Медный кувшин

Лучи октябрьского солнца с печалью уходящего лета смотрели в окошко небольшой конторки архитекторов Горация Вентимора и Битвора на Большой Монастырской улице в Вестминстере. И если первому особо не везло с клиентами, то у второго в них не было недостатка. Гораций скучая смотрел в окно, поминутно переводя взгляд на план дома, который заказали его компаньону. Но мысли Вентимора были далеки от архитектуры. Он вспоминал летние каникулы, которые провел в Сен-Люке, крошечном приморском местечке в Нормандии вместе с Сильвией Фютвой. Они вместе катались на велосипедах, подставляя лица скупому северному солнцу. Но по приезде в Лондон ему было явственно дано понять, что знакомство на отдыхе носило временный характер и продолжать его никто не собирается. Это затронуло Горация, и он, обидевшись, перестал навещать дом профессора Фютвоя. И хоть визиты в дом профессора и прекратились, но возвышенные чувства по отношению к его дочери остались. Именно по ней и вздыхал Гораций, сидя один в скромной конторке.

Конторскую тишину развеял вихрем ворвавшийся Битвор.

– Добрый день, мой друг, вы все скучаете? – пропел пролетающий в хаосе бакенбард Битвор.

– Да, коллега, не всем же везет в этой жизни так, как вам, – без тени зависти, но с сожалением заметил Гораций.

– Не печальтесь, друг, просто англичанам не нужны ваши изыски фантазии, они хотят простоты и комфорта, ну да вы это поймете со временем, – менторским тоном заметил Битвор, – а пока у меня заказ в Ларчмире, мне там нужно будет провести пару дней, так что, думаю, вы тут не станете скучать, а заодно и посмотрите план флигеля, который мне заказали из Тускулум-Лодже, ведь вам все равно нечего делать.

– Да, вы правы, делать мне отчаянно нечего, – вздохнул Гораций.

– Вот и славно, до скорой встречи.

Вентимор остался опять один и снова погрузился в воспоминания и мечтания о прекрасной Сильвии Фютвой. Неожиданно тишину конторки разорвал настойчивый стук в двери. Гораций даже сначала решил, что ему это почудилось, но стук повторился все с той же настойчивостью. Гораций поспешил к двери и, открыв ее, к своему удивлению, обнаружил недовольно сопящего профессора Антона Фютвой, отца несравненной Сильвии.

– Вы на месте, вот это удача, – просопел, отдышавшись, профессор, – у меня к вам есть дело.

Неожиданность появления отца возлюбленной вогнала Горация в ступор, он даже не мог подумать, что ему удастся опять сблизиться с домом Фютвой.

– Профессор, очень рад, но как вы тут оказались? – растерянно пробормотал Гораций.

– Извозчиком, как же еще?

Сварливый профессор был в своем репертуаре, он, как и все жертвы науки, был весьма близорук и невнимателен к людям; профессор считал, что Гораций проводил время в его доме только из любви к истории и археологии. Вот только Гораций мирился со скучными лекциями лишь потому, что благодаря им он мог лицезреть свою возлюбленную Сильвию.

– У меня есть к вам поручение, господин Гораций, вы уже достаточно осведомлены в истории Египта и Азии, поэтому я хотел бы вас попросить, чтобы вы вместо меня сходили на аукцион, который состоится в Ковент-Гарден, где один из уважаемых коллекционеров будет распродавать свои экспонаты. У него есть несколько вполне интересных экземпляров. Вот вам каталог, там я отметил все интересующее меня и указал стоимость, которую я готов выложить за них. Я надеюсь на вашу расторопность и бережливость в расходовании моих средств, и ни в коем случае не превышайте указанной мной стоимости.

– Но, профессор, знания мои не столь обширны, чтобы я мог ими руководствоваться в выборе старины, – засомневался в своих силах Гораций, который не хотел оказаться в немилости в глазах профессора из-за своей опрометчивости.

– Да бросьте, вам ничего не надо делать, только прийти и купить, как в магазине, то, что я отметил в каталоге. Ну да пора и честь знать, меня еще ждут в другом месте, так что спешу с вами попрощаться, и не забудьте: вечером я вас жду у себя дома с докладом о прошедшем аукционе. – Профессор так стремительно ретировался, что Гораций больше ничего и не успел возразить.

«Да, вот и попал как кур во щи, – подумал Гораций, – с другой стороны, это ж замечательный шанс вновь увидеться с Сильвией, все-таки нет худа без добра». С такими мыслями он отправился к себе домой, где и стал дожидаться утра, чтобы как можно лучше проявить себя на аукционе, дабы угодить отцу милой Сильвии.

