Меч Виланда

На поляне, которую Дан и Юна присмотрели для своей постановки, они ставили «Сон в летнюю ночь» Шекспира. Зрителями были три коровы. Дан играл роли Пэка в ушастом колпаке и Основы, надевая ослиную голову из бумаги, а также партии трех фей. Увенчанная полевыми цветами, с волшебной палочкой из стебля наперстянки, Юна была великолепной Титанией.

Актеры так вошли во вкус, что повторили пьесу три раза подряд, прежде чем опустились на траву, чтобы перекусить. Внезапно из зарослей ольхи раздался свист.

А потом из кустов показался крошечный загорелый коренастый и курносый человечек с острыми ушами и раскосыми смеющимися синими глазами. Ни с того ни с сего он выдал реплику Пэка.

У детей перехватило дух, а крошечное существо добавило:

– Сто лет не репетировал, но вряд ли кому моя роль удастся лучше.

Дети пристально смотрели на него: синяя шляпа в форме цветка, голые ступни, поросшие шерстью ноги…

– И нечего меня так рассматривать. Я ведь пришел на ваш зов.

– Мы никого не звали.

– Значит, кто-то другой ставил «Сон в летнюю ночь» прямо на моих склонах, к тому же в Иванов день? Да век-другой назад все Народы Холмов высыпали бы на эту поляну, заслышав такую игру.

– Мы ждали чего-то такого, – начала Юна, – но никак не…

– …думали, что повстречаем волшебника, – закончил Дан.

– Разве я произносил слово «волшебник»? – рассердился Пэк. – Я же не называю вас «людишками»?

– Мне бы это не понравилось, – разоткровенничался Дан. – Что-то подобное могло исходить от джиннов и эфритов из «Тысячи и одной ночи».

– Так и есть. Давным-давно эта земля полнилась бессмертными богами, привезенными финикийцами, галлами, ютами, фризами, англами и датчанами. Но Англия – не самое лучшее место для богов, кроме разве что здешних, меня например. Пришельцам же обязательно нужно было поклоняться, строить храмы, приносить жертвы.

– Человеческие жертвы? – содрогнулся Дан.

– Необязательно, – раскрыл карты Пэк. – Ты забываешь о скоте, о том же пиве. Но люди нехотя жертвовали лошадей. Они предали забвению древних богов, так что тем пришлось самим зарабатывать свой хлеб. Кто-то под покровом ночи не гнушался издавать жуткие стоны. Так можно было настращать убогого крестьянина вплоть до жертвы в виде курицы или кусочка масла. Знавал я одну богиню по имени Белисама: одна из сотен водных духов. Такие слыли богами, назывались Народами Холмов, а потом и вовсе исчезли, не прижившись в Англии. Но среди них был он. Спустившись с небес на землю, Виланд, отпрыск скандинавского бога Тора, не переставал ковать им копья и мечи. В голодные времена Виланд не опустился до воровства и нищебродства. Наша первая с ним встреча состоялась однажды в ноябре. В тот день ужасной грозы пираты жгли деревню. На носу их темной галеры расположился гигантский черный идол, деревянный, с шеей, усыпанной янтарем, – Виланд. Едва завидев меня, он тотчас запел на своем родном языке. Его песня была песней будущего владыки всей Англии. Но меня это ни капли не задело! Сколько таких «будущих владык всей Англии» оставались с носом. И я ответил: «Сегодня ты Кузнец Богов, но при следующей нашей встрече ты будешь тяжким трудом добывать себе пропитание». Так и случилось. Я видел, как строился его храм и какие жертвоприношения проводились там. Но через двести лет на месте храма Виланда уже стояла церковь, а о самом божестве ничего не было слышно. Однажды я шел по лесу и нашел под деревом старого толстяка фермера. Оказалось, что его лошадь потеряла подкову. Он положил на камень пенни, привязал свою клячу к дубу и закричал: «Эй, кузнец, у меня для тебя работенка!» С этими словами фермер опустился на землю и уснул. Каково же было мое удивление, когда из-за дерева показался древний кузнец в кожаном фартуке и занялся лошадью. Виланд! Ссутулившийся, с длинной седой бородой. Я подбежал к нему: «Что ты здесь делаешь, Виланд?»

– Бедняжка Виланд, – не удержалась Юна.

– Виланд узнал меня и произнес: «Тебе это известно. Разве не твое пророчество сбылось? Я сам зарабатываю на жизнь, подковывая лошадей. У меня другое имя – Вейланд-кузнец». Он поставил копыто лошади на свое колено и мечтательно улыбнулся: «Раньше я погнушался бы принять эту старую клячу даже себе в жертву, теперь же хватаюсь за возможность подковать ее, лишь бы заработать пенни». «А что мешает тебе вернуться в Вальгаллу, на небеса, в обитель погибших в бою воинов?» – поинтересовался я. «Вряд ли это возможно», – молвил Виланд, счищая грязь с копыта: он действительно любил лошадей. «Вспомни, во времена моего могущества обо мне говорили как о добром боге. Нынче же моя свобода в руках человека, который от всего сердца пожелает мне добра». – «А как же этот фермер? Разве не ты подковал его кобылу?» – «Я, – был его ответ, – но здешние фермеры на редкость недоброжелательные». Проснувшись и найдя свою клячу подкованной, фермер на самом деле уехал, не проронив и доброго слова в адрес кузнеца. Ох и рассердился же я на невежу, пришлось погнать его лошадь задом наперед – три мили я воспитывал в фермере чувство такта.

– Ты, наверное, был невидимым? – сорвалось у Юны.

Пэк нехотя подтвердил.

– А тогда на холме стоял маяк. Вокруг него-то я и водил бедного всадника от зари до зари. Фермер, убежденный, что он под действием чар (ну не без этого), стал истово молиться и кричать. Он не умолкал, пока из монастыря, возвышавшегося над холмом, не явился юный послушник по имени Хьюго и не спросил старого прохвоста, что у него произошло. Фермер тотчас пустился в россказни о ведьмах, волшебниках и домовых, но мне-то было доподлинно известно, что его «ведьмами» были кролики, а «волшебниками» – лоси. Народы Холмов напоминают выдр: являются людям лишь по собственному желанию. Послушник Хьюго был достаточно умен, чтобы как следует рассмотреть копыта лошади. Она была подкована так, как мог подковать только Виланд. «Гм, – пробормотал Хьюго. – Кто подковал твою кобылу?» Пришлось признаться, что не обошлось без Вейланда. «Пенни – это ничтожно мало, надеюсь, ты хоть поблагодарил кузнеца». – «Нет, – отрезал фермер. – Ведь Вейланд-кузнец – язычник». – «Язычник или Папа Римский, а он помог тебе и заслужил доброе слово». «Как? – возопил фермер. Он был в ярости, ведь благодаря мне его лошадь продолжала носиться кругами. – Я должен отвечать благодарностью самому дьяволу, коль скоро он помог мне?» – «Инцидент исчерпан, – строго сказал послушник. – Ступай и поблагодари кузнеца, в противном случае я лично тобой займусь». Фермер повернул назад. Я, невидимый, правил лошадью, а послушник Хьюго шел следом. Но, добравшись до места, фермер передумал выказывать благодарность. Он призывал весь мир в свидетели, что Хьюго принуждает его поклоняться языческим богам. Послушник тратить время на уговоры не стал, а, обхватив толстую ляжку фермера, стащил его с лошади и так встряхнул бедолагу, что фермеру оставалось только процедить: «Благодарю тебя, Вейланд-кузнец».

