458. Д.Д.Шостакович

Москва, 19 II 1965

Многоуважаемый Илья Григорьевич!

В первом номере «Нового мира» за 1965 год прочитал я начало шестой книги «Люди, годы, жизнь». Читал я с большим волнением и восхищением. Как и предыдущие книги.

Пишу я Вам не для того, чтобы Вы имели еще одного почитателя Вашего творчества, а по другому поводу.

На 123-й странице Вы пишете, что С.С.Прокофьев и я рассказывали о том, что А.А.Жданов, уча советских композиторов сочинять мелодичную изящную музыку, садился за рояль и играл на таковом, объясняя, как это нужно делать (сочинять мелодичную и изящную музыку).

Этого ни Прокофьев, ни я не могли рассказывать, т. к. не было такого. Эту версию распространяли подхалимы легендотворцы.

Мне самому приходилось быть свидетелем «творимой легенды». «Какой потрясающий человек Андрей Александрович! (так звали Жданова). Громя формалистов, выводя их на чистую воду, он садился за рояль и играл мелодичную и изящную музыку, потом, для сравнения, что-нибудь из Прокофьева или Шостаковича. Те буквально не знали, куда деваться от стыда и позора. Ах, какой человек!» И далее, в таком же духе.

На самом деле так не было. Жданов к роялю не подсаживался, а обучал композиторов методами своего красноречия.

Если Ваша «Люди, годы, жизнь» будет переиздаваться, то замените Прокофьева и меня подхалимами-легендотворцами.

Шлю Вам самые лучшие пожелания.

Впервые: Б.Фрезинский. Эренбург и Шостакович // Нева, 1989, №8. С.207. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2391. Л.5–6. Ответ ИЭ см. П2, №555.

459. Б.С.Квитко

<Москва,> 29/111 <19>65

Дорогой Илья Григорьевич!

Хочу выразить Вам огромную благодарность за то многое, о чем Вы пишете в своей книге «Люди, годы, жизнь».

Посылаю Вам томик стихов Льва Моисеевича Квитко. Он относился к Вам с глубоким уважением, но как-то робел перед Вами. Мастер, словотворец родного языка, он неважно говорил по-русски, боялся сказать «не так» и, иногда, встречая Вас в антифашистском комитете, не решался заговорить с Вами.

Не глядя на то, что всяческие путешествия были его страстью, — он, враждебно настроенный против затеи с Биробиджаном, отклонял все просьбы, приглашения поехать туда посмотреть. Квитко — единственный из известных еврейских писателей не поехал туда.

Ему нравилось вспоминать мимолетный разговор с Вами. Вы сказали: «Если вы еще раз скажете мне про Биробиджан — я возьму ножик и зарежу вас…»

Квитко нравилось то, что и Вы были против этой безумной идеи.

Еще раз спасибо за книгу «Люди, годы, жизнь» — это история Вашей жизни — история нашей страны.

С глубоким уважением

Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1668. Л.1. Берта Самойловна Квитко — вдова расстрелянного еврейского детского поэта Л.М.Квитко (1890–1952).

460. Д.Гарай

<Дрезден, март 1965>

Глубокоуважаемый Илья Григорьевич!

Разрешите мне писать Вам по-немецки, т. к. я по-русски пишу с ошибками.

Советский товарищ подарил мне Вашу книгу «Люди, годы, жизнь». Купить ее у нас в ГДР ни на русском, ни на немецком нельзя. Вы знаете, что в ФРГ книга переведена, продается и читается, но почта не пропускает вышедших там книг.

Я пишу Вам, чтобы поблагодарить за книгу. Много, слишком много имен, которые Вы с болью называете, я знаю, встречал, многих знал, многих знал хорошо — в Германии, в СССР, в эмиграции. И в лагере.

Прежде всего я хочу написать Вам о Лоти. Я работал с ним на Колыме в одном цехе, также и с другими «испанцами», имена которых я, к сожалению, не запомнил. Также с советскими летчиками-испанцами. Мы были друзьями, добрыми друзьями, товарищами.

Лоти тогда работал — это было на Колыме, на 23 км, в лагере инвалидов — как полировщик, т. е. полировал ящички и другие предметы до «полного» блеска. Работа для инвалидов — там была дерево-обделочная (по-русски в тексте), где производились игрушки, кое-какая мебель и разные бытовые предметы. В пашем цехе эти вещи раскрашивались и полировались. Эту умную работу и выполнял Лоти.

