ГЛАВА 1. СИРОТА ИЗ ФЛОРЕНЦИИ

«Ее приход пророчит смуту грекам»

1519-1533

Екатерина Мария Ромула Медичи родилась около одиннадцати часов пополудни в среду, 13 апреля 1519 года. Ее отец, Лоренцо II Медичи, герцог Урбино, наследник правящего дома Флоренции, всего лишь год назад женился на юной Мадлен де л а Тур д'Оверни, которая и стала материю Екатерины. Французская графиня королевской крови и именитая наследница была блестящей партией для жениха из семьи Медичи, которых многие во Франции считали разбогатевшими выскочками из купцов. Роскошную свадьбу молодой чете устроил родич невесты, король Франции Франциск I. За ней последовало торжественное возвращение во Флоренцию, где многочисленный семейный клан жениха бурно приветствовал новобрачных. Но затем поводов для радости было немного. Хотя беременность Мадлен, о которой было объявлено в июне, протекала хорошо, слег сам герцог Лоренцо, чье здоровье был расстроено еще до вступления в брак. Молодая чета жила в родном городе Лоренцо по-королевски, но непрекращающаяся лихорадка и страх дальнейшего ухудшения здоровья заставили герцога покинуть город. Страдавший, вероятно, сифилисом, а также туберкулезом, он вместе с супругой перебрался на свежий деревенский воздух, ожидая рождения первенца. К тому времени, когда Мадлен настало время возвращаться в город для родов, ее супруг был уже при смерти.

Роды прошли благополучно, и вскоре малютку принесли показать угасающему отцу. Новость о том, что ее мать также тяжело больна, скрывали от герцога, боясь ухудшить его состояние. Рождение дочери не особенно его порадовало, ведь больше детей у блистательной четы быть не могло. Пытаясь примириться с грустным фактом рождения младенца женского пола, супруги, как пишет хронист, объявили, что «довольны так же, как если бы родился мальчик». Ввиду болезни обоих родителей дитя немедленно окрестили в субботу 16 апреля в фамильной церкви в Сан-Лоренцо, в присутствии четверых высших клириков и двоих знатных родственников. Дитя получило имена Екатерина (фамильное имя Медичи), Мария (ибо это был день Святой Девы) и Ромула, в честь основательницы Фьезоле. Но я все же буду далее называть ее одним именем — Екатерина.

28 апреля герцогиня Мадлен Медичи испустила последний вздох, герцог Лоренцо последовал за ней всего шесть дней спустя, 4 мая. Чету похоронили в красивом семейном склепе в церкви, где их дитя так недавно получило крещение; таков был печальный конец их недолгого брака.

В день смерти герцога его навестил друг, известный поэт Ариосто, надеявшийся утешить Лоренцо в связи с кончиной его супруги. Когда же он узнал, что осиротевшее дитя — единственный плод брака, обещавшего возрождение процветавшего прежде рода Медичи, то написал короткую оду, посвятив ее последней надежде угасающей династии:

Можно сказать, что, еще не родившись, малютка Екатерина стала объектом политических страстей. Ее появление на свет во многом было следствием территориальных притязаний Франциска I, с годами все больше и больше превращающихся в навязчивую идею. Впрочем, история Италии предрасполагала к возникновению таких устремлений в горячих головах иноземных королей. Со времен падения великой Римской империи вплоть до объединения территорий Италии в конце девятнадцатого века эта страна представляла собой пестрый ковер из княжеств, герцогств и городов-государств. Во многих из них наблюдался небывало ранний расцвет искусств, ремесел и торговли, что делало итальянские земли лакомыми кусками для чужестранных завоевателей. Многими из них правили фамилии, ведущие свое происхождение от знаменитых полководцев-завоевателей. Имена, подобные Сфорца в Милане и Гонзага в Мантуе, напоминали о кондотьерах, наживавших состояние в боях. Лишь несколько городов-государств, таких, как Флоренция, Венеция и, Генуя, оставались — по крайней мере, какое-то время — независимыми, но и они к середине шестнадцатого века прямо или косвенно попали в зависимость от испанцев. В годы с 1490 по 1559, когда установилось испанское господство, Италия превратилась в кровавую арену, где две сильнейшие державы континента — Испания и Франция — вели жестокую борьбу за гегемонию в Европе.

Франциск, ведущий происхождение по прабабке от знатного и богатого рода Висконти из Милана, искал сильного союзника на полуострове, дабы выдвинуть претензии на владычество миланским герцогством. Ему удалось заключить такой союз с папой Львом X, который в миру звался Джованни Медичи. В отличие от нынешних пап, его святейшество был не просто наместником Христа на Земле, но наслаждался и земной властью в качестве правителя Папской области. Тогда это были обширные земельные владения, преимущественно в центральной Италии. Папская тиара представляла собой корону о трех ярусах зубцов, что ставило пап выше королей и императоров. Папство не только стяжало oipoMHoe количество собственности во всем католическом мире (в Англии, например, до Реформации Риму принадлежала пятая часть земель), но папа обладал также правом юрисдикции в католических странах, и множество судебных дел выносилось на суд Церкви.

Желая укрепить свой союз с папой из рода Медичи, Франциск II решил устроить брак осиротевшей наследницы из дома Бурбонов, Мадлен де ла Тур д'Оверни, с племянником Льва X, Лоренцо Медичи. Незадолго до того Лоренцо при содействии своего могущественного дяди отнял герцогство Урбино у семейства делла Ровере.

Для такого предприятия папа обеспечил солидную финансовую поддержку, собрав деньги за избрание тридцати новых кардиналов. Сам Франциск скептически оценивал способность Лоренцо сохранить за собой вновь созданный феод в Урбино, ссылаясь на то, что Лоренцо был «всего лишь торговцем». По-тогдашним меркам Медичи из Флоренции действительно не могли претендовать на звание людей благородной крови, так как были выходцами из купеческого сословия. Однако мудрое управление хозяйством и неуклонный рост семейного банковского дела, начатые еще в конце XIV века основателем рода Джованни ди Биччи Медичи, привели к тому, что род этот стал наиболее процветающим и могущественным во Флоренции, которая была тогда крупнейшим из итальянских городов.

Изначально Медичи происходили из местечка Муджелло, что в десяти милях к северу от Флоренции. Несмотря на имя и герб, намекающий на занятия медициной, где на золотом поле изображены красные шары, именуемые «палле», числом от шести до двенадцати, несмотря на то, что святыми покровителями семьи считались врачи-мученики, Козьма и Дамиан, Медичи всегда занимались коммерцией, специализируясь на шерсти, шелке, драгоценных металлах, пряностях и ростовщичестве. Они постепенно стали личными банкирами римских пап. После нашествия «Черной Смерти» — страшной эпидемии чумы, буквально выкосившей итальянские земли в 1348-1349 годах, экономическая обстановка обострилась и в услугах Медичи стали особенно нуждаться. Подобно своему отцу Джованни, Козимо Медичи был тихим, скромным человеком, который не одобрял тяги своих наследников к роскошной жизни. Несмотря на это именно Козимо построил самый грандиозный дворец из всех, прежде существовавших в городе, — Палаццо Медичи. С того времени, конечно, многое изменилось, но еще и сегодня гости Флоренции могут увидеть мощные стены дворца, за которыми скрыты роскошные покои. Эти стены, больше похожие на укрепления неприступного рыцарского замка, были призваны защитить потомков рода Медичи во времена смуты и некогда укрывали от разбушевавшейся толпы саму Екатерину, тогда еще совсем девочку.

Козимо был ученым и филантропом, а еще— самым значительным покровителем искусств своего времени. Для него трудились Микелоццо, Донателло, Брунеллески, Паоло Учелло, Филиппинно Липпи и другие выдающиеся мастера раннего Ренессанса. Признавая высокое значение труда художников, скульпторов, поэтов и прочих мастеров, оказывая покровительство их искусству, которое, начиная с XIII века, стало своего рода символом процветания и бурного развития Италии, Медичи сыграли неоценимую роль в процессе становления итальянского Ренессанса.

Козимо поднял семейное благосостояние на новую высоту, открыв банковские филиалы по всей Европе, включая Лондон, Женеву и Лион. После краткого периода изгнания, на которое его вынудили соперничающие флорентийские партии, пытавшиеся (впрочем, безуспешно) взять под контроль исполнительный совет Флорентийской Республики — Синьорию— Козимо вернулся по приглашению народа и стал гонфалоньером (главой Синьории), а по сути — правителем города-государства. Он понимал: для процветания торговли необходима политическая стабильность, как внутренняя, так и внешняя. Огромные средства использовались им для того, чтобы усилить влияние своей семьи и Флоренции в целом. Диктатор-филантроп с подчеркнуто скромными манерами, внешне Козимо производил впечатление рядового флорентийца, но фактически почти все важные решения принимались им или с его согласия. Папа Пий II описывал его как «арбитра мира и войны и творца законов — не столько обычного горожанина, а скорее властителя страны… отдающего приказы магистратам». Козимо считали отцом Флоренции многие соотечественники, которые наградили его после смерти звучным титулом «Pater Patriae», т. е. «Отец отечества». Величали его также и «некоронованным королем».

Внук Козимо, Лоренцо, прозванный Великолепным (этот титул давался именитым особам некоролевской крови), вполне оправдывал свое прозвище. Он, пожалуй, стал наиболее известным из Медичи, хотя именно при нем семейное богатство, казавшееся неисчислимым, начало понемногу оскудевать. Лоренцо был неважным банкиром, зато прославился как выдающийся ученый, поэт, меценат и коллекционер. Он покровительствовал величайшим художникам той эпохи: Боттичелли, Перуджино, Филиппи-но Липпи, Гирландайо и Верроккьо. Его заботы коснулись также и будущих великих мастеров, например Леонардо да Винчи. В саду Палаццо Медичи Лоренцо построил мастерскую для скульпторов, и именно здесь Микеланджело работал над первыми своими творениями, привлекшими внимание заказчиков и художников. Лоренцо был одаренным дипломатом, мудрым политиком, посвятившим жизнь процветанию родного города, благополучию семьи Медичи и тех, кто ее поддерживал. Когда папа Иннокентий VIII услышал о смерти Лоренцо, он, как утверждают, горестно вскричал: «Миру в Италии пришел конец!»

У Лоренцо Великолепного было три сына, и, как в сказке, одного называли добрым, другого умным, а третьего — дураком. К несчастью, дураком оказался старший, Пьеро Слабоумный. Оказавшись у руля власти, Пьеро не удержал его, очень скоро был вместе с семьей выброшен вон из республики и умер в изгнании. Его брат Джулиано (добрый) действовал заодно с Джованни (умным), который в тринадцать лет стал кардиналом благодаря влиянию отца. Это обстоятельство обеспечило братьям возвращение во Флоренцию. Какое-то время им пришлось буквально прозябать в нищете, ведь семья Медичи практически обанкротилась, фамильные богатства достались узурпаторам, а собственность была конфискована республикой. У Джованни голова работала достаточно хорошо для того, чтобы плести интриги, но недоставало терпения, а ждать, пока события вновь обернутся в пользу Медичи, пришлось слишком долго. «Le temps revient»— «Наше время придет»— так могли бы сформулировать девиз своей семьи потомки «некоронованного короля» Козимо и Лоренцо Великолепного. Руководствуясь им, предстояло прожить свою жизнь и героине нашего повествования — Екатерине.

В 1512 году союзу маленьких итальянских государств временно удалось изгнать французов из Италии. Гонфалоньер Флоренции Пьеро Содерини, ничем не примечательный, хотя и честный человек, поступил неразумно, запретив своей республике поддерживать этот союз. Его участники стали мстить Флоренции за то, что она не присоединилась к их выступлению против Франции, и Содерини лишился своего поста. Медичи воспользовались моментом, затеяв маневры, дабы восстановить утраченное гражданство, в то время как во Флоренции, все также покоящейся на пышных берегах Арно, установился новый режим.

В изгнание, последовавшее за возвращением Медичи, бывший гофалоньер Содерини отправился не один. Среди лишившихся места оказался некий чиновник из отделения Второй канцелярии по имени Никколо Макиавелли. Прежде ему, помимо прочего, поручали поездки с дипломатическими миссиями к ведущим политическим фигурам, таким, как император Священной Римской империи и Чезаре Борджиа. Макиавелли отвечал за организацию флорентийского ополчения и оборону республики при правительстве Содерини. Но в 1513 году, прозябая в изгнании, Макиавелли написал «Государя», посвятив его отцу Екатерины в попытке снискать расположение правящего семейства.

Эта, наиболее прославленная, работа Макиавелли является блестящим пособием по управлению государством. Автор полностью отказался от традиционной риторики, восхваляющей добродетели как качества, определяющие хорошего правителя. Вместо этого он открыто и страстно приветствует «Realpolitik» — реальную, прагматическую политику и утверждает: для эффективного управления государством все средства хороши, лишь бы они шли на пользу стране. Прагматизм и способность, если нужно, отступать от обычных норм морали идут вразрез с христианскими или традиционными идеалами. Добрая воля народа необходима, но правитель должен быть готов завоевать уважение своих подданных, используя публичные наказания, и даже уничтожить тех, кто представляет опасность для здоровья и благополучия нации. Труд этот снискал репутацию руководства для жестоких деспотов и автократов, имя же Макиавелли стало синонимом коварства и политического произвола. Сочинение «Государь» вскоре стало известно и получило распространение за пределами Италии. Несомненно, оно оказало немалое влияние и на юную Екатерину. Впоследствии, в период религиозных войн и политических неурядиц, эта емкая, хотя и маленькая, «книжица» дала ей возможность оправдать свои действия практической выгодой на благо государства. Причем враги королевы не упускали случая упомянуть об этом, цитируя Макиавелли, зачастую совсем не кстати. Многие называли эту книгу «библией Екатерины».

1 сентября 1512 года, после восемнадцати лет изгнания, двое сыновей Лоренцо Великолепного, оставшиеся в живых— Джованни и Джулиано с триумфом возвратились во Флоренцию. Вместе с ними приехал также внук и наследник Лоренцо, носивший имя деда. К несчастью, его достоинствами юный Медичи совершенно не обладал. Испорченный слепой любовью матери, Альфонсины, он вырос заносчивым, себялюбивым и ленивым. Его дяди не отличались особой алчностью, но юный Лоренцо жил расточительно и вел себя так, что рисковал утратить ту благосклонность народа, которую сумели сберечь его старшие родичи.

Как только братьям удалось успешно восстановить былое могущество флорентийского дома Медичи, умер папа Юлий II. Новым папой был избран Джованни Медичи под именем Льва X. Ему было тридцать семь лет, он отличался тучностью, страдал язвой желудка и мучительным анальным свищом. Торжественный въезд в Ватикан на лошади не принес бедняге долгожданной полной радости. Хоть он и сидел в седле боком, дабы избежать лишних страданий, но все равно боль была почти нестерпимой. Те же, кто сопровождал нового папу, изнемогали от невыносимого запаха, исходящего из больного желудка несчастного и воспалившегося свища на необъятном заду.

Тем не менее радость Льва была столь очевидна, что толпа не могла не отвечать восторженными приветствиями. Слова, которые он якобы произнес, когда его избрали папой «Теперь Господь даровал нам власть папы. Так насладимся же ею!» — скорее всего апокрифичны, но насладиться он и вправду не преминул. Блистательное полотно Рафаэля, изображающее сидящего Льва X с двумя кардиналами по бокам, доносит до нас облик сластолюбца эпохи Ренессанса. Лицо у него полное, тело — еще полнее; огромные обвисшие щеки, глаза навыкат и чувственные губы были фамильной чертой. К несчастью, некоторые из них унаследовала и его внучатая племянница Екатерина. Разумеется, новый папа не преминул оказать протекцию родне, однако он был в гораздо меньшей степени поражен пороками предшественников. Можно сказать, что этот просвещенный муж украсил папство плодами своей премудрости. Жил он в роскоши и великолепии, отличался природным великодушием. После долгих лет изгнания и бедности, папа из рода Медичи теперь вовсю увлекался покровительством искусствам, создавал комиссии по строительству зданий, потакал всем и каждому. Он закатывал роскошные пиры, на которых развлекал гостей различными новшествами, например пирогами с живыми птицами. Еще любил комедии и забавные розыгрыши.

Наиболее серьезным упущением Льва X стало то, что он не понял, насколько необходима церковная реформа. Потребность в ней назревала уже давно, но особо остро вопрос встал с того момента, когда о себе заявил немецкий монах-расстрига по имени Мартин Лютер. Лютер ратовал против продажи индульгенций, утверждал, что Церковь изжила себя, погрязнув в разврате, критиковал папскую власть. Он верил в «sola fide» («простую веру»), в то, что человек может общаться с Господом без вмешательства «священнослужителей или таинств». Лев X назвал эту полемику «монашескими дрязгами», не понимая, что уже загорелась искра, которая приведет вскоре к грандиозному пожару и расколу Церкви. На глазах Льва X начиналось то, что разделит целые нации и сотрясет троны государей, в том числе его внучатой племянницы Екатерины и ее сыновей.

Лев X был теперь не только папой римским, но и главой семейного клана Медичи. Столкнувшись с необходимостью уехать в Рим, он нуждался в преемнике для защиты семейных интересов во Флоренции. Было решено, что добрый Джулиано (Лев считал его слишком мягким) станет помогать новому папе в Риме, а племянник Лоренцо займется флорентийскими делами. Молодому Медичи пока что явно недоставало терпения и мудрости, а его частые отлучки в Рим вместе с дядей приводили к тому, что флорентийцы ощущали себя заброшенными, но выбирать особенно не приходилось. Номинально Флоренция являлась республикой, и Лев X, надев папскую тиару, мудро убеждал горожан, что теперь у них масса преимуществ.

В 1515 году Джулиано на правах эмиссара римского папы Льва X посетил Францию, чтобы поздравить Франциска I с восшествием на трон. Французскому королю же не терпелось захватить Милан и взять Неаполь, сюзереном которых являлся папа. Эти двое встретились позднее в том же году в папском городе Болонье, где и подписали соглашение, восстанавливавшее отношения между французской Церковью и папством.

Дабы умилостивить Льва, король обещал его брату Джулиано герцогство Немур во Франции и руку собственной тетки Филиберты Савойской. В обмен Франциск получал итальянские государства Парму и Пьяченцу, а также поддержку первосвященника в отношении своих амбиций, связанных с Миланом и Неаполем. Брачный союз между правящим домом Франции и купцом Медичи был блестящей партией для последнего, хотя и просуществовал недолго. Джулиано, герцог де Немур, умер через год после свадьбы, не оставив законного наследника, кроме бастарда по имени Ипполито. Теперь все надежды Льва были связаны с племянником Лоренцо.

Лев и Франциск оба желали сохранить союз, несмотря на смерть Джулиано, поэтому Лоренцо, ныне ставший герцогом Урбино, сделался эмиссаром его святейшества. Он представлял папу римского на церемонии крещения первого сына Франциска. Король Франции лично пригласил Лоренцо быть крестным малютки, нареченного в честь отца Франциском. Незадолго до крещения французский король написал Лоренцо письмо, поздравляя его с титулом герцога Урбино, добавив при этом: «Я намерен помогать Вам, не щадя сил. Я желаю женить вас на прекрасной и доброй даме благородного происхождения из моего собственного рода, так что любовь, которую я питаю к Вам, будет расти и укрепляться». Как только невеста, Мадлен де ла Тур д'Оверни, была выбрана, решили, что брак будет заключен после крещения дофина. Еще одним важным фактором стало огромное наследство невесты. И мать ее, Жанна де Бурбон Вандом, принцесса королевской крови, и отец, Жан III де ла Тур, умерли, и она теперь владела их обширной собственностью в Оверни, Клермоне, Берри, Кастре и Лорагэ, разделив имения с сестрой, вышедшей замуж за шотландского герцога Олбани. Медичи нуждались в средствах, чтобы укрепить свое влияние во Флоренции, а двойное приданое Мадлен в виде голубых кровей и звонкой монеты было куда как на руку старшему поколению. Добрые времена возвращались.

Лоренцо объявился во Франции во всем блеске роскоши. Его эскорт в алых одеждах был огромен, дары — экстравагантны, включая, например, гигантскую кровать, изготовленную из черепашьих панцирей, инкрустированную драгоценностями и перламутром, так что казалось, будто прибыл некий восточный паша.

Лоренцо и его будущая невеста понравились друг другу, и дело быстро пошло на лад. Герцогу доверили честь держать венценосного младенца во время крещения в замке Амбуаз 25 апреля 1518 года, а свадьбу решили сыграть спустя три дня. Жениху было двадцать шесть лет, невесте — шестнадцать. Во внутреннем дворе замка Амбуаз устроили шелковые навесы, великолепные гобелены покрывали стены в течение десяти дней, пока шли празднества, пиры, балы-маскарады и балеты. В дневное время проводились турниры и потешные бои, которые обернулись для кого-то неутешным горем, ибо по меньшей мере двое человек при этом погибли. Франциск умел устраивать развлечения и, похоже, не на шутку увлекся идеей показать итальянцам, роскошь которых восхищала его, что французы тоже не лыком шиты.

Пока новобрачные не отбыли во Флоренцию (куда они приехали в сентябре 1518 года), Франциск вместе с Лоренцо съездил в Бретань, причем обращался со своим будущим зятем крайне любезно. Он даже наградил герцога орденом Святого Михаила, высшей рыцарской наградой Франции, а также подарил ему отряд тяжелой кавалерии. Им было что праздновать, особенно когда стало известно о беременности молодой герцогини. Новость доставила немало удовольствия как Франциску, так и Льву X.

Можно себе представить, какое горе сразило папу и короля Франции, когда и Лоренцо, и Мадлен Медичи умерли всего несколько месяцев спустя после заключения этого грандиозного брака! Осталась лишь крошечная дочь как живое напоминание о прежних великих замыслах. Девочка же, будучи трех месяцев от роду, тяжело заболела, и в течение нескольких недель ее жизнь висела на волоске. Но все-таки Екатерина выжила, и в октябре Лев настоял, чтобы «герцогинюшка», как ее звали жители Флоренции, была перевезена в Рим, где о ней заботились как о зенице ока. Лев X категорически отказался отправить дитя ко французскому двору. Он не желал делать внучатую племянницу заложницей обещаний, которые успел дать Франциску, ибо уже решил нарушить их. Обстоятельства полностью изменились, теперь изменится и его политика.

Едва отерев слезы после кончины племянника, Лев X, не теряя времени, затеял тайные переговоры с королем Карлом Испанским, а ныне— императором Карлом V, главой Священной Римской империи и злейшим врагом Франциска. К маю 1521 года Лев X открыто заключил с Карлом союз, пообещав короновать его как императора и отдать ему Неаполь. Услышав такую новость, Франциск впал в ярость из-за предательства папы, и теперь Франция и Империя в лице Испании и Италии надолго погрузились в состояние войны.

Когда Екатерину доставили к дяде в Рим, утверждают, будто он приветствовал малютку словами: «Ее приход пророчит смуту грекам!» После долгого и тщательного осмотра младенца он, однако, остался удовлетворен тем, что она «хороша и толста». Первой реакцией Льва X на трагическую смерть Лоренцо и его жены было то, что он истово перекрестился и изрек: «Бог дал, Бог и взял». Теперь он очутился лицом к лицу с дилеммой: передать ли семейное наследие боковой ветви Медичи, к коей всегда относился с пренебрежением, видя в ней угрозу своей династии, или же использовать незаконных отпрысков основной ветви в качестве наследников. Он выбрал последнее: сделал Екатерину герцогиней Урбино и решил, когда девочка вырастет, выдать ее замуж за Ипполито, внебрачного сына герцога де Немур, которого собирался узаконить. И сия чета станет править Флоренцией.

Другой мальчик, Алессандро Медичи, рожденный в 1512 году, был известен как признанный задним числом бастард Лоренцо и, следовательно, единокровный брат Екатерины. Совершенно точно известно, что Алессандро был на самом деле сыном кардинала Джулио Медичи, но из соображений целесообразности его выдавали за отпрыска Лоренцо: мало того, что сам Джулио был незаконнорожденным сыном брата Лоренцо Великолепного, он ведь был еще и кардиналом!

А тем временем Екатерина оставалась на руках у бабушки, Альфонсины Орсини. После ее смерти в 1520 году ребенка передали под опеку дочери Лоренцо Великолепного, Лукреции Сальвиати, и тетки, Клариче Строцци, родной сестры отца Екатерины. Клариче на несколько последующих лет заменила девочке мать. Обе женщины были замужем за очень богатыми банкирами, а Клариче, строгая и взыскательная наставница, сама имела малолетних детей, с которыми маленькая Екатерина могла играть. Кузены и кузины Строцци стали для нее братьями и сестрами, которых у девочкие никогда не было, и она горячо любила их в течение всей жизни.

Льву X не удалось прожить достаточно долго, чтобы увидеть плоды своих замыслов, связанных с малюткой Екатериной и Флоренцией. В конце ноября 1521 года ему вздумалось отправиться на охоту, хотя он только что перенес операцию по поводу злополучного свища в заднем проходе. На охоте папа простудился, быстро ослаб и спустя несколько дней умер. Это случилось 1 декабря. Теперь будущее Екатерины зависело от того, сумеет ли сохранить свою власть семья Медичи во Флоренции без помощи папского престижа и влияния. Незаконный кузен Льва X, кардинал Джулио Медичи, весьма успешно помогавший ему, надеялся было сменить своего родственника на папском престоле, но ему пришлось вернуться во Флоренцию с Екатериной и двумя бастардами, Ипполито и Алессандро. Новым папой был избран голландец Адриан VI, ранее Адриан Утрехтский, великий инквизитор Испании. Он долгое время исполнял обязанности наставника юного Карла V, откуда и произошло прозвище «учитель императора». Избрание этого сурового и набожного человека из какой-то варварской северной страны явилось для итальянцев крайне неприятным сюрпризом. Они пытались утешить себя мыслью: дескать, в возрасте шестидесяти трех лет новый папа вряд ли долго протянет.

Французы же пришли в ужас: теперь на папском престоле будет находиться особа, непосредственно близкая ненавистному испанскому королю! Для Медичи это тоже ничего хорошего не означало. Адриан вернул Урбино его законным владельцам, семье делла Ровере. Уже при устройстве похорон Льва X Медичи испытали денежные затруднения, поэтому несколько влиятельных флорентийских семей во главе со Строцци и Каппони одолжили на покрытие расходов 27 тысяч дукатов (к слову сказать, месячное жалованье солдата-пехотинца составляло в то время 2 дуката). В качестве залога Джулио отдал им драгоценный крест Льва X стоимостью 18 тысяч дукатов. Сохранился документ, описывающий самые яркие камни, украшавшие крест: «В центре находятся бриллиант, четыре изумруда, два крупных сапфира и три рубина». Крест сдали на хранение монахиням одного из Римских монастырей, пока кредит не будет выплачен.

Несмотря на то, что для семейства Медичи наступили не самые лучшие времена, Екатерина провела последующие два года сравнительно мирно. Вместе с двумя мальчиками Ипполито и Алессандро она находилась во Флоренции в доме своей тетки под неусыпным надзором кардинала Джулио.

В сентябре 1523 года Адриан VI оказал всем, кроме своего воспитанника— императора, неоценимую услугу, простившись с жизнью; возможно, не без помощи яда. Пройдет целых 450 лет, прежде чем папой римским снова станет не итальянец. Используя лесть, подкупы и обещания, «духовный лакей» Льва X, кардинал Джулио Медичи, сумел 19 ноября того же года протащить свою кандидатуру на должность папы римского, став папой Климентом VII. Этот незаконнорожденный Медичи отбыл затем в Рим, оставив марионетку, кардинала Пассерини, номинально править Флоренцией вместо малолетнего Ипполито.

При Клименте Екатерина опять сделалась ценным семейным имуществом. Происхождение делало ее богатой наследницей даже без герцогства Урбино: одно приданое матери превратило девочку в богатейшую невесту Европы. Демонстрируя это, Климент VII добился того, чтобы она жила в Палаццо Медичи с обширным штатом прислуги.

А флорентийцам жилось несладко. Изобретательно проматывая на содержание своего двора огромные суммы принадлежавших городу денег, Лев X все же умел искусно сочетать управление Флоренцией и папство. Климент VII, которому явно недоставало сметливости и чутья его кузена, получил в наследство возмущение и обиды, когда стали всплывать плоды финансовой несостоятельности покойного папы. Люди были недовольны еще и тем, что Флоренцией правили напрямую из Рима, пытаясь, довольно неуклюже, прикрыть это наличием кардинала Пассерини. Дело осложнилось еще больше, когда стало понятно, что Климент VII не собирается рассматривать кандидатуру Ипполито в качестве будущего правителя Флоренции. На это место он прочил собственного сына Алессандро. Получивший прозвище «Мавр» из-за толстых губ, темной кожи и курчавых волос (его матерью могла быть мавританская рабыня), Алессандро рос порочным уродом и обладал отвратительным характером. Ипполито же, когда пришел его час, превратился в смелого, красивого и благородного юношу.

Климент VII был незаменим в качестве помощника Льва X и, пока тот был жив, кузенам Медичи удавалось держать ситуацию под контролем. Но когда наступил критический период религиозных волнений и потребовалась искусная политическая инициатива, Клименту это оказалось не по зубам. Король Франциск II Карл Испанский последние годы находились в состоянии войны или, взяв передышку, вновь готовились к боевым действиям, требование церковных реформ звучало все громче и громче, лютеранство вовсю развивалось в германских землях вдоль границ Империи, а папе Клименту никак недоставало решимости разобраться с этими проблемами. Предпринимаемые им полумеры, непоследовательные тайные соглашения, скользкое поведение в политике — все вело к катастрофе. Стычки между Францией и Империей снова захлестнули Италию, повергнув злосчастный полуостров в пучину бед.

В 1526 году Климент VII создал союз, куда вошли Франция, Англия, Флоренция и Венеция. Он получил название Коньякской лиги и задался целью изгнать Империю с итальянских земель. Карл V был в то время слишком занят турками, вторгавшимися в восточные пределы его державы, и, будь Франциск решительнее и расторопнее, союз мог бы расправиться с Карлом.

Но французский король, едва успевший вернуться из заточения, где Карл держал его после сокрушительного поражения при Павии в 1525 году, казалось, был не в состоянии правильно оценить ситуацию. Он не сумел оказать союзникам достойную поддержку, и это привело к разгрому Коньякской лиги императором. В результате Климент VII, Рим, Флоренция и, естественно, Екатерина оказались оставлены на милость Карла. По наущению императора римская группировка, враждебная Клименту, выступила против него, и ему пришлось искать убежища в замке Святого Ангела на берегу Тибра, откуда он поспешно дал приказ распустить союз. Но, оказавшись на свободе, папа столкнулся с куда большими неприятностями.

6 мая 1527 года императорские войска, расквартированные в Северной Италии, выступили маршем на юг и быстро достигли Рима, — голодные, не получавшие жалованья, озлобленные и разгоряченные грабежами. Карл не платил солдатам, среди которых было много лютеран из его собственных владений, но зато не мог и запретить своей разношерстной гвардии зверствовать в Вечном Городе. Пока Рим подвергался разорению и грабежам, злосчастный и трусливый папа снова отсиживался в спасительном замке Святого Ангела. Он устремился к воротам, ведущим в крепость, так рьяно, что епископу Ночерскому пришлось придерживать его облачение, дабы его святейшество не запутался и не споткнулся. Там, в этой твердыне, Климент VII и заперся.

Из убежища он слышал крики своей паствы, молящей о милосердии, в то время как войска императора неистовствовали вокруг. Солдаты пытались выкурить его святейшество из крепости, грозясь съесть его, когда сумеют до него добраться. Они носились по городу, подобно волчьей стае, уничтожая реликвии, насилуя и убивая горожан, отрубая кисти рук ради драгоценностей, разрушая и оскверняя алтари и надгробия. Некоторые солдаты даже напялили на себя алые мантии, снятые с убитых кардиналов. Священнослужителей, даже самых незначительных по рангу, захватывали с целью получения выкупа.

За самого Климента назначили выкуп почти в полмиллиона дукатов — сумму, превышающую его годовой доход. Чтобы собрать эти деньги, он приказал своему ювелиру, Бенвенуто Челлини, находившемуся в осажденном замке месте с ним, соорудить печь и переплавить на золото папские тиары, которые ему удалось захватить с собой. В соборе Святого Петра были устроены конюшни, проводились шутовские церковные службы, а предводитель лютеран-мародеров приготовил шелковый шнур с петлей на конце, дабы вздернуть Климента. Иконоборческое разграбление Священного Города потрясло весь цивилизованный мир. Лишь через семь месяцев голод и эпидемия чумы выкурили мародеров из Рима, где они оставили после себя зловонные руины. Когда Рим был охвачен грабежами и разбоем, во Флоренции начался бунт. При помощи подоспевшей императорской армии режим Пассерини и Медичи был легко свергнут.

Теперь положение Екатерины стало совершенно неопределенным. 11 мая 1527 года до Флоренции докатились слухи об ужасах, творящихся в Риме. Во дворце Медичи на улице Ларга восьмилетняя девочка осознала, что это катастрофа. Ее тетка, Клариче Строцци, которую многие считали главой семьи, обрушилась на Пассерини, обозвав его никудышным правителем и вспыльчивым идиотом. Досталось от нее и Алессандро с Ипполито: по мнению тетки, они позорили имя Медичи, коего им посчастливилось быть удостоенными.

А тем временем напоминавшая потревоженный пчелиный рой толпа ворвалась в ворота дворца Пассерини. Юношам Медичи удалось скрыться лишь благодаря связям оборотистой Клариче с новым режимом. Будучи истиной дочерью семьи Медичи, она уже она успела заключить соглашение с его представителями. Пассерини немедленно воспользовался этой возможностью и покинул Флоренцию 17 мая вместе с Ипполито и Алессандро, бросив женщин на произвол судьбы. Екатерина и ее тетка остались лицом к лицу с восставшими. Новые правители Флоренции кипели от ярости, когда сообразили, что младшим Медичи удалось улизнуть, не выполнив своих обязательств. Упускать из рук Екатерину, оставшуюся единственной заложницей, они не намеревались.

Было решено отправить девочку в монастырь Св. Лючии на улице Сан-Галло, известный своей враждебностью в отношении семейства Медичи. Клариче выразила шумный протест, взывая к Бернардо Ринуччини, командиру большого отряда, присланного за ее племянницей. Она с племянницей находилась в то время в Поджио-а-Кайано, красивой загородной вилле Медичи, куда ей удалось скрыться, спасая девочку от разъяренных горожан. Но яростные крики и мольбы Клариче не возымели никакого действия и не спасли ребенка от заточения на три долгих года в монастырь, более всего напоминавший тюрьму.

В монастыре жизнь Екатерины постоянно подвергалась угрозам того или иного рода в зависимости от развития событии на политической арене. Малышка вела печальную жизнь в скромной келье, пока в декабре 1527 года не пришел приказ перевезти ее в монастырь Св. Екатерины Сиенской, также находящийся во Флоренции. Когда французский посол навестил девочку там, он обнаружил ее в убогом сарае и потребовал, чтобы ребенка немедленно перевели в другое помещение. Заручившись разрешением флорентийской Синьории, посол добился перевода девочки в более подходящие условия в монастыре Санта-Мария Аннунциата делле Мурате (буквально: «за стенами»).

