Учительница была молода и хороша собой.

В классе сидели дети лет десяти-одиннадцати.

Учительница писала.

Дети смотрели.

— Вот! — сказала, наконец, учительница. — Это условия задачи!

На доске за её спиной красовалась восьмиэтажная формула общей площадью примерно в четыре квадратных метра.

— Кто пойдёт к доске? — строго спросила учительница.

Класс испуганно затих.

— Гуля Голосов! — вызвала учительница.

Из-за парты встал худенький мальчик с большими печальными глазами и обречённо пошёл к доске.

Класс облегчённо рассмеялся.

Смеялся класс по той, не видимой с учительской кафедры, причине, что к Гулиной спине английской булавкой была пришпилена бумага, на которой крупными печатными буквами было написано: «ПРОЩАЙТЕ!»

Огромная, исписанная непонятными значками, доска надвинулась на него, как танк. Гуля остановился и вздохнул. До верхнего края доски он не смог бы дотянуться даже встав на табурет — приниматься за решение этой чудовищной задачи не имело смысла.

— Извините, — прошептал Гуля. — Наша учительница математики никогда не давала нам таких задач. Вы у нас в первый раз, может быть, вы что-то перепутали?

— Я ничего не перепутала, — мрачно сказала учительница. — В моём классе даже двоечники будут решать такие задачи. А отличники будут их сами сочинять! Садитесь! Два!!!

В это время раздался сокрушительной громкости звонок.

Рука учительницы замерла над школьным журналом.

— Вам повезло! — криво усмехнувшись, сказала она.

И Гуля Голосов проснулся весь в поту.

Проснулся ровно пятнадцать лет спустя.

Пробуждение от кошмарных сновидений произошло в семь часов утра. В доме, где проживал Гуля Голосов, было ни много ни мало — триста шестьдесят квартир. И триста шестьдесят будильников каждое утро с различной степенью точности подавали свой дребезжащий голос. Но даже все триста шестьдесят будильников вместе взятых не могли нарушить богатырского сна Гули Голосова. А потому персональный голосовский будильник был модернизирован: рядом с кроватью ставилось пустое оцинкованное ведро; внутри его, дном кверху лежала подходящего размера пустая кастрюля, на которой и стояли часы.

Кастрюля и ведро, таким образом, являлись резонатором, по физическим параметрам приближавшимся к церковному колоколу средних размеров.

Итак, Гуля Голосов проснулся!

Что за странное имя, спросите вы, и будете правы, ибо это и не имя вовсе, а прозвище. История умалчивает, кто, когда и почему первым прозвал так Георгия Георгиевича Голосова. Известно только, что когда Гуля Голосов впервые перешагнул порог школы, его анкетного имени уже никто не помнил.

Пока он лежит в кровати и проклинает свою жизнь за то, что она каждый день начинается в та кую рань — воспользуемся случаем и поясним, каким это образом одно имя может безвременно погибнуть, а другое — совершенно незаконно воскреснуть. Причина проста: Гуля Голосов производил впечатление ребёнка застенчивого и очень нежного — впечатление настолько сильное, что в разговоре с ним само собой возникало желание перепрыгнуть через привычный барьер педагогической дисциплины. Ничего, кстати, хорошего в этом не было. Когда Гуля подрос, ангельский пушок на его щеках сменился рыжей щетиной, голос сломался и загрубел — и божественный дар очаровывать людей с первого взгляда мгновенно улетучился. К нормальным же, обычным деловым отношениям между людьми Гуля долго не мог привыкнуть, и оттого страдал. Честно говоря, к новому образу своего бытия он так никогда и не привык, он к нему приспособился, отчего испытывал постоянную, тщательно скрываемую тревогу. Он в чём-то провинился, казалось ему, провинился неосознанно и безвозвратно, но люди знают его вину, помнят её и оттого не любят его. А потребность быть любимым за долгие годы детства превратилась в привычку…

Незаконное имя кочевало вместе с Голосовым из класса в класс, поступило вместе с ним в инженерный институт, определилось на работу. Гуля так привык к нему, что на полное своё имя не сразу и отзывался.

Но это всё, вообще говоря, не имеет отношения к делу, а дело в том, что Гуля Голосов наконец протёр глаза и окончательно проснулся!

Он взглянул на часы, взлетел с постели и ринулся в ванную. Схватил, не разглядывая, тюбик с зубной пастой, принялся драить зубы. При ближайшем рассмотрении зубная паста оказалась мыльным кремом для бритья «Флорена» — когда Гуля осознал этот печальный факт, лицо его омрачилось и стало напоминать печёное яблоко, упавшее на асфальт с восьмого этажа. Гуля в сердцах швырнул куда-то тюбик «Флорены» и принялся полоскать рот. После чего с хирургической осторожностью вынул из стакана тюбик зубной пасты.

Сорок секунд спустя он разложил на полке бритвенные принадлежности и конечно же обнаружил отсутствие мыльного крема. Этот незаметный, на первый взгляд, факт привёл его в состояние бешенства — но делать нечего, пришлось лезть под ванну.

Ещё три минуты спустя, тщательно выбритый, в свежей рубашке и при галстуке он входил на кухню.

Прямо кажем: кухня его не порадовала. Не подумайте дурного — она содержалась в идеальной чистоте. Но когда Гуля заглянул в хлебницу, он обнаружил там половину окаменевшей баранки. Холодильник тоже был романтически пуст: бутылка с остатками полупро-кисшего молока и одинокое куриное яйцо украшали его яркую электрическую внутренность. Гуля печально вздохнул, бывшее молоко вылил в раковину и принялся сервировать стол для яйца. Страшная мысль осенила его в самый последний момент, но всё оказалось в порядке, яйцо приятно поразило свежестью. Гуля проглотил его торжественно и чинно. После чего рассовал нетронутую посуду по шкафам и удовлетворённо оглядел кухню. На стене висел плакат, на котором рука неизвестного художника вывела слова неизвестного мыслителя: «Кто много ест, тот зубами роет себе могилу!»

Два раза в месяц, перед получкой, Гуле очень нравилось это изречение.

Другой плакат встретил Гулю около двери.

Для тех, кто незнаком с Гулей Голосовым, заметим, что он проживал в однокомнатной квартире, доставшейся в наследство от бабушки вместе с диваном, комодом и буфетом резного дерева — вещами не старинными, а просто старыми, начисто лишёнными антикварного обаяния. Поэтому яркие плакаты и афиши были важнейшей частью беспечного холостяцкого интерьера, они придавали интерьеру современность.

На афише у дверей улыбался знаменитый киноактёр Юрий Никулин, демонстрировавший миру исключительное душевное равновесие. Рядом с афишей висело зеркало. Гуля приблизился к зеркалу, сравнил свою улыбку с улыбкой Никулина, включил форсированное обаяние, снова покосился на афишу и остался доволен.

Оставшись собой доволен, он отворил дверь.

За дверью стояла молодая женщина. Она была молода и хороша собой. Гуля сразу узнал её — учительница из ночного кошмара.

Гуля опешил.

Собственно, причин для волнения не было бы никаких — подумаешь, незнакомая женщина у двери! Пугающим было другое! Если Гуля в момент пробуждения постарел на пятнадцать лет, то бывшая учительница нисколько не изменилась!

Голосов отпрянул.

Незнакомка смущённо улыбнулась.

— Мне сказали, что здесь живёт Гуля Голосов… — сказала она.

— Меня иногда зовут Гулей, — сдержанно сказал Голосов. — Близкие мне люди. А вообще здесь проживает Георгий Георгиевич Голосов. Чем обязан?

— Извините, — сказала незнакомка. — Я не хотела вас обидеть… Георгий Георгиевич…

— Глупости, — сказал Гуля. — Обидеть может только очень близкий человек. Мы же с вами пока не знакомы.

— Прошу прощения, — сказала незнакомка. — Меня зовут Наташей. У меня к вам очень важное дело. Можно мне войти?

— Извините, — сказал Гуля. — Через две минуты сорок секунд — мой автобус. Пропущу — опоздаю на работу. У нас с этим очень строго.

— Я понимаю, — вздохнула незнакомка. — Я тогда вечером приду. Можно?

— А в чём, собственно, дело? — поворачивая в дверной скважине ключ, спросил Гуля.

— От вас зависит моя жизнь, — сказала незнакомка. Сказала спокойно, даже равнодушно — словно отвечала на вопрос «Который час?»

Голосов оторопел.

— Извините, — сказал он. — Но мы с вами незнакомы.

— Да, — тихо сказала незнакомка. — В этом весь ужас моего положения. Не подумайте плохого…

— Почему это я должен о вас думать? — решительно спросил Гуля. — Что, у меня своих дел нет? Кто вас ко мне послал?

— Я бы не хотела, чтобы вы нервничали до вечера. Лучше я ничего не буду говорить. Можно?

— Это ваше дело. Только как раз теперь я и начну нервничать!

— Не надо так говорить, — грустно сказала незнакомка. — Вы ведь добрый человек. Вам не идёт грубость.

— Откуда вам известно, что я добрый?

— Мне всё про вас известно, — вздохнула незнакомка. — И потом, разве я похожа на жулика?

— Нет, — сказал Гуля. — И это подозрительно!

— Идите, — мягко сказала незнакомка. — А то и впрямь опоздаете.

Она помолчала и нежно добавила:

— Берегите себя…

Гуля поёжился. Что может быть подозрительнее ничем не спровоцированной нежности? Осторожно заглянул ей в глаза. Не заметив психических нарушений, Гуля помрачнел ещё больше и неопределённо спросил:

— Я пошёл?

— До вечера, — ласково сказала незнакомка.

Гуля взглянул на часы и опрометью кинулся вниз по лестнице.

Незнакомка стояла на лестничной площадке и с материнской улыбкой смотрела ему вслед. На вид ей можно было дать лет двадцать пять — не больше…

К автобусной остановке можно было выйти напрямик, через газон — большинство жителей дома так и ходило, но Гуля был хорошо воспитан, он помчался по лабиринту асфальтированных дорожек, и, оказавшись на финишном отрезке тротуара, конечно же увидел только хвост отправляющегося автобуса. Что оставалось делать? Гуля вздохнул и остановился у кромки тротуара. Нет худа без добра — теперь он был первым в очереди.

Очередь не заставила себя ждать, несколько минут спустя цепочка заспанных пассажиров выстроилась за его спиной.

Подошёл автобус. Гуля уже занёс ногу над первой ступенькой, как вдруг обнаружил, что за его спиной стоят жен щи ны. Он тут же посторонился, пропуская их вперёд — и недооценил энтузиазм толпы: люди хлынули в автобус, чей-то локоть безжалостно вычеркнул Гулю из претендентов на посадку, — и секунду спустя Гуля стоял на остановке наедине со своей вежливостью, грустно провожая взглядом отходящий автобус.

Интересно отметить при этом, что Гуля ни на что не обижался. Твёрдая уверенность, что с ним — Гулей — только так и надо себя вести, не покидала его даже в тот момент, когда неизвестно кому принадлежавший локоть бесцеремонно вытолкнул его из очереди… Ему даже как будто было стыдно за то, что он кому-то причинил неудобство, обидел ни в чём не повинный локоть…

Целью Гулиного путешествия было современное здание научно-исследовательского института, вознёсшееся к небесам в тихом переулке. Огромный пустой холл был виден через шеренгу стеклянных дверей. Посреди холла размещалась батарея вертушек, которые сторожил небольшой отряд вахтёров в форменных тёмно-синих шинелях. У одной из вертушек образовался небольшой затор, увидев который, Гуля тут же изменил направление движения и входить в холл не стал. Он перешёл на другую сторону улицы и нырнул в телефонную будку.

Электронные часы, светившиеся над входом в здание, показывали пять минут десятого.

Гуля набрал номер.

— Николай Иваныч? — придушённым голосом сказал он в трубку. — Это я, Гуля.

— Ты где? — раздался в трубке голос Николая Ивановича.

— На улице я, — тихо сказал Гуля. — Понимаешь, у меня несчастный случай вышел, опоздал я на пять минут.

— Ну и что? — нетерпеливо спросил телефонный голос Николая Ивановича.

— На проходной облава, опоздавших записывают…

— Ну так и не ходи! — нервно сказал Николай Иванович. — Поди погуляй! В кино на десять утра завались! Придёшь к обеду!

— Так у меня ж работа…

— Что, нам всем квартальную премию терять из-за твоей работы? — раздражённо сказал Николай Иванович. Смотри, не опоздай с обеда!

— Сейчас в кино детские сеансы… — грустно сказал Гуля.

Николай Иванович рассмеялся:

— Не расстраивайся. Молодец, что позвонил. Коллектив тебя благодарит. Слушай! Тут вот Катерина подсказывает — не хочешь время зря терять, сходи на базар за картошкой.

— У меня авоськи нет.

— Сейчас сбросим!

— Гуленька, ты прелесть! — ворвался в трубку женский голос. — Мы теперь в обед в парикмахерскую завалимся! Значит, запоминай! Мне шесть килограммов, Тане четыре, Катерине пять, Елене Александровне пять, Шурочке три и Николаю Ивановичу четыре — итого двадцать семь килограммов! Донесёшь?!

— Донесу, — неуверенно сказал Гуля.

— Лови авоськи! Мы тебя обнимаем!

— Я вас тоже, — буркнул Гуля и вышел из телефонной будки.

На двенадцатом этаже отворилось окно, в окне появилась женская рука с белым бумажным пакетом.

Рука призывно помахала Гуле, и пакет полетел вниз.

С оглушительным хлопком пакет приклеился к асфальту. Гуля поднял его, повернулся и увидел лицо милиционера.

— Что в пакете? — строго сказал сержант. И укоризненно продолжил. — У кого воруете? У государства воруете!

— Ну что вы, товарищ сержант, разве так воруют? — улыбнулся Гуля и развернул пакет. В пакете лежали шесть нитяных авосек.

Сержант подозрительно их оглядел. Авоськи были заношенные и на предметы, пригодные к краже, не походили.

