Понедельник (13)

ВОЗЗВАНИЕ ВРЕМЕННОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА РЕСПУБЛИКИ ЗЕЙД-АФРИКА «ВОЗРОЖДЕНИЕ НАРОДА АФРИКАНЕРОВ»

Во имя Господа Бога и наших предков, от которых мы унаследовали традиции государственности, да объединит дух нашего великого народа всех нас под государственным флагом для борьбы за свободу.

Мы обучали наших мужчин военному делу в хрис-тианско-националистических организациях, мы терпеливо совершенствовали дисциплину, мы выжидали подходящий момент, чтоб в полной мере проявить силу нашего духа. И вот этот момент настал. Опираясь на силу сплоченного народа, мы наносим удар с полной уверенностью в победе.

Мы объявляем о праве африканерского народа на владение Зейд-Африкой и на возможность самостоятельно решать свою судьбу, о праве на суверенитет и территориальную целостность. Пусть права эти были узурпированы иностранцами и их правительством, но они не сгинули и не сгинут, пока жив африканерский народ и само имя африканера. Каждое поколение отстаивало право нации на свободу и суверенитет. Основываясь на этом незыблемом праве и заново отстаивая его перед лицом всех обитаемых миров, настоящим мы провозглашаем республику Зейд-Африка суверенным независимым государством. Мы и наши товарищи по оружию клянемся посвятить всю жизнь делу свободы и процветания нашего народа и возвышения его среди прочих наций.

Провозглашенная республика Зейд-Африка требует верности от каждого африканера. До тех пор, пока наше оружие не обеспечит благоприятный момент для создания постоянного национального правительства, представляющего весь африканерский народ и избранного всеми подлинными африканерами, временное правительство будет решать все гражданские и военные вопросы на основании доверия народа.

Мы просим у Господа защиты республики Зейд-Африка и благословения нашему оружию. В этот ответственный момент весь африканерский народ должен своей доблестью, дисциплиной и готовностью к самопожертвованию ради общего блага доказать, что достоин великой судьбы.

Подписано от имени временного правительства.

Через три метра первый африканер в сумерках задел натянутую проволоку, полагая, что путь свободен. Мина подпрыгнула и взорвалась на уровне пояса. Шедшие следом двое йоханнесбургцев тоже погибли. Четвертый прижался к земле и принялся отстреливаться, но град мин, выпущенных из минометов, привлек к штурмовой группе внимание Мехлиса с его 105-миллиметровкой.

Санмартина разбудил грохот, доносящийся из окопов, где стояли минометы, и ответный огонь из того же оружия. У минометов, установленных на подставки, широкий сектор обстрела. Они защищены стальными пластинами, произведенными на Новой Сибири; внутрь вел люк. Сейчас пластины звенели под градом осколков.

Руди Шеель внес разнообразие в шумовой фон, запустив в дверь чем-то тяжелым. А еще он насвистывал сквозь зубы, как делал всегда, когда был чем-либо взволнован.

– Пятый и шестой сторожевые посты. Сенсоры раззвонились, как целая колокольня. Я тут кое-что сделал, чтоб обезопасить минное поле.

Основное поле, приведенное в состояние готовнос-. ти, состояло из противопехотных мин, и саперы буров расчищали путь ценой собственной жизни. Земля вокруг бугорка была буквально нашпигована смертоносными ловушками.

Рауль надел ремень, избегая смотреть на пустующий матрас Кольдеве. Кольдеве вместе с Гаврило-вым и двумя отделениями десятого взвода застрял в Йоханнесбурге. Если их застанут врасплох, им придется туго.

Санмартин вышел в траншею. Навстречу ему попалось второе отделение десятого взвода, которым командовал Ваньяу. Исаак ненавидел минометы с тех пор, как однажды ему на голову обрушился блиндаж. Он улыбнулся.

– Полковник Линч будет возражать. Санмартин в ответ тоже изобразил некое подобие улыбки. Даже неудачная шутка лучше истеричных воплей, сеющих панику.

Последний взвод, одиннадцатый, уже ушел через ведущий наружу ход с бетонными перекрытиями и теперь вел ответный огонь, наугад посылая мину за миной в темноту и моросящий дождь. Одиннадцатый взвод мог похвастаться уже дюжиной минометов – на девять больше, чем им полагалось. «ЮСС» вложила слишком много средств в маскировку их разбросанных огневых позиций, чтобы теперь позволить противнику легко их засечь. Зазвонил телефон.

Миша сидел рядом с телефоном и делал вид, что его это не касается. Рауль поднял трубку.

– Это похоронное бюро Ван дер Шлахта?

– Что там у вас, Ханс? – Крыша и стены бункера грохотали под градом осколков.

– У нас проблемы.

– Продолжайте поддерживать связь. – Санмартин передал трубку Мише. – Что там?

– Пока ничего серьезного, всего двое раненых, – ответил Миша.

Санмартин кивнул. Он сел и стал прослушивать радио на разных частотах.

На той стороне улицы, которая была не видна Кольдеве, раздался несильный взрыв. Светало. Они уже целый час устанавливали управляемые мины в неприметных местах. Над головой жужжала пара «Щебетунов», пожинающих плоды своих трудов.

Для африканеров этот час был слишком ранним, что не делало их благодушнее. Кольдеве и десятому взводу уже пришлось покинуть Бюргерстраат. Их положение оставалось довольно шатким. Ракетные пусковые установки, которые милиция буров до сих пор пыталась установить в том, что некогда звалось Маджубалаана, превратились в неприятную проблему. Ратуша с ее толстыми кирпичными стенами Бонда и железобетонным фундаментом до сих пор была бурам не по зубам.

Укрепленная позиция позволяет небольшим силам расквасить нос противнику, а пока он будет отмахиваться, переломать ноги. Буры очень скоро обнаружат это. Нетерпеливые молодые африканеры до сих пор не до конца осознали, что первое отделение десятого взвода провело несколько часов, про-, пиливая бойницы в кирпичной кладке. Инженеры Рейникки произвели замеры и оставили после себя отборную коллекцию надписей на стенах. Хотя подобная преграда едва ли могла защитить даже от одиночных попаданий выпускаемых бурами ракет, за обманчивым фасадом стрелки Кольдеве были укрыты надежным коконом защитных матов. Они сидели, уютно устроившись и вполуха слушая отрывки из «Веаи Geste», которые декламировал их командир.

Сквозь щель Кольдеве видел, как юноша в коричневой куртке прыгнул, оказавшись прямо под ним, и открыл стрельбу по внутреннему двору. Он успел сделать четыре шага, прежде чем попал под пулеметную очередь, ценой своей жизни подтвердив верность законов вероятности.

Ханнес ван дер Мерве сжимал в руках тяжелый пулемет, ежась под дождем. Он ждал, молясь, чтобы никто не заметил, как его трясет от страха. Занятый имперцами холм содрогался под ударами ракет и артиллерийских снарядов, и ходящая ходуном земля вокруг надежно скрывала дрожь, охватившую человека. Он уже выпустил три обоймы, хотя не видел, куда стреляет.

Карты были неверны. Ходили слухи, что йохан-несбургские коммандос перебиты до последнего, а командиры второй группы вежливо предложили главнокомандующему временного правительства попробовать посидеть на гвозде.

Курт Воэвард внезапно зашатался и рухнул на землю – его настигла пуля снайпера. Ханнес пригнулся еще ниже, бормоча молитвы и нетерпеливо ожидая, когда появится танк.

По крайней мере, у них есть свой танк! Генерал Пинаар ошивался в другом месте, но хотя бы это им дал.

Муслар лежал, подставившись дождю, чувствуя полную беспомощность. Грохот боя оглушил его. С ним находился Береговой и второе отделение одиннадцатого взвода. Половина людей несла караул, остальные спали или играли в таро, пользуясь непромокаемыми картами. Отряд прикрытия окопался в двухстах метрах на юго-восток от казармы и в полукилометре от ближайших позиций буров, в тылу у них. Обнаружь их противник раньше времени, жить бы им осталось не долго, но, несмотря на опасность, сержанта Берегового, не слишком искусно игравшего в таро, сейчас куда больше заботила проблема, как отыграть четыреста иен.

Берри со своими шестнадцатью парнями должен дождаться подходящего момента и ударить в спину шайке буров. А задача Муслара сводилась к тому, чтобы не путаться под ногами.

Раздался сигнал рации.

– Санмартин. Эдмунд, Берри, у нас появились некоторые проблемы. Действуйте по плану «Джи» – «Джифу». Жду подтверждения.

Береговой с видимым отвращением сгреб свои карты и отдал несколько коротких команд по портативной рации.

Отделение разбилось на четверки и начало продвигаться к высоте 8 – 10, находившейся в вось-миста метрах от них. Эта ничем не примечательная высота, протянувшаяся в северо-восточном направлении, имела важное стратегическое значение. Стоило поставить там пару ракетных установок, и ребятам Палача было бы очень сложно продвинуться вперед – по крайней мере, до тех пор, пока какие-нибудь добрые души не обеспечат– атаку огневой поддержкой.

Они нужны были Санмартину. Он переключился на частоту девятого взвода, проклиная вертолеты, Палача, который куда-то делся, и буров, воскресивших идею бронепоезда.

– Миша, что сказал Палач?

– Еще сорок минут.

– Что, ребята наверху до сих пор не готовы?

– Они ждут, пока погода улучшится, чтоб не намочить себе хвост. Говорят, условия неблагоприятные.

– Тиба тире три. Прием. Санмартин. Руди, что там с бронепоездом?

– С этой дрянью надо побыстрее разделаться.

– Можем мы использовать минометы? – спросил Санмартин. Кириакос, с запавшими от хронического недосыпания глазами, забрался на радарную установку и вручную устанавливал складную решетку, не обращая внимания на обстрел. До Санмартина доносилось сопение Мехлиса.

– Язви твою душу, Кириакос, дай мне закрепиться!

Окопы для минометов были уничтожены.

– Нет, – ответил Шеель, – они полностью обложили этот чертов поезд стальными плитами и особенно старательно укрыли колеса.

Если Палач их не поддержит, роте Санмартина придется драться с противником, имеющим десяти – двенадцатикратный перевес в силах. Наспех укрепленного бронепоезда, который сейчас подбирался к ним, скрываясь за дымовой завесой, было вполне достаточно, чтобы нанести серьезный урон их тылам.

– Ладно, Руди, пускай 88-й берет бронепоезд. – Подразделение выдавали с головой тучи пыли. Их сразу обнаружат. – Используйте минометы и гранатометы. Да сам я знаю, не надо говорить. Дай мне три минуты, я попробую что-нибудь сообразить своими силами. Конец связи.

Санмартин повернулся к связисту.

– Миша, мы не можем ждать. Узнай, будут что-то предпринимать корабли или нет. Только точно. Скорее всего, у них ничего не выйдет. Соедини меня с ними, если они откажутся.

Буры использовали 81-миллиметровые минометы с устаревшими электронными взрывателями. Рытов изучил несколько снарядов, которые специально для этого отыскали. Если корабли смогут накрыть район, где находятся минометы буров, и пробить тучи заряженными частицами, буры останутся без снарядов.

– «Эксетер» и «Ахиллес» говорят, что они попробуют. А по наземной линии с вами пытается связаться какой-то тип, называющий себя вельдт-генералом Мальхербе.

Санмартин нахмурился.

– Чего он хочет?

– Несет что-то насчет судьбы африканерского народа и предотвращения бессмысленного кровопролития.

– Соедини меня с ним.

– Он на связи.

– Записывать?

– Ага.

– Я пойду наверх.

Его лицо овеял пахнущий гарью воздух. После одиночных разрывов одновременно прогремели два, и блиндаж содрогнулся. На дальней высоте сдето-нировали снаряды буров. Огненный шторм забушевал над холмом, служившим прикрытием артиллеристам 88-го. Прозвучали еще четыре взрыва, более сильные, чем предыдущие. Это 88-миллиметровые, снаряды поразили жизненно важные центры бронепоезда и подожгли его запасы горючего. В ту же. секунду Санмартин услышал знакомый голос:

– Докладывает Береговой. Вариант «Джи» выполнен. Потерь нет. Конец связи.

Огонь буров утих. Третья рота дорого заплатила за успех. Рауль не хотел знать, сколько людей они потеряли. Но Палач уже добрался сюда, и вертолеты тоже. Если буры немедленно не отступят, «кадиллаки» наделают из них хлопьев к завтраку, а вертолеты будут вести обстрел с воздуха. Санмартин подумал, что, даже если они провоюют здесь еще сотню лет, второй раз им не удастся так удачно, вложив бездну труда, умения и воображения, провести операцию.

Брувер осторожно выглянула наружу сквозь отверстие в защитной ткани, которой Каша занавесила окно. На склоне холма виднелись останки бронепоезда. Коричневая пластиковая обшивка вагонов-платформ горела, и клубы дыма поднимались прямо в небо.

Верещагин настроил свой передатчик на волну Ёсиды, стараясь понять, что происходит и какую роль в этом играет Консервный Оскал. В последовавшей за началом боев с бурами истерией трудно понять, что к чему. К счастью, африканеры не слишком преуспели в штурме укреплений Претории.

Санмартин был занят, и его обязанности исполнял Симадзу. Сейчас он обрабатывал поступающую буквально по капле полезную информацию. Буры отлично хранили свои тайны, но внезапно обнаружили, что их собрали отнюдь не на пикник, а на войну, и принялись бешено названивать своим женам.

Это дорого обошлось противнику. Несмотря на истинные чудеса организации, из пяти штурмовых групп только одну, ту, которая атаковала космопорт, сформировали как полагалось. Коммандос, которые должны были штурмовать Комплекс, были так плохо организованы, что в конце концов их перебросили на помощь тем, кто атаковал Йоханнесбург. Санмартин доложил, что их возня не представляет опасности. Еще большее фиаско буры потерпели в Блумфонтейне. Непрерывное патрулирование окрестностей ребятами Петра, по-видимому, подтолкнуло их к тому, чтобы отойти подальше, вместо того чтобы стянуть силы в ближайшие к городу села. Засады и пулеметные очереди вертолетов Войцека, неустанно шнырявших среди дождевых туч, заставили основную массу африканеров утратить боевой дух. Тех немногих, кто все же решился идти дальше, накрыли минометным огнем. Одна из групп не дошла даже до зоны действия вертолетов – с них хватило трех радиоуправляемых мин, которые поставили на пути врага ребята из второго взвода.

Хярконнен осторожно тронул Верещагина за руку.

– Сэр, вызывает майор Донг, срочно. Он чем-то чрезвычайно взволнован.

– Скажи этому гомику, что я занят, Тимо. Нет, постой. А чего он, собственно, хочет?

– Я сейчас узнаю… Сэр, он говорит, что штаб подвергся нападению. Требует, чтобы к ним немедленно были отправлены две роты.

– Тьфу, а я-то думал, он хочет сказать, что буры штурмуют космопорт. Матти!

– Он что, свихнулся? Даже если бы у нас были две резервные роты, где бы мы взяли транспорт для них? – ответил Харьяло. – А еще я хотел бы знать, где эти чертовы голландцы наскребли столько людей, чтобы хватило для штурма космопорта, если принять во внимание, какие силы они бросили против нас.

– Донг все еще на линии, сэр. Он утверждает, что этот приказ исходит непосредственно от полковника Линча, – добавил Хярконнен.

– Так я и думал. Этот педераст, когда его жареный петух в задницу клюнет, начисто забывает, кто он по должности и что ему до полковника Линча еще тянуться и тянуться. По крайней мере, днем, когда они не трахаются, – прокомментировал Харьяло.

– Не смешно, Матти. Есть там у них кто-нибудь здравомыслящий?

– Фува вроде бы нормальный.

– Тимо, скажи этому гомику, чтобы он передал трубку лейтенанту Фуве. А потом соедини меня с Раулем.

– Сэр, Донг поднял крик.

– Ладно, отключи его и дай мне Рауля. Матти, что ты собираешься делать, контратаковать?

– Дайте мне еще десять минут. Ёсида заколебался. Антон, я просто не знаю, где они возьмут столько народу. Здесь всего несколько сотен солдат.

– Капитан Санмартин на связи, – доложил Хярконнен.

– Хорошо. Потом соединишь меня с Войцеком. И проверь также, не вышел ли на связь Фува. Алло, Рауль? Ну как там у вас?.. Очистили территорию? Отлично. Слушай, у меня тут есть небольшая работенка. У вас имеется свободная посадочная площадка?.. Вот и хорошо. Космопорт атакуют крупные силы, и в остальных местах тоже жарко. Распихай по вертолетам Войцека взвод и несколько минометов, возьми на себя командование… И постарайся не зарываться, Рауль. Это полчаса пути, у тебя будет достаточно времени все обдумать. Да, свяжись с лейтенантом Фувой… Ладно, Рауль, в любое время… Пока.

– Ну что ж, с этим разобрались, – сказал Харьяло.

Верещагин улыбнулся.

– Рауль сейчас наводит порядок в городе. Около сотни африканеров решили, что лучше отсидеться по квартирам, чем пытаться удрать от Пауля. Большинство пытается смешаться с мирным населением. Рауль прочесывает дома и выискивет среди жителей тех, у кого на руках следы пороха или масла от оружия.

– Кстати, насчет Пауля. Он все еще обижается, что ты запретил ему преследовать их?

– Скажем так: Тихару его разочаровал. Он не профессионал. Думаю, можно сказать, что у Тихару был удобный случай показать себя, и он провалился. После того, как вы очистите периметр, я хотел бы получить из второй роты резервы.

– А можно я пристрелю Тихару? Их перебил Хярконнен:

– Сэр, лейтенант Войцек на связи. Лейтенант Фува готов выйти на связь.

– Подожди минуту, Матти. Тимо, скажи Фуве, что я посылаю ему подкрепление под командованием капитана Санмартина. Передай ему координаты Рауля и соедини меня с Войцеком. Стае?.. Ты мне говорил, что у тебя боекомплект на исходе. А обратно вернуться не хочешь?.. У меня есть для тебя одно небольшое поручение. Космопорт сейчас штурмуют, и я посылаю туда Рауля, чтобы он с ними разобрался. Он сейчас расчищает для тебя новую посадочную площадку. Пожалуйста, выдели транспорт и сгоняй за ними в Йобург. Ты переходишь под его командование… Да ничего особенного, Стае, взвод и пара минометов… Ну спасибо, Стае, я буду считать это комплиментом. Ладно, пока.

Он повернулся к Харьяло.

– Потерпи, Матти. Я знаю, что Тихару – придурок, но, если начать отстреливать наших собственных придурков, мы можем вообще остаться ни с чем. Просто замени его кем-нибудь, чтобы мы могли спокойно продолжать боевые действия.

– Какие именно? – спросил Харьяло, направляясь к двери. – Против голландцев или против бри-

гады?

– Матти, так как насчет контратаки?

– Хай, о Антон-сан, уже иду. – И Харьяло по-пластунски выбрался из туннеля под дождь. Первым из офицеров ему на глаза попался Мидзогути.

– Что происходит, Мидзогути?

– Мы ждем капитана Ёсиду, чтобы занять крааль, и ведем снайперский огонь. Потери роты – девять человек. По крайней мере, мы их приучили не прятаться в зарослях папоротников.

– Вы хотели сказать «научили», Хироси. А есть там какая-нибудь стоящая цель для наших минометов?

– Абсолютно ничего. Я совершенно уверен, что они достаточно получили днем и отступили.

Наверное, правильнее было бы сказать, что африканеры дали деру. Севернее отсюда по мере сил развлекался Пауль. Пока Ёсида не сумеет очистить ферму Влаккрааль, каждый бур, которого спугивали ищейки Палача, спасался бегством в лес, что тоже являлось тяжким испытанием. Десятый взвод и инженеры до сих пор наводили порядок в Йоханнесбурге, и у Пауля не хватало пехоты, а возможно, и терпения. Замена Ёсиды станет, настоящим благодеянием. Харьяло потянулся за рацией.

– Беппу тире команда. Прием. Ёсида, это Харьяло. Ты все еще на позициях?

Ёсида принялся ныть что-то насчет снайперов.

– Ах так?! Сиверский, вы ведете перехват? С этого момента капитан Ёсида отстранен. Командование переходит к вам. Если вы через десять минут не сдвинетесь с места, я и вас заменю. Ёсида, доложите подполковнику Верещагину. Конец связи. – Харьяло переключился на волну Хенке.

– Дата тире один. Прием. Пауль, что ты думаешь?

– Мы готовы, выступить в любой момент, – холодно ответил Палач. Ему явно хотелось вздернуть Ёсиду.

– Я только что отстранил Ёсиду от командования. Со мной Мидзогути. Мы начинаем наступление и готовы отсечь часть их сил.

– Я сомневаюсь, но в любом случае мы будем рады, – донесся ответ Хенке.

– Да, пожалуй, ты прав. Конец связи. Заместителем Палача был флегматичный капитан по имени Вильям Швинге, с Маарианхамины. В четвертой роте его прозвали Дик Висельник. Он погиб вместе со своим экипажем, когда какая-то хорошо замаскированная пусковая установка влепила ракету прямо в борт их «кадиллаку» и разворотила броню. Из всей роты Палача только Швинге и его водитель, Йоуни Майннинен, были женаты.

В небе появились вертолеты Войцека – возвращение в Йоханнесбург откладывалось. Сидя во второй машине, вжавшись в сиденье, Полежаев деловито заявил:

– Слушай, Кокос, а ты здорово управляешься с этой штукой.

Бородатый пилот, сержант авиации по имени Ко-ковцев, не удостоив Полежаева ответом, резко рванул вертолет вперед, так что тот взмыл, едва не задев верхушки деревьев. Бортстрелок, он же второй пилот, был еще менее общительным. Полежаев посмотрел в окно – до деревьев моЖно было дотянуться рукой.

– Когда начинают говорить ваши крупнокалиберные пулеметы, к ним волей-неволей приходится прислушиваться, – высказал он свое мнение.

Стрелок кивнул и продолжил внимательно осматривать местность под ними – не видно ли какого-нибудь движения. Остальные ребята из взвода Полежаева уже дрыхли, а сам он еще не успокоился после боя.

– Капитан Санмартин сказал, что здесь полчаса лету.

С таким же успехом Полежаев мог пытаться заговорить с ветром, да и тот, наверное, ответил бы быстрее. Коковцев снова резко изменил курс, следуя за летевшим впереди вертолетом Войцека – на тот случай, если они все-таки не заметили какую-нибудь зенитную установку. Ремень безопасности врезался Полежаеву в живот.

За ними следовали три легких вертолета, в которых разместились два отделения и пара минометов. Еще два вертолета прикрывали их с тыла.

– Держу пари, что большая часть ниобия, из которого сварганена эта машина, пришла отсюда, – заявил Полежаев.

И снова никто не поддержал разговор.

– Знаешь, Кокос, я уже третий раз лечу на этом вертолете и еще ни разу не слышал, чтобы ты произнес хоть слово. Ты не очень-то разговорчив, а?

– Или болтать, или летать. Я не попугай, – огрызнулся Коковцев. Он не отрывал взгляда от машины Войцека, время от времени уклоняясь от обстрела, который велся с земли.

Впереди вертолет вдруг резко накренился. От рывка Санмартин едва не вылетел из бокового люка. Санмартин вцепился в ремень безопасности, ухитрившись при этом не выпустить микрофон. Войцек и его подчиненные гораздо заботливее относились к своим машинам, чем к пассажирам.

– Стае, ты бы хоть предупреждал! Я же пытаюсь выйти на связь. Лейтенант Фува? Вы меня слышите? Это Санмартин. Как обстоят дела? – Санмарти-ну приходилось кричать, чтобы его было слышно за грохотом винтов.

– Капитан Санмартин, слышу вас отлично. В настоящий момент в нашем распоряжении две роты батальона волонтеров. Третья рота покинула позиции. Мы получили подкрепление – четвертую роту и батальон подполковника Хигути. Отдельные подразделения подполковника Хигути сейчас перебрасываются по воздуху в Комплекс. Предполагалось, что инженерный батальон будет переброшен таким же образом, но связь между адмиралом Ли и штабом подполковника Кимуры прервалась и все еще не восстановлена. «Эксетер», «Аякс», «Ахиллес» и «Граф Шпее» находятся в состоянии готовности, но слишком плотные облака делают невозможной эффективную поддержку силами космофлота. Они готовы запустить управляемые ракеты, если цели находятся в пределах досягаемости.

– Кто-нибудь ведет прослушивание канала связи с кораблями?

– Нет, сэр. После того как полковник Линч переговорил с командиром «Графа Шпее», он приказал, чтобы этот канал не использовался.

Ким, командир «Графа Шпее», был известен своей язвительностью. Среди летчиков ходили слухи, что однажды контр-адмирал Ириэ отказался выходить из своей каюты, пока Ким находится на мостике.

Санмартин пытался справиться с тряской.

– Фува, запросите разрешение немедленно установить связь. Похоже, дело пахнет керосином.

– Слушаюсь, сэр. – Последовала недолгая пауза, потом Фува заговорил снова: – Сэр, полковник Линч отсутствует, а без него майор Донг отказывается выдать разрешение на связь со звездолетами.

– Послушайте, Фува, я полагаю, это очень важно. Своей властью, хоть она и сомнительна, приказываю вам узнать у кораблей, что происходит в Ри-динге.

– Да, сэр. Одну минуту, – ответил Фува.

– Господь небесный, хоть бы я ошибся, – вполголоса пробормотал Санмартин. Он взглянул на пилота вертолета. – Стае, притормози. Не приближайся к порту.

– Что? – обернулся к нему Войцек.

– Я говорю, притормози, Стае. Не приближайся к порту. На сколько мы можем зависнуть, чтобы это не вызвало проблем с горючим?

– Минут на десять.

– Ну давай.

Войцек подчинился. Санмартин задумался над загадкой, которая уже давно мучила Ретталью. Что могло находиться в ящиках шириной в тридцать сантиметров и пятьсот восемьдесят килограммов весом? И зачем буры пытались подкупить Ириэ за неделю до войны?

Через минуту Фува снова вышел на связь.

– Сэр, корабли докладывают, что и Ридинг, и Верхний Мальборо выглядят так, словно они уничтожены небольшими ядерными взрывами. Последние семь минут они пытались передать нам эту информацию. Майор Донг грозится меня расстрелять, – добавил он.

– Фува, атакуют ли сейчас какое-либо подразделение из находящихся в периметре?

– Одна из рот волонтеров сообщила, что они попали под сильный обстрел, но все подразделения подполковника Хигути не докладывают ничего. На их частотах только помехи. Они просили разрешить им продолжить преследование. Им было отказано.

Санмартин почувствовал, что у него пересохло в горле.

– Послушайте, Фува, космопорт сейчас взорвут. Это просто само напрашивается. Доберитесь до Хигути и Линча, скажите, чтобы они немедленно сматывались оттуда.

– Я сделаю все, что в моих силах, сэр. Бледный как мел Войцек обернулся к Санмартину.

– Но ведь все корабли, которые сейчас не на орбите, стояли или в Ридинге, или в космопорте!

Санмартин ничего не ответил. Он продолжал упорно размышлять о репутации Ириэ, о том, как ловко он присвоил эти ящики, а главное – что же могло иметь такую высокую плотность. Это вещество было тяжелее и золота и свинца. Может, платина? Или что-то замаскированное под платину?

– Фува, срочно! Вызовите контр-адмирала Ириэ и передайте ему, чтобы он немедленно вышвырнул свой платиновый куб как можно дальше! Скажите, что там внутри ядерная бомба и что сейчас каждая секунда дорога.

