолжал двигаться вперед, пока не заметил, что моя ступня опускалась на тротуар не вертикально, а боком, что могло оказаться губительным для ботинок. Я попытался найти выход из столь плачевной ситуации. Но не тут-то было! Ведь я находился не дома, а посреди улицы. Тогда я решил не отрывать ноги при ходьбе, а шаркать подошвой по тротуару, что придавало моей походке весьма странный вид. Ибо на Елисейских Полях как-то не принято ходить на лыжах. Затем я попробовал идти так, словно ничего не произошло. Спотыкаясь на каждом шагу, я чувствовал себя так, словно находился под пыткой. Затем, снова взглянув на подошву, я заметил, что она была если не многослойной, то по крайней мере двойной: первый слой, с которым соприкасался носок, был тонким, а тот, что спешил расстаться с ботинком, намного толще. Вот именно, я выразился точно: он только спешил расстаться, ибо, когда я попытался его оторвать, мне пришлось приложить немало усилий, прежде чем я преуспел в своем начинании. К счастью, я уже почти дошел до Рон-Пуена. Здесь я присел на стул и наконец-то минут через десять избавился с большим трудом от утолщенной части злополучной подошвы. Я уже встал и собрался было продолжить свой путь, как ко мне подошла владелица стула и потребовала десять сантимов. И хотя в моем кармане было чуть больше этой суммы, я подумал, что было бы весьма опрометчиво с моей стороны идти на свидание к Катерине с пустыми руками. Что если сестра моей подружки никуда не пойдет после обеда и решит остаться в однокомнатной квартире, которую они снимали на двоих? У меня в запасе оставалось еще немного времени, к тому же Катерина имела привычку опаздывать на свидание как минимум на полчаса, и потому, как бы мне ни было противно, я решил заглянуть к Софи, чтобы занять немного денег. Было два часа дня, а до ее дома оставался всего какой-то километр.

Я отправился в путь и тут же почувствовал, что одна моя нога обута в ботинок, в то время как вторая ступает по асфальту босиком. Однако я быстро привык к столь странному ощущению. Когда человек попадает в экстремальную ситуацию, то у него словно открывается второе дыхание и подключаются внутренние резервы.

Дойдя до дома, где жила Софи, я нечаянно обнаружил в кармане пиджака все ту же оторванную подметку. Я уже размахнулся, чтобы выкинуть ее в канаву, как в подъезде показалась консьержка. И только в лифте мне удалось наконец избавиться от лоскутка кожи, который причинил мне столько неприятностей. Бросив подошву на пол, я отпихнул ее левой ногой подальше от себя в угол. Мне пришло тогда на ум, что мой жест напоминал прощальный поцелуй.

— Вот так сюрприз, — сказала Софи, — а я вовсе не ждала тебя.

Меня удивили бы ее слова, если они лишний раз не подтверждали бы то, о чем я и так догадывался. Я тут же подумал, что подобные высказывания были в духе Софи. Но я решил промолчать, ибо пришел вовсе не для того, чтобы отпускать критические замечания в ее адрес. Софи расплылась в улыбке. Я изложил цель своего визита. Она потянулась к сумочке:

— Да, конечно, сколько тебе нужно? Вот пять тысяч франков. Ну, присядь же хотя бы на минутку.

Примостившись на стуле напротив внезапно погрустневшей Софи, я понял, что, заглянув к ней, свалял дурака. Ее короткое раздумье сменилось напускной беспечностью.

— Ты пришел вовремя. Представляешь, я условилась с портнихой о примерке, совсем упустив из виду, что сегодня четверг и малышка остается дома.

Она прервала свою речь для того, чтобы, приоткрыв дверь в коридор, позвать: „Жизель! Папа пришел! Беги и поцелуй же его скорее!“ Затем, обернувшись ко мне:

— Я попала в затруднительное положение.

— К чему так расстраиваться? Тебе следует только позвонить портнихе и перенести примерку на другое время.

— У нее нет телефона, а мне необходимо поскорее получить платье, так как я приглашена в субботу на свадьбу.

— Разве ты не можешь отправиться к портнихе вместе с Жизель?

— Что ты! Она живет у черта на куличках. Знаю, ты скажешь, что следует выбирать портниху поближе к дому? Но она хорошо шьет и к тому же недорого берет. И по четвергам Жизель надо обязательно водить на прогулку, чтобы она дышала воздухом.

— И что же ты предлагаешь?

— Погуляй с Жизель. Ведь она так редко видит тебя и будет на седьмом небе от счастья.

Однако я вовсе не был уверен, что Жизель настолько обрадуется прогулке со мной, как утверждала ее мать. Девочка вошла в комнату в самом плохом расположении духа и заявила, что новые туфли, которые она разнашивала дома, натерли ей пятку, и теперь она хотела обуть поскорее старые ботинки. По настоянию матери она на ходу чмокнула меня в щеку. Мне подумалось, что членам нашего семейства хорошо бы передвигаться на роликах — настолько у нас слабые ноги. Но я оставил эти мысли при себе, ибо настал момент сообщить Софи о том, что взятые ранее обязательства не позволяли мне отправиться на прогулку с малышкой.

— И какие же у тебя дела?

— У меня назначена встреча с другом.

— Так погуляйте втроем. Твой друг будет в восторге от Жизель.

Послушать Софи, так можно подумать, что мы живем в мире, где шалости Жизель вызывают всеобщий восторг.

— Я так редко прошу тебя оказать мне услугу.

Мне также нечасто приходилось обращаться за чем-либо к Софи. Похоже, для нее и этого было много. И мне ничего не оставалось, как смириться с обстоятельствами, которые складывались в тот день не в мою пользу.

— Пусть малышка поторопится, — сказал я, — и наденет старые туфли.

В мгновение ока Софи собрала малышку для прогулки. Похоже, что мой приход пришелся весьма кстати, ибо версия о портнихе, с которой нельзя было связаться по телефону, показалась мне неубедительной. Она выпроваживала дочь с такой непривычной для нее лихорадочной поспешностью, что у меня возникло подозрение: если бы я случайно не заглянул к Софи, то бедной крошке пришлось бы коротать послеобеденное время у консьержки. И все же Софи стояла на балконе и смотрела нам вслед до тех пор, пока мы не свернули за угол и я, бросившись к стоянке такси, не взял малышку за руку.

— Мы идем в кино?

— Нет, мы просто погуляем.

Похоже, что малышку разочаровал мой ответ. По-видимому, она не ожидала ничего интересного от поездки на такси. И мне пришлось напустить на себя загадочный вид, чтобы оставить девочке надежду на увлекательное путешествие.

— Обещай, что не расскажешь маме о том, что сегодня увидишь или услышишь.

— Да я и так никогда не делюсь с ней.

С надутыми губками, она была прелестна как никогда. Представляю, как мать твердила ей с утра до ночи, что она похожа на Ширли Темпл или Дину Дурбин, а может быть, еще на какую-то другую смазливую экранную диву, вызывавшую слезы восторга и умиления на глазах провинциальных барышень.

Одни только слабые рассудком люди могут назначать свидания в сквере Монтолон в послеобеденное время. Но уж точно не любовники. Если только кто-то из них не проживает на улице Лафайет с юной сестрой, за нравственностью которой приходится следить денно и нощно. Как раз в то время мы переживали нелегкие времена. Пожив какое-то время в Каннах вместе со знаменитым итальянским дирижером, Аньес влюбилась в хиппи неизвестной национальности и при каждом удобном случае — стоило только старшей сестре отлучиться для озвучивания на телевидении одной из очередных ролей в приключенческом фильме — таскалась с ним по номерам близлежащих гостиниц.

— На что они живут? — спрашивала меня с тревогой в голосе Катерина. — У них нет и сантима за душой, а я не даю им ни франка! Откуда они берут деньги?

В последние дни эта мысль не давала ей покоя. Катерина больше всего опасалась, как бы Аньес не привела этого бродягу в крошечную квартирку, где их покойная мать заставила ее поклясться, что она будет присматривать за младшей сестрой. Сама же Катерина не особенно пеклась о своей добродетели, ибо два или три раза в неделю мы ложились в ту самую кровать, перед которой она дала в свое время матери клятвенное обещание. Но такое мы могли себе позволить лишь в отсутствие Аньес, прекрасно понимая, что малышка предается одновременно с нами тем же плотским утехам. И это обстоятельство отравляло жизнь моей подружки. Она принимала как само собой разумеющееся все, что происходило между нами, но те же действия применительно к сестре расценивала как нечто из ряда вон выходящее. Мне казалось, что Катерина слегка помешалась на этой идее, но мне не было от этого легче, ибо я не мог понять, как и почему в душе моей подружки поселилась безумная ревность, не имевшая ничего общего с ее представлениями о высокой морали.

И вот впервые я опоздал на свидание! Катерина сидела на скамейке с раскрытой дамской сумочкой на коленях, держа в руках театральный бинокль, направленный в сторону углового дома напротив. Она нисколько не смутилась, когда я застал ее за столь унизительным занятием, как слежка. И даже мое появление с незнакомой белокурой девочкой в шотландской юбочке не заставило ее оторваться от бинокля. Со слегка растерянным видом она произнесла:

— Путь свободен. Я тут же переспросил:

— Откуда ты знаешь?

— Она прикрыла жалюзи в своей комнате, предварительно полив герань на подоконнике, что говорит о том, что она нескоро вернется.

Затем, кивнув на Жизель, спросила:

— А это кто?

— Моя дочь. Сегодня четверг, как раз тот день, когда детей отпускают домой, а у ее матери оказались неотложные дела, и мне пришлось взять девчонку с собой. Так что свободен ли путь или нет — теперь это не имеет никакого значения.

— Она прелестна. Сколько тебе лет? — обратилась Катерина к ребенку.

— Десять, — ответила Жизель, — ты можешь одолжить мне бинокль?

Катерина не заставила себя долго упрашивать, а я объяснил, как обращаться с этим оптическим прибором.

— Я не вижу горшков с геранью.

— Ты посмотри выше, на последний этаж.

— Ах, вот они! Очень красивые!

Я плюхнулся на скамейку рядом с Катериной. Залитый солнцем запыленный городской парк навевал болезненную тоску и скуку. У меня было так тяжело на сердце, словно я зашел в больницу навестить приятеля, которому только что сделали операцию. И что же мне делать? Две женщины, большая и малая, словно чокнутые, забыв обо всем на свете, с интересом рассматривали в бинокль стоявшие напротив дома. И самое неприятное заключалось в том, что это занятие настолько захватило их, что они могли, похоже, не прерывать его еще много часов подряд.

— Где ты видишь толстую тетку?

— Сейчас расскажу. Вначале наведи бинокль на верхушку вон того высокого каштана. Затем немного левее, и ты увидишь окно с подоконником, выкрашенным в голубой цвет. Так вот толстуха находится как раз в верхнем окне.

— Получилось! Я вижу ее! Какая же она противная! Возьми бинокль и покажи мне что-нибудь еще.

Катерина наводила бинокль на все предметы подряд, а затем, откинув назад голову, заливалась смехом, не теряя при этом присущей ей чопорности, которая мне всегда претила в ней.

— Что с тобой? — спросила Жизель.

— Это зрелище не для твоих глаз.

— О, прошу тебя, дай мне посмотреть! Я хочу!

Тут я не выдержал и взорвался:

— Жизель, успокоишься ли ты наконец?!

— Зачем такие строгости? — спросила Катерина, отложив в сторону бинокль. — С детьми нельзя так обращаться.

— Я не знаю, как нужно вести себя с ними, — ответил я, — и не желаю этого знать. Но мне известно одно: сегодняшний день потерян.

— Днем больше, днем меньше, какая разница? Если ты станешь слишком дорожить своим временем, то лишь осложнишь себе жизнь и не сделаешь ее более приятной. В конце концов ты можешь оставить Жизель со мной, а сам отправиться в кино. Заберешь свою дочурку на обратном пути. Я присмотрю за ней.

— Нет. Пойдем в кино все вместе.

— Хорошо, я согласна, — крикнула Жизель. — Говорят, что „Океанские глубины“ — хороший фильм. Там гангстеры, погони на автомобилях, бум-бум и трах-тарарах!

— Тебе еще рано смотреть фильмы про бандитов, — решительно заявила Катерина, у которой я и не подозревал ранее столь выраженной склонности к воспитанию детей. — В такую хорошую погоду лучше подышать воздухом.

— Хорошо, будем дышать воздухом, — произнес я, внезапно почувствовав реальный запах городской пыли и воображаемый больничный.

— Мы спустимся на набережную, где продают пернатых. Жизель, тебе нравятся птицы?

— Да, конечно, пойдем быстрее.

И мы отправились в путь. Мне приходилось все время следить за своей походкой, задаваясь вопросом, выдержит ли тоненькая подошва столь большую нагрузку. Во всяком случае, я мог позволить себе не торопиться и, сделав вид, что не доволен прогулкой, тащился за ними метров на двадцать позади. Однако, по-видимому, никому до меня не было дела. Шагавшие впереди Катерина и Жизель болтали без умолку, словно закадычные подружки, и останавливались у каждой витрины. И мне приходилось то и дело замедлять шаг, чтобы не нагнать их. В какой-то момент я вдруг представил себя воспитателем женского лицея, который вывел на прогулку учениц, не отличавшихся друг от друга ни по возрасту, ни по уму. По правде говоря, роль школьного цербера мне вовсе не нравилась, к тому же мои подопечные казались мне дурнушками. И все же вот ту чернявую, что повыше ростом, я уже однажды тискал в пустом классе. Уверен, что она только и мечтала об этом. Что же касалось крошки с длинными белокурыми волосами, то посмотрим, что будет с ней через несколько лет, если меня к тому времени не выгонят из лицея. В тот момент меня больше всего удивляло, с какой пытливой настойчивостью мои школьницы обращали внимание на множество интересных мелочей, которых я никогда не замечал. И, по-видимому, потому, что мне приходилось постоянно быть начеку, чтобы вовремя отразить нападение хищников — моих соседей по клетке. Состав хищных зверей часто менялся: то это был тигр, то медведь, то лев. Но мне всегда надо было держать ухо востро, ибо в любой момент от них можно было ждать чего угодно. Сочиняя историю о пансионе благородных девиц, я не отрывал глаз от покачивавшихся впереди бедер Катерины. Мне показалось, что меня заперли в одной клетке с крупным зверем, и этим опасным хищником мне представлялся зад Катерины.

Проклятая прогулка, и черт бы побрал Софи. Ей удалось всего-навсего за каких-то пять тысяч франков купить мой послеобеденный рай. Если бы не эта злополучная купюра, впрочем, уже разменянная таксистом, я бы в настоящий момент в полумраке спальни наслаждался телом Катерины. Оставив позади рыбный ряд, мы, не торопясь, спустились через Большой рынок к набережной. Жизель подбежала ко мне:

— У тебя найдется тысяча франков? Мы с Катериной хотим купить птичку.

— А что ты скажешь маме?

— Я скажу, что это ты купил, и мама останется довольна. Ведь она все время твердит о том, что ты не делаешь мне никаких подарков.

Как обычно, на набережной было не протолкнуться. Мне не хотелось заглядывать внутрь лавок, и потому я предпочел обойти уличных торговцев, останавливаясь лишь перед теми, кто продавал пакетики с цветочными семенами, при виде которых возникало желание разбить сад где-нибудь за городом. В конце концов мне надоело читать латинские названия растений и, остановившись, я поднял левую ногу, чтобы удостовериться, в каком состоянии пребывал ботинок с оторванной подошвой. Мой носок отделяла от асфальта лишь изрешеченная камешками тоненькая полоска кожи. Кто-то из прохожих задел меня плечом, и я, потеряв равновесие, свалился прямо на выставленные для продажи клетки с птицами. Я еще не поднялся на ноги, как грубияна и след простыл, но зато на меня надвигалась разъяренная продавщица, держа в руках довольно большую клетку, которую я, падая, поломал. Она заявила, что я должен ее купить, так как на нее теперь не найдется покупателя. У владельца этого товара было обостренное чувство справедливости. Расплачиваясь, мне удалось уговорить торговку сделать небольшую скидку. Когда я вышел из лавки с маленьким попугайчиком в высокой клетке, Катерина и Жизель захлопали от радости в ладоши.

— Разве ты не видел, что клетка никуда не годится? — воскликнула девочка.

Как известно, от детей невозможно ничего скрыть.

— Да, она немного помята. И твоя птица будет жить в клетке с гнутыми прутьями, но тут нет ничего плохого. Спроси у Катерины, видит ли она небо у себя в квартире на улице Лафайет через прямую решетку на окнах. Что же до меня, то…

— Прошу тебя, хватит философствовать, — прервала Катерина. — Мне хочется укусить тебя, когда ты прикидываешься разочарованным в жизни великим мыслителем. Если хочешь, могу объяснить, почему у меня появляется такое желание. Все потому, что таким способом ты изливаешь свою желчь, поскольку у тебя не хватает смелости сделать это открыто.

Я не стал затевать спор. И с нелепой клеткой в руках покорно поплелся за воспитанницами пансиона благородных девиц. Катерина была права. Мне действительно надо было как-то освободиться от накопившейся горечи. Однако я вовсе не сердился на Катерину. Мне захотелось выместить злость на Жизели, чтобы через нее добраться до ее матери, просыпавшейся каждое утро в своей промытой хлоркой клетке и принимавшейся тут же беззаботно чирикать, оповещая всех о том, что она бесконечно счастлива в своем придуманном тесном мирке, где хватало всего вдоволь: и сдобных булок, и молитв. Меня угнетало, что лишь ценой своей свободы я смог вывести ее на чистую воду.

Неожиданно я почувствовал себя среди толпы таким одиноким, что хоть криком кричи. Мой внутренний мир, как и все, что меня окружало, никуда не годился, казался уродливым и искривленным, вконец испорченным и разбитым. Впрочем, не прошло и нескольких минут, как я успокоился. Мы перешли на другой берег Сены. В конце концов время не пощадило даже башни собора Парижской Богоматери, что вовсе не мешает туристам восхищаться их красотой и фотографироваться на их фоне.

— Папа, можно я поднимусь на башню вместе с Катериной?

— Пожалуйста, только не кричи так громко.

— А ты не выпустишь мою птичку?

В этот момент я заметил насмешливый взгляд Катерины и уловил в нем нескрываемое торжество. Мерзавка, по-видимому, насмехалась надо мной в душе. За какие такие прегрешения она хотела отыграться на мне? Возможно, я обходился с ней слишком грубо либо наоборот: именно грубости ей как раз и не хватало? Какая глупость! Когда рассуждаешь подобным образом, неизбежно задумываешься о технической стороне вопроса: как долго и сколько раз? Какие мелкие заботы! Неожиданно для себя я принял решение впредь не заниматься любовью с Катериной спустя рукава, как позволял себе до сих пор. Да, теперь мне было ясно, где собака зарыта. Мне следовало бы поменьше заниматься телом Катерины, а больше внимания уделять ее душе. Эта женщина вовсе не такая простушка, как мне показалось вначале. Она способна на глубокие чувства и переживания. Почему я был до сих пор слеп и глух, скуп на ласку и думал только об удовлетворении собственного желания? Стоя у собора Парижской Богоматери с большой пустой клеткой в душе и маленькой в руках, в которой прыгал довольно невзрачный попугайчик, я понял, что так дальше продолжаться не может.

Прежде всего мне следовало бы сохранить то, что у меня уже было: близких людей не бывает слишком много. Каждый из них — и любовница, и жена, и дочь — получит часть моей души. Я только что проклинал Софи, а теперь благословлял — можно сказать — перед самим Всевышним, ибо вовсе не случайно я принимал столь великое решение, стоя перед знаменитым на весь мир собором, где Божья милость снизошла на самого Клоделя. Я передам малышку в руки матери после того, как провожу Катерину до улицы Лафайет. И останусь у Софи на обед. Можно порой и поступиться своими принципами, — подумал я. Как это я раньше не понимал, что жертвенность облагораживает душу? Я покажу Софи, в какой обуви я прогуливался с дочерью. Она купит мне новые ботинки. И все у меня пойдет как по маслу!»

«Залитая солнцем стена напротив» — так называлась книга, которую захлопнула Изабель, заметив наконец, что дочитывала ее почти впотемках. Она зажгла ночник у кровати. В здешних краях сумерки наступали рано в сентябре. Впрочем, в тот вечер стемнело быстро еще и потому, что небо заволокли тучи, предвещая близкую грозу, чьи раскаты уже начали сотрясать воздух. Изабель подошла к окну, чтобы прикрыть его. Она вздрогнула от внезапного порыва холодного ветра, так как была только в лифчике и трусиках. Ее охватила дрожь. Пощупав под мышкой припухлость, образовавшуюся после укуса комара, она снова легла в постель.

Из всего только что прочитанного девушку особенно удивило то, с каким упорством автор стремился унизить себя в глазах читателя, пытаясь выдать за комедию свою жизненную драму, узкие рамки которой были ему хорошо известны, но он старался еще больше их сузить, наступая на горло собственной песне и обрубая крылья благим порывам своей души. Кстати, о крыльях: почему же он остановил свой выбор на попугае? Она не сомневалась, что в книге речь шла о красном попугае «кардинал», обладавшим ярко-красным оперением и крупным клювом. К тому же, в то время ей было не десять, а семь или восемь лет. Она вспомнила, как он купил эту заморскую птицу во время их совместной прогулки с долговязой девицей, с которой ей довелось еще раз или два видеться, о чем отец просил ее ни в коем случае не говорить матери. И конечно, она не могла не поделиться с матерью. Ей вспомнилось, как мать в каком-то почти радостном возбуждении засыпала ее вопросами: «Как она выглядит? Как ты считаешь, она красивая или нет? Где живет?» И спустя несколько дней: «Ничего особенного, какая-то актрисочка. Только и всего». Изабель сохранила в памяти этот эпизод именно из-за нового для нее слова «актрисочка», которое она впервые услышала, почему-то сразу поняв его смысл. В ее сознании оно ассоциировалось со словом «зануда», произносимым отцом во время бурных семейных сцен, заканчивавшихся, как правило, хлопаньем входной двери и слезами матери. Она предполагала, хотя и не была в этом уверена, что Соня ходила выяснять отношения к той женщине, чье настоящее имя было не Катерина, а Алина; и проживала она в действительности как раз напротив сквера Батиньоль. Такой поступок вполне отвечал характеру матери.

Следует сказать, что нет ничего более досадного, чем иметь среди членов своей семьи хотя бы одного писателя. Прочитав книгу, Изабель сделала для себя весьма неприятное открытие: оказывается, у нее было довольно насыщенное событиями и не очень-то веселое прошлое, о чем она до сих пор и не догадывалась. Возможно, ее прошлое было гораздо богаче событиями, чем она думала, ибо, несмотря на все усилия, она так и не смогла вспомнить ни эпизод с помятой клеткой, ни подъем на башню собора Парижской Богоматери. Возможно, это было вымыслом автора. И все же прочитанное настолько взволновало ее, что она погрузилась в воспоминания.

Еще вчера на пляже, несмотря на некоторое душевное смятение, девушка радовалась единению с природой, и звучавшая в ее душе музыка сливалась со звуками, заполнявшими все окружавшее ее пространство. В эти последние августовские дни ей казалось, что весь мир кружится вокруг нее, будто она сидит на ярмарочной карусели. И все же беспечная и легкомысленная Изабель никак не могла отделаться от чувства какой-то смутной тревоги. И теперь, пребывая в полной тишине, нарушаемой лишь отдаленными раскатами грома, она поняла, насколько бездумную жизнь она вела на протяжении последних месяцев. В сущности, ей было все равно, как выглядел ее партнер, — она отдавалась ему лишь потому, что так делали все молодые люди вокруг. Она торопилась познать все радости жизни, как приглашенный на костюмированный бал, который не интересуется, что скрывается под маской — красота или уродство, чтобы не омрачать себе праздник.

— Можно войти?

Она нехотя натянула на себя простыню, словно задавалась вопросом, кто же это мог быть.

— Да.

Поль вошел в комнату со стороны веранды, и его фигура, заполнившая собой весь проем узкой двери, казалась слишком грузной. Неужели ему удастся протиснуться в дверь? Как ни странно, он смог. И все же, глядя на отца снизу вверх, она подумала, что по сравнению с ней он похож на Гулливера в стране лилипутов. Однако этот великан был подчеркнуто вежлив и предупредителен и с осторожностью двигался по комнате, чтобы ненароком ничего не задеть и не раздавить. Наконец он присел на краешек кровати. И тут же заметил книгу, лежавшую сверху на простыне.

— А! «Солнце…» — произнес он с усмешкой.

Взяв роман в руки, он открыл наугад; в течение пяти минут он, казалось, с головой погрузился в чтение, затем стал перелистывать страницы, проводя по ним указательным пальцем, словно хотел измерить толщину книги.

— Какое чувство испытывает писатель, перечитывая свое творение?

Он положил книгу на прежнее место:

— Удивление. Порой чтение может доставить удовольствие, но чаще всего испытываешь досаду. О! И тогда клянешься, что никогда больше не сядешь за письменный стол; в любом случае написанная тобой когда-то книга вызывает некоторую неприязнь и отвращение. И приходится себя убеждать: теперь ты сочинил бы ее совсем по-другому. Тебе понравилось?

— Очень. Я уже прочитала полкниги. И этого уже достаточно, чтобы попросить у тебя прощение.

— За что?

— За все неприятности, которые я доставила тебе.

Он только пожал плечами:

— Ты тут ни при чем. Эта история давно мохом поросла; к тому же в ней много надуманного. Если ты решишь узнать подробности, то теперь, по прошествии почти целого десятка лет, мне будет, возможно, трудно отделить правду от вымысла.

— Неужели Алина и в самом деле была не в себе?

— Какая Алина?

— Если хочешь, Катерина.

— Постой! А ведь ты права: ее действительно звали Алиной! Нет, не думаю, что она была не в своем уме. Надо сказать, что спустя несколько лет она покончила жизнь самоубийством, но это ни о чем не говорит. Она была независимой женщиной, или же ей хотелось таковой казаться из-за того, что однажды она приняла неосторожное решение быть свободной от каких бы то ни было привязанностей. В один прекрасный день, поняв, что я вошел в ее жизнь, Алина бросила меня, что стало своеобразной формой капитуляции, еще более глупой, чем проявление страсти. Я приходил к ней раз десять и барабанил кулаком в дверь, едва не разбив ее в щепки, но, по-видимому, она скорее выбросилась бы из окна, чем впустила бы меня в дом. Однако в книге об этом не написано ни слова. Я пошел другим путем.

— Скажи, разве это честно — для писателя — подтасовывать факты и подменять одни события другими?

— Совершенно верно, но в жизни такое происходит на каждом шагу. И писатель, давая волю своему воображению, в действительности более близок к истине, чем кто-либо другой.

Он взглянул на Изабель, вытянувшуюся перед ним во весь рост на кровати, положив руки за голову. Ему было приятно смотреть на ее стройное тело, едва прикрытое простыней. И он невольно поймал себя на мысли, что больше всего на свете ему хотелось прижаться губами к золотистому облачку в изгибе подмышки. Полю вдруг показалось, что стоило бы ему рискнуть, и он не будет отвергнут. Такая нежная и чувственная, она будет не в силах оттолкнуть его. Теперь он был в этом уверен. Она и не догадывалась, что творилось в его душе, так как ничего подобного ей и в голову не могло прийти.

От порыва ветра дрогнули ставни.

— Я думал сегодня вечером пойти с тобой к соседям в гости. Придется перенести наш визит на завтра. Я скажу, что ты испугалась грозы.

Изабель удивлялась странным обычаям, установившимся в этом забытом богом краю. С ними было трудно не считаться, если в деревушке, куда не заезжал даже случайный автомобилист, оставалось всего-то четверо жителей. И они были вынуждены держаться вместе на случай болезни или во имя каких-то общих дел, из которых складывалась повседневная деревенская жизнь. Бернар рассказывал после прошлогодней поездки в Исландию, что местные водители при встрече останавливались и обменивались информацией о всех ухабах и рытвинах, повстречавшихся на дороге. И только после того, как каждый предлагал другому сигарету и убеждался в том, что у того все было в порядке с бензином, они расходились по кабинам своих вездеходов. «Вот мы и в Исландии, — подумала Изабель, — и у нас началась долгая зимняя ночь. Я даже не знаю, который сейчас час. А за окном бушует гроза».

Впереди у нее было столько времени, что его хватило бы, чтобы дойти до Северного полюса, возвратиться обратно и окунуть ладони в горячий источник недалеко от Рейкьявика. А между тем отца уже и след простыл. Он внезапно появился и тут же поспешно удалился. Теперь всегда будет так: внезапные приходы и уходы отца, и какая-то смутная тяжесть на душе, хотя и не совсем давящая, но все же тревожная. Словно после того, как если она долго смотрела бы на ярко освещенный предмет и он отпечатался бы в ее сознании. Изабель, прикрыв веки, видела перед собой лицо отца со слегка отяжелевшим подбородком и двумя глубокими похожими на шрамы морщинами, с кривившимися в усмешке чувственными губами, и его жесткую и короткую шевелюру цвета грязной соломы. Ей было слышно, как он хозяйничал внизу, на первом этаже, громко хлопая створками шкафов. «Надо помочь ему!»

Она натянула на себя вельветовые брюки и черный свитер. Затем прошла в ванную комнату, где причесала волосы и помыла руки. Рассматривая себя в зеркале под ярким освещением лампы дневного света, она ужаснулась осунувшемуся лицу, на котором можно было запросто прочитать все тайные мысли, бродившие в ее голове, словно отделенной от тела глухим воротом черного свитера. Впервые за долгое время ей вспомнилось, с каким удовольствием Бернар водил указательным пальцем по ее лицу, как бы запоминая на всю жизнь. Этот жест не походил на ласку, а скорее на тщательное исследование лица: ямочек на подбородке, губ, как ей казалось, не похожих одна на другую, крыльев носа, тонких век. «На твое лицо приятно смотреть, — повторял он, — но еще приятнее прикасаться к нему. Если я ослепну вдруг, то буду всегда помнить о том, как ты прекрасна, и, возможно, ты станешь еще прекраснее в будущем». «Не надо нажимать, — говорил он, — а лишь слегка прикасаться. Когда слишком крепко что-то сжимаешь, то ничего не чувствуешь». Порой он покрывал ее губы столь нежными поцелуями, что она не ощущала его прикосновения, а словно знакомилась с очертанием собственных губ. И, почувствовав всю власть своей красоты, она торопилась поделиться с ним своим богатством. И тогда ей казалось, что ее тело превращалось в драгоценную вещь, созданную для принесения в дар любимому человеку, чтобы тот мог с яростью обладать ею.

Часы пробили только восемь часов вечера, а за окном уже было темно, хоть глаз выколи. Несмотря на сентябрьское тепло, уже запахло осенью. Наступала пора разводить огонь в камине, готовить омлеты и варить варенье. Лицо Изабель, только что отражавшее душевное смятение, снова обрело привычную мину избалованного и шаловливого ребенка. Она погасила свет и пустилась бегом по коридору к лестнице, ведущей на первый этаж.

— Ничего без меня не делай! — крикнула она.

— Что? Что случилось? Я развел огонь.

— Напрасно, я хочу все хозяйство взять в свои руки. Надеюсь, ты не выпил?

— Ничуть.

— Я налью тебе сама.

«Прекрасно, — подумал он, — если я заболею циррозом печени, то единственным утешением для меня станет мысль о том, что я обязан болезнью прелестным ручкам Изабель».

— Тебе хочется поиграть в домашнюю хозяйку? Вот новость, которая обрадует матушку.

— Держи стакан и садись в кресло. Я сейчас принесу лед. Если позвонит мама, скажи, что я занята. Пусть позвонит в другой день.

— Тут почти нечего делать.

Она подняла вверх указательный палец, совсем так, как это делала Соня:

— Всегда найдется, чем заняться в доме.

И от смеха согнулась пополам.

— Ты часом не рехнулась?

— Конечно, а что тут такого? О сумасшедших написано немало книг, но никто не знает в точности, чем они больны.

И, продолжая смеяться, она скрылась на кухне. Натянув через голову фартук, она открыла холодильник. Сначала надо взять лед, затем вынуть еду для собаки, потом заправку для салата, картошку, которую следует пожарить. И этот странный ритуал она будет повторять дважды в день, в то время как можно было бы перекусить на ходу из консервной банки.

— Ты все нашла? — спросил Поль.

— Еще бы! Ты думаешь, что я не справлюсь? Еще совсем крохой я сидела на кухне, наблюдая за мамой. И вот однажды поняла, что могу делать то же, что и она, и только потому, что смотрела, как она хлопочет по хозяйству.

— Неужели тебя это интересовало?

— Не думаю, что домашнее хозяйство было моим призванием.

Она поставила на столик ведерко со льдом:

— Вчера ты назвал меня цыганкой. А я и есть цыганка. Мне кажется, что мы делаем слишком много ненужных жестов.

— А что ты понимаешь под нужными?

— Те, что доставляют удовольствие. Тут необходимо уметь тоже делать правильный выбор, что бывает порой совсем не простым делом.

— Ты права, можно и ошибиться.

Они уселись за стол. И начался хоровод тарелок, которые Изабель старалась как можно быстрее менять, так как считала совместное пребывание за обеденным столом нелепой привычкой, когда надо было набивать рот какими-то продуктами, затем разжевывать и глотать бесформенную и потерявшую всякий вкус массу. Говорить за едой почти невозможно, а руки постоянно заняты. Если внимательно приглядеться к сидящим напротив людям, то можно заметить, что у них частенько прилипает к губам петрушка или рот вымазан маслом, которое они забывают порой промокнуть салфеткой. И вот подобное действие настолько полюбилось людям, что превратилось в некий изо дня в день повторявшийся ритуал, символизировавший семейную жизнь, или же — что еще хуже — в пышную церемонию с соблюдением табеля о рангах, в то время как здравый смысл подсказывает, что человеку лучше было бы удовлетворять свои потребности в еде подальше от посторонних глаз.

Она вспомнила, как в детстве ее необычайным образом раздражали совместные приемы пищи, которые ей хотелось назвать проявлением бесстыдства со стороны матери.

— Дорогая, ты не хочешь гузку? На, съешь.

И перед ее носом тут же появлялась лоснившаяся жиром облизанная матерью вилка, на кончике которой дрожал какой-то бесформенный кусок. И окончательно ее доконали бесконечные материнские возгласы: «Ну, скорее попробуй». Однако больше всего ей претила бесконечная болтовня матери. «Сегодня утром мне встретилась мадам Дерира. Она могла бы с тобой заниматься упражнениями у балетного станка каждый вечер с шести часов». «Бедная мамочка! Когда она нарезала салат, мне порой казалось, что она похожа на козу, настолько ее губы были поджаты, но это не мешало ей заботиться о том, чтобы я научилась широко раздвигать ноги. И эта коза, дававшая советы, как держать под прямым углом коленки, напоминала Алису в Стране чудес».

За ужином Поль сидел с таким же отсутствовавшим видом, как и его дочь. Немного отодвинув стул, он задумчиво склонился над тарелкой. Казалось, он размышлял о чем-то своем, не замечая присутствия Изабель. Перестав наблюдать за дочерью, он не забыл о ней, но его мысли занимали отнюдь не проблемы воспитания, чем совсем недавно он пробовал было интересоваться. Поведение Изабель сбивало его с толку, в особенности доверчивая покорность, казавшаяся ему несколько подозрительной, поскольку она не вязалась с его прежними представлениями о дочери. В полном смятении чувств, он уже был готов видеть в ней какое-то особенное и совершенное существо. С трудом он пытался избавиться от этого наваждения. Поль вспомнил, как однажды его заела тоска, а может быть, опостылело одиночество, и он, в порыве внезапно нахлынувших отцовских чувств, безуспешно пытался вовлечь ее в свою игру. Это произошло в тот день, когда он поджидал Изабель у дверей лицея. Надо сказать, что подобная инициатива была заранее обречена на провал. Забыв о том, что его внешность вполне соответствовала папаше тринадцатилетней девочки, он испугался, что его могут принять за извращенца, сексуального маньяка или эксгибициониста. И в самом деле он вполне мог сойти за него. Он не сознавал, что проводит параллель со своим собственным отрочеством. Болезненное чувство неуверенности и страха из-за брошенного на него, как ему казалось, сурового взгляда случайного прохожего было ему знакомо еще с тех времен, когда, будучи лицеистом, он поджидал свою подружку у колледжа, где учились девочки. И в своей взрослой жизни, став отцом поневоле и донжуаном по призванию, его преследовали те же мысли, когда он ждал дочь после занятий. Поль вспомнил, как во время очередного визита к Соне ему довелось присутствовать при купании малышки. Он до сих пор не забыл о смущении, какое охватило его, когда он увидел розовую щелку, показавшуюся ему непропорционально большой по сравнению с крошечным тельцем. Невольно связав это воспоминание с сидевшей напротив дочерью, он побледнел. Казалось, все подталкивало его к тому, чтобы он взялся исполнять роль мечтавшего о кровосмешении отца. Эту нашептанную каким-то таинственным идущим из глубины веков голосом, возможно, еще задолго до рождения Изабель он вовсе не намеревался играть до конца.

Желание всегда окутано загадочной дымкой. Слово «кровосмешение» для Поля было лишено всякого смысла, ибо с самого начала он, сомневаясь в отцовстве, не считал этого ребенка своим. Однако больше всего его смущало то обстоятельство, что он не признавал дочь еще и потому, что словно тяжелой цепью она навсегда приковывала его к Соне. И в то же время он желал ее еще и потому, чтобы, похоже, отомстить жене. И не важно теперь, были его сомнения обоснованными или нет, но он никогда не сможет считать Изабель своей дочерью. Дети должны жить с родителями, и только тогда к ним можно испытывать какие-то родственные чувства. Хорошо разбираясь в судебной хронике, Поль был не далек от мысли, что похищение детей, совершаемое после развода, независимо от того, сопровождалось оно убийством или нет, имело двойную подоплеку. Ему не надо было никого убивать, но волею судьбы случилось так, что он должен был по меньшей мере совершить что-то вроде похищения.

Пока Изабель убирала посуду со стола, он вспомнил о принятом утром решении. Полю показалось, что еще не поздно претворить его в жизнь. И тут, как и накануне, зазвонил телефон. «Изабель? Она занята и просила тебе передать, что не может подойти к телефону. Нет, нет, это вовсе не шутка. Сейчас я попробую позвать ее».

Ему показалось, что он слышал голос, доносившийся из другого мира. Соня говорила ему о том, как она проводила время. Вот и сегодня после обеда она ходила в кино вместе с Денизой. «Нет, она не парикмахерша. Она работает в казино». Ему до этого не было никакого дела. Он спешил и потому прервал болтовню Сони.

— Сожалею, но мне необходимо выехать в Париж по очень срочному делу. Когда? Чем раньше, тем лучше. Недели на две. Так что мне придется привезти малышку обратно.

Вернувшись с кухни, Изабель сидела, поджав ноги, в кресле рядом с отцом. Ее лицо помрачнело, а губы недовольно скривились. Трубка долго гудела ненавистным ему гнусавым голосом Сони, говорившей о том, что подобная новость не была для нее в радость.

— Ладно, посмотрим, — сказал он, — не знаю, смогу ли я решить все по телефону. У меня в запасе имеется еще пара дней, а там посмотрим. Передаю трубку Изабель.

Как и накануне, он уступил ей место. Изабель говорила с матерью по-французски, рассказав вначале о том, как прошел день, потом про собаку, затем про поездку к Роберу и про то, что она приготовила на обед. Он едва сдержался, чтобы не крикнуть: «Прошу тебя, говори по-румынски! И впредь при мне выражайся только на румынском языке!»

Было видно, что она лжет, говоря как будто бы правду. Так, Робер в жизни был совсем не таким, каким она описывала его матери, впрочем, так же как и пес. Словно для нее существовало два совершенно разных Робера и два пса, не похожих друг на друга. Он вдруг почувствовал себя счастливым оттого, что ему открылось истинное лицо дочери. Но насколько? И какая истина скрывалась под этой маской? «Например, возможно, она по-своему любит меня. А если я скажу, что всегда желал ее, а полюбил лишь сегодня утром. Какова будет ее реакция, если я вдруг расколюсь и раскрою свою душу? С какой стороны ни глянь, какая-то ерунда получается. Нет, не буду откровенничать с ней. Пусть все остается как есть. Ведь до сих пор я держал ситуацию под контролем. Не раз в жизни мне приходилось отказываться от того, что было дорого мне». И тут он пожалел, что не был импотентом. Вот, что решило бы все его проблемы. Однако сегодняшнее утро показало, что он не должен был строить иллюзий на сей счет.

Между делом, он отметил про себя, что год или два назад в нем словно что-то надломилось. Ему больше не хотелось оглядывать с головы до ног каждую встречную женщину на улице. Он смотрел лишь на тех, с кем ему по необходимости приходилось иметь дело, как бы со стороны наблюдая, как в их отношениях появлялся легкий холодок равнодушия. Он воспринимал женщин лишь с близкого расстояния. В его глазах померк окружавший их ореол, который прежде так волновал его воображение. Ему казалось, что женщины утратили свое былое обаяние и дар обольщения. На языке пилотов это называется сужением радиуса действия. Однако в настоящий момент он почувствовал, как, словно после зимней спячки, проснулись все забытые инстинкты. Изабель положила трубку. На расстоянии пяти шагов она была так близка к нему, как если он прижимал бы ее к своей груди. Ему вовсе не надо было смотреть на нее, чтобы догадаться, что она сердита и немного растеряна. И он знал почему. Поломавшись вначале из чувства противоречия, она нашла затем в его доме пристанище, где могла спрятаться от матери, приятелей, себя самой. Возможно, она сказала себе: «Здесь я смогу как следует поразмышлять над прошлой жизнью и понять, что в ней является главным, а что — второстепенным. А потом я смогу уехать». Должно быть, именно об этом она подумала в первую очередь. А что, если в ее голове бродили какие-то другие мысли?

— Тебе действительно надо ехать в Париж? — спросила она.

— Я еще не совсем уверен. Ты огорчена?

Она скривилась:

— Скажешь еще! И я узнаю об этом именно в тот день, когда мне удалось наконец вызвать твою ревность.

— Хорошо, — произнес он, рассмеявшись, — так, значит, ты решила во что бы то ни стало обольстить меня? Мне это больше нравится. Теперь мне остается только устоять перед твоими чарами.

Где-то в глубине души он был даже доволен. Придумав наугад историю с поездкой, он посчитал, что принял мудрое решение. И теперь — что называется с чистой совестью — пожинал плоды. И все же он не смог бы ответить даже самому себе, насколько благородными были мотивы, побудившие его принять такое решение.

— Если я тебе нужен, — произнес он, — то я не уеду.

— Да, ты нужен мне. Я хочу говорить с тобой, видеть тебя, даже если ты снова приревнуешь меня.

— Ну, ты можешь выложить мне все как на духу прямо сейчас.

— Для того, чтобы ты тут же отправился в Париж? И не рассчитывай! Тебе понадобится не один день, чтобы выслушать мою исповедь.

Он прилег на диван, положив под голову подушку:

— Отправляясь в далекое путешествие, необходимо подумать об удобствах. Когда я выбираюсь в Париж, то всегда беру билет в купе на двоих.

— Значит, найдется местечко и для меня?

— Конечно. Можешь подниматься в вагон.

Она присела на край дивана, зажав между коленками сложенные вместе ладони.

— Прекрасно, мы отправляемся, — сказал Поль. — Позвони-ка бармену и сделай заказ. Ты ведь знаешь мои вкусы и пристрастия.

Она направилась к буфету, затем вернулась к дивану, подталкивая впереди себя столик на колесиках, положив сверху сигареты и поставив пепельницу. Затем села на прежнее место. Зная, что за этим могло последовать, Поль продолжил игру.

— Удивительно, — сказал он, — как с появлением электричества ускорилось движение на железной дороге.

Наконец он решился:

— Как его зовут?

— Его звали Бернар.

— И что же, он умер?

— Нет, мы разошлись, и, по правде говоря, я до сих пор не знаю почему.

Она пустилась в пространные объяснения, почему не жалела о том, что они расстались. На нем не сошелся свет клином. Парней ей хватало с избытком. Они только и делали, что крутились вокруг нее. Мир представлялся ей наполненным самыми головокружительными возможностями.

— Понимаешь, я начала жить.

— Понимаю.

Она познакомилась с Бернаром, когда ей едва исполнилось пятнадцать лет.

— Но я выглядела старше своего возраста.

— Не оправдывайся, а лучше продолжай.

Они встретились на курсах актерского мастерства, куда ее устроила мать. «Эта стерва, — со злостью подумал Поль, — с ее навязчивой идеей сделать из дочери кинозвезду, о чем она постоянно твердит, способна держать дочь за ноги перед каким-нибудь спустившим штаны кинорежиссером — лишь бы осуществить свою мечту». Его снова охватил гнев, который он испытывал всякий раз, когда речь заходила о продажной любви. Рассказ Изабель все же должен был бы настроить его на миролюбивый лад. Если верить ее словам, Бернар был человеком мягким, молчаливым и почти лишенным индивидуальности.

— Знаешь, он был не из тех парней, кто срывает с неба звезды и готов в любой момент бросить вызов судьбе. Он выгодно отличался от других тем, что оказывался под рукой в нужный момент и был всегда готов распахнуть перед тобой дверь, угостить пивом, помочь отрепетировать какую-нибудь сценку. Его было почти не слышно, когда он читал наизусть. Он никогда не рассказывал о себе, и в конце концов учащимся курсов захотелось узнать, откуда он родом. Вопросы посыпались со всех сторон. И я также решила расспросить его о том о сем. Из путаных и невразумительных ответов Бернара я сделала вывод, что он еще не сформировался как личность. Тогда я решила повнимательнее приглядеться к лицу и рукам молодого человека: возможно, они откроют мне, что можно ожидать от него в будущем. И вот тогда-то я заметила, что он хорош собой.

«Какой ловкач! — подумал про себя Поль. — Не человек, а какая-то молчаливая и послушная тень; если бы мне удавалось порой промолчать! Да он навесил ей лапшу на уши и обвел вокруг пальца! Вроде огромного пса, про которого все говорили, что он и мухи не обидит, в то время как в один прекрасный день он перегрыз горло спящему в колыбели младенцу».

— Да, он был красивым парнем, — продолжала Изабель. — Следует отметить, что он вел себя так, словно не догадывался об этом или же это было ему глубоко безразличным. Он жил с матерью, работавшей билетершей в кино. Получив стипендию, он смог продолжить обучение и сдать на степень бакалавра, после чего поступил на курсы, решив стать актером, что не помешало ему мечтать о получении какой-нибудь второстепенной роли в кино или в театре, чтобы помочь матери сводить концы с концами. Мы подружились. Он провожал меня до самых дверей дома, и мама изредка приглашала его на обед. Вечерами он обнимал меня за плечи, а в холодные дни одалживал свою куртку, чтобы я не простудилась. Рядом с ним я чувствовала себя как за каменной стеной. Мне лишь казалось удивительным, что он не приставал с поцелуями, как другие парни, а только чмокал в щеку на прощание. И все.

Однажды он сказал: «Я приглашаю тебя на ужин». В тот вечер у нас не было занятий, и мне пришлось придумать для мамы уже не помню какую историю, чтобы оправдать свое позднее возвращение с курсов. Мать Бернара никогда не ужинала дома, довольствуясь бутербродом, который съедала в перерыве между двумя фильмами. А возвращалась она не раньше двух часов ночи. Вот и все.

— Что?

— Конец первой части.

Полю захотелось узнать всю историю до конца.

— Начнем с того, что ужина не было. Мы просто о нем забыли. Бернар показал мне свою комнату, книги, рисунки. Он хорошо рисовал.

— И не включил музыку?

— Нет, музыки не было. Нам и так было хорошо вдвоем. Не прошло и четверти часа, как он продемонстрировал все, что могло показаться мне интересным. Затем он с самым невинным видом предложил мне раздеться. Я сняла одежду и легла перед ним на кровать. Он долго сидел рядом и смотрел на меня, время от времени повторяя, что я прекрасна, затем положил мне голову на грудь. Ну и что ты еще хочешь, чтобы я рассказала?

— О, ничего! Тебе было хорошо?

— Да, сразу же.

— Тебе повезло.

А про себя он подумал: «Ничего удивительного с такой матерью, как твоя. Похоже, что наследственность сыграла определяющую роль в этой истории».

— Ты даже не можешь себе представить, — продолжила Изабель, сомкнув ладони, — какой это был замечательный любовник. Он не сводил с меня глаз и думал только о том, как доставить мне еще большее удовольствие. Я была от него без ума и пребывала в таком возбужденном состоянии, что первое время не могла ночью сомкнуть глаз, засыпая только под утро коротким, полным видениями сном. А за обедом клевала носом в тарелку. Мама, почувствовав неладное, послала меня к врачу. Мне было хорошо, и я была счастлива.

— Ты распевала арию Луизы.

— Какой Луизы?

— Из оперы, помнишь: «С того самого дня, когда я отдалась тебе!»

Она пожала плечами. Ее нисколько не удивили насмешки отца, ибо она понимала, что он изо всех сил пытался скрыть свое плохое настроение.

— И так продолжалось целый год.

— И что же в конечном счете произошло?

— То, что я никак не ожидала от себя самой. Но мне трудно говорить об этом…

— Выкладывай же все до конца.

— Мне понравилось заниматься любовью ради удовольствия, которое я получала, что стало для меня настоящим открытием. Ведь я думала вначале, что испытывала блаженство из-за любви к Бернару.

— А все оказалось гораздо проще.

— Вот именно. Вначале мне никто не был нужен, кроме него. А немного погодя мне в голову пришла одна мысль… Я могла бы даже указать день, час и место, когда я подумала о том, что удовольствие можно получить всякий раз, когда захочешь, и для этого есть множество способов.

— Ты превратилась в нимфоманку.

— Ты можешь называть это как угодно, — сказала она. — Мне ничуть не стыдно, ибо я не могла справиться с собой.

— И Бернар в конце концов догадался.

— Возможно. Я продолжала встречаться с ним, но в моей жизни были и другие парни. И постепенно нашей близости, длившейся к тому времени полгода, пришел конец. Нас разлучили приятели и подружки, кочевавшие из одной компании в другую, которые то и дело сколачивались и снова разваливались, а мы с Бернаром виделись все реже и реже. Я не испытывала к нему былой привязанности. И все же у нас все было прекрасно, когда мы встречались. Но мне было хорошо и с другими парнями. В августе прошлого года он уехал в Исландию, где проходили съемки фильма, в котором ему наконец дали какую-то достаточно заметную роль. По возвращении он приехал в Сент-Трофим. Я встретилась с ним раза два или три. Затем он улетел в Париж.

— Он нашел, что ты изменилась?

— Вот его слова: «Когда я был в Исландии, то часто вспоминал о тебе. Теперь же мне кажется, что ты осталась в Париже. И я уезжаю туда, где ты пребываешь душой». С тех пор я больше не видела его. И думаю, что теперь это уже и не так важно.

— И ты снова думаешь о нем?

— Нет, это не так.

Она легла рядом с Полем:

— Ты можешь немного подвинуться? Положи руку мне под голову.

Ей пришлось вытянуть правую ногу вперед, чтобы не упасть с узкого дивана. Она едва не придавила Поля своим телом, а губы ее почти касались его уха. Потому-то она и понизила голос.