— Придётся вас оштрафовать за нарушение общественного порядка на тротуаре! — спокойно сказал сержант.

— Меня нельзя штрафовать, — грустно сказал Гуля. — У меня зарплата маленькая.

— У всех маленькая! — весело сказал сержант. — Потому и штрафы маленькие.

Сберегательная касса была пуста — ни одного клиента. Гуля стоял у окошечка и провожал прощальным взглядом розовый червонец, который ловко запрыгнул в кассовый ящик и исчез с глаз долой.

Гуля вздохнул.

Ловкие пальчики кассирши пробежались по клавиатуре аппарата, и Гуля получил квитанцию.

Руки у кассирши были красивые, бледные, удлинённой формы, украшенные ровными яркими ногтями.

— Рука судьбы… — буркнул Гуля.

— Что вы сказали? — встрепенулась кассирша — девушка лет семнадцати с замысловатой причёской кинозвезды сороковых годов.

— У вас — рука судьбы, — повторил Гуля.

Кассирша надолго задумалась, потом ответила не без гордости:

— Французский лак для ногтей! И не захочешь — будешь хорошо выглядеть!

В помещении конструкторского бюро царила могильная тишина. С застывшими лицами инженеры-конструкторы товаров народного потребления сидели на рабочих местах. Напряжённое ожидание читалось на лицах.

— Пип-пип-пип-пип! — возвестило радио. — Московское время восемнадцать часов. Слушайте последние известия…

Точно лёгкий ветерок прошелестел в помещении бюро — и в комнате остались только столы, стулья и урны для бумаг. И ещё витрина с кастрюлями и сковородками оригинальной конструкции.

Гуля оторвал голову от стола и удивлённо оглянулся. Ни одной живой души, кроме него и Саши.

— Домой не идёшь? — спросил Саша.

— Сам не знаю, — сказал Гуля. — Какая-то странная дама заявилась в восемь часов утра и навязалась вечером в гости.

— Не может быть!

— Честно.

— Красивая?

— Не помню… — после некоторого замешательства ответил Гуля.

— Счастливчик!

— А если она ненормальная? — нервно сказал Гуля.

— Телефон дома есть? — спокойно спросил Саша. — Вызовешь скорую помощь!!!

Гуля растерянно улыбнулся.

— Как-то ты славно… живёшь, — тихо сказал он вдруг. — Я тебе завидую… Всё у тебя как-то весело получается… А я из-за всего мучаться начинаю… Мучаюсь-мучаюсь, пока не замучаюсь совсем…

— Ну что ты, старик, — нежно сказал Саша и погладил Гулю по плечу. — Зато ты талантливый, а я нет.

— Ты очень талантливый…

— Да нет, Гуля, со мной всё ясно. Я себе сказал три года назад: Агеев, ты бездарность! А раз так — надо жить весело! А то можно повеситься от тоски!

— Ты талантливый, — упрямо сказал Гуля. — Только у тебя другой талант. Ты живёшь талантливо…

— Эх! — мечтательно вздохнул Саша. — Если б за это деньги платили! Старик, не отчаивайся! У тебя всё будет прекрасно! У тебя один недостаток: не умеешь быть нахальным с женщинами! Мы его искореним калёным железом. У тебя когда отпуск?

— В октябре.

— И у меня в октябре! Поедем вместе в Кисловодск — через месяц ты себя не узнаешь! Кстати, у меня к тебе просьба. В половине седьмого около Пушкина меня ждёт особа. А у меня сегодня деловое свидание. И не могу дозвониться никак. Сходил бы, а? Предупредил бы, что я не приду, а то неудобно получится!

— Саша, я не могу… Меня ждать будут… после работы.

— Старик, о чём ты говоришь?! Десять минут, и все дела!

— Как я её узнаю?

— Я тебе фотографию дам! — он тут же вытащил из кармана фотографию девушки с надписью на обороте: «Саше Агееву на вечную память. Люда».

Девушку, похожую на Люду, Гуля Голосов обнаружил не без труда. Время было вечернее, место встречи у горожан популярное, народу много, света мало… Гуля ходил как частный детектив из комедийного зарубежного фильма, держа фотографию в рукаве и то и дело туда заглядывая. Выглядел он при этом подозрительно: то приближался к очередной жертве, то загадочно заглядывал ей в глаза, — на него довольно быстро обратили внимание и начали от него шарахаться. Гуля же, погружённый в розыски, ничего вокруг себя не видел, постепенно накаляющейся атмосферы не ощущал, и потому для него явилось полной неожиданностью, когда в ответ на его дружелюбную фразу:

— Здравствуйте! Вы — Люда? — последовал недвусмысленный резкий ответ:

— Нет!

Гуля опешил, извинился и снова пошёл по кругу, в центре которого возвышался задумчивый Пушкин на постаменте.

Подходящих претенденток на роль Люды он в толпе не обнаружил и несколько минут спустя вернулся к уже знакомой нам недружелюбной девице.

— Мне что, милицию позвать? — резко сказала девица.

— Это вы? — неуверенно сказал Гуля и вынул фотографию.

Завидев фотографию, девица переменилась в лице.

— Откуда у вас моя фотография?

— Меня послал Саша Агеев сообщить вам, что у него деловое свидание и он не сможет придти. Для опознания дал фотографию.

Гуля улыбнулся и сочувственно добавил:

— Он до вас дозвониться не мог!..

Девица, которую звали Людмилой, растерянно взглянула на фотографию и вмиг утеряла всю свою прежнюю суровость. Она даже заметно расстроилась и стала белоснежными ровными зубками мучать свою нижнюю губу, отчего лицо перекосилось и чем-то напомнило плачущего ребёнка.

— С кем у него деловое свидание? — тихо спросила Людмила.

— Не знаю, — сочувственно произнёс Гуля. — Он не говорил.

— Вы с работы вместе выходили? — тихо спросила Людмила.

— Да.

— Он на троллейбус сел?

— Да, — торопливо сказал Гуля, радуясь быть чем-нибудь полезным.

— На двадцать седьмой? — спросила Людмила.

— Кажется… Да-да, именно на двадцать седьмой!

Людмила, не проронив ни звука, заплакала.

— Что с вами? — перепугался Гуля. — Я вас обидел?

— Всё в порядке, — тихо сказала Людмила. — Не обращайте внимания, сейчас пройдёт.

Она вздохнула, достала из сумочки платок, утёрла слёзы. Раскрыв пудреницу, погляделась в зеркало. Презрительно сощурилась и швырнула косметические безделушки назад в сумку.

— Извините меня, — сказала после недолгого молчания. — Мне очень нужна ваша помощь.

— Да-да, конечно, — растерянно выговорил Гуля. — Располагайте мной…

— Нам нужно поехать в одно место… Здесь рядом, совсем недалеко, за десять минут доедем… А там… там нужно будет вызвать одного человека… Мне ваш голос нужен, мужской, а то не откроют…

— Бить не будут? — шутливо спросил Гуля.

Людмила внимательно посмотрела ему в глаза и равнодушным голосом ответила:

— Нет…

Дверь была обита дерматином, никелированные цифры были приколочены медными декоративными гвоздями. Такие же гвозди разбежались по всей поверхности дерматина, образуя геометрический узор.

Позвонив, Людмила отошла в угол площадки и прижалась спиной к стене.

— Счастливый номер! — улыбнулся Гуля, показывая глазами номер на двери.

За дверью послышались шаги.

— Кого просить? — торопливо прошептал Гуля.

— Александра, — прошептала Людмила.

— Вам кого? — раздался за дверью певучий женский голос.

— Александра! — машинально ответил Гуля.

— Он занят.

— На минуточку. Очень нужно, — сказал Гуля, поймав умоляющий взгляд Людмилы. Людмила благодарно улыбнулась.

Загремели замки, дверь отворилась, и на пороге возник Саша Агеев. Был он сильно растрёпан, рубашку, судя по всему, только что надел и торопливо втискивал её края под брючный ремень.

В тот же миг Гуля почувствовал, как нечеловеческая сила отодвигает его в сторону, затылок Людмилы возник перед его глазами, и звон пощёчины полетел по этажам, перепрыгивая с одного лестничного марша на другой.

Саша схватился за щёку, Людмила повернулась и бросилась вниз по лестнице, чуть не свалив Гулю Голосова с ног.

— Ну, старик, ты даёшь! — мрачно обронил Саша Агеев, бросил на Гулю испепеляющий взгляд и закрыл дверь.

— Люда, подождите! — крикнул Гуля и побежал вниз но лестнице.

Люда рыдала, прижавшись лицом к стенке почтовых ящиков. Ящики были навешаны на стену у самого выхода из подъезда. Люда плакала, ящики тихо, мелодично дребезжали.

— Люда, — сказал Гуля.

Услышав его голос, Людмила развернулась и со всего размаха влепила пощёчину и ему.

— Господи, — сказал Гуля. — Вот тебе и счастливая квартира! За что?

— А чтоб не делали гадостей! Даже если вас об этом очень нежно просят друзья!

— Напрасно вы так… — сказал Гуля. — Саша хороший парень… Только несчастный… потому что слабый. Знаете, как бывает: вместе росли, вместе учились, вместе работать начали. Всегда было всё так хорошо, все были такие многообещающие, нас любили, слова ласковые говорили… А потом вдруг — словно калиточка какая-то затворилась: одни талантливые, другие нет. А почему — чёрт его знает. Хотя какой у меня талант — главный конструктор сковородок! Только ведь и это счастье… Когда хоть такой есть. А если никакого? Вот он… и мечется. А парень хороший… последнюю рубашку отдаст. Вы его не любите… мне так кажется. Если бы любили, вы бы всё это знали… А если бы знали — никогда бы не ударили. Нельзя бить человека… из-за самолюбия… Вы извините меня, что я так говорю, я вас совсем не знаю. Но мне кажется — и вы себя не знаете… У вас ещё будет настоящая любовь. А сейчас вы просто увлеклись…

Он говорил долго, иногда умолкая, потому что мимо проходили люди, иногда теряя нужное слово и долго мучаясь, прежде чем снова обретал его. Слова звучали негромко, словно Гуля делился чужой тайной и боялся отдать её в чужие уши.

— Зачем мне всё это знать, если я не люблю его? — зло сказала Людмила.

— Мне кажется… это вас утешит…

— А пошли вы… — она помолчала и насмешливо добавила: — Утешитель!..

Повернулась и вышла из подъезда. И уже уходя, в дверях — выкрикнула:

— Он везунок! Вечно его кто-нибудь жалеет! Почему меня никто ни разу в жизни не пожалел? Скажите мне, главный конструктор сковородок?!

— Может быть, потому, что ивам никого не было жалко?.. — тихо ответил Гуля. Ответил опустевшему дверному проёму — Людмила ушла, не дожидаясь ответа. Наверно, она никогда и не ждала ответов на вопросы, которые задавала…

Продовольственный магазин был уже закрыт. У ярко освещённой витрины Гуля учинил танец умирающего лебедя, но результата не добился. Продавцы занимались вечерним кассовым туалетом и не обращали внимания на несчастного Гулю Голосова — владельца пустого холодильника. Лебедь, умирающий от голода, не произвёл на них художественного впечатления.

Шеренги рыбных консервов и сказочно-золотистых батонов издевательски глядели на Гулю сквозь стекло. Наконец над ним сжалилась уборщица и вынесла ему кирпичик серого хлеба. Гуля зажал хлеб под мышкой и поплёлся домой, на ходу отщипывая кусочки, вкус которых его голодному желудку представлялся божественным.

На лавочке у входа в подъезд сидела утренняя незнакомка, назвавшаяся Наташей.

— Добрый вечер! — сказала она и поднялась.

— Добрый вечер, — ответил Гуля, пытаясь спрятать ободранную буханку. Прятать её было некуда, кроме как за спину, но убирать руки за спину было неловко: незнакомка могла подумать, что он демонстративно не хочет с ней здороваться. В конце концов Гуля совсем запутался в своих соображениях и не нашёл ничего лучше, нежели сказать правду:

— Извините, — сказал он. — Какой-то нелепый день сегодня. Даже пообедать не успел.

— Угостите и меня. Я тоже очень люблю свежий хлеб, — ответила незнакомка, и Гуля не смог не отметить её природного великодушия.

— Он не очень свежий, — сокрушённо сказал Гуля. — Тут история произошла… и пока всё разобралось, я в магазин опоздал. Это меня уборщица пожалела. А дома — совсем ничего…

— Как это ничего? — сказала незнакомка. — Так не бывает. Чай есть?

— Есть.

— Сахар?

— Кажется, есть.

— А масло?

— Масло кончилось, — вздохнул Гуля. — Позавчера.

— Не беда! — решительно сказала незнакомка. — Пойдёмте, что-нибудь придумаем! — и решительно, словно к себе домой, шагнула в подъезд.

Гуля озадаченно поглядел на её спину и двинулся следом.

На кухне она быстро провела ревизию шкафов и ящиков. Результат ревизии обозначила короткой фразой:

— Господи, как вы ещё не умерли с голоду?!

— Я живучий… — тихо сказал Гуля.

— Знаете что? Съезжу домой и чего-нибудь привезу. Через час будете есть котлеты.

— Не надо! — решительно сказал Гуля.

— Почему?

— Я вегетарианец. Кроме того, не понимаю, чем обязан…

Она легко пропустила его вопрос мимо ушей.

— Тогда я вам поджарю гренки!

— Интересно, на чём вы их собираетесь жарить?

— А я нашла в холодильнике обёрточную бумагу от масла. Вы никогда не жарили на бумаге?

— Нет.

— Тогда смотрите и учитесь.

Она мгновенно нарезала хлеб, раскалила сковородку, протёрла её масляной бумагой и изготовила первую порцию гренков, повторила эту операцию трижды, живописно разложила гренки на тарелке, припудрила их сахаром…

— Кушать подано!

Уселась за стол напротив Гули, мечтательно уставилась на него тёплыми золотистыми глазами…

— Почему не едите? Остынут!.. Чай заварить крепкий?

— Да я сам могу…

— Ну что вы, отдыхайте… Вы работали весь день. И потом у вас какие-то неприятности, вам надо расслабиться.

