28

Они выехали из черного подобия замка Мерента в сумерках. По крайней мере, так им сказали. Сверху, с башен, было видно солнце и можно было узнать, зашло оно или еще нет. Но в темные коридоры замка и под густой покров Леса солнце никогда не проникало, и приходилось верить Охотнику на слово. Выбора не было.

Таррант раздобыл лошадей для себя и Сиани — угольно-черных мускулистых тварей, покрытых густой блестящей шерстью. Они оставляли за собой следы в форме полумесяца, не похожие ни на трехпалые отпечатки копыт лошадей Дэмьена, ни на следы какого-либо другого зверя. Да и сами по себе они выглядели довольно странно: чем-то они напоминали своих южных собратьев — и все же были другими. Дэмьен не смог бы сказать, чем именно они отличаются, но точно знал, что это различие создано намеренно, искусственным путем. У Владетеля Меренты были в распоряжении тысяча лет и почти неограниченный магический потенциал Леса. И Владетель исполнил свою самую честолюбивую мечту. Он вывел на Эрне настоящих лошадей!

Они направились на восток. Ехали молча, не говоря ни слова, словно опасаясь, что звуки их речи могут каким-то образом пробудить подстерегающую их опасность. Густые заросли расступались перед ними, как живые, а если они не спешили расступаться, холодный огонь Охотника прожигал путь. И каждый побег на пути этого пламени безжизненно сникал, словно его заморозили, а сучья деревьев рассыпались в прах от стука копыт.

Прошло несколько часов. Наконец Дэмьен попросил сделать привал — он решил, что лошадям нужно дать отдохнуть, если они хотят ехать так же быстро до самого рассвета. Он взглянул на Тарранта и указал на землю, как бы спрашивая, не опасно ли здесь спешиваться. Охотник чуть заметно усмехнулся, как будто путешествовать с простыми смертными было само по себе очень забавно, и обнажил меч. Все вокруг залил серебристо-голубой свет, и порыв холодного ветра пронесся мимо Дэмьена, притянутый магическим оружием. Затем Охотник вонзил меч в землю. Почва содрогнулась, и от того места, куда вонзился меч, во все стороны побежали трещинки. Из-под земли высунулась голова червеобразной твари и застыла, а потом разлетелась на мелкие осколки, которые свежевыпавшим снегом заблестели на замерзшей земле. И все стихло.

— Можете слезать, — разрешил Охотник.

Дэмьен и Сензи накормили своих коней — фураж они захватили с собой. Черные кони Охотника, выросшие на подножном корму, принялись ощипывать безлистые стебли, что росли на поляне. Священник спрашивал себя, что надо было сделать с пищеварительной системой этих животных, чтобы они могли прожить на здешней скудной растительности. Должно быть, массивные копыта защищали их от лесных хищников, которые иначе непременно выследили бы их по горячему следу. Но к чему подобные приспособления были на Земле? Ведь там, кажется, не водилось тварей, которые разыскивают добычу по теплу?

— Я попросил бы вас не упоминать моего титула, когда мы доберемся до Шивы. И в дальнейшем тоже, — заговорил Таррант. — Я предпочел бы остаться неузнанным.

— В Мордрете вас вроде бы признали, — с вызовом напомнил Сензи.

— Там меня считают слугой Охотника. Они не знают, что я и есть сам Охотник.

— А какая разница?

— Большая. Прежде чем убить слугу Охотника — или хотя бы ослушаться его, — человек еще три раза задумается, а что скажет на это его хозяин. А вот если он сдуру решит, что может одним ударом покончить с самим хозяином… Так что представляться слугой Охотника куда проще. Это избавляет меня от необходимости убивать каждый раз, когда я покидаю пределы Леса. Вас это устраивает? — сухо поинтересовался он.

— Вполне, — выдохнул Дэмьен сквозь стиснутые зубы.

Ночь. Здесь, внизу, всегда царила истинная ночь, безразличная к тому, что происходит на небе. Даже свет Домины не мог пробиться сквозь густые кроны, которые почти не пропускали и солнца. Толстые белые лианы поблескивали в свете фонаря. Их безлистые плети тянулись вдоль стволов наверх, к солнцу. Из книг, хранившихся в библиотеке замка, Дэмьен узнал, что некогда Лес был самым обычным лесом, примечательным лишь тем, что он раскинулся близ естественного фокуса земного Фэа. Это Охотник переделал его. Это он вырастил здесь удивительные деревья, чьи опавшие листья запутывались в паутине тонких веточек, так что даже зимой свет не падал на землю. Но что еще он сделал с Лесом, чтобы его экосистема продолжала работать? Вечная тьма должна была уничтожить все светолюбивые растения. Должно быть, Охотник потрудился над всем, меняя с помощью Фэа травы, зверей, насекомых и кустарники, пока в Лесу не появились тысячи новых видов, приспособленных к тому, чтобы жить без света. Должно быть, Охотник создал и совершенно новые виды. Дэмьен вспомнил тех червеобразных тварей и понял, что и они исполняют здесь какую-то важную функцию. В биосфере с таким малым притоком энергии не должно быть ничего лишнего.

Какой же ум надо иметь, чтобы просчитать все это? Задумать такое и исполнить? Ведь стоило Охотнику упустить из виду какое-нибудь насекомое, пропустить одно-единственное звено в пищевой цепочке — и Лес превратился бы в бесплодную пустыню. При одной мысли о масштабах этой работы у Дэмьена захватило дух. Впрочем, имея в распоряжении тысячу лет, такой способный человек мог преуспеть даже в этом. Такой человек, как Владетель Меренты, который провел последние годы своей нормальной человеческой жизни, примиряя человека с Богом, выверяя и устраивая человеческое общество с той же детальной точностью, что и лошадей и флору Леса…

И тут впереди показался неясный просвет. Совсем слабый — и все же очертил силуэт ехавшего впереди Охотника. Земля впереди была озарена предрассветными сумерками.

— Уже почти утро! — недовольно буркнул Таррант, махнув рукой на восток. — До Шивы самое большее миль пять. Ждите меня там.

— Надеюсь, это место поприличнее Мордрета, — проворчал Сензи.

Охотник вроде бы улыбнулся, но приближающийся рассвет прогнал с его лица все следы улыбки.

— Мордрет — место особое. Но осенние ночи слишком коротки для длинных разговоров. Если у вас есть вопросы, приберегите их до вечера — может быть, я на них и отвечу.

— Похоже, этот свет вас не особенно беспокоит, — с вызовом бросил Дэмьен.

Таррант покосился на него. Что выражал этот взгляд? Трудно сказать. Гнев? Раздражение? Презрение? Быть может, и то, и другое, и третье.

— Любой человек, который может вынести свет звезд, переживет и солнечный свет. Все дело в количестве. — Он спешился, легко и бесшумно. — Но проверять, на сколько меня хватит, что-то совсем не хочется. — Он передал поводья Дэмьену. Поколебавшись, тот взял их. — Кормите его тем же, чем и своих, — подсказал Охотник. — Всем, что едят лошади. Не бойтесь, он выживет.

— Как, разве вы не позавтракаете с нами?

— Боюсь, моя манера завтракать испортит вам аппетит. — Таррант снова взглянул на восток и, похоже, напрягся. — Днем можете делать что вам угодно, — тихо закончил он. — Я вас найду.

— Но как же вы… — начал Сензи.

Но Охотник уже скрылся в Лесу, и темнота укрыла его, словно плащом.

— Да, он явно не жаворонок, — заметил Дэмьен.

Как хорошо было снова очутиться в городе, среди нормальных живых людей! Как хорошо было войти в чистую, добела отмытую комнату в кирпичном доме, с яркими лоскутным одеялами на кроватях и тонкими занавесками, пропускавшими дивный солнечный свет! Как хорошо было снова окунуться в море человеческой деятельности — даже несмотря на то, что этот шум мешал заснуть! И солнце, солнце, солнце!

Впрочем, радости хватило всего на несколько часов. К закату они уже торопились снова пуститься в путь, и когда к ним наконец присоединился Джеральд Таррант, они испытали почти что облегчение.

«Всем нам хочется поскорее добраться до места. Поскорее покончить с этим», — думал Дэмьен.

Они выехали на восток. Предместья города выходили на равнину, называемую долиной Ракшей. Добравшись до реки Лета, они двинулись вдоль нее на юго-восток. К берегам реки прилепилось множество мелких поселков. Когда им хотелось есть, они ели нормальную еду в нормальных трактирах. А Таррант молча поглядывал на них, прихлебывая из стакана свежую кровь или, когда крови не было, северное вино. Чем он еще питался — в то короткое время после заката, которое он отводил для своих личных дел, — Дэмьен не знал и знать не хотел. Но днем ему часто снились всякие ужасы с участием Тарранта, и священник нередко просыпался в холодном поту, хватаясь за меч. И с ужасом сознавал, что это из-за него Таррант странствует по здешним землям, и путь их наверняка отмечен чередой его жертв.

В конце концов они достигли цели своего путешествия. Маленький городишко, живущий не столько торговлей, сколько туризмом. Саттин находился так близко от границы земель ракхов, что в ясную погоду за Змеей были видны зубчатые утесы, охранявшие этот таинственный край и, предположительно, силовую завесу, которая также хранила его. Даже в эту неласковую пору городок кишел зеваками, которые выложили немало денег и проделали тяжелый путь лишь затем, чтобы хоть издали увидеть то, что реклама именовала «Последним бастионом туземного влияния». Правда, строго говоря, на самом деле эта страна не была ни бастионом, ни даже «туземной». Но эта фраза служила хорошей рекламой.

Здесь вовсю практиковали колдуны — и в таком количестве, что их хватило бы на заселение небольшой колонии. Подобная деятельность отмечалась крупными жирными заголовками в местной газетке, отпечатанной на грубой северной бумаге: «Южанин кормит Змею: самоубийство или жертвоприношение?», «Колдунья находит знак Охотника на спинке своей кровати!» Ну и, разумеется, «Возвращение Призрака Каски — местный колдун раскрывает чудовищную истину!» Реклама лезла из каждой щели. Предложения «Поделиться Видением», лодочные экскурсии «До самой Завесы!» или «Пророк предсказывает будущее — за умеренную плату!».

Дэмьена вся эта бесстыдная и безвкусная коммерция только забавляла. Тарранта же она возмутила до глубины души. Но, похоже, ночного посвященного мучило не только это. Он несколько раз огрызнулся в ответ на какие-то реплики Дэмьена, что обычно было ему совершенно не свойственно. Один раз священнику даже показалось, что в серебристых глазах мелькнуло нечто похожее на страх. Но это выражение исчезло так стремительно и к тому же это было так не похоже на Охотника, к которому они привыкли, что в конце концов Дэмьен решил, что ошибся. Чего бояться Охотнику в таком месте, как это?

Пока они пытались справиться с тем, что называлось ужином в одном из многочисленных местных ресторанов, — безумные цены без малейшего намека на доброкачественность, немногим лучше их походного сухого пайка, — Таррант отправился искать лодку, которая перевезла бы их на ту сторону. Это заняло на удивление много времени, если принять во внимание, что обычно Таррант справлялся с такими вещами довольно быстро, так что они успели уничтожить несколько одинаково несъедобных блюд, прежде чем он вернулся.

— Трусы они все! — фыркнул он. — Подплыть к самой Завесе ради горсти туристского золота — это пожалуйста, а вот проплыть сквозь нее…

Говоря, он постукивал пальцами по столу — столь нетерпеливый жест прежде тоже не замечался. «С чего бы это?» — еще раз задумался Дэмьен.

— Ладно, в конце концов я нашел человека, который согласился рискнуть. Правда, просит он дорого. Я бы назвал это грабежом — но, впрочем, не важно. — Увидев, что Дэмьен хочет что-то сказать, Таррант перебил его: — Деньги у меня есть. К тому же монеты йаганнской чеканки заставят его дважды подумать, прежде чем попытаться выкинуть нас в пролив.

Сиани вздрогнула:

— Разве такое возможно?

— Чужая душа — потемки, миледи. Кому это знать, как не мне? А жадность — могучий властелин. Добавьте к этому чувство самосохранения, и… Да, думаю, вполне возможно, что человек, которого я нанял, чтобы отвезти нас к устью Ахерона, может счесть полезным… м-м… слегка разгрузить свою посудину перед тем, как пристать. Это очень даже вероятно. Те земли таят в себе реальные опасности, а рисковать любят далеко не все. Так что нам лучше быть настороже.

— Я мог бы Сотворить… — предложил Дэмьен.

— И я мог бы. И получше вашего. Но под Завесой все это утратит силу. Вы что, хотите, чтобы наш лодочник проявил свою звериную сущность как раз тогда, когда мы будем менее всего способны себя защитить? Когда даже бессознательное применение силы может ударить по нам самим? — Он устало пожал плечами. Этот жест выглядел удивительно человеческим. — Я выбрал лучшего из тех, кого мог найти. Сначала хорошо заплатил ему, потом умело припугнул. Принуждение — один из моих врожденных талантов. Будем надеяться, что оно сработает. — Он обернулся к Сиани. — Миледи, я три раза кряду обыскал весь город, а также его окрестности и Змею. Я просмотрел каждый из потоков Фэа, что протекает через него. Ваших врагов здесь нет. Лодочник говорит, что надо выждать две ночи — тогда прилив сам отнесет нас в сторону земель ракхов. Ждать придется здесь. О чем я весьма сожалею. Это место… гм… мягко говоря, неприятное. Зато безопасное. Я хочу, чтобы вы знали об этом. Ваши враги ушли отсюда несколько дней назад и не оставили никаких сторожевых знаков. Это я знаю точно.

— Спасибо, — тихо поблагодарила Сиани. — Это для меня очень важно.

— Так. А теперь… — Таррант отодвинул стул и встал. Он посмотрел Дэмьену прямо в глаза, и взгляд его светился враждебностью. — Должен вам сказать, святой отец, что предпочел бы иметь своим спутником кого угодно, только не вас. Думаю, наша неприязнь взаимна. Вы не будете возражать, если я проведу оставшееся до отъезда время в другом обществе?

— Ни в коем случае, — вежливо заверил его Дэмьен. И снова подумал: «Что за черт его гложет?»

Гора отстояла довольно далеко от города, и подниматься на нее было нелегко. Зато сюда не забредали даже случайные туристы, несмотря на то, что сверху открывался прекрасный вид на пролив. Сиани потребовалось немало времени, чтобы достичь вершины, и потом она еще долго не могла отдышаться.

Он стоял на самой вершине, на краю обрыва, совершенно неподвижный. Ночной бриз слегка развевал черный плащ, светлые глаза смотрели куда-то на тот берег. А может, и в пустоту. Подойдя ближе, Сиани увидела, что он абсолютно не шевелится. Казалось, он даже не дышит. Сиани попыталась вспомнить, а дышит ли он, когда говорит? На какой ступени между жизнью и нежизнью он застрял?

Он обернулся и увидел ее. На миг в его глазах вспыхнуло изумление. Потом он снова взял себя в руки, и лицо его спряталось за привычной непроницаемой маской. Он поклонился:

— Миледи! Вы одни?

— Вы же говорили, что здесь безопасно.

— Я говорил, что здесь нет ваших врагов. Зато, как и везде, хватает грабителей, насильников и прочего сброда. Это же город.

— Я родилась и выросла в городе, — возразила Сиани. — И неплохо умею защищаться. Даже без помощи Фэа. Любому грабителю не так-то просто со мной управиться.

Некоторое время Таррант внимательно изучал ее, в уголках его губ появилось нечто, похожее на улыбку.

— Да. Думаю, вы правы.

Потом он снова взглянул в сторону другого берега, и улыбка исчезла. Ноздри его раздувались, словно Охотник принюхивался.

— Вы меня искали, — отметил он с вызовом.

Она кивнула.

— И они отпустили вас?

— Они не знают об этом.

Он удивился.

— Они думают, я у себя, — заявила она вызывающе, словно нарочно напрашиваясь на выговор. — Вы же сами сказали, что я в безопасности.

Он помолчал. Потом заметил, очень тихо:

— Знаете, как-то непривычно слышать, что женщина в моем присутствии чувствует себя в безопасности.

— Но разве это не так?

— В отношении вас? Да, конечно. Но ваши друзья, похоже, не очень-то верят в это.

— Они не видели вас изнутри. А я видела.

Он напрягся и отвернулся к проливу.

— Как вы меня нашли?

— Это было нетрудно. В этих краях не так уж много мест, где можно побыть одному. А посвященный захочет видеть Завесу. Я задавала те же вопросы, что задавали бы вы, желая найти такое место. Вот мне и указали эту гору. — Сиани посмотрела в ту же сторону, что и он. — Что вы Видите?

Он поколебался, потом ответил:

— Ничего.

— Быть может, когда мы окажемся ближе…

Таррант покачал головой:

— Вы меня не поняли. Завесу прекрасно видно и отсюда. Это точно она, ее ни с чем не спутаешь. Такое впечатление, что в этом месте мир кончается. Проходит черта, а за ней ничего нет. Нет, разумеется, я вижу и море, и горы на том берегу… но силы, зримые лишь для посвященного, обрываются, и за этой чертой ничего нет. Пусто. Стена пустоты.

— И вы думаете, что она убьет вас.

Охотник напрягся. Сиани видела, что он собирается ответить в своей обычной манере — учтивой и уклончивой. Но вместо этого он просто сказал:

— Быть может. Не знаю. Я не могу предвидеть этого. Если там совершенно невозможно использовать Фэа, то… то я буду отрезан от силы, которая поддерживает мое существование. — Он пожал плечами. Жест вышел неуклюжий, натянутый. — Ваши друзья, священник и колдун-подмастерье, это знают?

— Они могут догадываться. Я им ничего не говорила.

— И не надо.

Сиани кивнула.

— Вы затем и пришли, чтобы это узнать?

Вместо того чтобы ответить, Сиани спросила:

— Не могу ли я чем-нибудь помочь вам?

Охотник посмотрел на нее. Сиани поняла, что он пытается заглянуть ей в душу. И очень старается сдержать свои силы в узде.

— Сделайте так, чтобы они находились от меня подальше, — сказал он наконец. — На яхте есть закрытая каюта, ключ от нее у меня. Это было одним из условий сделки. Но кто знает, что они могут натворить, если попытаются вмешаться? Даже если они всего лишь захотят помочь. Хотя это маловероятно, — добавил он и рассмеялся невеселым смехом.

— Я постараюсь, — пообещала Сиани. — За этим, собственно, я и пришла, — тихо заметила она. И направилась по каменистому склону в сторону городка.

— Миледи…

Она остановилась, полуобернувшись.

— Вы можете вернуть себе Фэа.

Несколько секунд женщина стояла и смотрела на него, не в силах произнести ни слова. Затем слегка дрожащим голосом спросила:

— Как?

— Нет, не способности посвященного. Этого не смогу вернуть вам даже я. Но вы можете научиться Творить, как это делают колдуны. Видения это вам не вернет. Вам потребуются ключи, символы, множество заклятий и упражнений…

— И вы предлагаете научить меня этому? — выдохнула она.

Его серебристые глаза горели холодным огнем в лунном свете, так, что больно было смотреть.

— Ну а если бы я вам это предложил?

Она встретилась с ним взглядом, упиваясь болью, и силой, и всем сразу.

— Что бы вы сказали, если бы в час вашей смерти кто-нибудь предложил вам жизнь? Стали бы вы спрашивать об условиях? Или вы ухватились бы за это обеими руками!

— Это сравнение ближе, чем вы думаете, — предупредил ее Таррант. — И мне, наверное, не стоит говорить вам, что выбрал бы я. Что я выбрал, когда передо мной встал такой выбор.

— Тогда вы знаете, что выберу я.

Он протянул ей руку. Сиани взяла ее не раздумывая. Она вздрогнула от прикосновения ледяной ладони, но этот холод сулил ей радость — и она улыбнулась.

— Когда мы начнем? — прошептала она.

Они отправились в поход на земли ракхов сразу после заката. Владелец яхты ворчал по поводу позднего отъезда, и по поводу лошадей и плохой погоды, и по тысяче других поводов, пока, наконец, Джеральд Таррант не подошел и не взглянул на него. Просто взглянул. Но взгляд его был не менее красноречив, чем у змеи, собирающейся напасть. Капитан немедленно заткнулся.

Но у них хватало и других проблем, и разобраться со всем было далеко не так просто. Во-первых, лошади. Нанятая яхта была гораздо меньше той, на которой они плыли к Морготу. Мелкая осадка, низкая палуба и отовсюду видна вода. Так что коней как следует не спрячешь. Дэмьен втихомолку мечтал о судне с нормальным трюмом, прекрасно зная при этом, что корабль с большей осадкой не прошел бы среди предательских мелей у берегов ракхов. Таррант не мог даже успокоить животных с помощью Фэа — ведь был риск, что действие заклятия прекратится, как только они войдут под Завесу. Оставались, конечно, наркотики, которые могли успокоить животных, и путешественники обсуждали, не стоит ли пустить их в дело. Но в этом тоже имелся свой риск: высадка могла оказаться опасной и опоенные лошади до добра бы не довели. В конце концов по совету капитана было решено завязать лошадям глаза и привязать их так, чтобы они никого не зашибли, если им вдруг вздумается вырваться.

«Мы можем потерять коней и должны быть готовы к этому», — говорил себе Дэмьен. Предвидя такую возможность, они достали из вьюков все самое ценное и уложили в свои сумки. Так было спокойнее. Но что толку во всем этом, если вдруг придется плыть? Что лучше: встретиться с врагами безоружным или потонуть с двумя тяжелыми мечами на спине? Вернее, что хуже… «Все хуже. И никуда от этого не денешься. Просто надо сделать все, что можно. И молиться об удаче», — добавил Дэмьен.

Но поначалу все вроде бы шло хорошо. Вопреки мрачным предсказаниям капитана, Змея вела себя на удивление спокойно. Вода блестела как ртуть в свете Домины. На востоке вставала Прима, быстро догоняя свою более массивную товарку. Большой прилив должен был начаться около полуночи: две крупнейшие луны Эрны совместно потянут за собой море, и вода в Змее поднимется настолько, что даже самые крупные скалы берега ракхов скроются на глубине нескольких футов. По крайней мере, путешественники надеялись на это. Иногда безопасность отделяет от смерти всего несколько дюймов. Дэмьен рассчитывал, что их капитан и в самом деле так хорошо знает тот берег, как утверждает. И что этот берег не слишком переменился с тех пор, как капитан побывал там в последний раз: здесь, в зоне сейсмической активности, ничто не оставалось неизменным достаточно долго.

Тут он случайно бросил взгляд на воду, и ему показалось, будто он что-то видит. Обрывок свечения Фэа, поднимающийся с поверхности воды. Дэмьен попытался рассмотреть его получше, но свечение ускользало от глаз. Каждый раз, как Дэмьен пытался сосредоточиться, взор уходил куда-то в сторону, а если Дэмьену удавалось зафиксировать какое-то место, тогда рассеивались мысли.

— Край Завесы, — заметил Таррант, стоявший позади.

На этот раз Дэмьен не вздрогнул: теперь ему казалось вполне естественным, что посвященный стоит рядом и взгляд его так же холоден, как волны за бортом. Через мгновение Сиани легким прикосновением дала ему знать, что тоже подошла и встала рядом. Слева от нее держался Сензи. Его лицо порозовело после недавнего Исцеления. Он слегка касался прочных медных перил, которые опоясывали нос яхты.

— Не пытайтесь Смотреть, — предупредил Охотник. Тихо, словно предостерегая ребенка.

Дэмьену почему-то показалось, что эти слова обращены не к нему и не к Сензи, а к Сиани. Он обернулся к посвященному, собираясь спросить… но не успел и рта раскрыть, как Охотник застыл и напрягся, словно волк, почуявший запах добычи. Глаза его сузились, руки сжались в кулаки… Он что, боится? Возможно ли это? Или, быть может, Дэмьен приписывает посвященному свое собственное беспокойство, заметив признаки человеческих эмоций в человеке, который давным-давно отрекся от всего человеческого?

Он посмотрел на юг, туда же, куда и Охотник. И увидел Завесу. По крайней мере, ее ближний край. Та была отчетливо видна даже без помощи Видения. Не как плотный объект и даже не как что-то эфемерное, но все же материальное, вроде облака. Это была не столько вещь, сколько впечатление: она на миг касалась разума и исчезала, оставляя лишь след, но столь яркий, что он крепко-накрепко врезался в память. Завеса плясала над водой какими-то обрывками сияния — это напомнило Дэмьену зеркальную гладь воды, когда смотришь на нее снизу, из глубины: светлая, чуть трепещущая, переливчатая поверхность. А на самом краю поля зрения, как далекие звезды на границе Галактики, вспыхивали крохотные дразнящие искорки. Если всматриваться достаточно долго, сквозь эту мерцающую занавесь можно было различить вдалеке более материальные объекты: берег ракхов, зубчатые скалы и угрюмые утесы, залитые светом двух лун, и белые барашки над мелями. На миг это зрелище отчасти успокоило Дэмьена. Но потом он заметил, что даже сама береговая линия как будто плывет и меняется, словно эти скалы были не прочнее висевшей перед глазами Завесы ракхов. «Иллюзия!» — сказал он себе. Эта мысль наполнила его холодным страхом. Если Завеса может влиять на зрение за несколько миль, как же они проплывут туда? Как они будут причаливать? Внезапно Дэмьен отчетливо осознал, что это просто невозможно. Для того чтобы пристать к берегу, надо пересечь Завесу. Иначе никак. Он попытался припомнить, какова ширина Завесы, насколько быстро она может перемещаться, на каком среднем расстоянии от берега находится. Но ничего не вспоминалось. Он обернулся к Тарранту — уж посвященный-то должен это знать, он ведь наверняка собирал все сведения об оккультных силах, — но на том месте, где только что стоял Охотник, теперь никого не было. Ничто не говорило о том, что этот человек (если можно его так назвать) был здесь; ничто не говорило о том, куда он делся.

К ним подошел капитан. Мрачно ухмыльнулся.

— Говорят, что если рыба проплывет здесь от одного берега к другому, то вернется уже не такой, как была.

Он потер руки, размазывая по ладоням темное масло. Моряк, по-видимому, собирался сказать и что-то еще — вне сомнения, столь же обнадеживающее, — но Дэмьен перебил его:

— Где господин Таррант?

— Вы имеете в виду его светлость? — Капитан коротко мотнул головой назад, в сторону двери его личной каюты. — Вроде как отдыхает. И не суйтесь к нему, ясно? Таковы условия сделки.

Священник исподлобья взглянул на хозяина яхты и направился к каюте. Сиани схватила его за руку.

— Оставь его, — тихо попросила она.

— Что он там еще…

— Дэмьен, пожалуйста! Останься здесь. С ним все будет в порядке.

Некоторое время священник смотрел на нее, ничего не понимая. Наконец до него дошло. Завеса. Охотник. Постоянное Творение, которое требуется, чтобы поддерживать эту неестественную жизнь. Что сделает Завеса с такой магией и с человеком, который почти полностью зависит от Фэа?..

Должно быть, он непроизвольно шагнул в сторону каюты — Сиани крепче вцепилась в его рукав, не пуская его.

— Оставь его, — настойчиво повторила она, тихо, но твердо. — Пожалуйста. Мы ничего не сможем сделать, только хуже будет.

— Что, так плохо? — спросил он внезапно охрипшим голосом. О Господи, он едва успел привыкнуть к этому человеку… Как это похоже на Тарранта: бросить их именно тогда, когда он нужнее всего…

Дэмьен видел в женских глазах озабоченность и немой страх. Она боялась не за безликого посвященного и не за древнее воплощение зла, но за человека. В священнике вспыхнула ревность, но он сурово подавил недостойное чувство. Не место и не время. Лучше смириться…

И тут Завеса коснулась их. Сперва мягко, обезоруживающе, как легкий ветерок, что летит впереди урагана. Облик Сиани расплылся, развеялся в смутный, туманный образ, постепенно растворявшийся в ночном воздухе, пока ее тело не стало настолько прозрачным, что сквозь него можно было видеть берег и скалы. Дэмьен втянул в себя воздух — тот был густым, текучим, он обжигал легкие и воспламенял кровь. Казалось, вокруг звучит музыка, но даже эта музыка была какой-то неопределенной: то тихая и нежная, то сложная и дисгармоничная, то мягкая и плавная, то пронзительная и душераздирающая — словно оркестр, состоящий из множества расстроенных инструментов, пытался сыграть фортиссимо. Дэмьен обнаружил, что дрожит — скорее от растерянности, чем от страха. За спиной панически заржала одна из лошадей и раздались удары копыт. Это тоже смешалось с музыкой, и мерцающая стена Фэа объединила все это в единую гармонию, как будто целый зоопарк зверей взревел согласно, как по нотам. Сила тяжести тоже переменилась — Дэмьена потянуло вперед, в глубь Завесы. Он с трудом удержался на месте — это странная сила притягивала его, словно пение сирен. Все вокруг расплывалось, ничего не было видно отчетливо. Он уже не знал, держится ли по-прежнему Сиани рукой (а может, обеими руками? А может, у нее уже не две руки, а больше?) за его рукав. Сам он ухватился за фальшборт и обнаружил, что перила извиваются у него в руках, словно ползущая змея. Позади один конь захрипел от ужаса, второй — от боли: испуганный товарищ лягнул его. Сиани вроде бы упала ему на руки, а может, это и не она, а клок колдовского тумана, принявший ее облик? Дэмьен даже не был уверен, что Сиани рядом, как не был уверен, что палуба внизу, а не вверху. У ног струилось нечто ледяное, как воды Змеи, и уже начинало засасывать его. Это нечто было пахучим, нежным, соблазнительным, как женские объятия. Дэмьен изо всех сил боролся, чтобы не потерять последнюю связь с реальностью, — или хотя бы теми осколками реальности, что еще оставались в его распоряжении, — и как можно дольше твердо стоять на палубе яхты. А это становилось все труднее и труднее по мере того, как они продвигались в глубь Завесы. Инстинкт самосохранения подсказывал, что пора пускать в ход Творение, но Дэмьен знал, что это опасно и может стоить ему жизни. В лучшем случае Завеса просто сведет его усилия на нет; в худшем — обратит Фэа против него. Священник закрыл глаза, пытаясь отгородиться от окружившего их хаоса — лошадям еще повезло, у них глаза завязаны! — но веки тоже стали прозрачными, как стекло, и Дэмьен по-прежнему видел бурю красок, бушевавшую на маленькой яхте. «Нет!» — приказал он себе и заставил глаза закрыться, закрыться по-настоящему, так, чтобы ничего не видеть. Заставил себя поверить, что он закрыл глаза. Вспомнить, что такое темнота, вспомнить ее цвет, вкус, и запах, и какова она на ощупь… Он собирал Тьму внутри себя, пока она не заструилась наружу, подавляя назойливые видения. И наконец наступила настоящая тьма. Прохладная, как сама ночь, она остудила его разгоряченный мозг. Никогда в жизни Дэмьен не думал, что будет так радоваться темноте.

Казалось, прошла целая вечность — впрочем, может, так оно и было на самом деле: кто может знать, как идет время в подобном месте? — и палуба постепенно снова приобрела устойчивость. Мучительно медленно сила тяжести тоже вернулась к своему обычному направлению и силе. Туман сгустился и обрел знакомую форму и запах — Сиани! Странные огоньки потухли. Музыка утихла. Страх выпустил Дэмьена из своих объятий настолько, что он смог достаточно свободно вдохнуть. Он обнял Сиани и ощутил знакомое теплое, трепещущее женское тело. Она тихонько всхлипывала. «Тс-с-с!» — ласково шепнул Дэмьен, желая успокоить ее. Но голос, искаженный краем Завесы, прозвучал как шипение. Сиани напряглась. У каюты стоял человек — это мог быть Сензи, но все вокруг еще настолько несло печать искажений, что разглядеть что-либо было невозможно. Может, это был капитан, а может, и вовсе какое-нибудь фантастическое видение, созданное диким Фэа.

«Надо просто дождаться, пока это пройдет, — думал Дэмьен. — Ускорить это невозможно. Худшее уже позади. Надо только подождать».

Священник был так рад тому, что вновь обрел способность нормально видеть, что на миг забыл о грозящей им опасности и о том, что надо держаться настороже. Как и предполагал Таррант, если бы капитан решил избавиться от них, это был бы самый благоприятный момент. Он мог бы спокойно сбросить их в пролив, пока они еще были беспомощны, как котята. Дэмьен заставил себя открыть глаза и оглядеться — но это было все равно, как покружиться на карусели, а потом резко остановиться. Мир бешено завертелся, и священник почувствовал, что теряет равновесие, споткнулся о медный столбик фальшборта… и понял, что падает. Фальшборт был высотой по пояс, Дэмьен перегнулся через него и чуть было не свалился в темную бурлящую воду, но тут что-то теплое и тяжелое навалилось на него сзади, стащило назад, вниз, и стукнуло о палубу с такой силой, что он сразу пришел в себя. Остатки иллюзии были разбиты резкой, вполне реальной болью.

Наконец Дэмьен снова решился открыть глаза и увидел над собой беззвездное небо. Голова гудела. Над ним склонилось озабоченное лицо Сиани.

— Ты чуть не упал за борт! — прошептала она.

Дэмьен перекатился на бок, выискивая глазами капитана. И на этот раз нашел. Капитан был на корме с одним из своих матросов, они проверяли турбину, вполголоса обсуждая, не испортился ли механизм от прохождения сквозь Завесу. Заметив, что Дэмьен смотрит на него, капитан лукаво ухмыльнулся и подмигнул, словно догадываясь, о чем думает священник. Так, словно все это было устроено исключительно затем, чтобы позабавить его.

— Что, не сладко пришлось? — крикнул он Дэмьену. — Держитесь крепче!

Тут к ним подошел — вернее, подковылял — Сензи и помог обоим подняться на ноги. Значит, все на месте — кроме одного.

— Где этот чертов Таррант? — пробормотал Дэмьен.

Сиани ответила не сразу.

— Он сейчас должен выйти, — пообещала женщина, но видно было, что сама она вовсе не уверена в этом. Она бросила взгляд на дверь каюты и поспешно отвернулась, словно ее страх мог каким-то образом повредить посвященному. — Он скоро выйдет, — еще раз прошептала она.

— Земля! — окликнул их капитан. И добавил: — Лошади ваши, похоже, целы.

Дэмьен взглянул на привязанных коней. Его опытный глаз сразу же обнаружил, что оптимизм капитана не очень-то оправдан. Одна из лошадей была вся в мыле и задыхалась, словно загнанная, а другая демонстративно не наступала на заднюю ногу. Но все же они были живы. И прошли сквозь Завесу. «Могло быть хуже, — сказал себе Дэмьен. — Гораздо хуже».

Он оглянулся на Сиани и увидел, что она не сводит глаз с двери каюты. Она даже как будто дрожала. Дэмьен мягко коснулся ее щеки и почувствовал, как она вздрогнула.

«Она боится. Его? Или за него?»

Священник заставил себя говорить ласково:

— С ним что-то случилось?

Сиани ответила не сразу.

— Могло случиться, — подтвердила она наконец. И опустила глаза, словно, говоря об этом, совершала предательство. — Он говорил, что Завеса может убить его. Он решился пойти на это, чтобы помочь мне…

«Он решился на это, чтобы спасти самого себя!» — с раздражением подумал Дэмьен. Но ему все же удалось сохранить ровный тон. Если Таррант погиб — что ж… Если же он жив — настолько жив, насколько он вообще может быть жив, в его-то годы, — незачем обострять и без того натянутые отношения.

— Может быть, стоит пойти посмотреть? — предложил он.

Как раз в этот момент дверь отворилась. Таррант вышел на палубу, моргая, как будто даже лунный свет слепил ему глаза. Несколько долгих мгновений он стоял у двери, держась за стену. Выглядел он ужасно — видимо, таким он и должен был быть: худой, осунувшийся, неестественно бледный. Дэмьену пришло в голову, что впервые за все время, что они знакомы, Таррант выглядит как оживший мертвец. От этой мысли его почему-то пробрала дрожь.

— С вами все в порядке? — встревожилась Сиани.