Закутанную в покрывало Екатерину перевезли в Мурате глубокой ночью 7 декабря 1527 года. Стены лишали ее свободы, но в то же время и защищали от враждебного окружающего мира. Флорентийцами овладела глубокая ненависть к Медичи, и они старались уничтожить все, напоминавшее об этой семье. В разгар этих беспорядков и смуты была испорчена статуя Давида работы Микеланджело — фигура лишилась левой руки, когда в нее бросили камень. Но Екатерина по-прежнему оставалась ценной разменной фигурой для Синьории, поэтому о жизни девочки так или иначе заботились.

Отличавшийся лояльным отношением к Медичи, монастырь Мурате служил своего рода школой для молодых девиц, где юные аристократки получали образование и обретали соответствующие манеры. Пожилые дамы, уставшие от мирских забот и волнений, также нередко находили пристанище в его стенах.

Как свидетельствуют просьбы о воспомоществовании и записи о выдаче пособий, датируемые периодом между 1524 и 1527 годами, поступившие к кардиналу Армеллино, папскому казначею при Льве X, а затем при Клименте VII, монастырь регулярно оказывал поддержку семье Медичи. Одна из монахинь вспоминала о прибытии Екатерины: «Магистраты передали ее нам, и мы были счастливы приютить сиротку, исполняя обязательства перед ее семьей. Хотя она могла быть заражена чумой, мы приняли ее <…> Однажды, в два часа ночи, целая банда доставила это дитя к воротам монастыря, и все монахини, отринув страх, собрались вокруг нее. Слава Богу и Святой Деве, никто не был ранен. Герцогинюшка пробыла у нас три года». Затем она продолжала: «И была она добра несказанно и отличалась изысканностью речи, ведь ее растили две женщины».

Аббатиса была крестной матерью Екатерины. Теперь она позаботилась о том, чтобы у крестницы была удобная и просторная келья. Ту, в которой она поместила Екатерину, прежде занимала овдовевшая родственница и тезка девочки — Екатерина Риарио Медичи. Обласканная монахинями, многие из которых сами происходили из знатных семей, обездоленная сирота нашла здесь тихий уголок, где спасалась от жестокого мира и многому научилась у добрых женщин. Ее грациозная осанка, изумительные манеры, способность очаровать собеседника — все эти черты личности Екатерины, превратившиеся позже в грозное оружие, по-видимому, сложились именно в то время. Один историк напишет: «В Мурате произошло формирование Екатерины — воинствующей защитницы религии». Здесь же она изучила все традиции и церковные обряды, которым впоследствии всегда отдавала должную дань.

Одна из монахинь, сестра Никколини, описывала ее как «милую малышку <…> с такими грациозными манерами <…> что все вокруг любили ее», и добавляла: «была она столь ласковой и милой, что сестры на все были готовы, лишь бы уменьшить ее скорби и печали». Другая упоминает о «прекрасном поведении» девочки. Неудивительно, что обитательницы монастыря готовы были костьми лечь за «герцогинюшку». Смерть продолжала забирать дорогих Екатерине людей. Заменившая ей мать неутомимая защитница и опекунша Клариче Строцци умерла 3 мая 1528 года. Французский посол оставался теперь единственной опорой юной Екатерины, и он старался обеспечивать ее благополучие изо всех сил. После визита к девочке посол писал ее дяде, герцогу Олбани, женатому на тетке Екатерины с материнской стороны: «Ваша племянница содержится в монастыре в хороших условиях, но ее редко навещают, а представители флорентийской Синьории охотнее спровадили бы ее в загробное царство. Она ждет, что вы пошлете подарки из Франции синьору Феррари. Могу вас заверить, что вы вряд ли встречали кого-либо в ее возрасте, кто был бы столь чувствителен к добру и злу».

К 1528 году французские войска потерпели ощутимое поражение и покинули Италию. Поэтому Климент VII решил обратиться к Карлу V с мирной инициативой: «Я передумал и хочу теперь стать поборником Империи и оставаться таковым до конца моих дней». 20 июня 1529 года был заключен Барселонский договор между Климентом VII и Карлом V В нем Климент обязался короновать Карла короной Священной Римской империи, а тот взамен обещал вернуть дому Медичи влияние во Флоренции и свою поддержку. Коронация действительно состоялась в Болонье 24 февраля 1530 года; Карл V стал последним императором, коронованным папой римским. Договор также подразумевал брак между незаконнорожденным сыном Климента, Алессандро, и внебрачной дочерью Карла, Маргаритой Австрийской. Французы, в свою очередь, подписали мирный договор с Империей 3 августа 1520 года в Камбрэ, прозванный «La Paix de Dames» («Дамский мир»), так как в заключении договора участвовали мать Франциска I, Луиза Савойская, и тетка императора Маргарита, регентша Нидерландов. Когда события начали складываться в пользу Климента VII, экстремистски настроенные горожане, сменившие умеренных правителей Флоренции времен начала восстания, решили, что «загробное царство» для Екатерины можно и приблизить. Убив ее, они навсегда покончили бы с матримониальными замыслами папы.

В октябре 1529 года войска империи во главе с принцем Оранским начали жестокую и успешную осаду Флоренции. Среди прочих оборонявшихся был и Микеланджело, служивший военным инженером. Чума и голод обостряли в городе панику и ненависть к Медичи. Попытки обороняться осложнялись еще и тем, что среди флорентийцев были предатели. Не удивительно, что именно юная Екатерина Медичи, не выходя из монастыря, оказалась в фокусе внимания отчаявшихся правителей города. Поступило, например, предложение уложить девочку голой в корзину и поставить перед городскими стенами, дабы ее же союзники и убили Екатерину в перестрелке. Поговаривали также, не отправить ли одиннадцатилетнюю девочку в солдатский публичный дом — уж тогда бы Церкви не удалось плести свои брачные козни! Так и не приняв окончательного решения, совет решил немедленно забрать девочку из дружественного Мурате, откуда, как они боялись, ее могут без труда освободить неприятели. Поздно вечером в июле 1530 года Синьория послала за девочкой отряд солдат во главе с Сильвестро Альдобрандини. По словам монахинь, «они решили забрать ее ночью, и это было таким бедствием и несчастьем <…> Но Восьмерка была слишком сильна, и нам пришлось уступить».

Екатерина, осознавая, что ее ждет смерть и что Альдобрандини ведет ее на казнь, сопротивлялась как могла. Одиннадцатилетняя девочка додумалась отрезать волосы, словно принимая постриг, и надела монашеское облачение. Объявив, что, как невеста Христова, она отказывается уезжать тайно, Екатерина вскричала: «О пресвятая Богородица, тебе принадлежу! Посмотрим теперь, как осмелятся эти забывшие Бога нечестивцы вытащить супругу Его из монастыря!» Она отказалась снять монашеское одеяние, и Альдобрандини так и повез ее по узким улочкам верхом на осле, оттесняя голодную обезумевшую толпу, которая выкрикивала открытые угрозы, пылая ненавистью.

Опасная поездка стала серьезным испытанием для девочки, но Альдобрандини и его солдатам удалось довезти Екатерину целой и невредимой до монастыря Святой Лючии. Именно здесь она три года назад впервые стала пленницей. Екатерина не забыла того, что Альдобрандини фактически спас ее от растерзания, и когда 12 августа 1530 года осада была снята, а Климент VII снова стал править своим родным городом, ходатайствовала за своего конвоира, добившись замены смертной казни изгнанием. После освобождения Екатерина навестила монахинь в Мурате и отпраздновала с ними счастливое окончание этой грустной истории. Она поддерживала с монастырскими сестрами контакт на протяжении всей своей жизни, регулярно писала им и делилась доходами с принадлежащей ей собственности. Екатерина не прощала неповиновения, но никогда не забывала добра.

Очень скоро девочка снова стала центральной фигурой в международной политике Климента VII и переехала в Рим, где ее «дядя», как он сам себя величал, приветствовал свою родственницу с необычайной теплотой. Старый лицемер сумел убедить зрителей, что именно ее он «любит больше всех на свете». Другой наблюдатель замечал, что на личности юной Екатерины сказалось пережитое ею под властью врагов семьи: «Она не могла забыть дурного обращения, от которого пострадала, и только об этом могла говорить».

Климент поселил Екатерину вместе с Ипполито и Алессандро в римском дворце Медичи (ныне Палаццо Мадама, где заседает итальянский сенат). Он желал, чтобы она приобрела внешний лоск и совершенные манеры, необходимые для блистательного брака. Антонио Сориано, венецианский посол, так описывает внешность Екатерины во время прибытия в Рим: «…ростом она мала, худа, не отличается изяществом черт, но глаза имеет пронзительные, что характерно для семьи Медичи». Никто не считал ее красивой, ибо она и не была красавицей, но безупречные манеры придавали Екатерине, тогда еще девочке-подростку, особую элегантность, привлекавшую не меньше, чем идеальная внешность. Один из миланских хронистов назвал ее взгляд тяжелым, однако описал ее как «чувствительное дитя, в столь юном возрасте являющее немалую силу духа и разум». Тот же самый человек отмечает: «Вообще, это дитя не проявляет признаков того, что через полтора года должно превратиться во взрослую женщину».

Екатерина жила под покровительством своей двоюродной бабки Лукреции Сальвиати (сестры Льва X) и ее мужа. Неизвестно, как проходили ее дни, но, пожалуй, все-таки именно в Риме, городе, отстраиваемом заново после бедствий, его постигших, в полной мере проявилась любовь Екатерины к искусствам и, в особенности, к архитектуре. Она имела возможность часто наблюдать великих художников за работой. Те не только восстанавливали городские здания, но и создавали новые произведения. Девочка, безусловно, могла наслаждаться лучшими в мире библиотеками, живя в окружении сокровищ античности и творящегося у нее на глазах Ренессанса. В Риме, при дворе Климента, Екатерина привыкла к ритуалам и формальностям, сопровождающим жизнь высокопоставленных особ.

А еще, живя в Вечном Городе, Екатерина, к вящей тревоге Климента, пала жертвой любовных чар Ипполито Медичи. К весне 1531 года все вокруг заговорили о юной паре. Молодой человек, разумеется, питал определенные надежды в отношении этого брака. И Клименту было чего опасаться. Если верить свидетельствам очевидцев, подкрепленным портретом кисти великого Тициана, изобразившего молодого человека в костюме венгерского всадника (ныне этот портрет находится в галерее Питти во Флоренции), Ипполито был высоким, стройным, темноволосым и темноглазым юношей приятной наружности. Он питал слабость к театрально роскошным нарядам, носил украшенный бриллиантами плюмаж и инкрустированную драгоценными камнями турецкую саблю. Ипполито стал отличным противоядием после проведенных Екатериной в заточении лет отчаяния и потерь. Старше по возрасту, чем Алессандро, он должен был стать правителем Флоренции по праву. Однако Барселонский мир показал, что Климент лелеял другие планы.

Было решено заключить брак между Алессандро и Маргаритой Австрийской, внебрачной дочерью императора. При этом группа флорентийцев, называвших себя «тринадцать реформаторов республики», разработала новую конституцию, делавшую Медичи правителями города, чья власть передается по наследству, дабы положить конец политическим переворотам и чехарде в правлении Флоренции. Имея за спиной поддержку императора, Ипполито попытался пренебречь планами своего святейшего родственника Климента. Юноше пришлось против воли в двадцать лет стать кардиналом, но теперь он охотно отложит в сторону красный кардинальский колпак и женится на Екатерине, заняв достойное место на флорентийском престоле. Ипполито взбунтовался против папы, попытавшись найти поддержку в Тоскане, где люди устали от раздоров и желали жить в мире, но его затея провалилась. Затем Климент все-таки ухитрился умаслить младшего родственника богатыми бенефициями и другими дарами в обмен на обещание больше не затевать мятежей, и в июне 1532 года отправил Ипполито в Венгрию в качестве папского легата. Если юная Екатерина и лелеяла надежды на брак со своим неотразимым родственником, то она должна была похоронить их навсегда.

Теперь все дни папы были заняты обустройством семейных дел. Он желал поскорее воплотить в жизнь Барселонский договор и увидеть своего сына Алессандро герцогом Флорентийским, женатым на Маргарите Австрийской. Согласно новой конституции, Синьория была распущена, и 27 апреля 1532 года, Алессандро Медичи, незаконный сын папы римского, был официально объявлен правителем Флоренции. Екатерину отправили в город, чтобы придать процессу больший оттенок законности, и впервые в жизни она исполняла официальные обязанности как родственница Алессандро. Очевидцы замечали, что тринадцатилетняя девочка держалась с восхитительным достоинством и грацией. Она продолжала выполнять во Флоренции роль хозяйки герцогского дома, пока в апреле 1533 года не прибыла невеста Алессандро. Однако Екатерина не только наслаждалась богатыми и пышными торжествами, отмечавшими избрание нового герцога, — она посвящала много времени занятиям. Об ее образовании нам известно мало, если не считать того, что она знала греческий, латынь и французский, была сильна в математике, что не могло впоследствии не отразиться на ее любви к астрологии. Климент держал Екатерину во Флоренции, а сам вел в Риме переговоры о ее замужестве.

С самого рождения Екатерина неизбежно становилась объектом матримониальных интриг. Еще до бунта во Флоренции Климента одолевали просители от наиболее влиятельных итальянских семейств, таких, как Гонзага из Мантуи, Эсте из Феррары и делла Ровере из Урбино. Теперь папа, чувствуя себя намного увереннее, рассматривал иные брачные предложения. Среди них, например, была кандидатура внебрачного сына Генриха VIII, герцога Ричмонда. Посол Англии в Ватикане, сэр Джон Рассел, докладывал, что его святейшество «был бы весьма доволен таким союзом», но, несмотря на это, из сватовства ничего не вышло, а герцог умер спустя несколько лет — возможно, от яда. Когда герцог Олбани, дядя Екатерины, обещал ее руку королю Шотландии Якову V, Климент счел, что такой брак не сулит заманчивых перспектив; к тому же папа опасался дороговизны курьерской связи между двумя странами. Когда-то рассматривался в качестве жениха и принц Оранский, но он погиб при попытке отвоевать Флоренцию.

Имелся, однако, один кандидат, которого Климент не мог проигнорировать, ибо его рекомендовал император Священной Римской империи. Карл задумал брак между Екатериной и Франческо II Сфорца, герцогом Миланским. Этот герцог, придурковатый субъект тридцати семи лет, преждевременно одряхлевший, больной, безвольный, полностью сломленный выплатой императору огромных денежных сумм за возврат ему герцогства, вряд ли мог являться мечтой девушки на выданье. Вдобавок Климент боялся, что, выдав Екатерину за ставленника Карла, он и сам попадет в слишком жесткую зависимость от императора и не сможет освободиться, если понадобится. Заботило папу римского и требование императора созвать Всеобщий церковный собор. Его святейшество боялся, что это вызовет раскол церкви. Кроме того, сам Климент не проходил обряда рукоположения, что делало занятие им папского трона незаконным. И в этот момент поступило спасительное предложение от короля Франции. Аппетит Франциска I в отношении итальянских территорий разыгрался с новой силой, и он нуждался в дружественном настрое со стороны папы, чтобы вернуть себе вожделенные владения. В 1531 году, держа все это в уме, Франциск предложил Клименту своего второго сына, Генриха, герцога Орлеанского, в качестве потенциального мужа для Екатерины.

В начале 1531 года Габриэль де Грамон, епископ Тарбский, прибыл в папскую резиденцию в качестве посланца Франциска для обсуждения этого брака. К апрелю предварительное соглашение с Франциском было подписано в замке Анэ (по иронии судьбы это был дом будущей любовницы Генриха, Дианы де Пуатье). Постановили, что Екатерина будет жить при французском дворе до достижения брачного возраста, а тайные статьи договора гласили: ее приданым станут Пиза, Парма, Пьяченца, Реджио, Модена и Легорн. Климент также обещал поддерживать намерения Франции захватить Геную и Милан и попробовать отвоевать в пользу молодой четы Урбино. В июне 1531 года во Францию сообщили, что Климент не станет отправлять Екатерину ко французскому двору до свадьбы. С одной стороны, он опасался шума, который поднимется, когда новость дойдет до императора, а с другой — кто знает, как изменится политическая обстановка во Франции. Он не хотел рисковать, оставляя «племянницу» в руках Франциска. Поэтому козыри пока оставались на руках у Климента. Он также настоял, чтобы к приданому Екатерины в 100 тысяч золотых экю добавили дополнительно 30 тысяч экю в обмен на доходы с ее флорентийского наследства. Франциск согласился выделять Екатерине 10 тысяч ливров в год, кроме того, она могла пользоваться весьма приличными доходами от материнского наследства.

Будучи вторым сыном могущественного короля Франции, Генрих, герцог Орлеанский, не знал недостатка в невестах. Самой выгодной партией считалась Мария Тюдор. Но возможность женитьбы на старшей дочери Генриха VIII утратила свою привлекательность, когда король Англии попытался аннулировать брак с ее матерью, Екатериной Арагонской. Тем временем Франциск сосредоточил все помыслы на Екатерине Медичи, связывая с ней свои итальянские планы. Генрих Орлеанский был очень молод — он родился в тот же год, что и Екатерина, и ему еще не исполнилось и тринадцати лет. Хотя считалось, что французский трон ему не достанется, он все-таки представлял собой лакомый кусочек для любой принцессы, не говоря уж об итальянской герцогине без герцогства. Пусть Екатерина богата, но ведь она не королевской крови…

В январе 1533 года в Болонье велись тайные переговоры между посланниками Климента и Франциска. Папа, сильно опасаясь, как бы император, прослышав о намечающемся союзе с Францией, не помешал им, для отвода глаз возобновил обсуждение перспектив брака с Франческо Сфорца, герцогом Миланским. На самом же деле Карл, уверенный, что Франциск никогда не снизойдет до того, чтобы женить сына на дочери «купца», лишь смеялся над слухами. Когда же он напрямую спросил Климента об этом, папа уклонился от ответа и пообещал императору: мол, буде Франциск серьезно задумывает этот брак, он-то уж сумеет отклонить предложение. Он заявил: «Я знаю его (Франциска) природу, он только и ищет повода порвать отношения со мной, да я и сам бы этого желал!» Когда же, спустя короткое время, о браке было объявлено открыто, императору осталось лишь изумляться.

Пробил звездный час Климента. Он сумел вынести столько неприятностей. Он пережил разграбление Рима и отстроил город заново. Его семью вышвырнули из Флоренции; ныне он наслаждался восстановлением былой славы. Благодаря союзу с императором, он сумел не только обеспечить своей семье власть во Флоренции, но сделал сына герцогом с передачей власти по наследству. Его незаконный сын Алессандро стал герцогом Флорентийским, а дочь могущественных Габсбургов — его супругой. Играя с императором против короля Франции и дразня последнего щедрыми посулами обширных территорий на полуострове, ему удалось соединить в браке Екатерину и Генриха Орлеанского. Да, он умел совместить несовместимое! Олба-ни писал Франциску: «Его святейшество страстно желает этого брака». Притворство Климента поразило Грамона, французского посланника в Риме, который описывал свои беседы с Климентом, где тот без устали повторял, мол, «его племянница, конечно, недостойна такого союза, для них это великая честь, но, разумеется, они готовы на любые жертвы и уступки, дабы осуществить этот брак». Климент не мог предвидеть, на какие жертвы действительно придется пойти, дабы свершилось то, что он справедливо называл «величайшим браком в мире».

 

ГЛАВА 2.

ВЕЛИЧАЙШИЙ БРАК В МИРЕ

«Я принял девушку в дом, по сути, голой»

1515-1534

Генрих, герцог Орлеанский, будущий муж Екатерины Медичи, родился 31 марта 1519 года, двумя неделями раньше своей невесты. Второму сыну «короля-рыцаря» Франциска I выпало не менее тяжелое детство, нежели его нареченной. Он потерял мать, добрую и благочестивую королеву Клод, отличавшуюся слабым здоровьем, в пятилетнем возрасте. Вскоре после этого Генрих и его старший брат стали жертвами отцовской политики, приведшей к военной катастрофе: Франциск потерпел сокрушительное поражение в битве при Павии в 1525 году. Для того, чтобы понять, каким человеком, королем и мужем был Генрих, необходимо хотя бы коротко пояснить, в чем состояла драма правления Франциска I.

Когда Франциск Валуа-Ангулем, честолюбивый юноша двадцати лет от роду, стал в 1515 году королем Франции, он немедленно сосредоточил все свои помыслы на завоевании Италии. Проявив смелость и находчивость, молодой король пошел военным походом на Милан и захватил его, отняв у семейства Сфорца, которое пользовалось поддержкой Империи. Франциск Изобретательно провел свою армию, орудия и лошадей через опасный и мало кому известный проход в Альпах, сбив с толку врага. Небольшие стычки между отрядами Франциска и итальянцами вылились в решающую битву за Милан при Мариньяно, состоявшуюся 13-14 сентября 1515 года. После триумфальной победы Франциск провозгласил себя герцогом Миланским. Он был королем Франции всего девять месяцев, и битва при Мариньяно стала вершиной его воинской карьеры, хотя Франциск еще и не подозревал об этом. Его предшественники уже имели случай убедиться, что французские завоевания в Италии очень трудно сохранить, они вечно требовали денежных затрат и новой крови.

Ситуация осложнилась еще и тем, что успех Франциска при Мариньяно положил начало непрекращающейся вражде между ним и королем Испании Карлом I Габсбургом. Французские притязания на итальянские территории и вражда между Валуа и Габсбургами стали основными политическими векторами царствования Франциска и, в известном смысле, его проклятием.

После Мариньяно Франциск оказался в центре внимания европейских монархов. Казалось, что отныне успех будет всегда сопутствовать французскому королю. В 1515 году он заключил союз с папой Львом X Медичи, заручившись его поддержкой в Италии, и, сам того не осознавая, положил начало череде событий, которые двадцать лет спустя приведут Екатерину во Францию в качестве его собственной невестки.

Но вскоре счастливая звезда Франциска I пошла на убыль. В 1519 году король Карл Испанский был единодушно избран императором Священной Римской империи под именем Карла V. Франциск тоже выдвигал свою кандидатуру и был весьма обескуражен тем, что ему предпочли испанца.

В 1521 году Франциск потерпел и военную неудачу: Милан сдался войскам императора. К 1523 году Франция осталась одна на политической арене, ибо Англия объединила свои силы с Империей в союзе против Франции. Предательство, восстание в собственной стране, которое пришлось подавлять, а также вторжение неприятельских войск и с севера, и с юга заставили Франциска действовать решительно. Его армия теснила имперских захватчиков на юг в Италию. И наконец, 24 февраля 1525 года после суровой зимы войска Франциска встретились с имперским войском в чистом поле у осажденной Павии, где засел неприятель.

По численности армии были почти равны, и вначале бой не выявил чьего-либо преимущества. По причинам, до сих пор не выясненным, Франциск, вероятно, решивший, что противник уже отступает, выехал далеко вперед, оторвавшись от телохранителей и кавалерии. На равнине он очутился между своими войсками и неприятелем и попал под огонь вражеских аркебуз, весьма удачно размещенных, чтобы поражать французских рыцарей. В мгновение ока Франциск II его люди, сумевшие ценой фантастических усилий прорубиться сквозь строй неприятеля, оказались отрезанными от своих и были окружены солдатами императора. Франциск демонстрировал храбрость, доходящую до безрассудства: когда коня под ним убили, он бился пешим, отчаянно, хотя и безнадежно. Несмотря на тяжесть доспехов, он умело разил врагов мечом, и лучшие представители французского дворянства, вдохновленные отвагой короля, сплотились вокруг него. В конце концов, Франциска и уцелевших дворян захватили в плен. Давно уже, со времен Азенкура, Франция не теряла столько доблестных высокородных рыцарей на поле брани. Павия стала настоящей катастрофой для короля и всей страны.

Поступил приказ доставить венценосного пленника в Испанию для встречи с Карлом V. Франциск горячо верил в рыцарский кодекс и надеялся встретиться лицом к лицу с тем, кто взял его в плен. Король верил, что ему и испанскому владыке удастся договориться как двум рыцарям королевской крови. При этом Франциску хотелось бы смягчить условия договора, выдвинутые императором.

Самым важным пунктом этого договора был вопрос о герцогстве Бургундском. Его земли были захвачены французами в 1477 году после смерти последнего бургундского герцога, Карла Смелого, не оставившего наследников мужского пола. Хотя Карл V по материнской линии происходил от герцогов Бургундских, его претензии на их владения подстегивались не столько династической гордостью, сколько политическим чутьем. Вхождение в состав Империи этой богатой, плодородной земли, примыкавшей к восточным границам Франции, создавало стратегический плацдарм, позволявший угрожать французам.

Между тем Франциску был оказан королевский прием в Барселоне, куда он прибыл 19 июня. Толпы народа ревели от восхищения, когда увидели французского монарха, вышедшего из собора, где он слушал мессу. Где бы он ни появлялся, люди теснились вокруг короля, моля его применить монарший дар исцеления, благодаря которому хвори покидают болящих. Неудивительно, что наблюдатель из Венеции писал: «Он переносит свое заточение с поразительной стойкостью», добавив, что «им все восхищаются в этой стране». В атмосфере празднеств и всеобщей шумихи Франциск в конце лета 1525 года прибыл в Мадрид.

Но вскоре прояснилось истинное положение дел. Привыкший к упражнениям на свежем воздухе, обществу женщин и прочим приятностям жизни, Франциск понял, каково это — быть пленником. Им овладело уныние, он стал плохо есть и спать, а это, в свою очередь, привело к истощению сил. Вдобавок ко всему у него образовался обширный гнойный нарыв в носу. Даже император, который до того избегал встреч с королем-пленником, сейчас дежурил у его постели в тревоге, ибо жизнь Франциска — драгоценный залог — начала стремительно угасать. Он даровал позволение сестре короля Маргарите прибыть из Франции и ухаживать за ним. После нескольких недель серьезного недуга нарыв прорвался, и король пошел на поправку. Один из французов, дежуривших у его ложа, докладывал в Париж 1 октября 1525 года, что их государь «постепенно поправляется… Природа взяла свое, жизнедеятельность полностью восстановилась благодаря очищению как верхних, так и нижних проходов, а также за счет крепкого сна, питья и пищи, так что теперь он вне опасности». С выздоровлением Франциска можно было возобновить переговоры об условиях мира.

Согласно Мадридскому договору, подписанному 14 января 1526 года, Франциск отказался от своих притязаний на Милан и прочие итальянские территории, которые Империя теперь могла рассматривать как свои собственные. Дабы скрепить это соглашение, король дал клятву жениться на вдовой сестре Карла, королеве Элеоноре Португальской, прозябавшей при мрачном испанском дворе в ожидании, пока брат подыщет ей супруга. Внешность Элеоноры была отмечена многими родовыми чертами Габсбургов, и самое мягкое, что можно было сказать о бедняжке, так это то, что она не совсем уродлива. Франциску хватило пары любезностей, чтобы очаровать недалекую, набожную и мягкосердечную королеву, которая немедленно увлеклась им, не веря своему счастью, когда договор был подписан.

Что же касается Бургундии, Карл не оставил почвы для отступления. Франциск, наконец, согласился отдать Империи эту территорию, но заявил, что должен лично наблюдать за процессом передачи. Карл знал, что это будет нелегким. Понимая, что присутствие французского короля смягчит ситуацию, он дал согласие, однако, чуя неладное, потребовал, чтобы Франциск перед возвращением домой оставил вместо себя заложников. Луиза Савойская, мать Франциска, ставшая официальной регентшей на время его плена, решила: двое старших внуков могут занять отцовское место.

Таким образом, исходя из политических соображений, Генрих, герцог Орлеанский, и его старший брат дофин Франсуа были обречены находиться в заточении в Испании до тех пор, пока отец не вызволит их, исполнив обещания по договору. Посол Генриха VIII Английского, Джон Тэйлор, получил приказ сопровождать их в течение долгого путешествия в испанские земли. Перед отбытием из Франции он писал кардиналу Вулси: «После обеда меня привели повидаться с дофином и его братом Гарри. Славные мальчуганы обнимали меня, держали за руку и спрашивали о благополучии его королевского величества… Крестник короля (т. е. будущий король Генрих) отличается более быстрым умом и смелостью, как это видно из его поведения». Франсуа исполнилось семь лет, а Генриху — шесть, когда им пришлось сменить родные замки в Блуа и Амбуазе — роскошные и уютные, на мрачные крепости Испании.

В сопровождении бабушки, Луизы Савойской, и небольшой свиты двое «славных мальчуганов» проделали в ненастную погоду долгое путешествие на юг, к границе между Францией и Испанией. Обмен, по поводу которого было выработано строгое соглашение, происходил в семь утра 17 марта 1526 года. Была огорожена полоса в десять миль вдоль реки Бидассоа, по которой проходила граница. Посреди реки устроили огромный плот, куда доставили августейших узников. В назначенный час с каждого берега отбыло по судну. На каждом находилось равное количество людей, все одинаково вооруженные. На краю огороженного пространства двое мальчиков обнялись на прощание со своими родными.

Все придворные, сопровождавшие маленьких заложников, глубоко переживали разлуку с мальчиками. Но одна из знатных дам, казалось, проявляла особенную заботу и нежность к Генриху. Позднее она станет центральной фигурой в его жизни, ибо доподлинно известно: этой добросердечной придворной дамой была не кто иная, как 25-летняя Диана де Пуатье. Тронутая жестокой судьбой принцев, она поцеловала маленького Генриха в лоб и перекрестила на прощание.

Когда два судна подплыли к плоту и наступил момент обмена, Шарль де Ланнуа, вице-король Неаполя и подданный императора, объявил Франциску: «Сир, вы теперь свободны; да исполнит ваше величество обещанное!» «Все будет сделано!»— ответствовал король, затем, повернувшись к своим несчастным сыновьям, порывисто обнял их и осенил знаком креста. Генрих и его братец поцеловали отцу руку, а он, пообещав, что вскоре пришлет за ними, поднялся на борт ожидавшего судна, и оно направилось к французскому берегу реки. Коснувшись французской земли, Франциск вскричал: «Я король! Я снова король!»

Вначале Генриха и его брата дофина держали в «почетном заключении» в Витории, что в Кастилии. Ожидая освобождения, они оставались с королевой Элеонорой, которая собиралась вскоре стать их мачехой. Добрая женщина проявляла трогательную заботу о их благополучии. Мальчики пользовались также услугами большого штата французских служащих, включая гувернера, учителя, дворецкого, семидесяти слуг и работников. Однако очень скоро стало ясно, что их отец вовсе не намерен выполнять условия Мадридского договора. Еще перед тем, как подписать договор, Франциск сообщил своим посланникам, прибывшим из Франции, что обещания, данные им в плену, — пустой звук, ибо даны под принуждением.

Для современного читателя может показаться странным, сколь безжалостно Франциск отправил сыновей в заточение, отдавая себе отчет, что их плен может продлиться очень и очень долго, раз уж он вознамерился обмануть императора. Но, учитывая ситуацию, мы поймем, что у французского монарха просто не оставалось иного выбора. Ради спасения королевства ему необходимо было действовать и быть свободным. Поражение при Павии нанесло сокрушительный удар по политическому положению Франции и ее военному авторитету.

Мать Франциска, Луиза, обожала своего сына. Он был для нее светом в окошке, смыслом жизни. Она звала Франциска «мой господин, мой король, мой сын, мой Цезарь!» и выбивалась из сил, стараясь сохранить дня него королевство во время его пленения. Однако, немолодая уже королева, не обладала достаточным авторитетом, чтобы успешно править в отсутствие сына. Она всегда отличалась слабым здоровьем, и теперь страдала различными болезнями. Постепенно королеву-мать окружила стая алчных советников, заинтересованных лишь в получении собственных выгод. Народ начинал открыто выражать недовольство битвой при Павии, а иностранные хищники то и дело посматривали в сторону Франции.

А теперь и Карл V столкнулся с трудностями. Из-за того, что Франциск нарушил условия договора, планы императора затрещали по швам. Мало того, что лопнул Мадридский договор, — у императора еще закончились и деньги на жалованье войскам. В его германских владениях свирепствовали религиозные войны, а на венгерские земли напали турки. Неудивительно, что в своем докладе английский посланник описывает Карла как «обремененного заботами».

После своего освобождения Франциск первым делом постарался заручиться серьезной политической поддержкой и осложнить жизнь императору, создав 22 мая 1526 года Коньякскую лигу. Для видимости лига якобы должна была «обеспечивать безопасность христианства и установить надежный и длительный мир», хотя в действительности в нее входили государства, боявшиеся доминирования Империи. Она включала Францию, Венецию, Флоренцию, Папскую область и владения Сфорца, герцогов Миланских. Генрих VIII Английский также принял в ней участие в качестве «защитника». В ответ на действия Франциска «почетный плен» для его детей сменился суровым заточением. Отвечавший за принцев коннетабль Кастилии, дон Иньи-го Эрнандес де Веласко, получил приказ перевезти их в глубь Испании. Вначале их отправили в замок возле города Вальядолид. В феврале 1527 года возникло подозрение, что существует заговор с целью освободить мальчиков и вернуть их во Францию, поэтому их увезли на юг.

Карл приказал отослать часть слуг во Францию и отправил детей в замок близ Паленсии, примерно в сотне миль к северу от Мадрида. В октябре — когда Рим был уже захвачен, в Италии кипели войны, а Екатерина тоже была пленницей в Мурате— Карл дал разрешение на краткий визит английских эмиссаров к Генриху и его брату. Они поговорили с учителем принцев, Бенедетто Тальикарно, и сообщили, что тот «не мог подобрать слов, восхищаясь умом, способностями и жаждой знаний герцога Орлеанского, не говоря уж о его любезности, благородстве ума, коим он открыто блещет».

В 1529 году испанцы схватили французского шпиона близ Паленсии, неподалеку от замка, где держали принцев. Шпиона казнили. Боясь, что мальчиков снова попытаются освободить, император приказал увезти их еще дальше. Их новым домом стала мрачная горная крепость Педраса, лежащая между Мадридом и Сеговией. Французскую свиту и слуг забрали у них за несколько месяцев до переезда. Отправленные рабами на галеры, несчастные слуги, если верить слухам, потерпели кораблекрушение, их захватили пираты и, в конце концов, продали в рабство в Тунис. По иронии судьбы, десять человек из сорока одного были впоследствии освобождены Карлом V, когда в 1535 году он захватил этот город. Таким образом, у мальчиков остался единственный компаньон для развлечений, французский карлик. Тюремщики, суровые испанские солдаты, держали их под неусыпным надзором, но мало беспокоились об их бытовых нуждах.

Французский агент, побывавший близ Педрасы, описывал, как он дважды встретился с мальчиками в июле 1529 года. Первая оказия выпала ему, когда испанский вельможа вел детей к мессе в сопровождении восьми десятков солдат-пехотинцев. Второй раз он наблюдал, как дети направлялись к месту, отведенному для игр, в окружении пятидесяти всадников. Шпион сообщал, что, куда бы Генрих ни отправлялся, он всегда едет на ослике, а двое людей держат его с двух сторон, ибо он не оставляет попыток вырваться. Шпион также заметил, что принц при любой возможности клянет испанцев на все корки.

