303. Я.Ивашкевич
Стависко, 1.1.1960
Дорогой Илья Григорьевич —
Мне несколько совестно, что я Вам не написал сейчас же по получении Ваших стихов, и после того, как я прочитал Ваши чудесные воспоминания о Юлике. Но мы были с моей женой за границей — совершали путешествие, длившееся около двух месяцев. Только после возвращения я нашел Ваше послание — по наступили праздники, приехали внуки, ёлка и всякое такое. Мне приятно начинать Новый год письмом к Вам. (Я никогда никому не посылаю специальных пожеланий и поздравлений — но это письмо будет тоже выражением моих лучших чувств, которые я питаю к Вам и Вашему творчеству.) Я очень люблю Ваши стихи, и Ваша книга сделала мне большое удовольствие, я ее прочитал вдоль и поперёк. Но Ваши воспоминания о Тувиме так красивы, так трогательны и так прочувствованы, что мне даже трудно об этом писать, чтобы мои слова не показались Вам чем-то пошлым. Конечно, я напечатаю эту статью в «Twórczość», и это будет большой честью и большой радостью для нашего журнала.
На днях миновало шесть лет от смерти Тувима — время летит. Он у меня стоит перед глазами как живой — последний раз мы встретились с ним на похоронах Галчинского.
Мне было приятно, что Вы упоминаете в своей статье о моем доме, у меня осталось яркое воспоминание от этого вечера, от летней прекрасной погоды и от Ваших слов, которые были очень важны и значительны и после которых я лучше понял Ваш глубочайший гуманизм. Будучи в Париже, мы были с женой у Сартра, мы много о Вас говорили.
Теперь вечер, тишина и ночь вокруг моего дома, внуки играют в карты, только что зажигали ёлку — так начинается Новый год, мирно и тихо. Дай Бог, чтобы так было дальше. Я очень благодарен Вам, Илья Григорьевич, за Ваши стихи, за Вашу статью, за Вашу память.
Я крепко жму Вашу руку —
Я так и не знаю Вашего адреса, я пишу в союз <писателей>.
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1610. Л.2. С польским писателем Ярославом Ивашкевичем (1894–1980) ИЭ познакомил в Варшаве в 1927 г. Тувим.
304. Е.А.Гнедин
Москва, 1.1.1960
Многоуважаемый, дорогой Илья Григорьевич!
В первый день Нового года решаюсь написать Вам несколько строк, которые не раз хотел написать Вам в течение истекшего года. Не писал, потому что полагал (да и полагаю), что Вы в наименьшей степени нуждаетесь в признании значения Вашей деятельности со стороны людей моего поколения.
Важнее, чтобы Вас поняла молодежь. Тем не менее не могу не сказать Вам то, что охотнее всего сказал бы публично, если бы по роду своих занятий был бы участником литературных дискуссий или, как в прошлом, «номенклатурным журналистом». А хочу я высказать убеждение в том, что Ваши литературно-публицистические выступления последнего периода приобретают огромное значение — вневременное — именно потому, что в них звучит голос прозорливого современника великих перемен в жизни человечества… Музыка времени.
Я понял это особенно чётко после «Французских тетрадей», по-моему, недостаточно оцененных, ибо эта книга — не о Франции — не столько о Франции, сколько о нашей стране, и во всяком случае — о наших проблемах, книга, написанная для нашей страны, для нашей молодежи. Мне уже приходилось цитировать Вас, и Монтескье из Вашей книги перед самой низовой аудиторией, приходилось ссылаться на книгу и в беседе со своими молодыми друзьями.
Фактом является, что Вы сейчас единственный, кто считает возможным сказать главное о том, что стало действительно главным: о человеческой личности в советском обществе, о путях ее развития в свете прошлого опыта и больших надежд на будущее. Значение этой проблемы станет еще яснее и, может быть, грознее, именно в результате наших бесспорных материальных успехов.
Используя несколько горькую аналогию из Вашего интервью в «Труде» скажу: «возможно, что сейчас действительно литературное произведение, это запечатанная бутылка с запиской, брошенной в океан». Но тот, кто найдет брошенную Вами бутылку, отнюдь не получит весть о кораблекрушении, а узнает, где хранится клад.
Жму руку
Глубоко уважающий Вас
Памятуя, что Вы интересовались моей личной судьбой, сообщаю, что мы с Надеждой Марковной благополучны; я пишу работу для Института мировой экономики и занимаюсь переводами. Надежда Марковна и моя дочь полностью присоединяются к сказанному в моем письме и шлют вам вместе со мной самые сердечные пожелания.
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1443. Л.1–2. С публицистом Евгением Александровичем Гнединым (1898–1983) ИЭ познакомился и общался в 1930-е гг., когда Гнедин был зав. иностр. отделом «Известий» (1934–1935) и зав. отделом печати НКИД (1935–1939) и очень ценил его; весной 1939 г. при разгроме НКИД Е.А.Гнедин был арестован и осужден (см. его книгу «Выход из лабиринта», М., 1994). Это письмо Гнедина отсутствовавший в Москве ИЭ прочел с опозданием, 26 марта 1960 г. он писал Е.А.: «Я был рад получить от Вас весточку. Сердечно благодарен Вам за слова о „Французских тетрадях“ и моей работе…» (см. также коммент. к 13-й главе 5-й книги ЛГЖ).
305. М.С.Сарьян
Ереван, 29.1.1960
Дорогой Илья Григорьевич!
Получил Ваше письмо относительно моей выставки в Париже, где Вы сообщаете об условиях и времени.
