Глава 29

Ночь была безлунная, с густым туманом. Деревья-пращуры при свете одинокого фонаря на мраморной скамье казались призраками, священные камни влажно поблескивали. Они напоминали Гвинофар о настоящих Копьях, горящих на утреннем солнце, и наполняли ее сердце тоской по родине.

В последние дни она все больше времени проводила здесь. Во дворце ей негде было скрыться от Костаса, кроме своих покоев, но не сидеть же из-за него в заточении. Раньше она искала бы общества мужа, который всегда был ей предан, теперь все изменилось. Трудно забыть, как поступил с нею Дантен, и еще труднее простить.

Она оросила Камни своей кровью, уронив на каждый по капле. Делая это, она молила богов Гнева вернуть ее душе хотя бы подобие мира. Они боги войны и не часто склоняют слух к таким просьбам, но больше ей просить некого. Родные живут далеко и почти забыты ею в долгой разлуке, а тот единственный, в ком она находила утешение здесь, отнял у себя жизнь и покинул ее.

Позади послышался шорох, и она обернулась с бьющимся сердцем, боясь и ожидая увидеть Костаса или мужа. Но нет, это был кто-то другой… хотя в пляске теней она чуть не спутала его с королем.

Рюрик, ее первенец.

– Надеюсь, я не помешал твоим молитвам, матушка?

– Ты ни в чем не можешь мне помешать. – Она протянула сыну руку, которую тот весьма неуклюже поцеловал. – Но мне казалось, что ты не очень-то любишь ходить сюда.

В темноте Рюрик со своим нависшим лбом, узкими черными глазами и ястребиным носом был вылитый отец. Он пока еще не погрузнел, как Дантен, но отличается тем же мощным сложением, которое придает королю столь непреклонный вид. Порой трудно поверить, что этот мужчина, в котором нет ничего от нее, вышел из ее чрева, но сыновья Дантена все такие. Все, кроме Андована.

При мысли о нем к ее глазам подступили слезы, и она, поправив волосы, незаметно вытерла их. Даже сыну она не хотела показывать свою слабость.

– Не очень, – признал Рюрик, – но другим это место нравится еще меньше, поэтому кое-какая польза от него есть.

– Слуги здесь не бывают, потому что я запрещаю, а твой отец – потому что не хочет сам.

– А Костас, насколько я слышал, попросту трусит.

Гвинофар, проглотив то, что первым просилось ей на язык, ответила:

– Во всяком случае, он тут не появлялся ни разу.

– Вот и ладно.

Рюрик казался весьма внушительным в длинном, до колен, бархатном кафтане с двуглавым золотым ястребом Аурелиев на груди. Одеяние слишком теплое для лета, но Рюрика это никогда не останавливало. Он любит рядиться пышно, чтобы подданные испытывали страх и восхищение при виде него. В этом он отличается от Дантена – тому важен только страх.

Он обвел взглядом темный двор, словно проверяя, не прячется ли там кто-нибудь. В самом ли деле он так боится чужих ушей или медлит сообщить ей какую-то неприятную весть? Ни то, ни другое не обещало добра, и Гвинофар молча ждала, опасаясь худшего.

В конце концов он с тяжким вздохом поставил ногу на мраморную скамейку.

– Боюсь, если я открою тебе мои мысли, ты сочтешь, что я спятил.

– Полно тебе, сынок, – с материнской улыбкой возразила она.

– Или что я вознамерился занять трон преждевременно. И ради этого ищу неладное в доме Аурелиев.

Гвинофар по-прежнему сохраняла на лице материнскую улыбку.

– Для этого я слишком хорошо тебя знаю, Рюрик. – Очень возможно, что он хочет сесть на престол и даже лелеет мечты сделать это до срока – какой честолюбивый наследник не мечтал бы о том же? – но ему недостает хитрости, и вряд ли он станет плести заговор против отца хотя бы из боязни, что его на этом поймают.

Сев на другой конец скамейки, она взяла его руку в свои. Большая рука, тяжелая и жесткая, как у Дантена, – но от теплого пожатия, которым ответил ей сын, у королевы заныло сердце. Было время, когда и муж прикасался к ней столь же нежно. Не сравнить с тем последним разом, когда он вторгся в ее спальню.

– Все слова, здесь сказанные, священны, – напомнила она Рюрику. – Я не стану тебя судить и ничего никому не скажу без твоего позволения. Обещаю тебе это перед очами богов, которые взирают на нас.

Он кивнул и крепко сжал ее руку. Рюрик – отнюдь не самый красноречивый из ее сыновей. Чувствуя, как трудно ему подобрать слова, она не торопила его и терпеливо ждала, пока он будет готов.

– У нас происходят перемены, – начал он. – Точно сам воздух во дворце стал каким-то… нездоровым. Отец тоже меняется, и не в лучшую сторону. Былые радости больше не приносят ему удовольствия, политика лишь разжигает его вкус к насилию. Он ведет себя все более жестко и вспыльчиво, что с сыновьями, что с министрами. Каждый день он запирается со своим проклятым магистром, а весь двор между тем шепчется, что король обезумел, и гадает, куда это заведет королевство. Ты сама знаешь, матушка, как опасны такие слухи для любого правителя, а ему как будто и дела нет. На отца это совсем не похоже.

Верно, подумала Гвинофар. Король всегда был необычайно чуток к таким вещам. Порой ей казалось, что от него не ускользает ни одно произнесенное в замке слово. Он не успокаивался, не дознавшись, откуда пошла та или иная сплетня. То, что он перестал обращать на это внимание, – еще один знак, что с королем неблагополучно.

– В чем мой долг как наследника? – продолжал Рюрик. – Предоставить королю поступать, как ему угодно, даже если это ведет к распаду империи? Попытаться открыть ему глаза в надежде, что он меня выслушает? – У Рюрика вырвался горький смешок. – Можно сказать заранее, к чему это приведет. «Волк, сын волчицы» – вот как он однажды меня обозвал. Не станет он слушать моих советов, даже знай я, что ему посоветовать, и в этом, возможно, он прав. – Рюрик снова вгляделся в рощу, словно ища там наушников. – Если дойдет до того, что трон под ним зашатается, в чем будет состоять мой долг?

– Ну, до этого пока еще не дошло, – ответила Гвинофар, сомневаясь, правду ли она говорит.

Тонкие губы Рюрика плотно сжались.

– Я слышал о его планах относительно Кориалуса. Прежнему Дантену такое бы и в голову не пришло. Теперь он, похоже, желает кровопролития лишь потому, что это ему приятно. Словно что-то в нем жаждет крови, без какой бы то ни было политической надобности. – Сын смотрел Гвинофар прямо в глаза, в самую ее душу. – Ты ведь тоже это заметила, да? Я по глазам вижу.

– Жажду насилия? – Слова застревали у нее в горле. – То, что им теперь руководит ярость, а не рассудок? Да. Все так, как ты говоришь.

«Все еще хуже, чем ты можешь себе представить, сынок».

– Что с ним такое, матушка? – Рюрик сел рядом с ней. – Самоубийство Андована тому причиной или что-то другое? Не может же человек перемениться ни с того ни с сего.

Гвинофар прикусила губу, прикидывая, насколько уместна будет ее откровенность, и наконец сказала чуть слышно:

– Может, если попадет под чье-то влияние.

– Ты о Костасе? – Рюрик плюнул, произнеся это имя. – Я бы этому поганцу даже задницу мне подтереть не дал. Отцу нужна забота, нужно, чтобы кто-то держал его в рамках. Ты единственная, кому это доступно, но ты… сторонишься его и при дворе больше не бываешь, а ведь раньше всегда была рядом с ним. Вот колдун его и опутал. Как ты это терпишь, не понимаю.

Она отвела глаза в сторону.

– Есть то, чего я не могу изменить.

– Раньше ты бы попыталась по крайней мере.

– Раньше – да. Но теперь все по-другому.

– Чего ты боишься? Костаса? – презрительно фыркнул принц. – Он тебя боится куда больше, чем ты его.

– Меня? – Едва заметная грустная улыбка тронула ее губы. – Смотри, я могу подумать, что ты и впрямь не в своем уме. С чего магистру меня бояться?

– Не знаю, с чего, но по глазам его вижу, что боится. Ты уж мне поверь. Когда называют твое имя, он, как бы это сказать… ощетинивается, словно собака, почуявшая что-то плохое. Хотя уж ему-то не пристало жаловаться на дурные запахи.

У Гвинофар внезапно дрогнуло сердце.

– О чем это ты?

– Теперь ты и вправду подумаешь, что со мной не все ладно, но от него постоянно разит тухлым мясом. Я чую это не только когда он рядом: он оставляет за собой след, как вонючка. Во всех комнатах, где он побывал, смердит нещадно, но это… не совсем запах. – Рюрик недоуменно наморщил лоб. – Ветер не разгоняет его, как другие запахи, и он, похоже, никогда не слабеет. И знаешь, что странно, матушка? – В глубине его глаз промелькнул страх. – Когда я говорю об этом с другими, на меня смотрят как на сумасшедшего. Лишь очень немногие, кроме меня, чувствуют эту вонь, остальные же думают, будто я рехнулся.

Радуясь, что он не слышит молота, бьющего у нее в груди, она спросила:

– Кто же эти немногие?

– Вальмар. Сальватор. Тиресия, может быть. Когда она гостила у нас, то сказала, что от Костаса дурно пахнет. Не знаю, в буквальном ли смысле – я тогда не додумался спросить. А больше никто не чувствует. Ни слуги, ни придворные, ни даже дети. Все только таращатся на меня, слыша такой вопрос. Для них Костас не более вонюч, чем всякий другой колдун.

Вальмар. Сальватор. Тиресия. Ее, Гвинофар, дети. Учуял бы Андован это зловоние, будь он жив? Покрывался бы мурашками, как это случается с его матерью каждый раз, когда злой магистр проходит мимо нее?

Только ее родная кровь обладает такой способностью.

Ей вдруг показалось, что во дворе стало очень холодно.

– Матушка?

Это определенно что-то значило, но ей почему-то не хотелось знать что.

Рюрик тронул ее за плечо, и она пришла в себя.

– Тебе нехорошо?

– Нет-нет, ничего. – Она подняла глаза на сына. – Только я тоже чувствую это. Хуже того – когда он близко, меня словно ледяным ветром пронизывает. – Она задрожала и обхватила себя руками. – Мне казалось, что я с ума схожу, что так проявляется моя к нему ненависть. Но если и мои дети испытывают то же самое, то дело не только в этом.

«Рес – вот кто должен знать. Он помнит все древние предания и сможет разгадать эту тайну. Боги, почему его нет сейчас рядом?»

– Тебе нужно поговорить с ним, матушка. – Рука сына легонько сжала ее плечо.

– С кем?

– С отцом.

Она прерывисто вздохнула и отвернулась.

– Только ты одна на это способна. Только тебя он послушает.

– Не станет он больше слушать меня.

– Он тебе верит. Тебе одной.

Ей вспомнилось обвинение Дантена, насилие, которое он над ней учинил, гнусная магия, которой напитал его Костас, его крик: «Кто еще, кроме меня, причастен к рождению наших детей?»

Она по-прежнему не смотрела на сына, пряча от него свои слезы.

– Теперь все иначе.

– Не до такой же степени! Она промолчала.

Рюрик опустился перед ней на колени, заглядывая в глаза.

– Я не знаю, что произошло между вами, и не мое дело об этом спрашивать. Но я с детства помню твои слова, что ты в первую очередь королева, а потом уже женщина. Что для тех, кто носит корону, королевский долг превыше всего остального. Я поверил тебе тогда – и теперь тоже верю.

Она все еще не решалась заговорить. Он встал, поцеловал ее в щеку и шепнул на ухо:

– Если и ты бросишь его, Гвинофар Кердвин, он и впрямь погиб.

– Сделаю что смогу, – пообещала она, глядя мимо него в темную ночь. Такой ответ даже ей самой показался слабым и уклончивым.

Северные боги молча взирали на них со своих камней.

Рассвет занимал замок, освещая башню за башней, исторгая росу из расселин старого камня. Тому было совсем немного свидетелей: одинокий стражник, птицы на ветках, фигура в черных лохмотьях на крыше дворца.

Слезы Гвинофар высохли, оставив на щеках соленые полосы. В одной руке она держала скатанное в трубочку письмо, в другой почтового голубя. Белая кайма на крыльях показывала, что он родился на севере. Его сердечко стучало у нее в ладони – ему не терпелось улететь подальше от этой несносной жары в прохладные, чистые небеса Протекторатов.

Ах, если бы и она могла улететь вместе с ним!

Она вложила письмо в кожаный футлярчик, приделанный к лапке птицы, проверила, плотно ли он закрыт. Выпустила голубя в утренний свет и посмотрела, как он удаляется.

«Рес, мне нужен твой совет. Г.», – говорилось в письме.

Он поймет и приедет к ней, если сможет.

Она задержалась на крыше, пока солнце не взошло, а голубь не скрылся из глаз, – и спустилась навстречу испытаниям нового дня.

 

Глава 30

Хвала богам. Наконец-то она в безопасности.

Возможно ли? Да. Все ее чувства говорят о том, что погоня отстала. Раньше, останавливаясь перевести дух, она всякий раз чуяла, что ее преследуют, и бежала дальше. Она не знала, кто или что за ней гонится, но звериный инстинкт подсказывал: нельзя, чтобы оно поймало ее, иначе случится ужасное.

Теперь она, кажется, оторвалась. На время.

В полном изнеможении она сгибается пополам. Легкие требуют воздуха, ноги дрожат. Она не смеет пользоваться магией, чтобы придать себе сил. То, что преследует ее, хорошо чует магию; единственный способсбить это соследа – бежать и бежать, как простая смертная.

Внезапно в лесу позади нее слышится шорох. Оно настигло ее! Камала распрямляется, втягивает в себя как можно больше воздуха и снова бежит. Отчаянная; безнадёжная попытка заставить усталые ноги двигаться. Она сознает, что уже поздно, что она подпустила врага слишком близко. Сейчас, сейчас он схватит ее…

Она резко оборачивается, ожидая увидеть некое дьявольское чудище, но позади ничего нет. Быть может, она ошиблась? Бешеный стук сердца чуть-чуть утихает. Но тут окружающий ее мрак начинает преображаться. Это не просто ночная тьма, понимает Камала, – это зло, готовое поглотить ее целиком. Она снова хочет бежать, но земля под ней расступается, лишая ее опоры. Зыбучий песок! Предательская почва начинает вращаться – сначала медленно, потом все быстрее. Огромная воронка разрастается, втягивая в себя деревья, птиц, самые звезды, засасывая Камалу во тьму, которой нет названия. Камала пытается призвать к себе Силу, но та не приходит. Воронка смыкается над ее головой, и нет больше ни верха, ни низа. Полнейшее небытие. Она кричит…

И просыпается вся в поту, с колотящимся сердцем. Ничего. Зато кошмар кончился.

Она долго лежала во мраке душной и влажной ночи. Потом пошевелила пальцами, будто играя в веревочку, и прохладный ветерок, повеявший на нее, осушил пот.

Кошмары начались вскоре после того, как она покинула Гансунг. Первое время они лишь отражали страхи, которые испытывала Камала, живя в этом городе, и она воспринимала их как неизбежную плату за то, что совершила. Теперь все стало гораздо хуже. Она постоянно чувствовала чужое присутствие, как будто в ее сны пытался пробиться какой-то магистр.

Хотелось бы ей знать больше о магии сновидений. Надо было остаться с Итанусом еще на год – или на десять лет, – чтобы досконально изучить все отрасли колдовской науки.

Теперь она расплачивается за свое нетерпение.

Камала со вздохом поднялась, расправила затекшие мышцы. Ноги болели так, словно она бежала по-настоящему, спина давала о себе знать при каждом движении. Камала сняла боль небольшой порцией магии, припоминая то немногое, что рассказывал ей Итанус о природе снов.

«Не принимай за чистую монету то, что видишь во сне. Спящий ум часто меняет одно на другое или искажает масштабы до неузнаваемости. Верь своим чувствам – они-то подлинные. Чувства – дорожные столбы, ведущие к пониманию».

Хороший совет, но толку от него чуть. Во сне она боялась погони. Значит ли это, что ее на самом деле кто-то преследует, или сон лишь показывает ей, как в зеркале, ее страх перед гневом магистров? В самом ли деле ее могут вот-вот схватить, или она просто боится этого? Мать Камалы верила, что сны предсказывают грядущее. Если так, дело плохо. Не призвать ли чуть больше магии, чтобы лучше вспомнить слова матери? Нет, не стоит. Эта женщина могла бы сказать что-то умное разве что случайно. Кроме того, Камала не хотела встречаться с ней даже в колдовском видении.

«Только чувства ведут к пониманию, – учил Итанус. – Сосредоточься на чувствах. Ты боишься, что нечто злое настигнет тебя, а затем под твоими ногами разверзнется бездна. Ты ощущаешь это как неизбежность, как рок».

О, дьявол!

Быть может, решение о путешествии в Бандоа было неверным, и тайная сила говорит ей об этом во сне?

Камала так и не нашла разгадки. И улеглась опять, со страхом ожидая новых кошмаров.

В «Третьей луне», большой гостинице у самой окраины портового города Бандоа, останавливались большей частью чужестранцы. Особенно любили ее купцы, путешествующие вдоль западного побережья. Так, по крайней мере, Камала знала по слухам. Гостиница слыла странным местом, где бывают диковинные люди и рассказываются диковинные истории.

Это обещало богатые возможности для охоты.

С самой ночи своего бегства из Гансунга Камала мучилась над тем, какую дорогу выбрать. Пришлось признаться самой себе, что все ее планы, все цели не шли дальше того, чтобы «научиться колдовать так, чтобы это тебя не убило», а еще – «вернуться в город, где страдала ребенком, и показать им, что теперь меня нельзя обижать безнаказанно». Она пережила Первый Переход, пережила то, что случилось в Гансунге… а дальше-то что? Она могла бы поискать других магистров, если бы не убила только что одного из них, а теперь придется выждать, пока эта история не уйдет в прошлое. Куда же ей деваться тем временем? Чего она хочет? Чем надеется стать?

У нее не было ответов на эти вопросы.

Встреча с Рави сулила ей многое. Когда смертные заботятся о твоих повседневных нуждах, можно сосредоточиться на чем-то более крупном. Хорошо бы опять найти что-нибудь в этом роде, но не на твердой земле. Найти богатого путешественника, который не прочь прибегнуть к услугам ведьмы, и странствовать по свету за его счет, не наколдовывая себе ужин каждый день и не воруя одежду у бедняков. Быть может, где-нибудь в мире и для нее отыщется место, а до тех пор она хотя бы нужды знать не будет.

Поиски такого покровителя привели ее в Бандоа, в гостиницу «Третья луна».

Хозяин встретил Камалу не слишком радушно. Она по-прежнему была одета крестьянским парнем – к ворованной рубашке, правда, добавились дублет и еще пара вещиц, так что совсем уж нищенским ее наряд не казался. Вынутый из-за пазухи кошелек и перекочевавшая в хозяйскую ладонь толика серебра должны были усмирить подозрения – но не усмирили. Владелец гостиницы, видимо, опасался, как бы его гостей не ограбили, а невесть откуда взявшийся парень с невесть как нажитым серебром очень походил на лихого человека. Камала добилась комнаты только с помощью колдовства, а после ей бесплатно прислали пару лишних подушек и винный штоф.

Ночью она спала в настоящей кровати, под крышей, возведенной руками смертных, и поданные ей еда и питье были не колдовскими, а самыми что ни на есть натуральными. Приятное разнообразие.

В тот же вечер в гостиницу съехались купцы.

Одни, усталые и запыленные, прибыли по суше, другие сошли с кораблей, пользуясь случаем поспать на том, что под тобой не качается. Набралось их с десяток, не считая челяди и местных жителей, пришедших послушать новости. Темнокожий житель Дурбаны с золотыми серьгами в ушах походил на стройную статую из черного камня. Белая кожа энкара из Протекторатов казалась прозрачной при свете ламп. Коренастый аншасиец в просторных одеждах, с покрытым синей татуировкой лицом, заказал для всех какой-то мятный напиток и слушал рассказчиков очень внимательно.

Гостям подавали все, что бы им ни вздумалось заказать, будь то мед из Вольных Стран, калешские пряники с кислинкой или хлеб, выпеченный на чужедальний манер; даже когда кто-то полушутя спросил мясо редкого зверя из Полночного леса, ему принесли вяленые полоски этой самой дичи, оставленные в гостинице путником из Темных Земель. Подобные яства, конечно, обходились в копеечку, но здешние гости денег не жалели и даже соперничали, кто больше выложит. При этом поглядывали они друг на друга, как волки над свежей тушей: нынешний сотрапезник завтра мог перебить тебе сделку. Хозяин, так неприветливо принявший Камалу, сиял от гордости, глядя, как столы ломятся от кушаний, которые нигде больше не достать, и это оправдывало называемые им цены.

Единственными женщинами среди этого пестрого общества были немногие служанки и сбежавшиеся из Бандоа шлюхи. Камала, сидевшая в темном углу, старалась не замечать, как они выставляют напоказ свои прелести, чтобы подцепить богатых клиентов. Это зрелище будило в ней самые горькие воспоминания, но женщин она не винила. Если ты одинока на этом свете, выбор у тебя невелик. Она бы тоже могла сейчас трясти грудями наперебой с остальными, не будь ей ниспослан тайный дар.

Ей хотелось как-то помочь им. Изменить их судьбу, изменить мир, сделавший их такими, – изменить саму природу человека, быть может. Несбыточные мечты. Силы, заставляющие этих женщин продавать себя, никакой магии не подвластны.

Блюда, стоявшие перед ней, остались нетронутыми. Каждый раз, когда кто-то из мужчин запускал руку под юбку женщине или тискал спьяну ее полуголые груди, у Камалы внутри все сжималось. Темные пальцы, протянувшиеся из прошлого, трогали ее между ног, оставляя за собой слизистую дорожку душистого масла…

– Санкарская история! – воскликнул кто-то, и послышался смех.

Камала тряхнула головой, отгоняя образы прошлого, обступившие ее волчьей стаей. Напрасно она явилась сюда. Это было ошибкой.

– Ах, эти Вольные Страны! – Крепкий рыжий мужчина с волосами почти такими же яркими, как у Камалы, алчно потер свои сальные руки. – Дюжина процветающих городов на расстоянии одного дня езды, и на их соперничестве можно славно нажиться.

– Я слышал, остров Дешкала во время Летнего Пира едва не затонул под тяжестью яств.

– Яств и гостей.

– Ну, должны же они были перещеголять Весенний Пир в Оруле.

– И Зимний в Лундосе.

Чернокожий встал с кружкой в руке. Он покачивался, и женщины поддерживали его с двух сторон.

– Ода Санкаре, – объявил он с легким поклоном. Женщины захлопали. Он прочистил горло и запел на удивление чистым тенором:

Певца вознаградили громким смехом и рукоплесканиями. Когда он сел, одна из бабенок хотела чмокнуть его в губы, но ей помешала кружка.

– Да, это она, Санкара, – подтвердил рыжий. – Я помню, как пировал летом у королевы-колдуньи. Потешные огни заполнили все небо и танцевали под музыку по ее велению.

– Удивляюсь, как это она сама не сплясала среди них, – заметил энкар.

– Захотела бы, так сплясала, – с усмешкой заверил рыжий.

– И умерла бы молодой.

– Умерла! – презрительно фыркнул рыжий. – Не знаешь разве? Она любимица богов, ей не дадут умереть. Она дарит свои ласки им всем.

– И богиням тоже?

– Богиням особенно. У них ведь так мало радостей.

– Мужья пренебрегают ими ради молний и небесных колесниц.

– Вот-вот.

– Расскажите еще про королеву-колдунью, – попросила Камала.

К ней обернулись всего несколько купцов – остальные уже захмелели или были заняты со своими шлюхами.

– Что ты хочешь узнать о ней? – не поворачивая головы, певуче спросил дурбаниец.

Камала хотела знать, в самом ли деле королева нашла способ не умирать от своего колдовства, как умирают другие ведьмы, но спрашивать не смела. Эти люди искушены в науках и объездили весь мир – Камала же, бывшая потаскушка, ученица отшельника, ничего не знала о дальних странах. Если она выкажет свое невежество слишком явно, они не снизойдут до того, чтобы ей отвечать.

Или, разгадав, как сильна ее любознательность, начнут сами задавать вопросы.

– Любопытно, сколько в этих рассказах выдумки и сколько правды, – как можно небрежнее проронила она.

На этот раз дурбаниец обернулся, ища глазами своего собеседника, но Камала предусмотрительно сгустила сумрак вокруг себя.

– Правда то, что ее дворец стоит над Санкарской гаванью. Я это знаю, потому что сам там был. Знаю также, что она приглашает к себе не только богатых и знатных, а всех, кто ее забавляет, и сама своих гостей развлекает на славу. Это я тоже видел собственными глазами. Что до ее любовных дел с гостями – кто может сказать, где у монархов кончается дипломатия и начинается подлинная страсть.

– А ее Сила? – На этот раз Камала сделала так, чтобы ее голос исходил из другого угла и казался знакомым рассказчику.

– Что ж Сила? Она ведьма, знаменитая своим мастерством. Как только в Санкару приходит засуха, королева преображает ее в дождь. Как только кто соберется идти на нее войной, с войском что-нибудь непременно случается. Зато ее город и земли ее союзников всякая зараза стороной обходит. Ветер в ее гавани всегда благоприятен для торговых гостей. И таких фейерверков, как у нее, ни один магистр еще не устраивал, а я таких потех перевидал немало.

– Между тем Смерть за ней не торопится, – задумчиво произнесла Камала.

– Нет пока, слава Кантеле.

– Долго ли ей осталось?

– Кто знает, – хмыкнул чернокожий, потрепав по щеке свою девку. – Женщина нипочем не признается, сколько ей лет.

– Вот уж сорок лет, как она у власти, – вставил рыжий. – И никто не знает, кем она раньше была.

– Вышла в полном расцвете сил из большой морской раковины, – хмыкнул энкар. – Так ведь поступают обычно южные боги?

Сорок лет!

Камала ни о чем больше не спрашивала, предоставив купцам вести собственные пьяные разговоры. Сорок лет, повторяла она про себя, окутанная сумраком. Притом на трон королева явно взошла взрослой женщиной – будь она ребенком, легенды не преминули бы это воспеть. Выходит, она уже прожила средний жизненный срок, отпущенный смертным. Однако, если рассказы о ней верны, Силу она расходует щедрей, чем любой из магистров.

Быть может, она тоже магистр? Или для женщин есть какой-то иной путь – не тот, что нашла Камала?

Холодный укол внутри напомнил ей о цене, которую она заплатила за это. Можно ли жить вечно без нужды убивать бесконечную череду невинных? В памяти Камалы всплыл сон об убитом ею ребенке, и приступ тошноты напомнил о цене сострадания.

«Даже на миг не дерзай пожалеть о том, кто ты есть. Сострадание к людям подтачивает Силу, дающую тебе жизнь».

Камала зажмурилась и стала настраивать себя заново. Не слушая бубнящие вокруг голоса, она представила себя в лесу вместе с Итанусом. Представила, как пришла к нему в первый раз, полная решимости стать его ученицей, не желающая даже слушать о том, что женщине заказано быть магистром. Тогда она поклялась, что сметет все препятствия, стоящие у нее на пути. Теперь выясняется, что есть женщина, нашедшая, возможно, другое решение, и не будет Камале покоя, пока она не поймет, в чем тут дело.

Успокоив сердцебиение и подавив тошноту, она тихо встала и вышла. Благодаря магии никто не увидел и не услышал, как отворилась и вновь затворилась дверь.

Гостиница стояла на холме с видом на Бандоа. Луг, где ставились повозки и разбивались шатры, конюшня и другие помещения, неприглядные, но необходимые человеку, располагались чуть ниже, подальше от глаз путников. Были там, вероятно, и сторожа, но они не показывались и вряд ли обнаружили бы себя, пока злоумышленник не появился.

Сейчас на подветренном склоне расположился чей-то караван. Среди повозок горели факелы для отпугивания воров. Чуть дальше, где было темно, кто-то тихо пел – мужчина или женщина, не понять. Купцы в гостинице засиживались куда позже своих слуг, и лишь немногие в лагере еще бодрствовали.

К Камале, впитывающей в себя мрак и тишину, приблизилась фигура, Темное лицо тонуло во тьме, но золотое шитье и серьги в ушах при луне горели огнем.

Увидев Камалу, купец остановился. От его шелков разило пивом и дешевыми духами.

– Красивый у тебя голос, – сказала Камала.

– Это ведь ты расспрашивал про Санкару.

– И слух хороший.

– Да. Мне любопытен твой говор. Вроде бы Западная Дельта, но поверх накладывается что-то северное.

– Просто отменный слух, – слегка улыбнулась она.

– В нашем деле полезно быть наблюдательным.

– И стран ты повидал много.

– Да, верно.

– Меня увлекли твои рассказы о Санкаре. Часто ли ты туда ездишь?

Купец помолчал, пристально глядя на нее темными глазами. Знать бы еще, что он ищет. Тогда бы она колдовством убедила его, что он это уже нашел.

– У меня там дела, – ответил наконец он. – А что?

– Мне захотелось увидеть этот город своими глазами.

– Вот как? Скажи на милость, – в свою очередь сухо улыбнулся купец.

Она проникла в пряжу его разума. Нити настороженного отношения к чужим нужно обрезать, а те, что любят новизну, – распрямить. С трепетом, пронизывающим ее с ног до головы, Камала чувствовала, что ее волшебство действует, что самая его душа меняет форму по ее приказу. Она делала это впервые – Итанус преподал ей только теорию. На собственном наставнике такие приемы не оттачивают.

– Я хочу повидать мир, и желательно, чтобы проводником у меня был ты.

Без колдовства ее прямота могла бы его оттолкнуть, но теперь он лишь задумчиво прищурился, словно прикидывая, на что годен этот юноша.

– Ты, верно, можешь предложить мне нечто ценное, иначе не заговаривал бы об этом. Денег же, судя по одежде, у тебя нет.

– Опять угадал.

– Что же тогда?

Она подняла к нему ладонь, и на ней заплясали огоньки. Простенький детский фокус возымел желанное действие.

– Ты что, колдун?

Камала молча кивнула, не зная, о чем он думает сейчас и не опасно ли на него нажимать. Если сплетать нити чужого сознания, не ведая их природы, можно вызвать ужасную путаницу. Неверная догадка способна погубить разум человека бесповоротно.

Она поколдовала ровно столько, чтобы подкрепить свой юношеский образ. Незачем дурбанийцу знать ее пол. Купцы обычно берут с собой женщин только для плотских утех, а она не собиралась выступать в этой роли снова.

– Так что же ты предлагаешь? – спросил купец. – Давай-ка начистоту.

– Попутный ветер в море, безопасную дорогу на суше.

– Многовато колдовства получается для одного раза.

– Я люблю ездить с удобствами.

Далекое пение умолкло, и лишь сверчки трещали во мраке.

– Я путешествую по суше, – сказал купец, – и как раз направляюсь в Вольные Страны, только не прямо, а в обход.

– Мне не к спеху, – проронила Камала. Не нужно напрашиваться на вопросы о том, чем так привлекает ее Санкара. – Заодно и прикуплю себе что-нибудь по дороге.

– Само собой. – Купец задумчиво взялся за подбородок. – И если с моими сделками что-то пойдет не так…

– Это потруднее и стоить будет дороже. Ты уж не поскупись на мои покупки.

– Ясное дело.

– Так что? По рукам? Купец поцокал языком.

– Умный человек после хмельной ночи договор не подписывает. Вот тебе первый урок, коли хочешь мне помогать. Мне уже давно пора в постель, туда и пойду. Через три дня я улажу свои дела в Бандоа и соберусь в путь. Приходи тогда в «Третью луну», спроси Нетандо, и мы поговорим об условиях. Подходит это тебе?

Она кивнула.

– И вот еще что. – Он бросил ей кошелек из красного шелка, вышитый золотом. – Оденься-ка поприличнее. О человеке судят по его спутникам, так ведь?

– Меня зовут Ковен, – сообщила она.

– Все равно до утра забуду. Напомни мне, как придешь.

Он повернулся и ушел обратно в гостиницу. Теперь и там стало тихо. Шлюхи и те умолкли.

Три дня.

Дерзнет ли она прождать столько на одном месте? Что, если ее в самом деле преследует некая безымянная сила? Не об этом ли предостерегают сны – об опасности задержки, отдыха, во время которого ее могут настигнуть?

Воронка затягивает ее во мрак, смыкается над головой… нет больше ни верха, ни низа, полное небытие…

Три дня.

«Таких фейерверков, как у нее, ни один магистр еще не устраивал», – поведал Нетандо. «Между тем Смерть за ней не торопится», – сказала на это Камала.

Посмотрев на туго набитый серебром кошелек, она тоже вернулась в гостиницу и оплатила комнату на два дня вперед. Остальное она потратит на приличествующую молодому человеку одежду.