Он был болен, в Лефортове ему отбили почки. Может быть, Вы давно знаете все о нем, встречали людей, которым удалось оттуда вернуться. В определенный час дня все впадали в непреодолимый сон — цинга. Его бригадиром был грубый уголовник, человек пожилой, который немного разбирался в этой работе и что редко, в отличие от прочих уголовников — немного работал. С Лоти он был особенно груб, тот не шел ни на какие уступки. Мы все любили его и высоко ценили, его знания были необыкновенно обширны. Многие из молодых заключенных обращались к нему по самым разным вопросам, — он давал на все основательные, понятные объяснения.

Это были <19>40–41 годы. Вскоре после начала войны этот лагерный пункт был ликвидирован, на корабле мы приехали на материк <по-русски в тексте> якобы как безнадежные (кандидаты на смерть), но мы остались в Сибири еще долго после конца войны, в большинстве случаев — двойной срок. Ну, это все Вы знаете.

Я вспоминаю, что Львович однажды получил от жены письмо, что она вскоре будет держать экзамен на врача, а затем приедет на Колыму врачом. Лоти сказал: «Тогда я сейчас же сделаю так, чтобы меня послали на прииск (по-русски в тексте)». Это была верная смерть, не только для такого инвалида. Я удивился, возмутился: «Почему?» — «Вы думаете, я покажусь жене в таком виде?» Это меня возмутило еще больше, но он остался при своем. Я думаю, что она не приезжала на Колыму, — скоро началась война. Да и вообще, было ли это так просто, в особенности имея мужа-заключенного. И потом нас увезли. Нас было немного, хотя эти кандидаты на смерть были привезены со всей Колымы. Многие умерли на пути к гавани, умерли на наших глазах в ночь посадки на берегу, умерли на корабле, в трюме, где были заперты.

Оставшиеся были отвезены в глубь Колымы, куда он попал, я не знаю. Один товарищ, которого «великий отец» освободил в 1945 г., сказал мне, что Львович погиб. Больше он сам ничего не знал. Это понятно, люди жили сегодня, назавтра падали у рабочего места и умирали. Случалось, что во время работы отправлялись в нужник и не возвращались. Или падали в очеред <так по-русски в тексте. — Б.Ф.> за супом. Или их запирали в карцер за неповиновение, что означало смерть. Или давали неизвестно за что лишних десять лет, часто это было связано с т. н. следствием, и тоже вело к смерти. Может быть, вы давно все знаете о Лоти, я написал Вам, потому что увидел в книге, что Вы его ценили. Он был также очень мужественным, может быть, как раз слишком мужественным. Там этого не прощают.

Еще раз благодарю Вас.

Дрезден AI, Блохманпштрассе, IV. чл.партии с 1919 г. <последнее в тексте по-русски. — Б.Ф.>

В обеденные перерывы товарищи усаживались рядом, Лоти рисовал щепкой на песке или на снегу, как будут проходить походы Гитлера. У нас, конечно, не было ни газет, ни радио, — даже потом, в Сибири-материке за контрабандно принесенную в лагерь газету большой давности следовало большое наказание. Он точно предсказывал гитлеровские «маршруты», опровергал возражения, доказывал, почему Гитлер пойдет так, а не иначе, например в Грецию, а оттуда уже дальше. Ну, Вы знаете, что был хорошим стратегом. Все происходило так, как он говорил.

Я лично смог в 1955 г. вернуться на родину, однако не в Берлин. В юности я хорошо знал мужа Анны Зегерс, а потому ее тоже, хотя не так хорошо. С ним я до сих пор в доброй дружбе. Если Вы познакомились с ним через Анну в Париже, то Вы знаете, кто это такой. Может быть, Вы знали также Эрвина Синко. Он написал книгу «Роман одного романа», московский дневник. Тоже мужественный человек. Он сейчас профессор в Загребе и в Нови Сад. Летом 1964 я видел обоих Синко, они привезли мне свою книгу в окрестности Ульчина, где я был, — ее в ГДР получить тоже нельзя… Впрочем, мы можем в киоске купить роман-газета <по-русски в тексте>, например, «1 день» <написано по-русски. — Б.Ф.> и другое в этом роде.

Полностью впервые; цитировалось в комментариях к ЛГЖ (7, 824–825). Печатается по машинописной копии перевода с немецкого из архива О.Г.Савича (собрание составителя).