– А Виланд наблюдал за ними? – поинтересовался Дан.

– Еще бы, когда фермер оказался на земле, раздался старый боевой клич Виланда. Он ликовал. Потом Хьюго обратился к Виланду: «Послушай, Кузнец Богов, мне претит хамство этого грубияна, но я благодарю тебя от его имени и имени всех смертных, которым ты делал добро, и в свою очередь желаю добра тебе».

– А как отреагировал Виланд? – принялась расспрашивать Юна.

– Он издал радостный клич, ведь теперь он обрел свободу. Но он был бы не он, если б ушел, не отплатив добром за добро. «Я выкую послушнику подарок, – заговорил Виланд. – Подарок, который пригодится повсюду, даже в Старой Англии». И он выковал клинок из темного металла. Это был меч, достойный работы Кузнеца Богов. Виланд позволил лунному свету окутать лезвие и стал произносить над ним древние заклинания, а затем нанес на клинок руны. «Вот, – доложил он мне, – лучший меч, который мне приходилось делать. Его обладатель даже не представляет, как ему повезло. Атеперь – в монастырь». Найдя Хьюго, Виланд вложил ему в руку меч, и молодой послушник крепко сжал рукоять во сне. В церкви при монастыре Виланд побросал на пол все свои инструменты – в знак того, что он больше не кузнец. На шум сбежались проснувшиеся монахи и среди них – Хьюго с мечом в руках. Кузнечные принадлежности на пороге церкви вызвали всеобщее недоумение, и послушник тут же поведал, как он обошелся с фермером и что пожелал Вейланду-кузнецу. Упомянул и о дивном мече с рунами, обнаруженном у себя в постели.

Настоятель весело расхохотался: «Хьюго, сын мой, мне не нужны были послания от языческих богов, чтобы уразуметь, что монашеская стезя не для тебя. Возьми свой меч и не расставайся с ним, оставайся таким же доброжелательным и обрети наконец свою силу. А кузнечным приспособлениям Виланда я определю место перед алтарем, ибо, несмотря на прошлое Кузнеца Богов, он честно зарабатывал себе на жизнь, принося нам только пользу». Затем все вернулись досматривать сны, кроме Хьюго, который, сидя во дворе, вертел в руках меч. У выхода мы с Виландом попрощались, и он направился к тому самому месту, где некогда высадился, чтобы никогда больше не возвращаться.

Дети словно перестали дышать.

– А какова судьба послушника Хьюго? – после затянувшейся паузы спросила Юна.

– И меча? – не удержался Дан.

– Вы спрашиваете не из праздного любопытства? – спросил Пэк.

– Нет! – замотали головами дети. – Расскажите, ну пожалуйста.

– Так и быть, но позже, а пока я провожу вас домой, иначе родители хватятся.

С этими словами он дал каждому по три листа – Дуба, Ясеня и Терновника.

– Съешьте их, – сказал Пэк. – А то вы, чего доброго, расскажете о том, что видели и слышали, а взрослые наверняка вызовут врача.

Дети повиновались.

 

Крылатые шлемы

1. Центурион тридцатого

После уроков Дан остался учить латынь, а Юна пошла на опушку леса, где в расщелине древнего березового пня лежала огромная рогатка Дана и пульки.

Юна извлекла из тайника рогатку, вложила в нее пульку и выстрелила в направлении гудящего леса. Вдруг из-за зарослей кустарника раздался странный шум и оттуда показался юноша в медных, сияющих на солнце доспехах, вооруженный копьем и щитом. Юна никогда еще не видела такого большого медного шлема с развевающимся конским хвостом.

– Кто бы это мог стрелять? – спросил незнакомец у Юны.

– Я, – призналась Юна. – Прошу прощения.

– А разве Фавн не подготовил тебя к моему появлению? – удивился юноша.

– То есть Пэк? Он меня не предупредил. Кто ты такой?

Незнакомец осклабился, обнажив жемчужные зубы:

– Мое имя Парнезий, центурион Седьмой когорты Тридцатого легиона. Так это ты выстрелила пулькой?

– Да. Вот моя рогатка.

– Ну, на волка с ней не пойдешь.

– Волки покинули эти места, – проговорила Юна. – Мы выращиваем фазанов. Видел их?

– Еще бы, – не переставал улыбаться он. – Настоящие щеголи. Похожи на кое-кого из римлян.

– Как будто бы ты сам не римлянин!

– В некотором роде. Мои предки с острова Вектиса. В солнечный день он отсюда виден.

– Быть может, с острова Уайт? Перед дождем он как на ладони.

– Не исключено. Наша вилла занимала южный край острова. Ей более трехсот лет, не говоря уже о конюшне.

– А из какой ты семьи?

– Мама, как всегда, за вязанием, отец за счетами, я с сестрой и двоими братьями только и делали, что резвились.

– А как вы проводили лето? – не унималась Юна.

– Было время, когда мы были частыми гостями у друзей, но у отца разыгралась подагра (мне тогда было лет шестнадцать-семнадцать), и мы поехали на воды. Там скучать не приходилось. Сестра познакомилась с сыном магистрата с Запада и вышла за него замуж. Младший брат, большой любитель растений, повстречал Первого доктора легиона и избрал стезю военного врача. Старший же мой брат на водах сошелся с греческим философом, вместе с которым осел на нашей ферме. Я был рад за него и за себя, ведь сам я грезил армией и боялся, что он опередит меня.

Парнезий поднялся и напряг слух.

– Похоже, это Дан, мой брат, – заметила Юна.

– Вместе с Фавном.

На опушке показались Дан и Пэк. После приветственных рукопожатий Парнезий продолжил свой рассказ:

– Итак, мне посчастливилось попасть в армию. Когда учения остались позади, Максимус вручил мне жезл центуриона Седьмой когорты Тридцатого легиона.

– А кто он, этот Максимус? – спросила Юна.

– Генерал Максимус – легендарный полководец. Когда был отдан приказ с тридцатью солдатами следовать к нашей когорте, я не согласился бы поменяться местами даже с императором. Возглавляя свой отряд, я оставил позади Северные ворота лагеря. Мы салютовали провожавшим нас взглядом охранникам и алтарю богини Победы.

– Как салютовали? – в один голос спросили Дан с Юной.

Вместо ответа Парнезий последовательно воспроизвел все движения римского салюта, традиционно завершив его глухим ударом щита за плечами.

– Мы выступили во всеоружии, – вел дальше Парнезий. – Но, свернув в лес, солдаты вознамерились сложить щиты на лошадей. «Нет, – запротестовал я, – пока я ваш командир, сами несите свое оружие и доспехи». – «В такой зной, – воспротивился один солдат, – без врача мы рискуем схватить солнечный удар и лихорадку». – «Ваша гибель, – отрезал я, – незначительная потеря для Рима. Поднять копья! Подтянуть ремни!» «Хватит здесь разыгрывать императора Британии!» – воскликнул он и оказался на земле, сбитый с ног тупым концом моего копья. Я дал понять этим коренным римлянам, что за такие речи недолго сложить голову!