Если уж сражения с безымянной тьмой не миновать, то можно хотя бы одеться как следует.

 

Глава 31

Пиршественный чертог королевы-колдуньи был полон, веселье кипело вовсю. В верхней части подковы, составленной из диванов и низких столиков, возлежала сама Сидерея, едва заметными жестами отдавая приказания: кувшин мятного вина сюда, поднос со сластями туда. Ее смех напоминал перезвон колокольчиков на ветру, и окружавшие ее мужчины нашептывали ей на ушко секреты, надеясь еще раз услышать, как она смеется.

У дверей внезапно появился слуга – не в ярких, шитых золотом шелках, как остальные, а в простой дерюге, словно только что копался в земле или занимался иной черной работой. Захмелевшие гости не обратили на него никакого внимания, но Сидерея всегда пристально следила за тем, что происходит у нее во дворце. Она шепотом извинилась перед своими ближайшими сотрапезниками и вышла в вихре алых покрывал, сверкая драгоценностями.

– Позови танцовщиц, – велела она мимоходом другому слуге.

Подойдя к тому, что переминался у дверей, она увидела, что его бурый дублет забрызган чем-то темным.

– Не здесь, – быстро сказала она и вышла вместе с ним в боковую комнату.

– Прошу прощения, что прерываю… – начал слуга, едва успев закрыть дверь.

– Полагаю, ты сделал это не без веской причины.

– Точно так, ваше величество. Не знаю, как и вымолвить… тут такое рассказывают… – Он запнулся, комкая в руках шапку.

– Говори, – спокойно произнесла Сидерея. – О словах не заботься.

– К нам привезли человека из Кориалуса, с Западных Равнин, так вот он говорит, там у них уйму народу перебили… будто бы какие-то чудища. Вы бы расспросили его сами, ваше величество. Такие вещи и повторять-то страшно.

Холодная змея шевельнулась в груди королевы. Дантен, не иначе. Его рук дело.

– Веди.

Она наскоро распорядилась относительно продолжения пира. Пусть гостям вовремя подливают вина, тогда они вряд ли заметят ее отсутствие. Одного из слуг послала в свои покои за темным кафтаном, чтобы прикрыть роскошный наряд. Если в Кориалусе и впрямь случилась резня, не пристало ей слушать об этом в шелках да самоцветах. Серьги и ожерелье она сняла и отдала прислужницам, оставив лишь ножной браслет, тихо позвякивающий при каждом шаге, и гребень в волосах.

Слуги раскрывали перед ней двери. В комнате, где поместили странника, тоже толпился народ. Сам он лежал на кровати, весь в грязи, засохшей крови и прочем, еще того омерзительнее. Пахло от него не менее скверно. Королева с удовольствием отметила, что для него уже приготовили ванну, но с омовением решили подождать до ее приказа.

Путник даже не взглянул на подошедшую к нему королеву. Среди многочисленных царапин на его коже был один большой порез, над которым хлопотал сейчас лекарь. Раненый метался по постели, стонал, словно во власти кошмарного сна, и отмахивался от целителя; когда же слуги удерживали его силой, он начинал рыдать, плохо понимая, где он и кто его окружает.

Сидерея, наблюдая за ним, пожалела, что во дворце нет никого из ее магистров. Если Дантен предпринял что-то в Кориалусе, они определенно захотели бы послушать об этом. Но такова цена, которую приходится платить, если полагаешься на чужую помощь: когда помощники тебе всего нужней, их может просто не оказаться рядом.

У кровати стоял таз с водой. Королева жестом велела подать ей смоченную тряпицу, присела на постель, отстранила на время лекаря и положила холодную ткань на пылающий лоб странника – легко, будто бабочка коснулась крылом.

Это, как видно, пробило какую-то брешь в его наглухо заколоченном разуме; он затих и поднял на нее глаза, где едва брезжило сознание, – воспаленные, гноящиеся, налитые кровью.

– Мертвые, – прошептал он. – Все мертвые. Остерегитесь, моя госпожа. Оно и до вас доберется.

Тут его одолел кашель, мучительно сотрясающий все тело. Когда приступ прошел, Сидерея осторожно стерла мокроту и кровь с пересохших губ, но миг просветления уже миновал, и взор вестника устремился куда-то вдаль. Она говорила с ним, а он все смотрел в пространство, не понимая обращенных к нему слов.

В конце концов королева поднялась, передав холодный компресс служанке.

– Как он попал сюда?

– Его нашли на большой дороге к северу от города. Всадник, который привез его, сказал, что он бредил о каких-то чудовищах. Так, видно, и шел пешком из самого Кориалуса.

Очень может быть, подумала Сидерея. Подошвы у него протерты до дыр, сапоги изодраны колючками и заляпаны грязью. Путь из Кориалуса долог и труден, пока не доберешься до тракта. Пешком оттуда идти не меньше недели – неудивительно, что бедолага так измучился.

Хадриан тоже живет там, на Западных Равнинах, вспомнила она с холодом в сердце.

Она отчаянно нуждалась в такого рода совете, который сейчас получить никак не могла. Будь проклят тот день и час, когда она сделала себя зависимой от чужой магии. Что ж поделаешь, сама так решила. Плата за собственную магию оказалась для нее неприемлемой.

– Возможно ли привести его в чувство? – спросила она лекаря. – Будет он говорить?

Тот помялся.

– Со временем – да, ваше величество, но сейчас он, как изволите видеть, полностью изнурен. Вы добьетесь от него большего, дав ему немного поспать.

– Хорошо. Обмойте его, вдруг и другие раны обнаружатся, – велела она слугам. – Целитель скажет вам, что принести из еды и питья. Если он не будет больше нуждаться в лечении, пусть себе спит. Я выслушаю его, когда он придет в себя.

– Слушаюсь, ваше величество, – ответил лекарь. Спокойствие давалось королеве с трудом, однако она крепилась и не показывала, как не терпится ей услышать рассказ этого человека. Покажешь – и люди начнут удивляться, почему она, прославленная колдунья, не может узнать требуемое без всяких слов или не вылечит больного сама.

О, она задала бы путнику тысячу вопросов прямо сейчас, но тех, кто умеет это делать, здесь нет. Приходится тянуть время, прикрываясь маской равнодушия и терпения. Ей привычна такая игра. Королеве-колдунье не занимать опыта в лицедейском искусстве.

– Позовите меня, если будут какие-то новости. Мне пора вернуться к гостям. Помните, об этом человеке они не должны проведать.

«Мертвые. Все мертвые. Остерегитесь, моя госпожа. Оно и до вас доберется».

Внутренне содрогнувшись, она вышла.

Сила, свернувшаяся кольцом, дремлющая. Королева ощущала ее в себе, как ощущают сердцебиение, пульсацию крови в жилах, движение воздуха в легких.

Желание дать себе волю, как делают это магистры, посещало ее не впервые. Познать тот великий миг, когда твоя воля становится магией, когда одна твоя мысль способна поколебать небеса. Порой, лежа без сна, она чувствовала, как просится наружу ее душевный огонь.

Но расплата за это – смерть, а она давно решила, что не станет платить такую цену.

Гости расходились, и самые стены дворца точно вздыхали от облегчения. Последний час затянулся до бесконечности. Нельзя же назвать к себе гостей, чтобы потом выставить их вон – хозяйку за это по всему свету ославят. Можно, однако, побудить их уйти, да так, чтобы каждый думал, будто ушел как раз вовремя.

Задача не новая для нее, но утомительная. Хорошо, что пир наконец-то завершился.

Укрывшись в своих покоях, в той комнате, куда слугам не дозволялось входить, она с помощью крохотной частицы магии отперла шкатулку, не имеющую замка. На это ушло не больше мгновения ее жизни. Единственная ее уступка колдовской силе… или, возможно, магистрам. Если секрет кого-то из них попадет в чужие руки лишь потому, что она поставила свою жизнь выше жизни магистра, она дорого поплатится за такую оплошность. Сидерея не питала иллюзий на этот счет. Даже когда любовники лежали рядом с ней на шелковых простынях, шепча ей нежную ложь, она ни на миг не забывала о разнице между ними и собой – и была уверена, что они тоже не забывают.

В ларце хранились самые большие ее ценности – то, что мужчины, никому больше не доверявшие, вручили ей в знак доверия… или оставили здесь, сами того не ведая. Упавшая на подушку ресница, запах пота на льняном полотенце. Каждая такая памятка лежала отдельно, обернутая в шелк (говорят, что шелк бережет от духовного загрязнения). Никаких надписей на обертках не было, и лишь одна королева знала, что кому из магистров принадлежит.

В особом шелковом мешочке содержалось то, что ей дали сознательно. Не материальные предметы, которые можно обратить против их владельца, а поцелуи, запечатленные на тонких листочках, сложенных как любовные письма. Листочки не были подписаны, как и всё остальное. Только одна Сидерея знала порядок, в котором встречалась с их подателями, – ни одна другая ведьма не могла его разгадать. Так защищала она ту сокровищницу, что была опаснее всех земных арсеналов.

Тщательно перебрав листки, Сидерея отложила те три, что связывали ее с самыми благожелательными магистрами. Если остановиться на ком-то одном, он может и не откликнуться вовремя, а если созвать их всех, встреча получится крайне враждебной – на такое можно отважиться лишь в самом исключительном случае. Эти трое – как раз то, что нужно. Никто из них скорее всего не обидится, что она позвала двух других, а есть ведь такие, что часу не могут пробыть в обществе своих собратьев, не ввязавшись в какой-нибудь магический поединок. В Санкаре такое случалось нечасто, но хлопот потом бывало столько, что впредь таких оказий лучше не допускать.

Не говоря уже о том, что своих любовников следует сводить вместе с большой осторожностью, убрав прежде из комнаты все, что бьется.

Заперев ларец и комнату, где он хранился, Сидерея велела подать себе маленькую жаровню и огниво. Слуги привыкли к таким требованиям и вскоре доставили ей все, что нужно.

Королева перевела дыхание. Теперь надо успокоить душу, чтобы атра струилась свободно, – так учил ее когда-то отец-колдун. Последнее время она почти не имела нужды пользоваться собственной Силой, но порой этого не избежать. Памятные знаки помогут ей сосредоточиться, но Силу, нужную для связи с магистрами, придется брать из своей души.

Ничего, это всего лишь минута, сказала себе королева. Стоит истратить ее, чтобы призвать сюда настоящего чародея.

Почувствовав, что готова управлять атрой по своей воле, она высекла огонь и зажгла листки. Пока ее ноздри втягивали душистый дымок, составленные ею духовные письма летели по каналам, связующим ее с адресатами. Это оказалось до странности трудным – жизненная сила покидала ее с большой неохотой, и письма выходили более слабыми, чем им полагалось. Неужели она так устала или разволновалась, что даже с простым почтовым заклинанием едва справляется? Если так, с ней это происходит впервые. Она ведьма от природы, была такой с самого детства. Единственное, чему ей пришлось учиться, – это не колдовать. Что же это за новое странное чувство, как будто душа скупится расходовать атру? Странное… и тревожное.

Посмотрите моими глазами, и вам все откроется, шептала она в медленно струящийся дым.

То, что получат магистры, зависит, конечно, от их собственного духовного состояния. Бодрствующие скорее всего поймут, что им посылают видение, и догадаются, кто именно его посылает. Спящие вплетут эти картины в свои сны и не придадут им никакого особого смысла. Вот почему магистры не всегда откликаются на зов.

Закрыв глаза, она представила себе несчастного путника, грязного и окровавленного. Повторила в уме устрашающие доклады слуг и жуткое пророчество самого вестника. Все перебиты… он говорил о каких-то чудовищах… оно и сюда доберется…

Он бредит, мысленно произносила она. Я не сумела подчинить себе его разум и узнать его тайны без вашей помощи.

Отослав наконец письма, она склонила голову над жаровней. Откуда такая слабость? Те редкие случаи, когда она пользовалась собственной Силой, всегда вызывали у нее прилив бодрости – как душевной, так и телесной. Сейчас она испытывала нечто прямо противоположное. Словно рана открылась внутри, и жизнь утекала в ночь, делая королеву все более слабой и беззащитной.

Но письма отправлены, это главное. Если с ней что-то неладно, помощи ждать недолго.

Сидерея прилегла и попыталась уснуть. Когда прибудут магистры, отдохнуть вряд ли удастся.

Они прибыли втроем – но не те трое, к которым она обращалась. Первым без всякого предупреждения явился Коливар. К ее удивлению, он захватил с собой Сулу – миловидного молодого северянина, светлокожего и светловолосого, который бывал у нее только однажды.

– Он заинтересован в этом деле, – промолвил Коливар и больше ничего не стал объяснять. Что ж, отлично. Он делился с ней секретами, лишь когда считал нужным. Порой это бесило ее, однако королева была уверена: он не утаит ничего, что может угрожать безопасности ее королевства.

Вскоре после них ее посетил Фадир в своем обычном теле, с варварскими амулетами в длинных рыжих косах. Они с Коливаром принюхивались друг к другу, как пара псов, – видно, ни тот, ни другой не ожидал найти здесь других магистров. Королева порадовалась этому, как радовалась каждой мелочи, способной удивить ее возлюбленных магов. Она знала их достаточно, чтобы понимать, какую ценность имеет для них всякая новизна, и утешалась тем, что им эту новизну обеспечила.

Она вкратце обрисовала положение дел. Коливар слушал с мрачным видом, Фадир с умеренной настороженностью, Сула с жадным любопытством молодого смертного – то ли свое бессмертие он обрел не так уж давно, то ли просто хотел сбить противников с толку. За годы общения с магистрами Сидерея крепко усвоила одну вещь: игры, которые они ведут друг с другом, бесконечно разнообразны. Молодой с виду магистр может насчитывать как тысячу прожитых лет, так и двадцать.

– Проводи нас к нему, – попросил Коливар, дослушав рассказ до конца.

Сула зашептал ему что-то на ухо, но старший сделал знак молчать. Сидерея ощутила укол ревности, поняв, что они всего лишь перешли на безмолвный, недоступный ей разговор. Ничего на это не возразив, она проводила всех троих до комнаты, где лежал путник. Сула к тому времени сделался не менее мрачен, чем Коливар.

Путник спал, но не мирным сном. Он ворочался и стонал, как раненое животное.

– Я дал ему лекарство от лихорадки, – сказал лекарь. – Все наружные раны промыты и перевязаны, о внутренних же я могу только догадываться. Здесь требуется искусство вашего величества.

Болезнь поразила не тело, но разум, раздался в голове Сидереи голос одного из магистров.

Она повторила то же самое вслух. Лекарь, полностью доверявший ей, кивнул и попятился, уступая место новоприбывшим. Фадир стал в ногах, Коливар и Сула сбоку, Сидерея присела на край постели с другой стороны. С больного сняли грязную одежду и даже сумели обмыть его, явив взору многочисленные синяки и порезы на торсе. До пояса он был прикрыт одеялом, но Сидерея могла поручиться, что нижняя часть его тела пострадала не меньше.

Подождав, пока магистры осмотрят его на свой невидимый лад, она приложила руку к его щеке. Несчастный дернулся во сне и попытался отстраниться, но что-то словно пригвоздило его голову к месту. Лоб сперва наморщился, как от боли, потом медленно разгладился. Все тело расслабилось, глаза открылись.

Сейчас в его взгляде не было ни боли, ни страха, ни признаков сознательной мысли. Тот, кто овладел его разумом, позаботился о том, чтобы он мог отвечать на вопросы, не впадая в безумие от вызванных ими воспоминаний.

– Кто ты? – тихо спросила Сидерея. Таким тоном обычно говорят с перепуганными животными. Особой необходимости в этом, учитывая вмешательство магистров, не было, но пусть ее люди думают, что это она успокоила страдальца – не колдовством, так одним своим присутствием.

– Хальман Антуас, – столь же спокойно, но без всяких интонаций ответил он.

– Откуда ты?

Путник опять поморщился – этот вопрос явно вызвал у него затруднения.

– Позвольте мне, ваше величество, – вмешался Фадир.

– Разумеется, – милостиво кивнула она.

– Откуда ты шел, направляясь сюда? На сей раз затруднений не возникло.

– Из Кориалуса, с Западных Равнин.

– С земель лорда Хадриана? – не удержалась Сидерея.

– Да.

Она зажмурилась, гадая, не затронуло ли упомянутое этим кориалом побоище одного из ее фаворитов.

– Что ты там делал? – спросил Коливар.

– Мы везли провизию людям, стоящим на Королевском перевале. – Произнеся это название, он весь передернулся. Магия, державшая его в узде, боролась с оживающей памятью. – Со мной были две дюжины славных бойцов. Никого из них больше нет…

– Через Королевский перевал пролегает дорога из владений Дантена на юг, – пояснила Сидерея магистрам. – Дорога эта узкая, неверная, не слишком пригодная для передвижения войск, однако захватчики все же могут выбрать ее, чтобы обойти более сильные укрепления. Лорды Западных Равнин поочередно посылают людей, чтобы держать на перевале заставу и быть предупрежденными, если враг покажется.

– Верно, – горячечным шепотом подтвердил больной. – Теперь никого больше нет. Темные вернулись, и мы все обречены на гибель.

– Расскажи, что ты видел, – приказал Фадир. – От начала и до конца, как все было в тот день.

На лбу Антуаса выступил пот – холодный, как обнаружила Сидерея, промокая его платком. Власть Фадира не позволяла жару, рожденному страхом, пробиться наружу.

– Мы везли провиант в горы… я ехал верхом, – заговорил кориал хрипло, с запинкой, как будто каждое слово давалось ему с трудом. – На дороге нас должен был встретить часовой и проводить последнюю милю до перевала, но этого не случилось. Нашего капитана это насторожило. Он выслал разведчика в лес посмотреть, все ли там ладно. Разведчик вернулся живой, – теперь Антуас говорил шепотом, – но душу у него отняли. В глазах у него стояло безумие, и даже я не смог одолеть эту преграду.

– Ты колдун, верно? – спросила Сидерея.

Антуас кивнул. Кожа у него сделалась землистой, как у мертвеца, голова моталась из стороны в сторону под напором страшных воспоминаний.

– Ничем не мог помочь – Силы недостало, – меня бы это съело живьем. – Он закрыл глаза, дрожь прошла по его телу. – Где же боги? Почему они допустили это?

Сидерея не знала, что ответить. Фадир вернул себе власть над кориалом, но теперь даже магия не могла его успокоить.

– Спи, – приказал магистр, приставив палец ко лбу Антуаса.

Тот сразу обмяк, голова у него свалилась набок, веки наполовину прикрыли невидящие глаза.

– Он явно рассказал все, что мог, – заметил Коливар. – Теперь посмотрим на то, что случилось с его глазами.

Став в головах, Коливар провел рукой над лицом спящего. По телу колдуна вновь пробежала дрожь, но он не проснулся. Над лицом его стал собираться туман, в котором медленно проступила картина.

Изображение было темным. Светило солнце, но страх человека заслонял его, как черная туча, и только края видения оставались светлыми. Туман, служивший тканью картине, дрожал и клубился, откликаясь на воспоминания. Зрители различили в середине конный отряд и обозные фуры. В голове колонны спорили о чем-то два человека. На земле рядом с ними сидел еще один, слабоумный с виду. Он пускал слюни, глядя непонятно куда.

Один из спорщиков, сам Антуас, отошел и направился в лес. При этом он очертил себя каким-то знаком, как делают иногда ведьмы и колдуны. Отводит глаза часовым, догадалась Сидерея.

Хотела бы она знать, каково это – распоряжаться своей Силой свободно, когда пожелаешь. Чувствовать, как она поднимается волной из твоей души, а не отмерять ее по каплям из страха перед безвременной смертью.

Антуас на картине прошел через лес, и перед ним возникло селение – совершенно пустое. Оно тоже осталось позади, а потом показались другие дома – пустые. Двери настежь, на порогах темные пятна. Все, что появлялось в памяти Антуаса, постепенно бледнело и сменялось другими образами, но то, что его пугало, представало ярким до боли. Сам он явно был не солдатом, а простым поселянином, нанятым сопровождать отряд «на всякий случай». Этот случай оказался ему не по силам.

Деревья расступились, и он увидел то, что ожидало его на открытом месте.

Колдун упал на колени.

Сидерея затаила дыхание.

Вокруг, сколько хватал глаз, торчали насаженные на высоченные колья тела. Видно было, что люди умерли довольно давно, потому что стервятники успели поживиться их мясом, но на колья их насадили живыми, заставив умирать медленно и мучительно.

Их были десятки, если не сотни. Антуас неточно запомнил число убитых – ужас помешал ему мыслить связно. Картина кровоточила по краям; память, даже поддерживаемая волшебством Коливара, боролась с безумием из последних сил.

Колдуна на картине вырвало.

– Это Дантен сделал? – выдохнула Сидерея. Ничто другое не приходило ей в голову. Только он из всех правителей способен на подобные зверства.

Но тут за лесом кольев поднялось в воздух что-то темное, крылатое. Раньше оно пряталось за каменистым пригорком, теперь взлетело.

Видение заколебалось. Спящий колдун застонал. Губы у него посинели, глаза закатились.

Крылатое существо не походило ни на птицу, ни на летучую мышь, ни на какое-либо другое создание, умеющее летать. Его крылья – прозрачные, как у саранчи, – распростерлись над кольями, накрыв гниющие тела тенью. Солнце, наполовину пригашенное страхом колдуна, просвечивало сквозь них, как сквозь цветное стекло, показывая жилы и связки.

При всем невыразимом ужасе это было… красиво. Сидерея чувствовала эту красоту даже через туман колдовского видения. Зрелище зачаровывало ее, как зачаровывает зайца парящий, готовый упасть на добычу ястреб. Насколько же сильнее должен быть этот экстаз беззащитности, если ты смотришь на такое своими глазами? Понятно теперь, почему вспоминать об этом невыносимо для Антуаса, почему он даже словами не может выразить то, что видел.

– Покажи все яснее и ближе, – приказал Коливар – Сидерея никогда еще не слыхала, чтобы он говорил таким голосом. – Нам нужны подробности.

Существо поднималось все выше, работая крыльями так яростно, что тела содрогались на кольях. Смрада видение не передавало, но Сидерея ощутила, как обмочился от ужаса Антуас. Существо повернуло к нему голову, точно впервые заметив, но человек заслонился чарами, сделав себя похожим на мертвеца среди других трупов. На картине это выглядело как туманная дымка. Существо оглядело мертвое поле еще пару раз, взмыло в небо и направилась на юг.

Картина стала дробиться – все волшебство Коливара не могло этому помешать. Мимолетные образы вспыхивали, точно выхваченные молнией из мрака. Лес, через который мчался колдун. Военный лагерь, усеянный телами солдат. Колдун спотыкается о кого-то из них, падает лицом в грязь. Крик. Тень от крыльев над головой. Он снова затаивается, притворяется мертвым. Восходит раздутое красное солнце. Человек бредет по лесу – туда, где еще может спастись…

Образы замелькали еще быстрее, и от каждого спящий содрогался, как от удара. Воспоминания смешивались с кошмарами, кошмары с бредом безумца. Над постелью закружились крылатые чудовища с горящими красным огнем глазами.

– Они идут! – прохрипел Антуас. – Они придут и сюда! – По телу его пробежала судорога, он весь выгнулся, глаза вылезли из орбит. Антуас издал последний жуткий вопль и застыл, точно сломанная кукла с вывернутыми руками и ногами.

Видение померкло, колдовской туман рассеялся. Где-то у двери шепотом молился лекарь.

– Это… – прервал повисшую тишину Сула. Коливар угрюмо кивнул. Черные глаза дико пылали на его лице, с которого исчезли все краски. Сидерее страшно было на него смотреть.

– Пожиратели душ, – прошептал он.

– Я думала, они все перебиты, – пролепетала Сидерея. – Давным-давно.

– Их всего лишь прогнали. – Сидерея отвернулась, не в силах выдержать его взгляд. – Разница велика, моя королева. Надо побывать на том месте, – добавил он, обращаясь к другим магистрам. – Ответы на некоторые вопросы можно найти только там.

– Ты разве знаешь дорогу? Он нам ее теперь не покажет, – кивнул на скрюченное тело Фадир. – Даже колдовства, оставшегося в нем, на это не хватит.

– Одежда, в которой он явился сюда, цела? – поразмыслив, спросил Коливар.

Сидерея кивнула.

– Вели принести ее.

Сидерея сделала знак служанке. Та мигом шмыгнула прочь и вернулась с охапкой лохмотьев, смердящих даже сквозь полотно, в которое их завернули. Сверху лежали скромные пожитки: нож, кошелек, изношенный ремень, кожаная шапка. Коливар взял ее в руки, провел ногтем под ободком с медными заклепками в той части, что прикрывала лоб, – и поднес палец к свету, показав собранную им пыль.

– Грязь, которую он зачерпнул при падении, приведет нас на место.

– Что вы там будете делать? – спросила Сидерея. Взгляд магистра ужаснул ее вновь, но на сей раз она выдержала.

– Ты вызывала других магистров? – Она кивнула. – Если прибудут, пусть отправляются следом за нами. – Он провел пальцем по простыне, оставив на ней частицу пыли. – Это укажет им путь.

– Коливар…

Он взял ее за руку над смертным ложем Антуаса.

– Не надо проситься с нами, моя королева. Мне больно тебе отказывать, но от того, что мы там можем найти, будет еще больнее.

Она зажмурилась и вздохнула.

– Ты мне расскажешь о том, что узнал? Без утайки? Он поцеловал ей руку.

– Непременно, моя королева.

Лекарь, весь белый, жался у двери, девушка, принесшая одежду, – в углу.

– Вы забудете то, что видели здесь, – произнес Коливар, и они застыли, повинуясь ему. – Ни слова не скажете об этом человеке и его странствии, пока ваша госпожа не велит вам говорить. Умер он естественным образом, от изнурения, а все, что он бормотал перед смертью, было горячечным бредом. Поняли?

– Да, господин, – пролепетала служанка. Лекарь молча кивнул.

Коливар закрыл глаза, прошептал заклинание, и воздух вокруг магистров замерцал, как в знойной пустыне. Все трое заволоклись дымкой и растаяли, словно призраки. Королева-колдунья осталась в безмолвной комнате со своими слугами. На кровати остывало тело умершего, и въедливый запах страха окутывал все густой пеленой.

 

Глава 32

Больше всего сил, как ни странно, придавали Андовану минуты самого горького разочарования.

Разочарований – видят боги – хватало вполне, чтобы на какое-то время продлить ему жизнь. Сны больше не посылали ему ясных указаний, и это могло означать, что он с каждым шагом удаляется от добычи, а не приближается к ней. Порой ему вовсе ничего не снилось, как будто чары Коливара утратили свою власть, оставив его без всякой поддержки. Если так, то он в самом деле такой, каким его видят встречные: блуждающий без всякой цели скиталец. Незавидная участь для принца крови.

Одно он знал точно: его добыча покинула Гансунг в ту самую ночь, когда ему приснилось, как рушатся башни, и каждый день тщетных поисков увеличивает вероятность того, что она скроется навсегда. Сознавая это, он клял богов, звезды и прочие орудия, к которым прибегает Судьба. В мгновения, когда гнев был особенно силен, Андован ощущал в себе почти прежнюю силу, и Угасание, державшее в тисках его дух, как будто бы ослабляло хватку – но ненадолго. Рано или поздно оно возвращалось, и гнетущая слабость вновь начинала изматывать его как духовно, так и телесно. Каждую ночь он принуждал себя двигаться дальше и молился, чтобы чары Коливара продолжали действовать, – молился, хотя больше и не чувствовал их. Сны перестали его направлять – ну что ж, быть может, их заменит инстинкт.

Снилось ему теперь нечто хаотическое, полное бессмысленных образов. Горящие в костре драгоценности. Рулоны шерстяной ткани. Обезглавленное дитя. Точно кусочки десяти разных головоломок, которые невозможно сложить воедино. Не понять – то ли сила Коливара его оставляет, то ли он попросту сходит с ума. Вероятно также, что иноземный магистр замыслил это с самого начала, чтобы разлучить Андована с отцом и овладеть его разумом…

«Не надо так думать, – говорил себе принц, – иначе и вправду свихнешься».

Поскольку незнакомка почти наверняка перемещалась с места на место, то же самое делал и он. Он запасался провизией в безымянных селениях, вступая порой в стычки с местными забияками, – и оставлял их за собой, будто сны. Вся его жизнь теперь уподобилась сну. Это удручало его, и он пуще прежнего боялся, что вступает в новую, роковую фазу болезни. Страх побуждал его останавливаться в придорожных гостиницах и слушать рассказы других путешественников – вдруг какая-нибудь новость или сплетня вновь наведет его на след. Но этого не случалось, и утром он вновь отправлялся куда глаза глядят.

«Вы не заставите меня умереть в постели», – твердил он, бросая вызов богам, но боги равнодушно безмолвствовали. И вера в то, что впереди его ждет что-то, кроме бессмысленной гибели, таяла с каждым днем.

Прошлой ночью Камале удалось поспать не больше часа. Стоило опустить голову на подушку, бездна засасывала ее снова. Даже когда тревожная дрема брала верх над обессиленным разумом, через несколько мгновений она просыпалась в холодном поту, а сердце норовило выскочить из груди.

Что бы ни преследовало ее, оно приближалось. Во всяком случае, Камала боялась этого до умопомрачения, и неизвестно, которое из зол было худшим.

После ее разговора с Нетандо прошло двое суток. Еще один день, и она снова отправится в путь, затерявшись среди охраны и слуг купца. Но сможет ли она ждать так долго? Ночные кошмары совсем ее извели. Быть может, они прекратятся, если она уедет отсюда, если достаточное число миль ляжет между нею и… и чем? Где искать безопасное убежище? Она не знала даже, что за ней гонится, не говоря уж о том, как этого избежать.

Одно верно: пока она сидит у себя в комнате, ей становится еще хуже. В общей зале, по крайней мере, можно отвлечься, узнать кое-что о мире, по которому она собирается странствовать. Камала-потаскушка не ведала, что находится за пределами ее города, а Итанус наставлял ее в магии, не в делах смертных. Здесь она впервые увидела перед собой мир, но не в целости, а в виде рассыпанных кусочков огромной головоломки. Народы, войны, монархи, политические триумфы и комедии проходили перед ней беспорядочными рядами, и она пыталась составить в уме карту, на которой могла бы расположить их. Настоящей карты она не спрашивала, не искала и помощи, чтобы разобраться в идущих вокруг разговорах. Юные годы в Гансунге научили ее никому не показывать своего невежества: подобная откровенность притягивает неприятности, как тухлое мясо мух. В обществе бывалых людей любая просьба о помощи привлекает ненужное внимание. А этого она должна избегать всеми средствами, если кто-то или что-то в самом деле ее преследует.

Замечая порой других молчаливых гостей, она думала: «Быть может, и они испытывают такие же трудности, как и я?» Те, что играли здесь главные роли, своей публики вовсе не замечали. Говорливые, самовлюбленные, быстро хмелеющие, они полагали, должно быть, что все до единого восхищаются ими.

Чувствуя, что голова вот-вот лопнет от избытка разрозненных сведений, одолеваемая дремотой Камала поднялась со стула и направилась к лестнице, стараясь никому не бросаться в глаза. Темнота, поджидавшая ее наверху, ничего хорошего не сулила, но лучше уйти к себе, чем заснуть прилюдно и внезапно пробудиться от страшного сна.

Ее пригвоздила к месту вошедшая в залу девочка.

Причиной был то ли детский возраст, то ли глаза, где страх смешивался с решимостью, то ли неловкость, с которой девочка приближалась к компании пьяных мужчин – будто знала, чего от них ждать, но так и не уговорила себя до конца. Напряжение, в котором пребывал этот ребенок лет десяти – двенадцати, Камала ощущала как жар от раскаленной печи.

Перед ней словно поставили зеркало – кривое зеркало, показавшее ее прошлое.

По обычаю простолюдинов, идущих в «господское» общество, девочка вымыла голову, отскребла дочиста лицо и руки, но полоски грязи кое-где все равно остались. Неужели и Камала когда-то была такой? При виде черных каемок у девочки под ногтями в горле у нее встал комок. Малютка-то, поди, думает, что чище и быть нельзя. Прежняя Камала тоже так думала.

По комнате девочка ступала сторожко, как лань по незнакомому лугу, но Камала знала, что эта лань не обратится в бегство. Она пришла, чтобы встретиться с волками.

«Уходи, – мысленно внушала ей Камала, не в силах пошевелиться и вымолвить слово. – Оно того не стоит, поверь мне!»

Простое холщовое платьице было, видно, у девочки самым лучшим. По бокам вшиты колечки, сквозь них продета шнуровка – можно стянуть талию, чтобы казаться взрослее. Неестественно для такого ребенка, зато привлекает мужские взгляды. Гости оглядывались на нее, а хозяин, обычно столь бдительный, держался поодаль, не решив еще, приветить эту малявку или прогнать.

