441а. Дж. Стейнбек
<США,> 13 января 1964
Дорогой Илья!
С запозданием выражаю свою признательность за отличный завтрак и интересную беседу во время нашего визита. Мы, конечно, постоянно слышали о Вас, но только по газетам. Увидеться с Вами снова было очень приятно, и, надеюсь, это не в последний раз. Во время этой поездки по Советскому Союзу мне хотелось провести с Вами больше времени, но Вы, видимо, знаете, какой насыщенной была программа: мы были заняты с раннего утра до позднего вечера. Относились к нам прекрасно — любезно и предупредительно, но буквально загоняли до смерти. Но и это приятно. Еще раз благодарю и желаю Вам и Вашей жене всего наилучшего в наступившем году.
Искренне Ваш
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2192. Л.1. С американским писателем Дж.Стейнбеком (1902–1968) ИЭ познакомился в США в 1946 г., затем встречался в Москве в 1948-м (о встречах со Стейнбеком ИЭ рассказал в 6-й главе 6-й книги ЛГЖ). Ответное письмо см.: П2, №538.
442. Т.М.Литвинова
Москва, 3 февраля 1964
Дорогой Илья Григорьевич,
Спасибо за то, что дали мне почитать «дипломатическую» главу до печати. Читать ее было и сладко и горько, потому что, конечно, я не могу быть бесстрастным читателем. Вот, впрочем, мои реакции «в порядке поступления», а уж Вы сами отметьте вздорное и «дочеринское» или претенциозное.
Очень нравится начало и вся композиция главы.
Но: 1) он был молчалив все же по природе, а не по «обстоятельствам и характеру работы». Обычно в быту он никогда не был зачинщиком разговора, а если и начинал, то не «непосредственно», в потому что решил что-то сказать. А так — все больше реплики на сказанное ему, даже, вернее, не на сказанное, а на то, что вы хотели (или, напротив, не хотели!) своим монологом сказать. Нет, он был молчалив органически и эти «гены» передались моему брату, Мишке — и это не тягостное для окружающих молчание, не безучастность в разговоре, а какое-то удивительное (для меня) отсутствие потребности в словах. Скорее «разговорчивость» его была дипломатической. Мама говорит, что вспоминает его всегда с плотно сжатыми губами (для меня его рот неотделим от усмешки, и саркастической и добродушной вместе; выпяченная нижняя губа). Когда он стал полпредом в Англии, Манчестер Гардиан его описала, как «коренастого и болтливого нового посла», и мама тогда же сказала: теперь я вижу, что газетам нельзя верить.
2) «в своей области крупным человеком» — думаю, что не так. О масштабах трудно судить современникам, тем более родственникам, но что он был чрезвычайно своеобразной личностью и потому наложил отпечаток на «свою область», я уверена. А так получается, что он «крупный специалист» — что-то вроде бухгалтера по иностранным делам. Он был создателем определенного «стиля», правда, «в своей области», но только личность, по-моему, способна создать стиль в какой бы то ни было области.
3) (стр.326) Уютная смерть в собственной постели от болезни, именуемой в медицине «инфарктом», что в переводе на человеческий язык означает «разбитое сердце», не была такой «естественной», как кажется. Он был создан природой для долголетия, как Черчилль (на которого физически, по фотографиям несколько походил). Я обтирала его губкой через день, когда он лежал в последней болезни, и поражалась свежести и гибкости его кожи, непоношенностью ее. Страсти в нем не начали угасать, ум был деятелен по-прежнему. Старческий эгоизм и безучастность к окружающим не завладели им. Сердце же его было испорчено с молодых лет; еще в тридцатых годах (начале?) какое-то берлинское светило отвело Крестинского в сторону и сказало ему, что с таким сердцем, как у М.М., «жить нельзя» — а он жил, — и как! — и мог бы еще жить с этим сердцем, к которому, видно, приспособился. Он умер от того, что оказался ненужным. Во что он верил до конца? Я думаю, в возможность совершенствовать отношения между народами, в «борьбу за мир», иначе говоря, в «прогресс». Он верил в могучую силу разума, логики, и при всем его скептицизме (почти цинизме, подчас) конечным мерилом его было «благородство». Только к двоим из государственных деятелей он применял эпитет «благородный» — к Ленину и Рузвельту. (Nß: последний, впрочем, «предал», по его мнению, интересы своей страны — в Ялте. Он говорил Слону, я не слышала.)
