Dancing, Not Dead by John Freedman
Авторизованный перевод с английского Алексея Бурыкина
ЕЛЕНА, между тридцатью и сорока
МАТЬ, её мама — 65–ти лет
ВИКТОР, её муж
АЛЕКСАНДР, её папа
ЖОРЖ, её прадедушка
Мужские роли играет один актёр
Наше время. Где-то в Америке или России…
Часть первая
Стол, пара кресел, кровать, — разбросаны по сцене как будто наугад. На самом деле пространство хорошо организовано. Никаких излишеств, как то: статуэток, рюшечек, пейзажей и портретов, плакатов и постеров, бумажных цветов, сабель, ковров — словом, ничего из того, что служит безусловным украшением наших квартир, но так мешает пьесе «Танцевать, не умирая». Чистая среда. Если салатница, то — стеклянная (касается посуды вообще). На столе: глубокая тарелка с апельсинами и овощи для салата. Возле кровати — высокое, в человеческий рост, зеркало и ширма.
ЕЛЕНА и МАТЬ — в чёрном. Весьма модно. То, как они говорят — пожалуй, своеобразный способ общения. Словно другой нет рядом… Речь легка и естественна. Спокойные раздумья вслух. Женщины только что вернулись домой. Это очевидно. ЕЛЕНА, стоя у стола, нарезает салат. МАТЬ, одетая, лежит на кровати.
МАТЬ. Только закрою глаза — вижу свет. Красные пятна. Белые пятна. Я так никогда не засну. Не могу заснуть, потому что, когда закрываю глаза, вижу красное. И белое.
Пауза.
Искорки в темноте. Крошечные вспышки света. А вокруг — переливчатые узоры, они скользят, уплывая за края век. Солнечные зайчики пляшут, как мошкара, а пятна — красные, белые — расползаются амёбами… Со мной всегда так после Майи Плисецкой. (Пауза.) Боже мой, сколько раз я видела Майю Плисецкую! За десятки-то лет! Ей давно бы пора сойти со сцены, а она всё танцует!.. Мне кажется, я только что с её выступления. С выступления Майи Плисецкой. Ещё одно выступление! Скорее всего, последнее выступление. До того, пока она не выйдет на сцену вновь. Каждый выход Майи Плисецкой — её последний выход!
Пауза.
Она — одна из тех немногих, кто олицетворяет собой искусство. Но — Боже упаси — видеть её в своём доме за столом! Ты никогда бы не пригласила Майю Плисецкую на ужин!
В полной темноте МАТЬ переодевается в домашнее платье.
ЕЛЕНА. (Обращаясь конкретно к кому-то из публики.) Мама, мама… вы не знаете мою маму! Вот у вас есть мама. У каждого есть мама, правильно? Даже у тех, у кого её нет. У некоторых бывает две мамы. У кого-то три, четыре. Мамы крёстные, мамы двоюродные, мамы сводные… Но ни у кого нет моей мамы. Вы не знаете мою маму.
МАТЬ. Вот, к примеру, мать Рембрандта, эта знаменитая старуха. Вся в морщинах, фи! Зануда какая-то! Ни за какие коврижки не пригласила бы её в гости! Вот Майя Плисецкая — не зануда. Хотя лицо у неё всё в конопушках! Несмотря на все кремы — лицо-то конопатое! Тонны крема шлёпает на физиономию, а рябь остаётся! Но и с ней я не села бы за один стол. Ей бы уже успокоиться окончательно — нет! она всё танцует! Я слышала, между прочим, что, крича, она заливисто повизгивает. Так говорят.
ЕЛЕНА. Мама мне постоянно говорит: почему ты ничего не читаешь? Я отвечаю: я читаю, я всё время что-то читаю, просто сейчас не до этого, я так занята, я просто зашиваюсь!.. А мама говорит: бред! ты никогда ничего не читаешь. И не делаешь ничего. И ничего не знаешь! Мама говорит: «Ты абсолютно непохожа на меня. А я вся в мою мать. Такая же сволочь. И горжусь этим. А ты совершенно на меня непохожа».
МАТЬ. Майя Плисецкая говорила: пусть трепятся, пусть сочиняют обо мне всякие небылицы — мне наплевать! Главное: чтобы не забывали. Хотя, вполне возможно, она и не говорила этого… И если она этого не говорила, я советовала бы ей именно так и сказать. (Пауза. Лениво зовёт.) Елена.
ЕЛЕНА. Нет, мама не похожа на надзирательницу. Надзирательница обращает внимание на тебя, когда выводит из камеры. Или когда заводит в камеру.
МАТЬ. Елена!
ЕЛЕНА. А мама… она не понимает… нет, понимание тут ни при чём!.. Просто мама слепа. И глуха.
МАТЬ. Елена!
ЕЛЕНА. Да, мам.
МАТЬ. Я не буду салат. Терпеть не могу салат.
ЕЛЕНА. Хорошо, мама. (Перестаёт резать овощи.)
МАТЬ. Я не хочу ничего.
ЕЛЕНА. Да, мам, я слышу.
МАТЬ. Я не голодна. Ты поешь, а я не буду.
ЕЛЕНА. Ладно, мам. (Накладывает салат себе.)
МАТЬ. Ты выглядишь усталой. Что такое?
ЕЛЕНА. Просто устала.
МАТЬ. Не позволяй себе так выглядеть.
ЕЛЕНА. Мама, мы же дома!
МАТЬ. Ты не должна позволять себе выглядеть усталой нигде — ни дома, ни вне этих стен. Вот я, например, никогда не выгляжу усталой. Да, бывает, я устаю, но никто в жизни этого не заметит. Я ни за что не позволю себе такую роскошь — выглядеть усталой. Ни один человек не догадается. Не догадается об этом. О том, что я устала. Если, конечно, я и впрямь устала. А главное: я себе не позволяю думать об этом. И никому другому в голову не придёт, что я устала.
ЕЛЕНА. Это уж точно!
МАТЬ. Усталость — это не из нашего лексикона. Мы не признаём расхлябанности и несобранности. Знаешь, что я вытворяла в юности перед тем, как юркнуть в постельку? Наводила красоту. Прямо перед сном. Спросишь: зачем? Тебе не понять… Готовилась к свиданию с моим принцем. (Пауза.) Ну что, съела?
ЕЛЕНА. Мама, сегодня был очень длинный день.
МАТЬ. «Длинный день, длинный день»! Любой день — длинный. (Берёт апельсин, чистит и ест, не спеша — долька за долькой.) И каждый надо прожить. Нельзя выкинуть из жизни тот, что тебе не по душе. Это как билет в театр с нагрузкой. Как поживает твой Витя?
ЕЛЕНА. Мама, не начинай.
МАТЬ. Не начинать что? Я только спросила: как Витя?
ЕЛЕНА. Я не хочу говорить о Викторе. У него всё хорошо.
МАТЬ. Здрасте — пожалуйста! Задашь простой вопрос — тебе прочтут лекцию.
ЕЛЕНА. У него всё нормально.
МАТЬ. У него всё нормально — вот, только это я и хотела услышать. Меня не волнует: хочешь ты говорить о Вите или нет? Я тебя не спрашивала: хочешь ли ты говорить о нём? Я просто задала вопрос: как он поживает?.. А тебе надо просто ответить, что всё нормально, и привет! Я довольна и ты довольна. Все довольны.
ЕЛЕНА. Мам, пойду переоденусь.
МАТЬ. Правильно. Ступай. Я уже.
ЕЛЕНА идёт вглубь сцены, скрывается за ширмой. Пока она снимает чулки, видны её длинные ноги.
ЕЛЕНА. Мам, как мои ноги? Ты обратила внимание?
МАТЬ. У тебя чудесные ноги, солнышко моё.
ЕЛЕНА. Они не слишком толстые, а?
МАТЬ. У тебя чудесные ноги, солнышко моё.
ЕЛЕНА. Я не очень поправилась?
МАТЬ. В нашем роду у всех стройные ноги. У моей матери были чудесные ноги до самого дня её смерти.
Пауза.
ЕЛЕНА. Мне кажется, я прибавила. Заметно по ногам. Всегда в первую очередь заметно по ногам. А уж потом по попке. А уж потом лицо… (Над ширмой показывается её голова: она изучает своё лицо в зеркальце.) Я поправилась, а?
МАТЬ. Ты — воплощённый портрет юности. Ты выглядишь роскошно, моя милая… Как, впрочем, все в нашем роду. Помнишь ту фотографию моей матери, где она стоит в купальнике на озере? Эта фотография ходила по рукам. Этой фотографией восторгались. Мы все красавицы. Потому что следим за собой. У нас с этим строго. Вот какой груз ответственности на твоих плечах! Ты должна его нести. Это не пустые слова. Ты должна понимать. И не расслабляться. Посмотри на меня. Ты догадалась бы, сколько мне лет, если б не знала? И никто не догадался бы. И не догадывается.
ЕЛЕНА. Про меня Виктор сказал: будь у меня дети, я бы, наверное, их съела…
МАТЬ тихонько смеётся о своём.
Меня это взбесило, по-настоящему взбесило! (Выходит из-за ширмы в обтягивающих штанах и свободном свитере. Эффектно.) Как он смеет говорить обо мне такое!
МАТЬ. Я не ела моих детей.
ЕЛЕНА. «Детей» у тебя не было.
МАТЬ. А ты что, уродец?
ЕЛЕНА. Я твой ребёнок. Единственный ребёнок.
МАТЬ. Думаешь, мне от этого легче? Смысл в том, что я тебя не ела. И ты не будешь! Мужчины всегда несут подобную чепуху. Таков их способ давления на нас. Подобные фразы — признак их слабости. (Пауза.) Твой отец был слабым. (Пауза.) Ты вся в него.
Пауза.
ЕЛЕНА. Сколько ему было?