— В этом году он не выезжал на побережье. А я не могла не приехать. Мне показалось, что моя жизнь ничуть не изменилась. А потом произошел тот досадный эпизод, в сущности, довольно мерзкий… И я вспомнила Бернара. Однако вовсе не потому, что сожалела о чем-то. Мне было грустно потому, что я никогда уже не буду такой, какой меня знал Бернар. Ты понимаешь?

— Мне кажется, что понимаю.

Лежа на спине, он рассматривал тонкую трещинку на потолке, которую раньше никогда не замечал. Боясь ненароком коснуться губ Изабель, он рассуждал, глядя в потолок.

— Никто не может с полной уверенностью утверждать, — произнес он, — что понимает женщин. Они занимали много места в моей жизни, но я не могу сказать, что хорошо знаю их. Прекрасно, что ты размышляешь над тем, что произошло. Это поможет избежать ошибок в будущем. Но плохо то, что ты принимаешь все слишком близко к сердцу. Твой возраст имеет замечательное преимущество перед старостью: что бы ты ни натворила, ты не совершишь ничего такого, чего нельзя было бы исправить!

— А Бернар?

— Думай о нем как можно меньше и только в том случае, если вдруг захочешь сравнить его с тем, кто еще встретится на твоем жизненном пути. Скажу тебе положа руку на сердце: с Бернаром все кончено. У вас ничего уже не получится, если завтра вы вдруг захотите начать все с нуля. По той простой причине, что время вашей любви ушло безвозвратно. И между вами не останется больше ничего, кроме взаимных упреков. Поверь мне: я тысячу раз убеждался в этом на собственном опыте. Как это ни банально звучит, но любовь невозможно вернуть. Тебе могут показаться странными мои слова: неверность убивает любовь. С любимыми не расстаются. Любая разлука приводит к потере, так же как и измена.

— Ты действительно так думаешь?

— Да. Ты находишь, что это не вписывается в рамки твоих представлений обо мне? Можешь мне верить на слово — за свою долгую жизнь я совершил немало ошибок. И теперь уж точно знаю, что нельзя одним выстрелом убить двух зайцев. Возможно, будущее рисовалось тебе чередой приятных увлечений, не связанных между собой и ни к чему не обязывавших? Однако не все зависит от тебя самой, в чем ты уже успела убедиться. Ты выстояла потому, что слишком молодая, и все же ты ощущаешь в душе какой-то надлом.

— И как же мне жить дальше?

— Ты должна сделать свой выбор. Я ничем не могу тебе помочь. Мне можно довольствоваться лишь ролью утешителя, когда тебе захочется поплакаться в чью-то жилетку.

— А ты хочешь меня утешить?

Он крепко обнял ее:

— Ради бога! Сколько угодно, хотя бы до утра. Представь себе, что я влюблен в тебя.

— И ты будешь хранить мне верность?

Он рассмеялся:

— Конечно. Но я не вижу в этом большой надобности.

«У нее по-детски нежные и пухлые губы», — подумал Поль, заметив, что она уже сладко дремлет на его плече.

«Досадно, что состояние эйфории, в которой пребывает человек в момент истины, длится совсем недолго. Банальная мысль о тщетности бытия сразу приходит в голову, стоит только задуматься о том, какая тягостная пустота заполняет нашу повседневную жизнь. И сколько я ни взывал к Небесам, никто не пришел мне на помощь в ту минуту, когда Софи предложила надеть войлочные тапочки, чтобы пройти в столовую. И если она пребывала в дурном расположении духа, то мне не оставалось ничего другого, как только мысленно посетовать на неблагоприятное расположение планет в тот злополучный день. Мне приходилось отнюдь не легко, когда я, на свою беду, приносил в дом на ботинках немного уличной грязи, прилипавшей к подошвам во время дождя. В мои-то годы давно пора перестать удивляться чему бы то ни стало. И все же мне было тошно смотреть, как Софи с ангельским выражением лица, словно ей никогда в жизни не доводилось кого-либо отчитывать, делала трагедию из грязи на паркете. Мне стало совсем невмоготу, когда она попросила: „Дорогой, я была бы тебе очень признательна, если ты надел бы на ноги тапочки, прежде чем пройти в столовую“. Слова, произнесенные вкрадчивым голосом, тут же выводят меня из душевного равновесия. Я могу сносить все что угодно, до тех пор, пока со мной не заговорят в подобном тоне. Лучше бы она попросту отчитала, но только не прибегала бы к приторной слащавости в голосе, будто имела дело со слабоумным, в которого я непременно превращусь, если она не замолкнет. Впрочем, Софи всегда говорила со мной словно врач-психиатр, обращавшийся к опасному для общества душевнобольному: „Ах! На улице к вам подбежал розовый пес, говоривший по-немецки? А вы уверены, что он не был полиглотом?“ Врач давал понять пациенту, что все меры предосторожности уже приняты и что его ждет холодный душ, палата с обитыми мягким материалом стенами и, конечно, смирительная рубашка.

Возможно, я немного сгустил краски. И все же нет ничего предосудительного в небольшом преувеличении, которое позволяешь себе после того, как тебе отравили существование. Я был почти доволен жизнью, пока сидел у собора Парижской Богоматери. И даже восторженные вопли Катерины и Жизели не раздражали меня. Можно было подумать, что с высоты собора им открылось будущее, и это обстоятельство еще сильнее скрепило их дружбу, Катерина вдруг решила дать мне некоторые наставления. Воспользовавшись тем, что малышка немного отстала от нас, чтобы получше рассмотреть попугая, Катерина, взяв меня за локоть, произнесла:

— Стоит только приглядеться, как тут же начинаешь понимать, что к чему. Как ты мог отказаться от радости общения с таким прелестным ребенком?

— Да, — ответил я, — признаюсь, что был не прав, и постараюсь исправить ошибку. Однако у нас с тобой разные представления о семейной жизни.

И я тут же поспешил остановить такси, ибо почувствовал, что весь радостный подъем, который я испытывал каких-то пять минут назад, вот-вот угаснет. Мне уже больше не хотелось заглянуть в душу Катерины. Напротив, посчитав себя жертвой обстоятельств, я никак не мог отделаться от мысли, что мне так и не довелось насладиться телом своей подруги. И когда перед нами остановилось такси, я чуть было не назвал адрес Софи. На худой конец я мог бы втолкнуть малышку в каморку консьержки, чтобы освободиться одновременно и от дочери, и от клетки с попугаем. По дороге к скверу Монтолон у меня было время проверить, разделяла Катерина мое желание или нет. Какими бы короткими ни были наши душевные порывы в решающие моменты, они никогда не проходят даром. И тогда я сказал себе, что если я упущу этот случай, то пройдут месяцы или даже годы, прежде чем мой внутренний голос вновь заявит о себе. И я назвал сквер Монтолон. Не выходя из такси, остановившегося у ее подъезда, Катерина изогнулась, словно гимнастка, чтобы сквозь опущенное ветровое стекло посмотреть, что происходит в ее квартире на седьмом этаже. И как мне показалось, она что-то там увидела.

— Позвони утром, — сказала она.

И она поспешила поцеловать Жизель на прощание. Можно сказать, что в тот злополучный день она почти не уделила мне внимания. Меня утешала лишь мысль о том, что своим образцовым поведением я смогу заслужить похвалу Софи.

Увы, никто не ждал нас. И я лишний раз убедился в том, какой унылый вид имело жилище Софи. На улице было еще совсем светло, и в голубом небе вовсю сияло солнце. Отсвет его лучей, освещавших фасад стоявшего напротив здания, падал на вязанные крючком занавески, которые — я не знаю почему — напомнили воскресные дни из моего далекого детства, когда, не успев отдохнуть после игр, я уже начинал с грустью думать о том, что завтра надо будет снова идти в школу. Жизель тут же попросила расширить жизненное пространство для своей птицы. Я отправился на кухню за ящиком с инструментом, хранившимся в шкафчике под раковиной, чтобы с помощью плоскогубцев выпрямить прутья у клетки. Я и не ожидал, что так легко справлюсь с этой задачей. Усевшись в обитое темно-синим репсом кресло, я принялся поджидать Софи. Не обращая на меня ни малейшего внимания, Жизель забавлялась со своей новой игрушкой, скармливая попугаю крошки хлеба через прутья клетки. Положив на колени руки, я принялся внимательно разглядывать их. В последние годы кожа моих рук покрылась сетью мелких морщин, и потому никто уже не сказал бы, что они принадлежат молодому человеку. Мой внутренний голос, столь радостно возвестивший о себе совсем недавно, стал едва слышным и нашептывал какие-то бредовые идеи, например о том, что пришло время угомониться и зажить нормальной семейной жизнью, что отнюдь не поднимало моего настроения. И вот, глядя на постаревшие руки и прислушиваясь к внутреннему голосу, несшему всякий вздор, я оказался вдруг во власти такой неистовой тоски, что захотел воскликнуть: „А как же это бывает у других? Мясник в своей лавке, что внизу улицы, не отрезал бы и куска мяса, булочник не продал бы и буханки хлеба, а билетный контролер в метро не смог бы выполнять свою работу, если всех этих людей преследовали бы такие же мысли, какие мучили меня в тот момент. Мне показалось, что время уплотнилось настолько, что еще секунда — и мое сердце остановится“.

— Ты не поможешь мне застегнуть платье?

Жизель, о существовании которой я успел позабыть, после того как она удалилась на минутку в свою комнату, стояла передо мной, повернув ко мне голую спину, и просила застегнуть пуговки на ее новом платьице.

— Почему ты выбрала это платье? — спросил я.

— Мама хочет, чтобы я выглядела нарядной, пока нахожусь с тобой.

„Вот тебе и на, — подумал я. — Оказывается, мы все еще хотим показать вид“. И тем не менее мне пришлось повозиться с пуговицами. Я видел перед собой прелестную и гладкую спинку, заканчивавшуюся круглой попкой, которая была видна из-под немного приспущенных трусиков. „Как же милы эти девчонки!“ — подумал я, почувствовав внезапное волнение. Мне стало понятно чувство, которое испытывает людоед при виде свежей и юной плоти. Я пришел в полное замешательство, предаваясь самым мрачным мыслям.

И надо же было такому случиться, что именно в этот момент в комнату вошла Софи.

— Как хорошо, — начала она, — что ты взял на себя заботу о малышке. Какой тяжелый день! Я думала, что примерка у портнихи никогда не закончится. Дорогая, ты хорошо провела время с папой? О! Какая прелесть! Боже мой, эта птичка такая живая и совсем не сидит на месте!

Наконец-то она заметила, что я вовсе не разделял ее восторгов.

— Что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь?

— Мне надо поговорить с тобой с глазу на глаз, — сказал я.

В действительности я вовсе не горел желанием объясняться с Софи. И даже если бы хотел, то мне было нечего сообщить ей. Однако, сказав „а“, нужно говорить „б“. И словно сторонний наблюдатель, я видел, как медленно, словно ползущая по стенке отвратительная сороконожка, претворялось в жизнь столь неосторожно высказанное пожелание.

Софи, обратившись к малышке, приказала:

— Поиграй здесь, а мы с папой пройдем в другую комнату.

Она положила на комод свою сумочку. Черт бы побрал эту проклятую сумочку! Не будь ее, я не оказался бы в том незавидном положении, в каком пребывал в тот момент. Она присела рядом со мной на кровать:

— Ну и что ты хочешь сообщить мне?

И вот в эту минуту я понял, что должен был во что бы то ни стало выстоять до конца, чтобы сохранить свободу и изложить свои требования, не поддаваясь внезапно навалившейся усталости.

— Послушай, если бы ты вняла голосу разума, — произнес я, — мы смогли бы договориться. Я перееду к тебе и буду заботиться о малышке. Если никто не будет мешать мне, я заработаю нам на жизнь. Однако не следует требовать от меня большего, чем я могу тебе предложить. Мы с тобой будем жить как брат с сестрой. Помимо семейных уз, у меня есть и другие давно сложившиеся и не менее прочные связи. Я не стану упрекать тебя, если и ты не расстанешься со своими привязанностями.

Сделав паузу, она задала давно волновавший ее вопрос:

— Кто она?

— Не имеет значения, ибо это ничего не меняет. Нам следовало бы договориться о главном. Так да или нет?

Настроение Софи внезапно переменилось, и она произнесла, взяв меня за руки:

— Конечно да.

Ее короткий ответ прозвучал для меня словно раскат грома среди ясного неба. Мне показалось, что на моих запястьях щелкнули наручники. И тотчас мне в голову пришла мысль: „А как же я буду коротать время в ожидании тюремной похлебки?“ Я уже слышал, как за моей спиной захлопнулась дверь тюремной камеры. Отныне, словно проголодавшийся узник, я обречен на томительное праздное ожидание, пока не распахнется окошечко и мне не протянут миску с баландой.

И все же тот вечер прошел совсем не так уж и плохо, как я себе представлял. Я сказал, что пойду за своими вещами в гостиницу на следующий день. По правде говоря, я и не торопился. Софи решила, по-видимому, взять на себя все заботы о моем переезде из боязни, что меня и след простынет, стоило только мне выйти из квартиры. Весь вечер я провел, укачивая Жизель на коленях, где ее и сморил сон. И в самом деле, она была необычайно мила. Мне даже показалось, что я баюкал на руках собственное детство, прижимаясь к нежному личику дочурки своей небритой морщинистой щекой старого каторжника.

Нельзя сказать, что мысли Софи были столь же невинными, как у меня. Всю ночь она охала и вздыхала, то и дело ворочаясь с боку на бок. Время от времени она, как бы невзначай, роняла мне на грудь свою руку, которую я демонстративно отодвигал в сторону.

На следующее утро, пока я нежился в теплой постели, а Софи наводила красоту, причесываясь перед зеркалом, она вдруг обратилась ко мне: „И все же было бы хорошо, если ты назвал бы мне имя твоей девицы“.

Она произнесла эти слова с такой нарочитой непринужденностью, что я едва не расхохотался.

— Сейчас не время веселиться, — ответил я, — ибо нам предстоит принять серьезные решения.

Она сразу же помрачнела. Однако немного погодя, когда, умывшись и одевшись, она собралась пойти за моими вещами в гостиницу, я сообщил ей о том, что у меня порвались ботинки. Софи даже бровью не повела и не только ссудила меня деньгами, но и подсказала, в какой магазин мне лучше всего отправиться за покупкой. По ее уверенному тону я понял, что уже кто-то еще щеголяет в коричневых мокасинах, которые замечательны лишь тем, что давно вышли из моды. Но мне было от этого ни жарко, ни холодно. Напротив, я даже постеснялся попросить еще немного денег, чтобы оплатить счет в гостинице. Тут я весьма кстати вспомнил, что еще один чемодан с пожитками и тряпьем хранился у одного моего старого приятеля. Мне надо было сходить и за ним. А гостиничный счет подождет.

Я правильно рассчитал время и к полудню покончил со всеми делами. На мою беду, накануне всю ночь напролет лил проливной дождь. Когда со стареньким чемоданом в руках я вернулся домой, то забыл переобуться в тапочки и тут же получил выговор, о котором я уже упоминал. Скорее всего, это было пустяковое замечание, но настроение было тем не менее испорчено.

По возвращении из лицея Жизель сразу же бросилась к клетке с попугаем. Похоже, моя семейная жизнь налаживалась, но, по правде говоря, с большим скрипом, словно старая телега. Из кухни доносились звуки, свидетельствовавшие о том, что там жарилось что-то на сковородке. По запаху я понял, что на обед у нас будет курица — самая распространенная еда после войны благодаря повсеместному разведению этой птицы, что не мешало Софи считать курицу самым изысканным и праздничным блюдом. Натянув тапочки и зажав в зубах сигарету, я добрался наконец до кресла, прихватив по дороге пепельницу, которую поставил себе на колени. И все-таки, чем же мне не нравилась эта довольно светлая, тщательно убранная комната, где каждая вещь была, казалось, на своем месте? Я и раньше не мог привыкнуть к этой квартире, а сейчас ощущал себя транзитным пассажиром в зале ожидания провинциального вокзала, который, узнав, что поезд запаздывает, решил отправиться в буфет. Напротив меня находилась дверь в прихожую, напоминавшую перекресток, где в этот час сходились пути многих людей. Стрелки на электрических часах показывали двадцать минут первого. Мне захотелось хлопнуть в ладоши, чтобы поторопить официантку, но я не посмел. Тут мимо меня пробежала прелестная девочка, и я успел подхватить ее и подставил щеку для поцелуя.

— Ну как, — спросила с улыбкой Софи, показавшись в дверях с блюдом в руках, — ведь хорошо, когда папа дома? Не правда ли, дорогая?

Ее голос прозвучал словно скрип давно несмазанных дверных петель. Неужели этот дом будет для меня всегда ассоциироваться с тюрьмой? Я чуть было не сказал об этом вслух, но вовремя сдержался. Неожиданно в комнате посветлело.

— Небо прояснилось, — сказала Софи, разрезая курицу. — Так часто бывает в это время года.

Погода была излюбленной темой разговора моей матери, и потому я всегда держал наготове избитую фразу. И теперь, оказавшись во всеоружии, я смог подать реплику, пришедшуюся весьма кстати, отчего я настолько повеселел, что предложил Софи сходить в кино, если, конечно, у нее не было других планов на сегодняшний день. Я даже не ожидал, что она так обрадуется. Но когда дрогнувшим от избытка чувств голосом она сказала, что давно хотела еще раз посмотреть „Войну и мир“ — естественно, в американском варианте, — вдруг в комнате стало мрачно, как прежде.

— Посмотри-ка, вновь собрались тучи, — сказал я. — Ничего не поделаешь — такое время года.

Я люблю смотреть на небо. От его состояния зависит решение, какое я принимаю в тот или иной момент своей жизни. Больше всего меня выводят из равновесия капризы погоды с резкими перепадами от безмятежной ясности к хмурому ненастью и наоборот. Нам не так-то легко приспособиться к изменениям внешней среды. Остается только почаще справляться о том, пребывает окружающий нас мир в мрачном расположении духа или же у него повеселело на душе. Само собой разумеется, это касается жизни в городе и не имеет отношения к сельской местности, где для меня в любое время года стоит прекрасная погода.

Однако мы были в городе, и меня в тот момент смущало то обстоятельство, что я не мог ответить даже самому себе, хотелось мне посмотреть фильм во второй раз или нет. В тот день после обеда наблюдались самые резкие перепады погоды от пасмурной до солнечной.

Малышка отправилась с портфелем под мышкой в лицей, а Софи принялась прихорашиваться, прежде чем выйти на улицу, поскольку я согласился пойти в кино, чтобы посмотреть „Войну и мир“. Я сидел на своем обычном месте, то есть в кресле в столовой, когда зазвонил телефон в спальне, где одевалась Софи.

— Алло, алло, алло, — несколько раз повторила Софи.

Она немного помедлила, прежде чем положить трубку:

— Должно быть, кто-то ошибся номером.

И все же в ее душу закралось сомнение, как, впрочем, и в мою, потому что из ванной комнаты донесся ее голос, спрашивавший как бы невзначай:

— Дорогой, ты не ждешь звонка?

В общем-то мне никто не мог звонить. С Катериной мы условились, что я позвоню утром, что и было сделано во время моего похода за ботинками и старым чемоданом. Не застав ее дома, я сообщил на всякий случай номер своего телефона администратору гостиницы. Возможно, моя подружка, зависевшая от капризов своей сестры, чья бурная сексуальная жизнь значительно осложняла наши отношения, хотела наверстать упущенное и назначить мне свидание.

— Вот я и готова, — сказала Софи.

Она повязала на волосы легкую шелковую косынку, закрепив на голове двумя причудливыми заколками, что мне не понравилось с первого взгляда, ибо свидетельствовало о том, что ей хотелось показаться со мной на людях. Не вставая с кресла, я самым равнодушным тоном произнес: „Раз мы решили посмотреть этот фильм, то не кажется ли тебе, что было бы лучше пойти на второй сеанс?“

Я уже приготовился выслушать против моего предложения множество доводов, самым веским из которых была бы ссылка на приход Жизели из лицея.

— Как хочешь, — ответила недовольным тоном Софи.

Сорвав с головы косынку вместе с заколками, она прошла в спальню и прилегла на кровать с книгой в руках, поставив рядом с собой телефонный аппарат. Я понял, что загнан в угол. И словно мое предложение пойти в кино на второй сеанс было самым удачным из всех решений, я последовал за ней в спальню и улегся, как и она, с книгой в руках.

Она вышла из себя только после третьего телефонного звонка. Ни слова не говоря, я поднялся с постели, в то время как Софи, прижав к уху трубку, напряженно вслушивалась в тишину на другом конце провода. Я понял, что надо поскорее уносить отсюда ноги. Чутье подсказывало мне, что безмолвный призыв исходил от Катерины. Она давала мне знать, что если я немедленно не отправлюсь к ней на такси, то упущу возможность через каких-то четверть часа заняться с ней любовью. И от этой мысли мое сердце радостно забилось. Софи остановила меня, когда я был уже на пороге. Похоже, ее немного лихорадило.

— Выслушай меня.

— Что? Что случилось? Что ты хочешь от меня?

— Я хочу, чтобы ты был у телефона. Когда эта особа снова позвонит, ты возьмешь трубку и честно все объяснишь. Ты скажешь: „Я пообещал жене пойти с ней в кино. Но пусть ей будет хуже. Не видать ей фильма, как своих ушей. Я предпочитаю пойти к тебе, чтобы вволю натрахаться. Жди, я иду к тебе“. Затем ты сообщишь мне: „Я пошел к любовнице и проведу ночь по следующему адресу…“

— Ничего подобного ты от меня не услышишь. Мы так не договаривались.

— О какой договоренности ты говоришь? — воскликнула она. — Что же мне делать? Мне нечем тебя удержать.

Она бросилась в спальню и, упав на постель, разрыдалась. „Боже мой! Боже мой!“ — повторяла она сквозь слезы, в то время как я молчал. Стоя в дверях, я размышлял: „И что ты здесь забыл? Зачем пришел в этот дом? Одолжить немного денег, чтобы купить ботинки? И в результате что? Нелепая драма твоей жизни по-прежнему продолжается? Но главное состоит в том, что тебе больше нечего здесь делать. Совсем нечего“. Никогда прежде я не был так убежден, что самое лучшее решение — окончательно и бесповоротно расстаться с Софи. Если я чувствовал к Катерине плотское влечение, то виновата в этом была Софи, которая долгие годы морочила мне голову бредовыми идеями о втором пришествии. Я смотрел, как она, лежа на кровати, заламывала в отчаянии руки, и мне хотелось задать один только вопрос: „Посмотри на меня, разве я обливаюсь слезами? А ведь мне есть от чего горевать: ты испортила мне жизнь, потому что с самого начала обманывала меня!“

Непонятно зачем, я подошел к кровати, когда она вдруг вскочила на ноги и, схватив сумочку — все ту же проклятую сумочку, с которой все и началось, — обошла меня сбоку, чтобы пройти через столовую к входной двери.

— Ты можешь подавать на развод хоть завтра, — произнесла она почти ровным голосом. — Я больше не буду чинить тебе препятствий. Достаточно заявить о том, что Жизель не твоя дочь, а моя. Только и всего.

Она вышла, хлопнув дверью, а я присел на кровать. Ее слова все еще звучали в моих ушах. Что она хотела этим сказать? Говорила ли она о Жизели в прямом или переносном смысле? Мне вспомнилось, как она странно вела себя в начале наших отношений и каким туманом окутала свою беременность. И тут я понял, что она и сама точно не знала, кто был отцом ее ребенка. И это навсегда останется загадкой для нее, как, впрочем и для меня. Но теперь данное обстоятельство не имело уже никакого значения. Долгожданная свобода пришла ко мне в тот момент, когда я меньше всего ожидал, и застала меня врасплох. Решительный тон Софи давал мне право надеяться, что она не возьмет свои слова обратно. Я вновь погрузился в какое-то особенное, почти мистическое состояние, в которое впадаю в моменты наивысшего нервного напряжения. Само небо пришло мне на помощь, вознаградив за подвижничество и долготерпение. Когда я решил пойти навстречу Софи, то лишил ее козырной карты, получив в конечном счете все, чего не мог добиться во время самых бурных семейных сцен. Нет, она мне не жена и никогда таковой не была. Я почувствовал себя дембелем, спешившим вернуться к родным пенатам.

Сняв трубку, я набрал номер Катерины. По-видимому, она ждала моего звонка, так как тотчас ответила.

— Ты? Наконец-то! Прошу тебя, немедленно приезжай. Аньес покончила жизнь самоубийством».

Изабель быстро нашла общий язык с соседями. И все же она подумывала о том, что могла бы видеться с ними и пореже, в частности с семьей Мансартов, которые жили ближе всех. К их усадьбе еще с незапамятных времен была протоптана тропинка. Сначала надо было пройти под аркой напротив овчарни, затем между обветшалыми строениями по узкому проулку, в самом конце которого возвышалась огромная куча навоза. Супруга Мансарта страдала ожирением и потому проводила большую часть дня, сидя в старом плюшевом кресле на колесиках эпохи Луи Филиппа по ту сторону проулка, которая в тот момент была освещена солнцем. Старушка смертельно скучала и потому, едва завидев Изабель, принималась болтать без умолку. В голосе женщины звучала такая искренняя радость, словно она увиделась со своей давней приятельницей впервые за долгие месяцы. Что же касалось хозяина дома, то Поль и Изабель встречались с ним лишь по вечерам, когда тот возвращался с поля и угощал анисовкой, которая, как ни странно, у каждого фермера имела свой вкус. Изабель подружилась с их дочерью Терезой, сорокапятилетней чернявой толстухой, так и не дождавшейся жениха в своей глуши. После обеда Тереза пасла овец у леса или на склоне холма. Еще издали Изабель примечала свою соседку, но подходила лишь после того, как убеждалась в том, что та заметила ее. Они мало говорили между собой. Старая дева не могла рассказать своей новой знакомой ничего интересного о своей жизни. Но Изабель сумела заглянуть в темные глаза Терезы и увидеть там доброту, делавшую необыкновенно привлекательным ее потемневшее от загара обветренное лицо с высокими скулами. Возможно, Тереза и сожалела о том, что лучшие годы своей жизни провела на пастбище, но она нисколько не ожесточилась душой. При разговоре с Изабель полные губы старой девы расплывались в улыбке, а взгляд был устремлен куда-то вдаль, словно она хотела что-то разглядеть за вершинами холмов. Неторопливая беседа приятельниц нередко прерывалась шумной возней, которую затевал Джаспер с псом, сторожившим стадо овец. И тогда женщины бросались разнимать драчунов палками с такой поспешностью, словно гасили пламя, охватившее сухой колючий кустарник.

— Похоже, что мне пора уходить, — говорила Изабель. — До скорого свидания.

И, кликнув Джаспера, она спешила домой, ощущая спиной взгляд старой девы, смотревшей ей вслед. Пробежав сотню метров, девушка останавливалась, чтобы обернуться и помахать на прощание Терезе рукой. Изабель находила эту женщину весьма незаурядным человеком, в то время как Робера считала большим чудаком за суетливое внимание и восторженные возгласы по поводу той или иной вещицы, привезенной Полем из города.

— Мышеловка, что ты мне привез в последний раз, просто настоящее чудо! Ничего подобного я еще не видал. Можно сказать, что она созывает мышей на обед. Ты только взгляни, как она замечательно сделана.

Поль наведывался в Ап через день, выезжая из дома часов в десять утра, и почти всегда прихватывал с собой Изабель. Ни у кого из жителей деревушки не было машины, и потому он прежде всего объезжал поочередно соседей, чтобы узнать, не нуждался ли кто из них в чем-то, что можно привезти из города. Обычно они заказывали либо садовый инвентарь, либо какой-нибудь нужный в хозяйстве инструмент, либо минеральные удобрения, и лишь изредка продукты питания. Если же Поль забывал заехать к кому-то из соседей, то тот поджидал его, опираясь на велосипед, у развилки, прозванной «У трех дорог». Чаще всего так случалось с папашей Руйе, шестидесятилетним стариком с пышными усами. Он проживал с женой на ферме, стоявшей совсем на отшибе. Изабель нравилось ездить в Ап. С хозяйственной сумкой в руках она обходила бакалейные лавки, а затем присоединялась к отцу, который, как правило, уже стоял за стойкой бара, обсуждая какие-то новости с местными торговцами. Попивая легкое белое вино, разбавленное водой, Изабель улыбалась мужчинам, пялившим на нее глаза или пытавшимся завести с ней разговор. Затем, решив, что завсегдатаи бара уже достаточно нагрузились, она вставала и, сославшись на обеденное время, с улыбкой протягивала каждому руку, чтобы попрощаться.

Через день по утрам Изабель отправлялась загорать в укромное местечко, указанное Полем, куда он и сам частенько наведывался, чтобы поболтать с дочерью. Можно сказать, что она была вполне довольна своим утренним времяпрепровождением, точно так же, впрочем, как и вечерним. Немного хуже обстояло дело с послеобеденными часами, когда, поднявшись к себе, она читала или засыпала над книгой, чтобы затем проснуться в подавленном настроении. В дневное время все словно замирало вокруг, и мертвую тишину нарушал лишь гул пролетавшего самолета или же глухой взрыв на далекой стройке в горах. Отложив в сторону книгу, она размышляла о своей жизни. Этот богом забытый край уже не казался ей местом ссылки, куда ее отправили в наказание. Пребывание в доме отца нежданно-негаданно обернулось для Изабель каникулами, благодаря которым она почти не вспоминала о недавних неприятных событиях в ее жизни. Всего за какую-то неделю она полностью порвала со своим прошлым; что же касалось будущего, то оно представлялось ей письма туманным. За свою короткую жизнь она успела познать взлеты и падения. На несколько минут мысли Изабель обратились к Бернару, к тем временам, когда он нравился ей. Возможно, девушка не хотела и думать о перенесенном унижении. Она была уже готова поверить словам отца о том, что в ее годы все в жизни поправимо. И все же интуиция подсказывала ей, что внушавшее оптимизм мнение Поля было весьма спорным. Несмотря на столь юный возраст, девушка пережила такое сильное потрясение, от которого другая не оправилась бы и до конца своих дней. Она же чувствовала, что все можно исправить. Но с чего она начнет? По-видимому, с тех же ошибок. Теперь она могла не торопиться и продлить каникулы. Изабель было не так уж плохо в доме отца, если не считать тех минут, когда ее сердце сжимала тоска и хотелось плакать от жалости к себе.

Изабель, желая отвлечься от горьких мыслей по поводу собственных неудач, порой задумывалась об отце. Ее удивляло, как он мог докатиться до такой жизни, отнюдь не беспорядочной, а, напротив, слишком размеренной и однообразной. Проживание под одной крышей с Полем, разговоры с ним, а также чтение его книг (что внесло нечто новое в их отношения и заставило взглянуть на отца другими глазами) натолкнули ее на мысль, что и его каникулы все еще продолжались. Он катался на той же карусели, на которой Изабель прошла лишь первый круг. Похоже, ему надоело без конца прислушиваться к своему внутреннему голосу и совершать нелепые поступки. Читая отцовские книги, Изабель неожиданно обнаружила, что он сильно привирал, когда описывал свои бесконечные невзгоды. Возможно, ему хотелось представить своего героя законченным неудачником. Но почему?

Она задала ему этот вопрос, когда однажды после дневного отдыха он заглянул к ней в комнату, что уже вошло у него в привычку, словно он проверял, не сбежала ли дочь, пока он пребывал в объятиях Морфея.

— Ты спрашиваешь, зачем в книге искажена истина? Но для писателя вовсе не обязательно быть правдивым. Заинтересовать читателя — вот его основная задача. И потому он имеет право на художественный вымысел. Впрочем, автор приукрашивает события или отклоняется от истины отнюдь не по своей прихоти. Когда пишешь книгу, то прежде всего обращаешься к своему жизненному опыту. Однако очень скоро понимаешь, что нельзя оставаться в плену собственных переживаний. Прежде чем сесть за письменный стол, ты говоришь себе: «Со мной приключилось нечто такое, о чем еще никто не знал и не слышал». Проходит какое-то время и начинаешь сознавать, что все, о чем ты хотел поведать людям, банально и неинтересно. И тогда приходится расширять рамки повествования и добавлять новые сюжетные линии. Ты понимаешь?

— Очень хорошо.

— Теперь я скажу нечто парадоксальное, хотя не сильно погрешу против истины: все, что в действительности пережил автор, как правило, намного трагичнее того, о чем он пишет. Однако ему нелегко передать словами весь ужас, охвативший его после того, как с ним стряслось то или иное несчастье, и тогда он обращается к персонажам давно прочитанных книг, которые уже знакомы читателю и потому более доступны ему для понимания.

— Похоже, что ты еще не сформировался как писатель.

— Ты права. И потому я бросил писать книги. Теперь я делаю лишь короткие записи, предназначенные не для посторонних глаз. Давно исписанные тетради так и пылятся в ящике моего письменного стола.

— Дашь мне почитать?

— Ни в коем случае. Одевайся, нам надо немного пройтись.

По вечерам они выходили из дома незадолго до наступления сумерек и совершали пешую прогулку, следуя друг за другом по узким тропинкам. Хрупкий силуэт девушки на фоне отяжелевшей фигуры отца наводил на мысль о стройной газели, прогуливавшейся с неуклюжим медведем. Обычно они направлялись в сторону холмов, рассчитав свои силы так, чтобы их хватило добраться домой. На обратном пути становилось совсем прохладно. Изабель прибавляла шаг, думая о том, что впереди ее ждет вечер у разведенного камина. И от этой незатейливой мысли ей становилось теплее на душе. В эти последние сентябрьские дни встретились лето и осень, ибо днем было еще по-летнему жарко, а к вечеру тянуло осенним холодом. Похоже, вечерние часы предназначались для принятия серьезных решений и подготовки к новому учебному году, который был уже не за горами. Помимо всего прочего, это было время, когда звонила Соня. Отец и дочь уже привыкли к ежевечерним звонкам и принимали их как неизбежное зло, нарушавшее гармонию их бытия. По мере того как Изабель отвечала на вопросы матери, она все больше и больше раздражалась, как всякий человек, вынужденный скрывать свое истинное настроение. И не имело значения, о чем они говорили в тот момент, ибо, желая успокоить мать, она вовсе не хотела вводить ее в заблуждение. С некоторых пор ей опротивела ложь. Постоянная тревога Сони казалась Изабель излишней, ибо она не видела причин для материнского беспокойства. В итоге она не нашла ничего лучшего, как поделиться своими размышлениями с Полем, который поначалу прикинулся простачком.

— И все-таки, несмотря ни на что, ее можно понять. Она женщина одинокая и отнюдь не богатая. И волнуется исключительно из-за шаткости своего положения. Признайся, что ты до сих пор не оправдала ее надежд как единственное дитя.

— На что же она рассчитывала?

— Несомненно, на то, что ты будешь походить на нее во всем, но превзойдешь в богатстве и известности. Столь нелепое заблуждение разделяют многие родители. Однако у Сони, с ее нежеланием смотреть правде в глаза, эта идея весьма скоро превратилась в навязчивую. Ей всегда хотелось переделать весь мир на свой лад и, как в сказке, по мановению волшебной палочки, превратить тыкву в карету.

— Если ты это обо мне, то спасибо.

— Пойми меня правильно, возможно, я что-то и перепутал и ты была не тыквой, а золоченой каретой, а твоя мать этого не поняла. Она не может жить, чтобы все вокруг не перекроить и не перестроить по-своему. В этом она видит смысл своего существования.

«А ведь он прав, — подумала Изабель, — в те времена, когда мать хотела сделать из меня балерину, она до изнеможения заставляла меня повторять у станка одни и те же упражнения, но не отступала от своего». И девушку охватило какое-то мстительное чувство, похожее на злость.

Утром к ним снова вернулось лето. На кухне за завтраком Изабель немного поболтала с Элизой, затем, кликнув Джаспера, отправилась к ближайшему перелеску. Площадка, облюбованная девушкой для принятия солнечных ванн, была окружена с трех сторон глубоким оврагом, поросшим колючим кустарником, а от любопытных глаз тех, кто мог спуститься по тропинке, ее защищали плотные заросли карликовых сосен. Чувствуя себя в полной безопасности, Изабель разделась, привычно кинув одежду на землю вместо подстилки. Она придирчиво осмотрела свой загар. Ее тело было равномерно покрыто золотистым налетом, кроме тех изгибов, куда не доходили солнечные лучи. Девушка кожей почувствовала прикосновение ласкового теплого ветерка. Вытянувшись на спине, она вспоминала, как еще две недели назад загорала на пляже. Теперь этот пляж казался ей таким же далеким, как прошлогодний снег. Музыка, доносившаяся из транзисторов, хор голосов, среди которых были и такие резкие, что скорее походили на крик. Отчего это люди, находясь на пляже, умудряются так громко разговаривать, что их голоса становятся похожими на поросячий визг? И лежавший рядом с ней Клод, насупившийся, словно собственник, карауливший свое добро, а в действительности только и думавший о том, как бы похвастаться перед друзьями своим богатством и, возможно, поделиться с ними. Кто знает, может, он и не собирался унизить ее, напротив, подобная мысль даже не приходила ему в голову. Одним словом, мерзавец. И все же, несмотря ни на что, она не испытывала к нему ненависти. Есть люди, на которых невозможно держать зло. Это либо красавцы, либо чудаки. Если вы повстречаете такого на своем жизненном пути, то принимайте таким, какой он есть, со всеми его достоинствами и недостатками. Надо быть слишком наивной, чтобы искать на пляже свой идеал. И о чем же мечтала Изабель, лежа на песке, ногами к морю? Только об одном: чтобы кто-то высыпал на ее живот пригоршню горячего песка, а затем смахнул рукой. Она так и сказала: «Отряхни-ка меня получше». И чья-то ладонь легонько коснулась ее живота, ибо песок имеет привычку прилипать к телу, а когда его пытаются стряхнуть, то он въедается в кожу так, что не отдерешь. Вероятно, на ее теле песок еще остался, так как Изабель почувствовала, как кто-то осторожно подул на ее живот и пупок, а чья-то рука, приподняв верх купальника, стряхивала песчинки с ее груди.

Она прикрыла руками грудь. И, словно сквозь сон, услышала голос Сони: «У тебя очень красивые груди. Но знаешь, за ними надо ухаживать. Я куплю тебе специальную насадку для душа, надо только всегда пользоваться холодной водой». «Что же она хочет сделать из меня? Товар класса „люкс“? Мне вовсе не хочется ухаживать за грудью, пусть остается как есть. Если природа дала мне красоту, то тем лучше для меня. Однако красота длится отнюдь не вечно и может исчезнуть, но и тогда я не стану плакать и грустить: что будет, то будет. Возможно, мне сейчас легко рассуждать, пока я молодая и привлекательная. Конечно, я знаю цену своей красоте. Однако мне и без нее неплохо бы жилось, и это главное». Она услышала, как забурчало у нее в животе, и тут же, встревоженный непривычным для него звуком, залаял Джаспер. Она улыбнулась: «Какой глупый пес! Это выпитое за завтраком кофе с молоком путешествует в моем животе. Ничего интересного. Настоящая красота — это гладкая кожа». Она подумала, что и красавица может порой показаться дурнушкой и наоборот. «Вот кто действительно красив, так это пес, а может быть, я ошибаюсь. Ведь все относительно в этом мире и нам не дано познать его до конца. Что-то я слишком много рассуждаю, когда вот так лежу и загораю», — подумала она. Ей нравилось чувствовать в своих ладонях упругость грудей. Они представлялись ей предметами, существующими сами по себе, до которых можно дотронуться рукой или отпустить на волю. Словно перевернутые чаши, они заполняли ее ладони и заканчивались твердыми бугорками.

Она перевернулась на живот. Поль спускался по тропинке, а Джаспер уже бежал ему навстречу. Она потянулась рукой к лежавшим на земле джинсам. «А кому это надо?» — подумала она. И, приподняв голову, положила подбородок на скрещенные запястья рук, продолжая по-прежнему лежать на животе. «Ну и пусть смотрит!» И потому, как учащенно забилось ее сердце, она поняла, что отнюдь не против, чтобы он увидел ее во всей красе. Она не совсем четко себе представляла, чего же в действительности ей хотелось. Безусловно, она желала произвести на него впечатление, уверенная в том, что он окажется способным по достоинству оценить ее красоту. И тут же испугалась: «Как он к этому отнесется?»

По всей видимости, он вовсе не собирался ее бранить. Еще издалека улыбнувшись ей, он неторопливо спускался по тропинке в сопровождении радостно подпрыгивавшего и крутившегося вокруг него пса. Наконец, обойдя заросли низкорослых сосен, он остановился в двух шагах от нее. Ей показалось, что перед ней возник великан. Коротко присвистнув, он произнес, подражая интонации Робера:

— Эй! Вот те на! Ну и хороша же твоя дочка!

И с самым невозмутимым видом окинул ее довольно критическим взглядом. Присев рядом, он наклонился, чтобы чмокнуть ее в щеку, а когда, опираясь на локти, она немного приподнялась и повернулась лицом к нему, он отнюдь не потупил свой взгляд.

— Ты хорошо спала? — спросил он. — Я тоже. Я теперь крепко сплю. А тебе снятся сны?

Она утвердительно кивнула головой.

— Как ни странно, но вот уже два или три года, как мне ничего не снится. А может, я просто не помню. Я сплю как убитый.

— Почему ты хочешь казаться стариком? — спросила она.

— Потому что я и есть старик.

— Не совсем. Но ты скоро превратишься в него, если будешь терять время на бесполезные разговоры.

Он рассмеялся, получив неожиданную отповедь. Не мог же он так вот и выложить ей все, что чувствовал в этот момент. Ведь она своей молодостью и красотой сталкивала его в темную и глубокую яму, откуда ему уже никогда не выбраться. Конечно, с его стороны было довольно глупо об этом думать, но он ничего не мог с собой поделать. Да, он скорее умрет от досады. А что ему еще оставалось? Только отступиться, во имя сохранения душевного равновесия. Впрочем, Поль даже повеселел. Он уже строил планы на будущее. Если Изабель согласится провести у него эту зиму, то он наставит ее на путь истинный. И поможет подготовиться к сдаче экзаменов на вторую часть бакалавра, от чего она отказалась после первой же неудачной попытки. В глубине души он не очень-то верил в реальность своих планов. И вовсе не потому, что боялся противодействия со стороны Сони. Он знал, какие доводы смогут убедить ее. Она пойдет на все, лишь бы сохранить видимость семьи. Он уже мысленно представлял, как она объявит всем своим парижским знакомым: «Изабель работает с отцом. Он когда-то преподавал, а теперь пишет книги». Ей покажется, что таким путем она снова обретет социальное положение в обществе, которое однажды утратила, поддавшись минутному настроению, о чем очень быстро пожалела и, возможно, жалеет до сих пор. Больше всего Поль сомневался в Изабель. Его беспокоило, сможет ли она пережить долгую зиму в этой глуши, не затоскует ли сразу же по парижским вечеринкам. Если спросить ее прямо сейчас, возможно, она и согласится: «Как это замечательно работать вместе! Ты будешь заставлять меня учить уроки наизусть?» А он ответит: «Нет, теперь никто не учит уроков». И все же что-то подсказывало ему, что удержать Изабель около себя в течение целой зимы ему будет не под силу. И причиной тому была ее молодость и красота. В конце концов она сбежит от него. И хотя Полю с трудом верилось в подлинность своего отцовства, все же он понимал, что в глазах Изабель он был всего-навсего отсталым предком, то есть человеком, с которым рано или поздно расстаются все дочери.

Перевернувшись на спину и заложив руки за голову, она погрузилась в свои мысли.

— Я хотела спросить тебя, — произнесла наконец Изабель, — ты недавно мне объяснил, что писатель приукрашивает действительность, а порой описывает вымышленные события, чтобы никто не узнал себя в его сочинениях. Когда я читала твои книги, то сразу же поняла, о ком и о чем идет речь.

— Пожалуй, мне не следовало бы давать тебе их читать. Что же теперь тебя беспокоит?

— Мог бы и догадаться. Ты и в самом деле считаешь, что я — не твоя дочь?

— Да нет, это не так. Канвой рассказа, о котором ты говоришь, стал конфликт с твоей матерью. Впрочем, разве это было для тебя новостью? Что же касается отцовства, так кто же может говорить об этом с полной уверенностью? Конечно, существует внешнее сходство. Но в нашем случае я почему-то его не замечаю, хотя это еще ничего не доказывает. Скажи честно, какая тебе разница?

Она приподнялась на локтях:

— Если бы ты вдруг оказался не моим отцом, я бы очень расстроилась.

— Почему же?

— Потому что я тебя люблю.

Он немного помолчал, рассматривая сломанную веточку, которую вертел в руках:

— Мне приятно это слышать от тебя.

Неожиданно смутившись, он боялся посмотреть в ее сторону. Что же она хотела этим сказать? Задумавшись над природой своих чувств к Изабель, он был вынужден признаться, что, независимо от того, приходилась она ему дочерью или нет, он ничуть не меньше любил бы и желал ее. Подобная мысль еще ни разу не приходила ему в голову и была для него настоящим открытием. Тогда он решился задать вопрос, который мучил его больше всего.

— Ты любишь меня лишь потому, что я — твой отец?

— Конечно нет, а совсем наоборот.

Он снова задумался. «К чему это она клонит? Да нет, мне просто показалось. Обычная вежливость. И теперь по моей вине между нами возникло недоразумение.»

— Тебе не жарко в одежде под таким горячим солнцем? — спросила она.

Он рассмеялся:

— Ты бы хотела, чтобы и я разделся?

— А почему бы и нет? Разве я тебе не рассказывала, как ходила на пляж к нудистам?

И она поведала ему о своем приключении на пляже, о котором часто вспоминала. Он выслушал ее до конца, не перебивая.

— Одно дело смотреть на голых людей, которых ты не знаешь, — сказал он, — и совсем другое, оказаться в подобной ситуации с теми, кого хотя бы немножко любишь или ненавидишь. В последнем случае ты возненавидишь этих людей еще больше. Что же касается социальных различий, ты не считаешь, что по мере того как нагота становится привычной, они так или иначе проявятся?

— Я в этом не совсем уверена.

— Ну, оказывается, моя дочь прирожденная нудистка, — заключил он с улыбкой. — Тебе надо записаться в какой-нибудь клуб. А пока одевайся, пойдем что-нибудь перекусим.

Он искоса смотрел, как она натягивала джинсы и майку, про себя заметив, что девушка не носит нижнего белья.

— Цыганка! — воскликнул он.

— Почему?

— Да так.

Он обнял ее за плечи. И так в обнимку они принялись карабкаться вверх по тропинке. Изабель держалась рукой за пояс отца, словно упиралась, не желая возвращаться домой.

Прошло еще две недели, а они по-прежнему встречались через день по утрам, чтобы вдоволь насладиться последним летним теплом. Поль теперь выбрал другую позицию для наблюдения. Расположившись в тени под деревом, он старался не упустить ни одной детали из картины, открывавшейся его взору на освещенной солнцем площадке. В двух шагах от него Изабель дремала или вела с ним неторопливую беседу. В те дни, когда у нее не было охоты разговаривать, он следил за ее дыханием, наблюдая, как ритмично вздымалась ее грудь, как легонько подрагивала ее кожа под нечаянным порывом ветра. Надо сказать, что это зрелище казалось ему еще более волнующим, чем когда он наблюдал за ней на протяжении дня. Порой ему казалось, что еще ни разу в жизни он не встречал более совершенной красоты. Порывшись в своей памяти, он пришел к неожиданному выводу, что плотская любовь почти не оставляет воспоминаний. Когда он думал о той или иной женщине, которую когда-то любил, то ему на память прежде всего приходили ее слова или же, в лучшем случае, перед ним всплывало ее лицо. Что же касается тела, то тут его память была короткой: линия бедер, лодыжка, тяжелые груди. «И даже эти скудные воспоминания, — думал он, — сохранились лишь благодаря моему писательскому труду». От какой-то женщины осталась лишь одна фраза, записанная когда-то, но теперь, сколько он ни старался, ничего не смог вспомнить, а ведь за этой фразой стоял какой-то определенный период его жизни. Возможно, любовь, которую человек испытывает к кому-то в данный момент, вытесняет воспоминания обо всех, кого он любил в прошлом. Полю нравилось видеть в Изабель настоящую красавицу.

Однажды он высказал эту мысль вслух. Она лишь пожала плечами:

— Подумаешь, я знаю сотню девчонок намного красивее меня. Ты говоришь это к тому, что я — твое творение.

— Мое? Как я мог сотворить такое божественное существо, как ты?

— И все же это так. — И лукаво добавила: — Разве тебе не случалось иметь дело с родителями с весьма посредственной внешностью, у которых были красивые дети? Лично мне такие встречались. А вы с мамой вовсе не уроды, так почему же не могли сделать симпатичного ребенка?

Ему не оставалось ничего, как согласиться с ее мудрыми рассуждениями, ибо они нисколько не шли вразрез с его собственными мыслями. «Мне никогда не обладать женщиной, которую я желаю с такой неистовой страстью. И все потому, что в ней я вижу самого себя, только в женском варианте, именно таким я и хотел бы быть, если был бы женщиной. Для меня словно ожил древний миф о Гермафродите».

— Эй, что это там у тебя на ноге? Вот на той.

Он приподнял ее ногу и исследовал до самого паха. Изабель лежала перед ним голая, прикрыв ладонью низ живота.

— Это смола. И где ты только в нее вляпалась?

И он принялся очищать листьями ее ступню. Глядя на эту маленькую, почти детскую ногу с нисходящей линией пальцев, от большого к маленькому, его охватило какое-то странное чувство, похожее на благоговение. «Ну вот, я уже стал фетишистом. Однако я обожествляю не только эту ногу, но все тело Изабель от макушки до пятки. Это чувство стало для меня чем-то вроде религии». Ему показалось, что после многих лет, проведенных в застенке, запоздалая страсть приоткрыла дверь его темницы, выходившей, как оказалось, в такую же, только более просторную тюремную камеру. Все, что окружало его в этом мире, оборачивалось для него неволей. В конце концов он выбрал для себя одиночество, что причиняло ему гораздо меньшую боль, чем общение с другими людьми. И даже его решение приобрести в этой глуши домик-развалюху, было на первый взгляд вполне разумным, ибо позволяло как-то сводить концы с концами и говорило лишь об одном: «Я нашел место, где могу закрыться от всех на семь замков, спать и пить в свое удовольствие. В Изабель воплотились все мои мечты, ибо она — мое второе „я“, объединившее в себе мужское и женское начало; она представляет собой именно тот идеал, который я искал в одиночестве».

Наконец он опустил на землю девичью ногу, очищенную от смолы самым тщательным образом, и, пододвинув ее к другой ноге, принялся смотреть на дремавшую Изабель и не мог наглядеться. Ему показалось, что тело Изабель покрыто каким-то неземным загаром. Ее кожа нисколько не потемнела, а напротив, на солнце казалась ослепительно белой, но стоило только солнцу скрыться за облаком, как тут же, пропитанная теплом и светом, она начинала отливать золотом. И сейчас, лежа на животе, подставив солнцу свою округлую попку, она повернулась к отцу лицом и улыбнулась.

— Ты смеешься надо мной?

— Нисколько. Я хотела сказать тебе спасибо.

— Нет, ты думала о чем-то таком, что заставило тебя улыбнуться. Так о чем же?

— Так, ни о чем. Если я должна теперь докладывать тебе обо всем, что приходит мне в голову, боюсь, что ты тут же разочаруешься.

— И все-таки скажи.

— Я вспоминала, как в прошлое лето, когда была на море и нечаянно ступила в мазут или деготь, Бернар очистил его ракушкой.