Тем временем международная обстановка начала меняться. Похоже было, что принцев могут вскоре отправить домой. Пока Франциск II император, преисполненные взаимной ненавистью, «развлекались» вызовами друг друга на дуэль, обе стороны, измученные войной остро нуждались в мире. Пытаясь найти выход из тупика, мать Франциска, Луиза, и тетка Карла, Маргарита Австрийская, регентша Нидерландов, были уполномочены вести переговоры от лица двух правителей, тем самым помогая мужчинам «не потерять лицо». «Дамский мир», как мгновенно окрестили мирный договор в Камбрэ, где его подписали Луиза Савойская и Маргарита Австрийская в августе 1529 года, немедленно освободил принцев. Наиболее значимая статья определяла передачу Карлу части Бургундии в обмен на принцев. Вместо всего прочего ему выплачивался выкуп в 2 миллиона экю. Сестра Карла, Элеонора, ожидавшая в отчаянии, чем закончится дело, по-прежнему должна была выйти замуж за Франциска. К великой ее радости было решено, что после выплаты 1,2 миллиона экю — первой части выкупа — детям и королеве позволят отправиться во Францию.

Регентша Луиза попросила разрешения отправить своего церемониймейстера Бодэна навестить мальчиков в Педрасе, дабы донести до них вести о скором освобождении. В сопровождении многочисленной стражи этот человек отправился в Кастилию, куда и добрался в сентябре 1529 года, после многочисленных проволочек, устроенных испанцами. Беглое описание встречи, оставленное Бодэном, дает представление о том, как тяжело и одиноко жилось Генриху и его брату, дофину Франсуа. После ожидания в Педрасе церемониймейстер наконец получил дозволение войти в крепость, где нашел детей в маленькой темной камере со стенами в десять футов толщиной, единственным окошком, расположенным слишком высоко, железными решетками и запорами. Из предметов обстановки — только соломенные матрасы. Когда взгляд Бодэна упал на двух жалких, исхудалых ребят, он заплакал. Потом поклонился им и пояснил, что их ждет скорое возвращение домой. Дофин повернулся к своему тюремщику, объясняя, что не понял ни слова из сказанного этим человеком и пусть тот «говорит на языке этой страны». Маркиз Берланга, отвечавший за безопасность и жизнь пленников в Педрасе, вышел, оставив Бодэна с мальчиками, после чего Бодэн повторил свои слова по-испански. Пораженный, церемониймейстер спросил, неужели дофин забыл свой родной язык. Принц сообщил: мол, с тех пор, как у них забрали их свиту, он больше не говорит по-французски. В этот момент вмешался Генрих со словами: «Братец, это же церемониймейстер Бодэн». Дофин признался, что узнал Бодэна, но симулировал неузнавание при Берланге.

Затем дети засыпали гостя вопросами: как дела дома, как их семья, король и их друзья. Принцам разрешили выйти в соседнее помещение, где они жадно припали к окну, вдыхая свежий воздух. Бодэн заметил также двух маленьких собачек. Один из стражей сказал: «Это единственная радость, которая была здесь у принцев». А другой добавил: «Вы видите, как обращаются с сыновьями короля, вашего господина. Никакой компании, кроме солдат… И никакого учения…» Даже карлика у них забрали. Испанцы, боясь, как бы Бодэн не применил какого-нибудь колдовства, дабы увести детей у них из-под носа, запретили измерить их (а он хотел сообщить королю их рост), а также не позволили снабдить принцев новой одеждой — вдруг она тоже содержит чары… Бодэн не мог сдержать слез, когда перекрестил принцев на прощание и вернулся домой сообщить о печальных результатах своей миссии.

После многих трудностей и проволочек наконец настало время обменять дофина и Генриха на золото. Сбор нужного количества денег для освобождения сыновей обернулся для Франциска серьезной проблемой. Несмотря на горячие заверения богатейших людей Франции и союзных земель о пожертвованиях на выкуп, деньги они давали крайне не охотно. Приходилось напоминать не по одному разу, уговаривать, умолять… Промахи Франциска дорого обошлись королевству. Когда нужная сумма была наконец собрана, проверена и взвешена, выяснилось, что недобросовестные чиновники прихватили часть звонкой монеты, и пришлось искать новые источники. Но вот золото готово. Снова был выдержан строгий протокол, учитывавший все детали.

Король сделал ответственным за золото и саму процедуру обмена знаменитого рыцаря, барона Анн де Монморанси. Коннетабль Кастилии привез своих подопечных к реке Бидассоа в сопровождении сестры императора, Элеоноры, томившейся в монастыре в ожидании замужества с Франциском. Обмен, назначенный на март 1530 года, состоялся только

1 июля, почти через год после подписания договора в Камбрэ.

За день до назначенного срока коннетабль Кастилии обвинил Монморанси и французов в оскорблении своей чести. Он заявил, дескать, без полного извинения от правительства Франции обмен придется отложить. Несколько месяцев подряд Монморанси старательно выполнял малейшие обязательства, следуя каждой букве договора, а теперь самонадеянные испанцы угрожают затянуть дело на неизвестный срок! Разгневанный Монморанси предложил дать личное удовлетворение коннетаблю. К счастью, боевая репутация наместника короля была хорошо известна испанцам, и они тут же забыли о своих претензиях, сменив гнев на милость. На следующий день обмен состоялся.

Непосредственно перед тем, как пленники вышли из-под его опеки, коннетабль Кастилии подарил Генриху и его брату каждому по паре лошадей и попросил простить все проступки, в коих он был перед ними виноват. Дофин ответил благосклонно; Генрих же быстро повернулся задом к презренному тюремщику и «пустил ветра». Королева Элеонора вместе с мальчиками прибыли во Францию при свете факелов ночью 1 июля, а спустя еще два дня воссоединились с отцом детей и его двором. Генрих, теперь уже одиннадцати лет, и двенадцатилетний дофин пробыли пленниками почти четыре с половиной года.

На первый взгляд мальчики выглядели хорошо, они заметно выросли, хотя вскоре стало ясно, сколь глубокую травму нанесло им заточение. Тихие и сосредоточенные, они настаивали на соблюдении всех норм этикета, одеждой и другими деталями поведения напоминали скорее испанцев, нежели французов. Генрих, которого прежде описывали как живого, разумного мальчика, превратился в замкнутого, молчаливого подростка. Тюрьма, лишения и отсутствие общества близких людей не могли не отразиться на обоих детях, оставив след на всю жизнь. После празднеств и торжественных приемов Франциску очень скоро наскучило общество мрачных сыновей. Он заявил: «Француз должен быть всегда живым и веселым». И добавил, что у него нет времени на «сонных, вялых, скучных детей». К тому же король весьма бестактно оказывал явное предпочтение младшему брату мальчиков, Карлу, герцогу Ангулемскому. Моложе Генриха на год, Карл разительно походил на отца и внешностью, и манерами.

Генрих дал выход гневу и досаде, переполнявшим его, фанатично увлекшись физическими упражнениями. Принц находил утешение в охоте, конных турнирах, борьбе и прочих грубых забавах. Он стал заядлым игроком в мяч и всюду носился с неразлучной «бандой» друзей, в основном дворянских юношей, его «почетных пажей». Он питал особую привязанность к Жаку д'Альбону де Сент-Андре, сыну его гувернера. Хотя Сент-Андре уже исполнилось восемнадцать лет к моменту возвращения Генриха из Испании, юный принц испытывал глубокую симпатию к умному и изобретательному пареньку. Он почти боготворил своего энергичного и уже такого опытного товарища, сохранив привязанность к Жаку до конца своей жизни. В то же время он быстро привязался к Франсуа де Гизу, старшему сыну знаменитого Клода, первого герцога Гиза, носившего почетный титул графа д'Омаль. Они с Франсуа были ровесниками, оба восхищались военными подвигами, замирая над историями о храбрости и доблести, которые им доводилось читать или слышать.

В это время Генрих обрел наставника— его преклонение перед Анном де Монморанси возрастало с каждым днем. Коннетабль отвечал за домашнее устройство детей, и неудачная попытка Генриха сблизиться с отцом привела к возникновению привязанности к Монморанси. Солдат и придворный, он воплощал в себе все, что вдохновляло Генриха: воинское искусство, рыцарские манеры и образованность. Он восхищался стойкими консервативными убеждениями Монморанси и часто обращался к нему за советами и руководством. Отвращение, питаемое Генрихом к императору, было понятно и очевидно; Карл V оставался его заклятым врагом до конца жизни. Генрих, как и его будущая жена Екатерина, которая, по странному совпадению, тогда же освободилась из плена, никогда не забывал ни врагов, ни преданных друзей.

После счастливого воссоединения с родичами в Амбуазе Генрих вместе с братьями и сестрами приняли участие в коронации королевы Элеоноры, которая состоялась в Сен-Дени в марте 1531 года. К этому времени Франциск окончательно охладел к своей новой жене, и, предпринимал ни малейшей попытки скрыть свои чувства. Во время своего церемониального въезда в Париж Элеонора могла видеть, как ее муж, стоя у открытого окна за спиной своей фаворитки, Анны д'Эйли, герцогини д'Этамп, бесстыдно и вполне откровенно ласкал ее. Очевидец пишет, что Франциск «развлекался с нею целых два часа на глазах у всего народа». Едва ли так пристало себя вести «христианнейшему королю». Это было тем более печально, так как однажды сестра короля, Маргарита, призналась герцогу Норфолку в том, что новая королева «весьма горяча в постели и охоча до ласк». Король же нашел бедную Элеонору «столь неаппетитной, что никогда не ложился с супругой в постель и вообще не занимался с ней любовью».

Осенью того же года Франциск со всей своей семьей предпринял важную поездку по Франции. Он пожелал устроить великолепные празднества, дабы отблагодарить преданных вассалов за помощь в освобождении королевских детей. Торжественные процессии, разукрашенные триумфальные арки при въезде в большие города — все это произвело глубокое впечатление на Генриха. Пока влиятельные особы слушали речи и пировали, простой люд плясал и веселился на улицах, а из фонтанов било вино. Позже, во время правления Генриха, парадные выезды достигли новых высот пышности, изобретательности и дороговизны. И Франциск, и Генрих понимали, как важно посещать провинции.

Со времени возвращения во Францию Генрих сделался объектом матримониальных замыслов отца. После того как прекратились переговоры с Генрихом VIII о женитьбе на его дочери Марии Тюдор, Франциск обратился к папе Клименту VII, чтобы обсудить брачные планы касательно Екатерины Медичи. Франциск верил, что это может каким-то образом помочь ему вернуть итальянские завоевания. Желание взять реванш за поражение при Павии превращалось у французского монарха в идею-фикс. И Климент не стал разуверять Франциска в его несбыточных надеждах. Постановили, что брачная церемония, назначенная на лето 1533 года, пройдет в Ницце, и она обещала стать грандиознейшим праздником века. Папа решил сопровождать племянницу, а Франциск, стараясь показать французскую монархию с лучшей стороны, из кожи вон лез, чтобы свадьба стала незабываемым событием.

Брачный контракт гласил, что папа римский «должен снабдить сиятельную родственницу одеждой, уборами и украшениями на свое усмотрение». Понимая, что приданое Екатерины должно соответствовать ее статусу, понтифик прибегнул к помощи Изабеллы д'Эсте, знаменитой своей красотой, прекрасным вкусом и знанием последних веяний моды. Она прислала из Манту и «по три фунта золотой и серебряной нити и два фунта шелковой» для вышивки прекраснейших, сверкающих платьев, изготовленных самыми талантливыми швеями Флоренции. Полог для кровати и черно-алые шелковые простыни отличного качества, равно как и нательное белье Екатерины, были под стать платьям. Было заказано такое количество кружева, золотого и серебряного шитья, парчи и дамаста, что Алессандро, герцог Флоренции, обложил налогом в 35 тысяч экю флорентийских горожан — якобы для укрепления обороны города, но на самом деле — чтобы оплатить корзину с приданым Екатерины.

Драгоценности, привезенные Екатериной во Францию, не имели себе равных: идеальные нити жемчуга, кольца, золотые пояса, один из которых был инкрустирован рубинами, и множество поистине сказочных драгоценных каменьев. Все это основательно пополнило сокровищницу французской казны. Наиболее знаменитыми из коллекции были огромные грушевидные жемчужины, которые, как говорили, одни стоили королевства. Позже Екатерина передаст жемчуг Марии, королеве Шотландии, которая, овдовев, вернется на родину. После того, как ее обезглавят, изысканное украшение своей жертвы захватит королева Елизавета I и станет носить «без тени стыда».

Климент также подарил племяннице ожерелье из изумрудов и рубинов с гигантской жемчужной подвеской и пару огромных бриллиантов. Но куда более ценным и значимым предметом, который привезла с собой Екатерина, являлся ларец из горного хрусталя (ныне его можно видеть в галерее Уффици во Флоренции), сотворенный мастером-камнерезом Валерио Белли Винчентино. Двадцать четыре панели изображали религиозные сцены из жизни Христа, с фигурами четырех евангелистов по углам. Климент, не имея возможности выплатить приданое Екатерины деньгами, занял их у ее дяди банкира Филиппо Строцци, мужа покойной Клариче. Он заложил папские драгоценности, взяв первый заем в 50 тысяч экю на проведение свадьбы. Подписали соглашение, что долг будет выплачен двумя частями в течение шести месяцев, но еще задолго до конца срока Строцци успел пожалеть об этой сделке.

Врачующиеся обменялись традиционными портретами. Их сходству с оригиналами можно доверять, хотя известно, что портретная живопись того времени славилась украшательством, дабы польстить заказчику. Нанятый герцогом Алессандро Медичи, Джорджо Вазари изобразил Екатерину для Франциска в полный рост и сумел разглядеть, насколько обманчива внешность невесты. Рассказывают, будто однажды, стоило Вазари покинуть комнату, чтобы передохнуть немного, Екатерина схватила кисти и изменила черты своего лица, придав им нечто мавританское. Вазари с трепетом вспоминал этот эпизод, повторяя: «Я преклоняюсь перед ее особыми качествами, за них она любима не только мною, но и всем народом, я просто обожаю ее, если можно так сказать, как обожают святых на небесах».

В первый день сентября 1533 года, после изобильного прощального банкета, данного Екатериной знатным флорентийским дамам, будущая невеста отправилась в путешествие к побережью. Сопровождаемая часть пути герцогом Алессандро Медичи, она ехала с огромной свитой, состоявшей не только из именитых родичей, но и семидесяти благородных рыцарей, присланных Франциском. Распорядок дня позволял останавливаться на ночь, пока они не прибыли в Специю. Отсюда невесте со свитой предстояло совершить короткий морской переход до Вильфранша и там дожидаться его святейшества. Соединившись в Вильфранше, обе компании поедут далее вместе.

Планы провести свадьбу в Ницце были сорваны ее правителем, герцогом Савойским — вассалом императора, — и вместо нее выбрали Марсель. Вскоре после того, как Екатерина покинула Флоренцию, к ней прибыл посланник короля Франциска со свадебным подарком в виде драгоценностей, среди которых были превосходные бриллиант и сапфир. Обнаружив, что Екатерина уже отправилась на побережье, галантный француз галопом погнал лошадей и догнал кавалькаду, вручив подарок счастливой девушке.

Екатерина прибыла в Специю 6 сентября — там ее дядя, герцог Олбани, поджидал племянницу с восемнадцатью галерами, тремя парусными судами и шестью бригантинами. На них он и перевез племянницу со свитой быстро и безопасно через залив до Вильфранша, где девушке предстояло подождать, пока герцог доставит папу римского. Ровно через месяц прибыл Климент с пышной свитой, включавшей тринадцать кардиналов, множество епископов и других важных членов курии и дворянства. Олбани на сей раз предоставил для эскорта еще около сорока судов — частью испанских, частью генуэзских. Выстроившись в линию, суда палили из пушек, приветствуя отбывающего папу. Затем флотилия направилась за Екатериной. Галера под названием «Герцогинюшка», с единственным пассажиром — папой — на борту возглавляла флотилию (таков был обычай). Климент VII занимал судно, украшенное золотой парчой, словно античный император.

9 октября на борт поднялась Екатерина, и общество взяло курс на Марсель, где уже вовсю велись приготовления к их прибытию. Монморанси загодя приехал в город и занялся подготовкой к приему королевской семьи, папы и его племянницы. По его распоряжению снесли целый квартал, освобождая место под постройку временного деревянного дворца для дорогих гостей. Флотилия показалась на горизонте, и сейчас же небольшой кораблик с музыкантами и приветственной делегацией отправился навстречу армаде Медичи.

Под оглушительные крики и шум корабли бросили якорь: гром трех сотен пушек мешался с музыкой «гобоев, кларнетов и труб», над городом разносился звон колоколов. Монморанси поднялся на борт и пригласил папу с племянницей перейти на фрегат, украшенный драгоценным дамастом, откуда они сошли на берег. Народ не помнил себя от восторга. Толпы встречающих охватила настоящая эйфория. Ту ночь Климент и Екатерина провели в пригороде Марселя, чтобы назавтра папа мог торжественно въехать в город.

На следующее утро, в воскресенье, Климент в сопровождении Екатерины (в качестве частного лица, ибо ее официальный въезд был еще впереди), возглавил процессию и въехал в город. Он важно восседал на sedia gestatoria (т. е. на разукрашенных носилках); перед ним, на покрытой попоной лошади, везли святое причастие. Позади его святейшества попарно ехали кардиналы, за ними — Екатерина и богато разодетые дамы и господа из ее свиты. Среди кардиналов был и бывший возлюбленный невесты — Ипполито, недавно возвратившийся из Венгрии. Пребывание в землях, считавшихся «дикими», не лишило молодого человека шарма записного модника, и теперь он ловил на себе восхищенные взгляды, проезжая с эскортом мадьяр и пажей, одетых турками, в костюмах зеленого бархата, расшитых золотом, с тюрбанами, кривыми турецкими саблями и луками. Наконец гости прибыли в специально выстроенную резиденцию напротив покоев самого короля, разместившегося во дворце графов Прованских на Новой площади.

К этому времени между двумя зданиями соорудили огромное помещение, которое служило одновременно и приемной, и залом для грядущих праздничных церемоний. Поверху проходил гигантский коридор, так что король и папа в любой момент могли встретиться, буде в том возникнет нужда, без посторонних свидетелей. Монморанси удостоверился, что обе свиты расположились с комфортом, снабдил их прекрасными гобеленами, мебелью, утварью из Лувра и других королевских дворцов (к слову сказать, все эти вещи сейчас считаются произведениями искусства).

В понедельник 13 октября Франциск, его семья и придворные вступили в Марсель в сопровождении 200 солдат, 300 лучников и личных телохранителей его величества — швейцарцев в бархатных плащах. Как только король и его свита добрались до Новой площади, он тут же отправился нанести визит вежливости Клименту, а потом они завершили свое соглашение, подытожив, что еще необходимо сделать до свадьбы. Сохранилась записка, принадлежащая, как считают, перу Франциска. Один из главных пунктов гласил, что папа должен содействовать французам в возвращении Милана, которым затем будет править Генрих. Парма и Пьяченца передаются в порядке компенсации Франциску, а Урбино вернется к прежним хозяевам. Когда обсудили все, связанное с политикой, настало время новобрачной торжественно въехать в город.

23 октября 1533 года Екатерина официально въехала в Марсель, верхом на чалом жеребце с отделанной золотом сбруей. Перед ней шли шесть лошадей, пять — в алых с золотом попонах и с ними— серый жеребец в серебряной узде, которого вели пажи ее кузена Ипполито. Разодетая в золотые и серебряные шелка, Екатерина не разочаровала толпу своим видом. Отличная наездница, роскошно одетая, она произвела фурор. В ее свите, охранявшейся гвардейцами папы и короля, было двенадцать красоток — в том числе мавританка Мария и турчанки Агнесса и Маргарита. Все три были захвачены во время «вылазок против варваров, и народ восторгался зрелищем». Следом ехала карета, задрапированная черным бархатом, сопровождаемая двумя верховыми пажами. В приемной зале во временном дворце его святейшества их ждали Франциск со своими сыновьями — женихом Генрихом и его младшим братом Карлом. Екатерина сделала глубокий реверанс Клименту, встала на колени и поцеловала ступню его святейшества. Этот жест покорности понравился королю Франции, который поднял юную девушку на ноги, поцеловал ее и велел сыновьям сделать то же самое.

Екатерину тепло приветствовала королева Элеонора, после чего начался пышный банкет. Папа и Франциск вдвоем сидели за отдельным столом на возвышении. После обеда устроили концерт и другие развлечения. Оба двора проводили дни в ожидании свадьбы, развлекаясь каждый по-своему. В теплую погоду вельможи взяли за правило садиться в лодки, одолженные у рыбаков, устилать их парчой и выходить в море, устраивая пикники в укромных бухтах или на песчаных пляжах. По свидетельству хронистов, средиземноморский воздух способствовал тому, что придворные частенько забывали не только о хороших манерах, но и о морали, особенно когда король не видел.

Похоже было, что Екатерину не разочаровала внешность жениха, хотя молчаливый и неловкий принц не особенно располагал к себе. Но, поскольку отец заставлял его производить хорошее впечатление, юноша танцевал, сражался на турнире и участвовал в празднествах все последующие дни. Генрих был высоким для своего возраста и мускулистым, с карими глазами миндалевидной формы, прямым носом, темно-каштановыми волосами и чистым цветом лица. Несмотря на то что Пьер де Брантом, знаменитый придворный бытописатель, называл его «немножко смуглым», — в общем и целом, жених выглядел весьма неплохо. Екатерина же блистала очарованием юности, что с успехом восполняло недостаток красоты. Она понимала, что роскошная и безупречная одежда помогает создать выигрышное впечатление, равно как и ее живой ум, находчивость в беседе и изысканные манеры. Один историк описывает неизвестный портрет Екатерины примерно этого времени: «Лицо, по меньшей мере, соразмерное, с чертами, которые, хотя и сильно выдаются, но вполне правильны».

Подписание брачных контрактов состоялось 27 октября, и кардинал де Бурбон благословил молодоженов, которые затем направились в зал, убранный для празднеств. Климент вел Генриха за руку, а Монморанси, представлявший короля, вел Екатерину. Здесь жених поцеловал невесту перед всей честной компанией. Их объятие дало сигнал фанфарам, и начался шумный бал. После бала Генрих и Екатерина отправились в разные опочивальни. Религиозная церемония должна была состояться назавтра.

На следующее утро Франциск забрал невесту из опочивальни. Сам король больше походил на жениха, нежели чем на почтенного свекра. Он был разодет в белый атлас, затканный королевскими лилиями, и плащ из золотой парчи, украшенный жемчугом и драгоценными камнями. Екатерина облачилась в наряд герцогини из золотой парчи с фиолетовым корсажем, инкрустированным каменьями и отороченным горностаем. Ее волосы были уложены в сложную прическу, убраны драгоценностями, на голове красовалась золотая корона, врученная ей Франциском. В капелле при папском дворце отслужили свадебную мессу, где жених с невестой обменялись клятвами и кольцами. Теперь Екатерина стала настоящей герцогиней и вошла в королевский род Франции.

В ту ночь Климент дал свадебный пир, во время которого новая герцогиня Орлеанская сидела между мужем и его братом-дофином. После пира начался бал-маскарад. И Франциск, и Ипполито, в масках из тонкой материи, приняли горячее участие в бале. Ипполито, пожалуй, не так страдал от разбитого сердца, как его маленькая кузина. Примерно в полночь, когда новобрачные покинули зал, маскарад превратился в разнузданную оргию. Сюда была доставлена марсельская куртизанка, и чем дальше заходило веселье, тем меньше одежды на ней оставалось. Наконец она окунула свои груди в кубки с вином, стоявшие на длинных столах, и предложила самым пылким господам насладиться ими. Некоторые придворные дамы, не желая дать себя превзойти, последовали ее примеру, и, как писал наблюдатель, «это не послужило к их чести».

Тем временем Екатерина, которую вела королева Элеонора, в сопровождении почетной свиты из знатных женщин, проделала путь до свадебной опочивальни. Утверждали, что одна только кровать там стоила 60 тысяч экю. Вскоре после этого в комнату вошел Генрих. Новобрачных — обоим было по четырнадцать лет — с превеликими церемониями препроводили «почивать». Король и папа оба хотели удостовериться, что брак той ночью свершился, поэтому Франциск оставался в комнате новобрачных, пока не отметил с удовлетворением, что «оба проявили доблесть на поле брани». Климент ждал до утра, чтобы благословить герцогскую чету, и просиял от удовольствия, обнаружив Генриха и Екатерину еще в постели.

Прежде чем оба двора начали долгое возвращение домой, произошел ритуальный обмен подарками. Среди бесконечных врученных и полученных предметов был роскошный брюссельский гобелен, изображающий Тайную Вечерю, подаренный Клименту Франциском. В дополнение к хрустальному ларцу папа вручил королю оправленный в золото рог единорога (видимо, бивень носорога), призванный хранить его обладателя от яда. Ипполито получил в дар от короля Франции грозного льва в придачу к своему экзотическому зверинцу. Этого льва пират Барбаросса подарил Франциску за несколько месяцев до описываемых событий. На самом деле Ипполито стоило попросить рог единорога для себя, ибо вскоре после свадьбы Екатерины он умер, отравленный кузеном и заклятым врагом Алессандро Медичи. Самого же Алессандро убил в 1537 году его кузен Лоренцино, и герцогство во Флоренции передали, при поддержке императора, дальнему родичу Козимо, сыну известного кондотьера Джованни Медичи, известного как «Джованни delle bande nere». Екатерина презирала Козимо, считая его ничтожеством и марионеткой в руках императора. Надо ли говорить, что эти «итальянские страсти» не способствовали улучшению репутации Екатерины?

7 ноября Климент назначил новых кардиналов из числа французов. Одним из них был племянник Монморанси, Одэ де Шатильон, чье посвящение впоследствии причинило немало неудобств, ибо он примкнул к протестантам-реформаторам. Франциск не остался в долгу, наградив четверых помощников папы орденом Святого Михаила. Король и его свита распрощались с Климентом 13 ноября, но путешествие папы было отложено из-за сильных штормов. Екатерина, королева Элеонора и другие дамы оставались на месте, пока, спустя неделю, погода не прояснилась и папа не отправился в путь. Он прибыл в Рим в середине декабря. Перед тем как сесть на корабль, Климент, как говорят, шепнул племяннице: «Бойкая девица всегда сумеет забеременеть!» Теперь это было ее обязанностью — вынашивать детей, дабы союз между Францией и папой не подвергался сомнению.

К середине зимы Екатерина и придворные дамы присоединились к королю и двору в Бургундии, где Франциск немедленно огласил детали подписанного с Климентом договора. Перво-наперво, герцогство Урбино станет по праву принадлежать его сыну Генриху через женитьбу на Екатерине, а к июлю 1534 года он соберет армию для захвата Урбино, Милана и других итальянских территорий при поддержке папы.

Тем временем Екатерина проводила совсем немного времени с мужем и куда больше — с его сестрами, Маргаритой и Мадлен, вместе с которыми и проживала. Возвращаясь назад через всю Францию в Париж, где уже собрался странствующий двор ее свекра, Екатерина изо всех сил старалась понравиться новому окружению. Постепенно она стала своей в королевской семье и одержала верх над многими придворными снобами, хотя те и шептались, мол, лучше им сломать ноги, чем преклонить колени перед дочерью итальянского купчишки. А потом разразилась катастрофа.

Меньше чем через год после свадьбы Екатерины, 25 сентября 1534 года, в Риме умирает папа Климент VII. Его территориальные обещания Франциску остаются невыполненными, приданое Екатерины — выплачено лишь частично. Франциска едва не хватил апоплексический удар. Французский народ мгновенно окрестил этот брак мезальянсом. Дитя, полагавшее, что отыщет для себя новую семью, мир и безопасность, было вынуждено пожинать горькие плоды безвременной кончины своего дяди. Новый папа, Александр Фарнезе, принявший титул Павла III, в отношении семейства Медичи был настроен нейтрально, но наотрез отказался платить по счетам Климента и быть союзником Франциска. Теперь Екатерина в политическом смысле не представляла для короля никакой ценности, и он объявил: «Девушка прибыла к нам голой!» По контрасту со своим триумфальным появлением во Франции Екатерине теперь пришлось сталкиваться с тысячей унижений; ее престиж растаял вслед за ничего не стоившими обещаниями Климента VII.

 

ГЛАВА 3.

БЕСПЛОДНАЯ ЖЕНА

«Ее роль состояла в том, чтобы не иметь никаких ролей, пока это не понадобится Королю»

1533-1547

Екатерине было всего пятнадцать лет, когда неожиданная смерть Климента VII полностью свела на нет ее политическую роль. Юная итальянка прекрасно понимала, что высокомерные французы относятся к ней, как к карикатуре на принцессу. Теперь же выскочка из иноземного купеческого рода оказалась еще и бесприданницей, не имеющей никакой поддержки со стороны своей семьи и никаких связей во Франции. Не удивительно, что в такой ситуации молодую принцессу мог охватить ужас. Будь она хотя бы красивой, ей, может быть, и удалось бы снискать любовь нового окружения. Но ее тяжелые скулы и пронзительные глаза выдавали характер сильный и упрямый, который не удавалось скрыть ни одному портретисту. Итальянские наряды Екатерины, ее акцент, манеры, привычки — лишь напоминали людям о военных поражениях в Италии и утраченной для Франции возможности реванша через брак. Известно, что французы, несмотря на подражание итальянцам в искусстве и стиле жизни, все равно считали своих южных соседей жадными торговцами, всегда готовыми вонзить любому нож между лопаток. Если прежде венецианский посол писал: «…этот брак восхищает целую нацию», теперь, пожалуй, стоило утверждать обратное.

Но Екатерина была не из тех, кто легко падает духом. Практичная и трезвомыслящая, она прекрасно понимала, что не в силах изменить обстоятельства своего рождения или внешность. Зато она призвала на помощь всю свою недюжинную волю, обаяние и сообразительность, чтобы переломить ситуацию, так очевидно складывавшуюся не в ее пользу. Вполне отдавая отчет в собственной непопулярности, новоявленная принцесса решила приручить самых влиятельных людей при дворе. Первым и наиболее важным ее завоеванием стал сам король Франциск. Тут Екатерине повезло с самого начала — юная невестка сразу разбудила в свекре желание защищать ее.

Еще лучше, чем нравиться людям, она научилась распознавать монаршие слабости. Король ставил удовольствие превыше всего. Один из министров заметил: «Если Александр (Македонский) обращался к женщинам, когда не оставалось больше дел, то его величество обращается к делам, когда вокруг нет женщин». Движимый могучим жизненным аппетитом, Франциск не мог жить без красоты, будь то живопись, архитектура, женщины или книги. Его почти всегда можно было встретить в компании придворных дам, которых он называл «моя маленькая банда». Для того чтобы стать членом этого интимного кружка, счастливице необходимо было обладать приятной внешностью, остроумием, выказывать смелость и искусство в верховой езде и неутомимо сносить сальные шутки. Также нельзя было попасть в этот кружок без одобрения фаворитки короля, Анны д'Эйли, герцогини д'Этамп. Екатерине не составило особого труда расположить к себе госпожу д'Этамп, и та с радостью приняла юную герцогиню в «маленькую банду короля». Там Екатерину особенно ценили за ее личные качества. Она всегда угадывала, как можно развлечь короля, даже если он пребывал в дурном настроении. Быстрая, ловкая, физически выносливая, она ни в чем не отставала от своего энергичного свекра. Екатерина увлекалась «честными состязаниями, наподобие танцев, в которых являла немалое умение и величие манер» и могла легко продемонстрировать новейшие итальянские танцы, чем неизменно восхищала Франциска.

Подобно королю, Екатерина любила охоту и могла взять любой барьер, лишь бы не отстать от его величества. Даже падения с лошади переносила спокойно и храбро, и была немедленно готова к новым испытаниям. Среди новшеств, которые молодая итальянка привезла с собой, было боковое седло, коего еще не видела Франция. Прежде французские дамы пользовались для верховой езды неуклюжим приспособлением, напоминавшим кресло, поставленное боком и закрепленное на спине лошади. Оно позволяло лишь медленную прогулочную езду. Боковое седло помогло женщинам и держаться вровень с мужчинами, и показывать ножки. Икры Екатерины были хорошей формы, так что она пользовалась любой возможностью продемонстрировать и это свое достоинство. Наряду с боковым седлом, герцогиня Орлеанская привнесла еще одно новшество, которое трудно переоценить, — панталоны, прообраз современного нижнего белья. Прежде отсутствие этого предмета означало, что, когда галантный рыцарь предлагал даме руку, помогая сойти с седла, он, пусть и на краткий миг, мог «лицезреть небеса». Теперь же стыдливость дам стала подвергаться меньшему риску, что лишь еще сильнее будило чувственность и прекрасных амазонок, и их кавалеров.

Юная герцогиня очень разумно позволила госпоже д'Этамп, с которой проживала в одних покоях, быть с ней накоротке, к вящему удовольствию короля, радовавшегося, что его фаворитка и невестка нашли общий язык. Екатерина старалась проводить как можно больше времени с Франциском — слушая, обучаясь, наблюдая. Несмотря на многие недостатки, Франциск был истинным королем до мозга костей. Историк-хронист аббат Пьер де Брантом, побывавший до этого и солдатом, и придворным, сказал о Екатерине того времени: «Ее роль состояла в том, чтобы не иметь никаких ролей, пока это не потребуется королю». Манера разговора юной итальянки, свидетельствовавшая о более глубокой эрудиции, нежели у большинства девушек ее возраста, изумляла Франциска; он ценил остроумие Екатерины и ее живой интеллект. Свободно участвуя в забавах королевского кружка, непристойных беседах и вольных шутках, юная герцогиня проявляла массу терпения и такта.

Из письма, написанного Екатериной Марии Сальвиати (ее второй приемной матери, сын которой, Козимо Медичи, стал впоследствии герцогом Козимо I), можно понять, сколь сильно девушка тосковала по дому. Почерк у нее в то время был разборчивый, но еще детский: «Я удивлена, потому что написала вам множество писем и ни разу не получала ответа, а это удивляет меня еще более». Екатерина спрашивает, как продвигаются дела: «Сделали ли вы то, о чем я просила, когда уезжала, — если так, пожалуйста, вышлите это через заслуживающих доверия людей, а также приложите опись стоимости». Понимая, как важно жить по стандартам французской моды, она заказала «длинные белые рукава, сплошь вышитые золотом и черным шелком», и просила «вышлите мне счет за работу».

Екатерина сумела сблизиться с сестрой Франциска, Маргаритой — ставшей теперь королевой Наварры, — и нашла в ней добрую подругу и наставницу. Одна из умнейших и замечательных женщин при дворе, Маргарита поддерживала церковные реформы. Она имела сильное влияние на брата и взяла маленькую герцогиню Орлеанскую под свое крыло.