МАТЬ. Ты не знаешь, сколько лет было твоему отцу?
ЕЛЕНА. Шестьдесят три.
МАТЬ. Шестьдесят три. Зачем спрашивать?
ЕЛЕНА. Я не была уверена.
МАТЬ. Твой отец дал тебе всё. Ты бы хоть запомнила его возраст!
ЕЛЕНА. Ему было шестьдесят три, мам.
МАТЬ. Тогда не спрашивай меня.
ЕЛЕНА. Апельсин почистить?
МАТЬ. Я не хочу апельсин. Я не голодна. Я ничего не хочу. Я ничего не чувствую. (Пауза.) Где Витя?
ЕЛЕНА. Не знаю.
МАТЬ. Ты с ним счастлива.
ЕЛЕНА. Не знаю.
МАТЬ. Конечно, счастлива! Это я тебе говорю.
ЕЛЕНА. Не знаю.
МАТЬ. Ты многого не знаешь. А я не была счастлива с твоим отцом, вот это я знаю.
ЕЛЕНА. Была, мам, была.
МАТЬ. Нет, не была.
ЕЛЕНА. Мама, была.
МАТЬ. А я говорю — нет. Он был мне обузой, тянул назад. Я много чего могла сделать — он мне не дал.
ЕЛЕНА. Что он тебе только не позволял!
МАТЬ. Любое моё начинание натыкалось на его взгляд. Ироничный взгляд.
ЕЛЕНА. Как он выглядел! Мой отец был красавцем.
МАТЬ. Да, он был красив, это правда. В противном случае я бы и не пошла за него. Я о другом! Я толкую тебе о его насмешливом взгляде.
ЕЛЕНА. Папочка излучал нежность.
МАТЬ. Вечно ты на его стороне!
ЕЛЕНА. А ты всегда на него наговариваешь.
МАТЬ. Ну, завела волынку! Каждый раз одно и то же! Мне это осточертело! Твоя несправедливость ко мне вопиюща!
ЕЛЕНА. А как иначе, когда ты всё время городишь о нём Бог весть что?!
МАТЬ. Хоть бы раз приняла мою сторону.
ЕЛЕНА. А ты не заслужила.
МАТЬ. Твой отец был слабаком и хотел меня сделать под стать себе. Чтобы мы выровнялись. Но я была лучше.
ЕЛЕНА. Просто другой.
МАТЬ. Я была лучше, но он не дал мне быть лучше.
ЕЛЕНА. Интересно, и чем бы ты занималась?
МАТЬ. Всем, всем, чем угодно. Я могла стать актрисой, или писать книги, или картины. Не забудь, моя мать была фотографом. Любителем, но талантливым любителем. Первой обладательницей фотоаппарата в нашем городе! Искусство у нас в крови. Мы чувствуем то, что другим чувствовать не дано. У меня бывают видения, но я не знаю: как быть с ними? Куда их выплеснуть? Он в зародыше душил все мои порывы.
ЕЛЕНА. Ничего он тебя не душил. У папочки было большое сердце.
МАТЬ. Он душил меня своим большим сердцем. Большое глупое сердце. Он не улавливал нюансов. Как я жила с ним так долго?
ЕЛЕНА. Одно из моих первых воспоминаний жизни — сколько мне было? два? два с половиной? — ваша влюблённость. Вы светились влюблённостью. Я не смогла бы с точностью описать своих тогдашних чувств, но непостижимым образом знала о вашем отношении друг к другу.
МАТЬ. Естественно, мы «светились влюблённостью», когда ты была крохой, естественно.
ЕЛЕНА. Вы и потом были влюблены.
МАТЬ. Нет, неправда. Я ненавидела его. Как можно любить такого нечуткого человека?
ЕЛЕНА. Он прощал тебе всё ради одного твоего доброго слова. Ради поглаживания по голове. Он любил, когда ты гладила его по затылку.
МАТЬ. Звериное безрассудство.
ЕЛЕНА. В нём жила готовность тебя прощать.
МАТЬ. Мы были влюблены, когда поженились. Мы были молоды. В молодости любить просто. Когда ты красив, здоров и полон сил. Настолько легко, что даже слишком. Черезчур.
ЕЛЕНА. Да уж! Легче лёгкого!
МАТЬ. Ерунда. Легко.
ЕЛЕНА. Нет, не легко.
МАТЬ. В конце концов, ты уже не так молода…
ЕЛЕНА. Что делать мне, мама?
МАТЬ. Что тебе делать? Витя хороший муж. Он воплощение всего, что отсутствовало в твоём отце.
ЕЛЕНА. Папочка был нежным. Папочка умел понимать нас. Папочка любил всё, что я делала. Виктор — нет, Виктор никогда не доволен. За что бы я ни взялась! Не знаю: люблю я его или нет? Если «да», то — почему? Не помню.
МАТЬ. И не пытайся.
ЕЛЕНА. Что «не пытайся»?
МАТЬ. Вспомнить, почему счастлива. (Берёт апельсин, чистит и ест — долька за долькой.)
ЕЛЕНА. Вот я плачу — а он пожимает плечами. Или разводит руками. Никакого сочувствия! Я лью слёзы от своей незащищённости. Боже мой, неужели нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться! Хоть бы капельку внимания! Нежности…
МАТЬ. Всегда ты была плаксой.
ЕЛЕНА. Не в этом дело! Я говорю о понимании. Об участии. Только о понимании и участии.
МАТЬ. Не умоляй — требуй. Посмотри на меня! Боже праведный, у меня нет ни одного седого волоса! Все думают — мне в два раза меньше, чем на самом деле. И ты тоже неплохо выглядишь, солнышко моё. Да, представь себе! Думаешь, случайно? Природа намекает, что я всё делала правильно. И тогда этот сучий сын пошёл и… Как он смел это сделать?!
ЕЛЕНА. Мама…
МАТЬ. Сучий сын! (Пауза.) Всё не так, всё! Он не должен был этого делать!
ЕЛЕНА. Теперь всё позади, мам. Проехали…
МАТЬ. Да, проехали, всё позади. Ты права. Сучий сын. Пусть сдохнет. Сучий сын! Пусть сдохнет! Он меня с собой не возьмёт — ну уж нет! Дудки! Я молода. Я красива. Мужчины так и пялятся на меня — ты замечала? Сегодня утром — то же самое, вот буквально после возвращения с кладбища. Один подмигнул мне, другой подскочил открыть дверцу такси. И так всегда. А этот пигмей взял да и сдох! Это как-то может отразиться на мне? Впрочем, прочь! Вот чему учила меня моя мать: никогда не думать об этом, никогда! Возраста нет. Гони прочь эти мысли поганой метлой! За меньшее я бы убила! Не сметь говорить мне, что я немолода и некрасива! Не сметь!
Пауза.
Знаешь, о чём я думала над гробом? О Майе Плисецкой. Представь себе! О всех тех разах, когда я видела её на сцене.
ЕЛЕНА. Ей уже давно пора на покой — какие танцы?!
МАТЬ. Вот что я всегда и долдоню. Но она великолепно выглядит! Не собирается отступать. Ей никто не указ!
ЕЛЕНА. Нельзя назвать танцем то, что она делает. Семенить по сцене да взмахивать руками — что это за балет?
МАТЬ. Ну и что с того? В ней столько грации, как тебе и не снилось!
ЕЛЕНА. Люди же смеются над ней!
МАТЬ. Как они смеют?! О Господи! Тупые дебилы, гавнюки, не умеющие отличить балета от болота!
Пауза.
ЕЛЕНА. Папулечкина фраза. Всегда так говорил.
МАТЬ. Да. Но больше не скажет. Сучий сын.
ЕЛЕНА. Не был папа сучьим сыном.
МАТЬ. Твой отец был сучьим сыном. Он сводил меня с ума.
ЕЛЕНА. Ты не давала ему покоя, мама. Никакого покоя.
МАТЬ. Я не толкала его к самоубийству. Он сам сделал это. (Пауза.) Он сделал это сам. (Пауза.) В любом случае, женщины в нашей семье хоронят мужчин. Всегда так было. Ты похоронишь Витю. Витя — хороший человек, но ты его похоронишь. Это факт. От этого не уйти. Такова традиция. И бабушка похоронила своего мужа. И прабабушка тоже. Ты знаешь, как это произошло?
ЕЛЕНА. Сто раз слышала.
Появляется ЖОРЖ с лестницей наперевес. В свободной руке — яблоня. Располагается и деловито прикручивает дерево к сцене. Действует, исходя из последующего рассказа.
МАТЬ. Она послала его за яблоками. На яблоню.
ЕЛЕНА. Я всё это знаю, мам.
МАТЬ. Собрав все плоды внизу, она заставила его залезть наверх.
ЕЛЕНА. Чтоб яблоки не достались птицам.
МАТЬ. Прабабушке не понравилось, что птицы клюют яблоки. И она сказала: «Яблоки — мои. И я удобряла это дерево. И поливала его я. И яблоки с него я буду есть». И она приказала мужу своему взобраться на лестницу как можно выше, чтобы их сорвать. Чтобы яблоки не достались птицам. А сама она стояла внизу и держала лестницу.
ЕЛЕНА. Но, стоя на лестнице, прадедушка не мог достать всех яблок.
МАТЬ. Он срывал яблоки, до которых мог дотянуться, и бросал их на землю. Прабабушка отфутболивала их в общую кучу. Дальше ему пришлось переместиться на ствол, поскольку лестницы не хватало, а яблок оставалось на дереве порядочно. Прабабушка и кричала, и размахивала руками, и указывала на те плоды, которые были видны ей снизу — в общем, руководила процессом… Она сама рассказывала. Она рассказывала нам, чтобы мы поняли, каким крутым был наш прадедушка.
