Городок в табакерке

Папенька поставил на стол табакерку. Какая прекрасная! пестренькая, из черепахи. А что на крышке-то! Ворота, башенки, домик, другой, третий, четвертый; а деревья-то золотые, а листики на них серебряные; а за деревьями встает солнышко, и от него розовые лучи…

– Это городок Динь-Динь, – сказал папенька и тронул пружинку…

Вдруг, невидимо где, заиграла музыка.

– Папенька! нельзя ли войти в этот городок?

– Мудрено, мой друг: этот городок тебе не по росту.

– Ничего, папенька, я такой маленький; мне так бы хотелось узнать, что там делается…

– Право, мой друг, там и без тебя тесно.

– Да кто же там живет?

– Там живут колокольчики.

Папенька поднял крышку на табакерке, и что же увидел Миша? И колокольчики, и молоточки, и валик, и колеса…

Миша удивился:

– Зачем эти колокольчики? зачем молоточки? зачем валик с крючками?

А папенька отвечал:

– Не скажу тебе, Миша; сам подумай. Только вот этой пружинки не трогай, иначе все изломается.

Папенька вышел. Миша смотрит: внизу табакерки отворяется дверца, и из дверцы выбегает мальчик с золотою головкою и в стальной юбочке, останавливается на пороге и манит к себе Мишу.

Миша побежал к дверце и с удивлением заметил, что дверца ему пришлась точь-в-точь по росту.

– Позвольте узнать, – сказал Миша, – с кем я имею честь говорить?

– Динь-динь-динь, – отвечал незнакомец, – я мальчик-колокольчик, житель этого городка. Мы слышали, что вам очень хочется побывать у нас в гостях, и потому решились просить вас сделать нам честь к нам пожаловать.

Мальчик-колокольчик взял его за руку, и они пошли. Тут Миша заметил, что над ними был свод, сделанный из пестрой тисненой бумажки с золотыми краями. Перед ними был другой свод, только поменьше; потом третий, еще меньше; и так все другие своды – чем дальше, тем меньше.

– Я вам очень благодарен, – сказал Миша. – Но посмотрите, какие у вас низенькие своды, там я и ползком не пройду. Я удивляюсь, как и вы под ними проходите.

– Динь-динь-динь! – отвечал мальчик. – Пройдем, не беспокойтесь.

В самом деле, с каждым их шагом, казалось, своды подымались, и наши мальчики всюду свободно проходили; когда же они дошли до последнего свода, мальчик-колокольчик попросил Мишу оглянуться назад. Миша оглянулся, и что же он увидел? Теперь тот первый свод, под который он подошел, входя в дверцы, показался ему маленьким, как будто, пока они шли, свод опустился. Миша был очень удивлен.

– Отчего это? – спросил он своего проводника.

– Динь-динь-динь! – отвечал проводник, смеясь. – Издали всегда так кажется. Видно, вы ни на что вдаль со вниманием не смотрели; вдали все кажется маленьким, а подойдешь – большое.

– Да, это правда, – отвечал Миша, – я до сих пор не думал об этом, и оттого вот что со мною случилось: третьего дня я хотел нарисовать, как маменька возле меня играет на фортепьяно, а папенька на другом конце комнаты читает книжку. Только этого мне никак не удалось сделать: тружусь, тружусь, рисую как можно вернее, а все на бумаге у меня выйдет, что папенька возле маменьки сидит и кресло его возле фортепьяно стоит, а между тем я очень хорошо вижу, что фортепьяно стоит возле меня, у окошка, а папенька сидит на другом конце, у камина. Маменька мне говорила, что папеньку надобно нарисовать маленьким, но я думал, что маменька шутит, потому что папенька гораздо больше ее ростом; но теперь вижу, что она правду говорила: папеньку надобно было нарисовать маленьким, потому что он сидел вдалеке. Очень вам благодарен за объяснение, очень благодарен.

Вот перед ними еще дверцы; они отворились, и Миша очутился на улице. Мостовая вымощена перламутром; небо пестренькое, черепаховое; по небу ходит золотое солнышко; домики стальные, полированные, крытые разноцветными раковинками, и под каждою крышкою сидит мальчик-колокольчик, и много их, много и все мал мала меньше.

Между тем их окружили мальчики-колокольчики, теребили Мишу за платье, звенели, прыгали, бегали.