— Откуда вы знаете про неприятности?

— У вас всё на лице написано. У вас такое лицо, что на нём всё написано.

— Странно. Я полагал, у меня непроницаемое лицо.

— Сказать, о чём вы сейчас думаете?

— Попробуйте…

— Вы думаете, что иметь такую жену, как я — это просто счастье. Но скорее всего так не бывает, и это всё притворство, потому что мне от вас что-то надо, вот я и умасливаю вас как могу. Так? Только честно?

— Примерно…

— Ну вот, гренки уже остыли, давайте подогрею.

Не дожидаясь согласия, она сгребла гренки с тарелки, высыпала их на сковороду и прикрыла крышкой от кастрюли.

— Какой-то ужас, — сказала она. — Да вы просто есть не умеете. Жуёте что попало и как попало. Через два года вы умрёте!

— Ну, может не через два…

— Через три! — решительно сказала она. — Вам себя не жалко?

— Жалко.

Гуля странно произнёс это слово. Сдержанно. С каким-то пристальным вниманием. Затаённое лукавство появилось в его глазах. Незнакомка заметила это и смутилась.

Называть её и дальше незнакомкой, честно говоря, неловко. У Гули было ощущение, что он с ней уже давно знаком, более того — это совершенно естественно, что она его встречает после работы с ужином на столе. Может быть, оттого, что Гуля поймал в себе эту мысль, у него и переменилось выражение глаз, замеченное Наташей.

— Вы не обижаетесь на меня?

— За что? — спросил Гуля.

— За самоуправство. У меня вредный характер. Я всюду чувствую себя как дома…

— А дома — как в гостях?

Она усмехнулась, словно шутка оказалась недалёкой от правды.

— Между прочим, — сказала она, — дома и надо чувствовать себя, как в гостях. Тогда в доме ни о ком не забывают… все чувствуют себя… любимыми и долгожданными…

Грусть коснулась её лица, но тут же исчезла.

— А жевать надо медленно, долго и аккуратно, если не хотите нажить себе язву желудка. Вот так!

Она демонстративно съела один гренок.

— Ну-ка, попробуем?!

И они синхронно зажевали, словно находились на соревнованиях по парному глотанию, что Гуля и не преминул отметить.

— Музыки не хватает, — сказал он. — Фигурное глотание. Новый вид олимпийской программы!

— Ну вот, — огорчённо сказала Наташа. — Вы уже проглотили.

— Нельзя?

— Ну конечно нельзя! — сказала она. — Давайте ещё раз. И попрошу серьёзно. Начали.

Гуля сосредоточился и принялся жевать.

— Я устал, — жалобно сказал Гуля. — Нельзя же так сразу. Надо постепенно осваивать технику. У меня челюсть нетренированная.

— Смеётесь? А вот корова, например, жуёт пищу сорок минут. Отмечено, что у коров никогда не бывает желудочных заболеваний.

— Они просто никогда не едят в столовых! — весело сказал Гуля. И в мгновение ока проглотил оставшиеся гренки.

Она убрала со стола, вымыла посуду — Гуля следил за ней с весёлым интересом.

— Путь к сердцу мужчины лежит через желудок, — сказал Гуля, когда она закончила возиться с посудой. — Теперь — когда путь проложен, вы наверно откроете зловещую тайну: кто вас ко мне подослал и с какой целью?!

— Открою, — невозмутимо сказала Наташа. — Только вопрос очень серьёзный и я не знаю, с чего начать.

— С конца!

— С конца — так с конца! — согласилась Наташа. — Я жду ребёнка, и мне нужен муж.

Она выговорила это совершенно равнодушно, словно речь шла о покупке хлопчатобумажных носков. «Я жду ребёнка, и мне нужен муж». И смолкла.

Тишина повисла в комнате.

— И… за этим вы пришли ко мне? — осторожно поинтересовался Гуля.

— Да, — подтвердила Наташа. — А что?

— Нет, ничего, всё в порядке.

Он замолчал, потом спросил:

— Вы серьёзно?

— Вполне, — сказала Наташа.

— Вы знаете, — вдруг печально сказал Гуля. — Я ужасно невезучий.

— Знаю, — сказала Наташа. — Я ведь утром вам говорила — я всё про вас знаю.

— С утра я опоздал на работу. Потом неудачно пошутил с милиционером и заплатил за это червонец. Потом пришла иностранная делегация, а я в это время примерял джинсы. Потом я помог одной девушке найти её коварного возлюбленного и за это схлопотал по физиономии. С самого утра — одни кошмары. Теперь, значит, вы предлагаете жениться на вас?

— Должно же у вас быть что-то приятное за весь день?!

— Да, конечно. А вы твёрдо уверены, что вам нужен именно я?

— Уверена, — сказала Наташа. — Я прочла о вас в газете. Там было написано, что вы благородный и никогда никому не отказываете. Что вы так побледнели? Вам нехорошо?

— Странно, если б мне было хорошо, — сдержанно сказал Гуля.

— Не переживайте понапрасну. Всё очень просто и понятно.

Она замолчала, словно собираясь с мыслями. Сосредоточилась. На её лице появилось выражение, которого Гуля ещё не знал.

— Я люблю… одного человека. Фамилия его не имеет значения. Хотя… вы его наверняка знаете, его часто показывают по телевидению… Он меня тоже любит. Развестись не может. Жена — истеричка, обещала покончить с собой… А я хочу родить ему ребёнка. Не правда ли, всё очень просто?

— Проще пареной репы, — сказал Гуля. — Хотите родить ребёнка ему, а получать алименты с меня — что же тут сложного?

— Вы сообразительный.

— Инстинкт самосохранения!

— Правда, вы переоцениваете глубину страсти, которую может зародить в женщине ваша зарплата.

— Я просто люблю свою зарплату, — вежливо сказал Гуля.

— Так вот почему вы по вечерам грызёте чёрствый хлеб?!

— К тому же украденный в заводской столовой.

— И что вы собираетесь делать со своими сбережениями?

— Куплю снегоуборочную машину и подарю родному домоуправлению. Тогда меня тоже покажут по телевидению.

— Вы, оказывается, тщеславны?

— До безумия! Именно поэтому стать мужем женщины, близкого друга которой показывают по телевидению — большая честь для меня!

— Вы обиделись… — грустно сказала Наташа.

— Напротив, я счастлив! — бодро сказал Гуля, подошёл к плакату Юрия Никулина, изобразил улыбку на лице. — Разве не похоже?

— Похоже, — сказала Наташа.

— Последние три года я непрерывно думал, чего мне не хватает для полного счастья. Сегодня, наконец, истина открылась мне. Спасибо вам.

Наташа помрачнела, нервно отошла к окну.

— У вас есть сигареты?

— Вам нельзя курить!

— Почему? Ах, да…

Она поёжилась. Спросила:

— Я очень нелепо выгляжу?

— Честно?

— Честно.

— Вы были бы нелепы, если бы я во всё это поверил хотя бы на минуту. По-моему, вы сами на это не рассчитываете.

— Всё, что я сказала — чистая правда. Положение безвыходное. Дело в том, что у меня два больных старика. С очень консервативными взглядами на мораль.

— У меня тоже, — искренне сказал Гуля, — консервативные взгляды на мораль.

— Но у нас здоровое сердце, — тихо сказала Наташа. — А у них больное.

Она сказала «у них больное сердце» так, словно у её родителей было одно сердце на двоих. И эта замечательная оговорка рассказала о её родителях больше, чем двухтомное жизнеописание.

— Они не переживут, — продолжала Наташа шёпотом, если всё это случится. Я и придумала… историю с замужеством. Выйти замуж, через три недели развестись — такое бывает… Формальности будут соблюдены. Жизнь стариков — спасена. Как иногда дёшево стоит жизнь… Если хотите, я дам вам какие угодно обязательства… у нотариуса… что у меня к вам нет никаких претензий…

Она замолчала. Гуля уселся в кресло и сосредоточенно засопел.

— Я понимаю, — вздохнула Наташа. — На первый взгляд всё это кажется нелепым… Но если вдуматься… Представьте себе, что я тону в реке. Вы бы бросились меня спасать?

— Конечно.

— То есть вы бы рисковали жизнью, чтобы меня спасти. Я же прошу вас спасти меня, ничем при этом не рискуя. Почему это нелепо?

— Очень даже лепо, — задумчиво сказал Гуля. И внимательно посмотрел ей в глаза. Она покраснела, но глаз не отвела.

— Вы что же… так его любите?

— Так.

— А если…

— Я знаю, что вы хотите сказать. Это не имеет значения. В себе я уверена. Меня даже радует… что он мне ничем не обязан, а я от него независима. Я ненавижу эту вечную женскую принадлежность кому-то. Я не хочу никому принадлежать! Хочу быть независимой и свободной!

— Вы его не любите… — вдруг сказал Гуля. — Вы всё выдумали… зачем-то… Чтоб жить стало интереснее… Принадлежность… — это и есть счастье.

— Вы любили когда-нибудь? — с дерзостью обиженного человека спросила Наташа.

— Нет. Именно поэтому я всё знаю.

— Я тоже так думала, — сказала Наташа. — Но десять минут любви оказываются мудрее всех книг, прочитанных о ней…

— Я слышал об этом, — грустно сказал Гуля. — Только я в это не верю. Почему-то все ищут в жизни одно, получают другое — совсем не то, что искали — и непременно находят в этом высший смысл. А смысл один: жизнь полна суррогатов. Люди кормятся этими фальшивками, обманывают себя — и счастливы. Вот вы счастливы?

— Счастлива! — вызывающе упрямо сказала Наташа.

— А почему? Потому что любите? Или вам нравится ваша собственная смелость? Ведь вы наслаждаетесь тем, что вы не такая, как все, что вы решились на этот поступок, который не под силу многим? Что вас опьяняет — любовь? Или свой собственный героизм?

— Какая разница, отчего человек счастлив?! Главное — он счастлив!

— Разница огромная, — тихо сказал Гуля. — Потому что для вас, когда вы добьётесь цели, всё кончится. Жизнь станет бессмысленной. Останется только скука… и несчастный ребёнок.

— Вы просто трус, — странно усмехнувшись, сказала Наташа. — Современный интеллигентный трус. Который боится любой неожиданности и прячется от неё как страус. А голова, зарытая в тёплый песок, тут же рождает целую армию слов в своё оправдание. Результат замечательный — делать ничего не надо! Как вы славно вывернулись! Я вас просила о помощи — оказывается, мне помогать не надо для моего же блага! Спасибо! Мне говорили, что вы добрый человек. Кто бы мог подумать, что настолько?!

Они надолго замолчали. Где-то за стеной прощался с телезрителями завершивший свои программы телевизор. Под окном остановилось такси: мерно работал мотор. Потом кто-то громко рассмеялся, и такси уехало.

— Извините меня, — сказала Наташа. — Ворвалась к вам в дом. Наговорила гадостей. В конце концов, почему вас должны беспокоить мои проблемы? Всё правильно, вам и своих достаточно. Поздно уже… Я пойду… А про мои чувства вы всё правильно сказали… Всё это есть… И желание пойти наперекор… и наслаждение собственной болью… Всё перемешано. Такая уж мне досталась любовь. Можно было бы выбирать — выбрала бы получше…

Она медленно прошла по комнате, словно в полусне. Остановилась у дверей. Глаза на мгновение вспыхнули и снова погасли.

— Хотите знать правду?.. — голос её утишился совсем, стал похож на шорох или шелест. — Хотите знать правду?.. Ваша жизнь ещё печальнее моей. Неужели вы всегда так с людьми… Как хирург… или счётная машина… Сидите и вычисляете: ага, это чувство оттуда… а это — отсюда… А это она чувствует, потому что… или потому что… или оттого. В природе нет чистых элементов — всё перемешано. И кристально чистые чувства — тоже существуют только на бумаге. Запишите их и войдёте в историю. Таблица Менделеева для бедных влюблённых… До свидания.

— До свидания, — неторопливо ответил Гуля. — Я надеюсь, о дне нашей свадьбы вы меня известите?

— Ого, — сказала Наташа. — Вы решили совершить подвиг?

— Вам наверно трудно живётся? — сочувственно сказал Гуля.

— С чего вы взяли?

— Кто же так обращается с людьми? Просите о помощи — и весь вечер надо мной издеваетесь.

— Наоборот, — усмехнулась Наташа, и лицо её вдруг стало неожиданно озорным. — Мне очень легко жить. Кто в первый же вечер не становится моим врагом — становится моим другом. И как правило — надолго!

— Имея таких верных друзей, почему вы пришли ко мне? Все ваши друзья женаты?

— Нет, не все мои друзья женаты, — медленно проговорила Наташа. — Моих друзей родители знают и ни за что не поверят. Можно бы затеять игру — да времени, как вы понимаете, нет.

Она замолчала. Потом вдруг решительно вскинула голову:

— Ладно, чего тут врать! Конечно, я обращалась к друзьям. Они считают меня сумасшедшей! Они все желают мне добра. А я себе желаю зла — бывают же в жизни такие весёлые ситуации! А человеку постороннему всё равно. Ведь вам всё равно?!

— Нет, — сказал Гуля. — Но я вас уважаю… И завидую… Знаете… я завидую людям… которые умеют в своей жизни хоть что-нибудь изменить. Я всегда жил… как-то очень правильно. Учился… конструировал сковородки… Но вот если спросить, чего я в жизни очень хочу. Ну так, чтобы без этого не жить?! Нету такого… Нету…

— И не было?.. — осторожно спросила Наташа.

— Не было. В школе… мне как-то все предметы нравились одинаково: и география, и математика, и литература. Но так спокойно нравились, без напряжения.

— А девочки?.. Бывает же переходный возраст?..