ЕЛЕНА. Он ни разу не заикнулся о том, что ему неудобно или ещё что…
МАТЬ. Судя по её рассказу, прадедушку переполняла благодарность за то дело, на которое подвигла его жена. Во всяком случае, я всегда так понимала эту историю. Я представляю себе серьёзное прадедушкино лицо, он тяжело дышит, но исполняет все указания прабабушки. Потому что она знала, что права. И потому что он знал, что она права. Итак, он, отделившись от ствола, ступил на хрупкую ветку, продолжая сбор плодов. Прабабушка трещала как сорока, обращая его внимание на яблоки, которые он пропускал.
ЕЛЕНА. На прадедушке был костюм.
МАТЬ. Прадедушка не ожидал, что залезет на яблоню так высоко, поэтому на вершине он парил в своём единственном выходном костюме.
ЕЛЕНА. И его пиджак зацепился…
МАТЬ. И его пиджак зацепился. Нога скользнула по ветке вниз и ударила лестницу, которая опрокинулась и упала на землю. Прадедушка, едва удержав равновесие, схватился за ветку обеими руками. Прабабушка пришла в ярость. Она кричала: «Ротозей ты окаянный! Что теперь делать прикажешь? Чуть меня не зашиб! Куда мне эдакую тяжесть поднять, голова садовая!» Но прадедушка не растерялся. Он сказал: «Иди к соседям и позови одного из их сыновей. Кто-то наверняка дома.» Тем временем ветка, в которую он вцепился, стала прогибаться, грозя скинуть прадедушку вниз. Прабабушка, заметив это, стала кричать ещё громче: «Проклятье, Жорж! Замри на том самом месте, где ты есть! Уже достаточно бед ты накликал на нас!» И она пошла к соседям за помощью.
ЕЛЕНА. Вот и дедушке конец.
МАТЬ. Это был последний миг, когда прабабушка видела своего мужа живым. Его мёртвое тело, висящее вверх ногами — вот что обнаружила она, вернувшись с соседским пареньком. Ветка сделала своё дело, и прадедушка, соскользнув с неё, упал вниз головой. Он застрял в развилке, но, не в силах подтянуться, так и застыл в этом положении. Разорванный пиджак, между тем, развивался на вершине, как стяг. Причиной смерти, очевидно, стала хлынувшая в голову кровь. Не знаю наверное, но похоже на инсульт. Прабабушка сказала: к тому времени, как она вернулась, его глаза были черны, как ночь. Она сказала: «Даже мёртвым этот сучий сын оставался крепким, как кремень».
ЕЛЕНА. «И таким же красивым, как в день нашей свадьбы».
МАТЬ. (Обернувшись к ней.) Точно. Вот как она его любила! Вот как любят женщины в нашей семье!
ЖОРЖ «оживает», слезает с дерева и по — деловому разбирает то, что он установил. Скрывается к концу монолога МАТЕРИ.
Наша любовь опасна, и поэтому мы всегда хороним наших мужей. Мужчины изначально чувствуют риск, и остаются с нами до конца. Во всяком случае, достойнейшие из них — те, что способны оставаться крепкими, как кремень. Сильными духом. Эти мужчины готовы расшибиться, чтобы только войти в нашу семью. Мы, женщины, заставляем их бороться за право попасть в нашу постель. А, добравшись до нашей постели, они уже никогда не пожелают выбраться из неё. Я услышала рассказ о яблоне от прабабушки, когда ей стукнуло девяносто пять, и она съехала с шариков. Но она помнила день смерти прадедушки. Потому что гордилась своим мужем. Ей тогда стукнуло семьдесят восемь, а ему — восемьдесят один.
ЕЛЕНА. И она так возлюбила мужа своего, что направила его на Древо познания, и он так возлюбил жену свою, что погиб в нём, доставая ей плод. (Неспешно идёт вглубь сцены к зеркалу. Стоя перед ним, всматривается в себя.)
Затемнение, во время которого кровать перемещается к авансцене, а стол исчезает. На кровати сидит ЕЛЕНА; МАТЬ — возле кресла; на авансцене — ВИКТОР.
ВИКТОР. (Рассматривает свою кисть руки, время от времени поглаживая её. Обращается конкретно к кому-то из публики.) Кожа стала прозрачной. Раньше такого не было. Вены вздулись. Хрящи выпирают… или это кости?.. Вместо загара — пигментация. Кожа как у… игуаны. Оттягиваешь — морщинится, и разглаживается не сразу. То же самое происходило с моим отцом, когда он постарел. Хотя он и не дожил до преклонного возраста. Тем не менее, перед кончиной он стал прозрачным. И я тоже становлюсь прозрачным.
МАТЬ. (Гладя затылок Виктора.) Молодец, Витя.
ВИКТОР. (Продолжая общение с публикой.) Елена не схватывает, о чём я веду разговор. Элементарно не слышит меня. Не хочет слышать.
МАТЬ. (К Елене, не обращающей на неё ни малейшего внимания; продолжая гладить Виктора.) Витя молодец. Тебе повезло, Лена. Он заботлив и любит тебя. Это бросается в глаза.
ВИКТОР. (То ли себе, то ли кому.) Только попробуй заговорить с ней об этом!.. Безсмысленно. Я научился держать рот на замке. А иначе: детские выходки, истерики, неоправданные обвинения, а то и истерику закатит…выходки. Будто живу с фашистом, с микро- Гитлером в юбке. (Садится в кресло.)
МАТЬ. (Елене.) Что мне теперь делать, а?
ЕЛЕНА. Ты останешься с нами, мама.
МАТЬ. Я не могу. Я соскочу с резьбы.
ЕЛЕНА. Ты вполне можешь остаться с нами, мама. Виктор будет заботиться о нас обеих.
МАТЬ. Не сможет. Я свихнусь. (Пауза.) Я уйду.
ЕЛЕНА. Мама, ты никуда не уйдёшь.
МАТЬ. Нет, уйду.
ЕЛЕНА. И куда, интересно?
МАТЬ. Не знаю, но вы меня не найдёте.
ЕЛЕНА. Я и не буду искать тебя — ты останешься с нами.
МАТЬ. Посмотрим. В одно прекрасное утро откроешь глаза — а меня и след простыл. Не дозовёшься, не докричишься… Начнёшь поиски — пальцем в небо.
ЕЛЕНА. Всё уладится.
МАТЬ. Ты мне не веришь — это хорошо… Мне же легче будет исчезнуть…
ЕЛЕНА. Мам.
МАТЬ ….испариться. Никогда меня не найдёшь! Я начну другую жизнь под другим именем в другом городе. На мне будет новая одежда: я обмотаюсь какими-нибудь тряпками, сменю волосы на новые. Ты ни за что не узнаешь меня. Пройдёшь мимо на улице. И даже если мы столкнёмся — не признаешь меня.
ЕЛЕНА. Мама.
МАТЬ. На самом деле трудно будет узнать тебя мне. Я как ластиком сотру вас из своей памяти, всех вас. Никогда вы не были мне нужны. Что вы значили в моей жизни? И разве вы нуждались во мне? Какая вам от меня польза?
ЕЛЕНА. Мамуся.
МАТЬ. Там, куда я уйду, меня не будет знать никто. И ты никогда меня не найдёшь.
ЕЛЕНА. Мамуля.
МАТЬ. Я обрету покой. Наконец-то смогу быть только самой собой. Не показушничать. Как мне приходилось делать всю жизнь.
ЕЛЕНА. Мамик, всё образуется. Просто у тебя сейчас стресс.
МАТЬ. Какая банальщина, фи!
ЕЛЕНА. Это не банальщина.
МАТЬ. Я не позволяю говорить тебе банальные вещи!
ЕЛЕНА. Я только хочу сказать: потом тебе станет легче. Не стоит затевать этот разговор под горячую руку.
МАТЬ. А о чём ещё говорить?! Больше говорить не о чем! С Витей тебе будет хорошо. Витя отличный малый. Заботлив, любит тебя. Но с меня довольно! Мне давным — давно надо было убраться отсюда! Бросить вас всех! Ещё до того, как этот пакостник учудил то, что он учудил. Кретин! (Пауза.) Вот бабушка моя — молодец: взяла и испарилась. Мы её таки не нашли. Никто понятия не имеет, когда она умерла. Или где. Или как. Вот пример для подражания! Дед не реагировал вообще. Весь сжался, затих, мы ни единого слова не могли от него добиться. Было непонятно: больно ему или он так рассержен?..
ЕЛЕНА ….или счастлив?
МАТЬ. Или счастлив… Быть может, он и в самом деле был счастлив… Вот это похоже на мужика… Никогда не знаешь, что у них на уме. (Подходит к Виктору, ерошит его волосы.)
ВИКТОР. (Как будто самому себе.) Её страшит сама мысль о возрасте. Она доводит себя до паранойи. Никому не позволяет говорить об этом. Часто кричит: «Не смей говорить мне о возрасте! Не смей говорить мне о смерти! Я знать не хочу!» Она хочет слышать только, как она красива, как она молода, как она талантлива! А потом скажет вдруг: «Я пошутила. Шутка. Всё — неправда».
Длительная пауза.
Но она совсем не шутит. Она не шутит.
МАТЬ. (Ни к кому особенно не обращаясь.) Никто меня не жалеет, не понимает… Не знаю, почему. Мне так тяжело! Из-за этого сучьего сына моя жизнь пошла коту под хвост!..
ЕЛЕНА. Мама, хватит так называть папу.
МАТЬ. А что? Как ещё я могу его называть?! Разве приличный мужик совершит такое?! Как он мог?! (Пауза.) Бог мой, все стены были забрызганы кровью! Сучий сын. Сделать так, чтобы, войдя, я наткнулась на всё это?!.. Сучий сын.
ЕЛЕНА. Он тебя любил.