– Я ищу мастера Бельтореса, – произнесла она на удивление твердо. Ох как это было знакомо Камале! Как ты стараешься быть храброй, когда тебе страшно!

Мужчины засмеялись, женщины начали перешептываться.

– Я Бельторес, – сказал бородач в дублете по моде восточных стран, – а ты кто такая будешь?

Девочка, прикусив губу, сделала книксен, отозвавшийся болью в сердце Камалы. Она сама, наверное, казалась такой же неуклюжей, пытаясь прельстить Итануса хорошими манерами.

– Меня зовут Селти, сударь. – Еще один реверанс, столь же неловкий. – У меня для вас письмо от мастера Хурары. – Она достала из рукава тщательно сложенный пергаментный лист.

Купец взял письмо, легонько, но нарочито коснувшись при этом детской руки. Девочка вспыхнула, но не отступила и даже улыбнуться сумела. Ком в горле Камалы превратился в пылающий уголь, и колдовская сила зашевелилась внутри, нашептывая: Заступись! «Это ее час, – мысленно возразила Камала. – Ее выбор, не мой». Сила, не слушая, вздымалась горячими волнами в животе. Камала знала, чего эта девочка хочет, чуяла нюхом. И знала, к чему это приведет.

– Эх, – закряхтел Бельторес, – придется мне, видно, все-таки отправиться в гавань. Дело прежде всего, так ведь? – Он со смехом бросил письмо в огонь и ухмыльнулся девочке, точно голодная гиена. – Ты побудь пока тут, может, я ответ захочу послать.

Одна из женщин, посмеиваясь, протянула к девочке руку. Сколько раз Камала, вспоминая себя, искала тот миг, когда еще можно было все изменить! Для Селти сейчас настал именно такой миг, и она, судя по всему, это знала. Камала видела это в ее глазах, чувствовала в сгустившемся воздухе. Страх девочки, еще не перешагнувшей порог женственности, веселье обступивших ее надушенных шлюх, жадность вспотевших мужчин… лишь это помогало Камале сдержать бунтующую внутри Силу. Боги видят: если она уступит сейчас, случившееся в трущобах Гансунга повторится, только в десять раз хуже. Не сказать, чтобы эти люди были благороднее тамошнего отребья, однако вероятность того, что виновник их смерти будет призван к ответу, гораздо больше.

Но как же ей хотелось поубивать их! Поубивать всех мужиков, тянущих лапы к ребенку, пусть даже ребенок идет на это по своей воле. А заодно и всех баб, способствующих падению этого ребенка. Вон они, тут как тут: дергают девочку за платье, щиплют, хихикают, а вот и кто-то из мужчин уже наладился пощупать, что там под платьем. А девочка смотрит во все глаза и дрожит. Денег заработать хочется, а завлекать покупателей не научилась еще.

– Оставь ее! – произнес кто-то позади Камалы, разбив ее оцепенение, как стекло. Молодой человек в одежде охотника. Скроено просто, но такую ткань может себе позволить только богач. Светлые волосы, белая кожа, мерцающие, как лед, голубые глаза. Все, замерев, смотрели теперь на него: купцы, капитаны стражи, шлюхи, служанки – и девочка, с лица которой сбежали все краски.

– Оставь ее, – повторил юноша.

Тот, кто собирался потрогать девочку, остановился, но руки не убрал.

– Не твое дело.

– Мое. Оставь.

Мужчина с усмешкой развел руками.

– Никто ее в кандалы не заковывал и силком сюда не тянул. Ты ведь по доброй воле пришла, верно?

Камала затаила дыхание. Ребенок в таком возрасте лучше солжет, чем признает, что его силой принуждают к чему-то плохому. Если девочка подтвердит, что сама этого хотела, то лишится всякой защиты.

Селти дрожала всем телом. Вопреки напускной решимости с этим она справиться не могла. Но белокурый незнакомец не стал дожидаться ее слов: он подошел, схватил ее за руку и вывел из круга раскрашенных шлюх. Двое мужчин вскочили с мест, а тот, кто покушался на Селти, громко выругался. Но глазами юноши смотрела сама Смерть, и никто из развеселого сборища не посмел перечить ему.

Когда он снова прошел мимо, ведя девочку за руку, Камала испустила протяжный вздох. Воспользовавшись тем, что все смотрят только на него, она закуталась в сумрак и тихонько последовала за ним – а чтобы отбить у других охоту сделать то же самое, оставила у двери легкое отпугивающее заклятие.

Отойдя немного от гостиницы, молодой человек отпустил девочку. Та уже опомнилась и сердито смотрела на своего избавителя.

– Ступай домой, – сказал он. – Тут тебе не место.

– Они бы мне денег дали, – со слезами проговорила Селти.

Эти слова и этот плачущий голос пронзили острым ножом не только Камалу, но, как видно, и юношу тоже. Он прикрыл глаза и стиснул зубы, перебарывая себя.

– Тебе деньги нужны? В этом все дело? – Он протянул девочке несколько монет. – На, возьми. Этого хватит? – Рука у него дрожала. – Да бери же!

Он швырнул деньги на дорогу, и девочка, встрепенувшись, бросилась собирать их. Юноша отвернулся, не в силах смотреть на это. Его пошатывало, и он прислонился к стволу ближнего дерева. Не такой он, выходит, крепкий, как кажется с виду. В гостинице его выручила одна только сила духа – в стычке со столькими противниками он нипочем бы не победил.

Он либо невероятно отважен, либо с головой у него не все ладно.

Когда девочка, собрав все монеты, припустила бегом по дороге в город, Камала вышла из тени. Незнакомец, задумавшись о чем-то, заметил ее далеко не сразу.

– Зачем ты это сделал? – спросила она, когда он наконец взглянул на нее.

– Что сделал? Ребенка увел? Она кивнула.

– Тебе-то какое дело? – устало проронил он.

– Далеко не всякий мужчина так поступил бы. Он дернул уголком губ – почти улыбнулся.

– Выходит, я не такой, как все. Камала подошла чуть поближе.

– Этим все равно ничего не поправишь. Завтра она снова придет сюда или в другое такое же место.

Ее слова легли на него тяжким грузом.

– Я знаю, – вздохнул он. – Один-единственный человек не в силах изменить мир, так ведь?

Он привык, чтобы его воле повиновались, почувствовала Камала. Привык распоряжаться людьми и событиями.

Она притронулась к его рукаву. Он посмотрел на нее с любопытством, но не стал отстраняться. На ткани, тонкой и гладкой – такую ткут лишь первейшие мастера, – еще держались отголоски прошлого. Высокое положение, богатство, гордый и независимый нрав. В этом камзоле юноша нередко спорил с кем-то, стоящим у власти. Камала распутала другие следы, менее заметные, и у нее перехватило дыхание. Даже вещи Рави не носили на себе отпечатка такого могущества, данного по праву рождения. Этому есть лишь одно объяснение, которому в подобных обстоятельствах трудно поверить.

– Ты не тот, кем кажешься, – сказала она.

– Ты тоже. – Она слишком увлеклась осмотром, забыв об осторожности, и поплатилась за это. Он сдернул с нее вязаную шапку, под которой обнаружилась буйная рыжая грива – не длинные женские локоны, которые он, вероятно, ожидал увидеть, но и не остриженные по-мужски волосы. – Теперь мой черед задавать вопросы. Начнем с того, почему ты принимаешь так близко к сердцу судьбу этой девочки? С другой стороны, женщина, которая путешествует в мужском платье… можно, я угадаю?

Ни один мужчина, кроме Итануса, еще не заставлял ее так краснеть, и она выбранила себя за слабость.

– Догадки – дело опасное.

– Вот как? – Голубые глаза из ледяных стали теплыми, как горное озеро летом. – Олененок, никогда не видевший человека, не боится охотничьего лука. А лань, которую стрелы уже задевали, подает молодым пример и бежит, как только завидит людей. – Он снова улыбнулся – не насмешливо и не зло, а с состраданием и добротой. – Быть может, я заблуждаюсь?

Камала онемела на миг.

– Ты сравниваешь меня с ланью?

– Или с волчицей – но в этом случае она еще и перервет горло тому, кто вздумает охотиться на ее детеныша.

– Так кто же я, – вскинула бровь Камала, взяв себя в руки, – лань или волчица? Выбирай что-нибудь одно.

– Женщина способна быть сразу и тем, и другим. Потому-то мужчины и сходят с ума, пытаясь понять вас.

Дверь гостиницы распахнулась, помешав ей ответить. Камала увидела, как затвердело лицо незнакомца, и обернулась посмотреть, что еще стряслось.

Из двери вышел хозяин. Он пугливо озирался, будто чуя недоброе, – значит чары подействовали. В одной руке он держал дорожную котомку с кое-как привязанными к ней одеялами, в другой – кожаный кошелек.

Отыскав глазами незнакомца, он сплюнул и кинул мешок ему под ноги.

– Шел бы ты отсюда подобру-поздорову. У меня приличное заведение, никаких свар – помни об этом, если надумаешь снова ко мне заглянуть. – Кошелек отправился вслед за котомкой. – Вот твои деньги с вычетом платы за стол и ночлег. И мне за хлопоты тоже кое-что полагается.

Метнув подозрительный взгляд на Камалу, хозяин вернулся назад. Путник взвесил на руке кошелек, словно прикидывая, много ли убыло.

– Хорошо, что он мне его вернул – я сильно потратился на эту девчонку. Надеюсь, тебе я там хлопот не доставил?

– Ничего, справлюсь. – Ей хозяин на дверь не укажет – это столь же верно, как восход и заход солнца, но ее собеседнику незачем знать об этом.

– Меня зовут Талсин, – представился он. Поразмыслив немного, что говорить ему, а что нет, она ответила:

– Меня – Ковен.

– Мужское имя.

Она забрала у него шапку и натянула на голову, спрятав волосы.

– А я, по-твоему, кто?

– Как бы ты назвал себя, переодевшись девушкой, Ковен?

Его дружелюбие обезоруживало, но не настолько, чтобы она забыла о своем положении. Магистры ищут ее, гансунгские магнаты, возможно, тоже, а тут еще эти сны. Что, если этот милый юноша, принадлежащий к знатному роду, как-то связан с одной из этих сил? Есть чего опасаться.

– Право, не знаю, – кокетливо уронила она. – Придумай сам, Талсин.

– Хорошо. – Он задумался, а она тем временем запустила колдовское щупальце в его душу. Если у него есть секреты, она их узнает.

Что-то здесь не так, поняла она в тот же миг. И дело не только в том, что магия окутывает его будто кокон. Знатные господа часто пользуются услугами магистров в тех или иных целях – наличие чар лишь подтверждает высокое происхождение этого юноши. Но душа, которую эти чары заслоняют… в такую душу она никогда еще не входила. Прикасаться к ней – все равно что хватать руками горячие угли, и проникнуть поглубже возможно не более, чем пересчитать эти угли в своей горсти.

Ей стоило огромных усилий не выказать своего удивления и не шарахнуться прочь. Неужто его душевный огонь во много раз сильнее, чем у обычного человека? Или он просто так необуздан, этот огонь, что взвивается до небес при малейшем прикосновении колдовства? Итанус за все годы учения ни разу о таком не упоминал, и Камала совсем растерялась.

– Лианна, – произнес юноша, вернув ее к насущным делам. – В краю моих предков так зовут прекраснейшую богиню, наделенную огненным духом. Она взламывает лед на реках, чтобы к людям снова пришла весна. Согласен ты взять это имя, когда будешь представляться женщиной?

Она прикрыла бешеное биение сердца улыбкой.

– Красивое имя. Постараюсь его оправдать.

– Откуда ты родом, прелестный притворщик? – Он спросил это так, между прочим, но она чувствовала, что для него очень важно услышать ответ. – А если это тайна, то не поведаешь ли мне о своих странствиях?

«Он определенно имеет какое-то отношение к моим кошмарам», – со страхом осознала она. То, что она не смогла раскусить его с помощью магии, делало страх еще более сильным. Камала с великой осторожностью вновь протянула к нему колдовской хоботок. На сей раз она не пыталась пробиться сквозь его магическую оболочку, а лишь намотала на кокон собственное заклятие. Если ты ищешь кого-то, я – не она. Если хочешь разгадать тайну, у меня тайны нет. Защита самая простая, но ее будет довольно. Если Талсин сам не магистр, он ее не преодолеет – а душа его сказала ей, что он не магистр. У магистров душа холодная – внутри они скорей мертвецы, чем живые люди. Краденые жизни питают их силу, но не способны растопить этот лед.

Обезопасив себя таким образом, она вновь вздохнула свободно.

«Кто же ты, рожденный в богатстве, но имеющий при себе только горсть монет? Рожденный в могуществе, но путешествующий как последний бедняк? Рожденный в знатности, но не желающий назвать свое настоящее имя… или я неверно разгадала все эти знаки, обманутая прикрывающими тебя чарами?»

Она не решалась больше лезть в его душу, чтобы поискать ответ там. Жар, опаливший ее при первой попытке, не содержал в себе ничего злого, но самое воспоминание о нем рождало в ней какую-то тоску, почти голод. Это отпугивало ее. То же самое должен чувствовать летящий на огонь мотылек. Он порхает вокруг, и благостное тепло наполняет его восторгом… а потом крылышки вспыхивают, и мотылек сгорает.

– Мои былые странствия интереса не представляют, – сказала она.

– А будущие?

«Я могла бы солгать тебе, заставить поверить, что ты уже слышал мой рассказ, и он оставил тебя равнодушным. Могла бы прогнать тебя прочь и заставить забыть нашу встречу».

Второе, пожалуй, было бы мудрее всего. Итанус посоветовал бы ей именно это. Но поступив так, она никогда не узнает его истинной цели и тайны его жгучего огня. И если он действительно причастен к мучающим ее кошмарам, не безопаснее ли держать его при себе?

– Я договорился с одним караваном, – сказала она. – Завтра мы выезжаем на юго-восток, в Вольные Страны. А ты?

Какие глубины таятся в этих голубых глазах, какие тайны? Со временем она сможет это раскрыть.

«Осторожней, Камала. Открытие может опалить твои крылышки».

– Я еще не решил, куда ехать, – ответил он.

– На Внутреннем море, я слышал, погода сейчас отменная.

– Неужто? – Он протянул к ней руку. Она отпрянула, но он всего лишь заправил ей под шапку выбившуюся прядь. Рука, теплая и ласковая, чуть задержалась на ее коже. – И лишняя охрана твоим караванщикам, думаю, пригодится?

Итанус сказал бы, что она делает глупость. Сказал бы, что ни одна тайна не стоит такого риска, особенно когда речь идет о неких неведомых силах.

«Именно поэтому я не осталась с вами, учитель, а отправилась постигать мир одна».

– Приходи утром, как рассветет. Я похлопочу, чтобы тебя взяли на службу.

На этом они расстались, но память о пылающем в нем огне еще долго не покидала ни тело ее, ни душу.

В эту ночь, впервые за долгое время, принц Андован спал мирно, Камале же снились мотыльки.

 

Глава 33

У Королевского перевала стоял пронизывающий холод, но еще холоднее стало магистрам от того, что они увидели. Воспоминания умершего колдуна были лишь бледным отпечатком действительности.

Их окружал настоящий лес смерти, и отовсюду смотрели пустые глазницы погибших. Пока Антуас пробирался на юг, стервятники завершили свою работу. На кольях торчали скелеты с недостающими конечностями, на земле валялись разгрызенные кости. Запах разложения стал слабее, но еще чувствовался, когда ветер пролетал через поле.

Можно было догадаться, какой смрад встретил здесь несчастного Антуаса.

Сула содрогался, глядя на Коливара. Он еще ни разу не видел своего наставника таким, не чувствовал, какая Сила в нем затаилась. Если эта силища вырвется на волю, то сокрушит все и вся на своем пути. А ведь Коливар многое повидал на своем веку – и кровавые войны смертных, и жестокие дела чародеев; то, что пробудило в нем эту темную мощь, должно быть поистине страшным.

Магистры разделились. Коливар пошел осматривать колья, Фадир – искать, не осталось ли каких следов от обоза. Сула занялся самой пугающей частью видения колдуна: крылатым чудовищем. Вернувшись к Коливару, он не узнал учителя – перед ним стоял незнакомец с пепельно-серым лицом, видящий перед собой не просто останки убитых людей, а нечто иное, во сто крат более ужасное.

– Я нашел следы чудища, – доложил Сула. – Нашел там, где оно, согласно видению, поднялось в воздух. Стало быть, это событие свидетель запомнил верно. Следов других особей нет, – добавил он, встретив отрешенный взгляд Коливара.

– Их и не должно быть, – ответил тот. К ним присоединился Фадир.

– Я отыскал обоз. Большинство погибли прямо в седлах. Некоторые пытались убежать в лес, но далеко не ушли.

– От чего они умерли? – спросил Сула.

– Не от человеческих рук. Их живьем растерзали на части. – Фадир передернулся. – Об остальном я знаю не больше, чем ты.

– Значит, воспоминания колдуна правдивы во всем.

– Похоже на то. – Фадир, стиснув зубы, оглядел колья. – –Я надеялся, что хоть что-то окажется бредом. – Он посмотрел на Коливара. – Ты думаешь, он видел настоящего пожирателя душ? Одного из этих… как же их там… икетов?

– Как иначе объяснить то, что мы наблюдаем? – Коливар обвел рукой колья и то место, где нашел свою гибель обоз. – Какой мотив еще можно придумать?

– А что, если это сделано с целью устрашить врагов короля? Речь ведь идет о Дантене Аурелии, не забудьте. Его неприязнь к Кориалусу ни для кого не секрет, как и его склонность к зверской жестокости. Он на такое способен. Предостережение мятежникам: попробуйте восстать против меня, и вас постигнет такая же участь.

– Бойня устроена слишком далеко от проезжих дорог, чтобы послужить такой цели, – возразил Коливар. – Маловероятно, чтобы кто-то наткнулся на это зрелище, пока трупы были еще свежими и могли должным образом устрашать. Будь это Дантен, он бы лучше выбрал время и место.

– Не говоря уж о том, – вставил Сула, – что всех свидетелей настигли и перебили. Так не делают, когда хотят передать весть о чем-то.

Коливар провел рукой по ближнему колу – странное, почти ласкательное движение.

– Эти люди умирали медленно, несколько дней; жизненная сила вытекала из них вместе с кровью, и происходило это со всеми одновременно… для пожирателя душ – настоящий пир.

– Колья врыты не животными, – заметил Фадир.

– Не животными, – согласился Коливар.

– Возможно, легенды не лгут, и икеты – разумные существа.

Коливар промолчал.

– Рассказывают, что они были демонами, но сам я в это не верю.

– Они не демоны, – тихо сказал Коливар.

– Ты говоришь уж слишком уверенно, учитывая, что последние из них вымерли задолго до рождения первых магистров, – с вызовом промолвил Фадир. – Почему мы должны следовать твоей версии, а не всем остальным?

Коливар снова устремил взор в пространство, словно пытаясь увидеть там то, что разглядеть заведомо невозможно.

– Скажем так: я помню то время, когда легенды были молоды и люди не забыли то, что произошло на самом деле. Тогда кое-где еще находили кости икетов и хранили их как память о Великой войне. На Севере из них даже построили чей-то трон, и где-то будто бы существовали доспехи из кожи икета. Правда и вымысел с годами переплетаются так, что одно от другого уже не отличить. Кроме того, почетнее думать, что род человеческий едва не истребили демоны, а не просто какие-то звери. Даже самые страшные из зверей.

– Звери, питавшиеся людскими душами, – сказал Сула.

– Жизненной силой своих жертв, – резко поправил Коливар. – Так в то время кормились многие существа, теперь же – только магистры. – Холодная улыбка тронула его губы. – Какая ирония, верно?

– Быть может, они в нас видят соперников? – предположил Фадир.

– Мне бы хотелось знать, в ком они видят союзников. – Рука Коливара крепко стиснула кол. – Эта казнь – не что иное, как жертвоприношение. Так короли Темных Веков оставляли на горных вершинах закованных в цепи дев, надеясь, что пожиратели душ примут дары и пощадят их народ. Тот, кто совершил это, хорошо знал, какие твари здесь завелись и какая им нужна пища:

– Ты имеешь в виду Дантена?

– Колья вытесаны его людьми. – Коливар уже проник колдовским образом в сердцевину древка и прочел там его историю. – Те, кто ставил их, выполняли его приказ. В этом по крайней мере можно не сомневаться.

– Но зачем убивать столько народу? – удивился Фадир. – Корма здесь явно больше, чем требуется одному икету.

Коливар, закрыв глаза, поиграл желваками, и Сула снова ощутил свернувшуюся в нем Силу, черную мощь, которую магистр едва сдерживал.

– Если допустить, что здесь действительно был икет и кто-то принес ему такую большую жертву… Где бы ты стал искать его?

Вопрос был обращен к Суле. Молодой магистр, опешивший поначалу, побледнел еще больше, если такое вообще было возможно, и шепотом ответил:

– Гнездо.

Оглядев поле и гранитные пики гор, он остановил взгляд на широком выступе. Ни один человек не рискнул бы взобраться туда, опасаясь сломать шею, но существо, умеющее летать, даже очень большое, нашло бы там удобный насест.

– Вон там, – показал Сула.

– Ступай и убедись в этом, – кивнул Коливар. Редко случалось, чтобы один магистр отдавал приказы другому, и Сула подчинился не сразу. Но Фадир тоже, как видно, признал главенство Коливара в этом вопросе, а потому Сула обратился в птицу и полетел.

Солнце уже опускалось за горы, ветер крепчал. Искать было трудно, но Коливар хорошо натаскал своего ученика, и Сула обнаружил гнездо прежде, чем вечерняя тень легла на карниз.

Глядя на пустые скорлупки, он попытался собраться с мыслями. Он ведь не Коливар, чтобы понять все с ходу. Когда икеты летали над землей стаями, человек, если верить сказаниям, совсем одичал. Города и памятники Первого Века Королей обратились в прах. Если даже пожиратели душ в самом деле были животными, а не демонами, сказки о них складывали не зря, и мысль, что они могут вернуться, внушает ужас.

«Магистры, конечно, выживут, – думал Сула, – но что это будет за жизнь, если весь привычный нам мир перестанет существовать?»

Наконец он встряхнулся, захватил с собой обломок скорлупы и слетел вниз. Когти, в которых он нес скорлупу, снова преобразились в пальцы, и он молча протянул свой трофей двум остальным. Скорлупа, тускло-белая снаружи, внутри отливала темной синевой, как ночное небо.

– Сколько их? – сквозь стиснутые зубы спросил Коливар.

– Одно гнездо там, на карнизе. Яиц много, все разбитые. Поблизости могут быть еще гнезда, так ведь?

– Что это? – недоумевал Фадир.

– Вот почему столько людей должны были умереть. – Коливар рассмотрел скорлупу и отдал Фадиру. – Это, – он показал на лес кольев, – пища для их детенышей.

– Значит, их убили, чтобы накормить пожирателя душ? – нахмурился рыжий магистр. – Помочь ему принести потомство? Ты соображаешь, что говоришь?

Коливар угрюмо кивнул.

– Но кто же может быть безумен до такой степени? Кто не знает, что эти существа в свое время едва не извели всех людей до единого?

– Я слышал, что король Дантен безумен, – сказал Сула. – Смерть сына свела его с ума и породила в нем ненасытную жажду крови.

– Он всегда был сумасшедшим, – подтвердил Коливар, – но раньше им руководил разумный муж, а теперь он лишился этого руководства.

– Рамирус? – догадался Фадир. Коливар ответил кивком. – Мне казалось, ты его не очень-то уважаешь.

– Я испытывал неуважение не к нему, а к его хозяину.

– Думаешь, у Дантена достало бы глупости совершить нечто подобное? Стать пособником возвращения этих тварей?

Черные глаза Коливара стали непроницаемыми.

– Король Дантен глуп, но здесь нужен гений. Только гений способен понять, что Темные Века, если они придут вновь, затронут все народы, всех правителей… всех магистров. – Он продолжал бессознательно поглаживать кол, словно надеялся выдоить что-то еще из окровавленной древесины. – Я предполагаю, что Дантена кто-то использует. Кто-то, кто знает правду о чудовищах и желает обратить их себе на пользу.

– Или тот, кто думает, что знает всю правду, – добавил Фадир, – и воображает, что сможет управлять ими.

– Именно, – прошептал Коливар, и взгляд его снова устремился к далекому темному горизонту.

– Не рассказать ли обо всем Дантену? – предложил Сула. – Или его магистру? Может быть, они пересмотрят свои планы, поняв, с чем связались на самом деле?

– И кто же ему расскажет? – осведомился Коливар. – Меня он числит своим врагом, поскольку я служу королю Аншасы, а других магистров, которые не побоялись бы открыть ему истину, он изгнал из страны после смерти Андована. Кто, по-твоему, способен прийти к королю со словами, которые тот не желает слышать, и заставить его выслушать их?

– Рамирус его знает, – заметил Фадир. – И мог бы управиться с ним.

– Еще один, кто высоко ценит мои советы, – махнул рукой Коливар.

– Причина вашего с ним раздора ушла в прошлое. И потом, тебе не обязательно говорить с Рамирусом самому.

– Кто же, если не я? Уж не ты ли?

– Да, я готов отыскать Рамируса. Рассказать ему обо всем и спросить, как лучше подъехать к Дантену.

– Убить бы этого Дантена, и дело с концом, – проворчал Коливар. – Жаль, что наш Закон запрещает.

Фадир был согласен с ним. Обычай не позволял магистрам чинить прямой вред правителю, у которого на службе состоял кто-то из них. Досадное правило в трудные времена, но доказавшее свою необходимость в те дни, когда никаких правил еще не существовало.

– Кто служит ему теперь?

– Некто Костас. Истории у этого имени нет – по крайней мере никто из наших ее не знает. Ходят слухи, что он не менее кровожаден, чем Дантен. Если так, это может осложнить задачу.

– Возможно, он и стоит за всем этим?

– Какая польза магистру от возвращения пожирателей душ? – сощурился Коливар. – В мире, где не останется человеческих душ, жить будет не слишком уютно. Кроме того…

Он умолк, и Сула затаил дыхание, чувствуя, что наставник готов открыть какую-то тайну.

– Мы для них – источник пищи, – снова заговорил Коливар. – Вы отдаете себе в этом отчет, не так ли? Люди для них тем и привлекательны, что душевный огонь в них горит ярче, чем в других живых существах. Мы же… мы крадем этот огонь, накапливаем его в себе. Атрой магистра можно питаться годами, и жертва при этом не умирает…

– Вы не можете этого знать, – содрогнулся Сула.

– Верно, не могу. – Коливар взглянул так, что холод пробежал по хребту Сулы. – Никто не может этого знать. Магистры и пожиратели душ никогда не сталкивались. Так или нет?

Слово «так» застряло у Сулы в горле.

– Хорошо, отправляйся к Рамирусу, – сказал Коливар Фадиру. – Быть может, и он будет чем-то полезен. При всех его недостатках мудрости у него побольше, чем у всех наших вместе взятых. И Дантена лучше него не знает никто. – Коливар поразмыслил, прикрыв глаза. – Нужно оповестить не только его, но и всех магистров. Собрать воедино все происшествия. Отыскать все новые гнезда. Либо отправить на розыски ведьм с колдунами, либо заняться этим самим. Обыкновенные люди их ни за что не найдут, однако нельзя допускать, чтобы эти твари размножались и дальше.

– Ты думаешь, они будут, другие гнезда?

– Уже есть. На севере, далеко от владений Дантена. Отсюда можно заключить, что причина этих явлений – не политика смертных.

– Сидерея связана с многими из нас, вот и попросим ее…

– Сидерея умирает, – тихо сказал Коливар.

– То есть как? – поразился Фадир.

– Ее жизнь подошла к своему естественному пределу. Как бы мы ни старались ее поддерживать, природа свое возьмет.

– Она знает?

– Думаю, пока нет. Но запас жизни в ней ограничен, и каждое колдовское деяние, которое она совершает по нашей просьбе, убавляет его. Когда ее не станет, мы лишимся важного звена в нашей сети – быть может, незаменимого. Если ты тем не менее полагаешь, что без нее нам в этом деле не обойтись, я готов выслушать твои доводы.

– Нет-нет, – покачал головой Фадир. – Ты прав. Она нам нужна для другого. Надо, наверное, и об этом оповестить братство?

– Ее любовников, – кивнул Коливар, снова скривив губы в сухой улыбке. – Наше причудливое сообщество держится на одной смертной женщине и ни на чем больше, исключая разве что наше взаимное недоверие.

– Если вы правы относительно икетов и их поведения, – сказал Сула, – всем магистрам придется объединиться, как объединилось колдуны и ведьмы во дни Великой войны.

– Я знаю немало магистров, готовых скорее совокупиться с пожирателем душ, чем работать совместно с другими, – отрезал Коливар. – Будем надеяться, что у нас не возникнет нужды ставить их перед таким выбором. Ты затронул Великую войну, но позволь напомнить тебе, что ведьмы тогда пожертвовали собой и погибли все до единой.

– Вряд ли они захотят повторить то же самое теперь, когда на свете есть мы, – согласился Фадир.

– И вряд ли найдутся магистры, готовые их заменить. Если у нас с ними и есть что-то общее, так это нежелание умирать. Стало быть, надо позаботиться, чтобы до этого не дошло, верно? – Коливар обхватил себя руками, словно простой смертный. – Я лично не желал бы повторения Темных Веков. А они непременно настанут в случае нашего поражения, можете не сомневаться на этот счет.

– Оповещением займусь я. – Фадир отступил на шаг и поднял руку, собираясь отправиться в путь, но Коливар остановил его.

– Скажи им, чтобы убили своих консортов. Они поймут. Рыжеволосый магистр склонил голову в знак согласия, вечерний сумрак вокруг него замерцал – и лишь холодное завихрение осталось там, где он только что был.

Настала тишина, расчерченная длинными тенями от заходящего солнца.

– Итак, твои наблюдения? – нарушил молчание Коливар. – Любопытно будет послушать.

– Вы знаете больше, чем нам говорите, – напрямик сказал младший магистр. – Намного больше, такое у меня подозрение. И скорее эти скелеты слезут со своих кольев и пустятся в пляс, чем я из вас это вытяну, если вы сами не пожелаете рассказать.

– Ты всегда был способным учеником… – усмехнулся уголком губ Коливар.

– Значит, я прав? – Сула помолчал и, не дождавшись ответа, задал новый вопрос: – Зачем нужно, чтобы магистры убили своих консортов?

– Так поступают королевские магистры накануне войны. Перед битвой консорта выпивают досуха, чтобы ускорить Переход, и берут нового, чтобы не пришлось искать его в неподходящий момент.

– Так нам предстоит битва? Или это просто меры предосторожности?

Коливар ответил не сразу. Он смотрел в ночь и думал о чем-то другом. Возможно, вспоминал прошлые битвы и видел перед собой будущие.

– Есть вероятность, что горстка икетов избежала гибели в конце Великой войны, – наконец сказал он. – Они, а затем их потомки таились до времени, поэтому мы и не знали, что они выжили.

– А если это не так? Черные глаза впились в Сулу.

– Значит, те, которых мы видим теперь, пришли с севера. Из-за ограждения, которое должно было вечно держать их в плену. И если это так, Сула, если они вправду вышли из-за этого ограждения, то война уже началась. И теперь мы будем сражаться с ними на совершенно иных условиях.

Коливар посмотрел на колья, и Суле показалось, что он вздрогнул. Возможно ли это? В который уже раз учитель пугал своего ученика.

– В той войне у них не было союзников, – тихо завершил Коливар.

 

Глава 34

Поздней ночью Гвинофар, усталая, возвращалась в свои покои. Хорошо, если эта усталость вызвана беременностью, а не более серьезной причиной. Не тем, что весь дворец провонял гнусным Дантеновым магистром, и самый воздух, насыщенный этим запахом, вызывает у нее тошноту. Всего пару дней назад она говорила себе, что это лишь плод ее воображения, но теперь, после разговора с Рюриком, ее стало тошнить в десять раз сильнее.

У самой двери сопровождавшая ее Мериан оглянулась, и королеве показалось, что та прислушивается к чему-то.

– Что там такое? – спросила ее Гвинофар.

– Мне послышались голоса, госпожа моя, да только кто это может быть в такой час?

Гвинофар, зная по опыту, что служанка не успокоится, пока не разберется во всем до конца, взяла у нее лампу и сказала:

– Ступай посмотри. Я подожду тебя в спальне.

Та, рассыпавшись в извинениях, пошла обратно по длинному коридору. Горе теперь тому, кто, по мнению Мериан, потревожил покой королевы.

Королева, вздохнув, самолично отворила тяжелую дверь, вошла, поставила светильник. Быть может, ей и раздеться самой, не дожидаясь горничной? Нет, не стоит – Мериан расстроится, и придется ее утешать, много раз повторяя, что она ни в чем не провинилась перед своей госпожой. Решив в пользу ожидания, Гвинофар принялась вынимать шпильки из волос, повернулась к кровати… и с криком отпрянула, едва не перевернув лампу.