– Весело вы живете, – сказал им Миша, – век бы с вами остался. Целый день вы ничего не делаете, у вас ни уроков, ни учителей, да еще и музыка целый день.

– Динь-динь-динь! – закричали колокольчики. – Нет, Миша, плохое нам житье. Правда, уроков у нас нет, да что же в том толку? Вся наша беда именно в том, что у нас, бедных, никакого нет дела; нет у нас ни книжек, ни картинок; целый день играй да играй, а ведь это, Миша, очень, очень скучно. Можешь себе вообразить, каково целый век, ничего не делая, просидеть в табакерке, и даже в табакерке с музыкою.

– Да, – отвечал Миша, – вы говорите правду. Это и со мной случается: когда после ученья примешься за игрушки, то так весело; а когда в праздник целый день все играешь да играешь, то к вечеру и сделается скучно.

– Да, сверх того, на нас есть другая беда, Миша: у нас есть дядьки.

– Какие же дядьки? – спросил Миша.

– Дядьки-молоточки, – отвечали колокольчики, – уж какие злые! То и дело что ходят по городу да нас постукивают.

В самом деле, Миша увидел, что по улице ходили какие-то господа на тоненьких ножках, с предлинными носами и шептали между собою: «Тук-тук-тук! тук-тук-тук! поднимай! задевай! тук-тук-тук!». И в самом деле, дядьки-молоточки беспрестанно то по тому, то по другому колокольчику тук да тук. Он подошел к этим господам, очень вежливо поклонился им и спросил, зачем они колотят бедных мальчиков. А молоточки ему в ответ:

– Прочь ступай! Там в палате и в халате надзиратель лежит и стучать нам велит. Тук-тук-тук!

– Какой это у вас надзиратель? – спросил Миша у колокольчиков.

– А это господин Валик, – зазвенели они, – предобрый человек, день и ночь с дивана не сходит; на него мы не можем пожаловаться.

Миша – к надзирателю. Смотрит: он в самом деле лежит на диване, в халате и с боку на бок переворачивается, только все лицом кверху. А по халату-то у него шпильки, крючочки видимо-невидимо; только что попадется ему молоток, он его крючком сперва зацепит, потом спустит, а молоточек-то и стукнет по колокольчику.

Только что Миша к нему подошел, как надзиратель закричал:

– Кто здесь ходит? кто здесь бродит?

– Это я, – храбро отвечал Миша, – я – Миша…

– А что тебе надобно? – спросил надзиратель.

– Да мне жаль бедных мальчиков-колокольчиков, дядьки их беспрестанно постукивают…

– А мне какое дело! Пусть себе дядьки стукают мальчиков! Мне что за дело!

Миша пошел далее – и остановился. Смотрит, золотой шатер с жемчужного бахромою; наверху золотой флюгер вертится, а под шатром лежит царевна Пружинка и, как змейка, то свернется, то развернется и беспрестанно надзирателя под бок толкает. Миша сказал ей:

– Сударыня царевна! Зачем вы надзирателя под бок толкаете?

– Зиц-зиц-зиц, – отвечала царевна. – Глупый ты мальчик. Кабы я валик не толкала, валик бы не вертелся; кабы валик не вертелся, то он за молоточки бы не цеплялся, молоточки бы не стучали; кабы молоточки не стучали, колокольчики бы не звенели; кабы колокольчики не звенели, и музыки бы не было!

Миша наклонился и прижал царевну пальчиком.

В одно мгновение пружинка с силою развилась, валик сильно завертелся, молоточки быстро застучали, колокольчики заиграли дребедень, и вдруг пружинка лопнула. Все умолкло, валик остановился, молоточки попадали, колокольчики свернулись на сторону, солнышко повисло, домики изломались… Тогда Миша вспомнил, что папенька не приказывал ему трогать пружинку, испугался и… проснулся.

Миша долго не мог опамятоваться. Смотрит: та же перед ним табакерка; возле него сидят папенька и маменька и смеются.

– Где же мальчик-колокольчик? Где дядька-молоточек? Где царевна Пружинка? – спрашивал Миша.

– Тебя музыка убаюкала, и ты вздремнул. Расскажи же нам, что тебе приснилось!

– Папенька, – сказал Миша, – мне все хотелось узнать, отчего музыка в табакерке играет; вот я принялся на нее прилежно смотреть и разбирать, что в ней движется и отчего движется; думал, думал и стал уже добираться, как вдруг, смотрю, дверка в табакерку растворилась… – Тут Миша рассказал весь свой сон по порядку.