Мне не очень нравится стилистически предложение во 2-м абзаце стр. 326. Не говоря о том, что «никогда не был арестован» — неточно, ибо он до революции бывал неоднократно и в разных странах «арестовываем». М.б.: так и не был арестован?
Предложение о «дочке Тане» мне кажется не на месте — честное слово, не потому, что это я — напротив, мне лестно жить в Ваших мемуарах, в любом качестве! — но просто здесь, мне кажется, я мешаю логике Вашей мысли. Вы хотите противопоставить миролюбивую внешность, «добродушие» — его полемичности и запалу. При чем же между этими двумя антитезами «дочка Таня». Может быть, ее туда, ближе к «семьянину»?
Nß: его привлекали не приключенческие фильмы (wild west), а скорее мелодрама в кино.
Кстати, о внешности «семьянина» — недаром ему, еще задолго до того, как он обзавелся семьей, была дана партийная кличка «папаши», к сожалению, оскверненная тем, что впоследствии в народе эту кличку привязали к Сталину.
БОЛЬШОЕ СПАСИБО, Илья Григорьевич за то, что Вы восстанавливаете авторство «неделимости мира» — эта формула у нас после Сталина стала произноситься без малейшего намека на источник, равно как и «определение агрессора».
стр. 327/28
Абзац с Титом очень интересный, но (может быть, это тупо с моей стороны) мне показалось, что он выиграл бы если бы его немного перекомпоновать: начать со встречи возле музея (отец, конечно, судя по топографии, направлялся из «кремлевки») — а записью о Тите — кончить). Впрочем, наверное, здесь я не права. Как переводчик, я всегда озабочена тем, чтобы сделать текст как можно «доходчивее» для читателя сразу. А Вам, вероятно, захотелось немного замаскировать иронию этой реплики «конечно, Сталина». Зато вот где я права:
Трумэн
— невольно рифмуется в глазу
— не умен
Почему Вы пишете ЦСКК? Мы называли это заведение просто: ЦК. А револьвер был не только «в течение долгих лет», а до предсмертной болезни.
стр.329 маленькая неточность, но важная для характеристики папиного лексикона (в некоторой степени связанного с чтением белоэмигрантских газет; до начала тридцатых годов я их помню: «Руль» и… не помню!): он сказал не «организовывать», а «декретировать» искусство.
Что значит — «занялся делами дома»? по хозяйству? или сидел дома и занимался делами? Он, в самом деле, сидел дома, разбирал архивы, перебирал книги. Однажды, года за два или за год до смерти, он возился с «общими» книгами в столовой, переставляя их, и — молчаливый человек! — разговаривал с собою. Я проходила мимо и услышала: «да, много им будет возни!» — Кому? какой возни? — я спросила. — Да вот, когда вам придется переезжать отсюда, без меня.
Мысль о смерти преследовала его неустанно. Он был мужественный, физически храбрый человек, но боялся смерти ужасно. Может быть, поэтому он столько ел и так любил смеяться? ДОРОГОЙ ИЛЬЯ ГРИГОРЬЕВИЧ! ОН У ВАС СЛИШКОМ НЕ УЛЫБЧАТЫЙ — А БЕЗ СМЕХА ОН НЕ МОГ ЖИТЬ — ЭТО БЫЛО НЕ ВЕСЕЛИЕ ДУХА, А ФИЗИОЛОГИЧЕСКАЯ ПОТРЕБНОСТЬ У НЕГО СМЕЯТЬСЯ (ОН БЫЛ МРАЧНЫЙ ХОХОТУН). ПОЖАЛУЙСТА, ДАЙТЕ ЕМУ УЛЫБКУ!