На кровати лежало что-то маленькое, окруженное расплывшимся темным пятном.

Королева, прислонившись к стене, снова взяла со столика лампу. Рука у нее дрожала, по стенам прыгали тени. Она подошла к кровати и осветила то, что лежало там.

Почтовый голубь.

Тот, которого послала она сама.

Ему разодрали горло, из которого вытекала теперь последняя кровь, пачкая покрывало. Кожаный футляр, так и оставшийся на лапке, вскрыли, письмо исчезло. Птица была еще теплой, кровь не успела свернуться. Значит, ее убили только что – возможно, когда они с Мериан стояли у двери.

Гвинофар смотрела на голубя в ужасе. Крик рвался у нее из груди, но стиснутое горло не пускало его наружу.

– Ваша птичка, я полагаю?

Она обернулась на голос. Говоривший стоял так близко, что королева чуть не рухнула на кровать, попятившись от него.

Костас.

– Мериан! – крикнула она – верней, попыталась крикнуть. Горло по-прежнему отказывалось издавать какие-то звуки.

– Она не услышит, ваше величество. Никто не услышит вас без моего позволения.

Гвинофар так ослабела от страха, что едва на ногах держалась. Дурнота, которую она всегда чувствовала в присутствии магистра, овладела ею с небывалой силой, и она опасалась, что сейчас упадет в обморок. Но вспыхнувший в душе гнев пришел на подмогу, и Гвинофар вспомнила, что она королева.

– Вон из моих покоев! – приказала она. Магистр смотрел на нее не мигая – как ящерица.

– Извольте выслушать, что я скажу, ваше величество. Пока что вы вызвали во мне только легкое раздражение, и это стоило вам гонца. Новые глупые поступки, могущие привести к более серьезным последствиям, были бы крайне нежелательны.

Сердце Гвинофар стучало как молот, но она сделала все, чтобы не показать магистру своего страха.

– Вы говорите со своей королевой, – самым властным своим тоном проговорила она. – Оставаясь на службе у Дантена, вы служите в то же время и мне.

– Ему – в первую голову, ваше величество. И если его интересы будут противоречить вашим, то вас, не прогневайтесь, ждет незавидная участь.

– Я его жена. – В голосе Гвинофар звучала сталь. – Я распоряжаюсь его домом и делю с ним трон. Не вам судить, каким образом я делаю это.

Он протянул руку, словно намереваясь потрепать ее, как ребенка, за подбородок. Гвинофар напряглась, внутри нее шевельнулось что-то темное – что-то, чего она ни разу еще не ощущала.

Рука магистра остановилась, точно наткнувшись на невидимую преграду, и в его глазах, смотревших прежде презрительно и надменно, мелькнуло что-то иное. Неужто страх?

– Не пытайтесь бороться со мной, это безнадежно, – сказал он тихо. – Стоит вам лишь подумать о том, чтобы помешать моим планам или настроить мужа против меня, и я буду предупрежден. Как только вы войдете в покой, где нахожусь я, все ваши замыслы откроются мне с той же ясностью, как если бы вы объявили о них вслух. Ваши сторонники будут столь же явными для моего Глаза, как если бы носили на лбу ваш знак. Вы ничего не сможете от меня утаить.

Она молчала, не доверяя своему голосу, и надеялась только, что стук ее сердца магистру не слышен.

– Ваш муж – могущественный правитель, – продолжал Костас. – Я знаю, что ему предстоит, и веду короля навстречу его судьбе. Таков мой долг. Вы королева, и у вас роль другая. Рожать ему наследников, ублажать его плоть, вести его дом, если вам так угодно. К прочим его делам вы касательства иметь не должны.

То, что таилось внутри нее, поднялось наконец в полный рост. Ужас и ярость слились воедино в душе королевы, голос окреп, лицо застыло.

– Выйдите вон. НЕМЕДЛЯ.

Долгое мгновение он лишь молча смотрел на нее – ожидая, возможно, что она пойдет на попятный. Но Гвинофар, черпая силу в своей ненависти, и бровью не повела. Мой дух – смертельный яд для тебя, магистр. Она не знала, откуда пришли к ней эти слова, но поняла вдруг, что это правда.

– Ты призвала на помощь Силу своих предков, – сквозь зубы процедил Костас. – Хорошо – но знай, за это ты поплатишься жизнью ребенка, которого носишь.

Сказав это, он повернулся и вышел. Как только дверь закрылась за ним, силы оставили Гвинофар, и она с криком рухнула на пол. Слезы, которые она так старалась сдержать при Костасе, полились ручьем, чувства, которые пыталась скрыть, вырвались на волю. Ее била дрожь. Леденящий ужас, раскаленная добела ярость, смятение. Что означали его последние слова? О какой Силе он говорил? Чем эта Сила угрожает ее ребенку?

– Госпожа! Госпожа!

Мериан, упав на колени рядом со своей королевой, обнимала ее, баюкала, утирала ей слезы своим рукавом.

– Что с вами? Он вас обидел?

– Он не может меня обидеть, – выговорила Гвинофар удивительные, но правдивые, как она чувствовала, слова. – Это не в его власти.

– Пусть только посмеет, и я убью его, госпожа, клянусь вам!

– Ш-ш-ш. Успокойся. – Подумать только, как это утешительно: заговаривать чей-то чужой страх, а не свой собственный. – Он уже ушел.

Он не сумел прикоснуться к ней. Он хотел, он тянул к ней руку, но так и не коснулся ее. Что же его остановило?

– Найди мне покой, в котором он никогда не бывал, – распорядилась шепотом королева. – И пусть туда нынче же ночью перенесут мои вещи. Я не стану больше спать в комнате, которую загрязнила собой эта тварь.

– Право, не знаю, моя госпожа… – Мериан с тревогой покосилась на дверь, представив себе, вероятно, как будет поднимать на ноги слуг.

– Кровать тоже должна быть новая. На эту я больше не лягу.

– Как прикажете, госпожа, – вздохнула служанка. Гвинофар решила дождаться новой комнаты в саду, у Копий. Она и спать там ляжет, если придется. Костас к Копьям и близко не подойдет, теперь она это знала точно. Может быть, это и есть та Сила, о которой он говорил? Может быть, он боится богов ее рода, а благодаря им – и ее? Но зачем богам нужно вредить ее нерожденному младенцу?

Мой дух – смертельный яд для тебя, магистр. Я не знаю пока, почему это так, но я видела это в твоих глазах, и я не забуду.

 

Глава 35

Из всех чародейских препятствий, которые пришлось преодолевать Фадиру, самым досадным было пятое – садовый лабиринт. Такие любят устраивать в больших поместьях, чтобы похвалиться своим богатством. Их зеленые стены – кустарник, подстриженный выше человеческого роста, и вошедшего туда снаружи не видно. Там хорошо прогуливаться под руку с дамой, любуясь красотами садового искусства и никуда не спеша.

Выход из такого лабиринта, как правило, найти нетрудно, но здешний хозяин принял свои меры, и Фадир, как ни колдовал, всякий раз упирался в тупик. Он проблуждал около часа, теряя драгоценное время. Решив наконец, что с него хватит, Фадир собрал свою атру в раскаленный шар и послал в нужную, как ему думалось, сторону. Шар полетел, прожигая в живых стенах уродливые черные бреши. «В салонные игры со мной вздумал играть? Получай!»

Не в самом лучшем настроении Фадир пролез в последнюю дыру и увидел перед собой дом. Никаких препон ему больше, к счастью, чинить не стали. Все предыдущие уже достигли своей цели, заставив его потратить приличную долю магии, и хозяин дома наверняка полагал, что тратить ее без оглядки гость теперь вряд ли захочет. Должен был полагать, если только не повредился умом в изгнании.

Фадиру начинало казаться, что здесь имеет место как раз второй случай.

Ни один слуга не вышел ему навстречу. Души живой не видать. Он пустил колдовской ус, ища Рамируса, и вздохнул с облегчением, когда нашел. Всё эти магические уловки порядком утомили его. Он поднялся по широкой лестнице в помещение вроде библиотеки, выходящее окнами в сад, где он только что был. Сквозь ромбы стекол хорошо виднелась тропа, которую он в порыве злости прожег, и Рамирус, стоя у окна, смотрел на разоренный лабиринт.

– Мог бы левитировать, – заметил хозяин. – Это проще, хотя, конечно, не столь драматично.

– Очень, знаешь ли, хотелось спалить что-нибудь, – ответил Фадир. – Радуйся, что все обошлось кустарником.

Рамирус, хмыкнув, повернулся к нему. Выглядел он почти так же, как в то недавнее время, когда собрал их всех во дворце Дантена. Если пережитые испытания как-то и сказались на нем, заметно этого не было.

– Ко мне сюда нечасто захаживают. А если и заходят, то обычно не дальше сада. Как увидят моих ящеров, так и пропадает всякая охота меня навещать.

– А смертные?

Пронзительные голубые глаза остановились на госте.

– Когда мне бывает нужда в смертных, я сам к ним иду. Ко мне домой они соваться не смеют.

– Где он, кстати, находится, этот дом? – Фадир посмотрел по сторонам, ища что-нибудь наподобие карты. С дикарскими амулетами, вплетенными в рыжие косы, он мало подходил к этой ученой обители, однако ему такой облик нравился. Много человеческих жизней прошло с тех пор, как он по праву именовался варваром, но от некоторых вещей отказаться трудно.

– Какая разница где? Ты нашел меня, я позволил тебе войти – так садись и рассказывай, что тебя привело ко мне. – Рамирус указал на пару кожаных кресел у стола красного дерева. Стол был завален книгами и манускриптами, как будто магистра прервали посреди ученых трудов. – Из угощения сам себе наколдуй что хочешь. – Рамирус повел рукой, и в ней появился бокал с красным вином. – Будь как дома.

«Ага, стану я тратить у тебя Силу почем зря», – с раздражением подумал Фадир, хотя по магистерским меркам Рамирус, надо сказать, вел себя очень гостеприимно.

Гость опустился в скрипнувшее под ним кресло и наколдовал-таки себе кружку эля, не считаясь с затратами. Кружка из вощеной кожи больше годилась для сельской таверны, чем для этой изысканной комнаты, и Фадир надеялся задеть ею хозяина за живое.

– Я слышал, ты больше не ищешь себе покровителя, – начал он. – Это правда или так, слухи?

– А у тебя, я слышал, завелась привычка совать нос в чужие дела. Правда ли это?

Фадир вздохнул и решил, что со светской беседой на этом можно покончить.

Он поставил кружку на стол – колдовской сквознячок как раз вовремя сдул бумаги с нужного места – и сказал без дальнейших проволочек:

– Пожиратели душ вернулись.

Рука Рамируса, собравшаяся поднести бокал ко рту, застыла на полдороге.

– А Дантен сошел с ума.

– Дантен всегда был сумасшедшим. Рассказывай про пожирателей душ.

И Фадир рассказал все, от начала и до конца. Про колдуна Антуаса, пришедшего в Санкару, про учиненный ему допрос, про бойню в Кориалусе, про гнездо, про догадки Коливара… все как есть. Рамирус слушал молча и за все время сделал только одно движение: выронив свой бокал, тут же растаявший в воздухе, сложил пальцы домиком. Его седые брови сошлись над глазами, наполнившимися каким-то нечеловеческим холодом.

Дослушав до конца, он промолвил тихо:

– Коливар всегда был горазд выдумывать фантастические истории…

– Не смейся над тем, чего не знаешь. Я был там и видел все собственными глазами.

– Я не договорил, – жестом остановил его седовласый магистр. – Несмотря на его фантазии, он смыслит в этих делах больше всех на свете.

– Стало быть, ты ему веришь.

– Когда речь идет об этих созданиях, ни один человек лгать не станет. Даже Коливар, – с недоброй улыбкой проговорил Рамирус.

Он снова подошел к окну и долго стоял там, глядя на поврежденный сад.

– У них есть союзники среди людей, Рамирус, – произнес Фадир, – и Дантен, возможно, один из них.

Рамирус ничего не ответил.

– Мы предполагаем, если бы он понял, что такое на самом деле пожиратели душ, то впредь бы держался от них подальше. – Седой магистр по-прежнему молчал. – Коливар говорит, ты единственный, кто способен взять его в оборот.

– «Взять в оборот» Дантена – дело нехитрое. Но наш Закон запрещает трогать его, пока один из нас состоит у него на службе. Так чего же ты от меня хочешь? Чтобы я пришел к нему и предложил свой совет? Или цветы ему послал в колдовской обертке, чтобы он смягчился и подобрел? Дантен – не знающий жалости негодяй, и нужно ему только одно: власть. Явись к нему пожиратель душ – можно не сомневаться, он первым делом прикинет, как этого пожирателя лучше использовать. Если кто из смертных на такое способен, так это Дантен Аурелий.

– Но должен же он понимать, что возращение подобных существ ставит под угрозу весь мир…

– А он не рассчитывает дожить до самого худшего. В этом благо и проклятие смертных, не так ли? Какое дело Дантену до того, что лет через пятьсот кому-то снова придется сражаться с чудовищами? – Рамирус обратил к гостю страшные, почерневшие внезапно глаза. – Если эти чудовища помогут ему укрепить свою империю прямо сейчас, пусть о дальнейшем беспокоятся грядущие поколения.

– Ты правда так думаешь? Ведь завоевателям вроде Дантена далеко не все равно, какое наследство они оставят после себя. Ты говоришь мне, что этот король не такой, что будущее для него пустой звук, что он готов променять мир, в котором будет править его родной сын, на преходящие воинские успехи. Я убежден, что ты знаешь Дантена лучше других магистров, и потому принимаю на веру твои слова, хотя мой опыт общения с иными правителями говорит мне обратное.

– Ты прав, – признал после долгого молчания Рамирус. – Тот Дантен, которого я помню, никогда бы не пошел на такую сделку. Его остановила бы даже не цена, а понимание того, что столь огромной и злой силой, какой слывут пожиратели душ, управлять невозможно. Много можно сказать о Дантене Аурелий, но быть полновластным хозяином положения для него важнее всего.

– Похоже, бразды правления ускользают из его рук, – заметил Фадир, на что Рамирус опять промолчал. – Его приближенные говорят, что он становится все более вспыльчивым. Самые невинные причины вызывают у него припадки буйного гнева. Союзники шепчутся о том, что королем теперь управляют каприз и чувство, а не здравый рассудок, и боятся, что это влияет на трезвость его суждений. Он даже собственную семью не оставляет в покое. – Заметив, что Рамирус напрягся при этих словах, Фадир сделал паузу, чтобы дать ему высказаться, но тот упорно молчал. – Разве нельзя допустить, что в подобном состоянии ума Дантен способен на самые невероятные вещи? Например, пересечь черту между честолюбием и безответственностью.

Рамирус скривился, словно от боли, и сказал:

– Я слышал об этом. Слышал от человека, который не стал бы мне лгать. Все верно. Дантен меняется на глазах, и не в лучшую сторону.

– Что можно предпринять по этому поводу?

– Ничего. Мы говорим о Дантене Аурелии. И у него теперь новый магистр, поэтому мы по Закону не можем использовать магию против этого короля. Не сказать, чтобы этот наш Закон вызывал во мне теплые чувства, но я хорошо понимаю, для чего он был принят. Поэтому я хотел бы спросить, что ты, собственно, предлагаешь.

– Его королевский магистр должен, конечно же, понимать всю опасность союза с чудовищами.

– Почему должен? Когда те правили миром, магистров на земле еще не было. Мы, как и смертные, знаем об икетах по легендам и песням, сложенным долгое время спустя после их исчезновения. Рассказывать о них в пору их расцвета люди не смели. Магистру, правда, все равно следовало бы понимать что к чему. И если Дантен как-то поддерживает икетов, пусть даже без своего ведома, это плохо, из рук вон плохо.

– Так ты согласен помочь?

– Помочь – в чем? – резко спросил Рамирус.

– Коливар полагает, что Дантен изменил бы свой образ действий, если бы мог взглянуть на картину более широко.

– Коливар глуп. Никто не заставит Дантена изменить его «образ действий». – Рамирус снова сел, поглаживая резной подлокотник кресла, словно руку любовницы. – Были когда-то три человека, способных говорить Дантену правду, не рискуя вызвать его гнев. Одним из них был я, но теперь Дантен по известным нам обоим причинам меня слушать не станет. Второй была его жена Гвинофар, но их с королем отношения тоже, скажем так… изменились. Теперь и она бессильна.

– А третий?

– Третьим был принц Андован. Одни боги знают, почему Дантен так ценил его мнение, но он ценил. Быть может, причина в том, что юноша не особенно рвался к власти, и отец его соперником не считал. Быть может, просто потому, что у Андована были глаза его матери. Кто знает, какие чувства правят сердцем тирана? Принц, не желающий сесть на отцовский трон, может говорить совершенно искренне, не боясь, что в его словах станут искать тайный мотив.

– Андован – это тот, что умер?

– Тот самый. Все прочие сыновья, не исключая безумного отшельника Сальватора, лелеют подозрительные для отца замыслы. Они могут неделю талдычить о страшных пожирателях душ, но Дантен услышит в этом лишь эхо их личных амбиций. И сделает как раз обратное тому, что они насоветуют. Ты уж прости, Фадир. Я знаю, ты искал не такого ответа, но другого я дать не могу.

– И совет Дантену тоже некому дать.

– Некому, кроме этого Костаса. И я подозреваю… – Рамирус осекся, не закончив мысли.

– Подозреваешь – что?

Рамирус снова надолго умолк. Если на одной чаше его весов лежала сейчас магистерская любовь к тайнам, а на другой – необходимость сотрудничества, Фадиру оставалось только ждать, какое он примет решение.

– Когда-то я ставил опыты, – заговорил наконец Рамирус, – выясняя, как влияет магия на разум смертных. Когда мы подчиняем мысли человека своим желаниям, меняется ли он и в чем-то другом? Хорошо известно, что ошибка в подобных делах может стоить объекту рассудка, но есть ли менее разительные перемены, которые настают постепенно и ускользают от нашего внимания? Мои опыты дали утвердительный ответ на эти вопросы. Со временем естественные преграды в душе человека слабеют, и он начинает воспринимать от своего повелителя не только простые приказы. Он может приобрести какие-то свойства самого чародея… нечто вроде духовного заражения. Я проделал тогда грандиозный труд – и, как ты, полагаю, согласишься, весьма полезный.

Фадир онемел. Неужели Рамирус только что поделился с ним знанием, которое может дать ему преимущество над другими магистрами? Если так, то это неслыханно. Магистры – прежде всего соперники, а потом уже все остальное.

«Вот мера того, сколь серьезной находит он эту задачу, – с дрожью подумал Фадир. – Каких крайностей потребует от нас борьба с этой новой угрозой».

– По-твоему, Дантен страдает от избытка магических манипуляций? И мнимое безумие короля происходит от того, что его разумом играет кто-то другой?

– Ты понял не совсем верно, брат мой, – сверкнул глазами Рамирус. – Костас – не причина его безумия. Костас и есть безумие.

Он вернулся к окну. Заходящее солнце светило сквозь прожженные в лабиринте дыры.

– Остается вопрос: как намерен Коливар справиться с магистром, вышедшим за пределы разума, и успешно догоняющим его королем, не нарушая Закона, который сковывает нас всех?

 

Глава 36

Девушка, она же мальчик, она же богиня – обыкновенная ведьма.

Странно, как Андован не догадался об этом раньше. Как еще объяснить уверенность, с которой она пообещала пристроить его в караван Нетандо, – точно знала, что ее просьбе никто не откажет? Кто еще может быть в этом уверен, если не ведьма? Разве что знатная дама, но не похоже, что в Лианне течет благородная кровь – хотя гордость, которую она выказывает порой, не уступает гордости самих Аурелиев.

Вышло, правда, не совсем ловко, когда она впервые заговорила о нем с Нетандо. Отказ Андована сообщить какие-либо сведения о себе благоприятному решению не способствовал. Ни одному уважающему себя купцу не понравилась бы такая скрытность. Конкуренты всегда норовят подсунуть тебе шпиона, а о соглядатае, засланном разбойниками, и подумать-то страшно. Однако Нетандо, поломавшись для порядка, все же взял Андована к себе. Только ведьме такое под силу.

Между тем Андован стал задумываться об этом лишь к концу долгого первого дня. Он подрядился служить разведчиком, что отвечало его природным дарованиям, и почти все время ехал далеко впереди каравана. Познакомиться поближе с той, кого он нарек Лианной, не было никакой возможности.

Большой караван представлял собой товарищество двух торговых людей – Нетандо и южанина Урсти, чьи пряности насыщали воздух самыми разнообразными ароматами. Чернокожие воины Нетандо на вид были способны не просто победить, но и загрызть любого врага, охранники Урсти сидели на козлах, притворяясь простыми рабочими, везущими дерево или камень. Обманутые этим злодеи, напав на караван, оказались бы в западне. Стратегия Нетандо, рассчитанная на устрашение, явно шла вразрез с замыслом другого купца.

Андован удивлялся, как два таких разных человека согласились путешествовать вместе, но караван шел в горы, местность заведомо опасную, и всякий лишний боец стоил того, чтобы закрыть глаза на мелкие разногласия. Воровские шайки бесчинствовали повсюду, а уж на извилистых горных дорогах путникам приходилось быть осторожными вдвойне. Не будь у Нетандо с Урсти намерения закупить товары, доступные только здесь, они бы вовсе этим путем не поехали.

Так или иначе, в первый день Андован и другие разведчики зорко высматривали, не покажется ли где неприятель. Для Андована, учитывая его нездоровье, это был изнурительный труд, тем более что он никому не хотел показывать своей слабости. Зато его охотничьи навыки здесь развернулись в полную силу. Содранная кора и взрытая земля, говорившие его спутникам лишь о том, что кто-то здесь побывал, многое открывали ему.

Пока что обходилось без происшествий, и все человеческие следы, попадавшиеся им, были старые. Быть может, это богиня Лианна хранила его?

Лианне-ведьме он не все рассказал о ее тезке – но, возможно, девушка и без него знала этот миф. Каждую весну Лианна сходит на землю, чтобы сразиться со своим единокровным братом Умбаром, который правит миром в зимние месяцы. Когда они бьются, сама земля содрогается, а лед, которым Умбар сковал реки, ломается, и вода уносит его. Но полной победы Лианна добивается лишь после того, как соблазнит своего брата; жар их страсти согревает холодную землю и открывает дорогу лету.

Андован подозревал в глубине души, что зимний бог давно уже смирился с неизбежностью поражения и ведет свою войну лишь ради этой заключительной стадии, но сейчас принца куда больше занимала другая Лианна, смертная.

Она завладела его мыслями с первой же встречи, а когда Нетандо проговорился, что она умеет колдовать, одержимость Андована стала втрое сильней. Кто она и зачем присоединилась к этому каравану? Сначала он думал, что она как-то связана с его болезнью, но потом разуверился в этом. Будь так, чары Коливара непременно дали бы ему знать. Потом у него зародилась мысль, что Нетандо – ее любовник, и он тут же возревновал, но, понаблюдав за ними, отказался и от этой догадки. Быть может, она заинтересовалась им, Андованом? Это предположение льстило его мужскому самолюбию, но полной уверенности у него не было, хотя кое-какие признаки он порой замечал. Жаркий блеск ее глаз, когда она говорила с ним, долгие прикосновения ее пальцев к его руке и многое другое, что принц, да еще пригожий собой, учится распознавать смолоду. Однако он хорошо понимал и то, что дверь в свое сердце она ему открывать не спешит. Огонь, вспыхнув, тут же и угасал, и она вновь отгораживалась от него крепостными стенами.

Андован, недурной знаток женщин, чувствовал в ней какую-то давнюю горькую обиду. Если он верно разгадал историю с девочкой в «Третьей луне», то Лианна в детстве пострадала от такого же обращения. Неудивительно, что она не доверяет мужчинам и сторонится мужской любви.

Одно только это влекло его к ней с пугающей силой. Андован вырос в мире, где женщины были легкой добычей и льстились если не на его мужские добродетели, то на богатство и власть, которые он олицетворял. Он мог уложить в постель почти что любую женщину, исключая разве тех принцесс, брачный союз с которыми влияет на судьбу целых народов… да и с ними можно было что-то придумать, лишь бы их целомудрие осталось нетронутым.

Но за этой женщиной он не мог ухаживать открыто, не рискуя прослыть мужеложцем, а интерес, который вызывал в ней он сам, был ему не совсем понятен. Эта женщина много страдала в прошлом; стоит ему сделать неверный шаг, и она уйдет глубоко в себя, воздвигнув между ними такие стены, что ни одному принцу не одолеть. Все это манило его и даже вселяло бодрость. Ее прикосновения, казалось, наполняли его былой силой, и печать ее тайного жара долго держалась на коже. Он не знал, колдовство это или просто его фантазия, – знал лишь, что ни к одной женщине его не влекло так с самого начала болезни, а теперь он словно вышел из темной сырой пещеры на яркий свет дня.

Но возможность пообщаться с Лианной выпадала ему нечасто. Девушка явно не умела ездить верхом и путешествовала, сидя на козлах кареты Нетандо, откуда могла видеть весь караван. Когда разведчики приезжали с докладом, она ловила взгляд Андована, и ее улыбка говорила о секретах, которыми она, возможно, поделилась бы с ним, будь у них время и место. Эти безмолвные намеки сводили его с ума.

В первый день они ехали быстро, стараясь до наступления ночи подняться как можно выше. Дорога с каждым часом становилась все уже и круче, а прохлада сильнее. После удушливой жары побережья все вздохнули свободно, только чернокожие дурбанийцы кутались в плащи и сетовали на «северный край». Знали бы они, что такое настоящий Север!

Мест, благоприятных для засады, здесь пока еще не встречалось, но Нетандо рисковать не любил, и Андовану с другими дозорными было приказано выехать вперед, рассредоточиться и глядеть в оба. Дорога все время петляла, но разведчики поднялись по склону и стали ждать, когда караван поравняется с ними. Рядом, вместе с кругами от старых костров, чернели развалины постоялого двора, сожженного, должно быть, за то, что хозяин якшался с разбойниками. Хороший урок другим содержателям гостиниц, но для путников не слишком отрадное зрелище. Летом еще была надежда добраться до какого-нибудь пристанища, пока не стемнело, в другое же время года пришлось бы и вовсе солоно.

Как прекрасен закат в горах! Никакие деревья не заслоняют горизонт, и над западным хребтом открывается поистине великолепное зрелище. Даже вид башен Гансунга не мог с ним сравниться – хотя под Гансунгом Андовану, одурманенному чарами Коливара, было как-то не до красот.

Теперь эти чары то ли ослабели, то ли перестали его подгонять. Последнее означало, что едет он в нужную сторону. Он должен этому радоваться, не так ли? Неужели странная привязанность к рыжему «мальчику» с колдовскими задатками заставила его позабыть об истинной цели, с которой он отправился в путь?

Коливар сказал, что чары будут с ним, сколько потребуется. Раз они рассеялись, значит, нужда в них отпала, и добыча ждет его либо в Санкаре, либо на пути в Санкару.

Что, если та, за кем он гонится, – сама королева-колдунья? Даже подумать страшно. Коливар говорил Андовану, что болезнь на него навела не она, но Коливар – враг короля Дантена, и доверять ему сверх меры не стоит. Всем известно, что Дантен и Сидерея не дружат между собой: он зарится на богатые Вольные Страны, она же твердо намерена его туда не пускать. Разве не могла она пустить в ход свою Силу, чтобы наслать на Андована смертельную хворь, а затем, пользуясь этим, свергнуть каким-то хитроумным способом Дантена? А не свергнуть – так просто отвлечь. Король займется лечением сына и думать забудет о завоевании Санкары.

Андован обо всем узнает, как только увидит ее. В этом он теперь был твердо уверен. Он помнил, как велика была власть Коливара под Гансунгом, когда он приблизился к цели; оказавшись рядом со своей погубительницей, он узнает ее столь же безошибочно, как лосось узнаёт водоем, в котором появился на свет.

Но что же будет потом?

Путь до Санкары еще долог, он успеет придумать какой-нибудь план, предусмотрев, что его противница, возможно, не просто колдунья, но еще и королева. Он тоже не первый встречный, он принц, и в крайнем случае ему есть на что опереться.

Когда они приехали к месту ночлега, солнце почти закатилось, и Андован совсем выбился из сил. Постоялый двор, куда привел их Нетандо, мало походил на гостеприимный приют вроде «Третьей луны». Стоял он на голом гранитном утесе над крутым обрывом. С южной стороны дом оберегала стена с хорошо укрепленными воротами, с трех других защитой служили почти неприступные осыпи.

У дома, кроме того, торчала сторожевая башня, а за стенкой с зубцами в случае чего могли спрятаться лучники.

Прибытия каравана здесь явно ждали. Как только Нетандо назвал стражникам свое имя и показал какие-то грамоты, ворота тут же открылись. Повозки и всадники стали поочередно въезжать во двор, окруженный конюшнями и прочими службами.

Сама гостиница, сложенная из гранитных глыб, казалась частью утеса. Андован, посмотрев на нее отцовскими глазами, одобрил прочную кровлю, узкие окна, солидную парадную дверь. Если бы злодеям вопреки всему удалось проникнуть за ограду, в дом они все равно бы не прорвались. Андован мог поклясться, что и подземные ходы с выходом ниже по склону здесь тоже имеются.

Стоило все это недешево. Нетандо и Урсти вручили хозяину по увесистому кошельку, и тот принял деньги, не считая. Ни один разумный купец не станет обманывать – ведь ему, купцу, еще не раз придется ездить этой дорогой.

Слезть с коня стоило Андовану таких трудов, что у него потемнело в глазах. Он прислонился к лошадиному боку и стоял так, пока не отдышался.

«Скажи спасибо и за то, что днем не свалился с коня, – сказал он себе. – Что стоишь на ногах сейчас. Что не показал другим, какой ты жалкий слабак».

Не чуя под собой ног, он все же отвел коня в стойло. Кто-то сказал ему про ужин, который скоро подадут в большом доме, кто-то – про ночлег в одном из дворовых строений. До него это все доходило как сквозь туман.

Потом мимо прошла она, и гордость Аурелиев распрямила его, сделав на миг тем бодрым, здоровым юношей, за которого он себя выдавал.

– Здесь не так жарко, как внизу, – со своей загадочной улыбкой проронила Лианна.

– Есть жар, который никогда не проходит. – Ему хотелось надеяться, что его улыбка не менее загадочна.

Она вошла в гостиницу, и Андован непременно упал бы, не поддержи его оказавшийся рядом дурбаниец.

– Мальчиков любишь, да? – От белозубой улыбки чернокожего на Андована пахнуло пряным запахом жевательного листа. – Или колдунов?

Андована выручил его товарищ:

– Тебе-то что? Отца своего спроси, сладко ли любиться со свиньями.

– А ты свою мать, сколько поросят она грудью выкормила.

– Я просто споткнулся, – заверил их Андован.

– Лжецов едят демоны, – усмехнулся черный стражник. – Ты похож на саму Смерть. Ступай-ка приляг на часок, харчей до той поры все равно не дадут.

«У меня еще есть дела, – хотел сказать Андован. – Догнать одну женщину. Шепнуть кое-что ей на ушко. Найти уголок, где можно спокойно поговорить, чтобы полкаравана не толпилось вокруг и не отпускало про нас сальные шутки».

При одной только мысли об этом голова у него разболелась. Он понял, что дурбаниец прав и час отдыха ему просто необходим.

Каким-то чудом он отыскал ветхий соломенный тюфяк, отведенный ему для ночлега, лег и поддался изнеможению.

Кто-то из чернокожих разбудил его ночью, дал попить и поесть. В темноте Андован не узнал его лица, но остался ему благодарен.

Во сне он стоял среди караванщиков голый. Никто не замечал его наготы, и ему это почему-то было приятно.

Он крепко проспал до утра.

На следующий день было сыро, над землей висел тяжелый мокрый туман. Нетандо мог бы попросить Камалу разогнать мглу, и ей было бы неловко отказать купцу в первой же просьбе. Итанус говорил ей, что погодной магией особенно увлекаться не следует, и ни один колдун, ни одна ведьма не стали бы тратить свою драгоценную Силу только на то, чтобы сделать путь более удобным. Нетандо тоже, видимо, знал об этом. Он, правда, посмотрел красноречиво на пасмурное небо и на Камалу, но она не стала навязываться со своими услугами, и купец тоже ничего не сказал.

Понимая, что плохая видимость затруднит работу стражников и дозорных, она села не в карету Нетандо, а снаружи, рядом с его кучером. Она могла бы заставить дождь и туман обтекать карету с обеих сторон, но ни один колдун этого опять-таки не стал бы делать. Она лишь держала сухим свой шерстяной плащ. Это отнимало самую малую частицу магии и не мешало ей следить за дорогой.