Тем временем на дорогу почти бесшумно выехал Максимус. В пурпурном плаще и бело-золотых поножах из оленьей кожи он выглядел императором Британии – не больше, не меньше. «Выйдите на свет, ребята», – произнес он, прищурившись. Солдаты стали в шеренгу вдоль дороги. «Как бы ты поступил, – обратился он ко мне, – не окажись здесь меня?» – «Прикончил бы того солдата». – «Так убей. Он и не станет сопротивляться». – «Нет, теперь ты главный над ними. Прикончить его теперь – все равно что сделаться палачом на службе у тебя». Максимус нахмурил брови. «И думать не смей, что станешь императором, – произнес он. – Даже о генеральстве оставь мечты. До конца дней своих готовься служить офицером легиона. Идем, разделишь со мной трапезу. Твои солдаты никуда не денутся. А год спустя ты сможешь похвастаться, что обедал с императором Рима. Ты еще пожалеешь, что твои представления о справедливости значили для тебя больше расположения к тебе императора Рима! Я сделаю все от меня зависящее, чтобы ты служил на Стене до недалекого конца твоих дней». – «Такова судьба, – был мой ответ, – я поведу отряд на Стену».

Солдаты ждали меня в тех же позах, в каких мы их оставили. Мы выступили и двигались без привалов до самого вечера. Чем севернее мы шли, тем безлюднее становились дороги. Вокруг – руины и дикие звери. Куда-то исчезли симпатичные девушки и неунывающие магистраты, славившиеся своим гостеприимством. Их сменили охотники и звероловы. Роскошные виллы остались далеко позади, а впереди – суровые крепости. Дороге, казалось, не будет конца, а ветер трепал перья на шлеме…

2. На Великой Стене

– Убежденный, что пришел на край света, ты только теперь замечаешь дома, храмы, лавки, театры, казармы, амбары по ближнюю сторону бесконечной линии башен. Это и есть Стена.

У детей перехватило дух.

– В городе ко мне приблизился всадник из офицеров и указал мне, где разместить солдат. На первых порах трудности неизбежны: в числе офицеров не было, за исключением меня, чистого перед законом человека. На Стену ссылали убийц, воров, богохульников. Солдаты не уступали офицерам. А еще здесь согнали народы и племена со всей империи. Что ни отряд – со своим языком и своими богами. Но мне повезло. Первый человек, с которым я повстречался на Стене, стал моим верным другом. Пертинакс возглавлял когорту Августа Победителя, и я еще не встречал такого честного человека.

– Что же он забыл на Стене? – поспешила задать вопрос Юна. – Ведь, по твоим словам, туда можно было попасть лишь за серьезную провинность.

– Случилось так, что после смерти отца Пертинакса родной дядя, богач из Галлии, попытался прибрать к рукам имущество вдовы. Пертинаксу стало это известно, и дядя обманом услал его на Стену, где тот до нашего с ним знакомства и прослужил два года. Пертинаксу я обязан своим искусством охотиться с вереском.

– С вереском? – не понял Дан.

– Это значит отправиться с одним из пиктов на охоту в их владения. Стоит повесить на видном месте веточку вереска, и ты на правах гостя можешь ничего не бояться. Одиночки обречены погибнуть: быть убитыми или утонувшими в болотах. Лишь пиктам известны проходы через темные необозримые болота. Мы завели дружбу со старым Алло. Этот седовласый и одноглазый пикт поставлял нам коней. С таким товарищем мы и вовсе пали в глазах римских офицеров, но мы не променяли бы охоту на все их развлечения, вместе взятые.

Стояла ранняя осень, когда мы втроем, не считая собак, пошли на волка. Получив десятидневный отпуск, мы углубились во владения пиктов до мест, где не ступала нога римлянина. Мы подстрелили волчицу и собирались позавтракать, когда ко мне обратился Алло: «Став Капитаном Стены, сынок, ты здесь больше не появишься!» Я расхохотался ему в лицо: «Я раньше умру, чем дослужусь до Капитана». – «Так нечего и время терять, – посоветовал Алло, – разъезжайтесь по домам оба. Я добра вам желаю». – «Не нам отсюда уезжать, – пустился в объяснения я. – Я в опале у своего императора, а Пертинаксу дома дядя не обрадуется». – «О дяде я не осведомлен, – согласился Алло, – а твоя беда, Парнезий, заключается как раз в благосклонности твоего императора». – «О Рим! – возопил Пертинакс. – Не читаешь ли ты мысли Максимуса, табунщик?»

Внезапно на горизонте появился громадный волк. Собаки кинулись за ним, и мы так увлеклись погоней, что опомнились лишь у моря, заметив на песке сорок семь кораблей. Они приплыли с Севера, куда не распространялась власть Рима. На палубе роились люди, и солнечные лучи отражались от их крылатых шлемов, нахлобученных на рыжие головы. До нас долетала молва о Крылатых Шлемах (так называли норманнов пикты), но увидеть своими глазами…

«Уходим! Немедля! – закричал Алло. – Мой вереск не остановит их! Мы все умрем!» Мы резко развернулись и проскакали без передышки до утренней зари, пока не достигли знакомых Алло мест. «Вчера мы наткнулись на лагерь купцов», – подытожил Алло. Пертинакс улыбнулся: «А вот еще один купеческий лагерь». Он смотрел в сторону вьющихся над холмом далеких облачков дыма – типичных сигналов пиктов. Одно облачко – перерыв, два – перерыв: влажную шкуру то натягивали над огнем, то откладывали в сторону. «Нет, – покачал головой Алло. – Это знак для нас. Ваша судьба предопределена. За мной».

Во владениях пиктов надо слепо следовать за своим проводником. Сигнальный дымок долетал с восточного берега. Туда причалила небольшая галера. У подножия холма я заметил пони, которого держал под уздцы охотник с хлыстом – сам Максимус, император Британии! Максимус смерил меня взглядом. «Мне пришлось, – начал Максимус, – сократить количество британских гарнизонов ради усиления войск в Галлии. Сейчас я пришел, чтобы забрать часть войск со Стены. Ходят слухи, Парнезий, что ты любимец пиктов». «Один из двух офицеров, понимающих нас». – И Алло разразился длинной тирадой о наших с Пертинаксом добродетелях. «Довольно, – прервал его Максимус. – Мне ясно, что Алло думает о вас. А что вы сами скажете о пиктах?» Мы с Пертинаксом поделились всем, что нам было известно: пикты не причинят вреда, если войти в их положение. Мы же сжигаем их вереск… Максимус спросил: «Как мне сохранить мир на Севере, пока я буду занят завоевыванием Галлии?» «Предоставить пиктов им самим, – сказал я. – А вместо выжигания вереска периодически выдавать им зерно». «И пусть пикты сами делят зерно, без участия наших проворовавшихся интендантов», – предложил Пертинакс. «Хорошо бы открыть для них двери больницы на случай травмы», – подбросил идею я. «Думаю, они предпочтут смерть визиту в нашу больницу», – возразил Максимус. «Это не так, стоит только привлечь к делу Парнезия, – пояснил Алло. «Алло, нам с офицерами нужно поговорить с глазу на глаз», – попытался отделаться от него Максимус. «Вот еще! – пробурчал Алло. – Мой народ оказался меж двух огней, и я обязан знать цели одного из них. Юноши открыли тебе глаза, но мне известно больше. Моя проблема – пришельцы с Севера». «И моя, – присоединился Максимус. – Я здесь из-за них».