461. Е.Г.Полонская

<Ленинград,> 5 апреля 1965

Дорогой Илья

Не писала тебе давно, прости. Брат с ноября был в больнице и я должна была его вытащить оттуда. Было нелегко, ведь у меня немного сил осталось, да разбалывалась я за последние годы. Не высидела одна, зиму провела в Комарове.

Дома его нельзя было оставить и пришлось поместить в больницу, где он пролежал до середины марта. Так как я самая молодая в семье, пришлось взять на себя все, что полагается, врачей, консультанта, сестер, няничек, лекарства и сидеть в больнице утром и вечером.

Оказалось, у меня хватило духу на три месяца. Но когда брата привезли домой, я сдала.

В это время принесли «Новый мир» №1, пришлось послать тебе телеграмму по телефону.

Спасибо тебе за то, что ты вспомнил обо мне. Твои строки заменили мне разговор с тобой. Но только на время. Я не хочу допускать, чтобы мы не увиделись больше. И думаю, что ты не должен кончить книгу на шестой части. Знаешь, вот я до сих пор ничего не понимаю. Когда-то мы бежали из Лодзи в Берлин, спасаясь от еврейского погрома. Но погрома не было (осень 1906 года), а в Берлине я вступила в кружок по изучению Маркса. Сперва мы читали «Капитал», но руководительница кружка сменилась, и мы занялись «Восемнадцатым брюмера». С тех пор я помню всю жизнь, что дама История любит «во второй раз» показывать вместо трагедии — фарсы. Ну, а дальше? Или новые молодые поколения получают свою трагедию вовремя?

Береги себя, милый друг. Держись.

Обнимаю, целую.

Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2056. Л.27.

461a. K.K.Рокоссовский

Москва, 5 мая 1965

Сердечно поздравляю вас, Илья Григорьевич, с 20-летием победы Советского Союза над фашистской Германией, желаю Вам крепкого здоровья, успехов в Вашей творческой деятельности и большого счастья в личной жизни.

Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2114. Л.2.

462. И.П.Шухов

Алма-Ата, 7.5.1965

Дорогой Илья Григорьевич!

Посылаем Вам апрельскую книжку нашего «Простора» с подборкой стихотворений О.Э.Мандельштама.

Большое, большое спасибо Вам за проникновенные строки Ваши об Осипе Эмильевиче.

Я бесконечно виноват перед Вами. Виноват в том, что не написал Вам тотчас же после звонка из Москвы по поводу чудесных глав Ваших об А.А.Фадееве и Назыме Хикмете.

После первого такого звонка мне не дозволили печатать главу о Фадееве. После второго — о Хикмете. А прознали об этих главах в Москве из нашей республиканской газеты «Казахстанская правда», бравшей интервью со мной о нашем редакционном портфеле.

После всей этой истории я очень опасался и за судьбу стихотворений О.Э. Правда, и о стихах Мандельштама и о Вашей вводной статье к ним мы тут до поры до времени помалкивали, и в Москве, видимо, об этом не ведали. Ну, а с местными надзирателями мы тут полюбовно поладили.

Словом, стихи О.Э. в номере, и мы, и наши читатели тому бесконечно рады.

На последнем пленуме Союза писателей СССР я виделся с Натальей Ивановной <Столяровой> и сказал ей о звонках из Москвы. Она советовала мне встретиться с Вами и рассказать Вам об этом. Но я не сделал этого только потому, что втайне надеялся чего-то добиться после предстоявшего в те дни моего визита в ЦК.

Не сердитесь на меня, любезный Илья Григорьевич, за все эти столь запоздалые мои признания.

Еще и еще раз спасибо Вам и за Осипа Эмильевича и за предварившие бесценную публикацию строки Ваши.

Что и говорить, буду бесконечно обязан Вам, коли и впредь не обойдете любезным вашим вниманием наш журнал и позволите нам надеяться получить от Вас в будущем, может быть, иные новые главы из Вашей книги.

Навестив Вас с Ю.О.Домбровским, я постеснялся попросить у Вас один из томов «Люди, годы, жизнь» — на память о встрече с Вами. Но мне было бы очень дорого получить эту книгу — как память о доброжелательном отношении Вашем к нам, к нашему журналу.

Дай Вам бог здоровья.

Крепко жму руку Вашу.

P.S. журнал и гонорар мы высылаем Надежде Яковлевне <Мандельштам> по адресу В.Б.Шкловского. И.Ш.