Талсин выглядел плохо, хотя и скрывал, что ему нездоровится. В ненастную погоду он, как видно, чувствовал себя совсем худо, и ему трудно было притворяться перед другими стражниками. Напрасно она прошлой ночью не отвела его в сторону и не выяснила, что у него за болезнь – она ведь способна справиться почти с любой хворью, – но так уж распорядилась Судьба. «Я займусь тобой нынче вечером, – мысленно пообещала она. – Найду причину, и ты будешь здоров». Она просто обязана что-то сделать для него за спасение девочки – ведь теперь она знает, что у него недостало бы сил защищаться, если бы кто-нибудь из мужчин полез в драку. Такая смелость поистине заслуживает награды.

Наблюдая за ним, Камала по многим признакам видела, что он не всегда был так слаб, что он привык полагаться на свою силу. Она почти залюбовалась юношей, когда он, дотронувшись рукой до лба, умчался в туман. Настоящий молодой дворянин. Почему он сам не подошел к ней вчера вечером? Неужели она ошиблась в его намерениях? Она ждала его долго, слушая неизбежные разговоры о битвах и о торговых делах, а он так и не появился. Потом обошла весь двор, но его и там не было.

Расспросы вызвали бы у караванщиков вполне понятное любопытство, и в конце концов она ушла в комнату, которую делила с несколькими мужчинами. Нетандо был явно смущен тем, что не сумел поместить ее отдельно, но она понимала, что места в маленькой гостинице не хватает, и общество других ночлежников не угнетало ее. Она окружила себя чарами и казалась бы этим людям мальчиком даже в том случае, если бы у них на глазах кормила грудью младенца. Она проверила это, раздевшись догола и подойдя, в свою очередь, к умывальному тазу. Кто-то отпустил грубую шутку насчет пушка на лобке у юнцов – шутку, понятную, как видно, только мужчинам, поскольку до Камалы смысл не дошел, – но больше никто ее не рассматривал. Этот нехитрый обман при всей своей безыскусности все же доставил ей удовольствие.

Утром ей опять не удалось повидаться с Талсином. Времени хватило только на то, чтобы поесть, посмотреть, не поджидает ли их кто за воротами (там никого не было), и занять места – она свое, Талсин свое.

Несколько часов они ехали вдоль горного хребта все в таком же густом тумане. Вскоре Нетандо велел дозорным не уезжать далеко – все равно ничего не видно. Купец, судя по всему, полагался не на их глаза, а на ее колдовскую помощь. По карте, которую он показал ей вчера, Камале было известно, что скоро они окажутся среди крутых гор, а после дорога пойдет под уклон, в хитросплетение долин и многочисленных речек, к нескольким проходимым для них перевалам. В этих краях угроза нападения была самой большой, особенно в узких ущельях, где караван растягивался тонкой вереницей, а разливающиеся внезапно потоки были не менее опасны, чем шайки разбойников. За наводнениями следить было просто, и Камала уже засекла одно, назревавшее с самого утра, а вот за злоумышленниками – труднее. Ясновидение – самое трудное из магических искусств, ведь судьбы человеческие поддаются разгадке лишь незадолго до исхода того или иного события, но она и с этим справлялась неплохо. Если кто-то вознамерится напасть именно на их караван, она это почует. Со случайным нападением дело обстоит несколько хуже, но Нетандо об этом знать не следует.

В середине дня они устроили короткий привал. Слуги Нетандо поставили пару больших навесов, чтобы люди передохнули от бесконечной мороси. Высившиеся вокруг горы хотя бы немного защищали от ветра. Работники Урсти кутали свои повозки в два слоя промасленных кож, оберегая запечатанные воском ларцы с бесценными пряностями и благовониями.

Когда они двинулись дальше, дождь, словно только этого и дожидался, полил вовсю. Камала, все время ловившая одним колдовским ухом движение подземных вод, предложила Нетандо увести караван повыше, и он подчинился без разговоров. То, что она так запросто распоряжалась чужими жизнями, вселило в нее странное ощущение могущества. Но постоянно следить за возможным неприятелем, за дождем, за оползнями и всем прочим было очень утомительно.

Ей стало трудно сосредоточиваться, и она едва не пропустила вспыхнувший впереди свет.

Дождь лил плотной стеной, но ей померещилось что-то на дороге – не материальное препятствие, а именно… свет. Непонятно откуда идущий и не отбрасывающий тени.

Помедлив, она застучала в стенку кареты.

– Останови лошадей. – Кучер испуганно покосился на нее, но без приказа хозяина останавливаться не стал. – Останови! – вскричала она.

Нетандо открыл окошко и выглянул. То ли он так крепко уважал ее чародейскую силу, то ли по ее лицу увидел, что дело безотлагательное, но он тут же закричал что-то на чужом языке, и возница натянул поводья, чуть не сбросив Камалу с козел. Черные стражники, передавая приказ друг другу, тоже осадили коней. Стали и повозки Урсти, меся деревянными колесами грязь.

– В чем дело? – спросил Нетандо.

– Сам не знаю пока. – Не сводя глаз с непонятного света, Камала слезла на дорогу, раскисшую от дождя – хорошо все-таки, что она не носит женского платья, – и пошла вперед, к месту ярдах в десяти от головных всадников. Кони беспокойно перебирали копытами, чуя неладное, но не зная, что делать.

Приблизившись к источнику света, Камала сообразила, что только одна и видит его – другим это недоступно. Удивляться тут, собственно, нечему. Колдовским Глазом она была наделена с самого детства, еще до того, как поступила в учение к Итанусу. Всегда видела следы там, где ворожили простые колдуны и магистры.

Здесь перед ней тоже был такой след.

Магия осталась и на размокшей земле, и на древесных стволах, точно покрытых светящимся мхом. Даже листья блестели не только от дождя, хотя сквозь туман разглядеть это было трудно. Кто-то, возможно, излил чары прямо на землю, и растительность частично впитала их. Но зачем делать это здесь, в пустынных горах? С какой целью?

Зная, что охрана пристально наблюдает за ней, Камала протянула руку к светящемуся пятну. Руке стало тепло, на языке появился вкус магии. Больше ничего. Она сделала шаг вперед и стала на заколдованную землю – настороженная, готовая отразить любой колдовской выпад. Опять-таки ничего. Ее ноги не ощутили никакой разницы между мерцающим участком и близлежащей дорогой, дождь шел не переставая. Чары – какими бы они ни были, – безусловно, достигли своей цели давным-давно, и за людей, которых она охраняла, можно не опасаться.

Она исследовала пятно со всей тщательностью, предупредив, чтобы никто к ней не подходил – Нетандо к этому времени вышел во главу каравана, Урсти присоединился к нему, – но не обнаружила ничего, внушающего тревогу. Заколдованное место простиралось ярдов на сто, а потом обрывалось столь же внезапно и необъяснимо, как начиналось. Камала прошла его из конца в конец, однако ее присутствие не вызвало никакого магического движения. Ни здесь, ни рядом не чувствовалось вообще никакой угрозы, включая разбойников. Нетандо напрасно опасался этого отрезка дороги. Караван может спокойно следовать своим путем дотемна, пока не укроется в стенах другого приюта, а утром и дождь, и опасная местность окажутся позади.

Она вернулась назад, ободряюще кивнув охранникам. Воинов, которые долго смотрели, как она разглядывает непонятно что, это не особенно успокоило. Талсин пожирал ее глазами как завороженный.

– Чье-то старое колдовство, – доложила она Нетандо и хотела уже махнуть рукой, дав знак ехать дальше, но остановилась.

– Что случилось? – забеспокоился Урсти. Свечение появилось теперь и на ее коже. Очень слабое, такое, что не всякий магистр заметит, – но ее природный Глаз ошибиться не мог.

Полно, не волнуйся, шепнул ей внутренний голос.

Чары, которые она сочла давно остывшими, оставили на ней свою метку. Вопрос о том, как такое возможно, на миг озадачил ее, но тревога тут же прошла, сменившись полным спокойствием. Это пустяки, отголоски былого. Ни ей, ни ее спутникам волноваться не о чем.

– Ковен? – позвал Нетандо. Он тоже зря беспокоится. Все в полном порядке. Сейчас она скажет ему об этом.

Она сморгнула, по-прежнему глядя на свою руку. Что говорил ей Итанус о чужих чарах? «Как только увидишь, что чужая Сила коснулась тебя, тут же займись очищением. Даже если не чувствуешь в этом нужды. Возьми это за правило и не поддавайся ни на какие резоны. Хорошие чары всегда накладываются так, чтобы повлиять на твою способность рассуждать здраво».

«Так ведь никакой нужды и нет, – сказала она себе. – Все хорошо».

– Ковен, что стряслось? – Нетандо направился к ней, но она, не сводя глаз со своей руки, сделала ему знак оставаться на месте.

«Очищайся, даже если нужды не чувствуешь», – так учил Итанус.

Он разбирается в магии лучше, чем она. Что еще важнее, он хорошо знает ее, Камалу.

«Возьми это за правило».

Она закрыла глаза, зачерпнула добрую порцию атры из души своего неведомого консорта и направила ее на себя, смывая чужую магию со своей плоти. Это оказалось не так легко, как она полагала. Чары прилипли к ней, будто вторая кожа, и отлипать не желали. В другое время это встревожило бы ее – и ее наставника, как понимала она частью разума, тоже, – но сейчас ее не покидала уверенность, что сила эта не злая, а просто… цепкая. Камала приложила чуть больше усилий, но чары не уступили. Ну что ты огорчаешься по пустякам, шептал внутренний голос. Со временем это само пройдет. Ты же сама видела, что никакой цели у этих чар нет.

«Если ты сомневаешься в необходимости очищения, это значит, что нужда особенно велика», – так сказал бы сейчас Итанус. Камала помнила эти слова и поэтому продолжала. Последняя волна, которой она окатила себя, вспыхнула так ярко, что даже смертные заметили. Камала видела, как они разинули рты – и было от чего, надо сказать. Она стояла с простертыми к ним руками, вся полыхая колдовским пламенем, которого не мог погасить дождь.

Это довершило дело. Она очистилась, и мысли, невозможные еще пару мгновений назад, проступили в голове со всей ясностью. Она поддалась на чью-то уловку.

В широко раскрытых глазах Нетандо читалось что-то похожее на страх. Принимая во внимание то, сколько чудес он повидал в своих странствиях, это можно было счесть комплиментом.

– Это место заколдовано, – сказала она. – Тот, кто пройдет через него, будет слеп к любой опасности, которая его поджидает. – «Старые, остывшие чары, – подумать только! Как я могла обмануться с такой легкостью?» – Цель подобного колдовства тайны, думаю, не представляет.

Нетандо кивнул.

– По-твоему, нас будут встречать на той стороне? Камала думала, что знает ответ, но все же забросила колдовской невод – не через подозрительный кусок дороги, а скорее вокруг него.

– Не здесь, – проговорила она в итоге. – Чуть дальше. Они хотят, чтобы весь караван прошел этим путем, ничего дурного не обнаружив. После этого никто вовсе ничего не заметит, что же до воинов… – Она выразительно пожала плечами.

Урсти помрачнел, Нетандо вполголоса выбранился.

– Поворачивать назад поздно, – сказал торговец пряностями. – Перекресток мы давно миновали.

Нетандо, согласившись с ним, оглядел склоны по обе стороны от дороги – крутые, каменистые, скользкие из-за дождя.

– Можно, пожалуй, объехать, хоть и с трудом. Как далеко тянутся чары?

– Около сотни шагов в длину, полсотни в ширину. Для верности лучше прибавить.

– Повозки на такую крутизну не втащить, – заметил Урсти.

– Можешь ты их убрать? – спросил Нетандо Камалу. – Или, как это говорится… развеять?

Камала заколебалась. Как магистр она могла бы, как колдун – нет. Такая работа стоила бы нескольких дней жизни, даже недель. Каждый разумный человек должен это понимать, в том числе и Нетандо.

– Не могу, – солгала она. – Слишком глубоко они въелись. Прости.

Нетандо снова кивнул.

– Надо ехать прямо, – настаивал Урсти. – В объезд лошади не потянут.

– Прямо они без людей тоже не пойдут, – задумчиво молвил Нетандо.

– Сколько-то человек я могу оградить от чар, – сказала Камала. – Не всех, но некоторых.

Нетандо, прищурившись, посмотрел на дорогу. Сам он никаких чар не видел и вполне мог заподозрить, что Камала их дурачит, однако был далек от таких подозрений. Благодаря ее собственным чарам он не сомневался в ней ни на миг.

Она содрогнулась, вспомнив, что и ее чуть не околдовали точно таким же образом. Впервые оценила она уроки Итануса, раньше казавшиеся ей пустой тратой времени. В мире, где магия так свободно распоряжается людскими судьбами, чародей может кого угодно использовать в своих целях. Ни один магистр так с другим не поступит, ибо это против Закона, но ведьмам и колдунам закон не писан.

– Хорошо, – решил наконец Нетандо. – Охрана пойдет пешком в обход, прочие останутся на дороге. Если лошади ничего не будут бояться, им это только на пользу. Рассредоточьтесь, – приказал он разведчикам, – и внимательно осмотрите склоны. Где-то поблизости должна быть засада. Врага надо найти до того, как он нас заметит.

Возницам этот план не очень пришелся по душе, но они подчинились приказу. Многие бормотали молитвы или держались за амулеты, пока Камала оплетала их хранящими чарами, а в путь двинулись сами не свои. «Зря я так старалась, – подумала она – пусть бы те, другие чары их успокоили».

– Ты ведь понимаешь, что это значит, – сказала она Нетандо, следившему за ходом событий. Он вопросительно поднял бровь. – Среди них есть колдун.

Он скрипнул зубами, точно пережевывая эту неприятную новость.

– Я взял тебя не затем, чтобы ввязываться в переделки, а затем, чтобы их избегать.

Она промолчала.

Шеренгу стражников замыкал Талсин, мертвенно-бледный, с трясущимися руками. Видно, его силы, и без того небольшие, иссякли вконец. «Постарайся пережить этот день, – мысленно сказала ему Камала. – Вечером я тебя вылечу, даю слово. Прости, что не сделала этого вчера».

Странно, что ей есть дело до того, умрет кто-то или выживет. Даже до своего ученичества она не особенно заботилась о других людях. Слишком больно расставаться с теми, кто тебе дорог. В последний раз она горевала по-настоящему, когда умер ее брат, да и тогда горе переплеталось с гневом на мир, где такое возможно. Чувство, которое она испытывала теперь, было не столь бурным и совершенно ей незнакомым.

«Нельзя принимать судьбу смертных так близко к сердцу. Ты же знаешь, что нельзя».

Он упрямо взбирался по скользкому склону, не полагаясь ни на чью помощь. Когда он скрылся в тумане, она тоже полезла в гору, и на это ушло все ее внимание.

Наверху, хвала богам, почва была надежнее, чем на склоне. Андован помедлил немного, согнувшись пополам и пытаясь отдышаться. Утром он, хорошо выспавшись ночью, чувствовал себя сравнительно недурно. Тем досаднее показался ему этот недавний приступ, а тут еще, чего доброго, и драться придется.

Решив, что может распрямиться, не потеряв при этом сознания, он догнал остальных. На разведку пошли только люди Нетандо, охрана Урсти на всякий случай осталась при повозках. Андован мог бы тоже попроситься к ним, поскольку в бойцы он не нанимался, но это значило обнаружить свою слабость перед Лианной.

Нет уж, лучше он пойдет в бой. Будь ты проклята, гордость Аурелиев!

Как же славно все было утром. В нем даже надежда проснулась. Во время болезни он знал и хорошие, и плохие дни – этот, похоже, обещал быть хорошим.

А потом, когда они остановились, чтобы Лианна могла осмотреть дорогу, силы вдруг стали вытекать из него, словно вода из дырявого меха. Еще немного – и он на ногах бы не – устоял. Он не хотел, чтобы она видела его таким, потому и полез по грязи и камням наверх – туда, где в мокром лесу засели разбойники, у которых, возможно, есть свой колдун.

«Ох и дурень же ты, Андован, не прогневайся!»

Лианна показала капитану на карте, где могут находиться разбойники. Тот, в свою очередь, решил, что одна половина их отряда подкрадется к шайке сзади в расчете на то, что там не выставили дозорных. Если разбойники не захотят драться, то будут отступать на юг по узкой тропе, где встретятся со второй половиной.

Все это прекрасно, но при возможном наличии колдуна исход непредсказуем.

Может, конечно, статься, что он просто бросит своих соратников – колдун ведь в отличие от магистра жизнь свою вкладывает в каждое заклинание. Заколдовать дорогу – одно, а участвовать в нападении, чтобы променять несколько своих кровных дней на пригоршню звонкой монеты, – совсем другое. Андован на его месте валялся бы теперь на солнышке в Санкаре и тратил то, что уже заработал, а не сидел в грязи и не искушал бы судьбу.

Андовану поручили двигаться вдоль вершины хребта, высматривая часовых на высотах. На свое счастье, он никого не заметил. Он не хотел признаваться, что в нынешнем состоянии даже с одним человеком не справится, но боялся, что это чистая правда. Однако боги вопреки обыкновению сжалились над ним. Разбойников, выставленных в дозор, нашел и снял кто-то из дурбанийцев. Сделал он это быстро, а дождь и ветер способствовали тому, что враг ничего не услышал.

Видя людей Нетандо в деле, Андован начал сомневаться, что их хозяин – мирный купец. Не для того ли они отправились в эти горы, чтобы извести под корень всех здешних воров? Это объяснило бы и людей Урсти, одетых так, чтобы караван казался незащищенным. С Лианной, способной засечь вражескую позицию, это уже ни к чему, а вот без Лианны такая уловка очень пригодилась бы для приманки разбойников.

Опять-таки, не будь ее с ними, караванщики утратили бы всякую бдительность и стали бы легкой добычей при всем своем боевом мастерстве.

Сверкнула молния, гром сотряс землю под ногами бойцов. Разбойники затаились на склоне, поросшем вековыми соснами, – и укрытие хорошее, и на дорогу можно выскочить быстро. Из земли тут и там торчали гранитные валуны, за которыми сидели грабители. На той стороне дороги был обрыв, уходящий куда-то в туман. В случае атаки деваться путникам было бы некуда. Андован с холодком в душе понял, что разбойники намерены не только забрать товары, но и перебить всех караванщиков, чтобы некому было на них донести.

Неудивительно, что все постоялые дворы на этой дороге построены как настоящие крепости.

Воины Нетандо, с черными лицами, в одежде тусклых тонов, были почти невидимы среди скал и леса, разбойники же смотрели только на дорогу, доверившись своим караульным. Это было их роковой ошибкой. Издалека уже слышался стук копыт, и охранники Урсти нарочно шумели, как люди, которым нечего опасаться. А ведь Лианна, должно быть, там, с ними… От этой мысли Андовану сделалось совсем худо.

Она ведьма, напомнил он себе, и сумеет себя защитить.

Дождь полил еще сильнее, ветер налетал порывами, мешая целиться. Ничего. Разбойники совсем близко, и свалить одного из них будет не трудней, чем оленя, – но сможет ли он убить человека с той же легкостью, как некогда убивал дичь? «Тот, в ком течет королевская кровь, властен над жизнью и смертью других людей, – говорил ему отец, когда он еще был мальчишкой. – Если ты принимаешь на себя это бремя, ты достоин своего рода».

«Гордился бы ты сейчас мною, отец? – подумал принц, внезапно затосковав по дому. – Счел бы, что я достойно выдержал испытание?»

Молния полыхнула снова, так близко, что он кожей ощутил разряд. Один разбойник поднял руку, собираясь, видимо, отдать приказ, и Андован выбрал его своей мишенью. Разбойник был высокий, черноволосый, под его просторной шерстяной рубахой, возможно, скрывались латы. Андован целил ему в затылок, уверенный, что выстрел будет метким даже в таких условиях. Как только капитан даст сигнал, падет первая жертва.

Грянул гром.

Караван приближался.

Дурбанийцы начали пускать стрелы, опередив Андована. Он тоже выстрелил и попал точно в цель.

Такой выстрел должен был раздробить врагу позвонки и поразить спинной мозг, но вместо этого стрела отскочила, точно наткнувшись на непробиваемую броню. Не успела она упасть наземь, разбойник обернулся, ища того, кто стрелял. Андован снова пригнулся, чувствуя, что эти глаза, высматривающие его в тумане, обладают нечеловеческой зоркостью.

Вот он, вражеский колдун!

Многие разбойники повалились при первом же залпе. Двое лежали неподвижно, несколько человек улепетывали в кусты. Остальные укрылись за стволами сосен, и это решило их судьбу – снизу, с дороги, по ним открыли стрельбу люди Урсти. Лишь тот, кого наметил себе Андован, стоял невредимый. В его черных глазах пылала ненависть, и стрела за стрелой отскакивали от ограждающих его чар. Андован понимал, что каждая стоит колдуну одного мгновения жизни. Не зря он старается найти человека, положившего начало этому смертельному граду.

Еще немного – и колдун бы его нашел. Кустов, где прятался Андован, для него словно и не существовало. При свете новой молнии принц увидел, что черные глаза устремлены прямо на него. Губы колдуна шевелились, и Андован с сосущим ужасом понял, что сейчас тот нанесет колдовской удар, которого он, и без того слабый, не выдержит ни за что. В лучшие времена он бросился бы на колдуна первый в отчаянной надежде упредить заклинание, но сейчас об этом и думать нечего. Принц попятился, тщетно пытаясь скрыться…

И тут появилась она.

Шапка свалилась у нее с головы, волосы стояли огненной короной, несмотря на дождь. Она шагала среди сраженных разбойников, не глядя на них. Кто-то попытался ударить ее снизу. Ответ не заставил себя ждать: хруст костей донесся даже до Андована в его укрытии. Разбойник с воплем рухнул обратно, прижимая сломанную руку к груди, и Андован почему-то ощутил ее колдовство на себе, словно у него в животе повернули раскаленный докрасна нож. Он скрючился, в глазах помутилось, рвота подступила к самому горлу. Неужели ее Сила так велика, что затрагивает не только жертву, но и всех вокруг? Колдун между тем тоже приготовился, колдовское пламя клубилось вокруг его поднятых рук.

Она, сверкнув глазами, вскинула руку к небу – и молния ударила где-то рядом, швырнув Андована в грязь. Весь мир полыхнул белым огнем, земля закачалась, а принц лишился последних сил. Угасающим взором он успел охватить колдуна, превращенного в кучку горелой плоти, и яростные глаза Лианны. Люди Нетандо с мечами наголо ринулись добивать уцелевших.

Но зрение уже уходило от Андована, а с ним и все прочие чувства. Мир терял свою вещественность, уступая место безымянной холодной тьме. Что, если это последний раз? Что, если он больше никогда не очнется?

Лианна!

– Сюда.

Воин, несший Андована с горы, скользил по грязи, перемешанной с кровью, но Камала не пользовалась магией, чтобы ему помочь. Она стояла как статуя и наблюдала. Нельзя прибегать к колдовству снова, пока она не поймет, что случилось.

Ее пробирала дрожь, когда она вспоминала взгляд Талсина. Силы оставили его как раз в тот миг, когда она призвала к себе душевный огонь. Нет, быть не может! Конечно же, дело не в этом.

– Все, что ли? – спросил Нетандо. Его стражники складывали у дороги тела убитых разбойников.

Она кивнула, не желая, чтобы ее отвлекали. Пусть думают, что ее кивок – откровение, а не просто догадка. Помощь, которую она им оказала, вселила в них почтение, и докучать ей они не станут. Глупые смертные! Молния и так уже собиралась ударить – Камала всего лишь направила ее в нужное место, вот и все колдовство.

Вспоминая, как упал Талсин, она чувствовала наползающую со всех сторон тьму – ту самую, хорошую знакомую. Это было прикосновение бездны, от которого кровь стыла в жилах. Бездны, грозящей каждому магистру. Стоит Камале усомниться в правильности избранного пути, и бездна поглотит ее.

«Помоги искать разбойников, которым удалось сбежать. Подумай о будущем. Дай ему умереть».

Нет. Ей во что бы то ни стало надо понять, что случилось с Талсином. Даже если это приведет ее на самый край бездны, даже если столкнет за край – она должна знать.

– Крови не видно, – заметил кто-то. Талсин был весь вывалян в грязи, но и только – она и сама это видела. – Но парень еле жив, это точно.

– Я о нем позабочусь. – Камала оглядывалась, ища, куда бы его положить. Кругом перевязывали раненых, снимали одежду с убитых врагов, счищали грязь, налипшую на колеса. Не самая подходящая обстановка для врачевания.

– Кладите в заднюю фуру, – предложил Урсти. – Места там хватит.

Идти до этой повозки было порядочно. Камала развязала промасленную покрышку и подняла ее. Между рядами деревянных ящиков действительно нашлось место. Внутри пахло шафраном и кассией.

– Клади сюда, – распорядилась Камала. В этом закутке могли поместиться и двое, только стоять нельзя было. Дурбаниец осторожно просунул Талсина внутрь, Камала залезла следом и снова опустила покрышку, чтобы не проникал дождь. Стало темно, но ее Глаз не зависел от земного света.

Никаких ран, даже под волосами. Руки-ноги целы. Совершенно непонятно, почему он вдруг упал в обморок.

Остается только одно объяснение.

Когда Камала свела с небес молнию, он стоял и смотрел на нее. Она помнила, как он побелел, как глаза его сделались бессмысленными, а после закрылись… точно чей-то гигантский кулак выдавил из него жизнь и швырнул пустую скорлупку наземь.

Осторожно, боязливо она вновь обратилась к магии, коря себя за каждую каплю, которую тратит. Ее взгляд проникал в Талсина сквозь кровь, сквозь кости, сквозь внутренности, еще поддерживавшие в нем жизнь, – в самую душу. В средоточие его смертной силы, где должен пылать душевный огонь.

Вместо огня там дотлевали красные угли.

Камале открылась правда, и тьма сомкнулась, окружив кольцом ее собственную душу. «Не пресекайся, дыхание, угомонись, сердце. Дайте подумать. Он консорт, да, но не обязательно мой».

«Не обманывайся, – ответила правда, глядя ей прямо в глаза. – Он изнемог в то самое мгновение, когда ты пустила в ход свою Силу. Ты знаешь сама».

Камала снова проникла в него. Огонь, угасающий, но еще горячий, тянул ее к себе – так требует топлива обыкновенный огонь. Пожелай она поглотить этот жар целиком, устроив себе напоследок роскошный кровавый пир, ничто не могло бы ей помешать. Это было в ее власти.

– Лианна? – Его глаза открылись и смотрели на Камалу так пристально, что ее бросило в дрожь. – Что случилось? Мы… мы…

– Они все перебиты. С нашей стороны убитых нет, только раненые. Люди Нетандо подчищают остатки.

Он попытался сесть. Боги, как он слаб – без всякой к тому причины.

«Не считая того, что я за один раз выпила из него слишком много сил».

Талсин с недоумением обвел глазами фургон.

– Мы в повозке Урсти, – объяснила она.

– Да, конечно. Можно было догадаться по запаху. Я ранен? – Это прозвучало так, будто он боялся услышать ответ.

Она покачала головой. «Если и ранен, то не оружием смертных».

Его это явно не утешило. Он со вздохом уронил голову, не пытаясь больше этому препятствовать, и прошептал:

– Прости. Я должен был сказать тебе…

Она не ответила, слыша, как стучит сердце – то ли его, то ли ее.

– И Нетандо тоже надо было сказать, еще там, в «Третьей луне»… но тогда он не позволил бы мне ехать вместе с тобой. Ты спасла меня, Лианна, и должна знать правду. Я упал, потому что…

– Тихо. – Она приложила палец к его губам. – Не говори ничего. Я знаю.

Какие теплые у него губы! Быть может, они кажутся такими лишь по сравнению с холодом бездны, пустившим корни в ее душе? Одна неверная мысль, одно мгновение жалости к умирающему – и она рухнет во тьму на веки вечные.

Это его Сила заставляет ее сердце биться, струится по ее жилам, наполняет воздухом ее легкие.

Отведя ее руку от своих губ, он тихо спросил:

– Другие тоже видели, что ты женщина?

Она не сразу поняла и лишь потом спохватилась, что повязка, которой она стягивала грудь, ослабла, ворот дублета распахнут, и Талсину, над которым она склонилась, хорошо заметны два холмика у нее под одеждой.

– Это ничего, – сказала она. – Я пользуюсь чарами…

«… в которые вкладываю твою жизнь». Вслух она этого сказать не могла.

Он поднял руку, провел по теплой ложбинке захолодевшим от дождя пальцем.

– Но меня твои чары не обманывают.

– Нет. – Его голос, его прикосновение завораживали ее саму. – Тебя не обманывают.

Теперь он ласкал ее грудь. Она хотела остановить его – и не могла. Его жар зажигал ее кровь, от его желания у нее слабели колени. Он почувствовал, что она не сопротивляется, и его легкие касания сделались тверже. Другой рукой он обнял ее, притянул к себе.

А за этим последовал поцелуй. Раньше она никогда не позволяла мужчинам такой вольности. Чего только они с ней ни вытворяли, каких унизительных вещей от нее ни требовали, но целоваться – ни-ни. Она сама не знала, что это для нее значит, почему она так защищает этот последний оплот. Когда его губы коснулись ее, она вся застыла и чуть не отшатнулась… но услышала тихий вздох его наслаждения, ощутила всю сладость его нежного рта. Да, такого она с мужчиной никогда не испытывала.

– Нетандо, – выдохнула она. – Он будет искать нас.

– Пусть себе ищет, – прошептал Талсин и поцеловал ее еще раз. Жаркая страсть, сквозившая за его ласками, удивления не вызывала. Сегодня он встретился со Смертью и жаждал снова почувствовать себя живым. Это стремление переливалось в кровь Камалы вместе с его атрой, будоражило ее, кружило голову.

Они лежали, втиснутые в щель между ящиками, и что-то пряное, висевшее в воздухе тонкой пудрой, оседало на затылке Камалы. Частью ума она сознавала, что это безумие. Магистры не вступают в любовную связь со своими консортами. Но стук сердца и собственное желание, разгоравшееся все ярче, заглушали доводы рассудка.

Она сняла с него отсыревшую рубаху, провела пальцами по гладкой коже, упругим мышцам. Коснулась губами давно заживших шрамов на груди, прочла заложенную в них память. Радующая сердце свобода, бунтарский восторг. Громадный зверь приближается, это становится опасным, но даже боль приносит радость, делая охотника единым с его добычей. На коже Талсина, как видно, отложились воспоминания всей его жизни, и теперь они перетекали в Камалу. Восхитительные воспоминания, пьянившие ее, как вино.

«Ах, мой принц… могли бы мы делить с тобой это удовольствие, если бы ты не принадлежал мне?»

Снаружи послышались мужские голоса. Не прибегнуть ли к колдовству, чтобы помешать им заглянуть в фуру? Нет, нельзя такой монетой платить Талсину за любовь. Довольно и того, что она крадет у него каждый вздох, каждый удар сердца, что даже жар своих чресл она черпает от него. Нельзя в эти мгновения отнимать у него что-то еще.

Мужчины прошли мимо без ее вмешательства, их голоса затихли, и она перевела дух.

– Да пусть их, – прошептал Талсин, снова приникая к ее губам.

«Они думают, что я мальчик… не нужно, чтобы нас застали вот так…» Он стал ласкать ее между ног. Она закрыла глаза, застонала. Провались все в тартарары! Она насладится этим мгновением до конца, а о последствиях подумает после.

Она стала развязывать свои штаны – нелегкая задача в такой тесноте, но необходимая. Чуть ли не впервые в жизни Камала пожалела, что на ней не юбка, и это вызвало у нее тихий смех. Талсин удивился, но она поцеловала его сама, вернув к более важным занятиям.

Завязки наконец поддались. Дрожащими руками она спустила с себя мешковатую мужскую одежду, а там и вовсе сняла. Талсина тоже освободила от штанов. Она приняла в себя не только его плоть, но и дух. Его атра прожигала ей жилы при каждом движении. Прикусив губу до крови, она сдержала рвущийся из груди крик. Незачем привлекать чужих к их приюту.

Еще немного – и посторонние, а с ними и весь внешний мир перестали существовать. Остались только страсть, огонь и наслаждение, столь запретное, что даже имени у него не было.

Покой.

Вещь редкая в его жизни и потому особенно драгоценная. Краткий миг, на который можно забыть о борьбе, о страхе. Насладиться простым человеческим счастьем и тишиной, которая приходит потом.

Ведьма Лианна лежала рядом, положив руку ему на грудь, и дышала с ним в такт. Как будто в мире нет никакого зла. Как будто ему еще жить да жить.

На один краткий миг он и сам в это почти поверил.

«Спасибо тебе, – сказал он про себя – вслух эти слова могли показаться глупыми. – Спасибо, что подарила мне такое мгновение».

Снова голоса в отдалении. Непонятно почему они насторожили не только его, но и Лианну. Голоса на этот раз не просто вели разговор – они спорили. И быстро приближались к фургону.

Он помог Лианне одеться. Как только она завязала свои узкие штаны, Андован с испугом понял, что спорщики идут не куда-нибудь, а в их сторону. Поправлять одежду нет времени, лишь бы голыми не застукали. Лианна сумеет скрыть свой пол разве что с помощью чар.