— И все?

— Да, все.

Полю же казалось, что подобная сцена не могла не иметь продолжения. Он упустил из виду наличие прибрежных скал, острой гальки и пляжа с ордой загоравших. Его распалившееся воображение рисовало пустынный остров со сказочным песчаным берегом. Он представил, как Изабель спускает вдоль бедер трусики от купальника перед стоявшим в ее ногах парнем, который в точности повторяет ее движение. Поль уже видел, как этот наглец впился губами в ее жаркий и чувственный рот. «Почему он, а не я? Почему я всего лишь отец, сторож, приставленный к сокровищу, пожилой, грузный мужчина в синей рубахе, прислонившийся спиной к стволу дерева?» И он начал в тысячный раз задаваться вопросом, как могло случиться, что он так неожиданно постарел. Почему это произошло именно с ним? Его поезд давно ушел. И ему осталось лишь одно: смотреть на прекрасную и недоступную Изабель.

— Пора возвращаться.

Она поднялась на ноги и оделась. У девушки внезапно закружилась голова.

— Ты слишком много лежишь на солнце. Обопрись на меня.

Она была такой доверчивой и нежной. Однажды она сказала ему, что нуждается в ласке. Он будет обнимать и целовать до тех пор, пока волна нежности не захлестнет его и не вытеснит из разгоряченной головы шальные мысли, которые породила его неуемная ревнивая фантазия.

С каждым вечером осень все больше вступала в свои права. Однако утро вновь приносило с собой тепло, словно лето не торопилось расставаться с ними.

— Ты не будешь сегодня ужинать?

— Я неголодна.

Отодвинув мясо к краю тарелки, она попробовала картофельное пюре, и не почувствовав вкуса, кончиком вилки принялась вычерчивать на нем квадратики. Она взглянула на отца. По его лицу нельзя было понять, проголодался он или нет. И все же, слегка ссутулясь над столом, он продолжал запихивать в рот еду, запивая большими глотками вина. Она зябко повела плечами.

— Нельзя сказать, что у нас жарко.

— Ты хорошо себя чувствуешь?

— Да, прекрасно, но меня немного знобит.

— Я включу отопление. В это время года уже надо протапливать дом каждый вечер.

Он подумал, что вовремя проверил трубы и запасся на прошлой неделе мазутом. И тут вспомнил, каким был этот дом, когда семь лет назад он поселился в нем. Плита на кухне, да еще дровяная печурка в его комнате. Ему вспомнилось, как он впервые зимовал в этих краях, когда снегом замело дороги и деревушка оказалась отрезанной от внешнего мира. На него нахлынули воспоминания о том, как Каролина наотрез отказалась вылезать из постели, без конца жалуясь, что не заслужила столь жестокой смерти. Каролина! Она была почти красавицей, к тому же весьма соблазнительной женщиной. Что с ней потом сталось? Последнее, что он мог вспомнить, это винный погребок в Марселе, откуда они вместе выползли. Она повернулась к нему спиной и ушла, навсегда исчезнув из его жизни.

«Сегодня малышка что-то не особенно разговорчива. Возможно, она уже заскучала?» Он подумал о ее дружке Бернаре и даже попытался себе представить, как выглядел тот счастливец. Скорее всего, это был молчаливый, худощавый парень, с животом, словно прилипшим к позвоночнику, и черной прядью волос, спадавшей на лоб. Однако его смазливую физиономию, несомненно, что-то портило: например, сломанный нос. Поль подошел к огню, разведенному в камине. Вернувшись с кухни, Изабель подошла к отцу:

— У меня болят ноги.

Она положила ноги на колени Поля.

— Как они болят?

— Я чувствую их тяжесть.

Он попробовал массировать их, но из-за узких джинсов все его усилия ни к чему не привели.

— Ты не возражаешь, если я лягу в постель?

— Ты заболела?

— Нет, просто устала.

— Тогда поскорее ложись спать.

Она крепко поцеловала его:

— Ты не сердишься?

— Нисколько. Спокойной ночи.

Не успела она подняться по лестнице в свою комнату, как он вспомнил про отопление. Котел стоял в чулане, дверь которого выходила на кухню. Пока Поль проверял термостат и удостоверялся в том, что система в рабочем состоянии, он на какое-то время забыл думать об Изабель. Однако после того, как уселся поудобнее со стаканом вина в свое любимое кресло у камина, он вновь мысленно был с ней. Однако вовсе не с той девушкой, чьи шаги слышал над своей головой, здоровье которой только что внушало ему опасение, а с той, которая жила в его сердце и была его головной болью вовсе не потому, что ей нездоровилось. Не заглядывая слишком далеко вперед, он принялся размышлять о предстоящей зиме, мечтая провести ее вместе с Изабель в этом доме, встретить с ней весну, а потом и следующее лето, и, кто знает, может быть, и лето, которое наступит еще год спустя. Он знал, что с минуты на минуту должна позвонить Соня, и внезапно его охватило беспокойство относительно длительного пребывания Изабель в его доме, хотя накануне это казалось ему проще пареной репы. Он знал, что придется долго уговаривать Соню. Ему могло лишь поначалу показаться, что он не встретит возражений с ее стороны. И вот сейчас, когда ему предстояло говорить с женщиной, от которой зависела его судьба, он почувствовал, как его покидает былая уверенность. Нельзя сказать, что он боялся получить отказ, но предстоящий разговор показался ему лишенным смысла. По крайней мере так думалось Полю. Его угнетала абсурдность положения, в которое он попал. И потому он откладывал со дня на день этот разговор с Соней. Однако, когда раздался звонок, у него словно оборвалось что-то в груди. Еще не сняв трубку, он уже слышал до боли знакомый неприятный голос. Его опасения оправдались, когда именно этот голос и в самом деле прозвучал на другом конце провода. Как он и предвидел, Соня неприятно удивилась, узнав, что Изабель уже отправилась спать, но еще большее удивление у нее вызвали его слова.

— Как? Какой доктор? Зачем? Ты хочешь, чтобы я отправился посреди ночи за врачом из-за того, что Изабель решила лечь пораньше спать? Она чувствует себя не хуже нас с тобой… Да, я же тебе сказал, что она лежит в постели. Ты хочешь, чтобы я поднял ее для того, чтобы она простудилась в холодной комнате? (Я только что включил отопление). И все ради того, чтобы ты могла задать ей вопрос, который с таким же успехом могла бы задать и мне. Нет, это было бы неразумно… Конечно, нет, я ничего не скрываю от тебя. У нее все в порядке настолько, что у меня возникли кое-какие планы на будущее.

Последние слова вырвались у него случайно. Он собирался исподволь подойти к этой теме, постепенно подготавливая почву. Кажется, он немного поспешил. И теперь рискует провалить все дело. Почувствовав, что совершает ошибку, Поль чертыхнулся про себя. «Будь проклята эта женщина, из-за которой уже однажды я чуть было не угодил в психушку! Она была моим непримиримым врагом в прошлом и останется таким в будущем! Всегда готовым перечеркнуть все мои планы». Между тем ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы казаться любезным и убедить Соню.

Она сказала:

— Посмотрим, посмотрим, надо подумать. Мы еще поговорим об этом.

На что он ответил:

— Хорошо, поговорим об этом при встрече. Ты права, надо подумать. Хочешь, мы с Изабель приедем к тебе? Ты возвращаешься в Париж через две недели? Тогда мы приедем в пятницу, как раз через неделю. У нас будет время подумать. Мы постараемся приехать к обеду… Нет, нет, в ресторане, чтобы без всяких хлопот… Ты предпочитаешь сама готовить обед? Как хочешь, тогда встретимся у тебя.

Только положив трубку, он почувствовал, что его трясет от злости. «Ах, понимаю, дело вот в чем. Разговор состоится у нее в доме. В ресторане пришлось бы скандалить на людях». Теперь он уже не сомневался, что Соня не согласится на его предложение и способна сесть с Изабель в первый же парижский поезд. На нее не подействуют никакие доводы, потому что ему никогда не пробиться сквозь ее недоверие, которое он почувствовал с первой минуты телефонного разговора. Эта женщина останется глуха к его словам. Да она и не станет слушать, так как все ее мысли направлены лишь на то, чтобы вставлять ему палки в колеса. И хотя бы режь ее на части, она будет стоять на своем и не уступит ему ни при каких обстоятельствах. И все же, что же она хотела от меня, когда обратилась за помощью? Увезти куда-нибудь Изабель на несколько дней? Избежать каких-то неприятностей? И что будет в Париже? Неужели лучше? С чего бы это лучше?

Он выпил до дна свою рюмку. И снова наполнил ее. Он до сих пор не мог прийти в себя от возмущения. Поль чувствовал себя врачом, у которого наркоман требовал недельной госпитализации, что не дало бы ему ровным счетом ничего, кроме короткой передышки, чтобы снова взяться за свое. «Я же предлагаю провести настоящий курс лечения: целую зиму на свежем воздухе, регулярную трудовую терапию, сопровождаемую постоянной критикой, что было бы истинным решением всех проблем. И вместо благодарности меня посылают ко всем чертям». Он пребывал в самом подавленном настроении. «Изабель всего семнадцать, и она целиком зависит от матери. Как я мог попасть в такую ловушку?» Ему пришло на ум, что совсем недавно он жил в полной независимости от Сони. «Неужели с помощью Изабель она вновь взяла надо мною власть?» Эта мысль показалась ему чудовищной. Пора с этим кончать. Он вернет дочь Соне не через неделю, а завтра утром. От радости он уже потирал руки. «Я передам Изабель матери из рук в руки. Пусть побудут друг с другом. Время от времени я буду навещать их, чтобы посмотреть, как у них пойдут дела без меня. Придется для этого ездить в Париж поездом». Перед его мысленным взором возникла жуткая картина: Изабель шляется где-то ночи напролет, появляясь у матери только для того, чтобы выклянчить немного денег. Больное воображение занесло так далеко, что ему уже представлялось, как Изабель, беременная неизвестно от кого, сделала неудачный аборт и истекала кровью в каком-то захудалом госпитале. Или же Изабель, заболевшая сифилисом, и Соня, платившая за ее лечение. Он уже видел дочь на панели, занимавшуюся проституцией. И вот тогда он пойдет к Соне и, застав ее в слезах, которыми она будет обливаться с утра до вечера, скажет: «Видишь, к чему привела твоя склочность. Вот полюбуйся: это дело твоих рук. Из-за своего невежества и глупости ты виновата во всех этих бедах». Вот будет потеха! Завтра утром малышка уложит свои вещи и уже к обеду вернется к своей мамочке.

Его злость еще не совсем улеглась, когда он пропустил последнюю рюмку коньяка, нисколько не заботясь о том, что уже достаточно выпил и утром у него будет раскалываться от боли голова. Наконец он решил все же отправиться спать. Любивший порядок во всем, он поставил бутылку с остатками коньяка в буфет, а рюмку донес до раковины на кухне, после чего проверил, закрыта ли на запор дверь и устроился ли на ночлег пес, ночевавший тут же, в комнате, есть ли у него подстилка и вода в миске. И только потом выключил все три лампы нижнего освещения в холле. Последняя лампа горела около лестницы, освещая простенькую вешалку — один из тех нужных, но отнюдь не украшавших жилище предметов, — стоявшую не в углу, а на видном месте. На вешалке висел старый пуловер Изабель, связанный из очень мягкой бежевой шерсти, а на верхней полке притулились ее стоптанные черные тряпичные тапочки, которые она надевала, отправляясь на прогулку. Возможно, она забудет взять с собой этот хлам? И Полю уже мерещилось, как зимними вечерами, прежде чем отправиться спать, он будет долго смотреть на эти вещи, принадлежавшие когда-то Изабель, хранившие тепло ее тела. Какой длинной представилась ему грядущая зима! Он вздохнул. И, держась за перила, стал карабкаться вверх по лестнице. «Надо взять себя в руки. В противном случае с подобными мыслями я очень скоро превращусь в столетнего старика. Надо держаться за перила, или же я оступлюсь и покачусь по ступеням вниз. Я похож на смертельно больного старика, добирающегося до своей постели. Нет, я всего лишь старый мерзкий пьяница. К тому же круглый дурак. И вдобавок ко всему грустный дурак».

Он рассчитывал, что долго не сможет заснуть, перебирая в голове все вероятные и невероятные несчастья, ожидавшие Изабель впереди, и представляя, как Соня от горя будет рвать на себе волосы. Однако этого не произошло, так как ход его мыслей неожиданно изменился. «Зачем разлучаться с теми, кого любишь? Неужели это кому-нибудь принесет пользу? Лично я отказываюсь. Я так и скажу Соне: „Я отказываюсь, и точка“».

Его разбудил шум воды, доносившийся из ванной комнаты. Изабель что-то искала в многочисленных ящичках туалетного стола, стоявшего как раз у перегородки, отделявшей ее комнату от его спальни. Конечно, она старалась не шуметь, но в комнате была какая-то странная акустика, так что все, что бы в ней ни происходило, было слышно и у него. Он встал. Через приоткрытую дверь он увидел обнаженную Изабель, которая ложилась в постель.

— Ты что-то ищешь?

Съежившись под простыней, она тряслась, словно в лихорадке.

— Аспирин, — ответила она.

— Тебе плохо?

— Кажется, у меня температура. Мне так холодно!

При свете ночника ее лицо казалось осунувшимся, с впалыми глазами. Войдя в комнату, Поль ощупал батарею отопления. Затем, взяв в шкафу два одеяла, положил на кровать.

— Прикрой меня. Мне холодно!

Изабель так лихорадило, что было слышно, как стучали ее зубы.

— Это ужасно. Меня так знобит, что я не могу унять дрожь.

Внезапно его охватила паника.

— Я вызову врача.

— Нет, не надо. Не сейчас. Завтра. Я к этому привыкла. У меня такая нервная система, что часто без всякой причины поднимается температура. Ты понимаешь? Мне надо отлежаться.

Она произнесла эти слова совсем по-детски прерывавшимся голосом. Присев на край кровати, он подобрал рассыпавшиеся по подушке длинные белокурые волосы и повернул к себе ее осунувшееся личико, побледневшее настолько, что даже ее зеленые глаза показались ему совсем светлыми. Нижняя губа Изабель вздулась от лихорадки, что прибавляло ей еще больше неприятных ощущений.

— Кажется, это герпес. Так бывает со мной всякий раз, когда повышается температура.

Поль взглянул на часы, которые не снимал с руки даже на ночь. Было три часа ночи. Он подумал, что в семь часов утра позвонит Вермону и тот тут же приедет. А пока ему следовало бы выяснить, что же все-таки произошло.

— У тебя болит что-нибудь?

— Нет, дело не в том. Мне просто холодно. Накрой меня еще одним одеялом.

Порывшись в шкафу, он вытащил большой шерстяной плед и положил поверх двух одеял. «Так. Теперь надо измерить температуру. Где-то был градусник». Он перетряс все ящики в ванной и наконец нашел то, что искал. Встряхнув термометр, он произнес:

— Вот, возьми, а я схожу за очками.

Очки лежали на столике возле кровати. Он тут же водрузил их на нос. Нужно было время, чтобы привыкнуть к стеклам, предназначенным для чтения.

— Еще не пора? — спросила Изабель.

— Нет, подожди немного.

Поль считал, что надо в два или три раза превысить время, рекомендуемое по инструкции, считая, что лучше перестраховаться, чем не довести дело до конца.

— Ну-ка, дай сюда градусник.

Он смотрел, как ее рука с длинными и не особенно опрятными ногтями исчезла под простыней, чтобы затем появиться с зажатым в кулаке термометром. Выхватив его, Поль не поверил своим глазам.

— 39 и 9, ничего себе! Я сейчас же звоню доктору.

— Нет, прошу тебя, не сейчас. Подождем. У тебя есть аспирин?

Он вышел, чтобы тут же вернуться со стаканом, в котором шипели, растворяясь в воде, таблетки.

— Вот, выпей.

Девушку по-прежнему трясла лихорадка, и жидкость расплескалась по ее подбородку. Она тут же потерла его тыльной стороной ладони.

— Ты можешь надеть пуловер, — предложил Поль.

— О! Нет! Нет! Стоит только пошевелиться, мне станет еще холоднее, чем прежде.

— Возможно, но ты тут же согреешься.

Подобрав со стула брошенный пуловер, Поль помог ей натянуть его на голые плечи. Ее тело было покрыто гусиной кожей, особенно крупной вокруг грудей. Изабель с трудом удалось попасть в рукава пуловера, так как она торопилась поскорее натянуть его на себя. И тут же нырнула под одеяла. Он погладил ее макушку, так как все остальное было скрыто от его глаз. Погрузив пальцы в ее волосы, он нагнулся и поцеловал ее.

— Теперь тебе лучше?

— Да, мне хорошо.

Ее голос прозвучал для него словно из далекого детства. «Что еще я могу сделать для нее? — подумал с волнением Поль. — Неужели мне остается только ждать?»

— Ты не хочешь прийти ко мне?

— В кровать?

— Да, конечно. Прошу тебя. Мне сразу станет теплее, а если ты крепко обнимешь меня, я, может, смогу заснуть.

Положив очки на прикроватную тумбочку, он скользнул под одеяло. Ему показалось, что он погрузился в кипящий котел. Через тонкую ткань своей пижамы он почувствовал, как пышет жаром тело Изабель. Он подставил ей свое плечо, чтобы она устроилась поудобнее, а левую руку положил на ее обнаженную округлую попку, чтобы прижать ее покрепче к себе. Она часто дышала ему в шею каким-то нездоровым, незнакомым ему прежде дыханием.

— Тебе хорошо теперь?

— О, да! Только не шевелись. Я, может быть, усну.

Ее дыхание постепенно становилось все более ровным. «Мне нельзя заснуть, — подумал Поль, — ровно в семь надо позвонить Вермону, или я потеряю ее. Боже мой, что случилось с ней? Возможно, она перегрелась на солнце? Или простудилась и схватила пневмонию? Она такая неосторожная. И слишком подолгу валяется на солнце, а потом сразу переходит в тень, а в этих краях такой холодный ветер». Заботы и опасения на какое-то время вытеснили из его головы все остальные мысли, но время шло, и они стали к нему возвращаться. Он с нежностью подумал, какое у нее хрупкое тело. Ему показалось, что желание уступило место жалости. В подобных обстоятельствах он воспринял это как должное. Улыбнувшись, Поль про себя заметил: «От этих женщин одни только неудобства. И даже самая красивая и стройная на свете может отдавить вам руку». Он постарался осторожно разжать объятия. Теперь он был уверен, что она заснула. Его тут же охватило какое-то оцепенение, похожее на сон наяву. Перед его мысленным взором закружилась карусель из самых разных картин. И чаще всего в его памяти всплывало детское личико Изабель, когда ей было семь, десять, двенадцать лет. Та женщина, которая лежала в его объятиях, не имела возраста. Для него она была живым воплощением земной любви. Как ни странно, но светловолосые девчонки из его далекого детства имели к этой богине непосредственное отношение. Вот по дорожке сада катился красный мяч. Подбежав к нему, он схватил его, поднял, а потом снова бросил на землю. И увидел, как за ним побежали маленькие ножки в белых носочках. Вдруг лежавшая на куче песка кукла внезапно ожила. У нее было лицо Изабель, совсем юной женщины, постанывавшей во сне почти у его уха. И тут Поль очнулся. Ему захотелось вытянуть свою затекшую руку из-под головы Изабель. Но он боялся потревожить ее сон. Тогда он принялся активно шевелить пальцами, чтобы восстановить нарушенное кровообращение. Изабель с легким стоном слегка отодвинулась. Между их телами образовалось небольшое пространство, куда и скользнула ее правая рука. Ее жест был вполне невинным, но в то же время отнюдь не двусмысленным. Не смея пошевелиться, он прислушался к ее ровному дыханию. Сомнений не было: она спала. Однако на этот раз ему уже было не до сна. Стараясь не поддаваться охватившему его трепету, он пытался взять себя в руки. Несмотря на то что его сердце колотилось так, словно хотело выскочить из груди, он попробовал разобраться в том, что произошло. По-видимому, этот бессознательный жест был вполне оправданным, если принять его за обычный рефлекс женщины, спавшей бок о бок с мужчиной. Возможно, ее поступок объяснялся порывом нежности, желанием, или же она инстинктивно искала у него защиты. К тому же, крепко сжимая в руке тот предмет, за который только что нечаянно ухватилась, она лежала настолько неподвижно, словно вошла во вторую, самую крепкую стадию сна. Ему было нетрудно разжать ее пальцы и высвободиться из этого сладкого плена, но он боялся, что, очнувшись, она узнает о том, что совершила нечто из ряда вон выходящее, что никак нельзя было делать. Иными словами, он не хотел придавать значение ее поступку. И решил затаить дыхание и не двигаться. Когда его волнение немного улеглось, Поль с радостью подумал, что ему удалось устоять перед соблазном. Этот человек, живший, как ему казалось, эмоциями, а не головой, воспринимал действительность лишь через систему определенных символов, хотя никогда не признавался в этом даже самому себе. В любой момент он был способен отказаться от всех своих благих намерений. И сейчас при мысли о том, что в нужный момент он оказался с ней рядом, его охватила огромная радость. Ему подумалось, что во сне Изабель подсознательно искала опору в символическом фаллосе, и он предоставил ей именно то, в чем она нуждалась. Итак, свершилось то, о чем он давно мечтал, несмотря на то, что вначале это произошло как бы само собой, независимо от его воли, а потом при его пассивном участии. Здесь не последнюю роль сыграла и ее чувственность, до сей поры никак себя не проявлявшая. Однако основной инстинкт в сочетании с запретным плодом сделали свое дело. Видимо, Богу было угодно, чтобы соединились две плоти, из которых одна была порождением другой. «Изабель, рожденная на свет моим желанием и ставшая затем объектом моего желания, принадлежит мне дважды». Он уже не видел перед собой никаких нравственных преград и приготовился познать высшее блаженство. И потому Поль невольно еще крепче сжал Изабель в своих объятиях и прильнул жаркими губами к ее шее. И вдруг в порыве безудержной страсти он дал волю своим чувствам, нисколько не заботясь о том, что может разбудить ее.

Она по-прежнему не шевелилась. Его порыв мгновенно угас. Поля охватило прежнее беспокойство. Как он мог хотя бы на секунду забыть о болезни, рискуя ухудшить ее состояние? При свете ночника он взглянул на свои наручные часы. Оставалось еще минут тридцать, прежде чем он встанет с постели, разбудив-таки Изабель. Его правая рука настолько занемела, что он совсем не чувствовал ее. Со всей осторожностью, на какую был только способен, он вытянул руку, а спящая девушка повернулась со вздохом на бок и теперь лежала к нему спиной. Он потянулся рукой к ее животу. Ему показалось, что Изабель уже не такая горячая, как прежде. Жар, похоже, спал. Возможно, потому что наступило утро, а в эти часы обычно снижается температура, или же подействовал аспирин. Как бы то ни было, он вздохнул с облегчением. Раздвинув на затылке длинные пряди волос, он поцеловал Изабель в макушку. Теперь она принадлежит только ему. «И никто у меня не отнимет ее», — подумал он. Поль мог сколько угодно ласкать ее тело, и, независимо от того, спала ли она или делала вид, что спит, он был уверен, что Изабель не оттолкнет его. Глазами Поль давно исследовал все изгибы ее тела, но совсем другое дело было познавать его на ощупь. Она тихонько постанывала, чувствуя сквозь сон, как чья-то властная рука берет в свою ладонь сначала левую, а затем правую грудь. Он коснулся губами ее щеки и тут же получил в ответ легкий поцелуй, словно она благодарила его за ласку и в то же время призывала к порядку. Он тут же притих, наслаждаясь этими сладкими мгновениями, которые, возможно, никогда больше не повторятся. Затаив дыхание, Поль старался запомнить каждую ноту из бурной гаммы ощущений, воспринимая их как признаки того великого чувства, о чьем существовании он даже и не подозревал. И тут он понял, что окончательно потерял голову. У него уже не было уверенности ни в чем: ни в своем будущем, ни в том, как будут развиваться в дальнейшем его отношения с Изабель. Он знал точно лишь одно: отныне он предоставит ей полную свободу выбора. Ему же не оставалось ничего, кроме как беззаветно и безоглядно любить ее.

Наконец-то часы показали семь утра. Осторожно отодвинувшись, Поль выбрался из-под одеяла. При свете лампы он увидел беспорядочную массу белокурых волос, разметавшихся по простыням и подушкам. Пройдя в свою комнату, он на ходу накинул на плечи махровый халат и спустился по лестнице вниз. Накануне он забыл затворить ставни, и теперь холл был наполнен каким-то робким и грустным дневным светом. Как он и предвидел, Вермон сразу же поднял трубку и тут же пообещал, что начнет с него сегодняшнее посещение больных.

— Можешь на меня рассчитывать. Я буду у тебя самое позднее через полчаса.

Поль поспешил наверх, чтобы разбудить Изабель. Он подошел к постели, с очками на носу и градусником в руке.

— Изабель!

В ответ она недовольно пробурчала:

— Что? Что?

— Сейчас приедет доктор. Надо измерить температуру.

Перевернувшись на спину, она открыла глаза, в которых можно было прочитать удивление.

— Почему доктор?

И тут же поняла, что задает нелепый вопрос. Улыбнувшись, она взяла из рук отца термометр. Все также лежа на спине, она слегка подтянула к животу колени.

— Как ты себя чувствуешь?

— Не совсем хорошо. И все-таки лучше, чем в прошлую ночь.

Ему показалось, что она о чем-то задумалась.

— Я помешала тебе спать. В котором часу я тебя разбудила?

— Часа в три ночи.

— О! Как же мне было плохо! А потом я уснула. — Она улыбнулась. — Мне было хорошо с тобой. Ну как, хватит держать градусник?

— Потерпи еще минутку, я слежу за временем. Вот, теперь пора.

Градусник показывал 38.

— Ты молодец! Это уже положительный сдвиг.

Он нагнулся, чтобы поцеловать ее. Она ответила на его поцелуй. Затем встала с постели, нисколько не заботясь о том, что на ней не было из одежды ничего, кроме короткого пуловера, отчего ее ноги казались еще длиннее.

— Куда ты?

— В ванную комнату.

— Хорошо, а я пойду вниз встречать доктора.

Вермон был невысоким плотным мужчиной лет сорока, с большой лысиной. Он хорошо одевался, его речь была грамотной и без малейшего акцента, что встречалось довольно редко среди местных жителей. Больные любили его и доверяли ему. По правде говоря, он сохранил выговор и держался как парижанин, потому что еще каких-то десяток лет назад проживал в Париже, где с ним и познакомился Поль.

— Скажи-ка, приятель, разве ты говорил мне когда-нибудь, что у тебя есть дочка?

— У нас не было случая.

— Сколько ей лет?

— Семнадцать.

— Прекрасный возраст. Скоро будешь выдавать ее замуж?

— Возможно.

С чемоданчиком в руке Вермон стал бодро подниматься по лестнице. Поль за ним едва поспевал. Они обогнули веранду, прошли мимо библиотеки, служившей одновременно и рабочим кабинетом. Доктор приготовился постучать в дверь.

— Входи, входи, она тебя ждет.

Вермон вошел, любезно поздоровался и, поставив свой чемоданчик на стул, а сам усевшись на другой, занял собой всю комнату.

— Итак, вас зовут Изабель… Покажите язык… Ваш отец, человек весьма скрытный, ни разу не говорил мне о вас… Пощупаем живот… ложитесь на спину. Прекрасно.

Несколько минут он молча осматривал ее.

— А твоя дочка вовсе не дурна.

— Тебя это удивляет?

— Нисколько. И ты, приятель, тоже по-своему хорош собой. Знаешь, я должен задать Изабель несколько вопросов, которые отцу слышать не обязательно.

— Я спущусь вниз и там подожду тебя.

— Так будет лучше, а если ты еще сваришь нам по чашечке кофе покрепче, то будешь и впрямь душка.

«С ума сойти можно, — думал Поль, стоя у газовой плиты, — как некоторые врачи умеют сразу успокоить. Этот Вермон — отличный парень! Если он даже застанет больного при смерти, то заставит его поверить в выздоровление». Вконец расчувствовавшись, Поль засыпал в кофейник двойную порцию кофе, затем залил начинавшей закипать водой. Услышав шаги Вермона, он вышел из кухни в холл.

Врач торопливо спускался по лестнице.

— Ничего страшного. У нее воспалилось горло и вдобавок ко всему небольшой герпис. Не пройдет и двух дней, как все будет в порядке. Ты разволновался? Теперь успокойся.

Разложив на столе бланки рецептов, вынутые из кармана пиджака, он принялся быстро заполнять их. Поль принес кофе:

— Не хочешь ли чего-нибудь перекусить?

— Нет, спасибо. У тебя прекрасная дочь, здоровью которой можно только позавидовать.

И привычно громко расхохотался, затем пожал руку своему приятелю:

— Благодаря тебе мой рабочий день сегодня начался хорошо. Ты даже не представляешь, приятель, какая это тоска с утра до вечера осматривать одни лишь старые задницы!

Не переставая дуть на свой кофе, наконец он выпил его.

— До свидания, счастливый папаша. Проследи, чтобы сегодня малышка оставалась в постели. Завтра у нее температура снизится до 37 и она сможет вставать.

Привычный распорядок дня был нарушен из-за болезни Изабель. Однако у всех улучшилось настроение, так как по всему было видно, что болезнь отступила Поль, как только оделся, тут же отправился в Ап за лекарством. Элиза начала свой день с того, что пришла помочь Изабель привести себя в порядок. Малышка попробовала было отказаться от ее услуг, однако из этого ничего не вышло. Больной предлагалось, лежа в постели, умыться по-кошачьи над тазиком теплой водой из кувшина.

— Ну хотя бы зубы я могу почистить в ванной?

— Ни в коем случае. Ваш отец сказал, что вы не должны вставать с постели.

— Тогда принесите мне мою зубную щетку, пасту и стакан воды.

Элиза вылила и помыла тазик, убрала комнату и переодела Изабель в ночную рубашку и кофточку на пуговицах. Спустившись на кухню, она вернулась, держа в руках поднос со стаканом чая.

— Возможно, я проживу здесь всю зиму, — произнесла Изабель, откусывая печенье.

— Хорошая новость. Вашему отцу здесь слишком одиноко. И я тоже буду рада, если вы останетесь.

Вернувшись с кипой красочных журналов в руках, Поль бросил их на кровать.

— Ты опустошил книжный киоск?

— Так у меня сложилось с детства. Когда я схватывал простуду, мать скупала для меня все детские журналы. И только потом завязывала мне горло и давала полоскания.

— Ты заставишь меня делать то же, что и ты в детстве?

— Нет, это уже вышло из моды.

И все же на протяжении всего дня ее регулярно пичкали таблетками, заставляли капать в нос капли и делать ингаляцию горла. Ее навестила Тереза, обеспокоенная утренним визитом врача. Она наотрез отказалась присесть и, стоя у кровати, глядела на Изабель глазами, в которых то и дело вспыхивали веселые искорки. Не прошло и пяти минут, как внезапно застеснявшись, она вышла на цыпочках из комнаты. Вечером Поль предложил дочери поиграть в карты на краешке постели. Несмотря на слабость, Изабель выиграла, оставив его в дураках. После спада температуры она впала в некую эйфорию, выражавшуюся в том, что стала строить планы на ближайшее будущее.

— Если ты купил бы мне письменный стол, то мы поставили бы его между окнами. Знаешь, какой письменный стол я хотела бы? Широкий-преширокий, и чтобы было полно ящиков.

Поль отнесся к этому без особого энтузиазма.

— Может, ты не хочешь купить мне письменный стол?

— Конечно хочу.

— Так почему же у тебя такой кислый вид?

— Боюсь, что у твоей матери, с которой я разговаривал вчера по телефону, совсем другие планы.

Изабель пожала плечами:

— Она изменит свое решение. Я уверена, она согласится, когда я скажу ей, что в моих интересах остаться у тебя на всю зиму. Ведь она никогда мне ни в чем не отказывала.

— Да, но обстоятельства переменились. Не надо рассчитывать, что она будет в восторге, если ты предпочтешь жить у меня. Она вполне может приревновать тебя ко мне. У нас с ней старые счеты или же, если хочешь, давние обиды. Могу сказать, что вчерашний разговор с ней произвел на меня весьма неблагоприятное впечатление.

Он рассказал об уклончивых ответах Сони и о том, что она предложила какое-то время подумать. Поль объявил ей, что на следующей неделе у них назначена встреча.

— Значит, ты не совсем правильно изложил суть дела, — сказала Изабель решительным тоном.

— Возможно. И все же я хочу тебя попросить кое о чем. Ради бога, когда этот чертов телефон зазвонит, пожалуйста, спустись вниз и поговори с матерью.

— Ты уже дрожишь от страха, словно перед людоедом! — воскликнула Изабель. — Какой же у тебя смешной вид! Ты настолько боишься ее?

— Есть от чего испугаться!

— Я думаю. — И она громко расхохоталась. — Ты насмешил меня до слез. Теперь вскроется мой герпис. Дай-ка мне носовой платок!

Она вытерла глаза и высморкалась. Поль протер ее верхнюю губу ватным тампоном, смоченным в перекиси водорода.

— Что-то ты сегодня вечером слишком много смеешься?

— Тебя это удивляет? Прошлой ночью я была между жизнью и смертью, а сегодня я уже чувствую себя вполне здоровой. Знаешь, что мы сейчас сделаем? Мне не хочется ждать маминого звонка. Не спуститься ли нам вниз и позвонить ей? Во-первых, это мой долг вежливости, раз я не смогла подойти к телефону вчерашним вечером. А после мы не будем больше говорить об этом.

Он помог ей закутаться в домашний халат и заставил натянуть шерстяные носки.

— Ты думаешь, что сможешь спуститься по лестнице? — спросил он.

— Конечно, нет, ведь ты понесешь меня на руках.

Он взвалил ее на плечо, словно мешок:

— Сколько ты весишь?

— Я думаю, килограммов пятьдесят.

— Это совсем пустяки.

И все же он с большой осторожностью спускался вниз по ступенькам.

— Прошло уже лет десять, как я тебя нес вот так до самого Апа.

— Конечно, мне тогда было всего семь лет.

Устроив ее в кресле рядом с телефоном, он дал ей последние наставления.

— Скажи, что ты в восторге от нашего совместного решения, но не перегни палку. Подтверди, что мы собираемся приехать к ней в будущую пятницу. Говори с ней по-румынски, будто меня нет дома. Лучше уж я ничего не пойму. Скажи, что я ушел к соседям.

В глубине души он был даже доволен, что переложил столь ответственное дело на плечи Изабель. Возможно, она проявит больше смекалки, чем он. Поль прошел на кухню и занялся приготовлением ужина. Для этого ему только и надо было, что открыть банку с кислой капустой. Однако его охватили сомнения. Годится ли такая еда для больной? Хотя, с другой стороны, Вермон ничего не говорил ему относительно соблюдения диеты. Из холла до него донесся, как ему показалось, спокойный и даже радостный голос Изабель. Не понимая чужой речи, он с удовольствием прислушивался к незнакомым словам, произносимым уверенным тоном. И даже ненавистный ему со времен женитьбы румынский язык в устах Изабель казался ему весьма мелодичным. Поймав себя на мысли, что постоянно находит повод, чтобы восхищаться дочерью, он едва не рассмеялся. Неужто у его Изабель совсем не было недостатков? Задавшись таким вопросом, он так и не нашел ответа на него. Изабель представлялась ему неким предметом округлой формы, похожим на шарики из агата, которые ребенком он запихивал себе в рот, а затем не мог нащупать языком ни единой шершавинки на их гладкой поверхности.

После легкого щелчка наступила тишина, что указывало на то, что телефонный разговор закончился.

— Ну что?

— Ты был прав. Она не торопится с ответом. Ничего, ведь она не сказала мне свое решительное «нет». Когда же мы встретимся с ней, она не сможет отказать. Не беспокойся, все будет хорошо. А сейчас дайка мне отпить глоток из твоей рюмки.

— Я думал, что ты не пьешь спиртного.

— А я и не пью. Только время от времени.

Поль задумчиво смотрел на огонь в камине. «Можно сказать, — рассуждал он, — что мы уже прожили под одной крышей половину зимы, а оставшаяся половина станет точным повторением предыдущей. Вот так вдвоем мы тихо просидим у камина, и голова Изабель будет покоиться на моем плече. Так было вчера, сегодня и так будет завтра.» Он убеждал себя, что подобная перспектива отнюдь не пугает его, ибо в последние годы утратил всякую надежду на какие-либо изменения в своей жизни. Вспомнив о том, каким непостоянным был он в своих планах на будущее в юности, Поль внезапно ощутил легкое беспокойство. О чем могла думать Изабель в тот момент, когда он предавался своим мечтам, разглядывая огонь в камине?

— Знаешь, о чем я сейчас думаю? — спросила она. — Я сочиняла сказку. С тобой такое бывает?

— Еще как!

— А со мной такое происходит постоянно. Вот теперь я вообразила, что, когда я была еще ребенком, вы с мамой пропали без вести во время кораблекрушения. Меня же спас какой-то моряк.

— Вот это здорово придумано!

Она рассмеялась:

— Ты сейчас узнаешь, что попал в точку. Меня приютила одна богатая американка. Я жила в Калифорнии в роскошной вилле с бассейном в окружении толпы предупредительных слуг, всегда готовых исполнить любое мое желание. Вскоре я выросла и влюбилась по уши в прекрасного юношу. Он был морским офицером. И знаешь почему?

— Очевидно, из-за кораблекрушения?

— Верно. Слушай дальше. Офицер бросает меня. Я убита горем. Моя приемная мать старается утешить. Она не придумала ничего лучше, как усадить меня в свой «кадиллак» и кататься по городу. Скорее всего, это происходило в Сан-Франциско. Однако ничто не может развеять мою печаль. Тогда миссис Грейхем, — видишь, я уже придумала ей имя… — Она рассмеялась. — Миссис Грейхем! Ты даже представить себе не можешь! Она вдруг выкладывает мне, что мой отец жив! Тайком от меня эта женщина занималась поисками моих родителей. Как оказалось, тебя подобрало на борт какое-то судно. И тогда, чтобы начать жизнь с нуля, ты решил прикинуться человеком, страдавшим потерей памяти. Под чужим именем ты обосновался здесь, в Тарде. Не знаю как, но моей покровительнице удалось напасть на твой след. После пережитой любовной драмы я была на грани нервного срыва. И тут она дает мне твой адрес и деньги на дорогу. И вот на глазах изумленной публики в лице Элизы, Терезы и старухи Мансарт я выхожу из своего шикарного «кадиллака».

— Хвастушка! — воскликнул Поль.

— Это точно. Постой, это еще не все. Увидев тебя, я испытываю настоящее душевное потрясение: ты похож как две капли воды на моего морского офицера, хотя выглядишь постарше его. Мне вдруг показалось, что после долгой разлуки я вновь встретила его.

— И что же дальше?

— Все. На этом месте я остановилась.

— Ты мне льстишь, — сказал Поль. — А вот твоей матери в твоем рассказе повезло гораздо меньше, поскольку ты ее сразу же отправила в мир иной.

— Только не надо преувеличивать! Разве порой ты не мечтаешь о том, чтобы избавиться от того или иного человека, слишком тебе досадившего?

— Такое со мной бывает.

— И от кого чаще всего ты хотел бы навсегда избавиться?

— От твоей матери.

И они одновременно расхохотались.

— Какие же мы мерзавцы! — сказал Поль.

— Но это же игра. Так продолжим же ее! Расскажи мне, о чем ты мечтаешь, например, по вечерам, прежде чем лечь спать?

— Я могу рассказать тебе, но день на день не приходится.

— И все же попытайся. О чем ты чаще всего мечтаешь перед сном?

— Ты будешь смеяться. Ну, раз ты настаиваешь. Я мечтаю о своих похоронах.

— Как! И ты тоже?

— В этом нет ничего удивительного, — сказал Поль. — Людям свойственно думать о смерти. Сыграть в ящик — лучший способ насолить своим близким. Так делают все. В моем случае самым забавным представляется количество оплакивающих меня женщин, идущих за моим гробом. Одни люди спят и видят, как на их похороны собрались сильные мира сего, министры, звезды мирового экрана, видные политики и разные там знаменитости. Я же хотел бы увидеть среди провожающих меня в последний путь всех женщин, которых когда-либо знал. Пусть они вместе поплакали бы, утешали бы одна другую, перечисляли бы все мои лучшие качества. Я слушал бы их из своего мерзкого ящика и радовался бы тому, что наконец-то они ко мне относятся с любовью, чего мне так не хватало при жизни.

— Из этого следует, что ты был весьма любвеобилен, — заметила Изабель.

— Ты так считаешь? С некоторых пор я в этом что-то сильно сомневаюсь. Кто знает, возможно, я приписываю себе чужие заслуги. Может, образ покорителя женских сердец волнует мое воображение?

— Но ты же был трижды женат.

— Верно. И это ни о чем хорошем не говорит. Заметь, насколько неправдоподобными выглядят мои мечты. Например, я представляю, что на мои похороны пришли мои две первые жены. И это в то время, когда я даже не знаю, где они теперь живут. Уверен, что они давно забыли меня. Так что мои мечты не имеют под собой никакой реальной почвы.

— Что-то у тебя получился совсем грустный рассказ. Ты не можешь придумать что-нибудь повеселее?

Он обнял ее за плечи. Она сидела нога за ногу и раскачивала тапочек, надетый на большой палец ноги. На ее загоревших икрах собрались в гармошку черные грубошерстные носки. Это навело его на воспоминания о прелестной юной девушке по имени Вивианна, к которой он заглядывал в те вечера, когда ее родители отправлялись в кино. Она поджидала его, закутавшись в шерстяной плед в столовой, где было так холодно, что зуб на зуб не попадал. Вот уж кто не пропустил бы его похороны! Однажды она так и приснилась ему в черном, давно вышедшем из моды платье, но нисколько не постаревшая! В его памяти она навсегда осталась шестнадцатилетней девчонкой. А было время, когда он, погасив свет, опускался в неудобное кресло, а она, в домашнем халатике и носках, устраивалась на его коленях. Сквозь щели в жалюзях просачивался неясный свет от уличного газового фонаря, стоявшего как раз напротив дома. Когда его глаза привыкали к полумраку, он видел перед собой безукоризненный девичий профиль. Он мог часами ласкать ее тело, хотя ни разу не позволил себе обнажить его полностью. В то время у него еще не было никакого опыта в любовных играх. Так продолжалось до тех пор, пока Вивианна не предложила ему лечь с ней в постель. От неожиданности он потерпел полный крах. После того злополучного вечера он перестал с ней встречаться, о чем до сих пор сожалел. И все же на свои похороны он пригласил бы ее в первую очередь.

— Да, — неожиданно нарушил тишину Поль, — эти воображаемые похороны превратились для меня в некую компенсацию за упущенные возможности.

— Ты погрузился в воспоминания?

Он улыбнулся:

— Да, я уже обратился к тем временам, когда девушки писали мне любовные записки.

Он рассказал ей о Вивианне. Эта история показалась ей довольно забавной. Она захотела узнать подробности:

— Как ты думаешь, она была девственницей?

— Мне тогда было трудно судить об этом. Но теперь-то я могу смело утверждать, что девственницей она точно не была.

— Это можно определить на глаз?

— Не говори глупостей. Впрочем, тебе не кажется, что уже пора спать. Ты ведь давно должна лежать в постели.

Она не была согласна.

— В девять часов вечера? И я уже выздоровела. Ну же, расскажи еще какую-нибудь историю.

— Нет, — заявил он решительным тоном. — Марш в постель!

— В таком случае ты понесешь меня на руках.

— Если ты так хочешь. Своя ноша нетяжела.

Он взвалил ее на плечо и так понес ее по лестнице до самой постели.

— Пойду наведу порядок внизу. А ты изволь измерить температуру. И пожалуйста, без фокусов!

Когда минут десять спустя он поднялся к ней в комнату, то застал ее уже в постели.

— У меня 38, — сообщила девушка.

— Хорошая новость.

— Ты же не уйдешь вот так сразу. Присядь-ка и расскажи мне что-нибудь.

— Нет, тебе надо спать.

— Я еще успею поспать. Знаешь, о чем я вдруг подумала? По твоим рассказам твоя жизнь состояла из одних лишь неудач. Ты не находишь, что это довольно странно?

— В самом деле странно, — ответил Поль, державшийся на всякий случай подальше от ее кровати. — Как правило, прежде всего на память приходят неудачи, поскольку мы все обречены.

— На что же?

— Как это ни банально звучит, но наша жизнь так или иначе когда-нибудь закончится. Вот потому она и представляется нам бесконечной чередой провалов и неудач. И все потому, что мы сами не хотим жить на полную катушку, поскольку находимся в плену своих предрассудков и ложных представлений. Ну все, на сегодня хватит. Пора спать.

Она не стала с ним пререкаться:

— Тогда с тебя поцелуй.

Он склонился над кроватью, чтобы поцеловать ее, и тут же почувствовал себя пленником в кольце ее рук, обвивших его шею.

— Вот и все. Доброй ночи.

— Я внушаю тебе отвращение?

— Это почему же?

— Из-за герпеса.

Он выпрямился:

— Я не чувствую ни малейшего отвращения к тебе.

— Тогда поцелуй меня еще раз.

Улыбнувшись, он наклонился и вновь попал в сладкий капкан.

— Ты прекратишь?

— Нет, ни за что. — И почти шепотом добавила: — Разве ты не хочешь прилечь рядом со мной, как вчера?

— Нет, не хочу.

— Но почему же?

— Я уже давно привык спать в одиночестве. И мне тоже не повредил бы хороший сон.

— Это не совсем так. — Она засмеялась. — Причина в том, что ты сам находишься в плену своих предрассудков и отказываешься жить на полную катушку.

— Осторожнее на поворотах, — мрачно заметил Поль, — не знаю, какую комедию ты разыгрываешь передо мной, но она мне совсем не по вкусу. Ты уже взрослая женщина, что доказала на деле, и не один раз. И не прикидывайся неразумным дитя. Прошу тебя, будь умницей и не бросай слов на ветер, чтобы не усугублять и без того сложное положение, в которое я попал.

— Ты сам все осложняешь, — сказала Изабель. — Ты не должен сердиться на меня за то, что я прошу тебя сделать что-то совсем простое, что доставило бы мне большое удовольствие. Ведь я прошу совсем немного: спать рядом с тобой.

Немного помолчав, она добавила:

— В конце концов это твои проблемы. Тебе и решать их.

— И все же в какой-то степени это касается и тебя, — заметил Поль. — Ты не бездушный предмет. Следует ли понимать, что ты предоставляешь мне полную свободу действий? Как и любому другому в подобной ситуации…

— Речь идет не о ком-то другом, а именно о тебе.

— Тогда ты сошла с ума!

— Да нет же! Совсем напротив. Я слишком доверяю тебе. Ты — мой отец, к тому же умудренный жизненным опытом человек. Кому как не тебе знать, как поступить в том или ином случае?

— Ну ты меня просто пугаешь.

Она улыбнулась:

— Вот именно это я и хотела сказать тебе, но ты рассердился. Ты больше не злишься на меня?

— Нисколько. И все же тебе пора спать.

Он вновь склонился над кроватью, чтобы поцеловать ее. Она произнесла почти шепотом:

— Может, это и глупость, но мне обидно сознавать, что я нисколько не нравлюсь тебе. Не по этой ли причине ты не хочешь остаться со мной?

Ее слова показались ему вполне искренними. Он выпрямился, бледный как полотно:

— Я ухожу потому, что ты слишком нравишься мне.

— Вот так-то лучше. А теперь, после того как ситуация немного прояснилась, ты уже не побежишь сломя шею от меня?

— Ну, будет, — сказал он, — пора спать.

«Первое, о чем я подумал утром, когда часы пробили одиннадцать: „Нет, не буду торопиться. Поваляюсь-ка я еще в кровати, почитаю, потом долго буду приводить себя в порядок. Так мне удастся скоротать время перед завтраком“. И в самом деле, я раскрыл начатый накануне полицейский роман. Внизу раздавались голоса Изабель и Элизы. Я так увлекся чтением, что не заметил, когда их беседа оборвалась. Внезапно я почувствовал, что меня окружает тишина, хотя я не мог с точностью сказать, как давно она наступила. И в мгновение ока все аргументы, выдвинутые мною при пробуждении, когда я сам себе доказывал необходимость держаться подальше от Изабель, улетучились, словно дым. А я-то считал их такими вескими и неоспоримыми! Мне следовало бы полностью изменить свое поведение. Дать волю своим чувствам, получить удовольствие, а уже потом покоряться судьбе, поскольку, как мы знаем, против нее не попрешь. „Поживем, увидим!“ — вот каким было мое философское кредо, которому я был верен на протяжении последних сорока лет. Что касается этого пресловутого „увидим“, то я хлебнул его сполна. Чего только я не насмотрелся за эти годы. И все мне мало. И все же надежда не оставляла меня. И это вовсе не казалось мне полным безрассудством. Не теряя времени, я побрился, принял душ и оделся. Раз ты принял решение, то надо претворять его в жизнь как можно скорее.

Элиза остановила меня уже в дверях. На ходу я дал ей необходимые распоряжения насчет завтрашнего дня, затем спустился по склону. Когда я был уже в метрах трехстах от рощицы, Джаспер выскочил мне навстречу с радостным лаем. С этого расстояния я еще не мог как следует разглядеть, что происходило за деревьями. Подойдя поближе, я увидел Изабель. Она была в свитере и джинсах.

— Сегодня утром ты не принимаешь солнечные ванны?

Она скривила легкую гримасу:

— Уже холодно.

Приподнявшись, она протянула мне щеку для поцелуя, после чего мы уселись рядом под деревом, где она только что загорала. Ее лоб и щеки были покрыты капельками пота, и я понял, что, завидев меня издали, она поспешила прикрыть свою наготу. Она хранила молчание, словно была смущена от того, что впервые не предстала передо мной во всей своей красе. Я же сделал вид, что не заметил ничего. Впрочем, мне было все равно, была Изабель в одежде или в чем мать родила. Главным для меня было ее присутствие. Все остальное казалось вторичным и второстепенным. Я был по-настоящему счастлив на этом клочке земли, где мог смотреть на нее, слышать ее голос и даже прикоснуться к ней рукой. Подобно многим я имел самые превратные представления о желании. Кое-кто убежден, что страсть замешена на сексе. В действительности секс порой губителен для нее. Праздник любви наступает в тот момент, когда партнеры еще не обменялись ни единым жестом. Вот о чем я размышлял, молча глядя на Изабель. Я любовался длинными, темными ресницами, игрой света на ее щеках, глубиной ясных глаз, красотой пышных волос, нежно очерченными губами. Такого счастья я не испытывал ни с одной из женщин. Я знал, что это будет длиться до тех пор, пока она будет рядом со мной.

Я решил больше не возвращаться к нашему вчерашнему разговору. Что сказано, то сказано. Вначале я был ошеломлен, затем взволнован до глубины души. Теперь же я понял, что ни на секунду не подвергал сомнению искренность ее слов. И был прав. Оставив за мной право выбора, Изабель вовсе не хотела заниматься подстрекательством. Вот почему при моем приближении она поспешила натянуть на себя одежду. Что же касается ее отношения ко мне, то тут она высказалась со всей прямотой. Однако я был уверен, что Изабель не станет побуждать меня к действию. В некотором смысле ее позиция развязывала мне руки в том случае, если бы я дал волю своим чувствам, о чем впоследствии горько бы сожалел. Если мне удастся взять себя в руки, то я сразу же почувствую облегчение и обрету душевное равновесие, которое поможет мне избежать большой неприятности.