Все то же ласковое солнце светило в окно кареты, на которой добирался Гораций до аукциона. Он думал, что приедет первым, но оказалось, что народу в зал набилось уже порядочно. Гораций занял свое место и стал ждать начала торгов. Как оказалось, профессор указал цены в каталоге весьма заниженные, и поэтому Гораций не смог ничего купить. Чтобы не возвращаться с пустыми руками, он приобрел на торгах за гинею (что было весьма дорого) старинный медный кувшин, запечатанный клеймом, на котором имелись какие-то клиновидные надписи. Ценность кувшина Гораций и сам понимал, поэтому решил не везти его профессору, а отослать себе домой. В дом Фютвой он отправился с пустыми руками.

Когда Гораций приехал к профессору, того еще не было дома. Его встретила госпожа Фютвой, которая предложила Горацию подождать профессора в приемной. Там он и повстречал свою возлюбленную. Сначала он не знал, что и сказать, язык присох к небу, а зубы от волнения выбивали предательскую дробь.

– Здравствуйте, Сильвия, надеюсь, я вас не сильно обременю своим присутствием, пока буду ждать профессора, – выдавил он из себя.

– Что вы, мистер Вентимор, я рада вас видеть, почему же вы перестали бывать у нас? – поинтересовалась Сильвия.

– Как же, ведь ваша матушка мне дала ясно понять, что не стоит продолжать наши отношения… – воскликнул Гораций.

– Ах, да бросьте, в вас говорит ваше высокомерие, матушке показалось, что вы стали с нами общаться на отдыхе лишь потому, что более англичан и не было, но здесь, в милом вашему взгляду Лондоне, вам уж не будет дела до нас, – смущенно проговорила Сильвия.

– Да как вы могли подумать об этом, ведь после нашей разлуки я ни о чем больше и думать не мог! – Гораций в порыве чувств не заметил, как сказал лишнее, и теперь уже ему ничего не оставалось, как продолжать начатое. – Я вас люблю, и люблю уже давно, как вы могли подумать, что я высокомерен и равнодушен к вам?

– Но вы так себя вели… Я, признаться, тоже к вам неравнодушна, но почему вы молчали? – недоуменно подняла кверху брови Сильвия.

– А разве у меня есть право обременять вас этим знанием, ведь мое материальное благополучие таково, что я пока не могу вас позвать замуж. Ваши родители будут против. Как я мог в этой связи признаваться и обязывать вас к чему-либо? – простонал Гораций.

– Но почему в таком случае вы сейчас не смолчали?

– Всему виной долгая разлука с вами, один ваш образ вселяет в меня неспособность держать язык за зубами. Но я придумаю, как разбогатеть, чтобы убедить ваше семейство дать согласие на наш брак! – торжественно проговорил Гораций, и тут в комнату вошла госпожа Фютвой.

– На какой это еще брак? – спросила она, грозно сведя брови к переносице.

– Матушка, – видя, что Гораций замешкался, пришла на помощь ему Сильвия, – мы с Горацием давно любим друг друга…

– Да, и я бы хотел просить руки вашей дочери, – вмешался Гораций, решив, что надо ковать железо, пока оно горячо.

– Да что вы себе возомнили, как вы ее думаете содержать, – изумилась миссис Фютвой, – когда ваша практика не приносит вам прибыли?

– Не стоит об этом беспокоиться, я отлично понимаю, что просить руки у такой почтенной семьи, как ваша, я пока не имею права, но я приложу все усилия, чтобы достичь такого материального благополучия, которое позволит мне взять в жены вашу дочь, – уверил Гораций.

– А пока этого не произошло, давайте оставим этот разговор, мистер Вентимор, – прервала его госпожа Фютвой.

К этому времени к дому подкатила коляска с профессором, и все (Гораций, Сильвия и г-жа Фютвой) не сговариваясь решили не продолжать начатый разговор при главе семейства, но Гораций понял, что особых проблем с госпожой Фютвой не будет, главная проблема – это убедить старика отдать дочь, но пока аргументов к убеждению у Горация не было, а если вспомнить его провал на давешнем аукционе, так и подавно разговор о женитьбе был бы чересчур преждевременным.

– Здравствуйте, милый Гораций, – просопел Антон Фютвой, – ну как, вам удалось добыть для меня что-либо ценное?

Тут Гораций рассказал, как обстояли дела на торгах, что отмеченные профессором экспонаты ушли с торгов втрое дороже, чем Фютвой указал в каталоге.

– Вы что, Гораций, не понимаете, что цены, указанные мною в каталоге, были только приблизительными, я ни в коей мере не надеялся, что вы купите за них эти старинные реликвии, но я надеялся на ваше благоразумие и думал, что вы поймете, что за любой из указанных мною экспонатов можно было дать втрое больше того, что я указал, я надеялся на вашу компетентность, – хрипел профессор, а то, что он говорил Горацию совершенно обратное накануне аукциона, доказать ему было уже нельзя.

– Вы правы, профессор, это моя ошибка, – сдался Гораций, – но я купил там за свои деньги один медный кувшин, который, возможно, вас заинтересует.

– Ах да, кувшин, в котором хранили вино или масло, да на кой черт мне ваш кувшин, он вовсе не стоит той гинеи, которую вы за него отдали! – продолжал негодовать профессор.

