В наши дни образование почти полностью оплачивается и администрируется государственными и некоммерческими учреждениями. Ситуация эта складывалась постепенно и выглядит теперь настолько естественной, что мало кто задумывается о причинах такого особого отношения к образованию даже в странах, которые по своей организации и философии относятся к частнопредпринимательским. Результатом явилось бездумное расширение роли государства в сфере образования.

С точки зрения принципов, разработанных в главе Негосударственное вмешательство в сферу образования можно оправдать двумя причинами. Во-первых, это наличие больших «внешних эффектов», то есть обстоятельств, при которых действия одного индивида сопряжены с издержками для других индивидов, но нереально требовать, чтобы он возместил эти издержки; или когда его действия приносят им значительную выгоду, но нереально требовать, чтобы они его за это вознаградили. Иными словами, речь идет об обстоятельствах, при которых невозможен свободный обмен. Вторая причина заключается в патерналистской заботе о детях и других недееспособных индивидах. Внешние эффекты и патернализм имеют совершенно разное значение (1) для всеобщего образования и (2) для специализированного профессионального обучения. Для государственного вмешательства в этих двух областях находят очень разные основания, которые оправдывают совершенно разные виды государственных действий.

Еще одно предварительное замечание: необходимо провести различие между «обучением» и «образованием». Не всякое обучение — это образование, и не всякое образование — обучение. Нас заботит здесь образование. Государственная деятельность в основном ограничивается обучением.

Всеобщее образование для граждан

Существование стабильного демократического общества невозможно без минимального уровня грамотности и знаний, доступного большинству граждан, как невозможно оно без всеобщего принятия какого-то общего набора ценностей. Образование помогает выполнять оба этих условия. Поэтому образование ребенка приносит пользу не только ему самому или его родителям, но и другим членам общества. Образование моего ребенка послужит и вашему благополучию, поскольку оно способствует развитию стабильного демократического общества. Невозможно установить, какие именно индивиды (или семьи) оказываются от этого в выигрыше, и соответственно взять с них плату за услуги. Здесь, таким образом, имеется значительный «внешний эффект».

Какого рода государственную деятельность оправдывает этот внешний эффект? Самое очевидное — это потребовать, чтобы каждый ребенок прошел какое-то минимальное обучение определенного типа. Эту обязанность можно возложить на родителей без каких-либо дополнительных действий со стороны государства, точно так же, как владельцев зданий и — нередко — автомобилей обязывают соблюдать определенные нормы для обеспечения безопасности других лиц. Однако между этими двумя случаями есть большая разница. Люди, неспособные оплатить расходы, связанные с соблюдением норм в отношении зданий и автомобилей, обычно могут избавиться от этого имущества, продав его. Таким образом, соблюдение этого требования, как правило, может быть обеспечено без государственной субсидии. Но мы не можем забрать ребенка у родителей, которые не в состоянии заплатить за его обязательное обучение: это будет явно несовместимо с нашей опорой на семью как на основную социальную единицу и с нашей верой в свободу человека. Более того, это, скорее всего, помешает воспитать из него гражданина свободного общества.

Если финансовое бремя, связанное с обязательным обучением, окажется по плечу подавляющему большинству семей в данной местности, возможно, будет и осуществимо и желательно, чтобы родители оплачивали соответствующие расходы сами. В крайних случаях можно прибегнуть к специальным субсидиям для нуждающихся семей. Во многих районах США ситуация в наши дни именно такова, и там было бы желательно возложить соответствующие расходы непосредственно на родителей. Это сделает не нужной бюрократическую машину, которая необходима ныне для сбора налогов со всех жителей в течение всей их жизни, а потом для возвращения этих денег в основном тем же людям в течение периода, когда их дети ходят в школу. Это уменьшит вероятность того, что государство также возьмет на себя административные функции в школе, о чем мы будем подробнее говорить ниже. Это увеличит вероятность того, что субсидии будут занимать все более скромное место в расходах на образование по мере роста доходов населения. Если государство и дальше будет оплачивать стоимость всего или почти всего обучения, рост доходов попросту приведет к увеличению кругового потока денег через налоговый механизм и расширению роли государства. Немаловажно, наконец, что, возложив расходы на родителей, мы сможем уравнять социальные и частные затраты на воспитание детей и таким образом улучшить распределение семей по размеру.

Различия между семьями в ресурсах и числе детей плюс требования к обучению, выполнение которых связано со значительными расходами, приводят к тому, что во многих районах США такая политика вряд ли осуществима. Как в этих районах, так и там, где эта политика осуществима, расходы по обучению взяло на себя государство. Оно платит не только за обязательное для всех минимальное обучение, но и за дополнительное обучение более высокого уровня, предоставляемое молодым людям, но не имеющее обязательного характера. Одним из доводов в пользу обеих мер являются разобранные выше «внешние эффекты». Расходы оплачиваются потому, что это единственно возможное средство обеспечить требуемый минимум. Дополнительное обучение финансируется потому, что другие люди выигрывают от обучения более способных и заинтересованных молодых людей, поскольку в этом состоит один из способов подготовки достойного общественного и политического руководства страны. Преимущества, вытекающие из этих мер, должны быть соизмеримы с издержками, и люди могут добросовестно расходиться во мнениях насчет размера соответствующих субсидий. Однако большинство из нас, по всей видимости, заключит, что преимущества достаточно велики, чтобы оправдать какие-то государственные субсидии.