С Фувы мигом слетела вся нерешительность.

– Приложу все усилия, сэр.

Через несколько минут подал голос Войцек.

– Если мы не будем приземляться в космопорте, то надо или возвращаться в Преторию, или брать курс на Комплекс.

– А у нас хватит горючего до Претории?

– Впритык.

– Тогда поворачивай обратно. Сообщи Варягу, что мы возвращаемся. Который сейчас час?

Прежде чем Войцек успел ответить, вмешался Фува.

– Фува вызывает капитана Санмартина. Подполковник Хигути сместил полковника Линча и начал эвакуацию личного состава. Мне приказано продолжать поддерживать связь. Вам разрешено вернуться. Я передал ваше сообщение кораблям, как вы и просили, так что они в курсе событий. – Последовала короткая пауза. – Я застрелил майора Донга. Больше новых сведений не имею. Удачи вам, сэр. Конец связи.

– И тебе удачи, япончик, – пробормотал Санмартин. Он взглянул на свои руки. Кулаки были стиснуты, и ногти впились в ладони.

– Четыре пятьдесят шесть, – запоздало сообщил Войцек.

Они стали ждать дальнейших сообщений.

– Они могли бы и получше сверить свои часы, – проворчал Санмартин, неизвестно к кому обращаясь, возможно к Войцеку. Прошло четыре минуты. Затем небо раскололось, и все вокруг залил слепящий белый свет. Ударная волна швырнула вертолеты, словно это были детские игрушки.

– Потери есть? – крикнул Санмартин. Войцек с трудом удерживал машину на прежнем курсе, едва справляясь с ветром.

– Григорий разбил голову. Остальные в порядке, – долетел чей-то ответный крик.

Санмартин вытер кровь с подбородка.

– Стас, проверь, есть ли связь. Вызови Верещагина, объясни ему, что произошло, – тихо произнес он и начал читать памятную еще с детства заупокойную молитву – за всех, кого поглотила эта вспышка.

На земле, в Претории, Верещагин разговаривал с Хярконненом. Голос его был неестественно спокоен.

– Тимо, будь так добр, соедини меня с контр-адмиралом Ириэ. Узнай, что происходит и какие будут приказы. – Верещагин лишь однажды встречался с Ириэ, во время совещания на «Сокаку»; сто лет тому назад. Здание содрогнулось, и потрясенный Верещагин онемел.

– Сэр, на связь вышел командир «Аякса». Он ждет приказаний, – ответил Хярконнен.

– Он в курсе, что адмирал Ли исчез и скорее всего мертв? – спросил Верещагин.

– Да, сэр. Одну минуту. Они говорят, что «Граф Шпее» уничтожило ядерное устройство – предположительно в две килотонны. «Ахиллес» и «Эксетер» также уничтожены. Когда произошел взрыв, контр-адмирал Ириэ находился на борту флагманского корабля. Он и адмирал Ли числятся пропавшими без вести, предположительно погибшими. Из старших офицеров отозвались только подполковники Мур и Эбиль. Командир «Аякса» сообщает, что корабль получил повреждения, но сохраняет боеспособность, и спрашивает, что ему делать.

Верещагин расхохотался и смеялся до тех пор, пока не почувствовал, что по лицу текут слезы.

– Прости, Тимо. Передай «Аяксу», чтобы он перекрыл движение транспорта на дорогах западнее Претории и Йоханнесбурга и ожидал дальнейших указаний.

Несколько часов спустя пришло время оценить произошедшее.

– Так что там у вас, Ева? – спросил Антон у Евы Мур, принявшей на себя командование Комплексом и жалкими остатками подразделений, выбравшихся из превращенного в ад космопорта.

Мур несколько мгновений поколебалась, прежде чем ответить.

– О Ридинге и Верхнем Мальборо можно забыть. На их месте осталась оплавленная пустыня. Выживших нет. Из тех, кто сумел уйти из космопорта, пятьдесят семь человек можно считать покойниками. Большинство из них – люди Хигути, они шли впереди, и им досталось меньше прочих. На некоторое время они будут вполне боеспособны. Из них сформирован взвод. У меня шестьдесят семь человек в госпитале, с разными шансами выкарабкаться.

Благодаря предупреждению Рауля Санмартина Хигути успел отослать весь имевшийся под рукой авиатранспорт, набив его пассажирами, как сумку картошкой, но сам улетать отказался. Почему не улетел полковник Линч, осталось неизвестным.

– Спасибо, Ева. Пожалуйста, передай всем, что через час я сделаю сообщение. – Верещагин твердо намеревался выполнить это обещание. Это было дело чести. Его батальон всегда выполнял свои обещания – не важно, были они даны живым или погибшим.

– И еще одно, Антон. Когда в Ридинге произошел взрыв, там находился Клод Девуку. Я его туда отправила, прогнала лечиться от венерической болезни.

Мур догадывалась, что потеря остроумного, вежливого Клода для них будет значить больше, чем уничтожение Ридинга. Верещагин мгновенно понял, что не стоит рассказывать о стечении обстоятельств, которое привело Девуку к гибели. Это была одна из жестоких шуток, на которые не скупится война.

– Передай привет Солчаве, – быстро сказала Мур, почувствовав настроение Верещагина, и связь прервалась.

Наташа повесила над госпиталем Претории крест и полумесяц. Руки у нее были заняты, а за ноги цеплялась маленькая девочка с узким личиком, напоминающим мордочку хорька. Главное сейчас – раздобыть транспорт, чтобы переправить пострадавших солдат и мирных жителей в Комплекс, к полковнику Мур, где имелось необходимое оборудование. А пострадавших больше чем достаточно.

Солчава собрала сюда треть личного состава, и пока что они справлялись даже лучше, чем можно было ожидать. Врачи-африканеры по большей части сами угодили под удар. Первый из них появился в госпитале в качестве пациента, с осколочным ранением спины – он вел свое отделение в бой рьяно, но неосторожно.

А в целом сообщения поступали самые мрачные. Батальон Эбиля потерь не понес – они были расположены в тихом глухом местечке на территории ковбоев. В таком же положении оказалась и рота «Джи» – одна из рот Хигути. Из уцелевших солдат штурмовой группы Хигути был сформирован взвод – «кадиллаки» и для поддержки – прыгункй. Два взвода из роты «Эхайм» были отправлены обратно в Комплекс, а разведвзвод пересадили на тяжелые грузовики. Еще один взвод подавил мятеж на океанской энергетической установке, хотя и ценой больших потерь. Из остальных людей Хигути можно было набрать пять-шесть взводов артиллеристов и саперов для несения гарнизонной службу.

В батальоне Верещагина погибло сорок четыре человека из второй и третьей рот. Это можно было считать легкими потерями. Но на подхвате у Антона остался только минометный расчет и солдаты, отбившиеся от своих частей, а прорех больше чем достаточно.

У космофлота, персонала космопорта и снабженцев потери были куда серьезнее. Значительное количество авиатранспорта удалось спасти, но с боеприпасами было очень плохо. Так что теперь им предстояло воевать чем Бог пошлет. Что касается гражданского населения, ковбои потеряли каждого десятого, в том числе своих лидеров. При взрыве космопорта погибло больше сотни служащих «ЮСС».

Верещагин чувствовал себя обязанным отдать дань памяти Косэя Хигути, без которого потери оказались бы намного выше., Возможно, нужно считать удачей, хотя и нелепой, что внезапное озарение Рауля подтвердилось. Несколько спасшихся солдат рассказывали, что, когда отправлялся последний самолет, Хигути сорвал нашивки с мундира и раздал в качестве награды, чтобы обеспечить порядок при эвакуации.

Многие изменялись самым неожиданным образом. Робких маленьких людей, страдающих язвой желудка, над которыми вечно насмехались в штабе полковника Линча, было просто не узнать.

Верещагин печально улыбнулся. В Косэе Хигути и семерых смуглых парнях, носивших фамилию Гу-рунг – как почти все из их клана и из их роты, – до конца остававшихся на боевом посту, чувствовалось что-то притягательное, как и во всех героях.

Размышления Верещагина прервал Тимо Хярконнен.

– Здесь капитан Ёсида, довольно злой. Не могли бы вы на минуту отвлечься и избавить меня от него? Санмартин тоже здесь.

– Не стоит тянуть, Тимо. Пришли ко мне Ёсиду, – приказал Верещагин.

Ёсида отвлек Антона от его печальных мыслей. Хярконнен погрешил против истины, сказав, что Ёсида довольно зол. Он просто кипел.

– Подполковник Верещагин, майор Харьяло не имел права отстранять меня от командования в присутствии всех моих подчиненных, как он это сделал! Он вообще не имел права меня отстранять! Он…

– Я полагаю, майор Харьяло приказал вам доложить обо всем мне. Вам известно, капитан Ёсида, как положено докладывать старшему по званию?

Голос Верещагина подействовал на Ёсиду отрезвляюще. Он заставил себя подтянуться и отдать честь.

– Сэр, капитан Ёсида прибыл. Я был отстранен от командования, о чем и докладываю, согласно полученному приказу, сэр!

– Вот это уже лучше. Майор Харьяло сместил вас по моему приказу. Меня не устраивало, что ваша рота совсем не продвигается вперед. Вторая рота перейдет под командование майора Хенке, в дополнение к его собственной. Когда у нас появится время, можете подавать жалобу согласно установленным правилам. А в настоящий момент мы находимся в состоянии войны. Вы получите другое назначение.

– Сэр, моя рота продвигалась вперед настолько быстро, насколько позволяли превосходящие силы противника. Я протестую против отстранения меня от командования!

– Ваш протест будет надлежащим образом оформлен, но решение останется в силе. Тихару, у вас множество талантов, но в полевые командиры вы не годитесь, – ответил Верещагин, чувствуя себя так, словно он играет роль в какой-то пьесе.

– Сэр, я уверен, что меня незаслуженно опозорили, и почтительно прошу восстановить меня в должности. В противном случае я буду вынужден жаловаться командиру бригады.

– Давайте-давайте, капитан, – прокомментировал из-за двери Санмартин. – Перед вами командир батальона, командир бригады и командир оперативной группы – и все в одном лице. Буры постарались на совесть.

– Тихару, – мягко сказал Верещагин, – мы получили тяжелый удар и теперь должны хотя бы на время забыть об обычных дрязгах и объединить свои усилия. Вы не подходите на должность полевого командира. Я подберу для вас другое назначение, более соответствующее вашим способностям.

При всех своих недостатках Ёсида все же не был дураком. Он попытался что-то еще сказать, но тут же поперхнулся.

– Простите, сэр. Не знаю, что это на меня нашло. Я действительно был не в себе, – в конце концов произнес Ёсида.

В его банальном ответе Верещагину почудилось что-то родное, спокойное. Но этого, однако, уже не смог выдержать Санмартин. У него сегодня выдался слишком тяжелый день. Во время наступления какой-то мальчишка всадил очередь в грудь Руди Шеелю.

– А в ком вы были, Тихару? – крикнул он через дверь.

– Тихару, – все так же мягко сказал Верещагин, – я ожидаю Рауля Санмартина. Если вы встретитесь с ним, то, пожалуйста, пришлите ко мне.

Ёсида извинился, пропустил Санмартина и вышел. Капитан плюхнулся в кресло. Верещагин воспользовался минутной паузой, чтобы присмотреться к Раулю. Взятый Санмартином несерьезный тон насторожил Верещагина. Ясно было, что он вымотан до предела.

Верещагин решил, что жалость здесь не поможет.

– Сожалею о гибели Руди. Поставь на должность ротного сержанта Берегового. Жаль, но я не могу позволить тебе долго отдыхать. – Даже странно, но он перестал думать о сегодняшних событиях. – Ты будешь исполнять обязанности офицера разведки. Ребята Матти и Саки будут по мере необходимости исполнять другие обязанности, помимо своих прямых. Собери весь персонал Реттальи и начинай обучать Муслара, чтобы он мог помогать тебе.

Возможно, Мидзогути на эту роль подошел бы лучше Муслара, но он ранен в голову и ослеп. Маленькая костяная нэцке, передававшаяся в его семье из поколения в поколение, теперь осталась на попечении Тимо Хярконнена.

Санмартин хотел было что-то сказать, но Верещагин оборвал его:

– Рауль, сейчас наступил ключевой момент. Мы не должны позволить политическому движению объединиться.

Санмартин вопросительно взглянул на подполковника, но тот ловко уклонился от ответа на этот немой вопрос.

– Широкие массы африканеров сейчас колеблются. Мы должны подчинить их своей воле прежде, чем они присоединятся к мятежу. Может показаться странным, что я говорю об абстрактных вещах в такой неблагоприятный для нас момент, но Петр уверен, что несколько солдат, оказавшись в нужное время в нужном месте, могут менять судьбу государств.

– Наполеон говорил, что Бог на стороне того, у кого больше пушек, – подумав, тихо ответил Санмартин.

– Он также говорил, что дух войска важнее его численности. Иногда, – осторожно произнес Верещагин, – война становится не столько столкновением грубой силы, сколько тонким противоборством высшего и низшего начал в решительный момент. Сейчас наши силы равны, но это равновесие легко нарушить. После сегодняшнего дня мы не можем вести переговоры, и у нас недостаточно сил, чтобы навязывать свои решения традиционными армейскими способами. – Он развел руками. – Мне нужно чуточку безумия, Рауль. Мы можем сотнями уничтожать буров, из которых наделали солдат, но так и не добраться до сердца тьмы. Где оно находится? Найди мне рычаг, которым можно все перевернуть, – попросил Верещагин и безжалостно ждал, пока проявится решимость, которую он вселил в Рауля. – Кстати, – добавил он, – я должен поговорить с госпожой Брувер. Пожалуйста, устрой это.

Эта фраза взбудоражила Санмартина больше, чем вид выжженной пустыни, оставшейся на месте космопорта. Мысли капитана так явно отразились на его напрягшемся лице, что Верещагину не составляло труда ихпрочесть. Война быстро отучает людей от притворства.

Рауль повернулся, чтобы уйти. Не успев выйти за дверь, он начал обдумывать этот разговор.

Когда Матти Харьяло увидел, что Санмартин вышел, он шагнул к двери, осторожно постучал, повернул ручку и вошел. Верещагин сидел в своем плетеном кресле и постукивал новой трубкой по колену. Харьяло кашлянул.

– А, Матти, привет. – Верещагин повнимательнее присмотрелся к Харьяло. – Что у тебя на лбу?

– Наверное, кровь. Может, даже моя собственная. Сиверский и Киритинитис сейчас приводят в порядок силовую установку, и я оттуда убрался. Они стараются работать поосторожнее. После того как они расчистят место, там будет неплохо. Я тоже должен навести у себя порядок.

– Успеешь.

– Тебе бы поспать. Рауль и Петр отправились в погоню, а мы с Юрием управимся со всем остальным. Завтра будешь нужен нам отдохнувшим.

– Всему свое время, – сдержанно ответил Верещагин. – Как там Солчава, справляется?

– Справляется, и очень неплохо, если принять во внимание, в какой обстановке ей приходится работать. Напрасно мы позволили Раулю разместить Кольдеве в Йоханнесбурге. Город оказался под перекрестным огнем. Солчаву с Евой по уши завалят ранеными штатскими. Ханс только что отправил еще два грузовика.

Район вокруг Маджубалаана просто сровняли с землей. Вдоль Бюргерстраат все хорошенькие домики были украшены хорошенькими белыми звездочками – следами попадания пуль.

Харьяло вытер лоб.

– Что там у Петра?

– Его роте не слишком повезло, особенно взводу Пересыпкина. На первый взгляд это незаметно, но они не особо старались брать пленных. Я говорил с Петром.

В гневе Полярник предпочитал не говорить, а действовать, причем очень решительно.

– А с Бейерсом что? Юрий сказал, что с ним вы тоже разговаривали.

– Там дела неважно. Он хочет в отставку. Я его убедил подумать еще, но его отношение к делу мне не нравится.

– А что такое? – спросил Харьяло.

– Отчаяние вперемешку со страхом. Он ждет, что его вот-вот убьют. Я и хотел бы его использовать, но не могу. – Он вновь принялся постукивать трубкой по колену. – Мне он необходим, Матти. С военной точки зрения инициатива в настоящий момент принадлежит нам, но в политическом смысле мы сейчас держим оборону. – И он снова погрузился в размышления.

Харьяло задумчиво посмотрел на него.

– Антон, а почему бы нам не позволить Петру заняться разведкой? Ему это неплохо удается.

– Петр – это наш разящий меч. А у нас иногда появляется наклонность пускать меч в ход по каждому поводу. Мне иногда приходит в голову, что, если бы у Петра была хоть крупица воображения, он уже десять раз был бы покойником. Хотя это и несправедливо по отношению к нему. И тем не менее я точно знаю, что можно ожидать от Петра.

– Ты собираешься поручить политику Тихару?

– Завтра. Как бы мы ни притворялись, что презираем политику, это нелегкое дело, а у Тихару есть, к этому способности.

– Так что он советует?

– Полную передислокацию. Перевезти население на острова, чтобы язва не могла распространяться.

– На войне умеренность не лучше слабоумия. А ты что скажешь?

– А что я могу сказать? Это довольно проницательный анализ нашего положения, и, возможно, лучшего выбора у нас нет.

– Возможно. А от Туга ничего не слышно?

Верещагин едва заметно поморщился от отвращения.

– Он чрезмерно высокого мнения о собственной персоне, считает себя незаменимым. К сожалению, я слышал, как он намекал, что рад оказаться посредником между нами и Бондом. По-моему, он был пьян. Его контора закроется, влияние сойдет на нет, а его Комплекс перейдет под мой контроль, пока я не распоряжусь иначе.

Харьяло рассмеялся.

Верещагин положил руки на колени и прикрыл глаза.

– Ну так скажи мне, Матти, какой выбор у нас есть?

– О Боже! – Харьяло рухнул в кресло. – Мы можем спрятаться в свою раковину, выпотрошить очистительные заводы и укрепить Комплекс. Тогда им придется либо перейти на нашу сторону, либо вернуться к первобытному состоянию.

– У лидеров буров, которые пытаются заполучить бразды правления, слишком много крови на руках, чтобы они могли допустить это.

– Тогда остается вариант Ёсиды: бросить буров за колючую проволоку, выжечь всю зелень и оставить коммандос подыхать от голода.

– Но многие сбегут и продолжат сражаться. В результате целое поколение озлобится и прольются моря крови, причем немалая ее часть будет нашей.

– Мы можем просто пойти напролом, – заупрямился Харьяло. – Мы вытрясем из тех, кто работал на Ретталью, имена нескольких руководителей, выследим коммандос, загоним их в болото и придушим. Если мы будем действовать решительно и жестко… – Он не договорил.

Если бы они действительно могли это сделать, тогда еще куда ни шло. Но если у них не хватит сил действовать подобным образом, им придется подавлять буров. А те, в свою очередь, постараются устроить батальону Верещагина кровавую баню, которой им до сих пор удавалось избежать. Если слишком часто лезть в драку, в конце концов тебя пристукнут – это одинаково справедливо и для одного человека, и для целого батальона. И храбрость могла смениться трусостью за несколько месяцев, несколько часов, а иногда и за несколько минут.

– А чем мы располагаем, Матти? Десятью ротами? И с такими силами подавить выступление сотен тысяч буров? Впрочем, есть еще один вариант.

– И какой же?

– Когда другого выхода не останется, тогда я тебе скажу, – ответил Верещагин.

– Ну что за черт!

– Будем просто выполнять свой долг. Матти, тебе никогда не приходила в голову мысль жениться?

– Нет, всерьез – никогда. У меня пока не появлялось желания обзавестись наследником.

– Мы слишком долго были вдали от родины, Матти, и потеряли связь с ней. Все мы. И это пугает меня. Что это ты прячешь за спиной, бутылку вина? Если это действительно вино, так давай выпьем – поводов у нас предостаточно.

– Это действительно вино, и сейчас мы его разопьем. А еще у меня есть один анекдот – о том, как несколько фанатиков решили нанести удар по империализму, подпалив плавильный завод в Мариентале. А рабочие-африканеры отлупили их и вышвырнули прочь.

Верещагин невольно растянул губы в улыбке. Харьяло встал и потянулся.

– Так что передать Наташе? – с невинным видом поинтересовался он,

Верещагин открыл глаза.

– И ты туда же? Ну почему каждая сволочь норовит лишить меня свободы и передать в руки женщины?

Харьяло ухмыльнулся.

– Не-ет, Антон. Ты точно так же отмечен Каиновой печатью, как и я. – И он выразительно посмотрел на лоб Верещагина.

Во время бесконечного отступления под льющимся с неба дождем Мигер шагал рядом с Пинааром. Никто не разговаривал с тех пор, как они двинулись прочь от того места, где прежде был космо-

– Для простого фермера вы слишком хорошо говорите по-английски, – сказал Мигер, небрежно перешагивая через чью-то винтовку.

Пинаар кивнул.

– Надеюсь, вы знаете, куда мы идем?

Пинаар снова любезно кивнул, чувствуя, что его задницу сейчас сведет судорога. Годы не стояли на месте, и у этой чертовой задницы было достаточно времени, чтобы отвиснуть.

– Если хоть десятая часть доберется до места, можно будет считать, что нам здорово повезло.

– Они изголодались и расползаются по домам. Но некоторые все-таки пойдут дальше, – нарушил молчание Пинаар. Горстка его стейндорпцев шла позади, подгоняя плетками тех, кто пытался отстать. Десять лет назад он сам шел бы с ними.

– Что за идиотская случайность, – мрачно заметил Мигер. – Ведь это ядерная бомба разнесла космопорт вместе со всеми проклятыми дураками. А вы и не знали, так, что ли?

На этот раз Пинаар промолчал, отрицательно мотнув головой. Он упорно пробирался вперед через болотистые заросли.

– Значит, вам просто было приказано в определенный момент отступить. Правильно я говорю?

Пинаар кивнул.

– Но вам не положено было говорить об этом мне, да? – спросил Мигер.

Пинаар еще раз кивнул.

– Значит, кто-то намеревался оставить меня там, чтобы прищучить имперцев, если эта штука не сработает, как вы думаете?

Пинаар кивнул в пятый раз, продолжая тащиться вперед. Он изо всех сил старался не обращать внимание на боль в ногах.

– Вы неплохо поработали. А я ожидал, что ваши – щенки разбегутся точно так же, как эти недоумки ковбои. Скажите, Хендрик, у вас жена есть?

– Нет.

– А была?

– Была.

– Подумать только. Хотя вообще-то это заметно. А дети есть?

– Дочь. Тоже была, – ответил Пинаар. У него перед глазами встала малышка дочь и жизнерадостная жена. А потом она заболела чумой, и у него осталась только дочь.

– А где она сейчас?

– В могиле. На Земле. У меня осталась внучка.

– Такая же упрямая, как вы?

Пинаар на мгновение задумался.

– Еще упрямее.

– Ладно, не буду больше совать нос в ваши дела. Вы хороший человек, Хендрик. Слишком хороший, чтобы так и оставаться ничтожным фермером.

Пинаар улыбнулся. Струйки дождя текли у него по лицу и забирались под воротник.

– Вы тоже слишком хороший человек, чтобы быть всего лишь ничтожным наемником. – Немного погодя он добавил: – Фермер из меня паршивый.

Когда окончательно стемнело и пришлось остановиться, их оставалось около пятидесяти человек. Из них примерно половину составляли ковбои Мигера, которым действительно больше некуда было идти.

Дэнни развязал ботинки и вылил из них воду.

– Господи Боже, наши расползлись по половине континента, – заявил он.

– Они вернутся, и тогда мы сможем сделать из них что-нибудь приличное. Может, у нас будет другая возможность, – задумчиво произнес Пинаар.

– Да они хоть знают, куда идти? Я вот не знаю! – возмутился Мигер.

– У нас есть друзья во всех селах, хотя они и были слишком заняты, чтобы выступить сегодня. Они наверняка им скажут, – ответил Пинаар. По его тону чувствовалось, как именно он относится к этим «друзьям». Они с Мигером переговаривались всю ночь напролет. – Я вам не говорил, Даниэл, что мы владели виноградниками? – начал Пинаар. – Неподалеку от Каапстада. Семья моей матери заложила их в 1770 году. После того как братья были убиты, виноградники должны были перейти ко мне, а потом к моей внучке. У меня была горсть земли оттуда, и я хотел отдать ее внучке, но они не позволили мне взять ее с собой. Я высыпал ее землю, и у меня ничего не осталось, но я все помню.

– Мы, ирландцы, еще хуже, Хендрик. Мы можем не помнить, что было на прошлой неделе, но до сих пор помним имена женщин, которых изнасиловали пуритане Кромвеля.

– Когда я услышал от своей внучки, что мы разрушаем этот мир и наше будущее, я сказал себе, что надо что-то делать. – Пинаар сильнее сцепил пальцы.

Мигер насмешливо посмотрел на Пинаара.

– Ну скажите мне, Хендрик, зачем вы влезли во все это? Ведь ясно же видно, что вы презираете этих людей.

– Даниэл, мы, африканеры, держимся вместе. В этом наша сила и наша слабость. К добру или к худу, но мы держимся вместе.

– Ах, друг мой Хендрик! Вы можете обманывать себя, но не меня. Вот сейчас мы идем, и вы утешаете себя мечтами, как и любой из них: «Один лишь Господь мой господин, и никто больше». Разве не так? – Он ненадолго умолк. – Вы скандалист по природе своей, друг мой Хендрик. Такой же, как и я, – признайтесь хоть теперь.

– Нет, вы ошибаетесь. Я скажу вам, почему я пошел на это. – Он достал вышитый носовой платок и вытер грязь с лица. – Я старый человек, Даниэл. Я помню, ради чего мы сражаемся. Я знаю, какую цену нам придется заплатить за победу или в случае поражения. В конце концов, это мой народ. А прочие? До тех пор, пока я им нужен, я не позволю им об этом забыть.

– Друг мой Хендрик, – задумчиво произнес Мигер, – при нашей профессии дожить до наших с вами лет – просто преступление.

В ночном Йоханнесбурге Ханна Брувер сидела в крошечной комнате в маленьком кресле и раскачивалась взад-вперед. Она ходила по городу и помогала, чем могла, пока убитые горем люди не прогнали ее прочь.

Санмартин тихо вошел в комнату и присел в другое кресло. Он позволил себе расслабиться и бессильно опустил голову на грудь. Во рту у него пересохло. За окном, с которого были сорваны клочья развешанных Кашей циновок, царила глухая ночь. Аванпосты занимали позиции. При свете луны был виден холм, перепаханный минометами четвертой роты.

Последние четыре часа Санмартин провел, разбираясь с делами, которые следовало решить после того, как умолкли автоматы. Где-то рядом горланили стрелки. Он был на грани полного изнеможения, но теперь уже было лучше дотянуть до утра, чем ложиться спать, – все равно бы не сомкнул глаза. Конечно, после такой драки нужно дня три приходить в себя, только где же их взять, эти три дня? Береговой присматривал за ним и в конце концов отобрал запасной магазин и отправил отдыхать.

Санмартин заметил на полу кусочки вазочки, которая разбилась, когда неподалеку принялись вести огонь минометы. Брувер посмотрела на него и заговорила, словно сама с собой.

– Мой дедушка, принимавший участие в Войнах, говорил, что, когда он был мальчиком, люди относились друг к другу с уважением. А потом оно исчезло, и он за всю свою жизнь так и не понял, как же это могло произойти. Получается, мы были не правы? Мы лишились земли, которая была нашей больше трех столетий, и мы же еще не правы?