– Нет-нет, профессор, вы только послушайте, он запечатан какой-то странной печатью, на которой нанесены клинописью какие-то надписи, может, вам было бы любопытно взглянуть на него, – из последних сил Гораций пытался реабилитироваться в глазах профессора. И это подействовало на него моментально.

– Надписи, говорите. Интересно было бы взглянуть на ваш горшок, в нем могут быть любопытнейшие свитки, – сменил гнев на милость ученый муж, – попытайтесь приоткрыть печать и посмотреть, что внутри, а потом можно будет договориться и о визите к вам, чтобы посмотреть на ваше приобретение, – снисходительно добавил профессор.

– Что ж, тогда не буду вас стеснять своим присутствием, – пролепетал Гораций и стремительно удалился.

По пути домой Гораций искренне просил небеса, чтобы кувшин таки оказался не пустой, потому как иначе профессор убедится в полнейшей непутевости Горация и никогда не позволит ему жениться на своей дочери.

Придя домой, Гораций первым же делом взялся за кувшин. Откупорить его оказалось не так-то и просто. Печать уверенно оставалась на том же месте, что и раньше, как бы сильно Гораций за нее ни тащил. Тогда он решил воспользоваться зубилом и молотком. Печать поддалась и отвалилась. Вслед за ней из кувшина стремительным фонтаном брызнул разноцветный пар, моментально заполнив всю комнату, а из пара показалась как-то сильно увеличенная фигура старика, который расправил плечи и громко вздохнул. Пар постепенно исчез, а старик принял нормальные размеры и уставился на Горация. Последний же решил, что все только что произошедшее – не более чем галлюцинация, которая стала результатом переутомления за день, а этот старикашка восточного вида – очередной квартирант миссис Рапкин, у которой и снимал квартиру Гораций.

– О ты, смертный, ты даже не представляешь, какую мне оказал услугу, даровав свободу. Я был заточен в этой бутылке слишком долго, по вине Сулеймана, обманутого моими врагами. А теперь проси чего хочешь.

– Простите, но я не понимаю, о чем вы говорите. Какой Сулейман, какими врагами? И вообще, я ничего не хочу, кроме покоя, – сказал Гораций, ощущая, как ему вдруг стало хорошо и захотелось спать, – ну еще бы клиента мне, чтобы я ему дом построил… – добавил, уже засыпая сидя, Гораций.

Наутро Горацию показалось, что все происшедшее было не более чем сон. Он проснулся у себя в кровати, а не сидя на полу, в комнате был порядок и не было и намека на вчерашнего старика. В комнату вошла госпожа Рапкин, которая подтвердила, что никакому арабу она квартиру не сдавала. Гораций, еще более уверившись в том, что старик был плодом его фантазии, отправился на работу.

По приходу в контору его там уже ждал крупный промышленник Самуэль Вакербас, известный богач в Лондоне.

– Здравствуйте, господин Вентимор, я к вам с самого раннего утра по очень важному делу.

– Ко мне? – удивился Гораций. – Может, вы перепутали и вам нужен г-н Битвор?

– Нет-нет, именно к вам. Ведь вы самый искусный архитектор в Лондоне? – заискивающе продолжал миллионер.

– О нет, что вы, я лишь скромный и никому не известный архитектор.

– Оставьте лишнюю скромность, хоть она вам и пригодится в дальнейшем, но сейчас не стоит скромничать. Я к вам вот по какому делу: решил я, стало быть, построить себе дачный домик тысяч эдак на шестьдесят, не желаете ли взяться за постройку? – поинтересовался Вакербас.

От такого неожиданного предложения Гораций даже опешил – то ни одного предложения, а то такое, что на вес золота.

– Конечно, господин Вакербас, готов приложить все мои старания и умения, чтобы вам угодить! – отрапортовал Гораций, все еще не веря в свою удачу.

– Вот и славно, а теперь позвольте не стану вам мешать составлять проекты, у меня еще очень много дел, – сказал Вакербас и стремительно покинул конторское помещение.

Гораций все никак не мог прийти в себя и решил, что все же стоит пройтись домой и отобедать, на сегодня он уже может закрывать конторку.

Дома Горация ждал еще один сюрприз: по всей улице растянулся караван верблюдов, они были гружены мешками, а погонщиками были чернокожие рабы. И весь этот караван тянулся к подъезду, в котором жил Гораций. Караван стремительно разгружался, а мешки перекочевывали в подъезд. Когда Гораций пришел домой, он понял, что мешки перекочевали в его квартиру, чем была искренне недовольна г-жа Рапкин.

– Мой господин, это дары для вас, – только и промолвил глава погонщиков и, закончив разгрузку, поспешил ретироваться.

Верблюды исчезли с улицы, как будто их тут и не было.