Таррант ответил не сразу.

— Я жив, — с трудом выдавил он. — Если это называется «жив». — Он, похоже, хотел сказать еще что-то, но потом отказался от этой мысли. Голова его склонилась набок, словно шея была не в силах держать ее прямо, руки судорожно сжимали дверной косяк. — А ведь это самое главное. Не так ли, святой отец?

— Вам помочь? — тихо спросил Дэмьен.

— Вы что, хотите попробовать Исцеление? Это убьет меня вернее любой Завесы!

Посвященный поглядел туда, где были привязаны лошади. Те все еще нервно метались. Он поморщился при мысли, что придется успокаивать их с помощью магии, но тем не менее оторвался от косяка и подошел к животным. Его движения были достаточно ловкими, и для рядового человека он двигался вполне нормально, но Дэмьен путешествовал с Охотником достаточно долго, чтобы заметить, что его жесты выглядят несколько скованными, что каждый шаг причиняет ему боль, что ступает он тяжелее обычного.

Таррант принялся Творить над лошадьми, как тогда, в Кали. Но здесь был не Кали. Да и сам Таррант утратил прежнюю силу. Каждое усилие стоило ему немалой части энергии; перед каждым новым Творением он делал перерыв, чтобы отдышаться. Дэмьен заметил, что он мелко дрожит, как от сильнейшей усталости или от боли.

Священник подошел и встал рядом, наблюдая, как лошади одна за другой опускают головы и принимаются щипать воображаемую траву. Потом нарочито небрежно заметил:

— Вода здесь глубокая, до Фэа добраться нелегко…

Некоторое время Охотник не отвечал и только смотрел на воду. Но все-таки прошептал:

— Да, и это тоже…

— С вами все в порядке?

— А вам не все равно?

— Сиани беспокоится…

Охотник взглянул на него. Глаза у него запали и налились кровью.

— Бывало и хуже. — На губах у него появилась слабая улыбка, почти не смягчившая его лица, всего лишь слабая тень прежнего насмешливого Тарранта. — Правда, крайне редко, — добавил он.

Тем временем Сензи, стоявший на носу яхты, тоже начал Творить, внимательно глядя на волны, рассекаемые кораблем. Капитан собирался высадить их к востоку от устья Ахерона, где был самый ровный берег во всех этих местах. Но и там их поджидали сотни незримых препятствий, зазубренных каменных гребней, вздымавшихся со дна пролива, выточенных замысловатыми приливами и отливами Эрны и расколотых на острейшие обломки многочисленными землетрясениями. Кое-какие ловушки можно было обойти, но большинство из них выглядели непреодолимыми. Хорошо еще, что все они были открыты взору колдуна благодаря земной Фэа, которая пробивалась сквозь тонкий слой воды. Мели буквально светились силой, тогда как на глубине царила непроницаемая тьма. Сензи находил рифы один за другим и указывал на них лоцману корабля. В обычных обстоятельствах судно такого размера не стало бы подходить так близко к берегу. Если кому-то требовалось высадиться, для этого использовались каноэ и гребные лодки, более мелкие и маневренные. Но необходимость перевезти коней делала это невозможным: скакуна в каноэ не засунешь.

Дюйм за дюймом, ярд за ярдом приближались они к берегу. Шлепанье гребных колес почти стихло, и яхта дрейфовала вперед своим ходом, медленно-медленно. Капитан стоял рядом с Сензи, одобрительно кивая при каждом новом его указании. По другую руку от мага застыла Сиани, также не отрывавшая глаз от волн. Дэмьену было жаль ее до слез. Как она была похожа сейчас на истинного посвященного! Как сосредоточенно смотрела она на волны — словно и впрямь могла Видеть струящиеся под водой потоки силы!

«Словно слепой, уставившийся на солнце, как будто солнечный свет может рассеять тьму, что застит ему глаза! — подумал Дэмьен. — А я не могу даже представить себе, как ей плохо. Не могу даже сделать вид, будто понимаю, как тяжело ей было лишиться своей силы. Но мы вернем ей способности! Помоги нам, Боже! Клянусь, что сделаю это!»

Наконец капитан, похоже, разглядел вдали нечто нужное: он указал на восток и кивнул Сензи, чтобы тот Посмотрел. Колдун прищурился, потом тоже кивнул — поначалу нерешительно, потом еще раз, уверенней.

— Вы могли бы неплохо заработать, — сообщил капитан Сензи. — В наших местах человеку с вашим искусством будут платить кучу денег.

— Вы нашли место, где можно высадиться? — перебил его Дэмьен.

— Я нашел место, где можно подойти почти к самому берегу, не рискуя продырявить корпус. Ничего лучшего тут не сыщешь. Будем надеяться, что она не подведет, — добавил капитан, кивая на спасательную шлюпку. — Я посажу вас в нее вместе с одним из матросов, который потом приведет ее обратно. А вот лошади…

— Лошади смогут проплыть, — холодно вставил Таррант.

— Вы уверены?

Светлые глаза обратились к нему с явным, хотя и несколько усталым, пренебрежением.

— Вы хотите спросить, уверен ли я, что этот навык у них врожденный? Да, уверен. Я проверял.

Он оставил капитана стоять разинув рот, точь-в-точь как выброшенная на берег рыба, и прошел на нос посмотреть, как продвигается судно. Дэмьен подумал, что высокомерие Тарранта, слава Богу, обратилось на сей раз на другого, и ощутил легкие угрызения совести.

Мимо медленно проползали острозубые утесы. Непрерывные землетрясения раскололи каменные скалы в десятках мест, и весь берег был усыпан сотнями обломков, так что непонятно даже было, где кончается вода и начинаются скалы. «Да, местечко негостеприимное», — решил Дэмьен. А при отливе, должно быть, здесь еще неуютнее. Сколько здесь скал и мелей, которые через несколько часов станут совершенно непреодолимыми?

«Капитан знал, что делает, когда говорил, что надо плыть во время большого прилива. Стало быть, человек он толковый и знающий». Это утешало.

Место, которое приметил капитан, оказалось выступом скалы, косо уходившим под воду, достаточно плоским, чтобы на него можно было выбраться, и в то же время обрывавшимся на достаточной глубине. Вода над ним была сравнительно спокойной, без барашков, которыми пестрела почти вся береговая линия. Когда они подошли поближе, капитан одобрительно кивнул и обменялся несколькими словами с Сензи, чей ответ вполне удовлетворил его. Видя, что капитан относительно спокоен, при том, как тревожился он насчет заключительной части путешествия, Дэмьен подумал: «Ну, похоже, выберемся. — И добавил, уже несколько мрачнее: — По крайней мере, на берег».

Должно же им было повезти наконец!

Внезапно близ вершины одного из утесов мелькнула искорка — короткая вспышка, Дэмьен едва успел заметить этот яркий проблеск света. Он повернулся в ту сторону и внимательно осмотрел утес, но не увидел ничего, кроме скал и деревьев, цепляющихся за расщелины, чьи корни змеями тянулись к воде. Дэмьен осторожно пустил в ход Творение. Выудить Фэа из-под воды было нелегко, но ему все же удалось это. Он пустил в ход Познание…

Металлические украшения… блестящие стеклянные бусины… человеческие глаза, в которых светятся нечеловеческие мысли, и острый запах ненависти…

Дэмьен содрогнулся и прервал контакт прежде, чем это существо успело перехватить его. Очевидно, за ними следили. Насколько он мог судить — контакт был слишком коротким и прикосновение слишком осторожным, — это существо не было человеком и, похоже, оно питало к ним вражду. Через некоторое время Дэмьен взял себя в руки и попытался снова Увидеть это существо. Но наблюдатель уже исчез, и все следы, которые он оставил за собой, были слишком далекими или слишком слабыми. Дэмьен не сумел ничего распознать.

Он вдруг подумал — хорошо, что они отоспались в Саттине. Священник подозревал, что теперь им долго не придется поспать как следует.

— Что-то случилось? — Подошел Таррант.

Дэмьен кивнул в сторону утеса, возвышающегося неподалеку в лунном свете.

— По-моему, там что-то вроде береговой охраны. Это был не человек.

— Ракх, — шепнул Охотник.

Дэмьен пристально поглядел на него:

— Вы это Знаете? Или просто догадываетесь?

— А кто еще станет охранять эти утесы? И кто может знать, что именно здесь есть место, где можно высадиться? — Он помолчал, разглядывая берег. — Эта земля — последнее прибежище ракхов, святой отец. И я бы очень удивился, если бы здесь не было охраны. И в случае вторжения людей они будут отчаянно защищать ее.

— Вы думаете, они нападут на нас?

— Не сомневаюсь. Другой вопрос — когда.

— А вы не можете Провидеть этого?

— Вы имеете в виду — прочесть будущее? Этого не может никто. Что же до того, чтобы узнать настоящее настолько, чтобы суметь что-то предсказать… Могу, но не сейчас. Для этого нужны силы, ясность ума…

Его голос затих на полуслове, и это молчание красноречивее всяких слов говорило о его изнеможении. Дэмьен посмотрел на посвященного. Хотел бы он иметь какую-нибудь шкалу, по которой можно было бы судить о состоянии Охотника! Много ли времени потребуется ему, чтобы исцелиться? Ведь пока Таррант без сил, все они в опасности!

— Подплываем! — объявил капитан, и облегчение, прозвучавшее в его голосе, порадовало Дэмьена.

Матросы остановили турбину, бросили якорь. Убедившись, что все в порядке, капитан подошел к священнику с Охотником, встал рядом с ними и посмотрел на берег. Там было темно, и в темноте могло таиться множество опасностей.

— Ну, пока что здесь все спокойно, — утешил он. — Отсюда и вброд дойти можно. Можно, конечно, попробовать подойти поближе, но если я тут сяду на мель, мне не сняться до самого Судного дня.

— Ничего, и так хорошо, — тихо буркнул Таррант. Он достал из кармана небольшой кожаный кошелек и протянул его капитану. Если внутри звякнуло золото, то сумма была внушительная. Дэмьен понял, что это — сверх договоренного. За перевоз Таррант расплатился заранее.

Капитан кошелька не взял, но слегка поклонился в знак благодарности.

— Передайте Охотнику, что я был рад оказать ему услугу.

— Вернусь — передам. А пока… — Таррант взял руку капитана и вложил в нее кошелек. — Можете считать, что Охотник доволен вами.

Капитан низко поклонился — его искренняя благодарность сделала этот традиционный жест даже изящным — и отошел, чтобы проследить за высадкой.

Когда он удалился настолько, что уже не мог их слышать, Дэмьен шепнул Тарранту:

— Я знаю немало высокопоставленных лиц, которые отдали бы жизнь за такое влияние.

Охотник улыбнулся — и впервые за все время с тех пор, как они прошли Завесу, в его глазах блеснула жизнь и настоящий юмор.

— Если бы они действительно отдали жизнь, — хмыкнул Охотник, — они могли бы получить его.

Высадка ничем не обманула ожиданий: было очень тяжело, но в конце концов они выбрались на берег. И лошади тоже. Таррант снова наложил на них заклятие, и хотя силы его явно были на пределе — а быть может, здесь просто было трудней собрать потоки Фэа, — ему все же удалось заставить их спрыгнуть в воду. К тому времени, как лошадей выгнали на уступ скалы, они успели вымочить всех до нитки, но это была мелочь по сравнению с тем, как нужны будут им кони в этом походе.

Путешественники стояли на берегу и смотрели, как яхта медленно исчезает во мраке. Наконец тьма поглотила ее, и луны освещали лишь белую пену на волнах Змеи.

«Добрались! — подумал Дэмьен. — Слава Богу — мы добрались!»

Они промокли, устали и промерзли до костей, но все-таки пересекли Завесу. И это главное.

Он обернулся к береговым утесам — посмотреть, не вернулся ли тот наблюдатель и не грозит ли им еще какая-нибудь опасность, но не успел сосредоточиться, как позади раздался испуганный визг одной из лошадей. Это был конь Сиани, великолепный черный скакун, который до сих пор никак не пострадал. Он бродил по мелководью и оступился и теперь отчаянно молотил копытами воду, тщетно пытаясь встать. Судя по тому, как торчала его передняя нога, конь явно сломал ее — и серьезно. Испуганное животное чуть-чуть не лягнуло Сензи, который едва успел отшатнуться — иначе бы копыто разбило ему лицо.

Таррант и Сиани в мгновение ока подскочили на помощь. Женщина помогла своему бывшему подмастерью выбраться из воды, подальше от обезумевшего животного. Конь был черный, да еще лежал наполовину в воде, поэтому Дэмьен не мог разглядеть, велика ли рана; но ему показалось, будто он чует запах крови. Он сунулся было в воду, пытаясь подойти к коню, но Таррант удержал его.

— Подождите.

Посвященный напряженно хмурился, собирая из-под ног земное Фэа, чтобы направить его над поверхностью воды. Это всегда нелегко, а Охотник к тому же был явно не в лучшей форме. Дэмьен слышал, как тяжело он дышит, почти задыхаясь от боли. Но внимание посвященного ни на миг не отвлекалось. Тело лошади судорожно дернулось, потом застыло, словно мороз намертво сковал ей суставы. Дэмьен видел, как дрожат ее передние ноги, видел ужас в глазах.

— Теперь иди, — шепнул Охотник.

Дэмьен шагнул к лошади. Ледяной холод воды снова ужалил ступни. Сломанная нога коня по-прежнему пряталась под водой. Дэмьен оглянулся на Тарранта. Тот кивнул, щурясь от напряжения. Священник взялся за ногу. Конь задрожал и всхрапнул, но даже не пошевелился. Дэмьен бережно поднял ногу, так, чтобы поврежденное место показалось над поверхностью воды. Дело было плохо: сложный перелом, прорвавший кожу в двух местах. Страх лошади еще ухудшил дело. Фэа может выкидывать такие штуки.

Он осторожно начал Творить. Добраться сквозь слой воды до земного Фэа было нелегко. Дэмьену еще не приходилось сталкиваться ни с чем подобным. Даже учитывая сопротивление воды — она липла к Фэа, словно клей, так что было почти невозможно управлять Силой, — сам поток здесь казался каким-то слабым. Невещественным. Словно земное Фэа каким-то образом было вытянуто из этого места, оставив лишь тень силы, когда-то омывавшей здешний берег.

Что до Тарранта, который удерживал коня… Дэмьен старался не думать об этом. Старался не думать, как много сейчас зависит от сил этого человека — его сил и его «чести». Старался не думать, что стоит тому чуть-чуть расслабиться, всего на миг, и тогда — упокой, Господи, душу единственного члена экспедиции, который смеет противостоять ему!

«До сих пор он щадил нас потому, что видит, что Сиани нуждается в нас. Что будет, если он вдруг передумает?»

Священник заставил себя сосредоточиться на Исцелении. Он чувствовал, как конь дрожит, пытаясь освободиться от заклятия Тарранта, и знал, что достаточно малейшей оплошности посвященного — и конь ударит его. Он размещал осколки кости — сперва руками, потом Прикосновением — и ощущал, как по ноге животного разливается боль. Но с таким слабым потоком Фэа, да еще из-под воды, было невозможно полностью снять боль. Пустив в ход магическое Зрение, чтобы Увидеть, что надо вправлять, он оплетал обломки кости струями целительного Фэа и медленно и аккуратно сводил их вместе. Конь один раз взвизгнул от боли, но Таррант своим колдовством заставил его замолчать. Дэмьен заставил лошадиную плоть и кожу затянуть рану и тысячекратно ускорил срастание кости.

«Подержи его еще чуть-чуть, пожалуйста. Совсем немного…»

Губчатая масса заполнила разлом и затвердела; обломки кости ушли вглубь, чтобы стать основой новой кости. Дэмьен обливался холодным потом, и соленые капли вместе с брызгами морской воды сползали ему за шиворот.

«Еще немного!»

Он почувствовал, как конь вздрогнул, — это Таррант на какой-то миг ослабил контроль.

«Еще минуточку!»

А потом нога срослась, и Дэмьен отскочил назад — и как раз вовремя. Могучий конь поднялся на ноги. Его ноздри гневно раздувались. Но нога была цела, и боль прошла, и воспоминание об этом быстро исчезло из памяти лошади. Это тоже было частью Исцеления, и Дэмьен с радостью увидел, что все получилось.

Дрожа от холода, он наконец вывел коня на берег. Сиани открыла мешок, обернутый промасленной тканью, и достала сухую одежду. Не думая о скромности, Дэмьен сел и переоделся. На утес он взглянул лишь раз, вытирая волосы запасной рубашкой.

Потом он поискал взглядом Джеральда Тарранта.

Посвященного не было видно. Сиани поняла, кого ищет Дэмьен, и указала на запад, туда, где выступ скалы скрывал из виду часть берега. Но когда священник направился в ту сторону, Сиани схватила его за руку.

— Ему очень плохо, — объяснила она. — Ему было плохо с самой Завесы, а теперь еще этот конь… Дай ему время прийти в себя, Дэмьен.

Он мягко высвободился. Еще раз взглянул в сторону утеса — не видно ли врагов. Никого. И осторожно обогнул выступ скалы, причудливо источенный ветрами и волнами.

Таррант был там. Он стоял, прикрыв глаза и прислонившись к скале, — иначе бы наверняка упал. Он не услышал приближения Дэмьена — или, быть может, у него просто не было сил как-то отреагировать. Время от времени его сотрясала мелкая дрожь — от усталости или от боли.

— С вами все в порядке? — тихо спросил Дэмьен.

Посвященный вскинулся; возможно, он хотел сказать в ответ какую-то резкость, но все-таки сдержался. В следующий миг напряжение оставило его, он обмяк и снова привалился к скале.

— Нет, — ответил он. Его голос был еле слышен. — А вам не все равно, святой отец?

— Если бы мне было все равно, меня бы здесь не было.

Джеральд Таррант ничего не ответил.

— Вам плохо.

— Как вы наблюдательны!

Дэмьен готов был вскипеть, но заставил себя успокоиться.

— Я вижу, вы изо всех сил стараетесь, чтобы помочь вам было как можно труднее.

Охотник искоса взглянул на него. Запавшие глаза блестели в лунном свете.

— Так вы пришли, чтобы помочь мне?

— Отчасти.

Охотник отвернулся и снова прикрыл глаза.

— Завеса высосала меня досуха, — прошептал он. — Вы это хотели услышать? Заклятие, поддерживающее мои силы, нужно восстанавливать медленно, минуту за минутой, среди бурных и непредсказуемых потоков. Так удивительно ли, что я выбился из сил? Чудо, что я вообще еще жив!

— Значит, вам просто нужно отдохнуть?

Охотник вздохнул.

— Святой отец, после трудной работы вы должны есть, чтобы подкрепить свои силы. Мне тоже нужна пища. Только еда у меня другая. Не беспокойтесь, я не покушусь на вас и ваших друзей, если вы об этом. Бог знает, годятся ли ракхи на то, чтобы употреблять их в пищу… Но потоки говорят мне, что за Завесой есть и кое-что другое. Я не собираюсь умирать с голоду, — заверил собеседника Охотник.

— А что вам нужно? — неуверенно поинтересовался Дэмьен.

Охотник глянул на священника. В его глазах вспыхнул злой огонек, и меж ними пролетел холодный ветер.

— Что вам до этого? — выдохнул Таррант.

— Я хочу помочь.

— Вряд ли вы пойдете на это.

— Попробуйте. Что вам нужно?

Посвященный не ответил.

— Кровь? — прямо спросил Дэмьен.

— Кровь? Нет. Кровь — это просто аперитив. Сила, поддерживающая мою жизнь, по сути своей демоническая, и я, как и настоящие демоны, питаюсь жизненной энергией людей. Отрицательными эмоциями: тоской, отчаянием, страхом. Особенно — страхом, святой отец. Страх сытнее всего.

— Потому вы и Охотник.

— Да.

— Это вам и нужно?

Таррант нехотя кивнул.

— Кровь, конечно, поможет — ненадолго, — но лишь чтобы остаться в живых; необходимо же мне человеческое страдание. — Ледяные глаза уставились на Дэмьена. — Вы можете предложить мне это?

— Почему бы и нет? — отозвался Дэмьен ровным тоном.

— Вы отважный человек, — вздохнул Таррант. — И глупый…

— Я предложил.

— Вы мне так доверяете?

— Нет, — резко ответил Дэмьен. — Но я не думаю, что вы захотите меня убить или вывести из строя в ближайшее время. С другой стороны, и вы бесполезны для нас в таком состоянии.

«И я хочу поднять тебя на ноги, пока еще кто-нибудь не решил помочь. Сензи этого не выдержит. У Сиани не хватит сил…»

— Если это можно сделать — один раз и без того, чтобы… — Дэмьен замялся, подыскивая нужное слово.

— Не убивая вас? — Таррант кивнул. В его голосе прорезались какие-то другие, более пронзительные нотки. Голод? — Можно. Сны. Кошмары. Я могу создать их в вашем разуме, чтобы вызвать нужные эмоции… Но для этого потребуется особая связь. И она не исчезнет с восходом солнца. Готовы ли вы связать себя со мной таким каналом — на всю жизнь?

Дэмьен задумался.

— Объясните, чем это грозит.

— Тем же, чем и любой канал. Канал — это путь наименьшего сопротивления для Фэа, по которому может передаваться любое Творение. Его невозможно будет разорвать, святой отец.

— А если он не используется?

— Сам по себе канал силы не имеет — если вы об этом. Но даже со временем он не слабеет и не исчезает. Такую связь может оборвать лишь смерть — и то не всегда.

Дэмьен подумал об этом. Подумал о том, что их ждет в противном случае. И мрачно спросил:

— Другого пути нет?

— Для меня — нет, — прошептал Охотник. — Не сейчас. А если я не получу поддержки, мои силы истают… Впрочем, мне кажется, вас это должно только порадовать.

— Вы наш товарищ, — отрезал Дэмьен. — С того момента, как мы пересекли Завесу, и до тех пор, как мы выберемся из-за нее, мы обязаны держаться вместе. По крайней мере, я так считаю. Если вас это не устраивает, лучше скажите сразу.

Таррант пристально посмотрел на него:

— Не возражаю.

— Лошади для вас, очевидно, бесполезны — иначе вы давно сделали бы что-нибудь. Воспользоваться Сиани или Сензи я вам не позволю. Точка. Значит, остаюсь я. Или же вы остаетесь как есть, и тогда мы все лишаемся поддержки вашей силы. Верно? А лично мне ваше общество не настолько приятно, чтобы я согласился возить вас с собой исключительно в качестве собеседника. Так вы скажете, что нужно, чтобы установить эту вашу связь, или предоставите мне догадываться самому?

Некоторое время Охотник молчал. Потом произнес голосом, холодным, как воды Змеи:

— Вы не перестаете меня удивлять. Я принимаю ваше предложение. Что же до канала… Могу вас заверить, что для меня это почти так же опасно, как и для вас. Если вас это утешит. — Он отодвинулся от скалы, пошатнулся, но устоял на ногах. Хотя и с трудом. — Прежде чем взяться за дело, надо убраться отсюда. Подальше от любопытных глаз и солнечного света. Найдем безопасное место, а тогда… — Он с любопытством взглянул на Дэмьена. В его глазах горел нескрываемый голод. — Давненько не пробовал я крови священника! — заявил он.

 

29

В самом сердце Дома Гроз, в зале, отведенном для Творения, Хозяин Лема застыл, не закончив вызов, встревоженный внезапным изменением потока. Но рука, обтянутая перчаткой, быстро взмахнула, и вышколенный разум развеял то, что появилось было в замкнутом круге, а негромко сказанный ключ восстановил Знание.

Еще миг — долгий миг — и последовал жест облегчения. И нетерпения.

— Калеста! — Имя было шепотом-заклинанием-командой. — Прими форму, Калеста. Ну же!

Из темноты сгустилась тень, уплотнилась под властью чародейской воли. Очертания ее напоминали мужчину, но ни одна деталь облика не была полностью человеческой. Кожа демона отливала тяжелым глянцевым блеском обсидиана, одежда обволакивала тело, подобно туману. Черты лица имели сходство с человеческими — насколько это возможно для резного вулканического стекла, — но уж никак не были человеческими глаза — зеркальные фасетчатые шары, отражавшие объект внимания существа в тысячах сверкающих граней.

Демон по имени Калеста молча поклонился. Но и молчанием он смог выразить уважение к тому, кому служил, к тому, кто звался Хозяин Лема… Держатель душ… Тот, Кто Связывает.

— Попробуй, Калеста! — Голодный шепот, напряженное предвкушение. — Она вошла под Завесу. Чувствуешь? И с ней другой. Посвященный. Два посвященных…

— Могу я послать за ними Темных? — Голос демона скорее можно было ощутить, нежели услышать, — скрип ногтей по сухой грифельной доске, вкус шелка, рвущегося под зубами.

— Дрянь, дурачье! — Чародей сплюнул. — Что с них толку? Даешь им душу посвященного — сытнейшее кушанье! — а они, как детки на званом обеде, бросают пищу, едва затеялась новая игра! Нет. На этот раз ты сам займешься делом, Калеста. Выясни, кто они. Куда направляются. Расскажешь мне. Потом обдумаем, как поступить с ними дальше.

Тот, Кто Связывает вновь проверил поток. И дрожь возбуждения пробежала по телу, словно только что впрыснутый наркотик вызвал буйство адреналина в крови.

— Посвященные мои, — прошептал Хозяин.

 

30

«Сумерки. Уходит за горизонт бледное, вспухшее солнце. Пыль заметает пустынную землю, голые безжизненные холмы бесконечной чередой уползают вдаль. Резкий треск раскалывает воздух, ритмичный, как барабанный бой. Смерть.

Он брел, пошатываясь, по полю битвы, измученный острой болью в боку. Слева от него прогремел гром, земля вспучилась и рассыпалась, оставив на склоне холма рваную рану. Взрывчатка. Они используют взрывчатку. Чуть поодаль новое извержение, облако пыли расплылось в тускнеющем воздухе. Охранная взрывчатка, решил он. Заложили, чтобы сработало, если что-то живое подойдет слишком близко. Очень опасное Творение, требующее редкой отваги; и то, что враг применил такое средство, многое говорит и о его искусстве, и о его самонадеянности.

Еще сотня ярдов, и он ступил в настоящее месиво плоти. На земле в беспорядке валялись обломки человеческих тел, выброшенные извержением из растерзанного кратера. Куски рук и ног, осколки вдребезги разбитых черепов усыпали землю, насколько доставал взгляд, — некоторые тела еще судорожно подергивались, и этого хватало, чтобы сполна почувствовать боль истекающей в пыльную землю крови и жизни. Он задержался у одной из жертв, моля о силе, чтобы устоять, о власти, чтобы Исцелить. Огонь взрыва, как резкий удар барабана вдали, и тут же — залп сотен револьверов, совершенно синхронно. Острый приступ страха после звука, от какой-то его ненатуральности. Какое же Творение нужно применить, чтобы сотня стволов выстрелила в один и тот же миг, с таким точным расчетом? Такого он никогда не видел и не мог даже представить.

Опухшее солнце, тревожно-желтое, смотрело в молчании, как он опустился на колени перед первым телом, как он собирался с силами для Творения. Женщина, лежавшая перед ним, тихо стонала, ее лицо наполовину скрывала кровь. Очень болезненное ранение, но не смертельное: если он сможет собрать достаточно Силы, чтоб остановить кровь, у нее появится неплохой шанс выжить.

Он Творил.

Или пытался.

Отклика не было.

Потрясенный, он глянул на поле битвы. На юге за его спиной внезапно взлетел к небу фонтан черной земли, сопровождаемый громовым раскатом взрыва. Он попытался задействовать Видение, Увидеть, на что похожи здешние потоки — ведь место чужое, незнакомое; быть может, следует проверить схему Фэа, прежде чем Творить, но он не увидел никакого Фэа, он Творил без Видения, вокруг него были только мертвые и умирающие. Ничего, что дало бы ему власть или надежду.

Он задрожал, хотя воздух был теплым.

Он с усилием заставил себя подняться на ноги и перешел к следующему телу. Мужчина с оторванной левой рукой. Тысячи мелких осколков изранили его, и многие еще торчали в теле. Он коснулся трепещущей плоти и взмолился, чтоб пришла власть, чтобы она послужила ему, он применил все свое мастерство, что копил годами. Он сосредоточился на своей жажде Творения, на крайней необходимости Целения — отчаянной необходимости — и на вере, что помогала ему пройти сквозь боль, сквозь смерть, вела в свои владения, куда только священное могло вступить…

И ничего не отозвалось. Абсолютно ничего. Планета была мертва, она не отвечала на его желания. Он ощутил первый холодный удар отчаяния, а потом такой страх, какого доселе не испытывал. Опасность, с которой он имел дело, смерть, которой он противостоял столько раз, ничуть не походили на эту… абсолютную безнадежность в обличье человеческого страдания. Внезапно он осознал, что его желания здесь не имеют никакого смысла, что он сам не имеет смысла, что у него не больше власти повлиять на линии судьбы, чем у истерзанной плоти на этом поле, у холодеющей крови, что на глазах превращала сухую землю в грязь под его ногами.

И первый раз в своей жизни он познал отвратительный вкус ужаса. Не предвиденный страх рассчитанного риска, но безграничный ужас абсолютного, всеохватывающего неведения. Ружейный огонь еще раз полыхнул вдали, и впервые с тех пор, как попал сюда, он осознал, в чем причина этой расчетливой регулярности. Человеческая воля не имела здесь власти — она не могла ни убить, ни исцелить, ни изменить мир, ни приспособиться к нему. Весь этот мир был смертью для человека, смертью для его мечты, смертью, равнодушной к его нуждам и мольбам и даже к его страху. Даже представить жутко, невозможно. Он почувствовал, что стоит на коленях и бормочет ключ, вновь и вновь пытаясь задействовать Фэа, найти какую-то точку опоры в этой чуждой вселенной. Ничего. Ответа не приходило. Здесь не было ни капли Фэа, которой он мог бы воспользоваться, чтобы связать свою волю с остальной вселенной. Мир сомкнулся вокруг него, как мертвая рука смыкается вокруг плоти. Клаустрофобия полнейшего отчаяния захлестнула его. Он перестал дышать. Он…»

Пробуждение. Судорожный вздох, дрожь. Испарина холодным бисером покрывала лоб, а сердце колотилось так, словно где-то там внутри все еще палили те памятные ружья. Еще одно долгое, болезненное мгновение он приходил в себя.

— Зен? — Его горло еле-еле выдавило из себя невнятный хрип. — Си?

Ответа не последовало. Он посмотрел вокруг, увидел постели, аккуратно сложенные у входа в пещеру. Сумрачный свет означал, что солнце садится — или уже село? — а это, в свою очередь, означало, что он проспал много часов. Слишком много часов. Несмотря на то что дежурство его закончилось задолго до полудня, он ощущал такую усталость, будто вовсе не смыкал глаз. Как будто он провел остаток дня в непрестанной битве и все мышцы его и душа все еще болели от непомерных усилий.

Он заставил себя подняться и постоял, опираясь рукой о стену пещеры, пока мерзкая дрожь не унялась, чтобы он смог двинуться с места. Как научил его Охотник, он попросил Сиани и Зена, чтобы его не будили, пока он сам не проснется. Он никогда не думал, что это растянется так надолго.

«Они будут чертовски расстроены». Сколько стоит рассказать им о том, что произошло между ним и Охотником? С одной стороны, это без толку растревожило бы их, с другой — если установлен какой-то постоянный канал, разве не имеют они права знать? Голова Дэмьена кружилась, и он никак не мог принять решение.

«Держись, Райс. Шаг за шагом. И еще шаг».

Его воля сдерживала непослушные ноги словно клещами; он уже видел вход в пещеру. Там, укрывшись под гранитным навесом, сидел Джеральд Таррант — смежив веки, расслабив мышцы, удовлетворенно дыша. Внизу на пляже (если это можно было назвать пляжем) мерцал крохотный костерок, над ним склонилась темная фигура. Сиани, догадался он. Сензи должен быть на страже.

Он взглянул на Охотника, и очевидное довольство этого человека ударило по его нервам сильнее, чем все кошмары, вместе взятые.

— Надеюсь, тебе достаточно, — хрипло прошептал он.

— Вполне. — Таррант повернулся к священнику, в светлых глазах блеснуло вялое злорадство. Он напомнил Дэмьену хищника, лениво разглядывающего добычу. — Вы, кажется, удивлены, святой отец, что я смог внушить вам такой страх? Если так, вы зря разуверились в себе. Это была моя седьмая попытка, и далась она нелегко. Мои жертвы обычно более… уязвимы. — Его голос упал до шепота, и он добавил с мягким нажимом: — Это была Земля, знаете ли.

— Ваше представление о Земле.

— Это мечта, которой вы служите. Будущее, которое Церковь надеется сделать настоящим. Земля, на которой Фэа не властно изменить судьбу или человека… Как это на ваш вкус, а, святой отец? Приятно было попробовать бессилия землян?

— Они достигли звезд, — парировал Дэмьен. — Менее чем за двенадцать веков наши земные предки прошли путь от варварства до колонизации Галактики. А что мы сделали за такое огромное время? Заселили два континента на одной-единственной планете — и только. И вы осмеливаетесь спрашивать меня, стоит ли такой ценой восстанавливать наше утраченное наследство? Любой ценой, Охотник. Любой.

— Ваша вера сильна, — заметил тот.

— Вот именно. Это ваше наследство, Владетель. Ваши мечты. Некоторые из нас достаточно глупы, чтоб настаивать на этом. Ладно, теперь вы лучше себя чувствуете или все эти усилия были затрачены впустую?

— Не впустую, — мягко усмехнулся Охотник. — Если бы у меня было еще три ночи и полный контроль над вашим окружением, было бы, конечно, еще лучше… но мне хватило и того, что есть.

— Вы уже можете Творить?

— Если потоки позволят. Фэа едва откликается на мой зов. По крайней мере, так было, когда мы высадились. Я был не в лучшей форме.

— Но сейчас вы в порядке.

— Да. — Какое-то мгновение он, казалось, колебался. Подыскивал нужное слово? Сколько веков прошло с тех пор, как он в последний раз чувствовал себя в долгу перед обычным человеком? — Спасибо, — тихо проговорил он наконец. Слова явно давались ему с трудом. — Я… очень благодарен.

Справившись наконец со слабостью, Дэмьен пожал плечами:

— Все в порядке.

Наблюдатель не вернулся. Это была первая новость из тех, что встретили их, когда они спустились из своей потаенной ниши на скале утеса. Какое бы существо ни следило за ними, когда они выбирались на берег, оно не вернулось. Дэмьен и хотел бы порадоваться на этот счет, но судить было еще рано, а оптимизм бывает весьма опасен, если он основан на простом предположении.

Пока они ели, — тушенку из сухого пайка да мясо какой-то рептилии, которую умудрился подстрелить Сензи во время последнего дежурства, Джеральд Таррант отошел в сторонку, сказав, что проверит потоки. Когда он вернулся, лицо его помрачнело. Действительно, подтвердил он, земное Фэа здесь очень слабое, и потоки, что управляют его движением, жидкие и неплотные. Это просто невозможно, заявил он. Вообще немыслимо. Он, казалось, даже рассердился, как будто Фэа как-то нарочно сговорилось, чтобы его взбесить. Когда Сензи попытался что-то уточнить, Охотник молча пошел туда, где были свалены вещи, и вернулся со здоровенной охапкой карт, среди которых были и его собственные. Тяжелые пергаментные полотна, совершенно неповрежденные, туго скатанные и втиснутые в непромокаемые вощеные футляры.

— Вот, — буркнул он и развернул перед ними одну из своих драгоценных карт. Отблески костра дрожали на ее поверхности, пока он придавливал углы камнями. — Смотрите сами.

Карта — без сомнения очень древняя, явно вычерченная до того, как воздвиглась Завеса, — изображала местные потоки в районе, который они сейчас пересекали. Пунктирные линии вдоль многочисленных струй земного Фэа, энергетические вихри, что окружали предгорья Ниспосланных гор и восточного хребта, как это и следовало. Таррант вглядывался в карты, как будто пытался согласовать их с тем, что видел вокруг себя. Наконец он раздраженно тряхнул головой.