Впервые. Подлинник (на бланке журнала «Простор») — ФЭ. Ед.хр.2401. Л.3–4.

463. А.И. Цветаева

<Москва,> 17 мая <19>65

Дорогой Илья Григорьевич!

Вернулась из Тарусы, где видела Алю Эфрон — она мне сказала, что начинают приступать к разрушению той дачи, где Марина провела все детство и юность, где кроме нее и меня жил и умер и Борисов-Мусатов и где еще очень недавно шел разговор об устройстве там мемориального уголка. Аля метнулась к Паустовскому; он очень стар и болен. И сама она себя плохо чувствует. Сестра Валерия лежит, ей 82 года. Все мы очень расстроены этим. Это самоуправство директора дома отдыха, хотящего строить нов<ый> корпус на месте дачи, которую обещал сохранить Паустовскому. М.б., Вы поможете, снесясь с Алей?

Привет!

Впервые. Подлинник — собрание составителя.

464. А.Верт

<Париж,> 23. 5. <19>65

Дорогой Илья Григорьевич,

Для меня было действительно радостным событием снова, после стольких лет, повидать Вас и Любовь Михайловну. Особенно рад был увидеть Вас обоих в добром здоровье и еn pleine forme.

Спасибо за Ваш теплый, хороший прием. Я все эти годы всегда тепло вспоминал о наших дружеских встречах во время войны; и если в 1943-50 гг. и были какие-то «недоразумения», то я теперь вполне понимаю, что время было очень тяжелое и что Вы тут были ни при чем. Еще не получил №4 Нового мира, но прочел три номера, и тут мне многое стало яснее, чем раньше. Со Стокгольмским воззванием Вы, несмотря на самые трудные условия, сделали очень большое дело (об этом я пишу в своей большой книге о Франции). Но я хотел бы обратить Ваше внимание еще на другое, о чем Вы, может быть, не знаете. Знаю, как Вам было тяжело в те годы, но здесь тоже было плохо.

Здесь, правда, не доходило до таких крайностей, как там, но все же было нелегко. Меня, например, стали травить за то, что я подписал Стокгольмское воззвание. В течение 4-х лет я был фактически безработным. Из <газеты> «Манчестер гардиан» меня с треском выгнала в <19>49 г., т. к. я не соглашался с его политикой «холодной войны» и ограничивался лишь критикой «ждановщины». Напрасно думают, что маккартизм — явление американское; его было хоть отбавляй и во Франции и, еще больше, в Англии. И даже больше всего, я бы сказал, среди лейбористов. Вы, наверное, не знаете, что в 1953 г. меня с таким же треском выставили из «левого» журнала New Statesmen, т. к. я осмелился написать, что вся история с Дюкло с его Pigeons Voyageurs мерзкая и идиотская полицейская провокация, и больше ничего (что, впрочем, не помешало и «другой» стороне, в те же самые годы, писать про меня невообразимую чертовщину!).

Ну, слава богу, все это — дело прошлое. После 1953 года, когда я перешел на университетскую и книжную работу, все стало как-то легче. Моя последняя поездка в Москву меня особенно порадовала. Все было как-то лучше, чем в прошлом (1964) году. Желаю Вам и Любовь Михайловне много лет здоровья и дальнейших творческих успехов, как говорится. Главное — не перестаньте писать. Вы — не только удивительный писатель, но и настоящий учитель целого нового поколения. Благодаря Вам молодежь многое понимает, особенно в искусстве, чего раньше не понимала.

Еще раз спасибо Вам за все.

Я написал о Вас (еще до поездки в Москву) большую статью в Saturday Review; пришлю, когда выйдет.

А американцы совсем взбесились. Я начинаю ненавидеть этого Джонсона (за чью победу на выборах мы, как дураки, молились) почти так же, как, в свое время, покойного Гитлера. Разве Вьетнам — не та же Испания, и не будет ли Куба второй Чехословакией? На Западе Де Голль еще умнее всех, только силенки маловато.

Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1368. Л.1–2. С английским корреспондентом Александром Вертом (1901–1969) ИЭ познакомился в СССР во время войны (см. 15-ю главу 5-й книги ЛГЖ); А.Верт о значении военной публицистики ИЭ и его роли в те годы написал в книге «Россия в войне. 1941–1945» (М., 1967).