Заглянув в мешки, Гораций просто обомлел. Они были наполнены самоцветами и золотом. Причем самый маленький из камней был величиной с кулак и стоил баснословных денег. Что это за дары и что с ними делать, Гораций положительно не понимал. Но тут случилось повторение вчерашнего вечера: из ниоткуда, как будто из воздуха, соткался вчерашний старик.

– Приветствую тебя, о мой освободитель, доволен ли ты моими дарами?

– А вы кто? – только и смог пролепетать Гораций.

– Как, ты не помнишь меня? Ты ж меня вчера освободил из бутылки. Я Факраш эль Амаш, самый могущественный джинн Азии, меня предательством и коварством заточили в этой тюрьме. – Джинн пренебрежительно пнул валяющийся под ногами медный кувшин, который Гораций еще вчера приобрел на аукционе, – но ты, свет моих очей и боль моего сердца, освободил меня, проси чего хочешь. Я бросил к твоим ногам сокровища неслыханные, но это лишь малая толика того, что я могу для тебя сделать, моя власть безгранична! – последнюю фразу джинн пророкотал громовым раскатом, чем до смерти напугал и так сомлевшего Горация.

– Но мне не надо столько сокровищ, что я буду с ними делать? – испугался еще больше Гораций.

– О время, ты обесцениваешь людей, где это слыхано, чтобы от богатства отказывались, ты образец скромности и воздержания, мой юный друг. Неужели ты отказываешься от всего этого богатства, о котором не смел и мечтать ни один из смертных? – недоумевал Факраш.

– Прошу не обижаться на меня, уважаемый джинн, но мне не нужны эти богатства, ты бы весьма меня обязал, ежели б забрал их обратно. Твоего ведь могущества достаточно для этого? – решил схитрить Гораций, к которому начало возвращаться самообладание и хитрость, которой природа одарила его.

– Ты не представляешь, мой смертный друг, что в моей власти! – самодовольно воскликнул джинн, и все богатства, которые только что громадными кучами лежали у него под ногами, исчезли. – Но скажи мне, тебе хоть угодил другой мой дар?

– Какой такой «другой дар»? – не понял недосказанности джинна Гораций.

– Как же, к тебе ведь приходил господин с заказом дома? Это я его надоумил и заставил направить свои стопы к тебе, – гордый своей проделкой, выпятил грудь джинн.

Только теперь Горацию стало ясно, кому он обязан богатым заказчиком, который бы даровал ему возможность обвенчаться с Сильвией.

– Так это ваших рук дело? – разочарованно вздохнул Гораций.

– А то чьих же, – ехидно подмигнул джинн, – когда я вылетал от тебя, я услыхал, как этот господин выражал желание, чтобы ему построили дом. И я внушил ему мысль о том, что он должен с этой просьбой идти к тебе.

– О, Бог ты мой, я уж надеялся, что этот господин сам решил предложить мне работу, – простонал Гораций.

– Да не переживай ты, повелитель моих безграничных сил, я помогу тебе выстроить дворец для этого господина. Да и тебе бы самому стоило перебраться в более соответствующие твоему рангу палаты, уж больно нищенское это жилище, – оценивающе оглядев комнату, проговорил джинн.

– Нет-нет, меня все устраивает, тем более что на другую квартиру я пока не заработал, да и в этой мне не стыдно принимать моих гостей. Кстати, о них, господин Факраш, вы бы не могли оставить меня на некоторое время, а то ко мне должны приехать гости, а я совершенно к этому не готов, – попросил заискивающе, чтобы не обидеть старика, Гораций.

– Нет ничего проще, не переживай на этот счет, о мой освободитель, я навек у тебя в долгу, поэтому не буду стеснять тебя, а лишь отблагодарю, – с этими словами Факраш растаял в воздухе.

– За что мне все это? – простонал Гораций.

Но время не желало стоять на месте, Гораций отправил приглашение профессору приехать к нему под предлогом разобрать клинопись на печати, а заодно решил попросить руки дочери профессора – коль скоро у Горация появился столь денежный заказ, то появилось и право на руку и сердце юной Сильвии.

Пока Гораций возился с письмом, в его доме произошла поразительная перемена: вместо обветшалого дома появился восточный дворец. Стены его были затянуты бордовым бархатом, а углы украшали мраморные колонны. По всему дому сновали рабы. С визгом ужаса к Горацию подскочила г-жа Рапкин, которая просто не узнавала свой дом, она в гневе прокричала Горацию, что он не имел права так кардинально переделывать чужую собственность, что в этом доме порядочной английской семье теперь и жить-то не к лицу. После длинного бранного монолога госпожа Рапкин стремительно удалилась.

Ужас от происшедшей перемены в его доме у Горация сменился паникой, ведь в ближайшее время должно приехать семейство Фютвой. Он хотел переодеться к приезду дорогих гостей, но смог найти только халат, роскошно украшенный дорогими камнями и золотой росписью. Гораций решил, что этот халат больше подходит к нынешним чертогам, чем его деловой наряд, и поспешил до прихода гостей переоблачиться.