«Давным-давно, – начал Алло, – Крылатые Шлемы искусили нас речами: «Рим у края бездны! Так столкните его!» Мы пошли на вас и потерпели поражение. Тогда мы бросили Крылатым Шлемам: «Лгуны! Воскресите воинов, убитых Римом, и верните доверие к себе». С поникшими головами они убрались восвояси, чтобы вернуться снова и повторить, что Рим у края бездны. К ним опять начинают прислушиваться». – «Обеспечь мне трехлетнее перемирие на Стене! – вскричал Максимус. – И я разберусь с этими воронами!» «Я не могу требовать от своего племени пропускать мимо ушей призывы Крылатых Шлемов голодной зимой. Молодежь только и говорит: «Рим не в силах ни сражаться, ни править.

Он уводит солдат из Британии. Крылатые Шлемы помогут прорвать Стену, если провести их секретными тропами через болота». Допустить такое! – Алло зашипел, как змея. – Я унесу тайны моего народа в могилу. Парнезий прав. Предоставьте нас, пиктов, нам самим. Если Парнезий и Пертинакс примут на себя командование Стеной, я сдержу своих ребят. Первый год – обещаю, второй – придется призвать все свое красноречие, третий – приложу максимум усилий. Но если по истечении этого срока ты, Максимус, не продемонстрируешь могущество Рима, Крылатые Шлемы уничтожат и вас, и нас». «По рукам! – сказал Максимус, но ему также пришлось пообещать разобраться с дядей Пертинакса. Потом мы направились к Стене принимать командование».

Парнезий умолк. Пэк намекнул детям, что их заждались дома.

3. Крылатые Шлемы

На следующий день Парнезий застал детей сидящими на поваленном дубе.

– Ты подкрался совсем бесшумно, – прошептала Юна. – А где Пэк?

– Мы с Фавном обсуждали, нужно ли вам слушать мою историю до конца или нет, – сказал Парнезий.

– По-моему, расскажи он все, многое укроется от вашего понимания, – эта реплика принадлежала Пэку, выскочившему из-за бревна.

– Я действительно далека от понимания, – призналась Юна, – но до чего здорово слушать про народ пиктов.

– А я одного в толк не возьму, – поделился Дан. – Откуда у Максимуса вообще сведения о пиктах, если он находился в Галлии?

– Назвался императором – знай все и про всех, – объяснил Парнезий. – Так сказал сам император, когда закончились игры.

– Какие игры? – поинтересовался Дан.

Парнезий выбросил вперед сжатую в кулак руку с большим пальцем, оттопыренным книзу.

– Гладиаторские! – выпалил он. – В честь императора два дня подряд шли гладиаторские бои. Максимус рисковал, будто бы сам выступал на арене. Когда его носилки продвигались в толпе, их сопровождал недоброжелательный гул: солдаты выкрикивали о повышении жалованья и переводе со Стены, иные отпускали шуточки.

– То есть его не любили? – уточнил Дан.

– Любили? Как звери своего укротителя. Стоило ему дать волю страху, и на Стене провозгласили бы нового императора, не так ли, Фавн?

– На этот риск идут все, кто жаждет власти, – подтвердил Пэк.

– Максимус выдержал это испытание, и вечером мы уже сидели над списками легионеров и припасов на Стене. У меня учащался пульс, когда Максимус отбирал для отправки в Галлию наши самые дисциплинированные отряды. «Каким количеством катапульт вы располагаете?» Максимус потянулся за новым листом, но Пертинакс накрыл его ладонью. «Не забывайся, Цезарь, – молвил он. – Ты берешь или людей, или машины. И то и другое мы не уступим». Так мы отстояли катапульты и лишились половины солдат. Когда он отложил списки, от наших легионов осталось одно название! «Аве, Цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя! – с кривой усмешкой произнес Пертинакс слова гладиаторов. – Обопрись враг о Стену сейчас, и она рухнет». «Мне нужно три года, – парировал Максимус, – и под ваше начало на Стене поступит двадцать тысяч солдат».

Солдаты приняли наше капитанство с присущим им хладнокровием. Хуже стало, когда Максимус увел половину легионов и нам некем было заполнять опустевшие башни, когда народ возроптал на упадок торговли. Если бы не Пертинакс, я не справился бы с нарастающим негодованием. Пиктов я не боялся, но Алло предупредил меня об угрозе со стороны Крылатых Шлемов. Они готовились атаковать Стену с моря, тем самым продемонстрировав пиктам нашу слабость. Я приказал переместить наши лучшие войска на концы Стены, а по береговой линии поставить катапульты как можно скорее. Крылатые Шлемы имели привычку нападать перед снежными бурями. Невыносимо было часами сражаться на песчаном берегу с леденящим снежным ветром.

В начале весны Крылатые Шлемы возобновили атаки с моря. Мы сутки напролет осыпали их камнями, прежде чем признать себя победителями. Тогда только я заметил плывущего к берегу человека. Когда волной его выбросило к моим ногам и враг поднялся, я, сам не коротышка, увидел, что он на голову выше меня. «Что меня ждет?» – поинтересовался он. «Свобода, – сжалился я. – Ты волен остаться или уйти». В море показался последний уцелевший корабль Крылатых Шлемов. Я отдал приказ не стрелять, и юноша поплыл к своим.

Через месяц Алло вручил мне массивное ожерелье из золота и кораллов – это был дар Амала, того самого, кого я пощадил на берегу. Кроме подарка он передал мне ценные сведения: выходило, что император снискал себе такую славу победами в Галлии, что Крылатые Шлемы ищут его дружбы. Точнее, дружбы его верных слуг. Крылатые Шлемы хотели, чтобы Пертинакс и я выступили на их стороне. «За неимением солдат придется вести переговоры, – подытожил Пертинакс. – Алло выступит посредником». Алло убедил Крылатых Шлемов, что мы не нападем на них, если они будут отвечать нам тем же.

Стену обороняло всего пару тысяч солдат, и я в письмах молил Максимуса вернуть мне хоть одну когорту из моих старых северобританских частей. Но император бросил все силы на достижение новых побед в Галлии. Потом выяснилось, что Максимус наголову разбил и казнил императора Галлии Грациана. Я опять взял перо и облек в письменную форму свой крик о помощи, посчитав, что Максимус одержал окончательную победу. В ответном письме я прочел: «Я наконец справился с этим щенком Грацианом и оставил все мечты. Если Феодосии, император Рима, не прикончит меня, я по-прежнему буду императором Галлии и Британии. Вы же, друзья мои, получите любое число воинов. Нынче не имею возможности послать ни одного…» Он не лгал. А потом он сообщил, что собирается выступить на Феодосия. Я читал: «Дайте мне еще год, и я разделаюсь с Феодосием. Ты, Парнезий, станешь императором Британии, а Пертинакс – Галлии. И умоляю: не верьте слухам о моем недуге. Триумф в Риме прибавит мне лет жизни. Передай Пертинаксу, что я виделся с его ныне покойным дядей и он получил по заслугам. Мать Пертинакса я перевез в Никею».

Из этого письма мы поняли, что Максимус – труп, как и мы, его верные слуги. Тот день стал точкой отсчета, мы ожидали лишь дурных вестей.