Санмартин ничего не сказал, и она продолжила:

– А теперь мы потеряем и эту землю…

У Рауля не было слов для того, чтобы утешить ее. Он машинально потянул затвор, чтобы проверить, хорошо ли вычищено оружие. Ханна заметила это движение, и на душе у нее стало горько.

Рауль, как и его командир, был человеком сдержанным. Иногда даже чересчур сдержанным.

Около полуночи Солчава наконец-то извлекла пулю из груди Руди Шееля. Зубцы его энцефалограммы превратились в прямую линию. Ее ждали другие раненые, а Руди в помощи больше не нуждался – он был мертв.

Составили список выбывших из строя имперских частей. В конце красовалось: «Добровольцы с Бей-кер-стрит».

 

Вторник (13)

– De God onzer voorvaden heeft ons heden een schit-terende overwinning gegeven! Бог наших отцов даровал нам блестящую победу, – провозгласил Шееперс, но слова эти невольно прозвучали иронично.

Ликования у окружающих эти слова не вызвали.

– Вчера у нас было четыре пушки, тридцать шесть минометов, двадцать девять ракетных установок, двести двенадцать пулеметов и четырнадцать зениток. А сколько осталось к утру? Сколько еще подобных «побед» мы сможем выдержать? – прямолинейно поинтересовался банкир Клаассен.

Пинаар подумал, что хуже всего было тО, что Коос Гидеон Шееперс так злился, что приходится отдавать свое новое, блестящее, замечательное оружие, что не позаботился обучить людей, которым это оружие было роздано, управляться с ним. Как было известно Клаассену, большая часть тяжелых орудий или уничтожена, или захвачена, не успев сделать ни единого выстрела. Кроме того, Клаассен был из Йоханнесбурга. В бронепоезде погибло пятьдесят семь человек, и всех их он знал.

Но все-таки потери были не так велики, как этого можно ожидать. Ведь основная масса коммандос в подметки не годилась имперским солдатам, а большая часть молодых африканеров вместе с оружием еще не подтянулась. Обстрелянных людей было совсем немного.

С боеприпасами дело обстояло гораздо хуже. Клаассен показывал Пинаару цифры. Люди, закупавшие оружие для африканеров, имели самое смутное представление о том, сколько патронов и снарядов армия, состоящая в основном из неопытной молодежи, расходует впустую. Еще несколько таких «побед» – и у них ничего не останется.

Клаассен еще не угомонился, и на этот раз его выпад был направлен против Шееперса.

– Интересно, а кто-нибудь подумал, – с кислой миной сказал он, – откуда мы теперь получим оружие и боеприпасы, если на планете уже не осталось ни одного космопорта?

Но большинство все еще оставалось на стороне Шееперса. Его преподобие Стридом счел нужным успокоить Клаассена.

– Если народу потребуется космопорт, мы построим его своими руками, – сказал он таким тоном, словно, говоря об очевидных вещах, Клаассен тем самым предавал память павших.

Очень храбрые слова для человека, никогда не пачкавшего руки грязной работой, подумал Пинаар. Новые боеприпасы может прислать только «ЮСС», и нашему народу придется добывать их силой. Не нужно обладать умением читать мысли, чтобы понять, что Клаассена смешали с грязью. Когда бедняга замолчал – скорее от отчаяния, чем оттого, что нечего было больше сказать, – никто не шагнул вперед, чтобы подобрать выскользнувшее у него из рук знамя.

Даже когда последователи де Ру утратили влияние, вокруг вопроса о создании нового исполнительного органа Бонда и единого правительства продолжали кипеть споры. Только после того, как Стридом снял свою кандидатуру и в качестве компромисса избрали Кооса Гидеона Шееперса, удалось предотвратить полный раскол между различными фракциями, составлявшими армию, в которую каким-то чудом превратился Бонд.

Не нужно было особой политической проницательности для того, чтобы заметить, что все важные посты в новом правительстве сосредоточились в руках сторонников Шееперса и группировавшейся вокруг него молодежи. Добавить атмосферу скрытности и сопутствовавшую мобилизации неразбериху, и все это начинало удивлять, особенно после уничтожения космопорта.

Шееперс снова заговорил, но Пинаар был слишком поглощен своими мыслями, чтобы обращать на него внимание. Под конец речь многим показалась слишком безрадостной, хотя в ней и говорилось о великой победе. Те, кто не готов платить любую цену, пользоваться любыми методами тоже обычно не готовы.

Когда Пинаар вернулся, его встретил Мигер.

– А, Хендрик, вот и вы. Ну что скажете? – поинтересовался он.

– Слишком много политики. Кто-то сообщил Коосу Гидеону, что вы помогали составлять черновик воззвания. Он очень неохотно попросил меня передать вам его благодарность.

Наемник усмехнулся.

– Считайте это подарком. Так сказать, запоздавший сюрприз. Хотя я по-прежнему думаю, что сначала надо согласовать состав временного правительства, а потом уже писать воззвания. Ну и сколько нам придется здесь сидеть? Сколько они еще будут грызться?

– Несколько дней. А может, вечность. Не знаю. Коос Гидеон и его генералы хотят мобилизовывать народ тысячами, и они боятся, что, если они недостаточно внимательно будут присматривать за птенчиками, те разлетятся.

«А кто у нас есть? – сказал Христос Клаассен. – Шееперс, Стридом, Оливье и Сниман».

Пинаару предложили стать помощником командира дивизии имени Поля Крюгера. Командовать ею должен был Сниман.

– Со всеми этими историями об отставших солдатах им понадобится чертовски много времени на то, чтобы убедить людей, что все идет хорошо, – язвительно сказал Мигер. – Он что, всерьез уверен, что надо собрать парней со всей страны в одну кучу? Ему бы стоило почитать в Библии историю Гидеона.

– Он и так читает одну лишь Библию. Это безумие, Даниэл. Некоторые из них думают, что мы уже победили, и беспокоятся исключительно о чистоте учения. Остальные, похоже, считают, что имперцы подождут, пока мы будем готовы сдвинуться с места. Я, по крайней мере, мог бы объяснить им, как собрать сюда новобранцев без того, чтобы те привели за собой имперцев.

– Вы думаете не так, как прочие? – с усмешкой спросил Мигер.

– Если они узнают, что мы стягиваем силы, уж как-нибудь найдут способ определить наше местонахождение. И что тогда? – Он взмахнул руками. – Но для этих идеологов и доморощенных маршалов все, что я говорю, – чушь собачья. У имперцев осталось самое меньшее два батальона. Эти умники говорят, что у них нет космических кораблей, но ведь атмосферная авиация есть, и им понадобится не много времени, чтобы соорудить приличную взлетно-посадочную полосу.

– Это правда, – согласился Мигер. – Они только что объявили, что начиная с вечера вторника передвижение сухопутных транспортных средств без пропуска запрещено, из чего можно сделать вывод, что им по силам проследить, чтобы этот запрет выполнялся. До завтра господину Шееперсу и компании придется побегать. Но кое-что беспокоит меня еще больше – слухи о том, что Шееперс ведет переговоры с «ЮСС».

– С планетным директором компании? У-у, крыса! Два сапога пара, – не без удовольствия ответил Пинаар. – Я присутствовал при их встрече.

Мигер вогнал обойму в винтовку и только после этого позволил себе высказаться.

– Знаете что, друг мой Хендрик? Я начинаю думать, что слишком предвзято относился к имперцам. В конце концов, они всего лишь хотели расстрелять меня.

– Крысиная морда в костюме из акульей кожи. Он принял Шееперса с распростертыми объятьями и заявил, что «ЮСС» не станет предпринимать никаких действий, которые могли бы помешать нашим законным притязаниям. После этих слов я немедленно полез в карман, чтобы удостовериться, что мой кошелек все еще при мне. Но я уверен, что если утром нам доставит боеприпасы сам дьявол, то и ему окажут самый благожелательный прием, – сухо пояснил Пинаар.

– Да, действительно. Я не стану больше ничего говорить, Хендрик, но за мной остались кое-какие долги, с которыми я еще не расплатился. И я не забыл о «несчастном случае» в космопорте, – сказал Мигер. Лицо его осунулось. Он немного помолчал, потом спросил: – Шееперс и его компания знают, кто теперь командует имперцами?

– Они не знают, но командует ими Верещагин. Опасный и проницательный человек. Мы с ним встречались.

Мигер осторожно погладил спусковой крючок и посмотрел в лицо Пинаару.

– Хендрик, я тут бегло обдумал имеющиеся сведения, и мне крайне интересно, откуда вы получаете информацию.

– Я не ожидала вас увидеть, подполковник Верещагин. Мне не сообщили о вашем приходе, – сказала Солчава, машинально убирая назад прядь своих коротко подстриженных темных волос.

Ее голос был хриплым от усталости. Верещагин внимательно посмотрел на нее. Минуты, подобные этой, позволяют многое узнать о человеке.

– Присядьте и отдохните. Время у вас есть. Мы с вашим анестезиологом устроили заговор, – мягко ответил он.

Мгновение Наташа неуверенно смотрела на него, потом оглянулась в поисках стула. Когда она села, державшаяся за ее руку маленькая девочка-африка-нерка вскарабкалась ей на колени.

Верещагин на миг удивился, откуда здесь взялась малышка. И кому же теперь ее возвращать? Сейчас это неразрешимая проблема, но Альберт Бейерс обещал к концу дня найти ответ на нее, а он свое слово держать умел.

– Вы знаете, как обстоят дела? – спросил Верещагин.

– То, что мне нужно, знаю, – ответила Солчава. Она начала вставать, но Верещагин взял ее за руку.

– Вы, похоже, слишком устали, чтобы уснуть, но часок отдыха вам совсем не помешает. Так, значит, ради этого вы и отправились в колонии?

Солчава попыталась улыбнуться.

– Да, ради этого. Несправедливо, что богатые получают все, в чем нуждаются, а бедные остаются вообще без медицинской помощи. Но без денег ничего не сделаешь. Так они говорят. Когда начну думать так же, вернусь на Землю, – сказала она, поглаживая девочку по голове. Даже по этому движению было заметно, как она устала. Слова сочились, словно вода, – капля по капле.

Солчава была по-своему безжалостным человеком. Она этого просто не понимала и, возможно, не поймет никогда.

Верещагин печально улыбнулся. Даже при пред-, шественнике Антона, которого заставили уйти в отставку, так что теперь он выращивает капусту на Эсдраэлоне, батальон всегда как магнитом притягивал разочаровавшихся идеалистов вроде Рауля Санмартина, до сих пор продолжавшего сражение, век назад проигранное экологами, или покойного Швинге.

Ева Мур, при всем ее цинизме, была куда проницательнее остальных. Верещагин подозревал, что ее решение насчет Солчавы не было таким жестоким, как казалось на первый взгляд. Солчава никогда не вернется. Ее запас знаний устареет за то время, пока она будет накапливать то, чего искала. Верещагин был уверен, что она и сама это понимает.

На Эсдраэлоне или даже на этой планете человек еще не зашел настолько далеко, чтобы его «курс» нельзя было подправить. Здесь все еще можно было мечтать. На Земле человеческое общество слишком разрослось, и грезам места уже нет.

Солчава продолжала говорить. Девочка все держала ее за руку. Верещагин понял, что она беседует не столько с ним, сколько с самой собой. Наташа твердила о своих надеждах, мечтах, грандиозных планах… Антон закрыл глаза.

В Йоханнесбурге тоже было тоскливо. Миша достал из ящика пневмочпочты депешу, но Кольдеве придержал его за локоть.

– Я сам заберу. Ахилл все еще у себя в шатре? Миша кивнул.

– Симадзу чем-то занят, а он его ждет. Кольдеве локтями проложил себе дорогу к дверям помещения, которое занимал Санмартин, и вручил капитану послание. Рауль посмотрел на него невидящим взором, не делая ни малейшей попытки вскрыть конверт.

– Кстати, Ханс. Попроси Ханну позвонить Альберту. Передайте ему, что он может в любой момент, как только у него появится такое желание, пустить Андрасси на отбивные.

Кольдеве посмотрел как-то странно, но кивнул.

– А что в сводке?

Санмартин еще раз тупо посмотрел на послание, которое сжимал в руках, потом стал его просматривать.

– Что-то от авиаторов, – уныло сказал он. – Про-. шлой ночью Коковцев врезал по коммандос, которые засели в горах. Их там было человек семьдесят, четырнадцать километров на юго-восток от Мулдерсдриф, в квадрате 13 – 4617…

– Что такое пехота? – меланхолически спросил ни с того ни с сего Кольдеве.

– Кавалерия, которая прошла через скотобойню. Кончай, Ханс, – сказал Санмартин. – Коковцев доложил, что там были ракеты класса «земля – воздух».

– А мачеха Ханны, случайно, не в Мулдерсдриф живет?

– Ханс, заткнись! – Сводка выскользнула из рук. Санмартина и упала на пол.

Кольдеве молча поднял ее.

– Рауль, расслабься. Что у вас за отношения с Ханной?

– Возможно, она поняла, что я делаю для того, чтобы выжить. Ну и черт с ним. – Мгновение спустя он добавил: – Мне нужно каким-то образом разобраться в делах, которыми ведал Ретт. Мне необходим ответ. Я не знаю, что говорить Варягу. – На лице его появилось ожесточенное выражение. – Знаешь, Ханс, что самое смешное? Я могу стереть этих чертовых буров в порошок. И ведь есть за что. Ретт и Руди были единственными близкими мне людьми. Все, что мне хочется, – покончить с этим. Вот, пожалуй, единственное, с чего Варягу может быть хоть какой-то толк. Не волшебник же я, в конце концов!

Кольдеве надо было идти. Но он задал новый вопрос:

– Кто у них распоряжается?

– Не знаю. Я не уверен в том, что у них вообще есть кто-то главный. Но могу поспорить, что они пляшут под дудку человека по имени Стридом.

– А почему?

– Он человек умный, но скверный. Знает, чего хочет, и готов добиваться этого любой ценой.

– Так что же они будут делать? – спросил Кольдеве.

Санмартин с раздражением отвел взгляд.

– Понятия не имею! Зализывать раны. Строить планы. Может, сами еще не знают, что будут делать. Спроси у Ханны. Она знает об этом больше, чем кто-либо другой, – сказал он, потом добавил: – Я не привык иметь дело с чудесами, Ханс.

Кольдеве ничего не ответил. Рауль, казалось, смотрел сквозь него.

– Принимай роту, Ханс. Старайтесь присматривать за волонтерами из буров. Завтра мы силой покончим с этой проблемой.

Кольдеве кивнул и вышел.

Время текло медленно. Санмартин услышал стук в дверь. Это был Симадзу.

– Что там, сержант? – мрачно спросил Рауль.

– Сэр, майор Ретталья приказал в случае его гибели передать эту запись вам, лично в руки. Я пришел, чтобы выполнить его приказ. Сожалею о-задержке.

Произнеся это, Симадзу отдал честь и вышел.

Несколько мгновений Рауль разглядывал кассету – запись голоса, дошедшего из могилы. Потом сунул ее в магнитофон.

«Версия 3.3. Рауль, если ты это слушаешь, значит, ад выбрался на волю и теперь подбирается к нам. Пожалуйста, не выключай. Через пять секунд ты услышишь серию звонков с интервалом в три секунды. После третьего назови свое полное имя».

Несмотря на горе, Санмартин невольно улыбнулся. Еще в. Академии Ретталья любил доводить его, величая полным именем.

Раздался звонок. После третьего Санмартин набрал побольше воздуха и произнес:

– Рауль Танкредо Морган Ллевеллин Санмартин де Санмартин у ап Рис.

Магнитофон щелкнул.

«Братишка, это моя последняя воля и мое завещание. Я не хочу умирать, и мне не нравятся мысли о смерти, но желаю, чтобы ты знал, – я любил тебя. И твою маленькую смышленую африканерку тоже. У меня нет семьи и детей —#по крайней мере, таких, о которых мне было бы известно, так что скажи Варягу, чтобы он отправил все мое имущество на Эсдраэлон. Сантименты, конечно, но ты меня понимаешь».

Санмартин кивнул, словно Ретталья находился здесь и искал одобрения своим действиям.

«Теперь о том, что переходит к тебе по наследству. Здесь имена агентов…»

Ретталья перечислил сорок два человека, которые, по его мнению, прекрасно подходили для того, чтобы обеспечить отборные неприятности. В какой-то момент Рауль почувствовал, что ему на глаза наворачиваются слезы, но сумел взять себя в руки. Времени предаваться горю не было. Теперь, когда у него был этот список, его расплывчатые идеи начали приобретать более четкую форму.

Береговой наблюдал за работой саперов, когда к нему присоединился Санмартин. Настроение сержанта тоже трудно было назвать радужным.

– «Божественный ветер». Слыхал? – спросил Береговой, шагая рядом с Санмартином по искореженному тротуару.

Санмартин кивнул.

– Насчет камикадзе? Еще раньше тебя. Меня поставили заниматься разведкой. Два самолета. Один из них сбил «Аякс», а второй – наша зенитка. Как по-твоему, они ошиблись в расчетах?

Береговой покачал головой.

– Они знают, что делают. Поумнели. Проблемы с новобранцами. Им нужны мученики, – пояснил он.

– Тренировка для снайперов, – заметил Рауль.

– И сколько мы загребли?

– Четыреста тридцать семь человек, – быстро подсчитал Санмартин. – Петр только за утро арестовал человек двадцать и до сих пор с ними разбирается.

– Проследить за ними? – спросил Береговой.

– Я говорил с Хансом и с Евтушенко. Нет возможности. После того как распались на мелкие группы, они поменяли тактику. Приходят в село и получают указания, куда им идти дальше. Мы тщательно уничтожили телефонную сеть, но у них до сих пор остаются какие-то средства связи. Отловив группу, мы можем выйти на один источник информации, но прежде, чем доберемся до следующего, они его уже ликвидируют. У них достаточно пушечного мяса, но большинство сознательно возвращается обратно.

Единственным имеющимся в наличии воздушным транспортным средством служили вертолеты Войцека, а имперцы были разбросаны по значительной территории. Источники информации полностью иссякли. Формировался парк бронированных машин, и любого бура, у которого хватило бы глупости задавать вопросы, быстро попросили бы убраться прочь.

– Плесень их всех побери… С тобой все в порядке?

– Да, Берри. Я в порядке.

Береговой немного подумал.

– А что мы собираемся делать с теми, кого прихватим? – спросил он, думая о чем-то другом.

– С пленными? Большую часть отправим на острова в качестве мишеней для новобранцев.

– А с остальными?

– Если Варяг не будет возражать, отпустим, после того как доктор Солчава окажет им медицинскую помощь.

Береговой сглотнул и мрачно посмотрел на Санмартина.

– Думаю, нам нужно лететь в Комплекс, – сказал Санмартин.

Госпиталь располагался в грязно-коричневом-строении. Крохотные отсеки биохимиков были спрятаны в подвальном помещении. Начальник отдела с десяти до двух отдыхал. Впрочем, Санмартин и не собирался просить у него позволения. Толстый химик, синтезировавший секрет скунса, оказался толковым мужиком. Однако сейчас в лаборатории нашелся только старший инженер и его неприметный помощник.

К несчастью, первый так обрадовался, что нашел собеседника, что вопросы лились нескончаемым потоком. Санмартин посмотрел на Берегового и прервал этот пышный монолог.

– Господин старший инженер, я хочу знать, какие биологические препараты у вас хранятся. Их характеристики, количество доз, прививки.

Техник картинно махнул рукой и ткнул сигаретой в пепельницу.

– У нас все есть, капитан. Все, что угодно! – Он хихикнул. – Для большинства персонала одной дозы вполне достаточно. Но послушайте меня, капитан, не обманывайте себя. Бактериологическое оружие никому не нужно. Если вам скажут устроить опрос, не трудитесь и не тратьте время зря. Бактериологическое оружие не нужно никому. Все его боятся. А потом, как можно контролировать распространение чумы на этом вонючем шарике? Поверьте мне на слово, капитан…

В подвале, куда подполковник Мур загнала Боевых Магов, была плохая вентиляция. У Санмартина щипало в носу от дыма. У главного инженера явно было не все в порядке с головой.

Первоначально Рауль собирался устроить все это через адъютанта Мур. Но Береговой разочаровал его. Мисс Молли носила прозвище «Металлистка»: у нее было золотое сердце и чугунная голова. Санмартин начал понимать, почему других претендентов на это место не находилось. До него внезапно дошло, что пренебрежение Евы Мур к вверенной ей биохимической секции не имеет ничего общего с их задачей, но зато напрямую связано с теми, кто там работает.

Он медленно сосчитал до десяти, чтобы успокоиться.

– Договоритесь с медиками по поводу прививок. Нам нужно будет сделать самое меньшее тысячу прививок в первые семьдесят два часа.

– Договоритесь? Ха! Да они с нами и разговаривать не станут, не то что договариваться! И почему тысячу? Самое меньшее – сто тысяч, для каждого штатского, если вы хотите их защитить. Хотя, по мне, пусть бы они себе сгнили. Но давайте будем реалистами. Тот, кто послал вас сюда, не представляет, о чем идет речь. Через семьдесят два часа начнется такое, что стараться защититься от него прививками – все равно что пытаться убежать от лесного пожара. Если вы меня спросите, я вам скажу, что это дурацкая затея. Можете так и передать тому, кто вас послал.

Санмартин не собирался его ни о чем спрашивать. Он пытался взвесить, что важнее: знания в области биотехники, которыми, возможно, обладает этот придурок, или очевидная, вызывающая тупость, которая никаких сомнений не вызывает? Биохимик продолжал барабанить пальцами по металлическому столу; стук уже начинал отдаваться болью в висках Санмартина.

– Нет, я ничего не говорю, возможно, этот ваш Верещагин – человек вполне толковый для своей должности, – продолжал рассуждать идиот. – Но на его месте я уж показал бы этим паршивым бурам, где раки зимуют! Я заставил бы их заплатить за то, что они натворили! Если вы меня спросите, я вам скажу, что половина наших бед – оттого, что мы слишком мягко обходились с этими штатскими, вместо того чтобы прижать их к ногтю!

Санмартин переглянулся с Береговым, занявшим место покойного Руди Шееля. Руди презирал таких «полувоенных» даже больше, чем настоящих штатских. Береговой спокойно накрыл своей лапищей бегающие по столу пальцы коротышки и легонько сжал. Коротышка испуганно прижал руку к груди, потом внимательно осмотрел свои пальцы, словно хотел убедиться, все ли на месте. Он разинул рот, широко раскрыл глаза и уставился на Санмартина. Рауль многозначительно кашлянул.

– Простите, капитан. Так что вам было нужно?

Санмартин поморщился, взял пепельницу, стоящую на куче бумаг, и сунул ее в мусорную корзину вместе с вонючим содержимым. Потом облокотился на стол.

– У меня имеется несколько технических вопросов относительно вашей работы. Будьте любезны отвечать, причем немедленно.

Санмартина интересовало не мнение коротышки, а факты. Если понадобится узнать, что думает коротышка, пускай его выслушивает Береговой.

Ханнес ван дер Мерве простукивал стены своей камеры. В животе холодной скользкой змейкой свернулся страх. Ему было даже страшнее, чем тогда, когда он потерял шляпу и пулемет, когда в лицо ему уставилось узкое рыло пушки с бронетранспортера и он поспешно вскинул руки вверх.

Дирки Руссу увели. Ван дер Мерве услышал один-единственный выстрел, а потом наступила тишина. Вторым, сразу после Дирки, увели Магнуса, сидевшего в соседней камере. И снова раздался выстрел.

Ван дер Мерве услышал звон ключей. Низенький, коренастый имперец с густыми и длинными черными усами перешагнул порог и остановился посреди камеры. В дверях встал еще один, с автоматом, нацеленным на юношу.

– Ну что, шуметь будешь? – грозно спросил коренастый.

Ван дер Мерве отчаянно замотал головой. Имперец вздохнул с облегчением.

– Ну, вот и ладно. Я этого тоже не люблю. Как тебя зовут?

– Ханнес Маннетиес ван дер Мерве, Боксбург, – поспешно ответил ван дер Мерве, боясь, как бы имперец не рассердился.

– Резит Аксу из Антакии, это на Земле. Есть там такой город – Антиохия. Святой Павел в нем бывал. Знаешь святого Павла?

Святого Павла ван дер Мерве знал. Аксу подал ему сигарету и дал прикурить. Потом вздохнул.

– Эх, парень! Жалко мне тебя!

– Почему? – спросил ван дер Мерве и закашлялся. Он не курил.

– Этот ублюдок Симадзу думает, что все вы – убийцы и диверсанты.

– Но это же глупо! – воскликнул ван дер Мерве.

– Так он же псих, этот Симадзу. Поэтому поостерегись, – посоветовал Аксу. – Ведь с убийцами и диверсантами у нас разговор короткий. – Он сделал вид, что целится и стреляет. – Бац – и все!

– Но мы же не диверсанты!

– Ну да, рассказывай! Небось форму носили?

– Нет у нас никакой формы!

– Ни командования, ни формы… Бац! – И Аксу печально покачал головой. Тот, что стоял у двери, кашлянул. Аксу взглянул на часы.

– Нам пора!

Они поднялись наверх и вышли в коридор. Там было неожиданно светло. Ван дер Мерве зажмурился от солнца. Они остановились перед одной из дверей.

– Входи, – сказал Аксу. Ван дер Мерве растерянно поблагодарил его и шагнул вперед.

«Псих» Симадзу оказался невысоким человеком с мягкими чертами лица. Он вежливо приветствовал ван дер Мерве. На столе перед ним лежала длинная трость цвета слоновой кости. Он задавал вопросы тихим голосом, вежливо поддакивал, выслушивая ответы, зачем-то поправлял диктофон, нацеленный на ван дер Мерве.

Неожиданно лицо у него изменилось. Он наклонился, чтобы поменять кассету, и вдруг резко выпрямился, схватил ван дер Мерве за грудки и с размаху шмякнул об стену..

– Лжец! Убийца! Это ты подбросил нам атомную бомбу! – Симадзу схватил со стола трость и ткнул ею в ван дер Мерве. Тот едва успел увернуться. – Ты явился сюда, чтобы врать и устраивать диверсии?

Он подсек тростью ноги юноши и обрушился на него.

Несколько томительных минут трость свистела над головой ван дер Мерве, а он корчился на полу, пытаясь прикрыть голову. Иногда палка опускалась, оставляя рубцы. Ван дер Мерве бормотал, что это ошибка, но Симадзу не слушал его, продолжая гортанно браниться и хлестать его тростью.

Внезапно сержант остановился. Он задыхался. Через несколько секунд ван дер Мерве решился поднять голову – и едва увернулся от последнего удара. Симадзу позвал Аксу.

Тот сразу вошел и отдал честь. Симадзу стиснул трость так, что костяшки пальцев побелели. На губах у него выступила пена.

– Забери его. Этого я хочу расстрелять лично, – хрипло сказал он.

Аксу снова отдал честь. Он вывел ван дер Мерве на улицу, провел вдоль здания и завернул за угол. Здесь обнаружился ряд свежих могил с аккуратными белыми крестиками. На последнем блестело свежей краской только что написанное имя. У края могилы виднелось нечто, напоминающее пятна еще не свернувшейся крови.

– Ну что, парень, – мягко сказал Аксу, – давай, копай. Я бы тебе помог, но это запрещено.