МАТЬ. Да, держи карман шире! Любил! Он сводил меня с ума.
ЕЛЕНА. Он любил тебя, мам.
МАТЬ. Всё решено. Я ухожу.
ЕЛЕНА. Да, мама, иди — подыши свежим воздухом.
МАТЬ. Уже иду. Ухожу.
ЕЛЕНА. Ладно, давай.
МАТЬ. Я не вернусь.
ЕЛЕНА. Ужин в семь.
МАТЬ. У вас ужин в семь. Без меня.
ЕЛЕНА. Виктор не любит ждать.
МАТЬ. Тебе повезло, Лена. С Витей повезло.
ЕЛЕНА. Погуляй, развейся… Проветришься.
МАТЬ. Я пошла.
ЕЛЕНА. Пока, мам!
МАТЬ. Прощай. (Уходит.)
Пауза. Следующие монологи — скрытый диалог. Постановщику следует использовать выразительные средства театра, чтобы его раскрыть.
ЕЛЕНА. В нашей семье никто не отступает. Это наш принцип. Мы никогда не ошибаемся, а если ошибаемся, то не признаём ошибку. Мы всегда встаём с той ноги. Мы готовы к борьбе. Мы не падаем в грязь лицом. Мы — «за» институт семьи и брака. Мы уважаем доктрины Родины. И любим и то, и другое, даже когда от всего этого смердит.
ВИКТОР. Так не может продолжаться вечно. Это выше моих сил. Когда-то обязательно случится… Или рухнет всё вокруг, или сломаюсь я. Я сижу у окна и смотрю на голубое небо и думаю: «И в чём тут сложность! Только посмотри как всё просто и чисто устроено: нежный пух на лазури неба!» Внутри меня начинается дрожь. Колотьба как при высокой температуре. Когда возрастает жар. Давит вес. И даже воздух глотаешь с болью. И ты чувствуешь вдруг, что всё это: боль, давление, гнев — сгущается в твоей голове, как нарыв…
ЕЛЕНА. Что за чушь?! Он неискренен. Я этого просто не выношу! Когда утешаешь кого-то и при этом не способен на искренность — грош тебе цена! Что может быть проще? Естественней? Ты видишь — человеку больно или тяжело, и ты ему помогаешь! Для этого не нужно быть семи пядей во лбу. Всего лишь запастить терпением. И иметь капельку нежности… Мой отец обладал нежностью в избытке. Он просто расточал любовь. Он любил мою маму. И она любила его очень. Я обожала любоваться ими! Какая была пара! Они великолепно танцевали. Между ними летали искры, я правда их видела! Когда я была маленькой девочкой, временами я растворялась в их обоюдной любви. Во всём: как они двигались вдвоём, как щебетали, шалили — видно было, что, кроме них, никого не существовало. Это была любовь. Настоящая любовь между мужчиной и женщиной. Я это знала, ещё будучи ребёнком. Я знала, что это любовь, до того, как познала любовь сама.
ВИКТОР. Я мучительно спрашиваю себя: в чём разница между фантазией и ложью? Почему мы не можем быть уверены в том, что есть? И дать этому сущему имя?
ЕЛЕНА. Я люблю своего мужа, я любящая жена. (Внимательно прислушивается к далёкому звуку, слышному ей одной.) Бывает: не хочу, чтобы он до меня дотрагивался. Невыносимо, и всё. Не знаю, почему. Меня это тоже удивляет. Но я ни за что в этом не признаюсь. Он никогда этого от меня не услышит. Никогда.
ВИКТОР. Она боится, но — чего? Не понимаю. Но попробуй ей хоть намекнуть об этом! Ей ни о чём нельзя говорить.
ЕЛЕНА. Какими они были на пляже! Мои мама и папа! Я никогда не видела ничего подобного! Самая счастливая и самая красивая пара, какую только можно себе вообразить! Все смотрели на них, и в этом не было ничего такого… Не то, что люди невежливо разглядывали моих родителей — они просто наслаждались созерцанием этой пары. «Загляденье, да и только», — вот что думали окружающие о моих родителях. Я так ими гордилась, и хотела быть похожей на них, когда вырасту!.. И мне было безразлично, что они почти не обращали на меня внимания. Я знала: когда у меня будет муж, мы с ним будем любить друг друга так же, как мои мама и папа — и это будет мне наградой!
ВИКТОР. У меня здесь не будет возможности высказаться. Ясно, как день. Всегда есть лицо, смазанное на фотографии. Здесь это я. Есть голоса, что тонут в общем хоре. Ничего не попишешь. Правда, можно кричать громче, но недолго. Решение на одну минуту. А я говорю о сути. Я говорю о том, что привлекает внимание естественно. И о том, что не привлекает. Есть темы, о которых мы не хотим говорить, но говорим, поскольку в них есть то, что требует нашего внимания. Как, например, пошлая песня. Засядет в голову, и хоть ты тресни! Ненавидишь её, прочь гонишь — а всё равно продолжаешь петь. Объясни это!.. Не объяснишь. Мне не высказаться здесь. Я понял это заранее. То, что важно мне — произнесено не будет.
ЕЛЕНА. Он одержим смертью. Старостью. Меня это бесит. Ты старый, если думаешь: «Я — старый». Нет такого понятия, как старость. В том случае, когда ты не хочешь. Что есть старость? Цинизм. Лень. Скука. Скучающие ленивые циники — вот старость и в пятнадцать лет. При чём тут возраст? Я молода. Я красива. Смотрите на меня! Я слежу за собой. Почему я должна носиться с его страхами? Я взяла за правило думать так: нет страха — нет смерти. Это очень просто. Всё — здесь. (Стучит по голове.)
ВИКТОР. Ничто не сравниться с её любованием перед зеркалом! Она вся в мать. Мы проходим мимо витрины, я говорю важные вещи. А она любуется своим отражением! И всё! Мои слова выброшены на ветер. Она проделывает это с любой отражающей поверхностью, даже с припаркованным у тротуара автомобилем! Бесполезно возвращаться к прерванному таким образом разговору — она не вспомнит даже, что ты вообще говорил! Она одержима своими волосами — их цветом, длиной… Тонкие ли? прямые ли? жирные? сухие? Пора их мыть или пока рановато? Быть может, их покрасить? А, может быть, постричь? Завить мелким бесом или сделать химию? Забрать их наверх или опустить на плечи? Её любимые фразы: «По — моему, мои волосы растут. По — моему, они стали длиннее. Заметил? Как думаешь, они отрасли?» Я говорю: «Да.» Я всегда ей говорю: «Да». Я говорю ей: «Да, Леночек, именно сегодня твои волосы стали длиннее. Они в самом деле отрасли.» И тогда на короткое время она успокаивается, чувствует себя гораздо лучше.
ЕЛЕНА. Он повёрнут на женщинах. Это его конёк. Я слышу его мысли. Всегда знаю, о чём он думает. Могу читать по глазам. Его начинает бить дрожь — я это вижу! Вижу его сердце: оно колотится, как овечий хвост. Он всё отрицает. Но лишь потому, что трусит. Он трус. Ему кажется, он способен провести меня вокруг пальца. Меня это убивает! Поскольку я знаю правду. Общение с женщинами — вот его первейшая необходимость. Всё время зыркает по сторонам. Когда приспичит — он бесконечно может тараторить с какой-нибудь профурсеткой по телефону. Он жаждет этого. Гадина! Он прямо весь съёживается и из кожи лезет вон, чтобы понравиться. Извивается, как червяк. И к тому же краснеет! Надо видеть, как его лицо покрывается краской. Казанова хренов! Мужчина — и краснеет! Меня мутит при виде его кокетства. А он и не думает как-то скрывать свою пылающую рожу! Жалкий тип! А я словно перестаю существовать. Как будто он набрасывает на меня одеяло и бьёт ногами в живот.
ВИКТОР. Иногда со стороны я наблюдаю их взаимоотношения: Елены и матери. Феерический спектакль! (Пауза.) Они пугают меня до смерти.
ЕЛЕНА. Не знаю, правда ли, что мама довела папу до самоубийства?.. Может быть. Бедная мама! Она поставила жирную точку. Её главенство было неоспоримо. Дом она взвалила на свои плечи. Она держала под контролем наши жизни. Папочке просто не давала дышать. Она точно знала, чего хочет. И всегда была права. Папа не мог принимать спасительные для него решения. Ласковый нежный человек… Мама делала всё, что должна была делать. Когда они ехали в машине, она не давала ему повернуть налево, если этого хотел он. Даже если она сама хотела того же. Если он хотел повернуть налево, мама настаивала на правом повороте. Настаивала до того, пока он не поворачивал направо. Так они катались по всему городу, не способные доехать до цели. Ну не бред ли? В какой-то момент её тотальный захват стал очевиден. Мы не могли дышать без того, чтобы она не указала — как это делается. (Пауза.) Что мне делать? Так хочется, чтобы кто-нибудь подсказал, что же мне делать?
ВИКТОР. Что мне делать? Я с ней разговариваю, но — как об стену горох. Я говорю: чёрное, она говорит: белое. Я говорю: чёрное, она говорит: белое. Я говорю: чёрное, она говорит: белое. Я говорю: чёрное, она говорит: белое. Я говорю: чёрное, она говорит: белое. Я говорю: чёрное, она говорит: белое. Я говорю: чёрное, она говорит: белое. Никак не могу пробить эту стену.
ЕЛЕНА. Мама всегда говорила, что вот — вот взлетит. Что она на грани. Что это может произойти в любой момент. Ещё немного, чуть — чуть, и через долю секунды она оторвётся от пола. Мурашки бежали по коже, тяжесть тела скапливалась внутри неё. Она чётко ощущала, что, когда в этот центр притечёт весь её вес, — она сможет контролировать себя до такой степени, что взлететь не составит никакого труда. Вот как просто и легко. Пу-у! — и её нет. У самой черты, на краю, ей всего-то нужно собрать себя для последнего прыжка. Она была уверена, что сможет! Я была маленькой девочкой тогда.