— Тоже все нравились одинаково, я даже там кого-то домой провожал. Но так, чтобы с моста прыгать… или там подраться из-за кого-то… Даже мыслей таких не было. Поступил в политехнический институт только потому, что он был ближе других институтов к дому. Сейчас сковородки конструирую… С крышками и без крышек… И не потому, что… а… Так получилось. Как дерево. Куда упало семечко, там и расту. Знаете, деревья наверно ужасно завидуют самым заурядным муравьям. И листья наверно теряют не от холода, а от зависти. Знаете, как бывает: холод, дождь, и жить совсем не хочется. А солнышко пригреет — так вроде и ничего…

Гуля замолчал. Наступила тишина, ушло какое-то минутное возбуждение, он устыдился своей непрошенной откровенности. Долго прятал глаза. Потом поднял их. Увидел лицо Наташи. Растерянное и нежное. Сказал с мальчишеской бравадой:

— Да вы не бойтесь, я всё сделаю, раз пообещал. Я своё слово держу.

— Извините меня… — прошептала Наташа.

— За что?

— Вы… прекрасно жили без меня… Построили свой домик. Пусть из песка — но свой… В котором вполне можно жить… Если нет землетрясений и ураганов… А я пришла в своих галошах… и натоптала. Вы переживаете…

— Я переживаю? — надменно сказал Гуля. — Оптический обман! Разве я способен на переживания? Я самый весёлый в стране человек после Геннадия Хазанова! Покупайте сковородки Голосова — самые смешные сковородки в мире! На них можно жарить скуку и печь блины из несбыточных желаний!!!

Оставшись один, Гуля долго ходил по комнате. Разделся. Потом вдруг снова оделся и продолжил хождение взад-вперёд. Снова разделся. Пошёл в ванную. Приготовился чистить зубы. Поднёс щётку к губам. Отправил её в рот. Сделав несколько движений, сморщился и покосился на полку. На полке лежал с отвинченной головкой тюбик мыльного крема «Флорена». Гуля скривился, прополоскал рот и побрёл спать.

Ведро с будильником уже стояло около кровати.

Разбудил его звонок. Гуля привычно подпрыгнул, схватил будильник, зажал его в руках — но звонок не прекращался. Гуля ошалело огляделся, взглянул на часы — без пятнадцати семь, — будильнику звонить было рано. Тут только Гуля осознал, что звонят в дверь, торопливо натянул брюки и побежал открывать.

За дверью стояла Наташа.

— Доброе утро! — сказала она. — Я вас не разбудила?

— Нет, что вы, — вежливо ответил Гуля, раздирая осоловевшие веки. — Что-нибудь случилось?

— Я вам завтрак принесла! — весело сказала Наташа. — Мне вас теперь беречь надо, а то не доживёте до свадьбы!

Свежая котлета дымилась на тарелке. Наташа вынула из сумки хлеб, масло, помидоры, разноцветные бумажные салфетки. На столе возник аппетитный натюрморт.

— Да, кстати, — сказала Наташа. — Вам надо познакомиться с моими родителями. Хотите сегодня?

— Куда торопиться? — осторожно сказал Гуля. — Всё равно три месяца ждать.

— Ну что вы! — улыбнулась Наташа. — Со справкой из поликлиники пропускают вне очереди. Свадьба в субботу.

Кусок котлеты застрял у Гули в горле.

— А сегодня что? — поперхнувшись, спросил он.

— Вторник!

— Так, — сказал Гуля и молча дожевал котлету. — Я надеюсь, мне не придётся нести убытки и шить свадебный фрак?

— Ну что вы! Никакой свадьбы не будет. Распишемся — и все дела!!!

— Как это «распишемся — и все дела»? — упавшим голосом спросила мама.

Они чинно сидели вчетвером за большим обеденным столом: с одной стороны папа и мама, с другой стороны — Наташа с Гулей.

Наташины родители — маленькие худенькие «старички», похожие на благовоспитанных воробышков, чувствовали себя точно на дипломатическом приёме, сидели церемонно, строго — «держа спину» — и только в глазах можно было прочесть вежливую, но безграничную растерянность.

— Как это «и все дела»? — повторила мама со слезами в голосе. — Вы хотите нас опозорить на весь город?

— Мама, ну о чём ты говоришь, — сдержанно сказала Наташа. — При чём тут город? Кто выходит замуж, город или я?

— Теоретически ты права, — скорбно сказал папа. — А практически — вот список.

Он вынул из кармана листок бумаги, тщательно разгладил и положил на стол.

— Двести шестьдесят три человека. Сейчас это наши друзья. После свадьбы, которой не будет — это наши враги. Вы взрослые люди, подумайте сами. Катя, у тебя валидол под рукой?

Екатерина Ильинична торопливо выдала ему таблетку, вторую приняла сама — и они снова застыли в неподвижности, демонстрируя покорность судьбе.

— Мама, ну подумайте сами — двести шестьдесят три человека — да ведь я их не знаю никого!

— Зато они тебя знают, — спокойно ответила мама.

— Не знают они меня!

— Значит они меня знают, — сказала мама.

— Чья свадьба, твоя или моя?

— Наша! — авторитетно сказал папа.

Гуля вежливо улыбнулся.

— Георгий Георгиевич, — повернулась к нему Екатерина Ильинична. — У вас наверно тоже подготовлен список гостей?

Папа вздохнул. Екатерина Ильинична протянула ему ещё одну таблетку. Папа покорно положил её в рот.

— Только не волнуйся! — решительно сказала ему Екатерина Ильинична. — Слышишь, только не волнуйся!

— Кто волнуется? — ответил папа. — Чего тут волноваться? Подумаешь, дочь выходит замуж. В последний раз, что ли?!

— Папа, что ты такое говоришь, подумай!

— Это они пусть думают, чем свадьба отличается от похорон! — громко заявил Павел Григорьевич. Встал из-за стола и ушёл в соседнюю комнату.

Гуля и Наташа остались одни. Гуля вопросительно посмотрел на Наташу.

— Может быть, чёрт с ним… Пусть будет свадьба…

— Смешно, — сдавленным шёпотом ответила Наташа. — Потом их же всех надо будет кормить! На ресторан денег нет. Старики — сердечники. Кто будет всё таскать и готовить?! Ты?!

— Что ж делать, если так вышло. Придётся таскать…

Наташа вскочила и убежала вслед за родителями.

Из соседней комнаты донёсся невнятный, но нервный разговор.

Потом все трое вышли из комнаты. Папа сел к столу, стиснув зубы. Мама беззвучно плакала, стараясь спрятать слёзы под рукой. Наташа измученно вздохнула.

— Ну, вот и хорошо, вот и ладенько, — голосом начинающего пионервожатого сказал Гуля. — Теперь все довольны и счастливы…

Дальнейший ход событий лучше всего было бы передать с помощью свадебного фоторепортажа. На одной фотографии Гуля в ЗАГС'е. На другой — тащит огромные столовские кастрюли с салатом. Банки, склянки, вёдра меняются в его руках вместе с фотографиями. Гремит свадебный марш Мендельсона. Иногда фотограф укрупняет лицо Гули, и тогда становится явным тайное, незаметное издалека — Гулина обречённая покорность. С такими лицами доисторические рабы строили доисторические пирамиды. Потом мы слышим разудалое: «Горько! Горько!» и видим сей волнительный момент, запечатлённый фотографом весьма подробно. Актёрских данных у Гули никаких, паника на его лице видна даже с общего плана, он обнимает Наташу негнущимися руками и прячет губы куда-то в область Наташиного затылка. Рядом с ним в момент поцелуя почему-то оказывается маленький мальчик — лицом и выражением глаз вылитый Амур. Он, раскрыв рот, наблюдает за процедурой, потом его славный голос с южным — очевидно древнеримским — акцентом произносит:

— Послушай, ты что, целоваться не умеешь?!

Заканчивают фоторепортаж Екатерина Ильинична и Павел Григорьевич. Они в обнимку сидят за столом и, улыбаясь, плачут — естественно, от счастья.

Потом Павел Григорьевич встаёт, берёт микрофон — разве на такой свадьбе обойтись без микрофона — и его голос, усиленный динамиками, летит над залом районной столовой, где проходит торжество.

— Дорогие дети! — говорит Павел Григорьевич. — Разрешите вручить вам последний свадебный подарок от нас с мамой. Путёвки в Ялтинский дом отдыха «Ореанда» и билеты на самолёт, через… — он посмотрел на часы, — через два часа вылетающий в Симферополь! Счастливого пути вам, и пусть месяц на сказочном черноморском берегу действительно покажется вам полным мёда и… и других вкусных вещей! — закончил он под доброжелательный хохот гостей.

— Мы так не договаривались! — нервно прошептал Гуля.

— Я не знала. Честное слово! — прошептала Наташа. — Спокойно, люди смотрят!..

— Надо же что-то делать?!

— Уедем в аэропорт, а там сдадим билеты.

— В фате?

— А что, в фате нельзя сдавать билеты?

— Почему, в фате всё можно сдавать: и макулатуру, и бутылки! Было бы желание!

— Тихо, что же теперь делать?..

— Про-во-жать!!! Про-во-жать!!! Провожать!!! — начали скандировать гости. — В аэро- порт!!! В аэ-ро-порт!!!

Первой догадалась, что сдать билеты не удастся, Наташа. Она искоса взглянула на Гулю — и увидела процесс зарождения той же мысли в голове Генерального Конструктора.

Это уже было похоже на семейную жизнь!

Кортеж автомобилей подкатил к зданию аэропорта. Наташа и Гуля с огромными букетами цветов проследовали к выходу на посадку в сопровождении толпы гостей и родственников. Кто-то открывал на бегу шампанское, кто-то вынимал из портфеля фужеры. Наташа была в фате — и это сразу привлекло внимание, аэровокзал оживлённо зашумел, Гулю с Наташей пропустили без очереди…

Они сидели в самолёте. Работали двигатели. Замелькала и встала на дыбы земля в иллюминаторе.

— Боже мой, как я устала! — мечтательно сказала Наташа, положила голову Гуле на плечо, устроилась поудобней и мгновенно уснула.

Гуля смутился. Ворох золотистых волос обрушился на его лицо, как стог пушистого дурманящего сена. Гуля заёрзал, попытался высвободиться — насколько возможно. Наташа что-то неразборчивое замычала во сне и ещё теснее прижалась к плечу, заменяющему подушку. Гуля утих. Потом осторожно поправил фату и повернул плечо так, чтобы на нём было удобнее лежать. Наташа почувствовала это во сне и улыбнулась.

Самолёт таранил белые облака.

Белая, как облако, фата сбилась с Наташиной головы на ухо. Подошла бортпроводница, осторожно накрыла Наташу фатой — словно одеялом.

— Спасибо, — прошептал Гуля.

— Пожалуйста! — прошептала бортпроводница. Она была молода и ещё умела радоваться чужому счастью. В том, что замужество — счастье, она ещё пока не сомневалась…

В Симферополь прилетели поздним вечером. Перед посадкой Наташа переоделась в туалетной комнате. На лётное поле вышла в джинсах и лёгкой кофточке.

— Я завтра уезжаю, — сказал Гуля. — Первым утренним самолётом.

— Глупо, — мягко сказала Наташа. — Почему бы не отдохнуть недельку? Вам так надоело Чёрное море?

— Чёрное море мне не могло надоесть, потому что я там был один раз в жизни, — сказал Гуля. — Но как вы это себе представляете практически?

— Как-нибудь устроимся, — беспечно сказала Наташа. — Честно говоря, неделю отдыха вы просто заслужили. По моим подсчётам, вы перенесли своими руками три тонны продуктов для свадебного стола. Я даже удивилась. С виду вы такой… хрупкий.

— У меня прадед был бурлаком, — сказал Гуля.

— На Волге?

— Угу! Между прочим, это именно он посоветовал Репину рисовать знаменитую картину. Старик был ему страшно благодарен. Половина моей славы принадлежит тебе — так и говорил!

— Семейное предание?

— Да. Передаём из поколения в поколение. У меня вообще знаменитые родственники. Другой мой прадед варил мыло, которым мылся император Николай.

— Ну вот это уже неправда! — рассмеялась Наташа. — Для них мыло из Парижа привозили!

— Привозили, — согласился Гуля. — Мой дед на складе работал. Он это мыло для моей прабабки воровал, а в обёртку всовывал самодельное.

— И не поймали его?

— Поймали. Да тут революция началась. Прабабка потом долго страдала — привыкла к французской косметике!

В здании аэровокзала Гуля первым делом кинулся к кассе.

— На завтра билетов нет! — весело сказала девушка в аэрофлотской форме.

— А на послезавтра? — упавшим голосом спросил Гуля.

— На послезавтра тоже нет!

— А… на когда есть?..

— Бархатный сезон, молодой человек, — вежливо сказала девушка. — Билеты продаём на пятнадцать дней вперёд!

— Барышня, — испуганно сказал Гуля. — Я не могу здесь пробыть пятнадцать дней! Я сюда попал случайно!

— А застрянете не случайно! — весело ответила девушка. Подбежала Наташа.

— Пойдёмте скорей! Автобус отходит!

— Билетов нет, — растерянно сказал Гуля. — На пятнадцать дней…

— Поехали! — крикнула Наташа. — Утро вечера мудренее! Особенно, если есть где ночевать!

Она схватила его за руку и потащила к остановке автобуса.

«Дом отдыха „Ореанда“» — извещала пассажиров табличка на лобовом стекле автобуса.

Гуля и Наташа вбежали в автобус, он тронулся и исчез в темноте, мигая жёлтыми сигналами указателей поворотов.

Встретили их в доме отдыха приветливо — почти ласково.

— Муж и жена? — спросила дежурный администратор.

— Да! — уверенно сказала Наташа.

— А почему фамилии разные?

— Я не успела паспорт заменить, — невозмутимо сказала Наташа.

Дежурный администратор бдительно перелистала странички паспорта, заглянула в нужную графу, обнаружила штамп. Дата брачной расписки произвела на неё неизгладимое впечатление. Она почти смущённо заулыбалась, глаза озорно заблестели — она протянула паспорта сидевшей рядом подруге-горничной и, ни слова не говоря, одними глазами, указала на дату расписки. Горничная тоже заулыбалась.

— Высоты не боитесь? — спросила администратор.