Ван дер Мерве замер, глядя на имя, написанное на кресте.

– Что, друг твой, что ли? – спросил Аксу. Юноша разрыдался.

– Ну что ж поделаешь, – все так же мягко сказал Аксу. – Ты давай копай. Времени у тебя не так уж много, а могилу лучше иметь поглубже.

– Он меня даже не слушал!

– Да я знаю. Я ведь говорю – псих.

– Но мы же не диверсанты! – в отчаянии повторял ван дер Мерве.

– Я бы тебе помог, да не могу, – сказал Аксу. – А ты копай, копай.

– Мы не диверсанты и не убийцы! А он даже не слушал!

Мимо проходил Санмартин в сопровождении Берегового, Томиямы и стрелка.

– О! – просиял Аксу. – Вот, может быть, капитан Санмартин тебе поможет. Если ты его уговоришь, тебе, может быть, удастся спасти и себя, и своих друзей.

Он перешел на английский.

– Сэр! Сэр, можно вас на минуточку? Санмартин неторопливо ответил на приветствие.

– В чем дело, Аксу?

Ван дер Мерве лихорадочно принялся объяснять, то и дело перескакивая с ломаного английского на африкаанс. Санмартин слушал скептически.

– Аксу, это правда? – спросил он.

– Я ему верю, сэр, – ответил Аксу. – Парень, похоже, не врет.

– Сержант Береговой, а вы как думаете?

Береговой задумчиво почесал подбородок.

– По-моему, проверить не помешает, – задумчиво сказал он.

– Томияма! Загляните в дело этого парня. И выслушайте его. Если он говорит правду, я потолкую с Симадзу. Ну, а если врет…

Санмартин сделал многозначительную паузу. Аксу добросовестно перевел.

– Есть, сэр! – Томияма коротко отсалютовал. Санмартин приложил руку к виску в ответ.

– Пошли со мной! – приказал Томияма ван дер Мерве.

Когда они скрылись за углом, Санмартин спросил у Аксу:

– Послушай, говорят, Иуда Искариот был турком?

– Нет, сэр! – рассмеялся Аксу. – С вашего разрешения, пророка Иисуса предал грек! У турок есть поговорка, что, если ты поздоровался с греком за руку, не забудь после пересчитать пальцы.

Стрелок подошел, выровнял очередной холмик земли и воткнул в него крестик со свежей надписью «Ван дер Мерве». Он постоял, посмотрел на Аксу, на неприметную охапку соломы, лежавшую в стороне.

– Слушай, парень, – сказал ему Аксу, – если ты не выстрелишь, мы выбьемся из графика. Ваша честь, я прошу прощения, но мне надо заглянуть к нашим первым клиентам, прежде чем отправиться к остальным.

Санмартин кивнул.

– Со следующими столько же будете возиться? – спросил он. Они управились с шестерыми, а осталось еще человек пятьдесят.

– За час разберемся, ваша честь. Ну, может, чуть подольше. Может быть, нам стоит прибегнуть к наркотикам? Я мог бы распорядиться… – Аксу отдал честь. Санмартин ответил тем же, и Аксу удалился.

– Разведка трудится в поте лица, – заметил Санмартин.

Береговой снова потер подбородок. На этот раз он по-настоящему задумался.

– А док?

Санмартин поморщился.

– Я ей сам скажу.

– Правду?

– Правду, но не всю.

– Как можно меньше.

– Если придется, – сказал Санмартин, – я сам буду заливать им в глотку эти наркотики, причем ржавой ложкой.

Береговой кивнул и удалился, по-прежнему погруженный в размышления.

– Я хочу увидеть, что на душе у парня! – сказал Санмартин, ни к кому не обращаясь. Стрелок, выравнивавший холмик, не обратил на него внимания.

Кроме горе-вояк, которых они брали в плен целыми толпами, у них набралось еще человек пятьдесят, попадавшихся по одному, по двое. Они оказались без оружия и более или менее убедительно доказали, что они вовсе не участвовали в мятеже, а просто вышли погулять. Их отпустили, но поступить так же с теми, кто был захвачен с оружием, было нельзя – начались бы нежелательные разговоры.

Санмартин достаточно хорошо знал людей, которые втянули в эту авантюру таких, как Ханнес ван дер Мерве, и мог предвидеть последствия. Очень возможно, они снова загребут отпущенных на свободу к себе в войско. Это, конечно, не помешало бы бывшим пленным распространять среди гражданского населения сведения о поражении и о великой мощи имперских войск. Но предводители буров – народ недоверчивый. Они захотят провести собственное расследование. А Раулю нужно было знать, что думает Ханнес ван дер Мерве. И, как это ни смешно, могут ли они положиться на ложь.

– Я хочу сжать его душу в горсть и выдавить все, что там есть, – тихо добавил он. Посмотрел на стрелка. – Ты ведь был в Пустынях с девятым взводом?

Стрелок кивнул, продолжая формовать холмик с пристрастием художника. Он отлично помнил эти тяжелые дни в пустыне.

– Помнишь, как Виеру прострелили яйца, когда он передавал воду? Ох, мы и ржали! Мы прозвали его «Дик в яблочко».

Стрелок тоже рассмеялся. Это было на девятнадцатый день. Двое из рабочих, которых они преследовали, накануне покончили жизнь самоубийством.

Санмартин посмотрел в сторону Ридинга.

– А теперь вот это, – сказал он.

Стрелок кивнул. Он завершил приготовления и пальнул в охапку соломы.

 

Среда (13)

Кекконен сидел, прислонившись спиной к брустверу, и развлекался тем, что играл в пасьянс насквозь промасленными картами. Серый зевал, не снимая пальцев со спусковых крючков своей ракетной установки.

Со стороны Блумфонтейна показался небольшой грузовик. Серый загнал в ствол первый заряд с ловкостью, которая приобретается только годами практики, и лениво ждал его приближения. Машина прибавила скорость. Глаза Серого сузились. Он привстал и снял ракетную установку с предохранителя.

Машина не остановилась перед шлагбаумом. Она проломила его, не обращая внимания на выстрелы часового. Но тут же замедлила ход, объезжая первый из надолбов. Серый успел увидеть напряженное лицо водителя и выстрелил сразу из всех стволов.

Грузовик взорвался. Кекконен судорожно вцепился в бруствер, сжимая в руке второй, уже ненужный заряд.

– Jumalan kiitos! – прошептал он.

Серый со скучающим видом прочистил орудие и снова установил его на треноге, направив стволы вверх. Карты Кекконена плавно опускались на землю. Почерневшее шасси грузовика осталось лежать между первой и второй надолбой.

С того дня энергию с океанской электростанции подавали только по три часа в день.

Брувер закрыла за собой дверь и на какое-то мгновение застыла, явно раздираемая сомнениями, – это дало Верещагину возможность оценить ситуацию. Тонкое лицо ее выражало одновременно и замешательство, и предельное волнение.

Матти Харьяло звал ее «проходной пешкой» – крошечную пылинку среди сильных мира сего. Пешки почти всегда непредсказуемы. Но все равно надо пользоваться тем, что под рукой.

Верещагин тихонько постукивал о ладонь курительной трубкой, перебирая в уме крупицы информации, которые выудил у Рауля Санмартина за все эти месяцы. Она любит яркие цветы, вдруг вспомнилось ему, хотя на планете ничего подобного не растет. Когда рука женщины наконец соскользнула с дверной ручки, он вежливым жестом пригласил ее присесть на потертую скамейку рядом с собой.

– Добрый день, юффрау Брувер, – поздоровался он, вставая и пожимая ей руку.

Брувер, запинаясь, пробормотала что-то в ответ и села. Мягкие карие глаза Верещагина внимательно изучали ее. Кожа у женщины была очень светлая, а такую стройную фигуру редко встретишь среди африканеров. Верещагин заметил и свежий синяк, очень маленький, в нескольких сантиметрах ниже локтя.

Настала пора заговорить.

– Выражаю самые искренние соболезнования в связи с кончиной вашего сводного брата. Наверное, ему было не так уж много лет.

Женщина недоуменно уставилась на него. Поколебавшись еще несколько мгновений, она пробормотала слова благодарности.

– Прошу, не надо меня благодарить. Мне слишком мало известно о ваших истинных чувствах, чтобы я мог искренне сопереживать или жалеть вас, – и, достаточно высоко оценивая ваш ум, не буду делать вид, что это не так. И все же, когда я срубаю дерево, то всегда возношу молитву за духа, которого при этом уничтожаю. Точно так же я поступаю и в отношении людей.

Он помолчал, выжидая, не выплеснутся ли за стену отчужденности какие-либо потаенные мысли, потом заговорил снова:

– Расскажите мне о себе.

– О чем бы вам хотелось узнать? – с вызовом спросила она.

– О ваших надеждах, страхах, мечтах. Я хочу знать все, что вы посчитаете нужным сообщить. Мне надобно понять вас как личность.

Она сидела не шелохнувшись, с прямой спиной, сложив руки на коленях, словно растерянная школьница.

– А на что мне надеяться? – с горечью спросила она. – Что до моих страхов, то их слишком много и они слишком глубоки. А мечты мои разбились в прах.

– А как же Йоханнесбург? – мягко спросил Верещагин.

– Я смотрела в окно, когда начался обстрел. Кат-рина уговаривала меня спрятаться, но я осталась у окна, чтобы видеть все. Я была так беспомощна, так зла. А потом я вышла на улицу. Это вы хотели от меня услышать? Cicatrix manet.

– Я хотел услышать от вас только то, что вы сами хотите сказать, – полагаю, это вы понимаете. – Потом помолчал и прибавил, давая понять, что понял латинское изречение: – Время лечит любые шрамы – или, по крайней мере, мы делаем вид, что это так. Кстати, похоже, вы достаточно долго пробыли в обществе Рауля.

– Я сама изучала латынь. Потому что он так любит этот язык. – И Брувер вдруг рассмеялась коротким нервным смехом, задетая за живое и этим воспоминанием, и странными манерами Верещагина, и вообще столь неожиданным возвращением к нормальной жизни. Потом поспешно прибавила: – Я никак не могу успокоиться.

Верещагин одарил ее удивленным взором исподлобья, но тут расслышал шаги на лестнице.

– Трудно заподозрить Рауля в неискренности, не правда ли?.Прошу прошения, отвлечемся на секунду. Входите, Тимо.

Женщина, вздрогнув, обернулась к дверям. Хярконнен широко распахнул дверь и почти бесшумно вкатил складной столик. На нем красовалась круглая тарелочка хрустящих овощных хлопьев и чайник.

От чая Брувер отказалась. Верещагин налил себе чашечку и поставил чайник на место. У них уже вошло в традицию в неполевых условиях после чьей-то гибели пользоваться не квадратными тарелками, а круглыми.

– Вы знакомы с Тимо? Юффрау Брувер, разрешите представить вам. старшего сержанта связи Хяр-коннена. Тимо, как по-вашему, Рауль говорит на латыни?

– Нет, не говорит, – равнодушно ответил Хярконнен.

– Но он всегда… – начала было Брувер.

– Я знаю, что он заучил три-четыре сотни латинских фраз, но это вовсе не означает, что он владеет языком.

Брувер выглядела куда более изумленной, чем Тихару Ёсида, когда тот увидал первый разорвавшийся снаряд.

– Мне говорили, что в одиннадцатом ударном батальоне большое значение придается «римской дисциплине и самурайской доблести». Даже младшие офицеры открывали штабные совещания уместными по случаю цитатами. У Рауля вошло в привычку демонстрировать свою эрудицию и по другим поводам, – извиняющимся тоном пояснил Верещагин.

– На Ашкрофте этому не придавали значения. Ведь с камнями беседовать на иностранных языках вовсе ни к чему, – прибавил Хярконнен.

Брувер на мгновение прижала ладонь ко лбу.

– Думаю, мне все же не худо бы выучить латынь. Хярконнен поглядел на нее мрачно и, прежде чем выйти, слегка поклонился Верещагину.

Верещагин проследил направление взгляда Брувер, провожавшего Тимо до дверей.

– У Тимо в привычке быстро составлять мнение о людях, хотя в этом он весьма осмотрителен. А теперь вернемся к нашему взаимному допросу.

– Попытаюсь ответить – если смогу.

– Что ж, этого довольно. Итак, как считаете, вы небезразличны Раулю?

Женщина ответила не сразу.

Думаю, небезразлична, – призналась она. – Но я не уверена.

– В этом никто никогда не уверен. Достаточно и того, что вы так думаете. Кстати, и я того же мнения.

– Но вот проявляется это у него как-то странно, – с горечью вздохнула она.

– Я ему об этом пока не говорил, так что, вполне возможно, он ничего еще и сам не знает. У него и без того есть о чем подумать. Мы, как вы уже наверняка заметили, на пороге войны.

– А разве то, что происходит, еще не война?

– Нет, юффрау Брувер, это не война. Нынешняя нестабильная ситуация отличается от настоящей войны примерно так же, как рай от ада. Покуда африканеры не взяли в руки оружия и я не сказал: «Fiat justutia, ruai саеШт» – «да свершится правосудие, пусть даже небо упадет на землю», – война еще не началась. – Помолчав, Верещагин смягчил тон. – Согласен, создается впечатление, что небо уже валится на нас. Вы, бургомистр Бейерс и кое-кто еще стоите перед разверзшейся пропастью, края которой неумолимо расходятся. И все же, даже если война начнется на следующей неделе, было бы опрометчиво утверждать, что она уже идет. Терпеть не могу неточностей.

– Я вас не понимаю. Так вы говорите, что войны нет? – Брувер явно растерялась.

Очевидно было, что причудливая манера собеседника выражать мысли сбила ее с толку.

Верещагин же спокойно поглаживал пальцами трубку.

– Позвольте уточнить. Ситуация крайне нестабильна. В течение каких-нибудь нескольких дней, если никто им не помешает, фанатики, которые разожгли этот бесплодный конфликт, окончательно потеряют выдержку. И тем не менее на данный исторический момент африканеры как нация еще не сделали выбора. Я убежден, что вы, работая с Симадзу, поняли, сколь ничтожной поддержкой пользуются фанатики на данный момент. Брувер несколько минут молчала.

– Вы хотите сказать, что войны может и не быть? – очень серьезно спросила она.

– Ручей у истока можно перегородить и прутиком, но, превратись он в реку, даже слон не сможет ее пересечь, – ответил Верещагин.

Некоторое время он выжидал, проверяя, верно ли оценил собеседницу.

– А что может помешать? Кто может помешать?

– Этого я не знаю. Я не слишком-то хорошо разбираюсь в политике, которую ведут ваши люди, – решительно заявил, хотя и не вполне искренне, Верещагин. – Из всех африканеров, кое-чего стоящих в политике, я знаком лишь с бургомистром Бейер-сом, но, к несчастью, трагические обстоятельства разлучили нас. Не возьмусь руководить его действиями.

– Вы настолько бесчувственны, что… – начала было Брувер.

– Прошу вас, поймите. Я символ имперской власти. Любой импульс к разрешению конфликта должен возникнуть именно среди местных. Ведь стоит мне показать свою заинтересованность, уверяю вас, как люди, жаждущие крови, захватят всю власть в свои руки – до тех пор, пока я не поставлю африканерский народ под жесткий контроль. Надеюсь, вы понимаете, почему я не хочу этого?

Она глядела на него не мигая.

– Подумайте! Они поставили себя в такую ситуацию, что уже не могут пойти на согласие, а могут лишь осуществлять диктат. Они никогда теперь не поверят, что кто-то может положиться на то, что сами они выполнят договор. Они должны либо править, либо подчиниться. В противовес им другие африканеры должны сказать то, к чему я прислушаюсь, – я же сперва продемонстрирую силу, а лишь потом милосердие. Об этом я искренне сожалею. Обстоятельства, не предоставляя мне права выбора, вынуждают меня совершать то, что Рауль так любит называть «внешним давлением».

– А что, если мы не изъявим готовности к примирению? – спросила Брувер, замерев.

– Тогда мне придется стать строгим учителем. Впрочем, довольно. Извините, что позволил себе отвлечься. Мы должны обсудить сейчас ваше будущее.

Теперь она молчала, слушая его. Ее воинственности как не бывало.

– Вы понимаете, – продолжал Верещагин, – что, когда начнется война, вам придется выбирать. Во многих отношениях наши руки будут ничуть не чище, нежели у ваших соотечественников.

Она не отвечала.

– Некоторые, и даже многие из ваших, возьмутся за оружие. Вы можете примкнуть к ним. Или же можете связать свою судьбу с нами, рискуя при этом тем, что вас отлучат от вашего народа, и, возможно, навсегда. Единственное, чего вам не удастся, – это избежать выбора. Вам, – как, впрочем, и нам, третьего не дано.

– Я верю вам.

– Благодарю. Я редко прибегаю ко лжи.

– А если я выберу второе? Что будет тогда с Раулем?

– Предоставьте Рауля мне.

– Неужели вы никогда не прекратите играть им, словно марионеткой, дергая за ниточки?

– Юная леди, уже многие годы я привык говорить себе: «Этому – жить, а этому – умереть». Не принимать решения – уже само по себе решение.

– А какой выбор вы оставляете мне? Предать своих или предать себя?

– Слово «предательство», по моему мнению, тут неуместно. Прежде вы должны решить, какого будущего хочет ваш народ, а уж потом я позволю вам говорить о предательстве.

– А какое будущее предлагает нам Его Императорское Величество? – задала она контрвопрос.

Верещагин то и дело внимательно поглядывал на трубку, которую вертел в руках.

– Доверю вам одну государственную тайну. Какие бы инструкции ни дал Его Величество, вице-адмирал Ли, похоже, принял ванну в ядерном огне. Подозреваю, что к тому времени, когда я выясню наконец, что это были за инструкции, оба мы состаримся и поседеем. Для блага планетарной политики мне, по-видимому, придется действовать совершенно самостоятельно, на свой страх и риск.

Он дал время собеседнице осмыслить его слова. Глаза ее расширились.

– Но ведь вам все равно придется решать, не так ли? Хотите совет? Разумеется, не хотите, но все равно вы послушаете, ибо вы предельно вежливы. Выбирая сторону, я чаще всего полагаюсь на собственную совесть. Но, поскольку это худой советчик, кончается дело тем, что я выбираю тех, кто мне приятнее.

Брувер помимо воли рассмеялась: какой деликатный ответ!

– Кое в чем могу твердо вас заверить. Если вы пожелаете связать свою судьбу с Раулем, то я любыми средствами, правыми или неправыми, добьюсь, чтобы вы улетели с этой планеты на борту того же корабля, что и ваш Рауль.

– Странное решение, – нерешительно произнесла она.

– Вы даже не представляете себе, насколько оно необычное.

– Мне надо подумать. Возможно, я Поговорю с Раулем. Что же до остального, то мне все равно. Поступайте так, как сочтете нужным.

– Недурно. Поклонитесь от меня вашему дедушке. – Женщина некоторое время глядела на него, а потом вышла, ни слова не сказав.

Мгновение спустя на своем привычном месте материализовался Харьяло.

– Ты отвратительно выглядишь, Антон.

– Матти, я никогда и ничего не делал в жизни глупее. С того самого дня, как сэр Гарри Смит завоевал

обе республики буров, а британское правительство заставило его отказаться от содеянного, африканеры сопротивляются судьбе. Прекрати так улыбаться, челюсть свернешь.

– Антон, эта твоя привычка проверять людей, замучивая их до полусмерти, рано или поздно приведет к тому, что ты загубишь кого-нибудь, кто тебе особенно дорог! – вздохнул Харьяло, на мгновение посерьезнев.

– У нее есть шанс выдержать экзамен. Ты сам это предсказывал. Поживем – увидим.

– Да я вовсе не о ней беспокоюсь, – ответил Харьяло, теперь уже совсем серьезно. – Почему бы не предоставить еще десяти поколениям африканеров свободу рвать глотки друг другу? Что проку лгать и изворачиваться – и все ради того, чтобы предотвратить грошовую войну на грошовой планетке из-за грошового дивиденда «Юнайтед-Стил» по привилегированным акциям? Не лучше ли нам рвать когти на «Сокаку» и улететь на Эсдраэлон?

– Помнишь, что Арто говорил об Ашкрофте? Харьяло захохотал.

– Еще бы! Он говорил: «Разумеется, это важная война! Ведь на ней воюю я!»

– Надеюсь, операция по пересадке кожи прошла успешно и у него все пальцы действуют. – Лицо Верещагина погрустнело. – Арто – благородный человек.

– Ну вот ты и поговорил с малюткой Брувер.

– Скажи мне, Матти, мне только кажется или я действительно становлюсь мягкотелым?

– Да, да и еще раз да!

– Но ведь батальон состоит из живых людей.

– И если ты когда-нибудь об этом забудешь, мне придется пристрелить тебя и принять командование. – Матти просиял. – Конечно, потом я мог бы с тем же успехом застрелить и Консервный Оскал.

По иронии судьбы Рауль Санмартин занимался тем же, чем и Верещагин.

Сидя за столом напротив Рауля, Наташа Солчава нерешительно протестовала:

– Но ведь медицинской необходимости нет!

В связи с последними событиями непоколебимая Наташа явно сдавала позиции. Санмартин не преминул этим воспользоваться.

– Не припоминаю, чтобы я говорил, будто такая необходимость есть. Я говорил, что есть военная необходимость, а это вовсе не одно и то же. – Он взял в руки одну из стеклоновых сенсорных иголок и принялся внимательно изучать схему находящегося перед ним прибора. – Вы понимаете, мы делаем это вовсе не для забавы.

– Нет, не понимаю, – резко ответила она, – Должна быть медицинская цель! Я никогда не режу людей ради забавы, как вы изволили выразиться.

Он положил на стол электронный ответчик и извлек из кармана документ.

– Прочтите это.

Она нерешительно взяла у него бумагу и внимательно прочла. Солчава явно была выбита из колеи бессмысленным на первый взгляд насилием, которое творилось на планете последние несколько дней. Рауль подумал было, что лучше бы он занялся поисками одного из вертолетов Евы Мур, но слухи, распространяемые тем типом из биохимии, взбудоражили весь госпиталь. Риск, что кто-то совершит опасный просчет, был слишком велик.

К тому же он знал Солчаву. Младшему составу всегда приходится делать самую грязную работу, и на мгновение он ощутил презрение к Еве Мур, которая так усердствовала поначалу, а потом оставила всю свою работу Варягу.

Солчава подняла глаза от документа.

– Это согласие, по форме напоминающее согласие на медицинскую операцию. Он принимает имперскую власть и соглашается на любые меры, необходимые для того, чтобы это согласие подтвердить. Я не понимаю.

Санмартин снова залез в карман и вынул оттуда пачку документов.

– У меня таких еще тридцать девять штук, – примирительно сказал он. – А выглядит это похожим на медицинский документ потому, что я сам того хотел.

Эти аккуратные листочки могли оправдать все, что угодно. Он небрежно бросил их на стол.

– Здесь документы, подписанные каждым из сорока. Уж не хотите ли вы и теперь оспорить наше право запихнуть им эти ответчики куда надо?

Солчава задумалась.

– А с какой целью это делается? – спросила она, сдавая первую позицию.

Санмартин глубоко вздохнул. Если уж Солчава ставила под сомнение законность происходящего, то куда более трудным делом было бы добиться согласия от бригадного адвоката, который превратился в шлак вместе с космопортом.

Он достал из ее кармана скальпель, включил его и отрегулировал рубиново-красное режущее лезвие по глубине на сантиметр и по длине на два.

– Им ведь велено было сидеть дома – и мы не шутили. Если я отпущу их под честное слово, а неделю спустя мы изловим их с ружьями в руках, то всех до единого перестреляем.

Он протянул Солчаве один из ответчиков, которые предлагал вживить в тела всех сорока буров. -

– Эти штуки не дают о себе знать, покуда не подан сигнал, – и тогда мы узнаем, где в данный момент находятся эти люди. – Этим дело далеко не исчерпывалось, но Санмартин предпочел не раскрывать карт до конца. – Если в хвостах у этих парней будут сидеть такие штучки, а ребята попадут не туда, где должны быть, у нас будет возможность убедить их одуматься, прежде чем возникнет суровая необходимость всех поставить к стенке. Если им, конечно, повезет.

Солчава сурово взглянула на него, подумав, возможно, о том, сколько уже пролилось крови.

– А если их не удастся уговорить?

– Доктор, всю жалость, которая во мне есть, я распределяю между достойными. В этом батальоне принято предупреждать лишь единожды – и те, кто этого удостоился, считают при этом, что им крупно повезло.

И он выключил лазерный скальпель.

– А что им еще оставалось? Если бы они не подписали бумаг, что было бы?

Санмартин невесело ухмыльнулся.

– Двое отказались. Полагаю, сейчас они на острове Хенке, где проведут остаток жизни, весьма плохой жизни.

Он предпочел умолчать, чтО для них было бы лучше не жить. Он просто положил скальпель на стол и поглядел на собеседницу.

– Доктор, когда я сообщаю своим правила игры, мы играем по этим правилам. При этом мы можем действовать в обход этих правил, но все равно это игра по правилам. А некоторые правила очень и очень строгие. Но я предлагаю вам сделку. Мы не станем брать на себя труд стрелять этих парней, если изловим их на следующей неделе с ружьями. Они будут ваши. Мы отдадим их вам.

Надо было обладать недюжинным хладнокровием, чтобы представить важный стратегический и тактический шаг как гуманный и красивый жест – но, как только что сказал сам Санмартин, он не нарушает правил, а лишь обходит их.

Он снова взял со стола скальпель и протянул Сол-

– Вы хирург. Вот и режьте.

Солчава медленно кивнула.

Разумеется, на стороне Санмартина было одно существенное преимущество, о котором он знал. Некая частица души Солчавы более всего на свете хотела угодить Варягу – это и была позиционная слабость противника, и эту прореху в обороне удалось использовать на все сто.

Роту Полярника в ту ночь обстреляли ракетами. Четыре взорвались внутри расположения подразделения, но пятой не суждено было отправиться в путь – минометные расчеты засекли местоположение пусковой установки и расстреляли ее. Солдаты Полярника не успели выловить охранение бурских стрелков, зато принесли с собой исковерканную пусковую установку и тела двух погибших, старших из трех братьев одной блумфонтейнской.

Последняя ракета угодила в поле фермера, метрах в пятидесяти от комнаты, где спали его дети. А мэр Блумфонтейна той ночью был убит в своей постели, отклонив перед этим предложение Коломейцева переночевать для безопасности в расположении подразделения.

 

Четверг (13)

Жалким остаткам инженерно-строительного батальона понадобилось три дня напряженной работы, чтобы соорудить взлетно-посадочную полосу для космических челноков на острове Хенке – в дополнение к тем объектам, что уже существовали там для самолетов с фиксированным крылом. Но для того, чтобы эта посадочная полоса заработала на должном уровне, нужно было еще несколько недель. У Верещагина в запасе этих недель не было. Тогда он сел на один из «Шайденов» и поднял самолет до самого его потолка.

На высоте в двенадцать километров он выбросил швартовочное устройство, которое поймал медленно и низко летевший челнок с «Сокаку», на котором он и продолжил свое путешествие. После стыковки с кораблем он поблагодарил команду и вошел в стыковочный отсек. Там он молча отдал честь старшему офицеру, тот так же молча ответил ему.