Одна мысль о выставке в Париже для меня источник больших волнений. Хочется сделать ее по возможности хорошо, отобрав лучшие и оригинальные работы, представляющие какой-нибудь интерес для Парижа. Удивить его, конечно, трудно, но, может быть, люди, любящие искусство, скажут: «Да, хорошо, что показали нам этого художника».
Вопрос об организации выставки имеет первостепенное значение. Инициативы Общества Франция-СССР имеет громадное моральное значение, а потому деловую сторону кто-то с самого начала должен вести и быть ответственным за нее.
Ясно, что в моей жизни это самое большое событие, которое больше никогда не повторится. Какие трудности необходимо преодолеть? Необходимо подобрать работы, которые представляли бы художественный интерес: из Третьяковской галереи, из музея Восточных культур, из театрального музея им. Бахрушина и из музея Революции в Москве. Из Ленинграда — музей Русской живописи. В Ереване из Гос<ударственной> Картинной галереи. Много картин у частных лиц.
Правда, очень малое количество придется взять из перечисленных мест, но это связано с разными процедурами и к тому же должно быть специальное разрешение Министерства культуры СССР.
Большой вопрос о продаже картин. Вопрос, о котором Вы пишете: «Маршан хочет получить право продать некоторое количество холстов, получив свою долю, покрыть этим расходы». Не представляю реально, о каких расходах идет речь? Мне кажется, устройство этой выставки, инициатором которой являетесь Вы, т. е. Общество Франция-СССР, обязательно должно принимать участие, а также и Министерство культуры СССР, которое имеет в своем распоряжении аппарат, называемый «Дирекцией Выставок и панорам». Она устраивает все выставки в Советском Союзе и за рубежом, имеет для этого опытных людей и средства для производства расходов с начала до конца, т. е. возвращения всех экспонатов своим хозяевам.
Дорогой Илья Григорьевич! После чудесных дней, проведенных с Вами и Любовь Михайловной в сентябре в Ереване, я принялся энергично за работу, но мне не повезло; я серьезно заболел и всю прекрасную осень, продолжавшуюся до конца года, почти не работал.
У меня возникла мысль, если это возможно, перенести открытие выставки на вторую половину этого года или на grande saison 1961 г., т. е. почти на год. Ей-богу, так будет лучше, и я смогу поработать. К этому времени я намерен написать Ваш новый портрет (прежний пользуется всеобщим успехом), если, конечно, у Вас найдется время, а также портрет очень полюбившейся Любовь Михайловны.
Намерен сделать портреты Арагона и Эльзы Триоле.
Ваше выступление по радио в Ереване частично напечатано в журнале «Советикан Айастан». Вышло изумительно.
Весной и туда дальше к лету я приеду в Москву и мы можем договориться с Министерством Культуры, а может быть, и повыше с кем-нибудь, чтоб это дело хорошо организовать.
«Пуганая ворона куста боится». В 1928 г. меня постигло несчастье, когда мои 35 работ сгорели по пути из Парижа в Ереван в константинопольском порту, не доехав до цели.
Хватит! Я Вам надоел своим длинным письмом.
Сердечный привет Вам и Любовь Михайловне с лучшими пожеланиями от всех наших и меня.
С чувством глубокого уважения и любви
Ваш М.Сарьян.
P.S. Дорогой Илья Григорьевич, получили Вашу телеграмму из Рима. Глубоко благодарен за постоянное ко мне внимание во всех точках земного шара. М.С.
Впервые. Подлинник — ГМИИ им. Пушкина. Ф.41. Оп.1. Д.1. Л.61.
306. М.И.Будберг
Лондон, 20 февраля 1960
Дорогой Илья Григорьевич,
ну, вот, статья о Чехове переведена. Тоуард Сэмюел кажется написал Вам о том, что ему необходима вторая, ввиду объема книги. Но Вы, оказывается, все свои писания обещали Харвиль Пресс?
Может быть, все же что-нибудь найдется прибавить к чеховской статье, она так увлекательна, так прекрасно сделана, что жаль, если по-английски издатель не сможет ее выпустить, как раз в этом году! Между прочим, оказалось еще два вопроса: «Ночь в Дуе» (когда Чехов пишет о Сахалине) и как пишется имя французского депутата Теда по-французски?
Кроме того, Вы обещали мне какие-нибудь Ваши прежние рассказы для иллюстрации? И Вейденфельд просил Вам написать, что он в том же затруднении, как Самуэль насчет «Путевых заметок». Простите, что всем этим надоедаю Вам.
Так было приятно видеть Вас у себя, жалею, что не было Любовь Михайловны. Спасибо, что взяли капли.
С искренним приветом
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1336. Л.1. Мария Игнатьевна Будберг (урожд. Закревская; 1892–1974) — спутница жизни М.Горького и Г.Уэллса. ИЭ встречался с ней и в Москве, и бывая за границей.
307. А.С.Эфрон
<Таруса,> 6 марта 1960
Дорогой Илья Григорьевич! Сегодня получила письмо от Сосинских, в ответ на мое по поводу мичиганской авантюры с изданием там маминой книги. Кажется, мне удалось приостановить эту затею, уподобив Мичиган Гослитиздату. В общем, потрудилась во славу мамы, как могла: и тут книга на приколе, и там приостановлена. Правда, над гослитовскими тормозами я не властна. На днях буду в Москве, пойду узнавать, в план какого столетия включена — если включена — книга. Здание издательства у меня на втором месте после Лубянки. Коридоры, лестницы, запах бумаг, расправ, клозетов. Навстречу и с тыла — «сотрудники». Конечно, в подобных ассоциациях повинна больше Лубянка, нежели Гослит, с 39 года меня мутит от одного вида самого мирного учреждения столичного, а не сельского типа. И всегда кажется — даже уверена, — что не туда попала, и душа уже с порога втайне взывает о реабилитации… о, господи!