Сестры Генриха, Маргарита и Мадлен, стали близкими подругами Екатерины в то время, когда двор переезжал из одного замка в другой, не удаляясь, впрочем, от реки Луары. Король любил лично наблюдать за строительными работами в своих дворцах и обсуждать проблемы с архитекторами и мастерами. Один из величайших строителей своего времени, он нанимал мастеров из Италии и был щедрым и охочим до новшеств патроном, воплощая французский Ренессанс как «сочетание итальянского стиля и французского вкуса». Франциск начал перестройку Лувра и оплачивал строительство Мадридского замка в Булонском лесу. Незаконченная из-за его смерти, эта работа была завершена Екатериной, время от времени посещавшей замок. Король построил дополнительные покои в замках Блуа, Сен-Жермен-ан-Лэ и Виллеркоттрэ, но лучшим из его предприятий по праву считается перестройка замка Фонтенбло. Он решил превратить бывший охотничий домик в прекрасный дворец, и именно это место считал своим домом и проводил там много времени. Шамбор, один из прекраснейших замков к северу от Альп, является подлинным произведением искусства. Он расположен в лесистой местности недалеко от Блуа, на берегу Луары. Начало его строительства было положено в 1529 году. Известный писатель XIX века Альфред де Виньи писал о дворце Шамбор, выстроенном Франциском от первого и до последнего камня: «Далеко от любых дорог вы можете найти королевский, а лучше сказать, волшебный замок… как будто унесенный из некоей солнечной страны, чтобы красоваться здесь, в ненастном краю. Дворец спрятан внутри, словно сокровище, среди голубых куполов и элегантных минаретов, отчего вам кажется, будто вы в Багдаде или же Кашмире». Основные работы над этим грандиозным сооружением закончились к 1540 году. Но потом Франциск II его потомки редко навещали замок. «Если бы Шамбор был разрушен, не осталось бы ни одного свидетельства стиля раннего Ренессанса… (его) красота помогает смириться с его запустением». Хотя Шамбор посещали нечасто, он все равно являлся отличным объектом для тех случаев, когда требовалось произвести впечатление, и Екатерина хорошо понимала, насколько важны такие дворцы для укрепления престижа монархов. Она сопровождала Франциска во время визитов в его замки и совершенно разделяла любовь короля к итальянскому искусству, наблюдая, какие грандиозные по тем временам суммы расходуются на приобретение скульптур, картин, роскошной утвари и редких книг, дабы украсить королевские дворцы. И большинство произведений искусства приходило с ее родины.

Хотя обаяние и живость Екатерины сумели расположить к ней свекра и его наперсников, оставался один человек, с которым она так и не сумела сблизиться, а именно — ее собственный муж. Генрих обращался с женой учтиво, но его безразличие при этом было очевидно. Он, вероятно, сожалел о том, какую жену ему выбрал отец, и причины на то имелись. Екатерина не привлекала Генриха как женщина, не являлась особой королевской крови и не сумела принести с собой того приданого, какое было обещано. Дружба Екатерины с герцогиней д'Этамп внушала Генриху недовольство, ибо между фавориткой отца и его собственной возлюбленной нарастала враждебность.

Рожденная в 1500 году, Диана де Пуатье, вдова Великого сенешаля Нормандии Луи де Брезе, была дочерью Жана де Пуатье, сеньора де Сен-Валье. Его мать, подобно матери Екатерины, принадлежала роду Ла Тур д'Оверни, соответственно Екатерина и Диана приходились друг другу троюродными сестрами, имея общего прадеда. Дядя по матери Жана де Пуатье женился на представительнице рода Бурбонов, которые весьма гордились родством с королем. К несчастью, он больше отличался родовитостью, чем здравомыслием, и поэтому в 1523 году решил примкнуть к восстанию против короля Франциска, затеянному своим родичем, коннетаблем де Бурбоном. Приговоренный к казни за участие в заговоре, Жан де Пуатье получил помилование, когда его голова уже лежала на плахе и над ней был занесен топор палача. Вне всякого сомнения, Франциск специально подстроил это, дабы произвести должное впечатление на горе-заговорщика. Диана Пуатье к тому моменту, когда отец стал на сторону Бурбона, уже восемь лет являлась супругой Луи де Брезе. Он был на сорок лет старше и достоверно считался уродливейшим мужчиной Франции. Благодаря, главным образом, его вмешательству Жану де Пуатье заменили казнь пожизненным заключением, а к 1526 году бывший мятежник был уже на свободе.

Диана, еще в юности слывшая воплощением вкуса и элегантности, прибыла ко двору в возрасте четырнадцати лет и уже через год вышла замуж за богатого и знатного вдовца де Брезе. С самого начала она прославилась добродетельным поведением и изящными манерами. Добрая католичка, она не одобряла церковных реформ. Пусть и не такая блестящая красавица какой впоследствии ее описывали раболепные поэты и художники, Диана действительно была чрезвычайно привлекательна. Природная элегантность и некоторая холодность окружали юную даму ореолом загадочности. Фанатично следившая за своей внешностью, Диана никогда не пользовалась косметикой, а ее «секретным эликсиром юности» фактически являлась обыкновенная холодная вода, которую она употребляла как для лица, так и для тела в огромных количествах. Ярая поборница личной гигиены, и прежде всего, женской Диана даже получила в подарок книгу по этому вопросу, посвященную ей лично. Юная красавица рано ложилась спать, часто отдыхала и регулярно совершала моцион на свежем воздухе. Ее формула сохранения красоты была проста: избегать любого рода излишеств. Ей это удавалось лучше других благодаря прагматизму, исключительно холодной натуре и врожденному высокомерию, позволявшему избегать страстей.

К тому времени, когда она впервые сблизилась с Генрихом, многие еще считали Диану красавицей. Девятнадцатью годами старше его, она взяла юного принца под свою опеку с момента его возвращения из Испании. Диана состояла при дворе королевы Элеоноры, и сам Франциск попросил ее приручить дикого, угрюмого мальчишку. Не запятнав своей безупречной репутации, Диана, овдовевшая в тридцать лет, легко привлекла внимание неловкого молодого принца. Он стал не только ее учеником, но и горячим поклонником. Екатерина, слишком умная, чтобы не замечать этого, наблюдала за соперницей молча и внешне безмятежно — выжидала. Чрезвычайно осторожная, она была уверена, что стоит быть равно учтивой и с мадам д'Этамп, и с Дианой. С большой долей уверенности можно сказать, что на этом этапе Диана и Генрих еще не были любовниками. Но очень скоро события помогли Диане сделать принца своим окончательно, к вящей неприязни Екатерины.

В 1536 году Франциск развязал войну против императора и взял с собой сыновей. В августе королевская семья была в Лионе, но тот находился далеко от линии фронта и полей сражений. Хотя король изначально высказывал желание самолично возглавить войска, он не спешил туда. Его отсутствие воспринималось частью солдат положительно, поскольку они опасались, что после поражения и пленения при Павии от короля отвернулась воинская удача. И, как показали ближайшие события, похоже, что не только воинская. 2 августа, несмотря на жаркую погоду, дофин Франсуа играл в мяч с одним из дворян свиты. После игры ему стало жарко, пересохло во рту. Он отправил своего секретаря, итальянского графа по имени Себастьян Монтекукулли, за стаканом ледяной воды, дабы охладиться, и тут же залпом выпил эту воду. Вскоре после этого у принца началась лихорадка, стало трудно дышать. Он умер рано утром в четверг, 10 августа в Турноне.

Королю, находившемуся в Балансе, сперва доложили, что у дофина легкое недомогание, и он не стал особенно волноваться. Спустя несколько дней кардиналу Лотарингскому выпала нелегкая задача объявить королю о случившемся. Вначале кардинал, будучи не в состоянии сказать Франциску правду, объявил только, что состояние дофина ухудшилось. Франциск же, которого не удалось провести, заявил: «Я в точности понял, вы не осмеливаетесь сообщить мне, что мой сын мертв, а только лишь — что он скоро умрет!» Кардинал признал правду, король отвернулся к окну, и, согнувшись, как от удара, попытался сдержать охватившую его скорбь. Наконец он вскричал: «Боже мой! Я знаю, мне следует проявлять терпение ко всему, что Ты посылаешь, но от кого, если не от Тебя, мог бы я получить надежду на силу и смирение?!» Вероятно, Франциск ощущал вину за то, что был нетерпелив с сыном в те дни, когда тот вернулся из испанского плена. С тех пор он держался с ним холодно, много критиковал и мало позволял. Правда, с недавнего времени молодой человек проявлял себя с лучшей стороны, показывая большие способности к управлению державой.

Вследствие этой внезапной и непредвиденной смерти наследника трона Генрих и Екатерина автоматически становились дофином и дофиной, будущими королем и королевой Франции. Обоим исполнилось по семнадцать лет. Франциск призвал к себе Генриха. Он плакал и печалился в присутствии своего самого нелюбимого сына и строго наставлял его: «Делай все, что можешь, дабы стать похожим на своего покойного брата, опережай его, и пусть те, кто ныне в трауре и скорбят, почувствуют облегчение на сердце. Я повелеваю тебе предаться достижению этой цели всем сердцем и душой!» Едва ли такие слова могли подбодрить Генриха, которому всегда недоставало отцовской поддержки.

Несмотря на то что внезапная смерть была распространенным явлением в XVI веке, все же возникло подозрение, не обошлось ли тут без какого подвоха. Франциск нанял семерых известных хирургов провести вскрытие, но те так ничего и не обнаружили. Современные медики считают: молодой человек умер от плеврита. Франциск все же искал козла отпущения и, к несчастью, нашел его. Приближенный покойного дофина, верный паж и распорядитель Монтекукулли, оказался обвиненным по трем пунктам. Во-первых, национальность автоматически делала его подозрительным, ибо итальянцы славились пристрастием к изведению соперников при помощи ядов. Во-вторых, паж прежде служил императору, а потом отправился во Францию вместе с итальянцами, сопровождавшими Екатерину. Но самым отягощающим грехом оказался проявляемый этим человеком интерес к науке о ядах, что подтверждалось найденной у него книгой. На допросе перепуганный Монтекукулли, терпя невыносимую боль под пытками, признался во всем, в чем его обвиняли, хотя после и пытался взять свои слова обратно. Думая, что выгородит себя, Монтекукулли пошел еще дальше и обвинил агентов императора в том, что они наняли его отравить дофина и даже самого короля. Удовлетворенный результатом, Франциск объявил о своем открытии послам и представителям иностранных держав при дворе. Представители императора разразились возмущенными криками, и правительства обменялись письмами протеста. Ничего не оставалось, как предать несчастного графа четвертованию — жуткой казни, распространенной в то время. Перед лицом всего двора, включая Екатерину, Элеонору и других дам, ни в чем неповинный бедняга был привязан за руки и за ноги к четырем лошадям и разорван на куски, когда они бросились галопом в разные стороны. Казнь состоялась на площади Гренетт в Лионе 7 октября 1536 года.

Екатерина, отныне первая дама Франции после королевы, почти сразу же поняла, что ее положению многое угрожает. Серьезным ударом стало обвинение, исходящее от агентов императора, которые, желая выгородить своего господина, указывали на наследника и его жену как на виновников в смерти дофина. К счастью, король не придавал значения этим слухам, хотя супруга нового наследника, хорошо осведомленная насчет ядов — разумеется, лишь благодаря итальянскому происхождению, — считала эти разговоры опасными. Фактически теперь она подвергалась риску куда больше, чем прежде. Единственной жизненно важной функцией для спутницы будущего короля было рождение наследников, но и на четвертом году брака Екатерина все еще не выказывала признаков беременности. Сейчас она просто обязана была родить — перед лицом возможного развода.

Физическая близость между ней и мужем теперь случалась еще реже, чем обычно, ибо Генрих настоятельно требовал у короля позволения вновь участвовать в кампании против императора. Франциск, не желавший потерять второго сына так скоро после смерти старшего, отказал. Генрих настаивал, требовал, ссылаясь свое право дофина — служить отечеству на поле боя. Наконец король позволил ему присоединиться к армии в Провансе, который был занят войсками императора с 13 июля. На следующий день французский главнокомандующий, Монморанси, получил звание королевского наместника, что давало ему власть над всеми войсками и позволяло руководить всеми операциями. Королевское происхождение Генриха означало, что номинально главнокомандующий — он, однако именно Монморанси принимал все важные решения. Выдающийся мастер оборонительной тактики, они применял в деревнях Прованса политику выжженной земли — просачиваясь повсюду, уничтожая поселки и целые города, сжигая и разрушая все, что могло быть хоть как-то использовано врагом. И ему удалось добиться вывода войск императора. Многие из тех, кому выпало несчастье жить на выжженных землях, умерли с голоду или лишились крова, но король и его главнокомандующий добились своего. Авторитет наместника после этого значительно вырос. Кампания скрепила дружбу между Генрихом и Монморанси, которая продолжалась в течение всей жизни. Впоследствии дофин писал ему: «Будьте уверены: что бы ни случилось, я всегда останусь вашим другом — как никто во всем мире». И слово свое он сдержал.

В 1537 году Екатерину поджидал новый удар. Во время кампании в Италии Генрих стал отцом ребенка, рожденного девушкой по имени Филиппа Дучи. Известно, что она была девственницей и сестрой одного из пьемонтских конюхов. Услышав новость о беременности девушки, Генрих пришел в восторг, заметив, что провел с ней всего одну ночь. Это наверняка подтверждало: именно Екатерина, а не он, физически не способна зачать дитя. Филиппа наслаждалась вниманием и заботой, пока в положенное время не произвела на свет дочь. Этот ребенок, немедленно признанный Генрихом, получил имя Дианы Французской, конечно же, в честь Дианы де Пуатье. Настоящая мать малышки провела остаток своих дней в монастыре, ее щедро вознаградили. Диана же взяла на себя всю заботу о младенце и стала превосходной приемной матерью. Шум вокруг рождения младенца и внимание к нему породили слухи о том, что он якобы явился плодом связи Генриха и Дианы. Получив ребенка, названного в ее честь, о котором она стала заботиться, фаворитка ясно дала понять всему двору: Генрих принадлежит ей.

Новым испытанием для Екатерины стало усердие, с коим Диана де Пуатье привлекала внимание ее мужа. В 1538 году было заключено перемирие между Францией и Империей — благодаря стараниям папы Павла III, желавшего, чтобы Франциск II Карл объединились и вместе выступили против турок. Когда Генрих вернулся с войны, Диана, теперь уже тридцати восьми лет от роду, поняла, что он повзрослел — ничего не осталось от мальчика, которого она лелеяла и взращивала, воспитывая в нем мужчину. Она осыпала дофина комплиментами за его боевые заслуги, понимая: настал момент окончательно завладеть им. Отложив в сторону платонические идеалы, коими она кормила его долгое время, эта дама начала завоевывать для себя новую более устойчивую позицию — фаворитки будущего короля. При помощи Монморанси, предложившего парочке воспользоваться его замком в Экуане для любовных утех, Диана позволила Генриху стать своим любовником. Доподлинно неизвестно, когда amitie sage, дружеская привязанность, переросла в настоящую страсть, но стихотворение фаворитки, в котором она прозрачно намекает на то, что «покорилась», свидетельствует: пыл Генриха и честолюбие Дианы уничтожили последний барьер между ними.

Пускай Диана в глазах света все еще прикрывалась покровом респектабельности, теперь любой мог догадаться об истинной сущности их отношений. С этих пор Генрих одевался только в черное и белое — траурные цвета, которые Диана носила со дня смерти мужа. Он выбрал в качестве своей эмблемы полумесяц — символ мифологической Дианы, богини охоты. Девиз «Пока не заполнит весь мир», написанный под полумесяцем, мог служить намеком на ту власть, которую принц стяжает в один прекрасный день, когда станет королем Франции, а может быть, и унаследует мантию императора от Карла V. Пожалуй, наиболее вероятным знаком, указующим на любовную страсть между ними, являлась монограмма, образованная переплетением букв «Г» и «Д». Правда, некоторые усматривают в этом другой вариант: два «С» спиной друг к другу, а между ними — «Н» — как подачка Екатерине. С этого дня и до конца своей жизни Генрих помещал эти монограммы везде, где только мог. И по сей день их явственно можно различить на стенах замков и других выстроенных и перестроенных им зданий. Девиз Екатерины, начертанный под радугой, гласящий: «Я несу свет и безмятежность», звучит уныло. Как будто было кому их нести!

По-прежнему бездетная, дофина знала, что не сможет долго пробыть женой Генриха, если не произведет на свет наследника. Тайные происки, целью которых ставилось изгнание Екатерины, уже начали приносить свои плоды. Наиболее активно эти планы разрабатывала, как ни странно, мадам д'Этамп, которая желала посрамления своей заклятой соперницы — Дианы. Если бы Генриху пришлось выбирать новую невесту после развода, то безродная Пуатье наверняка осталась бы с носом, а новая жена, может быть, сумела бы отвлечь супруга от увядающих прелестей его алчной любовницы, — думала мадам д'Этамп. О былой привязанности к невестке своего любовника она уже и не вспоминала. Екатерина сделалась разменной фигурой дворцовых интриг.

О тех днях Брантом писал: «Множество людей пытались заставить короля и дофина избавиться от Екатерины, ибо необходимо было продолжить королевский род во Франции». О разводе как о деле практически решенном сообщал и венецианский посол, Лоренцо Контарини. Семья Гизов, чувствуя неплохие возможности для себя, продвигала идею союза между Генрихом и Луизой де Гиз, сестрой Франсуа, прекрасной юной дочерью Клода, который стал первым герцогом в этом роду, получив титул от короля.

Гизы, младшая ветвь Лотарингского дома, прославившегося при Карле Великом, явились во Францию искать счастья в самом начале 1500-х годов и поселились в северной Франции. Приняв новое подданство, эти мелкие иностранные князья вызывали неизменное раздражение многих дворян, ибо быстро сумели добиться пожалований и льгот как французские подданные, близкие к королю. Они удачно женились и через брак усиливали свои позиции. Первый герцог (сам женатый на даме из рода Бурбонов) выдал дочь Марию за шотландского короля Якова V.

Екатерина же обрела теперь неожиданную союзницу в лице любовницы своего мужа. Диана де Пуатье отчаянно боялась прибытия новой, красивой и юной невесты, отношения которой с Генрихом могут сложиться иначе, нежели с Екатериной. Теперь фаворитка использовала все свои чары и все свое влияние, чтобы поддержать дофину. В разговорах с Генрихом она настойчиво подчеркивала достоинства его жены — ее нежность, ее добрый нрав, то, что она еще молода и еще долгие годы будет способна зачать и выносить ребенка. Кроме того, Диана разумно полагала, что разговоры о разводе идут на руку врагам Генриха (иными словами, ее собственным врагам), особенно мадам д'Этамп и тем, кто лебезит перед ней. А стоило лишь намекнуть Генриху, что отец или его фаворитка пытаются манипулировать им, неистовый взрыв ярости дофина поставил последнюю точку в разговорах о разводе.

Окончательное решение оставалось за королем. Зная, что он, пусть и неохотно, но будет вынужден найти сыну новую жену, Екатерина разыграла блестящую сцену женской беззащитности перед человеком, который любил сам себя называть «первым рыцарем Франции». Бросившись к его ногам и рыдая, дофина сказала Франциску: она, дескать, понимает, сколь необходимо отставить ее и найти Генриху другую жену, которая станет рожать ему детей. Она молит только не высылать ее из Франции, чтобы она, оставаясь здесь, могла бы служить более счастливой женщине, занявшей ее место, если королю будет угодно смилостивиться над ней. Ее отчаяние и самоотречение так тронули короля, что он вдруг, незаметно для себя, из судьи превратился в защитника. Не в силах вынести зрелища женских слез, Франциск, глубоко тронутый, объявил: «Дитя мое, воля Божья тебе быть мне дочерью и женой дофину. Так будь ею». Это было помилованием. Правда, любое помилование являлось лишь временной передышкой, и Екатерина прилагала величайшие усилия, дабы изменить ситуацию в свою пользу. Невероятные ухищрения, к которым она прибегала, чтобы стать матерью, только укрепляли несгибаемую решимость будущей королевы. Тут впервые открыто заявила о себе стальная воля Екатерины, до сих пор искусно скрываемая. Она была готова пойти на все, лишь бы сохранить свое место в качестве жены Генриха и будущей королевы Франции.

После того как король оставил, пусть на время, идею развода, Екатерина ощутила подъем интереса к своей персоне, порой весьма специфического свойства. Поскольку король говорил, что желает оставить ее с дофином, то же самое подхватили все придворные подхалимы. Маттео Дандоло, венецианский посол, писал: «Нет никого, кто не желал бы подарить ей сына». Он же замечал, что даже дофин теперь, кажется, больше привязан к жене, чем прежде. Маргарита Наваррская, сестра Франциска, оказывала существенную поддержку и писала: «Мой брат никогда не допустит этого развода, как бы ни болтали злые языки. Но Господь поможет продолжению королевского рода и мадам дофине, когда она достигнет возраста, в котором женщины из рода Медичи становились матерями. Король и я с вами — на посрамление всех сплетников».

Враги Екатерины ненадолго притихли. Она же обратилась к традиционной медицине — правда, без успеха. Молитвы и обращения ко Всемогущему постоянно были у нее на устах. Диана давала советы, приворотные зелья и снадобья, отсылала дофина прочь из своей спальни, чтобы он спал со своей женой, исполняя супружеский долг. Генрих повиновался приказам Дианы, но без энтузиазма. Екатерина была неутомима и изобретательна в достижении своей цели. Где-то она отыскала старые рукописи Фотиуса и Исидора Лекаря, содержавшие рецепты магических и языческих снадобий. Некоторые из них могли «если не убить, то вылечить». У дочери выносливых Медичи явно был крепкий желудок, ибо она даже пила мочу мулов — полагая, что это может помочь против ее стерильности (но при этом ей строго-настрого запретили приближаться к самим мулам). Алхимики готовили припарки столь странного состава, что становится поистине удивительным, как дофин вообще мог заниматься любовью со своей женой. Из оленьих рогов и коровьего навоза изготавливались теплые, мягкие, даже полужидкие мази. Дабы отбить запах, к ним добавляли замоченные в кобыльем молоке лепестки барвинков. Затем эти мази помещались Катерине в «источник жизни» и оставлялись там сделать свое дело. Но и эти «проверенные методы» не давали ничего, кроме стойкого желания дофина держаться подальше от жены, не говоря уж о том, чтобы спать с ней. Астрологи бессчетно давали консультации, и дофина точно следовала инструкциям, но дитя все не хотело завязываться в бесплодном чреве.

Наконец Екатерина убедилась в том, что она некомпетентна в искусстве любви, и это вызвало в ней настоящий ужас. Что бы ни проделывала Диана с ее мужем, она должна попробовать то же самое. Утверждают, что стойкая флорентийка велела проделать дыры в полу (вероятно, это было сделано в замке Фонтенбло), чтобы наблюдать из спальни, как Генрих и Диана предаются любовным утехам. Фрейлины Екатерины умоляли ее не идти на эту пытку, но несчастная супруга Генриха не слушала уговоров и была непоколебима в стремлении увидеть, как ее муж творит любовь со своей фавориткой. Когда же этот момент настал, ее скорбь при виде припавших друг к другу любовников оказалась столь велика, что она смогла разглядеть немногое; глаза ее наполнились слезами и несчастная была вынуждена отвернуться. Правда, увиденное все же помогло ей догадаться: она и ее муж делали в постели нечто совершенно другое.

Наконец пригласили доктора по имени Жан Фернель. Он осмотрел дофина и дофину и обнаружил, что репродуктивные органы у обоих имеют небольшие анатомические особенности. Мудрый доктор посоветовал метод, который мог разрешить все проблемы разом, сегодня мы можем лишь предполагать, о чем шла речь. Паре подсказали, что делать, и Генрих исполнил свой долг. Радость была очевидной для всех, когда в начале лета 1543 года Екатерина наконец-то забеременела! В одном из писем, сохранившихся с того периода, она пишет Монморанси, — который теперь стал коннетаблем Франции и лично давал ей советы, как сохранить семью: «Отец мой, я знаю, вы желали детей для меня столь же сильно, как и я сама, поэтому спешу сообщить вам: мои надежды сбылись, и я ношу под сердцем дитя». 19 января 1544 года, в Фонтенбло, у дофины начались роды и в конце дня, к великому облегчению всех присутствующих, она произвела на свет сына. Впервые с момента своего прибытия во Францию десять лет назад, Екатерина почувствовала, что ее положение укрепилось.

Дитя назвали Франциском в честь короля, который лично присутствовал при родах. Он старательно замечал все детали этого процесса и даже настоял на том, чтобы рассмотреть «все, что вышло вместе с младенцем». Французские и римские астрологи сделали предсказания, и папскому нунцию передали подробнейший отчет о родах. Ученые мужи возвестили: это дитя вырастет сильным, крепким мужчиной, который возьмет Церковь под свою защиту и у него будет много братьев и сестер. К несчастью, сбылось только последнее предсказание. Великолепное крещение проходило в Фонтенбло в пять часов вечера 10 февраля 1544 года в капелле Сен-Сатурнэн. При свете факелов, которые держали в руках 300 королевских гвардейцев, «казалось, стало светло, как днем». Там были все придворные короля, все кавалеры ордена Святого Михаила, принцессы крови и старшие дворяне, кардиналы, прелаты и послы. Королева Элеонора и принцессы, дочери короля шли следом, сопровождаемые главными придворными дамами, «разряженными в золотую и серебряную парчу, в блеске драгоценностей… а посреди толпы затерялся младенец, коего надлежало крестить». Крестными были сам Франциск, его сестра, Маргарита Наваррская, и дядя младенца, Карл, герцог Орлеанский.

Что бы ни предписал доктор Фернель для дофина и его жены, это отлично работало, ибо в течение последующих двенадцати лет Екатерина дала жизнь еще девяти детям, семеро из которых выжили. Утерев нос всем врагам, после десяти лет бесплодия она почти ежегодно производила на свет новых младенцев, на радость мужу и всей нации. Первая дочь появилась на свет 2 апреля 1545 года, ей дали имя Елизавета. За ней последовала Клод (12 ноября 1547 года), Луи — (3 февраля 1549 года, умер 24 октября того же года), Карл-Максимилиан, ставший впоследствии Карлом IX (27 июня 1550 года), Эдуард-Александр, впоследствии Генрих III (20 июля 1551 года), Маргарита, известная как Марго (14 мая 1553 года), Эркюль (18 марта 1555 года) и, наконец, девочки-двойняшки, Виктория и Жанна, родившиеся 24 июня 1556 года. Жанна умерла во время родов, едва не погубив саму Екатерину, а Виктория прожила несколько недель.

Надо отдать должное потрясающему здоровью и телосложению Екатерины, сумевшей выжить, пройдя через девять родов в то время, когда у знатных женщин существовала сомнительная привилегия получать помощь лекарей и повитух. В те времена, например, получила распространение практика, когда опытные пальцы повитух разрывали гениталии матери, если ребенок продвигался медленно. Тщательное исследование антропологами внутренних органов женщины показывает, что зачастую извлечение плаценты вместе с младенцем вызывало заражение крови, жестокие кровотечения и другие повреждения, которые часто приводили к смерти роженицы. Если же она переживала роды, все рекомендации, предписанные «специалистами», только ослабляли и без того некрепкое здоровье. Например, широко распространен был обычай, когда роженице предписывалось лежать в жаркой темной комнате. Питание она получала лишь в жидком виде, а твердую пищу запрещали.

Однако крепкую конституцию матери и ее несокрушимую волю к жизни дети не унаследовали. За исключением Марго, обладавшей завидным здоровьем, остальные отпрыски оказались болезненно-хилыми. Из семерых, переживших младенческий период, шестеро страдали слабыми легкими и, вероятно, туберкулезом. Франсуа, Карл-Максимилиан и Эдуард-Александр были подвержены фурункулезу, различным инфекциям, а когда подросли, у них начали проявляться признаки слабоумия, — последствия врожденного сифилиса, унаследованного от деда, Лоренцо II Медичи. Плохое здоровье детей, особенно мальчиков, явилось одним из главных факторов, заставивших Екатерину сохранять центральную роль в управлении Францией, даже когда сыновья выросли.

С рождением первого сына положение Екатерины резко изменилось. Если раньше ее еле терпели, то теперь начали поздравлять и превозносить до небес. Она получила признание даже от самых жестокосердных французских придворных за то, что подарила трону наследника. Оправившись от родов, она вскоре обнаружила, что Диана, помогавшая при родах, теперь собирается принимать живое участие в воспитании новорожденного и последующих детей, похоже, тоже. Раздражающее влияние Дианы на Генриха было горькой пилюлей, которую Екатерине пришлось проглотить. Она наблюдала, как фаворитка снова узурпировала ее место. Ее надежда на то, что, подарив жизнь сыну, она сможет вернуть себе мужа, растаяла, как дым. И, поскольку с рождением детей роль Дианы в жизни Генриха только усиливалась, Екатерине не оставалось ничего другого, кроме как смириться и принять неизбежное: в ее браке всегда будет трое. Кузен Дианы, Жан д'Юмьер, получил привилегию на управление королевской детской, и возлюбленная короля теперь играла самую активную роль во взращивании и воспитании отпрысков знатных семей Франции. Правда, это не мешало самой Екатерине засыпать воспитателя своих детей «Письмами», в которых она справляется об их здоровье, отдавая собственные распоряжения. Например, незадолго до рождения Клод в 1547 году она писала: «Г-н Юмьер, вы доставили мне огромную радость, прислав новости о моих детях… Я прошу вас писать как можно чаще об их здоровье».

Со дня смерти старшего брата к Генриху перешли все привилегии дофина. Диана теперь считалась его признанной любовницей, вокруг будущего короля начала формироваться партия людей, связывавших с ним свои надежды. В 1538 году дофин получил огромное удовлетворение от того, что его друг Анн де Монморанси занял пост коннетабля Франции. Это был самый высокий пост в военной иерархии страны. Он существовал со времен франкских королей, изначально человек, занимавший его, ведал королевскими конюшнями (слово означает буквально «великий конюший»). В бою коннетабль обладал большими полномочиями, нежели чем даже принц крови и считался главным военным советником короля. Он возглавлял армию в отсутствие короля и получал годовое жалованье в 24 тысячи ливров. Должность давалась пожизненно и оставалась вакантной со времен измены последнего коннетабля, Бурбона. Слуга и патриот французской короны, Монморанси всегда оставался преданным юному дофину. Генрих, в свою очередь, сам надеялся приобрести больший вес, благодаря назначению своего друга на столь на важный пост. Екатерина не любила Монморанси за пособничество Диане и Генриху в сердечных делах, но проглотила обиду, оставаясь, как всегда, любезной и приветливой с новоиспеченным коннетаблем. Она хорошо понимала, что этот человек, в отличие от многих придворных, которые руководствовались только личными амбициями и алчностью, будет всегда преданным помощником Генриха и настоящим патриотом. Настанет время, и сама она обратится к нему за советом.

Екатерине теперь постоянно приходилось лавировать между двумя фаворитками, Дианой и мадам д'Этамп, неприязнь которых друг к другу переросла в открытую вражду. Вначале их антипатия проявлялась в мелких размолвках, но теперь их амбиции все яростнее схлестывались на каждом шагу. Между Дианой и госпожой д'Этамп, чью жадность и влияние на Франциска можно назвать феноменальными; началась настоящая война. Франциск ни в чем не мог отказывать любовнице, а она без устали требовала благодеяний для своей громадной семьи, и король безропотно подчинялся.

Несмотря на это, Д'Этамп не на шутку побаивалась, что в один прекрасный день Диана ее «подсидит». К 1540 году, когда Франциск начал слабеть от болезней, заработанных еще в юности, замечания и насмешки д'Этамп над «старухой», как она величала любовницу Генриха, стали еще злее и ядовитее. Она утверждала, что родилась в день свадьбы своей врагини, хотя была всего девятью годами моложе Дианы. Конечно, эти слова дошли до ушей любовницы Генриха, и пропасть между влиятельными фаворитками стала расти еще стремительней. Герцогиня д'Этамп активно интересовалась новой религией — протестантизмом, в то время как Диана презирала реформаторское движение.

Диана хранила верность Генриху или, по крайней мере, искусно создавала такую видимость. Легкомысленная д'Этамп охотно принимала у себя молодых любовников, не заботясь особо о своей репутации. Однажды Франциск, рано вернувшись с охоты, обнаружил, как утверждают, свою любовницу в постели с юным вельможей. Король, рыцарственный как всегда, сделал вид, будто спутал госпожу с ее служанкой, а кавалера арестовал за совращение прислуги. Этот инцидент никак не отразился на отношениях любовников, и король оставался преданным герцогине, как и прежде. Такое поведение было несносно для Дианы: ведь она оставалась верна мужу, пока тот был жив, а став любовницей Генриха, старалась окутать их отношения аурой небесной чистоты, достойной девственной богини-охотницы, чье имя она носила. Д'Этамп, младшая из соперниц, отличалась страстностью, вспыльчивостью, жадностью и чувственностью, в то время как Диана оставалась холодной, расчетливой и чрезвычайно осторожной. Обе фаворитки ненавидели друг друга и злословили. Екатерина же лавировала между ними, не становясь сердечной подругой ни одной из них и сохраняя вежливый тон с обеими.

Отношения между двумя партиями при дворе становились все более натянутыми. Мадам д'Этамп покровительствовала Карлу, любимому сыну короля. Она планировала укрепить его позиции настолько, чтобы он мог защитить ее, когда король умрет. После встречи Франциска и Карла в Ницце в 1538 году и подписания десятилетнего перемирия король, подстрекаемый фавориткой, вступил в переговоры о браке между Карлом и дочерью императора Марией. Франциска заставили поверить, что ее приданым будет Милан, а это привело в ярость Генриха, полагавшего герцогство своим по праву. Монморанси, устроивший мир между двумя державами, впал в немилость и был отлучен от двора, когда император взял свои обещания обратно и назначил своего сына, позднее Филиппа II Испанского, герцогом Миланским. Это произошло в 1540 году. Отношения между братьями-принцами, никогда не бывшие теплыми, теперь опасно накалились. Каждая партия, ведомая одной из соперниц, наслаждалась, видя, как рушатся перспективы, ранее открывавшиеся перед принцами. Генрих ревновал отца, который открыто предпочитал младшего сына, а ведь тому не довелось изведать тяжести заключения в испанской крепости! И теперь дофин наблюдал попытки Карла создать для себя такую опору, которая позволила бы ему серьезно поколебать надежды Генриха на королевскую власть

После того, как император надул Франциска, суля Карлу брак с Марией и Милан в приданое, королю не осталось ничего иного, как пойти войной на старого врага. Братья теперь состязались за военную славу. В 1542 году Карл без особых усилий взял Люксембург, но, прослышав, что Генрих готовится атаковать Перпиньян, поспешил присоединиться к брату, чтобы разделить его успех. Считалось, что Перпиньян взять невозможно, а в отсутствие Карла войска императора вновь захватили Люксембург. Франция страдала, лишившись союзников. Генрих умолял отца вернуть коннетабля, ибо его несомненное воинское искусство поможет Франции справиться с врагом. Но король отклонил просьбу сына. Несмотря на это, Генрих сражался мужественно и хладнокровно, но все равно не мог сдержать наступление врага. Войска императора ворвались в Шампань и непосредственно угрожали Парижу. Но, как это часто случалось во время правления Карл V, именно в момент, когда он мог сокрушить старого врага, его войскам не хватило жалованья. Обе партии, утомленные и измученные, договорились о перемирии, и 18 сентября 1544 года при Крепи был подписан мирный договор.