Как-то на рассвете на восточном берегу мы нашли умирающего от холода легионера, привязанного к выломанным корабельным доскам. Он приоткрыл глаза и слабеющим голосом повторял: «Его больше нет! Я вез послания. Крылатые Шлемы пустили корабль на дно». Алло скорбно приветствовал нас перед конюшнями: «Это случилось в шатре на морском берегу. Феодосии велел отрубить Максимусу голову. Максимус отправил вам предсмертную записку, но Крылатые Шлемы атаковали корабль… В том нет моей вины, но я не в силах дольше обуздывать своих людей!» «Вот бы и мы могли так сказать о своих, – рассмеялся Пертинакс. – Но, к счастью, у них выхода нет». – «Как вы поступите? – поинтересовался Алло. – У меня для вас предложение от Крылатых Шлемов: присоединяйтесь к ним, чтобы вместе направиться в Британию чинить разбои». – «К сожалению, – ответил Пертинакс, – но мы – последний оплот обратного». – «Вернись я с таким ответом, я погибну, – разоткровенничался Алло. – Я ведь клялся, что вы станете под знамена Крылатых Шлемов в случае поражения Максимуса». – «Увы, несчастный варвар, – подтрунивал Пертинакс. – Ты продал нам столько добрых скакунов, что едва ли мы уступим тебя твоим друзьям. Лучше мы тебя свяжем и не отпустим, будь ты тысячу раз посол». «Это разумно!» – Алло протянул нам поводья. Мы скрутили его, но, из уважения к почтенному возрасту, не крепко.

Мы привели в боевую готовность все легионы, поведали офицерам о гибели Максимуса и об угрозе со стороны Крылатых Шлемов. Мы вселили в них веру, что Феодосии во имя Британии пошлет нам помощь, а потому мы должны стоять до последней капли крови. Через три дня нас посетили семь вождей и старейшин Крылатых Шлемов. Амал, а он был в числе прочих, улыбнулся, заметив, что я ношу ожерелье. Мы достойно приняли посольство, вывели связанного Алло, которого Крылатые Шлемы списали со счетов и не слишком бы огорчились, найдя его мертвым. Послы утверждали, что Риму конец и мы должны пополнить их ряды. Мне сулили всю Южную Британию… «Не спешите, – остановил я. – Стену не сдам. Докажите, что моего главнокомандующего больше нет». – «Этого хватит?» – Амал протянул послание, скрепленное печатью Максимуса. Тогда Пертинакс прочел вслух письмо, с которым я с того дня не расстаюсь.

Парнезий извлек из-за пазухи покрытый пятнами древний пергамент и срывающимся голосом начал читать:

– «Парнезию и Пертинаксу, славным Капитанам Стены, шлет Максимус, бывший император Галлии и Британии, нынешний заключенный, ждущий исполнения приговора в лагере Феодосия, свое последнее здравствуй и прощай. Палач вот-вот обнажит свой меч, чтобы предать меня такой же смерти, какую я уготовал Грациану. Посему я, ваш Генерал и Император, освобождаю вас от обязанности служить мне! Вы подарили мне те три года, которые я от вас потребовал. И если я потратил их впустую, не обессудьте. Моему существованию подходит конец, но Рим недаром зовется вечным! Если бы все сложилось удачно, я послал бы вам три легиона. Помните меня, ибо мы боролись вместе. Прощайте!» Таково было предсмертное письмо моего императора.

Дан и Юна уловили хруст пергамента, который Парнезий бережно спрятал у себя на груди, прежде чем продолжить свой рассказ:

– «Максимус дал вам отставку, – молвил один из старейшин. – Вы можете стать одними из нас!» – «Покорнейше благодарим, – поклонился Пертинакс и махнул в сторону катапульты. «Не нужно быть пророком, – смекнул старейшина, – чтобы понять, что Стена нам достанется нелегко». – «Сожалею», – сказал Пертинакс и налил им лучшего из наших вин. Они выпили, замочив рыжие бороды, и встали, чтобы откланяться. Амал улыбнулся: «Любопытно, кто из нас пойдет на корм волкам и акулам до первых паводков?» «А тебе не любопытно, что может прислать Феодосии?» – обронил я напоследок. Старый Алло немного задержался. «Поглядите, – засуетился он, – для них я не ценнее собаки. Стоит мне открыть им наши секретные тропинки через болота, и они избавятся от меня, как от шелудивого пса». «Ты бы не торопился показывать им эти тропинки, – предостерег Пертинакс, – сначала убедись, что Риму не спасти Стену».

Так Стену настигла война. На первых порах Крылатые Шлемы атаковали традционно с моря, а мы традиционно отражали натиск с берега катапультами! Но однажды Крылатые Шлемы подошли с двух концов Стены. Я отправил гонцов на юг с целью разузнать о возможных новостях из Британии, но никто из них не вернулся.

К концу второго месяца война достигла своего пика. Два месяца и семнадцать дней мы не сдавали оборону, прижатые практически со всех сторон к центральной башне. Алло периодически тайно передавал нам, что грядет помощь. Наша вера угасла, но для наших солдат это было неплохим стимулом.

Развязка наступила быстро. Мы сражались словно во сне, как вдруг Крылатые Шлемы оставили нас в покое. Как-то утром проснувшись, я заметил, что башни наводнены незнакомыми солдатами. Мы с Пертинаксом потянулись за оружием. «Как? – воскликнул какой-то рыцарь в сияющих доспехах. – Вы поднимаете оружие на Феодосия? Оглянитесь!» Мы обратили взоры на север. Снег был алый от крови, но Крылатых Шлемов и след простыл. На юге снег был девственно чист, и мы увидели Орлов, стоящих там лагерем двух легионов. На востоке и западе кипел бой, но центральную башню окутывало спокойствие. «Вы выполнили свой долг, – сказал рыцарь. – Где я могу найти Капитанов Стены?» Мы признались, что он нас уже нашел. «Но Максимус твердил, что они почти дети! – запротестовал рыцарь. – Вы же белоголовые старцы». – «Детьми мы были три года назад, – уточнил Пертинакс. – Как сложится дальнейшая наша судьба, о юноша?» – «Называйте меня Амброзии, я секретарь императора, – представился тот. – Предъявите предсмертную записку Максимуса, чтобы у меня не было причин не доверять вам». Я вытащил пергамент из-за пазухи. Прочтя, Амброзии салютовал нам. «Вы сами решаете свою судьбу, – начал он. – Изъявите желание служить Феодосию – он даст вам легион. Захотите разъехаться по домам, он отпустит вас с почетом». «Я бы принял ванну, поел и выпил, не отказался бы от бритвы, мыла и благовоний», – улыбнулся Пертинакс. «Теперь я узнаю в тебе мальчишку, – молвил Амброзии. – А как на твой счет?» Он обращался ко мне. «Феодосии не сделал нам ничего плохого, – ответил я, – но на войне полностью проявить себя ты способен один лишь раз». – «Согласен, – кивнул Амброзии. – Максимус так и говорил Феодосию, что вы ни при каких обстоятельствах не останетесь на службе. Что ж, императору не повезло». «Рим послужит ему утешением, – изрек Пертинакс. – Отпусти нас по домам и избавь от необходимости терпеть этот запах – запах крови…» Но триумф нам все-таки устроили.

– По заслугам и почести, – закончил Пэк.