– Ну, теперь вижу, – сказал папенька, – что ты в самом деле почти понял, отчего музыка в табакерке играет; но ты это еще лучше поймешь, когда будешь учиться механике.

 

Мороз Иванович

Водном доме жили две девочки – Рукодельница да Ленивица, а при них нянюшка.

Рукодельница рано вставала, печку топила, хлеб месила, избу мела, петуха кормила, за водой ходила.

А Ленивица в постельке лежала, потягивалась. Встанет да и сядет к окошку мух считать. Как всех пересчитает Ленивица, так уж и не знает, за что приняться и чем бы заняться. Сидит, плачет да жалуется, что ей скучно.

Однажды Рукодельница пошла за водой, опустила ведро на веревке, а веревка-то и оборвись; упало ведро в колодец. Расплакалась Рукодельница да и пошла к нянюшке рассказывать про свою беду; а нянюшка Прасковья говорит:

– Сама беду сделала, сама и поправляй.

Пошла Рукодельница опять к колодцу, ухватилась за веревку и спустилась по ней к самому дну. Тут с ней чудо случилось. Едва спустилась, смотрит: перед ней печка, а в печке пирожок сидит да приговаривает:

– Я совсем готов, подрумянился, сахаром да изюмом обжарился; кто меня из печки возьмет, тот со мной и пойдет!

Рукодельница схватила лопатку, вынула пирожок и положила его за пазуху. Идет она дальше. Перед ней сад, а в саду стоит дерево, а на дереве золотые яблочки; яблочки промеж себя говорят:

– Мы яблочки наливные, созрелые; кто нас с дерева стрясет, тот нас себе и возьмет.

Рукодельница подошла к дереву, потрясла его, и золотые яблочки так и посыпались к ней в передник.

Рукодельница идет дальше. Смотрит: перед ней сидит старик Мороз Иванович, седой-седой; сидит он на ледяной лавочке да снежные комочки ест; тряхнет головой – от волос иней сыплется, духом дохнет – валит густой пар.

– А! – сказал он. – Здорово, Рукодельница! Спасибо, что ты мне пирожок принесла; давным-давно уж я ничего горяченького не ел.

Тут он посадил Рукодельницу возле себя, и они вместе пирожком позавтракали, а золотыми яблочками закусили.

– Знаю я, зачем ты пришла, – говорит Мороз Иванович, – ты ведерко в мой колодец опустила; отдать тебе ведерко отдам, только ты мне за то три дня прослужи. А теперь мне, старику, и отдохнуть пора; приготовь мне постель, да смотри взбей хорошенько перину.

Пошли они в дом. Был он весь изо льда, а по стенам убрано снежными звездочками. На постели у Мороза Ивановича вместо перины лежал снег пушистый. Рукодельница принялась взбивать снег, чтоб старику было мягче спать, а меж тем у ней, бедной, руки окостенели и пальчики побелели.

– Ничего, – сказал Мороз Иванович, – только снегом пальцы потри, так и отойдут, не ознобишь. Я ведь старик добрый; посмотри-ка, что у меня за диковинки.

Тут он приподнял свою снежную перину с одеялом, и Рукодельница увидела, что под периною пробивается зеленая травка. Рукодельнице стало жаль бедной травки.

– Вот ты говоришь, – сказала она, – что ты старик добрый, а зачем ты зеленую травку под снежной периной держишь, на свет божий не выпускаешь?

– Не выпускаю потому, что еще не время; еще трава в силу не вошла. Осенью крестьяне ее посеяли, она и взошла, и кабы вытянулась уже, то зима бы ее захватила, и к лету травка бы не вызрела. Вот я и прикрыл молодую зелень моею снежной периной, да еще сам прилег на нее, чтоб снег ветром не разнесло; а вот придет весна, снежная перина растает, травка заколосится, а там, смотришь, выглянет и зерно, а зерно крестьянин соберет да на мельницу отвезет; мельник зерно смелет, и будет мука, а из муки ты, Рукодельница, хлеб испечешь.

– Ну, а скажи мне, Мороз Иванович, – сказала Рукодельница, – зачем ты в колодце-то сидишь?

– Я затем в колодце сижу, что весна подходит, – сказал Мороз Иванович, – мне жарко становится; а ты знаешь, что и летом в колодце холодно бывает, оттого и вода в колодце студеная, хоть посреди самого жаркого лета.