Тот договор, пожалуй, можно считать самым рискованным за время правления Франциска, потому что он по-прежнему включал параграф о браке между Карлом Французским и дочерью (либо племянницей) императора. За дочерью самого императора в приданое давали Нидерланды, за племянницей — злополучный Милан, в качестве свадебного подарка. В свою очередь Франциск согласился передать сыну часть наиболее важных герцогств: Ангулем, Шательро, Бурбон и Орлеан. Генриха едва удар не хватил, когда он услышал подробности договора. Его младший брат мог стать таким же могущественным, как и он сам, да еще и получить в союзники императора! Дом Валуа оказался бы расколот. Без сомнения, старому недругу Франциска только того и надо было. Страна лишь недавно стала единой после долгих и мучительных веков феодальной раздробленности. Генрих, как и многие представители дворянства, опасался, что договор при Крепи вновь создаст ситуацию, которая может способствовать раздроблению Франции. Будучи вынужден подписать невозможный договор «из страха и почтения перед отцом», Генрих позаботился написать тайный отказ от него, по которому вся собственность французской королевской династии возвращалась назад. Трое членов его близкого окружения — Франсуа де Гиз, Антуан де Бурбон и брат последнего, граф Энгиенский — засвидетельствовали этот отказ.

Невозможно представить, как торжествовала герцогиня д'Этамп. Манипулирование ослабевшим королем, умелый подрыв авторитета дофина и его партии дали ей возможность надеяться, что после смерти Франциска она не утратит своего положения. Ради этого, вероятно, она пошла даже на государственную измену. Хотя явных свидетельств против нее не было, считается, что герцогиня передавала императору секретные сведения. Она отправилась в Брюссель с королевой Элеонорой и Карлом — праздновать подписание договора. Холодные отношения между Франциском и дофином превратились в ледяные. Генрих почти не виделся с отцом и при дворе подолгу не появлялся. В отместку Франциск демонстративно осыпал дарами и проявлениями любви младшего сына.

Генрих начал потихоньку готовиться к тому дню, когда он сам наденет корону. Однажды вечером после ужина он сидел с друзьями, распивая вино. Считая, что он находится среди своих, дофин заметил, что «когда он станет королем, то произведет таких-то и таких-то людей в маршалы, пожалует орденами», добавив, что вернет ко двору коннетабля Монморанси. Франсуа де Вьевиль (один из закадычных друзей дофина, впоследствии маршал Франции), вспоминавший об этом событии, заволновался, что разговор могут подслушать, и, желая предупредить Генриха, сказал «ты делишь шкуру неубитого медведя». Сам же постарался немедленно исчезнуть. Чутье не подвело его. Королевский шут Брианда, сидевший незамеченным в алькове у окна столовой, бросился к своему господину. Вообразив, будто принц грозится узурпировать владения короля, он обратился к тому просто как к Франциску Валуа и рассказал о Генрихе. Франциск отправил в покои сына вооруженных людей, но принц и его друзья, предупрежденные об опасности, уже сбежали, не дожидаясь прибытия стражи. Король, разъяренный их побегом, обратил гнев на остатки брошенного ужина. Пажи и дворяне разбежались, выпрыгивая из окон, и немудрено: Франциск расшвыривал ножи, тарелки, попадая в слуг, опрокидывал мебель и срывал гобелены со стен. Генрих не появлялся при дворе в течение месяца, пока не утих гнев отца, и друзьям его не разрешили вернуться.

Противостояние отца и сына продолжалось — осенью 1544 года король изгнал со двора Диану де Пуатье, ибо дофин сместил с хлебной должности одного из приживальщиков д'Этамп во время кампании против англичан в Пикардии. Темпераментная герцогиня то обрушивала на Франциска поток обвинений, то расточала ему пылкие ласки, намекая, что тот может их лишиться, если не поквитается с любовницей сына, и король наконец решился выслать Диану. Та отправилась в свой замок в Анэ, а следом за ней — Генрих, демонстративно проводя там много времени. Фаворитка Генриха не получала разрешения вернуться ко двору до следующего года. Екатерина торжествовала, видя позор соперницы, а дофин запретил ей разговаривать с д'Этамп.

Отсутствие Дианы открыло перед Екатериной череду светлых дней. Она расцвела и наслаждалась благосклонностью короля. Очевидно, что, несмотря на убывающие силы, Франциск был в состоянии оценить достоинства невестки и те блага, которые она принесет Генриху, когда станет королевой. Король недвусмысленно намекал: восхищение и почет, достающиеся Диане, по праву должны принадлежать Екатерине. До чего же приятно, после бесчисленных сцен между воюющими фаворитками, иметь рядом с собой женщину преданную и здравомыслящую, никогда не демонстрирующую прилюдно свой гнев и обиды! На Рождество в тот году король осыпал невестку подарками и особыми милостями. В числе прочих даров были рубин и бриллиант ценой в 10 тысяч экю. Екатерина, беременная на сносях дочерью Елизаветой, была избавлена от бесконечных советов соперницы касательно здоровья и воспитания младенца-сына. Для нее настало счастливое время! Обычно страдавшая от недостатка внимания, она купалась в благосклонности короля и, к его удовольствию, 2 апреля 1545 года подарила ему внучку.

Когда Карл и Генрих вместе отправились под Булонь, пытаясь изгнать англичан, захвативших город в 1544 году, между братьями словно бы установилось перемирие. Франциск, старавшийся заниматься делом, чтобы отвлечься от проблем со здоровьем, сопровождал сыновей. Генрих и его брат едва разговаривали друг с другом с момента подписания мира при Крепи, но постепенно дух братства стал брать свое, особенно во время военных операций. В августе 1545 года разразилась эпидемия чумы. 6 сентября Карл и кое-кто из молодых вельмож ворвались в дом, обитатели которого умерли от этой болезни. По-юношески самоуверенный, он решил заглянуть внутрь, хотя его и умоляли не трогать там ничего. Смеясь, молодой принц воскликнул: «Ни один из сыновей Франции еще не умирал от чумы!» — и вместе с друзьями начал крушить все вокруг, биться подушками и разрубать пополам матрасы. Его вера в королевский иммунитет против смертельных болезней оказалась безосновательной. К вечеру он заболел и три дня спустя умер.

Эта скоротечная болезнь заставила двадцатичетырехлетнего принца страдать от сильного жара, жестоких болей и рвоты. Едва услышав о болезни брата, Генрих бросился к его постели, но его не пустили. Трижды он боролся с преграждавшими ему путь, желая пробиться к брату, а когда Карл умер, утрата повергла Генриха в глубочайшую скорбь. Мир при Крепи теперь лишился смысла, и угроза раздела страны, созданная неразумием Франциска, наконец-то миновала. Старый король впал в меланхолию, которая не оставляла его до конца дней. Теперь стало необходимо учить дофина — которого он так долго держал в отдалении — управлять государством. Однако Генрих вскоре разочарованно убедился, что отец по-прежнему находится под влиянием мадам д'Этамп и ее клики. Генрих отказался посещать заседания совета, заявив, что не хочет быть опозорен неверными политическими шагами отца, когда унаследует трон.

7 июня 1546 года был подписан мир, по условиям которого Англия соглашалась вернуть Булонь через восемь лет за два миллиона экю, выплаченных в рассрочку. С естественным чувством облегчения после окончания войны Екатерина и Генрих в начале осени вместе выехали в свою первую официальную королевскую поездку, чтобы проинспектировать укрепления на восточных границах Франции. Холодная осенняя погода, рождение двоих детей с разницей всего в четырнадцать месяцев, все придворные передряги сказались на дофине, и она серьезно заболела. Генрих отложил поездку и решил остановиться в Сен-Марке, чтобы жена могла оправиться от болезни. Екатерине, право же, стоило заболеть, чтобы дать мужу повод побыть с ней, проявить нежность и заботу. Но крепкая конституция не позволила ей проболеть долго.

8 феврале 1547 года до французского двора дошло известие, что 27 января скончался король английский Генрих VIII. Мадам д'Этамп ворвалась в покои королевы Элеоноры с криком: «Новость! Новость! Наш главный враг умер!» Встревоженная королева, думая, что речь идет о ее брате-императоре, была близка к обмороку, пока не узнала, что он в добром здравии, хотя все предпочли бы смерть императора смерти Генриха. Рождество и Новый Год уже были омрачены недомоганием Франциска, но, услышав о кончине человека, на протяжении всей его жизни бывшего то соперником, то союзником, король стал еще печальнее и задумчивее. Он боялся, что вскоре последует за своим заклятым врагом. Этому способствовала предсмертная записка Генриха VIII, в которой, судя по рассказам, тот напоминал французскому королю, что и он не вечен.

Напряжение усилилось, когда один из молодых родичей короля, граф Энгиенский из дома Бурбонов, вхожий в круг его личных друзей, неожиданно погиб во время игры в снежки в замке близ Манта, где жил тогда двор. Франциск устроил бой между двумя сторонами, одну возглавили Генрих и Франсуа де Гиз, другую — граф д'Энгьен и его сторонники. Во время игры, где ни одна из партий не могла одержать победу, д'Энгьен остановился отдышаться и присел внизу под окном. И тут, как пишет очевидец, «какой-то злодей выкинул из окна сундучок для белья, который упал на голову сиру д'Энгьену и… через несколько дней тот умер». Некоторые заподозрили, что случайность была подстроена, но это представляется маловероятным. В бурных забавах того времени люди довольно часто получали ранения и даже погибали, но нелепая кончина несчастного молодого человека вызвала у Франциска новый прилив скорби. На закате его правления им овладело беспокойство, и он перемещался из одного прекрасного дворца в другой, якобы для того, чтобы поохотиться, но на самом деле не находя себе места.

Наконец в Рамбулье пятидесятидвухлетнему Франциску пришлось остановиться. Охваченный лихорадкой, он был прикован к постели. Абсцесс «в нижней части тела» беспокоил его много лет; в 1545 году было произведено прижигание, вышло много гноя, но полное выздоровление не наступило. Абсцесс открывался снова и снова, прежде всего потому, что король никак не мог отказаться от ночных утех с женщинами. Короля пользовали «китайским деревом», старый приятель и союзник, язычник Барбаросса, предлагал в качестве снадобья ртутные пилюли, ибо в то время верили, что они помогают при сифилисе. Современные медики полагают маловероятным наличие у Франциска сифилиса, ибо рассудок короля оставался ясным до конца его дней. Наиболее вероятной причиной недуга была гонорея, которая, если ее не лечить, способствует возникновению инфекций мочевого пузыря и мочевыводящих путей. К моменту смерти король мучился болями в желудке, одном легком, почках и горле. В одном все лекари сходились, определяя его состояние: «внутренности у короля сгнили». Пережив несколько обострений болезни за последние пять лет, Франциск был вынужден признать, что умирает, и послал за дофином, который, оставив Екатерину ухаживать за отцом, сам проводил время у Дианы в Анэ.

Екатерине горько было видеть своего защитника и благодетеля в столь плачевном состоянии; она сердечно заботилась о нем, пока 20 марта не прибыл дофин. После того как Франциск исповедовался, прослушал мессу и причастился, он с жаром обратился к Генриху, признаваясь, как много ошибок сотворил за время своего правления, заклиная сына избегать их повторения. Он предупреждал дофина от чрезмерного увлечения женщинами, дабы те не обрели над ним неограниченную власть, как это случилось с ним самим. Еще несколько дней король провел, беседуя с сыном о прошлых ошибках и давая советы, как лучше править королевством. Умолял не возвращать ко двору Монморанси и остерегаться семьи Гизов, «чья цель — раздеть его догола, чтобы хватило детишкам на одежки и всем родичам на рубашки». Король просил сына позаботиться о королеве Элеоноре, признав, что был плохим мужем для этой славной женщины, а также вверил его заботам герцогиню д'Этамп, говоря: «Она, конечно, настоящая дама… но ты сам не подчиняйся чьей-либо воле так, как это делал я».

Фаворитке, ожидавшей в соседней комнате, было отказано в желании увидеть любовника. Она прождала до 29 марта, то и дело восклицая: «Да поглотит меня земля!», но, убедившись в тщетности всех попыток, спешно уехала в свой замок в Лимуре. Прослышав о временном улучшении здоровья короля, попробовала вернуться, надеясь на чудо, но чуда не случилось, и дофин сердито отослал ее прочь. Франсуа де Гиз расхаживал кругом, ожидая, когда начнется новое царствование, бормоча: «Старый любезник кончается». Король попросил соборования и провел последние несколько часов, слушая чтение Священного Писания. Когда мог, заговаривал с Генрихом; сын, растроганный, попросил у отца благословения, и тот так крепко стиснул его в объятиях, что дофин «едва не потерял сознание». И вот между двумя и тремя часами пополудни 31 марта 1547 года Франциск I Французский, король-рыцарь, король Возрождения к северу от Альп, начавший правление столь славно, но навлекший на державу столько бед, наконец испустил дух. Все признали, что смерть его послужила образцом для окружающих.

Екатерина, близко сдружившаяся с Франциском в течение последних лет, и особенно во время болезни, почти все последние дни провела в приемной, порой просто сидя на полу и рыдая. Она не только потеряла свою надежную пристань и оплот против Дианы, но еще и горевала о человеке, который тринадцать лет назад привез ее во Францию и поддерживал, когда она была никому не нужна. Екатерина научилась у Франциска многому, что необходимо для укрепления монархии. Она стала свидетелем его отваги, оптимизма и терпения. Видела, как он справляется с придворными делами и внутренними интригами. Супругу дофина вдохновляло увлечение свекра искусством и строительством. Несмотря на все ошибки Франциска, его молодая ученица хорошо усвоила уроки, и впоследствии, когда ей в одиночку пришлось защищать Францию и монархию, она делала это с именем Франциска на устах и его образом перед глазами. Она приняла решение увековечить имя человека, сделавшего ее из дочери богатого купца королевой Франции.

 

ГЛАВА 4.

СУПРУГА В ЗАТМЕНИИ

«Ибо ни одна женщина, любящая мужа, никогда не сумеет полюбить его шлюху»

1547-1549

Екатерине было двадцать восемь лет, когда она стала королевой Франции. Иностранка, все еще говорившая по-французски с легким итальянским акцентом, за эти годы сумела привлечь к себе сердца многих. Ее любили более всего из благодарности за рождение наследника трона, но также из сочувствия к женщине, которой пренебрегают, — и никогда так сильно ее не жалели, как сейчас. С первых же дней правления Генриха Диана получила гарантии того, что привилегии королевской фаворитки останутся при ней. Совершенно чуждая страсти, зато полная чувства собственного достоинства и высокомерия, она теперь перестала скрывать, что ее чувства подстегивала жадность. Она не могла насытиться богатствами и тщеславием. Для удовлетворения своих нужд ей приходилось держать нового короля в жесткой узде. Екатерина поняла, что, несмотря на звание королевы, она сейчас так же беспомощна, как и прежде, если попытается встать между Генрихом и Дианой. Ее роль и влияние во время короткого правления мужа сосредоточились лишь на одной функции: материнстве. Она стала «супругой в затмении». Везде, где только можно, Диана занимала центральную ступень, оттесняя Екатерину в угол: вынашивать и рожать детей — наследников трона. По мере развития событий Генрих научился полагаться на преданность жены и ее трезвые суждения, но все еще исключал ее из круга доверенных лиц, особенно в первые годы. Один историк писал: «Все вокруг нее двигалось, она безмолвствовала. Политические движения умирали возле ее порога, а ее жизнь оставалась тихой жизнью замужней итальянки».

Чтобы понять Францию и двигавшие страной внешние и внутренние силы, понять, что чувствовала и видела Екатерина, когда через двенадцать лет ее муж умер, нужно разобраться в основных чертах царствования Генриха II, познакомиться с кругом дворян, которым он благоволил, которых награждал и чествовал. Пока Генрих был жив, эти дворяне проявляли абсолютную преданность королю, но, наделяя друзей таким влиянием и силой, он создал чрезвычайно сложную ситуацию для Екатерины, когда настал ее черед править страной.

Французский народ приветствовал начало правления Генриха. Всем смертельно надоели последствия нездоровой политики Франциска, подчинявшегося жадной фаворитке, когда мощь и трезвость суждения изменили ему, особенно во время последней схватки с императором. Манера держать себя и поведение нового короля вызывали расположение. Люди знали о Генрихе немногое — он был доблестен на поле брани, любил охоту и спортивные состязания. От отца он частично унаследовал вечное желание покрасоваться и страстность увлечений. Маска респектабельности еще не слетела с лица молодого монарха, правда об его отношениях с Дианой пока не стала достоянием публики. Венецианский посол кратко описывал Генриха незадолго до вступления на престол, упоминая, что привязанность, установившаяся между ним и фавориткой, напоминала «привязанность между матерью и сыном <…> и эта дама взяла на себя труд учить, поправлять и наставлять <…> его». Люди находили бывшего дофина «мало охочим до женщин», — видимо, по сравнению с постоянным сексуальным голодом его отца. Посол изучил также его личность и способности и нашел, что он «не слишком тороплив в ответах, когда к нему адресуются, но весьма решителен и резок в суждениях. Пообещав что-либо, он всегда постарается исполнить. Разум его не слишком остер, но люди такого склада обыкновенно наиболее успешны. Они подобны осенним плодам, что созревают поздно, зато дольше хранятся <…> Он увлечен замыслами по поводу Италии <…> и обещает итальянцам, озабоченным этими делами, покончить с неурядицами. Деньги он тратит бережно на достойные цели».

Не прошло и суток после смерти Франциска, не миновал еще положенный срок между кончиной старого монарха и публичным провозглашением нового, как Генрих, переводя дух и привыкая к положению неограниченного правителя Франции, уже начал избавляться от министров старого режима и раздавать милости и привилегии своим друзьям и соратникам. Возглавлял этот список Анн де Монморанси, «первый барон Франции». Коннетабль провел в ссылке шесть лет, пребывая в своих обширных лесных владениях со дня позорной отставки. Уже 24 апреля Генрих и коннетабль заперлись вдвоем на два часа в Сен-Жермен-ан-Лэ и, когда вышли оттуда, Монморанси стал главою личного совета короля, ответственным за все правительственные дела.

Теперь он являлся самым главным лицом в стране после самого Генриха, как в военных делах, так и в гражданских. Он быстро занял недавно освобожденные апартаменты мадам д'Этамп, где она жила при покойном короле. Должность главы совета стала наивысшим достижением для человека, который, будучи ультраконсерватором, обладая немалыми способностями военачальника, тактика и организатора оборонительных мероприятий, все же не проявил ни особого военного гения, ни хорошего политического чутья.

Наряду с новыми почестями, Монморанси получил компенсацию за утраченные доходы, которых не получал все годы ссылки. Ему выплатили около 100 тысяч экю и назначили губернатором Лангедока. Официально Франциск не лишал его губернаторства, но на деле во время изгнания коннетабля Лангедоком правили другие. Монморанси держал королевскую печать и следил, чтобы никакие дела не вершились без его предварительной санкции. Генрих позволил старику многим распоряжаться от своего имени, и людям казалось, что коннетабль вообще старается отстранить короля от административной деятельности и все за него решает. Подобно большинству педантов, он обладал способностью замечать мелкие детали, и ничто не ускользало от его взгляда. Держался он так высокомерно, будто знал все на свете. На советах постоянно прерывал говоривших, какого бы высокого сана они ни были, и высказывал свое мнение по поводу ведения всех дел. Его автократическое поведение и рьяный надзор за королем вскоре стали всех раздражать. «Он еще надменнее, чем прежде, и вызывает ненависть в мужчинах и женщинах — во всех без исключения», — подмечал посол итальянского герцогства Феррара. Иностранные посланники вскоре начали жаловаться на то, что этот придира постоянно ставит им палки в колеса и замедляет дела, цепляясь к мелочам. Тем не менее Генрих как будто даже был благодарен своем ставленнику за возможность не вникать в мельчайшие подробности правления, а коннетаблю только того и надо было.

Несмотря на сварливую натуру и тиранические повадки, Монморанси обладал, по крайней мере в глазах Екатерины, многими достоинствами: он не стремился набивать свои карманы и не собирался продвигать своих родственников, чем не гнушались все прочие из окружения Генриха. Вместо этого коннетабль всецело посвятил свою жизнь двум вещам: благополучию короля и безопасности Франции. Екатерина оказалась достаточно проницательной и поняла: пусть старик ведет себя напыщенно и порой нелепо, пусть он поощряет роман Генриха и Дианы, — главное, что он стоит в стороне от прочих вельмож, вьющихся вокруг Генриха. Папский нунций писал о Монморанси в то время: «Этот человек — истинный француз, он служит своей стране словом и делом, я не знаю никого, кто мог бы с ним сравниться <…> Не думаю, чтобы когда-нибудь он позволил увлечь себя… каким бы то ни было замыслом, который не благоприятствует его королю».

Среди членов семьи Монморанси, получивших привилегии от Генриха, были трое его племянников Шатильонов: Гаспар де Колиньи, ставший много лет спустя причиной кровавой резни, из-за которой мрачная слава Екатерины дожила до наших дней. Среди всех племянников, сыновей сестры Монморанси, Гаспар отличался умом и способностями. Будучи вдохновенным военным деятелем, он стал генерал-полковником пехоты. Его старший брат Одэ, кардинал де Шатильон, получил больше привилегий и переехал в апартаменты дяди в Сен-Жермен. Франсуа д'Андело, третий брат, также получил милости от короля.

Диана вряд ли особо приветствовала возвращение Монморанси — ее соперника за досуг и внимание короля, — но между этими людьми всегда существовало безоговорочное понимание и договоренность работать в одной упряжке на благо Генриха. Диана и королева Элеонора с огромным удовлетворением наблюдали, как их недруга, мадам д'Этамп, прогнали со двора. Герцогиня жила теперь в своем замке Лимур, изнывая от страха быть наказанной за разнообразные преступления, вызванные ее алчностью. Наконец, вернув драгоценности и большую часть подарков Франциска, представлявших собой неотчуждаемую собственность королевского дома, она с облегчением поняла, что ее не собираются ни тайно уничтожить, ни открыто предать суду за измену. Генрих, видимо, из уважения к воле умирающего отца, не стал расправляться с герцогиней. Конечно, владения бывшей королевской фаворитки существенно уменьшились, но все равно она легко отделалась. Благодарная за это, она провела остаток жизни в безвестности. Полученные от мадам д'Этамп драгоценности и владения Генрих немедленно передал своей возлюбленной Диане, которая не стремилась более преследовать бывшую соперницу. Ей было чем заняться помимо этого.

Екатерина, снова беременная, в первые дни правления мужа наблюдала, как он щедро награждал друзей за преданность дофину, проявленную во времена отцовского правления. Кроме коннетабля, милости удостоились все его закадычные приятели. Семья Гизов немедленно почувствовала преимущества царствования Генриха. Франсуа, граф д'Омаль, старший сын Клода, первого герцога Гиза, был одним из лучших друзей Генриха. Известный под именем Le Balafre (Меченый) из-за жуткого шрама на лице, полученного во время булонской кампании против Англии, он всегда имел неограниченный доступ к королю. Они очень часто играли в мяч — любимую игру Генриха. Франсуа стал участвовать в заседаниях тайного совета, сделался распорядителем Королевской охоты, а вскоре после этого король даровал ему титул герцога д'Омаль. Новое герцогство было того же ранга, что у старшего принца крови, Антуана де Бурбона, и теперь это вызывало бесконечные протокольные прения с Бурбонами по вопросу о праве старшинства. Брат Франсуа, Шарль, сделавшийся архиепископом Реймским еще в девятилетнем возрасте, также получил место в совете и кардинальскую красную мантию во время коронации Генриха.

Вместе братья составляли отличную команду, и Шарль, человек недюжинного ума, снискал всеобщее признание своей искусной внешней политикой и ловкой дипломатией, — причем даже от врагов. Их дядюшка Жан, тоже кардинал, заседал в совете вместе с племянниками. Сестра, Мария де Гиз, вышедшая замуж за короля Шотландии Якова V, в 1542 году овдовела и правила королевством в качестве регентши при малолетней дочери Марии. Диана, изо всех сил старавшаяся установить близкие связи с семьей Гизов, состояние которых непрерывно росло, выдала Луизу, одну из своих дочерей, за второго из братьев Франсуа, Клода, маркиза де Майенна. Заручившись таким образом покровительством семьи Гизов, она «уравновесила» отношения с коннетаблем. Итак, с самого начала стало ясно, что младшие князья Лотарингские будут оказывать огромное влияние на Генриха.

Король не забыл также об отце и сыне Сент-Андре, когда раздавал посты и назначения своим друзьям, и наградил обоих местами в совете. Жак де Сент-Андре, неизменный спутник юности Генриха, сделался маршалом Франции и занял пост главного камергера, в связи с чем получил право ночевать в королевских покоях. Такая близость к персоне его величества давала Сент-Андре тем больше власти и престижа, чем больше людей обращались к нему с просьбой о королевской аудиенции. В дополнение он получил пост губернатора в Лионе, Бурбоннэ и Оверни. Его отца Генрих наградил губернаторством в Брессе. Младший Сент-Андре вырос жадным, распутным и себялюбивым, он сильно переменился с тех пор, как в юности дружил с Генрихом. Все его мысли были заняты заботой о личном обогащении, а семья его нимало не беспокоила. Бурбоны, первые принцы крови после сына самого Генриха, с беспокойством наблюдали, как узурпируются их права. Им, правда, тоже кое-что перепало, но места в Совете были жалкой подачкой по сравнению с богатствами и почестями, раздаваемыми остальными.

Несомненно, более всех привилегий и наград получила обожаемая Генрихом Диана де Пуатье. По мере роста могущества Дианы увядала ее репутация. «Ее честное имя было наконец опозорено, но не в связи с распущенностью, а из-за жадности <…> алчность стала синонимом ее имени. О ней говорили лишь в связи с нажитыми ею богатствами».

То, как бесстыдно Генрих осыпал любовницу драгоценностями, почестями, владениями и должностями, не смогло укрыться от глаз людей. И, хотя она владела теперь почти всеми богатствами и драгоценностями мадам д'Этамп, самый главный дар был еще впереди. Генрих позволил ей получать налоги со всех держателей должностей по всей стране, когда бы ни вводились новые посты. В дополнение к этому он дал ей права на так называемую выморочную собственность во Франции (т. е. ту, владельцы которой были не определены либо умерли, не оставив наследников — в том числе и собственность, конфискованную у еретиков). Генрих сделал Диану богаче, чем она сама ожидала, но по-прежнему продолжал изливать на нее золотой дождь. Он подарил ей замок Шенонсо, совершенно игнорируя тот факт, что он принадлежал французской королевской фамилии! Этот прекрасный замок в долине Луары считался настоящей жемчужиной замковой архитектуры, и Екатерина, которая надеялась получить его, не смогла удержаться от возмущенных слов в адрес Генриха — но безрезультатно. Был выкопан из архивов старый закон касательно налога на все церковные колокола в королевстве — и здесь неутомимая фаворитка наложила свою лапу.

Получив бесчисленные подарки и привилегии от любовника, Диана цепким взглядом следила за ростом своих богатств. Ежедневно являлся ее ревизор и сообщал о положенной ренте, выплаченной ренте, ремонтах, свободной собственности и так далее. Генрих был настолько заворожен любовницей, что, казалось, не осознавал той зависти и злобы, с какими люди смотрели на нее. До конца правления он продолжал осыпать ее богатствами, титулами и почестями — а также ее семью и сторонников. Один современник писал о Диане и остальных членах королевского кружка: «Ничто не минует их жадных аппетитов — так муха не минует клюва ласточки. Должности, звания, епископства — любой лакомый кусочек они жадно проглатывают».

Что касается самой королевы, Генрих не забыл о ней, но она получила мизерную порцию в сравнении с Мадам, — это обращение, обычно применяемое только к женщинам королевской семьи, Диана отныне предпочитала всем другим. Генрих дал Екатерине 200 тысяч ливров и право назначать мастеров каждой гильдии — привилегия, коей она уже пользовалась в правление короля Франциска. В то время как Диана тратила огромные средства на ремонт своих замков в Анэ и Шенонсо, Генрих позволил Екатерине подновить замок Турнель, где она любила останавливаться, будучи в Париже. Лувр должен был стать резиденцией королевской четы, и работы по реконструкции здания превратили старую средневековую крепость в ренессансный дворец, правда, пользоваться им еще было невозможно. В ответ на жалобы, что у нее нет подходящей загородной резиденции, чтобы принимать мужа, Екатерина получила замок Монсо-ан-Бри, близ Мо.

Наиболее же приятным даром, полученным Екатериной от короля, было то, что ее дорогие кузены, Строцци, заняли важные посты при дворе. Изгнанные из Флоренции во время режима авторитарного герцога Алессандро Медичи, Строцци жили как fuoriusciti — так называли итальянских изгнанников — при французском дворе.

Четверо братьев оказались ныне вознаграждены Генрихом, желавшим сделать приятное жене. Они стремились вернуться домой и выбросить вон самозванца-правителя Флоренции, мертвой хваткой вцепившегося во все сферы управления республикой, и Генрих решил поощрить двоих старших братьев воинскими чинами. Он произвел Пьеро, старшего из братьев, в чин капитан-генерала итальянской пехоты. А Леоне, второго брата, сделал капитан-генералом галер Леванта. Это могло бы, когда придет время, выдвинуть двоих старших Строцци на лидирующие роли в любой кампании против Флоренции. Третий брат, Лоренцо, стал епископом Безье, а младший, Роберто, остался банкиром, хотя теперь отвечал за торговые займы и растущие фонды королевской семьи, когда было необходимо, и это был очень выгодный пост.

Екатерина любила Пьеро больше других братьев, да и Генрих питал к нему глубокую привязанность, даже сделал его «gentilhomme ordinaire de la chambre» (дворянином, служащим в королевских покоях). Пьеро представлял собой колоритную, хотя и гротескную, фигуру. Редкостный ум и образованность сочетались в нем с храбростью и решимостью, не позволявшими ему сдаваться противнику. Человек контрастов, он писал изящные стихи и одновременно обожал чудовищно грубые и рискованные шутки — вроде тех, которые так любил и сам Генрих. Придавая чересчур большое значение внешности, он носил высокие каблуки, чтобы замаскировать недостаток роста и, желая скрыть тот факт, что голова его слишком мала по сравнению с телом, напяливал огромные, богато украшенные шляпы. Пьеро переводил Цезаря с латыни на греческий и зачаровывал слушателей историями. Но стоило сцепиться с ним в ссоре, флорентиец стоял насмерть. Даже Диана, Гизы и Сент-Андре находили его общество восхитительным.

Екатерина с самых первых дней своего брака окружала себя итальянцами, но теперь, став королевой, увеличила круг соплеменников. Она считала себя вдохновительницей соотечественников, оказавшихся в изгнании. Они же возлагали на нее политические надежды, называли ее итальянской королевой Франции. Вначале новое царствование мало что могло им дать. Посол Империи при дворе докладывал своему господину: «Начался явный приток итальянцев к новому двору, они предлагают свои услуги, но в ведомость раздачи пенсионов их еще не внесли». Екатерина, гордясь родной страной, выписывала платья из Италии, покровительствовала итальянским художникам и ремесленникам, и постепенно ее влияние, итальянский стиль, тяготеющий к изысканной роскоши, стали заметны при дворе. Ее дворецкий, флорентийский поэт Луиджи Аламанни, был заметной фигурой итальянской диаспоры. Но круг выходцев из Италии состоял не только из художников, военных, купцов или политических беженцев. Были среди них и банкиры. Они обеспечили мощную поддержку Екатерине во время нового правления, особенно когда королю требовались кредиты на военные экспедиции в глубь полуострова. Ибо очень скоро стало ясно, что Генрих, как и его отец, не мог оставаться равнодушным перед «пением сирен Италии» и ее богатыми землями.

Королева поддерживала тесную женскую дружбу с Марией-Екатериной Гонди, француженкой, которая была замужем за Антонио Гонди, флорентийским купцом, эмигрировавшим во Францию. Они впервые встретились в Лионе сразу же после свадьбы Екатерины и Генриха, когда королевская семья возвращалась из Марселя в Париж. Мадам Гонди отличалась крайней практичностью и давала Екатерине множество советов по самым различным поводам, от беременности и воспитания детей до расходования денег. Впоследствии королева вознаградила свою толковую наперсницу и ее семью: Марии Гонди были поручены личные финансовые дела королевы, а также надзор за архитектурными проектами и строительными работами. По сути, Екатерина сделала г-жу Гонди своим казначеем, что было совершенно необычно для женщины в шестнадцатом веке. Но важнее всего то, что обе женщины все эти годы сохраняли глубокую и верную дружбу, которую Екатерина всегда высоко ценила. Среди интриг предыдущего правления, при фантастически растущем влиянии Дианы, Екатерине пришлось, чтобы выжить и сохранить достоинство королевы, сделаться внешне равнодушной, спокойной и молчаливой. Мария-Екатерина Гонди входила в число очень немногих людей, наедине с которыми королева позволяла себе проявлять истинные чувства.

Другим заметным сторонником королевы стал Гаспар де Со, сеньор де Таванн, мужественный солдат — столь же уродливый, сколь и храбрый. Ветеран итальянских войн, Таванн презирал Диану и ее приспешников, восхищался терпением и достоинством Екатерины в череде бесконечных унижений, которые ей приходилось сносить. Однажды, заметив особенно ядовитый взгляд Мадам, брошенный на Екатерину, взбешенный Таванн решил действовать и сообщил королеве, что отрубит Диане нос. Он надеялся, что, если изуродовать фаворитку, то она может лишиться любви короля. К счастью, Екатерина отговорила Таванна от столь примитивного акта жестокости. Одновременно с этим родственник королевы и ее большой друг, герцог де Немур, подошел к ней, предложив плеснуть кислотой в лицо Диане. Этот прожект также был отклонен, когда королева заявила, что предпочитает более мягкие меры. И эти люди, и другие из ее окружения выделяли в Екатерине такие качества, которых остальные как будто и не замечали.

23 мая 1547 года Франциск был похоронен в Сен-Дени. Генрих решил соорудить гробницу для троих, перенеся к отцу тела своих братьев, торжественное погребение которых еще не было произведено. Он организовал грандиозные похороны для усопшего короля и двоих принцев, обошедшиеся в полмиллиона экю. В то время как величественная и скорбная процессия двигалась через Париж в Сен-Дени, он сам наблюдал за кортежем из окна на улице Сен-Жак. Генриху полагалось оставаться инкогнито до конца похорон, когда его должны были официально провозгласить королем. Когда роскошные гробы с традиционными изображениями покойных на крышках проносили мимо его окна, Генрих «сильно встревожился и глубоко, до слез опечалился». Один из спутников короля тех дней, Вьевиль, попытался ободрить его величество, сказав, что вместо траура по отцу лучше было бы продолжить политику прежнего короля, действуя теми же добродетелями и силой. Это не возымело должного эффекта. Решив подойти с другого конца, Вьевиль заявил, что вот уже триста лет народ не знал такого принца-разрушителя, как брат Генриха, Карл. И добавил: «Он никогда не любил и не уважал вас»; Генрих упрямо продолжал рыдать, пока Вьевиль, увлекшись, не начал вспоминать, как в детстве принцы плавали на лодке и, когда Генрих и старший брат едва не утонули, Карл при виде этого не сумел сдержать радости. Когда ему сообщили, что младшие принцы выжили, он горько заметил приятелю: «Я отрекаюсь от Бога; теперь мне так и придется оставаться ничтожеством». В конце концов после нескольких историй, рассказанных Вьевилем в подобном ключе, король воспрял духом и, когда проносили гроб Карла, воскликнул: «Смотрите, вон то ничтожество, благодаря которому я обрел счастье!»