Эти основания оправдывают государственное субсидирование лишь определенных видов обучения. Предвосхищая вероятный вопрос, сразу же скажу, что они не оправдывают субсидий на чисто профессиональное обучение, увеличивающее экономическую продуктивность учащегося, но не воспитывающее в нем качеств гражданина или руководителя. Разграничить эти два типа обучения весьма сложно. Общеобразовательная подготовка во многом увеличивает экономическую ценность учащегося; лишь в наше время и в считанных странах грамотность перестала быть ходким товаром на рынке рабочей силы. А профессиональное обучение, как правило, расширяет кругозор учащегося. И тем не менее различие между ними — не пустой звук. Субсидирование подготовки ветеринаров, косметологов, зубных врачей и массы других специалистов, широко осуществляемое в США в государственных учебных заведениях, не может быть оправдано на тех же основаниях, что субсидирование начальных школ или, на более высоком уровне, общеобразовательных колледжей. Можно ли обосновать его другими причинами, будет разбираться ниже в этой же главе.

Квалитативный аргумент от «внешних эффектов» ничего не говорит, разумеется, о том, какие конкретно виды обучения заслуживают субсидий или в каких пределах их стоит субсидировать. Очевидно, что наибольшую общественную пользу приносит самая низкая ступень обучения, где существует почти полное единодушие относительно содержания учебных программ, а затем польза эта постепенно снижается с повышением уровня образования. Даже это заявление нельзя принять без оговорок. Многие государства субсидировали университеты задолго до того, как они стали субсидировать школы. Какие виды образования приносят наибольшую общественную пользу и какую долю ограниченных общественных ресурсов стоит на них тратить, должно решить само общество, используя обычные политические каналы. Задача данного анализа состоит не в том, чтобы решить за общество эти вопросы, а в том, чтобы прояснить факторы, участвующие в этом выборе, и в особенности проблему того, стоит ли делать этот выбор в коллективном, а не в индивидуальном порядке.

Как мы видели, и введение минимального образовательного уровня обучения, и финансирование такого обучения государством можно обосновать «внешними эффектами» образования. Однако третью меру, а именно передачу учебных заведений в ведение государства, так сказать, «национализацию» всей «педагогической индустрии» куда труднее обосновать этими и, насколько я могу судить, какими-либо иными причинами. Всерьез о желательности такой национализации задумывались редко. Чаще всего государство финансирует обучение, непосредственно оплачивая расходы по содержанию учебных заведений. Таким образом, казалось, что решение субсидировать обучение требует принятия и этой меры. Однако эти две меры нетрудно отделить друг от друга. Государство могло бы ввести некий минимальный обязательный уровень обучения, финансирование которого осуществлялось бы посредством выдачи родителям ваучеров, по которым на каждого ребенка ежегодно выплачивалась бы какая-то фиксированная сумма при условии, что она будет истрачена на «официально утвержденное» обучение. Тогда родители имели бы право израсходовать эту и какую угодно дополнительную сумму из собственного кармана на покупку педагогических услуг в каком-то «официально утвержденном» учебном заведении по своему выбору. Такие услуги могли бы предоставляться частными коммерческими или некоммерческими учебными заведениями. Роль государства ограничивалась бы тогда наблюдением за тем, чтобы учебные заведения отвечали определенным минимальным требованиям (например, чтобы их программы содержали какой-то минимальный общий материал), примерно так же, как сейчас государство инспектирует рестораны и обеспечивает соблюдение минимальных санитарных правил. Замечательным образчиком такой программы является учебная программа для ветеранов, введенная после Второй мировой войны в США. Каждый бывший военнослужащий, имевший право на участие в программе, ежегодно получал определенную максимальную сумму, которую он мог потратить в любом учебном заведении по своему выбору при условии, что оно отвечало определенным минимальным требованиям. Другим, более ограниченным примером является английский закон, по которому местные власти платят за обучение некоторых студентов, посещающих негосударственные учебные заведения. Еще один пример дает Франция, где государство частично оплачивает расходы учащихся, посещающих негосударственные учебные заведения.

Один из основанных на «внешних эффектах» аргументов в пользу национализации обучения заключается в том, что без национализации невозможно будет воспитать у учащихся общую систему ценностей, наличие которой считается необходимым для социальной стабильности. Может статься, что недостаточно будет предъявить к находящимся в частном ведении учебным заведениям определенные минимальные требования (см. об этом выше). Этот вопрос можно конкретно проиллюстрировать на примере учебных заведений, находящихся в ведении различных религиозных групп. Можно доказывать, что такие учебные заведения будут воспитывать системы ценностей, несовместимые друг с другом и с тем, чему учат в светских учебных заведениях; таким образом, они сделают образование не объединяющей, а разобщающей силой.

В своей крайней форме это утверждение может послужить аргументом не только в пользу государственных учебных заведений, но и в пользу обязательного их посещения. Существующее в США и в большинстве западных стран положение находится где-то на полдороге. Имеются школы, находящиеся в ведении государства, но посещать их не обязательно. Однако связь между финансированием обучения и заведованием им ставит другие учебные заведения в невыгодное положение, ибо им почти ничего не достается из средств, ассигнуемых государством на обучение. Такое положение часто является источником бурных политических разногласий, особенно во Франции и в США в наши дни. Высказывают опасения, что устранение этого невыгодного положения значительно укрепит приходские школы и еще более усложнит проблему воспитания в духе общей системы ценностей.

Аргумент этот не лишен убедительности, однако отнюдь не очевидно, что он верен или что денационализация учебных заведений будет иметь вышеописанные последствия. С принципиальной точки зрения он вступает в конфликт с сохранением самой свободы. Различие между воспитанием в духе общих социальных ценностей, необходимых для стабильности общества, и идеологической накачкой, сковывающей свободу мысли и совести, относится к числу тех расплывчатых категорий, которые легче назвать, чем дать им определение.

