— Будь он благословенен! — выругался Турак и запил проклятие оставшимся вином.

Он был молод, красив и относился к чистокровным браксанам. Он неаккуратно и как-то криво набросил плащ на плечи и сидел с растрепанными волосами — но волосы растрепала женщина, поэтому он их не причесывал в память о ее прикосновении. Плащ он поправил рукой в перчатке, потом подтянул ее, привлекая к себе внимание.

— Вина! — крикнул он в командном речевом режиме. — Подобающего моей расе.

Женщина, сидевшая рядом с ним улыбнулась и отодвинула гору пустых бутылок на дальний конец стола. Ее точило беспокойство за него, но нельзя было показывать это в подобном заведении — а в случае с браксаном, вообще смертельно опасно. Оставалось надеяться, что он способен удержаться на ногах после всего, что выпил и еще выпьет, поскольку доза-то получалась ой как немалая.

— Пусть ему придется почитать действующее божество! — пробормотал Турак и женщина посмотрела на него, упреждая, пытаясь уверить его в том, что даже в этом заведении подобную смелость терпеть не станут. Сомелье огибал заполненные столики, спеша к ним, лебезя и дергаясь.

— Лорд, — слабым голосом пробормотал он. — У нас больше нет браксанского вина. Может, какого-нибудь другого…

— Почему нет? — спросил Турак.

— Прошу лорда извинить нас, но вы… то есть я хочу сказать, вы, лорд… Оно закончилось… — и чтобы подтвердить свои слова, он показал на стол, заставленный пустыми бутылками.

Турак, сын Сечавеха, встал и стул с треском повалился на пол. Он встал во весь рост и опытной рукой схватил сомелье за волосы.

— Ты хочешь сказать, что это весь ваш запас? — заорал он.

Тот беспомощно замахал руками, лепечя что-то про бедность, в коей пребывают владельцы заведения, и на такие дорогие бутылки здесь обычно нет спроса.

— На тот случай, если сюда заглянет браксан, вы должны держать достаточно, чтобы удовлетворить его запросы, — громкий голос пьяного Турака, разнесся по всем уголкам забегаловки, привлекая внимание завсегдатаев. Его женщина боялась его, но еще больше боялась за него, а когда Турак протянул руку к жаору, что в этот день и вовсе не прицепил к поясу, она решилась и оттащила его от стола.

— Может, немного глотнете свежего воздуха, лорд? — лицо его дрожало под маской ярости, он почти забылся. — Я заплачу, — начала женщина, обращаясь к сомелье, но тот был готов скорее потерять деньги, чем рисковать из-за дальнейшего пребывания в нем Турака.

— Забери его и помоги забыть это место, и это будет вполне достаточно, — процедил он. — У меня хватает проблем и без вендетты высшего класса.

Каким сильным казался лорд и каким слабым он был! Глаза ярко горели и вроде бы все замечали, а на самом деле не видели ничего; походка, демонстрировавшая уверенность и надменность, смотрелась так только потому, что женщина поддерживала его. В сильном опьянении необходимость сохранить лицо служила Тураку движущей силой, хотя и неосознанно, и, влекомый женщиной, он пугал посетителей из низшего класса, когда проходил мимо.

Как браксаны могут быть такими слабыми, размышляла она, и все равно создавать иллюзию силы? Женщина вывела Турака из главного зала на темную улицу. Она встретила его там, пока солнце, Бисалос, все еще высоко стояло на небе. Теперь место солнца заняла луна. Женщина вызвала такси, прислонила Турака к стене и попыталась успокоить.

— Я взял тебя, чтобы попробовать, — пробормотал Турак. Его лицо покрылось потом. — Теперь вероятно я не смогу этого сделать.

— Это не имеет значения, лорд… — Она покачала головой и грустно улыбнулась. — Будут другие ночи, другие женщины. Что касается меня, лишь немногие женщины моего класса могут похвастаться, что становились свидетельницами знаменитой браксанской ярости. Если я сослужила вам хоть небольшую службу…

— О, да, определенно! Нам отчаянно нужны женщины, таким, как я. Мы не можем подойти к нашим… Ведь с женщинами из простолюдинок все получается по-другому, не правда ли?

— Нет, это не так, — грустно покачала головой женщина. — Но это не имеет значения, лорд. Через мгновение подъедет такси, отдых пойдет вам на пользу.

— Я все-таки убью его! — пробормотал он вяло. — Я должен. Нет другого способа…

Такси прибыло к месту назначения. Женщина нежно оторвала Турака от стены и заметила, как из таверны вышли двое любопытствующих, но посчитала, что лучше не говорить об этом Тураку. Он чуть не упал, подвернул ногу, но с помощью женщины добрался до машины и рухнул внутрь. К тому времени, как она ввела адрес в рулевой механизм, он уже крепко спал, поэтому она запрограммировала будильник перед тем, как отправить такси в путь.