Профессор Фютвой не успел покинуть карету извозчика, как удивлению его не было конца. «Этот плут, – думал профессор, – притворялся скромным и бедным, а сам живет во дворце!!!» Сильвия и ее мать пребывали в восторге от увиденного. Внутри этого дворца, чье убранство могло равняться в роскоши с Букингемским дворцом, сновала темнокожая прислуга, сам же Гораций, облаченный в дорогой халат, вышел им навстречу.

– Здравствуйте, дорогой профессор, извините за этот прием, но я положительно не знал, что мой учредитель захочет наш скромный ужин оформить в восточном стиле, – извиняясь и понимая, что каждое из сказанного слова загоняет его еще в большую ловушку, говорил Гораций.

– Да это же стоит баснословного состояния, – выдохнул профессор.

– Вовсе нет, уверяю вас, мне все это досталось крайне дешево, – чувствуя, что хоть здесь он говорит правду, уверенно проговорил Гораций.

– Что ж, оставим ваши споры. Не проведете ли нас к столу? – поинтересовалась госпожа Фютвой.

– Ах да, простите мою нерасторопность, – извинился Гораций, тем временем думая, где же здесь могла бы располагаться столовая.

Пока Гораций думал, рабы принесли в гостиную невысокий столик и разложили вокруг него подушки, жестами указывая на них гостям.

– Действительно, господа, присядемте здесь, – наконец-то нашелся Гораций, – дабы соблюсти стилизацию под Восток в полной мере.

– Я о Востоке знаю достаточно, чтобы понимать, что это уже не пойдет на благо старому англичанину, – проворчал профессор.

– Дорогой, прекрати портить нам вечер, садись, я еще никогда не была на восточном приеме, – восторженно проговорила г-жа Фютвой.

– Ты не к шейху пришла, на приеме к которому это было бы уместно, – продолжал ворчать профессор.

Тем временем подали закуски и вино. Ни то, ни другое не могло понравиться своим восточным колоритом профессорской семье, только шербет, который таял во рту, немного исправил положение, да и то лишь в глазах дам. После такого приема уже и речи быть не могло о потенциальной свадьбе. Бедный Горацио не знал, куда ему провалиться от стыда, чтобы выдержать все удары судьбы, выпавшие на его долю.

– Вы крайне неблагоразумный юноша, если хотели этой роскошью пустить мне пыль в глаза. Или вы думали, что можете затмить своим богатством, происхождение которого мне до сих пор не ясно, королеву, продли Боже ее дни? Так нас этим не купишь, – свирепо рычал профессор, – я ценю в людях ум и бережливость, в сегодняшнем же вашем поведении я не наблюдал ни того, ни другого. Надеюсь, что вы лишите нас удовольствия впредь видеть вас в нашем доме.

Сказав так, профессор вместе со своей семьей двинулся к выходу.

– Но, г-н Фютвой, я смогу вам все пояснить, – взмолился Гораций.

– Вы действительно так думаете? – с усмешкой снисхождения промолвил профессор.

– Г-н профессор, позвольте мне вам все рассказать, но только с глазу на глаз, – Гораций решил, что лишь правдой он сможет достучаться до сердца старого и черствого чурбана.

– Что ж, я дам вам такой шанс, сейчас я отправлю своих дам домой и вернусь к вам, а тем временем я бы на вашем месте нашел бы самые убедительные аргументы, на которые вы только способны, чтобы вернуть себе честь и достоинство в наших глазах, – промолвил Фютвой и вышел из дома.

Прошло совсем немного времени, как профессор вернулся обратно к Горацию и уселся обратно на подушку.

– Профессор, прежде всего я хотел бы вам сообщить, что хочу просить руки вашей дочери, – начал было Гораций, но профессор не дал ему возможности закончить.

– Вы не знаете, о чем просите, да к тому же вы пали в моих глазах так низко, что не видать вам Сильвию своей женой как своих ушей, – на удивление спокойно проговорил профессор, – для меня совершенно очевидно, что вы, милостивый государь, для нее не пара, и если вы для этого попросили меня вернуться, то только зря потратили мое время.

– Нет, не только по этой причине, – сказал Гораций уже в спину профессору, на что тот повернулся к нему лицом, – я хотел вам поведать истинную природу этого восточного колорита, быть может, тогда вы меня поймете и простите, быть может, тогда вы пересмотрите свое решение относительно нас с Сильвией.

И Гораций поведал всю невероятную историю, которая с ним произошла после посещения аукциона, на который его послал профессор. Тот выслушал юношу весьма терпеливо, не прерывая, а лишь громко сопя. Когда Гораций закончил, профессор начал свою речь весьма ласково и вкрадчиво:

– Послушайте, мой дорогой друг, вы много работали и сильно устали, вот вам и привиделся этот джинн, а еще я, старый дурак, привязался к вам с этим аукционом. Вот ваша еще не до конца сформировавшаяся и окрепшая психика и не выдержала. Мой вам совет – поезжайте отдохните, смените обстановку, и увидите: ваша навязчивая идея оставит вас. Сделайте так, как я говорю.