Не думайте, что я хамка, если пишу Вам только тогда, когда мне нужно о чем-нибудь Вас просить, или — реже — что-нибудь Вам сказать. Это вовсе не хамство, а, честное слово, деликатность! Они где-то граничат. Мне часто хочется написать Вам «просто так» — но что было бы с Вашим временем, если все начали бы писать Вам «просто так»!
Мало на свете людей, чье время так дорого мне, как Ваше.
Живу я как-то не по-настоящему, всё перевожу стихи, которые никто — единственное утешение! и читать не станет. Сейчас из-под моего пера выскакивают, например, вьетнамцы, похорошевшие, как после визита премьера. Но меня, увы, это хорошеть не заставляет. Несмотря на что, крепко Вас целую, всегда люблю. Правда! Есть за что.
Целую Любовь Михайловну.
Полностью — впервые. Подлинник — собрание составителя.
308. Маревна (М.Б.Воробьева-Стебельская)
Англия, 16 апреля 1960
Мой дорогой Илья.
Только что встала — прости, что так опаздываю с ответом на твое письмо. Хворала очень. Весна чертовски холодная в этом году — простудила голову, ухо, зубы — только посмотрела в окно на сад, а там все распустилось — все цветет, но пчелки снова запрятались — воробьи стучатся в окно за хлебом, кошки не очень хотят идти в сад, — Марика говорит. Досадно. Весна — это такой чудный праздник, а тут — град пошел, дожди и от ветра занавески летают в комнате. Завтра — Пасха. Я сижу с Иваном дома, Марика с Ильей поехали на два дня к морю, к знакомым. Она замучилась совсем с нами, с домом. Выдержала свой первый экзамен по курсам. Ставили Чехова «Медведь» и в газете написали «Excellent». Я лежала в кровати, не пошла, но я сделала два больших портрета для декорации — потому что эта школа и по обстановке почти зеро! Через полтора месяца окончательный экзамен — и по пению тоже, и главное, по языку. К ней подходит, скорее, комедия или драма. Но ты знаешь, как артисты все упрямы. На сцене Марика удивительно жива и хороша! Два года работы ей много дали все же. То, что она тратит на школу, это то, что мы должны были бы все есть. У меня нет материала для работы, ни лекарств. Она тоже очень болела горлом — и наш доктор ее скоро вылечил пенициллином, но на хорошую еду денег не хватило. Видишь!
Вообще все могло быть много лучше, но… если бы я зарабатывала, ей было бы легче. Здесь артистам трудновато жить.
Спасибо за твое письмо, дорогой Илья. Очень хорошо пишется на машинке — все ясно и разборчиво. Мою рукопись нельзя послать теперь, она еще в руках у переводчика. И я написала еще три главы, добавные <так. — Б.Ф.>. Одну про Макса Жакоба, очень трудную — вспоминаю, как он однажды говорил про тебя Кислингу! стихи его и проза у меня кое-какая есть!
Ты забыл, милый, когда ты мне сказал — ну вот «попросишь — я и напишу!». Жаль, что я не могу приехать в Москву — на <2 франц. слова нрзб>. Москва — это не дорого, но я боюсь, что не высижу такое путешествие и предпочла бы ехать поездом, поэтому я тебя и просила устроить мне это. Хочется повидать Москву, Киев и Кавказ. Вот было бы хорошо, если бы ты смог поехать со мной! Чудно, чертовски было бы хорошо! А если нет, то, может, все же я смогла бы поехать с кем-нибудь и наделать там набросков: можно сделать очень интересно! О выставках — подумай, дружище! — и вообще не забывай нас — Марику и меня. Если бы у меня была возможность, я непременно повезла своих двух внуков в USSR посмотреть на все. У них страшно отсталые и чудовищные понятия о русском советском человеке. Они боятся говорить, что их бабушка русская. Вот обида и глупость.
Большой успех имел поэт А.Т.Твардовский у нас в Пушкинском клубе. Хорошо очень читал свои стихи. Недавно слушали Сергея Лифаря там же о Пушкине. Помнишь его? Или ты его не знал? Очень постарел и похож на индейца или мексиканца. Когда Марике было 17 лет, она безумно влюбилась в «Икара», в «Давида» и вообще в творческий гений Лифаря и проливала реки слез.
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1393. Л.4.
309. Б.Н.Полевой
<Москва, апрель 1960>
Дорогой Илья Григорьевич!
С большой радостью прочел я в дорогой Вашему и моему сердцу «Литературной газете» Ваши воспоминания о встречах с Лениным, которые я, признаться, когда-то записал со слов самого Ильи Лохматового, а порадовал меня этот кусочек не только сам по себе, но и как свидетельство того, что Вы таки засели за свою биографию, которой никто, кроме Вас самого, написать не сможет. Буду с нетерпением ждать публикации оной, предвидя весьма интересное чтение.
Как-то был у нашего общего знакомого Карло Леви в его особняке на Вилла Боргезе. Видел Ваш портрет. И знаете — ничего. Получились Вы этаким репейником вроде как в шотландском гербе с девизом «Никто не тронет меня безнаказанно». Но ведь это, кажется, так и есть. А в Париже видел марку достоинством 25 сантимов, где Вы изображены с Жаном Ришаром Блоком. Знаете об этом? Купил ее для вас, но уже в пути напоролся на одного сумасшедшего филателиста, который у меня вымолил за пол-литра горилки с перцем, против чего я, по низменности своей натуры, не мог устоять.