— Нет, — сказала Наташа.

— Тогда я вас на пятый этаж поселю. Пятьсот сорок седьмая комната. Не возражаете?

— Нет, — сказала Наташа.

— Я возражаю! — решительно сказал Гуля. — Пожалуйста, поселите нас в разные комнаты.

— Зачем? — спросила администратор.

— Я хочу жить отдельно! — сказал Гуля.

— Почему? — удивилась администратор.

— Потому что… потому что… — протянул Гуля. — Потому что я не могу спать с ней в одной комнате!

— Почему?

— Она… — сказал Гуля, лихорадочно ища мотивировку. — Она… очень громко храпит!!!

— Извините, — вежливо сказала администратор. — У нас нет такой возможности.

— Что же мне делать? — сказал Гуля.

— Привыкать, — вежливо сказала администратор. — Когда любишь, ко многому можно привыкнуть… Вы же любите свою жену?.. — закончила она, улыбнувшись.

— Любит, любит! — решительно сказала Наташа. — Пойдём, Гуленька, всё будет хорошо. Я храплю только на спине. На боку я не храплю! Где у вас лифт?

— Прямо по коридору.

Ведомый за руку, Гуля поплёлся клифту.

— Что за молодёжь пошла, — вздохнула администратор. — Ты себе представляешь — утром расписались, вечером поссорились!

— Вечером поссорились — утром развелись! — сказала горничная. — Век космических скоростей. А может, он со странностями? Мужик-то сейчас пошёл — сплошь ненормальный!

— Это ж надо! — сказала администратор. — Ты подумай, как они сейчас женятся: женился — и не знает, что она храпит!

— Этот-то как раз знает! — сказала горничная. — И всё равно женился. Сразу видать — большая была любовь! И девушка видать честная. Другая бы до свадьбы ни разу не захрапела!

Наташа открыла дверь, вошла в комнату.

Комната была маленькая. Два кресла, столик, тумбочка. Раздвижной диван у стены — вот и всё богатство.

Гуля мрачно огляделся. Не обнаружив второй кровати, выбежал из комнаты.

— Вы куда? — спросила вслед Наташа и выглянула в коридор.

Гуля нырнул в лифт, двери лифта закрылись.

Наташа вернулась в комнату, постояла. Потянулась, сонно и довольно. Вышла на балкон. Далеко внизу светился приморский бульвар. Наташа облокотилась на перило, оглядела соседние лоджии.

За спиной у Наташи хлопнула дверь. Гуля вошёл в комнату, задыхаясь от возбуждения и быстрой ходьбы.

— Вы чем-то взволнованы? — спросила Наташа.

— Я хочу спать! — сказал Гуля. — А здесь — вот! — он указал пальцем на один-единственный диван. — Оказывается, это — одноместный номер! А наш двухместный занят. Там заболел какой-то старик с женой и не может уехать! И пока он не выздоровеет, мы должны будем жить здесь.

Гуля закрыл лицо руками и опустился в кресло.

— Не расстраивайтесь, — сказала Наташа. — Я вам сейчас постелю.

— А вы?

— Если это вас так беспокоит, мы можем спать по очереди.

— Как это?

— Вы ночью, я днём. На работу же не надо!

Гуля долго смотрел ей в глаза, пытаясь понять, она издевается или шутит.

— Нет уж, — сказал Гуля. — Это вы спите. А я пойду гулять.

— Я вас никуда не отпущу, — сказала Наташа. — В конце концов, я вас втравила в эту историю, почему вы из-за меня должны жертвовать своим здоровьем?

— Тогда я сплю в кресле! — сказал Гуля, сбросил туфли и положил ноги на тумбочку. — Вот так!

— Вам одеяло дать?

— Тепло! — сказал Гуля и демонстративно закрыл глаза. — Имейте в виду, я очень крепко сплю. Обычный будильник меня разбудить не может!

— Прекрасно! — сказала Наташа. — Значит, мой храп вам не помешает.

— Вы что, на самом деле храпите? — удивился Гуля.

— Ну да, — улыбнулась Наташа. — Это у меня от прадедушки. Он так храпел, что прабабушка через десять лет жизни с ним совершенно оглохла!

— Ваш прадедушка не дрался во сне? — опасливо спросил Гуля.

— Нет, — сказала Наташа.

— Тогда спокойной ночи, — сказал Гуля.

Наташа раздвинула диван, вынула бельё из специального ящика, постелила постель. Делала она всё бесшумно и скоро. Подушек было две. Наташа повертела их в руках, потом уложила одну рядом с другой в изголовье дивана. Оглянулась на Гулю. Он лежал с неподвижным, застывшим лицом. Наташа взяла свою сумку и пошла в ванную комнату — переодеваться.

Когда она вернулась в длинной ночной рубашке, сшитой из плотной махровой ткани, похожей на полотенце, Гуля лежал в той же позе — запрокинув на спинку кресла застывшее отрешённое лицо. Наташа быстро нырнула под одеяло и погасила ночник.

В комнате было светло от уличной иллюминации. Синие геометрические тени лежали на полу, стенах, пересекали гулино тело — отчего Гуля казался сложенным из неживых плоскостей, словно на картине знаменитого модерниста. Ощущение гулиной неодушевлённости довольно быстро исчезло, потому что, заснув, Гуля принялся бессознательно искать привычную для сна удобную позу — и стал вертеться в кресле. Вертелся он довольно долго, но безрезультатно. Наконец некая видимость удобства была достигнута в довольно неустойчивой и рискованной позе. Гуля застыл — но через секунду, шевельнувшись, полетел на пол. Впрочем, полёт его сна не прервал.

Наташа услышала грохот, открыла глаза, испуганно поднялась в постели.

Гуля спокойно посапывал на бархатном коврике.

Наташа встала, попыталась поднять Гулю — он сначала не поддавался, потом, очевидно, содержание его сна совпало с реальностью, он приподнялся и, поддерживаемый Наташей, опять улёгся в кресло. Всё происходило во сне, с лунатической аккуратностью. Наташа подняла его ноги, уложила их на тумбочку, и, удостоверившись в том, что статус кво восстановлен, пошла спать.

Она успела только встать на колени и откинуть одеяло — как за спиной раздался грохот.

Гуля снова лежал на полу, нежно прижавшись щекой к Наташиным тапочкам…

Было тихо и грустно. Отчего-то на глаза навернулись слёзы. Наташа заплакала беззвучно, по-детски, вздрагивая всем телом.

Может быть, она впервые осознала происходящее? Что такой вот была её свадьба — а другой, возможно, никогда и не будет? Что медовый месяц, в жизни каждого человека окружённый романтическим ореолом, у неё — Наташи — напоминает эпизод из старого русского водевиля? И уже никогда не будет другим? Что жизнь проходит в суете и клоунаде, всё время подменяемая вечной и никогда не сбывающейся надеждой?

Кто знает, отчего плачет женщина…

Проснулся Гуля от тишины. Объяснить это состояние невозможно — вдруг приснилась стеклянная комната, погружённая в море — странное непрозрачное море, густо-зелёное, похожее на желе. Он ходил по этой стеклянной комнате босиком и даже шагов своих не слышал…

Гуля открыл глаза и тотчас увидел лицо Наташи. Оно лежало совсем рядом, на соседней подушке. Чуть слышно посапывая, Наташа спала.

Гуля долго смотрел на розовую, смятую подушкой Наташину щёку, потом вдруг вскочил, схватил джинсы и метнулся в ванную комнату.

Там он привычно почистил зубы «Флореной», даже не заметив её вкуса.

— К-как я попал в кровать? — заикаясь, спросил он вернувшись.

— Порядочные мужчины в таких случаях женятся, — сказала Наташа. — Поскольку мы с вами уже женаты, я думаю, вам не стоит волноваться!..

Говорила она легко и весело; Гуля никак не мог определить, что это: шутка или хитро задуманная западня? От мысли про западню Гуля сразу вспотел и только сейчас, кажется, впервые задумался о серьёзных опасностях, которые поджидают мужчину на брачном ристалище.

— Вы шутите? — запинаясь, сказал он.

— Нет, — устало сказала Наташа. — Какие уж тут шутки, если я люблю вас с четвёртого класса…

— Меня? С четвёртого класса??!

— Да. Мы учились в одной школе, тридцать четвёртой, только я на пять лет младше. Конечно, вы меня не замечали. Потом вы уехали учиться, я думала: всё пройдет… Но вы вернулись, и ничего не прошло. Я писала вам письма, ждала вас каждое утро на остановке… Но вы никогда меня не замечали…

— Я получал какие-то письма, правда… Я думал, это Саша меня разыгрывает…

— Какой Саша?

— Друг мой… Сашка… Агеев. Он хороший человек… только слишком весёлый… Однажды положил мне в карман живого карпа… У него юмор такой. Но на него нельзя обижаться, он не со зла…

— Тогда я поняла, что затащить вас в ЗАГС можно только под наркозом, — решительно продолжила Наташа. — И придумала историю с ребёнком.

— Значит… ничего этого нет?..

— Нет.

— А… как же нас расписали за три дня?.. Вы сказали, справка из поликлиники помогла…

— Заведующий ЗАГС'ом живёт с нами на одной лестничной площадке! Справку я выдумала для убедительности!

— Если я вас правильно понял… развод… тоже шутка! Вы не собираетесь со мной разводиться?..

— Не собираюсь!

— Интересно… — пробормотал Гуля и замолчал. — Как это вы всё… Вам бы в Генеральном штабе работать… Первая в истории женщина-генерал.

— Не возьмут! — сказала Наташа. — Я специалист по войне полов. Не представляю общественного интереса. Нынче другие войны популярны.

— Так, — вздохнул Гуля. — Войну полов на своём участке фронта вы выиграли. Противник деморализован и пленён.

— Не расстраивайтесь, — сказала Наташа. — Войну полов всегда выигрывают женщины. Благодаря этому и существует человечество.

— Вы в этом уверены?

— Конечно. Все мужчины либо трусы, либо пьяницы, либо бабники. И только полководческий талант, данный женщине природой, заставляет мужчину каждый вечер приходить в один и тот же дом и дважды в месяц приносить туда же зарплату!

— А я кто по-вашему?

— Честно?

— Честно…

— Трус! Это очевидно. Уверяю вас, сударь, через неделю вы меня полюбите!

— А если…

— Исключено! Меня нельзя не полюбить! Кто ещё три раза в день будет повторять вам, что вы самый умный, красивый, талантливый и сильный мужчина на свете? Поначалу это покажется вам забавным, потом вы привыкнете, через неделю — не сможете без этого жить! К счастью для женщин, мужчины ужасно тщеславны! Завтракать пойдём?!

— Пойдём… — сказал Гуля и взглянул на Наташу с каким-то непривычным интересом.

— Боже мой! — вдруг сказала Наташа. — До чего вы… наивны и доверчивы…

Она смотрела прямо ему в глаза, и Гуля прочел на её лице странную смесь жалости и восхищения.

— Вы говорите это, потому что мне нравится быть доверчивым и наивным?! — насмешливо спросил Гуля.

— Конечно! — весело сказала Наташа и начала переодеваться.

Гуля покраснел, отвернулся и вышел на балкон.

Столовая дома отдыха напоминала огромный аэродром, на который по недоразумению приземлились не самолёты, а обеденные столы на четверых.

Столы уже были накрыты.

Официантка усадила Гулю с Наташей, пожелала им приятного аппетита. Они пришли рано — столовая была почти пуста. Белые скатерти и белые шторы на окнах. В вазочках — полевые цветы. Нежно-розовые ломтики рыбы. Ярко-красные помидоры. Золотистые тарталетки с паштетом. Малиновый сок, просвечивающийся на солнце.

— Завтрак туриста, — буркнул Гуля, внимательно осмотрев стол.

— А что, — сказала Наташа, — наше свадебное путешествие можно считать маршрутом высшей категории сложности? Вроде восхождения на Памир?

— Не думаю, — мрачно сказал Гуля.

— Почему?

— Там больше шансов выжить.

— Вы преувеличиваете! На Памире падают в бездонную пропасть. А вы рискуете упасть в тёплую уютную семейную кровать!

— Иногда у этой кровати тоже нет дна!..

Наташа рассмеялась.

— Я понимаю… — осторожно сказал Гуля. — Речь идёт о живом чувстве… о вашем чувстве ко мне… И всякие рассуждения нелепы и оскорбительны… Ситуация, согласитесь, нелепая…

— Почему? Из-за того, что мы живём в одной комнате?

— И это тоже…

— Чепуха! В поезде вы живёте в одном купе с любой женщиной, которую вам предложит железнодорожная касса?!

— Но…

— Представьте себе, что вы едете со мной в одном купе во Владивосток! Что вас ещё беспокоит?

— Не знаю… Не могу этого объяснить…

— Потому что вы феодал! Привыкли выбирать, соблазнять, повелевать женщинами! А вот почувствуйте один раз в жизни себя на месте женщины: вас выбрали, вас хотят соблазнить и присвоить!

— Вы так думаете?

— Не сомневаюсь! Вы комсомолец?

— Да…

— Самое время подумать о своём моральном облике! Ешьте медленней!

— Что?

— Медленнее жуйте!

— Спасибо… Я стараюсь… Если хотите знать точный диагноз… мне неприятно, что в начале наших отношений — ложь…

— Ложь — основа семейных отношений! Когда мужчина говорит жене, что она Джоконда, он лжёт! И делает это сознательно, потому что прекрасно знает: Джоконда никогда и никому не стирала носков! Нет, вы ужасно быстро едите! Ещё медленнее! Вот так!..

— Джоконда — образ…

— Правильно! Образ женщины, никогда не стиравшей носков! И рубашек тоже.

— Вы… как-то давите на меня. Я не могу сосредоточиться, хотя чувствую, что я прав…

— Заметьте, и это характерно для мужчины! Он чувствует себя правым, даже когда не может сосредоточиться! Хорошо, я помолчу!

Тут как раз принесли горячее — нежно-золотистые сырники, украшенные снежно-белой сметаной. Наташа принялась уничтожать натюрморт, изредка удостаивая Гулю взгляда исподлобья — мгновенного и стремительного, как удар.