Теперь, когда старый король был похоронен, а его собственная коронация в Реймсе еще не состоялась, Генрих, побуждаемый Дианой, решил прекратить ссору, начавшуюся при дворе еще в годы правления Франциска. Молодой вельможа, Ги Шабо, барон де Жарнак, родственник герцогини д'Этамп, был, по его словам, злостно оклеветан Генрихом и его друзьям. Когда Жарнаку пришлось для защиты своей чести потребовать удовлетворения, дофин, по своему положению, не смог участвовать в дуэли. Обстоятельства дела вынудили одного из друзей Генриха, Франсуа де Вивонна, сеньера де Ла Шатеньерэ, опытного бойца, воевавшего бок о бок с королем, и виртуозного фехтовальщика, вступить в поединок от имени дофина. Дуэль должна была вестись до смерти одного из соперников, но Франциск отказался разрешить это, и конфликт остался незавершенным, хотя никто не мог бы сказать, что причиной тому стала робость представителя дофина. Ла Шатеньерэ был крепко сложен, настоящий атлет и известный борец. Он обучался боевым искусствам под руководством известного мастера в Риме и всегда побеждал в дуэлях. Один из секретов его успеха заключался, по его словам, в том, что в детстве его кормили измельченными в порошок железом, сталью и золотом. Жарнак, в свою очередь, был высоким, но худощавым, приятным на вид молодым человеком мягкого нрава, в отличие от шумного забияки Ла Шатеньерэ.

В начале нового царствования Ла Шатеньерэ снова попросил разрешения на дуэль — и снова до смерти. Жарнак написал королю, прося о том же. Генрих, соблюдавший средневековый кодекс рыцарской чести, охотно дал разрешение. Дуэль вскоре стала восприниматься как символическая битва между двумя старыми партиями: Л а Шатеньерэ представлял Диану и нового короля, Жарнак — д'Этамп и Франциска. Обстоятельства изменились, но и теперь, хотя большинство при дворе, желая угодить королю, стояли за Ла Шатеньерэ, нашлись и такие, кто, устав от влияния Дианы, поддерживали Жарнака.

Двор гудел от возбуждения, делались ставки, а виновники готовились к схватке. Некоторые рассчитывали, что победит Жарнак, но большинство выступало против него. Ходили слухи касательно кузена Екатерины, Пьеро Строцци, до того обожавшего защищать свою честь, что он был готов хвататься за шпагу по ничтожнейшему поводу. Он, кажется, решил помочь Жарнаку, тайно подсказав ему кое-какие обманные движения, специально направленные против Ла Шатеньерэ. При помощи известного итальянского мастера дуэлей Кайдзе Жарнак изнурял себя тренировками, готовясь к битве и, хотя Екатерине нравилось наблюдать за беспокойством Дианы, она не могла открыто поддерживать врага своей соперницы. Скорее всего Строцци решил взять дело в свои руки по собственной инициативе, не спрашивая разрешения королевы.

В день дуэли, 10 июля 1547 года, на лугу в Сен-Жермен-ан-Лэ была подготовлена арена и трибуны для зрителей. Красочные штандарты развевались на ветру, для дуэлянтов поставили палатки, учли все традиционные условия подобных дуэлей. Неподалеку на длинных столах расставляли угощение: Ла Шатеньерэ, абсолютно уверенный в успехе, заказал великолепный банкет и пригласил весь двор отпраздновать свою победу. По контрасту с ним, Жарнак готовился, упражняясь в фехтовальном искусстве, посещая церкви и аббатства, молясь и размышляя о грядущем. Оба дуэлянта прослушали мессу, и смирение Жарнака вызвало всеобщее уважение. Ла Шатеньерэ едва обращал на что-либо внимание, одержимый нетерпением, со скучающим видом поглядывая вокруг, демонстрируя, что он «боится врага не больше, чем лев боится собаки».

Когда дуэлянты вышли на поле, король, на глазах у публики, занял место между Екатериной и своей фавориткой. Событие привлекло толпы зрителей, простых парижан и мелкопоместных дворян, видевших в Жарнаке жертву растущего влияния Дианы. Они надеялись, что он постоит за свое сословие. В семь вечера, после бесконечных церемоний, неизбежных согласно средневековой традиции, двое мужчин шагнули навстречу друг другу. Шатеньерэ нанес Жарнаку чудовищный удар, тот же, вместо того чтобы парировать шпагой, прикрылся огромным старомодным щитом и, бросившись на противника с маленьким кинжалом, дважды ударил того под колено, перерезая сухожилия. Ла Шатеньерэ упал, истекая кровью. Он был повержен. Толпа завопила, видя, что Жарнак победил величайшего бретера королевства за считанные мгновения.

Жарнак, не менее потрясенный, чем его противник, приблизился к Ла Шатеньерэ и, хотя имел полное право убить его, попросил лишь извинений, чтобы восстановить свою честь. Ла Шатеньерэ отказался, пытаясь встать на ноги, но неудачно. Тогда Жарнак подошел к месту, где сидел Генрих, и предложил королю взять судьбу Ла Шатеньерэ в свои руки. Король же застыл как громом пораженный — он вряд ли слышал смиренную просьбу Жарнака. Тот умолял восстановить его честь, «приняв» Ла Шатеньерэ. Генрих продолжал сидеть в молчании, хотя Жарнак, боясь, что поверженный враг умрет, прежде чем ссора разрешится, стал еще более настойчив. Наконец, еще раз взглянув на лежащего на земле Ла Шатеньерэ, Жарнак вскричал: «Смотрите, сир! Он умирает! Во имя Господа, отдайте его жизнь в мои руки!» После минутного замешательства Генрих наконец отреагировал, побуждаемый Монморанси, который понимал, что король может уронить свою репутацию, если промедлит еще немного. Государь формально восстановил честь Жарнака. И еще много веков спустя примененный им удар, принесший законную победу слабейшему, называли «удачным ходом Жарнака».

Король и Диана были в ярости: они восприняли случившееся как собственное публичное унижение, ибо отождествляли себя с Ла Шатеньерэ, и поспешно удалились с места события. Толпа парижан накинулась на угощение, столь преждевременно подготовленное не ожидавшим подобного исхода побежденным. «Супы и закуски они пожирали с жадностью гарпий. Серебряные тарелки и прекрасные приборы были… изломаны или украдены в сумятице <…> а на десерт были тысячи ударов от капитанов и лучников королевской гвардии». День закончился полным хаосом.

Что касается Ла Шатеньерэ, его рану перевязали и сказали, что он будет жить, но его это не порадовало: он потерял честь и, в припадке ярости сорвав повязки, умер, истекая кровью. Потом говорили, что поражение Ла Шатеньерэ стало дурным знамением для короля, явленным в самом начале его правления. И сам Генрих повел себя не лучшим образом — как капризное дитя, а не как великодушный монарх. Екатерине же его фиаско принесло тайное удовлетворение, ибо ее соперница оказалась униженной публично. Как следствие всего этого, Генрих запретил публичные дуэли в качестве способа решения конфликтов.

Однако долго размышлять о последствиях дуэли не пришлось, ибо коронация уже была не за горами. Ее назначили на 26 июля — в Реймском соборе, согласно древней традиции. Генрих совершил официальный въезд в город за день до этого. Ценой гигантских, непомерных расходов город был преображен. Захватывающие представления с нагими нимфами и мужчинами в костюмах сатиров, разворачивались перед королем на пышно разубранных улицах. Екатерина, всего несколько месяцев назад разрешившаяся от бремени, сидела у богато украшенного окна, наблюдая въезд мужа. Проезжая мимо, он приветствовал ее «с подобающим почтением», а когда приблизился к месту, где сидели Диана и ее приближенные дамы, с явным восторгом замахал им рукой. В день коронации Екатерина, весьма раздобревшая, восседала на подмостках, откуда видела всю священную церемонию единения между Богом, королем и Францией. Хотя согласно церемониалу королева и не должна была играть заметную роль в тот день, она не могла не чувствовать себя уязвленной, видя тунику Генриха, расшитую инициалами «Г» и «Д». Несмотря на это, Екатерина с гордостью взирала на то, как муж ее исполнял положенную часть древнего ритуала — с достоинством, благородством и благочестием. И в правду, он молился так долго и страстно, что Диана позже поинтересовалась, что послужило этому причиной. И он ответил, что просил Бога дать ему править долго, если он окажется хорошим королем для Франции, и недолго — если окажется плохим.

Большая часть коронационной присяги состояла из подробнейших обещаний поддерживать христианскую Церковь, ее законы и привилегии. Король обещал защищать «христианское население, подчиненное мне», а далее — «истребить еретиков». Жреческие свойства французской монархии прослеживались в церемонии настолько явственно, что коронация, по сути, превращала короля «из мирянина в священника». Хотя политическая целесообразность церемонии из века в век трансформировалась по мере изменения политических интересов, «одна историческая константа осталась прежней: соединение в единое целое французской монархии и католической Церкви. Язык и символы французского коронационного ритуала намного превосходили обычные церковные обертоны, сопутствующие прочим монархам западных христианских держав». Генрих VIII Английский обладал титулом «Защитник веры», испанский король именовался «Католическим монархом», но король французский имел удовольствие носить титул куда более возвышенный, более старый и славный: «Rex christianisimus», то есть «Христианнейший король». Когда Генрих впоследствии был поставлен перед необходимостью разбираться с реформатами, именно ритуальный брак между королем, церковью и страной стал тем мотивом, который побудил его изгонять еретиков из страны. Как только корона Карла Великого была водружена на голову короля, возглас: «Vivat rex in aeternum!» раздался из уст всех пэров и вельмож. Огромное количество золотых и серебряных монет, специально отчеканенных по этому случаю, бросалось в воздух для собравшейся толпы простонародья, выкрикивавшего: «Щедрость, щедрость!» под оглушительные возгласы и рев фанфар.

* * *

Генрих сильно изменился с того момента, когда пять лет назад один из послов упоминал о нем, как о человеке, который никогда не смеется. Несмотря на то, что основа его личности оставалась неизменной, черная меланхолия, снедавшая его со времен испанского заточения, наконец отступила. Тот же посол, Маттео Дандоло, явившийся представлять Венецию на коронации, сообщал: «Я должен признать, что он стал весел, у него румяное лицо и он в отменном здравии… тело его хорошо сложено, он довольно высок». Он продолжает описывать в своем докладе, что Генрих «весьма предан игре в мяч» и обожает охоту. Дандоло добавляет: «Он преисполнен личной отваги, очень храбр и предприимчив».

12 ноября 1547 года Екатерина родила дочь Клод. Роды произошли в Фонтенбло. Возмущенная прозвищем мадемуазель д'Анэ, очень скоро приклеившимся к Клод, поскольку она была зачата именно в этом прекраснейшем дворце Дианы, королева осознавала, что миру известна ее унизительная зависимость от фаворитки, «которая по ночам отправляет [короля] навестить то ложе, куда желание не влечет его». В первые месяцы правления ей сообщалось, что король находится в полной зависимости от Дианы, что он приходит к ней после полуденной трапезы и обсуждает все государственные дела, имевшие место утром. Жан де Сен-Мори, посланник Империи, писал: «Король позволяет руководить собой и одобряет все, что [Диана] и придворные ему советуют… Он все более и более подпадает под ее иго и становится ее вещью, ее рабом». И действительно, Генрих как-то раз писал своей фаворитке: «Я умоляю тебя помнить обо мне, кто знает лишь одного Бога и одного друга, и уверяет остальных, что ты никогда не пожалеешь о том, что назвала меня своим Слугой. Так пусть же это имя будет моим навеки».

* * *

О влиянии Дианы написано много, и, судя по всему, оно относилось сугубо к делам житейским. Только в нескольких случаях фаворитка откровенно вмешивалась в королевскую политику по международным или внутренним вопросам, причем вмешательство это подогревалось исключительно собственническими интересами. Ее настоящая сила проявлялась в вопросах покровительства тем, кто ей угоден и в сохранении баланса сил между королевскими фаворитами. Тот же Сен-Мори писал, что поведение короля становится все более беспечным, он не очень-то заботится о сохранении репутации Дианы. Используя кодовое имя «Сильвиус», посол рассказывает, как «после обеда он навещает упомянутую Сильвиус… и, неважно, есть ли там послы или другие важные персоны, он садится к ней на колени, с гитарой в руках, играет и часто заставляет коннетабля или д'Омаля признать вслух, что Сильвиус „вполне сохранила свою красоту", касаясь время от времени ее груди и неотрывно глядя на нее как человек, поглощенный любовью. Упомянутая же Сильвиус заявляет, что рано или поздно у нее появятся морщины, в чем она, безусловно, права». Лоренцо Контарини, венецианский посол, писал о нараставшем возмущении Екатерины: «С начала нового правления королева не может больше видеть, как король расточает любовь и ласки герцогине [этот титул вскоре достался Диане], но, подчиняясь настойчивым уговорам короля, заставляет себя быть терпеливой. Королева даже посещает герцогиню, которая, в свою очередь, служит королеве хорошо, и зачастую именно она вынуждает короля спать с женой».

Много лет спустя, будучи уже немолодой женщиной, Екатерина писала одному из своих посланников, г-ну де Бельевру, пытавшемуся решить супружеские сложности ее дочери Марго с Генрихом Наваррским. Это один из очень немногих сохранившихся документов, где есть ясная картина любовного треугольника, представленная глазами самой Екатерины: «Если я приветствовала мадам де Валантенуа [Диану], то угождала при этом именно королю, и, кроме того, я всегда давала ему знать, что делаю насилие над собой, ведь женщина, любящая своего мужа, никогда не сумеет полюбить его шлюху. Ибо никто не смог бы назвать ее иначе, пусть слово это и режет нам слух». В более патетическом ключе Екатерина передала свои чувства после того, как овдовела, в письме дочери Елизавете, в то время королеве Испании. Она пишет о Диане и о том, как ей приходилось примиряться с обстоятельствами. О муже она говорит: «Я любила его так сильно и всегда боялась его потерять».

Страх потери заставлял Екатерину таиться. Ради любви к мужу она была вынуждена терпеть муки ревности и унижение, лишь бы оставаться рядом с ним. Со свойственным ей трезвым взглядом на вещи, она понимала, что другого выбора нет. Подобно верной собаке, королева старалась сопровождать мужа в его вояжах и кампаниях. «Она всюду следует за ним без тени усталости», — заметил Соранцо, посол Венеции.

Одним из источников утешения для Екатерины стало увлечение астрологией. Ей каким-то образом удалось найти формулу, помогавшую сочетать преданность религии и веру в звездное влияние. Королева обладала блестящим талантом в астрономии, физике и математике, которые дополняли ее тягу к небесным премудростям и помогали погрузиться в изучение их влияния на жизнь человеческих созданий. У нее были книги с бронзовыми страницами и вращающиеся диски, позволявшие легко анализировать движение небесных тел. Действительно, при жизни Екатерины произошло много событий в небесной сфере, часто — во времена катастроф и бедствий. Кометы, затмения и другие необычные явления служили знамениями важных событий. В свиту королевы входили два знаменитых итальянца, братья Руджери — Томмазо и более известный Козимо, которого знали под именем флорентийского мага. Говорят, что Руджери, выдающиеся астрологи, практиковались еще и в черной магии. Семья эта долгое время находилась под покровительством Медичи, предки Екатерины — Лоренцо и Козимо Медичи — были крестными отцами детей семейства «Старого Руджери».

Из двоих братьев Козимо, без сомнения, снискал более зловещую репутацию, но Екатерина многие годы пользовалась его услугами. Она и восхищалась им, и боялась его, всегда стараясь не огорчать мага. Среди ходивших в народе многочисленных слухов говорилось, что чернокнижник Руджери, якобы, украл еврейского ребенка, обезглавил его и, используя темные чары, вызнал у отсеченной головы тайны, увеличившие его силу. В то время, когда использование талисманов и священных реликвий было широко в ходу, королева, как говорили, обладала талисманом (среди прочих вещей в ее обширной коллекции), сделанным из человеческой крови, крови козла и металлов, соответствующих ее карте рождения.

Продолжительное увлечение королевы астрологией и черной магией были исключительными даже для того времени, и позже снискали ей зловещую репутацию в истории. Улучшению имиджа королевы не способствовал и ее парфюмер, итальянец мэтр Ренэ, которого жутко боялись из-за его притираний и порошков, легендарных отравленных перчаток и румян, которыми он помогал людям раньше срока отправиться к праотцам, когда служил уже овдовевшей Екатерине. Горячо заинтересованная в людях, обладавших пророческими талантами, королева, как говорили, сама отличалась даром ясновидения. Многие из ее приближенных уверяли, будто в течение нескольких лет она просыпалась с криками, вещая о неизбежной смерти своего возлюбленного. Даже ее дочь Марго свидетельствовала, что мать совершенно точно предсказывала смерть тех или иных людей, как так видела это во сне.

В апреле 1548 года, проведя восемь месяцев в Фонтенбло, Генрих, Екатерина и двор покинули замок. У короля были теперь важные причины разобраться с делами в Италии и сохранить добрые отношения с папой Павлом III Фарнезе. Тот рассорился с императором, и Генрих решил воспользоваться этим разрывом, поддержав семейство Фарнезе. Внук папы, Горацио Фарнезе, воспитывался при французском дворе и, дабы связать вместе две династии, Генрих пообещал выдать за него свою внебрачную дочь, Диану Французскую. Еще раньше, в 1545 году, сын папы, Пьер Луиджи Фарнезе, получил в дар от отца герцогства Парму и Пьяченцу на севере Италии. Император уверил папу, что военного присутствия внушительных частей Испанской армии хватит, чтобы защитить интересы его сына в этих отдаленных землях. Вскоре после коронации Генриха поступили новости, что агенты императора убили Пьера Луиджи. Генрих получил от папы просьбу о помощи, его святейшество просил отомстить за сына. Генрих жаждал начать войну, но Монморанси, полный мрачных предчувствий, предложил действовать поосторожнее. Когда Генрих выяснил, что ни венецианцы, ни турки не станут его союзниками, он решил выказать свою солидарность с Фарнезе, предприняв поездку в Пьемонт, большая часть которого находилась под контролем Франции. Он путешествовал с роскошным эскортом наиболее важных и сиятельных дворян, дабы произвести на итальянцев неизгладимое впечатление.

На время своего отсутствия Генрих создал совет пятерых и назначил Екатерину номинальной регентшей, прежде чем оставил ее в Маконе. Это было первым знаком уважения к ее преданности и способностям, хотя реально политические полномочия королевы оставались весьма ограниченными. Вняв совету Монморанси действовать в Италии с размахом, Генрих устроил для пьемонтцев настоящее показательное представление. Он выплатил старые долги Франции, репатриировал французских солдат-инвалидов и выдал им пенсию, так называемый «дар» («une donne»). Он первым из монархов догадался материально компенсировать солдатам потерю здоровья в боях за отечество, и потомки следовали созданной им традиции. Королевская забота о старых бойцах произвела неизгладимое впечатлении. Один из боевых командиров Генриха, Блэз де Монлюк, назвал его лучшим королем, какому когда-либо приходилось служить солдатам.

Генрих совершил одно небольшое, но важное завоевание во время своей итальянской поездки: маркизат Салюццо. Этот клочок земли давал французам возможность прямого доступа на полуостров. Во время визита Генриха в Пьемонт произошло и другое важное событие, улучшившее положение семейства Гизов. Пока Генрих и его люди находились в Турине, многие важные персоны прибыли принести вассальную присягу новому французскому королю. Среди них был Эрколе д'Эсте, герцог Феррары. Его супругой была Рене Французская, дочь короля Людовика XII, предшественника Франциска I. У этой пары была дочь по имени Анна, которую они хотели выдать за Франсуа де Гиза, герцога д'Омаля. Король дал согласие; Гизы же пришли в восторг. Представители этой семьи всеми способами стремились улучшить свое положение, в том числе и за счет престижных брачных союзов, а теперь они могли породниться с французской королевской семьей еще крепче.

В отсутствие Генриха Екатерина (как обычно, беременная) и ее совет внезапно столкнулись с серьезными трудностями: начались восстания и мятежи в связи с соляным налогом, так называемым «la gabelle». Известия об этом дошли до короля, и 7 сентября 1548 года Генрих вернулся во Францию. Так закончилось краткое регентство Екатерины. Для усмирения мятежников были предприняты жестокие меры. Король послал Монморанси в Гиень, а Франсуа д'Омаля — в долину Луары организовывать карательные операции. Свадьба Франсуа с Анной д'Эсте оказалась отложенной на неопределенный срок.

Достигнув Тулузы, Монморанси безжалостно расправился с восставшими, хотя волнения к тому времени уже улеглись и его молили о милосердии. Он пытал и казнил более 150 человек. Осужденные, в основном вожаки, были колесованы, повешены, посажены на кол и расчленены. Он даже хотел провести показательную акцию для местного населения в злополучной области Бордо, где подобные мятежи случились несколько лет назад. Монморанси угрожал выселить население всего города Бордо, заменив его переселенцами из другой части Франции. К чести Генриха следует отметить, что он не одобрил эту идею, и бордосцы были спасены, но жестокие методы коннетабля не могли не запятнать репутации короля. Однако это был единственный мятеж, случившийся в его правление.

Вскоре после возвращения из Италии Генрих осуществил триумфальный въезд в Лион в качестве нового монарха. Эта древняя и важная традиция существовала на протяжении многих лет: король должен был установить связь с могущественным городом. Монарх назначал новые посты, распределял вакантные должности, миловал преступников, слушал жалобы населения и проверял, как взимаются налоги. Самым важным элементом этого торжественного визита было то, что король получал от города официальную вассальную присягу. Он же, в свою очередь, признавал права города и его жителей. Для приветствия монарха организовались пышные празднества, ибо он признал Лион первым среди других крупных городов. Друг короля Сент-Андре, губернатор Лиона — ставшего после Парижа наиболее выдающимся городом в стране, — сбился с ног, стараясь произвести впечатление на его величество великолепными выступлениями и праздниками. Своей известностью Лион был, в первую очередь, обязан тем что здесь сосредоточились важнейшие финансовые силы Франции, и многие влиятельные горожане были выходцами из Италии, обретшими здесь новые возможности для деловой деятельности.

Екатерина, Генрих и Диана путешествовали в громаднейшей барке вниз по Роне до Ла Вэз, где королевский кортеж остановился в маленьком замке, ожидая въезда в город. Генрих вступил в Лион 23 сентября 1548 года в сопровождении своей фаворитки. Официальный въезд Екатерины должен был состояться на следующий день. Желая доставить королю удовольствие, привечая и славя Диану, горожане и их губернатор обращались с королевской любовницей, будто она была самой королевой Франции. Все вокруг напоминало о Генрихе и его даме сердца. Льстецы-горожане обыгрывали тему богини Дианы. Тут и там виднелись изображения триумфа римских императоров, столь восхищавшие Генриха. При въезде в город, украшенный в стиле Древнего Рима, короля приветствовали 160 горожан, одетых римскими легионерами. Затем кортеж попал в искусственный лес, откуда выбежала группа нимф, ведомая юной красавицей с серебряным луком и стрелами, изображавшей богиню охоты. Прекрасная девушка приблизилась к королю, причем за ней на цепи ехал лев (чудо механики), символизирующий город Лион. Произнеся приветствие в стихах, она предложила королю ключи от города.

Среди прочих чудес и представлений были потешные схватки между двенадцатью бойцами, одетыми гладиаторами, с тяжелыми двуручными мечами в руках. Это так понравилось Генриху, что он попросил через неделю вновь показать ему представление. По мере продвижения кортежа через город он мог убедиться: каждое окно и триумфальная арка, каждый обелиск украшали монограммы Генриха и Дианы. То и дело слышались ссылки на мудрость Генриха и его величие, сравнимые с величием императоров Рима, и целомудрие Дианы, словно богини, что выражалось в аллегорических фигурах. Доминировали черный и белый цвета — эмблема траура Дианы. Теперь эти цвета стали символом ее триумфа.

Екатерина въехала в город на следующий день. Было поздно, смеркалось, когда королева со своей свитой двинулись по улицам. Злые языки болтали, что король велел супруге появиться в темноте, «ибо тогда ее уродство не будет заметно». Но какова бы ни была причина задержки, это не помешало Екатерине явиться с подлинным величием. Сидя на открытых носилках рядом с невесткой Маргаритой, Екатерина сумела произвести на горожан неизгладимое впечатление, ведь многие из них были ее соотечественниками. Все ее платье покрывали крупные бриллианты. За ней, образуя контраст своей показной скромностью, ехала в дамском седле Диана. Горожане не растерялись и переделали все в угоду теперь уже королеве. Прибыл тот же лев, что и днем раньше, но для Екатерины его механическая грудь была открыта, показывая сердце, украшенное гербом королевы. Черно-белые цвета, где возможно, заменили зеленым — цветом Екатерины. Однако, к удивлению многих и к досаде Екатерины, знатнейшие люди города принесли вассальную присягу королю, поцеловав его руку, а потом, перед королевой — руку Дианы. Сент-Андре верно служил королю, славя его фаворитку.

Прежде Екатерина могла, по крайней мере, утешаться тем, что ранг Дианы не позволял ей во время публичных церемоний находиться рядом с королевой. Но и эта небольшая радость осталась в прошлом, когда Диану перестало удовлетворять положение знатной вдовы важного сеньора. Теперь ей была необходима позиция, отражавшая ее настоящий статус при дворе. И вот в Лионе, 8 октября, Диана де Пуатье стала герцогиней Валантенуа, получив герцогство, с которым у ее семьи были старинные связи, ранее подаренное Чезаре Борджиа королем Людовиком XII. Генрих был уверен: у Дианы хватит средств, чтобы поддерживать достоинство своего титула. Это продвижение также означало, что Диана получила право следовать в процессиях сразу за принцессами крови. Герцогиня сменила герб, демонстрируя новый статус. Мало того, король объявил, что отныне Диана становится одной из фрейлин королевы.

Двор переехал на север, в Мулэн, где 21 октября должна была состояться свадьба кузины Генриха Жанны Наваррской (д'Альбрэ), дочери его тетки Маргариты (жены короля Наварры), и Антуана де Бурбона, первого принца крови после сыновей Генриха. Живя в своем маленьком горном королевстве, Маргарита после смерти обожаемого брата Франциска оставалась в стороне от двора Генриха. Они с мужем упрямо пытались противостоять браку, который Генрих предложил для их дочери Жанны. Они предпочитали для нее более серьезную партию, считая, что она может выйти замуж за короля Испании, Филиппа. Но Генрих не мог позволить Наварре попасть в лапы Габсбургам и настоял на браке с Бурбоном.

Жанна д'Альбрэ, независимая и сильная духом юная женщина, торжествовала, ибо находила молодцеватого Антуана де Бурбона весьма привлекательным. Прежде, когда обсуждались претенденты в мужья для принцессы, Генрих предлагал Франсуа де Гиза, герцога д'Омаля. Но Жанна отказалась выйти за него, ибо в этом случае дочь Дианы де Пуатье стала бы ее невесткой. В ярости из-за нанесенного ему оскорбления, Генрих ясно дал понять, что лишает ее своей милости и свадьба между Жанной и Антуаном де Бурбоном произойдет без торжеств. Для свадьбы же своего друга Франсуа и Анны д'Эсте, назначенной на 4 декабря в Сен-Жермен-ан-Лэ, Генрих затеял увеселения, долженствующие стать событием века и потребовавшие астрономических расходов.

Пять дней спустя, дабы не ударить в грязь лицом, Монмо-ранси женил одного из своих племянников, Франсуа д' Андело, на одной из богатейших девушек королевства — Клод де Рье — с не меньшей помпой. Еще одним, последним событием той осени стало возвращение королевы Элеоноры в Нидерланды, под опеку брата-императора. Генрих всегда относился по-доброму к мачехе, но после смерти мужа ее уже ничто не удерживало во Франции. Она прожила еще десять лет и умерла в Испании в 1558 году.

В то время как двор перемещался из замка в замок, охотясь и празднуя Рождество и Новый Год, Екатерина оставалась в Сен-Жермене, находясь в последней поре своей четвертой беременности. 3 февраля в четыре часа утра, в присутствии короля, Екатерина подарила жизнь сыну. Ребенка назвали Людовиком и, как того требовала традиция, второй сын короля Франции получил титул герцога Орлеанского. Крестины Людовика провели в мае, а 8 июня Генрих с супругой прибыл в Сен-Дени, чтобы приготовиться к коронации Екатерины, которая состоялась несколькими днями позже.

В ночь перед церемонией супруги вместе посетили собор. Их встретил кардинал де Бурбон, брат Антуана; они проверили, все ли готово к торжеству. Аббатство должным образом подготовили, для короля устроили небольшую ложу, чтобы он смог наблюдать церемонию, скрывшись от глаз присутствующих. Трон королевы, поднятый на покрытый золотой материей помост, был украшен ее инициалами, вышитыми золотом на синем бархате. Синий же бархат покрывал ступени с балюстрадами с каждой стороны, ведущими к кафедре. Вокруг алтаря устроили трибуны в девятнадцать рядов высотой. Принцы сидели справа, кавалеры ордена святого Михаила — слева. Ниже принцев помещались капитаны гвардии, а напротив них — дамы и кавалеры, принимавшие непосредственное участие в церемонии. Остальные же места предназначались для гостей и не занятых в церемонии придворных.

В утро коронации, 10 июня, Екатерина встала на рассвете, ведь одевание и приготовления должны были занять много времени. К одиннадцати часам она уже была готова и, когда настал момент, два молодых кардинала, Вандом и Гиз, возглавили огромную процессию принцев и принцесс, чтобы сопроводить ее. Корсаж королевского платья сверкал бесчисленными бриллиантами, рубинами, изумрудами и жемчугом. Платье из сине-зеленого бархата, переливающегося на свету, было вышито золотыми королевскими лилиями, как и мантия, отороченная горностаем. Покрой одежды должен был придать фигуре Екатерины особую значительность. Возглавляемая двумя сотнями кавалеров королевского дома, разодетыми в пышные церемониальные одежды, процессия направилась в аббатство. Их сопровождали конные рыцари королевского ордена. Герольды несли тяжелые золотые жезлы. За ними шел коннетабль с гроссмейстерским жезлом. Далее следовали королева и два кардинала. Двое старших принцев крови несли ее мантию, а в конце мантию перехватывали старшая и младшая герцогини де Монпансье и принцесса де Ла Рош-сюр-Йон. Трубы возвестили о прибытии королевы. Длинный кортеж фрейлин, сопровождающих королеву, открывала Маргарита, сестра Генриха. Диана находилась в третьем ряду, среди старших принцесс, и ее шлейф держал сын коннетабля, Анри де Монморанси-Дамвилль. Ее сопровождала одиннадцатилетняя дочь короля Генриха, Диана Французская, прозванная Мадам Бастард. Женщины в процессии были одеты в расшитый драгоценностями бархат и горностаевые плащи, в подражание самой королеве, и диадемы, сообразно своему рангу. Диана и другие титулованные вдовы выделялись тем, что не носили богатых украшений. Старшая из королевских фрейлин замыкала шествие. Истинным украшением процессии служила преисполненная собственной важности старшая дочь Дианы, жена Робера IV де Ла Марка, князя Седанского. Робер де Ла Марк был произведен Генрихом в маршалы Франции и получил место на королевском совете.

Преклонив колени перед алтарем и поцеловав ковчег со святыми мощами, королева села на трон, все принцессы и другие дамы тоже заняли приготовленные для них места. На самом верху справа от королевы сидели Диана и ее дочь Луиза де Майенн, бывшая замужем за братом Франсуа, герцога д'Омаля. Слева от Екатерины сидела Диана Французская, а подле нее — Франсуаза де Ла Марк. Когда были произнесены открывающие церемонию молитвы, Екатерина спустилась с трона и преклонила колени перед алтарем для миропомазания, совершаемого кардиналом де Бурбоном. Он нанес священный елей на лоб и грудь Екатерины, затем надел ей на палец кольцо, означающее ее брак с королевством французским, и вложил в одну руку скипетр, а в другую — державу. Наконец огромная корона, которую держали Антуан де Бурбон (герцог Вандомский) и граф д'Энгьен, была возложена на голову королевы. Корона была столь тяжела, что почти немедленно ее сменила другая, более легкая. Эта оказалась «небольшой и полностью украшенной бриллиантами, рубинами, жемчужинами великой красоты и ценности». Зрелище впечатляло.

После возложения короны Екатерина, в сопровождении принцев крови, проследовала к трону. Принц Луи Конде, младший брат Антуана де Бурбона, водрузил тяжелую государственную корону на табурет, стоявший, по недоразумению, прямо у ног старшей дочери Дианы, Франсуазы. Прослушали мессу, после чего Франсуаза де Ла Марк провела церемонию возложения даров к алтарю. Екатерина возглавляла процессию из четырех принцесс, несших священные дары. Диана, участвовавшая в процессии, шла к алтарю с видом безмятежным и благочестивым — ни дать, ни взять, святая — и, когда проходила она мимо ложи короля, шаг ее сделался медленным и чинным. Эта «показная скромность» не прошла незамеченной.

Презрев все выходки Дианы, Екатерина была в тот день глубоко удовлетворена, зная, что отныне она — законная, помазанная на царство королева Франции. Перестав быть безвестной флорентийкой, Екатерина, как и Генрих, обручилась с королевством французским, и Бог уготовил ей править народом Франции, если государь лишится этой возможности. Несмотря на элегантность Дианы и ее фальшивое смирение, корона досталась Екатерине. Ее «чувство чести и благоговения», когда она стала королевой при Генрихе, изменило ее дородную, грузноватую фигуру настолько, что даже наиболее взыскательные придворные согласились: «На публике она была настоящей хозяйкой положения, полной достоинства, исполнявшей свои церемониальные и общественные функции с уверенностью и совершенной простотой». Они «не могли припомнить другой королевы, со времен Анны Бретонской, столь соответствующей своему положению».

16 июня Генрих произвел официальный въезд в Париж. В столице были потрачены гигантские суммы, наняты знаменитые художники тех дней: Жан Гужон, Филибер де Л'Орм и Жан Кузен принимали участие в оформлении города. Основными темами выступлений стали сюжеты из античной истории и древнего прошлого галлов. Выступающие славили Геракла как галла по происхождению, и с ним же, в свою очередь, отождествляли Генриха. Знаменитый поэт Ронсар приветствовал въезд короля изысканными стихами, горожане же одарили государя целым рядом грандиозных представлений, даже превзойдя, по всеобщему мнению, лионцев. К великому удовлетворению Екатерины, Диане в этих торжествах уделили совсем немного внимания, а большая часть поздравлений и приветствий адресовалась их величествам. Сама Екатерина с триумфом въехала в Париж 18 июня. Пиры и празднества продолжались почти целый месяц. Двор оставался в замке Турнель на все время торжеств. К удовольствию короля, на реке Сене проводились турниры и потешные баталии. Единственным огорчением была обычная грызня вельмож за право занять лучшее место на банкете, данном в ночь въезда Генриха.

Однако мрачная тень религиозных раздоров тенью легла на праздничный Париж. Король велел доставить к нему одного из еретиков, содержавшихся под стражей, желая лично допросить его. Специально выбрали жалкого портного, ибо решили, что он будет робок и тих в присутствии короля. Тем самым уменьшалась вероятность, что красноречие пленника может пробудить в Генрихе его природную доброту и он решит проявить милосердие. Несчастного пленника привели; но, когда он заговорил о своей вере и убеждениях, это произвело сильнейшее впечатление на собравшихся, включая и самого короля. Диана, чья неприязнь к протестантам отражала их нелюбовь к ней и презрение к ее положению королевской фаворитки, попыталась своими вопросами сбить жалкого человечка с толку. Однако тот, как ни удивительно, осмелел и ответил чистосердечно, с воодушевлением: «Сударыня, удовлетворитесь тем, как вам удается развращать Францию, но не стоит смешивать вашу мерзость и грязь с вещью столь священной, как Божественная Истина». Генрих, взбешенный тем, что задели его святая святых, приказал, чтобы человека этого сожгли в его присутствии. Вместе с ним должны были казнить еще троих обвиненных в ереси.