Написав эти строки, я вдруг заметил, что нисколько не осуждаю поведение самой Изабель. Лишенная каких бы то ни было предрассудков, как истинное дитя природы, она не вписывалась ни в какие общепринятые рамки. Такие слова, как наивность, молодость и неопытность, теряли всякий смысл применительно к ней. То, что она не делала никакой тайны из плотской любви и не имела предубеждения против кровосмешения, шокировало меня, но я вполне мог понять ее. И все же я не могу сказать, что она была совсем уж безнравственной дрянью. За все время, пока она жила у меня, я не один раз был свидетелем ее заботы о других, что, по моему мнению, является лучшим тестом на нравственность. Можно сказать, что она плывет по течению. А разве я не такой же пловец, как она? Мне не хочется отвечать на этот вопрос, поскольку выходит, что я кругом виноват: перед ней и перед самим собой. Так что же мне делать? Всю жизнь я несу свою вину и, как видите, пришел к самым плачевным результатам. Положа руку на сердце я могу признаться лишь в том, что влюблен по уши в Изабель.

Вот как я влип! Пал жертвой презренного чувства, приносящего мне одни лишь неприятности, разочарование, усталость и скуку. Мне кажется, что я растрачусь по мелочам ради одной навязчивой идеи. Так что же для меня главное? Политические идеи, социализм, право народов на самоопределение, свобода, братство, литература? Да, конечно, это все мое. Но Изабель также я не могу списать со счетов. Когда она подходит ко мне, когда я слышу ее шаги по лестнице, когда она стучит в мою дверь, когда она входит в мой кабинет, я чувствую себя путешественником, вернувшимся в родные края после долгого отсутствия. Стоит ей заговорить со мной, я словно превращаюсь в соляной столб и с трудом понимаю смысл ее слов. Я уже не вижу ничего вокруг, кроме легкого движения ее губ. Отныне в ее присутствии я не снимаю с носа очков, отбросив в сторону всякое кокетство, от которого так долго не мог отделаться. Теперь ничто мне не мешает любоваться ее прекрасным лицом, что куда как интереснее, чем вникать в смысл ее слов. Вглядываясь без конца в ее тонкие черты, я стараюсь понять, чем же они меня так привораживают. Вот, например, ее ресницы, густым веером скрывающие ее взгляд. Взмах вниз, взмах вверх, — занавес поднимается, а затем стыдливо опускается. В этом есть какая-то загадка. Но почему же я не могу насмотреться на ее нежную кожу?

Порой я смотрю на Изабель так долго, что начинаю бредить. Я вижу перед собой то птицу, то рыбу. Я различаю только нос и рот, остальные черты лица расплываются. Подобно тому, как в детстве я строил страшные рожицы перед зеркалом, теперь, похоже, я испытываю этот метод на других. Однако достаточно тряхнуть головой, как наваждение исчезает и я вновь вижу перед собой ее прекрасное лицо.

— Да ты не слушаешь меня, — сказала мне она сегодня утром за завтраком.

— Я слушаю тебя. Прошу, повтори несколько раз слово „слушаю“. У тебя это здорово получается.

Она повиновалась с улыбкой.

— Слушаю, слушаю, слушаю, слушаю.

Она обладала даром обратить в шутку мой навязчивый бред. Мы подошли к той стадии игры, когда она становится необходимой, как разрядка. Для начала Изабель принялась строить страшные рожицы, но я не усматривал в них ни малейшего уродства. Напротив, после каждой такой страшилки она становилась в моих глазах еще более привлекательной и желанной. Это было похоже на игру ресниц, о которой я только что упоминал, или же лучей прожекторов, направленных на голую танцовщицу в стриптиз-шоу. Однако вскоре я уже задавался вопросом: уж не испытываю ли я во время подобной игры какое-то садистское чувство?

В любви мне больше всего не нравится ее одержимость. Это не полная потеря рассудка, а сосредоточение всех интересов и помыслов на одном предмете. Не слишком ли мои банальные рассуждения о любви напоминают брюзжание моралиста? Разве работа не требует от меня такого же сосредоточения мысли и одержимости? И хотя мне неприятна сама по себе мысль о любви, в случае с Изабель я нахожусь в выигрыше за счет того, что теряю. Мне ничего не нужно от нее, и потому мое чувство к ней лишено всякой корысти, которая всегда связана с сексуальной активностью. Мы можем спокойно предаваться нашим играм и не бояться соперничества в погоне за наслаждением. Что бы там ни говорили, но в любви каждый идет своим путем. Мне приятно знать, что Изабель не отказалась бы стать моей любовницей, стоило бы мне только захотеть. Есть существенная разница между высказанным и исполненным желанием. У каждого из них еще нет личных требований друг к другу, поскольку их объединяет общее желание.

Нет, я не вижу решения моей проблемы. Расстаться с Изабель? Но я чувствую, что еще не готов. Боюсь ли я небесного проклятия? Да нет. Я не верю в это. Меня пугает не кровосмешение, а разница в возрасте. А что, если воздержаться? Но такое решение способно привести к непредсказуемым последствиям.

Утром за завтраком, когда Изабель кончила строить рожицы, я умышленно солгал, сказав ей: „Господи, какой же уродиной ты можешь быть!“ И вместо того чтобы показать, что она не придала значения моим словам и гримасы существуют для того, чтобы пугать окружающих, она вдруг задумалась. И после короткого размышления вдруг с самым серьезным видом с грустью заявила: „О! Да мне и самой давно известно, что я уродина“. Какая притворщица! Я уверен, что Изабель не сомневалась в своей неотразимости. Однако она не ответила на мой вызов, и я был вынужден снова подколоть ее. Похоже, что мы затеяли довольно жестокую любовную игру. Внезапно я почувствовал необходимость предпринять какое-то действие и, подойдя к двери кухни, попросил Элизу принести нам кофе. Вот так, несмотря на все мудрые решения, которые я принимал сто раз на день, мы балансировали на острие ножа.

Моя жизнь с Изабель была похожа на бег с препятствиями. У меня теплилась надежда на то, что со временем все встанет на свои места, поскольку нереализованные желания притупляются точно так же, как и сбывшиеся.

Как и всякому другому, мне порой бывает трудно совладать с собою с помощью простых рассуждений. Время от времени я ловлю себя на том, что превратился если не в суеверного, то почти в верующего человека. Кому же тогда обращены мои молчаливые молитвы? Две половинки моего „я“ как бы высвечиваются изнутри: доброе начало противопоставляется злу, от которого я стремлюсь отмежеваться. Воспоминание из далекого детства: я стою в церкви. И от того, что это мне не нравится, ничто не изменится. На протяжении всей жизни мы лишь занимаемся накоплением, а вовсе не стремимся к переменам. И потому на складе нашей жизни собирается много самых противоречивых деталей. Время от времени и я достаю с полки пыльный святой нимб и водружаю его на голову. Мне он нужен для того, чтобы посадить на цепь проснувшегося во мне кобеля, такого же наглого, как Джаспер, который готов облазить весь дом от подвала до крыши, принюхиваясь к следам Изабель. Мне достаточно увидеть ее стоптанные домашние тапочки, клочок ваты для снятия косметики, скомканный листок бумаги, чтобы я тут же не потянулся носом к ее заду. Спасибо, что я еще не просовываю лапы под ее дверь, когда она спит или пишет в своей комнате письмо. В такие моменты я чувствую на лбу тяжесть святого нимба, и это действует на меня отрезвляюще и более эффективно, чем любые рассуждения и запреты.

Если мы собираемся провести здесь вместе зиму, то самое время загрузить Изабель какой-то настоящей работой, чтобы заполнить ее дни. Надо отдать ей должное, она по собственной воле помогает иногда Элизе с уборкой дома и готовить обед. Она много читает. И все же Изабель с книгой в руках наводит меня на мысль о том, что она читает совсем не так, как я. Не знаю, какие предубеждения вселили в меня уверенность, что женское чтение отличается от мужского, ибо женщина живет прочитанным и отождествляет себя с героиней романа. Я не могу отделаться от мысли, что Изабель чувствует себя чужой в моем доме. И это крайне неприятно, поскольку я давно принял решение остаться здесь навсегда. Теперь же я опасался, что в силу своего возраста и сложившихся привычек Изабель не приживется в этом медвежьем углу. При чем тут „опасение“? Надо смотреть правде в глаза».

И все же самые здравые рассуждения порой ни к чему не приводят.

Поль разбудил дочь в ранний час, как и было условлено накануне вечером. Он принес ей завтрак. Еще совсем сонная Изабель возмутилась. Ей вовсе не хотелось подниматься с постели в такую рань.

— Мы приедем слишком рано и побеспокоим маму.

— Дорога предстоит долгая. И прежде чем появиться у Сони, надо будет кое-что купить.

Она потянулась, а затем облокотилась на локоть в постели, глядя, как Поль устанавливал перед ней поднос с завтраком. Без особого энтузиазма она принялась за печенье.

— Как мне одеваться?

— По-воскресному.

Ее рассмешили его слова.

— Как это, по-воскресному?

— Собирайся, как на праздник. Вымой и расчеши волосы, собери их на затылке. Строгое платье, никакой косметики. Пусть у твоей матери сложится впечатление, что я оказываю на тебя положительное влияние.

— Какое платье? Белое или синее?

— Не важно какое. Иди поскорее в ванную комнату. Я уже готов отправиться в дорогу.

И только теперь она обратила внимание на то, что ее отец был в костюме и завязал галстук. Изабель едва не расхохоталась. Давно висевший в шкафу без дела костюм придавал Полю провинциальный вид, к тому же он был заметно узок для него. Зрелище было довольно забавным, но не отталкивающим. Он походил на крестьянина, который, собираясь на ярмарку, чтобы продать своих баранов, постарался принарядиться из уважения к будущему покупателю. Неожиданно Изабель принялась блеять, как овечка.

— Что с тобой? — спросил Поль.

— Я — маленький барашек, которого везут на рынок.

Он улыбнулся:

— Не совсем так. Ты же вернешься обратно. Мы продадим лишь зелень.

— О нет! — снова заблеял барашек.

Поль взглянул на часы:

— Даю тебе на все сборы ровно час.

Она вышла из дома, когда он уже выезжал на машине из гаража. Поль внимательно оглядел ее с ног до головы и даже заставил покрутиться перед ним.

— Можешь осмотреть мои уши; они чистые.

— Надеюсь, ведь от твоей матери ничего не скроешь.

Было довольно прохладно, и на выезде из деревни Поль включил в машине отопление. Постепенно небо прояснилось и сияло голубизной. По мере того как они спускались к морю, пейзаж заметно менялся: то и дело навстречу им попадались селения и рощи, все чаще и чаще мелькали розовые черепичные крыши, цветники и палисадники.

Дорогими магазинами, куда почти не заглядывали покупатели, Сент-Трофим походил на все приморские города после закрытия курортного сезона. Поль остановился почти на том же месте, где месяц назад посадил к себе в машину Изабель. И в это осеннее утро скамейки на бульваре отнюдь не пустовали. Несколько пожилых людей пользовались возможностью погреться на солнышке. С десяток подростков гоняли по пляжу мяч. Не было и одиннадцати утра.

— Говорила же я, что мы приедем слишком рано.

— Я хочу пройтись по магазинам, — сказал Поль. У него был такой вид, словно он принял какое-то важное решение.

Взяв за руку Изабель, он повел ее на главную улицу. Остановившись у магазина готового женского платья, он окинул критическим взглядом витрину.

— Ничего путного, — сказал он.

— Ты интересуешься модой?

— Еще как! Ты должна в этом разбираться. Скажи мне, какой из этих магазинов самый шикарный?

— «Мод», «Пимпрель». Но цены там сумасшедшие. Конечно, они продают одежду модную и хорошего покроя, но втридорога по сравнению с Парижем.

— Пойдем поглядим.

Изабелла взяла отца за руку:

— Послушай, это весьма мило с твоей стороны. Но нужно ли это делать?

— Обязательно, если это доставит тебе радость, хотя бы на час.

Она не стала спорить. Зачем портить ему настроение? На секунду она подумала, что совершает бестактность по отношению к Соне. Но тут же прогнала эту мысль. Обрадовавшись возможности получить подарок, Изабель принялась со всем вниманием рассматривать витрины, мысленно примеривая на себя выставленную одежду. Ей захотелось купить красивое строгое платье, чтобы произвести впечатление на мать. Они входили в каждый магазин. Поль терпеливо ждал, сидя на стуле в сторонке от примерочной, пока Изабель выберет то, что ей подойдет. Когда же, наконец, она нашла то, что искала, цена платья привела ее в некоторое замешательство. К тому же Поль так увлекся выбором подарков, что заставил ее примерить, а затем приобрел для нее две пары бархатных брюк, черные и бежевые, и три пуловера разных цветов.

Они вышли из магазина. Поль нес пакеты с покупками, а Изабель красовалась в новом кашемировом белоснежном платье. Она шепнула: «Спасибо», — и оба вдруг почувствовали смущение: она — потому что слишком быстро согласилась, а он — потому что не мог скрыть своей радости. Они побросали пакеты в багажник.

— Самое время пропустить стаканчик, — сказал Поль, поскольку не рассчитывал, что у Сони водится что-либо крепче кока-колы.

С террасы «Спландида» открывался вид на прибрежную полосу, где две молодые парочки развлекались тем, что старались обогнать друг друга на велосипеде. На горизонте маячил белый парусник. Поль не спеша потягивал виски, поглядывая на Изабель, сидевшую над стаканом фанты. «И как можно пить такую гадость?» — подумал он. Затем его мысли приняли новое направление. Он уже представлял, как зимой будет выезжать с Изабель на выходные дни в Канны или Ниццу. Зимой побережье не лишено своеобразной прелести. Конечно, у него будут проблемы с деньгами, но он постарается больше зарабатывать. Он вспомнил, что ряд еженедельников, где неплохо платят, обращались к нему за статьями на злобу дня, но лень помешала ему принять их предложение. Теперь он наверстает упущенное.

И вдруг он заметил, что Изабель непривычно молчалива.

— Что-то не так?

— Нет, все хорошо. Я очень рада, только чувствую себя немного утомленной. Ты только подумай, сколько мы проехали в автомобиле. Мне удивительно, что я снова здесь. Кажется, что прошло много лет.

Она не кривила душой. О своих летних приключениях она вспоминала с легким удивлением и так отвлеченно, словно речь шла о другом человеке. Она не испытывала ни малейшего стыда и сожаления. Скорее всего, она ощущала неловкость и чувствовала себя немного не в своей тарелке. Изабель становилось не по себе при мысли, что ей вот-вот предстоит встреча с матерью. Внезапно она поняла, что вовсе не уверена в том, что мать согласится с ее решением. И она вдруг испугалась предстать перед строгим жюри в лице Сони в платье белого цвета, символизировавшем девственную чистоту. Если бы ей хватило смелости, то она попросила бы у отца позволение быстренько переодеться в местном туалете. Но он уже поднялся:

— Думаю, что нам надо идти.

Похоже, и он ощущал неловкость. И все же, взглянув на него, Изабель воспрянула духом. Его солидный вид внушал доверие, она могла на него положиться. Такой не даст обратный ход. Он любит ее.

— Самое любопытное то, — сказал он, усаживаясь в машину, — что я терпеть не могу семейные сборища. На них никогда как следует не поешь. Родственники считают все рюмки, которые вы выпили. И только за вами закроется дверь, как какая-нибудь тетушка воскликнет: «Бедняга Поль! Он долго не протянет!»

— Ну мама никогда такое не скажет, — возмутилась Изабель, но в ее голосе не было уверенности.

Соня жила в новом квартале. Дом был также новым. Она занимала тесную квартирку на четвертом этаже. Поль нерешительно остановился у лифта. Ему почему-то казалось, что лифты работают только в Париже. И все же он вошел в кабину вслед за Изабель.

— Смотри-ка, работает!

И они одновременно рассмеялись. И дело было вовсе не в лифте, просто у того и другого был такой кислый вид, словно они направлялись на прием к зубному врачу.

— Черт возьми, я забыл купить цветы! — воскликнул Поль. — А ты не могла мне напомнить?

Они вышли на лестничную площадку, держась за животы от хохота. Соня поджидала их на пороге.

— Похоже, что вы не скучаете! Что с вами случилось?

Еще не придя в себя от приступа смеха, Изабель повисла у матери на шее и расцеловала ее.

— Что же все-таки произошло?

— Цветы… Это из-за цветов…

— Каких цветов?

— Мы забыли купить тебе цветы, — сказал Поль, вытирая глаза.

— И это вас так рассмешило? Вы правильно сделали. Это вовсе не нужно.

Соня решила принять участие в их веселье и тоже посмеялась.

— Входите. Да вы оба прекрасно выглядите! Дорогая, откуда у тебя такое красивое платье?

— Я только что купил его, перед тем как прийти к тебе. Мы так увлеклись примеркой, что забыли о цветах.

— Бог с ними. Великолепно! Должно быть, ты выложил за него кругленькую сумму. Ну, покажись мне еще раз. Повернись. Платье тебе очень к лицу.

Соня даже отошла в сторону, чтобы разглядеть платье получше.

— Очень красивое! Зимой в Париже тебе будет что надеть на выход под черное пальто.

Ее слова были для них холодным душем. И они тут же торопливо заговорили, перебивая друг друга.

— От Пернеля.

— Настоящий кашемир.

— Легкий и в то же время теплый.

Все с той же улыбкой Соня продолжила свой обзор.

— Изабель, как здорово ты загорела. Спасибо, Поль, ты хорошо за ней присматривал. А что за простуда была позавчера?

— Легкая ангина, — ответил Поль. — Ничего серьезного.

— Тем лучше. Дорогая, не приготовишь ли ты нам по аперитиву?

— Возьми большие бокалы, — сказал Поль, — твоя мать любит виски.

— Как? Ты хочешь меня напоить?! — игривым тоном воскликнула Соня и пригрозила пальцем. — Либо ты в чем-то виноват, либо хочешь что-то просить.

Он пожал плечами:

— Я слишком хорошо знаю тебя. Это в твоем духе.

«Кто бы говорил!» — подумал он, окинув взглядом плюшевые игрушки и прочие безделушки, ровными рядами выстроившиеся на этажерке перед книгами. Какой кошмар! Мурашки пробежали у него по спине.

Изабель вошла в комнату с тяжелым подносом в руках. Поставив его на низкий столик, она наполнила бокалы вином.

— Вот видишь, — заметил Поль, — она справляется со всем. Я долго недооценивал Изабель. Она казалась мне полной неумехой. Теперь же понял, что ошибался.

— О чем я твердила тебе не раз, — торжествующим тоном заметила Соня. — Ты не верил мне, а теперь убедился.

Сидя на диване рядом с матерью, Изабель молча слушала их разговор. Она уже давно привыкла к перепалкам между родителями. Они, в свою очередь, в пылу спора забывали о ее присутствии. Со времени последней семейной ссоры не прошло еще и двух месяцев, но она вдруг почувствовала, что изменилась: ей уже не хотелось мириться с ролью стороннего наблюдателя. Она походила на любителя игры в белот, с равнодушным видом прохаживавшегося вокруг карточного стола в маленьком провинциальном кафе, который давно усвоил правила игры и сделал ставку на победителя.

По предложению Сони он снял пиджак, после чего залпом осушил свой бокал.

— Не торопись, — заметила Соня, — мы ждем еще одну гостью, но она может задержаться.

— Какую такую гостью?

— Да. Я подумала, что Изабель будет приятно повидаться с Маривонной. Не правда ли, милая?

— Странная мысль, — пробурчала недовольным тоном Изабель. — Мне казалось, что сегодня…

— Вот ты и увидишься с Маривонной, — произнес Поль нарочито веселым голосом. И скажи спасибо, что твоя мать не пригласила еще и этого молодца Клода, которому я бы с радостью набил морду.

— Ну, будет вам, — примирительным тоном сказала Соня. — Что вы имеете против Маривонны?

— Ничего, — призналась Изабель.

— И мне также все равно, — поддержал ее Поль. — Только мы договорились обсудить вопрос, предназначенный отнюдь не для посторонних ушей.

— На это у нас еще будет время.

— О! Я понял. Мы отправим девчонок в кино, а сами, как говорится, тет-а-тет примем решение о дальнейшей судьбе Изабель. Может быть, Изабель имеет все-таки право голоса?

— Пусть говорит.

— Вот я и говорю: мне хочется провести эту зиму вместе с папой в Тарде.

— Прекрасно, дорогая. Из этого следует, что этой зимой я останусь в Париже в полном одиночестве. Раз ты приняла такое решение, мне ничего не остается, как согласиться.

«Боже! Если бы это оказалось правдой! — подумал Поль. — Не стоит обольщаться. До победы еще далеко. Падая на одно колено, она лишь обретает второе дыхание. На счете десять, она уже поднимается и продолжает соревнование».

Звонок в дверь прервал паузу, возникшую после того, как Соня вроде бы с грустью согласилась. Изабель пошла открывать. И первое, что Поль увидел со своего места, был огромный букет роз. «А вот и цветочки пожаловали», — произнес он про себя. Сквозь прозрачную упаковку с цветами можно было разглядеть высокую брюнетку с короткой стрижкой. Гостья была такой же хорошенькой, как Изабель, только казалась чуть-чуть постарше. Он почувствовал, как учащенно забилось его сердце. Он вовсе не ожидал, что лучшая подруга дочери окажется столь привлекательной девушкой. Невольно смутившись от того, что ему предстояло сыграть роль отца именно в тот момент, когда в нем проснулся основной мужской инстинкт, Поль поднялся с кресла. Как жаль, что Маривонна не его дочь. Было бы хорошо, если бы они оказались сестрами-близнецами! Он любезно усадил девушек на диван, в то время как Соня удалилась на кухню. На первый взгляд нельзя было сказать, что Изабель была чем-то раздосадована. Она отлично справлялась с ролью гостеприимной хозяйки дома и поделилась с подругой своими впечатлениями о поездке в Тарде. Изабель призналась, что ей пошло на пользу пребывание в медвежьем углу вместе с отцом, который был так добр к ней, что показывал и рассказывал обо всем, что окружало их: баранах, облаках и ветре.

— О! Как я понимаю тебя, — ответила подруга. — Я люблю маму, но папа — это совсем другое дело. При нем я могу делать все, что хочу.

Она бросила на Поля робкий взгляд из-под темных ресниц, а легкая улыбка на губах словно выражала признательность ко всему сильному и великодушному полу.

— Вы такая красивая, — произнес Поль без обиняков. — Вашему отцу очень повезло.

Неожиданно ему захотелось продолжить разговор, от которого всячески увиливала Соня.

— Изабель рассчитывает на вашу помощь. Вы смогли бы уговорить ее мать, чтобы она разрешила ей погостить у меня до следующего лета?

И в нескольких словах он изложил свой план.

— Вот здорово! — воскликнула Маривонна, обращаясь к Изабель. — Я буду скучать по тебе в Париже.

— Мы пригласим вас к себе на Новый год, — пообещал Поль.

— Я буду очень рада. И, даже не раздумывая, принимаю ваше приглашение.

— А родители отпустят?

— Несомненно.

— Тогда решено.

И он поспешил наполнить почти пустой бокал Маривонны.

Когда Соня вернулась с кухни и пригласила к столу, они уже договорились обо всем. На губах Сони появилась снисходительная улыбка умудренного жизненным опытом пожилого человека, повидавшего на своем веку немало чудачеств молодых. Сославшись на суровый климат в горах, она заявила, что Изабель в детстве без конца болела бронхитом. Она высказала подозрение, что отец будет во всем потакать дочери.

— Вы видели ее новое платье? Он окончательно избалует ее.

— Зато в моем лице она найдет самого строгого и требовательного учителя, — парировал Поль.

— Вот, что я хочу сказать, — начала Соня, разрезая цыпленка. — У нас в доме существует определенный порядок. Я слежу за тем, чтобы она делала все по часам: занималась гимнастикой, молилась, принимала ванну. Способен ли ты на такие подвиги? Знаешь ли ты, что у такой молодой девушки, как Изабель, могут возникнуть свои маленькие девичьи проблемы, которые она может решить только с помощью матери?

— Какие такие проблемы?

— О! Прошу тебя! Впрочем, вы меня уже достаточно насмешили. Знайте, что никто не сможет заменить ребенку мать.

— Отец способен на многое, — решила вставить слово Маривонна. — Мне кажется, что если бы у меня возникла какая-то проблема, то я обратилась бы в первую очередь за помощью к отцу.

— Почему? — спросила Соня, высоко над столом подняв вилку с ножом, которыми она делила курицу на куски.

— Мне кажется, что мужчины лучше понимают женщин. Они умеют обращаться с ними.

— Обращаться?

Все вдруг повеселели. Поль заявил, что в это понятие вложен великий смысл. Когда они приступили к еде, наступило молчание, нарушаемое лишь бульканьем разливаемого по бокалам вина из бутылок, которые Поль предусмотрительно придвинул к себе.

— Ты говорила, что Маривонна такая красивая?

— Кажется, говорила.

«Жуткий грубиян, — подумал он о себе, — но мне надо казаться таким». Подчеркнутое внимание, которое он проявлял к подруге Изабель, было его защитной реакцией на возможные возражения со стороны Сони. Он считал, что так ему будет легче усыпить ее бдительность.

— Поль не может устоять ни перед одной молоденькой девушкой, — сказала Соня.

— Это упрек?

— Вовсе нет.

— Мой отец точно такой же, — вступилась за Поля Маривонна. — Ему нравятся мои подруги. Все до одной. Разумеется, я не зову его, когда они приходят ко мне. Но он находит тысячу причин, чтобы появиться у нас как бы невзначай: в поисках зажигалки или какой-либо другой мелочи. Затем он усаживается в кресло и проводит с нами весь вечер. И я не осуждаю его.

— У него хороший вкус. И я был бы счастлив, если бы на Новый год вы приехали навестить нас в Тарде вместе с ним.

— Мы еще не решили, — заметила Изабель. — Вот мама уже насторожилась.

— Ничего подобного, милая. Раз ты так решила, так и будет.

Изабель положила вилку на тарелку. Ее лицо было спокойно, но Поль заметил, как глаза вспыхнули гневом, чего раньше он никогда не замечал за ней.

— Вовсе нет, — произнесла девушка. — Ты же не согласна. Почему ты обманываешь?

Поль тихонько сжал ее руку:

— Прошу тебя, обойдемся без сцен. Я ошибся, подумав, что этот вопрос можно решить на семейном совете. Не будем портить настроение Маривонне.

— О! Мне это отнюдь не в новинку. У меня есть два брата — один моложе меня, а другой постарше. И совместное пребывание за обеденным столом редко обходится без ссоры.

— У нас будет все тихо и мирно. Вернемся к планам на сегодня. Отправляйтесь-ка лучше в кино или еще куда-нибудь, а я попробую уговорить Соню.

Соня притихла. Уткнувшись носом в тарелку, она молча ела куриную ножку. Боже, как она походила на злую козу! И мелкие кудряшки на голове скрывали, казалось, острые рога. Под узким лбом роились короткие, но упрямые мысли. «Я меньше всего надеялся, что смогу добиться от нее положительного ответа. Скорее мне пришлось бы убить ее. Возможно, это было бы лучшим решением. Должно быть, у нее где-то хранится письмо, сообщающее о том, что в случае ее внезапной или подозрительной смерти полиции следует в первую очередь допросить меня. Или, еще лучше, она передала это письмо нотариусу. От этой дурехи можно всего ожидать». И Поль вдруг понял, что его настроение окончательно испортилось. Ему показалось, что он пришел на праздник, который близился к завершению. Утомленные гости уже начали зевать, а люстры тускнеть, хотя еще не щелкнул ни один выключатель. И даже присутствие Изабель было уже ему не в радость. Он не ощущал прежнего восторженного состояния души, будто молодость и красота утратили для него всю притягательную силу. Ему не понравилась также и недавняя вспышка гнева Изабель. Перед ним сидела совсем другая девушка. Он полюбил Изабель за ее покладистый характер, невозмутимость и доверчивость. Неожиданно Поль поймал себя на мысли, что Маривонна больше ему по душе. У нее, должно быть, спокойный нрав. К тому же с брюнетками он отдыхал от капризов блондинок. Полю вдруг показалось, что он ведет с Соней какой-то бессмысленный спор. И ему было уже все равно, чем он закончится. Черт бы побрал этих женщин! Свалились на его голову! В то же время ему вовсе не хотелось сдаваться без боя.

После кофе девушки поднялись из-за стола. Он подошел к Изабель:

— Мы уезжаем обратно в пять часов. Попрощайся с матерью. Жди меня на террасе кафе, где мы утром сидели с тобой. Поняла? До встречи.

Произнося эти слова, он думал о том, что война уже объявлена. Изабель достаточно холодно чмокнула мать в щеку, в то время как Соня, напротив, с трагическим видом заключила ее в объятия. Маривонна смотрела на них с задумчивым видом.

— Возможно, я скоро увижу вас, — произнес Поль.

— Да, конечно.

Дверь закрылась. Поль со вздохом направился к своему креслу.

— Так что же тебе не понравилось?

— Со мной все в порядке, — ответила Соня. — А вот ты ведешь себя как школьник.

— Ну и ну! И почему же?

— Все это не серьезно. У тебя был ребенок, и ты никогда не занимался им. И вот девочка выросла, и ты вдруг втюрился в нее.

— О чем ты?

— Я говорю о том, что мне ясно как день. Если бы ты сказал мне спокойным тоном, как настоящий отец, который желает добра своему ребенку, что хочешь взять с собой Изабель с единственной целью заставить работать, то я нисколько бы не возражала.

— Так ты против?

— Да.

— И почему?

— Потому что тобой, как всегда, движет чувство, а не разум. Ты похож на школьника, втрескавшегося по уши в хорошенькую девчонку и думающего лишь о том, как бы провести каникулы с ней.

Поль задумался. А она не такая уж дура! Знать, не напрасны разговоры о материнском инстинкте, который делает ясновидящей самую что ни на есть тупицу.

— Я внимательно слушаю тебя, — произнес он. — Это уже становится интересным. Что служит тебе основанием обвинять меня в столь противоестественной склонности?

— Речь вовсе не идет о противоестественной склонности. Я не обвиняю ни в чем предосудительном. Я лишь констатирую, что ты проявляешь отнюдь не свойственную тебе горячность. С Изабель ты такой предупредительный, словно не отец, а ухажер. И тут не может быть никакой ошибки: я слишком хорошо знаю тебя. Вот и платье, которое ты купил…

— Теперь ты будешь упрекать меня еще и за то, что я купил ей одежду?

— Не совсем. Все это одно к одному. Тебе вдруг ничего не жаль для Изабель. Ты заваливаешь ее подарками. Еще немного — и ты станешь осыпать драгоценностями по примеру стариков, не рассчитывающих на ответную бескорыстную любовь.

— А Изабель? Что, по-твоему, она думает о столь странном поведении?

— Ты балуешь, и это нравится ей. К тому же ты внес некоторое разнообразие в жизнь, которую она вела до сих пор. В таком возрасте девушки достаточно романтично настроены. Она выросла без отца, и вдруг он свалился, словно с небес. Разумеется, у девочки голова пошла кругом. Теперь она злится на меня. Когда они привыкнет к тебе, как привыкла ко мне, то тут же побежит к своим ровесникам и не будет сидеть с тобой в глуши.

— И тут же разлюбит меня?

— Она будет любить тебя совсем другой любовью.

Поль устроился поудобнее в своем кресле. Ему вдруг стало не по себе. В словах Сони была доля истины. Все, что он слышал сейчас от нее, он и сам твердил себе не раз. И все же никакие доводы не могли бы заставить его изменить свое решение.

— Предположим, что ты права относительно возникшей между нами симпатии. И что же это меняет? Неужели ты думаешь, что я способен на то, чтобы заняться любовью с Изабель?

— Кто тебя знает.

— Соня! Побойся Бога!

Он вскочил на ноги и с яростью бросил на пол бокал, который держал в руке. Вот такой правды ему не надо. Он никому не позволит высказывать ее вслух. Он был готов разбить все в этом доме, только бы не слышать ни слова на эту тему. Соня на мгновение застыла на месте. Затем пошла на кухню за мокрой тряпкой, чтобы убрать с ковра осколки стекла.

— Подай мне другой бокал, — сказал Поль.

Она не посмела перечить ему. Он вновь плеснул коньяка в бокал. Пока Соня, сидя на корточках, тщательно протирала ковер, он решил продолжить начатый разговор, но уже более спокойным тоном.

— Я не хочу и слышать о том, что ты сказала мне сейчас.

— Ты первый завел этот разговор.

— Я пошутил. Для того, чтобы ты поняла: нельзя судить о людях по себе и приписывать другим свои грязные мыслишки.

— Ну, конечно, я шлюха по-твоему.

— Без всякого сомнения. Но это лишь одна сторона проблемы. В тот день, когда ты обратилась ко мне, чтобы я увез Изабель, ты это сделала потому, что испугалась. Твоя дочь или так называемая наша совместная дочь встала на кривую дорожку.

— Не будем преувеличивать. Изабель была лишь неосмотрительной.

— А я ни в чем и не обвиняю ее. И все же у тебя были большие опасения. Со своей стороны, и она могла не согласиться на наши условия. И все же приняла их, что только лишний раз подтверждает покладистость ее характера. Нельзя сказать, что каникулы Изабель затянулись. Напротив, они были слишком короткими. Она еще не успела окрепнуть духом, и потому в Париже ее поджидают прежние проблемы. Поэтому у меня в голове созрел план, как помочь Изабель восстановить душевное равновесие. С ней надо долго и терпеливо беседовать, чтобы она смогла наконец обрести душевный покой. И вот как раз это тебе пришлось не по нраву.

— Нет. Вовсе не так.

— А что же?

— Мне не нравится, что ты принялся ухаживать за Изабель. Твоя прихоть может привести к большим неприятностям.

— Каким?

— Я уже говорила.

— Боже мой! Ты опять за свое!

Он поднялся и швырнул бокал на пол.

— Убери! Ты на большее не способна.

Подойдя к сервировочному столику, он взял другой бокал и наполнил до краев.

— Предупреждаю, здесь не меньше дюжины бокалов.

— Значит, у меня в запасе еще десяток. Соня, почему мы не можем проявить благоразумие? Неужели ты думаешь, что я здесь для того, чтобы бить твою посуду?

— Нет, ты пришел отнять у меня дочь.

Он устало пожал плечами:

— Посмотри, что ты сделала со своей дочерью!

— Я старалась изо всех сил, но никто не помогал мне.

— Верно. Мы не могли жить вместе. Вспомни, как ты изменяла мне.

— Я ничего не забыла. И нисколько не в обиде на тебя. У меня были свои недостатки. Но за то время, пока мы жили с тобой под одной крышей, я достаточно изучила тебя. И потому против того, чтобы Изабель оставалась с тобой надолго. Мне уже кажется, что ее нельзя оставлять с тобой даже на час.

С тяжким вздохом он упал в кресло и осушил свой бокал. Затем поднялся, чтобы вновь наполнить его. «Из-за этой стервы я скоро напьюсь и тогда точно наломаю дров. Она никогда не задумывается о возможных последствиях. Впрочем, что она такое сказала? „Нельзя с тобой оставлять даже на час!“ — Он на секунду представил, что было бы, если бы он пошел на крайние меры. — Я возвращаюсь в Тарде вместе с Изабель. Робер поможет мне превратить дом в неприступную крепость. И мы примемся спокойно ждать жандармов. Но, клянусь, напоследок я трахну эту девчонку».

Нет ничего более утомительного, чем дать волю своей фантазии, подогретой алкоголем и злостью. После воображаемого дебоша Поль почувствовал себя совсем опустошенным. Соня как всегда безропотно и смиренно чистила ковер. Поль понял, что его гнев остывает. Ему уже хотелось тишины и покоя. «Равнодушие живет в каждом из нас. Как пес в своей конуре грызет кость, так и я буду долго еще пережевывать в одиночестве события последнего месяца».

— Соня, — произнес он дрогнувшим голосом, — ведь я когда-то любил тебя. Возможно, не так, как этого хотела ты. Неужели это ничего больше не значит для нас?

Какой-то неясный внутренний голос подсказывал ему, что это было важно для него так же, как первые шаги или первое причастие. Безусловно, он не жил прошлым, но ему не хотелось заглядывать и в будущее. Лишь настоящее имело ценность для него. И это настоящее было связано с Изабель. Поль вновь был готов продолжить спор, а если все его аргументы будут исчерпаны, то и сломать в этом доме всю мебель. Соня сказала: «Ни на час». Час для любви — это уже много, когда за неделю можно пережить целое любовное приключение.

— Когда ты думаешь вернуться в Париж? — спросил он.

— Я взяла билеты на следующий четверг.

— Тебя устроит, если я привезу Изабель в среду вечером?

Она выпрямилась:

— Лучше во вторник. Нам нужно собраться, сложить чемоданы.

Только пять дней! Вот и все, что послал ему Бог.

— Договорились, во вторник после обеда, — сказал Поль.

Он испил свою чашу до дна. Как теперь ему смотреть в глаза Изабель? Она не простит столь позорного поражения. Он представил, как Изабель своей изящной ножкой попирает его в грудь со словами: «Толстый старик, я презираю тебя: ты дал загнать себя в угол». Это старо как мир. И с этим надо смириться. Полю ничего не оставалось, как сорвать на ком-то свое зло. Своей мишенью он выбрал эту упрямую козу, которая держала в доме коньяк и бокалы, хотя сама не брала в рот ни капли спиртного.

— Тебе не стыдно, что я так легко уступил?

— Напротив, я довольна. Впрочем, что еще остается тебе? На моей стороне закон.

— Закон для шлюх?

— Ты можешь говорить все, что угодно. Кстати, позволь напомнить: несколько минут назад ты признался, что любил меня.

— Тут вовсе нет никакого противоречия. Я всегда питал слабость к шлюхам и, в частности, к тем из них, кто отличается чистоплотностью, любит порядок, держит над кроватью распятие, подкладывает под зад подстилку и заставляет ходить по дому на цыпочках, чтобы не запачкать паркет.

— От тебя всегда остается много грязи. Вот и сейчас ты испортил ковер так, что мне пришлось чистить его. Хочешь продолжить?

Он глубоко вздохнул:

— О! Как бы мне ни хотелось, но это еще больше осложнит наши отношения. Я предпочитаю выпить немного коньяку. Пришло время, когда глоток коньяка для меня предпочтительнее всего. Ты позволишь?

— Ты уже и так много выпил.

— Мне это просто необходимо. Соня, скажи, разве нельзя нам жить в мире?

— Я делаю все, что в моих силах.

— Верно. Ты права. Мне пора уходить. И не говори больше про свой паркет. Старая курица, я привезу твоего цыпленка во вторник. И все же, чтобы ты знала: ты причинишь Изабель больше вреда, чем я. Извини за ковер. Спасибо за коньяк. До вторника.

Он вышел на улицу. И хотя в голове у него шумело, координацию движений он не потерял. Поль вдохнул воздух полной грудью. Он был пропитан запахом сосны и показался ему восхитительным. «Вся прелесть этого края в том, — подумал он, — что, куда ни кинешь взгляд, повсюду в даль уходят холмы. И тебе уже кажется, что за ними ты сможешь найти себе приют». Почему-то он опасался неполадок в машине, словно она простояла у подъезда многие месяцы. Но, как ни странно, мотор сразу же завелся. Он успел разглядеть в высоком окне, освещенном лучами заходящего солнца, рыжую копну волос. Было ли виной тому солнце, но в эту минуту он не смог бы ответить на вопрос: ненавидел он Соню или любил?

По дороге он раза два остановился. Он заблудился и хотел пить. А где, как ни в уличных кафе, можно получить нужную информацию и утолить жажду?

Он нашел девушек на террасе «Спландида». Они сидели рядом, блондинка и брюнетка. Неизвестно почему, но последнее обстоятельство наполнило его сердце радостью. Какие красотки! Одна блондинка, а другая брюнетка. Перед ним были две разные жизни со всеми секретами и тайнами, а в их широко распахнутых глазах отражались мечты о счастье, которое вот-вот свалится на них с небес. Он прошел между столиками и присел на стоявший между ними железный стул.

— Ну вот и я!

— Похоже, что наш номер не удался, — сказала Изабель. — Стоит только на тебя взглянуть!

— Полный провал.

— Мы так и думали, — сказала Маривонна. — Вы не против, если я поеду сегодня в Тарде вместе с вами?

Удивленный, но обрадованный, он бросил на Изабель вопросительный взгляд.

— Мы тут поговорили, — произнесла она, — и поскольку были уверены, что ничего не получится у нас, решили, что можно на несколько месяцев раньше использовать твое новогоднее приглашение. Конечно, если ты не возражаешь?

Он громко хлопнул в ладоши, то ли от радости, то ли для того, чтобы подозвать официанта.

— Возражаю? Как вы могли подумать об этом? Напротив, нам надо поблагодарить Маривонну. Она не даст окончательно загрустить. Официант, двойное виски. И поскорее.

Он повернулся лицом к брюнетке с короткой стрижкой. Из чего складывается женская красота? Вот нос, глаза. Или же все дело в надежде, что зародилась на заре человечества?

— Очень приятно, — сказал он. — Как вы это устроили? Ваши родители не возражают?

— Так случилось, что сегодня мне не у кого спрашивать разрешение. Мой папа, адвокат, укатил в Париж, а мама гостит у друзей в Монако. Братья же гуляют где-то. Вот я и решила поехать с вами. Если бы вы только знали, как я рада этому!

— А уж как нравится мне! — произнес Поль, расплачиваясь с официантом. — Этот вечер мы провели бы с Изабель в слезах, а теперь благодаря вам повеселимся от души.

Он наклонился над столиком, чтобы чмокнуть Изабель в щеку, а затем залпом осушил свой бокал.

— В путь, — сказал он.

Изабель несла чемодан Маривонны. Он принял его из ее рук и закрыл в багажнике автомобиля. Он повторил те же жесты, которые совершил месяц назад. На какое-то мгновение он задумался, поскольку был в той стадии опьянения, когда тянуло на философские размышления о времени и о себе.

— Переднее сиденье машины довольно широкое, чтобы расположиться втроем.

Его предложение было принято без возражений. Да и что делать на заднем сиденье, если только не спать? По правую сторону от рычага переключения скоростей белели округлые коленки Маривонны, а еще дальше виднелись не менее прелестные ноги Изабель. «Настоящая клавиатура», — подумалось Полю. Он был охвачен тем душевным трепетом, которое испытывает всякий, кому довелось познакомиться со сложным устройством церковного органа, из которого можно извлечь божественную музыку.

Он так потом и не мог вспомнить, как выехал из города. На дорогах было такое множество указателей, что лучше не обращать на них внимания, чтобы окончательно не заблудиться. Его глаза сами выбирали нужное направление. Наконец они выехали на дорогу, по которой он поехал со скоростью не более тридцати километров в час.

— Что с тобой? — спросила Изабель.

Вопрос застал врасплох. Ему показалось, что его задал кто-то, кому он однажды пообещал: «Я вернусь за тобой завтра». Однако в голосе Изабель не чувствовалось никакой обиды. Он понял, что ему необходимо сосредоточиться на дороге, если он хотел довести свой бесценный груз в целости и сохранности до пункта назначения. Они проехали одну деревню, затем другую. Наконец Поль соблаговолил ответить: «Детка, дорога полна опасностей. Я забочусь о вас, а вовсе не о себе».

— Ты прав. Может, ты доверишь руль Маривонне? Она хорошо водит машину. Так мы и к полуночи не доберемся до Тарде.

— Мы приедем раньше, чем ты думаешь. А скорость я не прибавляю потому, что отдаю себе отчет в состоянии, в каком пребываю в данный момент.

Это признание он сделал потому, что нисколько не заботился о своем престиже. Все детские и юношеские годы он только и слышал от взрослых: «выпрями спину, не сутулься»; «не трогай руками ширинку»; «не проси второго куска пирога». И, как компенсацию за суровое буржуазное воспитание, Поль почувствовал на своем колене руку Маривонны. От ее ладони исходило тепло. Странное дело, но в жесте девушки он усмотрел лишь дружеское расположение. При такой поддержке он смело нажал на акселератор. Наступившая темнота казалась ему зеленой, когда ее разрывало скромное освещение в местах дорожных развязок или свет из окон прокуренных кабаре.

Поль представлял себя кучером дилижанса, погонявшим без конца лошадей. Любой ценой ему надо было доставить этих двух перепуганных девчушек в надежное место, где они смогли бы успокоиться и взбодриться. Дорога поглощала все его внимание, а ветер, дувший через опущенное боковое стекло, охлаждал его разгоряченное лицо. Но все кончается когда-нибудь. Вот уже показалась знакомая тропинка, дверь гаража.

— Изабель, выходи. Возьми ключ.

— Я тоже выйду.

— Как хотите. Придержите двери гаража, они имеют привычку срываться.

— Направо, направо и еще раз направо.

— Изабель, прошу тебя, отодвинься от меня.

— Нет. Обопрись. Теперь прямо, прямо.

Свет. Очень много света. Белые волосы Изабель. Поль поворачивает ключ зажигания. Тишина, прерываемая трескотней последних в этом сезоне кузнечиков. Затем дом предстал перед ним как спасительный остров в океане. «Что останется в нашей памяти от этих мгновений лет так через десять? Может быть, ничего. Или же эти воспоминания будут испорчены или вытеснены какими-то другими, более важными событиями. От Джаспера, выпрыгнувшего из окна кладовки на первом этаже и радостно вилявшего хвостом, останется десять лет спустя лишь несколько костей, зарытых под сосной. Почему я думаю о смерти своей собаки, а вовсе не о своей? Пес был живым воплощением дома, где странник обретает приют. Что поделать, если у него полностью отсутствуют хорошие манеры? С девчонками он поступает совсем по-свойски, сует нос под юбку. Принюхивается. Сравнивает. Вот как, почувствуйте разницу! Они протестуют».

Поль обнял Изабель.

— Крошка моя, ты не очень устала?

— Немного.

— А Маривонна?

— Нисколько.

— Даю вам четверть часа на то, чтобы привести себя в порядок. Пойду посмотрю, что Элиза оставила на ужин. Надо поставить на стол еще один прибор. Хорошо?

— Ладно. Мы только слегка умоемся с дороги. Изабель, ты покажешь мне дорогу?

«Вот и холодный ужин», — подумал Поль, увидев тарелки с нарезанной колбасой и ветчиной, на которые плотоядно поглядывал Джаспер. Помыв руки, он плеснул в лицо холодной водой. Затем вытер руки чистым полотенцем и кинул псу кружок колбасы.

— Старик, похоже, что ты сегодня уже налопался. Да так, что морду воротишь от колбасы. А мне так только и надо, что солидную порцию виски.

Он наполнил стакан и со вздохом уселся в свое любимое кресло. Джаспар, словно вспомнил, что и он был когда-то щенком, придавил своим тридцатикилограммовым весом колени Поля. Потихоньку посасывая виски, он наслаждался покоем и тишиной. Доносившиеся сверху голоса и смех немного раздражали его. Он еще не настолько был пьян, чтобы не понять, что девушки что-то замышляют.

— Как вы там наверху?

— Все в порядке, мы спускаемся.

Он громко крикнул:

— Стаканчик для Маривонны?

— Да, и не жалейте виски.

— А тебе?

— Папа, ты же знаешь, я не пью ничего, как всегда.

«Папа, папа. Как она может такое мне говорить?

Можно подумать, что я лишь вчера кормил ее из соски». Вдруг он вспомнил, что такое с ним и впрямь случалось, и не раз. Сначала надо прокипятить рожок с соской, остудить и заполнить подогретым до определенной температуры детским питанием. Затем взять на руки маленький кричащий, а порой и дурно пахнущий сверток. Головку положить на изгиб локтя, и вперед. Две крошечные ручонки хватают бутылочку с соской и запрокидывают так высоко, словно торопятся поскорее припасть к живительному источнику.

И вот они уже спускаются вниз, как две заговорщицы. Лживые куклы с фарфоровыми личиками и нежными губами. Обе уже переоделись в брючки и яркие блузки. Может, они хотят повесить мне на шею гирлянду пахучих цветов? По такому случаю надо открыть бутылку шампанского. Сначала вылетит с шумом пробка, а затем мы увидим множество пузырьков. Он не особенно любил шампанское и потому долго помешивал его кончиком вилки.

— Изабель, ты не пьешь?

— Никогда.

— У тебя болит что-нибудь?

— Нет. Все хорошо.

И эти слова он будет повторять ей несколько раз в течение вечера. Такое случалось с ним в тех случаях, когда он чувствовал, что женщина становится ему чужой. И вот теперь ему казалось, что Изабель все больше и больше отдаляется от него. Она повертела прядь волос, повернула голову направо и налево, словно следила за своим отражением в воображаемом зеркале. Странно, что она не прихватила свой музыкальный ящик. Черт возьми, она просто забыла его взять с собой. И вот она уже бежит вверх по лестнице. Маривонна пила виски, не закусывая. Она воспользовалась отсутствием Изабель, чтобы слегка подколоть его.

— Правда, что вы всегда дразните женщин, чтобы узнать, что у них на уме?

— Да, я такой.

— Должно быть, вас забавляет это. Вы даже не видите, что Изабель расстроена? Вы разочаровали ее.

— Увы, это известно мне. И потому я чувствую себя весьма скверно.

— Возьмите себя в руки.

Она протянула ему свои ладони. Так их и застала Изабель, спустившаяся вниз с транзистором, откуда доносилась нежная мелодия. Она и бровью не повела.

— Предлагаю тост за вашу любовь.

— «Мисс кока-кола» начинает задаваться, — язвительным тоном произнес Поль.

— Я задаюсь? Откуда ты взял? Пойдем потанцуем.

— У нас будет глупый вид.

— Ничего. Так идем же.

Он встал, слегка пошатываясь. Ему показалось, что на него обрушилась свинцовая тяжесть. Куда ему тягаться за молодежью! Старик, поднимай свой отяжелевший зад. Попробуй держаться прямо. Когда Изабель обвила руками его шею, он уже не чувствовал усталости. Она целовала его в шею легкими прикосновениями губ. Он узнавал запах ее волос, контуры ее тела. Но ему казалось, что ее лицо было скрыто под маской. Он подумал, что женщинам часто надоедает обыденность и они воображают себя то наложницами султана, то императрицами, то любовницами американского секретного агента. Он не находил в этом ничего предосудительного. Его волновало лишь то, что он не имел ничего общего с ФБР и был не индийским магараджой. Он чувствовал себя таким неуклюжим, как слон в посудной лавке. Короче говоря, комплексовал по любому поводу. Как это случалось с ним всегда, когда ему нравился кто-то.

С Маривонной все обстояло совсем по-другому. Совсем новые, не испытанные ранее ощущения придавали ему больше уверенности в себе. Он едва ли не чувствовал себя султаном в гареме.

— Налей-ка нам, султанша, — крикнул он, неожиданно потеряв самоконтроль.

Ему и в голову не приходило, с кем он имел дело. Маривонна быстро наполнила шампанским стаканы из-под виски. Она так торопилась, что пролила янтарные капли себе на грудь. Изабель, казалось, полностью погрузилась в мир звуков. Она полулежала в кресле с транзистором на животе и думала о чем-то своем.

Посреди аккуратно застеленной кровати лежала записка.