— Вы мне нравитесь… — вдруг негромко произнёс Гуля, пристально разглядывая сырники. — Я… ужасно скучно жил… Проектировал какие-то сковородки… на которых из запаха мяса можно жарить запахи котлет… Каждое утро… знаете, начиналось так: я становился у зеркала и тридцать секунд повторял себе — я счастлив, я счастлив, я счастлив… В моей жизни никогда ничего не случалось неожиданного… И от меня никогда ничего не зависело.

— Так не бывает!

— Бывает… Всё решалось как-то помимо моей воли. Я должен был только… подчиняться и выполнять… А благодаря вам в моей жизни что-то случилось. Я почувствовал себя живым… Я… волнуюсь… Не так как… на испытаниях сковородок… По-другому… Почему-то ужасно приятно, что я на это способен.

— Ещё бы! Вы первый в мире человек, который объясняется в любви после свадьбы! Со временем вас будут описывать в учебниках истории. Глава будет называться «Трудное счастье».

— Но это только половина правды. Такое чувство, словно во мне сейчас два человека…

— Это ужасно!

— Почему?

— Живёте вдвоём на одну зарплату!

— Хорошо, что вы всё время шутите. В этом есть какая-то неуверенность… Неуверенность в себе…

— Вам нравятся женщины, неуверенные в себе?

— Я не знаю, какие мне женщины нравятся… Но тот, второй человек… который появился во мне… Тот второй человек говорит мне, что вы… и сейчас неискренни… Играете в какую-то непонятную игру… где нужен я… на почётную роль изолированной пешки… жертвуя которой добиваются позиционного перевеса… Он не верит вам. Обманувший единожды — будет обманывать всегда. Так он считает. И только ваша неуверенность удерживает его от приговора. Что вы на это скажете?

— Ничего, — спокойно ответила Наташа.

— Совсем ничего?

— Совсем ничего.

— Почему?

— Потому, что вы всё равно будете любить меня, что бы вам ни бубнил ваш внутренний полицейский. Вы будете любить меня жестокой, лживой, коварной, грубой, злой, — любой!

— Почему?

— Потому что я — ваша судьба! — грустно сказала Наташа и отчего-то вздохнула. — Только вы этого не знаете, а я — знаю… Вы ведь всегда покоряетесь судьбе?..

— А вдруг я один раз в жизни восстану? В конце концов, человек — кузнец своего счастья?!

— И несчастья тоже! — сказала Наташа. — Пошли на море?

— Я вам не верю, — сказал Гуля, покорно опустившись на лежак, указанный Наташей.

— Я понимаю, мои слова звучат жестоко, но я вам не верю…

— Почему?

— Вы… как-то легкомысленно обо всём говорите. Настоящая любовь…

— Да?..

— Настоящая любовь… стыдлива… Если бы вы меня действительно любили… вы бы прятали своё чувство…

— Зачем?

— Чтобы не оттолкнуть меня!

— Вы испугались?

— Конечно! Я… при всём моём к вам уважении… чувствую такой напор с вашей стороны… что поневоле начинаю сопротивляться… И просто не хочу в вас влюбляться!

— Я вам сочувствую!

— Это всё… как-то… неправильно!

— Понимаю. Вы мечтали о тургеневской барышне.

— Да, если хотите! — вызывающе сказал Гуля. — Вы скажете: старомодно — да, у меня старомодные вкусы! Мне нравятся сентиментальные фильмы и вздохи под луной! Я хочу вздыхать под луной! Читать стихи до утра! Писать романтические письма!

— У вас что… — осторожно спросила Наташа, — никогда этого не было?

— Не было, — хмуро ответил Гуля.

— Обычно… всё это… случается в школе…

— Это случается в школе у двоечников и второгодников! У мальчиков, которые учатся на «четыре и пять», нет времени для подобных глупостей!

— Бедненький… — вздохнула Наташа. — В институте вы тоже учились «на четыре и пять»?

— Представьте себе! И не вижу в этом ничего смешного!

— Конечно, — искренне сочувствуя сказала Наташа. — Хотите, начнём всё с начала?

— Что?

— Всё. Я уйду, потом случайно пройду мимо, вы меня окликнете, мы познакомимся. И всё начнётся сначала. Как в девятнадцатом веке!

— Вы шутите?

— Нет. Я ухожу?

— Я должен подумать…

— Не надо думать! Я ухожу! В девятнадцатый век!

Она решительно поднялась, свернула подстилку, бросила её в сумку и пошла прочь, сунув под мышку джинсы.

— Зачем вам вещи? — спросил Гуля.

— Не знаю, что за погода в девятнадцатом веке!

Гуля улыбнулся, откинулся на лежак и закрыл глаза.

Так он пролежал довольно долго. Открыл глаза, огляделся. Лёгкий испуг мелькнул в его глазах: Наташи нигде не было. Он привстал, внимательно осмотрелся.

Пляж бурлил. Кипела черноморская волна. Наташи не было. Гуля неопределённо пожал плечами и снова улёгся на лежак, но через секунду вскочил и пошёл искать Наташу.

Мелькали загорелые тела. Шуршала под ногами галька. Гуля бродил среди скопища лежаков, накрытых человеческими телами. Чем дальше он продвигался, тем больше мрачнел.

— Наташи не было.

Он обнаружил её на приморском бульваре. Наташа сидела на лавочке, одна. Одетая.

Тень огромной чинары защищала её от солнца. Солнечный зайчик бился на её губах.

— Что с вами? — спросил Гуля. — Вы заблудились?

— Я думаю, — спокойно ответила Наташа.

— О чём?

— Идти или не идти.

— Но ведь мы договорились?

— Это было в прошлой жизни. В теперешней — всё решает случай. А случай может и не случиться…

— Но я жду вас. Я хочу, чтоб пришли именно вы!

— Э-э-э… Значит, я никогда не приду.

— Почему?

— В жизни никогда не приходит тот, кого ждёшь. Вы должны забыть обо мне, забыть совершенно! Может быть, тогда появится надежда…

— Хорошо, я постараюсь… — растерянно сказал Гуля.

— Идите, — тихо сказала Наташа. — Идите и НЕ ЖДИТЕ меня…

Она пришла несколько минут спустя — странная, отрешённая, с незнакомой причёской. Осторожно переставляя ноги, приблизилась к Гуле, утомлённо оглядела пляж. Вздохнула.

— Извините, — сказал Гуля. — Вы ищете место? Рядом со мной как раз свободно. Располагайтесь…

— Сударь, — обиженно сказала Наташа. — Извольте одеться, прежде чем обратиться к даме. Как вам не стыдно. Мы незнакомы с вами и, кажется, я не давала вам повода оскорблять меня!

— Простите! — выдохнул Гуля и лихорадочно принялся натягивать джинсы. — Я… просто хотел познакомиться с вами, я не хотел вас обидеть, поверьте мне…

— Если бы вы действительно уважали меня, — всхлипнула Наташа, — вы бы нашли способ быть представленным моей маменьке. Вы же воспользовались моей случайной беззащитностью, это постыдно, сударь. К счастью, мой брат уже здесь, вы будете вызваны на дуэль и завтра же убиты. Мой брат — прекрасный стрелок. Двенадцать моих женихов сошли в могилу с его лёгкой руки!

— За что?

— Нарушали этикет.

— Несчастная! Вы никогда не выйдете замуж! — воскликнул Гуля, переполненный отчаянием.

— Почему? — с достоинством спросила Наташа. — Я надеюсь, в мире существует мужчина, который стреляет лучше моего брата! Мой брат каждое утро сорок минут упражняется в стрельбе. Вы стреляете по утрам?

— Мне по утрам… на работу добираться полтора часа… Разве что по дороге, в троллейбусе… Там и время есть, и желание…

— Вы просто отчаянный человек! Рискуете жизнью из-за одного только разговора со мной?!

— Да!

— Безумец! — она ласково сверкнула глазами и поднялась. — Я ухожу, за нами уже следят! Нанесите визит моей маменьке! Прощайте!

— Не уходите! — воскликнул Гуля. — Вы прекрасно знаете — я простой инженер-конструктор, и ваша маменька никогда не примет меня в своём доме!

— Значит, мы никогда не увидимся!

— Наташа, вернитесь… — вдруг тихо попросил Гуля.

— Не могу, — прошептала Наташа.

— Но я хочу каждый день видеть вас! В этом моё счастье!

— К несчастью, это невозможно… Хотя… Маменька как раз ищет лакея! Наймитесь к нам лакеем, и будете видеть меня каждый день!

— Я не умею быть лакеем, — вздохнул Гуля.

— Значит, вы никогда не будете счастливы… — печально ответила Наташа. — Других вариантов нет…

— Есть! — сказал Гуля. — Пошли купаться!

Они нырнули в зелёную ласковую воду и в тот же миг обрели невесомость.

Светило солнце. Синие горы толпились у самой воды, как слоны на водопое…

— Через двадцать минут открывается касса «Аэрофлота», — насмешливо сказала Наташа. — Вы не забыли?

Гуля, ничего не отвечая, ушёл под воду, вынырнул. Вздохнул, посмотрел на Наташу.

— Я уже купил билет, — сказал он.

— Когда?

— После завтрака. В санатории есть бюро обслуживания. И никакой очереди.

— Когда самолёт?

— Завтра.

— Утром? — спросила Наташа, и лёгкая тень испуга мелькнула на её лице.

— Вечером.

— Струсили?

— Струсил.

— Ну что же, — вздохнула Наташа. — Всё правильно. На вашем месте так же поступил бы любой настоящий мужчина. Мы отметим ваш отъезд?

— Где?

— В ресторане. С шампанским и цыганами.

— У меня денег нет.

— Я вам одолжу. В конце концов, человек не каждый день бросает на произвол судьбы свою любовь!

— У меня к вам просьба, — хмуро сказал Гуля. — Давайте не трогать слово «любовь»?!

— Я вас чем-нибудь обидела?

— Нет.

— Что же случилось?

— Ничего. Просто мозги начали плавиться, в воду нырнул — остыли.

— Не обманывайте себя… — вдруг тихо сказала Наташа. — Вы не от меня бежите. Вы от себя бежите! А мозги у вас правильные… Только вы их боитесь…

— У вас в роду никто колдовством не промышлял? — задумчиво спросил Гуля.

— Нет, — вздохнула Наташа. — В прежние времена можно было выйти замуж и без этого…

Так они разговаривали — полушутя, полусерьёзно, дурачась — и неожиданно поражая собеседника искренностью. Но не в словах был смысл происходящего, а в тех невидимых нитях, которые возникали в процессе разговора совсем незаметно и связывали их всё сильнее: от случайного прикосновения, от неожиданного взгляда, от шелеста взметнувшихся волос. Гуля чувствовал эти невидимые нити, они действительно — он не обманывал — страшили его и торопили скорее покинуть это странное место и эту странную женщину с пугающими глазами. Но чем больше он её боялся, тем сильнее влекло к ней, и к вечеру он уже не очень-то представлял себе свой отъезд — и как это он выбросит из головы самую таинственную, непонятную и головокружительную неделю своей жизни…

— Застегните мне, пожалуйста, молнию! — сказала Наташа и вышла из ванной комнаты. На ней было длинное вечернее платье с обнажённой спиной. От лопаток вниз, вдоль позвоночника, сбегала глубокая молния.

Гуля стоял у окна в вечернем костюме.

Она подошла, повернулась к нему спиной, ожидая.

Гуля замешкался.

— Что, опять проблемы? — спросила Наташа. — Господи, как вам должно быть трудно жить! Может быть, у вас две совести?

— Четыре, — хмуро сказал Гуля. — И одна запасная… В багажнике…

— Вы меня пригласите танцевать? — спросила Наташа, когда заиграла музыка.

— Любите танцевать? — спросил Гуля.

— Нет, — сказала Наташа. — Но это единственная легальная возможность вас обнять. Без риска, что вы убежите!

Гуля танцевал напряжённо, скованно — словно аршин проглотил. Наташа была нежна, прильнула лицом к его плечу, закрыла глаза.

— Господи, — с неожиданной болью прошептала она. — Неужели это так трудно: две недели поиграть роль влюблённого мужа?.. Сделайте это для меня… Вы же ничем не рискуете.

— Не могу, — сказал Гуля.

— Почему?

— Потому что вы мне нравитесь.

— Вам нравится женщина, и оказывается, она ваша жена. Что может быть лучше?!

— Я понимаю… — сказал Гуля печально, когда они вернулись к столу и сели. — Вам нужен другой мужчина. Весёлый. Красивый. Нахальный. Я никогда таким не буду. Поэтому мне лучше уехать.

— Да не нужен мне другой мужчина! — нервно сказала Наташа. — Не нужен!!!

Глаза её вдруг подозрительно заблестели.

— Если хотите знать, — прошептала она, из последних сил удерживая слёзы. — Я тоже ужасно старомодна!.. Я хочу, чтоб меня любили! Чтоб дарили цветы! Целовали в лоб перед сном! И приносили с базара картошку! Но не получается почему-то, не получается! Я не знаю, кто в этом виноват… Наверное, я… Почему-то каждый раз… или меня мучают… или я мучаю…

Она замолчала. Отпила глоток шампанского. Наклонила голову — и волна шелковистых волос скрыла от Гули её глаза. Спросила глухо:

— Ведь я вас мучаю?..

— Да… — тихо ответил Гуля. — Но мне приятно…

— Вы очень вежливый, я заметила. Никогда не признаётесь, что вам плохо.

— У меня был друг когда-то… который спекулировал своими несчастьями…

— Как это?

— Ну… если что-нибудь случалось… он тут же шёл к начальству и что-нибудь просил. Его жалели… и давали. Первый раз это получилось случайно… а потом он просто начал выдумывать несчастья, если ему что-то нужно было… И когда однажды случилось настоящее несчастье… ему никто не поверил… Но самое ужасное, что он уже не мог удержаться… и тут же пошёл что-то просить…

— Что?