С точки зрения ее последствий денационализация обучения расширит предоставляемую родителям свободу выбора. В настоящий момент родители могут отправлять детей в государственные школы бесплатно, однако мало кто из них пошлет их в какую-то другую школу, если та тоже не находится на субсидии. Приходские школы находятся в менее выгодном положении, поскольку они не получают никаких государственных средств, выделяемых на обучение, однако у них имеется и свое преимущество, заключающееся в том, что они находятся в ведении учреждений, готовых их субсидировать и умеющих собрать для этого средства. Других источников субсидирования для частных школ совсем немного. Если предоставить средства, ассигнуемые ныне государством на обучение, в распоряжение родителей вне зависимости от того, куда они отправляют детей учиться, мигом появится масса самых разных школ, готовых удовлетворить образовавшийся спрос. У родителей появится куда более широкая возможность прямо выражать свое отношение к разным школам, забирая детей из одних учебных заведений и посылая их в другие. В настоящее время они, как правило, могут прибегать к такой мере лишь ценой значительных расходов, послав детей в частную школу либо сменив место жительства. Что до большинства, то оно может выразить свое мнение лишь по косвенным политическим каналам. Возможно, несколько большая свобода выбирать себе школу по вкусу имелась бы в рамках государственного школьного округа, однако простиралась бы эта свобода не слишком далеко в связи с обязанностью обеспечить местом каждого ребенка. Как и в других областях, конкурентоспособное предпринимательство скорее всего было бы здесь куда более эффективным источником удовлетворения потребительского спроса, чем национализированные учреждения, существующие для других целей. По этому в конечном счете значение приходских школ вполне могло бы свестись к минимуму, а не возрасти.

В том же направлении действует и другой фактор, заключающийся в том, что родители, посылающие детей в приходские школы, по вполне понятным причинам относятся без энтузиазма к увеличению налогов для финансирования более высоких расходов на государственные учебные заведения. Вследствие этого в тех районах, где большую роль играют приходские школы, сбор средств на государственные школы сопряжен с немалыми трудностями. В той степени, в какой качество связано с объемом расходов (а в какой-то степени связь эта безусловно существует), в таких районах качество государственных школ часто оказывается ниже, и приходские школы поэтому обладают там сравнительно большей притягательной силой.

Другим частным случаем аргумента о том, что государственные учебные заведения необходимы для того, чтобы образование превратилось в объединяющую силу, является довод, согласно которому частные школы усугубляют классовые различия. Стоит дать им больше свободы, куда посылать детей, и родители изберут общество себе подобных, а это помешает здоровому общению детей из разных социальных слоев. Убедителен этот довод в принципе или нет, совсем не очевидно, что результат окажется именно таким. При нынешнем положении дел стратификация жилых районов и так резко ограничивает общение между детьми из далеких друг от друга социальных слоев. В дополнение к этому, сейчас никто не запрещает родителям отдавать детей в частные школы. Так поступают только члены весьма ограниченного класса (я не говорю здесь о приходских школах), что только увеличивает стратификацию.

Строго говоря, довод этот, с моей точки зрения, ведет нас в диаметрально противоположном направлении, а именно к денационализации школ. Спросите себя, в каком отношении житель бедного района, не говоря уже о негритянском районе большого го рода, находится в самом неблагоприятном положении. Если для него очень важно обзавестись, скажем, новой машиной, он может поднакопить достаточную сумму, чтобы купить такую же машину, как житель богатого предместья. Для этого ему не надо будет переезжать в такое предместье. Напротив, он может частично скопить необходимые деньги, сэкономив на жилье. То же самое относится к одежде, книгам и всему, чему угодно. Но предположим, что в бедной трущобной семье родился одаренный ребенок и что эта семья придает его образованию такую важность, что она готова подтянуть пояс и накопить денег ему на школу. Если ей не удастся получить каких-то льгот или стипендии в одной из немногочисленных частных школ, она окажется в очень тяжелом положении. «Хорошие» государственные школы находятся в богатых районах. Возможно, эта семья пожелает потратиться сверх того, что она уплачивает в виде налогов, дабы ребенок получил образование получше. Но она вряд ли сможет позволить себе перебраться одновременно в более дорогой район.

Мне думается, что в наших представлениях на эту тему все еще господствует наследие маленьких городков, в которых была всего одна школа и для богатых, и для бедных жителей. При таких обстоятельствах государственные школы вполне могли уравнивать разные возможности. С ростом городов и пригородов положение коренным образом изменилось. Мало того, что нынешняя школьная система не уравнивает возможностей, она, вероятнее всего, делает совершенно противоположное. При этой системе тем немногим исключительно талантливым детям, которые являются нашей надеждой на будущее, стало куда труднее подняться над уровнем своей изначальной бедности.

Еще один довод в пользу национализации школ — указание на «техническую монополию». Число детей в небольшом населенном пункте или в сельском районе может быть слишком невелико, чтобы оправдать наличие более чем одной школы оптимального размера, поэтому там невозможно будет полагаться на конкуренцию для защиты интересов родителей и детей. Как и в других случаях технической монополии, альтернативными вариантами являются неограниченная частная монополия, частная монополия под контролем государства и государственное учреждение: выбор меньшего из зол. Хотя это явно веский и серьезный аргумент, в последние десятилетия он был значительно ослаблен прогрессом в области транспорта и растущей концентрацией населения в городах.