— Фэа здесь слабее, чем должно быть, — вздохнул он. — Никаких законов природы на сей счет я не знаю, но это так. Несомненно. А значит, все наши Творения — включая и мои — будут не так уж и эффективны.

— Как насчет нашего врага? — спросил Сензи.

— Может быть, это верно и для него. Но я бы не стал биться об заклад на свою жизнь.

— А может, все же какие-то естественные причины?

— Земное Фэа является — и всегда было — предсказуемой, упорядоченной силой. Ее направление и мощность подчиняются своим законам, и если знаешь их, Фэа можно управлять. Вы что, забыли учение своего Пророка? — сухо поинтересовался он.

— Простите, что подвергаю сомнению ваши каноны.

В светлых глазах замерцал насмешливый огонек.

— А как насчет энергии противодействия? — задумалась Сиани. — Она ведь непредсказуема?

Охотник колебался — без сомнения сухой, насмешливый ответ готов был сорваться с его губ. Но он с некоторым усилием проглотил его и лишь сказал:

— Нет. Совершенно предсказуема. Человеческое Творение осложняется тем, что у человеческого сознания слишком много уровней, а земное Фэа не различает их. Если страх человека звучит громче, чем его мольба, он и определяет, что получится в результате. Поэтому-то причина ошибки внутри нас, леди, дело тут не в Фэа. — Он глянул на землю перед собой и коснулся ее тонким пальцем: проверяет поток, решил Дэмьен. Использует Зрение посвященного, чтобы определить его силу. — С каждой новой вспышкой сейсмической активности земное Фэа поднимается к поверхности планеты. В итоге оно собирается в скопления, вихри и потоки, которые мы можем нанести на карту. Кроме тех случаев, как сейчас, когда они должны быть, а их нет. Вообще нет. — Он остановился и посмотрел на всех по очереди — изучал их реакцию? — По-моему, это говорит о вмешательстве извне.

«Но масштаб! — думал Дэмьен. — Какое существо — или какая сила — способны на такое?» Он представил, как пульсирует огромная атомная печь — сердце планеты, как тонны магмы рвутся вверх сквозь планетарную кору, пока сами континенты не сдвинутся с места, а земля прогнется, вспучится, растрескается под чудовищным давлением, и сейсмическая ударная волна высвободит мощь, что зовется Земной Силой, Фэа, в количестве столь непомерном, что ни один человек не осмелится прикоснуться к ней. Ведь она так могущественна в своей чистой форме, что попытайся он Творить — и она сожжет его до углей. А здесь она искусственно ослаблена. Как? Каким образом? Что случилось здесь в те века, когда ракхи завладели этой землей, что изменило самую природу Эрны?

«А может, Фэа недостает только в нашем понимании? — размышлял Дэмьен. — Может, мы просто не видим какого-то ключа? Может, мы просто не знаем, куда смотреть?»

Джеральд Таррант осторожно извлек из чехла следующее полотно. И по тому, как он обращался с ним, по глубокой почтительности, с которой он бережно разворачивал его и придавливал углы гладкими, отполированными водой гальками, можно было судить о его значении.

Поначалу Дэмьен не смог разобраться, что это такое. Подвинув одну из ламп поближе, он увидел тонкий абрис континента, разделенного несколькими резкими красными линиями. Очертания берегов были незнакомы ему, но чуть погодя, присмотревшись только к основным формам, он уловил знакомые контуры. Восточные земли. Земли ракхов. Змея. Вздрогнув, Дэмьен внезапно понял, что Стикс на карте течет скорее к западу, а не на север, и впадает в море у Меренты. Лета также сдвинулась, да и береговая линия близ Сета заметно отличалась.

— Древняя карта, — прошептал он.

Охотник кивнул:

— Ей более двенадцати сотен лет. И она не предназначалась для длительного хранения. Если б не мое Действие, она бы давным-давно рассыпалась в пыль.

— Двенадцать веков? — ошарашенно переспросил Сензи. — Это значит…

— Это обзорная карта, — сообщил Охотник. — Тектоническая экстраполяция. Сделана с борта земного корабля перед Высадкой. У меня хранится документ, согласно которому это было стандартной процедурой на борту таких судов. Они проверяли возможные места приземления на сейсмическую активность — и прочие факторы, — чтобы оценить опасность, с какой могут столкнуться колонисты. На то, чтобы определить, годится ли планета для колонизации, обычно уходило от пяти до десяти земных лет. На Эрне понадобилось девяносто. — Он положил ладонь на карту. — И вот причина.

— Сейсмическая активность, — невесело подытожил Дэмьен.

Охотник подтвердил:

— Достаточная, чтоб сделать колонизацию затруднительной, если не вообще невозможной. Может быть, если бы у них был выбор, корабль вообще бы ушел отсюда. А может быть, у них не оставалось выбора. Они зашли так далеко, отказались от стольких планет на своем пути, что, если бы отвергли и эту, идти было бы уже некуда. Они зависли на самом краю Галактики, и ничего кроме тьмы впереди, и только два варианта — высадить колонистов и расселиться здесь или двинуться дальше. Возврата нет. Пути домой нет. Таковы были законы.

— Они были безумны, — выдохнул Сензи.

— Может, и так. Как и те мужчины и женщины, что бросили вызов восточному морю, чтобы выяснить, что лежит за ним. Как те, кто отправился к Новой Атлантиде, не испугавшись тамошних непрерывных извержений… Как эта леди, что прошла под Завесой, чтобы исследовать запретные земли. Человеческое безумие — жажда знаний, жажда нового, тоска по запретным пределам. Но хотя мы и их дети, я бы сказал, что у нас есть некоторое право на критику. — Он постучал по карте тонким указательным пальцем, отметив точку в трехстах милях восточнее. — Если наш враг действительно существует, — закончил он тихо, — его нужно искать вот здесь.

— Почему?

— Просто потому, что здесь нет лучшего места. — Палец Охотника обвел красную линию, что проходила через восточную горную цепь и под острым углом пересекалась с другой. — Следите за пунктирной линией. Три континентальных плиты встречаются здесь, и каждая давит на другие с силой, которую трудно себе представить. Плиты сталкиваются, материки сминаются в горные цепи, реки меняют русло… и каждый раз высвобождается громадная неукрощенная энергия. — Он небрежно очертил круг около пересечения пунктирных линий, приблизительно сорок миль в диаметре. — Вот что называется энергетическим узлом — неиссякаемый источник земной Фэа, и если что-то в этой земле потребляет Фэа или Творит — оно должно быть там. Где-то внутри этой границы.

— Почему не в самой точке? — спросила Сиани.

Охотник искоса взглянул на нее, и что-то в его глазах заставило Дэмьена насторожиться. Не обычное глумливое веселье, с которым он игнорировал вопросы, не привычная насмешка над остальными, нет. Что-то неуловимое, вкрадчивое. Интимное. Дэмьен уловил волну соблазна — как от гипнотизирующего взгляда змеи.

— Только глупец мог бы построить крепость на самом разломе, — веско проговорил Таррант. — Одно дело — уберечься от толчков землетрясений, и совсем другое — пытаться сохранить строение, когда часть фундамента внезапно поднимается или опускается или трещина разрывает его. Даже посвященный погибнет, если рухнет кровля и раздавит его, леди. Особенно если это случится в тот момент, когда он побоится прибегнуть к Действию, чтоб спасти себя.

— Я знаю, — прошептала она.

— Это означает, — Охотник свернул карту, — что впереди у нас трудное путешествие.

— И враг, который знает о нашей высадке, — печально добавил Сензи.

Таррант вскинул голову, изучая скалы; глаза его сузились, словно он думал, что увидит наблюдателя, если достаточно внимательно присмотрится.

— Не могу понять, чей это след, — пробормотал он. — Какого черта здесь такие слабые потоки! В Лесу я сразу сказал бы вам, кто это был, кто видел нас и чего он хотел… он или она…

— Или оно, — вставил Дэмьен.

Порыв ледяного ветра пронесся над Змеей. Какое-то мгновение царила тишина, только лошади с хрустом жевали корм. Сиани принялась засыпать костер песком.

— Верно, — откликнулся наконец Таррант. Ему явно не нравился ни вкус слова, ни его смысл. — Он, она или оно.

— Пошли, — сказал священник. — Пора выступать.

Никогда прежде Сензи и помыслить не мог, что он окажется самым сильным из всего отряда. Ну не сильным… Самым полезным. Приспособленным.

Может быть, это накапливалось подспудно. Многие годы он всматривался в потоки там, дома, сосредоточенно следя за переливами энергии, томимый неутолимой жаждой — понять, ощутить их мгновенные изменения, как бы утверждая этим свое искусство. Многие годы он наблюдал за Творением Сиани, оттачивал свое Зрение, пока она совершенствовала более тонкие искусства, и знал, что все, за что бы он ни взялся, она сделает лучше и легче. Все, что угодно. Как бы то ни было, в результате, здесь и теперь, Сензи Рис был в силах сделать в точности то необходимое, чтоб провести своих товарищей из одного места в другое, минуя всяческие опасности.

Устало шлепая по неприветливым осенним волнам, чаще верхом, иногда пешком, он беспрестанно всматривался в многочисленные прибрежные водовороты, пользуясь Зрением, чтоб прочувствовать потоки, прятавшиеся под соленой пеной. Он использовал Зрение, чтоб разглядеть подводные камни, о которые можно споткнуться, тончайшие трещины и заполненные галькой полости, что могли податься под тяжестью путников. Все это отражалось в земном Фэа, как будто просвечивало сквозь воду, все имело свой особый аромат, свой особый блеск. Как он вел яхту через мели у берега ракхов, так же теперь он вел свой отряд вдоль побережья, по мелкой гальке природных пляжей, через нагромождения наполовину погруженных в воду валунов, через волны, порой захлестывавшие их до пояса. И никто не мог сделать это лучше него. Это точно. Священник разбирался в Целении, искусстве жизни; посвященный Джеральд Таррант, со всей его внушающей страх властью, казалось, изнемог после легчайшего Действия, попытавшись проложить путь через воду, и предпочел переложить эту обязанность на другого. А Сиани… Парня ранила сама мысль, что он воспользовался, как милостью, ее беспомощностью. Но что делать — никогда прежде он не испытывал такого удовольствия, такой абсолютной уверенности в том, что он нужен, что он обладает именно тем мастерством, которое необходимо, что он может наконец-то проявить себя. Только он один. Годы, проведенные с Сиани, прошли в плодотворной работе; в испытаниях родилась настоящая дружба, но только сейчас он осознал, чего стоило ему быть в ее тени все эти годы. Сколь многое в нем не жило до этого момента.

Шаг за шагом, препятствие за препятствием четверо прокладывали путь на запад, к устью Ахерона. Временами берег выглядел почти гостеприимным, узкие пляжи из обкатанной гальки и раздробленных ракушек покрывал толстый слой водорослей, что позволяло им ехать достаточно быстро. Но удобный путь внезапно обрывался, сплошная стена скал отвесно уходила в воду, и им приходилось пробираться через глубокую ледяную воду, их лошади мучительно выискивали опору среди рытвин, уходящая волна пенилась у ног, под черной водой скрывались ямы… Это был опасный маршрут, полный напряжения, но он, Сензи Рис, упорно вел их вперед. Обходил по краю смертельные ямы-ловушки, которые прибой выбил в подножии стен утесов, выбирал единственно верную дорогу в жидкой грязи, нащупывал пустоты, в которых таились ядовитые твари, выяснял, что скрывается под холмами гниющих водорослей… На губах его все время было слово Творения, и некое чутье помогало ему читать тончайшие вариации земного Фэа, и он использовал это Видение, чтоб найти единственный безопасный путь среди тысяч смертельно опасных. Это была изматывающая работа, и в конце ночи его голова звенела от боли и напряжения. Но это была восхитительная боль. Опьяняющая боль. Боль, что казалась утонченным сексуальным наслаждением, точно он впервые входил в женщину, и жажда, и головокружительный страх, и чувство правоты сливались в одной ослепительной агонии изнеможения.

«Вот для чего я рожден, — думал он, поднимая руку, чтоб растереть пульсирующий болью висок, — чтобы идти там, где спотыкаются посвященные».

Лишь однажды они остановили коней — надо было хоть немного перекусить и подумать, что делать дальше. Лошади без всякого удовольствия хрустели калорийными лепешками. Они взяли корм из своего собственного рациона, и это было лучше, чем ничего, но животные явно не испытывали наслаждения. Дэмьен пробормотал, что надо бы найти нормальное пастбище, прежде чем их невеликие запасы иссякнут. Им хотелось хоть ненадолго остановиться, пока позволяют условия, но на самом деле выбора не было: участие в экспедиции Тарранта означало, что днем они не могут путешествовать, а значит, должны пройти за ночь столько, сколько смогут. Так что они выжали одежду и подождали, пока священник достаточно подчинит себе земное Фэа, чтобы защитить их от усталости, и приведет в норму температуру их тел — никакой гарантии в таких потоках, предупредил он их, но лучше уж так, чем вообще ничего не делать. И путь продолжился.

Первым признаком того, что они приближаются к цели, послужило отдаленное ворчание, похожее на то, что можно услышать, приложив раковину к уху или уловив шум бегущей в теле крови. Звук не был ритмичным, как шум прибоя, что разбивался о неровный берег; он скорее походил на стремительный напор воды, мчащейся сквозь теснину. «Река», — подумал Сензи. Он увидел, как Дэмьен вскинул голову, услышав этот шум, и лицо священника слегка помрачнело. «Дело плохо?» — встревожился подмастерье. Но спросить не решился. Даже его собственное искусство мало принесло бы пользы в бурлящей белой реке, и что это будет за путь… Он вздрогнул. Воля богов, земля здесь достаточно прочна, чтоб выдержать их.

Еще около часа понадобилось, чтоб достигнуть устья; им встретилось множество препятствий, и порой Сензи думал, что они так и не дойдут. Но когда рев бушующей воды стал таким громким, что невозможно было разговаривать без крика, они обогнули мыс, и река предстала перед ними во всем своем неистовом великолепии. Слева в скальной стене открылся пролом, сквозь который и вырывалась вода, подобно стае диких зверей, в паническом бегстве бросающихся на гряды камней и прибрежные отмели, а навстречу ей вздымались волны прилива. Ревущие белые буруны увенчивали волны Змеи, и лунный свет дробился миллионами искр на ее яростно вспененной поверхности. Рой мельчайших капель густым облаком висел над водой, и туманные вихри ходили внутри него, как духи, призраки, которые едва нарождались из воды, как ветер беспощадно развеивал их.

Сензи прижимался к стене утесов, ослепленный рассеянной влагой. Трудно было что-то увидеть, трудно сориентироваться, где они находились и где им надо оказаться. Он попытался Творить, но его Действие полностью зависело от поля зрения — а здесь оно сузилось до невозможности.

— Сюда! — Возглас Тарранта прозвучал неожиданно отчетливо, но, разумеется, посвященный Усилил свой голос.

Сензи попытался отозваться, но его лошадь шарахнулась от невиданного доселе зрелища, и он вынужден был укротить ее, прежде чем посмотрел, куда показывает Охотник. Еще он заметил, как Дэмьен одной рукой придерживает лошадь Сиани — та, обезумев от страха, готова была нестись стрелой, и давно бы так и сделала, если б ее не держали.

— Сюда, — повторил Охотник, указывая на скальную стену.

В первый момент ничего не было видно. Потом — по воле случая или по воле Тарранта — стена тумана перед ними разошлась. Теперь можно было разглядеть брешь в стене утесов, через которую вырвавшаяся на волю река невысоким, но яростно грохочущим водопадом низвергалась в Змею. Стало видно еще, что уровень воды в реке когда-то был выше — или это был след дождливого сезона — и в стене вдоль течения выточен эрозией узкий уступ. В десяти ярдах над потоком, в полумиле пути от них. Все равно что на другой планете.

— Как насчет того, чтоб расступились воды? — прокричал Тарранту Дэмьен — это, видимо, было шуткой на религиозные темы, потому что Охотник скупо усмехнулся.

«Назад пути нет, — мрачно размышлял Сензи. — А вперед ведет только этот путь».

Как бы в ответ на его мысли Дэмьен соскользнул со спины своей лошади и потоптался на галечной насыпи. Некоторое время повозившись среди тюков, он отвязал один и взвалил его себе на плечи. И посмотрел на своих спутников. Его лицо выражало мрачную решимость, и Сензи понял, что так или иначе, с лошадью или без нее, священник поднимется на уступ. Пойдут ли они за ним? Сензи посмотрел на Сиани, и сердце его сжалось, когда он увидел ее глаза и прочел, что в них было. Это была не храбрость, даже не твердость — ей просто уже нечего было терять.

Остальные тоже спешились. У Тарранта были с собой личные вещи, но кроме этого его лошадь везла часть лагерного снаряжения отряда; Дэмьен просмотрел узлы, выбрал наиболее нужные и молча забросил их на спину. Лошадь Сиани, почувствовав, что ее освободили от груза, встала было на дыбы, но резкое слово Тарранта прорезало рев реки, и, вздрогнув, та покорно подчинилась.

Ведя лошадей в поводу, они осторожно двинулись вперед, ничего не видя в сплошных брызгах, ощупью отыскивая тропу. Рев воды был подобен грому, в ее оглушающей какофонии невозможно было говорить и почти невозможно думать. Но Сензи пытался ступать твердо. Сиани однажды споткнулась, но он быстро подхватил ее под руку, поддержав сзади, пока она искала, куда поставить ногу. Его поразило, что лошади еще тащились за ними, хотя и выглядели совершенно ошалевшими. Наверное, Таррант помог этому; но, видят боги, они сейчас от кого угодно приняли бы помощь.

Вот наконец и подножие каменной стены; ближе подойти, не рискуя угодить в воду, было нельзя. Сензи видел, что Дэмьен показывает вверх, но не мог разглядеть, что священник там высмотрел. Он последовал за ним вслепую. Карабкаясь вверх по склону, скользкому от воды и водорослей, он пытался отыскать безопасную тропу для лошади там, где едва мог найти опору для себя самого. Он чувствовал, что животных охватывает паника, и страх их настолько велик, что уже волнует Фэа; облако лошадиного испуга вырастало перед ним, засасывало его, едва он пытался двинуться вперед, гонимый острым животным ужасом, раздирающим его собственную плоть. Он споткнулся, почувствовав, что нетвердые ноги больше не служат ему. В отчаянии он попытался Творить — под ним была твердая земля, следовательно, земное Фэа должно было быть доступно — и сумел провести Изгнание; этого хватило, чтобы ужас немного отступил, но никак не хватало, чтоб вызволить остальных. «Паршиво…» Стиснув зубы, он противостоял волнам страха, что поднимались внутри него, — его собственный, лошадиный, боги одни ведают, чей еще, — он бросил всю свою волю в Действие, всю до последней капли власть, которую вообще мог явить. И гнетущее облако ужаса заколыхалось, поредело и рассеялось наконец в тумане.

Он распрямился в изнеможении. И как-то сумел дойти сам и затащить насмерть перепуганную лошадь на самый верх склона, к узкому уступу в скале, что нависала над Ахероном. Дэмьен подхватил его за руку и подтянул — разве этот человек мог хоть чего-то испугаться? — и вот уже туман остался позади, грохот стал глуше, превратился в простое ворчание, и под ногами опять была ровная прочная дорога. Он протянул руку к уздечке своей лошади и внезапно перегнулся пополам, и его мучительно вырвало.

Когда он выпрямился, то увидел, что и остальные его товарищи уже наверху. Тоже вымокшие, такие же измученные, но наверх поднялись все. Даже лошади. Дэмьен навьючивал свой тюк на спину своего скакуна. Сензи слабо, благодарно улыбнулся ему. Они прошли. Худший участок пути уже позади. По крайней мере, худший из всего, что было раньше.

Тарранту понадобилось еще несколько минут, чтоб выгнать последний страх из животных. Может быть, он поставил своеобразные шоры, заслоняя их сознание от опасностей пути, а может, просто подавил их эмоции, но Сиани, казалось, была благодарна за передышку, как и Сензи. Женщина отжимала воду из своих волос, пытаясь не смотреть вниз. Там, несколькими ярдами ниже их ног, стеклянная гладь воды уже начинала пениться, предчувствуя скорое падение.

Взгляд Сензи скользнул над кипением водопада, дальше, к Змее. Но видел он только облака — белые, серебряные, они поднимались, как испарения, над поверхностью воды. И какие-то неуловимые блики вспыхивали и гасли в черном небе, дрожали, переливались и таяли, как призрачные искры в морской пузырящейся пене. Завеса. Так близко?

Он повернулся и обнаружил, что Дэмьен наблюдает за ним. Когда священник убедился, что с ним все в порядке, тревожное участие в его глазах сменилось кривой усмешкой; напряженное лицо смягчилось.

— Добро пожаловать в земли ракхов, — хмыкнул он.

Ахерон прокладывал свой прихотливый путь через земли ракхов на протяжении веков и теперь струился в глубоком извилистом каньоне, чьи выветренные, изъеденные эрозией стены были прорезаны узкими уступами, что располагались над водой вдоль течения, словно чьи-то тропы. Они ехали по одной такой, растянувшись цепочкой, пока наконец та не расширилась до почти удобной дороги. Когда уже можно было не опасаться свалиться в стремительный поток, они наконец остановились перевести дух. Бледная Сиани, дрожа, опустилась на землю — ноги ее не держали. Сензи чувствовал себя немногим лучше. Даже неутомимый Дэмьен Райс выглядел измученным часами борьбы с холодными волнами, предательскими скалами и страхами, что столпились вокруг них, как неутомимые призраки в ночной тьме.

— Дьявольское восхождение, — выдохнул он.

— Мы должны развести огонь, — сказала Сиани.

— Обсохнуть бы надо, — согласился Сензи.

— Поищем укрытие, — спокойно предложил Таррант — и что-то в его тоне привлекло их внимание, так что все дружно обернулись, увидев, что он смотрит на скалу за их спинами, в точку ярдах в двенадцати над их головами.

— За нами следят? — напряженно прошептал Дэмьен.

Охотник покачал головой.

— Сейчас нет. Но след есть. — Он сосредоточенно сощурил глаза, потом пробормотал: — Такой же след. Но старый.

— Насколько старый? — настаивал Дэмьен.

— Один день. Или два. Полагаю, это часть той же системы наблюдения, что отметила нас, когда мы высадились; может, даже тот же шпион перебрался с одного поста на другой. Выглядит очень похоже.

— Но не точно так же? — не унимался Дэмьен.

Охотник поглядел на него. Выражение его лица было не разобрать.

— Не человек, — тихо сообщил он. — Достаточно?

Дэмьен пристально посмотрел вверх на отвесную стену и негромко выругался.

— Удобное место для наблюдения, — мрачно пробормотал он. — Кто бы ни поднимался от берега, он обязательно остановится здесь передохнуть.

— Наш враг неплохо расставляет свои посты, — подтвердил Охотник. — Мне бы надо… — Его голос отдавался эхом во тьме.

— Чего? — потребовал ответа священник.

Таррант, казалось, колебался.

— В другом месте я бы смог… не здесь. Не там, где Фэа так слабо.

— Увидеть?

— И это тоже. Я имел в виду, надо бы разведать дорогу. Но вот беда, — проговорил он быстро, подав короткий знак Дэмьену, — я не могу сделать это. И, естественно, никто из вас не может.

— Я не смогу пройти еще хоть сколько-то, — прошептала Сиани.

— И совсем не могут лошади, — кивнул Таррант. — До сих пор я добавлял им сил на подъем… но мои собственные силы тоже имеют предел, как вы понимаете.

И он снова взглянул на Дэмьена — очень странно, подумал Сензи, — как будто напомнил ему что-то тайное, известное только им двоим.

— Мы станем на дневку, как только выпадет такая возможность, — пообещал священник.

Однако им пришлось встать на ноги. Пришлось пробираться дальше, хотя тела отчаянно протестовали против малейших усилий. По мере того как они продвигались, стены каньона над головой поднимались все выше, а река зарывалась все глубже. Блуждающие искры слюды вспыхивали там и тут на слоистых скалах, как будто духи пытались выбраться на волю. Прямой лунный свет уже не проникал в ущелье; а лампы, что еще горели, едва разгоняли тьму перед собой, их явно не хватало, чтоб рассеять темное Фэа, которое медленно собиралось вокруг. Однажды Сензи показалось, будто он видит лицо, принявшее форму поблескивающего обнажения скальной породы, но он быстро пробормотал ключ Изгнания, и лицо исчезло. Раз или два он слышал, как Дэмьен шептал слово, которое могло быть ключом Творения, и сердце его уходило в пятки при мысли о том, какого рода твари могли появиться в таком месте. Ему даже почудилось, что он слышит шепот Творения со стороны Сиани, но это лишь показывало, до какой степени он испуган, до какой степени может потерять рассудок. Как могла Сиани Творить? Только Таррант молчал, явно будучи в мире с ночью и ее тьмой. А почему бы и нет? Половина тех, кто мог жаждать их жизни, кто мог принимать хорошо знакомые формы, чтобы получить доступ к их крови и их жизненной силе, были ему сродни. Чего он должен бояться?

Как бы отвечая на подобные мысли, Таррант придержал коня. Всмотрелся, потом указал куда-то во тьму.

— Укрытие или что-то вроде того. — Он посмотрел вверх, на скалистую стену, что возвышалась над ними, как будто чего-то ждал. Первых лучей рассвета? — Солнце скоро взойдет.

Дэмьен тщетно вглядывался в темноту.

— Ваши глаза лучше моих, Охотник.

— Само собой. — Тот указал чуть вперед и налево. — В эту щель, сюда.

Скосив глаза, Сензи еле-еле различил очертания трещины в скале. Она была очень узкой, но проходимой, и за ней могла скрываться широкая каверна.

— Думаешь, там безопасно? — спросил он.

— Думаю, нигде здесь не безопасно, — коротко отозвался Таррант. — Но если мы сейчас пойдем дальше, пользы не прибудет, а риск возрастет. Враг ожидает нас. Солнце вот-вот покажется. А я, к вашему сведению, не имею намерения геройствовать. Вы можете поступать как хотите.

Он спешился и шагнул ко входу в расщелину. Его конь был либо хорошо вымуштрован, либо совершенно обессилел от усталости; он покорно застыл на месте, поджидая хозяина, который не потрудился даже привязать его. Пытаясь совладать с поднимающимся отчаянием, Сензи смотрел, как Таррант приблизился к темному зеву пещеры, окинул его взглядом и скользнул внутрь. И как будто челюсти капкана сомкнулись вокруг них, глаза невидимого соглядатая буравили спину, вокруг безопасного убежища стягивались орды невиданных воинственных тварей, ждущих только слова, чтоб ударить… Дрожа от холода и дурных предчувствий, Сензи сгорбился, тесно обхватив себя руками. Как будто пытался удержать рвущийся наружу страх.

«Не теряй голову, Зен! Как поступит враг… Они знают, где мы можем остановиться на отдых, но их не было там, когда мы появились, ведь так? Они не знают, что мы путешествуем только ночью, следовательно, не могут сразу догадаться о наших планах. Они не знают, что мы нуждаемся в укрытии от солнца, что пещера может приманить нас, как сыр в мышеловке…» Слова звучали убаюкивающе, но страх внутри не утихал.

Внезапно из отверстия пещеры вырвался рык, дикий звериный вой, от которого мороз пробежал по коже. Сензи увидел, как Дэмьен рванулся вперед, но с усилием остановил себя. Лицо священника было мрачно. Вой перешел в визг, крик боли, шум драки, вопли ужаса и отчаянной защиты собственного логова — и вдруг все оборвалось. Все поглотила тишина ночи.

Появился Таррант. Проведя рукой по плечу, стряхнул какой-то пещерный сор, приставший к одежде.

— Один день здесь провести можно, — сообщил он. Может быть, Сензи почудилось, но когда он говорил, на зубах его сверкнул слабый красный отблеск.

— Не занято? — спросил Дэмьен.

Глаза Тарранта холодно блеснули.

— Теперь нет. Можете даже… приготовить обед, если хотите. Там найдется толика мяса. — И добавил, нехорошо усмехнувшись: — Я уже пообедал.

Все трое молча уставились на Охотника. Никому особенно не хотелось видеть, что за укрытие он для них нашел и что за мертвечину оно сейчас скрывало.

— Какого черта! — Сиани опомнилась первая. Она соскользнула со спины лошади и как-то умудрилась устоять, хотя ноги ее явно не держали. Боги, да она же сейчас просто рухнет! — Останемся, пока не обсохнем, — сказала она.

Что-то произошло между ними, решил Дэмьен. Что-то произошло между Сиани и Джеральдом Таррантом, и это ему очень не нравилось. Он не мог точно сказать, что именно, но это случилось без сомнения. Словно какой-то канал образовался и между ними. Он почти мог Увидеть его.

Пока готовились к дневке, он вполглаза следил за ними. Таррант исследовал глухие закоулки в задней части узкой пещеры, чтобы удостовериться, что там не скрывается опасность, а Сиани сопровождала его. Таррант — в последний относительно темный час — взял на себя обязанность проследить, чтоб лошади были вытерты насухо, и успокоить их, и привязать там, где они могли пощипать сочный кустарник, и Сиани, у которой было мало опыта в таких делах, ходила помогать ему. Дэмьен догадывался о тихом, на пределе слышимости, шепоте, о безмолвно заключенном тайном соглашении. Но какие цели оно могло преследовать? Ничего толком не зная, говорил он себе, ты не имеешь права вмешиваться. Сиани имеет свои причины проявлять интерес к посвященному, и если Таррант отвечал на ее вопросы, тем лучше для нее. И если дело только в этом, Дэмьен действительно не имел права вмешиваться. Но если нет? Достаточно ли Сиани понимает, как опасен Охотник, — до какой степени должна быть развращена душа, опустившаяся с вершин пророчества к такому убийственному, паразитическому существованию? Одна мысль об их затянувшемся общении вызывала у Дэмьена желудочный спазм. Он осторожно наблюдал. Стараясь хотя бы слышать их. Надеясь под любым разумным предлогом удержать Сиани подальше от ее жуткого спутника.

Пещера, которую освободил для них Таррант, — чуть больше обычной трещины при входе, шесть футов в самой широкой части и значительно меньше там, где она врезалась под острым углом в слоистую скалу, — явно была долгое время населена. В воздухе стояла густая вонь многих поколений животных, пахло брачными играми, птичьим пометом, едкими брызгами территориальных отметин. Не говоря уж о той убоине, что предложил им Таррант, — мокрый комок окровавленного меха и парного мяса еще источал животный ужас. Но здесь было сухо и безопасно, и пол был покрыт толстым слоем мусора, а больше им ничего и не требовалось. Они расстелили постели вдоль пещеры, разделали добычу Тарранта, вырезали съедобные куски — остальное выкинули в Ахерон — и разложили при входе свою влажную одежду — почти все, что у них с собой было, чтобы ее высушило восходящее солнце. Распределили часы дежурств. Разожгли небольшой костерок, и пещера стала почти уютной. Самозваные захватчики даже приготовили роскошную трапезу, хоть и с душком. И терпеливо ожидали, когда взойдет солнце, зная, что лишь несколько часов его прямые лучи смогут освещать узкое ущелье, глубоко прорезанное течением Ахерона, — ждали, когда смогут увидеть, куда завела их дорога, что обещают им эти места и какие еще опасности явятся при свете дня.

Под конец своей вахты Дэмьен прошел в дальний конец пещеры, в угол, где укрылся Таррант. Ему хотелось увидеть, что делает посвященный. В глубине пещеры прятались укромные ниши, их отгораживала от входа огромная глыба, отколовшаяся от потолка при последнем землетрясении. Когда священник попытался обогнуть ее, перед ним, в углублении, куда не достигал дневной свет, выросла стена холодного огня. Абсолютно холодная. Абсолютно непроходимая.

— Ах, так? — хмыкнул он. — Отлично. — И добавил, надеясь, что Охотник его слышит: — Я тоже верю вам.

Земля, через которую протекал Ахерон, походила на роскошный трехмерный гобелен, на котором были вытканы все этапы геологической истории; его изнанку обнажило разрушительное действие течения. Внизу — гранитное ложе реки, выше — слои черного базальта и осадочных пород, спрессованный вулканический пепел — все это было страницами истории, она читалась в узоре, что украшал скальные стены, — извержения вулканов, нашествия ледников и вездесущие, постоянно встречающиеся рваные отметины землетрясений. Отдельные тонкие пласты, представлявшие собой когда-то показательную карту геологических этапов, теперь были расколоты последовательными смещениями, превратились в зубчатую мозаику, что покрывала стены ущелья, точно гротескное, неимоверной величины абстрактное полотно. Ветры прорезали соединения пластов, расширили трещины, выдули подпорки из-под всевозможных обнажений, так что над головой высились причудливо изрезанные известняковые колонны, маячили остроугольные арки, — гигантская сюрреалистическая скульптура, что давным-давно рассыпалась на куски. Зелень укоренялась где могла, но большей частью, сколько хватало взгляда, отвесные стены были безжизненны: пятна лишайника, пучки жесткой травы, может, несколько сухих корней отмечали места, где пыталось удержаться отчаянно храброе дерево. И все. Там, куда можно было добраться, по крайней мере. И это означало, что они обречены следовать вдоль речного русла, пока какое-нибудь изменение структуры каньона не позволит им подняться к обильным пастбищам, окружавшим его.

На закате, бросив последний взгляд на уходящий день, они вновь вывели лошадей на ту же узкую тропу. Ни шпионы, ни какие-либо другие признаки наблюдения пока не появлялись. Дэмьену хотелось думать, что этому можно порадоваться. Может быть, кому-то просто понадобилось осмотреть эти земли, и никто не проявлял особого интереса именно к ним, и зря они так насторожены.

«Правильно. Прямо-таки чертовски верно. Помечтай еще, священник».

Они выступили. Лошади явно не были в восторге от выбранной дороги, но хороший дневной отдых в относительно сухом месте — да к тому же свежая пища и вода — немного взбодрил их. С некоторым трудом Дэмьен заставил свою лошадь первой выбраться на узкий уступ, и напряжение прошлой ночи стало лишь смутной памятью, как только их поглотил мерный ритм движения. Когда Каска показалась на три четверти над западной стеной, они остановились передохнуть. В тени гротескной природной скульптуры они жевали мясо и лепешки, осторожным шепотом обсуждая, можно ли найти ночью путь из каньона наверх. Таррант вновь вытащил свои карты и отметил несколько точек, где возможен был выход: в Ахерон впадало несколько притоков, но неизвестно, насколько они могли разрушить стены. Судя по его лицу, шансы были неплохими — и впервые с начала пути он проявлял хоть какой-то оптимизм. Дэмьена это более чем устраивало. В виде исключения все складывалось к лучшему.

Но тут он подумал: «Когда мы поднимемся на равнину, там-то и начнется настоящая работа. Настоящая опасность». Это была отрезвляющая мысль, и он не захотел поделиться ею со своими спутниками. Пусть наслаждаются, пока еще чувствуя себя в безопасности. Такие мгновения вряд ли еще повторятся.

Каска ушла за восточную стену, и Прима заняла ее место в небесах. Свет любой луны ослаблял темное Фэа, которое иначе изводило бы их, и Дэмьен с благодарностью смотрел в небо, где луны сменяли одна другую, точно по расписанию. В скором времени настанет период истинной ночи, полностью лишенный естественного света, но он надеялся выбраться из каньона раньше, чтоб не карабкаться в полном мраке, как мухи по стене, по извилистым тропкам, с которых того и гляди соскользнешь в кипящую черную воду, которая так и ждет их. А ведь все их страхи еще возрастут под властью истинной ночи.

«Вот когда наступит время Тарранта, — думал он. — Впервые с момента нашей высадки к нему придет настоящая сила». От этой мысли его охватил озноб, но почему-то он боялся не так сильно, как прежде. Возможно ли, что полезность Тарранта пересилила отвращение, которое вызывала в Дэмьене его натура? Это было опасно. Это пугало. Это тревожило его больше, чем сама истинная ночь, больше, чем все остальное вместе взятое. Как могло статься, что он привык к такому злу? Так привык, что потерял представление об истинной сути, привлеченный элегантным фасадом? Содрогнувшись, он поклялся, что не допустит, чтобы такое случилось. И взмолился Господу, чтоб ему удалось выполнить клятву.