«Прости, что уезжаю, не попрощавшись. Мне придется жить с мамой и потому надо поскорее помириться с ней. Рано утром за мной заедет мой приятель, чтобы отвезти в Сент-Трофим, чтобы не гонять тебя туда-обратно еще раз. Ты был великолепен весь этот месяц. Я никогда не забуду тебя. И чтобы ты не очень грустил, я оставляю Маривонну с тобой. Мне она нравится, а тебя я очень люблю. Твоя дочь. Целую крепко-крепко».

Он дважды перечитал письмо, а затем положил в карман своей пижамы. И поскольку он встал, чтобы справить малую нужду, то использовал для этой цели умывальник в ванной комнате. Вернувшись в спальню, он заметил, что день уже давно наступил. Было не меньше одиннадцати часов. Маривонна спала, лежа на боку. Ее спина была целиком обнажена, поскольку, вставая, он отбросил в сторону простыню. Склонившись над постелью, Поль увидел перед собой почти детское личико и юную грудь. И невольно залюбовался этой восхитительной картиной. И тут же вспомнил о прошедшей ночи. Похоже, что она удалась. Затем, присев на стул, он заплакал. Решив, что глоток белого вина ему не повредит, он вытер слезы рукавом пижамы и вновь прочитал записку Изабель. Теперь он уже улыбался. Разве поймешь этих современных девиц?

 

Часть вторая

Казалось, что не будет конца этой малоосвещенной улице в 15-м округе. Ветхие здания, по всей видимости, должны быть вот-вот снесены, о чем свидетельствовали встречавшиеся то тут, то там строительные площадки. Поль пожалел, что рано отпустил такси. У него была странная привычка не называть шоферу точного адреса. Обычно он говорил: «Остановитесь вон там, на углу». И вот теперь, шагая к дому номер 241, он был вынужден придерживать развевавшиеся под порывами ветра полы своего не по сезону легкого пальто. Ему хотелось найти себе какое-то веское оправдание. Было время, когда он не мог куда-то пойти или с кем-то увидеться без того, чтобы заранее не опрокинуть за галстук пару бокалов вина. Как известно, несмотря на обилие бистро, в Париже нелегко найти приличную забегаловку посреди улицы, чего никак не скажешь о перекрестках.

Перед встречей с Андре Ламбером ему не надо было предварительно взбадриваться. Поль знал, что в доме литературного критика и своего давнего друга он найдет все, что ему нужно.

У дома номер 241 был весьма заурядный фасад. Поль вошел в узкий проход с обшарпанными стенами. Андре говорил ему, что сначала надо обойти все здание со стороны улицы, и только после этого он выйдет к его дому. Наконец Поль увидел особнячок, не самый роскошный, но довольно изысканный, каких еще немало осталось в Париже. Он нажал на кнопку звонка, расположенного справа от входной двери, и тут же услышал голос Андре.

— Сейчас, сейчас, иду.

В коридоре было темно.

— Пойдем на второй этаж, — сказал Андре, пожимая руку, которую протянул Поль. — Первый этаж у нас не используется.

Они вошли в теплую, хорошо освещенную большую комнату. Она была обставлена дорогой и красивой мебелью. И повсюду стояли вазы с цветами.

— Николь сожалеет, что не смогла встретить тебя, но она скоро придет. Садись вот в это кресло.

Они поглядели друг на друга. «Вот тебе раз, — подумал Поль, — если и у него сложилось такое же впечатление, как у меня, то я вас поздравляю!» Он нашел своего друга постаревшим.

— Выпьешь немного портвейна?

— Охотно.

И все же Андре, хотя и постарел, но был по-прежнему хорош собой. Это был высокий, грузный мужчина с густой копной седых волос и грубоватыми, словно вырубленными топором чертами полнокровного лица.

— Ах ты старый негодяй! За семь лет от тебя не было ни единого слова. И чем ты там только занимался в своем медвежьем углу? Наконец-то мы сможем вдоволь наговориться.

Усевшись рядом с Полем, он отпил большой глоток вина и прищелкнул языком.

— Ну и давненько же мы не виделись! Немало воды утекло за семь лет. И ты наверняка жалеешь себя и думаешь, что жизнь прошла мимо. Не так ли?

— Немного. А ты?

— Я? Ничего подобного.

И Андре залился каким-то звонким и почти невеселым смехом.

— Когда отдаешь предпочтение левым, то поневоле будешь чувствовать себя несчастным. Это вовсе не мой случай.

— Да, — сказал с улыбкой Поль, — оптимизм правых сохраняет здоровье. Скажи мне, ради бога, почему же тогда твое лицо приобрело окраску национального флага? Позволь напомнить тебе, что это вовсе не твои цвета.

Андре пропустил шутку мимо ушей:

— У каждого такое лицо, которого он заслуживает. А ты вот похож на старого серого одинокого волка. Ну, будет… По крайней мере ты написал хотя бы одну хорошую книгу. Что и говорить, твое «Солнце на стене» мне нравится. И я говорю об этом, где только можно.

— Знаю. И весьма признателен тебе. И все же эту книгу не назовешь слишком оптимистичной.

Андре пожал плечами:

— Не делай из меня большего идиота, чем я есть на самом деле. Несмотря на то что твой герой одинок и несчастлив, книга получилась хорошая. Над чем ты работаешь сейчас?

Поль рассказал, что последние два года занимался журналистикой, на что, собственно, и жил. Он продолжал вести свои записи, которые составили целую книгу, правда, еще незаконченную. Речь шла о новеллах, которые он хотел бы пристроить в журналы, где лучше платят.

— Пришли. Если они понравятся мне, то можешь ни о чем больше не беспокоиться. Ну, скажи наконец как ты живешь? С кем? Что значит твое отшельничество?

Поль ответил, что вначале хотел решить свои материальные проблемы. Ему надоело влачить жалкое существование в Париже. Было время, когда он даже подумывал вернуться к преподавательской деятельности. Затем понял, что в провинции можно прожить и на небольшие деньги.

— А что с Соней? Как она?

— Она здесь, в Париже.

Поль не рассердился на друга за то, что тот первым произнес вслух имя Сони. Ему многое и раньше приходило в голову. И он почувствовал, как дрогнул его голос.

— Кстати, я давно хотел задать тебе один вопрос. Возможно, он покажется тебе довольно странным. Ты познакомился с Соней почти одновременно со мной. Ты был ее любовником?

В ответ он услышал громкий смех приятеля.

— Ты пришел ко мне сводить старые счеты?

— Да нет. Я сейчас все объясню. Ты знаешь, что у Сони есть дочь?

— Да, конечно. Должно быть, она уже взрослая.

— Ей семнадцать лет. Вся проблема в том, что я не знаю, могу ли я считать себя ее отцом.

Андре поднялся во весь свой огромный рост:

— Что за глупый вопрос! Она твоя дочь по определению. Ты имел глупость признать свое отцовство и жениться на ее матери.

— Да, но в действительности…

— Несчастный! Тут ничего уже не поделаешь. Это правовой вопрос. Как зовут девочку?

— Изабель.

— Хорошо. Может, ты помнишь, как за несколько лет до рождения Изабель я попал в такую же историю. Но я сказал себе, что подобный номер не пройдет со мной. Речь шла также о дочери. У нее могло быть по меньшей мере четыре или пять предполагаемых отцов; какого черта мне отдуваться за всех? И я заявил, что признаю себя отцом только в том случае, если мать откажется от всех прав на нее. Тут я не придумал ничего нового. Сад достаточно осветил эту тему в своей «Евгении Франваль». И все же в моей шутке была и доля правды. Я был готов заняться воспитанием дочери. Разумеется, мать девочки не согласилась с моим предложением. Мои требования заставили призадуматься. Жизнь шла своим чередом, и я вскоре забыл эту историю.

— Да, я припоминаю что-то. Со мной дело обстоит еще хуже. Я влюбился в Изабель. И уверен, она ответила бы мне взаимностью, если только мне удалось бы предъявить достаточно веские доказательства, что не прихожусь ей отцом.

Андре, нисколько не смутившись, потянулся за бутылкой.

— Давай-ка лучше выпьем. Такие серьезные вещи нельзя обсуждать на трезвую голову.

Он наполнил бокалы:

— Расскажи, что в действительности произошло у тебя с Изабель?

И Поль выложил все начистоту. Андре слушал его с большим вниманием, не перебивая. Когда его друг наконец закончил свой рассказ, он еще несколько секунд молчал.

— Прости, но я думаю, что это какой-то бред. Тебе надо взять себя в руки. И вот почему: с одной стороны, ты утверждаешь, что Изабель, стоило тебе только захотеть, отдалась бы тебе, невзирая на твое реальное или мнимое отцовство. С другой стороны, от одной только мысли, что она твоя дочь, ты не способен любить ее. Тебе надо было договориться с ней.

— Она пыталась, но потом отступилась. Вот и все.

— Допустим, что мы находимся на правильном пути. Теперь остается выяснить, к чему могла бы привести такая связь. Не следует забывать и о разнице в возрасте. Конечно, ты хоть сейчас можешь снять шестнадцатилетнюю девчонку. Но учти, что это только на один вечер. У таких встреч нет будущего.

— Изабель сильно изменилась, — сказал Поль. — За три дня, что я нахожусь в Париже, мне так и не удалось повидаться с ней. Она так занята, что не находит времени, чтобы встретиться со мной. В действительности ее отношение ко мне изменилось с того момента, когда я отказался действовать так, как мы договорились.

— Не преувеличивай! Она образумилась лишь после того, как ты дал понять ей, что она исполняет провокационную роль. Ей стало немного стыдно за свое поведение. И если изменила свое отношение к тебе, то все объясняется юным возрастом. У семнадцатилетних девчонок семь пятниц на неделе.

— Возможно, — сказал Поль, — но вернемся к Соне.

— У тебя это уже навязчивая идея! Ну хорошо, если хочешь знать, я никогда не спал с Соней! Более того, в те времена, когда ты крутил с ней роман, у нее было еще несколько связей, одна из которых была постоянной. Вот почему я предостерегал тебя в свое время от этого опрометчивого шага, каким стал брак с Соней. Короче говоря, именно я — тот единственный мужчина, принадлежащий к белой расе (надеюсь, что Изабель не мулатка и не узкоглазая), кто может с полной уверенностью утверждать, что не является отцом твоей дочери. Ты разочарован?

— Нисколько. Что касается дочерей моих друзей, то я чувствую себя точно так же.

— Не надо преувеличивать. Любовь должна расти на нейтральной почве. Молодых девчонок хоть пруд пруди. Однако стоп! Мы с тобой достаточно старые люди, чтобы пускаться во все тяжкие. Прихвати с собой в Тарде какую-нибудь бабенку средних лет, чтобы не скучать в одиночестве. И за работу! Пиши наконец. Давай лучше поговорим о чем-нибудь другом. В наши годы только идиот может предаваться любовным мечтам. Вспомни тот день в колледже, когда ты предпочел отсидеть в карцере, чем вернуться домой после того, как провел ночь где-то на стороне. Вот это мне кажется куда интереснее.

Они поговорили о том давно забытом случае. Поль вспомнил, а может быть, и выдумал, какие-то новые смешные подробности. Они долго смеялись. «Как забавно, — подумал Поль, — никакая идеология не может разлучить старых друзей. Мы с Андре такие же разные, как ночь и день. Наши мнения разделяются даже в литературе. У нас совершенно разное мировосприятие. И все же несмотря ни на что нас объединяет такая крепкая дружба, что в сравнении с ней любые идеи кажутся бесполезным балластом».

Его размышления прервал приход Николь. Она вошла в комнату в меховом манто. Поль был едва знаком с ней. Зато в последние годы он много слышал о ней от их общих друзей. Эта довольно полная, приветливая и достаточно уверенная в себе женщина, казалось, придала Андре какую-то новую для него солидность. Поль уважал ее за то, что она посвятила свою жизнь весьма благородной цели. Он знал отнюдь не понаслышке о том, что каждый писатель нуждается в сестре милосердия.

Николь сняла шубу. С первого взгляда она поняла, что застала друзей за доверительной беседой. К тому же и вино в бутылке было на самом донышке.

— Вижу, что вы тут не скучали без меня.

— Может, теперь мы поедим? — предложил Андре.

— Представь себе, я уже подумала об этом. И принесла с собой отличные отбивные. Надеюсь, Поль не против?

Поль из приличия начал было отказываться. Но друзья для того и существуют, чтобы, войдя к ним в дом, не хотеть выходить из него.

— Принеси нам что-нибудь выпить, — попросил Андре.

И добавил, обращаясь к другу:

— Что еще можно делать в этой жизни, как не пить, есть, говорить, писать, спать и изредка заниматься любовью? Последнее, несомненно, имеет куда меньшее значение, чем все другие занятия.

— Что ты говоришь! — воскликнул Поль. — Хорошо еще, что наши читатели не знают, как пренебрежительно авторы романов относятся к любви.

— Вот удивились бы эти сволочи! Любовь должна проходить через голову, а все остальное — чистый вздор. Что и подтверждает твой случай. Ты разрешишь рассказать Николь?

— Конечно, не стоит пренебрегать мнением женщины.

Николь вышла из кухни. Она уже повязала вокруг талии фартук в клеточку.

— Представь себе, этот негодяй желает заняться любовью с собственной дочерью.

— Ты шутишь?

Она улыбнулась, словно ожидала услышать новый анекдот. Андре в нескольких словах посвятил ее в суть дела.

— А почему бы и нет? — сказала она.

Во время обеда они несколько раз возвращались к этой теме. В конце концов они сошлись во мнении, что из подобной затеи не выйдет ничего путного.

— Не мучайте себя вопросами, на которые не может быть ответа, — посоветовала Николь. — Надо лишь научиться управлять своими страстями.

— Ты права. Я знаю Поля. Он верит в судьбу. К тому же он любит страдать. Если не остановить его вовремя, он может заживо себя похоронить.

Тем временем окруженный вниманием Поль, съев сочный антрекот с хрустящим жареным картофелем, с наслаждением потягивал бордо. «Как хорошо страдать!» — думал он. Он ушел от друзей далеко за полночь.

Андре проводил его до двери:

— Ты действительно не хочешь, чтобы я вызвал такси?

— Мне хочется пройтись пешком.

Ночь выдалась холодной и неприветливой. Если бы все шло так, как он хотел, то в этот час он находился бы у себя в Провансе. Изабель спала бы в нескольких метрах от него, зарывшись головой в подушку. Он долго смотрел бы на нее. «Ах! — вздохнул он, — как все-таки хорошо любить кого-то!» Ему вдруг стало грустно на душе от того, что он поделился с другими своим секретом. Более того, он неправильно изложил суть дела и свел все к банальной постели, в то время как главным для него оставалось желание. Желать — значит понимать. Испытывать влечение именно к данному телу, а не к какому-то другому. В этом что-то есть. И ничего больше в жизни не нужно ему, лишь бы только каждую ночь иметь возможность смотреть на спящую Изабель.

Он подумал о Маривонне. Да, она доставила ему удовольствие. И надо сказать, весьма большое. Маривонна не могла не понравиться ему. Он был признателен ей, но она не задела его чувств. И он с легкостью вернул ей свободу. Она была совсем не та птичка, которую он хотел бы упрятать в клетку. В то же время даже мысль о том, что Изабель разгуливает на свободе, казалась ему чудовищной.

Он вдруг услышал, как громко стучат его каблуки в предрассветной тишине улицы. И ему в голову пришла мрачная и достаточно нелепая мысль: «Однажды вот так же здесь прозвучат другие шаги, но отнюдь не мои. Вот еще один повод, чтобы пожалеть самого себя. Надо как-нибудь рассказать Изабель об этом. Вот мы топчем и топчем эту землю, а потом все кончается».

Слишком бодрым для умирающего шагом он перешел на другой берег Сены. Теперь он уже твердо знал, куда лежал его путь. Он захватит птичку в ее же гнездышке. Следует признать, что эта мысль родилась в его голове еще в тот момент, когда Изабель внезапно уехала от него. Маривонна провела у него целых три дня. Затем целый месяц он тосковал в полном одиночестве. Время от времени, как истинный фетишист, он нюхал старый свитер Изабель, висевший на вешалке под лестницей, запускал пальцы в старые тапочки, в которых она бегала по деревне. Он без конца мысленно анализировал каждую подробность своего несостоявшегося романа и уже не мог отделить правду от вымысла. Наконец он не выдержал и взял билет на поезд. Приехав в Париж, он звонил ей дважды в день, чтобы назначить свидание. Но всякий раз она ссылалась на то, что была слишком занята. Ему уже казалось, что он звонит издателю, который приказал своей секретарше изо дня в день отвечать одно и то же: начальник на совещании. Совещание Изабель длилось вот уже целых три дня. Возможно, она обсуждала вопрос о приумножении капитала или же о слиянии с другой фирмой? И поскольку друзья выставили его за дверь в столь ранний час, он воспользуется этим случаем для того, чтобы застать в постели своего трудягу-издателя и сунуть свою рукопись ему в нос.

Он поднялся на холм Шайо. К чему спешить теперь? Уже появились первые автобусы, и шальные водители нажимали больше на газ, чем на тормоза. Поль шел знакомыми улицами. Стены номеров крошечных гостиниц близ Трокадеро хранили воспоминания о многих женщинах. И далеко не все эти воспоминания были из разряда пристойных. По улице Марсо Поль поднялся к площади Этуаль. Он уже собрался было зайти в бистро, расположенное в двух шагах от дома, где жила Соня, но тут же отбросил эту мысль, рассудив, что семь часов утра было самым подходящим временем, чтобы навестить женщину, которая когда-то называлась его женой. В холле было пустынно. Консьержка, по-видимому, еще не проснулась. По характерному скрипу кабины лифта он понял, что был первым пассажиром. Прикрывая за собой дверцу, Поль почувствовал, что зевает. Выйдя на площадку, он позвонил в дверь. И звонок был словно какой-то сонный.

— Кто там? — спросила Соня.

И он не нашел ничего, как ответить:

— Это я.

— Кто это?

— Поль.

— Ах, это ты? Сейчас открою.

Сейчас — это громко сказано. Целая система цепочек, засовов и замков защищала Соню от всех опасностей внешнего мира. Она всегда запиралась на все засовы, словно в городе было осадное положение. Наконец она справилась со всеми замками. Почти не удивившись столь раннему визиту, Соня попросила говорить потише, чтобы не разбудить Изабель.

— Я задержался у друзей до утра. Не покормишь ли ты меня завтраком?

— Конечно, я как раз варю кофе.

Они прошли в небольшую, тщательно прибранную кухню. Стоявший на буфете будильник громко тикал. Этим звукам вторил кофе, стекавший каплями в коричневый керамический кувшин. Поль зевнул.

— Изабель вернулась очень поздно, — сказала Соня, — пусть поспит.

— И конечно, она задержалась на совещании?

— Какое еще совещание? У нее была репетиция Представь себе, друзья решили дать ей роль в пьесе, которую ставят. Я прочитала ее. И должна тебе сказать, что эта роль вполне подходит для амплуа Изабель.

— Мы снова вернулись в театр?

— А почему бы и нет? Что не нравится тебе?

— Ничего, но я хотел бы, чтобы она продолжала учиться. Одно другому не мешает.

— Я тоже думаю так.

Обрадовавшись, что хотя бы в чем-то Поль согласился с ней, Соня принялась намазывать маслом тосты, только что вынутые из гриля.

— Изабель сожалеет, что не смогла до сих пор встретиться с тобой.

— И я тоже, — произнес он, опуская сухарик в кофе.

Между ними установилось какое-то негласное временное перемирие. Одержав победу в недавнем споре, Соня была готова проявить снисходительность к побежденному. Что же касается Поля, то помимо усталости он испытывал после бессонной ночи блаженство в предвкушении скорой встречи с Изабель.

— И ты действительно любишь ее? — спросила Соня. В ее голосе неожиданно прозвучала материнская гордость.

— Да, люблю.

— Как настоящий отец?

— Пойми же меня, — сказал Поль. — Моя жизнь сложилась так, что я увидел неожиданно не ребенка, а взрослую девицу. И мне не понять, какие чувства должен испытывать настоящий отец. К прошлому вернуться нельзя, поскольку его попросту нет. Мне дорого лишь настоящее, что вовсе не оправдывает твои оскорбительные подозрения.

— Я погорячилась. Вспомни, ты ведь тоже за словом в карман не полез. Речь шла о серьезном шаге. Наши точки зрения не совпали. И что же, я должна была набрать в рот воды?

— Мы всегда слишком много говорим, — сказал Поль.

Он замолчал. Ему в голову пришла мысль, что Соня вовсе не такая, какой он представлял ее на протяжении многих лет. Возможно, она поступала так, как ей казалось лучше. Он был уже готов простить все ее меркантильные связи, действительные или воображаемые. Возможно, он был не прав. И что, собственно, он знал о ней? Можно оправдать любое вранье, если это ложь во спасение. «Вот, представьте себе, — рассуждал он, — молодая женщина без всяких средств к существованию „залетает“. Как можно осуждать ее за то, что она пытается найти отца своему ребенку?» Если рассуждать таким образом, то становится понятным многое в поведении Сони, когда она вводила его в заблуждение. Она шла напролом, пытаясь сохранить самое дорогое, что было у нее, а именно Изабель. Соня проиграет в любом случае, поскольку Изабель вовсе не ее собственность. В конечном счете Соня останется у разбитого корыта. Это старо как мир.

Неожиданно для самого себя Поль положил руку на плечо Сони. Она улыбнулась. «Изабель спит в своей комнате, а мы тут на кухне говорим вполголоса, чтобы не разбудить ее. Вот где проходит демаркационная линия!» От этой мысли Полю захотелось плакать. Он зажег сигарету и почувствовал, что у него кружится голова. Он потер лоб левой рукой.

— Ты совсем спишь, — сказала Соня. — Может, отдохнешь немного в моей комнате? Я приведу себя в порядок, а затем уйду по своим делам.

Он позволил ей проводить его в знакомую до боли комнату, куда сквозь занавески проникал молочный свет зимнего утра. Он вытянулся на кровати поверх покрывала.

— Если Изабель проснется в мое отсутствие, то в холодильнике найдешь для нее апельсиновый сок и йогурт. В кофейнике остался кофе. Я поставлю его на плиту. Тебе останется лишь зажечь газ.

Апельсиновый сок, апельсиновый сок… Эти слова вызвали в его памяти рекламный щит, на котором был изображен огромный апельсин. И тут сон окончательно сморил его.

Она услышала, как хлопнула входная дверь. И как ни старалась Соня, Изабель всякий раз прислушивалась к этому звуку, служившему сигналом, что она свободна. С давних пор в отсутствие матери по утрам она могла вдоволь наговориться по телефону. И вовсе не потому, что речь шла о каких-то секретных звонках, хотя и такое случалось. Пока мать ходила за покупками, она болтала с подругами, назначала свидания, договаривалась о надежном алиби. И даже без этих звонков Изабель любила побыть дома в одиночестве: она могла, не стыдясь, ласкать себя, если возникало такое желание, пользоваться туалетом, не прикрывая двери, рыться в ящиках или вытянуть из денежной пачки какую-либо мелкую купюру. Хорошо было и просто бить баклуши и зевать от души в этой закрытой коробке, которая зовется квартирой.

Она натянула пижаму, которую снимала на ночь и тихонько приоткрыла дверь, ведущую в соседнюю комнату. Да, она не ошиблась, когда сквозь сон услышала утром какие-то голоса. Она нерешительно остановилась на пороге. Конечно, это осложнит ее жизнь. Но что тут поделать? Раз решение принято, не стоит отступать. И она в радостном порыве бросилась на кровать.

— Проснись! Проснись!

Поль раскрыл объятия. И, прижавшись друг к другу, они покатились клубком по кровати. Вдруг она отпрянула от него:

— Боже мой! Какой же ты колючий! Ты так плохо побрился?

— Да я и вовсе не брился.

Он схватил ее за руки:

— Ах ты маленькая мерзавка! Вот как ты отплатила за мое гостеприимство! Удрала от меня, оставив записку, словно неверная жена.

— Ну вот, уже начались упреки!

— Нет, это еще не все. Отправляйся-ка лучше на кухню. Надо, чтобы ты выпила апельсиновый сок и съела йогурт.

Он прошел вслед за ней на кухню и зажег газ под кофейником. Он смотрел, как маленькими глотками она пила сок из стакана. Что же изменилось в ней? Ничего. Он нашел, что она побледнела. Конечно, за окном зима. Любовь и ревность не были ему хорошими советчиками. И он тут же подумал, что она ведет беспорядочный образ жизни и потому утром выглядит не такой свежей, как прежде. Перехватив подозрительный взгляд Поля, она перешла в наступление:

— Ты виделся с Маривонной?

— Нет.

— А она ждет тебя.

И, опустив ложку в стаканчик с йогуртом, она усмехнулась.

— Имей в виду, что она не очень-то откровенничала со мной. Но я-то знаю, что она надеется с тобой встретиться еще раз. Разве ты не находишь ее хорошенькой?

— Она просто красавица.

— Мне кажется, что Маривонна намного красивее меня.

— Ну это еще как сказать, — произнес Поль с улыбкой. — Я всегда питал слабость к тебе. Тут и сравнивать нечего.

И они рассмеялись. И только в этот момент он понял, как ловко она польстила ему. Упоминание имени Маривонны было лишь предлогом, чтобы перевести его из ранга усталых от жизни взрослых мужчин в категорию еще молодых людей. Она же оставалась дочерью ловеласа, который увел лучшую подругу. Он достаточно быстро разгадал ее хитрый ход и потому не удивился, когда она вновь двинула пешку на шахматном поле.

— Как жаль, что я не смогу пообедать с тобой!

— Конечно, театральная жизнь требует жертв, — заметил он.

— Мама все объяснила тебе? Что ты думаешь?

— Твоя жизнь принадлежит только тебе. Надеюсь, что ты добьешься большого успеха. Мне только жаль, что ты не будешь дальше учиться.

— Я запишусь на заочные курсы.

— Это все же лучше, чем ничего.

Она допила свой кофе:

— Мне пора собираться. В полдень у меня встреча. Пойдем в ванную комнату. Я дам тебе все необходимое, чтобы ты побрился.

Он последовал за ней. Она открыла форточку, а затем и кран, чтобы наполнить ванну водой.

— Вот моя бритва для подмышек. Для тебя я заправлю новое лезвие. Где-то здесь должен быть помазок и мыло.

Он пошел за очками, лежавшими в кармане пиджака. Когда он вернулся, Изабель уже стояла голая в ванной и намыливала длинные ноги. Немного раздосадованный, он сделал вид, что не замечает ее наготы. «Погляди-ка, игра продолжается», — с некоторым раздражением подумал он. Теперь Поль был уже уверен, что это была лишь игра. Он позволил себе заблуждаться на сей счет лишь в тот счастливый и беззаботный период, когда на исходе лета они жили под одной крышей в Тарде.

— Вообще-то я ничуть не хуже Маривонны.

— Конечно.

Опустив ворот рубашки, он брился перед умывальником.

— Лезвие острое?

— Да, все нормально. Ты будешь свободна в четверг вечером? Я иду на коктейль. Ты могла бы составить мне компанию.

— Может быть.

— У меня много знакомых, — как бы невзначай произнес он, — среди тех, кто мог бы помочь тебе сделать карьеру в той области, которую ты выбрала.

— Надо поговорить с мамой.

Он повернулся к ней с бритвой в руке. Лежа в воде, она намыливала себе плечи и грудь.

— Ты что, смеешься надо мной? — сказал он. — Мама сделает все, что ты только захочешь.

Она не настаивала. Он вновь принялся за бритье. И почувствовал, как по его спине пробежал холодок от одной только мысли, что Изабель клюнула на его предложение. «Появившись под руку с такой роскошной девицей, я произведу сенсацию. И у меня тотчас уведут ее». Поль не любил привлекать к себе внимание, но, с другой стороны, ему не терпелось похвалиться перед друзьями. Да, нескучный будет вечерок! Но отступать уже было поздно. Слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Он успокаивал себя лишь тем, что Изабель, возможно, останется равнодушной к мужской лести.

Закончив бриться, он плеснул себе в лицо пригоршню холодной воды.

— Ты не потрешь мне спину?

Он подошел к ванне:

— И чем же?

— Губкой и мылом.

Он принялся за работу. И в этот момент на пороге ванной комнаты появилась Соня.

— Какая трогательная сцена!

— Да, вот я делаю твою работу, — сказал Поль. — Похоже, что Изабель торопится. У нее в полдень назначено свидание.

— А я уже купила курицу.

— Я съем ее с тобой, если ты меня пригласишь.

— С удовольствием.

«Отличная семейка! — подумал Поль. — Еще немного, и я второй раз женюсь на Соне. И вместе мы будем переживать все перипетии личной жизни Изабель. А эту принцессу придется мыть, сушить, одевать, переворачивать весь дом, чтобы только она не опоздала на свое чертово свидание. В конце концов могла бы хотя бы ванну после себя помыть! Мне тоже надо бы помыться». И он вновь открыл краны. Он слышал по-прежнему скрипучий голос Сони, доносившийся из глубины квартиры: «Надень бежевые туфли. Подожди, я застегну тебе застежку». Эта девчонка — настоящее стихийное бедствие. По квартире словно вихрь пронесся. Еще каких-то пять минут, и ее след простынет. Он стоял в дверях ванной комнаты.

— Ну как, ты готова?

Она чмокнула его в щеку.

— О! Какая у тебя гладкая кожа! — воскликнула она.

Она вытянула его за собой на площадку. Там она тихонько шепнула ему на ухо:

— Если случайно я встречусь с Маривонной, что передать ей?

— Вот что, — ответил он.

И, обняв за талию, он крепко поцеловал ее в губы. Она со смехом вырвалась из его объятий и побежала к лифту. Он услышал доносившийся из квартиры голос Сони:

— Что ты наделал! Вода переливается через край ванны!

— Он помог ей собрать воду. Затем принял ванну. Вдруг он понял, что успокоился. И ему это не понравилось. Он заметил, что в присутствии Изабель он забывает о том, что она стала его головной болью. Вот опять упорхнула куда-то. Куда? К кому? Он почувствовал себя совсем одиноким.

Соня не смогла бы понять его. Она даже не умела говорить, а несла какой-то бред. «А я разве не такой же? Все несчастье состоит в том, что мы мечтаем о разном».

Он вышел от нее часа в четыре, пообещав, что скоро вернется. Нет, он еще не знал, когда уедет из Парижа. Во всяком случае не раньше, чем через две недели. Сами ноги понесли его в сторону площади Перейр. Здесь, в баре «Корвет», часто собирались его друзья. Хозяевами бара были в те времена весьма приветливые люди. Они оставались на плаву за счет небольшого числа завсегдатаев. Это заведение напоминало своей теплой уютной атмосферой закрытый клуб, куда заглядывали в основном знакомые Полю писатели и журналисты. Первым «Корвет» облюбовал живший по соседству Мативо. Если у кого-то из завсегдатаев не было денег, хозяева обслуживали такого неплатежеспособного клиента в долг, который погашался в тот день, когда какой-либо издатель смилостивился над ним. У жизни в кредит есть свои положительные стороны. Вслед за Мативо постоянным посетителем «Корвета» стал Мунье, а за ним потянулись и другие. Клуб закрылся после того, как Мунье попал в дорожную аварию и погиб. Поль перешел на другую сторону улицы. Он гнал от себя мысли о прошлом и о смерти. Кроме того, он не был уверен, что в этом злачном месте за ним не числился какой-либо должок.

Он сел в такси и поехал в Нейли. Он знал, что застанет Альбера на месте, поскольку тот, как правило, работал в это время дня. По себе он знал, как бывает порой приятно прерваться на полуслове.

Альбер не работал.

— Вот так сюрприз! — воскликнул он. — Я получил твое письмо, но не надеялся, что ты выполнишь свое обещание.

Он направился в свою комнату, где было довольно сумрачно, поскольку не горела ни одна лампа.

— Видишь, я лежал.

— Ты болен?

— Вот уже несколько дней, как я плохо себя чувствую. Мне кажется, что пошаливает сердце.

— Ты обращался к врачу?

— И даже не к одному. Они ничего не находят у меня. Но я-то знаю, что у меня не все в порядке. Вот и боль в груди — а я испытываю ее раз десять на дню, — свидетельствует о чем-то нехорошем. Один мой знакомый, Маньян, — да ты же знаешь его, — недавно рассказал мне о том, как его друг, выйдя от кардиолога, который нашел его в отличной форме, упал замертво на улице.

— Нельзя сказать, чтобы твой друг успокоил тебя! Мне кажется, что ты слишком мнительный человек. У тебя какие-то неприятности?

— Может быть. Поговорим лучше о чем-нибудь другом. Например, о тебе.

Поль только того и ждал. По правде говоря, он затем и пришел. Конечно, он сочувствовал чужим бедам. Но нельзя признать, чтобы он принимал их близко к сердцу. Он часто упрекал себя в душевной глухоте. Но что поделаешь? Своя рубашка ближе к телу. И все же он решил проявить участие к другу:

— Беатрис?

— Она ушла от меня. В один прекрасный день она собрала чемодан и была такова.

— И оставила записку на столе?

— Откуда ты знаешь?

— Все они одинаковы. Это происходит потому, что им не хватает смелости.

— Да, была такая записка. Но это еще не все… Ты даже представить себе не можешь…

Он сел в постели и хлопнул в ладоши.

— На следующий же день после ее ухода я узнал, что она сняла все деньги с моего банковского счета, на который я в свое время дал ей доверенность. Деньги — ничто, я снова заработаю. Но меня коробит мысль о том, что три года я прожил с человеком, способным на такую низость, и ни разу ни в чем не заподозрил ее. Три года я спал с ней в одной постели и полностью доверял.

— Со мной и не такое бывало, — немного помолчав, произнес Поль. — И все же я был прав.

— Ну вот, выходит, что ты был прав, а я виноват?

— Подожди, позволь объяснить. Если хочешь знать, ты можешь обратиться в суд.

— Ни в коем случае.

— Беатрис все правильно рассчитала. Она знала, что все сойдет ей с рук.

— Возможно, это — доказательство любви?

— Нет, какая тут любовь? Весь вопрос в доверии. Беатрис нуждалась в деньгах. Она могла раздобыть их только у тебя. Что ни говори, поступок некрасивый. Но ее можно оправдать. И чем больше ты будешь думать о моральной стороне этого дела, тем хуже будешь себя чувствовать. Представь, что ты оказал Беатрис большую услугу. И в благодарность она вернула тебе свободу. Ведь я-то знаю, что она давно уже надоела тебе.

— В этом есть какая-то доля правды. Но ты только подумай, что я целых три года…

— Нет, — перебил Поль, — вовсе не три года. Тут ты не прав. Это были две женщины по имени Беатрис. Одной ты по праву доверял на протяжении трех лет. Другая так и осталась для тебя незнакомкой. И ей-то и понадобились твои деньги. Вот и все.

Он замолчал. Ему показалось, что он нашел самые убедительные доводы для друга.

— И если после всего случившегося ты чувствуешь боли в груди, — добавил он, — это говорит о том, что твоя тоска приняла физическую форму, вместо того чтобы найти другой выход.

Он удивлялся, как легко можно справиться с чужими заботами. Вопрос чисто технический. Если можно было бы проявить подобную проницательность по отношению к самому себе! В глубине души Поль был доволен, что еще способен диалектически мыслить. Возможно, наступит день, когда он сможет разобраться и в своей жизни. В данный момент ему было необходимо увидеть свет в конце туннеля. Он потянулся к выключателю:

— У тебя слишком сумрачно. Ну же, не вешай нос!

— Я подумаю над тем, что ты сказал, — прошептал Альбер.

Он теперь уже сидел в кровати. В свете ночной лампы его серые глаза казались зелеными.

— Из твоего письма я ничего не понял, — произнес он, — но все же оно показалось мне странным.

«Вот и моя очередь подошла, — подумал Поль. — Для полноты картины нам следовало бы поменяться местами. Мне лечь в постель, а ему сесть в кресло».

— Тут и нечего понимать, — сказал он. — Я видел Изабель сегодня утром. Она все такая же прекрасная плутовка. Это женщина моей мечты. Все несчастье в том, что я встретил ее слишком поздно.

И тут он вспомнил, что у Альбера была собственная дочь, немного моложе Изабель. По какому-то довольно любопытному совпадению все приятели Поля давным-давно расстались со своими женами, оставив каждой по дочери, а некоторым даже по две.

— Как Алина? — спросил он.

— Я редко вижу ее, раза два в год. Ты же знаешь, что ее мать снова вышла замуж и живет теперь под Лионом.

Альбер умолчал о том, что было хорошо известно Полю из весьма надежного источника. Его приятель, признав свое отцовство, спас любимую женщину от самоубийства. Вспомнив о том, что пережил друг, Поль подумал, что его история смахивает больше на комедию. Ему стало даже немного стыдно. Трудно судить о том, что хорошо, а что плохо. Его приятель был способен на отцовские чувства, а он полностью лишен их.

— Кстати, о том, что ты написал мне по поводу Изабель, — сказал Альбер. — Поскольку мне известны твои вкусы, то я вовсе не удивляюсь тому, что тебя потянуло на кровосмешение. Тебя привлекает опасность и хочется испытать что-то, до сих пор не изведанное.

— Ну, ты не попал в точку, — заявил Поль. — Я даже решил провести расследование, чтобы доказать Изабель, что мы с ней никак не родственники.

У него было такое чувство, что он лжет, но скорее не Альберу, а себе самому. Ему не нравилась сама мысль о том, что Изабель была дочерью неизвестного отца. Эта идея показалась ему лишь на мгновение привлекательной, поскольку давала какую-то надежду.

— Знаешь, — продолжил он, — здесь трудно что-нибудь понять. Для того чтобы избавиться от искушения, надо поддаться ему. Для меня ясно лишь одно, что в присутствии Изабель я впадаю в эйфорию. Безусловно, я могу и не заниматься с ней любовью. Но почему же тогда я ревную ее ко всем другим, с кем она может это делать? Мне все время хочется видеть ее, прикасаться к ней, находиться с ней рядом. К сожалению, это невозможно. Соня и слышать не хочет об этом. И вот в такую минуту душевного разлада я и написал тебе письмо. К тому же, с тех пор как я приехал в Париж, Изабель избегает меня. Да еще с каким проворством! Она скрывает что-то от меня. И поскольку она снова занята в театре, то, я думаю, нашла там какого-то хлыща.

Взволнованный рассказом своего приятеля, Альбер позабыл о собственной сердечной боли и поднялся с постели.

— Потрясающе! Ты же вылитый Арно!

— Какой еще Арно?

— Из «Школы женщин». Вот сейчас ты играешь эту пьесу. Только в твоей пьесе не будет счастливого конца. Все сведется к тому, что Изабель предпочтет своему старому и ревнивому папаше какого-нибудь двадцатилетнего сопляка.

— Я не чувствую себя стариком.

— Арно, как тебе известно, еще моложе тебя. Я не вижу другого выхода, как завоевать дружбу и доверие Изабель. Ты потеряешь ее в тот момент, когда она заведет себе дружка и не поделится с тобой этой новостью в первую очередь.

— Я предпочел бы, чтобы у нее никого не было.

Альбер лишь развел руками:

— Может, ты запретишь ей дышать?

Теперь он уже мерил шагами комнату.

— Как хорошо, что ты пришел. Когда видишь перед собой такого же неудачника, как сам, становится намного легче на душе. И уже спешишь вытянуть его из петли, которую он сам накинул себе на шею.

— Слишком много чести для меня, — произнес Поль. — Что же касается мыслей о самоубийстве, то я стараюсь их избегать. Всякий раз, когда мне везет в чем-то, я призываю на помощь свое воображение. И представляю что-либо ужасное, например, канистру с бензином. И потому в минуты истинного отчаяния меня никогда не посещают бредовые идеи. Так что этот вопрос исчерпан. Ты не мог бы одолжить мне рубашку? И трусы тоже. Я не хотел бы возвращаться в гостиницу. Боюсь, что могу там сразу же заснуть, а спать в это время суток считаю для себя неприличным.

Альбер открыл шкаф, положил на кровать стопку дорогих рубашек тончайшего полотна:

— Какого цвета?

— Белого. Ты разоришься на белье. Какая роскошь? Кто постирает мне?

— Ты можешь вернуть непостиранной.

Поль надел рубашку. Рукава были немного коротки, но воротник пришелся впору. «У каждого свои причуды, — подумал он. — Одни уходят в религию, другие увлекаются автомобилями, третьи помешались на сохранении шевелюры и дни напролет ухаживают за своими волосами. Альбер обожает дорогое белье. Кто может ответить, почему он придает этому такое большое значение?»

Он завязал галстук, поблагодарил своего друга и распрощался с ним, пообещав, что зайдет к нему перед отъездом в Прованс.

Ему вновь захотелось пройтись пешком. Улицы, где стройными рядами стояли фонари и деревья с голыми ветвями, наводили на него такую же тоску, что и тренировочные дорожки. В городе Поль предпочитал жилые кварталы, где на улицах было полно прохожих. Он не любил бродить по пустынным улицам. Остановив на ходу такси, он попросил отвезти его к собору святой Магдалины. Нет, он вовсе не собирался подцепить какую-нибудь девчонку. Боже сохрани! Он вошел в бар и заказал бокал вина. Вокруг ничто не изменилось с той поры, как он встречался здесь с Каролиной. Он почувствовал себя немного пристыженным. С возрастом человек становится моралистом. И все же он хорошо помнил, что в свое время тяготел к такого рода развлечениям. При воспоминании о своих давних любовных похождениях, которым он никогда не придавал значения, Поль почувствовал себя так, словно что-то потерял. Но что? Чистоту? Веру в Христа? Раньше он отмахнулся бы от такого вопроса. Но теперь он думал совсем по-другому. Возможно, все дело в его душевной усталости?

Взгляд Поля остановился на обнаженных коленках молодой девицы, сидевшей неподалеку от него на высоком табурете за стойкой бара. Он по привычке заглянул ей в лицо. Она была вовсе не дурна собой. Можно предположить, что и все остальное у нее было в порядке. Что бы это означало? Ему пришло на ум, что взору случайного прохожего каждый день представляется картина: незнакомая женщина, черты лица которой он еще не успел разглядеть, выходя из автомобиля, вызывает желание своей невольно приоткрывшейся наготой.

«Если я заговорю с этой девицей, наши отношения сведутся к проблеме времени. Она имеет товар и постарается продать его на самый короткий срок. Короче говоря, я отниму столь драгоценное для нее время. Таких клиентов, как я, в Париже пруд пруди». Он уже не раз был таким сомнительным клиентом. Болтун, который откладывает жесты на потом. И тут ему вспомнился смешной случай из юности. Как-то летом он оказался на дне оврага с одной хорошенькой девчонкой по имени Генриетта. Бедняжка уже сняла лифчик и трусики, а он все допытывался, любит она его или нет. Наконец, когда девушке удалось убедить его в своих нежных чувствах, он решился на то, что нельзя назвать словами, при этом сознавая всю нереальность происходящего.

Девица, сидевшая за стойкой бара, наконец, потеряв терпение, встала и вышла, крикнув бармену на прощание свое «Чао!». И тогда Поль кивнул головой ей вслед, но она уже этого не увидела. Ему хотелось смеяться. Сколько раз ему твердили о том, что современный мир принадлежит тем, кто раньше встает. Впрочем, он еще и не ложился. И вновь он мысленно вернулся в тот прекрасный августовский вечер из далекой юности. Он не мог сказать почему, но существовала некая аналогия между тем давним приключением с Генриеттой и интригой, затеянной им с Изабель. Он вовсе не жаждал того, что упало ему в руки вчера, ни того, что предлагалось ему сегодня. «Так чего же я все-таки хочу?»

На сцене не было никаких декораций. Они сидели вдвоем на простой садовой скамейке в парке. Парень склонился вперед, зажав между коленями сомкнутые кисти рук.

— А помнишь, какой дождь лил в тот день? Я долго-долго стоял перед дверью, не смея поднять голову, чтобы посмотреть на твои окна. Я боялся, что меня увидят. Я мог так стоять до утра, лишь бы только ты не заметила меня.

Изабель положила свою руку на его плечо:

— Я видела тебя. Я стояла, прижавшись лбом к стеклу, по которому катились капли дождя. И я просила: «Боже! Сделай так, чтобы он увидел меня!»

Высокий худой брюнет, сидевший в первых рядах партера, вскочил со своего кресла:

— Нет, Изабель, не так!

Подойдя к репетиционной лестнице, он вскарабкался на сцену:

— Ты это произнесла так, словно читаешь перед нами молитву.

Она улыбнулась с покорным видом.

— И еще, — продолжил высокий брюнет, — когда ты говоришь: «я видела тебя», — не принимай такой вид, будто перед тобой произошло чудо. Это лишь утверждение, четкое, но вполне простое. Ты говоришь: «я видела тебя», — потому что видела его. Вот и все. Что же касается фразы: «Боже! Сделай так, чтобы он увидел меня», — тут тоже не надо патетики. Это лишь признание в любви, высказанное вовсе не для того, чтобы удивить Ги. Оно произносится влюбленной женщиной на одном дыхании. Пожалуйста, повторим эту сцену.

Изабель не спорила. Она лишь набрала побольше воздуха в легкие.

— Я видела тебя. Я стояла, прижавшись лбом к стеклу…

«Удивительное ремесло», — думал Поль, забившийся в самый темный угол в последнем ряду партера. От актера требуют точного воспроизведения эмоций, которых он не испытывает. А где в этот момент актер прячет свои подлинные чувства? Не имея никакого театрального опыта, он полагал, что настоящий актер дает выход своему темпераменту лишь через крошечное оконце, вставленное между выученным наизусть текстом и указаниями режиссера. Его угнетала такая зависимость. Вот почему он не любил театр. Войдя однажды в зрительный зал после начала спектакля, он был буквально оглушен пронзительными голосами актеров, доносившимися со сцены. Зачем они так кричат? Когда вы приходите с опозданием в кино, то вас встречает тишина зала. Это говорит о том, что зрители увлечены происходящим на экране. В театре все не так. За высокой тональностью голосов теряется текст.

Поль вошел в театр через темный служебный вход. Он прошмыгнул незамеченным мимо привратницы и тайком пробрался в пустой зрительный зал. И теперь он не узнавал голос Изабель. У нее была бы совсем другая интонация, если она сказала бы, обращаясь к нему: «Я видела тебя». Ему не нравилась и какая-то неестественная скованность ее движений. Он чувствовал, что она заставляет себя произносить эти слова. К кому же они были обращены? Ко всем вообще и ни к кому в частности. И все же он не торопился назвать ее бездарной. Впрочем, он уже не слушал ее. Он только смотрел на нее. Ему было достаточно ее присутствия на сцене. Он видел ее точеные округлые колени, грациозно склоненную головку, словно она хотела похвалиться своими роскошными длинными волосами цвета спелой ржи. Спрятавшись, как настоящий любитель тайно смотреть эротические сцены, он позволил себе то, что с ним довольно редко случалось. Он решил подобрать к Изабель воображаемый ключ. И, что удивительно, ключ подошел. Но он тут же поспешил снова повернуть его. В этом нет ничего плохого, если мы время от времени проверяем, как работает тот или иной механизм.

На сцене по-прежнему как бы ничего не происходило. Высокий брюнет — это был, несомненно, режиссер, попросил принести ему текст пьесы. Похоже, что Изабель забыла какие-то слова, а может быть, и перепутала реплики. Порядок был восстановлен. Поль вдруг почувствовал, что рядом с ним с левой стороны кто-то сидит. Несмотря на темноту, он тотчас узнал Маривонну. Не давая ему опомниться от удивления, она схватила его за руку со свойственной ей непринужденностью, которая так нравилась ему.

— Что ты тут делаешь? — спросила она.

Он потянулся губами к ее маленькому и холодному уху:

— Меня не пригласили, а мне так хотелось увидеть Изабель на сцене.

Встав с кресла, она потянула его за собой в темный коридор. С Маривонной все было легко и просто. Неожиданно она прижалась к нему и обвила его шею руками.

— Я так боялась, что ты уедешь из Парижа, так и не повидавшись со мной.

— Как ты могла подумать такое? — сказал он. — Какое счастье, что ты здесь.

Он и в самом деле чувствовал себя таким несчастным и заброшенным, что вконец расчувствовался. На его глазах выступили слезы. Неужели он незаметно для самого себя привязался к Маривонне?

— Пойдем отсюда, — позвала она, — они будут еще долго репетировать.

— Мне хотелось поговорить с Изабель.

— Ты еще увидишь ее. Тут напротив есть кафе, где постоянно собирается вся команда. Она обязательно туда зайдет вместе со всеми.

Даже в слабом свете уличных фонарей Маривонна ослепила его красотой и свежестью. В маленьком кафе, куда они вошли, она показалась ему особенно обворожительной. Сидя рядом с ней на скамье, Поль все еще не переставал удивляться. Вот уже во второй раз она оказывалась вовремя в нужном месте. Впрочем, тот первый раз в Тарде можно не считать. Тогда у него были исключительные обстоятельства. И потом, чтобы составить определенное мнение о человеке, необходимо на какое-то время расстаться с ним. Маривонна была прекраснее, чем представлялась ему по памяти. Каждое слово и каждый жест в этот вечер, несомненно, будут бережно храниться в ящике его воспоминаний. Однако этот ящик уже вырос до размеров сундука. Отныне Поль будет в нем хранить лишь самые ценные вещи. Также без некоторого волнения он заметил, что эта девушка с тонким профилем и спадавшей на лоб короткой челкой темных волос напоминала ему звезду немого кино Луизу Брук, в которую он был в свое время без памяти безнадежно влюблен. Возможно, в конце двадцатых годов — да и что он мог знать о том времени? — девушки были менее раскованными, чем Маривонна? Она, безусловно, была рада, что встретила Поля. Она повисла на его плече, нисколько не смущаясь того, что ее дружок вдвое старше ее. Ей было все равно, что о ней подумают редкие посетители кафе. Скорее это он сам испытывал некоторое смущение. Ему казалось, что в его сторону направлены осуждающие взгляды. И это портило то блаженное состояние, в котором он пребывал последние четверть часа. Она говорила слегка приглушенным голосом, как жалела о том, что слишком мало погостила у него в Тарде.

— Я могла бы остаться и подольше, но боялась наскучить. У тебя был все время такой озабоченный вид.

— Это все из-за Изабель, из-за ее внезапного отъезда.

— Да, я знаю, что ты влюблен в нее.

— И что ты думаешь об этом?

— Я предпочла бы, чтобы ты влюбился в меня.

— Так я и влюблен, но только совсем по-другому.

Она засмеялась:

— Нет, вовсе не по-другому. Точно так же. Только с той разницей, что ты любишь ее больше, чем меня.

— Тебя это не шокирует?

— Нисколько, больше огорчает. Из-за тебя. Если бы я могла тебе дать Изабель…

Он нахмурил брови:

— Ты уверена, что именно этого я хочу?

— Я понимаю, ты хочешь найти компромиссное решение, но тебе не удастся его найти.

Он был восхищен ее мудростью не по годам. И спросил, что думает на этот счет Изабель. Маривонна уклонилась от ответа. Он подумал, что между девушками существовала некая дружеская солидарность, которую ему не следовало бы нарушать.

Она взяла его руки в свои:

— Хочешь, я проведу эту ночь с тобой?

— Конечно, хочу.

— Тогда я пойду звонить. Мне надо договориться.