— Не помню. Кажется, машину. Это было… омерзительно, но… он меня на всю жизнь отучил жаловаться.

— Вам не везло с друзьями?..

— По-разному было… Просто измены друзей запоминаешь на всю жизнь… Был человек, я его считал необыкновенно искренним… Знаете — человек без кожи, как говорится. Такой… одержимый… в борьбе с неправдой… такой ослепительно одержимый! А потом вдруг выяснилось, что боролся в основном с той неправдой, которая была невыгодна. А которая выгодна — ту не замечал. Одержимость оказалась обыкновенной истерикой, которую он включал и выключал как кофемолку…

Музыка давно куда-то исчезла, растворился в ночи дымный ресторанный зал, исчезли люди… Они сидели в огромном пустом зале с прозрачными стеклянными стенами. Стены чуть заметно светились, позади них была ночь…

Голоса, похожие на шёпот, шелестели в этом космическом пространстве понимания, голоса вливались один в другой, продолжали друг друга, обрывались в тишине — улетая в ночь точно звук лопнувшей струны — и возвращались снова, переполненные словами. Обыкновенными словами. Необыкновенными словами…

— Вы говорите о них в прошедшем времени… — прошептала Наташа.

— Они и остались в прошедшем времени…

— А я ни с кем никогда не успевала подружиться, — грустно вздохнула Наташа. — Я всегда сразу влюблялась… Первый раз я влюбилась, когда мне было пять лет. В мороженщика… А потом… влюблялась в среднем раз в полгода. Это плохо?

— Не знаю.

— Я хотела быть другой… не получается… Боже мой, каких людей я любила! В шестом классе я влюбилась в олимпийского чемпиона по боксу. Он каждое утро бегал на нашей улице, а я на него смотрела из окна.

— И что?

— Ничего. Он бегал, а я смотрела!.. В девятом классе я любила народного артиста СССР!

— Он тоже бегал под вашим окном?

— Нет, он был старенький, в белых парусиновых брюках с чёрным зонтиком. Я ему написала любовное письмо и назначила свидание.

— Он пришёл?

— Не успел, — вздохнула Наташа. — Умер. Я к нему долго на могилу ходила… Носила цветы.

— А как же я? — осторожно спросил Гуля.

— Что «вы»?

— Вы говорили, что любите меня с четвёртого класса?

— Ну, это совсем другое! Я наверно кажусь ужасно легкомысленной?

— Кажетесь, — сказал Гуля.

— Я и есть легкомысленная, — горько сказала Наташа. — Можно я вас поглажу?

— Можно…

Наташа осторожно прикоснулась ладонью к гулиной щеке. Провела незаметную линию — словно рисуя — от виска до подбородка. Сказала:

— Спасибо…

— Пожалуйста, — ответил Гуля.

И в тот же миг грянула музыка, откуда-то снова появились люди, возбуждённые, одурманенные алкоголем, дымный воздух обволок стеклянные стены — и они лишились прозрачности, какая-то полная женщина в мини-юбке стала танцевать лезгинку.

— Пойдём отсюда?.. — тихо попросила Наташа.

— Надо расплатиться, — сказал Гуля.

— Ах да… Держите, — Наташа под столом протянула ему кошелёк.

— Что это?

— Деньги. У вас же нет?

— Есть.

— Откуда?

— Я… сказал вам неправду… днём. Я не покупал билета. Вы такая доверчивая, сразу поверили… Мы же не расставались с самого утра: когда я мог купить билет?

— Не знаю, — грустно сказала Наташа. — Чтобы добиться славы и сбежать от любви мужчины на всё способны… Зачем вы меня обманули?

— Я не обманывал. Я действительно собирался купить билет на завтра.

— Неправда… Вы хотели посмотреть, как я на это среагирую. Этот ваш внутренний полицейский устроил следственный эксперимент?.. Да?

— Извините меня…

— Ничего. Результатом довольны?

— Доволен.

— Ладно. Тогда откровенность за откровенность. Я тоже сказала вам неправду о моей жгучей любви к вам с четвёртого класса. Не было жгучей любви в четвёртом классе. К сожалению. Я познакомилась с вами именно тогда, когда познакомилась. И всё остальное — тоже было правдой. Он завтра приезжает.

— Кто?

— Он!

— Зачем?

— Как зачем? Редкая возможность побыть со мной месяц наедине.

— А… я? — растерянно спросил Гуля.

— При чём тут вы?

— Понятно… Вы тоже устроили небольшой следственный эксперимент… И всё, о чём мы сегодня говорили — так, болтовня для протокола. Я ведь всё это чувствовал. А потом клюнул… Дурак…

— Не надо так говорить… Был замечательный день… и вечер. Один из лучших в моей жизни… С вами очень легко… И не страшно… Мы слишком поздно встретились, к несчастью… Слишком поздно… Если бы годика на два раньше… Пойдём?

Гремела музыка. Танцевали люди. Мигали разноцветные лампочки. Метались по стенам прожектора. Казалось, мир движется, качается, падает… Наташа и Гуля пробирались к выходу…

Чёрное ночное море спокойно лежало и, не будь отражённых огней, его можно было принять за асфальтированную площадь. Если напрячь фантазию, его и сейчас можно было принять за площадь — только мокрую, после дождя…

Они вошли в номер.

— Сегодня моя очередь спать в кресле? — спросила Наташа.

— Ладно, — сказал Гуля. — У меня с нервами всё в порядке. Стелите валетом.

Легли. Наташа погасила ночник.

Остервенело стрекотали кузнечики. Или цикады — кто их разберёт.

Гуля лежал неподвижно, закрыв глаза, боясь пошевельнуться.

— Спокойной ночи, — сказала Наташа.

— Спокойной ночи, — ответил Гуля, не открывая глаз. — Мы его пойдём встречать?

— Зачем?

— Как он нас найдёт?

— Найдёт! — со странной усмешкой сказала Наташа. — Он пробивной! Санаторий известен…

— Спокойной ночи, — сказал Гуля.

— Спокойной ночи, — ответила Наташа. — Вы действительно пошли бы его встречать?

— Почему нет?

— Мне показалось…

— Что вам показалось?

— Ну да ладно. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — ответил Гуля. — Вам показалось, что мне неприятен его приезд?

— Да. Это правда?

— Нет. Если он действительно существует. Если это не очередной следственный эксперимент. Он имеет право приехать. Значительно большее, чем я.

— Вы так думаете?

— Да, я так думаю. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — ответила Наташа. — Вы такой порядочный. Аж противно! Значит, меня должен получить тот, кто стоял первым в очереди. Я становлюсь немножечко похожей на дефицитную колбасу! Спокойной ночи!!!

— Спокойной ночи, — ответил Гуля. Открыл рот, собираясь что-то возразить, но удержался и промолчал.

Мерно тикал будильник. На часах было шесть утра. Гуля покосился на будильник и осторожно стал выбираться из-под одеяла.

— Вы куда? — спросила Наташа. В её голосе не было даже намёка на сон.

— Вы не спите?

— Сплю, — сказала Наташа. Она лежала, уставившись в белый потолок неподвижными глазами, и о чём-то — видимо уже давно — думала.

В комнате было совсем светло. За окном сверкало розовое море.

— Я встаю, — тихо объяснил Гуля. — Он может в любую минуту приехать. Будет неудобно, если он застанет нас в одной постели.

— Господи! — вздохнула Наташа. — Ну откуда в такую рань самолёты?!

— Мало ли что! — сказал Гуля. Захватил рубашку и джинсы и ушёл в ванную.

В ванной был необыкновенно аккуратен, и на этот раз не перепутал зубную пасту с пеной для бритья…

Они мрачно сидели на креслах, гипнотизируя входную дверь. Дверь была светло-жёлтая, облицованная дубовой фанерой.

Кресла стояли симметрично: одно в левом углу, другое — в правом. Свободное пространство между ними занимал журнальный столик.

За дверью раздавались шаги. Кто-то приближался, останавливался, шёл дальше. Это повторялось относительно часто — коридор оказался оживлённой транспортной артерией — и каждый раз Гуля и Наташа с напряжённым вниманием прислушивались. Шаги стихали, унося с собой напряжение — до следующего шороха коридорной дорожки.

В дверь постучали. Гуля дёрнулся и замер. Неожиданно сорвавшимся голосом пискнул:

— Войдите!..

Вошла горничная. Извинилась и тут же вышла.

Потом дверь без стука отворилась и в комнату вошёл красивый молодой человек баскетбольного роста.

— Здравствуйте, — нерешительно сказал молодой человек баскетбольного роста и остановился посреди комнаты.

Гуля медленно стал подниматься с кресла, отчего-то боясь шевельнуть головой, словно на ней стояла хрустальная ваза.

Молодой человек трагически глядел на Наташу.

Гуля замялся и от наступившей неловкости закашлялся. Кашлял долго, округлив перепуганные глаза.

Молодой человек глядел на него, явно испытывая непередаваемую муку. Скрестил руки на груди, отчего сразу стал похож на настоящего покойника, и мрачно спросил:

— Где… Даша???

— К-какая Д-даша, — заикаясь, спросил Гуля.

— Даша. Куда вы её подевали? — твёрдо сказал молодой человек с шаляпинскими интонациями в голосе.

— Нас вчера тут поселили, — сказал Гуля. — Никакой Даши тут не было. Честное слово! Вот, смотрите сами…

Молодой человек осмотрелся.

— Уехала, — сказал он. — Не сказав последнее прости.

Он замолчал, напряжённо думая о своём — точно забыл о существовании и Гули, и Наташи, и Чёрного моря. Наконец поднял глаза: сначала на Наташу, потом на Гулю.

— Никогда не доверяйте женщинам, — сказал Гуле, и вековечная мудрость колокольным звоном отдалась в его голосе.

Повернулся и, не сказав ни слова, вышел.

Дверь за ним закрыться не успела. Мужчина средних лет, необыкновенно похожий на знаменитого актёра Льва Дурова, спиной вперёд вошёл в комнату, держа в руках две огромные авоськи с фруктами. Авоськи он опустил на пол, вытер со лба пот и громко произнёс:

— Уф!.. — после чего глазами, полными неразбавленного счастья, оглядел окружающих.

— Это он, — тихо сказала Наташа, и Гуля вторично онемел. Настолько в воображении Гули Голосова романтический Наташин порыв не вязался с внешностью вошедшего человека.

— Знакомьтесь! — сказала Наташа. — Георгий Георгиевич Голосов — мой муж! Игорь Петрович Лебешев — мой… — она слегка замялась, потом, решительно тряхнув головой, закончила. — Мой тайный возлюбленный!

Игорь Петрович тщательно вытер руки, подошёл к Гуле и очень вежливо сказал:

— Здравствуйте!

Гуля пожал протянутую ему руку так, словно она была обмотана колючей проволокой, и не менее вежливо ответил:

— Здравствуйте.

Игорь Петрович тем временем повернулся к Наташе, улыбнулся и приготовился её поцеловать — чисто символически, вместо рукопожатия.

— Как доехали?! — неожиданно громко сказал Гуля.

— Спасибо, хорошо! — ответил Игорь Петрович и снова сложил губы бантиком.

— Фрукты из Москвы?

— Местные, — торопливо сказал Игорь Петрович. — Дёшево продавали. — И чмокнул Наташу в лоб.

Гуля поморщился и отвернулся.

— Ну, вот я и здесь! — весело сказал Игорь Петрович. — Что будем делать?! Георгий Георгиевич, я должен поблагодарить вас за мужественный поступок, благодаря которому разрешились наши ужасные проблемы! Вы благородный человек — я восхищён вами! Спасибо ещё раз! План у меня такой! Я привёз путёвку в этот же санаторий! Сейчас получу одноместный номер, в него вселяется Георгий Георгиевич, я вселяюсь сюда, и жизнь становится прекрасной и удивительной!

— Для тебя… — тихо сказала Наташа.

— Что? — спросил Игорь Петрович, словно не расслышав.

— Жизнь станет прекрасной и удивительной для тебя, — тихо повторила Наташа. — А для нас всех наступит очередное унижение…

— Наташа… — укоризненно произнёс Игорь Петрович и замолчал. — Мы же так мечтали…

— Ты мечтал, — спокойно сказала Наташа. — Я об этом не мечтала.

— Наташа… я люблю тебя… — растерянно прошептал Игорь Петрович.

Гуля поднялся и пошёл к дверям.

— Не уходите, — остановила его Наташа. И грустно продолжила. — Мы одна семья. Чего ж стесняться…

Она помолчала, потом повернулась к Игорю Петровичу.

— Я тебя тоже люблю… К сожалению… Но это ничего не меняет. Со мной что-то произошло за эту неделю…

— Произошло?

— Да, произошло, — ответила Наташа. — Я больше не хочу унижаться.

— Почему?..

— Не знаю. Может быть, он виноват… — она кивнула на Гулю и странно усмехнулась одним уголком рта.

— А… ребёнок? — спросил Игорь Петрович.

— Нет никакого ребёнка, — бесцветно сказала Наташа. — Я пошутила.

Гуля стремительно взглянул ей в глаза, но ничего не увидел в сером погасшем омуте.

— Пошутила? — сказал Игорь Петрович.

— Да, — сказала Наташа. — Мне было интересно, ДО КАКОГО ПРЕДЕЛА ТЫ МЕНЯ СПОСОБЕН УНИЗИТЬ?

— Выяснила? — хрипло спросил Игорь Петрович.

— Да, — сказала Наташа. — Предела нет…

— Господи, — вздохнул Игорь Петрович. — Ну почему ко всему надо относиться так серьёзно! Подумаешь, сходили в ЗАГС?! Замечательный розыгрыш, в духе Оскара Уайльда!

— Ах, розыгрыш?!

— Да, розыгрыш!

— Замечательно! — сказала Наташа. — Мы с тобой, значит, пошутили. А что ему делать?! — она снова кивнула на Гулю.

— А в чём, собственно… — недоумённо спросил Игорь Петрович.

— Он в меня влюбился!

— Позвольте… — сказал Гуля.