Постепенно каньон сужался. Река неслась к северу, и шум ее становился все громче, все яростней. Дэмьен не решался взглянуть вниз — голова кружилась, — но догадывался по звуку, что под ними белая пена, что стены здесь растресканы, и каменные глыбы часто обваливаются, образуя сотни новых порогов, через которые бешено рвется вода, о которые вдребезги разобьется любой, кто по несчастью сорвется с уступа. Падать не хотелось. Он потянул повод, отвернув лошадь от края, и надеялся, что остальные последуют его примеру. Чем осторожнее они пойдут — а уступ делался все уже, — тем вероятнее избежать опасности.

Тут они обогнули выступ, и сердце его похолодело. Он быстро взмахнул рукой, чтобы все остановились, и, успокоив лошадь, принялся внимательно разглядывать тропу, освещенную обманчивым лунным светом. Тревога его спутников давила на него, стояла за спиной, как плотное облако.

Наконец он поманил к себе Тарранта, знаком попросив того подойти.

— Вы видите ночью лучше меня. Поглядите-ка. Что делать?

Охотник спешился и прошел вперед. Какое-то время молча смотрел во тьму.

— Дальше тропа еще уже, — сообщил он наконец. — И мне не нравится ее вид. Вода подмыла скалу, и камень растрескался. Тропа будет похуже той, по которой мы уже прошли.

— Она выдержит нас? — сдавленно спросил Сензи.

Таррант поморщился. Сосредоточенный взгляд коротко вспыхнул. Творение, понял Дэмьен.

— Такая выдержит, — ответил Охотник. — Если ничто не помешает.

— А других путей нет? — поинтересовалась Сиани.

Таррант оглянулся на нее, холодные глаза лучились блеском, как ртуть.

— Я не вижу ни одного, леди. Кроме пути назад, разумеется. Это весь выбор.

Женщина сжалась.

— Нет, — прошептала она. — Нет, пока я еще могу идти.

— Тогда других путей нет.

— Мы поедем, — твердо сказала она.

Охотник кивнул и снова сел на лошадь. В полном молчании они ступили на покрытый трещинами участок тропы. Они двигались медленно, осторожно, понимая, что один-единственный удар копыта может обрушить ненадежный уступ, и тогда они камнем полетят в белеющую внизу воду. По мере продвижения карниз становился все уже и уже. Скоро Дэмьену, чтоб удержать лошадь на тропе, пришлось ехать вплотную к стене, левой ногой постоянно задевая камни; каждый раз сыпался щебень, осколки шелестели по стене, отскакивали от уступа и, подпрыгивая, исчезали внизу, в бушующей реке.

«Захоти мы сейчас повернуть, и уже не сможем. Разве что заставить лошадей пройти несколько миль задом наперед, а они скорей в реку прыгнут. Да поможет нам Бог, если тропа совсем пропадет», — размышлял Дэмьен, но думать об этом не имело смысла, так что он загнал эту мысль в подполье. Тропа должна продолжаться, она должна быть настолько прочной, чтоб выдержать их, а если нет — они все равно сумеют сделать… что-нибудь.

Путь проходил в напряженном молчании, каждый боролся со своими страхами. Под ними неслась ревущая вода, и белая пена искрилась в свете Примы. Луна уже коснулась краем восточной стены ущелья и скоро закатится совсем. Что тогда? Как они смогут пройти по опаснейшей тропе, если путь освещают лишь светильники? Дэмьену казалось, что он уже целую вечность идет во главе отряда, а тропа столь узка и ненадежна, что вот-вот кто-нибудь из них оступится и упадет. Его лошадь вряд ли потеряет опору; животное побывало в передрягах и умело заранее выверять каждый шаг. Но не соскользнет ли с тропы лошадь Сензи, выросшая в городе? Или твари из Леса, знавшие до того лишь утоптанную ровную землю? Если какая-нибудь из них сорвется… лучше об этом не думать. Лучше вообще ни о чем не думать и положиться на инстинкт животных.

Наконец — казалось, прошла вечность — уступ чуть-чуть расширился, медленно, почти незаметно, но ноги путников больше не скребли по стене, и лошади перешли на рысь, почуяв под ногами более надежную почву.

— Выбрались, — прошептал Дэмьен. Он начинал думать, что опасность и вправду миновала. Священник позволил себе роскошь глубоко вздохнуть и освободил ноги из стремян — точно заново родился…

— Берегись! — рявкнул Охотник. — И не Творите, что бы ни случилось!

Дэмьен быстро обернулся. Посвященный прикрывал рукой глаза, как если бы защищал их от солнца. Но Дэмьен ничего не видел. Сензи и Сиани, похоже, тоже были в замешательстве. Что внезапно открылось взору посвященного, что вдруг так ярко вспыхнуло перед ним?..

— Дьявол! — расслышал он шепот Сиани; женщина первой поняла, что случилось.

Низкий рокочущий гул наполнил окружающий воздух — это было землетрясение, очень близкое и очень скверное. Проклятие! Только не сейчас! Скала над головой содрогнулась, и Дэмьен почуял, что лошадь под ним дрожит, нервно отзываясь на полу ощущаемые, полуугадываемые сигналы, идущие от земли. Он судорожно вцепился в поводья, но ничего не мог сделать, совершенно ничего. Они были отданы на милость Природы, а она не знала жалости. Он пытался подтолкнуть свою лошадь хоть на шаг ближе к стене утеса, но либо животному не нравилась его стратегия, либо оно было уже так охвачено ужасом, что просто не понимало команд. Дэмьен решил, что безопаснее пойти пешком, и перебросил ногу через седло. Внезапно скальная стена над головой с грохотом раскололась, и осколки камня величиной с человеческую голову посыпались на тропу справа от него. Он не отважился закончить маневр, чтобы животное не сбросило его, но и в седле было опасно — падавшие осколки барабанили по нему, как градины, он отчаянно пытался удержать управление и хоть как-то успокоить испуганную лошадь. Но никакие привычные слова и жесты не помогали — быть может, животное лучше хозяина понимало опасность их положения или Фэа вливало ужас Дэмьена в сознание его лошади, так что в ней бушевал человеческий ужас вдобавок к своему. А может, гигантская волна земной Силы, что ослепила Джеральда Тарранта, была способна умножить все их эмоции, так что любое логическое решение захлестывал первобытный страх.

Что-то тяжелое ударило Дэмьена. Острый осколок камня глубоко рассек макушку, как будто он налетел на стену или стена налетела на него. Одновременно что-то чудовищно тяжелое свалилось на него, вышибло из седла и швырнуло вместе с лошадью на дорогу. Только дороги больше не было. Ноги его лошади судорожно ударили по тому месту, где должен был быть камень, и провалились в пустоту. Растрескавшаяся скала распадалась — и они оба кувырком полетели вниз. Сквозь кровь, заливавшую глаза, Дэмьен увидел, как река яростно ринулась им навстречу. Он чувствовал, что тьма охватывает его, и все в нем отчаянно протестовало, все в нем жаждало жить, потому что потерять сознание сейчас означало умереть, только и всего. Голова раскалывалась от боли, руки не слушались, он как-то умудрился освободить ноги и развернуться так, чтоб животное упало первым, а он на него. Они ударились с такой силой, что вода хлестнула на стены ущелья. Лошадь пронзительно взвизгнула от боли и бешено забилась, когда они достигли дна. Сверху лавиной сыпались камни, а Дэмьен изворачивался, стараясь не попасть под удары копыт. Потом течение подхватило его и он ушел под воду; ледяная вода обожгла рот, когда яростная река со всего размаха швырнула его на скалы — раз, другой, еще раз. Он пытался дотянуться хоть до какой-нибудь зацепки, удержаться, бороться с течением, но его пальцы встречали только гладкий камень и соскальзывали, оставляя его во власти волн. Он смутно сознавал, что течение тащит его все глубже, очень глубоко, тащит на стремнину и вниз. Легкие уже разрывались от боли, он старался не дышать, пытаясь сориентироваться. Но вокруг царил полный хаос, взбаламученный ад ледяной воды и камня, в котором не было ни направления, ни порядка. Он плечом проехал по дну, содрав кожу. Удар был так силен, что почти вышиб последний воздух из легких; в миг отчаяния он совсем уж собрался было Сотворить что-нибудь, чтоб спасти себя, но земля еще тряслась, грохот землетрясения слышен был даже под водой, а значит, любое Творение означало смерть. Только глупец мог решиться на такое.

Или мертвец.

Он попытался сосредоточиться, частью сознания понимая, что Творение погубит его, и страшась этого, и зная вместе с тем, что если он ничего не сделает, то наверняка погибнет. Река была слишком сильна, чтобы бороться. Ему требовался воздух. Кроваво-красные звезды вспыхивали перед глазами, легкие разрывались в конвульсиях, но он плотно сжимал губы, собираясь с силами для Творения. Он цепенел от холода, и вместе с тем его бил странно жаркий озноб. Неужто это уже смерть? Нет, еще чуть-чуть. Овладеть энергией…

И тут что-то с силой рвануло его. От толчка, не сдержавшись, он выдохнул последние капли воздуха, и прежде чем он смог остановить себя, вода ринулась в легкие, унося его жизнь. Но что-то крепко держало его за ремень и тащило за собой. В глазах вспыхнули кровавые искры. Сильная рука мертвой хваткой вцепилась в его запястье. Его снова дернули вверх, и он, захлебываясь, взрезал поверхность реки, вода хлынула из носа и рта, его беспощадно рвало, а над речными бурунами его держала чужая рука, едва ли не холодней, чем вода, холодней реки и ледяного ветра и всех его страхов, вместе взятых. Его тащили через ледяное течение, он пытался помочь, отталкиваясь ногами. Хватка на его запястье была крепка, словно каменный монолит; рука, что тащила его, была центром его вселенной, единственным, что он видел, пока красные звезды медленно растворялись во тьме, пока легкие наконец прочистились и с болью втянули в себя долгожданный воздух.

Он посмотрел вверх и увидел лицо Тарранта, подсвеченное лунным светом. На нем застыла напряженная гримаса, волосы облепили скулы, как мокрые водоросли. Бурлящее течение грозило утащить их обоих назад, вглубь, но стальная хватка не отпускала Дэмьена, тянула вверх, дюйм за дюймом, пока он целиком не оказался над водой. Священник судорожно хватал воздух, пытаясь непослушными губами выговорить хоть что-то… «Спасибо!» Или «Благодарю Тебя, Господи!» А может, «Какого черта ты медлил?». Но это отнимало слишком много усилий у дыхания; он пытался справиться с собой, раскрывая рот, как выброшенная на песок рыба, а высокий человек поддерживал его, и течение свирепо клокотало у их колен.

— Этот прошел, — обронил Охотник. — По крайней мере, один. — Он подразумевал первый толчок. Судя по силе землетрясения, их могло быть несколько. Много. Это могло затянуться на несколько дней. — Надо идти.

Священник попытался кивнуть и почувствовал, что его голова сейчас лопнет от саднящей боли. Что-то красное заливало его левый глаз.

— Зен… Сиани… — Он попытался обернуться, чтобы разглядеть позади тропу, по которой они шли, и силуэты, что еще цеплялись за полуразрушенный уступ. И уловил отблеск лунного света на волосах Сиани, различил долговязую фигуру Сензи. Оба спаслись. Слава Богу. Люди виделись смутно, скрадываемые расстоянием, которое было больше, чем он ожидал; река, должно быть, протащила свою жертву довольно далеко вниз по течению, прежде чем Таррант ухитрился его поймать. Он посчитал лошадей — по крайней мере попробовал, ведь темные фигуры сливались на таком расстоянии в кровавые пятна, перетекали друг в друга, и ему показалось, что одной недостает. Но чьей? И что она везла? От ответа могла зависеть их жизнь.

И тут он ощутил, что Таррант как-то странно застыл, и посмотрел вниз. На реку перед ними. На три фигуры, что стояли по колено в бурлящей воде. По очертаниям они, в общем, напоминали людей, но, приглядевшись, Дэмьен понял, что ничего похожего нет. Золотистые глаза, обрамленные таким же по цвету мехом, смотрели с круглых лиц; уши с торчащими кисточками поворачивались, прислушиваясь к ветру, как у кошек. Он рассмотрел, что плечи и грудь этих существ покрывают густые космы, в которые вплетены металлические побрякушки и ракушки. В руках у них он различил оружие — копья с острыми наконечниками, нацеленные в сердца людей явно не случайно. Ненависть, горевшую в золотых глазах, нельзя было объяснить только настоящим моментом. Это была ненависть целого народа, что копилась годами. Ненависть иной расы к расе людей.

Что до Тарранта… Он пристально смотрел на острие копья, направленного ему в грудь, и лицо его было не то ошеломленным — неужели кто-то мог осмелиться угрожать ему? — не то угрюмым. «Нож, вонзившийся в сердце, так же губителен для посвященного, как и для любого другого», — сказал он однажды. Земное Фэа еще волновалось в завихрениях последствий толчка, и он не отважился бы Творить, даже чтобы спасти себя. Не веря себе, Дэмьен подумал, что Джеральд Таррант выглядит так, будто внезапно понял, что смертен. Осознал, что завоевания многих веков в один миг могут пойти прахом, и один удар копьем предаст его душу аду, от которого он так старался спастись.

Тут Охотник посмотрел на Дэмьена — и что-то, что было почти улыбкой, мелькнуло на его губах. Что-то, почти похожее на юмор, блеснуло в его глазах.

— Полагаю, — спокойно сказал он, — что мы обнаружили ракхов.

 

31

Демон Калеста принимал форму медленно, как кровь застывает на открытом воздухе. Вместе с ним просочился и запах реки и смешивался с затхлостью никогда не проветриваемых залов Цитадели, пока свежий речной ветер не задохнулся в пряной сладости излюбленного фимиама Хозяина Лема.

— Ты нашел их, — прошелестел шепот.

Демон поклонился.

— Рассказывай.

— Их четверо: женщина, посвященный, еще двое. Посвященный опаснее всех.

— Разумеется. — Слова отдавались голодным эхом. — И нужнее всех. Их цель?

— Убить тебя. И заодно твоих слуг. Любую голодную тварь, что будет глупа настолько, что встанет на их пути.

— Какое тщеславие.

— Это священник придумал. Он главный.

— А посвященный?

— Он терпит.

Сдавленный смешок.

— Ты позаботишься о них, хорошо? Они не доставят много хлопот. Ты прочитаешь в их сердцах, что тебе делать. Как обычно.

Демон поклонился.

— Посвященного побереги. И женщину. Отними у них силу, если сможешь, пусть они по твоей милости окажутся на волосок от смерти, но доставь их ко мне невредимыми. Я… голодаю по ним.

Голос демона дергал нервы: низкий хрип, скрипение металла о металл.

— Я понял.

— Что до остальных… меня не касается, выживут они или нет. Делай что хочешь, только чтобы они не вмешались. У тебя удивительный инстинкт насчет выбора средств. Значит, они идут сюда? Прямо к нам в руки. Как удобно.

— И еще: посвященный боится солнца.

Тот, Кто Связывает застыл на мгновение. И медленно кивнул. Возбуждение, как наркотик, пробежало по хрупким от старости жилам, предвкушение обладания сладострастной судорогой взбудоражило дряхлую плоть.

— Это и в самом деле радостная новость, — прозвучал шепот. — Этого вполне достаточно, чтоб держать его в руках. Он дурак, если полез сюда! А женщина еще больше дура, так-то. Она мне однажды уже досталась. Что ж, я опять ее возьму. А потом… Ты, Калеста, сможешь забрать то, что останется. Служи мне верно, и я вознагражу тебя.

Демон поклонился. Намек на улыбку скользнул по его обсидиановому обличью; зеркальные глаза пламенели голодом.

— Как прикажешь, — просипел он.

 

32

Какое-то мгновение все молчали. Напряжение говорило само за себя. И жесты были достаточно красноречивы: руки ракхене сжимали древки копий. Ноги ракхене нащупывали опору поустойчивей, мышцы примерялись нанести удар. Глаза ракхене, исполненные ужасающей ненависти, смотрели одновременно в настоящее и в какое-то жуткое прошлое, туда, где одна разумная раса пыталась уничтожить другую. В отсветах кровавой резни нечего было сказать, просто не существовало способа сказать. Любые попытки договориться были обречены. Призыв к милосердию выглядел бы нелепой шуткой. Человек сам своими делами выпестовал себе куда более безжалостного врага, чем дано было сотворить любому порождению Фэа.

Дыхание Дэмьена прерывалось, ноги его захлестывала вода. Руки чесались достать меч. Не столько для того, чтоб пустить его в ход, сколько просто убедиться, что тот на месте: перевязь наверняка порвалась при падении, и река могла оставить его без оружия. Он повел плечами — легонько, пытаясь оценить вес снаряжения, — и острие копья кольнуло его в незащищенное тело так, что потекла кровь. Он застыл, косясь на Тарранта. Тот понял и осторожно, почти незаметно кивнул. «Хорошо, — понял Дэмьен, — я вооружен». Но хмурая гримаса вдобавок выражала и еще что-то. Священник опустил взгляд и увидел, что зачарованный меч его спутника — и его ножны, и тяжелый ремень, на которых они висели, — все исчезло. Таррант, должно быть, избавился от них перед тем, как прыгнуть в реку. «Дрянь дело». Мог ли Охотник сражаться врукопашную? При том, что его чародейское искусство нельзя было применять после землетрясения…

Их окликнули с нависавшей сверху скалы. Не то слова, не то рычание животного. Стражи Дэмьена напряглись. Тот, что приставил копье к груди Тарранта, посмотрев вверх, ответил на том же лающем наречии, и Дэмьен увидел, что Охотник подбирается для прыжка. Но драгоценный миг был упущен — мохнатый воин снова повернулся к пленнику. Охотник остался неподвижен, только губы сжались в ниточку.

«Из-за нас, — подумал Дэмьен. — Он может спасти себя, но не Сиани. Фэа еще слишком горячо, чтоб им управлять».

Он видел, как бывшую посвященную окружили темные фигуры, как Сензи пригнулся, словно готовясь к бою. «Погоди, — мысленно взмолился Дэмьен. — Их слишком много. Сейчас это безнадежно». И тут же увидел, что Сензи упал, а над ним столпились темные фигуры. Какая же отвага была скрыта в этом человеке — или это просто слепая преданность Сиани? — что он продолжал сопротивляться, пусть даже безрассудно, когда обстоятельства одолевали.

«Его никогда по-настоящему не испытывали на прочность, — угрюмо подумал священник. — Дай Боже, чтоб это никогда и не понадобилось».

Что-то упало со скалы и закачалось рядом с ними, в футе от земли. Веревка. Странная — больше похожа на скрученную ткань или сложное вязание в орнаменте узелков. Кто-то соскользнул по краю и пополз вниз, быстро перебирая пальцами — или когтями? — узелки на веревке. Так быстро, что это напоминало стекающую каплю. Существо преодолело последние футы и молча приземлилось на выступ рядом с пленниками. Оно было меньше ростом, чем его спутники, и куталось в многослойное пестрое одеяние, что закрывало его целиком, до запястий и щиколоток. Под этими покровами на плечах не было гривы, да она и не была нужна. Недостаток физической силы возмещался кошачьей подвижностью. Существо сделало только шаг, так что тени больше не выдавали его в лунном свете, но Дэмьен уже понял, почему эта женщина — а это несомненно была женщина — кажется такой знакомой.

— Моргот, — прошептал он.

И Охотник тихо ответил:

— Именно.

Она что-то крикнула, и хотя слова были непонятны Дэмьену, резкие звуки явно служили предостережением или приказом. Или и тем и другим. Язык существ состоял из свистящих созвучий и лающих гласных, совершенно чуждых слуху Дэмьена, и все же модуляции речи были знакомы. Где-то когда-то в далеком прошлом этот язык, несомненно, испытал влияние человеческого.

«У них не было языка, когда они оставили людские земли. Он развился уже здесь, в изоляции. Чему еще научились они, о чем человеческая раса ничего не знает?»

Один из их стражей что-то пролаял в ответ, и резкий тон ясно показывал, какой род действий ему по душе. Холодный ветер леденил тело Дэмьена, проморозив его промокшую одежду и волосы до того, что они покрыли кожу коркой льда. Глубоко внутри зародилась дрожь, последняя отчаянная попытка тела выработать тепло. Ледяное течение било его под колени. Его охватил страх и злость. Чувствовать, как холод бесполезно вытягивает остатки жизни, когда он может провести последние мгновения в бою. Захватив с собой нескольких врагов.

«Если эти ублюдки проспорят достаточно долго, я погибну от переохлаждения». Но что он мог — только сцепить зубы, чтобы те не стучали, пока переговаривались ракхи, — вполне возможно, что им хватило бы и этого стука, чтоб убить его, и вряд ли они стали бы доискиваться причины. Сиани была здесь, и это все решало. Если ее присутствие связывало руки Охотнику, о Дэмьене нечего было и говорить. Он не смел шевельнуться, чтобы гнев ракхене не обрушился на нее.

Наконец, по-видимому, они достигли какого-то соглашения. Один из стражей проревел приказ и ткнул Дэмьена прямо в грудь. Потекла кровь, заливая куртку. Но если рана должна была разозлить священника, заставить его утратить контроль над собой, то получилось наоборот. Один из ракхов резко завернул ему руки за спину и связал, но Дэмьен хранил полное спокойствие — насколько позволяло быстрое течение, — хотя грубые веревки больно врезались в запястья. Ремни перевязи дернулись — значит, его к тому же обезоружили. Он увидел, что с Джеральдом Таррантом обошлись точно так же. Смотреть в глаза посвященному было трудно — в них горела жажда убийства, — но он вытерпел все, как и Дэмьен. Выбора не было.

Шаг за шагом они мучительно преодолевали течение, добираясь туда, где их ожидали товарищи. Дальше они шли уже вместе — Сиани и Сензи, которых подталкивали в спину, осторожно пробирались по полуразрушенному уступу. Спотыкаясь, оскальзываясь, не в состоянии помочь себе руками, священник и Охотник брели по воде, полагаясь на то, что стражи помогут им удержаться на ногах. Те не всегда помогали. Несколько раз Дэмьен тяжело падал на колени, грудью разбивая воду. Однажды он даже полностью скрылся под водой, и когтистая лапа чужака вытащила его из воды, дернув за ворот куртки, точно это был щенячий загривок.

В глазах Тарранта стояла смерть. «Каково это, — размышлял Дэмьен, — душе, имевшей в распоряжении вечность, быть заключенной в таком уязвимом смертном теле?» Он представил, с какой силой бушевали в Охотнике, борясь друг с другом, ненависть и страх, и порадовался, что все это, вырвавшись на свободу, обрушится не на него. Человек, который способен на изощренное садистское убийство лишь ради удовольствия, что же он может сделать со своими врагами?

Наконец показалось нечто вроде берега, и их вытолкали к нему. Уступ, по которому они раньше шли, спускался, расширяясь, почти к самой воде. Подошли и Сиани с Сензи, тоже связанные; двух уцелевших лошадей вели воины-ракхене. Лошадь Сензи и одно из животных Тарранта. Что же везла та лошадь, которой недоставало? Дэмьен подумал о своей лошади, разбившейся о скалы, и его охватила злость. И печаль. Она прошла с ним через Раздел, видела вампиров и прочую дрянь, пережила землетрясение, что сровняло с землей полгорода, и осталась цела и невредима. А теперь… Он ощутил пустоту потери, и резкая боль пронзила его онемевшее от холода тело. Ледяной ветер продувал его насквозь.

«Чтоб тебя, — выругался он, как будто лошадь могла его услышать. — Ты выбрала дьявольски удачный момент, чтоб умереть».

Они достигли края уступа, и сильные когтистые лапы втащили их наверх. Острые когти вонзались через одежду в мясо, как крюки мясника врезаются в свежеосвежеванную тушу. Лицо Сиани было белым от шока, за ней тащили Сензи, бледного от страха. Дьявол, эти двое хотя бы не промокли. Дэмьен чувствовал себя как рыба на льду.

Ракханка встала перед ними. На грубо вылепленном, покрытом мехом лице сверкали нечеловеческие глаза.

— Вы идете, — прошипела она, — или вы умрете. Тут же. Вы поняли?

Дэмьен отрывисто кивнул, ожидая, что его товарищи сделают то же. Ракханка указала на Охотника и резко рявкнула приказ на своем языке. Ракх, стоявший за Таррантом, оторвал от своего пояса расшитую орнаментами ленту и прежде, чем посвященный спохватился, завязал ему глаза. Дэмьен услышал, как Таррант резко вздохнул, увидел, как напряглись его бицепсы, будто он испытывал прочность пут на руках, почувствовал ярость, окутавшую посвященного темным облаком, но если тот и мог как-то освободиться, он не стал ничего делать. Повязка плотно охватила его голову, лишив его и зрения, и Видения. Дэмьен не знал, может ли посвященный задействовать Фэа, не видя потоков… но вдруг понял, что знает. Женщина видела Охотника на Морготе и знала его власть. Она связала его крепко-накрепко.

«Час от часу не легче».

Их повели на юг. Ракх вонзил когти в воротник Тарранта и потащил пленника за собой; Дэмьена погнали за ним — острие ткнуло его в спину, прорвав одежду. «Будь моя воля, ты бы подавился своим дерьмовым копьем». Священник чувствовал, что Сиани и Сензи идут следом, чувствовал тепло их тел, острый привкус их страха. Зря они шли сюда, зря были так неосторожны… Но выбора-то не было. Они предусмотрели все, что могли, но сама земля восстала против них. Разве от этого возможно уберечься человеку?

Он шел, едва переставляя негнущиеся ноги. Река слева постепенно расширялась, пока не превратилась в небольшое озерцо меж крутых стен каньона. Впереди послышался плеск падающей воды, и Дэмьен разглядел первый приток, отмеченный на карте Тарранта. Судя по шуму, он отвесно падал со скальной стены. Ни лошадям, ни людям не подняться. Сколько же им придется идти, чтоб выбраться на плато?

Но вот они обогнули очередной выступ, и открылась новая картина. В одном месте стена ущелья раскололась, обломки попадали в реку, и покатое нагромождение каменных глыб образовало грубое подобие лестницы. Впрочем, трудно было назвать это лестницей: прерывистая тропа — как раз впору пройти лошади — ныряла под обломки и взбиралась на острые вершины. Поднимаясь, Дэмьен оглянулся и увидел, что нетерпеливый ракх подталкивает ослепленного Охотника. Хорошо еще, что посвященный не знал, насколько узок путь. С открытыми глазами и то было скверно — карабкаться неизвестно куда, вверив свою жизнь врагам. У Дэмьена все сжималось внутри. Он быстро переглянулся с Сензи — тот с мрачной решимостью кивнул, — но Сиани не могла отвести взгляда от пути, что им предстоял. Ее била дрожь.

В конце концов они выбрались наверх, и людям позволили чуть-чуть передохнуть. Дэмьена неудержимо трясло. Он знал, что недолго продержится, если не повысит температуру тела. Можно ли отважиться на Творение, когда прошло так мало времени после толчка? Как долго будет утихать земное Фэа? Проклятие, ему нужно Видение Тарранта… Пробормотав ругательство, он решил обождать. С каждой секундой опасность уменьшалась.

А наверху их поджидали звери, походившие очертаниями на лошадей, но их странное строение так же отличалось от лошадиного, как отличались от людей воины-ракхене. Пока отряд приближался, они нетерпеливо встряхивали головами: чудный шелковистый мех трепетал на холодном осеннем ветру, перламутром отливали рога, блестевшие в лунном свете. «Ксанди», — подумал священник, не то восхищенный, не то подавленный их дикой красотой. Они неприязненно отшатнулись от Тарранта, точно почуяв, какую роль он сыграет в их истории, и посопели, снисходительно обнюхивая лошадей, как будто жалели бедняжек за то, что те лишены их великолепия.

Дэмьена грубо подтолкнули к лошади. То ли хотели, чтоб он забрался на нее связанным — хотя вряд ли у него это получилось бы, — то ли собирались его временно развязать, священник так и не узнал. Потому что в этот момент Таррант сделал резкое движение. Голубое пламя пробежало по краю его повязки, потом охватило материю целиком. Неземной холод пронизал Дэмьена, как будто все тепло мгновенно улетучилось из окружающего воздуха; когда он выдохнул, его дыхание обернулось белым туманом, который собрался вокруг Тарранта. Потом посвященный шагнул в сторону, погасил голубой огонь — и повязка раздробилась, как стекло, и посыпалась на холодную землю тысячами мельчайших блесток.

Холодные серебряные глаза обратились на ракха, и Дэмьен по опыту знал, какая сила была в этом взгляде. Половина его души ликовала, видя, что один из членов отряда свободен, а другая половина содрогалась при мысли о безжалостной резне, которую сейчас устроит Таррант, если спустит с цепи свою ярость. Сможет ли кто-нибудь остановить его? «Имею ли я право останавливать его?» Ледяной огонь вспыхнул вновь, и толстая веревка рассыпалась на хрупкие осколки: руки Тарранта тоже освободились. Один из ракхов шагнул к Тарранту, поднимая копье; глаза Охотника сузились, и тот уронил оружие, взвыв от боли и ужаса. К копью примерз кусочек мяса, вырванный из ладони, по руке потекла темная кровь.

Таррант повернулся к ракханке, лицо его пылало гневом.

— Если вы собирались убить нас, то слишком долго собирались. Если у вас другие намерения, сейчас как раз время их узнать. Я долго терпеть не буду.

Другой воин придвинулся поближе, но женщина остановила его коротким жестом.

— Ты живой потому, что спас свою жизнь. — Она мотнула головой в сторону Дэмьена. — Ваши жалкие душонки нам еще нужны. — Она оглядела пленников с разной степенью неодобрения. — Мой народ колеблется между желанием узнать, зачем вы пришли сюда, и желанием взять ваши головы в качестве сувениров. Я смогла убедить их позабыть, что они хотят вашей смерти, пока вы не ответите на некоторые вопросы. Потом мы посмотрим, оставлять ли вас в живых.

— Развяжите моих спутников, — спокойно сказал Таррант.

Она не ответила, остальные отступили на шаг. Дали ему место.

В следующий миг Охотник шагнул вперед и прикоснулся к путам Дэмьена. Тело священника так онемело от холода, что он даже не почувствовал, когда его руки наконец освободились, просто увидел, что они повисли вдоль тела, словно чужие. Он заставил себя признать их и попытался растереть одну об другую, согреть хоть немного, пока Таррант развязывал остальных.

Потом посвященный вновь повернулся к ракханке. Волосы его облепили череп, одежда была изорвана когтями и копьями, но и в таком виде он обладал царственной, подавляющей властью. Темная харизма, которой невольно подчинялись даже ракхи.

— Тронете моих товарищей еще раз, — предупредил он, — и умрете. Тут же. — Его глаза остановились на ракханке. — Скажи им, — приказал он.

Какое-то мгновение женщина просто смотрела на него. Потом, не отвечая, пошла туда, где стоял ее ксанди. Неуловимо гибким движением — точно кошка внезапно прыгнула на свою жертву — она оказалась на его спине. И потрепала рукой гриву, запустив когти в мерцающий шелк.

— Они поняли тебя, — бросила она Охотнику. — И холодно усмехнулась, обнажив острые зубы. — Они поняли куда больше, чем ты думаешь.

Ксанди неслись, как ветер. Лошади же едва плелись, как очень уставшие, полностью обессилевшие животные, которым по горло уже хватило землетрясений, и водопадов, и долгих поездок без отдыха, и которые не падали только потому, что им не позволяли оставаться на одном месте столько времени, чтоб успеть упасть. Не спасало и то, что Сензи с Сиани щадили своего скакуна и что Дэмьен — весьма крупный мужчина в начале путешествия — теперь весил вдвое меньше, чем его собственная промокшая одежда. Зато они лишились четвертого всадника.

Дэмьен взглянул в небо, на громадную белую хищную птицу, что парила высоко над ними, и почувствовал холодный, незнакомый, благоговейный ужас. Не верилось, что рожденный во плоти может менять облик, но он видел это наяву, и память леденила его кровь больше, чем холод ветра и речной воды. Воспоминание вставало перед ним против воли: внезапно распустившееся переливом алмазных граней ледяное пламя, слепящее до слез; человеческая плоть растворилась в нем, как в облаке кислоты, человеческие черты закружились, как в водовороте, — и вот из ослепительного однородного сгустка, из самого сердца пламени взметнулись белые крылья, унося новое тело Охотника в лунное небо. Но не превращение заставило кровь Дэмьена свернуться льдом в жилах и даже не воспоминание о том, как человеческое тело растворяется перед его глазами. Всего лишь взгляд на лицо Тарранта в последний момент перед тем, как он вверил свою жизнь земному Фэа. Полная отрешенность, полное подчинение — и след боли и страха такой силы, что Дэмьен до сих пор дрожал, вспоминая это лицо.

«Я бы этого не вынес, — думал он. — Даже за всю власть мира. Никто в здравом уме этого не вынесет».

Но вот он, Охотник, немыслимо, неукротимо парит высоко над ними. Время от времени воины-ракхене поглядывали на него, и опушенные мехом глаза сужались. С вызовом? Со страхом? Не стоило пренебрегать последней возможностью. Маленькому отряду Дэмьена требовалось получить хоть какое-то преимущество над этими существами — и если ракхи решат, что Таррант — человек, которого надо бояться, — оно и к лучшему.

«Он подкормится и этим страхом. Станет только сильнее. — Дэмьен ожесточенно кивнул. — Ну и Бог с ним».

Под дробный стук копыт проносились мили плоской земли, вязкого чернозема, омертвелых остатков летнего изобилия. Местами бурая густая трава была так высока, что ноги лошадей застревали в ней, погружаясь по самые колени, местами она редела, когда гранитное основание подступало близко к поверхности, и тогда они неслись быстрее, разбрызгивая черную грязь. Дэмьен закутался поплотнее в толстое шерстяное одеяло, которое вытащил из тюка. Оно не очень-то грело, но хотя бы укрывало от ветра его промокшие волосы и одежду. «Еще немного, — уговаривал он себя. — Телесное тепло легко заклясть, если только оставаться неподвижным. Ничего непоправимого не произошло, и ты легко поправишь дело, если только тебе позволят Творить». Но не похоже было, чтоб позволили, а сухая смена одежды плыла теперь в Ахероне, на полпути к Змее, привязанная к крупу его лошади.

Таррант первый заметил стоянку ракхене и издал пронзительный скрежет, предупреждая своих спутников, пока сам снижался кругами, наблюдая за их прибытием. Секундой позже передний ракх отцепил с пояса рог, украшенный красивой резьбой, и подул в него, видимо объявляя тревогу в лагере. Ракхене плотной группой окружили людей, острия копий касались конских боков, так что лошади вынуждены были остановиться. Через несколько минут Дэмьен увидел, что навстречу едет другой отряд — гривастые воины крепко сжимали оружие, точно им не терпелось пустить его в ход. Пока отряд приближался, встречавшие их ракхи сверкали глазами на подъезжающих людей, и вожаки обеих групп сердито переговаривались. Но когда вновь прибывшие увидели, что руки Дэмьена и двух других людей не связаны, их голоса просто задрожали от ярости. Стражники отвечали с вызовом, и Дэмьен догадывался, каковы их аргументы — люди обезоружены, изранены и обессилены, они потеряли двух лошадей из трех — какой вред они могут принести? Наконец, сердито кивнув, глава второй группы согласился пропустить их в лагерь. Его товарищи галопом поехали вперед, вероятно, чтобы предупредить поселенцев о прибытии воинов.

Громадная белая птица, спустившись пониже, летела впереди: предостережение для воинов-ракхене, знак поддержки для трех людей. Вопреки своему страху Дэмьен улыбнулся.

«Вот не думал, что буду так рад знать, что ты под боком, сукин ты сын».