Он подозвал официанта и спросил жетон. Благодарно улыбнувшись Полю, Маривонна направилась в сторону туалета. «Боже, — подумал он, — почему я не родился на двадцать лет позже в окружении этих восточных красавиц, которые говорят вам „спасибо“ за то, что вы соблаговолите переспать с ними. Как же мне не везло всю мою разнесчастную жизнь! Поколение детей войны и недоучившихся студентов. И вот теперь я, старый сучок, тянусь за этими юными созданиями. И, несмотря ни на что, мне кое-что обламывается, настолько им хочется доставлять удовольствие. Пора делать уколы, продлевающие жизнь. С этого вечера не возьму в рот ни капли спиртного. В этом прекрасном мире стоит жить подольше». И словно в подтверждение радужным мыслям, открывающим новые горизонты, входная дверь в кафе отворилась, впуская вновь прибывших. Вслед за Изабель вошла незнакомая Полю девушка. Она была ниже ростом, но достаточно миловидная. Затем появились и два парня, которых он недавно видел на сцене. Заметив отца, Изабель слегка вздрогнула, а затем прошла к его столику и чмокнула его в щеку.

— Я разглядела твою фигуру в зале. Ты шпионишь за мной?

— В каком-то смысле, да.

Она представила своих друзей:

— Луизетта, Бернар и Ален, наш режиссер. А это мой отец.

«Так тебе и надо, старый хрыч, — мрачно подумал он, — еще ни разу ты не был отцом хорошенькой актрисы, чьи приятели годятся тебе в сыновья».

— Присаживайтесь, дети мои.

Немного смутившись, молодые люди расселись вокруг стола. Они не сразу решились заказать себе по кружке пива. Вернувшаяся из туалета Маривонна внесла некоторое оживление в приунывшую было компанию.

— Я еле вытащила Поля из зала. Бедняга забился в темный угол и не хотел оттуда выходить.

— Тебе не надо было приходить, — сказала Изабель, обращаясь к отцу. — По крайней мере не сейчас. Эти первые репетиции наводят тоску.

— Почему? Мне было интересно. По поводу вашего ремесла у меня возникло множество вопросов. И вот один из них: есть ли у артиста какая-то часть свободы между заученным текстом и указаниями режиссера, имеющего свое представление о постановке спектакля?

Теперь он обращался уже к высокому брюнету. Тема для разговора была обозначена. Ему предстояло выслушать немало банальностей. Что ж, он потерпит. Ален начал говорить что-то занудное о дистанцировании, раздвоении личности, актерских внутренних резервах. Поль покачивал головой, как бы соглашаясь с оратором. В действительности его больше интересовал Бернар, все это время хранивший молчание. Если перед ним сидел тот самый Бернар, о котором ему говорила Изабель, — а интуиция ему подсказывала, что это так и было, — он представлял его совсем другим. Он не понравился ему с первого взгляда. И если отбросить в сторону ревность, которую он испытывал к этому молодому человеку, он все равно не мог понять, что Изабель нашла в нем. По правде говоря, он отметил несомненное сходство между Бернаром и собой. И если Изабель изменяла ему с этим мальчишкой, — в чем он не сомневался, поскольку он почувствовал себя в этот момент прозорливым рогоносцем, — он уже был готов смириться. Ревность не приемлет разнообразие вкусов. Внезапно ему показалось, что он третий лишний. Я — взрослый человек, он — юнец. Я — толстый, он — тонкий. Я и в молодости не был таким жгучим брюнетом, как он. Признав, что на стороне Бернара была молодость, с которой он давно распрощался, Поль совсем загрустил.

И все же ему хотелось завоевать расположение молодых людей. И поскольку разговор о театре продолжался, он решил задать несколько вопросов Бернару. Где он учился? Готовится ли поступать в консерваторию? За него ответила Изабель:

— В наше время эти вещи не имеют значения. Главное раскрутка. И если есть склонность к чему-то и воля к победе, приходит успех. Это раньше делали карьеру. Теперь эти слова почти ничего не значат.

Поль не стал спорить с ней. Он знал, что это бесполезно, как разговор немого с глухим. Возрастной барьер ему не преодолеть. И лишь со злорадством он подумал о том, что театр переживал не лучшие времена. И весь этот заносчивый молодой народ станет в лучшем случае секретарями и страховыми агентами. И все-таки ему хотелось разговорить Бернара. И, как бы прочитав его мысли, молодой человек вступил в разговор.

— Изабель рассказала мне, что вы пишете, — произнес он. — О чем же конкретно идет речь в ваших книгах?

Мальчик был не таким простаком, как казался. И вопрос был под стать ему, достаточно каверзный. Поль хотел было ответить, что он больше известен под псевдонимом Франсуа Мориак, но, отбросив в сторону амбиции, рассказал, чем в самом деле занимался. В данный момент ничем особенным, но это позволяло ему сводить концы с концами, что само по себе уже и не так плохо.

— В каком-то смысле, — добавил он, — мое занятие мало чем отличается от вашего. Труд тот не приносит мне лавров, но зато по душе.

— Прекрасно, — произнес Бернар таким тоном, словно собирался вручить этому скромному старому трудяге почетную грамоту.

Полю стало стыдно за свое недавнее злопыхательство. Однако проблема возраста по-прежнему не давала ему покоя. И хотя он не был ни в чем виноват, ему казалось, что с этой точки зрения он очень уязвим. Рука Маривонны опустилась на его плечо. И он сразу почувствовал себя намного комфортнее. Он заметил, что и Луизетта, на которую он почти и не смотрел, придвинулась поближе к режиссеру. Похоже, что роли распределились. Ему ничего не оставалось, как распрощаться, хотя бы временно, с Изабель. Поль предпринял последнюю попытку. Не хотят ли молодые люди пообедать вместе с ним? Его предложение не вызвало у них никакого энтузиазма. Изабель сослалась на то, что ее к обеду ждет мать. Ален собирался еще поработать с Бернаром и Луизеттой. Нет, они никак не могут. И одна лишь Маривонна, напротив, заявила, что голодна. Поль вызвал удивление и даже молчаливое неодобрение со стороны молодых людей, когда сказал, что пойдет звонить, чтобы заказать столик в хорошем ресторане. «Они еще в том возрасте, когда довольствуются бутербродами», — думал он, спускаясь по ступенькам к телефонной кабинке между двумя вонючими писсуарами. Что же до него, то всем удовольствиям на свете, если за них пришлось бы расплачиваться скукой, долгим ожиданием и усталостью, он предпочел бы полный покой и одиночество. В то же время он мог поступиться своими принципами, если для обеспечения комфортных условий было достаточно одного телефонного звонка.

Когда, заказав столик на двоих в самом уютном уголке своего любимого ресторанчика, он вернулся в общий зал, то по некоторому оживлению, с которым его встретила молодежь, он понял, что только что речь шла о нем. Теперь это уже не имело для него никакого значения. Он пожал всем руки, поцеловал в щеку Изабель и вместе с Маривонной вышел из кафе. Поль повел девушку к ближайшей стоянке такси. Открыв дверцу, чтобы пропустить вперед свою спутницу, он с шумом плюхнулся на сиденье рядом с ней.

— Они очень надоели тебе?

— Нисколько. Напротив, мне понравились твои друзья. Но я рад, что мы наконец остались одни. С тобой я чувствую себя на равных, как будто ты — взрослый человек.

— Ты не ошибся. Я уже давно выросла.

Они пообедали в ресторане, где стены были обиты таким звукопоглощающим материалом, что был не слышен звон тарелок. Маривонна с ее уверенными движениями, немного приглушенным голосом и слегка самодовольным видом, нравилась ему все больше и больше. Еще совсем недавно, выходя из кафе, где он оставил Изабель в чужих воровских руках, он чувствовал себя совсем неважно. Сейчас же он избегал произносить вслух имя Изабель. Он расспрашивал Маривонну о том, как жила столь прелестная особа, дочь состоятельных родителей. Она оказалась отъявленной бездельницей. Нет, он вовсе не ставил ей это в упрек. Замуж она пока что не собиралась. Она ходила в кино, встречалась с друзьями, немного читала. Путешествия? Нет. Зачем?

— Я такая ленивая.

— Как я тебя понимаю!

— Мне бы жить в гареме.

— Там нет мужчин.

— У меня был бы султан.

— У султана полно дел.

— Ну тогда есть другие девушки.

— Ты любишь девушек?

— Все любят их.

Поль удивился:

— Как это все?

— Потому что на них приятно смотреть. У них красивые глаза, гладкая кожа, ровные белые зубы.

— А как же мужчины?

— Это совсем другое дело.

— Может быть, наоборот?

— Нет, не наоборот. Просто другое дело. Мне трудно объяснить тебе.

Маривонна и не старалась. С ней было вовсе не скучно. Она избегала произносить что-то категорическим тоном, чем и нравилась Полю. А главное, она умела слушать. Когда по ходу их разговора от нее требовалась ответная реплика, то она высказывала вслух далеко не глупые и вполне законченные мысли.

— Что ты сказала своим родителям?

— Что отправляюсь к друзьям за город и вернусь только завтра.

Вот как! Проще пареной репы. Интересно, что говорит матери в таких случаях Изабель? Конечно, то же самое. Оказавшись невольным соучастником девичьей лжи, Поль нахмурился. Его мысли вернулись к Изабель. И виной всему была Маривонна, чье легкое отношение к жизни лишало его половины предвкушаемого удовольствия. Он никогда не посещал сеансы психоанализа, и потому в его сознании такие понятия, как удовольствие и грех, были по традиции неразрывно связаны. Подобное умонастроение, отравившее лучшие годы его жизни, с возрастом, казалось, оставило его. И вот, на тебе! Все возвращается на круги своя. Он был не так глуп, чтобы не понять истинной причины своего состояния. Наблюдая как бы со стороны за тем, как две антагонистические силы вели внутри него борьбу не на жизнь, а на смерть, он вдруг заметил, что верх берет именно та сила, что была изначально слабее. Добродетель, похоже, восторжествовала.

Гостиница располагалась неподалеку от ресторана, где они обедали. И потому они отправились до нее пешком. Когда его совесть была нечиста, Поль так и не научился без смущения спрашивать ключ у портье. Вот и сейчас, переступив порог гостиницы в сопровождении молоденькой спутницы, он опасался осуждающего взгляда. Однако все прошло как нельзя лучше. Пропустив вперед Маривонну, он направился взять ключ. Дежуривший за стойкой старичок лишь рассеянно взглянул на него, не отрываясь от своей газеты.

О! Эти гостиничные номера! Потолочный свет. И платяной шкаф с зеркалом во всю стену. Сейчас в нем отражалась Маривонна в коротком черном пальто с маленьким высоким воротничком под леопарда. Он помог девушке снять пальто, затем включил лампу у изголовья кровати. Она скинула туфли на высоких каблуках. И тут же стала немного ниже ростом.

Полю уже был знаком весь ритуал, в который она превращала любовную игру. Нельзя сказать, чтобы он полностью принимал навязанные ему условия, поскольку это противоречило бы его привычкам. И все же он не мог не оценить старания Маривонны, возводившей в культ физическую близость. Конечно, у него были немного другие взгляды на технику исполнения, но он отдавал должное ее богатой фантазии. Для разогрева от него требовалось проявить немного внимания, а затем он должен был полностью уступить инициативу девушке. Поль сознавал, что в том священном храме, чьи двери столь гостеприимно распахивались перед ним, он был всего-навсего временным почетным гостем. И все-таки Маривонне удалось держаться на определенной дистанции. Она, похоже, не ждала от него ответных действий. Ей нравилось, когда вокруг было много свободного пространства. Она предавалась любви при свете лампы. С ее губ не сходила радостная улыбка. И только под конец девушка склонилась над ним, как бы разрешая заключить ее в объятия. Немного погодя, все также на расстоянии от него, она заснула, протянув в его сторону тонкую руку. Ему не оставалось ничего, как вернуться к своей религии, которую он исповедовал всю свою сознательную жизнь. И тут проверка совести началась. В глубине души он был более чем доволен разыгранным только что спектаклем. Хороша, чертовка! Ни малейшего намека на вульгарность. Ни стонов, ни криков. Только несколько счастливых и сдержанных вздохов. И огромное желание получить высокую оценку за свое мастерство. Короче говоря, с ее стороны в это дело было вложено много души. Полю было бы грех жаловаться. Он нисколько не жалел о том, что произошло. Имел ли он право осуждать кого бы то ни было за легкое отношение к жизни? Маривонна была открытой для него и, несмотря на какие-то индивидуальные предпочтения, позволила бы ему все, чего бы он только ни пожелал. «Маривонна, — думал, засыпая Поль, — это настоящий антипод Сони. Так почему же я не могу любить ее?»

Их разбудил телефонный звонок. Через неплотно сдвинутые оконные шторы в номер проникал яркий дневной свет. Поль взглянул на часы. Было десять утра. Он снял трубку. Ему показалось, что он ослышался, и потому попросил дежурного повторить.

— Одну минутку, — попросил он.

Маривонна смотрела на него с улыбкой. Он погладил ее щеку:

— Это Изабель. Она хочет видеть меня. Что сказать ей?

— Скажи, чтобы поднялась.

Он взял вновь трубку:

— Пусть поднимется. — И положил трубку. — Тебя это не смущает?

— Какой ты чудной! Что нам от нее скрывать, если и так ей все известно?

В дверь постучали.

— Может, ты откроешь?

Маривонна вскочила с постели и повернула ключ в двери.

— Надо же! Ты здесь, — произнесла Изабель. — Как глупо, что я не подумала об этом сразу.

Маривонна вновь забралась в постель, в то время как Изабель, обогнув ее с другой стороны, нагнулась, чтобы поцеловать отца.

— Я разбудила вас?

— Уже пора вставать. Мы хорошо выспались. Что случилось?

Она села на край кровати:

— Ничего серьезного. Я могла бы попросить у мамы, но она, скорее всего, мне откажет.

— Тебе нужны деньги?

— Точно. И заметь, что я тебя не часто прошу об этом.

— Верно. Возьми мой кошелек вон там на столе.

И он великодушно выдал ей вдвое больше денег, чем она просила. Она положила их в свою сумочку.

— Сними пальто, — сказала Маривонна. — Ты не хочешь позавтракать вместе с нами?

— Я уже кое-что перехватила. Но могу остаться, чтобы посмотреть, как это делаете вы.

Она и в самом деле смотрела, как они, сидя в постели, уписывали за обе щеки свой завтрак. Устроившись у них в ногах, Изабель с интересом наблюдала, как они намазывают маслом булочку.

— Ну как твоя репетиция? — спросила Маривонна. — Она поздно закончилась?

— Не знаю. Я не пошла на нее. Сразу же после того, как вы ушли, я вернулась домой.

Поль не верил ни одному ее слову. У него сложилось впечатление, что Маривонна задала такой вопрос только для того, чтобы успокоить его. Сколько же своих делишек они уладили таким способом? Поль уже не осуждал девушек за сговор. С одной стороны, он был признателен Маривонне за то, что она вроде бы искренне неплохо к нему относилась, а с другой — его обезоруживала улыбка Изабель. Он увиделся с ней, и это главное. На ней была коротенькая юбочка и пуловер, волосы она подобрала в пучок, а личико было таким же невинным, каким оно было знакомо ему во времена их совместного пребывания в Тарде. Взяв с постели поднос, она поставила его на столик.

— Какой же у вас довольный вид! Я даже завидую вам.

Она скинула туфли и улеглась на постели между ними. Как бы случайно, она коснулась щекой обнаженной груди Маривонны. Чмокнув подругу, она повернулась к Полю. И в этот момент почему-то все трое одновременно ощутили легкое смущение. Изабель инстинктивно прижала к себе коленки, словно кто-то ударил ее в живот.

Поль первый пришел в себя:

— Ты помнишь, что завтра четверг? Ты пойдешь на коктейль?

— Да, конечно. А Маривонна?

— Если пригласят меня, то пойду.

— Я приглашаю тебя, — сказал Поль.

Он протянул правую руку, чтобы погладить Маривонну по голове. Но получилось так, что он прижал к себе Изабель.

— Глядите, — воскликнула Изабель, показывая пальцем на зеркало в шкафу, — какая прелестная троица!

— Да, в особенности я, — заметил Поль.

Теперь ему было уже комфортно и хорошо. Он справился с волнением, охватившим его в первые минуты после неожиданного прихода Изабель. Он всегда опасался сюрпризов, от которых не знаешь, что и ждать.

Изабель посмотрела на часы:

— Ну, мне пора уходить.

Она обулась, надела пальто, поблагодарила отца, поцеловала в щеку сначала его, затем Маривонну:

— До завтра.

Маривонна потянулась в постели, обнажив крепкие груди.

Поль потянулся к ней.

— Ты можешь секунду подождать? Я закрою дверь на ключ.

Она поднялась и повернула ключ в двери, не догадываясь о том, что в комнате остался запах ландыша, напоминавший ему о златоволосой Изабель.

В Маривонне он ценил более всего то, что она никогда не говорила ему «нет». Предлагал ли он заняться любовью, пойти в кино, зайти в бар или навестить друзей, она тут же с легким сердцем соглашалась. И никто на свете, в том числе ее родители, не были для нее препятствием. Она порхала по жизни легко и беззаботно, как бабочка. Во всяком случае, так думал Поль. После длительного пребывания в одиночестве ему казалось, что Маривонна открыла ему глаза на мир, где все стремительно изменялось, в том числе нравы. И он находил этот новый мир прекрасным. Он бежал от жизни, и вот теперь все изменилось: люди вступили на поверхность луны, а молодые девушки занимались любовью, когда хотели и с кем хотели.

— Ты ведь можешь еще погостить в деревне? — спросил он после того, как провел с ней двое суток подряд.

На следующий день она вышла из гостиницы, чтобы купить себе лифчик, трусики и колготки. Теперь она чувствовала себя подготовленной к любым поворотам судьбы. Они отправились обедать в ресторан, где были почти что завсегдатаями.

— Нам предстоит тяжелый день, — сказал Поль. — Ты можешь мне не поверить, но я ограничусь лишь малым графином вина.

Она любила подчиняться ему, стоило ему только сказать, что он ждал от нее. Поль не переставал удивляться, с какой ловкостью она расправлялась с рыбным блюдом. Ее тарелка выглядела пустой, в то время как на его лежала груда костей.

— Я хочу задать тебе один деликатный вопрос, — сказал он.

— Задавай. Я слушаю.

— Ты любишь Изабель?

Она улыбнулась:

— Да, я люблю ее.

— И как ты любишь ее?

— По всякому. Но наши отношения всегда оставались целомудренными. Разве не это ты хочешь узнать? Я вовсе не нимфоманка. И могу сдерживать свои порывы.

— Ты права. Но все-таки с Изабель ты могла…

— Зачем? Наша дружба и без того крепкая.

— Как ты считаешь, Изабель могла бы пойти на это?

— Изабель любит меня. Мне кажется, что она испытывает те же чувства, что и я.

Поль не стал больше расспрашивать ее. Он задумался. В самом деле, что он понимал в женской сексуальности? В его времена на эту тему не вели широких дискуссий. Поддерживая легкую беседу с Маривонной о том о сем, он не переставал задаваться все тем же отнюдь не новым для него вопросом. Если говорить языком Фрейда, то его «сверх-я», открытое у отцов, питающих исключительную страсть к женщинам, обмануло его и толкнуло на совсем не свойственный ему путь. Имитируя не подходящую ему модель, он делал ложные ходы. О чем же тогда говорят три неудачных брака? Это было лишь потерянное время для него. И вот теперь он стоит с пустыми руками на пороге старости. С Маривонной у него все было гладко лишь потому, что она не ждала от него никаких конкретных действий. «Вот такая женщина мне и была нужна», — подумал он. Тут он заметил, что был еще лишь час дня, а они уже пообедали. В детстве его возмущало точное время обеда и ужина, которому строго придерживался его отец. С годами эти часы вошли и у него в привычку. И он уже и сам не понимал, как это произошло с ним.

Он рассуждал об этом в такси, сидя бок о бок с прелестной и свежей Маривонной. Он направлялся на встречу с Максом Лафлером, о чем договорился накануне.

— Вот будет потеха, если поговорить с Максом о моем «сверх-я».

— Что ты сказал?

— Я рассуждаю вслух. Ничто не может вызвать больший гнев Макса, чем упоминание о психоанализе.

— Что касается меня, то я не собираюсь говорить с ним об этом. Какой он, твой друг?

— Довольно жесткий человек. Но, поверь мне, если что-то и может смягчить его, то только присутствие красивой женщины.

Дом в квартале Сен-Жермен-де-Пре, где жил Лафлер, не отличался ничем примечательным от других соседних зданий. Вот только на первом этаже располагались антикварная лавка и книжный магазин, которые служили Полю ориентиром, поскольку он никогда не помнил номеров домов. Они пересекли двор, похожий на темный колодец, затем вскарабкались на седьмой этаж по лестнице с веревочными перилами. Казалось, преодолев длинный коридор, они вышли на крышу. Но не тут то было! Им пришлось подняться еще на один этаж, чтобы выйти на площадку, освещенную единственным фонарем, забитую газетами и журналами. Посреди всего этого хлама возвышался холодильник, обклеенный нелепыми яркими обоями, доставшийся Максу в наследство от бывших квартиросъемщиков.

Поль постучал в дверь, поскольку звонок был безнадежно сломан вот уже несколько лет. По правде говоря, в нем не было никакой нужды. Макс открыл дверь, протянул руку Маривонне, которую Поль пропустил вперед.

— Проходите. Я навел тут какой-никакой порядок. Присаживайтесь.

Он вышел на площадку, чтобы взять лед из морозильника. Поль знал заранее, чем все закончится. Не пройдет и десяти минут, как у каждого в руке окажется по бокалу, после чего можно будет передохнуть. В этой тихой, достаточно просторной и освещенной мягким светом комнате все способствовало отдохновению. Он уже предупредил Маривонну, что после первого бокала надо встать и, чтобы размять ноги, подойти к книжным полкам. Вся атмосфера этой комнаты, в том числе сам хозяин, за речью которого было трудно уследить, поскольку он без конца перескакивал с одной темы на другую, располагали к состоянию полной отрешенности и прострации. Во время долгих бесед с Максом Поль взял в привычку неожиданно прерывать тем или иным конкретным замечанием поток его слов, чтобы придать какую-то живость их общению. Был еще другой, совсем простой способ сдвинуть с места тяжелый камень, в который превращался их разговор. В гостях у приятеля Поль часто злоупотреблял алкоголем и напивался до состояния риз. Потом он говорил, что у Макса слишком «заразная» выпивка, забывая о том, что и сам не противился приобщиться к этой заразе.

— Не мог ли я вас где-то встречать раньше? — спросил Макс, обращаясь к Маривонне.

— Возможно, — ответила она.

Впрочем, она была уверена, что где-то видела этого высокого худощавого человека с глубокими морщинами на лице и жестким ежиком волос.

— Мне кажется, это было года два назад в Сен-Поле у Ларжье, — сказал Макс.

Он оказался прав. Они вспоминали собравшихся в тот вечер гостей. Макс был знаком со всеми владельцами фешенебельных вилл в Бретани и на Лазурном берегу. «Достаточно разговорчивый сорокалетний холостяк и к тому же неплохой игрок в покер, — сказал он, — ну чем не находка для хозяйки дома? Ему находят место в тесной комнатке с умывальником. И за столь скромную оплату он готов на все услуги». Макс любил свет, но был отнюдь не светским человеком. Ему не хватало гибкости, и он был слишком прямолинеен в своих высказываниях. Он пользовался славой неуживчивого человека, что удивляло его. «Никто не видит, — откровенничал он перед друзьями, — что я похож на вылезшего из своей норы тощего мышонка, который кусается лишь потому, что умирает от страха».

— Вы заметно подросли со времени нашей последней встречи, — сказал он, обращаясь к Маривонне. — Простите меня, но я запомнил вас еще ребенком. Правда, это было прелестное дитя.

— Так ведь уже прошло целых два года.

— Да, вы правы. Не сердитесь на меня. Со мной недавно произошел забавный случай. Встречаю я случайно одну из моих кузин, а она знакомит меня со своим любовником. Я должен объяснить вам, в чем, собственно, дело. Моя матушка после смерти моего дяди взяла к себе мою двоюродную сестру. И в квартире, где я долго жил лишь с родной сестрой, появилось множество всяких игрушек и кукол. И вот когда я увидел перед собой любовника моей кузины, у меня закружилась голова. Я посадил кузину в такси и привез в этот дом, чтобы посадить на этот диван. Мне надо было как следует рассмотреть ее, чтобы понять, какая разница лет нас разделяет.

— Маривонна в самом деле очень молодая, — заметил Поль.

— И это хорошо. Я вовсе не осуждаю ее.

— За что ты можешь осуждать?

— Ты не понимаешь, — сказал Макс, поднимаясь со своего места. — Не знаю почему, но ты всегда цепляешься к моим словам.

— Да ничуть.

— Тогда выслушай меня. Я сейчас постараюсь все объяснить. Разумеется, что присутствующая здесь Маривонна — прелестная молодая женщина. И я вслед за тобой преклоняюсь перед ней. Вот моя кузина — совсем другое дело. Это одна из тех глупостей, которую человек совершает в тот момент, когда кажется, что почва уходит из-под его ног. И когда все позади, то перед ним возникает новая, еще более сложная проблема.

— Ничто не проходит даром, — сказал Поль.

— Да, это в самом деле так. У каждого должны быть свои береговые ориентиры, которые нельзя терять из виду. Понимаешь, словно ты плывешь на корабле по морю во время высокой волны.

— Бывают такие моменты, когда берега и вовсе не видно, — сказал Поль.

— Вот в этом-то и дело. Мы с тобой пьяные моряки и потому теряем из виду бакены, а на суше способны заблудиться в трех соснах. Постой, совсем недавно я написал кое-что на эту тему. Хотите, я прочитаю вам? Маривонна, вам не будет скучно?

— Напротив.

Он порылся в кипе бумаг на столе.

— Нет, все не то. Какой бордель! Вот письмо от Андре Ламбера по поводу одной моей статьи, которая была напечатана в «Рапид».

— Несколько дней назад я встречался с Андре.

— Да, знаю. Возможно, мы увидим его сегодня у Махона. Впрочем, что там еще делать? Вот я и поговорю по душам с твоим Ламбером.

Он прочитал вслух письмо Ламбера. Поль слушал довольно рассеянно и потому не понял, что в этих пространных рассуждениях могло вызвать столь сильный гнев Макса. Но он предпочел промолчать.

— Давай лучше поговорим о вехах и бакенах.

— Согласен.

Макс отпил глоток вина и уселся поудобнее в кресло.

— Для начала надо, чтобы я объяснил тебе…

— Нет, ничего не надо объяснять. Сначала почитай, а потом поговорим.

Макс читал с интонацией, присущей всем авторам, когда они со сцены, не доверяя собственной памяти, читают по бумажке свои сочинения. Подобное сравнение навело Поля на мысли об Изабель. Чем-то она сейчас занимается? И все же он прислушивался к тому, что читал Макс. Речь шла о любовном приключении с кузиной. Это был продолжительный экскурс в прошлое, без которого немыслимо и будущее. У Поля не выходило из головы недавнее высказывание Макса по поводу молодых женщин. Нельзя сказать, чтобы он не любил их совсем, но они мало интересовали его. Однажды, рассказывая об одной из таких крошек, время от времени возникавших на его жизненном пути, он признался: «Я показал ей, что такое любовь по-стариковски. Совокупление голодного зверя. Мне казалось, что она переломится пополам. Клянусь, что после этого она добрых полчаса не могла прийти в себя». Рассказ приятеля Поль воспринял как вызов, брошенный в адрес его собственного мужского достоинства. Следует признать, что Макс был моложе его.

Макс закончил чтение.

— Великолепно, — произнес Поль.

— А вам понравилось?

— Очень, — ответила Маривонна.

— Что касается меня, — сказал Макс, — то мне нравится то место, где упоминается о морских птицах.

Он еще раз прочитал отрывок, который считал лучшим.

— Хорошо, замечательно, — сказал Поль.

Маривонна одобрительно кивнула головой. Поль вдруг почувствовал к ней теплоту, которую невольно испытывают к человеку, разделяющему ваши взгляды.

— Ты знаком с моей дочерью? — спросил вдруг Поль.

— Нет, — ответил Макс.

— Она очень красивая. Мы заедем за ней по дороге к Махону.

— Дорогой, ты нас балуешь. — С бокалом в руке Макс мерил шагами комнату. — Надеюсь ты предупредил Махона, что будешь не один. Ты же знаешь, как он пунктуален в том, что касается протокола.

— Вообще-то я звонил ему. И ему, как мне кажется, безразлично, с кем я буду.

У них оставалось еще немного времени. И прежде чем вызвать такси, они вновь приложились к бутылке виски, словно спешили взбодриться перед дорогой. Макс собирался в гости так основательно, словно отправлялся в отпуск. Сначала он долго искал ключи, затем кошелек. Он хотел оставить на двери записку для домработницы, которая приходила поздним вечером после уборки служебных помещений на первом этаже. И только когда в десятый раз Макс проверил свои карманы, он заявил, что готов идти с ними в гости.

И первое, что сказал в такси Макс, обращаясь к Изабель, это то, что, она, хотя и красавица, ничуть не похожа на Поля.

— Ваш отец, по всей видимости, также недурен собой, — добавил он из вежливости.

— Правда, она не похожа на меня? Чем больше я смотрю на Изабель, тем меньше нахожу сходства между нами.

— Похоже, что тебя это весьма радует. Какой странный отец! Судьба послала тебе в дочери самую прелестную блондинку на свете, а ты готов отказаться от нее. — Он усмехнулся. — Как-то подозрительно все это выглядит.

Когда на улице Бурдоне они расплачивались с шофером, то из стоявшего впереди такого же такси вышел подтянутый и помолодевший Мативо в коротком пальто. Увидев девушек, он присвистнул от восхищения. И тут же начал делиться с приятелями своими впечатлениями по поводу матча регби. Вот так все вместе они и вошли в обширный вестибюль стоявшего напротив дома. Народу собралось уже достаточно много. Можно сказать, что вестибюль был забит битком.

— Черт возьми! — воскликнул Мативо и попятился назад. — Туда не войти! Заглянем-ка лучше в бистро на углу. Пошли, я приглашаю.

Похоже, что его испуг был искренним. Все вместе принялись упрашивать его.

— Ты не бросишь нас? Идем, старина. Ведь не первый раз мы будем потеть вместе.

— Махон выписал виски непосредственно из Шотландии. И целыми бочками, — заметил Макс.

Они разделись. Поль положил в карман своего пиджака номерки от вешалки, где оставили пальто Маривонна и Изабель. Взяв под локоть справа от себя девушку в белом платье, а слева — в черном, он провел их в первый огромный зал. Поль был потрясен, с какой ловкостью Махон без конца лавировал от входной двери к первым накрытым столам. Гостеприимный хозяин, он помнил обо всем. Каждого вновь прибывшего, независимо от того, шла ли речь о знакомом человеке или он видел его впервые в жизни, он приветствовал как лучшего друга. «Таких типов можно еще встретить только во Французской академии», — подумал Поль. В его-то годы и такое тяжкое испытание! В этот вечер с Махоном не поговоришь. На худой конец придется поискать среди гостей его супругу. Словно пчелиную матку, ее всегда окружает самая плотная толпа. Любой из гостей мог подойти к ней, приложиться к руке, улыбнуться в знак благодарности, когда она соизволит прошептать: «Очаровательная личность». И когда все закончится, она будет вспоминать об этом приеме, как о дурном сне. Поль представил своих друзей Данферу, молодому лысеющему кинодеятелю на пути к звездному Олимпу. Он был известен тем, что предпочитал снимать в своих фильмах начинающих красивых актрис. Внимание молодого человека почему-то привлекла больше Маривонна, чем Изабель. В то же время он без конца морщился от резкой боли в желудке.

— Эта чертова язва, — пожаловался молодой человек.

— Выпейте немного крепкой водки, — посоветовал Поль.

— Но я только этим и занимаюсь. Было бы досадно из-за какой-то язвы желудка впасть в белую горячку.

Изабель казалась задумчивой.

— Ты скучаешь?

— Нет, но весь этот шум и гам утомляет меня.

Он чмокнул ее в макушку и, слегка подтолкнув, направил в относительно спокойный угол, неподалеку от которого маячили фигуры двух долговязых спорщиков — Андре Ламбера и Лафлера. Последний, похоже, был в ярости и не стеснялся в выражениях. Ламбер кивком головы пригласил Поля подойти поближе.

— Твой друг Макс переходит на оскорбления. Может, ты утихомиришь его?

— Нет, мой дорогой Ламбер, я не сказал еще ничего оскорбительного для вас. И в душе считаю вас хорошим человеком. Если бы я хотел оскорбить вас, то нашел бы какой-то другой способ. Я лишь довожу до вашего сведения, что полностью не согласен с вами. Нельзя говорить о Милисии таким ядовитым тоном, как это делаете вы.

— Ну и ладно! Если вы хотите знать, то я с вами тоже не согласен.

Ламбер, наклонив голову, спокойно выслушивал упреки в свой адрес. Казалось, он не хотел упустить ни единого слова. И только раскрасневшееся лицо и суровый взгляд выдавали владевшие им в этот момент чувства. Увидев Изабель, он улыбнулся. Он был рад любому предлогу, чтобы только поскорее закончить неприятный ему разговор. Похоже, что и Макс придерживался того же мнения. Еще не время ломать копья. К ним подошла Николь, державшаяся до этого в стороне, чтобы не принимать участие в споре.

— Познакомьтесь, это Изабель.

— Прелестное дитя, — сказал Ламбер, — надеюсь, что по этому поводу у нас не будет разногласий.

В это время мимо прошел Мативо с бутылкой виски из кладовых запасов, а не из буфета, к которому нельзя было пробиться. Они выпили за здоровье Изабель. И тут только Поль заметил, что где-то по пути потерял Маривонну. Рассеянному мужчине трудно уследить за двумя очаровательными женщинами. Встав на цыпочки, он принялся вертеть головой в разные стороны.

— Что это с тобой? — спросила Николь, впервые перешедшая с ним на «ты».

— Я потерял из виду мою подружку. А вот и она.

Он помахал ей рукой. Маривонна ответила ему радостной улыбкой и поспешила присоединиться к их компании.

— Ах ты мерзавец, — шепнула ему на ухо Николь, — и ты посмел плакаться в жилетку по поводу несчастной любви?

Теперь они уже составляли некую группу, державшуюся особняком. Возможно, по приказу хозяина дома, знавшего привычки своих гостей, для них накрыли у стены отдельный столик. В зале они занимали довольно выгодную позицию, и потому к их группе прибивались новые пары. Некоторые совсем распоясались и принесли себе стулья.

— Вот теперь можно и поговорить, — сказал Мативо.

Лафлер был того же мнения. Однако Поль не прислушивался к их болтовне. В его ушах звучали две лестные фразы, которые сказал ему на ухо один известный писатель и почти его ровесник Ле Гоф. И теперь он радовался не столько похвале в свой адрес, сколько тому, что она исходила от его давнего противника. Поль был из тех, кто проявляет особую чувствительность к чужому мнению и не выносит критики в свой адрес. Ему, пожалуй, было безразлично, как оценивают его писательский талант, но он не терпел неуважения к себе, как к личности. Вот и Лафлер частенько его в этом упрекал. Размышляя над словами Ле Гофа, он радовался, как дитя. Ему казалось, что этот писатель вполне дружески расположен к нему. А почему бы и нет? Ведь Ле Гофу нечего с ним делить. Придя к такому заключению, Поль расправил плечи. В метрах трех от себя он увидел грациозную шею Маривонны. Девушка о чем-то весело щебетала в компании Николь. Тут его отвел в сторонку Ламбер. Он пристроил его новеллы в одном издательстве, где вскоре обещали заплатить. Вечер, похоже, удался. Дальнейшие события впоследствии он вспоминал с трудом. Залы постепенно опустели. И лишь в их теплой компании веселье продолжалось. Все старались перекричать друг друга, обнимались и целовались. Вино лилось рекой. В огромном зале, занимавшем весь первый этаж, уже выключили лишний свет, но шумная компания вовсе не собиралась расходиться. Наконец к ним вышел метрдотель в белом смокинге. Потребовав тишины, он объявил о том, что хозяин и хозяйка дома устали и отправились на покой. Они попросили его призвать гостей последовать их примеру. Несмотря на недовольные возгласы: «Долой Махона!» — все поднялись со своих мест.

— Нас выбрасывают за дверь, — заявил Макс Лафлер.

— Не надо преувеличивать, — ответил Поль.

Среди не в меру разгулявшихся гостей он насчитал несколько любимых учеников академика. Этого было достаточно, чтобы успокоить самых обиженных. Все потянулись к выходу. И тут только Поль спохватился. Изабель и Маривонна словно испарились. Лишь их пальто сиротливо висели на вешалке. Он обратился с вопросом к Николь.

— Маривонна? Да, она была со мной всего лишь четверть часа назад.

Поль едва устоял на ногах, поскольку разыгрывавший из себя быка Мативо боднул его головой в живот.

— Идиот, ты же больно ударил меня! Успокойся.

Вестибюль постепенно пустел. На улице стояла вереница такси, вызванных метрдотелем. Николь и Андре предложили Полю составить ему компанию.

— Нет, нет, езжайте домой. Я сам поищу этих девчонок.

Ему пришлось недолго искать. Они сидели на банкетке в последнем зале. Изабель плакала, прикрыв руками лицо, в то время как Маривонна, обнимая ее за плечи, что-то нашептывала ей на ухо.

— Что тут происходит? Нам пора уходить. Что с ней?

— Я все объясню тебе потом, — сказала Маривонна.

Взяв Изабель под руку с двух сторон, они повели ее к выходу. Поль заметил, что она слегка пошатывалась, что удивило его и в то же время успокоило. Подобные сцены были для него не в новинку. Сотню раз к концу вечеринки он видел плачущих женщин. С помощью Маривонны он надел на Изабель пальто. К счастью, оставалось еще одно свободное такси. Они устроились на заднем сиденье. Изабель села между Полем и Маривонной. Вероятно, шофер видел и не такие пьяные компании и потому терпеливо ожидал, когда ему укажут, куда везти. Маривонна решительно назвала адрес гостиницы, где остановился Поль.

— В таком виде Изабель нельзя везти к матери. Будет лучше, если она останется с нами.

Поль почувствовал, как у него забилось сердце. «Боже! — подумал он. — Эти сумасшедшие подружки набрались, как последние забулдыги. Но в этом решительно что-то есть». Он пришел в восторг от мысли, что ему придется спать между двумя прелестными женщинами. Маривонна несколько охладила его пыл.

— Ты позвонишь Соне и скажешь, что Изабель поехала ко мне. Уже слишком поздно, чтобы она проверила. Надеюсь, что в гостинице найдется свободный номер.

— А чем плох наш номер?

— Да, но лучше снять еще один. Хотя бы для хозяев гостиницы. Несмотря на то что они на многое закрывают глаза, все-таки у них не дом свиданий.

Пусть будет два номера! Поль вновь воспрянул духом. И вдруг он принялся икать. «Вот так со мной случается всегда, — подумал он, — когда вдруг забрезжит надежда». Сколько раз в жизни он терпел фиаско из-за такой, казалось бы, мелочи, как икота. Словно его организм сопротивлялся тому, чтобы он вкусил блаженство.

— Как странно, — произнес он сквозь икоту, — видеть Изабель в таком состоянии. Она ведь не берет в рот спиртного.

— Возможно, у нее какие-то неприятности, — предположила Маривонна.

— Какие?

— Потом узнаешь.

Они с трудом выбрались из такси. Изабель уже не плакала. Маленьким носовым платочком она вытерла слезы. Маривонна поддерживала ее. Поль даже не думал, что ему будет так легко решить вопрос со вторым номером. Он и не заметил, что рядом с зеркальным шкафом в его номере располагалась дверь с защелкой, ведущая в смежную комнату. Вот именно ее-то он и снял на одну ночь.

— Теперь у нас будет целая квартира, — сказал он.

Он попросил Маривонну помочь уложить Изабель в постель.

— Я справлюсь и одна, а ты позвони Соне.

Такое распределение ролей вовсе не устраивало Поля. К тому же его продолжала мучить икота. И все же именно это и помогло ему отвлечь внимание Сони.

— Похоже, что ты здорово напился, — сказала она. — Надеюсь, что Изабель не последовала твоему примеру?

— Ну что ты! О чем ты говоришь? Она прекрасно чувствует себя, чего я совсем не могу сказать о Маривонне. Вот почему Изабель решила остаться с ней и попросила меня предупредить тебя.

Он чувствовал, что его слова звучат неубедительно. К счастью, Соня принялась советовать, как ему избавиться от икоты. Проглотить ложечку сахарной пудры и, заткнув ноздри, запить чистой водой.

— Я позвоню тебе завтра, — сказала Соня.

— Только не ранним утром, — попросил Поль.

Он положил трубку, чтобы принять в объятия Маривонну, которая была отнюдь не в лучшем состоянии, чем Изабель.

— Что-то у меня все плывет перед глазами, — призналась она. — Ложись, а я буду спать с Изабель.

— Почему же?

— Мало ли что. Вдруг она проснется посреди ночи и испугается.

— Ладно, ладно, — сказал он, подумав, что у нее что-то было на уме, хотя в то время ни на уме, ни в голове у девушки ничего уже не было.

Оставшись в одиночестве в полной темноте, он изо всех сил старался не уснуть, чтобы не пропустить какого-либо подозрительного шума из смежной комнаты. Но оттуда не доносилось ни единого звука. Тогда он включил все лампы в своем номере. По-прежнему икая, он направился к открытой двери. Каждая из девушек лежала на своем краю кровати, повернувшись спиной к подруге. И обе девушки крепко спали.

Расставшись с Маривонной, Поль не знал, куда себя деть. Он отпустил ее всего лишь на день, чтобы она успокоила родителей.

— Вечером ты вернешься?

— Клянусь. Я не вернусь лишь в том случае, если меня привяжут к кровати.

«У нее узкая девичья кровать», — подумал Поль. Впрочем, для него она и была маленькой девочкой. Он любил ее за бесстрашие, за готовность рисковать. «В конечном счете, — рассуждал он, — молодым все можно простить. И одна только старость уродует нас. Вот вам и наглядный пример. Маривонна хорошеет день ото дня. И ее внешний вид оправдывает все». Он отпустил девушку скрепя сердце. Позавтракал без всякого аппетита. Затем хотел было рискнуть и отправиться к Соне в надежде застать дома Изабель, но тут же передумал. Изабель вновь ускользала от него. Он позвонил Альберу. Вот уже несколько лет подряд, как друг помогал ему в трудную минуту.

Он застал Альбера в лучшей форме, чем в последний раз. И за письменным столом.

— Это сценарий.

— Трудная работа?

— Дело привычки.

Поль рассказал о вечере у Махона, оставив на другой раз некоторые подробности.

— Я ненавижу подобные вечеринки, — сказал Альбер. — Как ты можешь терпеть их?

Поль знал наперед, что скажет его друг. Он назовет это пустой тратой времени, пьянкой с людьми, погрязшими в зависти и мелких сплетнях. Поль не во всем был согласен с ним. Ему тоже хорошо были известны изъяны этой части общества.

— Если бы ты посещал другие компании, — сказал он, — то в сравнении с ними эти люди показались бы святыми.

— Святыми? Но в чем?

— Лучше суетность, чем глупость. И потом, за редким исключением, это далеко не богатые люди. Если бы они любили деньги, то занимались бы чем-то другим. Я считаю большим достоинством, если кто-то стремится превзойти самого себя под предлогом того, что хочет удивить кого-то. Какая святая наивность! Представь себе, что писатель — такой же человек, как и все остальные люди, будь то банкир или хозяин бакалейной лавки. Вот зачем ты пишешь сценарий?

— Я зарабатываю себе на жизнь.

— Браво! Что тут еще можно сказать?

У Альбера был один недостаток. Он любил продолжить спор уже после того, как его успели убедить. Для этого он использовал весьма странный прием. Он принялся критиковать Лафлера, хотя и в глаза его не видел. Досталось от него и Ламберу, с которым он был едва знаком. Он обвинил их в том, что те многое приукрашивали в угоду своим амбициям.

— А разве ты не поступал так же, как они?

— О да! Но с этим уже покончено.

Поль задумался. Какой странный характер у его друга! Он строит системы, испытывает их, а затем сам же их разрушает. Было время, когда Альбер выходил в свет в костюме от лучшего портного. Он хотел завоевать себе престиж, который, по его мнению, зиждился на внешних признаках. Вскоре он понял, что игра не стоила свеч. И на долгие годы заперся в четырех стенах, поддерживая связь с внешним миром лишь с помощью телефона. Он предельно ограничил круг общения и поддерживал связь лишь с теми людьми, которые были нужны ему по роду деятельности. Он действовал по определенной системе, предлагавшей затворничество, чтобы наилучшим образом сохранить и приумножить свой престиж: чем меньше видят, тем больше уважают. «Чем меньше знаешь людей, — говорил он, — тем больше достоинств им приписываешь». Между тем он пережил и такой исторический период, как ежедневное посещение Национальной библиотеки. Он проводил там целые дни, «чтобы знать, к чему мы пришли, надо выяснить, откуда мы вышли». «Почему же он остановил свой выбор на Национальной библиотеке?» — подумал Поль. Если провести в ней всю жизнь, все равно не прочитаешь и сотой доли хранящихся там книг. Затем Альбер увлекся путешествиями. Начался «географический» период в его жизни. Он исколесил земной шар вдоль и поперек, побывал в Индии, Австралии и Америке. «Чтобы знать, к чему мы пришли, надо увидеть, как живут люди в других странах». Новое увлечение не принесло желаемого результата. Какую истину хотел он постичь, наблюдая за сменой пейзажа за окном? Он лишь еще больше полюбил одиночество. К тому же он был верен одному типу женщин. Он любил белокожих пышногрудых блондинок отнюдь не самого высокого роста. Каждый мужчина имеет свои представления о том, каким должен быть предмет его сексуальных вожделений. Альбер отличался в этой области особым упрямством и постоянством. По мнению Поля, все любовницы Альбера были на одно лицо. «Вот было бы забавно, — подумал он, — если бы собрать коллекцию их фотографий!» В глубине души Альбер был бабником, имевшим свои ограничения. Ему казалось, что он не нравится брюнеткам. Возможно, он был прав, поскольку его личное обаяние распространялось лишь на определенную категорию биологически совместимых с ним женщин.

В настоящий момент Альбер еще не совсем оправился после неожиданного и потому болезненного для него разрыва с Беатрис. Но не за горами было время, когда на горизонте замаячит какая-нибудь новая Беатрис, похожая на предыдущую как две капли воды. По некоторым признакам Поль определил, что его друг уже идет на поправку. Со времени их последней встречи у него заметно улучшилось настроение. Он повеселел и уже без горечи говорил о любви. Поль похвалился своими недавними успехами на этом поприще.

— Маривонна успокаивает меня, — сказал он. — И если посмотреть правде в глаза, то она вовсе не затмила собой Изабель. Напротив, она стала связующей нитью между мною и Изабель. Мечтать ведь не запрещено. Так вот, я представляю, как Маривонна встает из моей постели и ложится рядом с Изабель. И вот этим двум прекрасным существам я готов отдать все, что люблю. И в моем сердце нет ни капли ревности.

— А Маривонна согласится ли на подобную игру?

— Не знаю. Я делюсь с тобой своими порывами и мечтами. И ничего больше. Разумеется, это всего лишь игра воображения. Но ничто не дается даром и не проходит бесследно. Это один из косвенных способов обладания. Секс всегда более или менее выходит за пределы реальности.

Он рассказал Альберу о том, как он проснулся утром после вечеринки у Махона, как его терзала тоска и он был разочарован, что проспал уход Изабель. Затем его захлестнула волна желания. Он удовлетворил его с Маривонной, которая, похоже, сумела своими ласками довести его до такого экстаза, какого он не испытывал ни разу в жизни. Она знает один секрет.

— Какой такой секрет? — спросил Альбер.

— Никакой. Это все плод моих фантазий. Маривонне нечего сказать мне. Она не имеет никакого жизненного опыта и ничего не знает. Ей даже не известно, что в тот вечер случилось с Изабель. Но это уже другая тема для разговора.

Альбер потер руки. На его губах играла улыбка. Он чувствовал себя мудрецом, постигавшим истину на примере чужих ошибок.

— И все же, — произнес он, — мне показалось, что это любовное приключение, от которого ты почему-то открещиваешься, вовсе не пришлось тебе в тягость.

— Что поделаешь, раз уж так случилось. Но в эту историю втянуты трое. Если бы Соня не чинила препятствий, то в настоящий момент я бы блаженствовал в своей деревне с Изабель под боком. И я ждал бы лишь одного: чтобы она дала мне возможность обуздать мою страсть. Возможно, и для нее это время не было бы потерянным. Днем мы радовались бы солнцу, а вечером грелись бы у камина. Пес встречал бы нас радостным лаем, а я смог бы работать.

— Похоже, что ты разлюбил Париж.

— Ничего подобного. Я еще более тебя равнодушен к светской жизни. Как и всякому посетившему столицу провинциальному писателю, мне приходится возобновлять деловые связи, встречаться с издателями. Не знаю, может быть, мне стоит также подняться на Эйфелеву башню и смотровую площадку собора Парижской Богоматери.

Название собора навело Поля на мысль о том, что в своей книге, которую недавно прочитала Изабель, где он рассказал о том, как однажды поднимался с ней на эту площадку, он уже и сам не смог бы отличить правду от вымысла. В его памяти всплыло личико прелестной девчушки. Он не знал, был ли этот образ реальным или же его рисовало его воображение. Автор создает свои произведения в порыве творческого вдохновения, и порой случается, что его вымысел неожиданно обретает реальные черты. Возможно, настоящую, а не придуманную Изабель он видел в детские годы лишь сидящим на горшке, распространявшим дурные запахи капризным ребенком, постоянно требовавшим к себе внимания. Вот при каких обстоятельствах рождается отцовское чувство. Вместо того, чтобы самому пережить все эти неприятные моменты, он придумал их. Ему вдруг захотелось впервые за последние шестнадцать лет расспросить Альбера о том, как он относится к своим отцовским обязанностям.

— Ты когда-нибудь думал об Алине? — спросил он таким тоном, словно затронул единственную волновавшую его тему.

Нельзя сказать, чтобы Альбер удивился такому вопросу. За почти тридцатилетний срок их дружбы они привыкли делиться друг с другом самым сокровенным.

Он лишь улыбнулся, нисколько, казалось, не смутившись.

— Тут совсем другие обстоятельства. Я не могу сравнивать твой случай с моим. Не помню, по какой причине, но, когда родилась Алина, мы с тобой совсем не виделись. Возможно, кто-нибудь рассказал тебе о том, что произошло. В один прекрасный день у меня на руках оказался ребенок и тяжело больная женщина, на которую врачи уже махнули рукой. И эта история в разных вариантах продолжалась несколько лет. Ребенок был со мной, и я нес ответственность за него. Я сильно привязался к нему, поскольку он был моей единственной надеждой среди длинной череды потерь и неудач. Целые дни я только и делал, что занимался Алиной. Я кормил, воспитывал девочку и отстранился от этих забот лишь в тот момент, когда ее мать смогла взять Алину к себе. Видишь, у меня все не так, как у тебя. Однако это не мешает мне понимать тебя. Когда Пруст рассказывает, как барон Карлос позволяет связать себя и поколотить людям, которых он принял за работников со скотобойни, то я тоже понимаю его. Однако никогда я не смог бы влезть в шкуру Карлоса. Так и с тобой. Я лишь могу говорить, что твой случай является полной противоположностью моему. Что же это означает в действительности, я могу лишь представить себе.

