3 июня 1945 года

Мы сидим в поезде, идущем из Любека в Травемюнде.

Приближается ночь, и те немногие, кто еще не уснул, беседуют в вагоне. Поезд идет через Германию, и мы почти не замечаем озерные края, которые проезжаем. Что было, то прошло. Теперь нас манит будущее, ждет новая жизнь. Случилось невозможное: мы выжили.

Вошел кондуктор и спросил по-немецки:

— Как поживаете, девушки?

— Хорошо, — ответила я, — но было бы лучше, если бы можно было прилечь. Мы очень устали.

— Не знаю, есть ли свободные спальные места, но я посмотрю.

— Можно мне пойти с вами? — спросила я. — Там моя кузина. Я хотела бы проведать ее.

Мы прошли по вагонам. Больные лежали в спальных вагонах второго класса. Зеркало в углу, в которое не так давно смотрелись уверенные в себе офицеры, ехавшие в отпуск, теперь отражало изнуренные лица и безжизненные глаза. Наконец мы нашли Сюзи, лежавшую в одном купе с другой больной девушкой. Сюзи была бледна и слаба, лысая тень той тени, к которой я уже привыкла. Тиф отнял у нее волосы. Увидев меня, она попыталась улыбнуться, ее голос был еле слышен.

— Хорошо, что ты пришла. Скоро мы будем в Швеции?

— Мы приедем в Травемюнде утром, а оттуда на пароходе в Мальмё. Это займет несколько дней.

— Как ты думаешь, я выдержу?

— Конечно. Самое худшее уже позади. В Швеции о нас позаботятся. Скоро ты выздоровеешь.

— Какие у тебя прекрасные волосы. Посмотри на меня, у меня почти нет волос.

— Вырастут, когда поправишься. Вырастут заново.

— Ты, правда, так думаешь?

Я старалась придать уверенность своему голосу, хотя совсем не была уверена. Но разговор утомил Сюзи, и она замолчала. Я сидела на краю койки, держала ее руку и гладила сухую, как пергамент, кожу. Я не знала, о чем говорить. Я надеялась, что она выздоровеет. Подумала о Магде: Сюзи и Магда лежали в соседних палатах в госпитале в Берген-Белсене. Магда умерла второго июля, за день до нашего отъезда. Как будто прочтя мои мысли, Сюзи спросила:

— Как поживает Магда?

— Поправляется, — сказала я, не решаясь сказать ей правду. Она со временем все узнает, а пока ей необходимо беречь свои силы.

Раздался гудок, и поезд остановился на какой-то станции. Я встала и посмотрела на пустую платформу. Там стоял один рабочий с красным флажком и с любопытством смотрел то на меня, то на красный крест на поезде. Знал ли он, кто мы? Скорее всего, нет. Прозвучал гудок, и поезд тронулся. Я опять села на край койки, прислушиваясь к стуку колес, и старалась понять, о чем они говорят. «Она поправится, Она поправится, она выздоровеет, она выздоровеет», — отстукивали колеса, набирая скорость. Я посмотрела на Сюзи, собираясь рассказать ей, что услышала, но она уже уснула под монотонное перестукивание.

Я вернулась в свой вагон. Там все продолжали разговаривать, смеяться и мечтать. Им было о чем рассказать новым друзьям: о детстве, о любимых, о своих мечтах. Обо всем, кроме того, что они только что оставили за собой.

В нашем купе было шесть девушек. Двое из Сигета и четверо из Сату-Маре. Нас потянуло друг к другу, как только мы узнали, что поедем в одном поезде. Мы были примерно одного возраста, казалось, имели общие интересы и хорошо ладили между собой.

Аделя рассказывала нам о прочитанных книгах и о своих планах, когда она вернется в Румынию.

Иза рассказывала о своей работе в коммунистической ячейке, о том, что до депортации вела антифашистскую борьбу, которую она теперь собиралась продолжать. Она была старше всех нас, и эти идеи все еще вдохновляли ее. Она рисовала нам золотой век, который нас ожидает, и не уставала повторять: «Помните, девушки, то, что случилось, не должно повториться. Только коммунисты могут предотвратить это».

Ее сестра Релла молчала. Она боготворила свою старшую сестру и не осмеливалась говорить в ее присутствии. Кроме того, она была слишком молода, и ей нечего было сказать такого, что произвело бы впечатление на старших девушек. Но у нее были свои мечты, которые она хотела осуществить. Она мечтала пойти в школу, чему-то научиться и стать самостоятельной личностью, а не тенью своей старшей сестры.