ВИКТОР. Не вздумай говорить с ней о родителях. Не стоит. Зачем нарушать свой душевный покой? То есть, можно сказать: «Звонила твоя мама», или «Твой отец уже купил хлеба». Но не пытайся делать выводы. Не пытайся что-то уточнить. Не задавай наводящих вопросов. Это запрещено. О самом существенном — молчок! Ты не в курсе — разговор окончен.
ЕЛЕНА. Удивительно, как несказанно красива была моя мама в молодости! Она и до сих пор несказанно красива. Кто может подумать, что ей за шестьдесят?! Палец в рот не клади. Она постоянно всех укоряет своей энергией. «Я могу оббежать вокруг вас, дохляков, тысячу раз, пока вы доползёте до своих нор», — так она говорит. Ещё она говорит: «Я старше… этой, как её?.. ну, что напротив…на пятнадцать лет, а она в сравнении со мной — труп. Ты только посмотри на мои ноги!» Она закатывает свою юбку до бедра и выставляет ногу словно стрелу. «Я держу себя в великолепной форме. Как будто возраст имеет значение?! Фи! — я даже не знаю, сколько мне лет!» Моя мама удивительна!
ВИКТОР. В детстве она хотела стать балериной. Себя она представляет так: лёгкая, миниатюрная, подвижная. Она видит себя летящей по воздуху, элегантно застывшей в прыжке… Или то, как она крутит пируэты. Или грациозный танец рук… Её мать обожает Майю Плисецкую. Всегда, когда возможно, бегает на выступления Майи Плисецкой. Так было испокон веков. Это семейный бзик — Майя Плисецкая. Она брала уроки балета с шестилетнего возраста. И педагог была в восторге от неё. В один прекрасный день её мать заехала за ней, чтобы отвезти домой. Одного взгляда на мамочку оказалось достаточно, чтобы преподаватель сказала девочке: «Вон отсюда! Чтобы ноги твоей здесь больше не было!» И добавила матери: «Вы зря тратите моё время».
ЕЛЕНА. Такое впечатление, что всякий раз, когда я хочу сказать что-либо важное, мне это не удаётся. А если и удаётся, то выходят какие-то крохи. Как правило, удаётся высказать самое пустяшное из того, что мне хотелось. Слова мои ущербны. Я постоянно делаю людям больно. Мама сердится. Виктор взрывается. Но это неправильная реакция. Я хочу только одного: внимания. Я хочу чувствовать, что хоть кто-нибудь интересуется моими мыслями. Папа меня выслушивал. Смотрел на меня и улыбался. Чему он улыбался?.. Но в ней, в этой его улыбке было столько теплоты и успокоения!.. Я не могу ответить на вопрос: почему он покончил с собой? Никому не дано ответить на него. Как он мог сделать это? Как он посмел оставить нас с этим?
ВИКТОР. У них культ молодости. В них это бродит. В обеих. В матери и в дочери. Это идол, которому они поклоняются. Он ревностен и гневлив.
ЕЛЕНА. Бывает: зажмурюсь, сожмусь вся — и слышу голоса. Рыдающие, заунывные голоса, зовущие меня… Я не понимаю, о чём они стонут. Не знаю, откуда берутся?.. Исходят ли они от людей или хотя бы от чего-то определённого, что мне знакомо?.. Я не задаюсь подобными вопросами. Они звучат и звучат. Воют и воют. В этом есть нечто утешительное. Голоса греют, как греет костёр. Кругом холод и гнетущая опасность, а здесь, у костра, тепло и защищёно. Вот такие они, мои голоса. Вокруг — беззвучная ночь, а в её сердцевине, пронизывая тьму и тишину, тебя тёплым лучом обдаёт стонущий голос. Пока я могу их слышать, я не одна. Я спросила себя: может, ты сумасшедшая? Но пришла к выводу, что нет. Нет.
Часть вторая
Кроме двух кресел, сцена пуста. На кресла направлен свет. В луче на авансцене появляется актёр, который в ПЕРВОЙ ЧАСТИ играл ЖОРЖА и ВИКТОРА. Он во всём выглядит так же, кроме одного: из кармана его пиджака торчит аккуратно сложенный платок.
АЛЕКСАНДР. (Открыто обращаясь к публике.) Я не Виктор, хотя я только что играл Виктора. А ещё раньше — Жоржа. Александр — таково моё имя. Так решил автор пьесы. Он утверждает, что имеет причины так поступать с нами. Посему мы будем действовать, исходя из его желания. По-написанному. Итак, чтобы было ясно: Жоржем и Виктором был я в первой части; теперь, когда пошла вторая, я буду Александром. Александр — это я. То есть я тот, кто, как говорят, покончил с собой. Вот вам, пожалуйста, ещё одна странность, на которой настоял автор: я мёртв, но — вот он, я! — стою перед вами! Поверьте, мы все умоляли его объясниться, но всё, что услышали от него, было: на то есть причины. Он сказал, что мы — то есть Жорж, Виктор и Александр — ни в коем случае не можем заменить друг друга, но нас обязательно должен играть один и тот же актёр. То есть я. То есть я есть тот самый я, который… Тьфу ты, спутался совсем!.. В общем, вы меня поняли. Ну с Жоржем — ладно, роль бессловесная, но мы — то есть Виктор и Александр — всё-таки настаивали, чтобы он, то есть он — автор, сочинил бы хоть какую-нибудь деталь, чтобы зрителям, то есть вам, было понятно: кто есть кто? Кто из нас Виктор, а кто Александр? Он проигнорировал нас, будто не слышал… Ну знаете этих писак! Публика им до лампочки! (Интимно подсев к выбранному зрителю.) Открою вам маленькую тайну: когда я по этому поводу скандалил с автором, я напомнил ему о вас. Угу. То есть, не о вас конкретно, поскольку: откуда ж мне было знать, что вы придёте именно сегодня? — конечно, если бы меня заранее известили о вашем приходе, я непременно бы напомнил ему о вас, уж поверьте мне! Я имею в виду, что напомнил бы ему, то есть автору, о вас о всех, то есть о зрительской массе, так сказать… Я поставил вопрос ребром: «Как они будут нас — то есть Виктора и Александра — различать? Скажите на милость! Разве не начнётся путаница?!» Знаете, какой была его реакция? Он закатил глаза и состроил такую гримасу!.. Бумагомараки! Вот каково их мнение о публике, то есть о вас! Картина удручающая, верно? Но я не отступаю, говорю ему: слушай, это я, я выхожу на сцену перед, так сказать, зрительской массой, а ты — то дома сидишь! Ну и сиди себе — отбивайся от рецензий, не оставляющих от твоей пьесы камня на камне! Но я-то каждый вечер выхожу на сцену! И хочу понравиться публике! А как я могу понравиться, когда зрители в недоумении: кто из нас я?! Поверьте, за всю мою карьеру я никогда не позволял себе играть двух персонажей одинаково. Я вам больше скажу: не было в моей жизни случая, чтобы одного и того же героя я играл одинаково два вечера подряд! Я хороший актёр. Я всегда всё меняю. Но это за гранью моего понимания! Молчун Жорж и Витя в первой части, Саша во второй! Тот же костюм, та же причёска — всё одно и то же! Что поделаешь? — такова наша актёрская доля: быть зависимым. Автор написал — будь любезен исполнить! Ну, конечно, если режиссёр с ним согласен… Но вот что я вам скажу, драгоценные мои! Я заставил их обоих пойти на ма-а-аленький компромисс!.. Чтобы хоть что-нибудь помогло вам найти различие между Виктором (вынимает платок, прячет его за спиной, стоит руки по швам) и Александром. (Аккуратно складывает платок, возвращая его в карман.) О, как они сопротивлялись! Нет — категорически! Но я настоял на своём. Потому что я на вашей стороне. Так вот, за внесение мной этого намёка на ясность можете меня поблагодарить. (Кланяется, уходит в тень.)
МАТЬ, иначе одетая, является на сцену балериной.
МАТЬ. Верх изящества, когда танцую! Я балерина… Какая грация! (Продолжает легко танцевать; останавливается внезапно; осматривается.) Что-то тут не так.
Входит ЕЛЕНА. Проходя мимо АЛЕКСАНДРА, проводит рукой по его затылку. Она также сменила костюм.
ЕЛЕНА. (Пауза.) Елена!
ЕЛЕНА садится в кресло без суеты, словно не замечая матери.
Моя дочь тоже никогда меня не любила. Моя жизнь вылетела в трубу. Я в ней не вижу себя. Совсем. Смотрю: нет… ничего похожего. Словно передо мной чёрная дыра. Впечатление, что ничего не произошло. Она всегда его защищала.
ЕЛЕНА и АЛЕКСАНДР обмениваются понимающими взглядами.
Улыбающийся негодяй! Что это происходило между ними?! Я пребывала в одиночестве. Прожила чужую жизнь. Вышло как-то не так. Я не вижу собственного лица в зеркале — там вообще нет отражения.
ЕЛЕНА. (Будто продолжая начатый разговор.) А я думала, ты говорила: в нас есть частичка цыганской крови…
МАТЬ. Цыганской крови, цыганской крови!.. Конечно, в нас есть цыганская кровь! В нас много чего намешано! Твой отец — Царствие Небесное! — дворняжка. Будь он собакой — его было бы невозможно отличить от кошки: вот какая смесь досталась тебе с той стороны!.. С нашей всё обстоит куда лучше. Мы можем поручиться за несколько поколений… Был цыган. Из Трансильвании. Никто не помнит его имени. Но дочь его — такая тёмная и кудрявая — памятна до сих пор. Её не удалось скрутить никому.