«Который из наблюдателей захочет попробовать женщину, выбранную лордом?» — размышляла она. Она надеялась, что ни один не пожелает, но, с другой стороны, браксинская удача редко кому-то сопутствовала.

* * *

— И ты показал себя дураком перед кем? Не перед высшим классом, представители которого по крайней мере знают, что ты — исключение в нашей расе! Нет, ты ведешь себя, как идиот, в Сулосе, и позоришь нас перед людьми, что никогда не видели нашей славы. Турак, тебе придется постараться, чтобы исправить это положение.

— Отец… — слабо воспротивился Турак.

Разозленный Сечавех оборвал его жестом.

— Не надо мне рассказывать про то, как ты был пьян, и про сегодняшнее похмелье. Я не хочу про это слышать. И не пытайся меня убедить, что все это на самом деле не имело места, или все было не так, или что я утрирую. Я знаю . Я отправлял Караса следить за тобой; он стал свидетелем всей сцены. Итак! — глаза Сечавеха горели гневом, Турак прикрыл веки влажной тряпкой. — Ты — позор для нашего племени, — объявил кайм’эра. — Ты — живой пример всего, что браксаны отвергают. Я жалею о том дне, когда позволил тебе дожить до взрослых лет!

— А я сожалею о днях, когда ты удерживаешь меня в этом благословенном Доме! Папа, неужели ты не понимаешь? — Турак поднял налитые кровью глаза, прося, чтобы его выслушали. — Я не могу более тут жить. Мне тридцать лет. Пришло мое время!

— Тридцать, ты говоришь?! — закричал Сечавех. — Что такое тридцать лет по сравнению с двумястами? По азеанскому календарю тебе едва исполнилось шесть и иногда я думаю, что это более точно… Турак, ты как ребенок! Я не вижу в тебе никаких черт взрослого. Как я могу передать тебе наследство и объявить миру, что считаю тебя взрослым и независимым, когда я не думаю так и не считаю тебя взрослым? Действуй, как браксан, и ты получишь наследство соответственно твоему праву рождения!

— Как получил его мой отец? — рявкнул Турак, используя иронический речевой режим. Было опасно напоминать кайм’эра о его чужеродном воспитании, даже намеками, спрятанными в разных режимах, и Турак знал об этом. Но он не мог не порадоваться, когда лицо Сечавеха потемнело, взгляд похолодел и наполнился жутким презрением. Ненависть, чистая ненависть и ее честность странно освежали.

— Я преодолел свое прошлое, — прошипел Сечавех. — Интересно, а ты смог бы сделать то же самое? Или ты все равно остался бы рабом чужих женщин на какой-нибудь гниющей и разлагающейся планете в Пустоте? — Сечавех рассмеялся. Он снова взял себя в руки. — Возможно, это подошло бы тебе, Турак. — он отвернулся, подставить незащищенную спину считалось верхом оскорбления. — Возможно, это как раз то, чего ты хочешь на самом деле.

Сечавех мгновение стоял неподвижно, добавляя оскорбление к уроку, который преподал сыну, и подчеркивая его бессилие — несмотря на всю ярость молодого человека, посмеет ли он ударить? — затем широкими шагами направился к двери. Она автоматически открылась перед ним, лорд обернулся с улыбкой, налаждаясь последним ударом.

— Женщина — ты ведь помнишь ее? — мертва, — удовлетворенно сказал Сечавех.

— И ты получил от этого удовольствие, не так ли?

— Дело не в этом.

— Ты и твой благословенный…

— Другие тоже умрут: от всех свидетелей следует избавиться, и сделать это быстро. Но она умерла первой. Медленно, Турак, очень медленно. Это тебя беспокоит?

Темные глаза Сечавеха смотрели на сына, словно искали вход в его душу. Женщина, женщина… какое она имеет для него значение, кроме того, что он хотел ее, пил с ней, и бросил ее в объятья сулосианской ночи? Только его удовольствие обрекло ее на медленную смерть и подогрело садизм человека, которого он презирает.

— Я — браксан, — ответил Турак с вызовом.

— Правда? — казалось, Сечавех забавляется, и это тоже было нарочно, с целью принести сыну боль. — Ты правда браксан?

Турак в ярости кинул в отца тряпку, но она застряла в захлопнувшихся дверях, когда кайм’эра вышел.

— Я не могу так, — пробормотал Турак. — Не могу. Если он собирается заставить меня…

Дверь открылась. Силне поймала тряпку и остановилась, держа ее в руке.

— Лорд? — мягко спросила она.

Он жестом попросил ее войти.

Силне была невысокой женщиной, черноволосой благодаря своей браксанской половине, но с узкими бедрами из-за генетического загрязнения какой-то менее красивой расой.

«Почему она с ним остается? — внезапно подумал Турак. — Что заставляет ее служить этому человеку?»

Силне несла небольшой поднос. На нем стоял маленький стеклянный пузырек, наполненный небольшим количеством болеутоляющего для Турака. Это было средство от любой боли и довольно слабое, поэтому мало поможет, тем не менее Турак посчитал, что оно предпочтительнее, чем ничего, и с благодарностью выпил.