Решение, которое кажется наиболее обоснованным в свете этих соображений (по крайней мере, когда дело касается начальной и средней школы), состоит в сочетании государственных и частных школ. Родителям, которые предпочтут отправить детей в частную школу, будет выплачена сумма, равная ориентировочной стоимости обучения ребенка в государственной школе, при условии, что как минимум эта сумма будет потрачена на образование в официально утвержденной школе. Такое положение дел будет ответом на веские соображения, содержащиеся в аргументе от технической монополии. Оно удовлетворит законные жалобы родителей на то, что, посылая детей в частные несубсидируемые школы, они вынуждены платить за образование дважды: один раз в форме общих налогов и второй — прямо. Оно сделает возможным развитие конкуренции. Таким образом появится дополнительный стимул к развитию и улучшению всех школ. Появление конкуренции будет благоприятствовать здоровому разнообразию школ. Помимо этого, оно будет способствовать повышению гибкости школьной системы. Не последним преимуществом конкуренции будет создание условий, в которых зарплата учителей станет более чутко реагировать на рыночные силы. Благодаря этому у властей появится независимый критерий для оценки ставок заработной платы и более оперативного внесения поправок в соответствии с изменяющимися условиями спроса и предложения.

Часто заявляют, что система просвещения более всего нуждается в дополнительных средствах на строительство новых сооружений и на повышение зарплаты для привлечения хороших преподавателей. Мне представляется, что это ложный диагноз. Количество денег, истраченных на обучение, увеличивается чрезвычайно стремительными темпами, куда быстрее, чем наш общий доход. Зарплата учителей растет гораздо быстрее зарплаты многих других служащих. Проблема не в том, что мы тратим слишком мало, — хотя это не исключено, — а в том, что мы получаем слишком мало отдачи на каждый истраченный доллар. Возможно, деньги, потраченные во многих школах на постройку величественных зданий и роскошные спортплощадки, по праву заносятся в рубрику расходов на обучение. Но трудно согласиться, что это расходы на образование. Точно так же, очевидно, следует рассматривать такие предметы, как плетение корзинок, бальные танцы и бесчисленные прочие специальные дисциплины, делающие честь изобретательности педагогов. Спешу добавить, что трудно возразить против того, чтобы родители по собственному желанию тратили на такие забавы свои собственные деньги. Это их личное дело. Возражать можно против использования для подобных целей денег, полученных за счет налогов, которые платят и родители, и посторонние люди. Что это за «внешние эффекты», которыми можно обосновать подобное использование налогов?

Одной из главных причин того, что общественные деньги используются таким образом, является нынешняя система, при которой управление школами сочетается с их финансированием. Родители, которые предпочли бы, чтобы деньги расходовались на хороших преподавателей и на учебники, а не на тренеров и коридоры, не имеют никакой возможности выразить свои пожелания, кроме как убедить большинство граждан изменить первоочередность расходов для всех. Это частный случай того общего принципа, что рынок дает каждому возможность выбрать себе по вкусу, то есть обеспечивает эффективное пропорциональное представительство, тогда как политический процесс навязывает единообразие. Плюс к тому возможности родителей, которые хотели бы истратить какие-то дополнительные средства на образование своих детей, резко ограничены. Они не могут увеличить суммы, расходуемой ими на обучение ребенка, и перевести его в пропорционально более дорогую школу. Если они-таки переводят ребенка, им приходится платить полную, а не только дополнительную сумму. Они без труда могут приплачивать лишь за внеклассные занятия: уроки танцев, музыки и проч. Поскольку возможности вложения дополнительных средств в частное образование чрезвычайно ограничены, потребность увеличить траты на обучение детей выражается в повышающихся государственных ассигнованиях, которые все меньше связаны с теми основами, которыми оправдывалось вмешательство государства в систему обучения.

Как можно заключить из этого анализа, принятие предложенных здесь мер может означать не только уменьшение государственных расходов на обучение, но и увеличение общих расходов на него. Оно позволит родителям расходовать деньги по своему усмотрению с большей отдачей, в связи с чем они станут тратить больше, чем тратят сегодня прямо и опосредованно (в виде налогов). Благодаря этому родители, желающие истратить больше денег на обучение, не будут обескуражены ни нынешним требованием единообразия в трате этих денег, ни вполне понятным нежеланием людей, чьи дети не обучаются в школе в данный момент (не говоря уже о тех, чьи дети не будут ходить в школу в будущем), обременять себя более высокими налогами для целей, которые часто имеют мало общего с образованием в привычном для них смысле этого слова.

Что касается зарплаты учителей, основная беда не в том, что она в среднем слишком низка (на самом деле, она вполне может быть в среднем слишком высокой), а в том, что ставки чересчур единообразны и негибки. Плохим учителям сильно переплачивают, а хорошим — сильно недоплачивают. Ставки заработной платы, как правило, единообразны и определяются не столько достоинствами преподавателя, сколько старшинством, степенями и различными преподавательскими лицензиями. Это тоже в большой степени результат нынешней системы, при которой государство ведает школами, и чем больше административная единица, контролируемая государством, тем хуже обстоит дело. Именно поэтому профессиональные педагогические организации столь активно выступают за расширение этой единицы: от местного школьного округа к штату и от штата к федеральному правительству. В любой бюрократической организации, построенной на принципах гражданской службы, стандартная шкала заработной платы почти неизбежна; здесь практически невозможно стимулировать конкуренцию путем введения разных ставок в зависимости от достоинств служащего. Работники системы просвещения, то есть сами учителя, начинают осуществлять первичный контроль. У родителей или у местной общественности контроля остается совсем мало. Работники в любой области, от плотников и водопроводчиков до учителей, в большинстве своем предпочитают стандартную шкалу зарплаты и выступают против оплаты по достоинствам по той очевидной причине, что особо талантливых людей всегда мало. Это частный случай общей человеческой тенденции вступать в сговор для установления монопольных цен, делается ли это посредством профсоюза или промышленной монополии. Но эти монопольные сговоры, как правило, падают под ударами конкуренции, если, конечно, государство само не санкционирует их или хотя бы не оказывает им значительной поддержки.

