Лекции, которые моя жена помогла мне переработать для издания в виде этой книги, были прочитаны четверть века назад. Воссоздать интеллектуальную атмосферу того времени нелегко даже людям, активно участвовавшим в тогдашней жизни, не говоря уже о большей половине ныне живущих, которые в ту пору либо не достигли десятилетнего возраста, либо вообще еще не родились. Те из нас, кто испытывал глубокую тревогу за свободу и экономическое процветание, угрозу которым представляет рост государственных полномочий, идеи государства всеобщего благосостояния и кейнсианские воззрения являли собой ничтожное загнанное меньшинство и воспринимались большинством собратьев-интеллектуалов как эксцентрики.
Даже спустя семь лет, когда эта книга впервые увидела свет, высказанные в ней взгляды настолько расходились с основным течением тогдашней мысли, что рецензий на нее не появилось ни в одном из главных периодических изданий — ни в New York Times, ни в Herald Tribune (тогда еще выходившей в Нью-Йорке), ни в Chicago Tribune, ни в Times или Newsweek, ни даже в Saturday Review, хотя ее рецензировал лондонский Economist и крупнейшие профессиональные журналы. А ведь это была книга, рассчитанная на массовую аудиторию, написанная профессором одного из крупнейших американских университетов и разошедшаяся в последующие 18 лет тиражом свыше 400 тысяч экземпляров. Невозможно себе представить, чтобы так же была обойдена молчанием подобная публикация экономиста, который имел бы сходную профессиональную репутацию, но высказывался положительно о государстве всеобщего благосостояния, социализме или коммунизме.
О том, насколько изменился за последние двадцать пять лет интеллектуальный климат, свидетельствует совсем иной прием, оказанный книге «Свобода выбирать», которую я написал вместе с женой; эта книга, опубликованная в 1980 году, была прямой наследницей «Капитализма и свободы» и защищала то же самое мировоззрение. Об этой книге отозвались все крупнейшие периодические издания, причем многие поместили весьма пространные рецензии и рецензионные статьи. Книга была не только частично перепечатана в Book Digest, но и попала на его обложку. За первый год в США разошлись 400 тысяч экземпляров «Свободы выбирать», она была переведена на двадцать языков, а в начале 1981 года вышла карманным изданием, рассчитанным на массовую аудиторию.
Нам думается, что столь разный прием, оказанный этим двум книгам, нельзя объяснить различием в их качестве. Первая книга имеет более философский, более абстрактный и поэтому более фундаментальный характер. «Свобода выбирать», как мы выразились в предисловии, написана в более «конкретном, менее теоретическом ключе». Она скорее дополняет, а не отменяет «Капитализм и свободу». На уровне поверхностном разный прием можно отнести на счет телевидения. «Свобода выбирать» была основана на одноименной серии телевизионных передач (компании PBS) и задумана как приложение к ней; не приходится сомневаться, что успех этих телепередач привлек к книге большое внимание.
Это объяснение поверхностно, потому что появление и успех телевизионной программы само по себе является знаком перемен в интеллектуальном климате. В 1960-е годы к нам ни разу не обращались с просьбой сделать телепередачу типа «Свободы выбирать». Вряд ли нашлись бы желающие ее финансировать. А если бы случайно такую программу сделали, не нашлось бы сколько-нибудь значительной аудитории, восприимчивой к изложенным в ней взглядам. Нет, иной прием, оказанный второй книге, и успех телепередачи — это общие следствия перемен в общественном настроении. Мысли, высказанные в наших двух книгах, еще не стали частью господствующего мировоззрения, но теперь они, по крайней мере, сделались респектабельными в интеллектуальном сообществе и, судя по всему, почти привычными для широкой аудитории.
Эти перемены в общественном настроении не были произведены ни данной книгой, ни многими другими, принадлежащими к той же философской традиции, — такими, как книги Хайека «Дорога к рабству» и «Основной закон свободы» (Constitution of Liberty). В доказательство этого достаточно указать на предложение написать статью для дискуссии «Капитализм, социализм и демократия», разосланное редакцией журнала Commentary в 1978 году. В нем есть в числе прочего и такие строки: «Мысль о том, что между капитализмом и демократией, видимо, существует неразрывная взаимосвязь, в последнее время стала казаться правдоподобной многим интеллектуалам, некогда считавшим такой взгляд на вещи не только ошибочным, но даже и политически опасным». Я послал в ответ пространную цитату из «Капитализма и свободы» и более короткую выдержку из Адама Смита, а завершил письмо приглашением: «Добро пожаловать в наши ряды». Даже в 1978 году из 25 участников дискуссии лишь 9, не считая меня, высказали взгляды, которые можно полагать созвучными основному пафосу «Капитализма и свободы».