Власть. Силне терпит Сечавеха, потому что его Дом обеспечивает ей власть. Независимо от того, как сильно он ненавидит женщин, ему необходима одна, чтобы вести дела Дома. Независимо от того, как Сечавех ненавидит ее, он должен склоняться — хотя и неохотно — перед ее компетентностью. Этого требует браксанская традиция.

— А он… правда? Ту женщину… — Турак не мог выразиться более точно, словно таким образом кошмар обратит в реальность.

— Простолюдинку, лорд? — Силне слегка улыбнулась. — Сомневаюсь, что она стоила его времени. Вероятно, ею занимался охранник, а это быстро. — Турак знал, что она врет, но был благодарен ей за это. — Это для вас имеет такое большое значение?

— Он сделал это, чтобы причинить мне боль, — негодующе бросил Турак.

— Он хочет, чтобы вы научились быть нечувствительным к подобным вещам, — заметила Силне.

— Он ненавидит меня!

— И так должно быть, — Силне взяла пустой пузырек из его руки и снова поставила на поднос. — Разве нет, лорд Турак?

— Да, — он закрыл глаза и откинулся на шелковые подушки. — Конечно. Очень правильно. Всегда лишь ненависть… Я хочу убить его, Силне!

— Если бы вы на самом деле желали этого, по-настоящему, то не стали бы мне говорить, — помолчав, сказала она. — Вы бы не говорили никому, даже в шутку. Слишком опасно. Смерть браксана… Это очень серьезно, лорд. Поэтому я могу предположить, что вы говорите не всерьез?

Турак посмотрел на Хозяйку и постарался понять, что она на самом деле хочет сказать, но или у него в этом не имелось должной практики, или Силне была к этому готова. Какая женщина решит служить Сечавеху и делать это успешно, не став жертвой его лютого женоненавистничества?

— Можешь, — сказал Турак и поражаясь ее силе, когда она покинула комнату.

«Если бы вы на самом деле желали этого…»

Турак говорил это тысячу раз и всерьез, как браксан всегда открыто говорит такие вещи. Он представлял бесконечные варианты смерти отца и во всех случаях именно его рука держала нож, опускала шокер, бросала бомбу… Но хоть когда-нибудь он подумал, что может это сделать в реальности? Учитывая связанный с этим риск?

А, но как бы это было сладко!

Турак снова фантазировал — представлял край скалы на Матинаре — но видение получилось туманным. В этот раз его мечтания не смогли дать ему обычного облегчения, как случалось раньше. Столкнувшись с реальностью, мечтания бледнели, им недоставало истинных эмоций.

Но он на самом деле это сделает?

Много лет назад он мог бы сказать нет и забыть об этом; много жентов назад, даже несколько дней назад он быстро отмахнулся бы от такой мысли, быстро оценив последствия. Теперь же… искушение было велико. Сечавех довел его до полного отчаяния, не только не давая ему статуса мужчины, но играя с ним, подпитываясь его страданиями… Турак был готов рассмотреть любой вариант, лишь бы не сидеть без дела и не проглатывать это все, день за днем, год за годом, как очевидно планировалось его отцом. Месть будет сладкой, после стольких унижений. Но как?..

Тем вечером Турак не пил. Впервые за много жентов он не поддерживал себя алкоголем, потому что хотел сохранить мысли ясными. Он трезво оценил действия кайм’эра, но ненависть так сильно жгла его, что чуть снова не заставила обратиться к вину, чтобы забыться. Но нет, это реальность. Десять лет Турак сидел в этом Доме, как в капкане, привязанный к человеку, который ненавидел его со всей страстью, надлежащей двум взрослым браксанам, тем не менее этот человек отказывался признать его взрослым. Теперь пришло время сыну пожать плоды гнева и обратить их в действие. И если дело рискованным и нелегальным — ну, значит, следует действовать осторожно.

Турак задумался о проблеме: браксаны, контролировавшие все, что имело значение в Холдинге, давно вооружились против возможных наемных убийц, с умом используя закон и традицию. Не было более ужасного преступления, чем убийство чистокровного браксана, и ни за одно преступление кара не следовала так быстро. Если совершалось подобное немыслимое действие, то можно было закрыть глаза на все существующие законы, и не щадить никого из людей. Если убийца — даже подозреваемый в убийстве — просил убежища на какой-то планете, и если эта планета оказывалась достаточно глупой, чтобы принять его, то и ей, и ее населению предстояло поплатиться за это, жизни ее обитателей уже ничего не значили и их можно было уничтожить от имени браксанского правосудия. И горе убийце, которого поймают! Для него предполагались пытки, как древние, так и современные, проливающие кровь и бескровные, имплантанты в нервы, специально рассчитанные, чтобы лишить человека чувства собственного достоинства и силы, но не давая ему умереть. Это была такая мрачная картина, что раньше часто портила мечтания Турака о мести и показывала, что они являются не более, чем беспомощными грезами. Но только не теперь.