Наскоро одеваясь сам, Андован предвкушал, как его увидят с полуодетым мальчишкой, и это забавляло его на свой лад.

Задник он поднимать не стал, просто выскользнул в оставленную Камалой щелку. Она сделала то же самое. Люди обоих купцов столпились вокруг чего-то, как свора псов вокруг новой собаки, но подходить ближе явно боялись. Андован, ничуть этим не обеспокоенный, взял ее за руку и стал проталкиваться сквозь толпу к предмету общего внимания. Это был мужчина – высокий и стройный, с оливковой кожей и миндалевидными глазами восточного жителя. Длинные черные волосы и черная мантия остались сухими, и Андован, присмотревшись, увидел, что там, где стоит незнакомец, дождя нет. Везде есть – а там нет. Понятно без всяких слов, кто это такой и как опасно ему перечить.

Взгляд незнакомца упал на Андована, и сделалось ясно, что больше никто из собравшихся для него интереса не представляет.

– Ага, ты все-таки здесь. Эти болваны уверяли меня, что у них нет такого.

Андован не сразу обрел дар речи.

– Коливар? Что ты здесь делаешь?

Магистр посмотрел на Лианну. Принц знал, что от этого взгляда ее не спасут никакие чары, и Коливар сразу поймет, что произошло между нею и Андованом. Ничего не сказав и ни о чем не спросив, магистр лишь поднял тонкую бровь и вновь обратился к Андовану:

– Нам нужно поговорить. С глазу на глаз.

Он кивнул на карету Нетандо. Если у купца и были какие-то возражения, он благоразумно не стал их высказывать.

Андовану хотелось успокоить Лианну хотя бы взглядом, но он воздержался. «Никогда не показывай магистрам, в чем твоя слабость, – учил отец. – Стоит человеку дать слабину, и эти волки в черных одеждах разорвут его на куски».

Величаво, не оглядываясь, как подобает принцу, он повел Коливара к карете.

 

Глава 37

Внутри было темно и душно, зато довольно сухо. На сиденьях лежали некогда пышные, но давно уже сплющенные шелковые подушки. Коливар сделал Андовану знак пройти первому, желая взглянуть еще разок на ведьму, которую подобрал где-то его странствующий принц.

Как тихо она стоит там, как терпеливо. Не таращит глаза, как все прочие смертные. И страха в ней нет, скорее уж… вызов. Глаза сверкают, словно два алмаза – только они, сказать по правде, ему и видны. Остальное скрывают чары, которые она намотала слишком туго – слишком искусно, – чтобы трудиться разматывать их. То, что она женщина, он прочел в мыслях Андована, там же открылась ему и картина недавних ласк этой пары, но разгадывать ее напрямую – все равно что пытаться прочесть запечатанную наглухо книгу. Остается лишь рассматривать переплет и гадать о содержании.

Коливар понял с первого же мгновения, что чар, которые наложил на Андована он сам во владениях Дантена, больше нет. Одно из двух: либо они достигли цели и рассеялись естественным образом, либо кто-то их снял. Которая из двух возможностей занимательнее? Что, если эта ведьма с алмазным взором, выдающая себя за мальчишку, – та самая, кого ищут все магистры, сколько их есть на свете? Кормящаяся душами принцев, убивающая магистров, чародейка недюжинной силы? Коливар понимал, что такой вопрос даже задавать опасно. Если Андован в самом деле ее консорт, любая попытка исследовать связь между ними может оказаться роковой. Именно поэтому магистр пока и не делал такой попытки.

Странное волнение он испытал при виде этой загадочной ведьмы. Лишь смертным дано упиваться любовью и политическими интригами: на десятый, сотый, а то и тысячный раз эти вещи утрачивают всю свою прелесть. Магистра взволновать может только одно: новизна, нераскрытая тайна. Сколько веков отсчитал Коливар с тех пор, как в мир пришло что-то поистине новое? Даже и вспоминать не хочется. Теперь же наконец появилось нечто, попирающее все правила известного ему мира, единственное, возможно, существо в своем роде – а он не может уделить этому существу должного внимания. С ума сойти, да и только.

Если пожиратели душ вернутся, это больше не будет иметь никакого значения, напомнил себе Коливар.

Насилу оторвавшись от таинственной женщины, он тоже забрался в карету. Андован уже закрыл от дождя окошки и зажег маленький фонарь с привернутым фитилем. В тускло-желтом мигающем свете было видно, каким бледным стал третий сын Дантена. С их последней встречи принц похудел фунтов на десять, а тучным он никогда не был. Конца ждать недолго.

«Убей ее, и все кончится прямо сейчас», – сказал себе Коливар. Простое, казалось бы, дело – ведь теперь он знает, к кому отнести это «ее». Простое – и бесконечно сложное.

– Зачем ты здесь? – спросил Андован. – Ты нашел женщину, наложившую на меня проклятие? Могу я прекратить свои поиски и расправиться с ней?

Он ничего не знает, понял опешивший Коливар. Магистру в это трудно поверить, но ведь принц понятия не имеет о том, чем объясняется его смертельная хворь. И о том, что чары Коливара своей цели достигли. Кроме того… самый поверхностный осмотр открыл в Андоване то, о чем любой магистр догадался бы сразу. Кто-то наложил на принца свои чары, чтобы отвести всякие подозрения от женщины, с которой он путешествует.

Она ничего не упускает, надо отдать ей должное.

И чародействует она не как ведьма. Это замораживало всю кровь в жилах Коливара и ставило с ног на голову вселенную, где он до сих пор обитал, однако природа этой магии сомнений не вызывала. Талая ледяная вода с хрустальным стержнем внутри. Ведовство не имеет с этим ничего общего. Ведовство не вытягивает жар жизни из человека, покрывая льдом его душу. И шашней с умирающим ни одна ведьма не заведет. Любовное свидание этих двоих, представшее в новом свете, даже по магистерским канонам внушало ужас.

«Погоди, Коливар. Сосредоточься на настоящем. Сделай то, что должно быть сделано».

– Прошу прощения, принц Андован, – начал магистр. – Я не хотел беспокоить вас во время путешествия, но на вашей родине происходит то, что только вы способны предотвратить. Сожалею, что именно мне выпала участь гонца, приносящего недобрые вести.

Андован посмотрел на него, как на помешанного.

– Ты хочешь, чтобы я вернулся домой? Сейчас? Коливар кивнул, и Андован с громким «пф-ф» привалился к стенке кареты.

– Мне сдается, отец был прав, говоря, что все магистры безумны.

– Однако дело мое требует самого что ни на есть трезвого разума, – с невеселой сухой улыбкой заверил его Коливар.

– Хорошо, рассказывай, – с жестом настоящего принца разрешил Андован.

И Коливар рассказал. Поначалу кратко, желая убедиться, что Андован понимает всю серьезность создавшегося положения, затем в подробностях. Напрасно он беспокоился. При первых же словах «пожиратели душ» принц замер и не шелохнулся, пока магистр не закончил рассказ.

Выслушав до конца, он издал странный шипящий звук.

– Значит, это не просто сказки.

– Нет, ваше высочество. Они существуют на самом деле.

– Матушка мне рассказывала о них. Часто. Ты ведь знаешь, это часть ее веры. Ее народ, говорила она, верит, что однажды они вернутся. И начнется великая война, которая решит судьбу рода человеческого. Кто бы мог подумать, что это случится еще при нас?

– Раз вы знаете предания, то должны понимать, как это опасно.

Глаза принца в полумраке кареты казались черными и бездонными.

– Да, я понимаю. Пожиратели загубят весь мир, если дать им волю.

Коливар набрал воздуха. Мог ли он представить себе, что когда-нибудь скажет такое смертному?

– Мы думаем, что новый магистр вашего отца как-то связан с ними. И что ваш отец им служит через него, сам, возможно, того не ведая. Если он поймет, что происходит, осознает, как велика опасность… он может изменить свое поведение.

Принц уставился на Коливара, не находя слов.

– Так вот для чего я нужен? Чтобы объяснить все отцу?

– Рамирус говорит, на вас вся надежда. Вас он послушает.

– Да, он слушал меня – когда я был жив! – Карета не позволяла встать во весь рост, и принц снова упал на сиденье, беспокойно потирая руки. – Ты забыл, как мы с ним поступили? Вернее, не мы, а ты? Клянусь покрывалом Лианны! По-твоему, он после этого захочет узнать мое мнение?

– Нужно сказать ему правду, – ровным голосом произнес Коливар. – Я возьму всю вину на себя, если это необходимо, и пусть его гнев падет на мою голову…

– Правду? Попробуй скажи такому человеку, как Дантен Аурелий, что родной сын его одурачил, принес ему глубокое горе, оставил без королевского магистра, довел до безумия – видишь, слухи и до меня доходили! – и чего ради? Чтобы проехаться по градам и весям и снова как ни в чем не бывало вернуться домой? Он с меня голову снимет, Коливар, не успею я вымолвить и двух слов из речи, которую ты для меня заготовил. Если ты думаешь иначе, то плохо знаешь его.

– Вы хотите сказать, что надежды нет никакой? – мрачно вопросил Коливар.

– А что же вы-то, магистры? Судя по твоим словам, настоящий виновник – один из вас. Разве вам не под силу как-то управиться с ним? Я знаю, Закон запрещает вам воевать друг с другом, но здесь, мне сдается, случай особый. Или опасности, грозящей смертным королям, недостаточно, чтобы потревожить магистров?

«Да, – подумал Коливар, – у нас есть Закон, и тебе не понять, что он для нас означает. Смертные не помнят, что творили магистры до того, как этот Закон был принят. Если бы они помнили, то боялись бы нас во сто крат больше теперешнего. И крепко задумались бы о том, стоит ли оставлять нас в живых».

– Мы не можем чинить прямой вред магистру, – сказал он вслух. – И Дантену тоже, пока магистр состоит у него на службе. Даже в таком случае, как этот.

– Ну что ж, – вздохнул Андован. – Ты спрашивал, есть ли надежда, вот тебе и ответ. – Он устало потер глаза и вдруг встрепенулся. – А моя мать? Не могла бы она помочь? Ее совет для него всегда был важнее, нежели мой. Даже Рамирус искал ее помощи в разных щекотливых делах. Она всегда умела успокоить отца.

Коливар медлил, не желая наносить принцу новый удар. Это чувство, до странности человеческое, удивляло его самого.

– Дантен обидел ее, – сказал он наконец. – Не знаю, как именно, но она, говорят, теперь и близко к нему не подходит.

С лица Андована сбежали последние краски.

– Что он с ней сделал? Говори.

– Не знаю, – солгал Коливар.

Андован отвернулся, насколько было возможно в тесном пространстве, и Коливар ничего на это не возразил.

– Что же с ним такое творится? – заговорил принц. – Понять не могу. Он всегда был человеком суровым, скорым на гнев, но мать вызывала к жизни лучшие его стороны. Он мне сказал как-то, что она одна во всем королевстве помогает ему сохранить рассудок. Она – и еще Рамирус. Теперь, когда один покинул страну, а другая боится к нему приблизиться… неудивительно, что он обезумел. Кругом соперники, дурные советчики, враги за каждым углом, никому доверять нельзя. Даже самый сильный король с этим не может справиться.

«Ты забыл о магистре, который парит над ним, как стервятник, готовый в любой миг пасть на добычу».

– Вы сами видите, что без вас он погибнет.

– Можешь хоть тысячу раз повторить то же самое – мою голову это на плечах не удержит.

– На кого же тогда надеяться? Посоветуйте, ваше высочество. Вы знаете короля, знаете его двор…

– И что ты королю враг, тоже знаю. Скажешь, нет? Ты враг, и откровенничать с тобой я не буду.

– Речь идет о том, что выше политики смертных, – стиснул зубы Коливар.

– Ко мне пришел не Рамирус, которому я доверяю, а ты. Так что позволь усомниться в твоих словах.

– Рамирус ненавидит вашего отца больше, чем все аншасийцы вместе взятые. Он и пальцем не шевельнет, чтобы ему помочь.

– Какая близорукость, ты не находишь? Учитывая опасность, о которой ты говорил.

– В этом магистры похожи на обычных людей, ваше высочество. Они зажимают уши, чтобы не слышать дурных вестей. Рамирус назвал нам двух человек, способных повлиять на короля в этом деле: вашу матушку и вас. Вы оба из рода Заступников. Разве долг не предписывает вам сражаться с чудовищами, пожирающими людские души? Кому еще исполнять этот долг, коли уж вы его чураетесь?

Гнев блеснул в глазах принца, но в словах выхода не нашел. «Я прав, – сказал себе Коливар, – и он это знает».

– Ты можешь доставить меня во дворец? – осведомился принц ледяным тоном.

– Не в самый дворец, но в его окрестности. Костас оплел все своими чарами так, что сразу заметит любое проявление магии. Ввести вас во дворец значило бы объявить ему о вашем прибытии, а этого делать не следует.

– Можно и в окрестности. Я знаю, как попасть внутрь.

Магистр кивнул. Дворец Дантена строился как укрепленный замок, что предполагало наличие подземных ходов, через которые королевская семья могла бы покинуть осажденную крепость. Ходы эти, конечно, заколдованы, и посторонние их не найдут, но Андован должен знать дорогу.

– Я проберусь туда и поговорю с матушкой. Послушаю, что скажет она, и уговорю ее предпринять что-то, если дело того заслуживает. Ничего более, Коливар. Все остальное означает верную смерть. Я не прочь умереть за что-нибудь стоящее, но смерть из-за собственной глупости меня не прельщает.

Коливар испустил долгий вздох облегчения.

– Примите мою благодарность, ваше высочество.

– Если я узнаю, что ты используешь эту историю, чтобы настроить меня против отца… – Принц закончил фразу красноречивым молчанием.

«Сделай я так, ты бы в жизни не догадался об этом, – мысленно проговорил Коливар. – Сам бы ко мне прибежал, предлагая свои услуги. Мать бы родную зарезал, скажи я, что ее кровь нужна мне к обеду».

– Закон запрещает мне действовать против Дантена, – ответил он вслух.

Не совсем так, конечно – в Законе сказано только, что покровителя другого магистра нельзя убивать, – но мальчишке об этом знать незачем. Чем меньше понимает смертный в тайных законах магистров, тем лучше.

– Мы отправляемся прямо сейчас, насколько я понял?

– Как только вы будете готовы.

Андован медлил, и Коливар хорошо понимал, что у него на уме.

– Там есть одна девушка. Ведьма. Она спасла мне жизнь, и я хотел бы…

– Мы можем и ее взять с собой, – быстро предложил Коливар. – Если она согласится, конечно.

– Я думал, ты не захочешь, – сморгнул Андован.

– У меня на это свои резоны.

«Добровольно она с тобой не расстанется. Какой бы извращенный каприз ни побудил ее соблазнить свой источник пищи, так просто она тебя не отпустит». Коливар не нуждался в магии, чтобы понимать это, – ему обо всем сказали ее глаза. Странные глаза, зеленые, холодные, с алмазным блеском. Такие же, как у пожирателей душ, если память его не подводит. Вполне может и подвести – шутка ли, сколько лет прошло, сколько веков.

«Вот вернутся они, и ты вспомнишь, – сказал он себе. – И они, учуяв тебя, тоже вспомнят».

Он не сомневался, что ведьма приглашение примет. Не затем она выслеживала свою жертву так долго, чтобы дать ей уйти. Андован, по всему видно, влюблен в нее по уши, как это водится у юнцов, а Коливару она может пригодиться как отвлекающая приманка. Костас, заметив, что в его владения проникла колдунья, сразу на нее клюнет и оставит без внимания все остальное.

Вполне разумные доводы. Прикрываясь ими, Коливар мог не задумываться о более глубоких своих мотивах и о риске, на который он шел, чтобы лучше изучить эту женщину.

 

Глава 38

Как только они прибыли в королевство Дантена, Камала почувствовала неладное.

Ей не очень-то хотелось доверяться другому магистру, но и выбора у нее особого не было. Чтобы не отдавать Талсина, которого она только-только нашла, в руки другого чародея, ей поневоле пришлось отправиться вместе с ним. Либо так, либо вступать в бой с магистром, который явился за ним, и отстаивать свое добро в поединке. Она была так сердита, что едва не решилась на это. Какое право имел незваный пришелец отбирать у нее источник ее магической силы?

С другой стороны, она совсем не хотела, чтобы он узнал о ней и ее консорте больше положенного. Талсин ведь, как выяснилось, не просто скиталец, происходящий из знатного рода. Он один из наследников Дантена, чуть ли не самого могучего из королей, и домой его, видимо, требуют по каким-то политическим соображениям.

Он объяснил это ей в двух словах и предложил вместе перенестись в отцовское королевство. Черноволосый магистр в это время отошел, предоставив им видимость уединения, но она и на расстоянии чувствовала его беспокойство и нетерпение. Подслушивал ли он их беседу магическим ухом? Камала на его месте поступила бы именно так.

Когда Талсин сказал, что магистра зовут Коливаром, она ощутила легкий озноб. Это имя она помнила по одному из уроков Итануса. «Коливар старше, чем большинство из нас, и знает много такого, что в мире смертных давно забыли. В духовном смысле он человечнее многих магистров, в материальном же почти перестал быть человеком. Поэтому собратья – особенно те, что помоложе, – часто недооценивают его».

«Я такой ошибки не совершу», – безмолвно пообещала тогда Камала учителю.

При других обстоятельствах она пренебрегла бы помощью Коливара и отправилась в дорогу сама – хотя бы ради того, чтобы удивить магистра, – но такой расход атры стоил бы ее консорту чересчур дорого. Недоставало еще уморить Талсина, ведь и часу не прошло, как она узнала, что ее консорт – это он. И отпускать его одного с этим легендарным магистром тоже нельзя.

Поэтому она не стала вмешиваться, когда Коливар творил свои заклинания. Позволила ему установить портал между здесь и там, привязав выход к какой-то колдовской метке, и молча взяла протянутую ей руку Талсина. Итанус часто повторял, чтобы она не медлила и не колебалась, имея дело с другими магистрами, и сейчас она вела себя так, будто Талсин предложил ей прогуляться по берегу моря. Ничего, что Коливар, как сказал Талсин, служит злейшему врагу Талсинова отца. Ничего, что Коливар может перенести их совсем не туда. Магистры не испытывают страха перед другими магистрами.

Проход через чужой портал вызвал у нее заметное головокружение – пришлось зажмуриться и сосредоточиться на том, чтобы просто устоять на ногах. Вновь почувствовав под собой твердую землю, она открыла глаза, увидела совсем не то, что ожидала, и приросла к месту. Рядом точно так же застыл Талсин. На один жуткий миг ей подумалось, что Коливар их действительно предал и неведомо куда перенес. Талсин описывал ей свой родовой замок, пока они собирали вещи, и в голосе его слышалась давняя тоска по дому.

Однако нет – вот он, дворец Дантена, впереди. Тот самый замок, который Дантен сделал срединной точкой своего государства. Принц указывал на него дрожащей рукой. (По-настоящему его зовут Андован, вспомнила Камала, смакуя про себя это имя.) Но все прочее на рассказ Андована ничуть не похоже. Где сады и парки с мощенными мрамором дорожками, где торговая площадь невдалеке от ворот, со всеми своими красками и веселым шумом?

Вместо всего этого вокруг дворца лежала пустыня.

Андован стоял пораженный, растерянный, ничего не в силах понять. Даже Коливар удивился, но, как и подобает магистру, быстро преодолел удивление. Помнил ли он в этот миг о Камале, видел ли в ней возможную соперницу, зорко стерегущую каждую его слабость? Камалу, с тем же недоумением глядевшую на представший им пейзаж, будоражила эта мысль.

«Ты ощутишь себя настоящим магистром, когда другие магистры будут бояться тебя», – говорил ей Итанус.

Дворец высился на фоне гор, серый и грозный. Никаких стягов, висевших, по рассказу принца, на внешней стене, – только красное знамя с двуглавым ястребом у главных ворот. Скорее крепость, готовящаяся к осаде, чем резиденция для приема иноземных послов. Окна – и те крошечные, даже стрелять через них не так просто. Древнее предназначение этого здания снова вышло наружу, когда его хозяин вознамерился воевать.

Но суровый вид самого дворца бледнел по сравнению с тем, что его окружало. На западе – там, где полагалось расти обширному лесу, – простиралась равнина. Лес и сады сожгли, обведя дворец черной полосой. Только изгородь, обозначавшая раньше границу королевских земель, осталась торчать непонятно зачем на пустом месте.

Коливар сказал, что они выйдут из портала близ рыночной площади и в случае чего смогут затеряться в толпе, но никакой площади больше не было. Лишь утоптанная земля говорила о сновавших здесь тысячах ног. Прибегнув к магии, Камала могла бы услышать отзвучавшие голоса торговцев и покупателей, отголоски излагаемых шепотом сплетен. Без магии же здесь царила мертвая тишина.

«Мне все равно, жив Андован или мертв, – сказала она себе. – Просто сейчас не лучшее время для Перехода».

– Что это? – выдавил из себя Андован.

– Дантен метит свои владения подобно дикому зверю, – ответил Коливар. – Лучше, пожалуй, и не придумаешь.

Гнев, вспыхнувший в глазах Андована, дал понять, что магистр зашел слишком далеко.

– Ты уподобляешь моего отца зверю?

– Не его, так кого-то другого. Чем еще ваше высочество может это объяснить? Что еще может заставить человека опустошить собственные угодья?

«Он знает больше, чем говорит», – почувствовала Камала.

– Оборона, – отрешенно произнес Андован. – Отец часто говорил, что густой лес вокруг дворца – это безумие, что врагу очень просто подкрасться под самые стены, но мать умоляла его сохранить деревья… говорила, что враг так далеко не пройдет, что живая поросль мила ей… Это самое он и сделал. Убрал все, что может служить прикрытием для врага. Даже толпу, где могут скрыться незваные гости. – Сказав это, принц многозначительно глянул на Коливара.

– Королева была права, – заметил тот. – Ни одно войско не проникнет так далеко без долгих кровопролитных боев, а свести лес за это время успеет любой магистр. Никаких человеческих причин для всего этого я не вижу.

Ветер, переменившись, донес до них запах пепла с пожарища… пепла – и чего-то еще.

– Чем это пахнет? – спросила Камала.

Запах – сладковатый, мускусный – был ей незнаком и не то чтобы неприятен, но странно тревожен. Коливар дрогнул, и в глазах его что-то мелькнуло – возможно, страх. Как будто на этот миг он утратил всю свою чародейскую мощь, а с ней и уверенность. Мгновение спустя он оправился, но от Камалы его смятение не укрылось.

– Ими. Они здесь, – прошептал магистр.

Андован, собравшийся что-то сказать, внезапно закашлялся, да так, что упал на колени. Камала опустилась на землю с ним рядом, чувствуя полную свою беспомощность. Вздумай она колдовать, ему сделалось бы еще хуже.

Коливар смотрел на них, ничего не предпринимая. Принца начало рвать, раз за разом. Скоро он уже не мог исторгнуть из себя ничего, кроме резкого смрада.

– Что это? – простонал он, кое-как отдышавшись.

– Ваш старинный враг, – ответил ему Коливар. – Рассказывают, что ненависть к ним у Заступников в крови. Как видно, даже семя Дантена не сумело этому помешать.

– Значит, моя матушка…

– Ступайте к ней, – кивнул магистр. – Вдохните в нее новые силы. Скажите ей, что союз Дантена с чудовищами должен быть разорван, иначе все ваше королевство скоро станет похоже… на это. – Он обвел рукой пустыню вокруг. – И Темные Века, что намного хуже, вернутся опять.

Андован с помощью Камалы поднялся на ноги, вытер рот рукавом, сплюнул. Камала взяла его за руку.

– Во дворце она не сможет вас прикрывать, – предупредил Коливар. – Костас следит за малейшим дуновением магии.

– Что ж, пусть защищает меня по дороге, – сказал Андован.

Камала заметила, что с Коливаром он спорить не стал. Не возразил, что его спутница – простая ведьма. Может быть, грань между ведовством и магией выше его понимания, но она-то должна понимать, в чем разница. Что, если своим молчанием она разоблачает себя перед Коливаром?

Но справиться со всем сразу ей не под силу. Сперва предстоящая им задача, потом магистр.

– Лианна. – Не сразу вспомнив, что это ее так зовут, она оглянулась на Коливара. – Кажется, это твое. – Он протягивал ей сложенный в несколько раз кусок затканного золотом шелка.

Один из шарфов, подаренных ей Рави в Гансунге. Одна из обновок, которые она не надела ни разу.

Ее сердце на миг перестало биться. Как ни старалась она скрыть изумление, эти черные глаза читали ее, как книгу.

– Вы ошиблись, – выговорила она. – Это не мое.

– Вот как? Прошу прощения. – Он сунул шарф обратно за пазуху, не сводя с нее глаз. – Надо будет мне поискать настоящую хозяйку.

Каким холодом веет от этих глаз! У людей таких не бывает.

Внутренне содрогнувшись, она повернулась и пошла за Андованом к подземному ходу, которым он думал пробраться во дворец.

 

Глава 39

Гвинофар проснулась с трудом и не сразу поняла, где находится. За несколько часов она перевидала множество снов, порой пугающе ярких. Что это – новый сон, или она наконец вернулась… куда?

Вся дрожа, она вспомнила небо, полное чернокрылых пожирателей душ, выжженную магией землю, странных ящериц, что шмыгали в темных углах дворца, пачкая старинные ковры слизью. Неужели это всего лишь сны? Один образ точно не принадлежал к царству грез, значит, и в остальных нельзя быть уверенной. Так трудно в эти дни понимать что-то с полной ясностью.

Уже неделя прошла, как Костас поджег королевский лес, надолго застлав небеса черным дымом. В конце концов ветер погнал дым на дворец, словно желая наказать поджигателей. Горячий пепел сыпался на стены и кровли, вихрился во дворах, летел в окна и скапливался в углах вопреки усердным трудам служанок. Костас мог обратить ветер в другую сторону, но зачем бы он стал это делать? Он открыто наслаждался отчаянием Гвинофар, а когда дым наконец рассеялся и она вышла на крышу, определенно следил, как она рыдает при виде черного пепелища. Она любила этот лес, потому что Андован его тоже любил… теперь все, что ей напоминало о сыне, выжжено и осквернено злобным существом, сделавшим это своей забавой.

Только свой дворик она уберегла от него. Даже пепла там не очень много нападало. Мериан говорила, что это стены дворца защитили двор от ветра, Гвинофар же предпочитала верить, что ее святыню спасли сами боги. Осталось хотя бы одно место, не тронутое колдовством Костаса, где она могла обрести покой.

Теперь, подняв голову с усыпанной хвоей земли, она поняла, что заснула именно там. То ли ее сморило во время молитвы, то ли она сама прилегла отдохнуть в этом единственном уголке дворца, куда не ступала – а может, и не могла ступить, – нога Костаса. А затем пришел сон, стерев все границы между видениями и кошмарами действительной жизни.

Как далека она от той Гвинофар, что сидела в тронном зале бок о бок с Дантеном! Теперь из-за наполнившего дворец смрада ей невыносимо находиться внутри. Она приходила сюда несколько раз на дню, просто чтобы глотнуть свежего воздуха, не задохнуться от миазмов, источаемых Костасом. Дантену она ничего не могла объяснить. Он заклеймил бы ее сумасшедшей – или ведьмой, хуже того, – и это вбило бы между ними еще один клин.

Она тяжело поднялась с земли, стряхнула сухие иглы с траурного платья. Не кликнуть ли служанку, чтобы та выбрала хвою из волос? Но Мериан и так с ума сходит от тревоги за свою госпожу – уж лучше расчесать волосы самой, пока верная наперсница ее не увидела.

Как только Гвинофар перекинула золотую косу через плечо, позади нее хрустнула ветка. В том углу голубые сосны росли так густо, что солнечный свет едва проникал сквозь плотные кроны. Кто мог прийти сюда, не объявив о себе, и зачем?

Испуганно поискав глазами, чем бы защититься, Гвинофар подобрала с земли толстый сук. Что толку в этом оружии? Много лет минуло с тех пор, как она и Рес, вооружившись палками, играли в Хранителей, побивающих последних защитников демонской крепости. Но с веткой в руке она хотя бы не будет казаться такой беззащитной.

Из гущи сосен вышла фигура. Тонкая бледная рука откинула капюшон, открыла лицо.

У Гвинофар ослабли колени, палица выпала из руки.

– Андован…

Ей казалось, что перед ней стоит призрак: бледный, изможденный, с ввалившимися щеками, куда худее, чем Андован был при жизни. Она протянула руку, коснулась его щеки. Кожа, сухая и туго натянутая, тем не менее ответила ей теплом. Он был жив.

– Андован… – Больше она ничего не могла вымолвить. В этом единственном слове смешались счастье и боль. Он молча обнял ее, прижал к себе. Объятие – крепкое, несмотря на изнурившую сына болезнь, – согрело как плоть ее, так и душу.

Слезы полились из глаз Гвинофар – слезы радости, страха, изнеможения. Она оплакивала смерть Андована, свой траур и все, что за этим последовало. Оплакивала все ночи, когда молилась богам и, как думалось ей, не получала ответа. Оплакивала мерзости, которые заставлял ее терпеть Костас, и молчание, с которым она их терпела. Оплакивала свой королевский сан, из-за которого не могла плакать открыто.

Излив все свое горе, она отстранилась и вытерла глаза, позволив сыну сделать то же самое, если нужно. Мужчины в отличие от женщин стесняются своих слез. В его глазах она видела голубизну северных рек – они бывают такими, когда сходит лед по весне.

– Так ты не умер, – прошептала она.

– Нет. – Его улыбка, такая нежная, разрывала ей сердце. – Пока, во всяком случае.

– Дантен знает?

– Нет еще. – Губы Андована сжались в твердую линию.

– Тогда как же… как ты прошел сюда? Стража должна была тебя видеть.

– Воспользовался подземным ходом, как бывало в детстве. Помнишь, как вы с отцом искали меня повсюду? Я знал все ходы: коридоры для слуг, пустоты в стенах, туннели, проложенные на случай осады… – Да, она помнила те времена и маленького принца, убегавшего в лес с уроков. Ах, как больно сердцу от этих воспоминаний! – Ну так вот, все они остались на месте, разве что стали немного поуже. Никто меня здесь не видел, кроме тебя.

– Твоя смерть была мнимой. – Слова застревали у нее в горле. – Зачем ты это сделал? Зачем, Андован?

По его лицу пробежала тень, и он отвернулся, избегая смотреть ей в глаза.

– Я не хотел умирать в постели. Хотел отыскать причину своей болезни, а если бы не нашел, то умер бы в дороге, сражаясь с судьбой, а не спеленутый в одеяла, точно младенец.

Королева закрыла глаза, собираясь с мыслями.

– Но записка, которую ты оставил…

– Я написал ее собственной рукой, и каждое слово в ней было искренним.

– Но тело…

– Тело, само собой, было чужое, хотя и походило на мое.

– Рамирус сказал, что оно твое, что он проверил это с помощью магии. Он тоже был посвящен?

– Нет. Он ничего не знал.

– И не помогал тебе?

– Как я мог обратиться к нему с такой просьбой? Он служил прежде всего отцу, а не мне, и не стал бы лгать Дантену ради меня.

– Кто же тогда? – В глазах Гвинофар забрезжило понимание. В ту пору здесь собралось столько магистров, что можно было устроить хоть тысячу мнимых смертей. – Который из них?

Принц медлил с ответом.

– Скажи, Андован.

– Это Коливар.

– Аншасиец? – ахнула королева.

– Я знаю, что ты хочешь сказать. Он, мол, служит врагу нашего дома. Но в этом случае наши с ним цели совпали. Магистры думают, что на меня кто-то навел порчу, и хотят выяснить кто. Коливар сказал, что с помощью чар я сумею найти эту женщину. Только мне-одному это по силам. Но я знал, что отец ни за что меня не отпустит, а Рамирус не станет мне помогать, и поэтому сделал… то, что сделал.

Коливар. Ну конечно. Теперь, когда этот кусочек головоломки лег на место, все остальные сложились в стройную картину. Иноземный магистр прочел ее сына словно книгу, искусными речами довел Андована, и без того уже павшего духом, до полного отчаяния… и вот мальчик, послушавшись сердца, а не рассудка, поверил наущениям отцовского недруга, не думая, куда это может его завести.

«Сын мой, любимый мой глупый сынок… ты был силен и чист сердцем, но в политике ничего не смыслил – и смотри, чего это стоило нам».

Уж конечно, Рамирус не стал бы устраивать ему побег из дворца, а разыгрывать спектакль с его смертью – тем более. Рамирус понял бы, какую сумятицу вызовет в их семье утрата сына. Быть может, он даже предвидел, что за этим последует: ярость Дантена, собственное изгнание, Костас, коршуном упавший на сраженное горем королевство. Смерть Андована положила начало всем ужасам, которые обрушились на дом Аурелиев, а причиной этой мнимой смерти был Коливар. Мастерская работа даже для магистра.