Но это все присказки, так сказать, подход к Вам. А дело вот в чем. Один мой друг скульптор Лев Ефимович Кербель, отличный на мой взгляд скульптор, автор очень интересного памятника Марксу, обещающего быть лучшим памятником в Москве, носится с мечтой Вас слепить. Но зная ваш золотой покладистый характер, не решается Вам об этом сообщить. Так вот, я выступаю сватом. Нет, ей-богу, он очень яркий и способный парень. Может быть, согласитесь, а? Он готов вместе со всей своей глиной приехать к Вам и приезжать по вызову.
Если согласны — просигнальте мне. Ладно? Буду очень рад, если сватовство состоится, и готов как сват, в случае неудачи, согласно пословице, принять первую палку.
Словом, подумайте.
Большой привет Любовь Михайловне.
Всего Вам хорошего.
Ваш однофамилец — цветок Эренбург здравствует и шлет Вам привет.
Впервые (фрагменты) — Юность, 1986, №7. С.83–90 (публикация В.Попова и Б.Фрезинского). Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2051. Л.25–26.
310. С.Фотинский
Париж, 1 мая <1960>
Дорогой Эренбург и дорогая Люба, как живете и когда приедете в Париж?
Вот уже год, как ты не приезжал к нам. У меня все по-прежнему. Со зрением не хуже, я могу заниматься живописью, в этом году я много работал и думаю продолжить летом. Мы уезжаем в деревню 15 мая до октября, там легче работать, т. к. жизнь в Париже невыносима. Я занимаюсь садоводством (прошлым летом урожай огурчиков был великолепный).
Если приедешь в Париж и меня уже не будет и если у тебя будет свободное время, приезжай к нам хоть на несколько дней. Я тебя приглашаю. Предупреди меня и мы тебя устроим. Понятно, с Любой, если она приезжает с тобой.
Увидим Les grottes de Lascaux и другие замечательные места в этой области.
Буду рад, если напишешь несколько слов из Москвы.
Ну вот так, дорогой Эренбург.
В Париже сейчас холодно, как зимой.
Крепко обнимаю тебя и Любу.
Лиан также шлет вам лучший привет.
Привет всем друзьям.
Впервые — Б.Фрезинский. Две судьбы: художник и журналист (парижский круг Ильи Эренбурга) // Русские евреи во Франции. Кн.2. Иерусалим, 2002. С.199. Подлинник — собрание составителя. Серж Фотинский (Абрам Саулович Айзеншер; 1887–1971) — франц. художник, выходец из России, друг ИЭ с 1910-х гг. ИЭ, всегда звавший Фотинского «Фотя», написал о нем в 33-й главе 1-й книги ЛГЖ.
311. И.А.Бродский
Ленинград, 7. VI <19>60
Уважаемый Илья Григорьевич,
Здесь девять стихотворений. Два или три из них Вам, вероятно, показывал Борис Абрамович <Слуцкий>.
Прошу Вас, если это не слишком трудно, сообщить мне, в какой мере возможно или невозможно сделать с ними что-либо положительное.
Впервые — ВЛ, 1999, №3. С.323. Машинописная копия — собрание составителя. С поэтом и будущим Нобелевским лауреатом Иосифом Бродским (1940–1996) и его стихами ИЭ познакомил Б.А.Слуцкий; А.Сергеев вспоминал, что, приезжая в Москву, Бродский ни маститыми, ни эстрадными совписателями не интересовался: «Максимально официальный писатель, к которому заходил Иосиф, был Эренбург», и приводил оценочное суждение Бродского об Эренбурге — «ребе», существенное в его словаре (Общая газета, №4, 1997. С.16).
312. С.Ф.Булгаков
Ясная Поляна, 15 июля 1960
Уважаемый Илья Григорьевич, обращаюсь к Вам по одному вопросу, маленькому, но тревожащему мою совесть.
Проживая с 1923 г. долго в Праге, я хорошо был знаком с М.И.Цветаевой. Позже я посетил ее в Vanves под Парижем в 1937 г., когда и видел ее в последний раз.
В 1937 г. я посетил в Париже ряд старых русских писателей, с целью привлечь их дары в Русский культурно-исторический музей в Праге-Збраславе, которым я заведовал. Какие дары? Книги, рукописи, даже — перья (точнее: ручки с перьями). Марина Ивановна через некоторое время прислала мне для музея: 1) собрание отдельных оттисков с ее статьями (м<ежду> пр<очим>, ценными воспоминаниями о Вал. Брюсове), с новыми ее собственноручными исправлениями; 2) любимую, скромненькую ручку для писанья (к сожалению, без пера) и 3) «заветное» серебряное, старинное, принадлежавшее еще ее матери кольцо со следами старой надписи на каком-то восточном языке.
Судьба Русского музея была драматична. Заведующий (т. е. Ваш пок<орный> слуга) был в 1939 г. арестован фашистами и отвезен в Германию в лагерь для интернир<ованных> совет<ских> граждан. Збраславский замок, в кот<ором> помещался музей, занят был немецкими войсками, с боем (!) вытесненными оттуда советскими частями в мае 1945 года. Музей был разгромлен. Часть его коллекций погибла. Остальное (картины, скульптура, портреты, книги и пр.) отправлено было мною в 1948 г. в Сов. Союз и в Москве разделено было между централ<ьными> музеями (Третьяков<ской> галереей, Бахруш<инским> Театр<аль-ным> музеем и Историч. музеем).