Молодой офицер горел желанием произвести благоприятное впечатление – возможно, даже слишком. Он показал Верещагину все, что было подготовлено для транспортировки самых упрямых африканеров, и, пережив эту и несколько других утомительных формальностей, Верещагин поблагодарил наконец молодого человека, к полному удовлетворению последнего. Он расстался с офицером возле каюты адмирала Ли, когда открыл опечатанную дверь и вошел в каюту, держа под мышкой увесистую полевую сумку. Несколько обескураженный офицер остался стоять в коридоре.

Три часа спустя он молча вышел из каюты и еще минут двадцать отдавал дань вежливости. Отказавшись от обеда, он сел в челнок и отправился в обратный путь.

Когда челнок вошел в атмосферу, пилот появился в пассажирском отсеке и сказал:

– Сэр, нам придется выбросить вас в трех километрах к северо-западу от острова – из-за сноса.

Верещагин кивнул. Этого он ожидал.

Когда загорелся сигнал готовности к прыжку, он со словами благодарности прошел мимо члена команды, облаченного в блестящий металлокера-мический скафандр, и шагнул в разреженный воздух. В течение долгих минут свободного падения он ждал, пока не раскроется его парашют, и следил, как челнок исчезает из вида. Потом стал неторопливо отстегивать от пояса полевую сумку.

Когда парашют раскрылся, Верещагин наметил место посадки и выпустил сумку из рук. Натягивая стропы так, чтобы приземлиться прямо на недостроенную посадочную полосу, он проводил взглядом сумку со всем ее содержимым, которая вскоре плюхнулась в воду. Жребий был брошен.

Предвкушая возвращение в Преторию, Тимо Хярконнен спешил по коридору из мастерской Буханова.

Буханов был по горло занят планом переселения буров. Он состоял в том, чтобы максимально сконцентрировать сельское население, а из части его создать прочный щит против ядерной атаки. Операция по насильственной эвакуации шестидесяти или семидесяти тысяч человек не могла не превратиться, как считалось, в настоящий кавардак, но, раз за дело брался Варяг, это могло стать хорошо организованным кавардаком. Главные трудности составляли строительство, транспортировка и массовое сопротивление переселению.

Если на то будет воля Варяга, Тихару Ёсида сыграет в этой операции главную роль. Хярконнен заглянул в полуоткрытые двери временных покоев Ёсиды.

Ёсида сидел за низеньким столиком, держа на расстоянии вытянутой руки кисточку, терпеливо ожидая, пока не успокоится биение его сердца. Хярконнен был хорошо знаком с японской культурой и искусством и завороженно наблюдал.

Ёсида занимался каллиграфией ежедневно. Сегодня он рисовал достаточно простые иероглифы «хи-рагана» – для просветления разума.

Хярконнен хорошо понимал по-японски, но не говорил. По мнению Хярконнена, иностранцы, пытающиеся говорить по-японски, в конце концов начинают строить ладные и гладкие вежливые фразы, не имеющие никакого отношения к истинным чувствам, спрятанным за этими словами. Ему странно было, что японцы не ладят с бурами, – ведь и та и другая нация были продуктами весьма замкнутых обществ. Он бесшумно отошел от дверей, пока Ёсида его не заметил.

Взрыв эмоций Консервного Оскала в присутствии Верещагина был совершенно нехарактерен для японца вообще. По мнению Хярконнена, эта его взрывная реакция на тщательно взвешенную грубость Матти Харьяло послужила неким очищением и должна была со временем помочь ему восстановить душевное равновесие.

Если же этого не произойдет – что ж, тогда война.

Ёсида продолжал грациозно и красиво делать выпады кистью. Потом с облегчением выдохнул и поглядел на результат.

Левый иероглиф «ро» был начертан не вполне уверенно. Он был даже немного кривоват. Ёсида взял листок, одним движением разорвал его на две равные части, и половинки отправились в стопку творческих неудач. Еще один листок испорчен. Он был очень огорчен этим.

Художник вымыл и убрал кисточки. Глаза Тихару Ёсиды потухли, он вновь задумался о заботах, которыми обременяет его мир.

Кольдеве огляделся, ожидая и не ожидая увидеть малышку Брувер.

– Каша, ты не видела Рауля и Берегового? Брувер вновь вернулась к прежнему распорядку и приходила в столовую всякий раз в разное время, а после пряталась в конторе Симадзу, словно мышка в норке.

– Нет, – мрачно ответила Каша. – Не знаешь, что творится с этими двумя?

Кольдеве покачал головой. Если Каша чего-то не знала – значит, безопасность на высоте.

– А ничего не известно об этом сукином сыне? – спросил он.

Каша встряхнула прической.

– Он был в порту, когда тот накрылся.

Кольдеве недовольно заворчал. Нелегко будет найти кого-нибудь, столь же последовательно бесчестного, как Григоренко.

– Через час придут ребята с патрульной службы. Они будут зверски голодны.

– Накормим.

– Ты видела Брувер?

Каша утвердительно наклонила голову.

Насколько Кольдеве было известно, Брувер не разговаривала с Санмартином вот уже несколько дней – с тех самых пор, как жители Йоханнесбурга собирали по улицам тела своих сыновей и любимых, а порой и жен и дочерей. Некоторые плевали в нее, а кто-то даже кинул камнем, который угодил ей в руку.

Две сильных и молчаливых личности, язвительно подумал Кольдеве. Санмартин успел позабыть то немногое, что делало его человеком, а Брувер и забывать было нечего. Он принял чашку чаю из рук Каши. Тепло постепенно разливалось по телу, но он так и не смог согреться. Когда он вошел в здание, ночная усталость и предутренняя прохлада окутали его тело словно ледяным саваном. Он прислонился к косяку двери.

– Привет, Ханс. Ну как, удачно? – спросил Санмартин. Он подошел к стене и уперся в нее ладонями – так высоко, как только мог.

– У меня двенадцать команд на двадцать четыре фермы и деревни. Может быть, завтра мы очистим все двадцать четыре.

– Нет. Отзови их. Им нужен отдых, – кратко приказал Санмартин, переходя к противоположной стене.

Кольдеве не спрашивал и не возражал. Санмартин взглянул на него.

– Ты и сам передохни. Выглядишь так, будто всю ночь провел на ногах.

– Так оно и было. Ладно, сейчас посплю. Ну а ты?

Санмартин не ответил. На низеньком столике стояла шахматная доска. Белые явно разыгрывали один из вариантов атаки Макса Ланге: старинный, рискованный и один из самых сложных шахматных дебютов. Кольдеве подержал в руке «съеденного» коня, поставил рядом с доской, а потом опустился на свою подвесную койку.

– Так вот вы где, – раздался женский голос. Кольдеве сделал слабую попытку открыть глаза.

– Выражаю вам свое соболезнование по поводу гибели вашего сводного брата.

Но она будто и не слышала.

– Я попросила Кашу проводить меня сюда, – сказала она.

Непонятно было, к кому из присутствующих она обращалась. Брувер робко присела на единственный в комнате стул. Она молчала. Санмартин продолжал внимательно изучать трещину на стене.

Кольдеве присел на койке и скрестил руки на груди.

– Ну хорошо. Эй, вы, двое! Мне плевать на то, что вы доводите друг друга, но вы начинаете действовать на нервы даже мне. Согласен быть судьей в вашем споре, если хотите.

Санмартин оторвался от созерцания стены.

– Ну, так что сейчас происходит? Есть у тебя на этот случай латинская поговорка? – резко спросила его Брувер.

– «Ното homini lupus». Плутарх. Человек человеку волк. Ты что, не понимаешь, что творится? Мы Убиваем, потом вновь и вновь убиваем. Это как гангрена. Если не принять экстренных мер, она расползется по всей планете. Жаль, что у нас нет еще хотя бы пары тысяч людей – это могло бы кое-кого заставить задуматься. Владыка небесный, некоторые идиоты там, наверху, возможно, считают, что одержали победу.

– Но вы тоже не можете победить!

– Но назовем это победой. Спорим? – спокойно произнес он.

– Нет, ты слишком уверен. Ты что-то скрываешь, – возразила она, пристально вглядываясь в его лицо.

– Да. И не только я. Как по-твоему, что все это значит? Что-то вроде глупой игры из романов Ханса?

Комната была узка, и Брувер стояла достаточно близко. Ее кулак с размаху ударил в скулу.

Голова его дернулась. Глядя на нее, он заговорил намеренно бесстрастно:

– Так ты только руку повредишь. Если хочешь драться, делай это с умом. Возьми кусок железной трубы.

С этими словами он вышел. Но когда Брувер бросилась за ним, Кольдеве оказался рядом и крепко схватил ее за запястье. Она попыталась вывернуться, но сила этого щуплого человека весьма удивила ее.

– Вы не понимаете. Но все же он прав. Дышите глубже, не то взорветесь.

Она вздохнула. Злоба постепенно утихала.

– Он так переменился. Это из-за Руди и майора Реттальи?.

– Как это – переменился? – спросил сбитый с толку Кольдеве.

Она судорожно подыскивала слова, смущенно глядя в пол.

Кольдеве вздернул подбородок и взглянул прямо ей в лицо.

– Сдается мне, я понимаю. Изменились обстоятельства. Он остался прежним. Он не переменился ни с тех пор, как оказался здесь, ни вообще. Пока нет. – Он поглядел в ее пронзительно синие глаза. – Неужели вы думаете, что Варяг дал ему роту потому, что мальчик получил приз по правописанию? Тому немногому, что он знает, его научила мать – она была профессором, до того – как попала в черный список. Она подарила ему на день рождения транзитный билет и пошла на Плаза-Федерале, чтобы получить приговор на двадцать лет. Если бы она не заставила его поступить на военную службу, теперь они, может быть, сидели бы в одной камере. А про его отца вам все известно.

Она молча кивнула.

– Вы встречались с Варягом. Он добр и благороден, но спросите Кашу о том, как этот батальон очистил Новую Сибирь. Белые и красные не могли выносить друг друга – и этому батальону пришлось хорошо поработать после того, как Исидзу под перекрестным огнем потерял больше людей, чем мог себе позволить. Он раздобыл списки самых фанатичных с той и другой стороны и послал туда Полярника. Полярник захватил пятьдесят агитаторов и выстроил их пО двое у стены. Они были похоронены с воинскими почестями, их семьи высланы, а оставшиеся в живых получили представление о том, как надо себя вести.

Он выпустил ее руку, на нежной коже остались красные отметины от его пальцев.

– Мы с Раулем не так долго были там, но на Ашкрофте мы оба делали дела не слишком мирные. Ведь именно для этого нас и послали. Мы заканчиваем войны, начатые другими. Вашему другу про это хорошо известно. И вам вовсе не обязательно ему это растолковывать. Не думаю, чтобы это было ему по вкусу.

Брувер опустила голову.

– В деревнях жены сами выталкивают мужей за двери, на войну.

– Вчера с нами связалась супруга Альберта Бей-ерса – возможно, единственная женщина на планете, обладающая хотя бы долей здравого смысла. Ее сын хотел вступить в армию, и она просила Рауля сграбастать его и хорошенько всыпать, дать пинка под зад, пока эти идиоты не прекратят играть людскими жизнями.

Он указал рукой туда, куда ушел Рауль.

– Можете счесть это за комплимент: вы единственная, кого он любит настолько, что позволяет бить себя. Манерам я его еще научу. Возможно, и уму-разуму. А коль скоро вы так любите латинские крылатые выражения, то приобщите к вашей коллекции еще одно, он все время повторял его на Ашкрофте: «Mutatis mutandis».

– Сделав соответствующие изменения, – перевела она.

Говорят, что когда-то давным-давно жил один особенно благородный викинг, которого прозвали «любитель детей», потому что он не нанизывал за– хваченных ребятишек на копье, в противоположность своим собратьям.

 

Пятница (13)

– Матти, если нам понадобится заполучить качественную электронику, куда нам лучше отправиться? – спросил Верещагин, ожидая прихода остальных старших офицеров.

– Все, до чего еще не добрался Корягин, находится внизу, в Комплексе, – если вообще существует. Видит Бог, мы с Юрием наворовали достаточно. А почему ты спрашиваешь?

– Можешь называть это любопытством.

– Вот ты говоришь «любопытство». Не хочешь ли объяснить мне, что вы с Раулем задумали? Ты притих дня на три. Рауль суетится, словно пчелка, и вовсе не надо им с Береговым лететь на Комплекс, чтобы до меня дошло, что происходит нечто странное.

– Иногда терпение – великая добродетель, Матти.

– Разумеется. Я сыграю свою роль лучше, если предварительно не прочитаю сценария. Полагаю, тебе известно, что у ковбоев на юге неприятности. Их пшеницу поразила какая-то грибковая зараза. Конечно, она может быть и местного происхождения, но…

– Время слишком уж подозрительно подходящее. Буры не умели выращивать пшеницу – только сорго с повышенным содержанием клейковины и просо.

– Верно. – Харьяло еще сильнее нахмурился. – Слышу шаги Юрия. Что, уже пора?

Действительно, уже слышалась неровная прихрамывающая походка батальонного сержанта. Невезучая команда Ласотовича не вернулась, и теперь Малинин выглядел старше своих лет.

– Да, Матти. Думаю, самое время, – ответил Верещагин, Потом обратился к Санмартину: – Как у тебя, Рауль?

– Мы обнаружили три лагеря. Можем обстрелять их вечером. Но не раньше.

Нужно было видеть лицо Харьяло в этот момент. Человек Эбиля, лейтенант с сонным лицом по имени Ольрогге, тоже поднял глаза с явным интересом.

Санмартин оглядел присутствующих и обратился к Матти:

– Матти, помнишь тех невинных ребятишек-африканеров, которых я отпустил?

– Тогда я подумал, что у тебя в голове замкнуло. Из этих сорока гаденышей сейчас все сорок палят по нам. Лично мне уже осточертело слышать: «Мы бедные маленькие голландские мальчики…»

Санмартин холодно улыбнулся.

– Всего двадцать семь – остальных мы с извинениями повязали. Но, хоть двадцать семь человек и палят сейчас по нам, необходимо помнить, что мы послали их в большой мир с ответчиками в казенных частях. Я привел аппаратуру в действие три часа тому назад. Мы не сможем повторить этот трюк дважды, но, возможно, этого и не понадобится. Что касается меня, я таскался на экскурсию в Кругерсдорп.

Харьяло изучал его лицо.

– Ретталья был прав, – сказал он наконец. – Ты Человек с двойным дном. А не было ли у нас сегодня предложений поприличнее, Антон?

– Нет, насколько припоминаю, – простодушно ответил Верещагин. Он оглядел присутствующих. – Тебе достается ферма Эландслаагте, Пауль. Можешь взять двадцать шестой взвод гуркхов и самолеты. Нельспрейт – Петру. У Эбиляесть две роты в зоне действия, они тоже твои, а еще оперативно созданный взвод гуркхов. В распоряжении Рауля двадцать седьмой взвод. Разведчиков и инженерно-саперный взвод поделите пополам… Остальные гуркхи отходят к службе безопасности. Помнить о маскировке и карантине. Матти, прошу, не лезь вперед, – прибавил он твердо, и никто не спросил, почему это. Чуть погодя с оттенком былой веселости в голосе он поинтересовался: – Ну что, джентльмены, чего мы ждем?

Санмартин поднялся со стула. Ханс говорил, что на этот раз все будет иначе, победят хорошие парни.

– Я не переиграл? – спросил Харьяло, когда все разошлись.

– Нет, ты сделал все как надо, Матти, – задумчиво пробормотал Верещагин.

Эти игры нужны для того, чтобы сделать из них настоящих солдат, подумал он. И тотчас же мысленно оговорился: из тех, кто выживет.

– Матти, командир седьмой роты рвется в бой, но опыта у него маловато. Мне понадобится твоя твердая рука, чтобы он не наломал дров и сохранил голову.

– А Рауль?

– Рауль растет. Думаю, можно предоставить ему самостоятельность. К тому же Лев будет рядом.

К тому времени, как Санмартин возвратился в Йоханнесбург, «Аякс» трижды прошел над Кругерс-дорпом и окрестными лесами и сделал все нужные снимки. Евтушенко и Береговой получили копии и, разложив их на полу, стали изучать с помощью увеличительного стекла, ползая на коленях. Евтушенко получил четыре команды из разведвзвода.

– Ты времени даром не терял, – бормотал он, подползая к фотографии церкви.

Кругерсдорп был самой маленькой из трех целей. Населенный пункт состоял всего из пяти десятков строений. Буры набьются туда как сельди в бочку – им будет там слишком тесно, чтобы они смогли достойно защищаться.

– Они все там, в поселке, все нормально, – спокойно отозвался Береговой. Он указал на одно из строений. – Если это не бункер, то я куплю эту штуку и передам по наследству внукам.

– У Льва как?

– Там шатается слишком много народу. Погляди на эти следы, ведущие к складам на северо-западе. Бараки. Может быть, кто-то еще есть в лесу – там, где снимок слегка пестрит, – заметил Евтушенко.

– А что насчет бункеров?

– По одному на каждом краю. Еще три вдоль дороги. Их скрывает опавшая листва, но в инфракрасном свете видны пластиковые сетки.

Санмартин поднялся и потянулся.

– Мне кажется, Берри, что у нас есть наметки плана.

Солнце уже садилось, для обмена мнениями это был не вполне традиционный час. Двое гостей Верещагина явно чувствовали себя не в своей тарелке.

Надин Джоу похоронила сестру. Джеймс Мак-клосленд, Маленький Джим, занял место отца. Эти двое могли говорить за всех фермеров.

Верещагин пригласил гостей сесть.

– Готов сообщить вам, что мы предпринимаем все усилия к прекращению конфликта с африканерами. Для восстановления мира мне потребуется ваша помощь – вам нужно будет только придержать своих сторонников и их последователей.

Маленький Джим ожидал чего угодно, только не подобного заявления.

– Вы что, к бурам нанялись? У нас нет ни одной семьи, где бы не оплакивали чью-то смерть! Они убили моего отца! На их совести пара тысяч имперцев! Они там покатываются со смеху с ружьями в руках – а вы говорите о мире?

Губы Надин Джоу искривила еле заметная циничная усмешка. Верещагин заморгал.

– Бесспорно, но, если поляжет еще несколько тысяч буров, это все равно не вернет к жизни вашего Отца. Мы довольно потрепали буров и на этом не остановимся. К тому же ваша помощь хоть и желательна, но не так уж необходима. Возможно, вам интересно будет узнать, что директор «ЮСС» слишком много разъезжал, не давая этому удовлетворительных объяснений. Это оказалось связано с некоторым дефицитом на складах боеприпасов компании – он явно не ожидал, что мы следим за этим. Мы казнили его четверть часа назад.

Молодой Макклосленд, отпрыск влиятельного рода, понятия не имел, что это значит, – в отличие от Надин Джоу. Юго Туг до самого последнего момента, пока его не удавили в собственном кресле, продолжал верить в то, что дело можно уладить «в рабочем порядке». Он умер очень нехорошей смертью.

– Терпеть не могу, когда что-то творится у меня за спиной, – продолжал Верещагин. – Я не намерен проводить геноцид против африканерской нации. Мое дело – направить энергию в нужное русло. Мы поняли друг друга?

И, поручив молодого Макклосленда нежным заботам Надин, Верещагин занялся более насущными проблемами.

Когда стемнело, войска бесшумно выступили в путь. Это была легкая трехкилометровая прогулка – в конце пути их должны были подобрать вертолеты.

Под командованием Санмартина были три его стрелковых взвода и отделение разведки. Кольдеве и Окладников возглавляли другую половину клещей, они должны были получить по дороге бронетехниг ку, группу из инженерно-саперного взвода, три миномета, а также группу разведчиков и гуркхов.

Береговой был оставлен на месте с четвертым минометом, осиротевшими птенцами Хигути и изрядным количеством тяжелого вооружения, прилипшего в разное время к рукам Матти Харьяло. Его делом было создать иллюзию, что 3-я рота находится там, где ей и надлежало быть, – именно так должны были думать повстанцы, скрывающиеся в лесах.

Шестерни хитроумного механизма бесшумно завертелись. Ночные действия разворачивались вовсю. После того как Санмартина подберут большие птички, они вернутся за Полярником. Оперативный взвод гуркхов назначили передовым отрядом Полярника. Лучевая болезнь уже начала сжимать их в своих объятиях – они не слишком маневренно передвигались, но были очень, очень злы. Роты Эбиля двигались на север по дороге вдоль Красной реки из Чалктона, они представляли собой молот, который должен будет вдребезги разбить самый крупный из трех лагерей противника, а Коломейцев – наковальню. Третьей силой был Палач. Штурмовикам и вертолетам до поры до времени велели держаться в стороне.

Было тепло, около двадцати пяти градусов, но Санмартина знобило. Ему становилось лучше, только когда он думал о предстоящем сближении с противником.

Одиннадцатый взвод десантируется с самолета. На стереоскопических снимках, сделанных с борта «Аякса», видно было, что по горам вдоль Жемчужной реки растут древовидные папоротники высотой метров в тридцать.

Спустившись с хребта, Санмартин и одиннадцатый пройдут черным ходом без лишнего шума. Взвод Караева обеспечит защиту флангов, пока они не окажутся в городе. Затем они захватят изолированный квартал из четырех домов и блокируют северо-восточный край города. Гаврилов и 10-й взвод выполнят функцию пробки – они отрежут огнем путь всякому, кто вознамерится прорваться к рудникам.

Ну а когда с черным ходом все будет в поряд-

ке, Ханс и Сергей Окладников вышибут парадную дверь.

Если верить сведениям с «Аякса», буры уходили из поселка в леса, которые местные жители некогда посадили без всякой задней мысли. Санмартин надеялся, что, когда они услышат звонок в дверь, у них тоже не возникнет никаких задних мыслей. В противном случае Евтушенко и его подручным придется взяться за ножи.

Это был совершенно идиотский план, который вполне мог сработать. Так Санмартин объяснял и Ханне.

Как нелегко это было – сидеть и рассказывать Ханне, что он уже сделал и что собирается сделать. Он помнил, как оставил ее. Она сидела на кровати, тупо глядя в стену, а руки ее были судорожно стиснуты.

Команда к выброске прозвучала совершенно внезапно.

Молча, осторожно обходя деревья, колонна Санмартина двигалась вперед, доверяясь в кромешной тьме лишь биноклям ночного видения.

Идущий впереди Евтушенко останавливался через каждые десять метров и, щелкнув кнопкой наручного прибора, сверялся с показаниями компаса. Хотя разведчик хорошо ориентировался на местности, но никогда не полагался только на чутье. Пробираясь сквозь ночную тьму, он мысленно считал шаги, поэтому всегда знал, насколько далеко ушел.

Хребет был совершенно скрыт густыми девственными джунглями, тут царили торжественная тишина и сдержанные цвета – черный и зеленый. Толстые высоченные стволы устремлялись в небо, словно гигантские зеленые копья. По толстым чешуйчатым стволам ручьями стекала вода. Огромные деревья представляли собой первую крышу, перекрывавшую свет звезд на высоте двадцати – двадцати пяти метров над их головами. Вторая крыша располагалась пониже – метрах в десяти, образованная ветвями другого вида папоротниковых деревьев.

Ян Сниман шел с 11-м взводом Муслара в качестве помощника-медика при Марио Винсенте.

– Кто выбрал эту дорогу? – спросил он шепотом у соседа. – Он явно разбирается в дерьме.

– Не знаю кто, – отвечал Санмартин тоже более-менее неслышно. – Но пристрелить его не мешало бы.

Смущенный Винсент зашипел:

– Тише! Не шуметь.

Санмартин похлопал Яна Снимана по спине и пошел к голове колонны.

Хярконнен поднял глаза от радиостанции.

– Майор Коломейцев считает, что утратил преимущество внезапности. Он требует инструкций.

– Передай, чтобы действовал по обстановке, Тимо, – резко бросил Верещагин.

Хярконнен прикрыл ладонью микрофон.

– Сэр, я уверен, что он будет действовать по. прежнему плану, если я передам это. Большой риск потерь.

– Тимо, в долгосрочном плане нам это обойдется дешевле, если они запомнят, что в эту ночь их победили в честном бою, а не заманили в ловушку или сразили вирусом.

Уже в течение девяти часов двадцать семь человек со вживленными ответчиками успешно распространяли инфекцию, которая призвана была сокрушить армию буров, но лучше будет, если их сыновья воспримут эту чуму как милость, избавившую их от нового проявления имперского гнева.

– Несколько тысяч человек, – добавил Верещагин, присовокупив до кучи батальон Эбиля и прочих, – не могут управлять целым миром, даже таким, как этот. И командование противника прекрасно это понимает. К несчастью, в этом их сила. Но вот другого они не понимают: в наших силах изменить существующую ситуацию так, что мы вполне сможем ее контролировать.

Удовлетворенный Хярконнен кивнул и принялся выдавать Полярнику краткие инструкции.

В окрестностях Нельспрейта пробил назначенный час. Толпа низкорослых солдат высыпала из леса с криками: «Айо гуркхали!» Пятеро погибли – один по имени Али, другой – Пан и трое – Тапа. Но остальные легко смяли растерянных буров из бетле-хемских ополченцев. Те окопались мелко и кучно, словно поросята, сбившиеся в одну кучу для тепла и компании.

Тем из жителей Бетлехема, кто успел запереться, крупно повезло. Другим пришлось близко познакомиться с кривыми кинжалами гуркхов. Взвод номер один под командованием Янковски оставил людей Хигути заканчивать дела в Бетлехеме и двинулся дальше.

В это время в Йоханнесбурге Ханна Брувер встала и переоделась. Она надела серый пуловер и темные брюки и обулась в грубые башмаки. Дом совершенно опустел. Никого не встретив, она направилась к юго-восточному сторожевому посту и помахала рукой двум низкорослым гуркхам. Поскольку им строжайше приказано было ни при каких обстоятельствах не стрелять в нее, они помахали ей в ответ. По потаенной тропинке она направилась через пшеничное поле к пустым, словно вымершим, улицам города.

Она остановилась у дома 27 по Вильунстраат, вспоминая слова Рауля. Возможно, это было глупо – так сблизиться с ним, поставив себя под удар, но так случилось. Он говорил, что подобно тому, как в природе существует равновесие, оно существует также и в политике – и его нельзя серьезно нарушать, не опасаясь при этом непредсказуемых последствий. Да, это правда.

Он рассказал ей, что собирается предпринять. Потом высказал еще очень много сугубо личного – ведь он полагал, что не вернется.

Ханна вспомнила, как он ушел, тяжело увешанный всевозможной амуницией, вселив в нее против воли огромную веру в себя.

Она тихонько постучалась. Внутри мелькнул слабый свет – и только.

– Я одна, тут больше никого нет, – тихо сказала она на языке африкаанс. – Можете спокойно открывать.

Свет пропал. Дверь открыл сам Альберт Бейерс. Лицо его было мрачно.

– Быстро входите, – отвечал он на том же языке. Закрыв за нею дверь, он запер замок и только после этого Отважился зажечь свет. За его спиной стояла его супруга. В руках она сжимала увесистую каменную скалку.

– Вы что, спятили? – хрипло прошептал– Бейерс. – .Что на вас нашло? Вы что, забыли про комендантский час?

– Полно, Альберт, – вмешалась его жена, уже гораздо спокойнее. Она подалась вперед, прищурясь. – А-а, это же девочка Брувер – теперь я вас узнаю. Простите, я близорука. Надо было вставить контактные линзы, да вот все недосуг. Ну, что у вас?

– Хеэр бургомистр, у меня есть для вас предложение.