Они подъехали к вершине пологого холма, покрытого густой вянущей травой; ноги лошадей путались в стеблях. Отсюда уже видно было стойбище ракхене — ряды палаток и легких навесов, что тянулись насколько хватало взгляда. Между примитивными строениями бродили ксанди, не стреноженные и не привязанные. Несмотря на поздний час, народу вокруг было много, и все занимались дневными делами, как будто солнце еще стояло высоко в небе. Всюду носилась детвора, маленькие золотистые фигурки появлялись в лунном свете и исчезали, голые, как и ксанди, которые добродушно уступали им дорогу. Взрослые ракхи готовили еду, мастерили оружие, сидели вокруг сильно заглубленных костров с чашами дымящегося питья в руках, издавая звуки, что должны были означать веселье. Там были воины-ракхене, подобные стражам отряда Сиани, широкоплечие, пышногривые самцы, чьи шевелюры украшали блестящие безделушки, вплетенные в мех; тонкие женщины, закутанные от шеи до лодыжек в великолепные одежды — поверх их накидок каскадами свисали ожерелья. Там были и другие женщины, демонстративно обнаженные, чьи немногие, тщательно подобранные украшения лишь подчеркивали полные округлые груди, чувственную полоску обнаженной безволосой кожи, что спускалась по всей длине их живота, боков и бедер, которыми они покачивали, прогуливаясь, и это было экзотично и вместе с тем знакомо: не подвластный времени танец сексуального соблазна. Были и такие, чьи платья или повадки выглядели чем-то средним между этими двумя группами, но они пробегали слишком быстро, чтоб Дэмьен мог их разглядеть. Каста? Род? Какую модель общества развили эти существа, когда в их мозгах зашевелился разум?

Грубо рявкнув, один из ракхов приказал им спешиться. Дэмьен попытался повиноваться. Но его ноги, ослабевшие от усилий минувшей ночи и онемевшие от обжигающего холода, совсем его не держали. Он ухватился за лошадь и глубоко вздохнул, пытаясь вернуть телу чувствительность. Нельзя было показать врагам, насколько он ослаб. Сиани и Сензи быстро спешились, не дожидаясь приказа, и поспешили к нему. На их пути встали копья, но Зен отвел их в сторону — сейчас он казался больше рассерженным, чем испуганным. Потом вдруг по лицу Дэмьена пробежала тень. Ближайший ракх шарахнулся в сторону — испуганно, как показалось священнику. В освободившемся пространстве на землю опустилась большая хищная птица. Перья вспыхнули фосфорическим огнем, который, сгустившись, обернулся человеческим телом; Таррант подхватил Дэмьена, прежде чем тот упал, и на этот раз его кожа была не холоднее, чем у священника.

— Надеюсь, хорошо леталось, — прошептал Дэмьен.

— Бывало и лучше. — Охотник поставил Дэмьена на ноги и поддержал, пока Сензи вновь окутывал одеялом его плечи. — Тебе нужно тепло, и поскорее.

— Можно подумать, я этого сам не знаю!

Из лагеря выступил новый отряд ракхов. Дэмьен старался стоять прямо, хотя малейшее усилие тяжело отдавалось в сердце. Под одеялом он вцепился в руку Тарранта, надеясь, что эта слабость не будет замечена. Кто бы мог подумать, что его может так ободрить присутствие этого человека?

Бок о бок они ждали, пока подойдут незнакомцы. Семеро: трое мужчин, две женщины и еще двое — не разобрать; тонкие, полностью закутанные фигурки, чьи формы и поведение не выдавали ни пол, ни социальный статус. Евнухи? Подростки? Не зная этого общества, Дэмьен не мог гадать.

Эта делегация, похоже, внушала особое уважение, поскольку воины поспешили убраться с их дороги, как только те подъехали. Вновь прибывшие подошли к людям и какое-то время молча рассматривали их. Дэмьен сосредоточил внимание на мышцах своих ног, стараясь не выказать слабости, и потому почти пропустил момент, когда ракханка присоединилась к вождям. Очевидно, она была одной из их числа.

Таррант заговорил первым. Тон его был резок.

— Если вы хотите убить нас, сейчас как раз время попытаться. Если у вас иные намерения, сейчас как раз время сказать нам об этом.

Это мало походило на дружеское обращение, но и времени для дипломатии было слишком мало. Дэмьен это хорошо понимал. Меньше чем через час солнце покажется над горизонтом и Тарранту придется оставить их. Так что он пытался выяснить отношения до того, как это произойдет.

Ответила ракханка:

— Это ваши намерения нужно выяснить — не наши.

— Мы пришли, чтоб исцелить одного из нас. Не воевать с ракхами.

— Между нашими народами война, — возразил мужчина. — Ты отрицаешь это?

Дэмьен застыл.

— Она кончилась века назад.

— Не для нас, человек, — тихо прошипела женщина. — Не для нас.

Дэмьен собирался ответить, но Сиани опередила его.

— Пожалуйста… — тихо произнесла она. — Мы измучены. Разве вы не видите? У нас не осталось сил, чтобы причинить вам вред, даже если бы мы хотели этого.

Дэмьен видел, что Тарранта как громом поразило это ее признание в своей слабости. Во имя дьявола, она хоть понимает, что творит?

— Пожалуйста. Нам нужно… тепло. Немного питья. Минуту передышки. Только это, — просила она. — Мы сделаем все, что вы хотите. Чего бы вы ни захотели. Но только потом. Пожалуйста.

На мгновение наступила полная тишина. Дэмьен дрожал — не веря себе, предчувствуя недоброе. Он вообще не представлял, что такие слова могли хоть раз сорваться с ее уст, такое жалкое признание в слабости… Да еще здесь! Теперь! Когда им так отчаянно необходима твердость! Но это была Сиани — значит, она имела хоть какую-то причину, чтоб так поступить, и он проглотил дерзкие слова, уже почти произнесенные, и заставил себя молчать. Ждать. Позволить ей говорить за всех четверых.

Ракхи поговорили между собой, перемежая резкие звуки языка шипением животных. Наконец женщина обернулась к ним. Некоторое время она просто ждала — может быть, хотела увидеть, не возразит ли кто-либо из мужчин против заявления Сиани. Но Сензи и Таррант явно решили положиться на то, что решит Дэмьен, — собственно, Таррант даже слегка кивнул в знак согласия.

— Пойдете с нами, — распорядилась ракханка. — Вас накормят и дадут обогреться — и потом вы расскажете, кто вы такие.

Маленькая группа женщин окружила их наподобие конвоя, направляя к северу. Что до настоящих охранников, воинов-ракхене, они неодобрительно шипели, когда у них забрали пленников, но позволили им уйти, что многое говорило о статусе группы, к которой принадлежали женщины.

Дэмьен взглянул на Тарранта — тот коснулся тонким пальцем его щеки. Через контакт плоть к плоти происходило Творение, которое расширило канал между ними, так что по нему могли передаваться и слова.

«Очень умно с ее стороны, как думаешь? Она рассудила, что в них еще сильны животные инстинкты. Достаточно было выказать униженную покорность, чтобы сразу стихла их агрессивность. Она, кажется, добилась, что нам определили место — пусть какое угодно низкое — внутри их иерархии. А значит, иерархия может теперь позволить себе оказать нам защиту. Какая женщина, — думал он, и его слова звенели восхищением. — Мне стыдно, что мы сами не подумали об этом раньше!»

«Меня удивляет, что Охотник может еще испытывать стыд», — подумал в ответ Дэмьен.

«Очень редко, — признал тот. — Это не входит в число моих любимых эмоций».

Рука упала со щеки. Кожу раздражала многодневная щетина.

«Пора побриться, — подумал Дэмьен, — или пора отбросить старые привычки и начать отращивать бороду. Иногда в путешествии это лучшее, что можно сделать». Ему пришло в голову, что Джеральд Таррант как-то избавился от этой проблемы, и слегка позабавила мысль, что человек, обладающий таким могуществом, потратил часть своего искусства на что-то столь неуместное, как косметический уход за волосами. Но потом он взглянул на Тарранта — на чистый, тонкий профиль, безупречную кожу, огонек тщеславия в глазах — и призадумался: «Да нет, ничего удивительного. Этот человек имеет свою систему приоритетов. Внешность где-то на вершине списка». И он усмехнулся, заметив, что волосы посвященного, хотя и еще влажные, при помощи Творения уложены в гладкую блестящую прическу; а дыры, что ракх проткнул в его дорогой и красивой одежде, очищены от крови и искусно зачинены — не отличить от новой. Он выглядел не хуже городского щеголя с вечеринки.

Большой шатер, в который отвела их женщина, был расположен в западной части стойбища. Она откинула полотнище, прикрывавшее вход, впуская их, и когда они нырнули под него, изнутри на них уставилось множество глаз. Большей частью молодые лица, взволнованные, любопытные, явно зачарованные присутствием чужестранцев среди них. Враждебности здесь не чувствовалось, просто сильный интерес к незнакомцам — значит, ненависть к людям у них не врожденная, этому они учатся.

«Если научились, значит, могут и разучиться», — подумал Дэмьен. Это был добрый знак.

Шатер был так велик, что легко вместил всех людей и их самозваных охранников. В середине горел неяркий костер — просто тлеющие угольки под толстым слоем пепла. Но все-таки это было тепло, столь необходимое Дэмьену, промерзшему уже столько часов, и когда женщина указала ему на костер, он благодарно устроился подле него на грубой дерюжке и расслабил мышцы, вздрагивая от боли, когда непривычное тепло начало изгонять смертельный холод из его тела.

Сам шатер был сделан из самых разнообразных шкур, тщательно подогнанных друг к другу. Но его поверхность почти не была видна — вышивки, занавеси, со вкусом подобранные, богато украшенные полотнища свисали со стен шатра, закрывая теплому воздуху путь наружу. По земле было раскидано множество ковров — они лежали в несколько слоев, так что трава нигде не пробивалась. Со швов перекрытия свисали маленькие фигурки — не то талисманы, не то их ракханские подобия, — которые тоненько бренчали, когда сильный порыв ветра сотрясал строение. Здесь была и мебель — низкие столики, изрезанные непонятными символами, ширмы и зеркала, сундуки и полки — и какие-то драгоценности, шлифованные камни, ракушки, цветное стекло, что лежали россыпью по всему шатру, как опавшие листья. Этот народ имеет кочевые корни, рассудил Дэмьен, но вряд ли они сейчас кочуют; слишком много вещей было в их жилищах, слишком много дней уходило бы на сборы.

Они разместились вокруг костра, с одной стороны люди, с другой — ракхи. Движения хозяев сопровождались непрерывным звяканьем — ожерелья, цепочки, резные украшения, искусно вплетенные в прически и гривы, задевали друг друга, пока ракхи устраивались поближе к костру. Такой шум может встревожить добычу или врага — видимо, воины-ракхене, покидая лагерь, снимают свои украшения.

Принесли горячее питье, горький отвар, по вкусу напоминающий чай. Дэмьен жадно, с наслаждением глотал, чувствуя, как тепло быстро побежало по жилам, как брызнули слезы, вызванные мучительным блаженством. Появилась еда, большей частью мясо, и священник отметил, как факт, что раньше ракхи были плотоядными животными; вкус к растительной пище у них появился лишь после того, как их изменило наложенное людьми Запечатление.

Хозяева поджидали, пока они не насытятся, молчаливо и неподвижно, как звери, подстерегающие добычу. С тех пор как они вошли в шатер, никто не произнес ни слова, однако было очевидно, что иерархия отношений уже установлена. Когда последняя чашка дымящегося питья опустела, когда был съеден последний кусок жареного мяса и на резных деревянных тарелках осталась только жидкая подлива, один из гривастых ракхов пошевелился и с надменным превосходством обратился к людям:

— Вы должны знать, кто мы такие, прежде чем расскажете о себе. Мы — Краст. Место, которое мы занимаем среди нашего народа, не имеет перевода в вашем языке. Это ракханское понятие, появившееся во времена вражды…

Женщина что-то резко прошипела. Они перебросились несколькими словами на родном языке; резкие, грубые звуки были исполнены очевидной злобы. Дэмьен чувствовал изобилие бьющих через край эмоций, которые давали понятие об истоках рахканской цивилизации, когда раса выбирала между разумным будущим и звериным прошлым, и это заставляло ее спасаться от той самой расы, которой ракхи были обязаны своим существованием. Когда мужчина заговорил вновь, тон его был наполнен злобой и негодованием. И чем-то еще, что таилось за словами, под самой поверхностью его демонстративной расовой агрессии. Страх? Уважение?

— Я хотел сказать, — хмуро поправился он, — что хотя наш народ и знаком с вашим языком, только мы семеро можем говорить на нем свободно. Наши предки предвидели времена, когда нам может понадобиться такая способность, — может быть, чтобы уберечь наши жизни, — и тогда они захватили женщин из вашего племени и нескольких мужчин и заставили их сблизиться с нашими детьми. Так что ваш английский стал родным для этих детей, и образовалось несколько семей Краст. — Быстрым, резким движением он указал на своих товарищей. — Каждый из нас побывал в землях людей, среди вашей родни, усваивая ваш язык. Кого-то принимали за демонов, кого-то — за видения, а иных — очень немногих — и за людей. Мы странствовали по вашему миру; мы знаем вашу жизнь. Мы семеро можем перевести ваши слова так, что наш народ поймет, что вы хотели сказать. Это все. Мы не имеем иного предназначения, иного положения в обществе. Мы не пользуемся никакими особыми правами вне обычаев Краст, у нас нет авторитета, кроме того, который мы можем завоевать сами, как отдельные личности.

— Мы поняли, — кивнула Сиани.

Ракханка подалась вперед; ее глаза отливали зеленью, подобно кошачьим.

— Расскажите, зачем вы пришли сюда, — велела она.

Ответил Сензи. Слегка дрожащим голосом он рассказал, что за твари явились в Джаггернаут и с какой целью. Он описал нападение на Сиани — и то разрушение, которое последовало, — такими пламенными словами, что Дэмьен почувствовал себя очевидцем. Тут горе, охватившее Сензи при мысли о Сиани, прервало его речь. Какое-то время он беззвучно трясся — бешенство и отчаяние, которые он сдерживал столько дней, наконец пересилили его. Но ракхи явно понимали, о чем он говорил. Когда он заговорил опять, они как будто изменились. Стали отзывчивее, что ли. Как будто он все-таки добрался до глубинного слоя, где скрывалось какое-то родство.

— Они пришли с вашей земли, — заключил маг-подмастерье. — Демоны, которые питаются памятью других и низводят разумные существа до уровня домашних животных, что поставляют им пищу. Мы пришли, чтобы охотиться на них. Особенно на одного. Все, что мы просим, — это право пройти через вашу землю, чтобы добраться до него. Чтобы освободить нашу спутницу от проклятия.

Дэмьен взглянул на Сиани и увидел, что она дрожит. Боже милосердный… Если Сензи было тяжко описывать все эти события, каково же было ей, ведь ее страдания парень мог только представить! Священник потянулся было взять ее за руку, хоть как-то утешить, но не осмелился. Кто знает, как надо себя вести, чтоб ненароком не вызвать агрессию хозяев?

Мучительно тянулось молчание. Наконец один из худощавых ракхов заговорил.

— Я видел такое, — пробормотал он. — На востоке, около Дома Гроз. Видел, но не верил.

— Демоны людей, — подтвердил гривастый самец. — Рожденные из человеческих страхов.

— Под Завесой? — засомневалась самка.

— Человечество как зараза. Оно распространяется повсюду.

Мужчина, говоривший первым, прорычал что-то, оборвав их пререкания.

— Не наше дело решать за наш народ, — твердо заявил он. — Мы просто должны пересказать все в точности. — Он свысока оглядел людей; взгляд его был холоден. — Мы передадим то, что вы нам сказали, и пусть другие решают. Но знайте: наш народ ничего не забывает, у нас к вашей расе очень длинный счет. Наказанием для людей, что нарушали границы наших земель, всегда была смерть. За всю мою жизнь я знаю только одно исключение из этого правила. Один человек попытался переступить пропасть между нашими народами и заслужил уважение в южном племени, так что они оставили его в живых. Только один. — Он запнулся. Его янтарные глаза задержались на Сиани. — Я помню эту женщину. Я помню ее запах. — Его голос упал до тихого шепота. — И то, что ты не помнишь меня, госпожа Фарадэй, больше говорит о твоих страданиях, чем тысячи других ваших доводов.

Он отдернул полу шатра, впустив воина-ракха, который снаружи ожидал позволения войти. Другие Краст тоже собирались уходить. Очевидно, беседа была закончена.

— Я сделаю что смогу, — пообещал ракх.

Лагерь ракхов не предназначался для содержания пленников. Пока охранники тихо перешептывались, Дэмьен обдумывал то, что сказал гривастый ракх, и возможные последствия этого. «Наказание людям — нарушителям границ — смерть». Это значило, что ракхи не имеют опыта в обращении с пленниками-людьми, и если они руководствуются в делах политики теми же животными инстинктами, которые используют, чтобы строить свою иерархию, они могут также не иметь опыта в содержании пленников-ракхене.

Когда их вывели из-под навеса, сбив в кучу, точно стадо овец, Дэмьен взглянул на Сиани. Он ожидал увидеть на ее лице заново пережитую муку, боль растравленной раны. Он это и увидел. Но кое-что еще кроме того. Ее глаза озарились лихорадочной страстью, когда она следила за бессловесными, почти невидимыми сигналами, которые сопровождали переговоры ракхов. Что-то в ней пробудилось к жизни здесь… как, должно быть, когда-то пробудилось к жизни впервые, много лет назад. Ракхи почувствовали это в ней. Должно быть, это ее и спасло.

«Голод. Она жаждет знания, стремится к нему с такой же силой, как Сензи стремится к власти, как Таррант стремится к жизни. Как я… к чему?»

Чего он жаждал? Если всю жизнь его возложить на алтарь единой цели, если все силы его обратить в единое усилие — чего бы он добивался?

«Знать, что, когда я умру, мои потомки унаследуют земную мечту. Знать, что дети моих детей будут владеть звездами. Верить, что я могу настолько изменить мир.

Прекрасная мысль, — напоследок горько подумал он. — Тебе нужно только достаточно долго оставаться на одном месте, чтобы обзавестись детьми, если уж ты действительно всего этого хочешь».

Их провели через большую часть селения ракхене к скромной палатке на краю. Старший ракх повелительно рявкнул, и наружу выскочил хозяин палатки — ему пришлось согнуться в три погибели, чтобы проползти через низкий вход. Это был тощий ракх без гривы, к тому же и не одетый; вылезая, он торопливо натягивал разрисованный балахон, сверкнув крохотной набедренной повязкой, украшавшей тощее долговязое тело.

Бисер в гриве ракха-воина дребезжал, пока он распоряжался, шерсть на плечах встала дыбом, так что эта значительная масса добавилась к его и без того объемистому телосложению. Глядя на этих двоих, было трудно представить, что они относятся к одному виду. Тощий ракх запротестовал — слабо, — и Дэмьену показалось, что он разглядел небольшой выступающий валик меха вокруг шеи, который мог быть остатком гривы. Или неразвитым зачатком ее? Похоже, что это самец, но либо молодой, либо плохо сформировавшийся. Такое существо должно стоять очень низко в любой животной иерархии.

«И — будем честными — в человеческой тоже. Стал бы я хотя бы наполовину тем, что есть, если бы физически не был способен осуществить свои намерения?»

Явно обиженный, хозяин наконец уступил. Когда он нырял обратно в палатку собрать пожитки, его спина выгнулась от возмущения, верхняя губа приподнялась, он издал свистящее шипение, но мигом умолк, взглянув на гривастого. Вызывающее поведение сменилось покорностью, поскольку оспорить властный приказ ему не хватало силы или храбрости.

Подгоняя остриями копий, воины-ракхене заставили людей втиснуться под маленький навес. Всех, кроме Тарранта, который задержался у полотняной двери и посмотрел на восточный край неба. Ночь уходила, непроглядная тьма сменилась серостью. Осталось не более получаса.

— Вы побудете здесь, — сказал Таррант. — Я уйду охотиться.

Гривастый вскинулся и загородил ему дорогу древком копья.

— Вы все будете здесь, пока мы вас не выпустим, — резко выпалил он. Акцент ракхене делал его слова малопонятными, но намерения были очевидны. Его мех жестко ощетинился, разукрашенная грива зазвенела, как колокольчики под ветром. — Ты понял? Ты пойдешь внутрь, с другими.

Копье он держал умело, и явно нацелился проткнуть сердце Тарранта при малейшем движении. Дэмьен напрягся, сожалея, что при нем нет ни меча, ни арбалета — да будь под рукой хотя бы тяжелый камень! — но кишечник его стянулся в тугой узел, он понимал, что безоружен, что никогда в жизни у него не было так мало шансов. Таррант, должно быть, чертовски хорошо соображает, что делает, потому что трое безоружных людей против восьми крепких молодцев не выстоят и секунды. Тем более, когда на них со всех сторон нацелены копья.

Ничего не ответив ракху, Таррант пристально посмотрел на него. Что-то в его лице подсказывало Дэмьену, что нужно отвернуться… но очарование магии пересилило инстинкт, и он взглянул в светло-серебряные глаза, казалось, излучавшие собственное свечение. Неестественный свет, что обжигал зрение, но ничего не освещал. Холодный огонь. Казалось, даже ракхи поддались очарованию, и хотя оружия не опустили, было ясно, что сейчас, в этот момент, ни один не ударит. «Как животные, которых ведут на убой, — подумал Дэмьен, — загипнотизированные солнечным зайчиком на кровавом ноже мясника». Потом вдруг ракх-вожак закричал. Его тело конвульсивно изгибалось, его с такой силой сотрясали волнообразные судороги, что эти сотрясения почти можно было услышать. Крик рвался изо рта — настолько похожий на предсмертный визг последней жертвы Тарранта, что на мгновение показалось, будто они опять внизу, в каньоне, слышат этот крик. А потом, так же быстро, как началось, все прекратилось. Тело ракха упало на землю, изогнулось еще раз и застыло. Густая кровь, исчерна-синяя, заливала мех вокруг рта, медленно сочилась из глаз и ушей. И из паха. Дэмьен почувствовал, что у него самого все сжалось в паху. Вспотев от холодного ужаса, он заставил себя отвести взгляд, пытаясь не представлять, какие внутренние повреждения могли вызвать такое.

Какое-то время оглушенные ракхи не могли двинуться с места. Дэмьен не знал, видели ли они раньше, как колдуют люди, или это убийство было для них вдвойне ужасным, потому что они не имели понятия, какая сила совершила его. Как бы то ни было, теперь стало ясно, что Таррант владеет силой, с которой приходится считаться. Дэмьен явственно видел, как злобный страх и иерархический инстинкт, ненависть и благоговейное потрясение боролись в их полузверином, получеловеческом разуме.

— Еще будут возражения? — спокойно спросил Таррант. Если таковые и были, никто не отважился высказаться. Холодный огонь охватил силуэт посвященного, стоявшего так близко к Дэмьену, что его коснулось дыхание ледяного пламени — в тысячи раз холоднее, чем простой лед или зимний пронизывающий ветер. Потом человеческое тело внезапно исчезло, и на его месте над землей возникла великолепная хищная птица, на этот раз черная, и перья ее сверкали подобно осколкам обсидиана, и когти отливали огненным гранатом. Могущественный облик был явно рассчитан на то, чтоб поразить ракхов; те действительно попятились, когда сверкающие крылья тяжело взмахнули над их головами, и вокруг них поднялся и поплыл густой запах, который наверняка означал страх.

Дэмьен увидел, как Сиани вложила свою руку в руку Сензи, как тот стиснул ее крепко и бережно. И почувствовал, как что-то внутри сжалось, словно от потери, когда она обратилась за помощью к другому. Ревность? «Это неразумно, — сказал он себе. — Особенно по отношению к Зену». Но вдруг ему пришло в голову: а знал ли он когда-нибудь дружбу, похожую на ту, какую смогли сберечь эти двое, мог бы он вообще обрести ее, хотя бы на время пути? Простое пожатие — такое легкое и все же такое красноречивое — заслуживалось годами.

Он заставил свои мысли вернуться в настоящее, заставил себя вслед за своими спутниками посмотреть на лежащего ракха. Тот уже начал разлагаться, как будто сама плоть стремилась поскорее исчезнуть с лица земли. Пока они смотрели, густо-багровые черви-падальщики подползли к расплывавшемуся телу. Дэмьен поднял взгляд на Тарранта и вздрогнул, как ни сдерживался. Догадался о смертоносном голоде, что сжигал его изнутри, лелеемый его собственной природой. Так тщательно контролируемой. Так хорошо замаскированной за утонченной внешностью.

«Благодарение Богу, он на нашей стороне… Пока».

Когда за ними пришли, снаружи стоял ясный день, и трое людей зажмурились, выйдя из сумрачной тесноты их палатки-тюрьмы на ослепительный дневной свет. В поселке стояла тишина, лишь несколько обитателей поселка слонялись вокруг, с очевидной неохотой делая свои домашние дела и стараясь побыстрей скрыться в тени расшитых палаток. Порой какая-то детвора выскакивала наружу. Раздавался резкий окрик взрослого, и мальцы вновь прятались в родительский темный приют. Очевидно, ракхи были ночными существами.

— Вы идете, — объявила старая ракханка. Ее желтовато-белый мех окрасили в такой цвет годы, а может, горе. Женщина-красти стояла рядом с ней, также и мужчина из этой группы. С ними были еще несколько ракхов, но их позы ясно говорили, что это подчиненные; Дэмьен сосредоточил внимание на главной троице.

Их провели через лагерь к большому, витиевато разукрашенному шатру в самом центре поселка. Старуха ракханка прошипела несколько коротких слов в дверной проем и получила такой же короткий ответ. Она ступила внутрь и кивком подозвала людей. Из двери несло знакомым запахом — животный мускус, отдающий кислятиной. Страх? Дэмьен нагнулся, вошел… и увидел живую картину печали, скорбь столь горестную, что даже чуждый облик не мог скрыть ее силы, и душа священника сочувственно потянулась к ней. Он оглядел палатку, пока Сиани и Сензи входили следом, и заметил, что украшения закутаны в вычерненную сажей ткань, вышивки повернуты лицом к стене, ковры свернуты, открывая сухую мертвую землю. В центре помещения стояла на коленях женщина; она подняла глаза, когда Дэмьен обратил на нее внимание. Ее мех был залеплен толстым слоем черной грязи, что явно было обычаем печали, глаза покраснели от бессонницы. Рядом с ней на простом тканом коврике неподвижно лежало тело мужчины. По его слабому дыханию можно было догадаться, что он не мертв. По его открытым глазам, которые смотрели в никуда, можно было догадаться, что он не спит.

Сперва Дэмьен подумал было, что они привели его сюда для Исцеления, но потом сообразил, что этот народ ничего не знает о его призвании, и, значит, у них были другие цели. Он посмотрел на женщину-красти, ожидая объяснения, и увидел безмерную ярость, наполнившую ее глаза. Ярость относилась не к нему.

Старуха обратилась к священнику на своем наречии из свистящих гласных и гортанного шепота; женщина-красти перевела.

— Она говорит — видите, он пустой. Совсем. У людей разум состоит из многих частей, так что, когда они съедают ваши мысли, они могут съесть только часть души. Но когда они едят ракха, они съедают все. Один мозг, одна душа, одно сердце. Один съедобный кусок для едоков. Все исчезает, кроме жизни.

— Когда это случилось? — спросил Дэмьен. Красти коротко переспросила старуху, затем ответила:

— Пять ночей назад. Он был в дозоре у реки. Следующий дозорный нашел его… таким.

Дэмьен почувствовал, как Сиани сжалась за его спиной, как ее страх сгустился во вполне осязаемую прослойку между ними. Она завороженно слушала. Значит, демоны, которые поглотили ее память, побывали и здесь. Только что покинув землю людей, они остановились перекусить… чем придется.

Он посмотрел в глаза мужчины — пустые, совсем пустые! — и подумал, сколько еще было жертв. Демоны возвращались домой, и путь их устилали пустые тела. Отец небесный, сколько это будет продолжаться? Сколько еще страданий встретят они, если будут следовать за демонами их путем?

— Мы идем убивать, — провозгласил священник. — Есть вероятность, что, когда они умрут, память их жертв может восстановиться. Если вы хотите того же, что и мы…

Он не договорил. В этом не было необходимости. Для ракхов он оставался чужаком, но они были достаточно разумны, чтоб понять, что именно лежит на чаше весов. Не только выздоровление Сиани, восстановление Сиани. Безопасность их племени. В конечном счете — безопасность их расы.

— Это ваша цель? — спросила старуха ракханка.

— Да.

— Поэтому вы пришли сюда?

— Только поэтому, — заверила ее Сиани.

— И мы, и Таррант, — добавил Сензи.

Ракханка обдумала ответ. Она подумала про каждого из них, по очереди — и по ее лицу скользнула быстрая тень, когда она думала про их отсутствующего спутника. Наконец она указала на бездушное тело, что лежало перед ними, и потребовала:

— Вы поможете этому.

Дэмьен колебался.

— Если мы убьем этих демонов, он может выздороветь. Но мы можем сделать это, только если вы отпустите нас.

— И вашего… друга, — напомнила она холодно. — Того, кто убил ракха. Скажи о нем.

— Таррант — оружие, — резко ответил Дэмьен. — Он может обернуть Фэа против этих тварей лучше, чем любой из нас. Если вы хотите, чтобы демоны были убиты, а этот мужчина обрел себя, — он указал на тело на коврике, — тогда он нужен нам. Мы четверо должны действовать вместе.

Она тихо шипела, но не отвечала. Видимо, слова Дэмьена ей не понравились.

— Мы подумаем, — промолвила она наконец. С неприязнью. — Мы поговорим с ракхами касты «хрис». Из нашего рода. — Она посмотрела на младшую женщину, которая объяснила:

— Ваша судьба больше не в руках наших воинственных мужчин. Не зависит от их настроения. Так что, пока вы себя ведете как следует… вам не причинят зла. Вы поняли? Ни вам, ни вашему имуществу. Если будете вести себя как следует.

— Мы поняли, — спокойно сказала Сиани.

— Когда вернется убийца?

Дэмьену потребовалось какое-то время, чтобы понять, кого она имеет в виду.

— Таррант? — Он поколебался. — Может быть, за полдень, может, до ночи не вернется.

Он пытался понять, как много эта женщина знает про них. Знает ли она, что Тарранта можно убить солнечным светом?

— А может, и еще позже.

— Тогда придете, — приказала старуха. — Мы будем говорить, все ракхи и четыре человека. Вместе. — Она взглянула на тело, лежащее на подстилке, на измазанную грязью женщину, горестно склонившуюся над ним, и прошептала: — Кое-кого мы ненавидим даже больше, чем вас.

 

33

— Цель нашего похода, — объявил Джеральд Таррант, — убить демона и освободить нашего товарища. Ничего больше.

Дэмьен знал его достаточно давно и чувствовал, что за внешним спокойствием Охотник скрывает дикое бешенство — но скрывает хорошо. Ракхене, что слушали его ровную речь, даже не подозревали, как ему хочется убить их всех, как бесит его необходимость вести подобные переговоры, торговаться за свободу вместо того, чтобы просто взять ее. Дэмьен не сомневался ни на минуту, что развращенной душе этого человека куда приятней было бы разорвать эти тела, раздавить эти души и превратить их селение в руины за дерзкую попытку встать на его пути. И священник молился, чтобы какое-то понятие о чести, которое оставалось еще у Охотника, заставило его смягчиться.

Наконец они согласились оказать ему — и его спутникам — некоторое внимание. Демонстрация его смертоносного колдовства, казалось, вызвала у ракхов не только страх, но и недоброе уважение; теперь, когда люди собрались вместе, с ними больше не обходились как с животными, скорее как… с заряженным оружием, решил Дэмьен. Да Таррант и был оружием. Заряженным, взведенным и готовым к бою.

Краем уха он слушал посвященного, описывавшего их странствия, верней, их дипломатично отредактированную версию, которая подходила к теперешним обстоятельствам. При этом священник исподволь изучал аудиторию. Должно быть, большая часть деревни собралась здесь этой ночью, разместившись вокруг них концентрическими кругами. Ракхов было столько, что самых дальних не достигал свет костра; только случайные вспышки зеленых глаз за гранью светового круга выдавали их присутствие. В центре, вокруг самого костра, сидели люди и их судьи-ракхене: старейшины, мощнорукие пышногривые мужчины и, конечно, семеро двуязычных Краст. Это все настолько плохо сочеталось, что трудно было представить, что они придут хоть к какому-то соглашению, особенно в таком неясном случае.

«Да все тут ясно, — угрюмо подумал Дэмьен. — Они хотят нас убить. Точка. Мы боремся за то, чтобы выжить. Несмотря на то, что мы чаще пользуемся словами, чем оружием, это все равно похоже на битву».

Он попытался незаметно подвинуться поудобнее. Почва была каменистой, и одежда, которую дали ему ракхене, ничуть не смягчала острые края булыжников. Ему так и хотелось высказаться по поводу любезности хозяев, но он остановил себя, решив проявить благодарность хотя бы за такое радушие. Его личные вещи уплыли вместе с лошадью Бог знает куда. Его единственная одежда была на нем, когда он попал сюда, промокшая и промерзшая до каменной твердости. Когда старейшины-ракхене решили дождаться возвращения Тарранта, они снабдили его чем могли… и трудно было обвинить их в том, что фигуры ракхов так отличаются от его собственной. Самая просторная одежда, которую они могли предложить, — платье наподобие кимоно, украшенное разноцветными пиктограммами, — на несколько дюймов не сходилось на его груди, и в конце концов под него пришлось поддеть нижнюю рубаху — эту функцию выполняла женская накидка. Он должен был выглядеть на их вкус чрезвычайно странно… Но это было лучше, чем подставлять открытую грудь холодному ветру. И не стоило выставлять напоказ свое относительно безволосое тело в племени, где этот признак ассоциировался с женщинами и слабаками.

Скреплял все эти покрывала толстый кожаный пояс, с которым он отказался расстаться даже на мгновение. Он не отважился проверить его содержимое, когда за ним наблюдали, — ракхи могли понять, как он им дорожит, и отобрать пояс, как отобрали меч, — но как только люди были предоставлены самим себе, он расшнуровал его и извлек два драгоценных контейнера. Оба были целы — слава Богу! — хотя немного повреждены. На боку серебряной фляжки красовалась изрядная вмятина — должно быть, ее сильно стукнуло; хрустальный флакон, по-прежнему наполненный чистым золотым сиянием Огня, покрылся паутиной трещин, которые дополняли узор его гравированной поверхности, но пока еще был достаточно прочен, чтоб внутри уцелело несколько капель жидкости. Священник почувствовал такое облегчение, увидев, что Огонь цел, что даже во рту появился его привкус. Помоги им, Боже, если они лишатся этого, самого драгоценного оружия.

Таррант закончил свое повествование, но пока еще нельзя было сказать, удалось ли ему вызвать сочувствие. Лица ракхене были непроницаемы.

— Вы пришли убить одного демона? — испытующе переспросила старуха.

Ответил Дэмьен:

— Мы проследим, чтобы умер именно этот демон, потому что нам надо освободить нашего друга. Что до остальных… — Он колебался. Что они хотят услышать? Какие слова обеспечат его отряду безопасный путь? — Мы хотим, чтобы все они сгинули. Мы не хотим, чтобы они пожирали жизни. А вы? Но сумеем ли мы вчетвером сделать что-нибудь, покажет время.

Высокопоставленные ракхи перешептывались на своем языке; в их речи временами проскальзывали английские слова — обычно жутко исковерканные, — но они помогали прояснить ситуацию. Дэмьен заметил, что одна из женщин — красти была почти обнажена, ее минимальная одежда скорее подчеркивала, чем скрывала ее полные, тяжелые груди, темные соски, округлые бока и бедра. Слушая переговоры, она без конца ерзала и не могла сосредоточиться на чем-нибудь больше минуты. Время от времени ее глаза обращались на одного из мужчин внутри круга и впивались в него с бесстыдным желанием. «У нее что, течка?» Почему-то эта мысль раздражала Дэмьена.

— На востоке от нас не только демоны, — наконец объявила старуха. — Там есть человек.