В частности, архивные материалы и некоторые предметы русской старины отправлены были (по указанию особой комиссии Академии наук СССР, во главе с И.И.Минцем, приезжавшей в Прагу) отдельно, в 24 ящиках, под названием «Архив Булгакова» и сейчас находятся, если не ошибаюсь, в помещении Музея Октябрьской револю-ции*). Именно с «Архивом Б<улгако>ва» отосланы были в Москву и оттиски статей М.И.Цветаевой (я думаю, их надо было бы найти и спасти: они могли бы составить интереснейший литературный сборник).
Что же касается ручки и кольца М.И.Цветаевой, то я, во избежание их потери среди массового груза, сохранил их у себя лично, чтобы, при возращении на родину, взять их с собой и затем передать в тот или иной музей.
Перо и кольцо находятся у меня. Я писал о них в москов<ский> Литературный музей (в письме на имя т.Тургеневой), но никакого ответа не получил. Музей, кажется, не интересуется вещами нашей талантливой поэтессы.
Зная от Н.П.Пузина о Вашем внимании и добром отношении к М.И.Цветаевой, обращаюсь к Вам, как к писателю и москвичу, с покорнейшей просьбой сообщить: не взялись ли бы Вы устроить передачу на вечное хранение в тот или иной московский музей сохранившихся памяток о ней — ручки и заветного (как она называла его сама) серебряного кольца?
Вам, с Вашим авторитетом и с постоянным проживанием в Москве, легче это сделать, чем мне отсюда. Таким образом, наш долг по отношению к незабвенной Марине Ивановне был бы выполнен.
Я прошу Вас, Илья Григорьевич, великодушно простить мне, что я позволяю себе вас беспокоить, но — поверьте — мне решительно не к кому больше обратиться, а между тем в свои почти 74 года я не чувствую себя оч<ень> прочным на земле и боюсь, что могу уйти, не устроив судьбы дорогих памяток по Марине Ивановне.
Пользуюсь случаем выразить Вам свое величайшее уважение как одному из самых замечательных наших писателей и заранее глубоко благодарю Вас за любезный, хотя бы и самый короткий, ответ.
автор книги «Л.Толстой в последний год его жизни», член Союза писателей СССР.
P.S.
Из воспоминаний В.Ф.Булгакова «Как прожита жизнь». Лето 1917 г.
…Однажды я встретил Бальмонта на улице. Он шел с Арбатской площади на Поварскую, в сопровождении жены, худенькой, элегантной и немного манерной женщины в черном шелковом платье, и дочки: 12-13-летней стройной девочки с распущенными длинными волосами и с бледным, мечтательным, как у лесной феи, личиком. Все они шли вместе, и как-то не сливаясь: точно хотели показать, что каждый из них — сокровище сам по себе.
Бальмонт, в длиннополом черном сюртуке с развевающимися фалдами, шел немного пошатываясь из стороны в сторону, будто под сильным ветром, хотя погода была тихая и солнечная, на самодовольно усмехающемся лице его с рыжей эспаньолкой было написано: я! я! я! весь свет существовал только для него!.. Длинные рыжие космы на его голове горели золотым огнем.
Таким именно погруженным в себя и только в себя, описывал знаменитого поэта маленький фельетон газеты «Утро России» или «Раннее Утро», попавшийся мне через несколько дней после того на глаза. В нем дана была блестящая и исключительно меткая и остроумная характеристика Бальмонта. Кто бы это мог так писать? — подумал я.
Взглянул на подпись: Илья Эренбург.
Да, мне уже попадалась раза два фамилия этого журналиста, но сил его я никогда не переоценивал. А между тем фельетон о Бальмонте написан был исключительно мастерски, умно и проницательно. Илья Эренбург, Илья Эренбург… Что ж, бывает! Иногда и за совершенно неизвестным именем скрывается безусловный талант. Может быть, такой талант скрывается за именем Эренбурга?
Как известно, время потом зачеркнуло и это «может быть», и знак вопроса в конце последней моей фразы.
Дорогой Илья Григорьевич, не посетуйте, что я приложил здесь одну, дословно переписанную страничку из моих старых, старых воспоминаний: о том, как я впервые познакомился с Вами как с писателем.
Воспоминания когда-то еще будут напечатаны либо нет, а между тем мне хотелось бы и ссылкой на прошлое подтвердить чрезвычайное, особое к вам уважение.
*) Акад. И.И.Минц даст по этому поводу точные сведения.
Впервые. Подлинник — собрание составителя. Мемуарист Валентин Федорович Булгаков (1886–1966) в 1910 г. был секретарем Л.Н.Толстого; в 1949 г. вернулся в СССР, где работал научным сотрудником музея Толстого в Ясной Поляне. 5 декабря 1945 г. Булгаков послал из Праги ИЭ открытку (фото 1910 г. Толстой с Булгаковым): «Сердечный привет Илье Эренбургу от бывшего секретаря Л.Н.Толстого и нынешнего сотрудника (редактора и переводчика) чехосл. министерства информации. Да здравствует великая наша Родина — СССР! Валентин Булгаков».
313. Э.Триоле
<Париж,> 30 VII <19>60
Дорогой Илья Григорьевич, разбирая перед отъездом в <1 слово нрзб> письма, на которые я не ответила, нашла пересланное Вами письмо орловских школьников — угрызаюсь! Мы переезжаем и у меня не ходят ноги — все равно — угрызаюсь.