Брувер мешком опустилась на стул и принялась массировать щиколотки. Напряжение последней недели давало о себе знать. Голос ее звучал хрипло.

Жена Бейерса направилась прочь.

– Нет, останьтесь! – попросила Брувер. – Это касается и вас.

И она начала рассказывать.

Шаркающей походкой совершив нечто подобное круговому обходу сторожевого поста, скучающие часовые остановились у входа в нечто похожее на бункер, располагавшийся на лесной опушке близ Кру-герсдорпа. Прямо у них за спиной возвышалась. южная оконечность горного хребта, окаймлявшего равнину, где раскинулся городок. Хотя такой обход подошел бы скорее при охране почтового отделения, чем военного сторожевого поста, молодые шахтеры чувствовали себя при этом настоящими бойцами.

Когда двое охранников приблизились друг к другу в процессе кругового обхода, в кустах, метрах в десяти от них, послышался тихий шорох, и часовые попадали, словно марионетки, когда их изображают пьяными.

У входа сидел парень. Спасаясь от жары, он выбрался из бункера и поднялся на верхнюю ступеньку без всякого оружия. Лицо его исказило беспокойство. Но стоило парню выпрямиться, как в грудь ему ударил тонкий кувыркающийся осколок пластика и повстанец завалился на спину.

От опушки отделились две фигуры. Они бежали прямо к бункеру. Когда первый из них достиг входа, он поскользнулся в луже крови, но ему удалось удержаться на ногах ровно столько, чтобы опорожнить магазин в чрево бункера. И лишь потом он позволил себе плюхнуться на пятую точку.

Щелканье затвора сопровождалось более глухими звуками – это пули рикошетили от стен. Евтушенко с величайшей осторожностью поднялся на ноги – две пули просвистели прямо у него над головой. Посветив внутрь фонариком, он увидел три скорчившиеся фигуры. Разведчик выдернул свой нож из груди трупа, валявшегося у него под ногами, и вошел внутрь.

Выйдя, он увидел стоящего на верхней ступеньке Томаса – на тощем лице его сияла идиотская усмешка. С каменным лицом Евтушенко сменил магазин. Потом вытер окровавленное лезвие ножа о брюки убитого африканера.

К ним присоединился Санмартин.

– Ну вот мы и пришли, – тихо сказал он. Евтушенко кивнул.

Санмартин поднял глаза на тонкий церковный шпиль, устремленный в небо, потом вновь посмотрел на Евтушенко.

– Лев, как говаривал ежик ежихе: будь попроще.

Окладников мог свободно браниться: все равно гул двигателей транспорта заглушал его цветистые проклятия.

Когда легкие штурмовые взводы перебрасывали по воздуху, для крупных транспортов «в большинстве случаев» назначали вполне приличные посадочные полосы, где Окладников мог хоть в белых перчатках выводить свою боевую технику. Однако это бывало как яичный рулет у одного лоточника: он также удавался «в большинстве случаев» – вчера, завтра, но только не сегодня. Если район высадки не оказывался болотом, то или хорошо простреливался, или был покрыт лесами. Гуркхи Кольдеве и даже минометы и прыгунки вполне могли лавировать между деревьев, но вот «кадиллакам» оставалось лишь плюхаться прямо в реку.

Когда транспорт стал снижаться, Окладников почувствовал, как его желудок неумолимо стремится к горлу. Он монотонно крыл все поколения буров, а особенно предшественников тех, кто поселился на Зейд-Африке, и не прекратил этого и в тот момент, когда хвост аппарата раскрылся и выбросил круглый парашют.

Окладников все еще ругался, когда парашют раскрылся и рывком выбросил его «кадиллак», а потом буквально швырнул его с высоты примерно двух метров в грязное озерцо.

Бронированная машина закачалась на воде. Все обошлось. Окладников продолжал монотонно изрыгать проклятия, освобождая машину от парашютных строп. Броневик захлестнула волна – это рядышком плюхнулся другой «кадиллак». Над их головами ревели моторы следующего транспорта. Окладников с ухмылкой отстегнул привязные ремни и положил их на место. С каким-нибудь Пригалом, у которого вечно не заводится двигатель, машину тут вовсе унесет в море.

Он высунул голову из люка. Кольдеве уже поджидал его на берегу.

– Привет, Сергей. Дорога вроде ничего. Ребята Жеребцова сняли охранение.

Дорога, построенная для вывоза леса, извивалась как змея и была, скорее всего, заминирована. Что же до охраны, буры были тут больше теоретиками, на практике же их навык оставлял желать лучшего. Компьютер на борту «Аякса» засекал все транспортные средства на планете, ведь даже после того, как вступил в силу запрет на передвижение транспортных средств, буры продолжали перевозить людей, оружие и боеприпасы – не таскать же это все на себе.

– Никто не пострадал при посадке? Белые зубы Кольдеве блеснули в темноте.

– Полтора несчастных случая. Окладников удивленно уставился на него.

– А половина откуда?

– Сальцын сел на дерево, запутался в стропах, а ребята Жеребцова заняты, им некогда его снимать: они сейчас ржут во все горло.

Окладников, от души гогоча, выводил мокрые машины на берег. Гуркхи взобрались на броню, и колонна двинулась по дороге. Первым шел маленький и легкий вспомогательный автомобиль, шныряя из стороны в сторону. Сапер, сидящий на пассажирском месте, то и дело поднимал глаза от приборов и бросал на дорогу пригоршню белого порошка – возможно, муки, – отмечая подозрительные места для идущих следом машин. Там, где поверхность дороги была рыхлой, из-под выхлопной трубы выведенной впереди машины поднималось облачко пыли.

– Как думаешь, они знают, что мы приближаемся? – спросил Окладников у Кольдеве.

Пока Кольдеве обдумывал ответ, шофер идущего впереди автомобиля взял вправо, и вдруг ее резко повело в сторону. Мелкие частицы, выбрасываемые или поднимаемые выхлопной трубой, разбудили мину. Та была запрограммирована на минимальную задержку, и взрыв произошел под передними колесами. Машина наклонилась и легла набок, а трех метров дороги как не было. Взрыв разбудил относительную тишину. Сапер схватился за ушибленное и окровавленное плечо, но кровь принадлежала погибшему шоферу. Переднее колесо, развороченное, бешено вращалось, разбрасывая расплавленный пластик.

Кольдеве ответил:

– Вполне может быть.

В шести километрах от этого места Хендрик Пинаар проснулся и обнаружил, что почему-то не может уснуть. Он задумчиво почесал седую бороду и принялся обуваться.

Иногда интуиция стоит дороже тысячи учебников по военной тактике. Его подняло странное ощущение, которое никак нельзя было выразить словами. Он не испытывал ничего подобного с тех самых пор, как ракетный катер принял его на борт в заливе Хейдьес в те последние дни.

Томас приблизился к ближайшему из бетонных строений и внимательно осмотрел стену. У самой земли виднелся ряд маленьких окошек. Они были закрыты.

– Хвала тебе, Господи, за кондиционеры, – прошептал он, глубоко вздохнув.

Он посветил своим невидимым светом ночного видения в окно и разглядел внутри длинный ряд коек. Повернув голову, он увидел, что Евтушенко колдует у двери. Удовлетворенный осмотром, Евтушенко достал небольшой тюбик смазки и выдавил чуть-чуть на замок. Потом кивнул Томасу – его профиль в крапчатой маске выглядел очень странно.

Убрав в сторону автомат и сунув фонарь в чехол, Томас достал эластичную чашечку и прилепил ее к оконному стеклу, проверив, хорошо ли та держится, затем стеклорезом очертил на стекле круг вокруг чашечки и легонько постучал по кругу обратной стороной руки в перчатке. Кружок стекла поддался, и Томас отложил его в сторону.

Потом он осторожно отстегнул от портупеи химическую гранату в пластиковой оболочке. Выдернув чеку, он сосчитал до трех, просунул руку в отверстие и метнул гранату в самый центр комнаты, где та упала под койку и взорвалась с негромким хлопком.

Евтушенко спокойно передал Томасу четыре куска ленты, которые оторвал от рулона, лежавшего у него в ранце. Не обращая внимания на тех, кто умирал в комнате, Томас осторожно заклеил дыру в стекле. Потом он отрезал еще кусочек клейкой ленты и тщательно заклеил дырочку на рукаве – там, где ткань разрезало острое словно бритва стекло.

Потом он присоединился к Евтушенко, который уже находился возле следующего бетонного строения, похожего на амбар, где трудились еще двое из их команды. Другая команда работала в соседнем ряду.

Именно в этом бункере и лежал Хендрик Пинаар, охваченный непонятными ощущениями, и то напрягал, то расслаблял затекшие мускулы. Наверное, правы те, кто говорит, что он стареет, мрачно подумал Пинаар.

Вдруг в большой соседней комнате послышался хлопок, а потом тихое шипение. Не успев даже ни о чем подумать, он птицей пролетел в Окно у самого изголовья, сжимая в руках ружье. Еще не коснувшись земли, он выстрелил в смутную фигуру, маячившую впереди.

Глухой щелчок выстрела, убившего Евтушенко, послужил первым сигналом к штурму Кругерс-дорпа.

В это же время на окраине Кругерсдорпа другой подчиненный Евтушенко, Жеребцов, изумлялся тому, что у буров, расположившихся лагерем в лесу, не оказалось подготовленных позиций, Да и выставили они лишь нескольких часовых. Мало того, даже те, что стояли в охранении, прямо-таки лезли на глаза, даже не пытаясь замаскироваться.

Было их тут всего человек сто пятьдесят – сто семьдесят пять, возможно, две маленькие группы коммандос. Среди расположенных по кругу палаток кто-то пытался завести норовистый грузовик, предоставив прекрасную возможность прыгункам Оклада никова спокойно выйти на позицию.

Сняв очки ночного видения, разведчик подался обратно, чтобы набросать карту для прыгунков. Сальцын сделал одно неглупое, хотя и неуместное замечание:

– А зачем нам по ним стрелять? Почему бы не артиллерией сразу?

Капрал поглядел на Сальцына так, словно тот за полночи в лесу подвинулся разумом.

– У нас, между прочим, минометы, а не церковные свечи. Эти тупые буры расползлись по всему лесу и залегли. Если хочешь увидеть муравьев, сперва развороши палкой муравейник. – Но тут его чуткое ухо уловило слабый треск, похожий на отдаленную перестрелку. – Похоже, пора начинать, – приказал Жеребцов и тут же услышал по радио подтверждение.

Спавший на церковной скамье Дэнни Мигер рывком сел, едва расслышав тот же звук. Он перескочил через стоящую рядом койку, опрокинув ее и свалив на пол спавших там людей.

– Вставайте! Шевелитесь, шевелитесь, если хотите встретить Рождество! – Он сгреб одного за плечи. – Одеваться нет времени! А ну-ка, живо на колокольню и звони что есть мочи!

Сам он привычным движением быстро накинул на себя снаряжение, схватил чье-то ружье и бросил его владельцу, который еще не отошел ото сна и удивлялся с нагретой койки, с чего это Мигер разбушевался.

Наемник склонился, чтобы зашнуровать ботинки, а когда поднял голову, то увидел направленные на него беспощадные глаза Пата – этот парень был прирожденным бойцом, а не выученным на такового.

– Прикрой меня сзади, – приказал он молодому наемнику, открывая дверь на улицу.

Очутившись в ночной темноте, он силился разобраться в звуках боя, но ему мешал шум за спиной.

Может, там уже весь город погиб, судя по звукам стрельбы. А у них над головами, на колокольне, бедняга ковбой, так и не успевший одеться, трезвонил во всю мочь в церковный колокол.

Там, где Кольдеве оставил первый орудийный расчет, Мехлис, вслушивавшийся в звон колокола, взял радиопередатчик.

– Си тире один. Точка. Мехлис. Это что, церковный колокол?

– Да. Уберите его. Санмартин, связь окончена.

Команда Мехлиса уже разворачивала гидравлическую орудийную платформу с приданного грузовика, готовясь к стрельбе. Мехлис свистом просигналил второй машине, чтобы она встала бок о бок с первой. Расчет номер пять уже передавал четвертому боеприпасы.

Мехлис проверил еще раз показания компьютера, чтобы узнать, прочно ли встали на кочковатой почве гидравлические опоры. Он быстро проделал необходимые для стрельбы расчеты. Его команда выпустила девять снарядов большой мощности, промахнувшись едва ли на волосок.

Звон, доносившийся с колокольни Питерскирка на той стороне улицы, разбудил и Элизу Лаув. Свернувшись в постели, она гадала, что это может значить. Внезапно она вскочила с кровати, подбежала к окну и распахнула его в тот самый момент, когда часть церкви взорвалась. Каменные осколки дождем ударили по стене, над улицей повисло облако пыли и дыма.

Лаув отшатнулась от окна, а тем временем еще три снаряда напрочь снесли верхушку колокольни. Она кинулась в соседнюю комнату. Слушая доносящуюся через разбитое окно канонаду, насмерть перепуганная женщина вжималась в стену.

Под ее окном лежал Дэнни Мигер. Оглушенный, наемник потряс головой. Потом, подняв голову, увидел рядом Патрика, тоже лежащего навзничь. Все его лицо было в мелких порезах. Орудийные расчеты имперцев были весьма пунктуальными: разнеся церковь, они прекратили стрельбу.

Мигер поднялся на колени и пополз вперед, чтобы поглядеть, что там, за разрушенной дверью. Уже второй раз за время пребывания на Зейд-Африке Мигеру приходилось командовать подразделением, которого больше не существовало. Поднявшийся Патрик кивком указал куда-то в темноту.

– Ага, церковь. А чего ты хочешь от ребят этого Верещагина? Ладно, пошли, Пат.

Подумав, он прибавил:

– По крайней мере, мы выиграли другу Хендри-ку несколько минут. Полагаю, пора нам пойти и поглядеть, как он там.

Пат с трудом поднялся на ноги и трусцой побежал по улице, Мигер последовал за ним.

Когда две маленькие группы бурских коммандос только поднимали головы, в лагерь пришли прыгунки, вооруженные пушками. Они уделили особое внимание неровным рядам маленьких зеленых палаток.

Жеребцов наблюдал за тем, как семьдесят седьмые, покрытые неуклюжими охлаждающими чехлами, держат под прицелом растерянных буров. Те сдались, не выдержав минометного огня. Они с Сальцыным неторопливо выбрали четырех наиболее активных.

Прыгунки, шустро крутясь на колесах, выпускали целые тучи пуль. Ошарашенный, но практически нетронутый бурский контингент проявлял высокий дух. Хотя такое положение ожидалось и было вполне объяснимо, менее глупым от этого не становилось. Какими бы легкими и хрупкими ни казались прыгунки, их угловатая броня делала машины практически неуязвимыми – в них можно было сколько угодно палить и что угодно кидать. Чего нельзя было сказать об африканерах.

Половина буров опомнилась и вела огонь, когда Жеребцов приказал всем трем минометам прекратить огонь и перейти на «Щебетуны».

Потом Жеребцов критически оглядел произведенные разрушения и заговорил по радио:

– Двенадцать тире один. Точка. Вы попали по шахтам? Выпустите еще дюжину снарядов по тому же месту – и это будет то, что надо.

Прыгунки уже направились на помощь окладни-ковским «кадиллакам», и Жеребцов последовал их примеру. То, что осталось от бурского контингента, в лесу было уже никому не нужно – по крайней мере, как только закончится бой за Кругерс-дорп, они станут бесполезными.

Орудия выполнили свою боевую задачу и сразу приготовились отойти, чтобы обстрелять намеченные цели в черте города. Следуя инструкции, Мехлис и его команда подняли гидравлические опоры минометных установок, чтобы переместить огневые средства на другую позицию. Не успели машины отойти на сотню метров, как три залпа со стороны противника ударили из центра города по тому месту, с которого они только что ушли. Город пробудился.

В лесу светало. За какой-нибудь час под лиственным шатром воцарился странный полусвет, не дающий теней. И вдруг каждый лист загорелся зеленым светом – это солнечные лучи заиграли в каплях воды.

Лес стал зеленым.

Чехов сказал однажды, что лучшее описание снега, какое он когда-либо слышал, принадлежало одной школьнице. Она сказала: «Снег был белый».

Кольдеве сидел на «кадиллаке» Окладникова и размышлял, когда тот откинул люк и высунулся.

– Привет, Сергей. Интересуешься? Окладников покачал головой:

– Просто хочу подышать воздухом.

Кольдеве кивнул. Потом поглядел вниз – взгляд его остановился на шинах.

– Ты знаешь, прежде они делали эти штуки из резины.

– Ага, вроде жвачки, – уныло отвечал Окладников, которого совершенно не интересовала история.

– Не ячеистые, а просто длинные трубки, наполненные воздухом.

Окладников промычал что-то невразумительное.

– Для полноты картины тут недостает только ворон, – подытожил Кольдеве.

Ночной бриз ласкал его лицо. Он прислушивался к треску выстрелов.

– Точно, точно, – прошептал Окладников, слушая, как усиливается канонада, но тут его на время отвлек радиовызов со стороны Санмартина.

Он смотрел, как Кольдеве надевает маску, и небрежно отдал честь. В роте Палача чтили собственные ритуалы. Когда заворчал мотор, Окладников захлопнул люк и пошел впереди колонны.

– Услышьте меня, братья мои. Дуют райские ветры. Где вы, те, кто жаждет рая?

И они двинулись вперед, чтобы сокрушить любые препятствия.

Санмартин вошел в пролом пятым. Спускаясь на второй уровень, он почувствовал, как у него дрогнули колени, когда один из пехотинцев Муслара кинул в подвал связку гранат.

Они были хорошо натренированы приемам боя внутри зданий. По обеим сторонам улицы, начиная с верхних этажей, подразделения крушили взрывчаткой внутренние переборки домов и очищали гранатами комнаты. Пулеметы на уровне улиц и на крышах прикрывали бойцов.

Это было несколько жестоко по отношению к мирным бурам, но подвалы кишмя кишели повстанцами.

То и дело в доме взрывались гранаты, распространяя кругом клубы голубоватой пыли. Санмартин приказал очистить верхние этажи при помощи гранат с газом, вызывающим временную недееспособность, и голубой туман теперь висел повсюду. Санмартин видел голубые частицы на стенах, на полу, на маске Муслара. Гранаты с таким газом – самое гуманное оружие, известное на данный момент. Они прекрасно действовали в замкнутом пространстве. Санмартин собирался ограничиться ими до тех пор, пока первый бур не наденет защитную маску. Тогда дело примет более серьезный оборот – и мирному населению придется много хуже.

Муслар сжимал в руках автомат – приклад упирался в его согнутую в локте руку. В левой руке у него был саперный топорик, который он отобрал у Тюленева, после того как тот, здоровый дубина, оступился и потянул колено.

Краем глаза Санмартин заметил, как боковая дверь распахнулась от взрыва и, ударив Муслара, отбросила его на обломки стены. Потом неожиданно в дверях появился голый мужчина с ружьем и вывалился в коридор, где огонь Санмартина пересекался с огнем с лестницы. За мужчиной показалась женщина. Она стояла на коленях, целая и невредимая, закутанная в простыню. Она робко протянула к мужчине руку и отдернула ее, окровавленную. Санмартин приподнялся на один локоть и посмотрел на Муслара.

Муслар, недвижимый, лежал на ступеньках. Над его телом склонился солдат, покачал головой, показал на свою щеку и грудь, а затем направление, откуда шел ответный огонь, которого не заметил Санмартин. Первый же выстрел перебил Муслару аорту. Лицо Муслара на глазах разглаживалось и бледнело. Он умер, даже не пошевельнув головой. Солдат аккуратно разжал его пальцы и взял его топорик, вонзившийся в перила.

Санмартин спрыгнул на лестничную площадку, поднял ружье бура за ствол и разбил о стену. Поднявшаяся от удара голубая пыль дошла до женщины, и она села на пол. Бесчувственная, нагая, она была похожа на ребенка, на существо из мира эльфов. У него появилось внезапное желание пнуть ногой это невинное существо.

Подошел командир группы и подобрал оружие Муслара.

– Прощай, брат, – тихо произнес Санмартин. Он услышал, как снизу, с лестницы, кто-то спросил:

– Так вы идете, капитан? Бронетранспортеры пришли.

Санмартин поспешил к окну и посмотрел на главную улицу города.

На уходящих в стороны переулках стояли барьеры, способные остановить заблудившуюся скотину, но не бронемашины. Бункеры по обеим сторонам главной улицы искрошили бронебойные снаряды минометов, и теперь Окладников врубил сирены и вывел на главную улицу свои «кадиллаки». Его стрелок полил обе стороны улицы из высокоскоростного импульсного орудия – на случай, если там затаились группы гранатометчиков, – и прошелся просто разрывными снарядами против всех остальных. Барьеры разлетелись, как картонные.

Главная улица была обработана, и Окладников, составив свои машины плотным ромбом, направился влево. Перенося огонь, они очистили улицы и слева и справа, разворотив фасады домов. В двадцати метрах от того места, где они вошли в город, вспыхнул красный свет выпущенной ракеты. Мощный белый огонь размазал бура по стене вместе с его пусковой установкой. А позади гуркхи Кольдеве укрепляли занятые позиции, окружая ошеломленных буров – военных и гражданских. Санмартин убрал голову из окна.

Винсент, казалось, спал, прислонившись к бетонным ступенькам. Сниман слушал треп по радио: вдруг назовут его фамилию или имя приятеля.

Глядя на убитых, Сниман поймал себя на мысли, что такой картины он совершенно не ожидал. Некоторые были очень молодыми. Тлевшая в душе Снимана вера в военную славу, которой Орлову так и не удалось выбить из него, улетучилась, стоило ему увидеть мертвого Корнелиуса дю Туа, изрешеченного 5-миллиметровыми пулями. Старый бургомистр несколько раз бывал в гостях у Сниманов.

Дю Туа всегда представлял себя в качестве одного из героев возрожденной Первой Республики. Он не должен был так умереть. Винсент облегчил его страдания уколом опиата.

Вот показались несколько перепуганных пленных. Руки у них были связаны, на шее у каждого болталась веревка. На улице раздалась стрельба: то стрелял из автомата какой-то бур, пытаясь дать уйти своим товарищам. Капитан Санмартин послал отделение 9-го взвода на помощь 11-му.

По ту сторону улицы Сниман увидел группу из 9-го взвода с 88-миллиметровой пушкой. Они обошли дом и скрылись из поля зрения. Тут же длинные пальцы Винсента вцепились в него и дернули в сторону. Автоматные пули ударили в стену как раз в том месте, где только что была голова Снимана. Сниман многозначительно взглянул на Винсента. Винсент снова прилег на лестницу и включил радио.

– Слушай! Куда торопиться? Мы уже пару ходок сделали, так что к чему спешить? Они хорошие ребята. Они сами скажут, когда мы им понадобимся. – Винсент закрыл один глаз и снова обратился к Сниману: – Разве Орлов учил, что надо вот так высовывать голову к месту и не к месту?

Сниман понимающе кивнул и облизал пересохшие губы.

– Ну, Марио, с меня пиво.

Винсент закрыл глаза и сложил руки на груди.

– Достоинство, мой друг, достоинство, – не надо позволять, чтобы его выбили из нас… Ты пока послушай радио и пни меня ногой под ребра, если назовут мой номер.

И он тут же, заснув, захрапел. Команда де Канцова обеспечивала поддержку Ми-иналайнену с его 88-миллиметровКой.

– Девять тире два дробь три. Точка. Фрипп, раздолбай, ты что, с мамой Еленой потерялся, что ли? – пропел он в свое наручное переговорное устройство, когда автоматные пули сняли краску со стены у него над головой.

Не поднимаясь с места, де Канцов со знанием дела послал в ответ через разбитое окно гранату с помощью гранатомета, висевшего у него под автоматом, и зарядил вторую. Граната никак не повлияла на интенсивность обстрела. В чистом поле буры представляли собой форменную толпу, но здесь, среди домов, их надо было выкуривать по одному.

Де Канцов знал, что центр города еще держится. Кто-то сумел сплотить буров, перегруппировать их силы, прекратить отход. Хотя они и понесли потери, но гуркхов Кольдеве они остановили намертво. Однако если обнаружить бура, то не так уж и трудно разобраться с ним. Правда, для обнаружения имелся всего один сенсор на отделение. Существовал еще и старый способ – высунуть голову и посмотреть, будут по ней стрелять или нет.

Тереби выполз с автоматом из укрытия.

– Эй, Грязный Дэ-Ка! – шепотом позвал он. Де Канцов обратил на него ноль внимания.

– Фриппи, раздолбай, ты слышишь меня? – снова крикнул он в переговорное устройство и стал ждать ответа.

В ответ он услышал пение, и совсем не по случаю – про райские колокола и безграничную любовь к Господу Иисусу.

– Фриппи, черепашья башка хренова, чего это ты про свое хреново Рождество там затянул?

Пение прервалось.

– Молитва и терпение, Дьякон. Иерусалим не в один день строился.

Де Канцов выключил радио, прекратив ругань в эфире. Только теперь он обратился к Тереби, который занимался соскребыванием штукатурки с потолка.

Ты что, офонарел, Тереби? Какого хрена ты там делаешь? – прошептал он.

– Дэ-Ка, под штукатуркой – золото. Маленькие слитки, много.

– Иди ты!

– Вот тебе и «иди ты». И это все, что ты можешь сказать, да?

– А что тебе еще сказать? Можешь пить его, есть, – можешь спать с ним, можешь… Берри тебе знаешь что сделает?

– Дэ-Ка, но ведь…

Очередь из невидимого пулемета дошла до их здания, вышибив остатки того, что когда-то было окном. Де Канцов повернулся спиной к Тереби и включил свою мини-радиостанцию.

– Девять тире два дробь три. Точка. Эй, ты, Фрипп! Вы чего там с мамой Леной, козу, что ли, доите?

Три выстрела из миномета Еленина, наконец-то установленного, решили вопрос к полному удовлетворению де Канцова.

Сниман увидел, как на улицу вышло несколько буров с высоко поднятыми руками, кашляя от дыма и пыли. Фрипп вскочил и бросился к ним. С верхнего этажа посыпался град пуль, сдавшиеся моментально рассыпались, а голова Фриппа неестественно дернулась, когда четыре пули прошили его тело.

Тереби и де Канцов обрушили огонь на верхний этаж. Сниман видел, как Еленин выпрыгнул прямо на улицу и стал посылать снаряд за снарядом по окнам, едва успевая перезаряжать.

Винсент помахал ему рукой и похвалил:

– Молодец, малыш!

Еленин исчез в дыму, выплывавшем из дверей.

– Помогите ему там внутри! – крикнул Винсент, становясь на колени рядом с Фриппом, который на глазах умирал.

Сниман вскочил. Когда он догнал Еленина, тот схватил его за руку и оттащил к стене.

– Уберись со света, – раздраженно бросил ему «мама Лена».

Приклад миномета упирался в изгиб руки Еленина, под рукой на ремне болтался миномет. Еленин исчез в дыму здания. Сниман неуверенно пошел за ним. Сквозь разбитые перекрытия между этажами внутрь проникал утренний свет.

– Штаб их, – прошептал Еленин. Он поднял автомат и выпустил с десяток пуль сквозь закрытую дверь. – Прикрой меня, – приказал он и двинулся к двери, чтобы попытаться открыть ее ударом ноги.