Переход к Якову Захаровичу <Сурицу> очень хорош и естественен, и не только потому, что «так оно и было», но потому, что обусловлен внутренней логикой тоже (так же, как смерть Коллонтай, через месяц. Ее могила — рядом с папиной). Вообще, мне «Суриц» больше нравится, чем «Литвинов» — теплее. Это — больше с грустью, чем с укором, Вы ЯЗ знали ближе, он был непосредственнее, и формация его была понятная. К тому же это — Ваши мемуары, хотя и мой отец. Так я уговариваю себя. На самом деле мне все же жаль, и мне кажется, что некоторая сухость подачи у Вас не выражает Вашего личного отношения (непосредственного, т. е. художественного) к моему отцу, а всего лишь некоторую скованность в подходе к теме. Я вижу обаяние (не как дочь, а как наблюдатель) фигуры моего отца в его сложности — сочетании силы и слабости, жизнелюбия и пессимизма, скептицизма и идеализма, оригинальности ума и «обывательщины», сухости-замкнутости и еврейской эмоциональности. На похоронах какая-то женщина, уборщица, подошла к гробу, поклонилась и сказала: «спасибо ему, спасибо». Мы спросили — за что? — думали, он оказал ей когда-нибудь благодеяние, выхлопотал комнату или еще что. «А так, — сказала она, — говорят, хороший был человек».
Нужен ли глагол «была» в 4-ой снизу строке на стр.331?
Ради бога простите мою графоманию, или просто не читайте, а я не могу не писать — столько разбужено!
Зрительный портрет Сурица мне кажется неточным — разве у него была «маленькая острая бородка»? Вы забыли эти знаменитые усы, которые он подсасывал! Одной из любимых домашних «гнусностей» отца было рассказывать о том, как «Суриц ест простоквашу» и изображать звукоподражательно слизывание остатков с бороды и усов. Вот, я не настаиваю на простокваше, но усы! И брови — разве у Сурица не были могучие брови? А так он получился «под Ленина», с малой острой бородкой.
Фраза о «гипертонии» — прелестна!
И вообще, все хорошо, дорогой Илья Григорьевич! Только грустно.
Грустно, что Вы не можете увидеть моими глазами, как папа макает белые корешки зеленого лука — сперва в сметану, потом в соль и потом заносит себе в рот, — как он вкусно хрустит и как ни за что не ответит на вашу реплику в этот момент, пока все не дожует до конца. Что бы вы ни сказали!
Нет, я не это хотела сказать. А вот что: когда он лежал больной, умирающий, с закрытыми глазами и мама его спросила, дремлет он или думает, он ответил: «я вижу карту мира». Он был одержим «своей темой», как художник. И еще, по его словам, они (ленинцы) шли на революцию как на благородный риск, готовые к гибели и неудаче. Одно, чего они не могли представить себе до конца, это ее удачи, этой ее роковой удачи. При отце рассказывали анекдот о братьях Васильевых, которые будто бы сказали, что если бы они могли предвидеть такой успех «Чапаева», они постарались бы сделать его лучше. Отец сказал: «вот и мы так».
Все, вернее: хватит! И не сердитесь на Вашу Т.Литвинову.
P.S. У него были самые красивые голубые глаза на свете, в минуту эмоции лиловеющие, но из-за очков мало кто это знал.
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1820. Л.7–12.
443. С.Р.Добровольский
Варшава, 20 февраля 1964 г.
Дорогой Мой:
Большое спасибо за письмо.
Удалось мне недавно познакомиться в Польском Радио с эпизодом Твоих воспоминаний, где пишется о нашем совместном путешествии в Москву в 1947 году. Очень забавно: смеялся до упаду.
Я не знаю до сих пор кулисы этой истории и фантастического путешествия из Бреста в Москву. Только знал то, что Ты мне рассказывал во время нашей встречи в гостинице Алерон в Праге несколько лет тому назад. Поэтому трудно мне сейчас что-нибудь исправлять.
Одно могу сказать: Кручковский был в 1947 году Вице-министром Культуры и Искусства, а не Министром просвещения.
Это все. Остальное может остаться так, как есть.
Si non è vero, è ben trovato.
Жму Твою руку и шлю сердечный привет Твоей Жене.
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1518. Л.17. Станислав-Рышард Добровольский (1907–1985) — польский поэт.
444. В.А.Каверин
<Москва, 27 марта 1964>
Дорогой Илья Григорьевич!
Посылаю Вам Вашу речь о Тынянове. О сборнике говорил с Косолаповым. Он очень заинтересован, обещает включить в план 1965 года.
Кроме воспоминаний, в сборнике будут опубликованы автобиографические рассказы Ю.Н.<Тынянова>. Мы нашли их в архиве. Посылаю Вам свой многострадальный второй том. И поздравляю с выходом Вашего второго. В гослите у всех было по этому поводу приподнятое настроение, а Ваша личная редакторша торжествует.