Он начал планировать.

Как браксан убивает браксана? Жаоры носят только представители этого племени и оставляют рану, по которой можно определить, чем она нанесена. Яд доступен только членам главной расы и опять же сразу же свидетельствует, что убийца принадлежит к ней. Кроме всего этого существует необходимость открытого столкновения, что значительно усложнит дело. Но Турак являлся типичным представителем своей расы и не мог пойти на отмщение, не удовлетворив самолюбия — он хотел заставить Сечавеха понять, кто устроил нападение. В этом заключалась самая большая опасность.

Было слишком много вариантов. Турак пытался убедить себя в этом, но ему не удавалось. Проходили дни, полные унижения, поскольку у него нет прав на свое имя или на собственных женщин, дни, когда он боролся с желанием напиться до беспамятства, как часто делал в прошлом. Когда-то он мечтал завоевать наследство, этого казалось, хочет и Сечавех. Наконец Турак понял, что это невозможно. Его отец мучил его, нарочно и со знанием дела, давал обещание предоставить независимость, только чтобы потянуть время. Кайм’эра сделал врага из собственного сына; и теперь Турак намеревался заставить отца платить по счету.

Шаг за шагом он продумывал месть.

Если он убьет Сечавеха, то станет известно, что он мертв, этого не избежать. Какой-то захудалый лорд может исчезнуть на неопределенный срок, но не один из кайм’эра. Поэтому смерть Сечавеха должна выглядеть, как несчастный случай.

Но для Турака было бы глупостью ставить жизнь на такую хитрость. Он прекрасно знал, с какой легкостью Центральный Компьютер может обработать сотни несвязанных фактов и вывести из них простой, ясный вывод, который выявит тайные действия человека. Турак видел, как такое делается, и не испытывал желания понести кару. Итак: если он убьет Сечавеха, независимо от того, как тщательно подготовится и все сделает, весьма вероятно, что расследование до него доберется.

«Если только оно не покажет на кого-то другого», — подумал он.

И так он вступил в браксанскую политику.

Турак начал обращать внимание на Дом Сечавеха, и хотел получить как можно больше информации, не используя файлы Компьютера — потому что если ими воспользоваться, это будет зарегистрировано, а ему следовало избегать фиксации любой деятельности, связанной с его планом. Было бы легче, если бы он уже получил наследство, поскольку ему требовались те, кто помог бы вести наблюдение за его жертвой. Однако, ему предстояло работать одному и это было значительно труднее.

Он составил список имущества Сечавеха — того, о котором знал. Затем проконсультировался с компьютером Дома для получения общей информации, и смог пополнить список оттуда. Турак никогда не спрашивал ни о чем прямо. Иногда ему требовались десятые доли дня и даже целые дни для придумывания точной формулировки запроса, чтобы те, кто станет ее анализировать, не смогли определить, какая информация ему на самом деле требовалась. Например, Айяра — Турак подозревал, что у его отца там имеется доля в горнодобывающем деле, и сын рассматривал возможность использования подземных лабиринтов для засады на Сечавеха. Но Турак не мог спросить об этом компьютер напрямую. Вместо этого он изобразил ложный интерес к подобным вещам, словно готовил портфель инвестиций к тому времени, как станет вести самостоятельную жизнь. Он изучил залежи полезных ископаемых на сотне планет и тысячу компаний, и медленно, задавая правильные вопросы в нужное время, добрался до Айяры. Наконец его усилия были вознаграждены, потому что компьютер сообщил ему об интересе Сечавеха на планете, компаниях, с которыми он имел дело, и множество других деталей, касающихся кайм’эра. Самая важная информация пряталась под лавиной косвенных фактов. Теперь любой, кто запросит компьютер, не исследовал ли Турак специально владения Сечавеха, получит отрицательный ответ.

Это был первый крупный успех. Турак радовался ему, но не остановился на этом, пока интересующая его информация не скрылась под новой лавиной бесполезных сведений. Было опасно как начинать, так и заканчивать вопросом, который его по-настоящему интересовал.

К сожалению, Айяра не подошла, там производились абсолютно безопасные операции при помощи техники, расположенной на поверхности земли. Турак не учел эту возможность. Но он получил хороший опыт и теперь таким же образом занялся изучением остальных владений Сечавеха.

Время шло. Турак заметил перемены в себе. Он больше не пил до бессознательного состояния и редко приходил в ярость перед теми, кому не следовало это видеть. Его целеустремленность в совершении отцеубийства, причем так, чтобы не понести наказания, стала навязчивой идеей, страстью, которая поглощала все. Внешне Турак стал тихим и спокойным; но глубоко, там, где никто не мог увидеть его истинных чувств, разум его кипел от планов и контрзаговоров, подобно амшине, его мозг боролся, сортируя пеструю, разрозненную и несвязную информацию по местам, а также пытался составить из них единую картину действий, которая удовлетворила бы все требования Турака.