Если постараться нарочно придумать систему найма и оплаты учителей, рассчитанную на то, чтобы оттолкнуть людей с воображением, инициативой и верой в свои силы и привлечь бестолковых, посредственных и инертных, лучше всего будет просто скопировать систему преподавательских лицензий и стандартной шкалы зарплат, сложившуюся в школьных округах больших городов и штатов. Приходится удивляться, что уровень преподавания в начальной и средней школе в подобных обстоятельствах все еще достаточно высок. Альтернативная система сможет разрешить эти проблемы и позволит конкуренции эффективно вознаградить достойных и привлечь на ниву просвещения способных людей.

Почему государственное вмешательство в сферу обучения развивалось в США именно в таком направлении? Я не настолько осведомлен в области истории образования, чтобы дать на этот вопрос исчерпывающий ответ. Тем не менее некоторые догадки, возможно, окажутся небесполезны и подскажут соображения, которые могут изменить соответствующую социальную политику. Я отнюдь не уверен, что предлагаемые мной ныне решения были бы целесообразны столетие назад. До бурного развития транспорта аргумент от «технической монополии» выглядел куда сильнее. Столь же важно, что в XVIII и XIX веках главную проблему в США представляло не развитие разнообразия, а создание определенного стержня общих ценностей, без которых не бывает стабильного общества. США захлестывали потоки иммигрантов со всего света, говоривших на разных языках и подчинявшихся разным обычаям. «Плавильный котел» должен был обрести определенную степень единообразия и приверженность общим ценностям. Государственные школы сыграли в этом деле немаловажную роль, не в последнюю очередь из-за того, что благодаря им английский сделался общим языком. При альтернативной системе «ваучеров» (см. выше) минимальные требования к школам, претендовавшим на официальное одобрение, вполне могли включать использование английского языка. Но вполне могло статься, что обеспечить введение и выполнение этого требования в частных школах было бы тогда сложнее. Я не хочу заключить, что система государственных школ была определенно предпочтительнее альтернативного варианта; я говорю лишь, что доводы в ее пользу были тогда гораздо сильнее, чем в наши дни. Проблема, стоящая перед нами теперь, заключается не в том, чтобы обеспечить единообразие; она состоит как раз в том, что в смысле единообразия мы хватили лишку. Сейчас наша задача — способствовать разнообразию, и альтернативный вариант сделает это куда более эффективно, чем система национализированных школ.

Другой фактор, который мог сыграть важную роль столетие назад, заключался в сочетании дурной славы, которой пользовались денежные субсидии частным лицам («подачки»), с отсутствием эффективного административного механизма, который занимался бы выдачей ваучеров и проверкой их использования. Такой механизм — явление нашего времени; он достиг полного расцвета благодаря колоссальному расширению личного налогообложения и программ социального обеспечения. В его отсутствие административный контроль над школами мог рассматриваться как единственный возможный способ финансирования образования.

Как можно заключить из некоторых приведенных выше крайних примеров (Англия и Франция), отдельные черты предлагаемого решения присутствуют в существующих системах образования. Призывы к решению такого рода раздаются в большинстве стран Запада все громче и, насколько мне кажется, все чаще. Возможно, это отчасти объясняется развитием в наши дни государственного административного механизма, способствующего такой постановке дела.

Хотя при переходе от нынешней системы к выдвигаемой нами и в управлении нашей системой возникают многочисленные проблемы, они не кажутся ни неразрешимыми, ни уникальными. Так же как и при денационализации других видов деятельности, существующие здания и оборудование можно было бы продать частным предпринимателям, пожелавшим работать в этой области. Таким образом, этот переход не потребует непроизводительных затрат капитала. Поскольку государственные органы (по крайней мере, в некоторых районах) будут заведовать школами и дальше, переход будет постепенным и несложным. Местное подчинение учебных заведений в США и в ряде других стран также облегчит этот переход, поскольку оно будет содействовать эксперименту в малых масштабах. При решении вопроса о том, кто может претендовать на дотации какого-то государственного органа, безусловно, будут свои трудности, но они ничем не отличаются от нынешней проблемы того, какой орган обязан обеспечить данному ребенку доступ к образованию. Разница в размере субсидии сделает одни районы привлекательнее других; к такому же результату приводит ныне разница в качестве обучения. Единственным дополнительным осложнением могут явиться возросшие возможности для злоупотреблений, поскольку люди получат большую свободу решать, куда посылать детей учиться. Ссылки на административные трудности — стандартный способ защиты статус-кво от любых предлагаемых перемен; в данном случае эта защита еще менее убедительна, чем обычно, ибо при существующей ситуации приходится решать не только сложные проблемы, связанные с предлагаемым вариантом, но и дополнительные проблемы, связанные с тем, что заведование школами является функцией государства.

Обучение на уровне колледжа и университета

Предшествующее изложение затрагивало главным образом обучение в начальной и средней школе. Когда речь заходит о высшем образовании, аргумент в пользу национализации, основанный на внешних эффектах или на технической монополии, становится еще более слабым. По поводу содержания школьных программ, необходимых для воспитания граждан демократического общества, имеется почти полное единодушие: чтение, письмо, арифметика и, пожалуй, всё. Но чем выше уровень образования, тем больше разногласий. Разумеется, даже на уровне намного ниже, чем уровень американского колледжа, уже нет достаточного единства мнений, чтобы навязывать всем взгляды большинства, и уж тем более относительного большинства. Отсутствие единства мнений может зайти настолько далеко, что поставит под сомнение даже уместность субсидирования обучения на этом уровне; это определенно подрывает аргумент в пользу национализации, основанный на необходимости воспитания в духе общей системы ценностей. На этом уровне вряд ли можно вообще говорить о «технической монополии» в свете того, что для посещения высших учебных заведений люди могут переезжать и переезжают на большие расстояния.