Дэмьен увидел, что Сензи, сидевший напротив, застыл. Да и его собственное сердце при этом внезапном сообщении забилось вдвое быстрее.

— Что за человек? — переспросил он. — Где?

Ясно было, что для точного ответа старухе не хватает слов.

— В Лема, — попыталась объяснить она. — Это место дальше на востоке, перед водой. В месте гроз. Асссст!

Явно раздраженная, она повернулась к красти. Женщина, которую они видели в Морготе, взяла слово:

— Наш народ зовет его Домом Гроз, потому что когда человек впервые пришел туда и возвел свою цитадель, там случилась большая буря. Молнии освещали небо до самых лун, гром так гремел, что говорить было невозможно. Таких гроз здесь не бывает. В этих землях. Никто не знает почему.

— Кто этот человек? — повторил вопрос Дэмьен. — Что он здесь делает?

Женщина-красти быстро переговорила со старшими, потом объяснила:

— Его называют Тот, Кто Связывает. И по-другому еще, но так же описательно. Он пришел сюда больше века назад и обосновался в той части нашей земли, которую мы зовем Лема. Ни один ракх не видел его, но потоки заражены всякой дрянью, и пахнет человеком, и под восточным краем Завесы растекается зловоние.

— Больше века… — прошептала Сиани.

— Больше, чем может прожить человек, — согласился Таррант. И объяснил ракхам: — Нельзя отгородиться от смерти простым заклинанием. Люди этого не могут. Тот, о ком здесь идет речь, либо посвященный, либо… он принес ужасную жертву.

— Или все вместе, — угрюмо подытожил Дэмьен.

Ракхи поговорили между собой на своем рычаще-лающем языке: без сомнения, решали, как много могут открыть людям и в каком виде.

— Приведи ее, — наконец распорядилась старуха, и мужчина-недомерок послушно выбежал из круга.

Несколько минут спустя он вернулся, таща за собой на веревке крохотную женщину. В отличие от других, она была одета в однотонную рубаху, и мех ее был редким и клочковатым. Затравленный, мечущийся взгляд делал ее похожей на зверька больше, чем любого ракха, — по контрасту они казались разумными вдвойне.

— Она пришла с востока много больших месяцев назад, — перевела красти. — Ее приютило одно из южных племен, здесь, на равнинах. Наши «хрис» послали за ней этим утром.

Явно нервничая, женщина ступила в круг света; Дэмьену показалось, что она готова стрелой рвануться в укрытие при первом признаке опасности. Священника тянуло успокоить ее, избавить от ужаса, но он знал, что ему не хватит навыков, языка, знаний. Да и вряд ли она вообще подпустит человека так близко. Он заставил себя оставаться на месте, пока она приближалась, и ничего ей не говорить, но его Просто трясло от вынужденного бездействия.

Приведенная упала на колени в центре круга, лицом к старейшинам племени. Женщина мягко обратилась к ней:

— Ты из Лема.

Девушка поколебалась, затем кивнула. Дэмьен догадался, что она почти не владеет английским.

— Расскажи нам, — приказал старший мужчина. — Расскажи нам на языке людей, что ты там видела.

Она оглянулась на круг, кажется, только сейчас заметив людей. И чуть не закричала, но крик замер на ее губах; рванулась было бежать, но остановилась. Дэмьен взглянул на Тарранта, на его сосредоточенный взгляд. Творение. Успокоение? Нет. Что-то гораздо более жестокое. Не в его характере было заниматься Исцелением. Но результат тот же.

— Я вижу… Лема… — Несчастная судорожно, глубоко вздохнула; под ее глазами блеснула влага. — Я вижу… мой народ в страхе. Много ушло кормить голодных, исчезли из семей. Многие годы так было. Много таких, кто ест души. Все голодные. Всегда голодные. — Она задрожала, и порыв страха донесся до Дэмьена; эмоции ракхов раздражали земное Фэа. — Все ракхи боятся. Все работают днем, неправильно, живут на солнце, чтоб освободиться от страха. Днем больно, асссст, но безопасно. Да? Безопасней, чем во тьме. Они охотятся во тьме.

— Расскажи нам про голодных. — Голос Тарранта, ровный и глубокий, был полон властного спокойствия. Дэмьен почти видел связь, которую посвященный установил с безумно испуганной женщиной — возможно, потому что и сам был связан с Охотником, хотя сейчас канал не действовал. Он чувствовал гипнотическую силу посвященного, как будто та была направлена на него. Как будто это в него, а не в женщину, вливалось знание английского языка и вместе с тем вынужденное спокойствие.

— Они пришли с востока, — прошептала она. — На больших лодках, какие делают люди. Через Огненное Море. Много, много лет назад. Их было мало. И долго еще их было мало. Они охотились, как звери, ночью. Несколько ракхов погибло, но не очень много. Некоторые… — Женщина запнулась, вздрагивая, как будто воспоминания причиняли ей боль. — Они ели мысли ракхов. Они оставляли тела, но ели разум. Иногда ракхи охотились на них сами, убивали их. Но голодные прятались. Очень хорошо прятались. Приходили потом, позже. Но всегда их было мало. Раньше.

Она обвела взглядом круг, всматриваясь в слушателей. Ее глаза надолго задержались на Тарранте, и внезапно Дэмьен понял, что за Творение успокоило ее. Нет — что за внушение сделало ее с виду такой спокойной, пока Таррант с острым наслаждением впитывал ее ужас. Священник инстинктивно рванулся вперед и с усилием остановился. «Ты ничего не сможешь сделать, — горько сказал он себе. — Он нуждается в этом. Он приступил к трапезе. Если лишить его пищи, лишить страха, который гнездится в ней, он пойдет и сам внушит кому-нибудь страх. А это будет гораздо хуже, не так ли?» Но душа его болела, пытаясь освободиться от тягостных пут. Дэмьен напомнил себе: «Власть Тарранта — единственное, что удерживает ее ясное сознание». И только это удержало его от вмешательства.

«Будь ты проклят, Охотник. За то, что нужен нам. Будь ты проклят за все».

— Расскажи нам про этого человека, — подсказала старуха.

— Я… — Женщина не решалась, борясь с ужасом. Дэмьен не поднял взгляд на Тарранта, боясь увидеть, каким удовольствием светятся его глаза. Если бы увидел, мог бы убить. — Я думаю… это началось, когда пришел человек. Стало больше пожирателей. Вдруг намного больше, и они принялись охотиться стаями. Целые семьи ракхов исчезали. Я вижу… Я вижу… — Она тряхнула головой в раздражении, нужные слова никак не приходили. — Ракхи без разума, ракхи с половиной разума, мертвые, искалеченные, израненные, их так много… — Ее голос прервался, ее плечи тряслись. — Лема наполовину мертва, многие пытаются убежать, но голодные охотятся на границах…

— Ты спаслась, — мягко сказала старая женщина.

Беглянка утвердительно кивнула: «Да».

— Очень немногим удается уйти, — вздохнула она. — Очень трудно. В Лема нет ездовых животных, какие есть у вас, надо идти пешком… Но идти надо не один день, а ночью приходят они…

Она спрятала лицо в ладонях и вздрогнула; короткие взвизги доносились из спутанного меха — должно быть, так плачут ракхи.

После короткого совещания старейшин женщина-красти сообщила людям:

— Она больше ничего не сможет рассказать вам, даже на ее собственном языке. Все, что у нее осталось, — это частица памяти и страх.

— Мы понимаем, — тихо проговорил Дэмьен. Он видел, как Таррант растворяет связь, — с сожалением, как ему показалось, — и ждал, пока юноша, который привел сюда беженку, уведет ее. Ждал, пока до нее перестанут доноситься голоса, — это обсуждение могло причинить ей новую боль.

Затем он начал:

— Они захватили целый край.

Янтарные глаза красти обратились к нему. Трудно было понять, что выражало ее непроницаемое лицо.

— Похоже, что так, — тихо подтвердила она.

— С помощью человека. Кто он — господин? Слуга? Возможно, их создатель, если это посвященный. — Дэмьен шумно вздохнул. — Неудивительно, что вы так ненавидите нас.

— Это наименьшая из причин.

Но тут заговорил Сензи, и в голосе его прозвучала непривычная сила:

— Послушайте! Вы все хотите того же, что и мы. Убить этих тварей. Спутать их планы. Если вы позволите нам уйти, позволите нам сделать то, зачем мы пришли, разве это не поможет вашему народу? — Он помолчал. — Разве не этого вы хотите?

— Сейчас это будет нелегко, — заявила старшая из женщин. — Раньше — да. Четыре человека, четыре лошади, оружие, припасы, планы. Вы идете на восток и, может быть, умираете. А может, и нет. Может, вы убиваете тех, кто пожирает души ракхов. Но теперь… — Она многозначительно помолчала. — Людям теперь мало просто уйти. Просто быть свободными. Четыре человека, две лошади, половина припасов, мало оружия. Если вы пойдете вот так, вы умрете наверняка. Вы проиграете. — Голос старухи ясно давал понять, что именно это беспокоит ее. — Понимаете? Я достаточно ясно говорю? Или перевести?

— Не надо, — тихо сказал Сензи. — Мы поняли.

— Освободить вас сейчас, сделать только это — все равно что убить вас. Почему бы не просто убить? Куда легче, разве нет? И мы получим ваши вещи. Но если люди свободно уйдут — если они уйдут убивать Темных, — тогда ракхи должны помочь. А помогать людям… — Она выразительно содрогнулась.

И тут заговорила Сиани:

— Вы уже все решили.

Та поколебалась, затем кивнула:

— Мы решили.

— И?.. — требовательно вопросил Дэмьен. Старуха взглянула на красти. Та хладнокровно произнесла:

— Вам нужны верховые животные. У нас есть ксанди. Вам нужно оружие. Наше оружие примитивно по сравнению с вашим, но с его помощью тоже можно пролить кровь. Еще у нас есть пища и одежда про запас и масло для ваших фонарей. — Она искоса взглянула на Дэмьена. И добавила уже несколько суше: — Вам нужен проводник.

Он кивнул в знак согласия:

— Ракх.

— Краст. Один из тех, кто знает ваш народ так же хорошо, как и свой. Кто знает нашу землю, где живут наши родичи. Кто проведет вас на восток целыми и невредимыми, чтобы вы сделали то, что должны сделать… Освободили наш народ от ужаса, так же, как и свой. Это сделка, — заключила она. — Послужите нам, как вы служите себе. Или умрите — и мы проиграем все вместе.

— Небогатый выбор, — заметил Дэмьен.

Красти ухмыльнулась, обнажив острые зубы:

— Больше предложить нечего, человек. Итак, что скажешь?

Священник посмотрел на своих товарищей и увидел в их глазах то, что ожидал. Кивнул и повернулся к красти.

— Мы согласны, — объявил он. — Благодарим вас.

— Вы дадите слово, — предупредил старейшина. — Вы вернетесь сюда и расскажете все, что увидели. Понимаете?

— Мы так и сделаем, — заверил его Дэмьен. — И сразимся с демонами как сумеем. Я обещаю.

Он оглядел по очереди всех Краст, увидел полуодетую женщину, что прижалась к пышногривому мужчине. Увидел янтарные глаза ракхов, сощуренные, возмущенные, полыхающие расовой ненавистью.

— Кто же будет проводником?

— Кто может им быть? — ответила красти. — Тот, кто знает вас лучше других. Тот, кто встречался с вами на ваших землях, среди вашей родни. Тот, кто сейчас уже притерпелся к смраду вашей расы, так что его обоняние онемело и может выдержать вашу смешанную вонь.

— Короче говоря, ты.

Ее тонкие ноздри раздулись.

— Если только у тебя нет на примете еще кого-нибудь.

Он выдавил из себя подобие улыбки:

— Я не настолько самонадеян.

Красти повернулась к остальным:

— Это вас устроит?

Один за другим путники кивали в знак согласия — Сензи решительно, Сиани облегченно, Джеральд Таррант… дьявол, да пусть хотя бы сделает вид! Наконец и он кивнул. Но под его внешним спокойствием, под безукоризненной выдержкой тлело пламя ненависти, и Дэмьен знал, как мало требуется, чтобы вспыхнул всеуничтожающий пожар.

«Не теперь, Охотник. Только сдержись еще немного. Пожалуйста. Мы скоро окажемся далеко отсюда».

— Полагаю, — заключила ракханка, — мы достигли соглашения.

Арбалет представлял собой беспорядочную груду разбитого дерева и перепутанных деталей, и при нормальных обстоятельствах Дэмьен просто достал бы другой. Но до ближайшего рынка было добрых двести миль, и потому он разложил перед собой части этой чертовой штуки и подпиливал, и сгибал, и шлифовал одну деталь за другой — под аккомпанемент доброй молитвы — и наконец тщательно собрал весь механизм заново, надеясь, что он все-таки заработает.

Ракханка молча следила за его работой, неподвижная, как статуя. «Или как зверь в засаде», — подумал Дэмьен. Он взвел курок раз, другой и наконец остался доволен его действием. Стрела вставала на место с уверенным щелчком. Слева Сензи протирал лезвие своего меча, а Сиани смазывала второй из уцелевших арбалетов. Тому, что им вернули оружие, стоило порадоваться, но это только напомнило, сколько они потеряли в реке, насколько не подготовлены они для штурма вражеской крепости, если они туда когда-нибудь доберутся. Что до Тарранта… Тот исчез, как исчезают посвященные, когда хотят Творить в одиночку. Или же ему просто не нравилась компания.

«У меня еще есть Огонь. Этого враг не может предвидеть. И ни один колдун не способен противостоять его могуществу. Пока у нас есть это оружие, есть и шанс на успех».

«Хоть он и невелик», — добавил Дэмьен через силу. Стрелы, напитанные Огнем, пропали, как и остальной его арсенал. В десятый раз за эту ночь он пытался смириться с потерей лошади — вместе с его записями, его одеждой, вместе со всем тщательно подобранным снаряжением путника. Следовало бы сделать новые стрелы, но он боялся истратить на это слишком много Огня. У них только два арбалета, и вряд ли они послужат им основным оружием.

Желая проверить работу, он приложил вновь собранный арбалет к плечу и взвел рычаг; резкий щелчок спускового механизма показал ему, что машина в полном боевом порядке; Со вздохом облегчения он опустил арбалет. Все-таки у них осталось серьезное оружие. Могло быть и хуже. Священник попытался не думать о пропавшей лошади, пока закручивал тугую нить, заставляя рычаг лечь вдоль ложа. Вдруг он громко и замысловато выругался — спусковой механизм щелкнул, сломался, и рукоять отлетела вперед.

— В чем дело? — спросила ракханка.

— Чертова система натяжения. Он будет стрелять, и я могу взвести его, но Си или Зен… — Он хмуро мотнул головой. Здесь нельзя было найти ни хитро выточенных деталей, чтобы заменить поврежденные, ни вообще какой-нибудь железки, которая подошла бы на скорую руку. Какого черта таскать с собой это дерьмо, даже в рабочем состоянии, если половина отряда не сможет им воспользоваться?

Ракханка потянулась к арбалету, он позволил ей взять оружие. Она осмотрела полуразобранный механизм, ее уши с кисточками встали торчком, глаза ярко светились любопытством, словно у кошки.

— Так в чем дело?

Он с отвращением ткнул во взводный рычаг и пробормотал:

— Чертову штуку сейчас можно взвести только грубой силой. Сейчас это хороший кусок дерьма, и все! Я-то его натяну, да что толку…

Красти зацепила рычаг когтем и взвела его одним неуловимым движением, с грацией потягивающегося танцора. Ее многослойные рукава и свободная накидка скрыли игру мускулов и суставов, когда она отвела рычаг назад, далеко назад, до самого упора. И защелкнула его там. Без видимых усилий. И взглянула на него.

— Черт… — прошептал он.

— Этого достаточно? — В ее глазах горел свирепый огонек. — Достаточно, чтобы убить? — А в голосе ее сквозила нетерпеливая страсть, первобытная, всеобъемлющая — казалось, она наполняла палатку. Дэмьен почувствовал, как и в нем самом, где-то глубоко внутри, пробуждается к жизни какой-то первобытный инстинкт, и с трудом заставил себя подавить новое ощущение.

— В общем, да, — кивнул он. Его мускулы заныли, потому что он бессознательно представил ее силу. Сопереживал ее жестокости. — Более чем достаточно.

И мысленно добавил: «И да поможет Господь тому, кто встанет на твоем пути».

Охотник одиноко стоял на невысоком холме, черный силуэт на фоне черной ночи. И пристально смотрел вдаль, как будто простым сосредоточением мысли мог преодолеть сотни миль между собой и своей целью. А может быть, и мог… Дэмьен не имел бы ничего против.

Священник подошел к нему и молча ожидал, зная, что Таррант чувствует его присутствие. Через минуту посвященный пошевелился и глубоко вдохнул. Первый раз за все то время, что Дэмьен стоял рядом.

— Как там дела? — спросил Охотник.

— Да вроде ничего. Многое мы потеряли в реке… но насколько это повредило, покажет время. Я хотел спросить… Твои карты…

— Возможно, уже в Змее.

Дэмьен медленно вздохнул:

— Жаль.

— Мне тоже. Очень. Это были драгоценные реликвии.

— Я знаю собирателей, которые пошли бы из-за них на убийство.

— Я и пошел, — невозмутимо отозвался Таррант.

Дэмьен взглянул на собеседника, потрясенный ответом. Потом сменил тему:

— Я тебя едва нашел.

— Прошу прощения. Мне было необходимо уйти. Не от вас, — быстро пояснил он. — От ракхов. Они перекрывали потоки, делали их недоступными для чистого Творения. Мне нужно было избавиться от их влияния.

Дэмьен посмотрел на восток, но не увидел ничего, кроме тьмы.

— Ты пытаешься Познать врага?

Тот подтвердил кивком.

— И пытаюсь не дать ему Познать нас. Потоки здесь направлены на восток, а значит, каждое наше намерение становится ему известным. Это как запахи по ветру — легко читать, просто понять. Я пытался провести Затемнение. Удалось ли мне… — Посвященный как-то стесненно пожал плечами. — Время покажет. Я сделал все, что мог.

Он повернул лицо к Дэмьену, и светлые серые глаза впились в лицо священника. Серебряные озера неведомой глубины, что впитывали, втягивали знание: на миг у Дэмьена закружилась голова, он пошатнулся… Но глаза колдуна были уже просто глазами, и канал между двумя людьми вновь закрылся.

— Зачем ты пришел сюда? — спросил посвященный.

Дэмьен попытался составить дипломатичную фразу, вежливый оборот, нейтральную словесную конструкцию. Но надо было отвечать, и он выбрал простейший вариант — и наиболее прямой.

— Я хочу знать, кто ты такой, — тихо сказал он.

— А-а, — хмыкнул посвященный. — Вот оно что.

— Это путешествие с каждой ночью становится все опасней. Одному трудно решать за четверых, и я не хочу утверждать, что это у меня получается или что это мне нравится. Но это нужно делать. А как это делать, если я даже не знаю, кто мой спутник? Мы уже попадали в ситуацию, когда я не знал, как, черт побери, помочь тебе или хотя бы не помешать… Я не люблю чувствовать себя беспомощным. Но там, на реке, было именно так. Я не люблю путешествовать с загадками, но ты заставляешь меня так поступать. Это никому из нас не облегчает путь. — Он подождал мгновение, надеясь на ответ. Не дождавшись, продолжил: — Я думаю, они могли убить тебя там, у реки. И не думаю, что ты смог бы им помешать. Я не прав? Столетия жизни, могущество, о котором другие не осмеливаются даже мечтать, — и все это могло закончиться одним ударом копья. Скажи мне, Охотник, я неверно оценил тебя?

Глаза посвященного сузились: память о той ночи явно растравила его.

— Если бы я решал только за себя, они бы меня даже не коснулись. Но я беспокоился за леди, а значит, ты… — Он запнулся. — Нет, это сложно.

— У нас с тобой общее дело. Ни мне, ни тебе может не нравиться этот факт, но мы оба согласились принять его. Я выполнил свою часть договора — ты знаешь это, Охотник. Теперь твоя очередь.

Тихий голос Тарранта звенел от напряжения:

— Ты спрашиваешь, чтобы узнать мои слабости.

— Я спрашиваю, что ты такое. Разве это так неразумно? С каким человеком — или существом — мы странствуем бок о бок. Черт бы тебя побрал, колдун! Я устал гадать! Устал надеяться, что нас не застанет врасплох ситуация, когда мое неведение дорого нам обойдется. Я мог бы помочь тебе там, у реки, но как я мог узнать, что тебе нужно? Они могли угрожать тебе чем угодно, но что может действительно угрожать твоей власти? Чем ближе мы к нашему врагу, тем яснее видно, насколько он силен. В один прекрасный день мы столкнемся с главным ублюдком лицом к лицу, и ты должен будешь рассчитывать на одного из нас, как на поддержку. Помилуй нас Боже, если и тогда я должен буду гадать. Ты что, рискнешь своей жизнью, положась на мои догадки?

Охотник взглянул на него. Холодные глаза, и еще холоднее их выражение; слова его падали как льдинки:

— Человек не должен выказывать свои уязвимые места тому, кто намеревается его уничтожить.

Дэмьен резко вдохнул, задержал воздух. Медленно выдохнул:

— Я никогда не говорил этого.

Слабая улыбка — почти улыбка — смягчила выражение лица Охотника.

— Ты и вправду считаешь, что можешь скрыть от меня хоть что-нибудь? После всего, что произошло между нами? Я знаю, каковы твои намерения.

— Но не здесь, — твердо заявил Дэмьен — Не сейчас. Не во время нашего путешествия. Я не могу сказать, что случится потом, когда мы оставим земли ракхов, но сейчас мы четверо — союзники. Я принял это. Разве ты не видишь, что я не лгу?

— А потом? — тихо осведомился посвященный.

— Что ты хочешь сказать? — огрызнулся Дэмьен. — Что я одобряю твой образ жизни? Что в моем характере сидеть в сторонке и смотреть, как режут женщин ради твоей забавы? Я поклялся избавить от тебя мир гораздо раньше, чем встретил. Но этот обет принадлежит другому времени и месту — вообще другому миру. Здесь другие правила. И если мы оба хотим вернуться домой, мы, черт возьми, должны работать вместе. После же этого… Полагаю, ты знаешь, как позаботиться о себе, вернувшись назад, в Лес. Ты и вправду думаешь, что простые слова могут что-то изменить?

Минуту Таррант пристально всматривался в него. Невозможно было понять выражение его глаз, направление его мыслей; невозможно было проникнуть под его непроницаемую маску.

— Упрямство — одно из немногих твоих качеств, которое возмещает нехватку прочих, — задумчиво проговорил он наконец. — Иногда оно раздражает… но с ним приходится считаться.

Внезапно сорвался ветер, всколыхнул траву у них под ногами. Где-то неподалеку хрипло крикнула голодная хищная птица.

— Ты спрашиваешь, кто я, как будто на это так просто ответить. Словно я сам не провел столько веков, пытаясь выяснить именно это. — Он отвернулся от Дэмьена, так что тот не мог видеть его лица; его слова адресовались ночи. — Десять веков назад я пожертвовал своей человеческой сущностью, заключив сделку. Есть в этом мире силы столь злые, что им нет имени, столь всеобъемлющие, что ни один образ не может вместить их. Я говорил с ними через канал, протравленный кровью моей семьи. «Дайте мне вечную жизнь, — сказал я им, — и я буду служить вашим целям. Я приму любую форму, какую вы потребуете, приспособлю свою плоть, чтобы удовлетворить вашу волю, — вы получите всего меня, кроме моей души. Она одна останется при мне». И они ответили — не словами, превращением. Я стал чем-то другим, не тем человеком, которым был; существом, чей голод и инстинкты служили темной воле. И договор этот до сих пор действителен.

Законы моего существования? Я узнавал их не сразу. Как актер, который обнаружил себя стоящим на незнакомой сцене, изрекающим строки, которых он не знает, в пьесе, которую никогда не читал, я ощупью брел сквозь века. Ты думаешь, это было не так? Ты думаешь, когда я принес жертву, кто-то сунул мне в руки учебник и сказал: «Вот новые правила. Ты должен следовать им». Жаль разочаровывать тебя, священник… — Он холодно хмыкнул. — Я живу. Я хочу есть. Я ищу то, что может насытить голод и учусь добывать это. Вначале у меня было мало опыта, и грубый голод утоляла грубая пища. Кровь. Насилие. Судороги агонизирующей плоти. Когда я стал искушеннее, таким же стал и мой аппетит… Но прежняя пища еще подкрепляет меня, — предупредил он. — Пусть это будет человеческая кровь, если нет ничего другого. Я ответил на твой вопрос?

— Ты был вампиром.

— Какое-то время. Когда только начинал. Прежде, чем Открыл, что есть и другие возможности. Жалкая полужизнь этих типов и огромные физические усилия никогда меня не привлекали. Я счел утонченное наслаждение от вмешательства в физиологию гораздо более… удовлетворительным. Что до власти, что поддерживает во мне жизнь… Назови это слиянием тех сил, которые на Земле считались просто негативными, но которые здесь имеют материальную основу и энергетический потенциал, о котором на Земле не приходилось и мечтать. Холод, который есть отсутствие тепла. Тьма, которая есть отсутствие света. Смерть — отсутствие жизни. Эти силы заключают в себе мое бытие — они хранят мою жизнь, они определяют мою силу и мою слабость, мои желания, даже мой способ мыслить. Что до того, как эта власть проявляет себя… — Он помолчал. — Я принимаю любую форму, чтобы внушить страх тем, кто окружает меня.

— Как ты поступил в Морготе.

— Как я поступаю даже сейчас.

Дэмьен застыл.

— Леди знает, что я могу, подражая тварям, атаковавшим ее, заставить ее вновь пережить эту боль в любое время, когда мне того захочется. Это достаточно страшно, как ты думаешь? Сензи Рис требует гораздо более тонкой работы. Скажем, я олицетворяю собой власть, которой он жаждет, соблазн отбросить все, чем он дорожит, и без оглядки прыгнуть во тьму — и страх, что он вернется оттуда с пустыми руками, с душой, опаленной и израненной злом.

— А я? — с трудом спросил Дэмьен.

— Ты? — Охотник тихо рассмеялся. — Для тебя я стал самым коварным существом из всех: цивилизованное зло, культурное, обольстительное. Зло, которое ты терпишь, поскольку нуждаешься в его услугах, даже когда это самое терпение выбивает подпорки из-под твоей морали. Зло, которое заставляет тебя сомневаться в самых глубинных принципах, на которых держится твоя личность, которое размывает границу между светом и тьмой, пока ты не перестаешь понимать, что есть что и как они разделяются… Это твой самый большой страх, священник. Проснуться однажды утром и больше не знать, кто и что ты есть. — Бледные глаза жадно блеснули в лунном свете. — Это тебя успокоило? Хватит с тебя? Или хочешь услышать еще что-нибудь?

Какое-то время Дэмьен не мог вымолвить ни слова; рана была слишком свежа, и голос не подчинялся. Наконец он заговорил, тщательно подбирая слова:

— Когда это все кончится… когда мы встретимся с нашим врагом, когда выберемся из земель ракхов — тогда я убью тебя, Охотник. И избавлю мир от твоей заразы. Клянусь.

Трудно сказать, что выражала гримаса, исказившая лицо Охотника. Печаль? Веселье?

— Не сомневаюсь, что ты попытаешься, — негромко проговорил он.

В путь отправились на закате. Когда усаживались на лошадей, селение вздрогнуло от толчка, украшения на палатках зазвенели, как колокольчики под ветром, и детвора разбежалась, визжа, как маленькие бесенята, но несмотря на шум, небольшое землетрясение не причинило особого ущерба. Зато к поверхности поднялось свежее земное Фэа, на какое-то время усилив потоки, — Дэмьен посчитал это отличным предзнаменованием.

На первый взгляд отряд был неплохо снаряжен для путешествия — пятеро путников, пять скакунов, припасов достаточно, чтобы добраться до восточного побережья и обратно. Никому не хотелось думать, что вернутся не все: они запаслись снаряжением в избытке на всех, словно выполняя некий ритуал надежды, отвергая очевидность, вооружаясь против самой Смерти, поскольку направлялись прямиком в ее владения. Все члены маленькой экспедиции, заметил Дэмьен, являли собой сочетание противоположностей: Сиани и Сензи восседали на ксанди, ракханка поигрывала арбалетом, он сам был закутан в наскоро перешитые чужие тряпки, разукрашенные в ракханском стиле. Вообще-то надо было бы поблагодарить хозяев за толстую шерстяную рубаху, защищавшую его от осенних ветров лучше, чем его собственный, сотканный людьми плащ, но слишком уж яркие рисунки, украшавшие эту одежду, делали ее… чересчур заметной. Нет, его не раздражали чистые тона, он надевал без возражений даже ту безвкусную и кричащую дрянь, что носили щеголи Ганджи-на-Утесах, но совершать подвиги в ракханском стиле, путаясь в развевающихся ярких тканях, окутывающих его персону… Он даже засомневался, не проявился ли таким образом скрытый сарказм — эти таинственные пиктограммы вполне могли быть чем-то вроде ракханского юмора, насмешкой в его адрес. В самом деле, для чего еще могли служить картинки, иллюстрирующие его собственную историю, обмотанные вокруг его живота?

Что до Тарранта… тот остался Таррантом. Высокий, элегантный, утонченно высокомерный, он ехал на последнем из коней Леса, как будто это всегда была и всегда будет его верховая лошадь. Не было и речи о том, чтобы он сел на ксанди, — животные не стерпели бы его, а он явно рассматривал их как ошибку природы. К великому удивлению Дэмьена, не успели они оставить селение ракхов, как посвященный на своем черном коне встал во главе отряда. Как будто бросил вызов врагу.

«Похоже, он чертовски хорошо знает, что никто не собирается сейчас на нас нападать, — думал Дэмьен. — Он не дурак».

И тут же поправился:

«Ты не прав, священник. Ты пристрастен». Он напомнил себе, что сделал для него посвященный. Не только спас его жизнь в реке, но и вылечил потом от лихорадки, что трепала его, промокшего и промерзшего насквозь. Он вздрогнул, вспомнив холодный огонь, брызнувший по его жилам, боль и ужас, что терзали его тело (а Охотник конечно же подкормился его чувствами, как он это всегда делал), когда убийственное средство подействовало, но сам Дэмьен в его том состоянии вообще не смог бы помочь себе.

«Называй это как хочешь, — мысленно обратился он к Охотнику. — Для меня это выглядело как Исцеление».

Технические подробности. Он знал теперь, что значит истинное Целение для договора, связывающего посвященного. Стоит ему сделать что-нибудь для жизни — или обратиться к огню, к истинному свету — и ослабеет власть, что сохраняет его жизнь. Адская цена за простое сострадание.

«По какой же тонкой грани ты должен идти, чтобы сопровождать нас!» Дэмьен посмотрел на спину посвященного — и дальше, во тьму, что скрывала владения их врага. И весь передернулся. «По какой тонкой ниточке идем мы все!»

 

34

Сензи пугало, что враг может Увидеть их продвижение. Он до ужаса боялся этого. Иногда ему было до того трудно сдерживать страх, что он не мог выполнять простейшую работу — разбить лагерь, приготовить еду, отстоять дежурство, страх заполнял его целиком, и единственное, что он тогда мог, — заползти в постель и дрожать от паники. Как справляются с этим его товарищи? Неужели они не испытывают таких чувств вообще или просто лучше их прячут?

Раньше с ним такого не бывало. Когда они шли в Кали, через Лес, у границ Завесы. Потому что их врагом тогда был не человек, а не имеющая формы абстракция. Дуновение зла, тень угрозы, но вовсе не существо, у которого есть имя, родина, армии, крепости, оружие, о котором можно только догадываться. Враг, который знает, как читать потоки, которому становится известным любое их движение, пока они медленно приближаются к границам его владений. Может быть, Затемнение, которое произвел Таррант, как-то укрыло их, а может, и нет. Само их присутствие в землях ракхов, инородное тело в местных потоках, вызывало в них такие явные изменения, что только слепой может проморгать подобное. Так объявил им Таррант.

Надо же было ему об этом говорить!

Но другого пути не существует: так сказал Дэмьен. Нет другого пути к цели, и нет другого способа ее достичь. Риск реален, но неизбежен. Таррант Творил каждое утро и каждую ночь, возобновляя рисунок, закрывающий от врага их истинную сущность, их вооружение, их намерения… Но помогала ли эта хитрость или была лишь напрасной тратой сил, знали только боги. Путники делали все, что могли. И надеялись, что этого хватит.

И молились.

День за днем продолжался путь по поросшей травой равнине, простертой в бесконечность плоской земле, населенной тысячами жизней. Дикие ксанди паслись на бурых осенних лугах, сторожко поглядывая на своих одомашненных сородичей, когда отряд проходил мимо. Мелкие хохлатые падальщики прыгали в траве, порой становясь жертвой молниеносного броска зубастого хищника. Когда разговор путников сменялся молчанием, они слышали, как звенел воздух, наполненный чириканьем, клохтаньем, шелестом и шуршаньем, — царство природы, сметаемое напором зимы. Время от времени Сензи задействовал Видение и Наблюдал узоры Фэа, что доминировали на этой земле: ровные, мощные потоки, тонкий узор, мягкие завитки и круги которого связывали хищника, подстерегающего добычу, и беспечного зверька, и все живое вокруг них, солнце, что их грело, облака, что питали их влагой. Здесь, в этих местах, присутствие людей казалось свежей ссадиной — вспухшим, лиловато-серым синяком, демонстративным следом насилия. Невозможно было представить, что Таррант в силах Затемнить такую помету или хотя бы замаскировать ее на время. Если их враг умел Видеть, он наверняка уже заметил их; и никто из них не сомневался, что так оно и случилось.

«Да помогут нам боги, — лихорадочно молился Сензи. — Нам всем».

Ночью приходили демоны, кровососы и сходные с ними, но в сравнении с теми, что обитали в Лесу, или даже с чертовщиной Джаггернаута они выглядели просто заморышами: вылепленные аурой страхов отряда, они могли обрасти лишь призрачной плотью, чтоб мелькнуть и растаять, не больше. Им не хватало материальности, чтоб устоять против самого слабого Рассеяния, той материальности, что приходит только с годами паразитического существования при хозяевах-творцах, что берет начало из темных глубин, которые есть во всякой человеческой душе. Даже Сензи мог изгнать их труднопроизносимым словом-ключом к Действию. Видимо, извращения человеческой природы, создающей себе демонов, не имели подобия в сознании ракхене. Земли, заселенные аборигенами Эрны, в этом смысле были куда более спокойными, чем те, где жили люди. Здесь почти не встречалось кошмаров, что терзали первых колонистов.

«Тогда откуда же пришли пожиратели памяти? — размышлял Сензи. — Ни одно сознание не способно в одиночку взрастить ужас такой силы».

Миля за милей убегала под копытами коней однообразная унылая равнина. С каждым шагом удалялись они от Ниспосланных гор, и дымка легкого сизого тумана укутывала уходившие за горизонт острые пики. Однажды утром Сензи осмотрелся и обнаружил, что больше не видит ничего примечательного: ни гор за спиной, ни обрыва на востоке — ничего, никакой отметины, которая нарушала бы совершенную плоскость земли. Теперь казалось, будто они могут ехать бесконечно по неизменной земле, под неизменным небом, и лишь легкие ленивые облака заденут их, проплывая, своей мимолетной тенью.

И тут без всякого предупреждения раздался крик. Кто-то свистнул, потом зарычал по-звериному — или это был членораздельный вопль, в котором даже можно было распознать искаженный английский. Густая трава расступилась, пропустив воинов-ракхене, которые окружили их, встопорщив гривы, с явно враждебными намерениями. Подоспели и другие, точно стая охотящихся зверей — бешеные воины-кочевники явно собирались разобраться с любым человеком, который встал бы на их пути. Их темперамент был так дик, так необуздан, что Сензи, попытавшийся Познать их, уловил лишь сеть их послеобразов, точно он слишком долго смотрел на солнце.