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1634. Л.4
445. Е.А.Гнедин
<Москва, март 1964>
Дорогой Илья Григорьевич!
Позволяю себе поднести Вам оттиск статьи о судьбах европейского наследства как в знак глубокого уважения Вам и привязанности, так и по некоторым личным причинам.
Однажды в годы войны я в лагере, прислонясь к мокрой сосне, к которой был прикреплен репродуктор, слушал Ваше выступление и навсегда запомнил, как Вы призывали к безотказной патриотической борьбе в защиту советской Родины и против фашизма словами о значении европейской культуры для прогресса человечества.
Ваш
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1443. Л.3.
446. А.Т.Твардовский
<Москва,> 19 мая 1964
Дорогой Илья Григорьевич!
Я еще раз перечитал главу, посвященную Фадееву, и, к сожалению, решительно не считаю возможным ее опубликование в «Новом мире». Мотивы свои я высказал Вам на словах, могу лишь повторить здесь, что Фадеева Вы, конечно, не желая того, рисуете в таком невыгодном и неправильном, на мой взгляд, свете, что, напечатав ее, я поступился бы дорогой для меня памятью друга и писателя. Это же относится и к отдельным строкам о Фадееве, разбросанным там-сям в рукописи (стр. 243, 285, 358, 418).
Предложенная Вами «связка», которую Вы заключаете в скобки на стр. 187, соглашаясь опустить главу, не может быть принята, - это немыслимое дело — указывать, что здесь опущена глава, которая не нравится редактору журнала, — это курам смех.
Подумайте и Вы еще раз, Илья Григорьевич, о том, как выйти из этого затруднительного положения.
Впервые — А. Твардовский. Собр. соч. Т.6. М., 1983. С.220. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2219.
447. О.Г.Савич
<Москва, апрель-май 1964>
Дорогой Илья Григорьевич!
Помимо Данина твою рукопись читали его жена, старый редактор «Знамени» Разумовская и Ф.Вигдорова. Обе (не зная, конечно, друг про друга) в основном заявили одно и то же: бесконечно интересно, никакого спада, но оценка Сталина неприемлема сегодня. После всего происшедшего и ставшего известным непонятно, как Эренбург может писать, «ценя ум и волю Ст<алина>» (стр.425), что противоречит даже фразе «наш народ все равно строил». Если Раскольников в 1939 г. (и видимо раньше) все понимал, как следует из его письма Сталину, которое теперь все читают, то как же не понимал Эренбург? Но если даже непонимание принять, то итог невозможен, тем более что непонимание и сомнения все равно удивляют. Где-то сказано: плохие средства ведут к плохой цели. Как же не отнести это к Сталину? Лучше ничего не писать о Ст<алине>, чем полуоправдывать его сегодня. Мы все равно не знаем, что скажет история, но сегодня это звучит неприемлемо. (Оговорюсь на всякий случай: обе — твои горячие поклонницы. Кроме того, думаю, что сам Дании тоже этого мнения, но не сказал, п.ч. 1) стеснялся, 2) его об этом не спрашивали.)
Из мелочей: 1) вычеркнуть из списка Кирпотина: до того, как его объявили космополитом, он оч<ень> жестоко травил других. 2) не надо укорять Сартра по поводу Венгрии — он был прав. 3) «…я понял, что „9 вал“ был ошибкой» — тут и оборвать.
Я сам просмотрел рукопись, но, видно, мне уже трудно судить после I варианта. Кроме того, по возрасту я близок к тебе, а не к ним, а сейчас — самые непримиримые моложе нас (хотя Разумовской около 60, а Вигдоровой — 50). Отвечаю лишь за то, что нет спада, что увлекательно, как раньше; Ст<алин> не объяснен и потому неубедителен, а декларативен, это я говорил уже.
Когда я сказал В<игдоровой>, чего от тебя хотят, она сказала: на это идти нельзя (в основном это — о космополитизме).
Никто не понимает, почему Твард<овский> не хочет Фадеева.
Впервые. Подлинник — собрание составителя. Писатель и переводчик Овадий Герцевич Савич, с начала 1920-х годов ближайший друг ИЭ, был первым читателем рукописи ЛГЖ.
448. Е.Г.Полонская
<Ленинград,> 23 мая 1964
Дорогой Илья
Твою книгу я купила и прочла всю, включая подлое предисловие. Фер то ке?