– То есть вы мне так и не поверили, – разочарованно вздохнул Гораций, – но если джинн плод моего воображения, то как объяснить все это? – Гораций обвел руками окружающий их интерьер.

– Да все просто, мои рассказы вскружили вам голову, вот вы и собирали все это по крупицам, а сейчас выдаете за работу джинна, – уже теряя самообладание, проговорил Фютвой.

– О, послушайте, профессор, возьмите вот эту печать, именно ею была запечатана медная посудина, в которой находился джинн. На печати видны какие-то письмена, я думаю, что в них идет речь о пленнике сосуда, – промолвил Гораций, искренне надеясь, что на печати действительно надписи повествуют о Факраше.

– Хорошо, г-н Вентимор, давайте условимся вот о чем: если на печати речь идет о вашем сказочном джинне, то вы полностью реабилитируетесь в моих глазах и тогда мы сможем говорить о вашей свадьбе с моей дочерью, но если там речь совершенно о чем-то другом, то вы следуете моему совету и отправляетесь на лечение, ну и, конечно, о свадьбе речи идти больше не будет, – подвел итоговую черту Фютвой, после чего, захватив печать и не прощаясь, вышел из дома Горация.

Как только за профессором закрылась дверь, сквозь стену вошел Факраш, он наблюдал странную картину: молодой человек, которого он так старался осыпать дарами, ходил из угла в угол, охватив свою голову руками, как это делает человек, чьи дела совсем плохи.

– Что случилось, мой неблагодарный друг, или тебе опять мои дары пришлись не по вкусу? – недоуменно спросил Факраш.

– Не по вкусу? Разве они мне могут прийтись по вкусу, из-за них же я потерял возможность жениться на Сильвии, а ее отец меня теперь вообще за человека не считает! Кто вас просил вмешиваться в мою жизнь? – чуть не плача вопрошал Гораций.

– Но ты ведь сам сказал, что твоя хозяйка не сильно искусна в кулинарии, а твоя нищенская лачуга – это совершенно не то место, где надлежит принимать важных гостей, – спокойно возразил ему джинн.

– Однако я не просил что-то менять, – возопил Гораций.

– Конечно, не попросил. Ведь ты образец скромности и воздержанности, поэтому я и не ждал, что ты попросишь, но дал все тебе сам, – в полной уверенности, что все правильно сделал, сказал джинн.

– Факраш, пожалуйста, сделайте мой дом таким, каким он был до вашего вмешательства, и помогите мне реабилитироваться в глазах профессора, – взмолился Гораций, – вы меня поставили в такую ситуацию, что мне не оставалось ничего другого, как сообщить всю правду о вас Фютвою, также я ему дал печать с вашего кувшина.

В глазах джинна промелькнула тень тревоги, но она столь стремительно развеялась, что Гораций ее не успел заметить.

– Не тревожься, мой добродетельный друг, я сам схожу к твоему ученому мужу и поговорю с ним, этим я помогу развеять сомнения в твоей правдивости и честности, – заявил джинн.

– Вы действительно сделаете это? – не поверил своим ушам Гораций.

– Ну конечно, ведь именно ты спас меня от тысячелетнего заточения, разве я могу отказать тебе в такой малости? – удивился Факраш.

– Вы меня очень обяжете этим. Если все станет на свои места, я клянусь у вас больше ничего не просить. – Не успел Гораций договорить этой фразы, как джинн опять исчез. – Что за дурацкие манеры у этого старика, исчезать не попрощавшись, – сонно пробормотал Гораций и отправился на поиски спальни.

Утро встретило Горация все тем же ранним октябрьским солнцем, пробивающимся сквозь занавески, висящие на окнах спальни. Молодого человека искренне порадовал тот факт, что Факраш не обманул и вернул дом в прежнее состояние, а это значило, что и к профессору он сходит. Настроение м-ра Вентимора поднялось, и он, позавтракав на скорую руку, отправился в контору, где его ждал неоконченный план дома. Но вместо плана дома он увидел там разъяренного заказчика, которого пытался успокоить Битвор.

– Что вы о себе возомнили, юноша? – возопил Самуэль Вакербас, как только Гораций переступил порог конторы. – Неужели вы решили, что порядочный англичанин, который ни своим родом, ни своим делом не запятнал своей репутации, станет жить в этом доме?

– О чем вы, мистер Вакербас? – недоуменно спросил Гораций, потому как он не мог понять, о каком доме идет речь, ежели даже план дома еще лежал у него на столе.

– Да он еще и делает вид, будто не понимает, о чем идет речь! – взорвался Вакербас.

– А я ж тебя предупреждал, англичанам не нужны изыски, они любят простоту и комфорт, – менторским тоном сказал Битвор, который не мог простить судьбе, что именно недотепе Горацию повезло отхватить такого выгодного клиента, а не ему, Битвору.