Как в полусне Сниман снял свой автомат с предохранителя. Маленькая комнатка была пуста. В ответ на знак со стороны Еленина Сниман перешел к тому месту, откуда он мог бы лучше прикрыть лестничную клетку. Еленин исчез из вида, осторожно обследуя. последний участок верхней части дома. Вновь появился он почти тут же.

– Ну что, хочешь поработать? Там парень на самом верху лестницы, он еще дышит, но плох. О других можно не беспокоиться. Я скажу Винсенту. – Еленин включил радио. – Тиба тире один. Точка. Еленин. В здании номер четырнадцать был штаб. Он готов. Много документов. Еленин связь закончил.

Не дожидаясь ответа, он выключил радио и мимо Снимана выскочил на улицу. В человеке, одетом в черную форму и лежащем на верхних ступеньках, Ян Сниман узнал своего отца. Старший Сниман был без сознания, дышал поверхностно, из виска сочилась кровь. Ян Сниман провел отцу по глазам и стал раскладывать носилки. Вновь появился Еленин.

– Винсент занят. Сам справишься? – спросил он, по привычке шаря в карманах, не завалялась ли там пара гранат. Он посмотрел на лежащего бура, затем на Снимана и удивленно бросил: – Вы так похожи. Ты знаешь его?

Сниман кивнул.

– Это мой отец. Помоги мне снести его. – Между делом он продолжал говорить: – Видать, он очень любил меня, если нашел, какой выбор сделать. Возможно, его не было бы сейчас здесь, если бы я не сделал свой выбор в вашу пользу. А впрочем, кто знает. Он был слишком большим патриотом. Но в конце концов, я достаточно большой, чтобы самостоятельно нести ответственность за свои действия.

Положив отца на разборные носилки, Ян Сниман зафиксировал его положение быстро затвердевающей пеной. Еленин подогнул ноги раненого. Сниман стал поднимать носилки и сказал Еленину:

– Иди первым.

Еленин послушно двинулся впереди. Они вышли на улицу, прошли мимо убитого Фриппа и трех трупов африканеров. По дороге им попался де Канцов.

– Какие новости? – поинтересовался Еленин.

– Будем перескакивать с места на место. Через три минуты. – Де Канцов взглянул на Снимана. – У нас там пара доходяг, кровь идет. Другие двое могут двигаться. Сможем забрать лежачих?

– Винсент свои носилки отдал для одного. Другому можно предложить вон те полдвери, – показал Еленин.

Сниман кивнул.

– Нормально. Скажите этим раздолбаям, которые ходят, что им хрен знает как повезло, чтс нарвались на нас с нашим милосердием. Только не подходите к ним близко, у них из носа хрен знает. как течет.

Де Канцов бросил Сниману штурмовой автомат Фриппа, и Сниман прошелся по нему взглядом с привычным осмотром готовности к стрельбе. Де Канцов взглянул на Тереби, пристроившегося у дыры в стене: он прикрывал какую-то другую действующую команду.

– Тереби занят по самую… – ответил де Канцов и нагнулся за баллоном с пеной, принадлежавшим Винсенту, чтобы «припаять» раненого бура к разбитой двери, которую решили использовать в качестве носилок.

Сниман подошел ближе и осмотрел импровизированные носилки и носильщиков.

– Мы берем этих людей на лечение, – объявил он на африкаанс двум еще стоящим на ногах бурам. – Если вы станете создавать мне проблемы, я застрелю вас.

Еленин прокомментировал:

– Может, лучше пусть они сами тащат их?

– Нет, я хочу показать, что тоже помогаю, так будет меньше проблем. Я так хочу. – Его глаза казались совсем белыми за зеленой маской. Он посмотрел на Еленина и добавил: – А Марио я должен пиво. А то и два.

– Как закончишь, найдешь нас дальше, – тихо сказал Еленин.

– Найду, – пообещал Сниман.

Когда рассказ Брувер подошел к концу, Бейерс поднял руки.

– Это безумие, четыре месяца назад никто и знать не знал моего имени.

Его жена внимательно посмотрела на гостью, даже подавшись вперед. Брувер сидела, вцепившись левой рукой в ручку кресла. Рукава ее пуловера были аккуратно закатаны, открывая пульсирующие вены на руках.

– Что ты, Альберт. Девочка права, – возразила жена.

Бейерс перестал ломать руки и задумался над словами жены.

– Я помню, Вроу Райнах бросила в вас на днях камень. Хотела бы попросить вас простить ее. Есть в ней что-то от гусыни, конечно, но, поймите, ведь она потеряла мужа. – При этих словах женщина посмотрела на своего мужа. – И его вы должны извинить. В его возрасте мужчины не должны спать урывками.

Бейерс окончательно перестал жестикулировать и вместо этого стал потирать кончики пальцев о ладонь.

– Ну что, мать? – ласково спросил он жену.

– Некоторые мужчины всю жизнь рвутся к величию. Ты вон сколько ждал этого.

С таким вытянутым и худощавым лицом она никогда не могла быть красивой. Бейерс выбрал ее не за красоту.

– Война скоро кончится, – продолжала она. – Либо ты вобьешь это в твердые лбы фермеров, либо это сделает кто-то еще. Только сделать это надо без позы, мобилизации сторонников и прочих вещей, к которым вы, политики, так часто прибегаете.

– Ты права, мать. Кто бы подумал… – тихо произнес Бейерс.

– Я подумала. А то как бы я вышла за тебя, если бы не думала? – Она взглянула на часы. – Я думаю, найдется достаточно мужчин, которые перед тобой в долгу. Только вот связи никакой нет, да еще комендантский час. С чего же нам начать, Ханна?

Брувер достала миниатюрную радиостанцию.

– С этого. Только извините меня, я сейчас, на минуточку, – опустила глаза Ханна, чуть помявшись. – Я чувствую, что мне сейчас будет нехорошо, а у вас такой красивый ковер. Это не болезнь, – поспешно добавила она.

– Вон там, – указал Бейерс рукой.

Ханна встала и вышла. Когда послышался звук бегущей воды, Бейерс повернулся к жене.

– Как ее отблагодарить, мать?

– Ты ее не благодари, а используй. Видит Бог, надо тебе сделать ее ландростом или даже бургомистром. Кому еще ты сможешь доверять?

Бейерс рассмеялся.

– А ты как же, мать? Тебе-то какой пост дать?

– Никакой, спасибо. Мне с детьми и их папочкой хватает забот, чтобы хоть как-то удерживать от глупостей, которые во всех вас заложены с рождения, – чопорно произнесла она.

– Мать, а в форт ты со мной сегодня не поедешь? – спросил он больше из приличия.

То ли это зародилось уже в колонии, то ли взяли из давних времен, но йоханнесбургскую ратушу издавна называли Форт-Циндернейф.

Церковь была сложена из камня, не хуже средневековой крепости. Швырнув для порядка гранату, Кольдеве осторожно прошел внутрь мимо развалин колокольни. За ним по пятам следовали два гуркха.

Низкорослые гуркхи старались вовсю, но в основном в рамках команд «За мной! Делай, как я!». И все же они смотрелись неплохо – простые крестьянские парни, которые получили возможность заработать кое-какие деньжата вдали от дома и увидеть большой мир.

Северная стена была испещрена отметинами от 88-миллиметровых снарядов. Звезды в вышине одна за другой исчезали в сером мареве рассвета. Шальной снаряд осквернил жилище пастыря, но за развороченной стеной открылась то ли подземная часовня, то ли просто погреб, и это помещение осталось нетронутым. Кольдеве тут же устремился вниз по лестнице и распахнул дверь.

Внутри находились два с половиной десятка буров, включая нескольких гражданских. Высокая девушка с бледным лицом стояла чуть ли не в одной рубашке. В углу сидел молодой человек с перевязанной рукой и автоматом на коленях. Несколько мужчин держали в руках гранаты. Двое выдернули чеки, когда появился Кольдеве, и бросили их на пол.

Двое гуркхов в нерешительности покосились на Кольдеве. Офицер пожал плечами.

– Добрый день, я Ханс Кольдеве, из Тюбингена, – представился он на не слишком беглом африкаанс.

Молодой парень вежливо кивнул.

– Кто здесь главный? – спросил Кольдеве. Никто не подал голоса. Кольдеве показал на высокую девушку в ночной рубашке.

– Как ваше имя?

– Элиза Лаув, хеэр Кольдеве.

– Вы назначаетесь главной среди этих людей. Пусть они составят оружие у этой стены. Переведите их в дом ван Ренсбурга. Вы знаете, где это?

Она кивнула.

– Бахадур вам поможет. Если вас остановят бронемашины, скажете, что это я направил вас.

Бахадур был один из гуркхов, тот, что повыше, единственный, чье имя запомнил Кольдеве. Кольдеве пробежал взглядом по лицам.

– Поднимите чеки гранат, – приказал он. Потом обратился к гуркхам, которые не поняли ни слова. – Помогите им.

Молодой человек снова кивнул, не меняя вялого выражения лица, и аккуратно поставил свой автомат к стене, наклонно, дулом вверх. Несколько человек начали копаться в пыли в поисках чек. Лаув велела и другим последовать примеру молодого человека. Кольдеве обернулся к гуркхам.

– Бахадур, покажешь этим людям дом ван Ренсбурга. А ты остаешься стеречь оружие! – приказал он другому гуркху.

Оба встали навытяжку и четко отдали честь. Второй подошел к стене и занял свой пост.

Выйдя на теплый воздух улицы, Кольдеве подумал, что они зачищают уже самые последние дома и что он мог бы стать почти что последним пострадавшим.

Он сделал себе в мыслях пометку проверить Лаув.

На окраинах города 10-й взвод растянулся широким клином. Справа от группы Анатолия Полежаева до самого моря кроме леса ничего не было.

Не меньше чем на полкилометра по обеим сторонам от Полежаева вверх, до самых гребней холмов, уходили совершенно голые поля. Он же притаился посередине, в болотистой долинке, по которой на приличной планете протекала бы река. Если не считать впадины, вся остальная местность находилась под прицельным смертельным огнем. Так что болото должно будет притягивать буров, как магнит железо. Сидя в воде по самое свое достоинство, Полежаев приготовился к стрельбе.

Первые буры, покидавшие подвергшийся нападению город, бежали без всякого порядка, толпой. Стрелки с одной стороны клина положили большинство из них, остальным дали уйти. Полежаеву нужно было кое-что получше.

Наконец и он Дождался группы из трех человек, державшихся плотно и явно имевших определенную цель.

Полежаев уже приготовился было нажать на гашетку, но его отвлекло появление на линии огня девочки с золотистыми волосами. Она прыгала по лугу, размахивая потрепанной одеждой. Какое-то время Полежаев колебался.

Девочка крикнула что-то мужчинам, находившимся под прицелом Полежаева, и показала на его позицию. Вся тройка тут же словно растворилась в болоте, оставив девочку любоваться природой.

– Дьявол! – с чувством выругался Полежаев.

Никак не ожидавший засады, потрясенный Дэн-ни Мигер кинул взгляд в сторону девочки, вприпрыжку бежавшей к городу, и с неимоверной скоростью пополз в сторону леса, предлагавшего укрытие всего в нескольких сотнях метров поодаль. На полпути он услышал над головой шум моторов и обмер.

«Шайден»-одиночка на низкой высоте подходил к долине, изрыгая настоящий поток небольших шариков. Мигер словно шкурой почувствовал, как вокруг стучат мелкие градинки, потом услышал тихие звенящие звуки, с которыми крохотные мины становились на боевой взвод. Он грустно обернулся к Патрику, зная, что Пинаар полз у него за спиной, и произнес:

– Ну что, Пат, Хендрик. Говорила мне моя мамочка, не ходи-ка ты, сынок, в солдатики.

 

Суббота (13)

– Ну, как у нас дела, Тимо? – спросил Верещагин, ожидавший свежих новостей.

Хярконнен стащил с головы свои радиопричиндалы и попытался осмыслить поступавшие отовсюду противоречивые сообщения.

– Майор Хенке окружил фермы и работает с ними. Они обрабатывают газом туннели. Капитан Санмартин по-прежнему продолжает зачистку Кру-герсдорпа, город и пригороды. Майор Коломейцев прекратил преследование, ему надо заправиться горючим и привести своих солдат в порядок. Полярника так просто не укокошишь. Если учесть репутацию, полученную им в других мирах, то бурам не на что рассчитывать, воюя с этим человеком.

Хярконнен посмотрел на часы. Еще четырнадцать минут. Наметанный глаз уловил, что Варяг едва держится в рамках своей обычной обходительности.

– Хотелось бы мне там быть, – тихо произнес Верещагин. – Потери какие?

– По последним данным, восемьдесят семь. Самолетов – один, три машины. Меньше, чем ожидалось.

– Но больше, чем мы можем себе позволить. Так что скажешь, Тимо?

– Если они не поймут, что их разбили, то уже никогда этого не поймут.

В Эландслаагте буры, охваченные паникой, попытались прорваться к востоку, по дороге, но «Аякс» заметил беглецов и так полил их своими средствами, что даже алюминий их машин воспламенился. Оставшиеся в живых жители Эландслаагте, Нельспрей-та и Кругерсдорпа, которые не сдались противнику, должны были разнести полученную заразу по всей округе. Альберт Бейерс знает о ситуации на планете столько же, сколько и любой другой житель планеты. И если эта ситуация его ни в чем не убедит, то ничто и никогда не убедит.

Хярконнен слишком долго был при Варяге, чтобы поверить в то, что внезапная перемена в Бейерсе произошла сама по себе. Так или иначе, они что-то замыслили. Симадзу, Томияма и^Аксу разослали повсюду команды с громкоговорителями и радио, и по ним выступали пленные, обращаясь к своим бывшим товарищам. Хярконнен не сомневался, что они могли бы затеять должное представление, даже если бы Бейерс и изменил намерения.

Ключом к биологическим операциям против населения является хорошо контролируемое распространение инфекции. Неконтролируемое распространение создает многочисленные инфекционные очаги, и тогда малейшая мутация ведет к пандемии. За последние несколько часов Харьяло подначитал-ся кое-чего.

Штамм пситтакоза известен своим быстрым распространением. Помимо самой одиозности проведения биологических операций против людей, трудности контроля над распространением пситтакоза сделали его применение неприемлемым отклонением от Нормы. Но какая война следует нормам, разве бывают нормальные войны?

Штамм пситтакоза-тридцать семь, который Рауль выпустил на волю посредством вживленных ответчиков, выделялся среди других штаммов низкой летальностью и поздним проявлением симптомов. Инфекция проникала в дыхательную систему и дальше распространялась через кашель и слюну. Болезнь проявлялась в сильном жаре, потере ориентации в пространстве и боли в мышцах. Полное выздоровление достигалось через несколько месяцев. Прививки против штамма давали девяносто восемь процентов успеха.

Те тринадцать буров, которые оказались верными данному обещанию, были «отловлены» и помещены в карантин до того, как успели заразиться. Они выслушали извинения и получили компенсацию. Ева Мур через Солчаву представила все это своим так, будто этих людей привезли с подозрением на чуму. Некоторые грязные дела лучше было не разглашать даже перед пехотой.

Мур рассказывала, что на Солчаве в этот период лица не было. Про себя же Мур без тени жалости говорила, что, когда придет ее час, никакой ад не покажется слишком глубоким.

Хярконнен снова взглянул на часы. Что касается Бейерса, то пройдет еще тринадцать Минут и все решится так или иначе.

Верещагин попытался улыбнуться. Хярконнен не расслышал, что сказал Верещагин, потому что переключил свое внимание на связь.

– Муравьев, сэр. Сообщение. – Он еще немного послушал. – Его «кадиллак» номер три получил ракетой.

Верещагин кивнул.

– Передай, что моим приказом Пригал восстановлен в звании ефрейтора. Что скажет сам Пригал?

– Спросим. – Хярконнен передал вопрос и подождал ответа. – Пригал утверждает, будто подумал, что Йохан уснул в пересменках, и взял управление на себя, но с Йоханом все будет хорошо. Муравьев также упоминает о несоответствии в выплате денежного содержания. Пригал признался, что он все это время получал как ефрейтор, но до сих пор боялся сказать.

Верещагин сделал строгое лицо.

– Пожалуйста, попросите Муравьева передать ефрейтору Пригалу, что батальонный сержант не привык ошибаться. Я тоже.

– Понял. Хирург Солчава вернулась с Комплекса. Просит разрешения как можно скорее увидеть вас.

Верещагин рассеянно кивнул, увидев, что появившийся перед камерой Бейерс готовится говорить.

Бейерс наклонился над столом. Начал он тихо:

– Мои друзья, мои враги. Меня зовут Бейерс. Некоторых из вас я знаю. Некоторые из вас знают меня. Другие из вас знают мою жену. Она моя совесть.

Перед этим Бейерс съездил в Преторию. Говорил он медленно и подчеркнуто официально. Он скорее чувствовал, чем видел, присутствие за спиной своей жены и молодой Брувер. Обе они поражали своей мрачностью. Бейерс подумал, что это проклятие нации, раз люди настолько серьезно воспринимают идеи, что даже умирают, за них.

– Убит мой коллега из Блумфонтейна, убит африканерами. Его заместитель два дня назад вышел в отставку в страхе за свою жизнь. Вчера вышел в отставку мой коллега в Претории, как и его заместитель. Я последний.

Обе отставки произошли по принуждению, но Бейерс предпочел не портить хода повествования подобным упоминанием.

– Мой коллега в Претории и его заместитель обещали выделить несколько миллионов иен на облегчение страданий нашего народа. И я всем сердцем благодарен им за это.

Это тоже было сделано по принуждению.

– Теперь, как я уже говорил, я остался последним представителем власти. Посему на меня и возлагается тяжкая обязанность. Я должен поведать вам одну историю. Это история позора, позора, касающегося каждого из нас.

Почти все колонисты сидели по домам. Газеты перестали печататься. Электричество включали, только чтобы было на чем готовить. Жители слышали только новости, которые стряпали для них оставшиеся в живых цензоры Шу, и эти новости дополнялись слухами и дикими россказнями, переходившими от человека к человеку. Из Комплекса ничего не поступало, люди ограничивались приобретениями из старых скудеющих запасов, за деньги, к которым больше не питали доверия; самые разумные поняли, что они потеряли, когда вместе с портом были разрушены склады, заполненные товарами с Земли.

Когда же прекратилось всякое движение грузового транспорта и ко всем бедам добавилась изоляция, слухи поползли один ужаснее другого.

Поэтому, когда дали электричество, все поспешили включить телевизоры. И увидели и услышали Альберта Бейерса.

Бейерс старался придерживаться грубой откровенности, действенность подобного стиля проверена временем и оправдывает себя. Бейерс говорил. Время от времени он делал паузу, чтобы прочесть по бумаге имена – убитых, раненых и взятых в плен. От паузы до паузы он зачитывал по полсотни имен, африканеров и имперцев.

Он пытался растолковать своему народу три вещи.

Он рассказал им об Ордене. Орден превратился в паразита, в раковый нарост на теле африканерского народа. Он рассказал им о том, как Орден заключил дьявольский союз с «ЮСС», чтобы развязать войну с имперцами, как Орден нанес удар по Ридингу и кос-мопорту во имя прошлого, которое давно умерло.

Он рассказал им о цене. Цена измерялась развернувшимися сражениями, потому что если смерть нескольких соотечественников взывает к отмщению, то гибель тысяч заставляет людей заглянуть в свои сердца; он рассказал им и об инфекции, лихорадке пситтакоза, распространенной среди измученных в боях и обманутых буров в порядке возмездия.

Наконец, он разъяснил им предложения, которые сделал подполковнику Верещагину. В своих контрпредложениях Верещагин прибегал больше к кнуту, чем к прянику, и Бейерс не пытался смазать этого факта. Он говорил об амнистии, автономии в местных делах, восстановлении. Он подчеркнул, что хочет иметь мир, ради которого никому не нужно будет больше умирать.

И делал паузу, чтобы зачитать новую порцию из списка. Даже те африканеры, которые оскорбляли его, следя за выступлением, прислушивались к списку погибших, раненых, пленных.

Он собирался говорить до тех пор, пока не опустится ночь или пока он не упадет. Он предлагал людям надежду.

– Значит, там, говоришь? – переспросил Санмартин у пленного.

Как и большинство других, этот был захвачен ночью. И вроде бы был из сговорчивых. Санмартин выбрал одного из солдат, который не изображал занятость, и приказал:

– Эй, ты, ну-ка пригляди за ним!

Молодой солдат уперся дулом автомата в спину бура так, что оно спряталось в складках одежды.

– Пожалуйста, не двигайся. Иначе мне придется отчитываться за расход лишнего патрона.

Санмартин сложил ладони рупором и выкрикнул в направлении входа в арсенал:

– Рауль Санмартин, капитан, первый батальон, тридцать пятый имперский пехотный стрелковый полк. Прошу вас сдаться.

– Очень жаль, но ничего не выйдет, – было ему ответом.

– Если вы не сделаете этого, мы собираемся выбить вас оттуда. Самоубийство бессмысленно. И бесполезно.

– Не так уж и бесполезно. Моя последняя задача – чтобы боеприпасы здесь не попали в ваши руки. Это мои боеприпасы, видите ли. – Человек говорил приятным, хорошо поставленным голосом. – Меня зовут Клаассен. Вы могли бы меня узнать по известному вам обращению.

Санмартин ввел имя в свой компьютер.

– Не глупите, Христос. Вы же не такой безголовый, как эти, которые с Шееперсом. Мы сегодня вечером заканчиваем зачистку. Все кончено, и нам нужны люди, которые смогут подбирать камни, – предпринял он еще одну попытку.

– У меня есть своя вера. Я сделал выбор, это вопрос моей чести, хеэр Санмартин. Я как-то слышал одну поговорку, вы, может, поймете ее: вино горькое, но это наше вино, – ответил Клаассен и подчеркнул свою речь короткой очередью, повернулся к Оливье, чтобы узнать его позицию. Тот весь дрожал от страха. – Хочешь уйти? Что ж, хватит и одного. Иди, я уверен, они не причинят тебе вреда, – спокойно промолвил Клаассен.

Оливье отрицательно покачал головой, не в силах произнести ни слова. Клаассен тяжело кивнул.

– Значит, вдвоем вознесемся. Все мы умрем когда-нибудь. Но, чтобы быть смелым, надо вначале научиться бояться. Я по-прежнему думаю, что ты проявил себя полным идиотом, когда связался с Орденом и его действиями, ну да Бог с тобой.

Оливье держал руку в руке, чтобы не так заметна была дрожь. Пальцы онемели и не слушались. Многие из тех, кто кричал громче всех, первыми же выпали из борьбы, стоило имперцам нанести удар. Но не все.

– В подвале есть особое оружие. Почти все, что у нас осталось, – произнес Оливье, клацая зубами.

Клаассен подумал о словах Оливье.

– Можем называть его атомными бомбами, нас никто не слышит. А ты знаешь комбинацию?

– Нет.

– Жаль. Спроси у Стридома, если увидишь его раньше меня. – Выражение глаз его смягчилось. – Все равно ни в коем-случае не стал бы применять их.

Оливье кивнул, понимая чувства соотечественника.

– Если дойдет до этого, – сказал он, стараясь побороть страх, – то ты нажимай на кнопку. Я не думаю, что смогу. – Потом Оливье перевел глаза на вход. – Кто это?! – воскликнул он.

К ним подходил Санмартин, размахивая вышитым носовым платком.

– Не стреляйте, это флаг перемирия, я без i оружия.

– Подходите, – пригласил жестом Клаассен. – Вы не сдаваться пришли?

– Боюсь, что нет.

– А не страшно, что мы можем взять вас в плен? – спросил Оливье на отличном английском.

– Опять же боюсь, что нет. Плохое обращение с парламентером – это высшее военное преступление. Лучше стрелять в императора. В противном случае ваша семья будет выслана, лишенная гражданских прав. Депортация с гражданскими правами – уже достаточно плохо. Это вы – Оливье? У вас же две маленькие дочери. – Санмартин с досадой покачал головой. – Когда их высадят где-нибудь, они смогут добывать на жизнь только попрошайничеством, воровством или проституцией. Перерезать им горло – куда гуманнее.

– Насколько я понимаю, у вас есть какая-то причина, по которой вы пришли сюда, – сухо произнес Клаассен. -

– Клаассен, все кончено, а вы могли бы помочь склеить все заново. Вашему народу позарез нужно несколько честных людей. – Он достал из кармана маленькую радиостанцию. – Вот Альберт Бейерс объяснит вам все лучше меня.

Санмартин взглянул на Оливье.

– Вы можете оставаться, но ваша семья все равно будет депортирована – с гражданскими правами. И им наверняка захочется, чтобы вы были с ними.

– А как насчет боеприпасов? Мы же не можем оставить их вам! – протестующе заявил Оливье.

– А-а, это. Одну минуту. – Он достал из другого кармана взрывное устройство. – Идите и сделайте это, только профессионально. Но если вы не сделаете этого через час, то мы выполним всю работу за вас.

Санмартин повернулся и пошел на улицу, под солнечный свет.

Через сорок минут он спросил:

– Есть там что?

Лейтенант Рейникка из инженерно-саперного взвода лишь покачал головой в ответ.

– Ладно, – с досадой буркнул Санмартин, махнув рукой. – Приготовиться очистить надшахтное строение.

– Стойте, они идут! – вдруг выкрикнул Рейникка. – Вся работа насмарку!

– Мы избежали большой беды, это только кажется, что опозорились. На сколько мы поставили заряд? На час? – Санмартин сложил руки рупором и закричал Клаассену и Оливье, которые шли с высоко поднятыми руками. – Быстрее, торопитесь!

С помощью шахтного оборудования в шахту закачали электролит. За четыре минуты до взрыва Рейникка направил туда 88-миллиметровый зажигательный снаряд, чтобы поджечь выделившийся водород. Почти сразу раздался приглушенный взрыв и они увидели огромное облако пыли, взметнувшееся к небу.

– Оставайтесь здесь и проверьте уровень радиации. Пошлете в счет «ЮСС», – приказал Санмартин Мусегьяну и его коллеге по инженерно-саперному взводу.

– Ну, этот Бейерс та еще штучка, Хендрик. Он мажет грязью все, что ты сделал. Что, переключить? Что-то плохо я выбрал, где мне воевать, – заметил Мигер, продолжая слушать выступление Бейерса.

– А я и не подозревал, что ты знаешь африкаанс, Даниэл, – с рассеянным видом произнес Пинаар.

– Знал бы, если бы я потрудился сообщить тебе об этом. – Тут Дэнни показалось, что он узнал одно из названных по радио имен. – Ле Гранж – это не футболист?

Пинаар не знал и пробурчал нечто невразумительное.

– Многие сердца разорвутся, если это так, – мрачно заметил Мигер.

Бейерс закончил читать имена, и вдруг раздался другой голос.

– Ты был прав, Хендрик, это твой друг Верещагин. Тонкий человек, как ты говоришь. Разве то, что он предлагает, – это получше того, что я мог бы придумать, будь я на его месте? И это после того, как он так накостылял нам.

У Пинаара проявился интерес.

– А имперское правительство согласится, хотел бы я спросить?

– Как правильно выразился ваш доктор Бейерс, к тому моменту, когда имперское правительство родит ответ, каша уже действительно остынет.

Пинаар проворчал:

– Что там Бейерс теперь говорит?

– Сейчас не он. Кто-то из компании Шееперса, марионетки этого Шу, выступает правдивым свидетелем событий. Заловили какого-то простачка, вот он сейчас и спасает шкуру.