Кати говорила главным образом о своем брате Гиури, она надеялась увидеться с ним. Все ее мечты были сосредоточены на том, чтобы помочь ему и другим, нуждающимся в помощи. Кати всегда думала о других, она была альтруистка по сравнению с нами, эгоцентристами. Все мы были заняты своими проблемами.

Когда я вошла в купе, там обсуждали происшествие в Любеке, куда мы приехали из Берген-Белсена. Я вспомнила большую палатку, где работники шведского Красного Креста дали нам возможность принять душ и переодеться. Прежде, чем направить нас в Швецию, они должны были продезинфицировать всю нашу одежду и нас самих.

— Помнишь красивого шведа, который вошел в палатку, когда мы были в душевой? — спросила Ливи.

— Странно, что нас мыли мужчины. Мне было стыдно стоять голой перед мужчиной, — сказала Релла.

— Я разговаривала со шведкой Марианной, которая была с ними, — сказала я. — Она говорит, что в Швеции считается нормальным, когда девушки и парни купаются вместе голыми. У них в банях женщины моют мужчин, и довольно часто мужчины моют женщин. Очень странно.

— Что это за страна, в которую мы едем?

— Там, должно быть, хорошие люди. Их королева пригласила нас на отдых. Одна девушка в поезде слышала, что ее величество собирается встретить нас на границе и что она даст нам красивую одежду и каждой золотые часы. Даже вечерние платья.

— Но какая там будет еда? Эти шведы такие худощавые. Как ты думаешь, нам будет хватать еды?

— Они знают, что мы голодали. Нас будут хорошо кормить. Мы будем у них почетными гостями. Ведь они нас пригласили.

— Я буду брать двойную порцию и запасаться на случай, если будут кормить слишком редко.

— Как вы думаете, они умеют хорошо готовить, так же как у нас дома?

— Тебе больше не видать маминых фрикаделек, — сказала я, — но как только представится возможность, я постараюсь приготовить тебе такие же. Я помню, как мама их готовила.

— Как ты можешь это помнить? — удивилась Ливи. — Ты была тогда еще ребенком.

— А ты забыла, кто готовил еду, когда мама уезжала, а ты загорала у реки?

Она вспомнила и успокоилась.

— Где находится Швеция? — спросила Релла.

— По-моему, в левой половине того полуострова, который на карте похож на собаку, — сказал кто-то.

Что еще мы знали о Швеции? Что король играет в теннис и что люди там настолько честные, что можно оставить ключи от квартиры, вернуться через несколько часов и найти их на том же месте. Вот и все. Впоследствии мы убедились, что наши сведения были неверными. Королева не встречала нас, нам не дарили часы, она нас не приглашала в гости. Швеция не выглядит на карте, как левая половина собаки. Что касается честности, то с этим было покончено до нашего прибытия. Единственно верным оказалось сведение о том, что король играет в теннис.

Но какие красивые люди! Я с обожанием смотрела на кондуктора автобуса, который вез нас из Берген-Белсена. Если все шведы похожи на него, то мне грозит опасность: я влюблюсь во всех сразу. Он был высокого роста, широкоплечий с темно-голубыми глазами, очень приятный. К сожалению, мы не могли разговаривать, так как он знал только шведский. Когда я слышала их речь, она звучала как пение. Усвоим ли мы их язык? Но в этом не будет необходимости. Мы не останемся здесь надолго. Шесть месяцев, затем обратно в Румынию.

Вернулся проводник поезда, и пригласил нас в пустое купе, где мы сможем прилечь. Мы с Ливи улеглись вместе и начали засыпать. Я обняла ее и по глазам поняла, что она опять размечталась о своем Кареле. Карел — польский мальчик, в которого она влюбилась в последние дни нашего пребывания в Белсене и который уехал в Швецию раньше нас. Я поняла, что в своих мечтах она уже с ним. Это из-за него мы обе ехали сейчас в Швецию. Я не могла видеть, как она страдает, и потому исхитрилась получить разрешение поехать в Швецию, хотя мы обе были здоровы.

Когда распространился слух о том, что шведы пригласили больных для поправки, мы вначале не думали об этом. Мы с Ливи собирались поскорей вернуться в Румынию и продолжать свое образование. Наконец должно было осуществиться мое желание изучать медицину, а Ливи предстояло завершить среднее образование и поступить в высшее учебное заведение. Но наша кузина Сюзи была очень больна, и нам сказали, что ее отвезут в Швецию. Через несколько дней ко мне в слезах пришла Ливи и сообщила, что Карел тоже поедет в Швецию. Она не хотела расставаться с ним. Это была ее первая любовь, причем очень серьезная. Может быть, и мы что-нибудь придумаем? Почему бы и нам тоже не поехать?