Теперь, когда отец бросал ему в лицо обвинения в зависимости, он сдерживал ярость. Теперь Турак знал, что лицу необязательно отображать то, что чувствует сердце, потому что еще есть разум, воля, интеллект. Он научился действовать, не чувствуя за собой вины, готовясь к тому дню, когда от этого может зависеть его жизнь. Он научился уловкам и хитростям. В сознании непрерывно горела одна ужасная навязчивая идея, а на лице была идеальная маска безучастия, что скрывала его всепоглощающую страсть. Недостаточно, что он будет способен на такой обман, когда наконец придет время мести, поскольку такая перемена в нем сама по себе станет признанием вины — если он изменится только тогда. Нет, он теперь должен создавать новый образ и поддерживать его до главного действия, во время него и после, скрывая намерение с той же тщательностью, которую использовал, когда собирал информацию по файлам Дома.

Он обращал внимание на такие перемены и время от времени задумывался, достаточно ли их. Разве в конце концов Сечавех не хотел от него именно этого? Но кайм’эра все равно смотрел на сына с презрением (хотя определенно с меньшим гневом) и взгляд отца ясно говорил: «Ты не стоишь нашей Расы» или «Ты недостоин звания взрослого». И ярость Турака вскипала с еще большей силой, и любые сомнения, которые у него появлялись, полностью сжигались ею, и так родился новый человек — тот, кого не победит ни Дом, ни традиция, ни даже закон, потому что сила его воздаяния была сильнее, чем все это вместе взятое, и только она им правила.

Турак получил достаточно точную и полную картину деловой активности Сечавеха. Теперь ему требовалось найти, на кого свалить убийство. Это не должен быть слишком очевидный выбор, поскольку ни один известный враг Сечавеха никогда не осмелится нанести ему такой удар. Или все-таки осмелится? Может ли такой человек считать себя вне подозрений, если другие как раз подумают, что он не станет действовать открыто? Турак покачал головой, отделываясь от этой мысли. Это была здравая мысль, но на тот момент слишком сложная. Он не имел опыта в подобных маневрах и ему нужно что-то попроще. Однако может быть позже — когда Сечавех умрет и Тураку потребуется защищать собственные деловые интересы — он попробует и сложные игры.

Исследовать других оказалось труднее, чем отца. Турак ведь не находился в их Домах и не знал, с чего начинать, как в случае с человеком, рядом с которым прожил всю жизнь и впитал нужные знания, даже не понимая, как это получилось. Другие люди представляли собой лишь загадки. Тураку следует выбрать какого-то каймэру? Нет, эти не такие дураки. Но чистокровный лорд, выросший в доме кайм’эра — такой обладает безжалостностью и знаниями, требуемыми для совершения убийства себе подобных, а также и необходимым безрассудством.

Это была наиболее безопасная почва. Турак проводил расследование, пользуясь компьютером Дома, а это означало, что его запросы не станут регистрироваться в Доме его намеченной жертвы. Но даже и так он проявлял осторожность, и, как и в случае с отцом, действовал обходным путем.

И наконец он был вознагражден.

Турак теперь стал другим человеком. Год или два назад, только задумав отмщенье, он мог бы отпраздновать успех, пьянствуя целую ночь и потом предаваясь дикой оргии в объятиях женщины. Теперь же, увидев, как кусочки складываются в картинку, на его лице едва ли промелькнул намек на победу, улыбка, очень легкая, говорила, что это — только первый шаг, а победа все еще далека, и Турак никогда не сможет позволить себе праздновать ее открыто. И в этом больше не было необходимости.

На планете Тсарак имелись фермы, расположенные высоко над поверхностью планеты. У Сечавеха в них была доля, другие лорды также посчитали их ценными вложениями. Тсаракинцы — вначале колонисты, в дальнейшем граждане независимой нации, признающей главенство Бракси — решили воспользоваться своим постоянным климатом и посадить нежные плии-эй, цветы которых давали лучший афродизиак Холдинга, а листья считались бесценными при лечении кожных заболеваний. Еще никому и никогда не удавалось вырастить плии-эй за пределами их родного, крошечного участка очень плодородной земли на родной планете, но исходя из своей биохимической базы — подобной родной для плии-эй — и практически минимальной разнице в сезонах, население Т’сарака решило попробовать разводить это растение.

И только после того, как пятая партия дорогих саженцев зачахла, т’саракинцы поняли, что им требуется не только хорошая погода. В их мире были частыми гостями сильные ветры, они вырывали молодые побеги, и те никак не могли достаточно крепко зацепиться за почву. Плии-эй никогда хорошо не росли в искусственных условиях, поэтому теплица была бесполезна. Кроме того, т’саракинцы нашли лучшее решение проблемы. Они построили решетчатые конструкции и подняли их высоко под землей, в стратосферу планеты, где климат может стимулировать растения привычным для них образом. Так плии-эй и выращивались, правда, не до того идеального состоянии, как в родной дикой местности, но близко к тому, поскольку произростали в атмосферной плотности, более сходной с их родной атмосферой, чем была на поверхности Т’сарака.