Наш новый адрес 56, rue de Varenne Paris VII-e.
На всякий случай. Вы проезжаете через Париж, будто нас там и нету. Может, мы с Вами в ссоре?
Объясните.
Сердечный привет Вам и Любовь Михайловне от Арагона.
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2240. Л.1.
314. Е.Г.Полонская
Тарту, 4 сентября 1960 года
Дорогой Илья!
Вчера получила от А.Б.Гатова два номера «Вечерней Москвы» с твоими статьями.
То, что ты написал, очень меня взволновало. Ты сумел так рассказать о тех днях и годах, что мне стало радостно и весело. Многое не знала я, о многом догадывалась. Но теперь, через много лет, я почувствовала гордость за нашу юность. Только теперь мне стало отчетливо ясно, как мы прорывались и так дороги стали ошибки, и любовь, и колебания. Ты написал прекрасно, искрение, чисто. Признаюсь, узнав, что ты напишешь о прошлом, я тайно тревожилась.
«Наташа» — ты помнишь ее, написала несколько страниц о начале своей работы в партии, а затем о Париже. Я прочла и разорвала все, что касалось 1909 года. Она согласилась со мной. Знаешь, я боюсь грубых рук, любопытных взглядов. То, что выдумано, можно писать откровенно, но то, что пережито — нельзя — или еще написать в сонете. Форма держит.
Я проездом в Тарту; мне захотелось поговорить с тобой здесь, за столом почтового отделения. Солдат пишет рядом со мной длинное письмо. Очень хочу тебя видеть. Если соберусь с силами, приеду в Москву, встретимся.
Целую тебя. Береги себя, не будь слишком щедрым. Надо жить дальше.
Напиши мне.
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2055. Л.14.
315. С.Фотинский
<Франция,> 6.10.1960
Дорогой Эренбург, все лето жил в деревне и скоро возвращаюсь в П<ариж>. На днях узнал, что ты в Париже, звонил отсюда в твой отель, но, к сожалению, ты уже уехал. Когда был вечер в Москве в память Аполлинера, я слушал передачу и слышал тебя, d’Aster и др. словно был в Москве. Хотел бы повидать тебя и Любу. Надеюсь, что приедете осенью или зимой сюда. Мы работали все лето — я писал, занимался живописью, а Лиан делала ковры (по моим рисункам).
Обнимаю тебя и Любу, также и Лиан.
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2303. Л.2–3.
316. Я.И.Соммер
Ярославль, 12/Х <19>60
Дорогой Илья Григорьевич, простите, что обращаюсь к Вам с просьбой. Мне очень хочется иметь Вашу последнюю книгу стихов. К сожалению, в Ярославле она разошлась так быстро, что я не успела купить. Ваши стихи я всегда любила, так что для меня это большая потеря.
В Москву я сейчас съездить не могу — много работы. Буду рада, если Вы напишете мне.
Желаю Вам всего лучшего, думаю, что всего важней — здоровья.
Остальное приложится.
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2178. Л.1. С Ядвигой Иосифовной Соммер (1900–1983) ИЭ познакомился в Киеве в 1919 г.; после Отечественной войны Я.И.Соммер жила в Ярославле, работала доцентом кафедры русской литературы Педагогического института. Всю жизнь Я.И.Соммер оставалась верным другом ИЭ. См. Я.Соммер. Записки // Минувшее, №17. М.-СПб., 1994. Ответ ИЭ на это письмо см. П2, №455.
317. А.Л.Каплан
Ленинград, 16 окт<ября> 1960
Дорогой Илья Григорьевич!
Вчера в мастерской Натана Исаевича <Альтмана> состоялась теплая встреча с господином Андре Блюмель. Мы с ним беседовали и показывали свои работы. Нам кажется, что он остался доволен и благодарил.
(Может быть, теперь своевременно организовать выставку наших работ в Париже?)
Недавно был в Москве. Привозил с собой работы, сделанные темперой, чтобы показать и услышать Ваше мнение. К сожалению, Вас не было дома — были за городом.
Дорогой Илья Григорьевич!
В декабре с<его> г<ода> предполагается открыть выставку моих работ в малом зале Союза художников в Ленинграде. Хочу просить Вас, если это возможно, написать предисловие к каталогу выставки. Буду счастлив. Выставлю 120–140 работ. Кроме известных Вам листов, покажу пейзажи Ленинграда, Ленинград в дни блокады, иллюстрации к «Слепому музыканту» и «Человеку в футляре» и новые листы на мотивы евр<ейских> нар<одных> песен.
Я Вам давно не писал только потому, чтобы не беспокоить Вас.
Желаю Вам и Любови Михайловне всего наилучшего.
С глубоким уважением
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1651. Л.10. С ленинградским художником Анатолием Львовичем Капланом (1902–1980) и его работами ИЭ был знаком с 1957 г. (см. П2, №401).
318. А. Гоффмейстер
Прага, 23 октября 1960
Дорогой друг!
Сердечно благодарю Вас за письмо, касающееся нашей встречи в Варшаве. Я очень радуюсь, что снова увижу Вас. Соответствующим местам я сообщил содержание Вашего письма и надеюсь, что мне будет предоставлена возможность, дабы Ваш доклад был оформлен отвечающим образом. К сожалению, до некоторой степени я был выбит из колеи, так как врачи опасались, что у меня будет инфаркт, и я, собственно говоря, уже с июня месяца непрестанно лечусь. Но теперь я уже воспротивляюсь диктатуре медицины и снова полностью займусь своей работой.