— Молчите! — решительно сказала Наташа. И, повернувшись к Лебешеву, продолжила: — Он ещё этого не знает. Но тут же узнает, как только переселится в другой номер!

— Это печально… — осторожно сказал Игорь Петрович, краем глаза стараясь увидеть Гулю, но почему-то боясь посмотреть ему в лицо. — Но… в конечном счёте… решаешь ты…

— Правильно! — воскликнула Наташа. — Я и решаю! Разыгрывать — так разыгрывать! Разыграйте меня в карты!!!

— Наташа… — пробормотал Игорь Петрович.

— Карты с собой?! — крикнула Наташа.

— С собой, — неуверенно ответил Игорь Петрович.

— Сдавай!!!

— Но…

— Сдавай!!! — зло сказала Наташа. — Или выгоню!

Её несла неудержимая волна возбуждения. Сжатые в кулаки пальцы побелели на косточках.

— Сдавай!

Игорь Петрович оглянулся, словно ища поддержки, и полез в сумку за картами. Вынул колоду, жалобно спросил:

— Во что сдавать?..

— В очко!

Он осторожной, но уверенной рукой метнул карты. Странно улыбнулся, глядя на журнальный столик. Скрипнул зубами и взял свою «сдачу».

— Я не буду играть, — вдруг сказал Гуля.

— Почему? — Наташины глаза уставились в него, как спаренный зенитный пулемёт.

— Потому что не хочу, — ответил Гуля.

— Не хочешь меня выиграть?

— Нет, — твёрдо сказал Гуля.

Игорь Петрович осторожно положил на стол карты.

Наташа вдруг отвернулась и застыла в углу комнаты.

— Мне кажется… вам пока лучше уйти, — сказал Гуля Игорю Петровичу.

— Может быть, не мне, а вам?

— Нет, — сдержанно сказал Гуля. — Именно вам.

— Послушайте! — нервно сказал Игорь Петрович. — Кто вы, собственно, такой?

— А вы кто такой? — вежливо спросил Гуля.

— Я — человек, которого она любит!

— А я её муж.

— У вас нет никаких прав на неё!

— Это у вас нет на неё прав! — устало сказал Гуля. — А на моей стороне уголовный кодекс.

— Чего вы собственно добиваетесь? Хотите с ней жить? С ней жить невозможно! В понедельник это ангел с нежными глазами, во вторник степной волк, который разорвёт вам грудь наманикюренными пальчиками и сожрёт печень! В среду она вас вылечит, и слёзы её раскаяния будут целительнее живой воды!!! А в пятницу она вам заявит, что выходит замуж за персидского шейха, потому что ей надоело работать, а настоящую жизнь женщина ведёт только живя в гареме! Разве такая жена вам нужна? Вы тихий интеллигентный человек, любите смотреть телевизор и обсуждать за ужином статьи из «Литературной газеты»! Думаете, я говорю неправду? Спросите у неё! Спросите!

Он выпалил этот огромный для современного человека монолог примерно за восемнадцать секунд, словно мечтая изрешетить Гулю словами, как старую мишень. Сделал великолепный царственный жест в сторону Наташи и замер почти удовлетворённый.

— Да… — прошептала Наташа, не оборачиваясь. Голос шелестел, растекался по комнате, словно веселящий газ. — Да, это правда…

— Нет, ты ему скажи, что он тебя совершенно не знает! — стремительно перебил её Игорь Петрович. — Скажи, что длится это не день, не два — целых три года! И будет длиться всю жизнь! И выдержать это может только сумасшедший!!! Скажи, что ты привыкла к французским духам, которые стоят больше его месячной зарплаты. И к американским сигаретам! Скажи ему, что я уже два раза лечил нервы в психушке! Скажи!

— Чего ж ты приехал? — тихо спросила Наташа. — Не долечили?

Игорь Петрович молча указал на неё рукой, апеллируя к Гуле — вот, мол, пожалуйста, типичный случай. Но отвечать не стал.

В комнате воцарилось молчание. Игорь Петрович налил себе воды из графина и, стуча зубами о графин, выпил.

— Уходите оба… — тихо сказала Наташа. Она по-прежнему стояла к ним спиной, голос её долетал до них, отражённый от стен, заглушённый шумом улицы и моря. — Уходите оба…

— Куда? — испуганно спросил Игорь Петрович.

— Уходите, куда хотите… — в третий раз повторила Наташа. — Уходите в холл и сидите там. Я буду думать. О своём решении я вас извещу…

Они вышли в холл и уселись на кожаные кресла в разных углах комнаты.

— Чапай думает! — нервно сказал Игорь Петрович и зашарил по карманам в поисках сигарет.

В холле было пусто — часы показывали время, горячо рекомендуемое врачами для приёма солнечных ванн.

Сигареты Игорь Петрович нашёл, а вот спичек не обнаружил и, поёрзав от нетерпения, направился к Гуле.

— Спичек нет?

— Не курю, — сказал Гуля.

— Ладно, — ответил Игорь Петрович и сел рядом. — Конфету хотите?

Две шоколадные конфеты лежали на протянутой ладони. Гуля неторопливо взял одну, развернул, положил в рот. Нервно начал жевать. Потом — будто сработало реле памяти — замер, и секунду спустя начал жевать медленно и сосредоточенно — как учили. Перевёл глаза на Игоря Петровича.

Игорь Петрович тоже жевал медленно и сосредоточенно — почти синхронно с Гулей. Очевидно у него это уже вошло в привычку.

Гуля поперхнулся и торопливо проглотил конфету.

Игорь Петрович невозмутимо продолжал жевать.

Так они сидели друг рядом с другом: долго, молча, неподвижно.

— Послушайте… — сказал, наконец, Игорь Петрович. — Я её безумно люблю. Безумно.

— Я тоже, — сказал Гуля.

Игорь Петрович с состраданием посмотрел на него и печально склонил голову.

— Я знал, что этим кончится, — вздохнув, сказал он. — Её нельзя не любить… Вы всего неделю знакомы, когда же успели?

— Вчера, — сказал Гуля.

Игорь Петрович покачал головой, потом протянул руку и сочувственно погладил гулино колено.

— Восхитительная женщина, — прошептал он. — Правда?

— Правда… — сказал Гуля.

— И совершенно непонятно почему!

— Совершенно непонятно… — безвольно повторил Гуля.

— Вроде бы некрасивая!

— …Некрасивая…

— Тощая!

— …Тощая!..

— И зубы кривые!

— И зубы…

— Необъяснимо!

— И не надо объяснять, — сказал Гуля.

— Что?

— Зачем объяснять? Радоваться надо. И всё…

— Вы правы… — задумчиво сказал Игорь Петрович. Потом измученно посмотрел на Гулю и подозрительно спросил: — У вас что-нибудь было?

Гуля отрицательно покачал головой. Усмехнулся.

— Что-нибудь наверно было…

— Я в известном смысле, — осторожно сказал Игорь Петрович.

— А я — в неизвестном, — спокойно ответил Гуля.

Игорь Петрович пристально посмотрел ему в глаза и успокоился.

Наташа по-прежнему стояла у окна, глядя на море. Обернулась, оглядела комнату. Пошла к стенному шкафу, достала большую спортивную сумку, с которой приехала, стала собирать вещи.

Вынула из шкафа фату, мгновенно превратив её в шарфик, повязала на шею. Поглядела в зеркало — не понравилось. Сняла.

Посреди комнаты лежали авоськи с фруктами. Взяла грушу, надкусила. Тоже не понравилось, положила грушу на стол. Взяла сумку, пошла к дверям.

Выглянула в коридор — он был пуст. Вышла из комнаты и быстро пошла в сторону, противоположную от фойе — к пожарной лестнице. Сбежала по ней вниз и через стеклянные двери выскользнула на ярко освещённую солнцем улицу…

— Дерябнем ещё по одной? — спросил Игорь Петрович и снова достал из кармана две конфеты.

— Дерябнем, — ответил Гуля.

Снова сосредоточенно начали жевать.

— Я иногда её просто ненавижу, — сказал Игорь Петрович. — И при этом всё равно её люблю. Одновременно. И люблю, и ненавижу. Как вы думаете, это нормально?

— Нормально, — уверенно сказал Гуля.

Игорь Петрович подозрительно посмотрел на него, пытаясь определить по глазам, достаточно ли глубоко Гуля понимает вопрос.

— У вас тоже так?

— Нет, — сказал Гуля. — У меня не так…

Игорь Петрович тревожно посмотрел на него и спросил:

— Значит, у вас ненормально?

— Почему?

— Если у меня — нормально, ау вас не так — значит у вас ненормально!?

— У меня тоже нормально, — вздохнул Гуля. — Когда любишь — всё нормально. Ненормально — когда не любишь…

— А вы оптимист!

— Знаете анекдот про оптимистов?

— Нет.

— Чем оптимисты отличаются от пессимистов?

— Не знаю!

— Пессимисты всё время говорят: «Ну и жизнь. Хуже быть не может!» А оптимисты говорят — «Может!»

Игорь Петрович засмеялся.

— Знаете, — сказал он отсмеявшись. — Я необыкновенно рад, что с вами познакомился! Иногда так хочется поговорить с кем-нибудь о Наташе! Да разве кто поймёт!.. Мы ведь останемся друзьями? Что бы ни случилось?

— Попробуем, — сказал Гуля. — Знаете, перед тем, как познакомиться, она мне приснилась.

— Как это?

— Сам не знаю. Приснилось детство. И она — точно такая, как сейчас. Перед тем, как придти — приснилась!..

— А-а, — уверенно сказал Игорь Петрович. — Это она может!! Это ей — раз плюнуть. Ей сила дана! Я ведь тоже в неё влюбляться не хотел! Господи, как хорошо было без любви! Спокойно! И расходов меньше!

— И что?

— Ничего. Сгорел, как швед под Полтавой.

Помолчали, размышляя о своей нелёгкой судьбе.

— Что-то её долго нет. Подозрительно. Долгое одиночество не в её характере, поверьте мне. Вы сидите, я схожу посмотрю.

— Нет уж, — решительно возразил Гуля. — Это вы сидите! А я пойду посмотрю!

— Ладно, — покорно согласился Игорь Петрович. — Пойдёмте вместе.

И они пошли по коридору, плечом к плечу.

Авоськи с фруктами сиротливо лежали посреди пустой комнаты. Игорь Петрович профессионально ринулся к стенному шкафу, раскрыл створки. Торопливо констатировал:

— Так! С вещами!

Гуля вертел в руках грушу с ещё влажным надкусом.

— Свежий, — сказал Гуля, демонстрируя надкус. — Только что ушла…

— Молодец! — одобрительно сказал Игорь Петрович голосом старшего по розыску. — Вперёд!

— Куда? — растерянно спросил Гуля.

— Вы — на стоянку такси! Я — на автовокзал! Другого транспорта из Ялты нет! Иначе из Ялты не уедешь!

Гуля задумался, не скрывая мрачных подозрений.

— Надо разделиться! — умоляюще выговорил Игорь Петрович. — Выхода нет! Скорее! Господи, через пять минут мы её не найдём?!

— А что будет, когда мы её найдём?.. — тихо спросил Гуля.

Город жил обычной курортной жизнью.

К стоянке такси подъезжали и отъезжали одноцветные «Волги». К автовокзалу прибывали, затем убывали с него же разноцветные и разнокалиберные автобусы… Ни здесь, ни там Наташи не было… Игорь Петрович и Гуля метались между колёсами…

— Извините… — шептал Гуля. — Вы не видели? У меня жена сбежала…

…Ни здесь, ни там Наташи не было потому, что покидала она славный город Ялту на запряжённой мулом крестьянской арбе.

Арба неторопливо катилась по асфальтовому серпантину, усатый молодой крестьянин пел от счастья на непонятном языке и то и дело завороженно поглядывал на сидящую рядом с ним Наташу. Далеко внизу синело море, по другую руку от дороги облаками курились горы. Наташа закрыла глаза и облегчённо потянулась…

Доедет ли до пункта назначения наш счастливый возничий? Или после очередной развилки тоже бросится искать по всему свету свою случайную попутчицу?!.

Помоги ему, господи!

ЭПИЛОГ

Наташа действительно вернулась к Георгию Георгиевичу Голосову ровно через три недели, как и обещала, для получения развода. Семейный скандал длился двенадцать суток, после чего они счастливо зажили вместе, уже прожили три года и очень вероятно — не последние.

Изредка Наташа проявляет скромное желание выйти замуж за шейха, после чего Георгий Георгиевич Голосов надевает ей на голову чадру, изготовленную своими руками из обыкновенного российского мешка, и запирает супругу на сутки в ванной комнате, оклеенной для этой цели кафелем с восточным орнаментом.

Как правило, не далее чем через сутки у Наташи возникает непреодолимое желание вернуться на родину, что Георгий Георгиевич и осуществляет, соблюдая изысканный дипломатический церемониал.

По данным хорошо осведомлённых источников, Георгий Георгиевич Голосов чувствует себя нормально. Пульс, давление и частота дыхания в пределах нормы, психических отклонений не наблюдается.

Не менее хорошо осведомлённые злые языки утверждают, будто иногда он бывает безгранично счастлив, что ужасно мешает ему быть просто счастливым всё остальное время.

Игорь Петрович Лебешев часто бывает у них в гостях с помощью телевизионного экрана, поскольку Центральное телевидение по-прежнему пропагандирует творчество Игоря Петровича широко и влюблённо.

Георгий Георгиевич и Наташа любят на него посмотреть, потому что, без сомнения, он человек необыкновенно талантливый!..

Регулярно один раз в три месяца с далёкого южного курорта в их адрес приходит объёмистая посылка с уникальными в биологическом отношении фруктами.

К фруктам обычно бывает приложена приветственная записка, написанная непривычной, но без сомнения щедрой и юношески влюблённой крестьянской рукой.

У них растёт сын Алёша, сейчас ему чуть больше двух лет. Окружающие в один голос утверждают, что он безумно похож на Гулю Голосова. И он действительно становится на него похож — чем дальше, тем больше…

1981