ЕЛЕНА. Это которая?
МАТЬ. Мама прабабушки. Мы не знаем, как она выглядела — не оказалось ни единой фотокарточки. И все отказывались фотографировать не только эту чернявку, но и её мать. После того, как она родила цыганского ребёнка. Для семьи они обе словно перестали существовать. На наше родовое древо привили дичка. Осталась лишь легенда о тёмных волнистых волосах. Эти волосы дошли до некоторых из нас. До моей матери, например. Она была красавицей — брюнеткой. Других они не задели. На себя посмотри. Всё остальное дошло до нас в избытке. Вот откуда наше здоровье, наш тонус, наша сила.
АЛЕКСАНДР. (Сухо.) Твоя сила — от дьявола.
МАТЬ. (Присутствие Александра неведомо для неё.) По — моему, в каждой из нас сидит бес.
ЕЛЕНА. (Александру; словно продолжая начатый разговор.) Наверное, жизнь с мамой была адской?
МАТЬ. Вот почему все нас любят. Мы живчики. Мы личности.
АЛЕКСАНДР. У твоей мамы характер — ого — го! Вот почему я её любил.
МАТЬ. Мужчины, как подкошенные, падают к нашим ногам. В конце концов привыкаешь к этому настолько, что только и живёшь ожиданием почестей. Через какое-то время жизни с твоим отцом я стала требовать от него поклонения. Помнишь? «На колени!» (Смеётся.) Он обожал подчиняться. Брякался на колени с такой проворностью, будто — вщщ! — ятаганом ему отсекали ноги у щиколоток. Твой отец был хорошим мужем. И отцом — молодцом. Всегда выполнял перед нами свой долг. Может быть, перевыполнял. Половину времени я готова была его убить, но для нас он делал то, что нужно. Он заслужил наше уважение. И теперь посмотри на Витю: как хвостик бегает за тобой. Ждёт каждого твоего зова. Есть в тебе этот наш заквас, хотя от отца ты взяла больше. И похожа скорее на него, чем на меня.
АЛЕКСАНДР. Она была совсем ещё ребёнком, когда мы познакомились. Прекрасным ребёнком. И я тоже. Она жила мечтами. Мечтающие всегда страдают больше всех.
ЕЛЕНА. Она любила тебя?
АЛЕКСАНДР. Конечно.
ЕЛЕНА. Тогда почему она обходилась с тобой так плохо?
АЛЕКСАНДР. Ты что?! Она ненавидела меня в той же степени. Считаешь, она обходилась со мной плохо? очень может быть… Но это было потом. Впрочем, не знаю, почему я сейчас так говорю. Всё было с самого начала. Но любовь определяется любящим, а не любимым.
ЕЛЕНА. Она изменяла тебе когда-нибудь?
АЛЕКСАНДР. Да я не знаю! Не докапывался. Уверенно могу говорить только о себе.
ЕЛЕНА. Ты ей изменял?
АЛЕКСАНДР. Боже мой, конечно! А ты думала, нет? Разве был у меня иной способ сохранять равновесие?
ЕЛЕНА. Ты — маме — изменял?
АЛЕКСАНДР. Тебя это шокирует, что ли?
ЕЛЕНА. Не верю. Когда? У тебя времени не было.
АЛЕКСАНДР. Да всегда найдёшь время для того, в чём нуждаешься. Всегда. Пошукаешь маленько, и — опля! — время нашлось. Когда ты прижат к стене, нужно только уметь извернуться, чтобы сделать то, что тебе необходимо. Проще простого.
ЕЛЕНА. Сучий ты сын!
АЛЕКСАНДР. Прости, пупсик.
Пауза.
ЕЛЕНА. Су-чий сын!
АЛЕКСАНДР. Эх-ма, не нужно было тебе этого говорить!
ЕЛЕНА. Что?
АЛЕКСАНДР. Просто глупость с моей стороны. И зачем я тебе открылся?
ЕЛЕНА. Ты ни при чём. Я Виктора имею в виду.
АЛЕКСАНДР. С какого боку тут Виктор?
ЕЛЕНА. Если ты изменял маме — значит, Виктор изменяет мне. Ясно как день. Я знала. Я всегда это знала. Сучий сын.
АЛЕКСАНДР. Ничего ты не знаешь. Забудь!
ЕЛЕНА. Зато ты в курсе!.. Наверняка. Изменяет он мне, а? Изменяет… Ты — то уж точно знаешь. Изменяет ведь, изменяет?
АЛЕКСАНДР исчезает.
Изменяет?
МАТЬ. Зачем тебе: любила я его — не любила?.. Хочешь понять? Пустое. Не твоё дело. Ни сейчас, ни тогда. Никогда. Помнишь случай с комнатой? Когда ты оказалась запертой и не могла выйти? Это травмировало нас. Всех нас. Ты там билась, рыдала… А я и представить не могла!.. Мы не слышали тебя… Я просто забыла. Знаешь, что происходило внизу? Чем мы занимались? Твой отец носился за мною голым. Он врубил радио так громко, что не слышны были даже наши собственные мысли!.. Кроме высоких сапог, он был, в чём мать родила. И на мне была только шляпа с пером, которой я его колотила, когда он догонял и заваливал меня. Когда всё кончилось, его тело оказалось сплошь в царапинах. Как он хорош был в своих сапогах! Тогда он ещё не превратился в толстого жлоба, чёрт возьми! Зараза! От него так вкусно пахло! От него исходил чарующий запах, когда он был молодым мужчиной! Я до сих пор помню его запах. Запах кожи. Что-то свежее, острое, пряное! Этот запах поселился в моей груди, вот здесь. Его не втянешь носом, нет! Он входит прямо внутрь тебя, и медленно разливается по всему телу. Здорово мы провели тогда время! Блаженствовали, как никогда. Ты даже представить себе не могла!.. Да мы бы и не позволили! Ты была слишком маленькой. Нам пришлось запереть тебя там, наверху, в твоей комнате. А как иначе? Что, по — твоему, мы должны были пустить тебя бегать с нами? Догонялки втроём?! Нам было тебя жаль. Но как же иначе? Зачем я тебе всё это рассказываю? Видимо, становлюсь сентиментальной… Да, а для своих излюбленных воспоминаний оставь себе сцену на пляже. Вспоминай её.
ЕЛЕНА. Мама, папочка был хорошим человеком. Что случилось?
МАТЬ. А я кто, по — твоему? Хвост собачий? Я что, хуже, что ли? Я тоже хороший человек. Я сообразительней и шустрей. Сашок не мог угнаться. Даже чтобы спасти собственную жизнь. (Пауза.) Он никогда не попадал в тему. Всё время копошился. Посреди абстракции. Безсмыслица полная! Отчего это вдруг «старый добрый папочка»!? Твоего отца нет, а я здесь. Это он в твоих глазах такой святоша. Даже мёртвый, он тянет тебя на свою сторону! Я ничего не могу поделать!..
ЕЛЕНА. Если бы ты могла, то украла у меня мою жизнь.
МАТЬ. Какие глупости!
ЕЛЕНА. По-моему, тебя изъела ревность.
МАТЬ смеётся.
По-моему, она съедает тебя до сих пор. Тебе по-прежнему доставляет наслаждение держать меня в запертой комнате. Чтобы я ни пикнула!
МАТЬ. Королева мертва — да здравствует королева!
ЕЛЕНА. Тем не менее, правда глаза колет. Тебе невыносима мысль о моей молодости.
МАТЬ. Наслаждайся, пока время позволяет. Лапочка.
ЕЛЕНА. Ты не позволяешь! Даже теперь. Перекручиваешь меня и выжимаешь. Всю меня.
МАТЬ. Не глупи. Разве я похожа на человека, который тянет чужие соки? Что за бред! Я самодостаточна. Но я прощаю тебя, солнышко. Ты знаешь, как я люблю тебя.
ЕЛЕНА. Нет. Как? Я чувствительней тебя во сто крат. Я всегда чувствовала, что чувствует папа. Но тебе не было никакого дела. Ты поглощена собой. Ты несгибаема как сталь.
МАТЬ. Твоя чувствительность, солнышко, частенько становилась предметом наших обсуждений. Мы всегда с твоим отцом считали, что из нас троих ты самая чувствительная. И мы любили эту твою восприимчивость. К людям. И к животным. Ты проливала крокодиловы слёзы, когда скулили собаки: ты была уверена, что кто-то издевается над ними, причиняет боль. Это нам казалось милым. Ты росла милым, хорошим ребёнком. Вся в меня. Моя черта. Лидерство — это моё. Потому что — личность! В отличие от некоторых других в нашем кругу. Жизнь била во мне фонтаном! Без меня они ползали безпомощными котятами… Я могла выйти за любого из них! Непонятно, почему я выбрала твоего отца?..
ЕЛЕНА. Может быть, ты его любила?
МАТЬ. Глупости! Ужасная ошибка — и ничего больше. Животная реакция. Меня сразил его запах. Скорее всего. Его запах, бывало, затемнял мой разум. Но и от других ребят волнующе пахло! В течение только одной недели ко мне сваталось четверо! Представь себе! Четверо! За одну неделю! Обращаю внимание: речь идёт не о единственной такой неделе. Одной, но не единственной. Были и другие! Очень примечательные недели! Вот что-то я не припомню, солнышко моё, чтобы четверо молодых людей наведовалось к тебе за целый месяц!.. Не говоря о предложении руки и сердца…
ЕЛЕНА. Я не стремилась к этому.
МАТЬ. Чушь! Каждая женщина хочет, чтобы мужики вились вокруг неё — и чем больше, тем лучше!
ЕЛЕНА. Я не хотела.
МАТЬ. Ну, разумеется, хотела! Ты только не хочешь признаться себе в этом. Так тебе удобно оправдывать отсутствие внимания со стороны мужчин.