Не будете ли Вы случайно в Праге в ноябре или же проезжать через Прагу? Я был бы необыкновенно счастлив, если бы Вы смогли увидеть мою выставку.
Она будет открыта 4 ноября и продолжится до 28 ноября, хотя я, приблизительно с 9 ноября, уезжаю в Париж на заседание Юнеско. Я бы хотел в следующие два года, когда мне исполнится шестьдесят лет, показать эту выставку в Париже и в Москве. Меня бы интересовало Ваше мнение: годится ли эта выставка для Москвы или же мой проект следовало бы отменить. На выставке будет около 170 рисунков и коллажей, портретов (шаржей) и иллюстраций.
Очень часто вспоминаю Вас и хочу спросить, не могли бы Вы написать или выбрать из своих, уже написанных статей, заметку, которая годилась бы к восьмидесятилетнему юбилею Пабло Пикассо. У меня имеется по крайней мере 15 карикатур и портретов Пикассо, которые я рисовал с тридцатых годов до прошлого года. Я позаботился бы, чтобы издание вышло у нас и еще на другом языке; естественно, оно могло бы выйти и у Вас, пожелаете ли Вы. Ведь Вы знакомы с моими карикатурами и знаете, что они годились бы для этого, так как они и не злы и не язвительны, но все же более похожи, чем портрет. Это нескромно с моей стороны, как бы казалось, но это цитата.
Я был бы чрезвычайно счастлив получить Ваш ответ как по вопросу Вашего посещения моей выставки, так и вопросу моего предложения издать книгу о Пикассо до конца октября или, самое позднее, до истечения первой недели ноября.
Прошу Вас, дорогой друг, не отказать передать мой сердечный привет госпоже Любе, и от меня и моей жены примите, пожалуйста, пожелания всего наилучшего.
Искренне Ваш
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1466. Л.10-11.
319. М.В.Талов
Москва, 25 октября 1960
Дорогой Илья Григорьевич, я весьма был тронут тем, что в своих воспоминаниях Вы и меня упомянули. Не знаю, когда именно представится случай нам увидеться. Хотел бы попросить Вас <исправить> две допущенные Вами неточности. Во-первых, ныне покойная Эрнестина Сигизмундовна ждала меня не двадцать лет, а десять. Во-вторых, в моем стихотворении, две строки которого Вы цитируете по памяти, нет строки «Велико мое одиночество», а последняя строфа выглядит так:
Мне доставит большое удовольствие, если Вы примите прилагаемые мною две фотокопии портретных зарисовок, сделанных с меня Модильяни за несколько месяцев до своей смерти.
Кроме того, есть у меня портреты, исполненные Максом Жакобом (прекрасный рисунок) и Жанной Эбютерн (женой Модильяни, покончившей с собой через несколько часов после смерти мужа). Вернувшись на квартиру родителей, Жанна всячески скрывала свое намерение, ничем не выражала скорбь и усыпила беспокойство матери, легла в постель, а на рассвете открыла окно и выбросилась во двор с седьмого этажа…
Между прочим, с меня писал портрет и Сутин. Где находится этот портрет, я не знаю. А жаль: он его писал в каком-то экстремальном состоянии, был словно одержим бесами, словно умалишенный, для которого живая модель (то есть я) превратилась в мертвую природу. Мне было страшно ему позировать. Кремень очень хвалил эту его работу.
Однако, я заболтался. Простите.
Жду обещанной встречи.
Ваш всегда
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2211. Л.1–2. Марк Владимирович Талов (1892–1969) — поэт и переводчик; ИЭ познакомился с ним в Париже в 1910-х гг. Воспоминания М.Талова об ИЭ вошли в его книгу «Воспоминания. Стихи. Переводы». М., 2005.
320. Я.И.Соммер
<Ярославль,> 29/Х <1960>
Дорогой Илья Григорьевич, за книжку спасибо. Она маленькая, но в ней поэтических мыслей больше, чем у иного поэта в собрании сочинений. И много боли, и любви к жизни, к земле. Я рада, что Вы не стали окончательно прозаиком. До сих пор люблю стихи, хотя читаю их потихоньку.
Книжка чуть не затерялась: Вы неправильно прочитали мой адрес, и она прошла через адресный стол. А письмо, если было, пропало.
Еще раз благодарю.
Напишите о себе.
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2178. Л.3–4.
321. Я.И.Соммер
<Ярославль, конец октября — начало ноября 1960>
Милый мой, мы с тобой старики.
Дорогой Илья Григорьевич.
Письмо твое все же дошло, я рада. «Люди, годы, жизнь», конечно, читаю и с особенным удовольствием прочла про Киев в «Литературке». Увы, я в нем не была с 30-го года. Но положила не умирать, пока не увижу родной мой город: и милую Лукьяновку, и старую Софию, и Липки.
Двадцать два года я прожила в Ярославле, но не могу о нем сказать «родной». Он, впрочем, лучше стал с тех пор, как ты приезжал, украсился, почистился к своему 950-летию. Я уже не живу в той клетушке, где ты был у меня. В новом доме пединститута мне дали большую комнату. Живу одна. Но что такое одиночество или скука я не знаю. Работу свою люблю и пока еще не собираюсь «уступать дорогу молодым» — тем более, что никакими болезнями не обременена. Пенсии гнушаюсь.
Была бы я, кажется, совершенно счастлива, если бы не существовало начальства. Никогда я не умела с ним ладить: я его не терплю, и оно меня не любит. Я люблю детей, моих студентов, товарищей по работе, но из-за начальства я не могу «любить человечество».