Браксаны любили употреблять наркотики и на плии-эй реагировали соответственно. Сечавех вложил средства в строительство оригинальных фермерских конструкций и был вознагражден долей в прибылях. Ряд других браксанов тоже обращался к т’саракинцам, но им отказали. Сечавех не собирался отказываться от своего преимущества и следил, чтобы фермы действовали, как ему нужно. Несомненно, есть ряд лордов, которые хотели бы, чтобы Сечавех… исчез. И несомненно Т’саракинцам не нравится такой контроль центральной власти над главной отраслью их экономики.

Турак улыбнулся. Затем со всей тщательностью, достойной опытного кайм’эра, он начал планировать детали смерти отца. «Скоро, — пообещал он. — Ты заплатишь за свою жестокость».

* * *

Машак, Старший Растениевод, был стройным, чувствительным и легковозбудимым человеком. Во всех его манерах просматривалось напряжение, словно где-то внутри у него натянута струна. Он говорил резко, точно также отдавал приказы, тоном недовольным и не терпящим возражений. И в самом деле, результаты никогда не могли его удовлетворить. Он был один из немногих, кто мечтал выращивать на Т’сараке плии-эй, и один из немногих, кто не отказался от мечты, когда первые импортированные растения погибли, не дав второго цвета. Теперь же он оказался втянутым в паутину иностранных экономических интриг — поскольку центральные браксинцы считались иностранцами на Т’сараке, хотя и обеспечили людей, которые тут обосновались, — и мечтал из этой паутины выбраться.

Войдя в город, Машак резко кивнул охранникам Вайншадоу. Они знали его в лицо — и им самим это шло только на пользу. У него было мало времени и он не собирался тратить его на долгую процедуру подтверждения личности на собственной границе.

Город представлял собой очистительные сооружения, упаковочные фабрики, перегонные заводы и места размещения для растениеводов-эмигрантов. Старшие растениеводы Т’сарака достигли соглашения, в соответствии с которым время высадки и сбора растений не было одинаковым по всей планете, наоборот они установили очередность этих процессов, чтобы рабочие обрабатывали каждую ферму по очереди. Теперь город практически опустел, но вскоре его заполнит сильный, дурманящий запах ценных цветов и острый запах присутствия рабочих. Определенное их количество оставалось на фабриках, на входах и выходах дежурили охранники. Однако за исключением этих людей Вайншадоу стоял пустой.

Машак быстро прошел к основанию городской Башни и кивнул охранникам. Он увидел, как они дернулись — по-моему, новенькие — но затем опознали его, пусть хотя бы и по фотографии, и без комментариев разрешили пройти. Хорошо. Приятно видеть, что новые люди так быстро усвоили порядок.

Машак вошел в лифт и нажал нужную кнопку.

Кабина поколебалась мгновение перед тем, как начать долгий путь вверх по шахте внутри Башни. Со всех четырех сторон на равных интервалах находились гравитационные якоря, которые помогали Башне стоять прямо, несмотря на высоту в несколько миль, уравновешивали вес псевдометаллической структуры под прямым углом к поверхности планеты. Сквозь три стенки кабины Машак видел свои земли, четвертую заполняли контейнеры с опылителями — несомненно, они ждали, чтобы умелые руки взяли их и применили по назначению. За долиной он видел другие фермы, три из них принадлежали ему. Машак был богатым человеком, несмотря на огромную десятину, которую растениеводам приходилось платить своему браксанскому патрону, и Машак намеревался стать еще богаче.

Кабина медленно поднималась, чтобы он мог приспособиться к перепадам давления. По всем стенам кабины были развешаны кислородные маски, но Машак не воспользовался ими — он не собирался подниматься на самый верх.

Чего хочет кайм’эра? Машак думал о вызове с раздражением. Не секрет, что он ненавидит кайм’эру Сечавеха и предпочел бы иметь с ним дело через третьих лиц. Для него этот браксан представлял все непрятности с экономической системой Холдинга, при которой тот, кто рисковал жизнью и всем, что имел, ради своих начинаний, после удачного воплощеня их проводил оставшуюся часть жизни, отдавая кому-то самые лучшие продукты своего труда. Но вызов был совершенно определенным: «Поднимайся сюда, причем немедленно».

Сечавех даже не думает о том, что у Машака могут быть и другие дела, и он не может себе позволить отрываться от них ради этой неприятной прогулки!

Лифт медленно остановился, и Машак толкнул дверь. На полпути между поверхностью планеты и самими фермами находилась платформа для посадки небольших шаттлов, транспорта, который предпочитали богачи. Простое силовое поле выступало в роли ограждения и хотя его тусклое свечение теперь не было видно из-за косых солнечных лучей, Машак, как обычно, порадовался, что оно там есть. Он совершенно спокойно ходил между своими любимыми растениями по специально проложенным там проходам, но вид оттуда не был таким пустым и угрожающим. А открытая посадочная площадка для шаттлов будто обрывалась в никуда. Она всегда действовала Машаку на нервы и теперь еще добавила ему раздражения, потому что его призвали сюда, не дав никаких объяснений относительно цели вызова.