ЕЛЕНА. Что ты обо мне знаешь?
МАТЬ. Всё. Я тебя сделала.
ЕЛЕНА. О, правда?
МАТЬ. Ну мне-то лучше знать, солнышко! Кто должен был сомневаться, так это твой отец.
ЕЛЕНА. Значит, ты переполнена знаниями обо мне?!
МАТЬ. А что тут сложного? Всё всегда написано у тебя на лице.
ЕЛЕНА. Помнишь твои бесконечные ссоры с бабушкой?
МАТЬ. Моя мать держала меня в ежовых рукавицах.
ЕЛЕНА. Ты обошлась с ней жестоко.
МАТЬ. В конце концов, это её заслуга. Вероятно, мне следовало бы подняться над ситуацией, но я не смогла.
АЛЕКСАНДР. (Без паузы; во внезапном луче света.) После смерти твоей матери начались странные вещи. Первый раз это произошло в тот самый момент. Ни с того, ни с сего распахнулось окно. Стояла тихая ясная весенняя погода, и вдруг посыпал град. Прямо сцена из дрянной голливудской страшилки: во всю жарит солнце, а тут вот такие градины! Порыв ветра распахнул окно и перевернул всё вверх дном. Вот так мы узнали о её смерти. Мы побежали к ней и застали её неподвижно лежащей в постеле. Тонкая улыбка застыла на её губах. Шторы бились и хлопали. Градины отскакивали от подоконника. Ты выглядела ошеломлённой. Повернулась ко мне и сказала: «Ведьма свободна». Упав на колени, зарыдала. По — настоящему. Навзрыд. Отчаянно. Ни до, ни после ты так не плакала. Даже над моим окровавленным телом. Потом случай с часами. С её часами. Ты сняла их с руки своей матери, когда она заболела, за десять дней до кончины. Сняла и положила в ящик. Только через неделю мы их обнаружили. Разумеется, никто и не думал заводить их — лежат себе там лежат… Так вот, стрелки указывали на два часа семнадцать минут. Точно то время, когда порыв ветра распахнул окно. Я могу утверждать это, поскольку, вбежав в комнату, первым делом глянул на часы. Настенные часы. Мысль, что её дух витает где-то промеж нас, сильно поразила меня, и я специально обратил внимание на время. Я сделал это неосознанно, такое не забывается. Надо же! Наручные часы, которые, должно быть, встали за несколько дней до её кончины, показывали два — семнадцать!.. Нас это потрясло! Даже, испустив дух, твоя мать не оставляла нас. Словно говорила тебе: никогда не ускользнёшь от моего взгляда. (Погружается в полу — тьму.)
МАТЬ. Я не бунтовала. Моя мать такой человек, против которого бунт невозможен. Она была всевидящим оком. Вездесущей женщиной. Женщиной. (Пауза.) Человеком, уступать которому — норма. В доме всегда был порядок. В ней самой — ничего случайного. Наперёд продуманные действия. Цельность. Всегда во главе нашей семьи стояла женщина. Матриарх. Мат — ри — арх. Так было — так будет.
ЕЛЕНА. Ты боялась её.
МАТЬ. Ещё бы! Таких женщин и стоит бояться. В отличие от других женщин, которых я знаю.
ЕЛЕНА, подойдя к АЛЕКСАНДРУ, гладит его по затылку.
Я не соответствую традиции, как она. Я споткнулась. А ты-то вообще!.. Близко не стоишь! Виноват двадцатый век. По-моему. Двадцатый век нас погубил. Он всё сгубил. Взял нас всех без разбора — и смыл! Атомизация. Полнейший разброд. После двадцатого века одни развалины. Отхожее место. Пустырь. Порча. Как мельчают поколения! Оглянись вокруг! Все глупее своих родителей. Суждения поверхностны. Меньше знают. Менее талантливы. Пошлее. Тратят время на сущую безделицу! Посмотри на себя! В тебе не осталось и половины того, что заложено во мне. Знаешь, как это называется? Вырождение расы. Начало положено мной. Признаю. Но доведёшь до конца это дело ты.
ЕЛЕНА. Быть может, мои дети начнут заново…
МАТЬ. Во-первых, ты запаздываешь, солнышко, а, во-вторых, — нет. Витя, скорее всего, прав: ты съешь своих детей. Я тебя не съела.
Перемена света: персонажи становятся чуть отдалённее. На всех троих равномерный свет. Они грациозно танцуют. Музыка строгая, не сентиментальная.
В центре всегда МАТЬ.
Свет меняется. АЛЕКСАНДР выходит на авансцену. МАТЬ не ощущает его присутствия, зато ЕЛЕНА — вполне.
АЛЕКСАНДР. Я, наверное, перебирал с разговорами.
МАТЬ. Твой отец говорил без остановки. Думал: он умник большой.
АЛЕКСАНДР. Но я хочу сказать ещё кое-что.
МАТЬ. Я только и делала, что твердила: «Заткнись, Сашок. Помолчи хоть минуту. Я не хочу слышать.»
АЛЕКСАНДР. Есть вещи, которые лучше оставить до поры, до времени. Не расшифровывать. Правда. На какое-то время. Для некоторых. Другие времена и другие люди должны вскроют всю подноготную. Должны вскрыть.
МАТЬ. Ты бы слышала, какую чушь он нёс о политике! Боже мой!
АЛЕКСАНДР. Всё знать нельзя, это я понимаю. И не всё может быть раскрыто. Но поступки, события, даже идеи и мысли — они все требуют выхода наружу. Они как голоса, шепчущие в темноте.
МАТЬ. Он никак не мог различить партии, какой кандидат от какой партии!.. Зато знал всё, что они должны делать. И всё, что… — ни в коем случае!
ЕЛЕНА. Тс!
АЛЕКСАНДР. Они проявляются и исчезают в темноте.
МАТЬ. Он возомнил себя философом. Великим мыслителем.
ЕЛЕНА. Мама, тссс! (Подходит к матери и нежно поглаживает по руке, стараясь её успокоить.)
МАТЬ. Конечно, это когда он был моложе… Я, бывало, говорила ему: «У каждого человека имеется свой словарный запас. Когда ты исчерпаешь все слова, твой словарь захлопнется. Всё. Конец. Молчание. Хочешь устроить себе такой капут?»
АЛЕКСАНДР. Сами люди… они знать не хотят… Попробуй сказать им правду — получишь плевок в спину. Даже не пытайся…
МАТЬ. Я, бывало, ему говорила: «Твои слова иссякнут. Ты придёшь к молчанию. Так будет. Одни приходят к мудрости, другие — к молчанию. Ты — к молчанию… И будешь сидеть как Везувий.» (Пауза.) Я говорила ему: «Тебе не удастся избежать этой участи.»
АЛЕКСАНДР. Люди хотят быть счастливыми. Сказок хотят.
МАТЬ. Вот что, бывало, я ему говорила. Хотя сама не верила в то, что он заткнётся. Хоть когда-нибудь!.. Чтобы этот человек заткнулся? Иногда мне приходилось просто вставать и уходить.
ЕЛЕНА. Тш, мама, тшшш!.. (Успокаивая, гладит мамину руку.)
АЛЕКСАНДР. Им подавай беззубые сказочки. Води их за нос обещанием рая, и они зубами вцепятся в эту иллюзию. Каждый предпочитает слышать: «Ты на свете всех милее, всех румяней, всех добрее, всех умнее, всех богаче, всех здоровее, всех мудрее, всех главнее, всех лучше»…
МАТЬ …. А он там всё сидел и болтал без умолку, болтал и болтал…
ЕЛЕНА продолжает гладить МАТЬ по руке, и та успокаивается постепенно, хотя её раздражение в отношении АЛЕКСАНДРА не угасает.
АЛЕКСАНДР. Они прочь гонят мысль о том, что не застрахованы от проблем и сомнений; что могут оказаться неспособными на какое-то дело. Неспособными проникнуть в суть вещей. Им мнится в этом что-то постыдное. Разве могут они оступиться?! — Боже упаси! Это болезнь. Социальная болезнь. Вроде проказы.
МАТЬ. Я уходила на кухню и стучала кастрюлями. Я стучала так, что мёртвый бы поднялся. (Осекается.) А он всё сидел там и болтал…
ЕЛЕНА. Мам.
МАТЬ. Бог знает с кем.
ЕЛЕНА. Мама!
МАТЬ. Ну кто мог выносить его болтовню?!
АЛЕКСАНДР. Но это ничего не изменит. Раскрываться — природное свойство. Цветы распускаются без спроса. Ветер завихряется ни с того, ни с сего. Древности лежат на глубине, в земле, но со временем выталкиваются на поверхность, или кто-то докапывается до них и извлекает на свет.
МАТЬ. Он плохо кончил, твой отец, плохо кончил.
ЕЛЕНА. Говори, что хочешь — папа нас обеих любил.
МАТЬ. Не знаю, кого он любил, или как любил, но умер он смертью дурной. Глупой и мерзопакостной.
АЛЕКСАНДР. Дело вот в чём. Что ты можешь знать о любви? Любовь живёт в тебе, пока она вне тебя. (Пауза.) Но ты остаёшься в любви всё равно. Потому что живёшь будущим воспоминанием о любви. Она была завтра — будет вчера. Она остаётся с тобой, ты охвачен ею и не свободен от неё. Любовь… Сам чёрт ногу сломит! Не отличить балета от болота!.. Полнейшая путаница!
МАТЬ. Помнишь, я рассказывала, как в детстве на меня наскочил грузовик? И все думали — я умру. Меня даже в больницу не отвезли. Никому и в голову не могло прийти, что я уцелею. На мне поставили крест. Врача вызвали, но меня просто отвезли домой и положили в постель.