Почему эти люди становятся такими отвратительными, когда им достается маленькая власть?
Что тебе еще написать? Моя Таня замужем, живет в Москве, работает в школе, у нее два сына.
Из-за моих дорогих мальчишек, Мишки и Гришки, я каждое лето была привязана к какой-нибудь даче. Теперь они уже большие (10 и 6 лет), и я смогу осуществить свое давнее желание — поездить по стране, может быть, поеду и за границу.
Вот видишь «двух строк» не получилось: очень трудно писать мало, особенно, когда пишешь о себе.
Спасибо тебе за стихи, за письмо, спасибо за то, что ты живешь.
Всю жизнь
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2178. Л.5–6.
322. Ю.О.Домбровский
<Москва, 1960>
Дорогой Илья Григорьевич, я никогда и ни к кому не обращался с такой психопатической просьбой: надпишите мне эту великолепную книгу. Я страшно люблю Чехова, но ничего подобного Вашему эссе не читал. Это что-то совсем новое; во всем этом необъятном море Вы действительно сказали что-то такое, что я ни от кого не слышал. Если можно — подпишите.
С любовью
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1534. Л.1. Юрий Осипович Домбровский (1909–1978) — прозаик, чьи книги (особенно роман «Хранитель древностей») ИЭ очень ценил.
323. Ж.Сименон
<Швейцария, конец 1960>
Мой дорогой Эренбург, я был счастлив узнать новости о Вас от Григория Козинцева — он приезжал на Каннский фестиваль и стал моим другом и другом моей жены. Я был тронут также дружескими приветствиями, которые Вы поручили ему передать мне. Жизнь идет в таком ритме, который очень бы удивил в эпоху, когда мы проводили воскресенья у Эжена Мерля. А Ваша квартира на бульваре Пастер, куда я заходил по воскресеньям за Вами, мне кажется далеким воспоминанием детства и юности. Знайте, что мне тоже было бы очень приятно встретиться с Вами. Я чуть было не встретился с Вами во время Вашей поездки в Америку — я там тогда жил. Мы с женой собираемся в этом году совершить путешествие в СССР, оно будет коротким, т. к. у меня дети и одному ребенку нет еще и двух лет (я 15 лет назад снова женился). Позвольте обратиться к Вам с маленькой просьбой. Пресса сообщила, что мой перевод вышел у вас. Я этим очень польщен, но не знаю, как быть, чтобы получить несколько экземпляров книги; кроме того, я не знаю на каких языках вышли мои книжки в СССР и как к ним отнеслись критика и читатели. Признаюсь, меня это интересует. Вообще, в тех странах, где меня издают, книги сначала фигурируют в издательских планах. Я, конечно, знаю, что не бывает правил без исключения. Но если Вы сможете прислать мне такой план или попросить, чтобы мне его прислали — буду Вам очень признателен. Я надеюсь, что Вы будете в Москве в тот день, когда наши семейные обязательства позволят нам оказаться в Москве.
В ожидании свидания — с дружескими приветами Вам, дорогой Эренбург,
Впервые — Всемирное слово, №13, 2000. СПб. Перевод И.И.Эренбург. Подлинник — РГАЛИ. Ф.1204. Оп.2. Ед.хр.2161. Л.1. Жорж Сименон (1903–1989) — франц. писатель, с которым ИЭ познакомился в Париже в 1930-е гг., о чем написал в 21-й главе 3-й книги ЛГЖ. Ответ ИЭ — см. П2, №465.
324. Редакция «Нового мира»
<Москва, 28 декабря 1960>
ДОРОГОЙ ИЛЬЯ ГРИГОРЬЕВИЧ ПОЗДРАВЛЯЕМ НОВОГОДНИМ ПРАЗДНИКОМ ОТ ДУШИ ЖЕЛАЕМ НАСТУПАЮЩЕМ ГОДУ УСПЕШНОГО ПРОДОЛЖЕНИЯ РАБОТЫ НАД СТОЛЬ ТЕПЛО ПРИНЯТОЙ ЧИТАТЕЛЕМ КНИГОЙ ЛЮДИ ГОДЫ ЖИЗНЬ = РЕДАКЦИЯ НОВОГО МИРА
Впервые. Подлинник — собрание составителя.
325. А.И.Цветаева
<Москва>, 31 XII <19>60
Дорогой Илья Григорьевич,
Уезжая из Москвы отдыхать, пока — к родным в Павлодар, хотела Вас и увидеть и рассказать Вам про Елабугу — где я была в X, искала могилу Марины. Не нашла — но установлена сторона кладбища, и я занесла Вам — увы, Вас нет — неск<олько> фотографий Елабуги — 1)сени, где погибла Марина, 2) дом, где жила Марина, 3) кладбище — снизу и крест, поставленный мной между безвестных могил с надписью, что в этой стороне — Марина и — этот крест — между сосен. <1 слово нрзб> с этих могил.
Из Павлодара, поправив, пришлю Вам зак<азной> бандер<олью> 1–2 части моих мемуаров — Марина и еще детство (12–10 лет) на машинке. Для Вас.
Счастливого Нового года! Будьте здоровы!
Впервые. Подлинник — собрание составителя. Анастасия Ивановна Цветаева (1894–1993) — писательница, мемуаристка, сестра М.И.Цветаевой; встречалась с ИЭ в Париже в сент. 1927 г. (о чем упоминала в мемуарах — см.: НМ, 1966, №2, с. 123).