465. С.А.Ляндрес

<Москва, конец июня 1965>

Дорогой Илья Григорьевич, не скрою, я был очень обрадован тому, что Вы вспомнили обо мне в заключительной части своих мемуаров. В связи с этим упоминанием у меня в памяти воскресли довольно драматические эпизоды, о которых теперь уже можно рассказать спокойней.

Однажды один из моих следователей потребовал признания не только в том, что я то ли запасный правый, то ли запасный левый, но и член какого-то подпольного еврейского правительства, связанного с зарубежной разведкой. Как вещественное доказательство он мне предъявил подшитые в разных делах «документы». В их числе была глава из одного из романов графомана Н.Шпанова, письмо, адресованное мне бывшим директором издательства «Дер Эмес» Стронгиным и еврейский алфавит, напечатанный большими буквами на большом зеленоватом листке бумаги. Теперь я Вам должен разъяснить сущность этих «документов».

Первое. Как-то раз пришел ко мне человек, отрекомендовался Н.Шпановым и попросил, чтобы я ему выплатил гонорар за какой-то роман, рукопись которого он сдал в «Новый мир». Я ему разъяснил, что если бы это касалось материала, сданного в газету, то я мог бы выполнить его просьбу. Но в отношении «Нового мира», который только издавался нами, выплата могла быть произведена по распоряжению редактора журнала. Он не хотел внять моим разъяснениям и стал хамить. Разумеется, я попросил его оставить комнату. И вот в главе романа, приобщенной к делу, был примерно абзац следующего содержания: ввели в кабинет генерала женщину со следами былой красоты на лице. Она села в предложенное ей кресло, развязно закинула ногу за ногу и спросила: «Где ваш кофе и сигареты, генерал?» Это и была шпионка мирового класса Элиза Ляндрес. Фамилии этой оказалось достаточно для следователя, и он стал добиваться чистосердечного признания, так как вся моя родня — сплошные шпионы, и шпановский роман свидетельство этому.

Вторые два документа имеют косвенное отношение к Вам: товарищ Стронгин обратился ко мне с предложением написать предисловие к Вашей книге, переведенной на еврейский язык. Я ответил ему, что, к сожалению, еврейского языка не знаю, а писать предисловие по русскому тексту к еврейскому изданию не считаю целесообразным, так как не могу судить о качестве перевода. В ответ на это товарищ Стронгин прислал мне милое и остроумное письмо, пожурил за незнание языка и вложил в письмо разрезной еврейский алфавит. Как видите, очень убедительные вещественные доказательства.

Ну что ж, все это было и, как принято, списано мной за счет культа <Сталина>. Но вот совсем недавно я стал героем другого произведения.

Примерно два года тому назад я обследовал по поручению Союза писателей издательство «Радяньский письменник» в Киеве. Я обнаружил существенные просчеты в редакционно-издательской и финансовой деятельности издательства и умолчать об этом, разумеется, не мог. Директору и главному редактору крепко влетело. Оказавшись на творческой работе, главный редактор А.Димаров написал, прямо скажу, национал-социалистический роман «Шляхи життя» и опубликовал его в журнале «Днипро» №10 за 1963 г. Главному герою этого романа, выходцу из богатой еврейской семьи, примазавшемуся затем к Дзержинскому и к революции, как выгодному «гешефту», он дал имя Соломон Ляндер. Ляндер этот, как и все его предки, изощренно издевался над бедным украинским народом и т. д. и т. п.

Так бы я и прошел по нашей литературе как отрицательный персонаж, если б не Ваше доброе упоминание.

Доброго, доброго Вам здоровья!

Впервые. Подлинник — собрание составителя. Семен Александрович Ляндрес (1907–1968) — журналист, секретарь Бухарина в редакции «Известий», отец писателя Ю.Семенова. Отвечая Ляндресу на это письмо, ИЭ написал 6 июля 1965 г.: «Ваше письмо заставило меня вспомнить много смешного и трагического из того, что было пережито нами. В фантастическое время мы с Вами жили».

466. Ю.О.Домбровский

Алма-Ата, 27 июля 1965

Многоуважаемый Илья Григорьевич!

У редакции «Простора» возникла мысль: в ближайших номерах журнала опубликовать «По ком звонит колокол».

Редакция исходит из того бесспорного факта, что никаких запретов — ни цензурных, ни политических на это — может быть, лучшее произведение Хемингуэя — не наложено, и о нем упоминается во всех статьях и работах, посвященных покойному. Следовательно, речь может идти (и идет!) только о чьей-то личной неблагожелательности.