Дети в задумчивости молчали…

 

Холодное железо

Прогуливаясь перед завтраком, Дан и Юна напрочь забыли, что сегодня Иванов день. Единственное, что их интересовало, – это выдра, обитавшая в их ручье. Пройдя шаг-другой по облитой росой полянке, Дан обернулся на свои следы.

– Надо бы поберечь наши сандалии от промокания, – рассудил мальчик.

Это было первое лето, когда брат и сестра не бегали босиком – сандалии им, мягко говоря, не нравились. Так что они их сбросили, закинули за спину и радостно захлюпали по мокрой траве, идя за выдрой след в след.

Тут только они вспомнили об Ивановом дне. Из зарослей папоротника незамедлительно показался Пэк и приветственно пожал детям руки.

– Что новенького у моих девочки и мальчика? – поинтересовался Пэк.

– Нас заставили обуть сандалии, – пожаловалась Юна.

– В обуви, конечно, приятного мало. – Пэк сорвал одуванчик, обхватив его пальцами коричневой, всей в шерсти ноги. – Если не считать Холодного Железа. Народы Холмов боятся даже гвоздей в подметках. Я не такой. А люди подчиняются Холодному Железу, ежедневно сталкиваясь с ним, способным как возвысить человека, так и уничтожить его. Впрочем, людишки мало знают о Холодном Железе: вешают при входе подкову, не переворачивая ее задом наперед, а потом удивляются, когда кто-то из нас проникает в дом. Народы Холмов ищут грудного младенца и…

– …подменяют его другим! – закончила Юна.

– Что за глупости? Людям свойственно перекладывать вину за плохое воспитание ребенка на наше племя. Фокусы с подкидышами – сущие выдумки. Мы тихонько переступаем через порог и едва слышно напеваем спящему малышу заклинания. Впоследствии этот человек будет отличаться от себе подобных. Хорошо ли это? Будь моя воля, я бы наложил запрет на контакты с новорожденными. Я не постеснялся сказать это сэру Хьюону.

– А кто это – сэр Хьюон? – пробормотал Дан.

– Речь идет о короле фей, которому я однажды предложил: «Вам, только и думающим, как бы вмешаться в дела людей, неплохо бы взять грудничка на воспитание и удерживать его среди нас вдали от Холодного Железа. Тогда вы вольны будете выбрать для ребенка судьбу, прежде чем отпустить обратно в мир людей».

Я знал, о чем говорил, ибо накануне дня великого бога Одина я очутился на рынке Льюиса, где торговали рабами, которые носили на шее кольцо.

– Что за кольцо? – спросил Дан.

– Кольцо Холодного Железа, в четыре пальца шириной и в один толщиной. Так вот, какой-то фермер купил на этом рынке рабыню с младенцем, который не был нужен ни ему, ни ей. Под покровом сумерек он пошел в церковь и опустил младенца прямо на холодный пол. Едва он ушел, я схватил ребенка и побежал к сэру Хьюону и поручил малыша заботам его супруги. Когда чета ушла, чтобы поиграть с младенцем, я вдруг уловил дробные удары молота, доносившиеся из кузницы. Напоминаю, что был день Тора, но каково же было мое удивление, когда я узрел его самого, выковавшего из железа некий предмет и бросившего его в долину. От сэра Хьюона и его жены я увиденное утаил, предоставив Народам Холмов забавляться с ребенком. Он рос на моих глазах. Вместе мы облазали все местные холмы. А когда на земле загорался день, малыш начинал барабанить руками и ногами с криком: «Открой!», пока кто-то, знающий заклинание, не выпускал его. Чем больше он сам осваивал колдовство, тем чаще стал обращать свой взор на людей. Мы с ним устраивали ночные вылазки, где он мог наблюдать за себе подобными, а я – за ним, чтобы он, случаем, не дотронулся до Холодного Железа. Во время одной из таких вылазок мы увидели человека, бившего свою жену палкой. Когда воспитанник Народа Холмов бросился на обидчика, на него кинулась… жертва. Вступившись за мужа, женщина расцарапала парню лицо, от его зеленого златотканого сюртучка остались одни лохмотья. Я сказал, что лучше бы ему было прибегнуть к колдовству, чем связываться с этим здоровяком и его старухой. «Я не подумал, – признался он. – Зато я волшебно надавал ему по шее». Народы Холмов нашли виноватого во мне, на что я не замедлил ответить: «Не вы ли воспитываете его так, чтобы в дальнейшем, оказавшись на свободе, он смог повлиять на людей? Вот он и работает над этим». Мне было сказано, что мальчика растили для великих дел и что я, дескать, плохо на него влияю. «Я шестнадцать лет как слежу, чтобы мальчик не коснулся Холодного Железа, ведь стоит этому произойти, и он раз и навсегда найдет свою судьбу, что бы ни готовили для него вы. Что ж, клянусь молотом Тора, я отойду в сторону», – сказал я и скрылся из виду.

Пэк признался, что клятва невмешательства никак не препятствовала ему присматривать за мальчиком, а он под влиянием Народов Холмов будто бы и думать забыл о людях и сделался очень печальным. Он взялся за науку, но Пэк часто ловил его взор, устремленный в долину, к людям. Он занялся пением, но даже пел он спиной к Холмам, а лицом – к людям.

– Вы бы видели, – возмущался Пэк, – как он обещал воспитавшей его королеве фей, что будет держаться от людей подальше, а сам целиком и полностью отдавался фантазиям о них.

– Фантазиям? – переспросила Юна.

– Своего рода мальчишеское колдовство. Оно довольно безобидно, если кто и пострадал от него, то пара пьянчужек, глухой ночью возвращавшихся домой. Но он был милым мальчиком! Король и королева фей не уставали повторять, что у него большое будущее, но были слишком малодушны, чтобы позволить ему испытать свою судьбу. Но чему быть, того не миновать. Как-то ночью я увидел мальчика скитающимся по холмам. Он был рассержен. Тучи то и дело разрывали зарницы, долину наполняли страшные тени, а рощу – охотничья свора, по туманным лесным тропкам скакали конные рыцари в полной амуниции. Естественно, это была всего лишь фантазия, вызванная мальчишеским колдовством. За рыцарями виднелись величественные замки, из окон которых их приветствовали дамы. Но порой все обволакивала тьма. Эти игры не давали повода к беспокойству, но я очень жалел парня, одиноко скитавшегося по придуманному им самим миру, и дивился масштабам его фантазий. Я заметил, как сэр Хьюон с супругой спускаются с моего Холма, где лишь мне было позволено колдовать, и любуются на успехи, которых он достиг в магии. Король и королева фей спорили о судьбе юноши: он видел в своем воспитаннике могущественного короля, она – добрейшего из мудрецов. Вдруг тучи поглотили зарницы его гнева, а лай гончих поутих. «Его магии противостоит чужая! – воскликнула королева фей. – Но чья?» Я не стал раскрывать ей замысел Тора.

– Значит, здесь замешан Тор?! – удивилась Юна.