Общественное мнение изменилось вследствие опыта, а не теории или философии. Россия и Китай, внушавшие некогда большие надежды интеллектуальным классам, больше не годились на роль идеала. Англия, чей фабианский социализм оказал господствующее влияние на американских интеллектуалов, переживала серьезные неприятности. В наших краях интеллектуалы, всегда бывшие поклонниками расширения государственных полномочий и в подавляющем большинстве своем поддерживавшие на выборах демократическую партию, утратили иллюзии из-за Вьетнамской войны и в особенности той роли, какую сыграли в ней президенты Кеннеди и Джонсон. В прах обращались многие программы реформы — такие великие начинания прошлых лет, как пособия для неимущих, государственное и муниципальное жилищное строительство, поддержка профсоюзов, школьная интеграция, федеральная помощь образованию и компенсационная дискриминация. Вместе с остальным населением интеллектуалы почувствовали, как бьют им по карману инфляция и высокие налоги. Именно эти явления, а не убедительность идей, выраженных в книгах, где обсуждались принципы, объясняют переход от сокрушительного поражения Барри Голдуотера в 1964 году к сокрушительной победе Рональда Рейгана в 1980-м (ведь программа и основной пафос были у них, по сути дела, одни и те же).
В чем же тогда роль таких книг, как эта? Она, на мой взгляд, двояка. Во-первых, доставить материал, чтобы было над чем пораскинуть мозгами. Как мы писали в предисловии к «Свободе выбирать», «единственный человек, по-настоящему способный вас убедить, — это вы сами. Вам надо на досуге не спеша поразмыслить над обсуждаемыми вопросами, взвесить разные аргументы, дать им отлежаться и лишь потом, по прошествии многих лет, обратить свои предпочтения в убеждения».
Вторая — и более основательная — роль таких книг заключается в том, чтобы оставить вопрос открытым до тех пор, пока обстоятельства не вызовут необходимости перемен. В частных и особенно в государственных делах господствует колоссальная инерция, своего рода тирания статус-кво. Только кризис (реальный или воображаемый) вызывает настоящие перемены. Когда происходит кризис, действия, которые будут предприняты, зависят от имеющихся в наличии идей. В этом, как мне кажется, и состоит наша главная роль: разрабатывать альтернативы существующей политике, поддерживать в них жизнь и держать их наготове, пока политически невозможное не сделается политически неизбежным.
Пожалуй, будет понятнее, если я расскажу случай из личного опыта. В конце 1960-х годов я дискутировал с неисправимым коллективистом Леоном Кейсерлингом в Висконсинском университете. Решающий, как ему казалось, удар заключался в том, чтобы высмеять мои взгляды как крайне реакционные, и он предпочел нанести его, зачитав из конца главы II настоящей книги список мер, которые, как я писал, «нельзя, на мой взгляд, оправдать в свете вышеозначенных принципов». Покуда он перебирал мои филиппики в адрес поддержания цен, тарифов и т. д., студенческая аудитория была на его стороне, и так продолжалось, пока он не дошел до пункта 11: «Воинская повинность в мирное время». Мое выступление против воинской повинности вызвало бурные аплодисменты; это стоило ему и аудитории и дискуссии.
Кстати говоря, в моем списке 14 необоснованных правительственных мероприятий воинская повинность была единственным, которое на сегодняшний день элиминировано; да и эту победу нельзя считать окончательной. Что касается остальных пунктов из этого списка, то мы еще больше отдалились от принципов, выдвинутых в нашей книге, и в этом заключается, с одной стороны, причина перемен в общественном мнении, а с другой — доказательство того, что эти перемены пока не возымели серьезных практических последствий. Этот же факт свидетельствует о том, что основные положения нашей книги так же актуальны в 1981 году, как в 1962-м, хотя некоторые примеры и детали, наверное, уже устарели.