В США государственные учреждения играют в сфере высшего образования меньшую роль, чем на уровне начальной и средней школы. Тем не менее значение их постоянно возрастало (по крайней мере, до начала 1920-х годов), и теперь их посещают более половины всех студентов колледжей и университетов. Одна из главных причин их роста заключалась в относительной дешевизне: большинство муниципальных и штатных колледжей и университетов взимают куда более низкую плату за обучение, чем частные университеты, которые не могут себе этого позволить. Поэтому частные университеты сталкиваются с серьезными финансовыми затруднениями и с полным основанием сетуют на «несправедливую» конкуренцию. Им хочется сохранить независимость от государства, но в то же время давление финансовых обстоятельств побуждает их искать государственной помощи.

Вышеприведенный анализ подсказывает направления поиска удовлетворительных решений нашей проблемы. Государственные расходы на высшее образование могут быть оправданы как средство воспитания у молодежи гражданских качеств и способности к руководству обществом, хотя я поспешу добавить, что значительную долю нынешних расходов, идущую на чисто профессиональное обучение, нельзя обосновать ни этими, ни, как мы увидим, какими-либо иными причинами. Ограничение субсидий только государственными учебными заведениями нельзя обосновать вообще ничем. Все субсидии должны выдаваться частным лицам и тратиться в учебных заведениях по их выбору на том единственном условии, что предлагаемое в них образование относится к категории, которую целесообразно субсидировать. Все остальные государственные учебные заведения должны взимать плату, покрывающую стоимость образования, и таким образом на равных конкурировать с негосударственными учебными заведениями. В своих общих чертах получившаяся в результате система будет аналогична системе финансирования образования ветеранов, сложившейся в США после Второй мировой войны, с тем исключением, что средства, надо полагать, будут отпускаться штатами, а не федеральным правительством.

Переход к такой системе создаст условия для более эффективной конкуренции между учебными заведениями разных типов и для более целесообразного использования их ресурсов. Он снимет необходимость прямых государственных дотаций частным колледжам и университетам и таким образом оградит их независимость и своеобразие и одновременно позволит им вырасти по сравнению с государственными учебными заведениями. Субсидирование учреждений, а не людей привело к тому, что государство субсидирует всю деятельность учебного заведения, а не только ту деятельность, которую государству следует субсидировать. Даже поверхностный анализ покажет, что, хотя эти два вида деятельности отчасти совпадают, они отнюдь не тождественны.

Альтернативный вариант будет более справедливым: достоинства этого довода особенно очевидны на уровне колледжа и университета в связи с многочисленностью и разнообразием частных учебных заведений. Штат Огайо, например, заявляет своим гражданам: «Если у вас есть ребенок, который хочет учиться в колледже, мы автоматически назначим ему приличную стипендию на все четыре года при условии, что он способен удовлетворить минимальные требования, предъявляемые к абитуриентам, и еще при том условии, что у него хватит ума подавать в Университет штата Огайо. Если вашему ребенку или вам хочется, чтобы он учился в Оберлинском колледже или в университете Вестерн Резерв, не говоря уже о Йеле, Гарварде, Северо-Западном или Чикагском университете или Белойте, ни гроша он от нас не получит». Как можно оправдать такую программу? Не справедливей ли было бы и не лучше ли для развития науки, если бы штат Огайо тратил выделенные на высшее образование деньги на стипендии, которые можно было бы использовать в любом колледже и университете, и потребовал, чтобы Университет штата Огайо конкурировал на равных основаниях с другими высшими учебными заведениями?

Специальное и профессиональное образование

Специальное и профессиональное образование не имеет внешних эффектов вроде тех, которые разбирались выше в связи со всеобщим образованием. Это форма инвестиций в человеческий капитал, абсолютно аналогичная вкладыванию денег в оборудование, здания и прочие неодушевленные формы капитала. Функция такой инвестиции заключается в том, чтобы повысить экономическую продуктивность человека. Если инвестиция достигает этого результата, общество свободного предпринимательства вознаграждает человека более высокой оплатой его услуг. Это различие в выручке является экономическим стимулом для инвестиций капитала в форме ли машины или в форме человека. В обоих случаях дополнительная выручка должна соизмеряться с затратами, понесенными для ее получения. Когда речь идет о специальном образовании, главные затраты состоят в доходе, упущенном в период обучения, в процентах на прибыль, упущенных в связи с откладыванием заработка, и в специфических расходах на приобретение образования, таких как плата за обучение и затраты на учебники и оборудование. Когда речь идет о капитале в форме материальных активов, главные затраты состоят в расходах на капитальное оборудование и в процентах на прибыль, недополученных в период приобретения этого оборудования. В обоих случаях человек, очевидно, считает свои затраты целесообразными, если дополнительная выручка превышает, по его разумению, дополнительные расходы. В обоих случаях, если человек сам несет соответствующие расходы и если государство не субсидирует этих расходов и не облагает налогом выручку, он (или его родители, или его благодетели) в общем и целом берет на себя все дополнительные издержки и получает всю дополнительную вы ручку; тут нет места для явно переложенных на чужие плечи издержек и незаслуженной выручки, которые систематически приводят частный интерес в столкновение с общественным.

Если бы капитал для инвестиций в людей был так же легко доступен, как капитал для инвестиций в материальные активы (вкладывается ли он через рынок или путем прямой инвестиции со ответствующими людьми или их родителями или покровителями), норма прибыли на капитал была бы в этих сферах примерно одинакова. Если бы она была выше на неодушевленный капитал, у родителей имелся бы стимул покупать своим детям такой капитал вместо того, чтобы вкладывать соответствующую сумму в специальное образование, и наоборот. На самом деле, однако, эмпирические данные свидетельствуют о том, что норма прибыли на капитал, инвестированный в образование, гораздо выше, чем на капитал, вложенный в материальные активы. Это расхождение говорит о недостатке инвестиций в человеческий капитал.