– Королева фей стала звать своего воспитанника – тот шел на ее голос, но, как и любой человек, не видел в темноте. «Ах, что бы это могло быть?» – сказал он, споткнувшись. «Осторожно! Остерегайся Холодного Железа!» – закричал сэр Хьюон, и мы все трое кинулись к нашему мальчику, но… слишком поздно: он дотронулся до Холодного Железа. Оставалось лишь узнать, что за предмет предопределит судьбу воспитанника фей. Это был не королевский скипетр и не рыцарский меч, не лемех плуга и даже не нож – у людей вообще нет подобного инструмента. «Кузнец, выковавший этот предмет, слишком могуществен, мальчик был обречен найти его», – сказал я вполголоса и поведал сэру Хьюону об увиденном в кузнице в день Тора, когда ребенка впервые принесли на Холмы. «Слава Тору!» – воскликнул мальчик, демонстрируя нам массивное кольцо бога Тора с начертанными на железе рунами. Он надел кольцо на шею и поинтересовался, так ли его носят. Королева фей тихо проливала слезы. Интересно, что замок на кольце еще не был защелкнут. «Какую судьбу сулит это кольцо? – обратился ко мне сэр Хьюон. – Ты, кто не боится Холодного Железа, открой нам истину». Я поспешил ответить: «Кольцо Тора обязывает нашего мальчика жить среди людей, трудиться на их благо и приходить им на помощь. Никогда не будет он сам себе господин, но не будет и над ним другого господина. Он должен будет трудиться до последнего вздоха – в этом дело всей его жизни». «Как жесток Тор! – вскричала королева фей. – Но ведь замок еще не защелкнут, а значит, кольцо еще можно снять. Вернись к нам, мой мальчик!» Она осторожно приблизилась, не в силах, однако, дотронуться до Холодного Железа. Но мальчик твердым движением защелкнул замок навеки. «Мог ли я поступить по-другому?» – проговорил он и горячо попрощался с королем и королевой фей. На рассвете воспитанник фей подчинился Холодному Железу: он пошел жить и трудиться среди людей. Потом он встретил девушку, которая идеально ему подходила, пара поженилась, у них появились дети, много детей. Королю и королеве фей оставалось только утешать себя мыслью, что они научили своего воспитанника, как помогать людям и влиять на них. Человек с такой душой, как у их мальчика, – большая редкость.

 

Нож и Белые Скалы

На целый месяц Дана и Юну отправили к морю, и каково же было их удивление, когда однажды они услышали знакомый голос: Пэк разговаривал с каким-то полуодетым человеком. Незнакомец, казалось, был всецело поглощен своим занятием.

– Здорово сработано, – хвалил его Пэк. – Какая выверенная форма!

– Для кого здорово, а для Зверя не подойдет! – С этими словами человек бросил ярко-синий каменный наконечник для стрелы, как впоследствии оказалось, под ноги Дану и Юне.

Человек принялся за новый камень, но быстро опустил руки.

– Бессмысленно, – сказал он, качая лохматой головой, – изготавливать каменное оружие, понимая, что Зверя оно не возьмет.

– Зверя давно уж нет. Он покинул эти места.

– Едва появятся агнцы, он не заставит себя ждать. – Человек едва стукнул по камню, и он раскололся.

– Назад ему путь заказан. Детей можно оставлять на улице без присмотра, не опасаясь Зверя.

– Что же ты не назовешь Зверя его настоящим именем?

– Легко. – Пэк закричал: – Волк! Волк! Что скажешь? Где же Серый Пастух? Беглец Ночи дал деру. Все волки ушли.

– Вот это да! Не ты ли их прогнал?

– Заслуга принадлежит целым поколениям людей из разных стран. Ты ведь был среди них?

Человек молча скинул одежду, сшитую из овечьих шкур: его бок и руки от локтя до плеча были сплошь в рубцах.

– Очевидно, – начал Пэк, – это «подарок Зверя». А что было в твоем арсенале?

– Рука, топор и копье, как и у наших предков.

– В таком случае, – поинтересовался Пэк, – как у тебя оказался этот нож?

Он говорил о длинном ноже из темного железа, размером почти с короткий меч.

– Это работа Детей Ночи.

– Сталь выдает его кузнецов. Сколько же ты за него заплатил?

– Ровно столько! – Человек указал на пустую правую глазницу. – На что только не пойдешь ради овец. Они – вся наша жизнь. Я не мог иначе…

Пэк сочувственно вздохнул.

– Продолжай. Я слушаю.

Человек замахнулся и пригвоздил нож к земле.

– Я расскажу, как все было на самом деле. Нож и Белые Скалы, призываю вас в свидетели! Я из племени, не знакомого с железом. Моя мать – жрица, отвечающая за попутный ветер. Покупатель Ножа, Защитник Людей – это мои имена в стране Белых Скал.

– Твоя страна была могущественной державой, и ты носил великие имена.

– Что значат имена и славящие песни, если человек нуждается в своем очаге, островке безопасности для его жены и детей. Мне были рады у любого очага, но никто не разжег мой собственный, никто не приготовил мне пищу. Я отказался от этого ради Волшебного Ножа, который я приобрел во имя освобождения своего племени от Зверя.

– Начни сначала.

– Когда я возмужал настолько, что смог присоединиться к прочим пастухам, Зверь разорял страну. Он подстерегал сзади, когда отары шли на водопой. Когда мы стригли овец, он нападал на загоны и, игнорируя град летящих в него камней, хладнокровно выбирал себе жертву. Он был ночным гостем в наших домах и похищал младенцев у матерей, он со своей стаей набрасывался на пастухов при свете дня. Но периодически он давал о себе забыть. Пару лет о нем не было ни слуху, ни духу. Когда же наши отары начинали тучнеть, пастухи переставали бояться собственной тени, когда дети играли прямо на улице, а женщины ходили к колодцу поодиночке, он всегда возвращался. Он потешался над нашими хрупкими стрелами и тупыми копьями, легко отражал удар каменного топора… Я мечтал подчинить Зверя. Все наше племя, включая мою мать-жрицу, обуревал страх. Бояться Зверя – это превратилось в привычку. Когда он ушел на какое-то время, я даже обзавелся возлюбленной, такой же жрицей, как моя мать. Мы то и дело встречались у прудов. Затишье привело к тому, что отары мирно паслись на самых дальних пастбищах, даже моя. Следом за своей отарой я как-то зашел в северный лес, где среди деревьев подстерегали Дети Ночи. Они поклоняются нашим богам, но и сами почти равны им в могуществе. Они могут подменить твою душу. Как-то на моих глазах три Зверя гнались за человеком. Он бросился к деревьям, что выдало в нем обитателя лесов. Для нас, обитателей Белых Скал, деревья страшнее Зверя. Вместо топора тот человек сжимал в руке подобный нож. Один Зверь, пронзенный этим оружием, упал замертво. Еще двое обратились в бегство. С тех пор я думал лишь о том, как бы добыть подобный нож. Мать заметила перемену во мне и пригласила занять ее место у огня, где она зимой общается с духами. В какой-то момент я услышал два голоса у себя внутри. Один повторял: «Попроси волшебный нож у Детей Ночи. Человек не должен подчиняться Зверю». Другой голос противоречил первому: «Не ходи, Дети Ночи подменят твою душу». Я прислушался к первому и наутро заявил матери: «Я отправляюсь добыть для своего племени один предмет, и неизвестно, вернусь ли самим собой». Она кивнула: «Живого или мертвого, прежнего или иного я, как мать, приму тебя».

– Так и есть, – подтвердил Пэк. – Магия не властна над сердцем матери.