Не думая особенно о том, какие могут возникнуть осложнения, я обратилась в Красный Крест Швеции и попросила разрешения сопровождать нашу больную кузину. Шведы были великодушны. Они не хотели разъединять родственников. И нас внесли в список.

Только тогда мы осознали, что расстаемся со своими друзьями — Тери, Ольгой, Божи, Рожи, которые оставались здесь. Это было нелегко, но мы утешались мыслью о том, что скоро все встретимся в Сигете.

Затем начались волнения. Вопросы, споры, слухи. Воображение не знало пределов. Так легко верить слухам, если они сулят что-то хорошее. Мы перестали стирать то немногое из одежды, что имели. Не стоило брать ее с собой, если нам дадут все необходимое, как только мы очутимся в Швеции. Кое-кто из девушек сумел достать новую одежду, они были сравнительно хорошо одеты. Но теперь, когда нам предстояло уехать в Швецию, можно было позволить себе выбросить все, что мы имели.

Когда мы прибыли в Любек, у нас оставалось только то, что было на нас надето. В основном, все ходили в той одежде, которая была на них при освобождении — грубая, рваная и грязная, с желтыми звездами на спинах. Все это сожгли в Красном Кресте во время санитарной обработки. Затем нам выдали нижнее белье, летнее платье и пару обуви. Не было вечерних платьев и ночных рубашек. С отсутствием вечернего платья мы примирились. Оно не было нужно при переезде; несомненно, нам его дадут на границе. Но ночная рубашка или пижама? В чем спать? К великому нашему удивлению работник Красного Креста сказал, что он всегда спит голым. Мы приняли этот довод как еще одну странную особенность новой незнакомой страны.

В Любеке я встретила британского сержанта средних лет. Он обрадовался, что я говорю по-английски, и пригласил меня погулять в парке. Я с благодарностью приняла это предложение, счастливая, что кто-то проявил ко мне интерес. Он расспросил меня о том, что со мною произошло, и рассказал о своей трагедии. Его жена умерла, и в Йоркшире его ожидал ребенок, лишившийся матери. Он сочувствовал мне и сам страдал. Он просил меня выйти за него замуж. Я чуть было не согласилась, сразу не подумав о том, что я его не знаю, что он намного старше меня и что мне ничего не известно о его прошлом. Я так скучала по семейной жизни, так хотелось иметь близкого человека, разделить с кем-то свою жизнь, что была готова на все. Но прежде всего мне хотелось обсудить это с Ливи. Это была счастливая мысль.

Ливи посмотрела на меня своими большими детскими глазами и спросила:

— Ты его любишь?

— Конечно, нет.

— Тогда зачем выходить за него замуж?

— Я хочу иметь свой дом.

— Мы вернемся в Сигет. Там наш дом.

Это решило все. На следующий день мы продолжали свой путь в Швецию.

Утром мы с Ливи вернулись в купе, в котором были прошлой ночью. Там же оказались и другие девушки, более или менее отдохнувшие. Я села у окна и наблюдала открывающийся передо мной пейзаж. Повсюду руины, — свидетельства того, что и здесь бушевала война. Мне пришло в голову, что и другие страдали, но я не испытывала жалости к людям, которые жили раньше в этих разрушенных домах. Я видела части уцелевших домов: спальня, в которой еще стояла кровать, перевернутый туалетный столик, разбитое зеркало; кухня с кастрюлей на плите; остаток гостиной, где кто-то когда-то читал газету и слушал радио. Может быть, эсэсовец? Мне хотелось думать, что это так. Я подозвала остальных, и мы начали фантазировать о людях, которые жили в этих домах.

Чем больше мы разговаривали, тем яснее становилось, что у нас много общего. Я опасалась, что по прибытии нас могут разлучить, и другие тоже беспокоились. Поэтому мы поклялись, что всегда будем держаться вместе, помогать друг другу. Мы будем друг другу родителями, сестрами, друзьями. Мы всемером будем жить вместе, конечно, Сюзи присоединится к нам. Когда я ей об этом сказала, она улыбнулась и кивнула в знак согласия. У нее не хватало сил, чтобы принимать участие в наших мечтах.

Время бежало, мы все еще планировали свое будущее, когда поезд прибыл в Травемюнде. Там мы пересели на паром, который должен был перевезти нас в Швецию — белый голубь на пути в рай. Я сидела на палубе, смотрела на море и не хотела уходить. Но это не разрешалось.

Надо было спуститься вниз и отдыхать. Нам дали позавтракать и предоставили кровати, застланные бумажными простынями. Улегшись в такую шуршащую постель, я испытала странное ощущение: как будто я — дорогая шоколадка. Будет ли жизнь и дальше такой же? Будут ли со мной и в дальнейшем обращаться, как с дорогой вещью, завернутой в целлофан?