Эта нехватка инвестиций в человеческий капитал отражает, надо полагать, изъян рынка капитала. Инвестиции в человеческий капитал нельзя финансировать на тех же условиях и с такой же легкостью, как инвестиции в капитал физический. Нетрудно понять, почему так происходит. Когда дается долгосрочная ссуда на финансирование инвестиций в физический капитал, кредитор способен заручиться обеспечением в виде недвижимого имущества или оставшейся части требований на сами материальные активы и в случае неуплаты может рассчитывать на реализацию хотя бы части своих капиталовложений путем продажи материальных активов. Если он дает аналогичную ссуду на увеличение доходности человека, ему, очевидно, невозможно заручиться аналогичным обеспечением. В нерабовладельческом государстве человека, воплощающего вложенные деньги, нельзя купить и продать. Даже если бы это было возможно, аналогичного обеспечения все равно не получится. Капиталоотдача материальных активов не зависит обычно от сотрудничества первоначального заемщика, капиталоотдача человеческого капитала совершенно очевидно зависит. В связи с этим давать ссуду на образование человека, у которого нет никакого обеспечения, кроме будущего заработка, — куда менее привлекательная затея, чем ссужать деньги на финансирование постройки зданий: обеспечение тут меньше, а расходы по последующему взысканию процентов и основной суммы долга гораздо выше.

Еще одна сложность заключается в том, что долгосрочные ссуды не совсем подходят для финансирования инвестиций в образование. Такие инвестиции неизбежно связаны с большим риском. Средняя ожидаемая прибыль может быть высока, но отклонения от средней величины бывают весьма велики. Одна очевидная причина отклонений — это смерть или утрата трудоспособности, но куда важнее, видимо, различия в способностях, энергичности и удачливости. Вследствие этого, если предоставлять долгосрочные ссуды, обеспечением которых будет один лишь ожидаемый будущий заработок, значительная пропорция их не будет возвращена. Чтобы сделать такие ссуды привлекательными для кредиторов, номинальная ставка процента на все ссуды должна быть достаточно высока, что бы компенсировать потери капитала из-за невыплаченных ссуд. Высокая номинальная ставка процента вступит в противоречие с законами о ростовщичестве и сделает такие ссуды непривлекательны ми для заемщиков. В других случаях проблема инвестиционного риска решается посредством акционерных капиталовложений плюс ограниченной ответственностью акционеров. В области образования аналогичным методом будет «покупка» пая в будущем заработке данного индивида: ему авансируют средства, необходимые для финансирования его обучения, на том условии, что он согласится выплачивать кредитору какую-то оговоренную часть своего будущего заработка. Таким образом кредитор получит от сравнительно успешных людей больше, чем он первоначально вложил, что компенсирует ему те случаи, когда он не сумел вернуть свои первоначальные капиталовложения в людей неудачливых.

Судя по всему, частные контракты такого рода не должны столкнуться с какими-либо юридическими препятствиями, хотя, говоря экономически, они эквивалентны покупке доли потенциального дохода индивида и, таким образом, частичному рабовладению. Одна из причин того, что, несмотря на их потенциальную выгодность и для кредитора и для заемщика, такие контракты не приобрели популярности, заключается, видимо, в связанных с ними административных проблемах в свете того, что люди свободно переезжают с места на место, в свете необходимости получать достоверные отчеты о доходах и длительности периода действия таких контрактов. Очевидно, что эти издержки будут особенно высоки при инвестициях в мелких масштабах и при большой географической разбросанности финансируемых лиц. Эти издержки являются, возможно, главной причиной того, что данный тип капиталовложений так и не приобрел распространения в частном секторе.

Однако кажется вполне вероятным, что важную роль тут сыграло и совокупное действие следующих обстоятельств: новизна самой идеи; нежелание считать инвестиции в людей аналогичными инвестициям в материальные активы; вытекающая из этого вероятность иррационального общественного осуждения таких контрактов, даже если они заключаются по добровольному согласию; и наконец, юридические и прочие ограничения, которые могут быть наложены на капиталовложения этого типа финансовыми посредниками, более всего пригодными для участия в таких капиталовложениях, а именно компаниями по страхованию жизни. Потенциальная выручка (особенно у застрельщиков этого дела) будет настолько высока, что имело бы смысл пойти на чрезвычайно высокие административные расходы.

Какие бы ни были тому причины, изъяны рынка привели к недостатку инвестиций в человеческий капитал. Поэтому государственное вмешательство можно обосновать как «технической монополией» (поскольку распространение таких капиталовложений наталкивается на административные расходы), так и необходимостью выправить ситуацию на рынке (поскольку рынок в данном случае не выказал гибкости).