– Я положительно не понимаю, чем мой проект, которого вы даже не видели, мог так вам не понравиться, – продолжал удивляться Гораций.

– Да как же не видел, его теперь все мои соседи могут лицезреть. Нет, в расторопности вам не откажешь, но вот во вкусе… – Вакербас был неумолим.

В голове Горация вдруг как будто что-то щелкнуло: это, наверное, опять проделки джинна, он ведь обещал ему помочь с постройкой. Но не успел Гораций еще и впасть в панику, как в комнате, которую поспешил покинуть Битвор, материализовался Факраш.

– Что тебе не понравилось в твоем новом доме, человек? – сердито воскликнул он.

– Это еще кто? – изумился Вакербас.

– Это мой компаньон, мы вместе работали над вашим домом, – пояснил Гораций.

– То, что вы сделали, нельзя назвать работой, что это за дом – в нем нет ни бильярдной, ни столовой, ни черт еще знает чего! – продолжал бушевать Вакербас.

– Даты, раб, не знаешь границ, – громоподобным голосом пробасил джинн, – я воздвиг тебе дворец, какого не было и у Сулеймана Великого, мир праху его. А ты ведешь себя подобно неблагодарному псу, лаящему на господ своих. Ходить тебе за это на четвереньках!

Вакербас медленно стал опускаться на четвереньки, видно было, что он сопротивлялся, но ничего сделать не мог.

– Да как вы смеете, я состою в палате пэров… Вы знаете, что я могу с вами сделать? – возопил Вакербас, но вовремя понял, что не в его положении требовать и угрожать, и он жалобно стал просить: – Простите мою глупость, верните мне вертикальное положение, я останусь доволен вашей постройкой, ведь это величайший из замков, я никому не буду жаловаться и буду жить в вашем доме.

Лицо джинна опять стало великодушно-милостивым, он щелкнул пальцами, и Вакербас смог подняться на ноги. Промышленник был редкой проницательности человек, он не стал дожидаться продолжения спектакля, а поспешил убраться, пока его не вернули в прежнее состояние.

– Зачем вы опять влезли в мою жизнь? – простонал Гораций.

– О ты, неблагодарнейший из смертных, тебе опять не пришлось по вкусу то, что ради тебя я сделал.

– Я сам хотел довести этот проект до конца! Вы погубили на веки мое имя как архитектора, теперь ко мне точно никто не придет с заказом, – впадая в еще большую депрессию, проговорил Гораций.

– О, ты ошибаешься, не знающий людей глупец, теперь твое имя останется в веках, ибо доселе такого замка еще не видывало человечество, ваш храм Артемиды по сравнению с этим – просто жалкий флигелек.

– Господин Факраш, вы мне лучше скажите, были ли вы в семействе Фютвой и говорили ли с профессором, – оживился Гораций, вспомнив про обещание джинна.

– Да, я был там, и считаю, что девица Фютвой вовсе не пара тебе, – заявил категоричным тоном джинн.

– Но как… – от удивления Гораций даже слова вымолвить не мог, ведь он посылал джинна к профессору, ожидая совершенно другого результата.

– Да очень просто, я женю тебя на принцессе, дочери короля Северных Ифритов, а эта Сильвия – безродная и заносчивая барышня, не трать свой смертный век на эту девицу, – поучающе проговорил джинн и добавил: – Чтобы ты не так сильно негодовал, я помогу тебе согласиться на мое предложение. А помогу вот чем: либо ты соглашаешься, либо профессор остается в облике одноглазого осла до скончания своих дней. Ах да, я, наверное, должен был с этого начать, я его превратил в мерзкого одноглазого осла, чтобы ослабить твое сопротивление, – довольный своей выдумкой, заулыбался джинн какой-то хищной улыбкой.

– Но это же нечестно, я не люблю никакую из принцесс, а люблю Сильвию! – вскричал Гораций.

– Твоей свадьбе с нею все равно не бывать, или ты думаешь, что к алтарю ее под руку будет вести осел? – залился в раскатах смеха джинн. – Я сказал, что ты женишься на принцессе, и любое твое неповиновение отразится на судьбе твоей Сильвии самым плачевным образом.

– Но позвольте, г-н Факраш, как я женюсь на ней, если я никому не известный и безродный житель Лондона, а она принцесса. Зачем я ей нужен? – решил схитрить Гораций.

– Я об этом уже позаботился, – все так же уверенно сказал Факраш, – выгляни во двор.

За окнами конторки собралась большая толпа зевак, которые рассматривали богатый эскорт, ожидающий выхода Горация из конторки.

– Кто у вас, смертных, самый могущественный правитель? – поинтересовался джинн.

– Лорд-мэр, конечно, – не задумываясь сказал Гораций.

– Тогда мы едем к нему на посвящение тебя в почетные горожане города Лондона, – торжественно произнес Факраш.