И вот 4 июля Генрих наблюдал из окна на улице Сен-Антуан, как подожгли хворост под осужденными. Чтобы сжечь дотла человека, привязанного к столбу, требовалось не менее сорока пяти минут; пламя медленно поднималось вокруг портного и его собратьев по религии. Вместо того чтобы кричать и стонать в агонии, умирающий сверлил Генриха глазами и не отводил взгляда, пока не потерял сознания. Генрих никогда больше не решался смотреть на сожжение и спустя много недель не мог толком спать: образ умирающего портного стоял перед его глазами. Однако он по-прежнему продолжал свою узколобую политику в отношении еретиков, ибо они были бельмом в глазу для него, избравшего прямолинейный путь в религии. К тому времени, когда Екатерина взяла на себя управление государством, такие методы потеряли всякую эффективность.

 

ГЛАВА 5.

ВЛИЯНИЕ ЕКАТЕРИНЫ РАСТЕТ

«Король оказывает ей почести и доверяет ей»

1548-1559

Почти за год до коронации Екатерины во Францию в поисках убежища прибыла очень важная юная особа. В августе 1548 года, во время краткой поездки Генриха в Италию, пятилетняя Мария, королева Шотландская, покинула свое объятое бедами королевство. Девочка приехала во Францию по приглашению Генриха, следовавшего настоятельным увещеваниям дядюшек-Гизов. Их сестра, вдовая королева-мать Шотландии, Мария де Гиз, находилась в настоящей осаде, поэтому и отослала дочь подальше от английских захватчиков, ко французскому двору.

С момента своего рождения Мария стала объектом планируемого брачного союза с сыном Генриха VIII, королем Эдуардом VI Английским. Но французы вовсе не хотели объединения Англии с Шотландией, а шотландцы всегда боялись того, что они называли «английскими медвежьими объятиями». Вместо этого решено было выдать венценосное дитя замуж за старшего сына Генриха и Екатерины, дофина Франциска. Генрих дал согласие вырастить Марию при французском дворе и, если надо, побороться за ее наследство. Этот проект никому не пришелся по душе; в особенности Диане и коннетаблю, которые опасались усиления престижа Гизов, если Мария будет жить при дворе. Французские противники этого брака, однако, помалкивали, и Генрих послал кузена Екатерины, Леоне Строцци, с пятнадцатью галерами оказать вооруженную помощь Шотландии. Строцци захватил замок Св. Андрея, где среди пленников оказался пламенный шотландский протестант Джон Нокс. Он, в числе других, был сослан на галеры, что впоследствии лишь усилило ненависть Нокса к Екатерине Медичи.

В сентябре 1547 года жизнь юной Марии Шотландской и ее матери действительно находилась в опасности, ибо королевство без преувеличения «пришло в полный упадок и лежало в руинах». Генрих, опасавшийся получить удар в самом начале правления, стал настойчиво искать возможности вывоза Марии во Францию. Если верить словам Нокса, Мария была таким образом «продана дьяволу» и отослана во Францию «с той целью, чтобы с юности она напилась этой отравы, действие которой пагубно скажется на всей ее жизни, а миру принесет беды, сравнимые с моровым поветрием».

Формальности были соблюдены, и наконец 13 августа 1548 года Мария прибыла в бухту Роскофф в Бретани, сумев ускользнуть от преследования английских кораблей и пережив ужасный шторм. Кроме четверых юных спутниц-тезок, прозванных «четыре Марии», с маленькой королевой прибыла и ее гувернантка, Дженет Флеминг, внебрачная дочь короля Якова IV Шотландского. Леди Флеминг была весьма привлекательной вдовой лет тридцати с лишним, белокурой, с безупречно белоснежной кожей. В то время как французы с наслаждением расписывали внешность маленькой королевы и ее манеры, всех остальных из ее свиты (исключая леди Флеминг) они нашли совершеннейшими варварами — грязными и дурно пахнущими. Шотландцы, явно не привыкшие к рафинированности Франции эпохи Ренессанса, никак не вписывались в общую картину и с недоверием смотрели на поднятую вокруг них суету и условности придворного этикета. Словно ожидая в любой момент засады или нападения, мужчины держали руки на рукоятях мечей. Впрочем, большинство из сопровождавших Марию лиц недолго оставались на французской земле. Ее бабка, Антуанетта Гиз, обрадованная встречей с внучкой, решила затем, что должна стереть все воспоминания о первобытном маленьком королевстве из сознания девочки, чтобы юная принцесса поскорее привыкла к новой стране. После развлекательного путешествия по северу Франции, в середине октября 1548 года Мария прибыла в Сен-Жермен и присоединилась к своим венценосным «братьям и сестрам».

Когда Генрих впервые увидел маленькую королеву шотландцев, он провозгласил ее «самым чудесным ребенком на свете», и с той поры Мария могла наслаждаться роскошью и благами, которыми окружали всех королевских детей без ограничений. Екатерина и Генрих по меркам того времени были заботливыми родителями. Не только Екатерина проводила целые часы за написанием писем гувернеру детей с подробными указаниями и расспросами о новостях, но и Генрих не отставал от жены. Кроме того, и Диана непрерывно посылала целый поток инструкций г-ну д'Юмьеру, который, должно быть, нервно вздрагивал всякий раз, завидев очередного королевского гонца с тяжелой сумкой писем. Вот типичный образец тройных инструкций от Екатерины, Генриха и Дианы, последовавших спустя девять месяцев после рождения Карла-Максимилиана. Екатерина писала 15 мая 1551 года г-же д'Юмьер по поводу кормилицы сына: «…ее молоко, кажется, недостаточно хорошо». Через пять дней Диана написала о той же кормилице: «Я слышала, что ее молоко нехорошо, от этого молока младенец становится беспокойным». Еще спустя три дня уже Генрих начертал собственной рукой: «Вы должны удостовериться, что эта женщина вскормила более чем одного ребенка, дабы мы могли знать, что ее молоко хорошего качества».

Хотя Екатерина убедительно продемонстрировала свою способность к деторождению, никто, кроме дочери Маргариты, прозванной в последствии «королевой Марго», не унаследовал ее крепкого здоровья. Дофин был больным с самого рождения, а две девочки, Елизавета и Клод, постоянно страдали детскими хворями. Король и королева боялись чумы и других инфекционных заболеваний, и детей часто перевозили подальше, как только случались вспышки болезней, учащавшиеся в летние месяцы. Например, в 1546 году Екатерина решила увезти детей в «павильон у воды, где им будет лучше». После того как дофин переболел ветрянкой и ни как не мог оправиться до конца, король приказал д'Юмьеру: «Не спускайте с него глаз, давайте ему все, что нужно, и постоянно информируйте меня о здоровье моей дочери». Екатерина любила получать портреты детей, постоянно заказывая все новые и новые. «Мне бы хотелось, — пишет она д'Юмьеру, — чтобы написали портреты всех детей… и прислали безотлагательно, как только они будут закончены».

Мария не могла бы пожелать для себя более гостеприимного приема. Она наслаждалась не только добротой короля и королевы, которые приняли ее как родную, но и ревностной защитой семейства Гизов. А как же иначе — ведь этой девочке суждено принести их дому славное будущее, став однажды королевой Франции. Мария любила, в частности, общаться с Франсуа, герцогом д'Омалем, и его братом Шарлем, который вскоре стал кардиналом Лотарингским. Ее бабка Антуанетта старалась развивать Марию и вскоре получила утешительные новости — девочка, не говорившая по-французски в момент прибытия в Роскофф, теперь отлично освоила этот язык. Придворные находили родной язык Марии не более чем ужасным бормотанием и отказывались поверить, будто такие отвратительные звуки мог издавать столь хорошенький ротик. Мария не забыла родной язык полностью, но на всю оставшуюся жизнь французский язык и обычаи ее новой родины стали для нее излюбленными.

Касательно вопроса о рангах Генрих писал следующие инструкции: «Отвечая на ваш вопрос, какой ранг я считаю желательным для моей дочери, королевы шотландцев… заявляю: ей следует отдавать предпочтение перед моими дочерьми. Ибо брак между ней и моим сыном — дело решенное. Кроме того, она сама — уже коронованная королева. И, таким образом, я желаю, чтобы ее почитали и служили ей». Диана писала от лица Генриха тому же д'Юмьеру: «Известный вам Господин желает, дабы мадам Изабель [Елизавета] и королева Шотландии держались вместе; где бы вы ни находились, изыскивайте для них лучшие покои… ибо, согласно желанию известного вам Господина, они должны лучше узнать друг друга». Мария присутствовала на свадьбе своего дядюшки Франсуа с Анной д'Эсте в начале декабря 1548 года, и Генрих с удовольствием рассказывал в письме Марии де Гиз, как трехлетний дофин и его нареченная пяти лет от роду танцевали вместе на свадебном пиру. Генрих часто писал Марии, «поддерживая связь с нашим маленьким хозяйством… так, чтобы вы могли испытать хотя бы отчасти то удовольствие, какое я получаю постоянно». Его письма, полные трогательных деталей, напоминают скорее о сентиментальном викторианском отце семейства, нежели о короле эпохи Ренессанса.

Единственный, кто наблюдал за танцем малолетних будущих супругов на свадьбе Эсте и Гиза без всякого удовольствия, был английский посол. Эта пара воплощала для него союз двух старинных врагов Англии. Вскоре после свадьбы Гиза в Париже, весной 1549 года, англичан выдворили из Шотландии, и Генрих решил, что настало время отобрать у Англии Булонь. Случись война с императором, Булонь представляла собой важный стратегический плацдарм. Кроме того, Генриху вовсе не улыбалась идея выплачивать огромные деньги еще пять лет, на протяжении которых англичане постепенно должны были покидать Булонь. В самом начале лета коннетабль сосредоточил огромную армию близ Ардра, лежащего между Кале и Булонью. 8 августа 1549 года Генрих объявил Англии войну и, оставив Екатерину в Компьене, отправился на север — возглавить войска, собранные для штурма основательно защищенного города. После ряда краткосрочных перестрелок, начались бои, довольно бессвязные и бесцельные, которые продолжались до тех пор, пока в начале следующего года не начались переговоры о мире. 24 марта 1550 года мир был подписан: Булонь, находившаяся с 1544 года в руках англичан, возвращалась Франции с условием выплаты англичанам 400 тысяч экю.

Миролюбивая политика, проводимая коннетаблем, получила отражение в союзе между двумя странами, который планировалось скрепить браком между королем Эдуардом VI Английским и старшей дочерью Генриха, Елизаветой. В 1551 году, после подписания окончательного мира, Генрих выразил свою признательность Монморанси за все старания, пожаловав его герцогским титулом вместо прежнего баронского. Булонь вряд ли можно было считать знаменательной военной победой, но для Генриха она была очень важна, ибо он всегда хотел заключить мир с Англией, чтобы иметь возможность полностью переключиться на борьбу с Империей. В Италии по-прежнему было неспокойно. В ноябре 1549 года папа Павел III, при котором Генрих добился таких успехов, умер, и его сменил Юлий III, человек мирный, без особых личных амбиций. Он наивно полагал, будто сможет напрямую наладить отношения между Габсбургами и Францией. И первое же его действие в качестве папы привело к разжиганию войны между обоими соперниками, на сей раз из-за Пармы.

Непосредственно перед смертью Павла III Генрих и Екатерина пережили личную трагедию. Их девятимесячный сын Людовик внезапно скончался в Манте 24 октября. Генрих поспешил за женой в долину Луары, и большую часть зимы провел с нею в Блуа. Через месяц после потери сына Екатерина объявила, что снова ждет ребенка.

Следующая весна принесла французскому двору значительные перемены: умер кардинал Жан Лотарингский, вскоре за ним последовал его брат Клод, первый герцог Гиз. Теперь во главе семьи оставались братья Франсуа и Шарль. Один унаследовал титул герцога де Гиза, другой — должность кардинала Лотарингского; им предстояло вести династию к новым взлетам и падениям.

27 июня 1550 года в Сен-Жермене королева родила пятого ребенка, сына Карла-Максимилиана (впоследствии — Карла IX). Генрих прибыл в Сен-Жермен в конце мая и, как обычно, помогал при родах. К счастью для королевы, Диана, с ее назойливыми услугами, отсутствовала. Фаворитка упала с лошади в Роморантэне и сломала ногу. Она предпочла устроиться в своем сказочном дворце в Анэ, где могла и подлечиться, и заодно проследить за кое-какими деловыми операциями, в надежде урвать новый куш и защитить свои материальные интересы.

Пока Екатерина оправлялась после родов в Сен-Жермене, король, вопреки обыкновению, много времени проводил в королевской детской. Во время этих долгих визитов короля братья Гизы, следившие за своей юной племянницей, прослышали, будто Монморанси — их главный соперник — уделяет особое внимание леди Флеминг, гувернантке Марии. Он убеждал всех, будто отдает лишь «визиты вежливости», но многие считали, будто коннетабль «зашел намного дальше с этой дамой». Гизы немедленно известили Диану, поясняя, что, дескать, чести их племянницы будет нанесен урон, если коннетабль завел шашни с ее гувернанткой. Инструкции фаворитки были однозначны: она послала герцогу Гизу и его брату, кардиналу Лотарингскому, ключ от комнаты гувернантки, рассчитывая поймать коннетабля с поличным. К своему великому смущению, они обнаружили, что вовсе не коннетабля одаривала любовью шотландская красотка, а самого короля! Монморанси, заметив интерес Генриха к леди Флеминг, решил поддержать эту связь, дабы насолить Диане.

Согласно сообщению посла Феррары, Гизы передали все это Диане, которая, едва оправившись от перелома, явилась в Сен-Жермен и немедленно, ночью, навестила покои леди Флеминг. Она велела братьям оставаться снаружи и никому ничего не говорить. После краткого ожидания Диана увидела короля и коннетабля, выходивших из спальни гувернантки. Выступив навстречу Генриху, она вскричала: «Сир, откуда вы идете? Как могли вы предать ваших друзей и слуг Гизов, их племянницу, королеву и вашего сына, дофина?! Ему предстоит жениться на девочке, гувернантка которой — эта женщина! Что же до меня самой, я не скажу ничего, ибо честно люблю вас — как и всегда любила». Генрих, полагавший, что Диана еще в Анэ, ошеломленный, потерявший дар речи, промямлил, что он просто беседовал с гувернанткой и «ничего дурного в том нет». Его сбивчивая речь все объяснила Диане, но она решила воспользоваться случаем и обесчестить своего недруга Монморанси, сделав так, чтобы он отдувался за короля. Она обвинила Монморанси в предательстве не только Гизов, но и самого короля: при его дворе королева шотландская и племянница могущественных герцогов воспитывается «настоящей шлюхой»! Наконец Диана заявила коннетаблю — надо полагать, с большим удовольствием! — что не желает больше встречать его «на своем пути, и пускай он даже словом с ней более не обмолвится». Генрих сделал робкую попытку образумить бушующую фаворитку, но, поняв, что это приводит ее в еще большую ярость, упросил ее не передавать ничего Гизам. Французский фарс продолжался. Диана поклялась хранить случившееся в секрете от тех, кто на самом деле знал этот секрет уже давно, от тех, кто намекал ей на якобы «бесчестное» поведение коннетабля. А это более чем устраивало Диану, ведь она желала делить короля с Монморанси не сильнее, нежели этого желал коннетабль в отношении нее самой. Таким образом, до последних месяцев правления Генриха Диана использовала свое влияние на короля для помощи Гизам.

Что же касается Екатерины, то она с блеском исполнила свою роль в этом спектакле. Разыгрывая взбешенную жену, королева наслаждалась страданиями Дианы, хотя той досталась лишь малая доля того унижения, какое Екатерина терпела без малого пятнадцать лет. Правда, дело этим не закончилось, ибо король продолжал тайные визиты к леди Флеминг, которая еще и забеременела. По сути, и она, и королева практически в одно и то же время обнаружили, что носят дитя. Флеминг вела себя возмутительно, объявляя о своем положении на жутком французском всем и каждому. Брантом цитирует ее высказывания: «Хвала Всевышний! У меня ребенок короля, я так счастлив, это есть большой честь для мене». И добавляла, мол королевская «жидкость» должна обладать магическими свойствами, ибо никогда она не чувствовала себя так замечательно.

Как и многие вещи, происходящие при французском дворе, королевские любовные интрижки, по негласному этикету, являлись табуированной темой для обсуждения. Наглая и бесстыдная похвальба Флеминг, трезвонившей на каждом углу о том, что король был ее любовником и отец ее ребенка, означала, что игру в вежливое притворство следует отложить. И немедленно Екатерина и Диана сработали вместе — слаженно и энергично — сделав жизнь короля столь невыносимой, что он, в конце концов, отослал леди Флеминг прочь. Когда же у нее родился сын, король признал мальчика своим и дал ему имя Анри и звание шевалье д'Ангулема. Бастард воспитывался вместе с остальными королевскими детьми, став впоследствии главным приором Франции. Если не считать способности писать лирические вирши, он был известен своей исключительной жестокостью, особенно в ночь Святого Варфоломея, а позже, в 1586 году, его убили на дуэли. У Генриха был и еще один незаконнорожденный сын, появившийся на свет в 1558 году. Мать ребенка, Николь де Савиньи, была замужем, поэтому король не мог признать этого мальчика, но тот все равно получил имя Анри и принял титул Сен-Реми, принадлежавший мужу-рогоносцу. Впоследствии Генрих III выплатил единокровному брату вознаграждение в 30 тысяч экю и даровал право на три золотые лилии в гербе.

Много лет спустя после скандала с Флеминг Екатерина упоминала о ней в письме к своему зятю, Генриху Наваррскому, заведшему интрижку с одной из фрейлин своей жены Марго. Та прогнала женщину за бесстыдную демонстрацию этой связи, а Генрих пришел в ярость. Этот документ представляет собой особый интерес, ибо в «Письмах» Екатерины Медичи сохранилось мало упоминаний о Диане де Пуатье, герцогине Валантенуа. Вот что она пишет:

«Я понимаю, вы не первый муж, который отличается молодостью и несдержанностью в таких делах, но я полагаю, что вы первый и единственный, кто, позволив себе такого рода связь, употребил недостойные слова в адрес жены. Я имела честь быть замужем за королем, моим господином и вашим государем, так вот для него не было ничего более неприятного, чем обнаружить, что до меня дошли новости такого рода. И, когда мадам де Фламин носила дитя, супруг мой нашел весьма уместным отослать ее, и никогда он не выказывал своего нрава, не произнес ни единого недоброго слова. Что же до мадам де Валантенуа, то она, равно как и мадам д'Этамп, вела себя всегда с честью и достоинством, но, ежели кто-то поднимал шум или скандал, государь бывал очень недоволен и не желал, чтобы шум этот дошел до меня».

Ребенок, которого Екатерина носила в то же время, что и «Ла Фламин», родился 19 сентября 1551 года, точнее, в двадцать минут первого часа этого дня, и потому день рождения ребенка всегда отмечали 18-го. Младенец, получивший при крещении имя Эдуард-Александр, позднее был известен как Генрих, герцог Анжуйский, а впоследствии — Генрих III. Этого сына Екатерина любила больше всех прочих, она буквально поклонялась ему, когда он вырос. Его рождение совпало с новой полосой вражды с испанским императором Карлом V и бесчестием обожаемых кузенов Екатерины, Строцци. Несмотря на занятость Генриха домашними делами, он не мог забыть о своей ненависти к заклятому врагу, императору, а теперь мог выражать ее в полной мере. Генриха вдохновляли на эту борьбу Гизы и Екатерина, побуждаемая политическими интересами и патриотическими чувствами.

Генрих начал правление с открытого оскорбления императора. Так как Карл V был одновременно и графом Фландрским, то есть формально вассалом короля Франции, Генрих повелел Карлу явиться к нему на коронацию и принести вассальную присягу. Такая бесцеремонность разъярила императора, который ответил, что был бы рад это сделать, но, пожалуй, прихватит с собой отряд из 50 тысяч солдат, дабы преподать Генриху урок хороших манер. Вскоре после этого, когда король готовился к взятию Булони, Карл послал ему сообщение, предупреждая: если Генрих будет продолжать в том же духе, то он явится и «проучит юнца». Оппонент не остался в долгу, обозвав императора «старым дураком». Обмениваясь язвительными письмами с врагом, король занялся тем временем сбором войска и оборонительными укреплениями. После избрания папой Юлия III вопрос с Пармой вновь замаячил на горизонте: новый папа поддержал требование Карла возвратить ему Парму, бывшую в то время в руках Оттавио Фарнезе. Фарнезе обратился за помощью к Генриху, который, вдохновляемый Гизами и Екатериной, подписал в мае 1551 года договор, обещавший семье Фарнезе помощь в удержании герцогства.

Екатерина видела в военной интервенции на полуостров возможность объявить себя законной наследницей Козимо Медичи, герцога Флорентийского и вассала императора. Идея захвата земли, принадлежавшей его жене по праву наследования (по отцовской линии), вдохновляла Генриха, надеявшегося также восстановить номинальную республику под контролем Строцци, зависимую от Франции, чтобы подготовить трон герцога для одного из своих сыновей. Ведь было необходимо иметь в виду растущее количество мальчиков в королевской детской. Гизы всегда больше интересовались итальянскими завоеваниями, нежели английскими, ибо их предки «воображали себя королями Неаполя, Сицилии и Иерусалима, ввиду происхождения от герцогов Анжуйских». Несомненно, бдительное око Генриха прежде всего следило за северными частями Италии и «владениями» его жены в Тоскане, и все же интерес Гизов к южным землям был не чужд и ему.

Юлий III объявил Оттавио Фарнезе бунтовщиком и официально лишил его права на герцогство Пармское, потребовав вернуть его императору. Когда в июне 1551 года между Пармой и Папской областью разразилась война, обе стороны опирались на поддержку могущественных соперников. В войсках, отправленных из Франции, был и Пьеро Строцци. Обстановка оставалась напряженной до самой зимы; ни Франция, ни Империя еще официально не объявили друг другу войны. Пока они считались лишь союзниками воюющих партий — Папской области и семейства Фарнезе. Но одной искры хватило бы, чтобы разжечь пламя открытого противостояния между врагами.

Так как никаких сдвигов в решении конфликта не происходило, папа объявил, что желает мира, и военные планы стали в Италии непопулярны. Монморанси, учуяв удобный момент, стал осуждать придворных итальянцев, которые подстрекали Генриха включиться в борьбу за итальянские территории. Это были неприкрытые нападки на семью Строцци, на саму Екатерину, да заодно и на Гизов. За два дня до того, как Екатерина произвела на свет герцога Анжуйского, случился загадочный инцидент с ее кузеном, Леоне Строцци. Его ставка находилась в Марселе, но внезапно он бежал оттуда на Мальту, прихватив две французские галеры, причем один из его подчиненных, по имени II Corso (Корсиканец) был убит; по-видимому, этот человек затевал заговор против Строцци. Покинув свой пост, Строцци дал повод обвинить себя в измене, убийстве, трусости и дезертирстве. Это поставило под угрозу не только его семейство, но также и саму королеву, которая продвигала кузенов, как только могла. Очень немногое известно о том, что произошло на самом деле и отчего вспыхнул бунт, но Екатерина хорошо понимала, какой удар нанесен ее семье бегством Леоне. Она уже готовилась к родам, но, поднявшись с постели, немедленно приняла меры, стремясь ограничить нанесенный ущерб. Она бросилась к ногам короля, моля о милосердии, а коннетабля сумела привлечь на свою сторону, показывая, как ее разгневало случившееся.

Она писала Монморанси, что «очень, очень возмущена», добавляя: «Я молю Господа, чтобы он утонул… лучше бы Он забрал его к себе до побега, но я верю, что он осознает свою ошибку и не останется жить, и это было бы лучшей из новостей, ибо я уверена, что он действовал не из дурных побуждений». К несчастью, Леоне не обладал излишней щепетильностью в вопросах семейной чести и не стал ни тонуть, ни убивать себя, но, как она вскоре узнала, благополучно прибыл на Мальту. Это стало поводом для нового письма к Монморанси, столь же эмоционального, которое гласило, что «крайнее беспокойство и неудовольствие» королевы растут день от дня, и она просит о том, дабы Леоне позволили держать ответ у короля. Екатерина также написала нервную записку мужу: «Молю вас простить меня, если я досаждаю вам столь длинным письмом, а также извинить гнев, питаемый мною к особе, за которую я столь часто вас просила и которая повела себя подобным образом, навредив вам в то время, когда я надеялась, что он будет служить верно. И лишь одна вещь могла бы меня утешить — слух, что Господь забрал его к себе». Ее громкие обвинения в адрес кузена и обращение за поддержкой к Генриху и коннетаблю пошли на пользу Леоне, которого допустили ко двору два года спустя, а репутация Пьеро, благодаря Екатерине, осталась незапятнанной.

Кроме облегчения, испытанного, когда ее кузены избежали потенциальной опасности, Екатерина имела и другие основания почувствовать себя лучше. Генрих с некоторых пор стал выказывать королеве несомненные нежность и привязанность. Эти изменения в поведении монарха не остались незамеченными при дворе. Один очевидец пишет: «Король навещает королеву и служит ей с такой заботой и вниманием, что любо-дорого посмотреть». Растущая благосклонность Генриха к жене объяснялась несколькими причинами: во-первых, она подарила ему уже шестерых детей, во-вторых, отличалась нетребовательностью и преданностью. Позицию Дианы, уже разменявшей шестой десяток, можно описать примерно так: она и смолоду-то, вероятно, не особенно интересовалась сексом, а теперь и вовсе устала от пылких притязаний атлета-короля. Что же может быть лучше, нежели отослать его в супружескую постель — пусть он резвится там, куда нет доступа другим хищницам! Кроме того, в обострившейся международной обстановке король начал ценить политическую прозорливость Екатерины. Когда Генрих вновь отправился на войну с императором, она во второй раз получила полномочия регентства.

15 января 1552 года Генрих подписал Шамборский мирный договор, поддерживавший германских лютеранских князей, восставших против политического и религиозного ига Карла. Франция горячо пообещала им помощь, и в феврале 1552 года Генрих объявил императору войну, сообщив, что сам поведет войска в качестве «защитника германских свобод». В свою очередь, ему отдали административную власть как «наместнику императора» над Тулом, Мецем, Верденом (так называемые три епископства) и Камбрэ. Эти стратегически важные города с франкоязычным населением на северо-восточной границе Франции были ценным завоеванием, и французы восприняли этот проект с большим одобрением.

Узнав, что вновь станет регентшей, Екатерина пришла в восторг от доверия, какое оказал ей муж. Радость ее, однако, сменилась разочарованием, когда выяснилось, что придется делиться властью с одним из приспешников Дианы, Жаном Бертраном, хранителем печатей, который, как и королева, имел полномочия главы правящего совета. Прочтя документ, объявляющий о создании совета, Екатерина заметила: «В некоторых областях меня наделили огромной властью, в других же — совершенно мизерной. Если это положение вписывается в те рамки, которые угодны королю, мне лучше поостеречься пользоваться властью в полной мере». Когда же ее политический протест не вызвал отклика, Екатерина — главной обязанностью которой было, в случае необходимости, исполнять функции интенданта и собирать войска, если стране угрожала опасность — обратилась к Монморанси. Ничуть не тронутый ее возмущением, коннетабль сухо изрек: «Вам не следует тратить деньги без того, чтобы поставить его [Генриха] в известность и добиться его согласия на это». Расстроенная, Екатерина настояла на том, чтобы краткое описание ее полномочий не публиковали, ибо оно лишь «преуменьшит авторитет и достоинство, которые должно придавать мне в глазах людей мое при нем положение». Екатерина неуклонно держала свою линию, и тогда Генрих велел изменить документ.

Месяц спустя после отбытия Генриха в германскую экспедицию Екатерина слегла с тяжелой скарлатиной. Диана трогательно ухаживала за ней в Жуанвилле (в Шампани), и, едва поправившись, Екатерина тут же взялась за дела с таким жаром, что едва не довела совет до помешательства. Она гордо писала коннетаблю в одном из многочисленных писем: «Если всякий выполнит свои обязанности и обещания, я стану просто непревзойденным мастером, ибо все дни напролет только и делаю, что получаю эти обещания. Большую часть времени я провожу с… членами совета, обсуждая этот вопрос; пусть порой и трудно в такой спешке избежать некоторого замешательства и беспорядка, но я надеюсь… вы будете удовлетворены. По крайней мере, можете рассчитывать, что я добьюсь требуемого».

Дав наконец волю своим талантам, Екатерина изо всех сил старалась угодить Генриху, особенно, теперь, когда он, в конце концов, чего-то от нее захотел. Более чем бдительная, она узнала о неких проповедниках, смущающих народ в Париже. Немедленно написав коменданту города, она предупреждала его об опасности и рекомендовала незаметно устранить проповедников и заменить благонадежными для короля людьми. Она писала: «Эти проповедники ничего не находят лучше, кроме как подстрекать людей к мятежу… их высокомерие столь велико перед лицом доброты, благоразумия и набожности государя, что под маской истовости и преданности они могут поднять народ на восстание». Кардинал Лотарингский предупреждал, что проблема пока незначительна и арест проповедников лишь подогреет недовольство, но Екатерине еще не хватало опыта, чтобы правильно оценивать критику в адрес режима.

Трудясь не покладая рук от имени Генриха, Екатерина обнаружила, что власть пришлась ей по вкусу, не говоря уже об огромных ресурсах, которыми она могла теперь располагать, упражняясь в науке правления. В конце июня Генрих с войском вернулся домой, успешно заняв новые территории почти без потерь в живой силе. С этого момента и почти до конца правления Генриха II король, королева и Франция лишь изредка получали передышку от последствий конфликта между Валуа и Габсбургами. Полем сражения в этих почти непрерывных стычках стали Италия и северо-восточная граница между Францией и Священной Римской империей.

В ноябре 1552 года император, не желавший, чтобы Генрих удерживал важные территории на северо-востоке, собрал огромную армию и осадил Мец. За сим проследовали шесть недель жестокого обстрела города, защитой которого руководил Франсуа де Гиз. Имея всего лишь шесть тысяч человек и горстку орудий, Гиз, при помощи Пьеро Строцци и Жана де Сен-Реми (высококлассного офицера артиллерии и специалиста по фортификации), сумел значительно улучшить оборону города. Руководство Гиза вдохновляло людей, ибо он трудился бок о бок со всеми на возведении защитных сооружений. Он сумел убедить людей даже взрывать свои дома и церкви, чтобы расчищать место для этого строительства. Вьевиль писал о Гизе: «Он, казалось, не тратил ни единого часа впустую». И усилия его были вознаграждены: город продержался до сильных зимних морозов, которые пагубно сказались на войсках императора, лагерь которого располагался на голой равнине. Осаждающие умирали во множестве каждый день; дизентерия, тиф, холод и голод стали союзниками Франции под стенами Меца. Когда Карл снял осаду в январе 1553 года, Гиз проявил редкостный для того времени гуманизм и, выйдя из города, велел организовать помощь больным и умирающим солдатам неприятеля. Слава спасителя Меца, преодолевшего невероятные трудности, уже сделала его настоящим героем, а милость к поверженному врагу еще прибавила блеска этой славе.

В то время как проблема с Мецем была решена, создалась благоприятная ситуация для итальянских интересов Франции: тосканский город-государство Сиена восстал против Империи. В июле 1553 года сиенцы, с боевым кличем «Франция! Франция!», поднялись против испанского гарнизона, квартировавшегося там на протяжении двенадцати долгих лет. Восставшие попросились под покровительство Генриха, которого вовсе не требовалось упрашивать. Сиена обеспечивала отличный плацдарм, откуда можно было нападать как на Флоренцию — где можно было рассчитывать на поддержку местных жителей, так и на Папскую область. Екатерина преисполнилась радости; возникали реальные предпосылки для изгнания Козимо и «освобождения» Флоренции. Не тратя времени даром, Генрих отправил в Сиену кардинала д'Эсте в качестве своего представителя вместе с отрядом «телохранителей» в пять тысяч человек — фактически небольшой армией.

Екатерина энергично и страстно поддерживала вторжение в Италию, но когда внебрачная дочь Генриха, Диана Французская, вышла в феврале 1553 года замуж за Горацио Фарнезе, у королевы возникли опасения. Она боялась, как бы ее собственные флорентийские амбиции не были вытеснены проектами в пользу Фарнезе. Сердитая и раздраженная, Екатерина предстала перед королем в то время, когда он давал аудиенцию тосканскому послу. Она заявила, что никто не хочет постоять за ее интересы и за Флоренцию. Реальной причины для беспокойства у нее не было, поскольку король прекрасно помнил о своих правах на этот город, полученных в силу брака с Екатериной, и не собирался упускать случай. Однако этот эпизод показывает, как возрос к тому времени авторитет Екатерины в глазах Генриха, как крепла ее уверенность в себе. Такого взрыва негодования никто не мог бы ожидать от королевы в прежние годы. Что же до Дианы Французской, то она, выйдя замуж вскоре после победы под Мецем, спустя несколько месяцев овдовела. Ее муж Горацио погиб, сражаясь за Францию против имперских войск при Эсдене, французской крепости близ Булони, сдавшейся императору. Овдовев, родная дочь Генриха, обладавшая красивой внешностью и располагающим характером, снова стала желанным брачным призом для многих.

Незадолго до краткого брака своей дочери с Фарнезе, Генрих заменил д'Эсте в Сиене на Пьеро Строцци, прибывшего туда 2 января 1553 года. При финансовой поддержке итальянцев, живущих при французском дворе, он должен был руководить походом на Флоренцию, поставив всю Тоскану под контроль Франции. Екатерина занималась тем, что собирала деньги с итальянских финансистов во Франции и даже добавила собственные 100 тысяч экю, которые получила, заложив материнское наследство в Оверни. Коннетабль встретил кампанию недовольным брюзжанием. В большой степени недовольство Монморанси было вызвано лаврами Франсуа де Гиза и желанием урвать что-нибудь и для себя тоже. Екатерина была в третий раз объявлена регентшей, в то время, пока Генрих сражался с войсками императора в Пикардии.

Прибывшая в мае 1554 года армия Карла V осадила Сиену, и вторжение Строцци на территорию Флоренции обернулось для Франции катастрофой. Строцци был наголову разбит в битве при Марчиано 2 августа 1554 года, но все же сумел, тяжело раненый, добраться до Сиены. Екатерина бушевала, обличая трусость итальянских солдат, и отправила одного из слуг Пьеро отыскать своего господина и присматривать за ним. Засим последовала долгая и тяжелая осада Сиены войсками императора и флорентийцами, и в апреле 1555 года город пал. К тому времени брат Пьеро, Леоне, вновь вернувший себе монаршую милость после фиаско на Мальте и командовавший галерами в Средиземном море, уже погиб в бою. Новости о смерти Леоне, по приказу Генриха, скрывали от Екатерины несколько дней, ибо она вот-вот должна была разрешиться от бремени их дочерью Маргаритой. Король очень жалел Строцци, потерявшего брата, и произвел его в маршалы Франции, но, когда Сиена пала, Генрих, наконец, потерял терпение в отношении обожаемого кузена своей жены, действовавшего хотя и храбро, но совершенно неэффективно. Когда Пьеро удалось бежать и вернуться во Францию, его встретили столь холодно, что Екатерина посоветовала родичу держаться подальше от глаз короля.