ЕЛЕНА. От бабушки я слышала об этом происшествии несколько иначе.
МАТЬ. Бабушка? Что знала твоя бабушка? Её там не было. Они с дедушкой где-то там гуляли!.. А я осталась дома одна! Чтобы попадать под машины!
ЕЛЕНА. Она говорила: они тут же вернулись домой.
МАТЬ. Естественно, она так говорила! Могло ли быть иначе?! Ей хотелось, чтобы ты так думала! Чтобы ни в коем случае не заподозрила её в том, что она была плохой матерью! А она была плохой матерью! Мы, дети, оставались без присмотра, предоставлены сами себе, как дикари. И играли в игру «Успей проскочить». Рискованная игра. Ей было до лампочки! Смысл игры заключался в том, чтобы найти в себе смелость прошмыгнуть перед самым носом несущегося автомобиля. Как можно ближе! Я держалась до последней секунды и сорвалась с места прямо перед самым капотом гузовика. А он взял и наехал на меня!
ЕЛЕНА. Бабушка говорила, что это был мотоцикл.
МАТЬ. А бабушка там была? Её там не было. А я там была. Гру-зо-вик. Я как сейчас помню карданный вал над собой с маслянными пятнами. И этот звук… стук моей головы об асфальт. Скрежет тормозов. Меня отвезли домой, положили в постель и прикрыли одеялом. И все соседи приходили прощаться со мной. Какими жалкими они выглядели! Я слышала как в смежной комнате плакали. Заходили ко мне один за другим. Пришибленные. Робкие. Будто им всем было неловко. Уморительная картина! До сих пор не понимаю, как я тогда со смеху не померла! Я обладала властью, какой не было у меня никогда в жизни! Они просто кормились с моих рук! Я лежала — умирала, а никто не мог ничего с этим поделать. Весь мир крутился вокруг меня одной. Они все шли и шли ко мне… И я была кладезем всех ответов! Никогда больше я не испытывала подобного наслаждения! (Пауза.) Когда я встала на ноги, мама повела меня на балет. Она сказала: «Давай отметим твоё второе рождение!» Я тогда впервые увидела балет. Я смотрела и не верила своим глазам: как это возможно, чтобы красота могла принимать такую форму — форму танца. Магическое чувство.
Пауза.
АЛЕКСАНДР. Полнейшая путаница! Разве любовь объяснима? Разве можно хотя бы что-то уяснить для себя? Постигнуть её смысл? Или просто понять, что же нас связывает? Какими узами? Тайна за семью печатями.
МАТЬ. Вот почему я отвела тебя на уроки балета. Я хотела, чтобы ты умела танцевать. Танец разделяет людей. Как пианино. Или латынь. Если умеешь играть на пианино — никогда не будешь одинокой в компании. В любой момент произведёшь впечатление. Или… со знанием латыни улетучивается неуверенность. Потому что ты знаешь одну из основ мировой цивилизации. Латынью пропитано всё. Знаешь латынь — знаешь всё. И танец из того же ряда… Не умеешь танцевать — ты кретин, бестолочь, чурбан, остолоп и дундук! Ты лишний, ты останешься без пары. Но если умеешь танцевать — никаких тебе забот! рот держи на замке. Латынь по боку! О пианино забудь. Пусть другие стучат по клавишам!.. А ты просто выбираешь самого красивого парня, и кружишься с ним в танце, пока он не потеряет голову. Он даже не поймёт, как ты её ему вскружила! Закон природы. Устройство мира.
АЛЕКСАНДР. Но на этом процесс не прекращается. Нельзя выжать воду из камня. Но если внутри камня вода есть — она вытечет сама собой. Будь уверен. (Пауза.) Лена… Мне необходимо тебе сказать кое-что.
ЕЛЕНА оборачивается к нему.
О том, как я умер.
ЕЛЕНА. (Не отрывая от него взгляда.) Папа умел танцевать.
МАТЬ. Да, твой отец умел танцевать.
ЕЛЕНА. (Глядя на отца.) Каким замечательным он был танцором!
МАТЬ. Быть может, я потому за него и вышла!.. Не из-за того, что любила, а потому, что он замечательно танцевал.
ЕЛЕНА. Какой смысл разбираться в этом сейчас?
МАТЬ. Никакого. О чём я тебе и твержу постоянно: возможно — так, а возможно — эдак… Один из массы вариантов.
АЛЕКСАНДР. Я не умер так, как ты думаешь.
МАТЬ. Елена!
ЕЛЕНА спокойно оборачивается к матери.
Есть кое-что, о чём я хочу сказать тебе.
По сцене пробегает ветерок, и продолжает дуть мягко, но настойчиво во время всего последующего действия.
АЛЕКСАНДР. Я не покончил с собой.
МАТЬ. Когда нашли твоего отца мёртвым…
АЛЕКСАНДР. Говорили о самоубийстве… (Медленно опускается в кресло.)
МАТЬ. То есть, когда я нашла твоего отца мёртвым…
АЛЕКСАНДР. Так в рапорте и написали.
МАТЬ. То есть, когда я нашла твоего отца…
АЛЕКСАНДР. Кому он нужен, этот вонючий рапорт!..
МАТЬ. То есть, я хочу сказать, что когда я последний раз видела твоего отца…
АЛЕКСАНДР. Какое дело вонючей власти до того, как я умер!
МАТЬ. Он был не один. (Медленно опускается в другое кресло.)
АЛЕКСАНДР. Можно сказать, это счастье, что в причиной смерти названо самоубийство!
МАТЬ. Он был с незнакомой мне женщиной.
АЛЕКСАНДР. Твоя мама была вне себя.
МАТЬ. Я видела её впервые в жизни.
АЛЕКСАНДР. Она не ведала, что творила.
МАТЬ. Но меня она знала.
АЛЕКСАНДР. И то, что случилось — случилось так быстро, что никто не знает, что случилось.
МАТЬ. И она набросилась на меня, словно ждала моего прихода.
АЛЕКСАНДР. Так что пусть в официальных бумагах это проходит как самоубийство.
МАТЬ. Я не успела сообразить, что случилось.
АЛЕКСАНДР. Таким образом, никто не пострадает.
МАТЬ. Но это одна из тех ситуаций, когда кто-нибудь пострадает обязательно.
Перемена света: мы видим силуэты МАТЕРИ и АЛЕКСАНДРА. ЕЛЕНА делает несколькошагов к авансцене. Ветер продолжается.
ЕЛЕНА. Что тогда произошло?
МАТЬ. Кто-нибудь пострадает обязательно.
ЕЛЕНА. Папочку убили?
АЛЕКСАНДР. Таким образом, никто не пострадал.
ЕЛЕНА. Мама, это ты убила папочку?
Силуэты МАТЕРИ и АЛЕКСАНДРА становятся контрастней. Через секунду они закрывают глаза, словно спокойно засыпают. Остаются недвижимы. Продолжаетсяветер. В тёмной части сцены — там, где всегда было черно, теперь — свет, и мы видим огромную висящую оконную раму. С обеих сторон её — длинные прозрачные шторы.
В нашей семье никто не отступает — вот наш принцип. Мама говорит, что это прерогатива молодости, и она права. Кто станет отрицать молодость, красоту и силу? (Подходит к зеркалу, смотрится, возвращается на авансцену. Обращается к кому-то из публики.) Все мы молоды настолько, насколько верим в свою молодость. Почему я бы съела своих детей? — не понимаю. Почему я бы съела моих детей? Как такое могло прийти в голову?! Чушь собачья. Ужас. Мерзопакостно. Это никак непохоже на меня. Страшно думать, до какой степени тебя могут так неправильно понять! Вот ты можешь представить себе, что кто-то сказал такое про тебя?! Обо мне так сказал мой собственный муж. Он сказал, что шутит. Но тем не менее он это произнёс. Как он мог?! Я люблю всё свежее, новое, сильное. Это то, что я наследую.
Ветер усиливается.
Мысль первична. Сила положительных эмоций! Удивительно, на что мы способны! Не так ли? потрясающе, какая мощь в наших руках! Только мы ею не пользуемся. Хотя нам дано ею пользоваться. Подключить себя. В этом наш выбор. Решай по своему усмотрению: да или нет? Зависит от тебя самого. Существует несколько элементарных правил.
Слышен далёкий ритмичный стук неопределённого происхождения.
Не слушай тех, кто постоянно мямлет: «Нет, нереально, невозможно»… Смети их с твоей дороги! Провидь цель и стремись к ней! Когда точно знаешь, чего хочешь — считай, полдороги пройдено! Силища, хватка, смелость — только таким представай перед всеми. Нет сомненьям! И никаких трещин! Сомненья суть слабость. Слабость суть неудача. А неудача непростительнa. Верь в себя! и заставляй верить в себя других! Знай: ты — прав. Когда это знание становится твоею сутью, ошибок быть не может! Обочина — не твоё место. Стать неудачником — это не про тебя. Меняешь решения? — переключайся в один миг, не моргнув глазом. Не красней. Ни малейших колебаний. Вот что самое главное: всегда верить в свою правоту, ты обязан в это верить. И другие должны верить в то, что ты прав, вместе с тобой. Убеждения. Убеждения и вера в себя — краеугольный камень успеха и счастья.
Порыв ветра распахивает окно. Хлопает рама. Рама стучит. Шторы взлетают, шарахаясь в стороны. Ветер завывает протяжно. Но, кажется, ЕЛЕНА не слышит происходящего. Она тихонько смеётся о своём.
Мама говорит: пустить пыль в глаза — первейшая дело. (Пауза.) И ещё она говорит: «Майя Плисецкая — самая великая балерина, какую мне доводилось видеть». И ещё она говорит: «Чёрт возьми, как же она хороша! Подозреваю: я буду гнить в земле, а она всё так и будет продолжать танцевать!»
Занавес