Он нетерпеливо постукивал каблуком по псевдометаллической платформе. Сверху завывал ветер, Машак продолжал раздраженно постукивать каблуком и из-за этого чуть не пропустил легкий шорох за спиной. Уголком глаза он заметил мелькнувшую тень, он не ожидал увидеть ее в этом месте, и поэтому она испугала его и привела в недоумение. Машак повернулся, то есть начал поворачиваться. Затем мелькнул солнечный блик на серебре и по всем нервным окончаниям прокатилась боль. В последний момент, еще будучи в сознании, он представил, что ему улыбается ненавистное лицо его хозяина-врага, глаза сверкают триумфальным блеском.

Турак вышел из укрытия и направился к упавшему телу.

Шокер не нанес Машаку серьезного вреда, но, падая, он ударился головой о псевдометаллическую платформу, и теперь по лицу стекал тонкий ручеек крови. Турак стер кровь краем пояса и поправил Машаку волосы так, чтобы они закрывали рану. Затем Турак осторожно поднял тело и отнес в кабину лифта, где прислонил к контейнерам с опылителем, придав ему позу скучающего человека. Он скрестил ему руки на груди и приколол один рукав к другому, чтобы руки не падали, затем открыл веки, чтобы глаза оставались открытыми, и занимался этим, до тех пор, пока лишь при ближайшем рассмотрении можно будет понять, что с человеком ни все ладно. Издали Машак выглядел совершенно естественно.

Затем Турак снова занял свое место между рядов контейнеров и стал ждать.

До прибытия шаттла Сечавеха прошло немного времени. Увидев Машака в лифтовой кабине, кайм’эра явно почувствовал себя в безопасности и приземлился. Он не взял с собой никого из слуг, потому что сам вел дела — и Турак это знал. У Сечавеха также не должно вызвать подозрение то, что Машак ожидает его в кабине лифта, а не на посадочной площадке, поскольку неприязнь Старшего Растениевода к виду с платформы была прекрасно известна всем, а значит и Сечавеху.

Турак задержал дыхание, у него напряглись мускулы. Он ждал.

Небольшой шаттл сел и спустя мгновение, после внутренней настройки боковая дверь открылась, опустился трап. Оставаясь в тени корабля, Сечавех сошел на посадочную площадку.

И быстро понял, что что-то не так. Но за этот миг Турак покинул укрытие, оказался на открытом месте и недрогнувшей рукой направил шокер на грудь отца.

Сечавех не двинулся с места. Он не мог добраться до своего жаора быстрее, чем его сын нажмет на спуск, хотя, как и всегда, прибыл вооруженным.

— Ну, — тихо сказал Сечавех и его голос прозвучал слишком спокойно для человека, который вот-вот должен умереть. — Неплохо организовано. Лорд Думар, если не ошибаюсь?

Турак кивнул. Он покороче подстриг бороду, более мелко завил волосы и, соответствующим образом используя косметику, изменил черты лица. Теперь он довольно сильно походил на упомянутого Думара. Конечно, отец узнал Турака, но сомнительно, что его узнают и посторонние.

— Если кто-то меня видел и это станет известно, то след приведет к лорду Думару, — пояснил он.

— Неплохо спланировано, — тон голоса кайм’эра был откровенно оценивающим, хотя он проявлял осторожность и не делал никаких неожиданных движений, чтобы Турак случайно не выстрелил. — Немного простовато, но ты определенно понял сущность таких дел. Поделись со мной также и остальным, — предложил Сечавех.

— Машак тебя ненавидит и поэтому принимает решение убить на посадочной площадке, — с нескрываемой гордостью начал Турак. — Но сразу не получается. Начинается борьба, оба падают за край площадки… — он пожал плечами, подразумевая остальное холодностью жеста. — Я сомневаюсь, что удастся собрать то, что осталось и сделать из этого какие-то полезные выводы.

— А если кто-то и вспомнит, что видел тебя здесь, то дадут неправильное описание. Неплохо, Турак. Думар — не худший мой соперник, но он подойдет. Ты отправил Машаку послание?

— Да, — Турак улыбнулся, довольный своей работой. — Я использовал код доступа Думара и послал сообщение из соседней системы, где он в данный момент отдыхает. Нанятая мной женщина займет его и не позволит общаться с кем-либо все то время, когда он должен как бы находиться здесь.

— А для нее ты что приготовил?

— Черную Смерть.

Сечавех причмокнул языком.

— Беру свои слова обратно, Турак, — не неплохо, а великолепно сделано, вплоть до последней детали. Я горжусь твоей работой. На самом деле горжусь. При условии, что ты себя обезопасил…

— Конечно, — торжествующе улыбнулся сын.

— Ну тогда… все?

Турак поднял оружие выше, с очевидным наслаждением поглаживая спусковой крючок.