Думаю, что экземпляры с этим предисловием уже разошлись, а вскоре станут библиографической редкостью. В следующих изданиях предисловия не будет.
Отчаялась получить от тебя письмо. Но все же не хочу терять тебя. В моей жизни ты единственный свидетель юности. Все остальные состарились или сами превратились в грустные воспоминания.
Видела тебя на экране телевизора. Довольно давно, после какого-то приезда из-за границы. Впрочем, это не имеет значения. Говорят, что Новый мир будет печатать продолжение твоих воспоминаний с шестой книги. В июне я еду в Эльву, как всегда. Может быть, осенью приеду в Москву. От всего сердца желаю тебе здоровья и молодых сил.
Обнимаю тебя.
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2056. Л.20.
449. Е.Г.Полонская
<Ленинград,> 25 мая 1964
Дорогой Илья
Только что успела отправить письмо тебе, как получила твое. Это все «биотоки», как объясняет мой внук Саша. Очень радуюсь этим «биотокам», а главное, твоему письму. До осени я не поеду в Москву, нет денег. А может быть, ты поедешь в Ленинград, или даже в Тарту, а Эльва от Тарту — 40 минут на поезде, на такси. Эстонцы не любопытны, это их преимущество.
Очень ценю, что тебе понравились воспоминания о Зощенко. О себе я написала тоже, о маме, отце, об еврейско-польской среде, где росла до приезда в Петербург.
О 1906-08 годах, о Париже, войне (той), о 20-х годах, о серапионах. Пока никто не хочет печатать. Перед смертью продам в Архив. Главное — писать без «сладких слюней». Сейчас все пишут так красиво-противно. «По ком звонит колокол» я прочла по-английски. Очень хорошо.
Новый мир я получаю, так что прочту в июле. Напиши.
До свидания.
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2056. Л.21.
450. В.А.Дарьевская
<Пос. «Сельмаш» Пензенской обл.,> 1.VI <19>64
Дорогой Илья Григорьевич! Давно собиралась написать Вам письмо, но все не решалась. Я очень часто вспоминаю Вашу дачу на берегу реки, дом в цветах, Вас и Любовь Михайловну. Как там вы живете?
Илья Григорьевич! Какой у Вас сильный и гордый характер! Это, конечно, правильно. Но я почему-то всегда с болью думаю, что в наше время таким людям, как Вы, очень тяжело жить. Вы еще всего не видите, около Москвы как-то все по-иному. А у нас, в глуши, в наших районах что-то ужасное творится. Воровство и подхалимство. Нет только современного Чехова, а то были бы герои еще ярче, чем в прошлом веке.
У нас в Пензе научная конференция по творчеству Лермонтова. Пригласили туда только представителей партийных организаций районов. Нас не пригласили. Зачем нам?
Сейчас сижу на экзаменах на аттестат зрелости, все ученики взяли одну тему: «Коммунизм и труд — неотделимы» (Н.С.Хрущев).
Илья Григорьевич! У меня нет сил, чтобы выразить свое негодование. Пишут не сочинения, а списывают с доклада Хрущева что-то. Учительницы волнуются, а ученики рады, что тема о коммунизме: пиши общие фразы, конкретного ничего нет, поэзия и проза остались в стороне. Знания по литературе используют рядом с цитатами Хрущева. В магазинах у нас ничего нет. Нет молока и масла, а живем мы в деревне. Нет сахара, вообще ничего нет. Жить очень трудно. Самое страшное то, что нет книг, хороших — в библиотеке, в магазинах. Классиков не печатают, а тысячи книг на полках отвратительны по содержанию и форме. Зачем их печатают? Как Вам понравилась «Тронка» Гончара? Если не читали, прочитайте, пожалуйста, я много не поняла в ней. Не поняла и того, за что дали премию.
У нас холодно. В саду ничего не растет. А у Вас как? Вы, наверное, на даче. Что пишете? Ведь все с нетерпением ждут продолжения Вашей книги. Книг Ваших совсем не остается в библиотеке у нас, все поворовали. Я перестала тоже давать, боюсь, что и у меня растащат.
До свидания. Шлю привет Любови Михайловне.
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1496. Л.31-32. Вера Анатольевна Дарьевская (р. 1924) — учительница русской литературы сельской школы в Пензенской обл.; ИЭ познакомился с ней в 1947 г. во время поездки делегации писателей во главе с Фадеевым по тем краям (см. 13-ю главу 6-й книги ЛГЖ).