Поль слушал этот монолог со смешанным чувством. Он вспомнил, что и в самом деле самый черный период жизни Альбера совпал с тем временем, когда между ними пробежала кошка. Может, попавшие в беду люди сами держатся особняком или же, напротив, от них держатся на расстоянии, потому что несчастье заразительно? Похоже, верно и то и другое.

— Хорошо еще, — сказал Поль, — что ты не осуждаешь меня.

Альбер рассмеялся:

— Напротив, я стараюсь найти тебе оправдание. Если хорошенько подумать, то мы с тобой лишь подтверждаем тот факт, что отцовские чувства — явление не врожденное, а благоприобретенное. Так что не стоит тебе бить себя в грудь и посыпать голову пеплом. Ты должен лишь придерживаться какой-то определенной линии поведения. И это уже что-то. Не правда ли?

— Ну да.

Две последние встречи прошли с пользой для друзей. Они помогли каждому из них разобраться со своими проблемами. Альберу с Беатрис, а Полю с Изабель. Никогда не будет лишним выслушать добрый совет друга, тем более, если он не может предложить ничего другого. Все несчастье состоит в том, что к дружеским советам мало прислушиваются. Бросив взгляд на часы, Поль увидел, что приближается время его встречи с Маривонной. Он не был уверен, что их свидание состоится. Всегда может появиться какое-то неожиданное препятствие. К этой тревоге прибавилась и другая, связанная с Изабель. Он стал размышлять над тем, как убить двух зайцев сразу. Почему он назначил встречу в баре на площади Мадлен, где когда-то он был завсегдатаем? И чем больше он размышлял над этим, тем сильнее в нем крепла уверенность в том, что этот выбор не был простой случайностью.

Альбер принялся расспрашивать его о Маривонне. Не скрывая своего любопытства, он забросал друга вопросами: хорошенькая ли она? К какому типу женщин принадлежит? Что Поль мог ответить? Что можно сказать о женщине, с которой только-только вступил в интимную связь? Разве что сравнить с хризантемой или молодым тополем?

— Как-нибудь я зайду к тебе вместе с ней. Вот тогда ты и увидишь. А сейчас мне пора идти.

В баре, как всегда в этот час, было пусто. Маривонна опоздала всего лишь на четыре минуты. В руках у нее был небольшой чемодан, который она задвинула под свою банкетку и только после этого потянулась к Полю, чтобы он поцеловал ее в щеку. Она переоделась. Вместо черного платья на ней был костюм. Сверху она накинула длинный плащ мужского покроя, схваченный в талии поясом. Она постучала по чемодану.

— Вот теперь мы точно отправляемся за город. Тебя это не смущает? Я еще не надоела тебе?

— Еще нет.

Он смотрел на нее. Его глаза вновь привыкали к ней. И он находил это занятие восхитительным. Это было бегство от одиночества, от самого себя. Для приличия он спросил, как прошел обед в семейном кругу, и едва прислушивался к тому, что она говорила в ответ. В бар вошла девушка и уселась на табурет за стойкой. Он уже видел ее четырьмя днями раньше и едва не заговорил с ней.

— Мама ничего не сказала, — щебетала рядом с ним Маривонна, — братья, как всегда, усмехнулись, а вот папа заволновался.

И после недолгого молчания, она добавила:

— Он хотел бы с тобой увидеться.

Поль едва не упал со стула.

— Увидеться со мной?

Маривонна взяла его руки в свои ладони:

— Не сердись. Все это чепуха. Я ему так и сказала.

— Может, не надо было этого делать?

— Совсем наоборот. После обеда он отвел меня в сторонку. Я не хотела обманывать его. Он любит меня и очень беспокоится за меня. И потому я решила выложить всю правду. Но это не имеет никакого значения. Если ты не хочешь встретиться с ним, то и не надо. Ничего не изменится даже в том случае, если ты не откажешься от этой встречи, которая тебя ни к чему не обязывает. И все же он посмотрел бы на тебя и успокоился.

Поль задумался. Он был ошарашен и даже шокирован. В его время как-то не было принято, чтобы девицы знакомили своих отцов с любовниками. После недолгого размышления он признал, что в этом есть какой-то смысл. К тому же ситуация показалась ему достаточно пикантной, что удваивало его любопытство.

— Я встречусь с твоим отцом, — сказал он.

— Как это мило с твоей стороны.

— Не надо меня благодарить. В некотором смысле можно считать, что мы поженились. И в этом нет ничего предосудительного. Мы лишь обошлись без формальностей. В моей жизни их было предостаточно. Меня тошнит от одного воспоминания о них.

Он вел непринужденный разговор, несмотря на то что его мысли были уже далеко. Он размышлял о том, каким радикальным образом изменились буржуазные нравы.

И у Маривонны словно гора свалилась с плеч. Она сняла плащ и, оглядевшись по сторонам, спросила о том, как Поль провел этот день. Он принялся рассказывать об Альбере. С Маривонной ему было хорошо и без продолжительных разговоров. Но на людях он предпочитал сдерживать ее порывы. Если бы он вдруг замолчал, то она тут же бы прильнула к нему, заглядывая с нежностью в его глаза. Он не чувствовал в себе уверенности, что сможет такое вынести на глазах у четырех или пяти посетителей, собравшихся к тому времени в баре.

— Понимаешь, я — ничто в сравнении с Альбером. Совершенно закомплексованная, противоречивая, несобранная личность.

— Ты такой, какой есть, — сказала она.

Ее простой ответ показался ему обидным. Конечно, он любил заниматься самобичеванием и обвинять себя во всех грехах, хотя в глубине души вовсе так не считал.

— Ладно, — сказал он, — пусть будет по-твоему: я такой, какой есть. Но что же тут хорошего? Что бы ты сказала в том случае, если бы пострадала от моей несобранности и закомплексованности?

— Я не задаю себе вопросов по поводу того, что нельзя изменить.

Он горько усмехнулся.

— Что тут смешного?

— Мы вместе смеемся надо мной. Только что я хотел наговорить тебе много неприятных слов, но чувствую, что не способен на такое.

— Не мучайся Придет день, когда ты скажешь их.

Казалось, что эта мысль обрадовала ее. И тогда он рассказал ей случай из своей жизни. Какое-то недолгое время он был любовником мазохистки в прямом смысле этого слова. Ему пришлось просить ее о том, чтобы она нашла кого-нибудь другого для бичевания. Он так и не посмел поднять на нее руку.

— Ты мог сделать над собой усилие, — сказала она. — Вот что меня настораживает: ты любишь доставлять удовольствие, но только таким способом, который приемлем для тебя самого.

— Возможно. Однако у меня нет порочных наклонностей.

Она с удивлением посмотрела на него. Интуиция подсказывала ей, что он либо лгал, либо заблуждался. Беззаботно порхавшая по жизни, она с первого же дня знакомства с Полем почувствовала, что его ранимую душу постоянно мучают угрызения совести и сожаления о безвозвратно ушедшем. В этом-то и состоял секрет обаяния ее немолодого и потрепанного жизнью любовника. Он открывал ей правила сложной игры, чьи тонкости были еще недоступны ее сверстникам. Вскоре она поняла, что служит связующей нитью между Изабель и ее отцом. И безропотно согласилась на эту незавидную роль. Ее запросы были весьма скромными. Она не задавалась вопросом, любит он ее или нет. И если девушку и шокировало что-то в рассказе о мазохистке, то только одно: как он мог отказать женщине в удовольствии быть побитой? Маривонна отнюдь не была порочной, поскольку считала, что все должно происходить само собой. Однако была убеждена, что Полю надлежит быть порочным, поскольку это была привилегия его возраста. После короткого размышления она пришла к выводу, что Поль все-таки скорее лжет, чем заблуждается. И все же, как всякая влюбленная женщина, она сделала вид, что приняла ложь за чистую монету.

Между тем Поль продолжал изливать перед ней душу. Он признался, что по-прежнему ощущает себя чистым и наивным ребенком. Прожитые годы нисколько не испортили его. Ему удалось выйти из мутной воды жизненных передряг таким же незапятнанным, как белый лебедь. Однако стены бара, где они вели беседу, напомнили ему о весьма сомнительном эпизоде из его прошлой жизни. Он рассказал о Каролине, которая провела с ним в Тарде одну из самых морозных зим. Он не утаил, что еще раньше весной они часто заходили в этот бар. Поль неспроста затеял этот разговор. Ему не хотелось, чтобы Маривонна повторила печальный опыт своей предшественницы.

Маривонна поняла его с полуслова. «Вот мы и подошли к главному», — подумала она. Ей захотелось почувствовать его тепло, и она вытянула ногу, чтобы прикоснуться к его колену.

— Мне бы это не понравилось, — сказала она.

— Отчего же?

— Мне кажется, чтобы подходить к людям с подобной меркой, надо немного больше любить их.

— Ты так ничего и не поняла, — заявил он. — В данном случае удовольствие получаешь именно от того, что познаешь что-то новое с незнакомым тебе человеком.

Она робко посмотрела в сторону сидевшей за стойкой бара молодой женщины. Маривонна едва бы заметила ее присутствие, если бы не перехватила взгляд Поля. У незнакомки было красивое лицо, обрамленное разделенными на пробор длинными густыми темными волосами рыжеватого оттенка. Она сидела на табурете так, что были видны ее изящные коленки. Поль прав. Все возможно. И чем больше она думала об этом, тем сильнее разыгрывалось ее воображение. Маривонна почувствовала, как учащенно забилось ее сердце. Она сжала руку Поля. Но он не ответил на ее молчаливый призыв. Нагнувшись, он подхватил ее чемодан.

— Пойдем-ка лучше где-нибудь пообедаем, — сказал он.

Он помог ей надеть плащ. Завязывая пояс, она вновь загляделась на девушку у стойки бара. Поль пошел к выходу. Подойдя к двери, он пропустил Маривонну вперед. Улица встретила их моросящим дождем и блеском мокрого асфальта. Какую-то секунду они стояли молча.

— И что же? — спросила она.

— Куда бы ты хотела пойти?

— Как ты скажешь.

Они шли вдоль улицы. То и дело оглядываясь назад, она держала Поля за руку. Погруженный в свои мысли, он неторопливым шагом шел рядом с ней.

— Завтра, — произнес он, прижимая ее к себе, — попробуй позвонить Изабель. Прошло уже три дня, как она не дает о себе знать. Я уже начинаю волноваться.

Она звонила ей не один раз. Трубку поднимала Соня, и она тут же вешала ее, чтобы ненароком не разрушить возможное алиби подруги. На многие номера, которые она затем набирала, никто не отвечал. Ален еще валялся в постели, но пообещал встать, если она приедет к нему. Она назначила ему свидание в бистро на углу улицы Кузен.

В такси она вдруг стала корить себя за то, что последние три дня провела словно в счастливом сне. Она не должна была отпускать ее домой после той злополучной вечеринки. «В то утро я была слишком сонная и еще не протрезвевшая, чтобы расспросить о том, что случилось с ней». Потом она ждала, когда Изабель даст о себе знать. И Поль ждал того же. А ожидание вдвоем переносится куда легче, чем в одиночестве. К месту встречи с Аленом она подъехала совсем расстроенная. Он ждал за угловым столиком и махнул ей рукой. Он не успел побриться и, по-видимому, стеснялся своей щетины, поскольку прикрывал подбородок ладонью.

— Как я рад, что ты позвонила мне, — сказал он. — Я уже не знал, где тебя искать. У нас возникли проблемы с твоей подружкой.

— Какие?

— Они поссорились с Бернаром. На репетиции она дала ему пощечину, а он ответил ей тремя оплеухами. Ты знаешь, Бернар не подарок, но все же он хороший артист, в то время как Изабель…

— И что же?

— Вчера я позвонил и велел ей остаться дома.

— Как ты мог так поступить! Для начала хотя бы поговорил со мной. Я успокоила бы Изабель.

— Я не знал, где тебя искать. Дальше так не может продолжаться. У меня отпущено на репетиции только три недели. И ни дня больше. Из-за того, что они когда-то вместе спали, а теперь не могут поладить друг с другом, они способны провалить спектакль. Мне не оставалось ничего, как сделать свой выбор. И я сделал.

— Изабель, должно быть, очень переживает.

— Да, но вовсе не из-за театра. Ей плевать на него. Она вовсе не стремилась стать великой актрисой. И если она переживает, то только из-за Бернара.

— Он порядочная свинья.

Ален поднял вверх руку, как бы показывая, что эти проблемы не касаются его.

— Что же сказала Изабель, когда ты позвонил ей?

— А что могла сказать эта гордячка? Что сожалеет о потерянном на нее времени?

— Ладно. Мне надо повидаться с ней. — Она встала.

— Ты сердишься на меня за то, что я избавился от Изабель?

— Нет.

— Тогда посиди еще немного со мной.

— Я не против, но у меня совсем нет времени.

Он провел рукой по подбородку.

— Вот видишь, ты даже не побрился, а я тебя все же целую. Пока.

Она шла по улице. Наверное, надо рискнуть и позвонить Соне. Она пожалела о том, что поспешила выйти из бара. Если она вернется назад, то снова столкнется с Аленом. Что бы она ни говорила, но ей было неприятно, как он жестоко обошелся с ее подругой. Она вошла в следующее кафе и заказала стаканчик вина у стойки бара. Затем закрылась в телефонной будке. Она с опаской набирала номер. Как ни странно, Соня была в хорошем настроении.

— Вначале я расстроилась. И только после некоторого размышления я поняла, что вся эта затея была несерьезной. Изабель талантливее всех этих бездарных актеришек, вместе взятых. У нее еще все впереди. Одна моя приятельница пообещала представить ее Жану Меркуру. Это совсем другой уровень.

— Хорошо, но где же Изабель? Как она чувствует себя?

— Мне показалось, что она выглядит уставшей. И я отправила ее на несколько дней к тетушке в Линьи-су-буа.

— А вы не боитесь, что она умрет там от скуки?

— Нет. Она любит свою тетю. И потом, деревенский воздух весьма полезен. Это вам не Париж.

Маривонна повесила трубку в полной растерянности. Она была немного знакома с сумасбродной старухой по имени Заза и всегда удивлялась тому, какие родственные узы могли соединять ее с Соней. Порой мы и сами не можем разобраться с родственными связями и не знаем, кто нам приходится двоюродным или троюродным братом или сестрой, а что уж тогда говорить о чужих семьях… Самым удивительным в этой истории Маривонне показалось то, что Изабель согласилась на эту поездку к дальней родственнице. Не надо ли ей поскорее предупредить Поля? Она знала, что в этот час не застанет его в гостинице, поскольку он обедал у своих друзей Ламберов. Маривонна решила обойтись без его помощи. Еще раньше она записала подробный адрес некой госпожи Зои Лупуческу. Открыв свою сумочку, она пересчитала все свои наличные франки. На такси хватало даже с лишком. Шофер высказал некоторое недовольство по поводу того, что надо было выезжать за пределы Парижа на целые пятнадцать километров. Однако приятная внешность Маривонны сделала свое дело. И он согласился отвезти ее за город при условии, что она не заставит его долго ждать. Это был словоохотливый толстяк, ревностно относившийся к своему ремеслу, как и большинство представителей его профессии. Он придумал целую систему предупреждения водителей о состоянии шин автомобиля и хотел ее запатентовать в надежде на огромные барыши. Маривонна терпеливо слушала его болтовню. В любом случае это было предпочтительнее, чем попытки завести с ней знакомство, что порой случалось. Кроме того, ее мысли занимали две глобальные темы: разговор, который накануне она вела с отцом, и неожиданное бегство Изабель.

Что касалось отца, то он, несмотря на то что ее признание внушало ему большие опасения, протестовал. Он принял к сведению слова дочери как свершившийся факт. И лишь высказанное отцом пожелание встретиться с Полем настораживало Маривонну.

— Он не говорил, что женится на мне, — заметила она.

— Я тоже не собираюсь говорить на эту тему.

— Но ты ведь хочешь встретиться с ним? В какой-то степени ты обязываешь его к чему-то.

— Ничуть. Пусть делает, что хочет. Мне кажется, что все-таки он должен осознать, что же с ним в действительности произошло.

— Разве это не моя задача?

— Согласен, но я помогу облегчить ее.

Что касается Изабель, то и тут не все было гладко. Чувства, которые она испытывала к Полю, как бы проецировались на его дочь. И потому, узнав об отъезде Изабель, она встревожилась не на шутку.

— Что-то вы совсем у меня заскучали, — сказал водитель.

Съехав на проселочную дорогу, он наконец остановился у какого-то обширного владения, окруженного высоким забором. Маривонна решила расплатиться, поскольку не знала, сколько времени пробудет здесь. Ворота были открыты. Маривонна прошла широкой аллеей, по обе стороны которой росли высокие голые каштаны. Парк был большой и запущенный. И потому за деревьями не было видно дома. И лишь крытая шифером крыша возвышалась над верхушками сосен. Выйдя наконец на открытую площадку, Маривонна застыла на месте от удивления. К дому бежала Изабель. Ее длинные белокурые волосы развевались на ветру. Маривонна окликнула подругу. Ответа не последовало. Она поднялась по ступенькам на крыльцо и вошла в захламленное помещение, где, словно в чулане, в полном беспорядке хранилась садовая мебель вперемешку с лейками, лопатами и граблями. Здесь было темно и холодно, поскольку окна, служившие одновременно и дверями, были наглухо прикрыты ставнями. Маривонна вновь позвала подругу. Затем подошла к левой от себя двери, откуда просачивался свет. Посреди комнаты, служившей, по всей видимости, мастерской, тетушка Заза, одетая в нечто похожее на полосатую больничную пижаму и с таким же колпаком на голове, наносила последние мазки на полотно, где на фоне голубого неба была нарисована Пречистая Дева с короной из сотни звезд. Увидев перед собой неожиданную гостью, старушка едва не упала в обморок.

Маривонна вспомнила, что она была туговата на ухо. Улыбнувшись, она почти прокричала:

— Мы с вами знакомы. Однажды мы встречались у Сони. Я подруга Изабель.

Отложив в сторону кисти, старушка вытерла тряпкой руки и кивнула головой.

— Вы приехали к Изабель? Она гуляет в парке.

— Мне показалось, что она вошла в дом.

— Ну тогда она в своей комнате. Идите за мной, я покажу вам дорогу.

Они прошли через захламленный холл. Должно быть, Соня совсем спятила, если считает, что Изабель может нравиться такая грязь, нищета и сумасшедшая бабуля. Она еле-еле протискивалась вверх по шатким ступеням деревянной лестницы, заваленной холстами и картоном. В своих больничных одеждах, которые висели на ней, словно на палке, тетушка Заза бодро вышагивала впереди. В самом конце коридора она постучала в дверь:

— Изабель, это к тебе.

И кивнула на прощание головой.

— Вот здесь.

Изабель открыла дверь. Маривонне показалось, что она вошла в теплую берлогу. Кровать была не убрана. На туалетном столике стоял таз с мыльной водой. Плотные тяжелые шторы с помпонами закрывали окно. В углу потрескивала дровами печурка.

— Что происходит? — спросила Маривонна. — Ты теперь скрываешься от меня?

— Ты меня удивила. Только и всего. Я вовсе не ждала тебя.

Они холодно поцеловались и уселись вдвоем на край кровати.

— Скажи наконец что ты тут делаешь?

— Отдыхаю.

Изабель рукой отвела от лица волосы. На ее лице не было и тени улыбки. Маривонна пришла в ужас от того, что видела перед собой. Она не могла понять, как Изабель могла оставаться в этом полузаброшенном доме, где все вокруг навевало тоску и печаль? Напротив, она нашла здесь убежище, погрузившись в воспоминания о далеком детстве, проведенном в этих запыленных комнатах, превращенных в склад забытых вещей. Неужели она не видела, каким убогим было ее временное пристанище? Она сдвинула к стенке всю тронутую жучком ненужную мебель, стул со сломанной ножкой, колченогие столики. Запираясь от мира в кукольном домике, ищут безопасность, а не роскошь. Между кроватью, туалетным столиком и комодом со множеством ящиков, на котором стояла ночная лампа без абажура, она устроила для себя некое жизненное пространство, чтобы вдоволь поплакать над своими неудачами.

— Я видела Алена, — сказала Маривонна.

— Не говори мне больше об этих людях.

— Но по крайней мере ты можешь мне ответить, какая кошка пробежала между тобой и Бернаром?

— Между нами все Кончено. Я не хочу ничего больше слышать о нем. Я хочу лишь одного — чтобы меня оставили в покое.

И она заплакала, прикрыв ладонями лицо. Маривонна вскочила, чтобы снять плащ. Затем села рядом с Изабель. Какое-то время она молча сидела рядом с подругой. Затем она тихонько обняла ее за плечи.

— Не прикасайся ко мне.

Маривонна убрала руку. Изабель заплакала навзрыд, как ребенок.

— Вы все бросили меня: мама, папа, ты, Бернар, Ален. Я осталась одна. И мне хорошо. Я не хочу, чтобы ко мне приставали с разговорами.

— Твой отец очень волнуется, — осторожно начала Маривонна.

— И еще этот!

— Как это?

— Я разочаровалась в нем. Если бы он не оказался слабаком, то смог бы договориться с мамой. И сейчас я не сидела бы здесь. Без конца говорить и пить — вот все, что он может делать.

— Ты преувеличиваешь. Он любит тебя.

— Он любит меня? Кто бы об этом говорил, но только не ты!

— Ты ревнуешь?

— С чего бы? Это я сама уступила тебе отца. Можешь оставить его себе, если хочешь. Вы с ним два сапога пара. Вы…

Казалось, что она ищет подходящее слово.

— Вы оба — трусливые и ничтожные людишки. Впрочем, если бы не ты, то в этот час я была бы в Тарде и не скучала бы.

— Изабель, ты в своем уме? Почему ты обвиняешь меня в том, что сама же и подстроила? Ну, будь же справедливой.

Маривонна встала. Она почувствовала слабость в ногах. Ей хотелось есть. Было уже около трех часов дня. В этом доме, по-видимому, никто не думает об еде! Она обогнула кровать. Рядом с лампой она заметила начатую пачку сухих хлебцев и стаканчик с паштетом, из которого торчал нож. Подойдя поближе, она, не торопясь, приготовила себе тост. Отодвинув в сторону тяжелую штору, она задумчиво посмотрела через окно в заброшенный сад. Начался дождь. Намазав паштет на другой хлебец, она протянула его Изабель:

— Хочешь?

Полуобернувшись, Изабель нехотя взяла тост. Она ела, а слезы все катились из ее глаз. Она размазывала их по щекам грязными пальцами. Маривонна подошла к ней поближе. Она села на пол у самых ног подруги и обвила ее колени руками. Ее голова лежала сначала на ее бедре, а затем соскользнула на живот, поскольку Изабель, продолжая грызть свой тост, легла навзничь на кровать.

— Ты знаешь, почему я приехала сюда? Чтобы вернуть тебя отцу. Потому что я люблю тебя и потому что я люблю его. Ты не имеешь ничего против того, чтобы я одновременно любила двоих?

Она почувствовала, что рука Изабель гладит ее по голове.

— Знаешь, что я сделаю? Я приложу все усилия, чтобы ты уехала в Прованс вместе с Полем. Ему скучно в Париже. И он не решается уехать потому, что хочет быть поближе к тебе. Так зачем же тебе оставаться в этом жутком доме?

— Мне здесь совсем неплохо, — сказала Изабель. — Дай мне несколько дней, чтобы прийти в себя. Представь себе, мне очень стыдно.

И она вновь заплакала, прикрыв руками лицо.

— Почему?

— Потому что меня выставили за дверь, как самую настоящую дрянь. Я вешалась на шею парню, который не любит меня. И, как последняя дура, ревновала тебя. Потому что я хотела сжечь все мосты. И похоже, мне это удалось.

Она вновь положила руку на голову Маривонны.

— Будь ко мне снисходительной. Не уезжай от меня сегодня. Обещаю тебе, что дня через три или четыре я вернусь в Париж.

Маривонна задумалась. Подруга требовала слишком много от нее. Ей не терпелось поскорее увидеть Поля. Этот загородный полузаброшенный дом наводил на нее ужас. Но она пересилила себя.

— Хорошо, — сказала она. — Я останусь с тобой.

Она протянула руки и помогла Изабель подняться на ноги.

— Умойся. Мы прикончим баночку паштета. Надо же как-то заморить червячка. Скажи, разве тетушке Зазе не приходит порой в голову что-нибудь приготовить?

И впервые за время их встречи Изабель улыбнулась.

— Я думаю, что лучше нам взять это на себя. Так будет надежнее.

— Вот что мы сейчас сделаем. Ты умоешься, перекусишь. Затем мы сходим в Линьи и купим там все необходимое, чтобы приготовить обед. Я дам телеграмму Полю, чтобы предупредить о том, что не вернусь сегодня вечером.

Дождь все не прекращался. Девушки шли по обочине дороги. Изабель надела старый жакет, ботинки и повязала голову платком. Маривонна подняла капюшон своего плаща.

— Мои туфли промокли насквозь. Впрочем, бог с ними.

Они уже весело смеялись, представив себя крестьянками, отправившимися на деревенский базар.

Они долго бродили по главной улице поселка, заходя в каждую лавку. Они проявили интерес к каждому товару, даже к легкой дачной мебели, изготовленной из пластика.

— Мечта моего отца, — сказала Изабель.

— Не может быть, чтобы у Поля был такой плохой вкус, — возмутилась Маривонна.

— Это не вопрос плохого или хорошего вкуса. Дело в том, что его взгляд направлен внутрь себя и он не видит окружающих его предметов.

Они зашли на почту. Изабель сидела на скамейке, пока Маривонна сочиняла телеграмму, чтобы отправить Полю.

Они купили бараньи отбивные, картофель, бананы, яйца, не забыли прихватить также несколько банок с консервами.

— На тот случай, если твоя тетушка забудет приготовить завтрак.

Они зашли в магазин, где купили по мороженому и прошлись по рядам с выложенными товарами. Какой-то парень ущипнул Изабель пониже спины.

— Вы хотите, чтобы вам дали по шее?

Рассмеявшись, они выбежали на улицу. Дождь уже перестал, но девушкам пришлось проявить особую ловкость, чтобы не угодить в наполненные водой колдобины, то и дело встречавшиеся на дороге.

— Как твоя тетя может жить одна в такой глуши? — спросила Маривонна. Приближавшаяся ночь навела ее на грустные мысли.

— Она рисует Пречистую Деву в разных вариантах.

— И только ее? Какой ужас!

— Ха! Кому от этого плохо? И потом, она себя здесь лучше чувствует, чем в психиатрической больнице.

— Как? Она лежала в психушке?

— Да, но очень давно.

Совместными усилиями девушки приготовили обед, почистили для жарки картошку. Время от времени Маривонна для храбрости прикладывалась к бокалу красного вина. На кухне стояла допотопная печка, топившаяся углем. Как оказалось, это была самая чистая комната во всем доме.

— По утрам на час приходит домработница и немного прибирает. Другими же комнатами никто не занимается.

Не успела Маривонна подумать о том, что в жизни не может быть ничего хуже, чем остаться на старости лет в нищете и одиночестве, как в комнату вошла тетушка Заза, которую Изабель пригласила к столу. Старушка рассталась со своим балахоном и надела старое черное платье, высокий ворот которого был отделан стразами и напоминал собачий ошейник.

— А вы совсем неплохо поработали, крошки мои, — произнесла тетушка, окинув взглядом накрытый стол.

И она торопливо принялась за еду, словно за столом никого больше не было. Изабель как ни в чем не бывало беседовала с подругой.

— А произошло вот что, — пояснила она. — Мама рано осталась сиротой. Она иммигрировала вместе с дядей. У него были кое-какие сбережения — и ты можешь видеть, что осталось от них. В Париже он познакомился с тетей Зазой и женился на ней. Вот уже пятнадцать лет, как его не стало.

Маривонна улыбнулась тетушке. Она была смущена тем, что они говорят о присутствующем здесь человеке, который не может участвовать в их разговоре.

— Не слишком ли вам одиноко в такой глуши? — громким голосом спросила девушка.

Старушка ответила не сразу.

— Нет. Мне здесь хорошо. Время от времени меня навещает племянница. Изабель тоже приезжает. Вот племянник никогда не бывает здесь.

— Как странно, — произнесла в полном замешательстве Маривонна, — я поговорю с ним, чтобы он навестил вас.

— Пожалуйста, будьте любезны.

Изабель поднялась, чтобы поменять тарелки. Проходя мимо Маривонны, она шепнула ей на ухо:

— Не грусти. Все не так плохо, как тебе кажется. Ко всему здесь можно привыкнуть.

Она заметила, что подруга вот-вот расплачется.

— Только, пожалуйста, не плачь. Лучше поговори со мной. Чем занимается мой отец? Встретился ли он с друзьями?

Подготовка ко сну началась с того, что они подняли наверх по большому кувшину с горячей и холодной водой. Как только дверь за ними закрылась, Изабель обняла подругу:

— Представь себе, мне стало гораздо веселее на душе.

— Правда?

— Прости меня.

— Слегка умойся и поскорее ложись спать. Утро вечера всегда мудренее.

Опустившись перед печкой на колени, она орудовала небольшой железной кочергой.

— Если хорошенько расшевелить поленья, то печка будет теплой до самого утра.

Сидя в чем мать родила на краешке кровати, Маривонна рассуждала вслух, опустив ноги в маленький тазик.

— Все это мне напоминает пансион. В нем я пробыла целых два года. Вначале мне приходилось нелегко, но со временем я привыкла.

Утомившись таким примитивным способом наводить чистоту, она поспешила нырнуть под простыню. Изабель сократила еще больше время своего туалета.

— Хотя и дырявые простыни, но зато чистые. Вот видишь, здесь совсем не так уж и плохо.

Они лежали лицом друг к другу.

— Ты еще сердишься на меня? — спросила Маривонна.

— Нет. Чтобы не бояться, надо знать врага в лицо. Придвинься-ка поближе.

Она выключила лампу. Крепко прижав к себе Маривонну, она выдвинула вперед коленку.

— Вот теперь мне нисколечки не страшно. Вот теперь я больше не ревную.

Некоторое время спустя они шептались в темноте.

— Если мне все-таки удастся уехать в Прованс вместе с папой, то было бы хорошо, если бы ты присоединилась к нам.

— И ты не будешь дуться?

— Нет. Мне кажется, что все теперь встало на свои места. Это и впрямь будет здорово. Мы отлично проведем время в деревне. Будем играть в белот, пасти овец. И нам не придется больше говорить с теми, кто до сих пор досаждал нам. Например, с Бернаром. Я никогда больше не произнесу его имени. Никогда.

— Не плачь, — утешала ее Маривонна, — умоляю тебя.

Это превратилось у них в какую-то игру. Полночи они поочередно утирали друг другу слезы. К утру девушки были почти без сил.

Они пришли немного раньше назначенного часа. Поль шел вслед за ней по широкому коридору. Вопреки ожиданиям, его ноги не утопали в коврах, а скользили по натертому до блеска паркету.

— Сейчас я покажу тебе мою комнату.

Комната была просторной и светлой. Наибольшее впечатление на Поля произвел высоченный потолок и огромные окна, выходившие в парк. Узкая кровать с медными спинками почему-то была задвинута к окну. Угол комнаты занимала деревянная ротонда с дверью.

— Что это? — спросил Поль.

Она улыбнулась.

— Одна из достопримечательностей нашего старого дома — мой личный клозет.

Придвинутая к окну кровать освободила место для салона из двух небольших диванов и низкого столика. Они сели. Маривонна открыла альбом:

— Вот наши семейные фотографии.

Он рассеянно перелистал страницы:

— Итак, твой отец — адвокат. Как его зовут?

— Пьер Ансело.

— Так значит, твоя фамилия — Ансело?

Они рассмеялись.

— Тебе не нравится?

Он обнял ее за талию:

— У девчонок, с которыми спят, фамилию не спрашивают.

Поль понял, что ему надо перешагнуть через глубокий ров, разделявший его покладистую подружку по имени Маривонна и благовоспитанную девицу, которая носила фамилию Ансело. Он чувствовал себя не в своей тарелке с того момента, когда переступил порог этого чересчур роскошного, на его взгляд, дома. Маривонна была близка ему по духу. Она органично вписывалась в его жизнь. Теперь же он ясно видел, что рубит дерево не по плечу. Вспомнив, что сделал одолжение Маривонне, когда согласился прийти в ее дом, он окончательно смутился.

Закрыв альбом с семейными фотографиями, он перевел разговор на самую волнующую его тему. Он возвращался к ней вновь и вновь вот уже целых четыре дня. Поль хотел узнать об Изабель всю подноготную. Постепенно он вытянул из Маривонны все, что она могла сказать. Она умолчала лишь о Бернаре, поскольку не хотела понапрасну тревожить его. Однако бдительность Поля не так-то просто было усыпить.

— Скажи, а не спала ли она с этим парнем?

— Да нет же. Они дружили. Вот и все.

— Однажды она говорила мне о каком-то Бернаре.

— Тогда речь шла совсем о другом парне.

Сидя в незнакомой комнате в ожидании, когда господин Ансело соблаговолит принять его, он попросил Маривонну повторить все, что говорила Изабель о своем возвращении в Тарде. Он сомневался, чтобы неудачная попытка дочери выбиться в актрисы, смогла бы заставить Соню отказаться от своего решения.

— Я зайду к ней, если надо, — сказала Маривонна. — Возможно, мне удастся убедить ее.

Он чмокнул ее в щеку в знак благодарности:

— А знаешь, мне вовсе не хочется с тобой расставаться!

— Я буду время от времени навещать тебя.

Она бросила взгляд на часы, стоявшие на высоком камине из белого мрамора:

— Пошли. Наше время истекло.

Они прошли через просторный коридор к двери, за которой было продолжение того же коридора, но теперь шум их шагов приглушала ковровая дорожка. Пройдя коридор до конца, они приблизились к двери, ведущей в отцовский кабинет. Маривонна постучала согнутым пальцем два раза и, не дожидаясь ответа, широко распахнула дверь. Она подошла к отцу, чтобы поцеловать его в щеку, в то время как тот поднимался из-за стола. Представив мужчин друг другу, она оставила их наедине со словами: «Я буду в своей комнате. Дорогу ты уже знаешь». Мужчины с нескрываемым интересом разглядывали друг друга. Собственно, они и встретились для того, чтобы посмотреть друг другу в глаза. Указав гостю на стул, Пьер Ансело погрузился в кресло, стоявшее позади роскошного письменного стола в стиле Людовика XIV. «Должно быть, мы с ним ровесники», — подумал Поль. Перед ним сидел статный, худощавый, элегантный мужчина с густыми стриженными под ежик волосами. Похоже, что он красил их. Стараясь скрыть свое смущение, он начал издалека.

— Я хочу рассказать вам одну историю, — произнес он. — Какое-то время у меня работала секретарша — она ушла от меня в прошлом году. Она зачитывалась женскими романами. Лично я не очень-то люблю подобную литературу. Мне жаль тратить на нее время. И вот однажды моя секретарша забыла на столе книгу под названием «Солнце на стене». И я нечаянно открыл ее и начал читать, да так увлекся, что прочитал от корки до корки. Впоследствии я покупал все ваши книги.

— Вот тебе на! — воскликнул Поль. — Впервые в жизни я разговариваю с моим читателем, а не с коллегой по перу или критиком. Выходит, что вы один из тех загадочных, по мнению моего издателя, личностей, которые покупают мои книги?

— Да. И мне они нравятся, — продолжил адвокат. — Они-то и помогли мне более или менее спокойно отнестись к сложившейся ситуации.

— Должно быть, вы тоже писатель.

— Возможно. В любом случае я увидел в вашей банальной связи некое романтическое начало, несмотря на то, что припасенная Маривонной новость была не из приятных.

— Разве вы не думали о том, что Маривонна рано или поздно…

— Отцы никогда не думают о таких вещах.

— О, как я вас понимаю! — сказал Поль. — У меня тоже есть дочь. И не так уж много моложе вашей…

— Да, я знаю Изабель. Прелестная девушка.

— Возможно, но она моя головная боль. У нас с вами много общего: мы оба отцы, беспокоящиеся о своих дочерях. И все же ваш случай представляется мне намного легче, поскольку тот, кого следовало бы опасаться — ваш покорный слуга.

— Да, я вижу, что мне повезло.

Пьер Ансело встал, чтобы достать из стилизованного под антикварную мебель холодильника бутылку виски, бокалы и лед.

— Выпьем за счастье Маривонны, — сказал он. — Пусть оно всегда улыбается ей.

Они одновременно отпили по глотку.

— Насколько мне известно, вы не один раз женились. Вы так скоро пресыщаетесь женщинами?

— Не думаю. С возрастом тянет на постоянство.

— О! Не стоит этим шутить.

— Конечно, я знаю, какое счастье мне подвалило.

Они вновь пригубили виски.

— Вам известно, что Маривонна всерьез увлечена вами?

— Вначале я не верил своему счастью, но постепенно привыкаю к этой мысли.

— Я хорошо знаю мою девочку. Безусловно, она не посвящает меня во все свои секреты. Возможно, вы в чем-то и обогнали меня, но я предпочел бы ничего не знать об этом. На протяжении многих лет между нами были настолько доверительные отношения, что со стороны могли бы показаться странными. И потому я не очень удивился тому, что случилось с моей дочерью. Для нее вы — отец и любовник в одном флаконе. Ничего не поделаешь: так, видно, распорядилась судьба. Мне не остается ничего, как посторониться. Если бы я и захотел призвать на помощь свой родительский авторитет, то лишь причинил бы вред своей дочери. Скажите, какое впечатление на вас она производит?

— Самое наилучшее. Она добрая, чуткая, умная и порядочная девушка.

— Все это так, за исключением лишь одного: она способна на необдуманные поступки, что вполне объясняется ее юным возрастом. В дополнение к тому, что вы сказали о ней, мне хотелось бы добавить: если Маривонна полюбила вас — а мне кажется, что это как раз тот случай, — то всерьез и надолго. Если она остановила свой выбор на вас, то это произошло, по-видимому, потому, что, по ее мнению, вы воплощаете модель, которой я соответствовал в ее глазах. Подумайте об этом хорошенько и не злоупотребляйте ее доверчивостью.

Поль молчал. Что он мог сказать в ответ? Ему вовсе не хотелось связывать себя по рукам и ногам какими бы то ни было обязательствами.

— Я знаю, что наш разговор не имеет смысла, — продолжал господин Ансело. — И прошу вас лишь о том, чтобы вы были поосторожнее с ней. Маривонну я пока что оставлю в покое, но при одном условии: она должна проводить с семьей по крайней мере два вечера в неделю. И если вы соберетесь уехать из Парижа, то обязательно предупредите меня заранее.

— А что говорит ее мать? — спросил Поль. Он только что убедился в том, как тяжело быть зятем, пусть даже и неофициальным.

— Ее я беру на себя. Мы с ней очень дружная пара. Я знаю, как надо говорить с моей женой.

— У вас ведь есть еще сыновья?

— Да, двое весьма симпатичных сорванцов. И все же вы отнимаете лучшее, что у меня есть.

«Может, мне стоит похлопать его по плечу?» — подумал Поль. Он усмехнулся про себя. И в то же время досадовал на себя за то, что позволил прижать себя к стенке.

— Скажите, мой дорогой писатель, что вы думаете о распространившихся в последнее время новых литературных формах?

Еще несколько минут они обменивались ничего не значившими фразами, а затем Поль встал, чтобы распрощаться с хозяином роскошного кабинета. Ансело последовал его примеру. Как оказалось, он еще не все сказал.

— Не скрою, если бы вы надумали жениться на Маривонне, то я не имел бы ничего против. Расписаться можно было бы и в сельской мэрии без особых торжеств в присутствии пары свидетелей по вашему выбору. И не торопитесь дать ответ. Я высказал лишь пожелание.

Поль приготовился слушать и дальше. Однако о деньгах господин Ансело даже не заикнулся. Полю не оставалось ничего, как пожать протянутую ему руку.

— Я буду осторожным. До свидания.

Его охватила злость. Из-за вмешательства этого господина ситуация вышла из-под его контроля. Он не любил, когда кто-то бесцеремонно вторгался в его мир, состоявший из работы, дома, друзей. Он прошел по широкому коридору до комнаты Маривонны. Она пыталась закрыть чемодан, забитый до отказа платьями, бельем, обувью. И тут выдержка изменила ему.

— Что это еще такое? — воскликнул он.

Подобные слова вылетают непроизвольно и выдают с головой того, кто их произносит. Маривонне все же удалось закрыть чемодан на оба замка.

— Тебе будет тяжело нести его?

— Нет, но мне показалось, что ты взяла слишком много вещей.

— Хорошо, я могу не брать их с собой.

— Почему?

— Чтобы тебе было легче нести мой чемодан.

Он попробовал было подойти к ней с другой стороны:

— К чему такие большие сборы?

— В самом деле, к чему? Как я уже однажды предупреждала тебя, ты можешь говорить все, что хочешь, а я сделаю вид, что ничего не слышу. Вот теперь я и сама смогу нести чемодан.

Маривонна дружелюбно улыбнулась ему, но он чувствовал, что за ним остается последнее слово.

— А твой отец симпатичный.

— Он тебе понравился?

— Да, очень.

Маривонна поняла, что вечером ей придется расплачиваться за все случившееся. С ее легким характером вовсе не трудно сносить даже незаслуженные упреки. В конце концов от этого не умирают. Между любовниками редко обходится без того, чтобы один из них, хотя бы в шутку, не подтрунивал над другим, не наступал на его любимую мозоль. Пусть даже для того, чтобы дать возможность своему партнеру почувствовать, как трудно быть вдвоем.

Час расплаты наступил совсем скоро. В той же комнате, где еще несколько ночей назад спала Изабель, Маривонна распаковывала свой чемодан, чтобы разложить вещи в шкафу. Получив от Ламберта известие о том, что его новеллы вот-вот будут напечатаны в журнале, Поль решил, что может позволить себе расширить жизненное пространство. Он снял весь гостиничный номер. Теперь у каждого из них было по комнате с отдельной ванной и шкафом. Поль прошел в комнату, которую мысленно называл «комнатой Изабель». Он наблюдал, как Маривонна развешивает по плечикам свои бесчисленные платья. Они были самого простого покроя, но по некоторым признакам он догадался, что они стоили целое состояние. Еще ни разу он не задавался вопросом, какой жизнью жила Маривонна до встречи с ним. Он лишь отметил, что, кроме прекрасного тела, девушка обладала еще и легким покладистым характером. И только сейчас он обратил внимание на то, как просто и естественно она держится, с каким вкусом одевается. Она принадлежала совсем к другому кругу, чем тот, где вращался он. Богатство давало Маривонне свободу. И несмотря на то что Пьер Ансело решился на трудные для него переговоры, Поль нисколько не сомневался, что дочь известного адвоката имела все, чтобы заполучить мужа по собственному выбору.

— Мне понравилось, что твой папа придерживается широких взглядов. И все же он отнюдь не против, чтобы мы оформили наши отношения.

— Его можно понять, — ответила Маривонна, — но тебе вовсе не обязательно прислушиваться к его советам и пожеланиям.

— И все-таки он оказал на меня давление. И теперь мне придется нести за тебя ответственность.

— Это произошло намного раньше.

— Как так?

— Потому что мы несем ответственность за все, что происходит при нашем молчаливом согласии. Если я полюбила тебя, то это касается лишь меня. Тебе же придется решать самому — принять мою любовь или отказаться от нее.

Он не стал спорить. Ответ Маривонны помог Полю взглянуть на себя со стороны. И он понял, что ему нечем гордиться.

— К чему такие громкие слова? Не надо приписывать мне чувства, которых я не испытываю. И почему я не могу попытать счастья быть любимым?

— В самом деле, почему? — спросила Маривонна.

Она уже закончила разбирать свои вещи и, улыбаясь, направилась к нему, расстегивая на ходу ворот платья.

Мысли об Изабель вновь овладели им. После поездки Маривонны в Линьи Поль не находил себе места. Он не задавал Маривонне лишних вопросов, поскольку не надеялся услышать хоть сколько-нибудь правдивый ответ. Однако любопытство взяло верх над ним. Он отдавал себе отчет в том, что нелепо выглядит в ее глазах, но не мог уже с собой совладать. Он знал, что чужая душа — потемки, и все же сделал попытку докопаться до истины. Поль не догадывался, что со стороны походит на обманутого в лучших чувствах ревнивого влюбленного. Уткнувшись лицом в его плечо, Маривонна односложно отвечала на сыпавшиеся градом вопросы. Она была смущена не столько воспоминаниями о том вечере, сколько необходимостью делиться некоторыми подробностями со столь заинтересованным слушателем. «Да… Конечно… Почему бы и нет?… Она тоже… Разумеется», — вот все, что он смог вытянуть из нее. Учиненный Полем допрос в конце концов вывел девушку из равновесия, и она разрыдалась.

— Мы с тобой находимся не в комиссариате полиции, — жаловалась она сквозь слезы, — что я сделала плохого?

— Ну что ты! Тебя никто и не обвиняет.

— По-твоему выходит, что я в чем-то виновата перед тобой. Не дави на меня с такой силой, иначе я могу задохнуться. Ты же знаешь, что я предана тебе телом и душой. Не требуй от меня большего, чем я могу. Что тебе еще надо от меня? Мне кажется, что я ничего не значу для тебя. Ты смотришь на меня, а видишь другую. Я ведь тоже существую.

— Конечно. Я принимаю тебя такой, какая ты есть. Красивая и умная.

— Тогда перестань меня терзать. Что нового ты можешь узнать о двух девчонках, коротавших холодный осенний вечер? Впрочем, с этим уже покончено. Я слишком люблю тебя и Изабель, чтобы продолжать подобные игры. В конце концов надо поставить все точки над «i».

И сдержанная и уравновешенная Маривонна принялась яростно колотить кулаками подушку.

— Меня беспокоит одна лишь Изабель. И мне нет никакого дела до тебя. Ты не знаешь и сам, чего хочешь. Мерзкий писателишка, ты живешь в придуманном мире и не желаешь смотреть правде в глаза.

Поль был растерян, но решил переждать бурю. Ему казалось, что Маривонна что-то скрывает от него. Он уже не раз думал о том, что у Изабель, возможно, есть любовник. Чему тут удивляться? Ведь у нее и раньше была весьма бурная личная жизнь. Возможно, она страдает от неразделенной любви? В последнее время Изабель вела себя достаточно странно. И все-таки Маривонна права. По правде говоря, его головной болью было совсем другое. Он вел себя в отношении дочери, как обманутый ревнивый любовник, а вовсе не как любящий отец, заботившийся об ее благополучии. С утра до ночи он предавался самым безудержным любовным фантазиям. Воображение завело его настолько далеко, что он потерял всякую связь с реальной жизнью. После совместного с Изабель пребывания в Тарде он не только не успокоился, а, напротив, окончательно потерял голову.

Он молчал. Маривонна наконец притихла и уснула. Однако на следующее утро он вновь вернулся к прерванному разговору.

— Изабель не собиралась укатить в Линьи?

— Она обещала позвонить, как только вернется в Париж.

И неожиданно для себя он вдруг объявил, что в Париже ему нечего делать и он собирается ехать в свой любимый Прованс.

— Как жаль, что твой отец не хочет, чтобы ты поехала со мной.

— Ты так считаешь? Если я попрошу у него разрешение, то уверена, что он не будет чинить препятствий. И все же я думаю, что тебе не стоит торопиться с отъездом.

— Почему?

— Разве ты не хочешь взять с собой Изабель?

— А как это сделать?

— Я обещала поговорить с ее матерью. В любом случае надо ждать приезда Изабель, а уж потом вместе с ней попытаться уладить это дело.

Вечером Маривонне предстояло ужинать дома согласно договоренности между отцом и Полем.

— Понимаешь, — сказала она, — выходные дни надо проводить с семьей. Условимся, что по воскресеньям и четвергам я буду навещать родителей.

В эту ночь она спала в своей девичьей постели, зажатой между салонным уголком и ее персональной ванной комнатой. Поль пригласил Соню пообедать с ним в ресторане. Он еще не виделся со своей бывшей женой после того, как Изабель потерпела крах на артистическом поприще. Приняв решение не высказывать своего мнения, он терпеливо выслушивал болтовню Сони, строившей воздушные замки относительно сценического будущего своей дочери. Соне удалось раздобыть разрешение на прослушивание у двух известных театральных деятелей.

— У Изабель есть все, чтобы иметь успех на сцене: прекрасные внешние данные, отличная дикция. Она умна и хорошо воспитана.

— Помимо всего прочего, — заметил Поль, — ей не хватает целеустремленности и настойчивости.

— Я признаю, что она немного ленива. Вот почему ее необходимо постоянно контролировать и направлять.

— Похоже, что ты только этим и занимаешься.

— Конечно, насколько мне хватает сил. Вот если бы мы с тобой остались в одной упряжке, то дело пошло куда бы лучше.

— Что сделано, то сделано, — сказал Поль, — былого не вернешь.

— Я полностью согласна с тобой. И все же могу я поделиться своим мнением?

«И она туда же, — подумал Поль. — В последние дни все словно сговорились против меня. И вот эта тоже что-то хочет от меня. Неужели до сих пор она мало натерпелась от меня? Ну как можно понять этих женщин?»

— Когда же вернется наше сокровище? — спросил он.

— Скорее всего, завтра. Однако она любит гостить у тетушки Зазы. Там вольно дышится. Возможно, она задержится еще на пару дней.

— Так выпьем же за ее здоровье! — произнес Поль, прекрасно осведомленный о том, что представляли собой и сама тетушка, и ее дом. — Что же касается меня, то после недельного пребывания под одной крышей с этой сумасшедшей старухой я отправился бы в психиатрическую больницу.

— Ты ошибаешься. Не посчитай за упрек, но у Изабель, в отличие от тебя, доброе сердце.

Прошло два дня, но от Изабель по-прежнему не было ни слуху ни духу. Маривонна начала всерьез беспокоиться. После ночи, проведенной в родительском доме, она вернулась в гостиницу в хорошем настроении, но без набитого платьями чемодана.

— Что сказал твой отец?

— Ничего особенного. И все же, как мне кажется, ты понравился ему.

— Как мне повезло! — заметил Поль.

Теперь они волновались вдвоем. Маривонна предложила съездить на разведку в Линьи, несмотря на то что не хотела разлучаться с Полем. К тому же девушку совсем не вдохновляла перспектива вновь увидеться с тетушкой Зазой. Утром зазвонил телефон. Маривонна взяла трубку и тут же кивнула Полю, что это был именно тот звонок, который они с таким нетерпением ждали. Разговор подруг был совсем кратким. «Твой отец целует тебя, пока».

Повесив трубку, Маривонна повернулась к Полю:

— Слышал? Она хочет поговорить со мной с глазу на глаз. Я предложила позавтракать вместе. Ты ничего не имеешь против?

Он поцеловал ее:

— Напротив, это замечательно!

— Ну как? — спросила Маривонна.

— Ничего.

— Ты думаешь, что..?

— Боюсь, что это так.

Метрдотель принес им меню. Изабель долго выбирала еду с таким видом, словно и в самом деле собиралась плотно позавтракать. Маривонна едва заглянула в меню. Изабель выглядела менее озабоченной, чем в последний раз, когда подруги виделись в Линьи. Маривонна подождала, пока официант отойдет от их столика.

— И все же ты могла бы быть поосторожнее.