— Не совсем. Конечно, силовое поле, окружающее эту платформу, повреждено. Саботаж. Инструменты, которыми выполнялась работа, выбросили, когда специалист покидал город.

— Их можно связать с…

— Городом Старшего Растениевода — конкурента.

— Великолепно! — Сечавех совсем не выглядел, как человек, который вот-вот умрет, да и, судя по голосу, умирать не собирался. — Ну, Турак, все это произвело на меня большое впечатление. Хороший план, прекрасно исполненный, немного сыроват в деталях, но определенно многообещающий. Этот штрих с местным соперником особенно хорош — это даст возможность кайм’эра наказать кого-то не из нашей расы.

Турак не сводил с него глаз.

— Я рад, что ты его оценил. — Турак нацелил шокер и его рука напряглась.

— Еще одно… — вкрадчиво произнес Сечавех.

— Давай побыстрее!

— Ты просмотрел одну важную деталь, — выражение лица кайм’эраа было странное и выводило сына из равновесия.

— Ты не можешь блефом заставить меня отступить! — предупредил Турак.

— Как типично для браксана… Я верю, что ты убил бы меня, Турак. Превосходно! Лишь немногие из нас осмеливаются лишить жизни наших врагов в эти дни и в нашу эпоху, — он сделал паузу. — У меня есть кое-что для тебя и я должен это тебе отдать перед тем, как ты выстрелишь.

— Что это?

Медленно и очень осторожно, чтобы не вывести из терпения сына, Сечавех снял с левого указательного пальца широкое золотое кольцо. Он сделал жест, словно собирался бросить его, затем передумал — лифт находился прямо за Тураком — и вместо этого бросил кольцо на платформу, затем подтолкнул его носком сапога, пока оно не оказалось у ног Турака.

— Что это? — снова спросил молодой человек, уже менее уверенный в себе.

— Твое наследство.

Шокер качнулся в руке Турака.

— Видишь ли, я ожидал этого. Конечно, ты не можешь убить меня. Я проверил, чтобы мои коллеги знали о нашей неприязни. Да, Турак, всегда помни, что даже у меня есть союзники и на протяжении последних нескольких лет я следил за тобой. Поэтому убивай меня, если хочешь — но только если не ценишь собственную жизнь.

Рука Турака немного опустилась, движение получилось бессознательным, незапланированным он са не заметил как это вышло.

— Ты блефуешь, — неуверенно обвинил он отца.

— Правда? Ну тогда убей меня, Турак. Я умру с наслаждением, думая, как тебя за это накажут — вероятно с помощью устройства, что я как раз разработал для этой цели.

«О, боги, благословите его!» — выругался про себя молодой человек. Ненависть застила ему глаза, ненависть и боль, но он не смел выстрелить.

— Но тогда зачем это? — Турак указал на кольцо у своих ног. Рука его дрожала.

— Потому что ты его заработал, Турак. Ты доказал, что ты — мужчина. Браксан должен быть готов уничтожить любого, кто стоит между ним и его удовольствием — даже если этот кто-то относится к его расе. Даже собственного отца. — лицо Сечавеха посуровело. — Есть и другие, которые называют себя браксанами, но они не понимают, что это значит, и еще меньше достойны этого звания. Но ты, мой сын, ты, кого я готовил… ты воистину браксан. Наконец-то! — глаза Сечавеха горели, а на лице играла улыбка, одновременно веселая и жестокая. — Тебе для этого потребовалось много времени.

Трясясь от позора и ярости, Турак опустил оружие.

— Отменное здравомыслие! — одобрил кайм’эра. — Прекрасная смесь варвара и государственного деятеля. Готов убить, но способен увидеть ограниченность политического окружения. Из тебя получится прекрасный взрослый, Турак.

— Я тебя ненавижу, — с чувством ответил сын. — На этот раз ты меня победил, но клянусь, кайм’эра…

— Конечно, — Сечавех нетерпеливо оборвал его. — Безусловно, ты исполнишь свою клятву. У меня в этом нет ни малейшего сомнения. Тебе придется подождать, пока ты не будешь уверен, что я перестал следить за тобой. Для этого потребуется много времени. Но человек становится умнее, живя в постоянной борьбе, — он слегка поклонился, на самом деле даже слишком, больше забавляясь, чем выказывая уважение, но не полностью отказывая сыну в последнем. — Я долго ждал этого, Турак. Поздравляю. А теперь, прошу прощения, у меня очень плотный график…

Турак мог выстрелить тогда — ему следовало бы выстрелить, но реальность связала его по рукам и ногам и он не мог нажать спусковой крючок, который обрек бы на смерть не только кровожадного Сечавеха, но и его жестокосердного сына. Он в бессильной злобе смотрел, как шаттл взлетает с платформы и медленно поднимается в стратосферу, а затем и вовсе скрывается из глаз. Высоко в небе встревожено парили едва раскрывшиеся цветы.

«Ну, погоди! — подумал Турак. — Когда-нибудь…»

Но он не забыл поднять кольцо.