«При твоем посредничестве он, как ядовитый змей, впрыснул яд в самое сердце государства, подвластного твоему отцу».

Она не хотела показывать этих мыслей сыну. Хотела, чтобы он видел на ее лице только любовь и заботу. Если он поймет, какую ошибку совершил, его замучает совесть. Она замкнет эту тайну в себе, не делясь ею ни с кем.

«А тебе, Коливар, я отомщу. Не знаю как, не знаю когда, но клянусь Гневом Богов, ты поплатишься за то, что сделал с нашей семьей».

– Матушка, – мягко сказал Андован, – я не просто так вернулся сюда, рискуя навлечь на себя гнев отца. Есть причина.

Она вытерла повлажневшие вновь глаза, и по спине отчего-то пробежал холод.

– Какая причина?

– Демоны с севера. Те, кого зовут пожирателями душ. Они вернулись.

– Быть не может, – задохнулась она. – Гнев стоит как стоял. Хранители предупредили бы нас, будь иначе.

– Их видели на человеческих землях. По крайней мере детенышей. А в Кориалусе и взрослого видели – он взлетал с поля, где погибло множество жертв.

– Кто видел? Коливар?

– Нет, другие.

– Но рассказал тебе об этом именно он.

– Он правду говорит, матушка. Со мной путешествует одна ведьма, и она удостоверилась в этом по моей просьбе. Я не дурак, чтобы принимать такие вещи на веру. Ставки чересчур высоки.

«Да, на сей раз тебя в глупости не упрекнешь», – подумала она с горечью.

Пожиратели душ… Во всех преданиях говорится, что они вернутся когда-нибудь, и начнется битва, которая, возможно, положит конец Второму Веку Королей. Те же предания утверждают, что магия, дремлющая в крови Заступников, пробудится, когда настанет время. Не отсюда ли ее сны? Не древняя ли магия зашевелилась в ответ на угрозу, готовя Гвинофар и ее детей к предстоящим испытаниям? Но если так, то та же магия должна бы придать ей уверенности, должна внушить, что она… ну, скажем, призвана. Между тем Гвинофар не испытывала ничего, кроме страха.

– Я вижу странные сны о летучих чудищах, – шепотом призналась она. – Быть может, боги показывают мне будущее.

– Есть еще кое-что, – предупредил принц, и она приготовилась к худшему. – Магистры, говорит Коливар, уверены, что пожиратели душ заключили какой-то союз с человеком. С людьми, которые кормят их человеческими душами. Готовят их возвращение.

Гвинофар собралась было возразить, сказать, что ни один человек не способен на подобную глупость… но тут правда обрушилась на нее со всей своей сокрушительной силой.

«О боги мои!»

Дрожа, она вспомнила древние пророчества, которые заучивала наизусть в детстве. «Заступники узнают их, когда они явятся вновь». Боги обещали это ее предкам, сделав их отличными от всех прочих людей. Вот что такое скверна, поселившаяся у них во дворце. Вот откуда это неотвязное чувство дурного, смрадным шлейфом следующее повсюду за Костасом. Боги пытались открыть ей глаза, а она ничего не сумела понять.

«Дура я, дура».

Ноги под ней подкосились, но Андован подхватил ее и донес до ближней скамейки.

– Костас… – прошептала она.

Вот почему новый магистр расспрашивал о ее предках. Вот почему хотел услышать древние предания Севера. Вот почему сделал все, чтобы разлучить ее с мужем. Если легенды о той давней войне правдивы, если боги в самом деле насытили кровь Заступников тайной магией, помогающей бороться с чудовищами, то нужно загодя лишить Гвинофар сторонников, настроить против нее короля… отнять у нее надежду.

– Но зачем человеку служить им? – дрожащим голосом спросила она. – Мы были для них пищей и больше ничем.

– За тысячу лет многое может перемениться. Мы послали их умирать на Север, и ни один человек с тех пор их больше не видел. Кто знает, во что они превратились за это время?

– Там холодно, там нечего есть… как могли они выжить?

– Не знаю, матушка. Я передаю тебе только то, что сам слышал. Либо им помогает новый королевский магистр, либо сам Дантен – другого выбора нет.

– Нет, – резко оборвала сына Гвинофар, – он никогда бы не стал этого делать.

– Ты так уверена?

– В этом – да. – Что бы ни вытворял в последние дни ее муж, не настолько он безумен, чтобы стакнуться с пожирателями душ.

Это Костас, можно не сомневаться.

Андован стал перед ней на колени, совсем как Рюрик недавно. Она не могла смотреть в глаза младшему сыну, помня, чем кончилось дело со старшим.

– Чего ты от меня хочешь? – спросила она. – Чтобы я убила магистра Костаса? Или поручила это кому-то другому? Я сама об этом думала, Андован. Он натравливает на меня короля – я бы все сделала, лишь бы убрать его из моей жизни. Но он сказал, что ему известна каждая моя мысль, и это правда. Однажды мне приснилось – всего лишь приснилось! – будто я его отравила, а на следующую ночь я нашла у своей кровати флакон с ядом. Попытайся, дескать, рискни. Раз он даже в мои сны приходит, как могу я действовать против него? Начни я обдумывать его убийство, он будет знать все до мелочей. Так просто магистра убить нельзя.

– Значит, нужно уговорить отца, чтобы разорвал договор с ним. Это единственный выход.

По телу Гвинофар пробежала дрожь.

– Пожалуйста, не проси меня говорить с ним. Не надо. Даже в прежние времена это привело бы к тяжелой ссоре, а теперь мне даже помыслить страшно, что он со мной сделает, заикнись я об отставке его магистра. Он сочтет, что я его враг…

– Ты хотя бы попытаться можешь. Больше ведь некому. Рамирус ушел, а мне к нему доступ заказан, ты сама знаешь.

– Да. Заказан. – Прежнему Дантену они, может, и сумели бы как-то сказать, что сын его жив, однако этому новому королю, то и дело впадающему в смертоубийственную ярость, такая новость совсем не понравится. Он повесит голову Андована над воротами дворца, чтобы другим деткам неповадно было играть с отцом такие шутки. А может, и голову Гвинофар тоже – за то, что помогла сыну. Костас же, посмеявшись над ними обоими, придумает новую мерзость.

Но ведь Дантен любил ее когда-то, и любовь эта наверняка таится еще в одном из уголков его сердца. Найти бы этот уголок – тогда муж, возможно, выслушает ее.

– Если это в самом деле единственный выход, если больше никак нельзя… хорошо, я поговорю с ним. Но будет ли он меня слушать, зависит от воли богов. А они не слишком благосклонны ко мне в эти последние дни.

– Судьба одного человека для них мало что значит, но судьба целого мира – дело иное. Если магистры не лгут, речь как раз о ней. – Андован крепко сжал ее руки. – И ты, матушка, держишь ее вот в этих руках.

«То же самое говорил мне Рюрик. Наша с ним встреча привлекла ко мне внимание Костаса, который теперь надзирает за каждым моим шагом. К чему приведет нас это свидание?»

– Я поговорю с ним, – твердо пообещала она.

Ей не верилось, что она уговорит Дантена отослать Костаса прочь, но если муж хотя бы задумается над советами своего магистра, этого будет довольно. Быть может, со временем королю можно будет сказать и правду об Андоване, не рискуя жизнью принца. Сын вернется домой, они попробуют восстановить то, что порушил Коливар, и в королевстве установится прежний порядок.

Мечты, мечты… но что делать, если только мечты у нее и остались.

Что до пожирателей душ… но нет, одна мысль о них наполняет ужасом душу. Если Андован прав – если магистры говорят правду, – то на памяти живых такой угрозы еще не бывало. И отражать ее придется Заступникам, в том числе и ей.

Все своим чередом, сказала себе Гвинофар. Она вновь прижала к себе любимого сына, пытаясь забыть хоть на миг, с какой страшной силой им предстоит сразиться.

 

Глава 40

Сидерея Аминестас провела холеными пальцами по краям своего тайного ларца, уже отпертого. Памятки магистров вынуть нетрудно, и колдовства на исполнение задуманного потребуется немного. Минут пять жизни, а то и меньше.

Приходится иногда платить, ничего не поделаешь.

Однако она все еще медлила. Былая уверенность в том, что рано или поздно один из магистров поделится с ней каким-то секретом, теперь заметно увяла. Все изменилось после прихода того человека из Кориалуса. Коливар, как и обещал, рассказал ей о побоище, случившемся на северных землях, но нечто важное, чувствовала она, утаил. Фадир вдруг так заторопился куда-то, что даже ночевать не остался, а ведь именно на ложе любви магистры охотнее всего раскрывают свои секреты. С тех пор магистры вовсе перестали ее навещать. Что это, совпадение? Или в мире происходит нечто, требующее полного их внимания?

Если так, то ей нужно знать, в чем дело. Не им одним решать судьбу стольких людей. По части волшебства она, может, им и не ровня, но в политике ей мало найдется равных. Она не позволит, чтобы ее держали в неведении, пусть даже речь идет о магистрах.

Она откинула крышку. Подумать только, как велика мощь этих бумажных листочков. Стоит немного поколдовать, и мысли тех, кто написал эти строки, откроются ей словно в книге. Она готова поклясться, что никто из них не позаботился о защите против такого рода чар. Да и зачем? Раньше она ничего такого не предпринимала. Если она сделает это сейчас, они, возможно, и не узнают.

Доверие сильнее всякого колдовства.

Сидерея медленно, задумчиво перебрала свои памятки. Одной или двух для ее цели будет мало. Надо установить связь со всем братством, чтобы их общие тайны сами приобрели магическую субстанцию. Только так сможет она добыть сведения, которые от нее утаивают.

Памятки оставлены ей добровольно, потому и колдовства потребуется самая малость. Но да помогут ей боги, если магистры когда-нибудь проведают о том, что она совершила.

Она вспомнила торопливый отчет Коливара, вспомнила рассеянные отговорки Фадира и Сулы и сказала себе: «Я должна знать».

Кому из магистров известно об этих делах больше других, определить невозможно. Исключая тех троих, что допрашивали покойного кориала, но две из их памяток уже сожжены. Порывшись в остальных, королева выбрала дюжину наугад. Половина ее собрания, бесценные сокровища, но знание, которое она ищет, требует жертв.

Все это и частица ее жизни в придачу – на то она и ведьма.

Она спрятала опустевший наполовину ларец, села перед жаровней и приготовилась. Сосредоточиться было до странности трудно. Дух ее, казалось, противился колдовству, и внимание все время перескакивало на что-то другое.

Странно, очень странно.

Но отец в свое время открыл ей много способов укротить душевный огонь, и час спустя она почувствовала себя готовой. Листочки вспыхнули, над жаровней поднялся душистый дымок. Она направила его на себя, глубоко вдохнула…

Черный водоворот, пустая вопящая тьма…

Задыхаясь, она открыла глаза. Комната кружилась, дым, наполнивший легкие, затруднял дыхание. Сила, которая должна была уже бурлить в ее жилах, к ней не пришла.

Она закашлялась, прихлопнула жаровню гасилкой. Жаль, до слез жаль терять волшебный огонь, но ничего не поделаешь. Непонятно, что с ней такое творится, однако о ворожбе на сегодня можно забыть, это ясно.

Она вспомнила, как трудно ей было вызвать магистров в последний раз, и ее пробрал холод.

«Плохо, куда как плохо».

Она догадывалась, в чем дело, но не смела признаться. Нет. Должна быть другая причина. Все равно какая!

Дрожа, она заглянула в себя – глубоко-глубоко, где горит душевный огонь. В юности она смотрела на него много раз: ее учил этому отец, показывая, как призывать Силу. Причину загадочного бессилия следовало искать там же.

На этот раз жар не опалил ее колдовские чувства. Душевный огонь едва тлел, и вокруг стояла холодная тьма.

«НЕТ!!!»

Крик сменился новым приступом кашля, а потом она долго не могла отдышаться. На шум прибежала служанка и принялась без особых затей колотить свою госпожу по спине.

– Уйди прочь! – крикнула Сидерея. – Оставь меня!

За дверью толпились другие слуги, не смея войти. Испуганная девушка выскочила вон, оставив королеву в дыму, наедине со страхом… и с правдой.

Ошеломленная Сидерея поднялась на ноги, кое-как остановила вертящуюся колесом комнату. Хоть маленькая, а все же победа. Жизнь еще не окончена.

Что ее, собственно, так удивило? Она давно знала, что когда-нибудь именно так и умрет. Благодаря магистрам она сохраняла молодость и красоту, но это лишь скрашивало отмеренные ей как смертной годы. Не в их власти продлить ее жизнь, раз она не стала такой, как они.

Никаких больше чар, иначе она умрет слишком быстро. Ей и так осталось немного. Огонь, который она видела, доживает последние дни. Скоро он погаснет, и ничто, даже магия, ее не спасет.

Они знали, поняла вдруг она.

Вот он, самый жестокий удар: то, что магистры знали, должны были знать, а ей ничего не сказали. Как иначе объяснить их нежелание бывать у нее? Она вспыхнула от стыда, который тут же сменился гневом. Всю жизнь они использовали ее, принимали как должное ее труды, скреплявшие их пронизанное взаимными подозрениями сообщество, а теперь, значит, устранились? Открой, мол, правду сама, переживи ее в одиночку и спускайся во тьму, не опираясь ни на чью руку?

С воплем ярости она схватила подвернувшуюся ей вазу и швырнула о стену. Следом полетела жаровня, раскидывая угли и пепел. Слуги испуганно шептались за дверью, слыша этот грохот и звон. Глупцы! Разве могут они понять ярость и стыд, терзающие их королеву? Чародеи не ели с их рук, чтобы потом взять и уйти – подыхайте, дескать, без нас, как собаки.

Обессиленная, она опустилась на пол. Дым немного рассеялся, но дышать легче не стало. Всюду валялись клочья сгоревшей бумаги, черные, бесполезные. Только в руках колдуньи могут они иметь силу, а она больше не колдунья. Простая женщина, немолодая уже, глядящая в лицо Смерти.

Королева-колдунья разрыдалась, обуреваемая гневом и горем.

 

Глава 41

«Хвала богам за то, что дали нам пудру и краску», – думала Гвинофар.

Она потратила добрый час, прежде чем увидела в полированном серебре нечто похожее на себя прежнюю. Круги под глазами запудрены, щеки порозовели от толченого коралла. Волосы, расчесанные Мериан до блеска, сверкают золотом – ни земли, ни сосновых иголок в них не осталось.

И это еще не все – главное отличие в том, что она сменила траурные одежды на гранатовый шелк, вновь подаривший ее коже жизнь и тепло. Шея перевита двойной нитью жемчуга с подвеской – двуглавым ястребом Аурелиев. На пальцах сверкают кольца, которые она не надевала уже много недель. Из золотого облака волос выглядывают жемчужные серьги.

Настоящая королева.

В дверь постучались – пришел Рюрик. Его чопорный кивок дал Гвинофар понять, что старалась она не зря… хотя принц и сомневается, будет ли толк от этих стараний.

– Костас и правда отбыл, – сообщил он. – Отправился утром по каким-то своим колдовским делам. Сколько времени это займет, не знаю, и расспрашивать никого не хочу – люди могут догадаться, для чего мне это понадобилось.

– Что ж, придется рискнуть. – Знание того, что Костаса сейчас нет рядом с мужем, немного умерило сердцебиение королевы. Хорошо, что он покинул дворец – быть может, и во всем остальном удача будет сопутствовать им.

– Ты готова? – спросил наследник.

Мериан захлопотала, поправляя там волосок, здесь рукав. Гвинофар, махнув рукой, отослала ее и постояла немного, дыша глубоко и ровно. Мало выглядеть королевой, нужно еще и почувствовать себя ею. Слабость Дантен распознает вмиг и примет лишь тот совет, который будет дан с полной уверенностью.

Ну, быть по сему. Большего она все равно не добьется.

– Идем, – с подобающей властностью кивнув сыну, сказала она.

Королевские чертоги показались Камале темными и унылыми. Совсем не того она ждала от одного из самых могущественных властителей мира. Но нужно ли сравнивать его с Рави и прочими гансунгскими магнатами, которые столь ярко украшают свои башни и наряжаются так богато? Должно быть, те, кто держит в руках судьбы стран и народов, пренебрегают подобными пустяками.

– Кто-то идет, – шепнул Андован, и они укрылись в нише, выжидая, пока неизвестные – двое, судя по шагам, – пройдут мимо. Камала приготовилась в случае нужды применить магию, но надеялась, что этого не потребуется. То, что ее чары отнимут силы у Андована, – еще полбеды. Гораздо опаснее, что колдовская сеть, сплетенная Костасом, сразу оповестит его о вторжении во дворец чужого магистра.

Так по крайней мере сказал Коливар, и не время сейчас доискиваться, правда ли это.

Подземный ход, который привел их сюда, начинался в горной расселине. Дорогу они освещали потайным фонарем, но Андован, по всему судя, мог бы и без него обойтись. Принц рассказал Камале, что открыл этот путь еще в детстве, хотя и вход, и выход были защищены не только обычными ухищрениями строителей, но и магией. Чары, поставленные Рамирусом, признали в мальчишке кровь Дантена и пропустили его. С тех пор он дневал и ночевал в туннеле, спасаясь там от удушливой атмосферы двора. Только это, по словам принца, и помогло ему сохранить рассудок.

Из подземелья он повел Камалу наверх через настоящий лабиринт коридоров. Их проложили еще при закладке дворца, чтобы слуги могли ходить по своим делам, не беспокоя господ. Фонарь он из-за тех же слуг погасил и двигался ощупью. Камала диву давалась, как хорошо он помнит дорогу. В другое время она осветила бы путь магической искрой, но даже такая малость могла выдать их Костасу, как сказал Коливар.

Какие чары имел он в виду – все или только магистерские? Вторая вероятность должна означать, что он знает, кто такая Камала. Ее пробирала дрожь при мысли об этом. Шарф, показанный ей Коливаром, говорил о том, что магистр идет по ее следам от самого Гансунга. Стало быть, ему известно, что она преступила Закон. Почему же он в таком случае до сих пор ничего не предпринял против нее? Почему испытывает ее намеками и недомолвками? Так бойцовую собаку дразнят куском мяса и смотрят, набросится она или нет.

Через некоторое время Андован откинул гобелен и вышел в какой-то чертог – большой, но не намного роскошнее коридора, по которому они только что шли. Они не успели дойти и до середины, когда появились эти двое. Камала и принц вжались в темную нишу и затаили дыхание, положившись на милость Судьбы.

Двое мужчин шли прямо к их укрытию. Видеть их Камала не могла, но по голосам и манере обсуждать политические дела догадывалась, что это придворные, а не часовые. На нишу они даже и не взглянули, и голоса скоро затихли вдали. Камала и Андован испустили дружный вздох облегчения.

Облик принца, разумеется, был изменен, но при близком рассмотрении его все равно наверняка бы узнали. Камала остригла его коротко, как дворцового стражника, кожу сделала смуглой, брови и ресницы темными, но на более серьезные чары, меняющие костяк лица, не решилась. Он и одет был как стражник, однако эта уловка годилась только для слуг – ведь солдаты, охраняющие дворец, скорее всего знали друг друга в лицо.

А принц, казалось, прямо-таки наслаждался приключением. Двигался он совершенно бесшумно, а в нише стоял так тихо, что Камала даже дыхание его перестала слышать. Великолепный охотник – хоть в убийцы нанимай.

«Ты уверен, что хочешь пойти? – спросила его Камала задолго до этого. – На встрече твоей матери с Дантеном ты не сможешь присутствовать, и помочь ей в случае чего тебе тоже не удастся».

«Удастся, если я буду поблизости, – отрезал он. – Я готов отвлечь внимание на себя, чтобы другие могли исполнить свой долг». Гордость, вспыхнувшая при этом в глазах Андована, преобразила его. Он перестал быть умирающим, отсчитывающим часы до своей кончины, и вновь сделался принцем, защищающим близких ему людей. Как хорош он, наверное, был до того, как боги обрекли его в пищу магистру. Камала даже пожалела о том, что не видела его в естественном состоянии, – но даже это мимолетное сожаление пронизало ее холодом и сковало легкие железными обручами. Вняв предостережению, она выкинула из головы крамольную мысль и вновь задышала свободно.

«Не заботься о нем. Не жалей. Этот путь ведет к смерти».

Вскоре они пришли в небольшую комнату. Двери здесь не было, только арка, но сюда мало кто заходил, и в дальнем углу их вряд ли могли заметить. Дальше идти нельзя, объяснил Андован, чтобы не попасться на глаза часовым, стерегущим покои Дантена.

За тремя узкими окошками лежала черная пустыня, ветер приносил в комнату запах остывшего пепла. Эта сторона дворца смотрела на предгорья, откуда они пришли, на гранитные скалы, делающие картину разрушения еще более мрачной. Раньше из окон, вероятно, открывался чудесный зеленый вид, но теперь дворцовые земли казались обителью бога смерти.

Андован, к удивлению Камалы, взял ее за руку, заглянул ей в глаза и сказал тихо:

– Я буду действовать, лишь если другого выхода не останется. Но в случае моего вмешательства Костас узнает о нашем присутствии здесь и о наших намерениях. Тогда спрятаться будет негде.

За этими словами слышался вопрос, который он ни разу не задал ей прямо.

– В этом случае я тебе помогу, – пообещала она. «Знал бы ты, чего эта помощь стоит».

Он кивнул, вполне удовлетворенный, сел так, чтобы его не видно было от входа, и приготовился ждать.

Рюрик привел Гвинофар в комнату, где находился король. Стража стояла вдоль всего коридора, но у дверей караула не было. Гвинофар сочла это добрым знаком. Когда на Дантена находило, он ставил охрану как можно ближе к себе.

Король и его писец обсуждали что-то над толстой книгой. Здесь же стояло несколько больших сундуков и скатанных в трубку ковров. Из ларца на столе свешивалась нитка жемчуга.

Дантен вскинул глаза на звук открывшейся двери, явно недовольный тем, что его прервали, но недовольство тут же сменилось искренним удивлением. Какое-то время никто не смел шелохнуться – казалось, самый воздух в комнате застыл ледяной глыбой.

– Оставь нас, – проронил наконец король, и писец удалился так быстро, как только позволяли приличия. Король, сощурившись, перевел взор на сына. Рюрик откланялся и тоже попятился прочь, прикрыв за собой створки дверей.

Гвинофар до последней минуты не верилось, что Костаса здесь не будет. Когда она убедилась, что магистра и правда нет, один из многих узлов у нее внутри развязался.

– Итак, королева-отшельница оказывает мне честь, – проворчал Дантен.

Нет, не клюнет она на этот крючок. Гвинофар присела в реверансе, скромно потупившись.

– Надеюсь, я не сделала ничего неугодного вашему величеству.

– Будь иначе, я бы выгнал не писца, а тебя. Можешь мне поверить.

– Разумеется, ваше величество. Он громко откашлялся.

– Ты, я вижу, сняла свой дурацкий траур. Хорошо. Королева, моя супруга, не должна ходить в лохмотьях, кто бы там у нее ни умер.

– Да, ваше величество, – переведя дыхание, сказала она.

– Что ж, ты ведь пришла не только затем, чтобы побыть в моем обществе. Зачем же тогда? Ты недовольна своими Копьями? Хочешь, чтобы для тебя изрезали еще пару деревьев?

В ней вспыхнул гнев… именно этого король, конечно, и добивался. Гвинофар снова сделала глубокий вдох, сосчитала до десяти.

– Разве долг не велит мне быть подле моего супруга и короля?

– Не думал, что ты еще помнишь о своем долге.

– Теперь мой траур окончен.

– Так ты поэтому избегала меня? Из-за Андована? Она едва сдержалась, чтобы не бросить правду ему в лицо. Если он догадается, что сын жив, никакие стены не удержат его гнева.

– Я мать, государь, а ни одна мать не может побороть горе, пока оно живет в ее сердце. В этом нам нельзя отказать.

– Я и не думал в чем-то отказывать матерям, моя королева, – сжал тонкие губы Дантен.

– Значит, вы разрешаете мне остаться?

Он уставился на нее темными прищуренными глазами, но она привыкла к таким досмотрам и не выдала ничего.

– Разрешаю, – проронил он. – Если скажешь, что тебя сюда привело. До загадок я больше не охотник.

Новый вздох, чтобы успокоить расходившееся внезапно сердце.

– Ваше величество хорошо меня знает.

– Немудрено после стольких лет брака. Так что же? Он еще не готов услышать о пожирателях душ, решила она. И отвергнет любой намек на то, что стал орудием в чьих-то руках, хотя это чистая правда. Двигаться надо маленькими шажками.

Она заговорила тихо и мягко – скорее обеспокоенная жена, нежели королева.

– Мне тревожно за вас, государь. Перемены, которые я наблюдаю, беспокоят меня. Вы всегда придерживались твердых обычаев, и я не могу не думать о том, почему теперь все у нас пошло по-другому.

– Все осталось прежним, не считая того, что моей королевы нет рядом со мной.

Неужели он вправду не понимает, почему это происходит? Или просто дразнит ее, желая услышать, что она скажет в ответ?

– Но теперь я пришла, государь, – склонила голову Гвинофар. – И готова претерпеть любое наказание за то, что так долго отсутствовала.

Он помолчал, сверля ее глазами так, будто хотел проникнуть в самую душу.

– Пока в этом нет нужды. Я дам тебе знать, если передумаю.

– Покорно благодарю, ваше величество.

– И тебе спасибо за беспокойство, но волнения твои, право, напрасны. Я такой же, каким был всегда, просто одного слугу поменял на другого.

Ее сердце дало сбой.

– Не такая уж малость, если этот слуга – королевский советник.

Он потемнел, и она почувствовала, что сделала не совсем верный шаг.

– Те, кто думает, что больше заслуживает этого титула, могут быть пристрастными в этом деле.

– Те, кто больше всего предан вам, хорошо понимают, как важно сохранять беспристрастность, говоря с королем о таких вещах.

Дантен проворчал что-то неразборчивое и отвернулся. Гвинофар ждала с трепещущим сердцем.

– Ну, раз уж я не выгнал тебя, – проронил он, – можешь сказать мне, что на этот счет думаешь.

Она мысленно вознесла молитву своим богам. Да пошлют они ей мужества, чтобы высказаться, и мудрости, чтобы изложить все должным порядком.

– Вы созидатель, ваше величество. Творец, собиратель. У меня на глазах вы спаяли дюжину королевств, ничего не знавших, кроме войны, в величайшую империю мира. Вы проложили дороги, по которым можно путешествовать безопасно. Торговля при вас процветает. Говорят даже, что Второй Век Королей может стать достойным соперником Первого.

Дантен шумно вздохнул, явно не понимая, к чему ведут эти хвалебные речи, но не стал ее прерывать.

– Те, кто вас призывает к насилию, всего этого не понимают. Они видят в вас не созидателя, а разрушителя. Суровость вашего правосудия они почитают не средством достижения прочного мира, но мечом, карающим завоеванные народы. Они…

– Кого ты имеешь в виду? Если кориалов, то так и скажи.

– Дело не в одних кориалах, государь. И не только в этом. – Она кивнула на окно, за которым простирались разоренные земли. – Прежде всего нужно понимать, кто вы и в чем ваше истинное величие.

– Ты говоришь, как Рамирус, – сердито сказал король, – а он доказал на деле, чего стоит его мнимая преданность. Мне надоело его слушать. Пришло время перемен. Хочешь знать, в чем мое величие? Хочешь видеть, что принесло мне так называемое насилие? Смотри!

Он откинул крышку одного сундука. Внутри грудой лежало золото: кованые листы, украшенные драгоценностями кубки, подсвечники, помеченные двуглавым ястребом. Король открыл второй сундук, битком набитый тканями – шелком, бархатом и парчой с узором из тех же ястребов. В третьем – длинном, как гроб, – оказался полный набор доспехов с тиснением из гербов Дантена. На золоченых эфесах мечей, пристегнутых изнутрик крышке, тоже красовалось по ястребу. Гвинофар и не будучи воином могла оценить мастерство оружейников и отменное качество материала. Три этих сундука стоили целое состояние.

– Все это мне прислали из Кориалуса вместе со смиренными извинениями их короля за «недоразумения», которые у них там произошли. Это – и еще головы предателей, подбивавших своего короля на бунт, числом полдюжины, – сам-то король якобы всегда понимал, что его долг состоит в повиновении мне. Гляди! – Дантен обвел рукой комнату. – Никогда еще он не приносил мне столь богатой дани, да еще так подобострастно. Можно подумать, я овладел этим слюнтяем на мужеложский манер, а не просто перебил часть его войска. Тьфу! – Король плюнул на пол. – Костас в таких вещах знает толк. Он достойный советник для нашего будущего государства, для империи, одно лишь имя которой заставит всех содрогаться от ужаса. Тогда, и только тогда, у нас отпадет нужда в карательных действиях наподобие этого кориальского похода.

Гвинофар точно онемела. Все приготовленные заранее доводы казались ей теперь несущественными, обреченными на провал. Слишком хорошо она знала своего мужа. Это новообретенное богатство в глазах Дантена равнозначно добавочной власти, и даже она, королева, не посмеет сбивать Дантена Аурелия с пути, ведущего к новым завоеваниям.

«Говори же! Скажи хоть что-нибудь, – мысленно повторяла она. – Кто, если не ты? Нельзя проигрывать эту битву. Если Костас в самом деле стакнулся с пожирателями душ, это нужно пресечь. Нужно, чтобы Дантен понял».

Внезапно по ту сторону двери послышался голос Рюрика. Сын говорил громко, предупреждая ее:

– Добрый вечер, почтенный магистр. Боюсь, его величество сейчас занят.

Сердце Гвинофар ушло в пятки. «Боги Севера, отчего вы не дали мне еще хотя бы пяти минут?»

Двери распахнулись без прикосновения чьей-либо руки, и вошел Костас. Рюрик следовал за ним, явно не собираясь оставлять королеву на милость дурно пахнущего магистра. Благодарная Гвинофар отошла как можно дальше от Костаса. Чуть не споткнувшись об один из сундуков, она заняла позицию между ними… как будто сложенное там добро могло уберечь ее от зла, облаком окружавшего Дантенова советника.

Тот, несомненно, пустил в ход магию, чтобы узнать, что здесь произошло. Тусклые ящеричьи глаза остановились на Гвинофар, тонкие губы дрогнули в ядовитой улыбке.

– Вижу, вы покинули свое заточение ваше величество, и решили почтить нас. Я помешал вашей личной беседе, мой государь?

– Нет-нет, – махнул рукой Дантен. – Я как раз собирался тебя позвать. Эти дары прибыли из Кориалуса – как ты и предсказывал. – Говоря это, он многозначительно глянул на Гвинофар, и она внутренне поежилась.

– Вы желали бы знать, не прокляты ли они, – одобрительно кивнул Костас.

– Или нет ли здесь какой-то другой измены. У них на весь двор и пары яиц не найдется, но кто-нибудь отчаянный мог потрудиться над грузом по дороге сюда.

Рюрик закрыл двери за собой, чтобы стража не слышала разговора. Что он такое задумал?

– Превосходные дары, государь. И совершенно чистые, я уверен. Ни одному разумному человеку не пришло бы в голову вновь навлекать на себя ваш гнев после такого урока.

– Теперь ты меня одобряешь, не так ли? – усмехнулся углом губ Дантен. – Давно ли ты переменил свое мнение?

– Как только узнал о вашем успехе.

– Похоже, все семейство нынче единодушно решило выразить мне свое одобрение. – Король недобро сощурился. – Утешительно, не правда ли, Костас?

– Поистине трогательное единение, – сухо молвил магистр. Он подошел к Гвинофар, будто бы желая осмотреть содержимое сундука, а на самом деле показывая, как беспомощна она перед ним. Отступать было некуда – она непременно наткнулась бы либо на другой короб, либо на своего мужа. Рюрик, пытавшийся придать ей мужества взглядом, больше никакой помощи оказать не мог, а Дантен и вовсе не понимал, что здесь такое творится. Оно и понятно, мрачно подумала Гвинофар. Лишь кровь Заступников заставляет ее и Рюрика ощетиниваться наподобие загнанных волков, когда Костас рядом.

В следующий миг случилось немыслимое. Костас протянул руку, чтобы коснуться ее – вопиющая дерзость не только для простого человека, но даже и для рядового магистра. Протянул свою грязную лапу к ней, Заступнице, в присутствии короля, ее мужа! Гвинофар, утратив самообладание, уже не скрывала своей ненависти. Пальцы торжествующего магистра приближались, чтобы ласково потрепать ее по щеке – он знал, что такого оскорбления она не снесет, что ее гнев неминуемо хлынет наружу…

Но она терпела. Заставляла себя терпеть… Прислонившись к сундуку, она шепотом молила своих богов не дать ей дрогнуть перед этим ползучим гадом…

– Магистр Костас! – крикнул Рюрик, и мгновение разбилось, будто стекло. Магистр оглянулся на Рюрика, Гвинофар перевела дух, ухватилась за поднятую крышку и выпрямилась.