451. Ж.П.Сартр
<Рим,> 28 июля <19>64
Дорогой Эренбург!
В Москву на конгресс антропологов едет мой большой друг Ж.Буллу, и я был бы счастлив, если бы Вы его приняли. Он заместитель главного директора «Тан модерн». Он заранее рад знакомству с Вами.
Дружески
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2147. Л.2.
452. Ж.П.Сартр
Рим, 28 июля <19>64
Дорогие друзья!
Я позволяю себе рекомендовать вам моих хороших друзей Абдельманов. Они не писатели в буквальном смысле, но входят в ту немногочисленную среду, которая позволяет нам выпускать «Тан модерн». Абдельман подписал манифест 121. Я бы хотел, если вам это не доставит хлопот, чтобы вы дали им советы и помогли познакомиться с несколькими советскими писателями и художниками.
Они впервые едут в Москву.
Заранее благодарю вас за все, что вы смогли сделать и верьте в мои верные дружеские чувства.
До скорого.
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2147. Л.1.
453. К.А.Федин
Москва, 3 ноября 1964
Дорогой Илья Григорьевич, простите, что не сразу отзываюсь на Ваше письмо.
О решении комиссии по литературному наследию И.Э.Бабеля — обратиться к Д.А.Поликарпову с просьбой разрешить устройство в Москве двух вечеров, посвященных 70-летию И.Э.Бабеля, — я советовался в секретариате СП (поскольку надо было пересматривать уже существующее решение об устройстве одного вечера).
Секретариат находит, что установившийся обычай отмечать большие памятные писательские даты организацией одного литературного вечера следует и в данном случае сохранить.
Мне грустно, Илья Григорьевич, разочаровывать Вас в Вашем убеждении, что я поставлю подпись под готовым решением комиссии, даже если оно расходится с решением СП.
Я все больше убеждаюсь, что состоять одновременно председателем комиссии и первым секретарем Правления СП лишено логики: в таком положении человек вынужден иной раз обращаться с просьбами сам к себе.
Поэтому:
не будет ли целесообразно, если комиссия изберет вместо меня другого литератора своим председателем?
Я просил бы Вас сообщить мне на этот счет Ваше мнение.
Искренно Ваш
Письмо с подписями членов комиссии прилагаю.
Впервые. Подлинник — собрание составителя. Первый секретарь Правления ССП К.А.Федин был председателем Комиссии по наследию И.Э.Бабеля (его кандидатуру предложили, считая, что авторитет Федина среди партчиновников поможет работе комиссии).
454. Е.Г.Полонская
Ленинград, 11 ноября 1964
Дорогой Илья
Очень трудно было писать тебе, но меня заставила дата и опасение, что ты вдруг как-нибудь истолкуешь иначе мое молчание.
Знаю, что ты на Истре и радуюсь этому. Получила твой очередной том и читала в нем стихи. Есть вещи, которые я не знала, 45-го и 57-го годов. Они мне очень по сердцу.
Живу я, вырабатывая автоматизм, так легче, тем более что вспоминаю только то, что хочу, — даже удивительно. Пишу о первых и последних годах гимназии, немного, изредка о тех людях, которых встречала в 20-30-х годах. Написала о Всеволоде Иванове, взяли в книгу о нем. Иногда напишутся стихи. Пошлю тебе, если перепишу. Наслаждаюсь фольклором. Как сказала мадам Черчилль — такой народ, который ест мороженое в 40° мороза, — бессмертен.
Итак, будем бессмертны, Илья. Все вспоминаю стихотворение Юлиана Тувима
Дома у меня все в порядке. Приеду ли в Москву — не знаю.
Просила сына передать тебе привет, но тебя не было в городе. Посылаю тебе летнюю фотографию. Девочка — Наташа Образцова, я ее люблю. Она подруга Саши, моего младшего внука.
Целую и обнимаю тебя, дорогой. Твое письмо доставило мне радость. C’est la vie.
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2056. Л.24–25.
455. Б.Г.Биргер
Москва, 30 декабря <19>64
Дорогие Любовь Михайловна и Илья Григорьевич!