Добрый Мороз Иванович погладил Рукодельницу по головке да и лег почивать на свою снежную постель.

Рукодельница в доме прибрала, кушанье изготовила, платье у старика починила.

Старичок проснулся и поблагодарил Рукодельницу.

Так прожила Рукодельница у Мороза Ивановича целых три дня.

На третий день Мороз Иванович сказал Рукодельнице:

– Спасибо тебе, хорошо ты меня, старика, утешила, и я у тебя в долгу не останусь. Вот тебе твое ведерко, а в ведерко я всыпал целую горсть серебряных пятачков; да сверх того вот тебе на память брильянтик – косыночку закалывать.

Рукодельница поблагодарила, пошла опять к колодцу, ухватилась за веревку и вышла на свет божий.

Когда Рукодельница пришла домой и рассказала все, что с ней было, нянюшка очень дивовалась, а потом промолвила:

– Вот видишь ты, Ленивица, что люди за рукоделие получают! Поди-ка к старичку да послужи ему, поработай, так и ты горсть пятачков заработаешь.

Вот Ленивица пошла к колодцу, схватилась за веревку да и бух прямо ко дну. Смотрит – перед ней печка, а в печке сидит пирожок, такой румяный, поджаристый, сидит, поглядывает да приговаривает:

– Я совсем готов, подрумянился, сахаром да изюмом поджарился; кто меня возьмет, тот со мной и пойдет.

А Ленивица ему в ответ:

– Да как бы не так! Мне себя утомлять – лопатку поднимать да в печку тянуться; захочешь – сам выскочишь.

Идет она, перед нею сад, а в саду стоит дерево, а на дереве золотые яблочки; яблочки промеж себя говорят:

– Мы яблочки наливные, созрелые; кто нас с дерева стрясет, тот нас себе и возьмет.

– Да как бы не так! – отвечала Ленивица. – Мне себя утомлять – ручки поднимать, за сучья тянуть… Успею набрать, как сами нападают!

И прошла Ленивица мимо них. Вот дошла она и до Мороза Ивановича. Старик по-прежнему сидел на ледяной скамеечке да снежные комочки прикусывал.

– Что тебе надобно, девочка? – спросил он.

– Пришла я к тебе, – отвечала Ленивица, – послужить да за работу получить.

– Дельно ты сказала, девочка, – отвечал старик, – за работу деньга следует, только посмотрим, какова еще твоя работа будет. Поди-ка взбей мою перину, а потом кушанье изготовь да платье мое повычини.

Пошла Ленивица да думает: «Стану я себя утомлять да пальцы знобить! Авось старик не заметит и на невзбитой перине уснет».

Старик в самом деле не заметил или прикинулся, что не заметил, лег в постель и заснул, а Ленивица пошла на кухню. Кое-как зелень обчистила, мясо и рыбу разрезала да, чтоб большого труда себе не давать, как все было мытое-немытое, так и положила в кастрюлю.

Вот старик проснулся, просит обедать. Ленивица притащила ему кастрюлю, как есть, даже скатертцы не подостлала.

Мороз Иванович попробовал, поморщился, а песок так и захрустел у него на зубах.

Ленивица отведала, да тотчас и выплюнула, а старик покряхтел, покряхтел да и принялся сам готовить кушанье и сделал обед на славу, так что Ленивица пальчики облизала, кушая чужую стряпню.

После обеда старик опять лег отдохнуть, да припомнил Ленивице, что у него платье не починено.

Ленивица принялась платье разбирать; взяла было иголку, да с непривычки укололась; так ее и бросила. А старик опять будто бы ничего не заметил, ужинать Ленивицу позвал да еще спать ее уложил.

На третий день приходит Ленивица и просит Мороза Ивановича ее домой отпустить да за работу наградить.

– Если тебя совесть не зазрит, – отвечал старичок, – я тебя награжу: и какова твоя работа, такова будет тебе и награда.

Мороз Иванович дал Ленивице пребольшой серебряный слиток, а в другую руку – пребольшой брильянт.

Ленивица так обрадовалась, что схватила то и другое и, даже не поблагодарив старика, домой побежала.

Пришла домой и хвастается.

– Вот, – говорит, – что я заработала; целый слиток серебряный, да и брильянт-то чуть не с кулак…

Не успела она договорить, как серебряный слиток растаял и полился на пол; в то же время начал таять и брильянт.