А Бейерс называл людей по имени и говорил, чтобы один покаялся, что другой инфицирован, а третьему надо прийти домой. Некоторые прислушивались. Что касается комитетов общественной безопасности, то он призвал к их роспуску. Многие из тех, кто не состоял в ополчении, как и некоторые состоявшие, с радостью узнали бы об их роспуске. Многие теперь займутся выяснением старых счетов. Пинаар мрачно заметил:

– Шееперс только что объявил, что слушать эту передачу – преступление, за которое следует отправлять под военный трибунал.

– Я вот все никак не пойму, с чего это вы выбрали его своим оловянным божком? Полпланеты сейчас слушает. – Мигер ткнул пальцем в сторону расположения лагерей. – Неужели человек думает, что если он запрещает, то и слушать никто не будет?

– Я больше не знаю, что думает этот человек. Стоит всей этой братии собраться да начать восхвалять друг друга, как здравый смысл тут же улетучивается в трубу, – ответил Пинаар.

Пинаар имел тяжелый разговор с Шееперсом утром, при солнце, до дождя. Шееперс был окружен своей свитой. Изолированный от происходящих на планете несчастий и вообще от всего, он пытался оказать влияние на Пинаара.

– Вы же последним выбрались из Кругерсдорпа! – громко воскликнул Шееперс, как будто в этом факте было что-то героическое и Кругерсдорп был чем-то большим, чем кровавое фиаско.

Пинаар тогда только посмотрел на героические физиономии облепивших генералиссимуса приспешников, потом на пораженные артритом колени и хилые ноги вождя. Если спасение Пинаара из Кругерсдорпа и казалось чудом, то выход Шееперса из Эландслаагте был дорого куплен.

«У меня больше нет коня, – сказал он тогда, и это было правдой. – А сам я не могу бегать так же быстро, как в молодые годы».

Бедный Коос Гидеон дышал тяжело, как лягушка. А дурной и опасный Стридом шипел, словно змея. Пинаар подумал, что, если дьявол придет в день Страшного Суда, чтобы взять свое, Шееперс выступит с восторженной приветственной речью.

Пинаар вспомнил все это и болезненно улыбнулся.

– Откуда у них здравый смысл! – повторил он Мигеру, который весьма снисходительно относился к непонятному бормотанию старика.

– Не мешало бы вбить в них этот здравый смысл, – ответил Мигер. – Скоро этот ваш Бейерс зачитает еще имена. Имперцы ведут регистрацию захоронений, и цифры отрезвляют. Грубо говоря, соотношение – двадцать к одному. Это здорово понижает дух. А тут еще поветрие, которым мы инфицированы. Пситтакоз – так это назвал Бейерс. Жуткая штука. Ваш маленький оловянный божок подумал, что мы будем с этим делать? – Мигер приятно улыбнулся. – А знаете, Хендрик, до сих пор мне никогда не приходилось видеть, чтобы войну останавливали по телевизору.

Пинаар продолжал смотреть в бесконечность.

– Не мели ерунды, – проворчал он.

Мигер усмехнулся. Голос его прозвучал игриво, но слова были до жути серьезными:

– Все кончено, Хендрик. И теперь те, кто поглупее, чувствуют растерянность, а остальные из нас начинают думать о себе. Может быть, это моя личная повышенная чувствительность, Хендрик, но я очень не люблю, когда меня употребляют. А это факт, что кое-кем из нас попользовались самым бессовестным образом, и это особенно неприятно.

Пинаар не ответил, и Мигер в какой-то миг подумал, что он его и не слышал. Тогда, поменяв тему, он сказал:

– Вы сегодня утром так задержались с прибытием, что я начал думать, будто с вами приключилась неприятность.

Чуть не приключилась, подумал Пинаар. Самолет имперцев накрыл их и превратил передний грузовик в пылающий факел. У Пинаара были ожоги на руках и лице.

– Я остановился в сельском доме, чтобы позвонить своей внучке, – пояснил он.

– С моей точки зрения, это нарушение правил конспирации и безопасности. Разве Гидеона Кооса это не могло обеспокоить?

– Вы не знаете и половины всего, Даниэл, – сухо ответил Пинаар.

– Так. А она что сказала?

– У нее было свое мнение. Она хотела узнать, не свихнулся ли я.

– Ну и что вы ей сказали? – полюбопытствовал Мигер.

– Когда я узнал, что она сделала, то задал ей аналогичный вопрос. – Пинаар покачал пальцем. – Спокойно, Даниэл. Мне надо подумать.

Он поплотней завернулся, чтобы защититься от дождя, и ушел в раздумья – раздумья солдата и мужчины.

Это была очень умная проделка имперцев – выпустить против них всадника на бледно-зеленой лошади. Пинаар знал его имя – Смерть. С помощью вручную изготовленных тифа, холеры, тифоидов, дизентерии он менял ход тысяч кампаний и по своей прихоти свергал династии. Ему была дана власть над всей Землей.

Мысли путались, обгоняли друг друга. Пинаар не считал себя человеком, любящим копаться в себе, но старый солдат знал, что он беспощаден к себе так же, как и к другим.

В окруживших его изможденных липах он уже заметил признаки лихорадки. Люди принадлежали к разным лагерям. Они, может, всего через день поймут, что с ними, но уже в обстановке всеобщей паники.

На планете Зейд-Африка карантин, обеспечиваемый космической изоляцией, и отсутствие местных заболеваний сделали местных жителей, к тому же в большом количестве сосредоточившихся в лагерях, беззащитными перед неизвестной инфекцией. Пинаар не знал, как имперцы распространили среди них инфекцию, но это было и не важно. Факт оставался фактом: все было сделано быстро и эффективно и избежать этого буры не сумели. Пинаар дожил до того, что увидел разобщенную нацию и разбитую армию.

Коос Гидеон и его подручные не сумели удержать под контролем своих людей. Удар, нанесенный по ним, и бесчисленные жертвы привели к эрозии их веры.

И этой вере никогда не суждено будет возродиться. Повстанческие группы, создававшиеся Стри-домом, уже не вернутся. Разметенные имперцами, лишенные боевого духа солдаты будут отнюдь не но-. сителями памяти о славных победах над имперским кулаком. В них останется только страх и холод в сердце и семена инфекции.

Насмерть перепуганные люди толпами повалят к имперцам за лечением. Фермы и поселки будут закрывать двери перед людьми, гонимыми имперскими волчьими стаями по всей планете, и след их будет отмечен больными и умирающими.

Разве не может смертность при таких условиях в перспективе достигнуть двадцати, тридцати, а то и семидесяти процентов? Это знают только имперцы. Но они этого не скажут, а слухи вздували эту цифру до небес.

Пинаар понимал, что незапятнанные люди потянутся к Альберту Бейерсу. Его голос был ясен, а руки чисты от грязи поражения и диких потерь, позора атомного уничтожения. В тот момент, когда война-переросла в войну Кооса Гидеона Шееперсалгего обшарпанного Ордена против Бейерса и его голоса надежды, она была обречена на поражение.

Но даже в этих обстоятельствах, забыв о первоначальных причинах раздора, обезумевшие братья будут бить по братьям. Те, кто успеет раньше поднять руки, будут притеснять тех, кто не успел этого сделать, а эти, со своей стороны, станут убивать первых из ненависти и горя. Лихорадка и голод расползутся по стране, поскольку люди оказались оторванными от домов и полей. Бурский народ окажется разделенным, нация угаснет.

В конце концов на планете останется жалкое подобие страны африканеров, страдающих, истекающих кровью. Лишь самые безжалостные люди способны спокойно наблюдать за таким исходом. Но гораздо чаще безжалостных людей войны начинают маленькие, запуганные людишки, которые закрыва-> ют глаза на посланные Богом знаки.

Кто-то сказал, что бурский народ может спастись бегством… Может вернуться к дикости, вверив свою судьбу в руки Господа, чтобы он кормил их, как первых переселенцев.

Они могут погибнуть, нация дикарей.

Пинаар взглянул на свои руки и подумал о собственных заброшенных полях. И решил, что тут не о чем дебатировать и состязаться в доводах. Он видел все безжалостно ясно и не был настолько безжалостным, чтобы пожелать своему народу плохого.

Он знал, что есть люди, которые не согласны с ним и думают иначе. Он также знал, что есть люди, безжалостность которых не имеет границ – в силу их личных амбиций.

После всех этих размышлений Пинаар с холодным бесстрастием обратился к Мигеру.

– Моя внучка свое дело сделала, и сделала правильно, – сказал он загадочно. – Теперь я должен сделать свое. – Он снял головной убор, тщетно стараясь стряхнуть с него воду. Потом он произнес: – Мой ирландский собрат, Коос Гидеон, скоро соберет встречу. Я думаю, самое время поговорить.

Перед собранием, на которое Шееперс созвал всех своих генералов, Пинаара беззастенчиво обыскали у дверей на предмет наличия оружия. Пинаара это даже немного позабавило – тем, что Шееперс или Стридом так дрожат за свою старую шкуру.

Обе ноги у него были натерты, правая так, что на нее было невозможно наступать. Пинаару впервые пришло в голову, что он, похоже, действительно старик. Он сжал губы. Он подумал, что есть такие вещи, которые старые люди не могут просто так оставить молодым.

Говорил Стридом, но Пинаар почему-то не слышал ни слова. Пинаар обводил глазами зал и буквально физически чувствовал смердящий запах страха. Многие кашляли. Пинаара поразило, как мало осталось из тех, кто начинал все это. Что Бог ни делает, все к лучшему.

С потерей Клаассена здесь не осталось никого, кого Пинаар мог бы назвать другом, возможно, это тоже было к лучшему.

Стридом говорил о повстанческой войне, совершенно не чувствуя иронии того, что говорил. Одной из характерных слабостей, свойственной африканерский воинским частям, включая элитный полк «Дани», была тенденция обходить самые вопиющие факты и сглаживать неприятности неопределенными увещеваниями и взыванием к Богу, и все это пестрое собрание напуганных заговорщиков никак уже нельзя было рассматривать в качестве важной в военном отношении силы. Пинаар взглянул на свои часы, подождал тридцать восемь секунд и начал крадучись пробираться к трибуне, с которой выступал Стридом.

– Вельд-генерал Пинаар, вы нарушаете порядок! – взорвался Стридом, но в его голосе почувствовалась растерянность.

Пинаар твердо продолжал наступать на него, Стридом даже отодвинулся на шаг. Этого было достаточно.

– А ну тихо! – прикрикнул Пинаар голосом, который обычно применял, лишь чтобы напугать рекрутов. – Хватит, наслушались. Настало время, чтобы мы были правдивы друг перед другом.

Повернувшись спиной к Стридому, Пинаар обращался ко всем, ко всем им.

– Хватит притворяться, будто мы играем игрушками, а не человеческими жизнями. Мы разбиты. Возможно, мы были разбиты не в честном и рыцарском бою, но это не игра, а война, и жаловаться некому, особенно после того, что мы сделали. Да, именно после того, что мы сделали, ибо на всех нас пятно греха.

– Вы предатель, вы подрываете нашу борьбу! – крикнул Стридом и потянулся к своим охранникам.

– Нет уж, это вы помолчите! В зубах навязло, как вы клевещете на людей, которым в подметки не годитесь. Давайте продолжайте, Хендрик! – неожиданно поддержал Пинаара кто-то с места.

Вдохновленный поддержкой, Пинаар глубоко вдохнул, полный решимости завоевать аудиторию.

– Вы тут говорили о предательстве. Но правду, которая жжет мое сердце, вам не заглушить! Да, я прекрасно помню всю эту чушь насчет того, каким должен быть бравый африканер, а когда банту восстали от безысходности, то те, кто все это проповедовал, бежали за тридевять морей, оставив нам воевать за них. Я знал вас тогда, и я знаю вас сейчас. Вам не заткнуть мне рот, потому что я знаю вас. Вы – сатана.

Он угрожающе выбросил вперед руку, словно был юношей семнадцати лет, и старые медали зазвенели у него на груди.

– Бросьте, Хендрик, – боязливо подал голос Шееперс, – все мы в одной лодке. Мы должны держаться вместе и быть верными друг другу. Вы не подумали о том, что здесь не найдется ни одного человека, которого имперцы не вздернули бы без малейших колебаний?

– И что с того?! – воскликнул Пинаар. Он переходил взглядом с одного лица на другое. – Я молчал целые недели, но мои убеждения больше не позволяют этого делать. Я отлично помню тех самозваных образцовых африканеров, которые копошились за нашими спинами, нашептывали, клеветали на тех из нас, кто по-настоящему воевал и потерял на войне здоровье. Даже теперь, когда я смотрю вокруг, я вижу страх! Страх в лицах бравых воинов, которые боятся, как бы какой проходимец не сказал, что они вроде бы не настоящие африканеры! Есть ли сомнения в моем сердце? Да, есть, потому что путь, которым мы вели наших людей, оказался ошибочным, а у нас нет мужества свернуть с него в сторону. Мы разбиты, нас обманули, но наш народ не должен платить за наши ошибки. И я говорю вам, что если мы не отведем наш народ от края пропасти, то Бог отвернется от нашей нации из-за нашей ненависти и наших преступлений, наших грехов, нашей гордыни. Пинаар перевел дыхание.

– Кто вы такой, Коос Гидеон, чтобы осуждать наш народ на смерть и страдания? Вся эта кровь на ваших руках, все эти ваши смелые доктрины – что они нам дали и дадут? Склоните голову! Склоните все головы и молитесь, чтобы Бог простил нас за все содеянное нами!

Он взял всю эту публику за живое, Пинаар чувствовал это. Краем глаза он видел, что Шееперс просто перетрусил, а Стридом от гнева лишился дара речи. Пинаар понял, что Бог действительно ответил на его молитвы, он приморозил Стридому его лживый язык к нёбу и теперь можно сказать всю правду. Только теперь застарелый, мрачный юмор Пинаара начал утверждать себя.

Пситтакоз-орнитоз. Попугайная лихорадка, проявляемая в болтовне. Повышенный галдеж среди галок.

Пинаар улыбнулся, показав свои желтые зубы.

– Бог – мой свидетель, а я – его слуга. Я похоронил своего отца и братьев. Я больше не буду воевать за это отнюдь не священное дело. Только послушайте! Разве вы не видите, что лихорадка подобралась к нашей молодежи? Может ли кто-нибудь из вас усомниться в том, что мы не потерпели бы такого страшного поражения, если бы Бог благословил наше дело? Неужели ради своей греховной гордыни и амбиций мы подвергнем угрозе все то, что построил наш народ? Вот тут болтают о повстанческой войне. Но мы разбиты, не успев начать ее. Если это наша доля – чтобы нами правили имперцы и такие люди, как Бейерс, имеющий смелость говорить словами, которые никто из нас не хочет слышать, то да исполнится воля его. Пусть будет так. И давайте не будем больше проливать африканер-скую кровь за иллюзии. С этого момента мы сами должны установить прочный мир и восстановить единство народа в нашей милой отчизне.

Малан, искусный стрелок, набрался-таки смелости. Послушавшись энергично жестикулировавшего Стридома, он выстрелил в Пинаара. Один раз. И пистолет выпал из его дрожащих рук.

Пинаар упал на колени. Он попытался что-то сказать, но ни слова не вылетело из его уст. Малан сделал рубящий знак левой рукой. Один из его людей подошел сзади к Пинаару и выстрелил в затылок мятежному генералу.

– Так будет со всеми предателями! – возбужденно выкрикнул Стридом, вдруг снова обретший дар речи.

Мигер ожидал снаружи. Во рту у него никак не исчезал неприятный привкус. Привкус крови.

Почему сыновья ирландцев должны ехать умирать на чужой войне? Пинаар всегда хотел знать это. Была на это, конечно, и красивая сказочка.

Дети Эрин были детьми Лира, зависть и бедность превратили их не в изящных лебедей, а в диких гусей, быстрых на подъем, гордых. Тысячи лет они налетали на поля и всегда готовы были в любой миг сняться и лететь с одного поля на другое. А когда они возвратились из своих странствий домой, то услышали звон христианского колокола. Их оперение спало, и они вновь обрели человеческий облик, но какой – костлявые, сморщенные, хилые и седые. Их похоронил святой Кемок, и над их могилой насыпали холмик земли.

Дэнни Мигер поправил свое оружие и сплюнул. Еще рано. На звук первого выстрела Мигер сказал:

– Вот этого мы и ждали, парень.

Он хлопнул по плечу Патрика Шонесси и, выскочив из укрытия, тут же мастерски срезал короткой очередью обоих часовых у дверей. Шонесси подскочил к двери и одним ударом ноги снес ее с петель. Влетев внутрь, он уложил двух вооруженных людей, глупо склонившихся над телом Пинаара. Заодно он скосил и двух делегатов, оказавшихся сразу за ними.

Третий охранник начал было от стены палить в их сторону. Шонесси осел на пол, и остаток обоймы ушел в потолок. Мигер, ворвавшийся в помещение сразу вслед за Патом, всадил в грудь стрелку пять пуль. Потом Мигер обратился к Шееперсу, который все еще отчаянно жестикулировал:

– Не буду читать тебе лекций, парень. Увидишь моего друга Хендрика, передавай ему привет, хотя я не уверен, что вас обоих направят в одном направлении.

Мигер с какой-то вежливостью пристрелил Шееперса, а пока Стридом вытаскивал пистолет, прикончил и его.

Спокойно перезарядив автомат, он уложил Малана, потом отобрал семерых обмерших делегатов и убил всех выстрелами в голову. Напоследок Мигер склонился над Патриком Шонесси и проверил, нет ли признаков жизни. Через секунду он выпрямился. Сам он получил легкую рану, из нее сочилась кровь.

– А остальным – всего хорошего, – пожелал он и легко выпрыгнул в окно.

 

Воскресенье (14)

– Насколько я понимаю, Петр сегодня утром прочесал Вентерстадт, – сказал Верещагин.

Малинин кивнул в знак подтверждения.

– Петр всегда исполняет все до тонкостей. – Сержант устало прикрыл глаза, дав своему лицу отдохнуть. – Редзап вызывает.

– Да, он проводит проверку. Альберт Бейерс привел нам одного – по крайней мере – новообращенна. Это помощник казначея Ордена.

– По убеждению?

– Да как сказать… Де Ру приходился ему каким-то родственником.

Малинин снова подтверждающе кивнул. Верещагин слышал монотонный голос Редзапа.

– Предмет вашей заботы конфискован. В свой офис не сообщайте. Обратитесь завтра в казарму в Претории, чтобы поменяли ваши компьютерные коды, и после этого меняйте их ежедневно. Вы будете получать зарплату до тех пор, пока ваши действия не придут в противоречие с вашим статусом имперского служащего.

Редзап и Лю получали при этом не меньшее удовольствие, чем когда они ворочали банковской системой в Новой Сибири.

Малинин встал и собрался неспешно уйти. Между стаккато-фразами Редзапа послышался робкий стук в дверь.

– Санмартин. Береговой хочет, чтобы я сказал вам, что у него теперь новая кличка, – бросил Малинин напоследок, небрежно взмахнув рукой.

– Какая же? – поинтересовался Верещагин.

– Маленький Вэ.

– До этого еще надо дорасти.

– Он может. Мне остаться? Верещагин отрицательно покачал головой.

– Если я буду большим адмиралом, то у меня будет свой кабинет со столом, как ты думаешь? – спросил Верещагин, улыбаясь своим мыслям вслух.

Малинин кивнул в последний раз и вскинул руку, отдавая честь. Харьяло чуть не налетел на него, когда открыл дверь.

– Сегодня я хорошо состыковал все по времени, один уходит, другой приходит, – отметил Верещагин, когда майор вошел в комнату.

Выглядел тот каким-то набычившимся. Он был чем-то недоволен. Верещагин добродушно кивнул, и Малинин закрыл дверь.

– Ты сказал Солчаве, что это была твоя идея… – начал Харьяло, еле сдерживая яд.

– Ответственность моя, – ответил Верещагин, и на лице его сразу проявилась усталость. – Она завтра вернется в госпитальную роту, как только Ева решит, кого можно будет поставить на ее место. Харьяло стоял с открытым ртом, но ни слова не сказал.

– Так вот, Матти. Я знаю, твое преимущество перед Раулем в основном состоит в том, что ты уже несколько лет читаешь мои мысли. Но ты не подумал, что и я мог научиться читать твои? Как я говорил Раулю, очень редкие из нас имеют реальную возможность выбрать дорогу в этой жизни. У меня ничего нет для себя, только батальон. У тебя, я думаю, тоже. А если ты будешь добр запереть дверь, то у меня найдется полбутылки. Судя по твоему виду, ты не откажешься выпить.

Харьяло наконец закрыл рот и посмотрел на свои руки таким взглядом, словно у него случилась осеч– ка. Верещагин тем временем слазил в рюкзак и извлек оттуда флягу и пару стаканов. Налил, передал Харьяло.

– Бонд начинает распадаться как организация. Думаю, что боковые Ответвления не намного переживут его, – заметил Верещагин.

– Значит, все кончено, – констатировал Харьяло. Верещагин взглянул на Харьяло.

– Брось, Матти, ты же знаешь, что так просто не бывает.

Он поднял стакан и посмотрел на прозрачную жидкость.

– Несмотря на все наши благие намерения и чаяния, через пару дней мы будем иметь полдюжины инфицированных населенных пунктов. Через четыре дня их будет в два раза больше, как минимум. Альберт Бейерс уже принял срочные меры по сооружению оград вокруг Претории, Йоханнесбурга и Блумфонтейна. Это не поможет, но пренебрегать этим не следует. Ему нужна собственная военная сила. У нас есть кое-какие люди, которых мы можем одолжить ему. В частности, это один африканер по фамилии Сниман. После того как заболевания начнут расползаться своим ходом, можно ожидать вспышек насилия. И может быть еще много крови, куда больше, чем мы пролили. В конечном итоге мы обнаружим, правильно ли мы направили ход истории.

Он неожиданно улыбнулся, а от его печального взгляда на душе у Харьяло похолодало.

– Через четыре дня, – продолжал Верещагин, – ты станешь командиром батальона. Возьмем к себе, что сможем, от гуркхов. Кольдеве мы оставим его роту, Сиверскому – тоже.

Харьяло поразмыслил, прикрыв глаза, а потом, распахнув их, медленно произнес:

– Зачем это, скажи. Что-то я тебя сейчас не понимаю, Антон.

– Что, батальон? Ты подумай, Матти. У меня будет четыре, максимум пять лет, чтобы преобразить лицо этой планеты. Ты думаешь, меня оставят на службе Его Императорского Величества после того, что я сделаю здесь? Уверяю тебя, нет. Что же касается Наташи, она смотрит на мир через цветные очки. Мы разбили их с Раулем прямо, я бы сказал, у нее на лице, и я видел, как у нее в глазах появилась кровь. Она простит, может, пожалуй, даже забыть, но что-то в ней умрет, а я не Христос, чтобы воскрешать мертвых. Мы делаем то, что должны делать, Матти.

– И расстреливать тех, кого не можем переделать, – закончил за него Харьяло.

– Она неунывающая женщина. Она довольно высокого мнения о тебе. Уверен, ты и сам об этом знаешь. – Он остановился. – Восемьдесят семь единиц потерь, – пробормотал он, чтобы заполнить паузу.

– Плюс чуть побольше на другой стороне. – Харьяло замолчал, но потом снова открыл рот. – Антон, а что мы тут делаем? Я имею в виду – сейчас?

Верещагин оставил в покое свои руки, трубка свободно закачалась в воздухе, что означало: вопрос серьезный, надо подумать.

– Мы закладываем новый фундамент здешнего общества, Матти, – наконец произнес он. – Используя то, что можно спасти из старого.

– Не часто ли это происходит? Во вторник Рождество. Не странно ли? – сказал Харьяло.

– Это мне напоминает кое-что, – сказал Верещагин. – Ты знаешь, что среди активов батальона, спасенных подполковником Хигути в космопорту, были его волынщики?

– Волынщики? Гуркхи-волынщики?

– В юбках. Они очень даже неплохи. Я сам слышал, как они играют.

– Волынщики? – недоверчиво переспросил Харьяло.

– У нас никогда не было оркестра, – с ребячьей невинностью завершил Верещагин. – У нас есть остаток сегодняшнего дня и весь завтрашний. Надо научить их играть «Маленького оловянного солдатика» и «Свистящего свина».

Санмартин подошел к группе беженцев, которых пограничники и люди Бейерса отловили по подозрению в заболевании. Санмартин выбрал одного человека, одетого в чужую одежду, явно не подходящую ему. Он был похож на ястреба, на лице отросла двухдневная щетина, волосы были тронуты сединой.

– Не староваты ли для такой одежды? – спросил Санмартин.

– Вы еще как правы. Это жуть, они не имели права призывать меня в таком возрасте, – небрежно ответил Мигер.

– А ты здорово похож на одну фотографию, которая у нас есть. На Дэнни Мигера.

– О, вы льстите мне. Насколько я знаю, он куда симпатичнее.

Санмартин улыбнулся, вспомнив историю Ёсицунэ и Гинкэя.

– Меня зовут Санмартин. Рауль Санмартин. Глаза Мигера загорелись.

– Капитан Санмартин, рад с вами познакомиться. Вы себе сделали имя. Третья рота, Йоханнесбург, я помню. Зовите меня Дэн, прошу вас.

– Ладно. – Санмартин смерил Мигера взглядом. – Ну, так что думаешь?

Мигер подумал как следует.

– Хорошо, Рауль. Я видел ковбоев, буров, а теперь вижу и имперцев. Вы то еще сборище негодяев. Я в вас всех не вижу разницы, но не мне об этом говорить. – С этими словами Мигер полез в карман и извлек оттуда пластиковый конверт. – Мой друг просил меня передать это, письмо адресовано его внучке, женщине по имени Брувер. Мне кажется, что вы сможете передать это ей и сделаете это лучше, чем кто-либо другой.

Санмартин посмотрел на имя. И кивнул. Теперь у него появился хороший повод увидеть ее – теперь, когда Варяг приказал Мише, чтобы тот перестал прослушивать ее линию.

Санмартин вспомнил конец истории о Ёсицунэ. Благодаря военной доблести Ёсицунэ его брат стал сегуном, но сёгун никого так не боялся, как сверхсильного вассала. Будучи преследуемым беглецом, Ёсицунэ переоделся слугой своего вассала Гинкэен. Но его узнал начальник стражи брата. «Ты похож на Ёсицунэ!» – воскликнул начальник стражи. Гинкэен немедленно начал бить своего хозяина по голове, плечам, приговаривая: «Как ты смеешь быть похожим на Ёсицунэ!»

Капитан отпустил всех, а Мигеру сказал только: «Удачи тебе, старик. Проверься и сделай укол».

Несколько часов спустя на площадке, выровненной бульдозерами, Кольдеве прочел хриплым голосом эпитафию – первые строки из поэмы Гейне:

Потом он перевел:

У него за спиной Корягин запел:

Словно десяток кошек сразу дернули за хвосты – это гуркхи завели волынки. Корягин не так уж хорошо передавал мелодию, и попытка гуркхов подхватить ее не увенчалась успехом.

Кольдеве посмотрел на почву, разровненную поверх трупов, и прочел про себя еще одно четверостишие Гейне. Немного юмора, немного ужаса, много гибели и разрушений – вот что такое война, как сказал однажды Руди Шеель.

Кольдеве послушал.

– Не Гейне, но сойдет, – буркнул он, глядя, как бульдозеры уродуют тонкий слой плодородной почвы. На последнем куплете он присоединился к хору.