– Затем я имел разговор с Возлюбленной, которая клялась хранить мне верность. – Губы человека искривила усмешка. – Я вернулся на то место, где видел волшебника с ножом. Я дрожал при виде жутких перешептывающихся деревьев, обмирал от незримого присутствия духов в их ветвях, нерешительно ступал по мягкой почве, уходящей из-под ног. Но ничего не боялся я так, как перемены, которая со мной вот-вот произойдет. Мое дыхание участилось, а конечности не слушались, я расхохотался, и это был не мой смех. Я смотрел на себя словно со стороны. Дети Ночи – действительно могущественные волшебники!

– А это не могли быть Духи Туманов? – поинтересовался Пэк. – Они делают человека, уснувшего в туманах, другим. Ты спал в туманах?

– Да, но не уверен, что встретился именно с Духами Туманов. Прошло три дня, на моих глазах Дети Ночи выкапывали из ямы алые камни и швыряли в огонь. Камни таяли, подобно маслу, а люди молотками колотили по образовавшейся массе. Дети Ночи распевали надо мною свои страшные заклинания. Я забылся сном, а когда проснулся, все они собрались выслушать меня. У каждого мужчины и у каждой женщины был свой волшебный нож. Я заговорил о волшебных ножах для своего племени. Я сулил взамен мясо, молоко и шерсть. Предложение их явно заинтересовало. Их жрица, говорившая за всех, спросила: «Ради кого ты пришел?» – «Ради своего племени. Овцы и люди связаны. Убив овец, Зверь уничтожит нас. Я явился за волшебным ножом, поражающим Зверя». – «Мы не уверены, – усомнилась она, – что наш бог допустит торговлю с народом Голых Скал. Жди, мы будем спрашивать». Поговорив со своим и по совместительству нашим богом, жрица произнесла: «Он требует доказательства, что твои слова истинны». «Что за доказательство?» – «Бог изрек, что если ты пришел ради целого племени, ты отдашь ему правый глаз». – «Это единственный путь?» – «Ты можешь вернуться домой с двумя глазами в любой момент. Но тебе придется забыть о волшебных ножах для твоего племени». После минутного колебания я пожертвовал глазом. Я жил у Детей Ночи, пока моя рана не затянулась. Они признали во мне сына Тора, бога, положившего правую руку в пасть зверя. Они научили меня ковать волшебные ножи и открыли заклинания, которые следует читать во время их изготовления.

Он заливисто расхохотался.

– Я мечтал попасть домой и встретиться со Зверем. Он наверняка уже вернулся. Едва я ощутил под ногами родную землю, как уловил запах волков. Хищники не могли знать, что я прячу под одеждой волшебный нож, полученный от жрицы. Один из них напал на меня, предвкушая легкую добычу, и свалился замертво, пронзенный ножом. Другие полегли вслед за первым. Я шел с высоко поднятой головой, как человек, победивший Зверя! Мать была рада моему возвращению, но Возлюбленная почему-то избегала меня. Я побрел к пастухам, охраняющим овец, и обещал проводить их к Детям Ночи, чтобы каждый мужчина получил волшебный нож. Я был счастлив снова спать без крыши над головой, укутавшись шкурами, а пастухи о чем-то шептались до рассвета. Наутро я отвел их к северному лесу, прихватив с собой шерсть, творог и катык. Дети Ночи, как было между нами условлено, разложили ножи на траве в тени деревьев. Их жрица обратилась ко мне: «Ну что твое племя?» – «Их сердца закрылись для меня». – «Тому причиной твой единственный глаз. Приди ко мне, и я буду тебе вместо глаз». – «Нет, – отказал я. – Я обязан обучить свое племя искусству владения ножом, как ты в свое время обучила меня…» – «Ты совершил свой подвиг, – прервала она, – не ради своего племени, а ради женщины». «Зачем тогда бог принял мой правый глаз? И в чем причина твоего гнева?» – удивился я. – «Бога может обвести вокруг пальца любой человек, но с женщиной этот номер не пройдет. Мною движет не гнев, а жалость, и ты скоро узнаешь почему». – С этими словами она затерялась среди деревьев. Мы пошли назад, размахивая мечами. Зверь услышал свист металла, он был обречен на бегство… Мы ликовали. По пути мой дядя – Вождь Мужей – снял свое ожерелье Вождя и попытался надеть его на меня. «Нет, – запротестовал я, – я вполне счастлив без этого. Один глаз – не утрата, пока другим я вижу тучных овец и беспечно резвящихся детей». Тогда соплеменники затянули песню на нашем древнем языке – песню Тора. Я хотел петь вместе со всеми, но дядя остановил меня: «Эта песня славит тебя, о Покупатель Ножа! Мы сами исполним ее, Тор!» Потом я заметил, как все обходят мою тень. Теперь я был богом, подобным Тору, пожертвовавшему правой рукой ради победы над Великим Зверем.

– Так уж и богом? – не выдержал Пэк.

– Клянусь Ножом и Белыми Скалами, что богом. Меня обуял страх. Единственным моим утешением было то, что мои мать и Возлюбленная не станут звать меня Тором. Но вышло не совсем так: Возлюбленная смотрела на меня без тени улыбки, она обращалась ко мне знаками, как жрицы, общаясь с богами. Я хотел сказать ей… но мой дядя заговорил от моего имени, словно я был одним из богов, за которых жрецы говорят с племенем в канун Иванова дня.

– Ах, как же дорог мне этот праздник!

– Вне себя от ярости я шагал к дому матери. Она хотела преклонить передо мною колени. Я смеялся, глядя на нее, и это был грустный смех. Внезапно я услышал, как кто-то позвал меня: «Тор!» На пороге я увидел юношу, с которым мы вместе росли. Он молил меня разрешить ему жениться на жрице, моей Возлюбленной. Его била дрожь благоговейного страха, хотя меня-человека он ничуть не боялся. Вместо того чтобы убить его, я изрек: «Позови девушку». Она вошла и заговорила на древнем языке, на котором жрицы обращаются с молитвами к богам. Она просила позволения разжигать очаг в доме этого юноши и благословления для их будущих детей. Вместо того чтобы убить ее, я изрек: «Так тому и быть». Они вышли, держась за руки. В отчаянье я кинулся к матери: «Ответь мне, может ли бог умереть?» – и лишился чувств.

– Бедный мой бог, – пожалел его Пэк, – что же твоя мудрая мать?

– Пока я падал на пол, она все поняла. Очнувшись, я услышал ее шепот: «Живого или мертвого, прежнего или иного я, как мать, приму тебя». Мы были счастливы, что есть друг у друга, но один вопрос не давал мне покоя, и я задал его: «Что мне делать с теми, кто зовет меня Тором?» «Совершивший подвиг, посильный лишь богу, должен вести себя как бог, – ответила она. – Другого выхода просто нет. До конца твоих дней люди будут тебе покорны, будто овцы. Ты не смеешь их прогнать». «Это бремя не по мне», – признался я. «Время лечит. Пройдет время, и ты не променяешь свой дар ни на какую девушку. Увенчай свои достоинства мудростью, сын мой, ведь все, что у тебя есть, – слова песни и поклонение тебе, как богу».

– Мой бедный бог! Но это не так уж мало.

– Немало, но я пожертвовал бы всем ради пухлощекого малыша, который бы раздувал пепел в моем очаге. – Человек вынул нож из земли. – На что только не пойдешь ради овец. Они – вся наша жизнь. Я не мог иначе…