Старинная традиция позволяет мне в канун нового года высказать Вам (и да не обвинят меня в сентиментальности), как я Вам благодарен за дружескую поддержку в трудные дни. И если в наши, столь сложные для искусства, времена я постепенно начинаю становиться художником, избавляясь от «правой» и «левой» «модности», то в значительной степени я обязан этим той высокой культуре и тому истинному пониманию искусства, которые Вы донесли до моего поколения.
От всей души желаю Вам всего самого-самого хорошего в новом году.
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1192. Л.1. Художник Борис Георгиевич Биргер (1923–2001) много общался с Эренбургами в 1960-е годы, написал воспоминания об этом.
456. И.П.Шухов
<Алма-Ата, конец декабря 1964>
Дорогой Илья Григорьевич!
Редакция, редколлегия журнала «Простор» и от себя лично горячо поздравляем Вас с Новым годом. Большое, большое спасибо Вам за Ваше доброжелательное отношение к нашему журналу, за Вашу отзывчивость, за любезно переданные Вами для нас великолепные страницы Ваших воспоминаний о А.А.Фадееве и Назыме Хикмете, за строки Ваши, предваряющие впервые публикуемую нами большую подборку стихотворений О.Э.Мандельштама.
От всего сердца желаем Вам в новом году стойкого здоровья, бодрости духа, новых удач и свершений в подвижническом труде Вашем.
С большим душевным расположением к Вам
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2401. Л.1. Писатель Иван Петрович Шухов (1906–1977) — главный редактор выходившего в Алма-Ате журнала «Простор».
457. И.Ю.Зверев
<Москва, после 10 декабря 1964>
Глубокоуважаемый Илья Григорьевич!
Думаю, что мое имя ничего Вам не говорит. Но все же рискую послать Вам свою книжку с просьбой прочитать хотя бы один рассказ — «Защитник Седов» (в нем 15–20 страничек).
Я не решился бы просить Вас об этом, если бы не статья Ю.Барабаша, быть может, известного Вам деятеля. Он расценивает этот рассказ как некий анекдот, далекий от художества и жизни (правда, «трагичный», но только анекдот).
Мне в 37-ом году было десять лет, так что мой голос в такой дискуссии, в лучшем случае, совещательный. Тем не менее у меня есть твердая внутренняя уверенность в психологической и стилистической точности рассказа, который, конечно, не о Седове, а о самом духе 37 года и о Вышинском, который мне кажется фигурой (не в смысле рассказа, конечно, а в жизни).
«Седов», «Она и он» — две ключевые вещи этой книжки оказались теперь в центре бурных и странных читательских дискуссий. Так что я барахтаюсь попеременно в двух мощных и противоположно несущихся потоках.
Конечно же, я отношу целиком за счет «полемического запала» преувеличенные комплименты, сделанные мне Юрием Павловичем Германом в «Комсомолке». Но за тем, что говорит Ю.Барабаш, вроде бы только «по художественной части», стоит, мне кажется, совсем иное. Мне действительно — прав Барабаш, не очень важна была жанровая чистота, но я очень заботился, чтобы дать не частность, а «общее», чтобы точно (гори, моя несуществующая репутация прозаика) чувствовалось за что я и против чего. Это «за» и «против», как Вы знаете, Барабаш подчеркнул.
Наверное, нет нужды говорить, как важно мне узнать Ваше суждение, если Вы сможете прочитать хотя бы только «Седова» или «Она и он».
С глубоким уважением
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1584. Л.1. Илья Юльевич Зверев (Изольд Юдович Зомдберг; 1926–1966). К письму приложена записка Н.И.Столяровой, в которой Зверев писал: «Я после долгих и нелегких размышлений решился послать Илье Григорьевичу свою книжку и прилагаемое письмо. Если найдете время, просмотрите, пожалуйста, мой рассказ и статью Барабаша и решите сами, удобно ли все это показывать Илье Григорьевичу. Буду очень признателен, если Вы мне напишете 2–3 слова — что Вы решили на сей счет» (Л.2). ИЭ ответил Звереву 6 января 1965: «Спасибо за книгу, которую я нашел, вернувшись в Москву. Я прочитаю ее при первой возможности. К критической статье, о которой Вы пишете, и ее автору у меня вполне определенное отношение — я не раз читал его нападки <например, на ЛГЖ — ЛГ, 9 июня 1962 — Б.Ф>» (ФЭ. Ед.хр.606).