Если государству приходится вмешиваться, то как именно? Очевидной — и единственной на сей день — формой вмешательства является прямое государственное субсидирование специального или профессионального образования, финансируемое из общих доходов органов власти. Эта форма вмешательства представляется совершенно неуместной. Капиталовложения следует делать до тех пор, пока добавочный доход не вернет вложенного капитала и не принесет рыночной нормы процента на него. Если деньги вкладываются в человека, добавочный доход принимает форму более высокого вознаграждения за предоставляемые этим человеком услуги. При свободно-рыночной экономике человек получит это вознаграждение в виде личного дохода. Если соответствующие капиталовложения субсидируются, ему не придется нести никаких издержек. Поэтому если бы субсидии выдавались всем, кто желает получить образование и отвечает определенным минимальным требованиям, возникла бы тенденция к чрезмерным капиталовложениям в людей, поскольку у них был бы стимул получить образование, покуда добавочный доход будет превышать частные расходы, даже если бы дохода этого было недостаточно для вложенного капитала, не говоря уже о процентах на него. Чтобы избежать чрез мерных капиталовложений, государству пришлось бы ограничить субсидии. Даже если оставить в стороне трудности, с которыми сопряжен расчет «правильного» объема капиталовложений, придется прибегнуть к довольно произвольному лимитированию ограниченного капитала, поскольку претендентов на него будет больше, чем окажется возможным финансировать. Те, кому повезет получить субсидию на образование, пожнут весь доход с этих капиталовложений, тогда как расходы падут на плечи налогоплательщиков. Такой способ перераспределения дохода в высшей степени произволен и, несомненно, порочен.

Задача заключается не в том, чтобы перераспределить доходы, а в том, чтобы капитал для инвестиций в людей и в материальные активы предоставлялся на аналогичных условиях. Люди должны нести расходы, связанные с делаемыми в них инвестициями, и получать соответствующую прибыль. Изъяны рынка не должны мешать им делать эти инвестиции, когда они готовы нести соответствующие расходы. Один из способов достижения этого результата состоит в том, чтобы государство занималось акционерными инвестициями в людей. Какой-то государственный орган может предложить финансировать — или помочь финансировать — образование любого лица, способного удовлетворить определенные минимальные требования. Он предоставит какую-то ограниченную ежегодную сумму на оговоренное число лет с тем условием, что эти средства будут истрачены на образование в одном из признанных учебных заведений. Получатель пообещает взамен в каждый последующий год выплачивать государству какой-то определенный процент своего заработка сверх какой-то определенной суммы за каждую полученную от государства тысячу долларов. Эти выплаты можно без труда совместить с уплатой подоходного налога и таким образом свести до минимума дополнительные административные расходы. Установленная основная сумма должна равняться ожидаемому среднему доходу без специального образования; подлежащий выплате процент зарплаты должен быть рассчитан так, чтобы все это предприятие самофинансировалось. При такой системе получающие образование лица будут практически нести все расходы. Объем капиталовложений будет тогда устанавливаться в зависимости от желаний заинтересованного лица. Если бы государство финансировало специальное или профессиональное образование только таким способом и если бы расчетный заработок отражал все релевантные доходы и издержки, свободный выбор людей приводил бы к оптимизации капиталовложений.

Второе условие, к сожалению, вряд ли будет удовлетворено полностью в связи с невозможностью включить вышеупомянутые нематериальные виды вознаграждения. Поэтому на практике производимые в соответствии с этим планом капиталовложения все равно окажутся слишком малы и не будут распределяться оптимальным образом.

По ряду причин будет предпочтительнее, если разработкой этого плана займутся частные финансовые и некоммерческие учреждения — такие как фонды и университеты. В связи с тем что довольно сложно рассчитать основной заработок и долю превышающей суммы, подлежащую уплате государству, существует большая опасность того, что эту идею превратят в орудие политической спекуляции. Данные о существующих ставках зарплаты разных профессий дадут лишь очень приблизительное представление о том, в каких значениях это предприятие сделается самофинансирующимся. Кроме этого, основной заработок и подлежащая выплате доля у разных людей должны быть разными в зависимости от их предполагаемой зарплаты, точно так же, как группы людей с разной продолжительностью жизни платят разные страховые взносы.

Что касается административных расходов, которые могут препятствовать разработке такого плана на частной основе, то лучше всего, чтобы соответствующие средства предоставлялись федеральным правительством, а не более мелкими подразделениями. Скажем, розыски людей, которых финансировал штат, обойдутся каждому штату в ту же сумму, что страховой компании. В случае федерального правительства подобные расходы будут сведены до минимума, хотя и не до нуля. У человека, эмигрировавшего в другую страну, например, все еще может быть юридическая или моральная обязанность выплачивать уговоренную долю заработка, однако обеспечить выполнение этой обязанности может оказаться сложно и дорого. Поэтому у людей, значительно преуспевших, может по явиться стимул к эмиграции. Разумеется, аналогичная проблема встает (и в куда больших масштабах), когда дело касается подоходного налога. Хотя эта и другие административные проблемы, связанные с осуществлением высказанной идеи на федеральном уровне, безусловно обернутся некоторыми неудобствами, серьезными их назвать нельзя. Зато по-настоящему серьезна вышеупомянутая политическая проблема: как сделать так, чтобы этот план не превратился в орудие политической спекуляции и не преобразился по ходу дела из самофинансирующегося предприятия в средство субсидирования специального образования.

Но если опасность эта реальна, реальны и представляемые этой идеей возможности. Имеющиеся у рынка капитала изъяны имеют тенденцию превращать специальное и профессиональное образование в исключительный удел тех лиц, чьи родители или покровители способны пойти на соответствующие расходы. Они создают из таких лиц «неконкурентную» группу, огражденную от конкуренции недоступностью необходимого капитала для многих способных людей. Результатом этого является воспроизведение неравенства в достатке и положении. Развитие системы типа выше описанной сделает капитал гораздо более доступным и таким образом в значительной степени обеспечит реальное равенство возможностей, уменьшит неравенство в доходах и богатстве и будет способствовать более полному использованию наших человеческих ресурсов. И сделано это будет не через ограничение конкуренции, ликвидацию стимулов и заботе о симптомах проблемы (как произошло бы при прямом перераспределении доходов), а через поддержку конкуренции, повышение эффективности стимулов и ликвидацию причин, порождающих неравенство.