Горацию больше ничего не оставалось делать, как последовать за джинном. Когда они уселись в карету и поехали, удивлению джинна не было конца. Он не знал, что такое автомобиль и электричество, ведь все время, которое он провел на свободе, он потратил на поиски виновников своего заключения и на ненужные дары Горацию. Поэтому все, что он встретил на улице, было для него, жившего три тысячи лет назад, по меньшей мере необычным.

– Скажи мне, Гораций, как движутся эти колесницы? – поинтересовался он.

Гораций решил, что нельзя говорить джинну правду, дабы полностью не стать марионеткой в его руках.

– Наш лорд-мэр настолько силен и могуществен, что заточил в эти колесницы джиннов, которые трудятся день и ночь, развозя нас, смертных, по нашим нуждам, – врал без запинок Гораций.

– Так получается, что он могущественнейший из правителей и Сулейман ему и в подметки не годится, – забеспокоился джинн.

Но карета уже приехала к городской ратуше, и Гораций вышел из повозки. Перед ним расступилась толпа, и под барабанную дробь и хор фанфар Гораций поднялся по ступенькам в здание. Его встречали как героя.

На трибуне стоял лорд-мэр, он начал говорить о том, что сегодня им выпала великая честь номинировать на звание почетного гражданина господина Горация Вентимора. Когда лорд-мэр принялся перечислять заслуги Горация перед городом, то так некстати закашлялся, что все заслуги и прокашлял. Но толпа все равно благодарными аплодисментами приняла речь главы города. Потом слово было дано Горацию, и он решил воспользоваться моментом и раскрыть глаза всем. Он сказал:

– Уважаемые граждане города, скажите мне, за что вы меня хотите наградить столь почетным титулом, когда я не сделал для города ничего такого, чем бы мог заслужить столь высокое звание. Я простой архитектор, который даже не успел построить для Лондона ни одного дома, – толпа замерла в ожидании продолжения исповеди, – а все дело в том, что вас ввел в заблуждение и одурачил…

Тут из воздуха соткалась большая рука и, схватив Горация за воротник, потянула к высокому сводчатому потолку, который растворился перед ним, и Гораций оказался на крыше рядом с не на шутку рассерженным Факрашем.

– Ты зачем хотел меня осрамить перед величайшим из земных правителей? Ты предал меня! – взревел он.

– Но ты мне не оставил другого выбора, ведь именно из-за тебя моя жизнь полетела псу под хвост: девушка, которую я любил, на меня больше и не взглянет; стезя, на которой я планировал совершить головокружительную карьеру, теперь закрыта для меня, да что говорить, ты меня дома чуть не лишил, – в свою очередь вознегодовал Гораций.

– Вот и я считаю, что теперь тебе незачем жить, я собираюсь сбросить тебя с этой крыши, чтобы ты, испортивший мою судьбу, а теперь за сказанное тобой великий лорд-мэр пленит меня и заставит вечно толкать одну из колесниц (Факраш так и не понял, почему ездят автомобили), умер такой смертью, которую ты заслуживаешь.

– Но ведь я же освободил тебя, такая твоя благодарность, – решил хоть как-то отсрочить неминуемый конец Гораций.

– Да лучше бы ты меня не выпускал, там меня хотя бы никто не трогал, а теперь я буду вечность служить смертным, – негодовал Факраш, протягивая свои руки, чтобы столкнуть Горация с крыши.

– Постой, но ведь я могу тебя точно так же обратно вернуть в кувшин, если ты того захочешь, а потом сбросить ее в самое глубокое место в Темзе, где тебя никто больше не потревожит, – продолжал хвататься за соломинку надежды Гораций, который совершенно не планировал сегодня умирать.

– Да? Ты действительно можешь это сделать и не обманешь меня? – с надеждой в голосе спросил джинн.

– Ну конечно, но при одном условии.

– Каком еще условии? Ты опять пытаешься юлить, мерзкий червь! – вспыхнул джинн.

– О нет-нет, я прошу тебя лишь об одном маленьком одолжении: сотри в памяти всех людей моего времени воспоминания о тебе и преврати обратно профессора в человека, – попросил Гораций, уже понимая, что джинн испугался не на шутку и теперь из него можно хоть веревки вить.

– Ну, эту мелочь я готов исполнить, но больше ничего для тебя не сделаю, – ответил джинн.

На Лондон моментально спустилась большая туча тумана, и когда он рассеялся, джинн сказал:

– Все, больше никто из смертных не вспомнит о моем существовании, а теперь твоя очередь. – Факраш схватил Горация за плечо и одним рывком переместил в его комнату. – Закупорь сосуд и кинь на дно, – донеслось до Горация из медного кувшина.

Гораций поспешил вернуть на место печать и бегом бросился к реке. Лишь когда пузырьки перестали всплывать на поверхности черной воды, куда отправился медный кувшин, Гораций вздохнул с облегчением и устало поплелся домой.

«Надо выспаться и проведать семейство Фютвой», – подумал он про себя.