— Да, знаю, что существует множество всяких «штучек». Одними из них я не умею пользоваться, а от других, например, таблеток, меня тошнит. — Она рассмеялась. — А может, это ты виновата в том, что случилось со мной?

— Не говори глупостей.

Маривонне было отнюдь не до смеха. Она не сомневалась, что именно ей придется объявить Полю новость, от которой он не придет в восторг. Кроме того, ее беспокоили пагубные последствия искусственного прерывания беременности. Впрочем, еще оставалась какая-то надежда. И словно речь шла об ее собственной дочери, она решила взять все в свои руки.

— Вот как мы поступим. Пока нет полной уверенности, мы будем держать язык за зубами. Прежде всего надо сделать лабораторный анализ.

— Легко сказать! В Линьи я уже обращалась к двум врачам, но они и слушать меня не захотели. Никто не будет связываться с несовершеннолетней.

— У меня есть один знакомый врач. Он друг моего отца и руководит лабораторией. Я сегодня же предупрежу его, а завтра мы пойдем к нему.

Маривонну более всего тяготило то, что ей надо было лгать Полю. И когда вечером она отвечала на его многочисленные вопросы, то не слишком покривила душой.

— Ты оказался прав. Между Изабель и тем молодым актером, с которым ты познакомился, что-то было. Ничего особенного. Так, легкий флирт.

— Разве она не говорила тебе раньше о нем?

— Говорила, но вскользь. В прошлый раз она была слишком расстроена. Ее выгнали из театра, самолюбие было задето. Сегодня она больше переживает из-за того, что ее друг и партнер по сцене не вступился за нее.

— Все это звучит крайне неубедительно, — сказал Поль. — Легкий флирт вовсе не тот жанр, в котором сильна Изабель. Скажи лучше, что этот тип взял ее, а потом бросил, — вот тогда я поверю.

Маривонна опустила голову. Она сразу поняла, что не умела лгать. И тогда она решила сбросить камень с души.

— Скажем, что Изабель проявила неосторожность, — призналась она.

— Вот это уже похоже на нее.

— Не надо осуждать ее. Подумай только о неприятностях, которые свалились на ее голову в этом году.

— Да, я знаю. Вот почему я хотел помочь ей. Соня не может служить ей опорой. Она витает в облаках и потеряла всякую связь с реальным миром. Жизнь так ничему не научила ее.

Разозлившись не на шутку, он разразился бранью в адрес своей бывшей жены. Маривонна лишь одобрительно покачивала головой. Она была рада, что гнев Поля обращен на кого-то другого, а не на Изабель.

— И что же? — спросил наконец он. — Она сохнет по этому парню?

— Не надо преувеличивать. Она огорчена, не больше. — И осторожно добавила: — Именно потому она и хотела поговорить со мной с глазу на глаз.

— Ладно, — сказал Поль. — Не мучай себя. Ты знала обо всем с самого начала, но не хотела меня тревожить. Ты поступила правильно, за что я весьма благодарен тебе.

И впервые он признался самому себе, что из двух подружек ему досталась та, что умнее. И дело вовсе не в том, что вторая была на год моложе. Речь шла о разных характерах. Маривонне удалось сотворить чудо: с ней он забыл о своем возрасте. Возможно, важную роль сыграли и сложившиеся между ними отношения. Сексуальная совместимость сглаживает конфликты поколений. С этой позиции Изабель представлялась ему несносным и капризным ребенком, неуправляемым и в то же время безвольным.

Он не протестовал, когда Маривонна объявила ему, что утром собирается встретиться с Изабель. «Пусть одна подружка поможет другой. Не надо мешать им», — подумал он. И потому Маривонне не пришлось отвечать на его щекотливые вопросы.

— Можешь передать Изабель, — сказал Поль, — что, несмотря на все свои любовные перипетии, она могла бы найти время, чтобы навестить меня. Я вовсе не собираюсь совать нос в ее дела.

И не прошло двух дней, как Маривонна, набравшись храбрости, протянула ему хранившийся еще с вечера в ее сумочке листок с положительным результатом анализа. И хотя ночью ей не спалось, она все же рассудила, что Полю вовсе не обязательно составлять ей компанию. И только после того, как они привычно позавтракали в постели, девушка решила выложить Полю всю правду. Он выслушал, не перебивая, а затем долго изучал результаты анализа. Ему казалось странным видеть свою фамилию рядом с именем Изабель. Теперь у него не осталось никаких сомнений, что дело касается и его.

— Ладно, — произнес он. — Где она?

— У матери. Она придет часов в одиннадцать. Что ты скажешь ей?

— Что я могу сказать? Надо принимать какое-то решение. Вот и все.

Вопрос казался им настолько серьезным, что они не захотели больше валяться в постели. Они разбрелись по ванным комнатам, чтобы привести себя в порядок. Маривонна позвонила администратору гостиницы, чтобы прислали горничную заправить кровати. Затем они стали ждать прихода Изабель.

Ее щеки раскраснелись от мороза. В коротком пальтишке в черную и красную клетку и подобранными под берет волосами Изабель можно было принять за девочку. Она нисколько не была смущена предстоящим семейным советом. Возможно, она еще не научилась относиться серьезно к жизни. Поль спросил, посвящена ли Соня в случившееся. Ответ был положительным.

— Как она восприняла эту новость?

— Плачет.

— Я зайду к ней. Но не обещаю, что смогу утешить. Скажи, каковы твои намерения?

Она не спешила с ответом. Вместо этого она сняла пальто и берет. Ее длинные волосы рассыпались по плечам.

— Ты о чем?

— Я спрашиваю, намерена ли ты оставить ребенка?

— Нет.

— Вот теперь есть какая-то определенность. Остается только найти того, кто сможет помочь тебе. Мы постараемся найти хорошего врача. Что касается меня, то я не знаю, к кому можно обратиться.

— Мне уже дали один адрес.

И она вынула из кармана сложенный вчетверо листок.

— Улица Шартр, дом 47, мадам Рокелен. Она работает в этом доме консьержкой.

— Консьержкой?! — воскликнул Поль.

— Об этом не может быть и речи, — добавила Маривонна.

— Почему? Говорят, что она вполне справляется со своим делом.

— Возможно, со своей работой в качестве привратницы она и справляется, а нам нужен настоящий врач.

— Его найти весьма нелегко.

— Возможно. Мы наведем справки. Не может быть, чтобы кто-то из наших знакомых не попадал в подобную ситуацию.

И все-таки он чувствовал себя намного лучше. Услышав двумя часами раньше новость от Маривонны, он испытал такое облегчение, словно с его плеч свалилась гора. С первого дня в Париже Поля одолевали самые мрачные предчувствия. Теперь же ему надо было не рассуждать, а действовать. И поскольку он пообещал Соне встретиться, то решил не откладывать в долгий ящик свое обещание.

Как ни странно, Соня вовсе не пала духом. Напротив, она рвалась в бой.

— Я разыщу этого мерзавца и заставлю заплатить за все.

— Как это?

— Он женится на Изабель.

— И ты хочешь, чтобы твоя дочь вышла замуж за какого-то мерзавца?

Сколько раз он давал себе зарок хранить терпение, но всегда взрывался.

— В свое время ты проявила больше смекалки, — произнес он со злостью. — Знаешь, что мы сделаем? Подберем для нашей дочери подходящую партию и затащим в ее постель, чтобы затем заставить жениться на ней. И тогда у нашего внука будет отец. Что ты скажешь на это?

Он затронул самую больную струну в ее душе. Когда он понял, что затевает бесполезный разговор, то тут же пошел на попятную. К счастью, Соня была настолько занята своими мыслями, что ничего не заметила. Он решил действовать уговорами.

— Изабель не желает ни ребенка, ни дружка, которого ты хочешь заставить жениться. Нам не остается ничего, как прибегнуть к услугам врачей.

— Вот что меня и пугает.

— Мне тоже не очень-то приятно. Но что тут поделаешь? Надо искать хорошего врача. — Он обнял ее за плечи. — Ты можешь довериться мне хотя бы раз в жизни?

Она кивнула головой в знак согласия. Ему сразу стало легче на душе. Изабель вновь принадлежала ему.

Он ошибался, когда думал, что столь щекотливое дело будет легко уладить. Он провел в поисках целую неделю. Каждое утро Изабель приходила в гостиницу, где они подводили итоги втроем. Более всего Поля волновало ее здоровье.

— Как ты себя чувствуешь? Все ли у тебя в порядке?

— Все хорошо, вот только нет привычной бодрости.

Во время обсуждений они сразу же отметали тех, кто зарабатывал себе на хлеб абортами, не имея медицинского образования. У Поля было предубеждение против медицинских сестер и акушерок. И все же он обошел многих из них один или же вместе с Маривонной. Наконец Альбер сообщил адрес опытного врача, который согласился их принять. Однако стоило приехать на место, как их тут же постигло большое разочарование. Старый врач жил по соседству с Аустерлицким вокзалом на набережной, носившей то же название, где по книгам Сименона комиссар Мегре прогуливался по воскресным дням со своей супругой. Его дом находился рядом с линией метро, выходившей в этом месте к Сене. Это было весьма обветшалое строение, и они с опаской взбирались вверх по ступенькам темной лестницы. Пожилая женщина со сбитым набок шиньоном провела их в запыленную гостиную, обставленную мебелью в потертых чехлах. Несколько секунд они молча ожидали. Было слышно, как на крыше соседнего дома скрипит плохо закрепленная телевизионная антенна и мимо дома проносятся вагоны метро. Поля внезапно охватила паника.

— Бежим отсюда, — предложил Поль.

Маривонна ничего не ответила, но с легким сердцем поспешила прочь из этой мрачной квартиры. Выйдя на площадку, они тихонько прикрыли за собой дверь. И лишь на набережной они вздохнули свободно.

— Мы еще хорошо отделались, — сказала Маривонна.

— Как знать? Возможно, мы совершили ошибку, что не сделали доброе дело. Похоже, что этим старым людям не часто выпадают заработки.

— Доброе дело? Тебе еще представится случай, только не за счет Изабель.

Они решили обратиться к Максу Лафлеру. Он сказал, что ему надо подумать. И вскоре позвонил, чтобы сообщить адрес в самом центре города, в 16-м округе.

— Скажи, что ты от Анны Бей. Да, именно от кинозвезды. Этот врач оказал ей аналогичную услугу. Не вдавайся в подробности. Анна в курсе дела. Попросишь от ее имени и хорошо отблагодаришь. Имей в виду, что он берет очень много.

Поль договорился с доктором о встрече. Придя к нему вместе с Изабель, он сразу же понял, что попал по адресу. Обставленная дорогой мебелью уютная гостиная внушала доверие. Доктор не заставил себя долго ждать. Это был довольно тщедушный на вид невысокий мужчина с ранней лысиной. Поль с удивлением заметил, что вокруг его голой макушки росли густые рыжие волосы до плеч. Он говорил отрывистыми фразами, которые придавали особый вес его словам. Время от времени он улыбался какой-то вымученной улыбкой.

— Мы пришли от Анны Бей, — представился Поль. — Моя дочь беременна.

С самым бесстрастным видом врач достал из ящичка пустую карточку и начал задавать Изабель вопросы о том, какими болезнями болели ее родители. Все ответы он скрупулезно заносил в карточку. «Вот, наконец-то, — подумал Поль, — мы нашли серьезного человека».

— А сейчас мы оставим вас на минутку, — сказал врач.

Он пригласил Изабель пройти вместе с ним в кабинет, располагавшийся за стенкой, и прикрыл за собой дверь. Ожидание напомнило Полю короткое недомогание Изабель, приключившееся с ней октябрьской ночью. Он вспомнил, как не находил себе места от беспокойства и вожделения. До сих пор его бросало в жар при одном лишь воспоминании о той незабываемой ночи. И все же эта ночь была уже такой далекой, словно в какой-то другой жизни. И не потому, что Изабель изменилась или он меньше желал ее. Его покинула надежда, теплившаяся до сих пор в его душе. Ему показалось, что он вновь держит в объятиях пышущее жаром тело Изабель, как в ту памятную ночь. Однако теперь она не принадлежит ему безраздельно. Его размышления были прерваны появлением Изабель, за которой в комнату вошел врач. Все вновь сели на свои места. Доктор устроился за письменным столом и что-то строчил на бланке. Он заполнил обе стороны листка. Изабель смущенно улыбнулась, как всякий человек, ощутивший себя на минуту неодушевленным предметом в чужих руках.

— Вот! — произнес врач. — Совсем немного лекарств. Главное — это диета и гигиена. Могу лишь сказать, что я не выявил при осмотре каких-либо отклонений от нормы. Думаю, что беременность пройдет без осложнений. Все завершится, как положено, в срок. Так что вам нечего беспокоиться.

— Но доктор… — начал Поль.

— Слушаю вас.

— Это случайная беременность. Моя дочь слишком молода, чтобы стать матерью. К тому же она не замужем.

Его рука потянулась к карману, где лежала пачка денежных купюр. Рисковать, так рисковать. И он выложил на стол всю пачку. Врач посмотрел сперва на деньги, а затем перевел взгляд на Поля.

— Вы слишком много даете, — сказал он. — Я возьму лишь десять тысяч старых франков, остальные деньги оставьте, пожалуйста, себе.

Окончательно смущенный Поль поскорее отсчитал деньги, бормоча слова благодарности. Спускаясь с ним в лифте, Изабель, сдерживаясь от смеха, прикрыла ладошкой рот.

— Тут нет ничего смешного, — недовольно произнес Поль. — Что мы теперь будем делать?

— Не волнуйся. Мы найдем другого, а потом…

— Что потом?

— Ничего. А что, если мы немного пройдемся?

На улице она взяла отца под руку, а затем ее рука скользнула в карман его пальто.

— Когда у тебя назначена встреча с Маривонной?

— Мы встретимся с ней в шесть часов в гостинице.

— Тогда мы еще успеем сходить в кино. Пошли?

Окинув беглым взглядом афиши, они вошли в почти пустой зал кинотеатра «Елисейские Поля» и заняли места в правом ряду на некотором расстоянии от экрана и в непосредственной близости от прохода. Поля пугала темнота кинозалов, и потому он всегда выбирал такие места, чтобы можно было поскорее выбраться на улицу. Впоследствии он никак не мог вспомнить, какой фильм они смотрели в тот день. Изабель прильнула к нему всем телом и завороженно смотрела на экран. Она положила руку на его колено. Время от времени она сжимала свою ладонь, и тогда он узнавал о захватывающей сцене, поскольку больше смотрел на нее, чем на экран. Задача была не из легких, поскольку они сидели, тесно прижавшись друг к другу. Волей-неволей он тупо вглядывался в экран, на котором два автомобилиста устроили смертельные гонки в центре огромного города. Она была так близко, что он вдыхал запах волос и ощущал тепло ее тела. И все же она не принадлежала ему. Она была совсем из другого мира — мира молодых. И даже ласковое прикосновение теплой ладони казалось ему прощальным жестом. В действительности он прощался со своими иллюзиями, которыми жил с прошлой осени.

Он проводил ее до самой двери материнского дома. По дороге она то и дело вспоминала сцены из только что просмотренного фильма.

— Ты помнишь, — сказала она, — как в Тарде я рассказывала свой сон? Он был из тех, что видятся наяву. Мне приснилось, что моя приемная мать, желая утешить меня после неудачной любви, устроила прогулку по Сан-Франциско. И вот в этом фильме этот город показан именно так, как он мне привиделся. Ты не находишь это странным?

— Не вижу ничего странного. В кино часто показывают Сан-Франциско. И твой сон был навеян каким-то фильмом.

Поль не решился спросить, под впечатлением от какого фильма она решила, что любит его, когда рассказывала свой сон наяву? В тот момент она косвенно призналась ему в любви и дала повод надеяться. С той поры он никак не мог расстаться со своей безумной мечтой.

— До завтра, — сказал он. — Возможно, что нам повезет больше, чем сегодня.

В гостинице его уже ждала Маривонна. Она выразила сочувствие по поводу неудачного похода к врачу.

— Зато у меня есть для вас хорошая новость. Я узнала надежный адрес.

Это была скромная, но вполне приличная на вид загородная клиника. Несколько невысоких больничных корпусов были разбросаны среди сада. Они приехали на такси. Поль доверил Маривонне вести переговоры, и она отправилась в регистратуру, чтобы узнать, где можно найти доктора Бло. Сказав несколько слов по телефону, дежурная пригласила их подняться на второй этаж. На площадке они увидели медсестру, раскладывавшую шприцы на столике на колесиках. Она махнула рукой в сторону открытой двери кабинета, где за письменным столом сидел молодой человек в белом халате. Увидев посетителей, он встал.

— Доктор, — сказала Маривонна, — я — от Денизы Пуаре, которой вы оказали недавно услугу.

Врач побледнел:

— Одну минуточку.

Он поспешил к двери и плотно прикрыл ее.

— Прошу вас, — произнес он почти шепотом, — пожалуйста, говорите потише. Здесь такие тонкие стены и вокруг слишком много длинных ушей.

Придвинув два стула поближе к столу, он сел на свое место:

— Присаживайтесь. Я хочу сказать вам сразу: на меня не рассчитывайте, я покончил с этим навсегда.

— Доктор, ведь Денизе Пуаре…

— Не называйте ее имени! Это был особый случай. Она подруга моего близкого друга. Она рассказала вам, каких трудов мне стоило провести операцию, без оборудования, в моей комнате. Хоть озолотите меня, я в эти игры больше не играю!

Посмотрев через стеклянную перегородку, он встретился взглядом с медсестрой.

— Раздевайтесь, — произнес он громким голосом.

Маривонна широко открыла глаза от удивления, но решила не спорить с доктором. Она сняла пальто.

— Да не вы, — шепнул он, — а вы, месье. — И уже громко добавил: — Сейчас послушаем ваше сердце, измерим давление.

Едва удерживаясь, чтобы не рассмеяться, Поль снял пиджак, затем рубашку и вытянулся на кушетке.

— Вы много курите?

— Полторы пачки сигарет за день.

— Слишком много. Употребляете алкоголь?

— Конечно.

— Очень плохо. У вас немного повышенное давление. Вам надо вести более умеренный образ жизни.

— Хотя бы об этом мы теперь знаем, — сказал Поль, усаживаясь в такси.

Маривонна молчала. Она была огорчена, что ее хлопоты не увенчались успехом. Ей показалось, что у Поля, напротив, было приподнятое настроение. После непредвиденного осмотра врача он вышел из клиники в самом хорошем расположении духа.

— Мне кажется, что я нашел решение.

Она попросила, чтобы он пояснил..

— Эта мысль пришла мне в голову совершенно неожиданно в тот момент, когда ты по ошибке встала, чтобы раздеться. Я вспомнил, что однажды в Тарде вызывал к Изабель местного врача и моего друга Вермона. Он именно тот человек, который нам нужен. Вот к кому нам надо было обращаться с самого начала. Все пути ведут в Тарде. Только в такой глуши можно найти помощь. Сегодня же вечером я позвоню Вермону и постараюсь договориться с ним. Я уже знаю, что он согласится.

Поль не скрывал своей радости. Пусть окольными путями, но он добился своей заветной цели: Изабель приедет в Тарде.

— А Соня? — возразила Маривонна, — что скажет она?

— Она согласится. У нее нет иного выбора.

— Ты собираешься тотчас ехать?

— Конечно. Скорее всего, послезавтра.

— Прекрасно, — произнесла без всякого энтузиазма Маривонна. — Как мы раньше не подумали об этом?

В действительности она думала, и не один раз, но гнала эти мысли подальше от себя. Если она останется в Париже, то Тарде навсегда разлучит их.

— А как же я? — спросила она.

— Ты будешь ждать меня, — заявил Поль небрежным тоном.

«У нас уже не будет никогда так, как было, — подумала она. — Как же так? Я отдала ему все, что имела. Неужели он не понимает, что я сожгла за собой все мосты и не могу вернуться домой? Это для меня так же унизительно, как получить пощечину».

Соня продолжала спорить с ним, но уже из простого упрямства. Сидя в столовой напротив Поля, она продолжала ныть и жаловаться на свою судьбу. Впрочем, он и не ждал ничего другого от нее.

— Ты решил отыграться на мне.

— Какая глупость! Уж не думаешь ли ты, что эта история доставляет мне удовольствие?

— Если бы ты согласился, чтобы я погостила у тебя какое-то время, пока Изабель не пришла бы в норму после операции? Но увы! Ты запрещаешь мне ухаживать за дочерью в тот момент, когда она более всего нуждается в материнской заботе.

В десятый раз он повторил, что ее вмешательство может только загубить все дело.

— Ты же знаешь этих врачей. Как огня они боятся таких вот чересчур заботливых мамаш. И я вполне понимаю их.

— Как ты считаешь, надо ли брать мои вязаные жакеты? — прервала их разговор Изабель. Она не сомневалась, что Соня согласится на все условия, и потому спокойно укладывала в чемодан свои вещи.

— Дорогая, возьми то, что считаешь нужным, или спроси лучше своего отца. Мое мнение уже никого не интересует.

Изабель лишь пожала плечами и вернулась к своему чемодану. Она не скрывала радости, что уезжает. В последнее время парижская жизнь не была ей по душе. Она не задумывалась о конечной цели своей поездки. И потому собирала чемодан в таком приподнятом настроении, словно впереди ее ожидали веселые каникулы.

— Ты совсем недолго будешь ожидать Изабель. Она вернется всего через несколько дней.

— Каковы отныне мои материнские права, если я покрываю незаконное дело? Ты требуешь, чтобы я дала письменное согласие. Как знать? Вдруг ты захочешь воспользоваться этим документом для того, чтобы отнять у меня Изабель?

В сердцах Поль стукнул ладонью по столу:

— Почему ты всегда приписываешь другим самые низкие побуждения? И хотя я немало крови попортил тебе, все же никогда бы не пошел на такую подлость. И твое письменное согласие мне вовсе не нужно. Оно нужно врачу. Что тут такого? По моей просьбе человек идет на нарушение закона, а ты юридически представляешь интересы Изабель.

В действительности требование Вермона было ему на руку. Он всегда опасался неожиданностей со стороны своей бывшей жены. И теперь он думал вернуть ей компрометирующий документ, чтобы она его разорвала на клочки. И в то же время он мог воспользоваться случаем. Будучи соучастницей незаконной сделки, она частично утрачивает моральные права на Изабель. Полагая, что одержит наконец над Соней полную победу, он уже с надеждой заглядывал в будущее.

— Что я должна написать? — неожиданно спросила Соня.

Вынув из кармана блокнот и ручку, Поль принялся диктовать текст, из которого следовало, что они дают согласие на проведение операции.

— Вот и хорошо. Ну, не вешай носа! Все будет в самом лучшем виде.

— Когда вы уезжаете?

— Если сможем, то завтра.

Он забронировал места в агентстве по продаже железнодорожных билетов. Затем вернулся в гостиницу, чтобы к приходу Маривонны обзвонить всех своих парижских друзей.

— Ты купил билеты?

— На завтрашний вечер.

— Тогда мне тоже надо собрать вещи.

— К чему торопиться? У тебя впереди еще целый день.

— Сегодня мне надо ужинать дома.

Он взглянул на нее с удивлением.

— Нет, так не пойдет. Предупреди своих родителей, что увидишься с ними завтра. Днем позже, днем раньше, какая разница?

Вечером Поль делился с ней своими планами на будущее.

— Ты приедешь сразу же, как только мы покончим с этим делом. И мы проведем вместе Рождество, как планировали еще осенью. Странно, но мне кажется, что я давным-давно приехал в Париж и живу с тобой долгие годы.

Вытянувшись на кровати, он смотрел, как Маривонна ватным тампоном, смоченным в жидком креме, очищает от косметики свое лицо. Оно не выражало никаких эмоций, а гладкая кожа лишь подчеркивала глубину глаз.

В ту ночь Полю не спалось. Он долго с боку на бок ворочался в постели.

Мысли о предстоящем отъезде не давали ему покоя. Он старался подстроиться под дыхание спавшей рядом с ним Маривонны. Но все усилия были напрасны. Сон не шел к нему. Поля смущала царившая в комнате тишина. Он придвинулся поближе к Маривонне, чтобы услышать ее дыхание. Перед его мысленным взором прошли вереницей женщины, засыпавшие когда-то в его постели. Все они были нужны ему лишь для того, чтобы убежать от самого себя. Он уже давно смотрел на себя в зеркало лишь для того, чтобы не оскорблять своим видом нравственные чувства прохожих на улице. Поль отводил от зеркала взгляд, поскольку не хотел видеть своих потухших глаз, не удивлявшихся ничему в этом мире. Не было никакого сравнения с огромными на пол-лица глазами Маривонны. На кого из его бывших подружек больше всего походила она? Он мог бы назвать сразу несколько имен. Все эти женщины были для него на одно лицо. Он представлял себя заводчиком по выращиванию единственной породы собак. «Ну чем я не настоящий ловелас? — размышлял он. — Я мог легко терять других, и вот теперь среди ночи я могу с грустью отметить, что потерял самого себя». «Мы живем вместе уже долгие годы», — сказал он Маривонне. Настала пора подводить итоги. Они казались ему удручающими. И только спавшая рядом Маривонна была живым воплощением его безвозвратно утраченной молодости.

У него началась мигрень. Почувствовав легкое сердцебиение, он окинул мысленным взором все свое усталое тело с головы до пят. Как было бы здорово поменять себя сегодняшнего на себя вчерашнего! Тогда появилась бы и бодрость, исчезла бы сковывавшая движения свинцовая усталость, в душе воцарился бы покой, и долгожданный сон сморил бы его, как Маривонну.

Его мысли вновь обратились к Изабель. Он вдруг понял, что искал в ней то, чего невозможно найти: себя вчерашнего. Не побитого жизнью разочарованного писателя, а резвого мальчишку, продиравшегося сквозь заросли к лесной опушке, чтобы увидеть солнечный закат. Этот мальчуган был твердо уверен, что увидит эту картину еще миллион раз в своей жизни. И Изабель тоже уже перешагнула черту, поскольку достигла такого возраста, когда может произвести на свет ребенка. А это означает, что и ее счетчик уже включен. «Кто в самом деле старый, так это я, — подумал неожиданно воспрянувший духом Поль. — По крайней мере я могу окинуть взором прожитую жизнь в гостиничном номере среди ночной тишины, которую нарушат лишь шум проезжающих редких в этот час автомобилей».

Маривонна уже завтра вернется в свою девичью постель. Он перевернулся на другой бок, разбудив спящую Маривонну.

— Ты не спишь? — спросила она.

Ее голос был чертовски юным.

Утро выдалось необычайно ясным. Небо было подернуто розоватой дымкой, что свидетельствовало о холодной погоде. Гостиничный номер казался теплым гнездышком. Маривонна ходила по комнате от шкафа к чемодану. Прежде чем сложить вещи, она приглаживала их ребром ладони. Поль уже полностью собрался и чистил щеткой свой пиджак. Он небрежно бросил на стул пальто и шарф. Впереди у него был целый длинный день, когда ему придется как неприкаянному бродить по Парижу. Гостиничный номер надо освободить до обеда, а поезд отходил лишь поздно вечером. Он знал, что будет коротать время в бесчисленных кафе за чашкой чая или кофе, кружкой пива или стаканчиком вина, от чего, как правило, у него начинало бродить в желудке. Поль не принадлежал к числу людей, которые скрашивают ожидание в зале кинотеатра. Напротив, он считал, что ожидание для того и существует, чтобы прочувствовать его в полной мере. Сложив вещи, он по привычке заглянул во все ящики и шкаф. И нашел в одном из ящиков комода клипсы-гвоздики из черного жемчуга, которые Маривонна иногда вдевала в уши.

— Вот, ты забыла.

Она протянула руку. Маривонна спешила так же, как и он. Она спросила, в каком часу отходит поезд.

— Пять минут девятого.

— В половине восьмого я буду на платформе.

Стоя лицом к лицу, они встретились взглядом.

— Как ты считаешь, — сказал он, — если ты поговоришь с отцом, он отпустит тебя вместе с нами?

— Да, возможно, — пробормотала она, зардевшись от радости.

— Тогда беги. И поскорее возвращайся.

Он принял такое решение отнюдь не случайно. С самого начала он планировал увезти с собой Маривонну, но не говорил об этом вслух, поскольку считал это делом второстепенной важности. Его главной заботой по-прежнему оставалась Изабель. С того памятного вечера в Тарде, когда впервые она обвила его шею своими тонкими руками, она стала для него центром вселенной.

Поль предупредил Изабель, что Маривонна составит им компанию. Она вскрикнула от радости.

— Только не говори ничего своей матери!

Он поспешил на вокзал, чтобы заказать еще один билет. Затем он купил девушкам цветы и бутылку виски, чтобы втроем отпраздновать это событие.

Нельзя сказать, что семейство Ансело восприняло с радостью известие об отъезде Маривонны. Впрочем, родители сочли, что это все же лучше, чем возвращение дочери под родной кров. Осталось решить одну не самую трудную задачу — спрятать Маривонну от Сони. Приехав на вокзал за час до отхода поезда, девушка закрылась в одноместном купе и опустила занавеску. Она не слышала последних напутствий Сони, не видела, как та смахнула слезинку и долго махала платком вслед удалявшемуся составу. Наконец, к ней в купе постучала Изабель.

— Как здесь тесно. У нас намного просторнее.

В ожидании, когда откроется вагон-ресторан, они собрались втроем в двухместном купе и на радостях распили бутылку виски. Изабель лишь отпивала по глотку из их бокалов. Они много шутили за обедом. Поль решил перебраться в одноместное купе. Перед тем как заснуть, он подумал, что было бы лучше, если бы в одноместном купе ехала Изабель. Поль проснулся из-за внезапно наступившей тишины. Так случалось с ним всегда, когда поезд останавливался в Тулоне. Он подумал, как там спится девчонкам в соседнем купе? Нет, его жизнь еще не кончена. Прощай, одиночество! Как я мог жить один в своей глуши? И что там говорил мне Альбер об Арно? Старик? Где он? Мне двадцать, ну самое большее тридцать лет!

В Сен-Рафаэле было уже светло и вовсе не холодно. Поль отправил Маривонну с Изабель в ближнее кафе, а сам отправился за машиной, которую три недели назад оставил в местном гараже.

Когда они приехали в Тарде, еще не было и одиннадцати утра. Выйдя из машины, они увидели Робера. Элиза предупредила его, и он пришел пешком от своей фермы.

— Вот это да! — воскликнул он, — теперь в своем доме ты будешь окружен двойной красотой.

Соседи уже в прошлый раз видели Маривонну, но сделали вид, что не знакомы с ней. Полю пришлось представить ее.

— Подумать только, две подружки и такие разные! — воскликнула старуха Мансарт. Опираясь на костыли, она приковыляла из своего дома по проулку. — Одна блондинка, а вторая брюнетка.

Несходство девушек так развеселило старую женщину, что она громко расхохоталась, отчего ходуном заходила ее огромная грудь. Ее смех оказался заразительным для остальных. И одна лишь Тереза как всегда молчала и лишь переводила смеющийся взгляд с одной подружки на другую.

— Вы, наверное, устали с дороги, — сказал Робер, давая понять соседям, что пора расходиться. — Заходите скорее в дом, а то сегодня выдалось холодное утро.

И в самом деле, с гор дул ледяной ветер. С чемоданами в руках они вошли в дом. Джаспер уже обнюхал вещи и теперь крутился возле них. На столе была колбаса, хлеб и белое вино. Это Элиза накрыла стол, чем Бог послал.

Поль снял пиджак и уселся за стол, в то время как подружки бегали от окна к окну и удивлялись всему, что видели: зимнему цветку, засохшему дереву, продвижением работ на строительной площадке в горах. Он чувствовал себя как никогда в своей тарелке и привычно прикладывался к бутылке.

— Вот деревенская жизнь, какой ее представляет себе мой папа, — заметила Изабель, — закладывать за галстук с самого раннего утра. Маривонна, надо за ним приглядывать. И надо это делать еще и потому, что у него повышенное давление.

Ее слова вызвали у них улыбку.

— Мы только что приехали, — возмутился Поль, — начнем лучше с завтрашнего дня.

Для отвода глаз Маривонне постелили на диване в кабинете Поля, выходившем на веранду. Они вошли.

— Если бы у меня было немного лишних денег, то я выбил бы часть стены и устроил бы на первом этаже вторую ванную комнату.

Они еще немного поговорили о том, как можно было бы увеличить площадь дома, затем каждый из них принялся распаковывать свой чемодан. У Поля было больше опыта в подобных делах, и потому он первым закончил и прошел в ванную комнату. В доме была только одна ванная комната, и это создавало определенные неудобства. Натянув на себя вельветовые брюки и старый свитер, он уселся на завалинку в конце открытой веранды. Однако долго сидеть ему не пришлось, поскольку он вскоре замерз. Вернувшись на кухню, он спросил Элизу, что у них будет на завтрак, затем пропустил еще стаканчик вина и во второй раз выслушал слова благодарности от старушки за теплый халат, который привез ей в подарок из Парижа.

— Эта девушка будет долго гостить у вас?

— Маривонна? Пока не соскучится.

— Приятная девушка.

— Да, но у вас прибавится работы. Я с вами рассчитаюсь потом.

— Я завела о ней речь вовсе не для того, чтобы попросить прибавку.

— Знаю, но все же вы получите ее.

Они еще немного поговорили о том о сем. После десяти часов, проведенных на колесах, у Поля шумело в голове. Теперь он наслаждался деревенской тишиной. На кухню заглянула Маривонна.

— Может, пройдемся?

На ней были надеты джинсы и подбитая мехом куртка.

Они прошли в самый конец веранды. К ним присоединилась и Изабель.

Они дошли до лесной опушки. И присели втроем у подножия одинокого дерева.

— Через десять дней наступит Рождество, — сказал Поль.

— Подумать только, а я совсем забыла об этом, — воскликнула Маривонна. — Мне придется поехать в Ап, чтобы купить подарки своим родителям и братьям.

— Съездим.

— Разве доктор не приедет сегодня после обеда? — спросила Изабель.

— Да, но только для первичного осмотра.

— Он будет осматривать меня?

— Конечно.

Она недовольно надула губы:

— Мне холодно, пошли отсюда.

Они поднимались по тропинке в гору до тех пор, пока внизу не показался дом Робера.

— Кто сказал, что путешествия продлевают жизнь? Какие новые впечатления дает поездка в этот забытый богом край? — рассуждал вслух Поль. — Дни здесь тянутся бесконечно. Мне нравится, когда ничего не происходит. Время для того и существует, чтобы его попусту тратить.

— И потому ты стал писателем? — спросила Изабель.

— Вовсе нет. Писательский труд, напротив, убивает время. И это самое страшное.

Небо заволакивали облака.

— К чему бы это? — спросила Маривонна, указывая на небо.

— Не знаю, но должен был бы знать. Я плохо разбираюсь в подобных вещах. И все потому, что лишен наблюдательности и не замечаю, что происходит вокруг.

— Ты всегда был таким?

— Вовсе нет. Зато теперь, когда мне хочется знать, как выглядит пчела, мне приходится обращаться к детским воспоминаниям. Дались же мне эти пчелы! Не могу вам сказать, в какой момент я занял в жизни выжидательную позицию, вместо того чтобы брать все, что шло мне в руки. И в итоге это привело к тому, что я потерял связь с реальным миром. Впрочем, это довольно скучная история.

Небо все больше и больше затягивали облака. Внезапно Поля охватило смятение. «Неужели все дни напролет мне придется вот так ораторствовать перед этими женщинами? Перед одной — еще куда ни шло. Но перед двумя! Ну и дурацкий же вид у меня будет. По девице под руку справа и слева я буду походить на корзину с двумя ручками».

«Эй, молодежь, бегите вперед! Вы для того и приехали, чтобы на людей посмотреть и себя показать. Я вывез вас из Парижа, где все серо и скучно. Мне захотелось полюбоваться на вас в ярком свете дня под голубым небом Прованса. И вот мы уже здесь, и что же я вижу? Маривонна взрослеет на глазах, а Изабель, напротив, впадает в детство. Она хочет казаться несносным избалованным ребенком. И это не очень-то удается ей. Мне следует спокойно разобраться во всем. Про этих длинноногих девчонок можно сказать, что они почти ровесницы. Обе стройные и одного роста — приблизительно 1 м 66 см, — и весом не более 50 кг. Я напишу о них книгу, которую назову „Изабель“. Это будет самая правдивая история на свете. И все же по мере продвижения работы истина ускользает от меня, словно сквозь пальцы.

Только не надо расстраиваться и переживать. Не произойдет ни революции, ни землетрясения. Возможно, еще до прихода врача я успею прояснить некоторые до сих пор туманные вопросы. Мне удалось восстановить ряд эпизодов лишь с помощью Иви, то есть Маривонны. Я переписал часть страниц, чтобы избежать лишних подробностей. Меня можно упрекнуть в том, что я ничего не сказал ни о матери Иви, ни о ее братьях. Мне показалось, что эти персонажи не имеют прямого отношения к моему первоначальному замыслу. Вначале я думал написать о своей безудержной и безрассудной страсти к Эстелле, то есть к Изабель, и начал вести записи еще до поездки в Париж. Впоследствии, когда моя страсть утихла, я продолжил работу над книгой. По мере того как я уделял все больше и больше внимания Иви, меня стали мучить угрызения совести. Выполнил ли я свою задачу? Когда я расспрашиваю Иви о ее семье — и я могу сделать это хоть сейчас, если бы не столь ранний час, — она всегда довольно скупо говорит о своих родных. Ее мать, истинная хранительница домашнего очага, долгие годы живет с супругом в любви и согласии.

— Она никогда не давила на меня своим авторитетом и не читала нотаций, а лишь время от времени давала какой-либо полезный совет, но никогда не навязывала свою волю.

— Неужели она так ничего и не сказала, когда ты решила уехать со мной?

— Нет, она поняла, что я сделала свой выбор, и решила не мешать мне жить своей жизнью.

Черта с два создашь тут персонаж, тем более, что Иви вовсе не героиня романа, а женщина, с которой я живу. Она интересна для моей книги лишь потому, что имеет отношение к Эстелле, а для меня — поскольку занимается со мной любовью. Но это уже отдельная история.

Я едва не заснул над исписанной наполовину страницей. Светало. Я посмотрел в окно, стараясь отыскать глазами одинокое дерево на склоне холма, куда только что совершил воображаемое восхождение вместе с Изабель и Маривонной. Прошел всего лишь год, после того как я взбирался на этот холм с реальными Эстеллой и Иви. Тогда я предложил им размяться с единственной целью погоревать об ускользавшем от меня счастье. Имел ли я право держать при себе Эстеллу? И как долго я мог отмахиваться от назойливой заботы Ренаты, которая в реальной жизни была итальянкой, а вовсе не румынкой? Я приписал ей славянскую необузданность и латинскую горячность. Если Эстелла задержится здесь хотя бы ненадолго, то нельзя уже будет отговориться от визита Ренаты. К чему мне лишние хлопоты?

Глядя на девушек, бегавших наперегонки вокруг дерева, словно школьницы во время перемены, мне невольно пришло на память, как в прошлый приезд в Тарде меня соблазняла своей ослепительной наготой Изабель. Я не нашел в себе сил переступить черту и упустил счастливый случай вкусить райское блаженство. Я испугался отнюдь не людской молвы, а Божьего проклятия, карающего нас в самый неподходящий момент либо половым бессилием, либо безумием. Мне казалось, что все мои сумасшедшие порывы остались в прошлом и надо отказаться от моей несбыточной мечты. Я размышлял до тех пор, пока не заметил у дома Элизу, махавшую нам тряпкой. Она звала нас обедать.

И вот я уже сидел за столом на кухне, где в очаге полыхал огонь и трещали поленья. Подобная картина могла бы лишь присниться мне. По правую руку сидела Маривонна, а по левую — Изабель. Воображение рисовало не менее отрадное будущее: множество таких же чудесных дней, проведенных в тепле и уюте за приятной беседой. Завтрак нам будет подавать Элиза, а с обедом мы справимся как-нибудь и сами. Вечером меня страстно обнимет Маривонна, в то время как за тонкой перегородкой Изабель сделает вид, что заснула. По сути дела, она все время будет с нами. Мне с Маривонной придется приложить немало усилий, чтобы порой забывать о ее незримом присутствии. А на следующий день все повторилось бы вновь. Раз в три дня наш покой нарушали бы звонки Сони-Ренаты. Разговоры между матерью и дочерью проходили бы по-румынски или по-итальянски, что для меня было без разницы, поскольку я не знаю ни того, ни другого языка. Наконец, аборт уже позади. Со мною рядом немного прихворнувшая, но свободная Изабель и превратившаяся в сиделку и медсестру Маривонна. Заботами последней наша прелестная шалунья с волосами цвета зрелой пшеницы (от какого такого папаши, черт возьми, она могла унаследовать такие светлые волосы и ослепительную белизну кожи?) скоро встала бы на ноги.

Что же произошло бы потом? Трудно сказать. Я ждал бы, как в этой ситуации поведет себя Соня. Меня также беспокоила бы и Изабель, поскольку я опасался бы, что она заскучает или же станет косо смотреть на мои близкие отношения со своей подругой (которую в шутку уже не раз называла мачехой). О том, что произошло бы после аборта, есть много вариантов: Изабель надоела такая жизнь, и она возвратилась в Париж, или же Маривонна бросила меня, а можно предложить и такую скандальную картину: мы лежим втроем в одной постели; или же мы с Маривонной живем душа в душу, а наша красавица остается ни при чем. Изабель я не могу представить лишь в роли любящей дочери.

Можно сказать, что мой первый день в Тарде сложился вполне удачно. В действительности он прошел для меня хуже некуда, несмотря на то что в глубине души я почти ликовал. Вот почему, дойдя в моей книге до того места, когда я впервые усомнился, мне захотелось снять маску. До сих пор я говорил о себе в третьем лице для того, чтобы рассказать о том, как человек освобождается от иллюзий. Теперь мне уже никогда не узнать, какое решение приняла бы Эстелла, если бы открыла дверь доктору.

Увы! Дверь открыла Иви. Вермон взглянул на нее такими же круглыми от удивления глазами, какие были утром у Робера. Эстелла налила ему чашечку кофе. Мы поговорили о Париже, об общих знакомых, с которыми я совсем недавно виделся.

— Альбер! Еще тот гусь! Помнишь, как он вырядился по последней моде и таскался по всем злачным заведениям, чтобы познакомиться с какой-нибудь стриптизершей? Прежде чем взять товар, он хотел как следует рассмотреть его.

— С той поры он сильно изменился, — сказал я. — И все же по-прежнему предпочитает блондинок.

— Ну вот мы подошли к нашему главному вопросу. Чем мы обязаны появлению в Тарде столь прелестной блондинки?

И он бросил лукавый взгляд в сторону застенчиво улыбнувшейся Эстеллы.

— Может, мы поговорим в вашей комнате? На такие темы трудно вести разговор в присутствии членов семьи. Я не испытываю большого доверия к отцам, в том числе и к самым либеральным.

Он хлопнул меня по плечу:

— О! Дети! Не знаешь, каких сюрпризов от них ждать, когда они вырастут!

Рассмеявшись, он встал и кивнул головой Эстелле, чтобы она поднялась по лестнице.

Мы остались одни с Иви, которая до сих пор не проронила ни слова. Врачи всегда производили на нее большое впечатление. „Эти люди знают о нашем теле больше, чем мы сами“.

— Не надо преувеличивать, — сказал я, — они действуют по определенным схемам и дополняют их за счет профессионального опыта; и никакие они не волшебники.

— Вот этот, мне кажется, внушает доверие.

— Мне тоже он нравится. Если этот человек в чем-то и сомневается, то никогда не показывает виду.

С каждым днем я все больше и больше привязывался к Иви. Я раньше не мог и представить, что ее присутствие станет для меня столь необходимым. Когда она была рядом со мной, как правило, с правой стороны, я наслаждался этими мгновениями. Я обнял ее за плечи, и мы молча принялись ждать. Каждый из нас думал о том, что происходило в комнате на втором этаже, но больше всего нас волновал завтрашний день. Я удивился, когда услышал шаги Вермона. Что-то он слишком быстро возвращается. Врач спускался по лестнице с чемоданчиком в руке. Мне показалось, что у него был какой-то озабоченный вид.

— Ну вот и я! — произнес он и посмотрел в сторону Иви.

— Ты можешь говорить при ней. Что-то не так?

Он привычно расхохотался:

— Все хорошо. Готовься стать дедушкой.

— Что? Что такое ты говоришь?

— Ничего, кроме того, что сказала мне крошка. Она хочет оставить ребенка.

— Как? Но это невозможно!

Следует признать, что его слова меня больше развеселили, чем удивили. С моей души словно камень свалился.

— Вот чертовка! Так, значит, она водила всех нас за нос!

Я встретился взглядом с Иви. Она встала и направилась к лестнице. Доктор решил подбодрить меня.

— Вот так, мой дорогой, я ничем не могу помочь тебе. У твоей малышки изменились планы. Видит Бог, я хотел оказать тебе услугу, несмотря на то что это было вовсе не легким делом. Раз мнения разделились, то мне ничего не остается, как омыть руки. Ты понимаешь меня?

— Я тебя понимаю.

Постояв еще секунду, он протянул руку:

— Не расстраивайся. От тебя теперь ничего уже не зависит. И каким бы ни было твое мнение, воздерживайся высказывать его. Впрочем, я и сам удивлен, что малышка приняла столь необдуманное решение.

— Прости, что напрасно побеспокоил тебя.

— Нет худа без добра. Вот у тебя уже и настроение улучшилось. Если хочешь, я возьму твою крошку под свой контроль. Привози ее ко мне через месяц, так будет удобнее. Я проведу все необходимые обследования.

Не успела за Вермоном закрыться дверь, как меня охватила тревога. Выигрывая в одном, мы проигрываем в другом. Я решил подняться в комнату Эстеллы. Как оказалось, она вовсе не ожидала, что у меня возникнут какие-то возражения.

— А ты хорошо подумала о последствиях своего решения? — обратился я к дочери.

— Я давно все обдумала.

— И почему же ты ничего не сказала нам?

— Мне не хотелось оставаться в Париже. По крайней мере в этом мой план удался.

Она обняла Иви:

— Мне так хорошо с вами. Здесь никто не лезет мне в душу.

— Что же мы скажем твоей матери?

— Например, что я не могла оставаться в Париже, потому что мне стыдно перед знакомыми.

— Будь спокойна, она тут же примчится сюда.

— Попробуем уговорить пожить какое-то время в Сент-Трофиме. Мне же лучше остаться у тебя. Здесь воздух чище, чем на побережье.

У нее был готов ответ на все вопросы.

— Тебе хочется иметь ребенка?

— Очень. И чем раньше, тем лучше. Пока я молодая. — Она провела рукой по животу. — Ребенок уже здесь. Дело сделано, и мне больше не придется возвращаться к этому вопросу.

Я как-то не подумал об этом. В самом деле, ребенок уже существовал, хотя на первый взгляд ничего не было заметно. Тут я вспомнил, как тяжело переносила беременность Рената. И от других женщин я тоже наслышался немало жутких историй. Рената навсегда внушила мне отвращение к пополнению рода человеческого. Я больше не смотрел на Эстеллу сквозь розовые очки. Я видел дочь в разные моменты ее жизни: это была и малышка Жизель на смотровой площадке собора Парижской Богоматери вместе со своей красноперой птичкой; и жеманная девчонка в платьице, застегнутом на множество пуговок; и взрослая Изабель — королева пляжа с транзистором в руке; и влюбленная в отца девица, подарившая ему месяц счастья, и голая нимфа в зарослях кустарника; и вот теперь я видел перед собой готовившуюся стать матерью Эстеллу. Мне показалось, что на ее лице не осталось и следа от золотистого загара, а, напротив, оно приобрело сероватый оттенок. Неужели она безобразно растолстеет и ее живот будет далеко выдаваться вперед? И наступит день, когда она, без всякого стеснения, обнажит прилюдно набухшие груди, чтобы покормить своего младенца? Нет, это невозможно. Так могло быть только во времена моей молодости. Теперь женщины ведут себя по-другому. Я заметил, что при всей моей любви к детям, мне хотелось бы видеть их уже взрослыми. Пусть простят меня читатели, но мне так и не удалось увидеть хоть какую-то отдаленную связь между половым актом и весьма пагубными его последствиями. Все, что происходит после, выходит за рамки моего понимания. Лучше подальше гнать от себя подобные мысли.

Кроме того, своим скоропалительным решением Эстелла перевела меня из поколения отцов в поколение дедушек. Некоторые проблемы, еще недавно волновавшие меня, потеряли тут же свою актуальность. Кто был отцом Эстеллы? Я? Или кто-то другой? Мне уже было все равно. Возможно, ее ребенок будет похож на меня, но не это главное. Своим появлением на свет ребенок путает все мои карты. И если родится девочка, то у меня впереди еще есть достаточно времени, чтобы моя голова пошла кругом точно так же, как это случилось со мной из-за ее матери. Нет, я не оговорился: речь идет не о дочери, а о матери. И годам к шестидесяти у меня есть все шансы вновь увлечься несбыточной мечтой.

Я повернулся к Иви:

— А что по этому поводу думаешь ты?

— Думаю, что Эстелле хватило мужества принять правильное решение. Мы будем помогать ей.

Что такое она говорит? Кто это будет помогать ей? Я пристально посмотрел на Иви. Она тоже сильно изменилась. Передо мной была уже не беззаботная девчонка-мотылек. В ней чувствовалась уверенность человека, на помощь которого можно рассчитывать. И все же моя Иви не утратила обаяния юности. Она тоже внесла свою лепту в разрушение моих воздушных замков. Я ощущал себя путешественником, отплывшим на паруснике из Сент-Трофима на Таити, который после четырех месяцев плавания в открытом море при штормовой погоде обнаружил, что вместо райских берегов перед ним Сент-Рафаэль, хотя для него все могло закончиться и гораздо хуже. Мои мысли приняли совсем другой оборот. Мне уже хотелось познакомиться с матерью Маривонны. Какой должна быть женщина, делающая счастливым своего супруга? Вот и я наконец-то обрел свое счастье!

Иви и Эстелла сидели, обнявшись, на краю кровати. Казалось, что они уже качают на коленях младенца.

— Ладно, я пошел. Собирается дождь. Хочу немного пройтись под дождем.

Облачившись в старый дождевик я направился к лесной опушке.

Паломничество к святым для меня местам растянулось почти до следующей осени. Иви часто заходила ко мне еще до завтрака. Она держала за ручки корзинку-колыбель, где мирно посапывала Изабель. Иви опускала свою ношу и присаживалась рядом со мной. Затем она приподнимала тонкую муслиновую занавеску, чтобы открыть личико ребенка.

— Ты видел когда-нибудь такое прелестное дитя?

— Конечно нет.

— Она никогда не плачет. Скажи, а ее мать была такой же в ее возрасте?

— Откуда мне знать? Я пропустил ее детство.

Теперь уже зима. Иви слегка заскучала, потому что Изабель в это время года живет у бабушки в Сент-Трофиме. „Вот, посмотри, — сказала она, протягивая почтовую открытку, — весточка от Эстеллы“. Я взглянул на открытку, затем на марку. Боже мой! Афганистан! Всего несколько строк, состоящих из приветствий и поцелуев. Вот уже пять месяцев, как Эстелла колесит по свету с одним итальянским врачом.

— Как ты думаешь, он женится на ней? — спросила Иви.

Я пожал плечами.

А хочет ли этого Эстелла? Что она ждет от жизни? Мне не узнать никогда. Я всего лишь ее отец».