В Москве и Ленинграде дело, конечно, осложнено присутствием, звонками и хлопотами известной Вам особы. Здесь этой трудности — нет.

Редакции представляется далее, что публикация романа именно в «Просторе» может быть принята Москвой — даже с известным удовлетворением.

Если эти рассуждения в основе Вами разделяются, то отсюда просьба: не согласитесь ли Вы предварить эту публикацию хотя бы кратким вступлением? Это была бы неоценимая услуга! (Конечно, говоря совершенно откровенно, хотелось бы получить от Вас нечто иное — очерк в духе Вашей великолепной эпопеи, но это уж самый предел желаний.)

Очень просим Вас поделиться с редакцией Вашими соображениями по этому поводу.

Вот на всякий случай телефон редактора (служебный) — 9-63-19.

Привет Н.И.С<толяровой> — она, наверно, уже в Москве. Итальянцы меня тоже зовут, но толку от этого мало.

За «Europa letteraria» — огромная благодарность — очень забавно! Жму Вашу руку и благодарю за все.

Впервые. Подлинник — собрание составителя.

467. С.С.Наровчатов

Москва, 28 августа 1965

Дорогой Илья Григорьевич!

Летом 1944 г. молодой офицер, приехавший на побывку с фронта, попросил Вас послушать стихи. Вы назначили ему встречу в «Красной звезде». Юноша подготовил сжатое, но весомое вступление: кто он и что он. Оно так и осталось при нем. «Садитесь. Читайте», — услышал он, едва переступил порог. Потом он понял, что это была единственно верная форма знакомства с человеком, пишущим стихи. Выслушав, Вы сдержанно одобрили строки и безудержно ободрили старшего лейтенанта, сочинявшего их. Близился комендантский час, и офицер распрощался с Вами. Внизу его ждала девушка. Взглянув на него, она поняла, что принесла ему эта встреча, и поцеловала его в губы. Они пошли пешком через военную Москву, прячась в подъездах от ночных патрулей, мешая стихи с поцелуями. И слышали бы Вы, как они говорили о Вас…

Так 21 год назад Вы сделали меня счастливым. Срок этот считался прежде сроком совершеннолетия. Книжечка, которую я Вам посылаю, может, на мой взгляд, подтвердить его стихами. Вместе с Семеном Гудзенко и Борисом Слуцким я являюсь одним из Ваших поэтических крестников. Я буду рад, если некоторые стихи в книжечке придутся Вам по сердцу. В те редкие, но значительные для меня встречи с Вами Вы могли почувствовать, насколько я ценю каждое сказанное Вами слово.

Мне бы хотелось, чтобы Вы прочли стихи «Пес, девочка и поэт», «Волчонок», «Утверждение», «Улица Камилля Демулена».

От всей души желаю Вам здоровья.

Впервые — ВЛ, 1993, №1. С.281–282. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1957. Л.3.

468. Н.Л.Эренбург-Манатти

<Париж,> 1-го октября 1965-го г.

Обращаюсь к Вам, Илья Григорьевич, с просьбой сделать то, что только возможно, чтобы узнать о судьбе моего брата. Люди, знающие, как я стараюсь узнать, что с ним стало, указывают на Вас. И это потому, что Вы пишете в мемуарах: «пошел в Красную армию и был убит белыми». Я бы этого не сказала. Быть может, Вы знаете больше, нежели я. Вот что я знаю:

6-го июля 1919-го г. он действительно писал из Харькова, где он тогда жил, что мобилизован и идет на фронт.

Письмом от 11-го августа 1920-го года (неизвестно откуда) он сообщает, что этот год (в течение которого мы никаких сведений не имели) был на фронте, вернулся, болел тифом, жил 5 месяцев в Александровске. Мы больше никогда не получали от него писем.

<Далее вклеена машинописная копия — два абзаца письма И.Л.Эренбурга:>

«11-го августа 1920-го г.

Вы все должны были считать меня погибшим. Было недалеко до того, но все-таки эти известия оказались, как говорил Марк Твен [1181] , сильно преувеличенными. Правда, я был на фронте, и на самом фронте, а не в тылу, получил награду за боевые отличия (серебряные часы), был близок к смерти, но… она меня миновала. Был болен сыпным тифом.