И только проводница-ракх спасла положение. Она торговалась за их жизни, шипела, то приказывая, то убеждая, принимала угрожающие позы, когда не хватало слов, — так с рычанием и визгом решался территориальный конфликт. Взъерошенный мех и напряжение шей служили далеко не последними аргументами в иерархическом споре. Неохотно, со злобой расступилось враждебное племя, чтобы дать им дорогу. Низкое рычание возникало глубоко в глотках ракхене, когда ненавистный человеческий запах достигал их чувствительных ноздрей, но они не двинулись с места, не причинили вреда исконным своим врагам — и скоро тоже исчезли, поглощенные бескрайним травяным морем, что тянулось от горизонта до горизонта без конца и края.

Они сталкивались и с другими племенами, почти с тем же результатом. И Сензи пришел к выводу, что присоединение к отряду ракханки-красти было удивительной удачей. Они уцелели в зловещем Лесу, они пробивались сквозь смертоносные буруны и землетрясения и через засады зверей, но они никогда бы не прошли через эти равнины без нее. Ракхов было попросту слишком много, они обладали слишком взрывным темпераментом, слишком страстно стремились убивать людей. Отряд разорвали бы на куски прежде, чем они успели бы произнести хоть слово.

Утомление уже сказывалось на нервах — нормальная человеческая реакция на бесконечные, как две капли воды похожие одна на другую мили. В эти бедные на события дни легко вспыхивало раздражение; страх и скука, объединившись, превращали любую мелкую неприятность в повод для ссоры. Сколько еще смогут они так проехать, когда им со всех сторон грозят ужасные опасности, а они даже не имеют возможности сразиться? Миля за милей, всегда на виду, ни на мгновение нельзя уединиться, чтобы сменить одежду, вымыться, облегчиться или хотя бы просто уйти? По крайней мере, хоть Таррант исчезал каждое утро. Это помогало. Сензи чуть ли не глазами видел, как некое облако окутывало Дэмьена, когда Охотник Превращался, вытягивая широкие крылья, что уносили его в дневное убежище. Таррант отказывался укрываться вместе с остальными, и это было мудро: кто бы сказал, когда искушение легкого убийства может пересилить вынужденный сговор священника с совестью, когда ему, поклявшемуся избавить мир от Охотника, станет невмоготу в одной с ним палатке? Земля здесь богата укрытиями, говорил Таррант, и его Зрение посвященного легко проникало в тончайшие изменения потоков, которые выдавали близость подходящей пещеры. Так что он отдыхал в земле, как мертвец, пока они разбивали лагерь, и отсыпались, и несли нелегкое дежурство. И когда он возвращался к ночи, в глазах Дэмьена было столько же сожаления, сколько и облегчения, что он умудрился провести еще один день в безопасности.

Со временем их стали одолевать кошмары — чудовищные видения, полные зловещих, противоестественных символов. Все чаще люди просыпались в холодном поту, с колотящимися сердцами, и все надежды на дневной отдых развеивались. Даже ракханку это не миновало — она вздрагивала во власти каких-то полузвериных кошмаров, которые исторгали нечленораздельное рычание из ее рта, яростно билась, спеленутая своим одеялом. Настоящий отдых стал почти невозможен, лишь урывки бредовых снов, пока не нападали кошмары.

А напасть мог и кое-кто еще. Об этом думали все, и все этого боялись. Ведь это враг мог наблюдать за ними откуда-нибудь неподалеку, мог Насылать этих тварей, чтоб мучить их, лишать их сна, пока они не доберутся до его владений, похожие на собственные тени. Это было реально, и это пугало. Они пытались бороться — со страхом, с ночными кошмарами, с клаустрофобией, выраставшей из-за столь долгой постоянной близости других, жгучего, неисполнимого желания побыть одному. И тогда Таррант отразил Творением их кошмары, спалив какие-то драгоценные бумаги, которые он до сих пор заботливо укрывал при себе; и после этой его жертвы как будто вспыхнул солнечный свет и выжег окрестности от всякой гнили, дав им на время покой. Творение сохранялось не то день, не то два; у Сензи были сомнения.

Они направлялись к юго-востоку, как посоветовала ракханка. Так они должны были выбраться к месту, где смыкались две горные цепи, там имелся удобный проход. Они долго и безрезультатно спорили насчет такого пути — может быть, именно этого и ожидает от них враг? — но в конце концов решили, что выбора все равно нет; подступали холода, и дорогу выбирать особенно было некогда. Кроме того, неужели они всерьез думают, что здесь можно сохранить тайну? Неужели искренне считают, что Познанием нельзя разведать каждый их шаг, куда бы они ни направились?

В конце концов, и Таррант убеждал их идти через долину.

— В горах потоки должны быть сильнее, — сказал он, — и они текут к нашему врагу. Здесь это наносит нам ущерб — вся моя сила уходит на то, чтобы блокировать истечение, скрыть наши намерения, чтобы они не достигли врага. Но когда мы доберемся до гор и земное Фэа станет мощнее, я смогу повернуть те же самые потоки против него. Создать имитацию нашего отряда, чтоб она заняла наше место и отвлекла его внимание. Тогда мы сможем пройти незамеченными.

— Искажение, — хмыкнул Дэмьен.

— Гораздо сложнее, — заверил Таррант. — Но результаты примерно те же.

— Ты уверен, что это сработает? — потребовал точного ответа Сензи.

Бледные глаза обратились на него — совершенно безжизненные, совершенно холодные.

— Это уже однажды сработало, — сухо сказал посвященный. И оставил их размышлять, какой хитростью спасена была их бренная плоть на краю Леса.

Как же Сензи желал такой власти! Хотя бы раз в жизни, но он хотел испробовать ее вкус. Почувствовать, каково это — позволить Фэа пройти сквозь душу, подобно тому, как лучи солнца пронизывают стекло: концентрированные, чистые, мощные. Хоть один бы раз — и все, говорил он себе, — но знал, все время знал, что этого не будет, не может быть, ему никогда не явится такое счастливое видение. Никогда! Никогда он не будет страдать, как Сиани, у которой отняли…

«Я бы скорее умер», — подумал он. И вздрогнул, представив это.

Но вот спустя долгие дни перед ними появились восточные горы. Мглистые пурпурные пики обрисовались на фоне сверкающего восхода, голубой и серый бархат пологих склонов обрамлял восходящее солнце. Не сговариваясь, все остановились в молчании, шепча про себя благодарственную молитву — каждый свою. Горы эти не были почти нагими гранитными пиками, подобно Ниспосланным: ни тощих сосен кое-где, ни клочковатых пятен кустарника, типичных для более северных краев. Здешние вершины покрывала буйная растительность, склоны разукрашивала рыжая, красная, солнечно-золотая палитра поздней осени, и сплошь заросшие лесом холмы неохотно уступали дорогу снежным пикам, что высились вдали.

— Как хорошо, — прошептал Сензи. Он услышал, как священник тоже что-то пробормотал: благодарил своего Бога, должно быть, за то, что они успешно добрались в этакую даль. Ракханка — ее полное имя было Хессет са-Рестрат — шипела что-то на родном языке, и на этот раз грубые слова ракхене казались мягкими, нежными. Почти любовными.

«Мы молодцы, — подумал Сензи, посылая своего скакуна вперед. И добавил с невеселой честностью: — Молодцы, что дошли хотя бы сюда».

Стоянку разбили в тени деревьев, на берегу небольшого ручейка. Это место выбрала ракханка, пользуясь чутьем, о природе которого Сензи мог только догадываться; она же вывела их к роднику. Парень вспомнил, как на Морготе ей подчинялась приливная сила, и невольно вздрогнул. «Она знает и умеет больше, чем хочет показать. Чем это грозит нам? Поможет ли она нам в нужде или бросит людей тонуть или выплыть, как они сами сумеют?» Он сильно подозревал, что так оно и будет. С самого начала красти мало разговаривала с остальными членами отряда, да и то ограничивала темы разговоров практическими нуждами: сколько идти, куда идти, чем накормить животных. «Да, — подумал он, — это стоит уточнить». Ракханка мало говорила с мужчинами. Только к Сиани она относилась по-другому, несколько раз даже снисходила до настоящей беседы, даже отъезжала с женщиной подальше, делая вид, будто советуется насчет путешествия. Время от времени Сензи ловил обрывки их разговора, и вечерний ветерок доносил до него весьма интересные вещи. История ракхене. Обычаи ракхене. Легенды ракхене.

«Чужое знание», — думал он с благоговением. Даже утратив свои познания, свою уверенность, мастерство посвященной, Сиани осталась во многом такой же, как была, — она жаждала знания, как большинство людей жаждут пищи.

Или власти.

Каково это, размышлял подмастерье, с легкостью добывать то, к чему так стремишься? Его собственный голод можно было сравнить с дырой, пустотой, огромной раной, не поддающейся исцелению. Посвященные говорили о музыке жизни, которая наполняет каждое живое существо песней и эхом от каждой молекулы неживого вещества, бесконечной симфонии бытия; он до боли желал услышать ее сам. Ракханка могла видеть приливное Фэа — протянувшуюся через все вечернее небо мерцающую, переливающуюся ленту, сверкающую, как тысячи драгоценных камней; он томительно жаждал овладеть этим Видением. Сиани однажды Выделила ему часть своих чувств, но стало только хуже. Боль была так сильна, что вызывала экстаз, желание почти что стало обладанием… Но не стало. Он отшатнулся с болью и обидой, он был до того потрясен, что несколько дней просто не мог Творить сам. Больше они этого не повторяли.

«То, чего я хочу, мне не сможет дать никто». Такова была истина, такова была его сущность, но оттого, что он это знал, было ничуть не легче.

На этот раз Джеральд Таррант присоединился к ним точно на закате. Точнехонько в тот миг, когда солнце окончательно скрылось за горизонтом. И спутники его поняли: что-то случилось. Обычно он, прежде чем вернуться к ним, какое-то время охотился, добывая себе пропитание.

Он не тратил времени на предисловия и обратился к остальным, как только сформировавшийся человеческий облик позволил ему говорить.

— Вы помните, какое сегодня число? — спросил он, когда последнее перо втянулось в его тело, в волосы, в спутанные волны одежды. — Вы понимаете, что скоро начнется?

Какое-то время все молчали. Потом Дэмьен выпрямился — и Сензи также застыл, осознав наконец, о чем говорит Таррант. Странствуя по землям ракхов, они утратили счет дням. Но теперь, взглянув на небо, Сензи вспомнил о календаре.

На востоке, полускрытая кронами деревьев, уже садилась Каска. На западе Домина и Прима скоро закатятся вслед за солнцем. Через час скроются из вида последние звезды Сердца. Потом — тьма. Абсолютная чернота.

— Истинная ночь, — прошептал кто-то.

— Вот именно, — подтвердил Таррант.

А они об этом позабыли. Они все забыли. Осенью такое случается очень редко, и предыдущие истинные ночи были так коротки… Сензи подумал, сколько может продлиться эта, если одновременно заходят все три луны, и вздрогнул от ужаса. В такое время находиться вдали от дома — безумие. Полнейшее безумие. Но разве у них есть выбор?

— Сколько это продлится? — осведомился Дэмьен.

— Несколько часов. Точно нельзя сказать, если под рукой нет подробной таблицы лунных восходов — а моя осталась на дне реки. Но Каска взойдет как раз перед тем, как ослабнет темное Фэа, — а до этого пройдет большая часть ночи.

Сдерживая страх в голосе, Сензи спросил:

— Думаешь, на нас нападут?

— Ты про нашего врага? — Подумав, Таррант покачал головой. — Сейчас вряд ли. Не здесь. Такие ночи еще будут, а напасть на нас ему выгодней, когда мы подойдем поближе. Но вот Познанием он может достать нас и сейчас. Или чем-то подобным. Впрочем, с этим я легко справлюсь сам, раз уж солнце зашло. — Нечто похожее на улыбку скользнуло по его лицу. — Истинная ночь — это и мое время.

— Так ты знаешь, за чем нам надо следить? — поинтересовался Дэмьен.

— Не столько следить, сколько сделать. — Охотник повернулся к Сиани; светлые глаза блеснули серебром в лунном сиянии. — Леди?

Женщина медленно, глубоко вздохнула. Странное волнение исходило от нее — смесь страха и желания, почти сексуальное возбуждение. Что-то в этом заставило Сензи поежиться.

— Пора? — прошептала она.

— Если вы готовы.

Она зажмурилась. И чуть заметно кивнула. Сензи почти видел, как она дрожит.

— Что «пора»? — возмутился Дэмьен. — Не самое лучшее время разыгрывать мистерии, Охотник.

— Никто и не собирается. Мы — леди и я — обсуждали некое… мероприятие. Думаю, эта ночь как раз подходит для того, чтобы его провести. От леди потребуется определенная смелость, но не думаю, чтобы леди когда-либо страдала от ее отсутствия.

— Не объяснишь ли поподробнее? — Священник тщательно следил за своей интонацией, но Сензи чувствовал, что тот едва сдерживается. Как будто одно лишь приближение истинной ночи разрушало те внутренние запреты, те хрупкие преграды, которые заставляли священника смириться с присутствием Тарранта. Или утверждать, что смирился.

Охотник объяснил:

— Вы знаете, что между Сиани и тем, кто ее атаковал, в момент нападения установилась связь. Вы сами намеревались использовать эту связь, когда достигнете владений врага. Зачем бы еще вы потащили ее с собой? С помощью простого, но тщательно подготовленного Познания вы сможете выйти на обидчика, выбрать его среди сотен ему подобных… Достойный восхищения замысел, доступный вашему разумению и вашим возможностям. Но сегодня, во время истинной тьмы, я могу сделать гораздо больше. Я могу получить преимущество, которое наш враг вряд ли предвидит. — Он слегка поклонился Сиани. — Если будет на то воля леди.

Сензи видел, как сжимаются и разжимаются ее руки, как побелело от страха ее лицо. Дэмьен тоже это видел и хрипло произнес:

— Ты не сделаешь ничего, что увеличило бы риск для нее. Ты понял? Она и так в опасности.

Глаза Тарранта злобно сверкнули.

— Не будь глупцом, священник! Риск всегда огромен. Именно ее хочет заполучить наш враг, не нас — и он попытается заявить права на нее, как только мы пересечем горы. Приведя леди так близко к его владениям, вы заставляете ее рисковать больше, чем где бы то ни было. И ты в некотором смысле прав. Я с тобой согласен. Но сейчас пора применить инструменты, которыми пользуется сам враг, потому что не воспользоваться ими, не обратить их против него любым способом — значит проиграть, преподобный Райс. К тому же позволю себе напомнить, что и я по-своему — и очень сильно — заинтересован в успехе этой миссии. Еще и поэтому я не позволю себе излишне рисковать. — Он сделал паузу. — Я понятно объяснил?

Между двумя мужчинами повисло молчание: ледяное, едкое, колючее от ненависти. Пока Дэмьен не обрел голос и не заставил себя спокойно проговорить:

— Продолжай.

Охотник покосился на Сиани.

— С ее помощью, — объяснил он, — я смогу добраться до разума ее мучителя. Это опасный процесс. Используя только земное Фэа, я никогда не смог бы этого сделать — могущество нашего врага в его владениях равно моему, и он легко обратит подобное Творение против нас. Но сейчас, в те драгоценные часы, когда на земле господствует темное Фэа… Это моя сущность, священник. Моя жизнь. Обычный человек никогда не одолеет меня на этом поприще, не принеся прежде Жертву, подобную той, что принес я.

— Все это мне чертовски не нравится, — пробормотал Дэмьен. Его реакция на то, что собрался сделать Охотник, разбередила земное Фэа вокруг: поляна наполнилась запахом крови, жаром его отвращения. — И чего можно этим достичь? Если у тебя получится?

— Если получится — а шансы отличные, — у нас будет куда больше информации о нашем враге, чем дал бы любой другой способ. Мы определим его местопребывание, его намерения, возможно, даже его слабости. Мы узнаем, что значит для него связь с Сиани и как он может использовать ее против нас.

— А если ты проиграешь? — не отставал Дэмьен.

— Если проиграю?

Посвященный взглянул на Сиани, и она смело встретила его взгляд, легким кивком подтвердив — да, она понимает, чем рискует, и тем не менее хочет попытаться. Но ее руки неудержимо дрожали, и Сензи показалось, что в уголках ее глаз блеснули слезы.

— Если я проиграю, — мягко сказал Охотник, — не будет смысла продолжать наше путешествие. Потому что он получит ее. Я сам отдам ее врагу.

Минуту стояла полнейшая тишина. Огонь, угасая, затрещал, и последние угольки, рассыпавшись, взметнули вверх рой искр. Ракханка напряглась, словно в предчувствии битвы, но с места не двинулась и по-прежнему молчала. Дэмьен посмотрел на Сиани и прочитал что-то в ее глазах, отчего его лицо потемнело и глубокая морщина залегла меж бровями, безмолвно говоря о его опасениях.

— Ну что ж, — выдохнул он наконец. — Если того хочет Сиани. Если нет другого выбора.

— Я хочу, — тихо подтвердила она.

А Таррант заключил:

— Выбора нет.

Темное Фэа. Силовые пряди медленно отделялись от земли, колышась над ней, точно паутина. Густо-фиолетовые струи энергии расползались змеями, ритмически изгибаясь, напоминая по виду — и по сути — извилины человеческого мозга. Энергия столь чувствительная, что, вздрагивая, меняла направление от простого взгляда. Энергия столь неуправляемая, что пойманные ею человеческие страхи росли и развивались самостоятельно еще долго после того, как непосредственная их причина стиралась из памяти. Энергия столь жадная, что пожирала саму тьму, поглощала самую суть ночи, чтоб умножиться еще и еще, пронизывая ночь своими пульсирующими жилами.

— Вы готовы? — прошептал Таррант. Его голос был чуть слышнее ветра и так же холоден, как ночь, что стремительно опустилась на них. Сензи дрожал, наблюдая за его приготовлениями к Творению, и не только потому, что ночь была холодной.

— Готова, — отозвалась Сиани.

Охотник осторожно привязывал ее — запястья и лодыжки плотно прикручены к колышкам, глубоко вкопанным в землю. Еще одна веревка перетягивала ее грудь, не давая ей подняться. Эти приготовления были необходимы, как пояснил Таррант, на случай, если обидчик Сиани перехватит контроль над ее телом, но у Сензи один взгляд на это вызвал тошнотворный страх. Дэмьен рассказывал ему, как была связана жена Владетеля Меренты, когда люди обнаружили ее тело. Точно так же, подумал он. Его скрутило от одной этой мысли.

— Ну вот, — выдохнул Охотник. Он оглядел каждого из них по очереди — Дэмьен попытался твердо встретить его взгляд, Сензи не смог. Как будто что-то в этих светлых глазах пробуждалось к жизни, что-то темное и жуткое. И голодное. — Мне нужна тишина. Полная. И никто не должен вмешиваться — что бы ни случилось. Чем бы ни пришлось заплатить за это Творение. Потому что прервать его на середине означает отдать ее душу врагу. Понятно?

Он обращался ко всем, но его глаза неотступно следили за Дэмьеном. После секундной паузы священник принужденно кивнул и пробормотал:

— Начинай.

«Что бы ни случилось». Сензи уже видел, как что-то неясное формируется за их спинами, за границей круга света. Их собственные страхи оживляло и овеществляло зловещее Фэа беспросветных часов. Таррант утверждал, что пробраться внутрь не сможет ничто, — его собственная натура питается темной силой и поглотит любое ее проявление, которое как-либо минует охранительную черту, — но все равно Сензи дрожал, когда легионы тварей, созданных из их страхов, множились вокруг магического круга в поисках малейшей лазейки. Его искушала мысль ослабить свое Зрение, чтобы поблекли жуткие видения, но тогда все стало бы гораздо хуже. Вокруг них по крайней мере был свет — густо-фиолетовый сгусток могущества истинной ночи ничего не освещал, но хоть как-то поддерживал. Без этого осенняя ночь была совершенно лишена света — пещерные своды, черный потолок, и человек мог поднести руку к самому лицу и не увидеть ее; темнота, казалось, сжимала так, что было трудно дышать, и хотелось отчаянно рвануться к свету, к любому свету… только сейчас, здесь, некуда было бежать. И тьма простоит еще часы и часы. Даже слабое свечение таинственного ночного Фэа было предпочтительнее.

Медленно, как клубящийся дым, Фэа начало стягиваться к телу Сиани. Сензи видел, что она вздрагивает, но не знал, от боли или просто от страха. Ей конечно же было чего бояться. Когда она вдыхала, тонкие фиолетовые струйки пронизывали воздух и проникали в ее легкие, в ее плоть; воздух, что она выдыхала, был совершенно черный, текучие завихрения и сгустки агата, из которых была выпита вся энергия. Женщина медленно опустила веки, но даже после этого Сензи видел фиолетовый свет, что мерцал под ними, словно таинственный зеленый огонь, горящий ночью в глазах кошки. Она буквально впитывала темную силу.

— Повинуйся мне, — тихо приказал Охотник. Его голос переполняла ледяная нежность, от которой по спине Сензи побежали мурашки. — Каждой мыслью, каждой частицей своего существа. — И добавил почти ласково: — Ты же знаешь, что я не причиню тебе вреда.

Сиани кивнула. Потом по ее телу прошла долгая дрожь, и Сензи показалось, что он услышал едва уловимый звук — стон? — вырвавшийся из ее губ. Фэа, привлеченное Творением Тарранта, плотно клубилось вокруг нее, и вскоре стала видна ее связь с внешней силой — пульсирующая живая нить, темная пуповина. Связь, по которой проходили волны в ритме неслышно бьющегося сердца.

— Ты жаждешь, — властно объявил Таррант. Он мерно выговаривал слова, которые были заклинанием обладания. — Жаждешь памяти. Жизни. Кусочков прошлого, которые ты вытягиваешь из чужих душ. Жажда неутолимая, всеобъемлющая. Она мучит тебя. Она делает тебя сильным. Она влечет тебя к пище и дает тебе власть добыть ее. — В голосе посвященного звучало такое обещание, сочувствие, темное обольщение, что простой перечень свойств демона исподволь оживал. Какую часть себя самого он использовал, выстраивая этот список? Когда он дотронулся до Сиани, приложив тонкую руку к ее сердцу, Сензи словно ударило током, как будто это сделал их враг. Охотник и тот, кто ограбил Сиани, могли питаться различными эмоциями, но они служили одному и тому же темному Узору.

Когда Таррант коснулся Сиани, она вскрикнула и внезапно обмякла, так что Сензи насмерть испугался за нее. Минуту она лежала как мертвая, так неподвижно, что Сензи тщетно высматривал хоть признак дыхания, малейшую дрожь биения сердца. Ничего не было. Потом она встрепенулась, глаза ее резко открылись. Они были черными, абсолютно черными, без следов белка и радужки. Пустые впадины, которые ничто не могло наполнить.

— Кто ты? — властно спросил Охотник.

Голос, что принадлежал Сиани, но не был ее голосом, ответил:

— Эссистат са-Лема. Техирра са-Стейат. Сиани са-Фарадэй. Другие. — Мертвенный шелест вырвался из ее рта — должно быть, это был смех. — Я не помню всех имен.

Таррант посмотрел на Хессет. Она коротко кивнула. Да, это имена ракхов, показывало ее движение. На этот раз она слушала так же внимательно, как и люди.

Охотник вновь обратился к Сиани:

— Где ты?

Вновь прозвучал призрачный смех — и в то же время загадочный.

— Черная шахта. Логово охотника. Подвал гроз.

— Где? — настаивал Таррант.

То, чем была Сиани, закрыло ее глаза.

— Во тьме, — прошептала она наконец. — Под Домом Гроз.

— В земле?

— Нет. Да.

— В пещерах? Туннелях? Ходах, прорытых людьми?

Глаза женщины распахнулись, уставились на него.

— Ракхами, — злобно поправила она. — Там жили Потерянные, пока мы не выгнали их. Мы и память их ели, но там было очень мало вещей, туннели, голод, безмозглая чепуха. Не сравнить с памятью других ракхов. — Сиани закрыла глаза, и волна дрожи прошла по ее телу — волна непривычного возбуждения, подобного сладострастной судороге оргазма. — И не сравнить с человеческой, — шепнула она. — С ней ничто не сравнится.

Снова Таррант взглянул на Хессет, и на этот раз губы его беззвучно выговорили: «Потерянные?» Короткий кивок красти подтвердил, что ей известно, о чем идет речь, но объяснит она позже. По крайней мере, Сензи на это надеялся.

Таррант вернулся к Сиани. Черная бездна ее глаз поблескивала подобно обсидиану, пока она наблюдала за ним.

— Ты боишься? — спросил он.

— Боюсь?

— Как ракхи. Как люди.

— Боюсь? Как это… «за свою жизнь?» Нет. С какой стати?

— Ты чувствуешь себя в безопасности?

— Я в безопасности.

— Защищен? — нащупывал почву Таррант.

— Да.

— Хорошо защищен?

Пустые глаза открылись; лучик фиолетового света шевельнулся в их глубине.

— Безусловно.

— Как?

Сиани, казалось, заколебалась.

— Лема защищает. Держатель охраняет.

— Против чего?

Ответа не последовало, и Таррант повысил голос:

— Против ракхов?

— Людей, — прошипела она. — Они идут за нами. Так сказал Лема. Они идут и несут Огонь, который может сжечь ночь. Может сжечь нас.

— Но ты не испугался.

— Нет! — Голос превратился в сипение. — Лема защитит. Держатель все знает. Даже теперь…

Она запнулась. Вдруг задохнулась, как от резкой боли. Таррант быстро вставил:

— Это требует большого труда.

— Вовсе нет, — отозвалась она. Ее тело расслабилось, как-то растеклось по земле. А голос усилился. Сензи почувствовал, что какой-то барьер не то чтобы преодолен, не сломан, но как-то обойден. — Всего лишь применить Ложное Познание. Остальное зависит от нас.

Сензи заметил, как что-то промелькнуло в глазах Тарранта, слишком легко и быстро, чтоб понять — что именно. Испуг? Удивление?

— Ложное Познание? — повторил он.

— Да. Демон сказал, что это лучше всего. Обернуть их собственное Познание против них. Пусть они будут уверены в том, что правы, и сами направятся в ловушку. Это единственный способ поймать посвященного, сказал Калеста. Обмануть его, используя его собственное Видение.

Минуту длилось молчание. Смутные очертания всколыхнулись вокруг Тарранта, его дурные предчувствия просачивались из души, придавая форму теням. Посмертная маска. Копье. Вспышка огня. В другое время, в другом месте эти образы могли бы овеществиться, но его голодное естество впитывало их, едва они появлялись. Оставался только короткий послеобраз, черный на фоне черной ночи.

— Скажи мне, — еле сдерживаясь, прошептал он. — Ложное Познание. Что это?

Сиани, казалось, уже хотела произнести что-то, но остановилась.

— Говори!

Она беззвучно разевала рот, как вытащенная из воды рыба. Выглядело так, будто слова просто не могут вырваться наружу. Охотник подался вперед и схватил ее за руку; его энергия вливалась в женщину, как стремительный поток фиолетовой Фэа, исторгнутый его жаждой, движимый его целью.

— Говори! — вновь велел он.

Сиани пыталась сопротивляться, пыталась вырваться и наконец закричала, когда ледяная хватка крепко-накрепко стиснула ее душу. Сензи видел, как рванулся вперед Дэмьен и как он заставил себя остановиться. Потому что она может умереть, если он вмешается. Только поэтому. Но во взгляде его пылала смерть.

— Говори, — последний раз приказал Охотник, и Сензи почувствовал, что он использует темное Фэа, чтоб выжать из нее информацию, как сок из спелого плода.

— Кратер Санша! — выкрикнула женщина. И слезы побежали по ее лицу, и она неистово забилась в его руках. Слова полились из нее, как будто они жили своей жизнью и теперь рвались на свободу. — Человеческое Познание приведет их сюда по нашему следу. Они будут надеяться, что наша крепость там, под Домом Гроз. Самое главное, что и он надеется на это — их посвященный, — потому что Калеста извлек образ из его разума. Когда он смотрел на свои карты и говорил: «Вот где должен быть враг», Голодные заметили это. И Держатель позволил людям думать, что он прав, исказил его Познание, чтобы оно само завело их в западню.

Минуту Таррант стоял неподвижно и молча. Взгляд его был ужасен — стыд, и ярость, и слепая, неистовая ненависть смешались с еще менее приятными эмоциями, которые Сенэи даже не отважился опознать, но Сиани, или то существо, которое обитало сейчас в ее теле, казалось, не замечала этого. Если бы Охотник не связал себя словом, что не нанесет ей вреда, он — Сензи был в этом совершенно уверен — избил бы тело, лежащее перед ним, чтобы страдания передались тому, кто владел сейчас женщиной; но он был связан клятвой, и потому подавил бешенство.

— Где находится Дом Гроз? — прошипел он. Темно-пурпурные завитки его ярости растворялись в ночи. — Где крепость твоего народа?

Она не ответила; его глаза холодно сузились, и она даже задохнулась. Сензи видел, как ломалось ее последнее сопротивление.

— В месте могущества, — прошептала она. — Где земное Фэа изливается потоком, жаждущим покорения. Где плиты звенят от боли, когда их взламывает мощь. Где Держатель…

Тело Сиани застыло. Она беззвучно пошевелила губами — и вдруг судорога боли пронизала ее, пройдя от макушки до пят, как волна.

— Нет! — выкрикнула она, и это был голос Сиани, ее боль. Она вырывалась из пут с такой силой, что почти вывернула шесты из земли. — Джеральд!

Но посвященный и не думал помогать ей.

— Прекрати! — прошипел Дэмьен. Он снова рванулся вперед… и заставил себя остановиться, хотя кулаки его сжались в ярости.

«Прервать это Творение — значит отдать ее душу ее врагу».

— Прекрати это, черт бы тебя побрал! Она больше не выдержит!

И как будто в ответ струйка крови вытекла из ее рта. Таррант наконец пошевелился. Он положил ладони на щеки Сиани — она попыталась укусить его, исступленно, как раненый зверь, — но он крепко прижал ее голову к земле и держал так, пока тело извивалось в путах. Пристально всматриваясь в ее глаза, он прижимал ее к земле одной силой своего взгляда. Эту власть Сензи видел — яркий пурпур, что дрожал от силы его ненависти.

— Уходи, — свирепо выдохнул он. — Это не твоя плоть, не твое место. Повинуйся!

Сиани вздрогнула в его руках — беспомощно, как ребенок. Кровь стекала по ее щекам, пачкала его руки, густо-пурпурная в свете Фэа. Капала на землю. Охотник не обращал на это внимания.

— Повинуйся! — вновь прошептал он. И власть, что исходила от него, была столь яркой, столь ослепляющей, что Сензи отвернулся.

На краткий миг все тело Сиани застыло, веревки заскрипели, когда она натянула их. Потом внезапно вся сила из нее куда-то ушла. Она лежала на окровавленной земле, как сломанная кукла, и лишь прерывистое дыхание показывало, что она жива. Чуть погодя Таррант выпустил ее. Глаза женщины — уже человеческие, покрасневшие — закрылись. Она дрожала, как от холода.

— Достань Огонь, — тихо обратился Охотник к Дэмьену.

— Ты уверен…

— Достань!

Он подождал, пока священник не исполнит его приказ, затем поспешно отошел на несколько шагов от остальных. Однако он явно не собирался далеко отходить от Сиани; он оставался достаточно близко, так что, когда Огонь был раскрыт, свет выжег полосу на лице Охотника, и она вспыхнула багрово-красным, пока он наблюдал за женщиной.

Некоторое время Сензи ничего не видел: так ослепительно сверкал Огонь. Зрение затмилось. Маг-подмастерье знал, что оно не скоро восстановится, но сейчас в нем не было нужды. Темное Фэа ушло, поглощенное и растворенное силой освященного Церковью пламени. И с ним угасли последние фиолетовые отблески, окружавшие Сиани. Когда Дэмьен подошел к ней, она тихо всхлипнула и держалась за него, пока он перерезал путы. Священник поднял ее на руках и прижал к ней Огонь.

— С ней все будет в порядке, — заверил его Охотник. — Держите здесь Огонь, пока не взойдет Каска. Нет. Пока не взойдет солнце. Она будет в безопасности, пока ее освещает истинный свет; ни его власть, ни моя ничего с ней не сделают.

— Но если ты… — начал было Дэмьен.

— Вы останетесь здесь без меня, — резко оборвал его Таррант. — Надо кое за чем приглядеть, и один я лучше справлюсь.

— К тому же здесь Огонь, — спокойно заметил Дэмьен.

Таррант повернулся к священнику, очень медленно, и дал ему увидеть, как заветный свет смазал его черты. Кожа на его лице и руках покраснела, стянулась, начала шелушиться, но его холодный взгляд неотступно следил за Дэмьеном, и в нем не было ни намека на боль или колебание.

— Не надо меня недооценивать, — предостерег он. Кровь скопилась в уголке его глаза, и он сморгнул ее; капля потекла по щеке, как слеза. Но он не отвернулся, даже не заслонился от света Огня. — Никогда не следует меня недооценивать.

— Я был не прав, — признал наконец Дэмьен.

— Вот именно, — подтвердил Охотник. И поклонился Сиани — легкое движение, поспешное, но почтительное. — Ради вашего же блага, не обсуждайте то, что здесь произошло — ни слова! — пока не взойдет солнце. Иначе враг может узнать… слишком много. Леди?

Ее шепот был еле слышен:

— Я понимаю.

Он шагнул и исчез, быстрее, чем мог уследить глаз. Покрасневшая плоть растворилась в черноте, пылающая кожа была проглочена тьмой. Исцелена особой властью истинной ночи.

— Огонь не повредил ему, — прошептал Сензи. — И не похоже, чтоб…

— Разумеется, повредил, — резко вставил Дэмьен. — И убил бы, если б он задержался еще немного.

— Но он не казался…

— Неужели? А по-моему, он стоял бы здесь, терпя боль, пока Огонь не сжег бы его до углей. Просто, чтобы настоять на своем. — Священник глубоко вздохнул и крепко обнял Сиани. — Это и делает его таким чертовски опасным, — пробормотал он.

Шел дождь. Не моросящий дождик предыдущих дней, холодный, но терпимый мелкий туман, что лишь увлажнял землю, не расквашивая ее; ливень пришел с востока, его пригнал ветер, что промчался тысячи миль от самого моря, увлекая за собой испарения и туманы и превращая их в плотные черные грозовые тучи. Если Каска и взошла, они все равно не могли увидеть ее. Дождь лил как из ведра, вперемешку с градинами и кусками льда, как будто вода не могла решить, какую ей принять форму. И было холодно, темно и мокро.

Женщины, съежившись, сидели в палатке ракханки — конусообразном укрытии из толстых шкур, натянутых вокруг шеста. Сензи и Дэмьен оставались снаружи, пока не соорудили примитивный навес для своих животных. Лошади беспокойно рвали привязь, а стреноженные ксанди нервно кружили вокруг стоянки, как будто начинали сожалеть о своей — подкрепленной Фэа — верности ракханке и ее спутникам. Но двое мужчин нашли неподалеку от лагеря расселину в гранитном выступе и забили щель над ней охапками веток, образовавших достаточно плотную крышу. Ливень каплями просачивался в укрытие и стеной стоял снаружи. Хватит, решил Дэмьен. В резком свете Огня, который отбрасывал черные тени на отвесные гранитные стены, они завели промокших животных внутрь и проследили, чтобы те безопасно устроились, а потом вернулись в лагерь.

Таррант, как можно было предвидеть, не вернулся. Дэмьен пробормотал что-то насчет того, что тот не хочет повредить свою прическу, и Сензи притворился, будто ему смешно. Мужчины, как смогли, выкрутили свою одежду и сменили промокшее тряпье на холодное, но более сухое. В узком пространстве под навесом из шкур удобно устроиться было трудно, уединиться невозможно, но четыре теплых тела в такой тесноте уверенно согревались, и когда наконец подошел рассвет, Сензи обнаружил, что в этой вневременной темноте почти выспался.