– Ваше высочество? – небрежно, едва держась в границах учтивости, отозвался Костас.

– Мне не нравятся советы, которые вы даете отцу, – властно произнес принц.

Испуганная Гвинофар, не отваживаясь взглянуть на Дантена, смотрела в спину оцепеневшего от ярости Костаса.

– Что за чушь? – процедил магистр. – Вы посмели бросить мне вызов?

Нрав принца, гордый и надменный, как нельзя лучше отразился в его ответе.

– Я не верю, что вы честно служите этому королевству. И моему отцу тоже.

Он отвлекает Костаса на себя, подумала Гвинофар. Непростительно глупая смелость! Костас уничтожит его – а если не он, то Дантен. Они оба вполне способны приравнять эту выходку к мятежу…

Пальцы Гвинофар коснулись чего-то холодного. Чего-то стального.

Рюрик не смотрел ей в глаза, боясь, что Костас прочтет его мысли, но теперь она все поняла.

Она крепко сжала то, что нащупали ее пальцы, и помолилась еще раз, прося богов дать силу ее деснице. Мышцы Гвинофар напряглись для отчаянного рывка, крепления порвались, и сталь меча сверкнула над ее головой.

Костас спохватился, но было поздно. Даже магистры не могут предвидеть то, что случается неумышленно.

Взмах меча вобрал в себя всю ее силу, всю душу, всю веру. Она знала, что у нее есть только один удар и что жить ей осталось недолго. Магистры убьют ее, чтобы отомстить за одного из своих, голову ее, быть может, наденут на пику у главных ворот, но это ничего. Лишь бы достигнуть цели, избавить мужа от гнета пожирателей душ. Она жизни не пожалеет, чтобы освободить его. К этому зовет ее долг Заступницы.

Шея у магистра была тощая, и меч разрубил ее без труда.

Хрустнула кость. Кровь оросила лицо, волосы, платье.

Что-то увесистое отлетело в сторону, безголовое тело хлопнулось на пол, как тряпичная кукла. Меч, выпав из рук Гвинофар, звякнул об окровавленный камень, а следом упала на колени она сама, задыхаясь и вся дрожа в ужасе от содеянного.

Целую вечность в комнате стояло молчание.

– Что ты наделала? – прохрипел наконец Дантен, опустившись в лужу крови рядом с трупом магистра. – Что ты наделала?! – В его глазах она видела только безумие, ничего больше. Король перевел взгляд на меч. Гвинофар кое-как отползла подальше, Рюрик бросился ей на помощь.

Вслед за этим раздался вопль, до того жуткий, что все трое замерли. Ни человек, ни зверь не могли издать такой звук, шедший откуда-то из-за стен дворца.

Дантен метнулся к окну, Рюрик помог Гвинофар подняться. Она стояла, покачиваясь, не пытаясь выглянуть наружу. Она и так знала, что там.

– Пожиратели душ, – беззвучно произнесли ее губы.

– Что это? – вырвалось у Камалы.

– Это где-то снаружи, – прошептал бледный как мел Андован.

Оба приникли к узкому окну, пытаясь отыскать причину странного звука.

Скоро они эту причину увидели.

С дальних гор поднималось в небо крылатое существо, сверкая на солнце. Даже на таком расстоянии Камала видела, как оно огромно. Его тень заливала сплошной чернотой обугленные стволы погибшего леса. Когда хвост, которым заканчивалось змеевидное туловище, свистнул в воздухе, эхо покатилось по всей округе. А крылья! Ничего подобного Камала еще не видывала и даже представить себе не могла. Огромные, многослойные, хрупкие на вид, как стекло. Темно-синие, они все время переливались, делаясь то черными, как грозовая туча, то фиолетовыми, то зелеными.

Зрелище, страшное и прекрасное, с неодолимой силой притягивало к себе.

Андован положил руку на плечо Камале, и ей передалась его дрожь. Он дрожал не от страха: в проклятии, брошенном им вполголоса, слышалась ненависть. Саму Камалу завораживали движения грозного летуна. Ее тянуло взглянуть на него поближе. Что может быть проще? Вылезти из окна, спуститься по дворцовой стене… Оказаться в тени этих крыльев, подставить лицо их волшебным переливам, вдохнуть неведомый запах, ощутить крик дивного существа, пронизывающий все тело…

– Лианна! – крикнул Андован, дернув ее прочь от окна.

Она сморгнула. Лицо Андована выплыло из застлавшей глаза пелены.

– Что это? – пробормотала она.

– Древние называли их пожирателями душ, – режущим, как сталь, голосом ответил принц. – Ни один человек не видел их с самых Темных Веков. Предание гласит, что они обладают даром завораживать свои жертвы.

Чудище, поднявшись в небо, повернуло к дворцу. Ничего доброго это не предвещало.

– Надо остановить его, – хрипло сказал Андован.

– Но как?

Он в досаде потряс головой.

– На Севере есть воины, знающие, что делать, но в этом королевстве таких не найти. Сомневаюсь, что и северные еще годятся, после десяти-то веков. Однако эти твари живые, – тихо добавил он, глядя Камале в глаза. – Они дышат, в них течет кровь. Их можно убить.

Она расслышала за его словами вопрос, и ее сердце сжалось.

Чудовище снова издало вопль, полный бешеной ярости. «Берегитесь, – говорил это крик. – Я несу вам смерть».

– Ты не из нашего народа, – сказал принц, – и даже свою соплеменницу я был бы не вправе просить, чтобы она тратила свои силы и сокращала жизнь ради каких-то древних сказаний.

– Ты хочешь, чтобы я убила его, – внутренне содрогнувшись, сказала она.

– А ты могла бы? Возможно ли это?

Она снова выглянула в окно. Теперь, зная природу этого существа, она уже не поддавалась его чарам, но это стоило ей труда. Направить на него магический луч будет еще труднее, и опасность снова впасть в транс увеличится во сто крат. Отсюда она ничего сделать не сможет, это ясно как день. Чудовище вот-вот скроется из глаз, а если она начнет перебегать от окна к окну, то ничего путного из ее магии не получится.

Хотя… Ну конечно. Само собой.

Она и без магии – благодаря своему Глазу – знала, что сейчас испытывает чудовище. Оно обезумело от боли и ярости, жаждало крови, и все остальное для него перестало существовать. Любое животное в таком состоянии становится крайне опасным.

И человек тоже.

Андован ждал ее ответа. Какую ложь ей сочинить для него, какой полуправдой отделаться? Камала перебрала все возможное – и отбросила прочь. Этот человек заслуживает лучшего, даже если ей придется нарушить Закон.

– Если я это сделаю, ты умрешь, – сказала она. Ошарашенный, он молча уставился на нее. Потом в его глазах как будто забрезжило понимание – а может быть, просто согласие.

– Я из рода Заступников, – сказал он тихо, но гордо. – Будь у меня самого силы сразиться с этим чудовищем, я бы сразился. Даже верная смерть меня бы не удержала. – Он взял лицо Камалы в ладони, и она прочла в его глазах невыразимую нежность. – Сделай это за меня, Лианна.

Она отогнала подступившие слезы. «Я все это время знала, что стану причиной его смерти, – к чему же страдать теперь?»

Он поцеловал ее. Закрыв глаза, она на один краткий миг вновь ощутила запах шафрана и кассии, услышала стук дождя по холщовому верху повозки. Воспоминание пришло и ушло. Остался пожиратель душ, бросающий вызов небесам, и источник магической силы, стоящий рядом.

– Приступай, – сказал он, и она приступила. Черпая силу из его души, она превратилась в большую птицу. Он, истекающий атрой, привалился к стене, но пока не упал. Это хорошо. Быть может, в нем еще достанет огня, чтобы поддержать ее какое-то время, и ей не придется совершать Переход в пылу боя.

Сопроводив эту мысль громким кличем, она протиснулась в окно и поднялась ввысь.

Стоя один на обгорелой земле, Коливар следил за взлетом икета.

Пожиратель душ кричал, снедаемый болью, и пронзительный звук несся над покрытой пеплом равниной. Этот крик Коливар слышал прежде только раз, но запомнил его навеки. Так кричит пожиратель, лишившись разума, который руководил им. Раздираемый страхом и яростью, он больше не может мыслить здраво даже по меркам животных. В такой миг он всего опаснее, особенно когда то, что причинило ему боль, находится где-то близко. Сейчас источник его страданий – Коливар мог поклясться – помещался в стенах дворца. Чудовище придерживалось, как видно, того же мнения: описав в небе один-единственный круг, оно ринулось прямо к цели.

Когда-то Коливар слышал такой же крик, исходивший из уст человека, – и до сих пор продолжал его слышать в кошмарных снах.

Стекловидные крылья преображали солнечный свет в россыпь радужных бликов. Сколько красоты в этом смертоносном создании! Прямо-таки жаль, что ему суждено умереть. Но война есть война, даже если она тянется много веков. Этот икет поселился там, где его присутствие недопустимо, особенно теперь, когда он полностью обезумел. Он, возможно, не до конца понимал, как враждебна ему среда обитания человека, но его союзники должны были знать, чем рискуют. Коливар всего лишь помогал осуществиться судьбе, которую пожиратель душ выбрал сам.

Дожидаясь, когда икет окажется над самой его головой, Коливар собрал в пучок свою магию. Нужно найти слабое место, такое, где даже легкая рана может нанести большой вред. Анатомическое строение икета хранилось у него в памяти под грудой другого полузабытого хлама. Выкапывая нужное, Коливар потревожил пару не самых приятных воспоминаний – надо будет потом забыть их более основательно. Неумение забывать порой может стоить человеку рассудка.

Когда душевный огонь побежал по пальцам и водовороты силы заклубились вокруг, когда в теле скопилась мощь, сравнимая только с молнией, Коливар направил на пожирателя душ все свои чувства, как колдовские, так и природные, а дальше…

Дальше ничего. Он так и не нанес свой удар.

Икет пролетел мимо, увлекая за собой свою тень, и магистра овеяло запахом, что был сладостнее любых благовоний, пьянее любого вина. Дамба, которую воздвиг в своей душе Коливар, уступила, и воспоминания хлынули в щель так бурно, что магистр зашатался.

Молодых женщин приносят в жертву – бросают в горячие ключи, где они варятся заживо…

Снеговые вершины гор вздымаются над облаками…

Крылатые чудовища терзают друг друга когтями, хлещут хвостами. Их застывшая кровь падает на землю подобно красным кристаллам…

Глотая воздух, он рухнул на колени. Тень хищника, упавшая теперь на него, забирала с собой все живое тепло его тела. Счастье еще, что пожиратель душ его не заметил! «С кем ты вздумал сражаться? Глупец, глупец!»

Эта битва не для него. Его гордость ранена, но нельзя отрицать очевидное. Знамя, выпавшее из его рук, придется поднять кому-то другому.

Из дворцового окна вылетел большой ястреб, и Коливар понял, что знамя уже подхвачено.

Встречный напор воздуха придавал Камале бодрости – и опасность, как ни удивительно, тоже бодрила. Итанусу и во сне привидеться не могло, что его ученица способна броситься в бой с самым страшным на свете чудищем. Будет что рассказать, если она выживет!

Опасаясь быть зажатой между дворцом и пожирателем душ, она повернула в сторону, на простор. Черные глаза хищника смотрели только на дворец, и волны ярости, бьющие от него, как жар от песков пустыни, не позволяли усомниться в его намерениях.

Что-то должно было послужить причиной столь жгучей ненависти – но что?

От этих глаз, горящих на солнце, ее охватила слабость – смотреть на пожирателя душ слишком долго нельзя. Пару мгновений, не больше, иначе чудовище снова заворожит ее. Попробовав выдержать чуть подольше, она сбилась с ритма, камнем полетела к земле и спаслась только чудом.

Плохо, очень плохо.

Она знала, что запас ее Силы ограничен. Если она будет слишком усердствовать, консорт умрет преждевременно, а хуже этого в бою ничего быть не может. Здесь стихия не придет ей на помощь, как пришла та гроза в горах, – она может рассчитывать только на Андована. Стало быть, надо отказаться от всяких затейливых чар в пользу простой атаки. Если хорошо рассчитать удар, чудище, надо надеяться, рухнет наземь.

Вся беда в том, что для расчетов уже нет времени.

Она попыталась свести свои мимолетные впечатления от пожирателя душ в единое целое. Понять, где он наиболее уязвим. Туловище у него, похоже, все в чешуе, которая служит ему природной броней. Крылья на вид хрупкие, точно стеклянные, но разве слабые крылья удержали бы такую громадину? Поищите другую дуру. Камала высматривала цель, а волны странной гипнотической воли чудовища накатывали на нее одна за другой. Ей хотелось то уничтожить пожирателя, то лечь на землю и дать ему растерзать себя. Половину своей Силы она тратила на самоуговоры, твердя себе, что на самом-то деле ей умирать не хочется.

Где самое слабое место у одетого в броню рыцаря? – спросила себя Камала, и ответ не заставил себя ждать.

Собрав всю Силу, которой располагала (прости меня, Андован!) в один огненный сноп, Камала метнула его в чудовище. Метнула именно в то место, куда собиралась, – в мягкое подкрылье. Разряд прошил врага раскаленным копьем. Пожиратель душ закрутился в воздухе, дымясь и крича. Теперь-то он заметил Камалу, и его завораживающая мощь, направленная прямо на нее, усилилась десятикратно. Поврежденное крыло, из-за которого он еле держался в воздухе, дало Камале всего один миг. Потом ей придется бежать, чтобы не быть схваченной.

Избегая смотреть ему в глаза – эх, по ним бы ударить, кабы можно было прицелиться! – она собрала новый заряд, в десять раз мощнее первого. У Андована, как видно, еще достаточно сил – может, он и до конца битвы дотянет, если убить эту тварь поскорее. Укрепившись против коварных чар, Камала прицелилась. Теперь она хорошо видела полоски незащищенной кожи на суставах, которая резко отличалась от панциря. У воинских доспехов такое же несовершенство, говорил ей Итанус: свободу движений рыцарю обеспечивают шарниры, самое уязвимое его место.

Камала сосредоточила всю волю на выбранной ею мишени.

В глазах потемнело, бездна разверзлась, засасывая ее в глубину, и магия не пришла на помощь.

Время остановилось. Дантен смотрел в окно так, словно не понимал того, что там видит. Гвинофар смотрела на безголовое тело так, словно ожидала, что сейчас оно оживет. Рюрик стоял рядом с ней, растерянный, не совсем понимая, какая ему во всем этом предназначена роль.

Но чудище в небе снова издало крик, и оцепенение прошло.

– Вот что ты навлекла на мое королевство! – бешено взревел Дантен, повернувшись к жене. Взмах его руки охватил и залитую кровью комнату, и неведомое чудище за окном. – Мой магистр убит, моему дворцу угрожает пожиратель душ – если это он. Наши враги могут радоваться!

– Государь, позвольте мне объяснить…

– Молчать! Ты меня предала. Какие тут могут быть объяснения?

Наткнувшись взглядом на меч, обагренный кровью магистра, король поднял его. Гвинофар, дрожа, попятилась. Новый вопль пожирателя душ прошелся когтистыми пальцами по ее хребту.

– Эта твоя измена была последней, – объявил Дантен. В его глазах сверкала ярость, слишком хорошо ей знакомая, и возложить за это вину на Костаса она, увы, не могла. Магистр, конечно, поощрял худшие стороны королевского нрава, но нрав этот был присущ королю задолго до Костаса и после смерти магистра остался при нем.

– Прошу вас, отец, не надо, – вмешался Рюрик. – Дайте ей объяснить…

– И ты туда же? Вся моя семейка стакнулась против меня?

– Мы хотим одного: спасти вас…

– Спасти? Таким вот манером? – Дантен показал на труп Костаса и на пожирателя душ. – Хорошо спасение – призвать сюда эту тварь!

– Это работа Костаса, – севшим голосом произнесла Гвинофар. – Костас кормил его человеческими душами в Кориалусе. Он использовал вас, муж мой, чтобы произвести на свет это, – кивнула она на окно.

Но Дантен больше не слушал ее: им овладело безумие, с которым никто из смертных совладать не мог. Какие бы чары ни наложил на короля Костас, они въелись слишком глубоко, и простыми словами от них не избавишься. Гвинофар поняла, что муж для нее потерян.

Она гордо выпрямилась, решив, что не станет умирать на коленях.

Дантен, рыча по-звериному, вскинул меч… но дорогу ему заступил Рюрик, веря, должно быть, что король даже в полном безумии не убьет собственного наследника.

Напрасная вера.

Черный от гнева, Дантен пронзил мечом своего сына. Рюрик, даже не вскрикнув, с искренним изумлением смотрел на отца. Дантен выдернул меч, и кровь рекой полилась из раны.

Гвинофар закричала.

Рюрик зажал рану рукой. Не затем, чтобы остановить кровь – да это ему и не удалось бы. Нет, он как будто хотел убедиться, что ранен на самом деле. Отняв от тела окровавленную ладонь, он воззрился на нее и тихо сказал отцу:

– Глупец. Да смилуются боги над твоим королевством. Он зашатался, ноги под ним подкосились. Гвинофар подхватила сына сзади, припала вместе с ним на одно колено. Заливаясь слезами, она молила его не умирать. Но поток крови уже иссякал, и глаза принца медленно стекленели. Прижав его голову к плечу, она зарыдала в голос.

– Напрасно горюешь, – сказал Дантен. – Расстались вы ненадолго.

Крик Гвинофар как ножом прорезал меркнущее сознание Андована, и туман окутавшей его слабости внезапно рассеялся. Не сам по себе – по воле самого принца.

Андован отлепился от стены, одолел головокружение и бегом пустился по коридору. Решимость заменяла ему недостающие силы и поддерживала его на бегу.

Стражники тоже бежали на крик, но Андован сильно опережал их. Свое укрытие он выбрал со знанием дела, а его солдатский наряд не только придавал ему сходство с прочей охраной, но и оправдывал оружие, которое он носил. Не останавливаясь, он обнажил меч и приготовился к худшему.

Двери, отделявшие его от матери, Андован распахнул, не заботясь, что встретит его по ту сторону. Лишь бы поспеть к ней вовремя.

Картина, представшая его глазам, вселяла ужас. Лужа крови на полу. Безголовый труп в магистерском одеянии. Гвинофар на коленях в этой крови, с плачем обнимающая Рюрика – похоже, что мертвого. Стоящий над ними Дантен с безумными глазами, с мечом в руке. Появление Андована остановило новый удар, предназначенный королеве.

После многих месяцев, когда его судьбу решали другие люди, в Андоване наступил перелом. Сила наполнила его – та самая, что позволяет слабой женщине отвалить камень, придавивший ее дитя. С воплем ярости бросился он на Дантена. Будь это кто-то другой, король успел бы защититься, но Дантен сначала увидел, что на него покушается собственный стражник, а после узнал этого стражника в лицо. Дантен выпучил глаза и разинул рот, забыв на миг о мече.

Клинок Андована вошел в него по самую рукоять. Принц оказался лицом к лицу с королем. Он жалел безумца, но не раскаивался в содеянном. На одно краткое мгновение во взгляде Дантена проглянул разум – и он, истекая кровью, повалился на сына.

– Нет! – закричала Гвинофар. – Не смейте! Не трогайте принца!

Что-то холодное вонзилось в спину Андована – раз, другой.

Из продырявленного легкого стремительно уходил воздух. Андован упал на колени. «Прости», – беззвучно вымолвил он, посмотрев в глаза матери.

Стражники, конечно, не знали, кто он. Они видели лишь человека в камзоле дворцовой стражи, напавшего на их короля, и сами напали на него, защищая свою королеву. Все правильно. Андован хорошо понимал их. Наемный убийца пал, чтобы Гвинофар осталась жива.

Потом эта мысль оставила его, как и все прочие мысли. Смерть, так долго шедшая за ним по пятам, явилась забрать свою жертву. Что ж, все к лучшему. Не надо больше притворяться сильным мужчиной. Не надо бояться, что умрешь, как беспомощный младенец. Поле битвы можно покинуть с честью.

«Позаботься о королевстве, матушка». В последний миг он смутно ощутил какую-то связь между собой и Лианной, а потом связь порвалась, и осталась одна только тьма.

* * *

Как холодно в этой черной вселенной. Так холодно, что даже мысли, не успев возникнуть, дробятся, как лед.

«Андован умер! – вопиет тьма. – Найди себе новую жизнь!»

Раскаяние смертельно. Не жалей о нем, не жалей, НЕ ЖАЛЕЙ!

Светлый принц, воплощение благородства.

Голубые глаза.

Какая решимость.

Какая сила.

Он не побоялся умереть за правое дело.

А ты?

Холодно там, куда уходит после смерти душа магистра. Держись за земное тепло. Держись за него в холоде, в смерти. Присосись к теплой жизни, наполни ею свои жилы. Убей весь мир, если это необходимо.

Не жалей.

Сожаление – смерть.

Хочешь ли ты жить дальше теперь, когда знаешь цену?

Хочешь ли влачить такое существование вечно?

Решай!

Гвинофар перевернула Андована на спину, чтобы видеть его лицо, – и тогда стражники поняли, что они сотворили.

Их молитвы и проклятия доносились к ней словно издалека. В мире для нее не осталось ничего, кроме ее детей и мужа, которого она так старалась спасти.

Они мертвы. Все мертвы.

Стражники один за другим становились рядом с ней на колени. Они ждали слова своей королевы, готовые принять любую кару, какую она им назначит.

Гвинофар не видела их, не сознавала, что они здесь.

Ястреб камнем падал к земле. Коливар хорошо знал, в чем дело, и понимал, какие перемены ждут магистерский мир, если этот ястреб – в самом деле Лианна.

Переход.

До сих пор он даже в мыслях избегал называть ее магистром, но если это действительно Переход, сомнений больше не остается. Вопрос только в том, доживет ли она до суда.

Закрутив воздух воронкой, он сделал все, что мог, – чуть понизил скорость падения. Птица покатилась по земле, ломая крылья. Коливар видел, что жизнь еще теплится в ней, но то, что она перестала шевелиться потом, он счел дурным знаком. Переход, даже если он случается в такой роковой миг, обычно длится всего пару мгновений. Если женщина, упав, лишилась сознания, ее жизнь все еще под угрозой.

Он смягчил падение, но спасти ее от икета было не в его силах. Пожиратель душ уже снижался, явно намереваясь добить врага. Коливару даже в лучшие времена стоило бы труда остановить его атаку – теперь же ему оставалось лишь смотреть, как икет падает на добычу.

«Она бы все равно не протянула долго, нарушив Закон, – сказал он себе, – но жаль терять такую славную тайну, не успев ее толком раскрыть. В мире и без того слишком мало загадок, достойных внимания».

И тогда над равниной пронесся крик. Изданный то ли человеком, то ли иным, неведомым существом, он пробудил в Коливаре память столь древнюю, что магистр и думать забыл обо всем остальном. Этот звук играл на его позвонках, будоражил кровь. Ему захотелось закричать самому во всю мощь своих легких, излить всю свою душу в этом ответном кличе – но зов оборвался так же внезапно, как и возник.

На холме неподалеку стоял человек. Высокий и светловолосый, северянин по виду, он был вооружен до зубов. Приложив руки ко рту, он закричал снова – и пожиратель душ, оставив павшего ястреба, развернулся и понесся прямо к нему.

Человек на глазах у изумленного Коливара стал на одно колено, поднял арбалет, прицелился и замер. Уж не заворожил ли его икет? Чудовище приблизилось, и человек послал стрелу прямо ему под крыло. Икет завопил. Он не сложил крылья, но стал терять высоту. В точности так, подумал восхищенный Коливар. Сначала надо сбить его, ограничить его движения. Незнакомец, кем бы он ни был, знал, что нужно делать.

Это, если учесть, как давно люди не сражались с икетами, требовало объяснения само по себе.

Икет, не переставая вопить, врезался в землю, забил по ней перебитыми крыльями. Тучи вздымаемого им черного пепла вызвали бы у Коливара кашель, но магистр вовремя повернул ветер прочь от себя. Теперь неведомому стрелку придется напрячь зрение, чтобы разглядеть врага, и он неминуемо подпадет под чары икета. Любопытный намечается бой.

Зная, что опасность все еще велика, Коливар не сводил глаз с воина. Тот шел к икету с копьем. Чары на него как будто не действовали – значит победа уже наполовину за ним. Он, кажется, пел что-то, но Коливар не разбирал слов – должно быть, оберегающие в бою заклинания. Надо будет спросить потом, если воин выживет.

Икет тем временем поднялся в полный рост, наводя страх на противника. Да это никак брачный поединок? Ну конечно. А крик, издаваемый человеком, был брачной песнью. Икет раскрыл змеиную пасть с двумя рядами острых зубов. Воин подошел к нему близко – слишком близко. Он, видно, слыхал об икетах, но не ожидал увидеть такое воочию.

Длинный хвост щелкнул и со страшной силой хлестнул человека сбоку. Сделай воин еще пару шагов, острые пластины на конце хвоста выпустили бы ему все кишки, теперь же он, видимо, отделался переломом ребер. Копье-то он удержал, хорошая выучка, отметил про себя Коливар, – но лежит неподвижно, сознание потерял, должно быть. Или чары икета наконец-то взяли свое.

Икет клацнул зубами, вознамерившись сожрать побежденного, – а человек, ожив внезапно, обеими руками вогнал ему копье в пасть, в самый мозг. Икет взревел и шарахнулся прочь, вырвав копье из рук воина. Поздно: кровь из пасти хлестала рекой, крылья дергались в тщетных попытках спастись. Бьющий куда попало хвост опять зацепил человека, и тот закричал от боли.

Чудовище мало-помалу затихло, стеклянистые крылья обвисли, черные на черном, лишившись всех своих красок. Кровь его залила землю и человека, лежащего рядом.

Настала тишина, и Коливар снова вдохнул полной грудью.

Убедившись, что ястреб все еще жив, он подошел к воину. Тот получил тяжелые, но доступные исцелению раны. Магистр срастил ему кости, поправил ушибленные внутренности, в том числе и одно легкое. Человек молчал, изредка кашляя кровью и очень стараясь сохранить сознание.

Когда его дыхание выровнялось и все пришло в полный порядок, воин сухо усмехнулся и произнес:

– Сказания, однако, не лгут. Коливар помог ему встать.

– Ты впервые увидел такое диво?

– О да. – Воин по привычке отряхнул одежду, всю перемазанную кровью и пеплом. – Как и всякий другой, полагаю.

Коливар промолчал.

– Ну и ну, – сказал кто-то позади них. – Редкостное зрелище.

– Мог бы и помочь, – не оборачиваясь, бросил Коливар.

– И упустить случай посмотреть на Хранителя в деле? Э нет. Кроме того, я ученый, а не воин. Позвольте я вас представлю друг другу, – предложил Рамирус. – Рес нис Кердвин, Хранитель Гнева. Коливар, королевский магистр одного маленького южного государства… забыл, как называется.

– Аншаса, – буркнул Коливар и кивнул Ресу. – Должен сказать, что появился ты как раз вовремя.

– Счастливое совпадение, – пояснил Рамирус. – Рес – брат королевы Гвинофар и самый близкий ей человек. Я доставил его сюда, чтобы он уговорил ее взяться за известное тебе дело, и тут мы увидели… это. – Он потрогал убитое чудище. – Это то самое и есть?

– Боюсь, что да, – кивнул Коливар.

– Значит, они вернулись?

Рес тихо выругался, а Коливар вместе с Рамирусом стал осматривать труп икета. Кожа холодная и гладкая, как у змеи, вдоль хребта острые наросты намного длиннее мужской ладони. Нескольких шипов недоставало, и на месте их удаления виднелись давние шрамы.

– Этот явился с Севера. Из-за Гнева, – холодея от собственных слов, сказал Коливар. – Стало быть, они нашли способ преодолеть заграждение.

– Тогда мы должны найти способ заделать брешь, – угрюмо проронил Рес, – пока другие в нее не вылезли.

Коливар умолчал о том, что принимать подобные меры поздно. Икеты уже размножились, скоро их будет целая стая. Но воин, только что уложивший пожирателя душ, заслужил надежду хотя бы на короткое время.

Итак, война началась.

Ему ужасно хотелось спросить Рамируса, ощутил ли тот на себе гипнотические чары, как сам Коливар. Магистры должны знать, каков их статус в борьбе с икетами. Выше, чем у обычных людей? Или они, напротив, вдвойне уязвимы, поскольку представляют собой наиболее желанную для икетов добычу? Но не мог: вопрос повлечет за собой другие, на которые Коливар отвечать не желал, а потому молчал.

Рее восхищенно погладил почерневшие крылья.

– Я слышал, в старину из них делали доспехи. Из шкуры тоже.

– Делали, – подтвердил Коливар. – В природе мало найдется веществ с такими защитными свойствами. Но обрабатывать их следует сразу же после смерти, а к этому ты, думаю, не готовился. Вот тебе, однако, хороший трофей: хвостовые щипы. Годятся на мечи и на острия копий. Пробивают шкуру таких вот тварей, как ни одно человеческое оружие.

Рее, кивнув, достал нож. В это время вдали послышался шум, и из дворца вышел военный отряд, направляясь, вне всяких сомнений, к месту сражения.

– Тут был ястреб, – тихо сказал Рамирус.

– Это ведьма, – ответил Коливар, тоже вполголоса. – Я выследил ее от самого Гансунга, где она убила одного из наших. Как видно, она оказалась особенно чувствительна к чарам пожирателя душ – и неудивительно, ведь это племя должно питать к ведьмам и колдунам самую лютую ненависть. Правосудие свершилось без нас.

– Воистину так.

– А теперь прошу меня извинить. Мне, пожалуй, не стоит дожидаться торжественной встречи. – Коливар кивнул на приближающихся солдат. – Да и тебе тоже, если на то пошло.

Рамирус, нахмурясь, устремил взгляд на дворец.

– Дантен мертв, – сказал он через некоторое время. – И Рюрик тоже… и Андован. Неудачный выдался день для Аурелиев.

– Это твоя забота, Рамирус. Мой удел, как ты помнишь, пески да шатры. Можешь хоть весь континент взять под свое крыло, я не против.

Рамирус положил руку на плечо Коливара, заглянул ему в глаза.

– Здесь всем магистрам придется действовать заодно. Иначе нам настанет конец.

«Если мы начнем действовать заодно, конец настанет еще скорее», – подумал Коливар, но говорить ничего не стал, лишь кивнул утвердительно.

Превратившись в краснокрылого сокола, он полетел низко над землей, надеясь, что Рамирус за ним не следит. Надо забрать ястреба, пока не пришли солдаты, – и желательно, чтобы Рамирус тоже ничего не заметил. Коливар ни с кем не хотел делиться своей вожделенной тайной.

Но ястреб исчез, оставив следы магии там, где лежал. Женщина обошлась без помощи Коливара.

Сокол, досадливо вскрикнув, стал подниматься в небо. Воздух вокруг него замерцал, и он скрылся из глаз.

На другом конце света, во время жатвы, внезапно замер среди колосьев один из жнецов.

– Ты чего, Лиам? – спросил его другой.

– Да так, дурнота какая-то. Накатило и прошло, – сказал жнец и вернулся к работе.

 

Глава 42

Монастырские луга только что зацвели, и полдюжины монахов в грубых холщовых рясах собирали в корзинки целебные лепестки. Другие, подоткнув длинные рубахи, босиком обходили кусты брызжущего соком гусятника. В теплом воздухе сонно гудели пчелы.

Молодой всадник спешился у главных ворот. Скованность его походки говорила о многих часах утомительной скачки.

– Я ищу того, кто зовется отцом Постоянным, – заявил он первому монаху, который попался ему на глаза. Тот показал на дальний конец поля, где стояло каменное строение.

Приезжий устремился туда со всей быстротой, на которую были способны его затекшие ноги. Многие монахи поглядывали на юношу, дивясь его мрачному виду, но вопросов не задавали, а сам он и не думал ничего объяснять.

Войдя в монастырь, он еще пару раз справился о том, кого искал, и, наконец, попал в келью, где сидел за книгой молодой человек в монашеском платье.

– Это вас называют отцом Постоянным? – осведомился гонец.

– Да, меня. – Монах закрыл книгу. – Что тебе? Гонец, преклонив колено, достал из-за пазухи помятый свиток и стал читать:

– «Принц Сальватор Аурелий, сын Дантена Аурелия, сие письмо вам шлет королева-мать Гвинофар Прекрасная. Она с прискорбием извещает вас, что король скончался, а наследник престола разделил его участь. Отныне престол, по закону нашего королевства, переходит к вам. Королева просит вас как священнослужителя совершить погребальный обряд, а затем снять одежды затворника и по праву возглавить империю, взяв под свою руку осиротевший народ».

Гонец скатал свиток. Зазвонили колокола, возвещая об окончании работ и очередной службе. Монах помолчал немного и встал.

– Скажи королеве-матери, что Сальватор скоро пожалует к ней.