Выздоровел и даже поправился пуще прежнего. Нужно сказать, что поход мне, как туристу, ничего, кроме пользы, не принес. Там, где остальные падали от изнеможения, для меня было моционом. Пришлось на фронте также режиссировать и играть; так что можете меня видеть в новой роли — актера. Теперь продолжаю от времени до времени эту профессию. Сейчас пять месяцев жил в Александровске».

Как жил в Александровске и про нападение на поезд мы знаем из письма Варламова (копию прилагаю). Говорю «мы знаем», потому что мы с Вами вместе читали его в Берлине. Кроме нас обоих об этом письме никогда никто не знал, ибо я хотела скрыть от родителей, что Илья погиб. Правда, что последнего листка Варламовского письма мы не читали: он затерялся по прибытии письма и я нашла его только на днях! Теперь все меняется. Из конца письма Варламова — страницы 5 и 6 — выясняется, что он сам не был уверен в смерти Ильи.

За неимением окончания письма я не знала ни фамилии, ни адреса отправителя и даже не могла ему ответить. Досадно, ибо он предлагал дополнительные сведения. Письмо его пришло через три года после последнего письма Ильи, и я не сообразила тогда (а теперь грызу себя за это), что Илья писал на месяц позже своего исчезновения, т. е. когда его решительно все считали убитым. Установив, что он тогда остался жив, надо допустить версию Лещинской: возможно, что он и сейчас жив.

В свое время я ни перед чем не остановилась, чтобы напасть на след брата. Я тщетно искала все возможности поездки в Москву, а сейчас я слишком стара, не в состоянии даже передвигаться одна. Если я порывалась ехать разыскивать его следы тогда, когда считала его погибшим, то можете себе представить, как мне горько, что не могу заняться этим сейчас, когда есть надежда узнать, что с ним стало, какова его судьба и даже, быть может, разыскать его самого.

Очень прошу Вас сделать это вместо меня. Только Вы один можете (никто другой на свете не смог бы) добиться необходимых справок по списку Лещинской. За давностью лет это, конечно, не легко. Надеюсь, что не откажете помочь. Извиняюсь, что утруждаю, но как мне быть?

Привет Любе и сестрам. Не отсылайте мне этого повествования, а передайте лучше им, которым это будет интересным.

Впервые (в сокращении) — Б.Фрезинский. Скрещения судеб, или Два Эренбурга (Илья Григорьевич и Илья Лазаревич) // Диаспора. Вып.1. Париж-СПб., 2001. С.176–177. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1868. Л.1–5. Наталия Лазаревна Эренбург-Манатти — искусствовед, собиратель и исследователь русской народной игрушки; двоюродная сестра ИЭ, с дореволюционного времени жила в Париже. Ответ ИЭ от 7 окт. 1965 г. — см. П2, №564.

469. Е.Г.Полонская

Ленинград, 20/12 <19>65

Дорогой Илья, не помню, ответил ли ты на мои письма, но это не имеет значения. У меня был очень трудный год, и я стараюсь держаться как могу.

Вчера девятнадцатого декабря мы отмечали день рождения Шуры, ему должно было исполниться семьдесят лет. Как мало он сделал из того, что мог, что было задумано, сколько ему пришлось воевать со всякой дрянью, чепухой. Даже некролог в журнале «Театр» мне пришлось пробивать сильно действующими средствами!

Как известно, когда похороны по четвертому разряду, то покойник сам правит.

В этом году мне не пришлось попасть в Москву, жаль, что не удалось повидаться с тобой.

Наташа приезжала ко мне и на похороны Шуры и еще раз прошлой осенью. Она тоже одна, и мы решили поехать вместе в Комарово на январь-февраль.

О Париже я написала, но пока никто не хочет печатать. У меня выйдет маленькая книжка стихов в Гослите и редактор порядочный человек, но немного запуган.

Вот собственно и все. Да, какое твое произведение возвещает «Новый мир» на 1966 год?

За привет через Веру Сергеевну Гарину-Кузнецову — спасибо.

Будь здоров, желаю тебе непокоя и приятных встреч. Обнимаю тебя.

Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2056. Л.31.

470. А.Г.Коонен

<Москва, декабрь 1965>

Дорогой Горошек, будьте здоровы и благополучны в новом году, обнимаю Вас от всего любящего Вас нежно сердца, и еще раз Вам большое спасибо за Ваше выступление, которое было бесконечно дорого мне и вызвало большой отклик среди молодежи и даже в самых заскорузлый сердцах.

Обнимаю Вас с любовью.

Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1708. Л.15.