Еще до падения Сиены Генрих начал потихоньку поговаривать о мире с Козимо Медичи, при этом уверяя Екатерину, что не оставит своих планов. Королева писала итальянским изгнанникам и союзникам, призывая их не терять надежды и обещая, что король не повернется к ним спиной. Ее усилия оказались тщетными, когда поползли упорные слухи о боях на севере и в Италии, намекавшие на провал. На международном горизонте тоже обозначились невеселые изменения. 8 июля 1553 года умер Эдуард VI Английский, и трон перешел к его сестре по отцу, Марии Тюдор. Карл V, почти обездвиженный жестокой подагрой и геморроем, добился того, что его мечта (и кошмар для французов) сбылась, когда его племянница, новая английская королева, вышла замуж за его сына, Филиппа Испанского. После неудавшейся попытки вернуть Мец в 1553 году Карл понял, что «не осталось больше настоящих мужчин, и ему пора оставить этот суетный мир и уйти в монастырь». Поэтому он безотлагательно начал готовиться короновать своего сына. Управление мятежной и почти разоренной империей, в конце концов, сломало его, но император хотел закончить дела с Францией, прежде чем уйти с политической арены. Французы тоже находились в тяжелой финансовой ситуации, народ изнемогал от бесконечных войн. И Монморанси, и Диана де Пуатье имели свои веские причины добиваться договора о мире, ведь, в частности, и сын коннетабля, и зять Дианы, Робер де Ла Марк, попали в плен к неприятелю. Их требовалось выкупить, когда начались неформальные переговоры о мире в Марке, близ Кале, в мае 1555 года.

Однако Генриху представилась блестящая возможность, отвлекшая его от разговоров о мире. 23 марта 1555 года умер папа Юлий III, а затем и сменивший его Марцелл II (носивший тиару всего двадцать один день, после чего он покинул этот свет). Их сменил папа, открыто ненавидевший Империю, — Павел IV (Джанпьетро Карафа), пришедший на смену Марцеллу III. Он считал императора личным врагом и вынашивал фантастические планы относительно своих племянников. Его любимец, кардинал Карло Карафа, был совершеннейшим мерзавцем. Необузданный наемник в прошлом, теперь замаскировавшийся под князя Церкви, Карафа получил от его святейшества пост государственного секретаря — премьер-министра папского правительства. Новое правительство Рима начало соблазнять французов вступить в союз, где каждый сможет поддержать цели и притязания друг друга.

Екатерина уговаривала Генриха не упускать шанса; при поддержке папы, говорила она, итальянская кампания может увенчаться успехом. Большинство людей при дворе поддерживали эту точку зрения, особенно Гизы. Неаполь, среди прочего также обещанный Павлом IV Генриху, создал критическую массу, заставившую короля Франции включиться в игру. Было условлено, что папа оставляет Неаполь за Карлом-Максимилианом, вторым сыном Генриха, а Милан — за Эдуардом-Александром, третьим сыном. Гиз станет регентом Неаполя ввиду малолетства Карла-Максимилиана. Вдобавок ко всему папа пообещал свою поддержку при свержении режима Козимо Медичи, чтобы добиться помощи Екатерины и мобилизации ею всех «fuorisciti». Венецианский посол, Микеле Соранцо, писал о все возрастающей значимости Екатерины: «Лишь королеве будет принадлежать заслуга освобождения Флоренции, если таковое произойдет». Диана также ожидала неплохой жатвы для себя лично, ибо ее авторитет во время военных действий возрос. Пожалуй, лишь один предостерегающий голос звучал во всей этой симфонии — голос коннетабля. Он уверял, что Павел IV не в том положении, чтобы исполнять свои обещания, папская казна пуста, союзников среди итальянцев у его святейшества нет. Все остальные дружно игнорировали пророчества Монморанси, и франко-папский альянс был подписан 15 декабря 1555 года. Несколько месяцев спустя во Францию явился зловещий кардинал Кара-фа, якобы «со священной миссией мира», но на самом деле полный воинственных намерений.

Этот договор напугал Филиппа Испанского, пока еще неопытного и правящего без отцовского руководства. Карл в январе 1556 года отрекся от престола и разделил Империю. Филипп стал королем Испании, герцогом Миланским, королем Неаполя и правителем Нижних земель (современные Голландия и Бельгия, ранее Фландрия). В том же году, но позднее брат Карла, Фердинанд был избран императором Священной Римской империи. После периода угроз и балансирования на грани войны Генрих и Филипп в феврале 1556 года подписали мирный договор в Воселле, означавший перемирие на пять лет. Учитывая, что Франция только что стала союзницей Папского государства, а Филипп совсем недавно не догадался наградить кардинала Карафу кафедрой в Неаполе, все понимали: этот мир — лишь передышка перед новыми распрями. Филипп ощущал себя настолько взвинченным из-за этих событий, что обратился к отцу с просьбой «помочь и выручить», добавив, что враги его «вели бы себя иначе», если бы знали, что Карл может прийти на помощь. Впрочем, Филипп вскоре сообразил, что и сам может ответить на вызов, брошенный ему Генрихом, военная слава которого, достигнув зенита, вскоре начала клониться к закату.

В последние дни осады Сиены, в марте 1555 года, Екатерина родила еще одного сына — Эркюля; исполнение своего материнского долга по отношению к Франции она завершила год спустя, 24 июня 1556 года, произведя на свет дочерей-близнецов, Жанну и Викторию. За двенадцать лет она родила Генриху десять детей, но последние девочки-близнецы едва не стоили ей жизни. Когда первый младенец уже родился, второй никак не появлялся, и королева начала слабеть. Для спасения ее жизни нерожденному ребенку, мертвому или умирающему, пришлось сломать ножки прямо в утробе, дабы извлечь его оттуда. Выжившее дитя получило оптимистическое имя Виктория — как назло, именно в тот год, кода Генрих потерпел самое жестокое военное фиаско за все годы своего правления. Впрочем, девочка вскоре умерла, прожив всего несколько недель.

15 сентября 1556 года герцог Альба, вице-король Неаполя при Филиппе, предпринял атаку на область Кампаньи. Эта вылазка была спровоцирована папой, который хотел разжечь войну, чтобы вынудить Францию поддержать его без дальнейших промедлений. Однако Альба приближался к Риму с небывалой скоростью, и не успел его святейшество, испуганный, обратиться к Генриху, как войска императора уже угрожали Вечному Городу. Генрих отправил туда Франсуа Гиза, который, кроме спасения папы, решил еще и захватить Неаполь. Екатерина немедленно занялась добыванием денег и людских ресурсов среди итальянских изгнанников, дабы поддержать экспедицию Гиза. Итальянские союзники герцога, Эсте и Карафа, только спорили о целях кампании и при встрече в феврале 1557 года каждый отстаивал свои интересы. Устав от союзнических распрей, Гиз, отложив вопрос с Флоренцией, двинулся на Неаполь, но ему по-прежнему не хватало людей, снабжения и денег. Услышав, что папа-предатель собирается заключить сепаратный мир с Альбой, Пьеро Строцци вывез двух внучатых племянников Карафы во Францию в качестве заложников. Когда он прибыл в Санлис, где его ожидали Генрих и Екатерина, королева, обедавшая в момент его появления, забыв о церемониях, бросилась обнимать кузена. Король и королева провели остаток вечера, обсуждая военные планы со Строцци, ныне совершенно оправдавшимся в глазах короля, после чего Пьеро вернулся наводить порядок в своем отечестве.

Покуда Гиз решал итальянские проблемы, союзник Филиппа, Эммануил-Филиберт Савойский, вторгся в северную Францию. Монморанси и его армия встретили его у Сен-Кантена в Пикардии. Эта мощная цитадель приблизительно в восьмидесяти милях от Парижа расположена в устье реки Сомм, протекающей вдоль северо-восточной границы Франции с Империей. Сражение началось 10 августа 1557 года; коннетабль был разгромлен наголову. Несмотря на то, что Сен-Кантен не пал, он оказался полностью окружен, и французская армия капитулировала. Монморанси попал в плен, а уцелевшие в бою дворяне оказались в плену вместе с командующим. Среди них были самые влиятельные люди Франции, включая придворных Генриха.

Генрих, находившийся в одиночестве в сорока пяти милях от места битвы, в Компьене, принял новости спокойно. Екатерина, снова назначенная регентшей, уже находилась в Париже. Город охватила паника, ибо людям некуда было скрыться от врага, угрожавшего столице. Королева, проявив беспримерное мужество и стойкость, помогала унять объятый ужасом люд. Генрих, лишившийся обычного круга советников, всего лишь с двумя оставшимися при нем секретарями, подписывал самые необходимые бумаги. Он издал два жизненно необходимых приказа. Прежде всего, зная способность жены находить поддержку и помощь в народе, он сообщил ей, что нужно собрать у парижан денег, без которых невозможно обеспечить новое войско. А также он приказал незамедлительно отозвать Франсуа Гиза, своего лучшего полководца, из Италии.

Екатерина и ее невестка Маргарита появились в Парижской ратуше 13 августа 1557 года. Обе женщины и их свита были в черных траурных одеждах. Екатерина рассчитывала, что это создаст должный настрой у присутствующих. В своем первом знаменательном публичном выступлении она сумела искусно сыграть на чувствах перепуганных слушателей, настроенных враждебно. Она ничего не приказывала, но воззвала к помощи. Ее сдержанная речь успокаивала. Упомянув об угрозе, нависшей над всеми, она попросила людей «стать королю поддержкой и опорой». Непривычные к столь ласковым и мирным речам власть имущих, «добрые буржуа» Парижа, пошумев и поспорив, приняли ее предложение. Лишь несколько мгновений пришлось ждать Екатерине, после чего она получила единодушное согласие собрать людей и деньги от «всего города и предместий, без исключения, — сумму в три сотни тысяч ливров». Екатерина сердечно благодарила своих «добрых подданных», и голос ее звенел от слез.

29 августа город Сен-Кантен пал, несмотря на горячие заверения племянника Монморанси, адмирала Гаспара де Колиньи, что продержится не менее десяти недель. Генрих рассчитывал на то, что Филипп не посмеет двинуться на Париж, если за спиной у него останется не сдавшийся гарнизон. Новый удар вызвал еще большую панику, ведь теперь путь на столицу был свободен для врагов. Генрих велел вывезти из Парижа ценные вещи и священные реликвии, чтобы уберечь их от разграбления. А людям было велено спасаться бегством.

Возвращение из Италии Гиза вселило в сердца надежду. При первой встрече герцог пал на колени перед королем. «Государь встретил его с такой любовью и такой сердечностью, что, казалось, невозможно было разъединить их объятия». Гиз явился с частью лучших солдат и офицеров Франции, включая Монлюка и Пьеро Строцци. Его назначили королевским наместником, а его брат, кардинал Лотарингский, принял на себя многие из обязанностей плененного Монморанси. Филипп, отказывавшийся поверить в собственный успех при Сен-Кантене, не сумел воспользоваться плодами победы и не двинулся на Париж. Он оттягивал это решение, захватывая беззащитные городки в округе, а потом и вовсе распустил часть войск, не предполагая, что французы сумеют достаточно быстро оправиться от нанесенного им удара. Его отец, бывший император, в своем уединенном убежище в Испании беспрестанно допытывался у придворных: «Он еще не в Париже?» Вероятно, Филипп считал, что для него будет уже слишком, если он осадит столицу Франции, опасаясь попасть в положение, когда-то пережитое его отцом: «Он-то вступил во Францию, угощаясь фазанами, но уж покидал ее, жуя одни корешки». Поскольку сезон военных действий завершился, Филипп, ошибочно считая, будто от французов не стоит ждать беды, вернулся в Брюссель.

Генрих же решил предпринять маневр, который поможет ему отомстить за унижение при Сен-Кантене и вырвать последние английские занозы, оставшиеся в теле Франции после Столетней войны. Он захватит Кале, столь долго удерживаемый в руках врага. Этот плацдарм на чужой земле был особенно дорог сердцу жены Филиппа, королевы Марии Английской, и нападение на Кале, должно было стать своего рода костью в горле испанской королевы и ее супруга. Это был резкий и неожиданный шаг. Город считался неприступным, да и погода не благоприятствовала подобной экспедиции. Даже Гиз скептически относился к этому плану. Строцци был послан проверить фортификационные сооружения и, после его доклада, Генрих решил двинуться вперед. Эффект неожиданности он полагал столь важным, что полностью проигнорировал предостережения своих командующих. Гиз должен был вести наступление на город, над воротами которого развевалось знамя с грозным предупреждением: «Тогда лишь французы захватят Кале, когда сталь и свинец смогут плыть по волне». После блестяще проведенного штурма 8 января 1558 года командир гарнизона сдал город. Генрих и Екатерина были на свадебном пиру в замке Турнель в Париже, когда прибыли новости о победе. Радости народа не было предела. Генрих поехал на место военных действий, взяв с собой дофина и оставив Екатерину заниматься государственными делами.

Особенно отличился во время штурма Пьеро Строцци, сражавшийся с великим мужеством. Его прежние, зачастую провальные акции были забыты, и он удостоился почестей и награды от короля. Екатерина была оправдана за свою неизменную поддержку кузена. Герой дня, Франсуа Гиз, получил главную награду: Генрих решил безотлагательно устроить свадьбу его племянницы Марии, королевы Шотландской, с дофином Франциском. Екатерина привезла всех королевских детей в Париж на пышную церемонию бракосочетания, имевшую место 24 апреля 1558 года. Монморанси, все еще находясь в испанском плену, пытался предотвратить этот, крайне нежелательный для него, союз между Гизами и королевским домом. Он предложил Генриху, чтобы невестой дофина стала сестра Филиппа, а Елизавету Французскую выдали замуж за помешанного сына Филиппа, дона Карлоса. Хотя что-то в Генрихе откликнулось на этот замысел, он тем не менее решил следовать первоначальному плану, к тому же предложения коннетабля не нашли отклика у испанцев, а победитель при Кале должен был получить награду.

Гиз сам разрабатывал детали праздника. Особое внимание уделялось тому, чтобы обратить внимание народа на сияющую красоту пятнадцатилетней невесты и ее четырнадцатилетнего жениха. К сожалению, дофин, имевший нездоровый вид и одутловатое лицо, вечно шмыгающий носом, стоя подле своей горячо любимой юной супруги, которая была гораздо выше его ростом, вряд ли производил приятное впечатление. Был издан указ, что отныне юные супруги будут именоваться королева-дофина и король-дофин, дабы напоминать людям, что дофин Франциск является к тому же еще и королем Шотландии. Среди фантастических забав и развлечений этой свадьбы был банкет, на который принесли двенадцать игрушечных лошадок, позолоченных и посеребренных, дабы царственные принцессы и детишки-Гизы могли покататься. Сверкающие скакуны тянули повозки, в которых сидели певцы в одеждах, украшенных драгоценностями, и услаждали слух гостей дивной музыкой. Следом появились шесть кораблей с серебряными парусами и заскользили по полу бальной залы. Кавалеры вступали на борт, причем им разрешалось приглашать даму по своему выбору. Франциск пригласил свою мать, а Генрих выбрал новую невестку.

А спустя три недели после этого роскошного торжества в Париже состоялась демонстрация протестантов, длившаяся несколько дней и ставшая предвестником грядущей религиозной катастрофы. 3 мая 1558 года четыре тысячи реформатов выступили маршем от набережной Пре-о-Клерк в Париже. К возмущению горожан-католиков, среди толпы демонстрантов то тут, то там виднелись представители знати, а группу, поющую псалмы, возглавлял ехавший верхом Антуан де Бурбон. Генрих ответил на это выступление указом от 18 мая, запрещавшим процессии с пением псалмов на публике и публичные же моления. Девятью месяцами раньше разъяренная толпа разогнала молитвенное собрание кальвинистов на улице Сен-Жак, и 132 человека подверглись аресту, среди них — несколько дворян. Участие дворянства в движении реформатов казалось Генриху особенно возмутительным. Он считал это отвратительным и непостижимым извращением. В июле 1557 года король издал Компьенский эдикт против кальвинистов — не упоминавший о лютеранах, ибо очень многие его союзники, наемники и банкиры были германскими лютеранами — но был вынужден отложить приведение эдикта в действие, ввиду сопротивления народа в пределах его королевства и все более неблагоприятной международной обстановки.

Кальвин обосновался в Женеве и, действуя через агентов, создал жизнестойкую организацию, привлекающую прозелитов энергичнее, нежели ранние протестанты. Теперь его эмиссары тайком проникали во Францию и распространяли новую доктрину. Репрессивные меры, направленные против них, предусматривали, в частности, смертную казнь без права апелляции для пасторов-проповедников и для тех, кто привозил из Женевы протестантскую литературу. Это касалось также всякого, кто подстрекал народ к религиозным беспорядкам. В то же самое время Генрих обратился к папе Римскому за разрешением создать французскую инквизицию. Возглавить эту организацию было поручено трем кардиналам: Шарлю Лотарингскому, Шарлю Бурбону (брату Антуана) и племяннику Монморанси, Шатильону. Кардинал Лотарингский и ранее являлся де-факто главой французской инквизиции, но Генрих испытывал затруднения с магистратами, которые игнорировали авторитет инквизиторов. Светским судам дали дополнительные полномочия в преследовании кальвинистов, но дело двигалось медленно, ибо никто не понимал, в какие инстанции следует обращаться в случае необходимости ужесточения мер. Однако было ясно: чтобы остановить развитие этой язвы, Генриху нужен мир, — тогда эдикт можно будет внедрить в жизнь и пойти войной против еретиков.

Между тем 20 июня Гиз захватил город Тионвиль, удерживаемый Филиппом, хотя этот военный триумф стал днем трагедии для Екатерины. Ее обожаемый Пьеро Строцци был убит выстрелом из аркебузы со стены цитадели. Он принял смерть так же эксцентрично, как проводил жизнь. Когда Гиз увидел своего друга и боевого собрата смертельно раненым, он подхватил умирающего Строцци, восклицая: «Моли Иисуса, пускай он примет тебя в свои объятия». На что Строцци ответил: «Какого Иисуса? Бога ради, не пытайся обратить меня. Я отрекаюсь от Бога, радость покинула меня». Набожный герцог, пораженный этим воплем души, не сдавался и умолял Строцци просить Господа о прощении, ибо близок час, когда он предстанет пред ним Строцци же отвечал: «Но зачем? Ведь я буду там же, где содержатся остальные, все, кто умер за последние шесть тысяч лет». С этими словами он скончался, оставив Гиза в глубокой печали. Екатерина и Генрих тяжело переживали эту утрату и позаботились обеспечить вдову и сына Строцци всем необходимым.

Затянувшееся пребывание Монморанси в плену сильно тревожило Генриха. Диана также сожалела о потере равновесия, которое обеспечивал коннетабль в противовес дому Гизов. Венецианский посол писал: «Причина теперешней вражды и разрыва отношений между нею и кардиналом Лотарингским в том, что она сохранила весьма тесную связь с коннетаблем: их можно считать единым целым». Однако, и находясь в плену в Генте, коннетабль мог быть полезен: по сути, он обеспечивал неофициальные переговоры о мире. В конце концов, кто же лучше него знал намерения своего повелителя и влиял на них? Филипп испытывал недостаток в деньгах и знал, что Генрих нуждается в мире так же отчаянно, как и он сам, поэтому приветствовал помощь Монморанси. Коннетабля очень беспокоили мысли о том, что происходит при французском дворе без его участия, хотя Генрих и высылал ему подробнейшие письма обо всем, полные заверений в искренней любви. Диана присоединялась к Генриху и добавляла собственные слова утешения. Сент-Андре был тоже в плену, как и племянник коннетабля, Колиньи.

Король начал охладевать к Гизам, которые, осознав свою неподконтрольность, принялись усердно удовлетворять семейные интересы. Генрих обвинил герцога в том, что тот уговорил его ввязаться в последнюю авантюру с Италией, и открыто объявил, что устал от безграничной алчности семейства. Генрих и сам не ожидал, что сумеет так разгневаться на Гизов, хотя тут и было от чего прийти в раздражение. Екатерина же, со своей стороны, оставалась стойкой приверженкой как Гизов, так и итальянской кампании. Она беспокоилась, что отказ от итальянских притязаний ляжет пятном на репутацию Франции, и впервые за все годы брака, целых три месяца держалась в стороне от мужа. Она присоединилась к нему лишь в октябре 1558 года, непосредственно перед возвращением коннетабля, которого Филипп отпустил на время под честное слово.

Воссоединение Генриха и его старого наставника 10 октября 1558 года было трогательным и патетическим. Генрих буквально каблуки сбил, бегая к окнам и высматривая коннетабля. Наконец он решил выехать ему навстречу. И вот появился Монморанси — один, верхом на лошади. Двое мужчин обнялись, словно отец и сын. К вящему облегчению коннетабля, они лишь вскользь коснулись катастрофы в Сен-Кантене — внушительного поражения, по масштабам напоминавшего проигрыш при Павии. После этого оба принялись поносить Гизов, их жадность, хищные замашки и амбициозность. Коннетабль переночевал в королевской спальне, и Генрих был безутешен, когда, спустя два дня, коннетаблю пришлось вернуться обратно в плен.

После серьезных препирательств и неоднократной перемены решений Генрих согласился подписать мирный договор, выгоды которого впоследствии бурно обсуждались. Самыми важными статьями договора при Като-Камбрези были, в общих чертах, следующие: Франция удерживает Кале в течение восьми лет, после чего необходимо либо выплатить контрибуцию, либо вернуть город. К Франции также переходят три епископства: Мец, Тул и Верден. Все французские позиции в Тоскане отходят к герцогу Манту анскому или герцогу Флорентийскому, Козимо Медичи. Испанские права на Милан и Неаполь будут признаны, а Брессе, Савойя и Пьемонт возвращены герцогу Савойскому. Единственным французским завоеванием в Италии остаются маркизат Салюццо и пять крепостей в Пьемонте, включая Турин. В подкрепление договора предлагалось заключить два брачных союза. Старшая дочь Генриха и Екатерины, Елизавета, должна была выйти замуж за Филиппа Испанского, вдовца, ибо Мария Тюдор умерла 17 ноября 1558 года. Герцог же Савойский согласился считать своей невестой сестру Генриха, Маргариту. Короче говоря, Генрих отдавал все приобретения и драгоценные владения в Италии за территории и мощные укрепления вдоль северо-восточной границы своего королевства, хотя в то время его подданные вовсе не так воспринимали этот договор. Сегодня одна из наиболее распространенных точек зрения заключается в том, что «договор при Като-Камбрези был стратегическим сокращением территорий, сделавшим Францию менее уязвимой».

Екатерина была потрясена, услышав условия договора. Упав на колени перед мужем, она молила его не ратифицировать договор. Она отреклась от коннетабля со словами: «Он не принес нам ничего, кроме вреда», на что Генрих отрезал: «Весь вред был причинен теми, кто посоветовал мне нарушить Восельское перемирие». Гиз заявил, что скорее согласится, чтобы ему отрезали голову, нежели признает договор «почетным и выгодным его величеству». Спустя несколько месяцев он все твердил королю: «Клянусь вам, сир, зло утвердилось на этом пути. Даже если бы в течение последующих тридцати лет вы лишь теряли, и тогда не утратите так много, как нынче, за один раз». Возмущенный, герцог покинул двор в канун Рождества 1558 года. Старшие командиры армии Генриха также сомневались относительно правильности договора. Их чувства разделяли многие. Екатерина понимала, что большая часть вины лежит на Диане. Однажды та явилась в покои королевы и, застав Екатерину за чтением, вежливо поинтересовалась, что это за книга. Королева же, как говорят, ответила: «Я читаю хроники Франции и обнаруживаю, что во все времена случалось, что делами королей заправляли их шлюхи».

Тем не менее равновесие сил при дворе сохранялось; обеим партиям достался повод для торжества. Гизы ликовали, когда дочь Генриха и Екатерины Клод вышла замуж за юного герцога Шарля Лотарингского. Пышная церемония была проведена в соборе Нотр-Дам 22 января 1559 года. А несколько дней спустя Монморанси скрепил пакт с Дианой тем, что женил своего сына Анри на ее внучке, Антуанетте де Ла Марк. Екатерина сопровождала мужа на празднества в замке коннетабля в Экуане. Еще раньше, в 1558 году, король почтил коннетабля, выдав свою овдовевшую внебрачную дочь Диану за старшего сына Монморанси, Франсуа. Монморанси был счастлив столь близко породниться с королевской семьей. Весьма любимая своими единокровными братьями и сестрами, новая невестка коннетабля была не только красива и добра, но более всех прочих детей унаследовала лучшие из достоинств отца.

Непопулярный договор при Като-Камбрези был официально ратифицирован 3 апреля. Теперь Генрих мог сконцентрировать усилия на устранении «протестантской заразы» с лица земли. Незадолго до подписания двух брачных контрактов (сестры Маргариты и дочери Елизаветы), предусмотренных договором, 10 июня Генрих без предупреждения появился на mercuriale, ежеквартальной проверке судейских чиновников, многие из которых подозревались в еретичестве. Судейские не могли скрыть изумления, когда увидели прибывшего короля, а вместе с ним — кардинала Лотарингского, коннетабля и прочих вельмож. Король заговорил первым, объяснив, что сейчас, когда страна заключила мир, еретики подлежат осуждению и наказанию. Затем попросил присутствующих продолжать собрание. То, что он услышал, заставило его потерять дар речи. Некоторые из советников, особенно Анн дю Бург, критиковали богатых священнослужителей, игнорировавших свою паству. Кардинал безмолвствовал, Монморанси же резко вмешался в обвинения дю Бурга. Тот, невзирая на окрики, продолжил речь, осуждая сожжение еретиков: «Негоже осуждать тех, кто из пламени призывает имя Иисуса Христа. Как же так?! Преступления, кои подлежат наказанию смертью, — богохульство, адюльтер, мерзкий разврат… день ото дня остаются безнаказанными… и день за днем изобретаются новые казни для людей, единственное преступление коих состоит в том, что они в свете Священного Писания узрели испорченность Римской Церкви!». Разъярившись, король приказал арестовать дю Бурга и еще четверых советников сразу по завершении собрания. Позже троих отпустили, но дю Бурга судили и приговорили к смерти. Генрих воспринял его речь как личное оскорбление и намек на его отношения с Дианой.

Хотя Диана по-прежнему царила в личной жизни Генриха, его сексуальные аппетиты теперь все чаще удовлетворялись краткими связями с куртизанками, с которыми он встречался тайно, для маскировки закутываясь в плащ и скрывая лицо. Камердинер Гриффон караулил снаружи у дверей спальни, пока его величество развлекался с «прекрасными незнакомками». Шестидесятилетняя любовница смотрела сквозь пальцы на эти интрижки, Екатерину же они беспокоили куда меньше, нежели постоянное доминирование Дианы. Венецианец Джованни Капелло (очередной посланник при французском дворе) так описывает королеву в год ее сорокалетия. «Платье ее всегда великолепно, манеры царственны», правда, сокрушается посланник, «ее вряд ли можно назвать привлекательной, кроме случаев, когда лицо скрыто вуалью». Он продолжает: «Рот ее слишком велик, глаза слишком выпуклы и бесцветны для красивой женщины, но зато держится она с большим достоинством, обладает статной фигурой, прекрасной кожей и исключительной формы руками. Манеры ее очаровательны, и она всегда одаривает каждого из гостей приятной улыбкой или несколькими тщательно подобранными словами». Венецианский посол, Микеле Соранцо, описывает Екатерину в своем донесении 1558 года. Он пишет: «Лицо королевы Екатерины слишком широкое, хотя тело ее пропорционально. Она крайне великодушна, особенно с итальянцами. Она любима всеми, сама же более других любит короля, ради которого превозмогает любую усталость. Король почитает ее и доверяет ей… то, что она родила десятерых детей, во многом определяет его привязанность к ней».

Дети были радостью Генриха, он был добрым и любящим отцом. Он играл с ними и наблюдал за их играми, с гордостью следил за их достижениями. Екатерина, которой весьма мешало воцарение Дианы в королевской детской, была преданной матерью-защитницей, она заботилась о здоровье, обучении и воспитании детей, но все-таки страдала от невозможности стать ближе к детям, как Генрих. После его смерти, однако, она обрушила всю нерастраченную любовь на единственного ребенка, своего любимца, Эдуарда-Александра, позднее — герцога Анжуйского, которого называла «мое драгоценное око». Они с Генрихом каждому из детей давали подобные ласковые прозвища, но ими пользовалась также и фаворитка, и от этого милые маленькие услады материнства лишались всякого очарования. Ничто, казалось, не принадлежало одной Екатерине, всюду ощущалось развращающее влияние Дианы. Конечно, королева внушала детям благоговение, уважение, они старались доставить ей удовольствие, но когда они искали сердечного тепла, то обращались к отцу.

Супруги установили при своем дворе особые требования к нормам этикета. В отличие от отца, Генрих настоял на том, чтобы придворные старались блюсти внешние приличия, и, если какой-либо молодой человек делал попытку добиться расположения одной из «девушек» Екатерины, она всегда защищала добродетель своих дам и их репутацию. Многим чересчур пылким воздыхателям пришлось охлаждать свою страсть вдали от двора, пока не уляжется ярость королевы. Равно же, когда Екатерина обнаруживала, что одна из юных дам утратила честь, ее гнев мог быть ужасен. Одна несчастная девушка, мадемуазель де Роган, спала с любовником, когда в спальню вошли люди и разбудили ее. Она открыла глаза и обнаружила королеву, Диану и жену коннетабля, стоящих вокруг кровати. Разъяренная королева вскричала: «Как ты могла так опозорить меня?!» И возмущенные матроны погнали бедняжку к королю, коннетаблю и кардиналу Лотарингскому, которые поддержали требование Екатерины отослать девушку, оказавшуюся беременной, прочь. Позднее этикет при дворе стал гораздо гибче, и зачастую королева сама использовала чары придворных дам для достижения политических целей.

Екатерина и в зрелом возрасте любила охоту и тратила огромные суммы на свои конюшни и лошадей. Брантом писал: «Она была отличной, бесстрашной наездницей, держалась в седле с легкостью и первой села на лошадь по-мужски… только после шестидесяти она перестала ездить верхом, и по мере того, как здоровье ее слабело, весьма об этом тосковала. Одним из главнейших ее удовольствий была быстрая и дальняя езда, хотя она частенько падала с лошади». Она часто брала с собой на прогулки арбалет, на случай, если попадется какая-нибудь дичь, и достигла совершенства в стрельбе. Пожалуй, одной из главных причин ее любви к охоте было то, что здесь она имела редкую возможность побыть с мужем без Дианы. Фаворитка, столь любившая упоминать об аллегорической связи между собой и античной богиней-охотницей, могла себе позволить лишь небольшую утреннюю прогулку верхом ради моциона, и, несмотря на ношение маски (распространенный в то время обычай), не желала рисковать: ведь лицо могло обветриться и даже приобрести загар, свойственный охотнице!

В дни охоты королева собирала в своих покоях кружок, который Генрих непременно посещал. Коннетабль, Диана и Гизы также имели обыкновение посещать это чинное собрание, где не было ни музыки, ни развлечений. Эти ассамблеи являлись собственным способом Екатерины поддерживать отношения и знакомиться с придворными. К трем часам кружок чаще всего распускался, и придворные шли играть в игры, такие, как «путаница», либо смотрели, как король и придворные фехтуют или играют в мяч. В послеобеденные часы, отведенные для развлечений, королева часто устраивала сборища иного рода, с музыкой и танцами. Генрих также приобрел привычку проводить час-другой наедине с женой, прежде чем отправиться в постель, что обычно происходило в десять часов.

Между тем в напряженной обстановке противостояния Гизов и Монморанси, Дианы и Екатерины приближался день свадеб для скрепления мирного договора. Диана, которая благодаря выгодным бракам дочерей и внучки стала союзницей обеих партий, чувствовала себя застрахованной. Важнее всего было то, что Генрих по прежнему находился целиком в ее власти и был ей безмерно предан. Правда, религиозные распри внесли раскол даже в столь тесный кружок вокруг короля. Племянник Монморанси, д'Андело, принял новую веру, ходили слухи и про его брата, Гаспара, адмирала де Колиньи, — он якобы тоже переметнулся к протестантам за время пленения, хотя открыто еще не высказывал своих взглядов. Король чаще всего старался не замечать изменений, столь близко его касавшихся, но это становилось все труднее. Шаг от ереси до измены был ничтожно мал…

Екатерина с превеликой радостью восприняла церемонию условного брака ее тринадцатилетней дочери Елизаветы, прозванной в Испании Изабель де ла Пас, с доверенным лицом Филиппа Испанского. Купеческая кровь Медичи теперь смешается с голубой кровью Габсбургов — величайшей династии монархов Европы. Екатерина чувствовала, как, благодаря этому, смывается пятно ее собственного происхождения. Но ее беспокоил приближающийся турнир. Генрих неважно себя чувствовал все лето, страдая головокружениями, — должно быть, сказывалось напряжение и нервное переутомление, связанное с поражением при Сен-Кантене. 29 июня сон королевы был ужасен: она увидела Генриха на турнире, лежавшего на земле с залитым кровью лицом. Все попытки отговорить его от участия прошли впустую, и на следующий день ее пророческий кошмар сбылся. На ее глазах король падает наземь, пораженный копьем Габриэля Монтгомери. В течение следующих десяти дней она дежурила у постели умирающего мужа, который испустил дух 10 июля 1559 года. Ее скорбь сдерживало только сознание того, что теперь безопасное будущее детей зависит от нее, что она должна хранить память о Генрихе и продолжать его дела.

Жадные до власти фавориты ее умершего мужа, и ранее пытавшиеся манипулировать своим положением, могли сделаться опасными для нее лично, если она позволит им это. Гизы, всего несколько месяцев назад едва избежавшие немилости за противостояние мирному договору при Като-Камбрези, теперь считали, что их время пришло. Они поддерживали нового короля, Франциска II, — ведь их племянница, Мария, стала теперь королевой Франции, — и, чтобы избежать происков врагов, поторопились увезти юную королевскую чету из замка Турнель. Монморанси, расстроенному утратой власти, оставалось только наблюдать со стороны, как де-факто новые правители Франции направляются в Лувр, повернувшись спиной к нему и его партии. Диана покинула Париж, опасаясь за себя и свое богатство.

Традиция требовала, чтобы Екатерина оставалась рядом с телом мужа, но она, справившись с горем, решила не рисковать и сочла нужным присоединиться к Гизам в их «побеге к власти». Она желала, будучи матерью пятнадцатилетнего короля, стать непременной участницей их планов и правящего совета, в коем теперь нуждалась Франция. Все понимали, что болезненный мальчик не в состоянии один нести тяготы правления. Один шут назвал смерть Генриха и передачу власти его сыну «кануном трех королей», имея в виду не библейских трех волхвов, а Франциска II, Франсуа Гиза и Шарля, кардинала Лотарингского. Но триумвират не может долго управлять страной, и Екатерина решила: с ее помощью сын должен стать победителем в предстоящей ему борьбе за власть.