Рассвет. Они решили, что это действительно рассвет, потому что небо стало медленно сереть. Но солнце пряталось за толстым слоем серых грозовых туч, и его свет еле-еле просачивался сквозь полосы дождя. Несколько раз Сензи и Дэмьен, сгорбившись, выглядывали из маленького отверстия в палатке, щуря глаза на небо. Ждали, когда же солнечный свет прорвет завесу облаков. Потому что пока Сиани не подвергнется очищающему воздействию солнца, никто из них не осмеливался заговорить о том, что он видел, или слышал, или чего боялся этой ночью. Строить какие-либо планы тоже было нельзя.

Это был самый долгий день, который они провели вместе.

Ближе к закату тучи наконец разошлись. Вдали блеснул свет и разбился в дождевых каплях на тысячи блистающих драгоценностей. В просвете меж облаков сначала показалось солнце, потом Сердце. Белый свет сливался с золотым, и медленно согревал промерзшую землю, и превращал дождь в волшебный серебряный туман. Вскоре над ними появилось пятно чистого неба, потом еще и еще; тем не менее прошли часы, прежде чем Сиани смогла выдержать полный свет дня, дрожа от боли, пока солнечное Фэа выжигало последние следы Творения истинной ночи в ее теле.

Джеральд Таррант вернулся на закате. Как раз перед этим они привели обратно своих верховых животных — те были злые и голодные, хотя и не слишком вымокли, — и собрали пучок сухих прутиков под палаткой, достаточно, чтобы развести хилый костерок. Четверо молча сидели вокруг огня, пока Таррант восстанавливал защитный круг. Остерегается шпионов, догадался Сензи. Наконец посвященный вроде бы успокоился и опустился на место у огня. Его волосы, заметил Сензи, были не только сухие, но и тщательно причесаны.

— Я надеялся, что у нас будет еще несколько ночей, прежде чем придется принимать решение, — объявил он остальным. — У нас далеко не вся информация, которая нам необходима, и я надеялся найти ее в Лема. Но, думаю, ясно, что времени-то нам и не хватает. Наш враг ожидает нас, и в результате мы чуть не попали прямо в его лапы. Так что мы должны решить прямо здесь и сейчас — что мы сделаем и как мы собираемся это сделать. Надо спешить, прежде чем наш враг поймет, что мы его раскусили.

— Спешить, не зная земли, по которой идем? — фыркнул Сензи.

— Нельзя выиграть войну, позволив своему врагу диктовать ее законы. А он именно это и пытается сделать. Пришло время спланировать дальнейшие действия — быстро и тщательно. Иначе мы можем с тем же успехом отправиться в кратер Санша и просто-напросто отдать леди в их руки.

— Какова вероятность, что он уже знает о том, что ты сделал ночью? — спросил Дэмьен.

Таррант колебался.

— Вообще-то это неизбежно. Ни один колдун такого не пропустит. Но сейчас… Я был очень, очень осторожен. И темное Фэа — моя стихия, помните; пользоваться этой силой для меня так же естественно, как для вас — дышать. Но если он все-таки докопается до чего-то, то обнаружит, что мы всего лишь хотели установить связь между ним и Сиани, чтобы облегчить прямое нападение. И не смогли. Другая информация в нашу сторону по этой связи не пройдет. — Он повернулся к ракханке. — Мне нужно кое-что выяснить, прежде чем мы сможем принять решение. Враг назвал несколько имен, которые мне не знакомы. Они могут решить дело. А ты, похоже, опознала их.

— Потерянные.

— И Калеста.

Она покачала головой:

— Это имя и мне незнакомо. Но Потерянные… Так ракхене называют одно племя нашего народа, пропавшее в годы Перемен. Понимаете, у нас не было тогда своего языка, и наше тело еще не устоялось; каждое новое поколение отличалось от предыдущего, так что социальная целостность общества была почти невозможна. От тех времен у нас сохранились только устные предания, и даже они недостоверны. Ведь они, естественно, изменялись при пересказе.

Ракхи, что пришли сюда первыми, — те, кто выжил при переходе через Ниспосланные горы, — рассеялись по этим землям, и каждая группа обосновалась на своей территории. Это пока были даже не племена — скорее расширенные семьи. Многие поселились на равнинах, потому что эта земля была более гостеприимной. Другие ушли на юг, в мокрые земли. Или на восток. Нашим предкам требовалось много свободного пространства, так же, как вам нужна пища и вода. Вначале на наши земли вторгались люди… — Красти вздернула голову, втягивая воздух сквозь стиснутые зубы. — Они все умерли или ушли. Наш народ распространился повсюду. Мы изменились. Мы обрели язык. Культуру. Цивилизацию. Наконец равнинные ракхи пустились в странствия, чтобы увидеть, какой мы заполучили мир, и больше узнать о вашем мире — это входило в традицию Краст, — и медленно, постепенно разбросанные племена встречались вновь. Мы обнаружили две вещи: во-первых, хотя человеческое Творение еще определяло наше общее развитие, мы приспособились к тем землям, которые выбрали сами. Ракхи, что охотились за пропитанием в южных болотах, теперь весьма мало походили на мой народ и на другие племена; в некоторых случаях различие было столь велико, что препятствовало сближению и бракам, — согласно вашей науке, это могло означать, что мы принадлежим к разным видам.

Во-вторых, мы открыли, что во время нашего рассеивания много ракхов пропало. Они выбрали для поселения горы — эти горы — и жили здесь на ранних стадиях своего развития. Мы находили следы их культуры — орудия, кучи мусора, сломанные украшения, но ни намека на то, куда они делись. Легенды говорят, — она глубоко вздохнула, — что они ушли под землю. Что это было во время ужасных холодов, когда тучи вулканического пепла отрезали нас от солнечного тепла и горы покрылись льдом. Разумеется, большая часть ракхов скорее искали бы укрытия под своей территорией, чем совсем покинули бы ее. Если и так, о них все равно больше никто не слышал. Только легенды остались.

— И теперь еще это свидетельство, — кивнул Дэмьен. — «Там жили Потерянные, пока мы не выгнали их». Если бы мы знали, как давно это было…

— Три века назад, — холодно вставил Таррант. — Плюс-минус десять лет.

Дэмьен в удивлении воззрился на него:

— Откуда ты знаешь?

— Ракханочка из Лема, помнишь? Я… допросил ее.

На какое-то мгновение Дэмьен потерял дар речи. Потом прошипел:

— Ублюдок.

Таррант пожал плечами.

— Мы нуждались в информации. У нее были нужные сведения. — Его глаза темно блеснули. — Уверяю тебя, ее эмоциональное состояние было… имело второстепенное значение.

Дэмьен привстал, но Сиани положила руку ему на плечо.

— С этим покончено, — резко сказала она. — Ты уже не сможешь ей помочь. Мы должны работать вместе.

Он заставил себя опуститься на место и буркнул:

— Дальше.

— Три века назад, — повторил Таррант, — Потерянные еще были живы и процветали, именно тогда они вырыли свои туннели. Или приспособили для жилья уже существующие пещеры — наш информатор, похоже, имел в виду оба варианта. Потом пришел этот чужестранный чародей. Человек — Хозяин Лема, который выстроил крепость над их муравейником. А демоны, что служили ему, нашли пристанище в нижних пещерах, выкурив оттуда их обитателей. Так что они должны быть защищены от солнечного света.

— Три века, — вслух подумала Сиани. — Потерянные ракхи могут еще быть живы.

— Приспособившись к темноте и поэтому став очень чувствительными к свету. Не думаю, чтобы они в нем особо нуждались, и по этой причине их подземные жилища должны быть тесно связаны между собой. Так, чтобы они могли пройти из одного в другое, не выходя на поверхность.

— Включая… — начал Сензи.

Таррант кивнул:

— Угадал.

— Подземный ход, — прошептал Дэмьен.

— Если их туннели прорыты ракхами — нет. Новые владельцы должны были изолировать их, в целях защиты. Или выставить там охрану. Но если речь идет о естественных пещерах, с их бесконечным разнообразием… это реальная возможность найти какой-то путь внутрь, о котором наши враги не знают. Или самим проложить его, через примыкающие полости.

— Войти через черный ход, — протянул Сензи.

— Именно так.

Дэмьен повернулся к красти:

— Каковы шансы найти этих подземных ракхов? И связаться с ними, если найдем?

— Кто знает, где они и существуют ли еще? Никто не видел их вот уже многие века. Что до общения… они не говорят по-английски, я уверена; это более позднее приобретение. Но они должны еще помнить отрывочно язык ракхене… а может, и нет. Слишком много времени прошло, чтобы что-то утверждать.

— Но туннели-то там есть, не сомневайтесь, — усмехнулся Таррант.

Дэмьен искоса посмотрел на него:

— Думаешь, сможешь их найти?

Тот хмыкнул.

— А что, по-твоему, я делаю каждое утро, когда приходится искать укрытие? Обнаружить пустоты в земле — детская забава для того, кто может Видеть потоки. Это умеет и Сензи — именно таким способом он вывел нас к берегу. Но обнаружить нужные пещеры… — Посвященный многозначительно покачал головой. — Это потребует некоторых усилий.

— Ну что ж, — подытожил Дэмьен. — Скажем, у нас есть возможность подкрасться к ним. И у нас есть эффективное оружие, если они чувствительны к солнечному свету. — Он погладил сумку, висевшую на его поясе. — И достаточно времени впереди, чтоб решить, как мы это используем. Что до ловушки, подстроенной нашим врагом… Теперь мы знаем, что за игру он затеял, и сможем отразить удар. И значит, остается решить один вопрос…

— Куда, черт побери, мы направляемся, — подхватил Сензи.

Таррант извлек из кармана сложенный в несколько раз пергаментный свиток и развернул его; это оказалась обширная карта здешних равнин и предгорий.

— Я нарисовал это по памяти, когда потерял оригинал. Не гарантирую точности, но надеюсь, что общий вид не переврал.

Он расстелил лист перед всеми. Это была карта земель ракхов и окружающих районов, на которую от руки была нанесена паутина чернильных линий.

— Пунктирные линии, — прошептал Дэмьен.

Таррант кивнул.

— Мелкие я наверняка забыл, но основные границы плит на месте.

Эта карта, в отличие от первой, была озаглавлена: «Великое Плато Новая Атлантида. Восточный Серпантин. Малый Континент». Таррант указал на место, где встречались три массивных плиты.

— Это единственный энергетический узел в этом районе. Думаю, враг поселился где-то рядом. Однако наш информатор утверждает, что он сидит на самой вершине.

— Но ведь ты говорил… — перебил его Дэмьен.

— Что только глупец способен на такое? Говорил. И повторю еще раз. Не спрашивайте меня, как он удерживает там свою крепость. Одними заклинаниями этого не сделать. Он должен рассчитывать на что-то еще. Может, и на удачу. Девушка утверждала, что здесь подолгу не бывает землетрясений. Годами.

— Это невозможно, — пробормотал Дэмьен.

Таррант кивнул:

— По крайней мере, очень странно. Маленькие, конечно, могут пройти незамеченными… но даже если так, речь о том, что здесь брешь в сейсмической активности. Только бы она продержалась достаточно долго, чтоб мы успели дойти.

— Кстати, — вскинулся Дэмьен, — а нет ли какой-нибудь возможности не дать Хозяину Лема выследить нас? Кажется, он пробил твое Затемнение…

— Нельзя ослепить ясновидящего, — резко заявил Таррант. — Но можно отвести ему глаза. Прошлой ночью я подготовил Творение, которое должно этому помочь. Оно подействует… здесь! — Он ткнул в точку на карте в двух днях пути на восток. — Мы находимся как раз на таком расстоянии на пути в Лема, и он это знает. Но пока наша пятерка достигнет этой точки, я принял меры, чтоб нас заменила подделка. Наши двойники продолжат наш путь, — его ноготь прочертил линию через горы, в Лема, к месту, где встречались три плато, — сюда.

Он указал точку милях в двенадцати на восток от энергетического узла и вопросительно взглянул на ракханку.

Та подалась вперед и передвинула его руку на несколько дюймов южнее. И кивнула.

— Здесь кратер. — Она посмотрела на Тарранта. — И западня.

— Пока они будут добираться туда, его Творение будет тянуться к ним. Мы станем как бы невидимы.

Дэмьен гневно уставился на него. Что-то в его лице заставило Сензи поежиться.

— Ты хочешь использовать людей, — тихо сказал он. — Ракхов.

— Хорошую подделку нельзя сотворить из воздуха. Такая иллюзия ни на миг не введет в заблуждение посвященного. Она недостаточно материальна, и когда он захочет выяснить, что скрывается под поверхностью…

— Ни в чем не повинных ракхов.

Охотник потемнел лицом:

— Это война, священник. А на войне бывают несчастные случаи. С невинными тоже.

— У тебя нет на это права.

— У меня есть власть. И хватит об этом. Я не собираюсь устраивать дискуссию. Особенно когда на чаше весов — моя собственная жизнь. Я сделал слишком большую ставку в игре, и если я умру, меня ожидает чертовски горячий прием. Так что Творение сработало. Я уже защитил его. Когда мы попадем сюда, — он сердито постучал по карте, — пять обманок достигнут кратера Санша. И так как мое Действие связано с живой плотью, они его убедят, и наш враг будет следить за ними, не за нами — пока они не умрут. — Он не спеша выпрямился. — Я не намерен погибнуть здесь, священник. Тем паче ради твоих моральных принципов. И лучше бы тебе смириться с этим.

Не отвечая, Дэмьен повернулся к Сиани.

— Си…

— Не надо, Дэмьен. Он прав. — Женщина коснулась его руки; его передернуло, как от боли. — У нас нет выбора, неужели ты не понимаешь? Нам необходимо это Творение либо что-то подобное. Или же мы должны сдаться. Но я не могу, Дэмьен. Не могу отступить. А ты?

Он молча отодвинулся от Сиани. Трудно было прочесть что-либо на его лице, но холод его заставил Сензи вздрогнуть.

— Вы победили, — наконец выдавил он. — Я не буду вмешиваться. Я не смогу. Но ты заплатишь за эти жизни — кровью. Клянусь.

Охотник негромко, зло рассмеялся:

— За эти, за те, за тысячи других.

Утро. Новый день. Она пришла к Сензи, когда он собирал топливо для костра. И это так поразило его, что он чуть не выронил вязанку.

— Сиани?

Солнечный свет проливался сквозь безлистые ветви над головой, выдавая ее бледность. Ее слабость. Две прошлые ночи выжали из нее больше сил, чем они могли представить.

— Я думала, что ты не откажешься от компании.

Слова не доходили до парня, пока он не взял себя в руки.

— Ты не должна покидать лагерь.

Женщина пожала плечами. Это была лишь тень ее прежних движений, да и сама она походила на тень. Даже взгляд ее словно ослабел.

— Ты беспокоишься, как и он. — Она поискала, на что бы сесть, и примостилась на пеньке. — Иногда я от этого так устаю. — Вздохнув, она сползла пониже и прилегла. — Иногда так хочется убежать… от страхов, от людей. — Она поймала взгляд Сензи, задержала его. — Ты понимаешь, о чем я?

Он почувствовал, как кровь прилила к его щекам; с усилием подавил желание сбежать от нее.

— Это очень опасно, Си. Ты не можешь оставаться одна, даже на несколько минут.

— Я знаю, — выдохнула она. — Но… когда очень многим рискуешь, чувство опасности притупляется. Ведь такое возможно? Иногда я стараюсь напомнить себе, как близко мы подошли к нашему врагу, как велико его могущество… но даже тогда ощущаю какую-то отстраненность. Нереальность. Как будто мне надо делать такую работу — бояться. — Она взглянула на свои ладони, словно надеясь найти на них ответ. И тихо произнесла: — Не было случая рассказать тебе раньше. Про воспоминания. Только отрывки, кусочки… но они опять появились. Когда Джеральд проводил Творение. Как будто, пока эта тварь занимала мое тело, я воспринимала ее разум. Моя память заключена в ее плоти. — Она подняла взгляд на подмастерье. Карие глаза блеснули на солнце. — Я вспомнила… как ты пришел ко мне. Ты помнишь, Зен?

Это было так давно, в таком чужом мире, к которому уже не было возврата, что ему понадобилось время, чтоб воскресить все в памяти. Воскресить себя тогдашнего.

— Да, — тихо сказал он. И поморщился, окончательно вспомнив.

— Ты был молод. Так молод! Помнишь? Образ, что сохранился с нашей первой встречи. Твое лицо. То, что я увидела в нем… что Прозрела в тебе. Но больше всего запомнилась твоя юность. Боги, ты был так юн…

— Мне и сейчас всего тридцать четыре, — защищаясь, вставил подмастерье.

— Действительно. Еще молод. Тело еще не стареет — хотя бы не так быстро. Еще в том возрасте, когда Фэа может восстановить плоть… — Она помолчала, обдумывая какую-то мысль. Потом что-то решила для себя. — Ты помнишь, зачем пришел ко мне? Чего ты хотел?

Его лицо уже пылало. Он отвернулся:

— Пожалуйста, Си…

— Тут нечего стыдиться.

Он покачал головой, закусив губу; его поразило, что память прошлого может до сих пор вызывать живую боль.

— Это не стыд, Си. Это… Я не понимал. Ничего не понимал. Я хотел, чтобы мир был другим, чем он есть.

— Ты пришел ко мне в поисках Видения, — мягко проговорила она. — Не власть, не здоровье, даже не бессмертие… Тебя не интересовало то, чего ищут другие. Только Зрение.

Он старался совладать со своим голосом, но на это уходили все его силы. Внутри все в нем тряслось, душа трепетала от унижения.

— А ты объяснила мне истину. Что я никогда его не получу.

— Да. Я сделала это. Служение, подобное твоему, заслуживает честности, хотя правда может ранить очень больно. И если она действительно ранила, так это потому, что многие люди лгали тебе — заставляли тебя верить, что есть какая-то надежда, но они не были…

— Они не были посвященными, — быстро вставил он. — Они не могли знать.

— Это так… Прости меня, — прошептала она.

Он зажмурился; душа его ныла от горя, от боли разбитой мечты.

— Ты сделала то, что должна была сделать.

— И я в это верила. Мы все в это верили. Что посвященность — природное свойство; никто не может получить его или утратить. Это не дело человека, не способ Творения. Способность Видеть существует в том, кто родился с нею. — Он услышал, что она глубоко вздохнула. Набирается храбрости? — Я ошибалась, Зен.

Он резко обернулся. Он не сразу понял ее слова и то, что они могут означать. Потрясение было слишком велико.

— Я верила в то, что сказала тебе. И любой посвященный сказал бы то же самое — любой честный. Но только никто из нас не жил так долго, чтобы понять…

Она внезапно остановилась, как будто собственное признание чрезвычайно расстроило ее. Сензи ощущал, как дрожат его руки от надежды и страха, как будто он балансирует на краю пропасти. На краю зияющего провала, и вот-вот упадет…

— Понять — что? — Подмастерье едва мог справиться со словами. — О чем ты говоришь, Сиани?

И она прошептала — украдкой, будто боялась, что кто-нибудь их услышит:

— Человек не может достичь такого, говорила я. Человек не может сосредоточить в своих руках такую власть, чтобы сломать барьеры в своей душе… Один человек, — подчеркнула она. — Но что, если сотни чародеев сложат свои умения, что, если тысячи сольют свою жизненную энергию, все свои надежды и мечты в одном всевластном Творении — что тогда? Может быть, этого хватит? Разве законы Эрны не могут измениться под таким давлением?

Сензи смотрел на нее в растерянности и не мог вымолвить ни слова.

— Джеральд поведал мне, в чем дело. Показал мне схему действия. Он ведь был рядом, когда впервые была вызвана эта энергия, он видел своими глазами, что она может сделать… Но я не думаю, чтобы он собирался ее использовать. Или сказал бы тебе, если б использовал. — Она подалась вперед, обхватив колени. Ее голос звучал на редкость низко, что-то лихорадочное сквозило в ее тоне. — Огонь, Зен. Вот что это такое. Могущество тысяч, сконцентрированное в крохотном флаконе. Усмиренное, чтобы послужить воле человека. — Сиани остановилась, давая словам время проникнуть в разум. Их смысл опалял, словно пламя. — Я верю, что он может освободить тебя. Я верю, что он может дать тебе все, чего ты захочешь. — Она встала и подошла к подмастерью; не так близко, чтобы коснуться, но все же очень близко. — Я еще не восстановила все свои знания, — закончила она. — Я не знаю, точно ли это сработает. Но вот что еще рассказал мне об этой энергии Джеральд: ее использовали во времена Священных Войн. А еще я думаю… — Она глубоко вздохнула. — Огонь может изменить тебя, Сензи. Дать тебе то, о чем ты мечтал тогда. Ты ведь еще хочешь этого?

— О боги, да…

Возможно ли это? Он так старался похоронить эту надежду, что чуть не похоронил с нею свою жизнь. И теперь решиться на это снова, после стольких лет… Минуту он ничего не мог произнести в ответ. Он боялся, что вместо слов может выйти что-то менее благородное — слезы, вздохи или просто бессловесная дрожь. Эмоции были слишком сильны, чтоб их вынести.

— Он знает? — еле выговорил Сензи. — Дэмьен… Ты сказала ему?

— Как я могу? — мягко сказала она. — Он никогда не позволит тебе овладеть этим. Такое использование будет… богохульством для него.

— Но разве это — то, что ты здесь, — разве это не похоже на предательство?

— Я не разделяю его веру, — напомнила ему Сиани.

— Но не будет же он… Я имею в виду, Дэмьен…

— Ты неправильно понял меня. Я глубоко уважаю его, но с философской точки зрения… — Женщина, казалось, колебалась. — Порою кажется, что мы с ним из разных миров. Вера, которой он служит… — Она раздраженно тряхнула головой. — Это не значит, что я не уважаю ее или его, но боги! Эти люди живут в придуманном мире, наполненном смутными надеждами и ложно понятыми страстями… а я простой прагматик. Я реалист. Это мой мир. Я его приняла. Я живу в нем. И если бы мне дали источник такой власти, я использовала бы его — как предназначено богами.

Она ласково коснулась щеки парня; но внутри него бушевала такая буря эмоций, что это прикосновение он воспринял совершенно отстранение, как будто отдельно от себя.

— Роман между мужчиной и женщиной — такая мимолетная вещь, — мягко произнесла она. — Ты как никто знаешь это. Но преданность истинной дружбе… она сохраняется навеки. Я так же верна дружбе, как и была. И буду верна до могилы.

В Сензи боролись столько дурных предчувствий, столько страхов, но их все заглушал суматошный стук сердца, пока ему не стало трудно сосредоточиться на какой-то одной мысли. Он слабо, машинально запротестовал:

— Это его оружие. Наше оружие.

— И ты думаешь, это умалит его силу? Станет ли целая пинта Огня меньше, если пролить всего лишь несколько капель? Он ведь довольно много истратил на свое оружие, там, в Мордрете. И потом, среди ракхене. — Ее шепот едва пробивался сквозь шелест листьев под ветром, но он слышал каждое слово, как будто это был крик, чувствовал, что их смысл врезается в его душу огненным узором. — Одна капля, от силы две… — уговаривала она. — Этого хватит. Я знаю. И подумай, Зен, если это сработает… Тогда ты будешь нашим оружием. Ты сможешь сделать все, что угодно, когда это будет внутри тебя. Тебе больше не надо будет подавлять свои мысли. Возьми жажду всех этих лет и обрати ее во власть… А у него еще останется почти вся фляжка. Он даже не заметит пропажи! И, Зен, тогда ты сможешь помочь нам, как не мог раньше никогда. Разве это не будет честной сделкой? И если ты сможешь это сделать, нам больше не потребуется полагаться на…

Она внезапно умолкла, стиснув руки, словно ее собственные слова поразили ее.

— Охотника?

— Да, — выдохнула она.

Осторожно подбирая слова, Сензи постарался справиться со своим голосом:

— Дэмьен не даст мне.

— Никогда. По доброй воле не даст.

— А как же тогда?

Она явно колебалась. А парня одолевали смешанные чувства — восторг, ужас, жажда переполняли его душу.

— Сиани…

— Я могу Отвлечь его, — тихо сказала она. — Джеральд научил меня. Он даже не представляет, зачем это мне… Но ему и не нужно знать, правда? Я навею Дэмьену сны. Удержу его внимание, и он не сможет проснуться. А позже… — Она порывисто вздохнула. — Потом ты сможешь Творить сам. Как посвященный, Зен. Ты станешь посвященным.

Он закрыл глаза, чувствуя, как неудержимо дрожит все его тело. Мечта, тоска… Это слишком трудно вынести. Надежда была слишком властной, неодолимой — как океанский прилив, она грозила захлестнуть его.

— Опасно…

— Власть Солнца? Сила Церкви? С какой стати? Это мощь, порожденная чистым благодеянием, связанная очищающей целью. Что может быть безопаснее? Ты видел, как священник использовал ее прошлой ночью, видел, как он держал Огонь надо мной, защищая меня от темной Фэа. Разве он сжег меня? Мог ли он сжечь меня? — Он не ответил, и женщина настойчиво продолжала: — Какое единственное Творение признает его Церковь, даже сейчас? Исцеление. Это основа его веры, Зен. Основа его силы. Вот что такое Огонь.

Он утратил дар речи и с ним последние остатки сопротивления. Мечта завладела им целиком, и жажда, что так долго томила его, вспыхнула с новой силой, в новом обличье — как любовное обольщение, больше не лихорадочный жар, но холод, знобящее блаженство, как прикосновение к женщине, кожа которой овеяна ночной прохладой, летучий лед, поток страсти, вновь вспыхнувшая мучительная жажда…

Она приложила палец к его губам и прошептала — так тихо, что он едва расслышал:

— Мы больше не сможем говорить об этом, понимаешь? Между мной и Дэмьеном существует связь, настолько прочная, что он через нее может прочитать твои намерения. А Джеральд… — Сиани отвернулась, дрожь прошла по ее телу. — Я теперь ничего не могу от него скрыть. Ничего. С тех пор, как разрешила ему подчинить свою душу. — Она покачала головой. — Это еще опаснее, понимаешь? Он полагается на свое мастерство посвященного, чтоб контролировать отряд. И меня. Если он хоть на мгновение подумает, что таким образом я хочу, чтобы ты позарился на его главенство…

Он вздрогнул в страхе, но и страх манил его. Бросить вызов Тарранту?

— Понимаю… — прошептал он.

— Думаю, я смогу удержать его от Познания — на какое-то время. Несмотря… на то, что связывает нас. Но я только тогда смогу справиться, если смогу сделать вид, что ничего не случилось. Притвориться, что не знаю о твоих планах. Так что больше мы не сможем говорить об этом.

— Но если ты так сделаешь, тогда как ты…

— Смогу помочь тебе? — Она повернула к нему лицо. Глаза ее ярко блестели. — Я внушу Дэмьену сон. Как научил Джеральд. Если я это сделаю, а потом ты подойдешь к нему, когда он будет спать, его разбудит только землетрясение. Обещаю. Тебе даже не понадобится сообщать мне свое решение. Будет безопаснее для нас обоих, если ты не станешь этого делать. Но… — Она поколебалась. — Если ты решишься, это надо делать быстро. У нас слишком мало времени до… О боги! — Она задрожала и опустила голову. — Мы войдем на их территорию, — выдохнула она. Сензи едва разбирал тихие слова. — Очень скоро.

— Си. Все будет в порядке. Обещаю.

Он обнял ее за плечи — такое холодное тело, такая бледная кожа, а она взяла его руку в свои ладони и пожала ее. И такая нежная любовь проявилась в этом простом движении. Такая поддержка. Ему до боли захотелось узнать, как вернуть это чувство. Если только он овладеет мастерством посвященного, он сможет Творением отыскать ответ… От одной этой мысли он загорелся желанием. Старые мечты вновь взяли над ним верх. Прежнее отчаянное безрассудство. «Скоро», — сказал он себе. Если Огонь освободит его, тогда все правила изменятся. К лучшему.

— Будь осторожен, Сензи, — прошептала она.

Когда в отряде четверо, дежурят по двое. Двое спят, двое бодрствуют, и состав пар меняется. В трех днях пути от западной границы Лема обстоятельства сложились так, что у Сензи наконец появилась возможность, в которой он нуждался.

Или он наконец уговорил себя. Потому что «ждать и надеяться» легче и безопаснее, чем «делать».

«Я не хочу власти только для себя, — думал он, ворочаясь от бессонницы, вытирая холодный пот вины и страха. — Я хочу получить возможность помочь Сиани. Я хочу иметь возможность сделать свою часть дела, как она сказала. И если Огонь освободит меня, я ее сделаю».

Он отчаянно желал этого. И так же отчаянно боялся. Больше всего он хотел, чтобы кто-нибудь решил за него, хотел, чтобы ужасные весы, на чашах которых лежали жажда и предательство, качнулись в ту или другую сторону, и он был бы избавлен от внушающей страх ответственности.

«Это не предательство. Я возьму то, что даст мне Огонь, и использую на благо других. Какое же это предательство?

Сиани, мне так нужен твой совет!»

Но ее предостережение еще звучало в памяти: если он заговорит с ней, могут услышать все. Этого он не мог допустить. Если хотел решиться. Любой из них может остановить его. Любой из них…

«Дэмьен, я хотел бы довериться тебе. Я хотел бы довериться твоей вере».

На второй день во время послеобеденной смены его час настал. Хессет и Сиани взялись дежурить вместе, переместившись к ближней скале, с которой могли наблюдать за окрестностями. Дэмьен и Сензи остались отдыхать… но не было и речи о том, чтобы Сензи заснул. Еще долго после того, как Дэмьен завернулся в одеяла, кутаясь от холодеющего к вечеру воздуха, после того, как его легкое похрапывание дало знать, что он наконец задремал, сердце Сензи возбужденно колотилось, и избыток адреналина в крови заставлял тело дрожать от желания.

«Давай, ну же!»

Он осторожно выбрался из-под одеяла. Оделся, стараясь не шуметь. Теплая рубаха, куртка, стоптанные кожаные башмаки. Недели странствия собрали дань с их гардероба; почти вся одежда была истерта и зачинена во многих местах.

Одевшись, он подкрался к лежавшему неподалеку Дэмьену и присел рядом, наблюдая за ним. Священник спал одетым, как всегда, и его меч лежал под рукой. Готов к бою, даже спящий. Готов отреагировать на любую тревогу стремительным броском отточенной стали…

«Стой!»

Холодная испарина покрыла лоб парня, пока он разглядывал спящего. Сработает ли Творение Сиани? Устоит ли оно? И как он узнает, когда — и если — это случится? Но тут прямо на глазах что-то изменилось, что-то стало твориться со священником. Его зрачки быстро забегали под закрытыми веками, как будто оглядывали какой-то внутрисонный горизонт. Он задышал с трудом, брови его плотно сдвинулись. Руки легко задрожали, как у спящего животного, и мышцы на плечах вздулись, как бы готовясь к битве. Что бы ему ни снилось, он был полностью во власти сна.

«Теперь!»

Подмастерье осторожно стянул со священника одеяло до пояса, нервно пригнулся и подождал, не проснется ли спящий. Не проснулся. Дрожащими руками он потянулся к маленькой кожаной сумке, что была привязана к поясу священника, и кое-как расстегнул застежку. Дэмьен что-то пробормотал, но явно в ответ чему-то угрожающему во сне, не Сензи. Осторожно, тихо-тихо Сензи вытянул серебряный флакон из футляра. Золотой свет согрел его руку, кожу от возбуждения покалывали иголочки. Даже несколько капель жидкости, что остались в хрустальном фиале, имели огромную силу; сколько же власти было в его руках, в этой драгоценной пинте?

Трясущимися руками он ухитрился снова закрыть сумку. Следовало оставить все так, как было, чтобы Дэмьен, если он сейчас проснется, не заметил перемены. Сможет ли Сиани продлить действие Отвлечения настолько, чтобы Сензи успел вернуть Огонь на место? Неизвестно — надо было спросить. Но это беспокоило его в последнюю очередь. К тому времени — если допустят боги — он и сам станет посвященным, способным защитить свои тайны.

Минуту он просто сидел и баюкал серебряный флакон в ладонях; его тепло успокаивало нервы, изгоняло озноб — он, оказывается, давно дрожал и не замечал этого. Если раньше он и боялся, что Огонь может повредить ему, прикосновение света совершенно его успокоило. Как солнечный свет, чьим подобием он был, Огонь не имел власти ранить обычного человека; убийственная его сила была направлена на рожденных в ночи, демонов, тварей, что шарахались от источника жизни, даже если питались его дарами.

Сензи осторожно выбрался из лагеря. Лишь боги знают, что случится с ним, когда он глотнет Огня, какую форму может принять трансформация души; он не рискнул бы разбудить Дэмьена и одновременно справиться и с его гневом, и с Огнем. Стиснув в кулаке драгоценный флакон, парень углубился в заросли вокруг лагеря и не останавливался, пока деревья не скрыли его от товарищей. Только тогда, укрывшись на крошечной полянке, осмелился он разжать пальцы и посмотреть на гладкий блестящий металл — казалось, свет пробивается даже сквозь его поверхность.

— Боги Эрны да хранят меня, — прошептал он. И трясущимися от возбуждения руками раскупорил маленький контейнер.

Свет разлился над ним облаком чистейшего золота. Даже в сверкающем солнечном свете он был видим, изгоняя послеполуденные тени, что наполняли полянку, и заливал воздух чистым, расплавленным сиянием. Одно мгновение Сензи просто смотрел на него, наслаждаясь впечатлением, упиваясь обещанным могуществом. И страшась его. Голод в нем был так силен, что он с трудом мог удержать свою руку, и прошло несколько минут, пока он отважился капнуть несколько капель драгоценного эликсира. С предельным тщанием он вылил их себе в ладонь. И поднес руку к губам, чтобы его тело могло впитать эту очищающую мощь.

«Я добровольно принимаю изменение, в какой бы форме оно ни произошло. Я добровольно принимаю разрушение всего того, чем я был, ради создания того, чем я стану».

Он коснулся языком этих прекрасных капель и дрожал в страхе и тоске, пока его плоть принимала в себя нектар. И волна жара захлестнула его, вызванная еще не Огнем, нет, чем-то более человеческим: жар в чреслах, что заставлял его корчиться от желания, жажда его души, что поднималась со дна его плоти. Сердце его неистово билось, пока он глотал освященную Творением Церкви жидкость, и удары его так громко отдавались в ушах, что он не смог бы услышать своих товарищей, если б они позвали его. Предвкушение побежало по его жилам, захватило его целиком и вспыхнуло головокружительным экстазом, в тысячи раз сильнее сладострастного возбуждения, пьянящим больше, чем грамм чистого опиума. Он почти кричал от его силы. Чистейший голод, чистейшая жажда хлынули в его вены подобно крови; его потрясла внезапность атаки, охватила боль ее, слезы брызнули из его глаз, когда отчаянная жажда всей, полной жизни слилась в один пылающий миг.

«Сделайте со мной что хотите, — взмолился он. К своим богам, к Огню, к кому угодно, кто мог услышать. Слезы текли по его щекам — обжигающие, словно пламя. — Чего бы это ни стоило. Как бы это ни изменило меня. Пожалуйста…»

Огонь был уже внутри него, и его колдовской жар прорастал языками в его теле. Его мышцы скрутила внезапная боль, когда пламя рванулось наружу, жар пронизал его плоть раскаленными добела ножами. Боль пульсировала все горячей, горячей, с каждым новым ударом сердца: агония колдовского приступа, содрогания трансформации. Скрежеща зубами, он терпел, хотя все его тело корчилось от боли. Из глаз хлынули слезы; они жгли его лицо, как кислота, текли по щекам и капали на землю; ему казалось, он слышит шипение, когда они прожигали траву, и густой запах дыма сухой листвы наполнил его ноздри, вытесняя кислород. Сердце, также во что-то превращаясь, отчаянно пыталось удержаться внутри него, и его удары отдавались лихорадочной барабанной дробью в ушах.

Он зажмурил глаза при первой бешеной атаке боли; теперь, однако, он попытался открыть их. Деревья вокруг него чернели наготой, будто опаленные огнем, и ему виделось меж темными, резкими стволами солнце, в тысячи раз ярче и ужаснее, чем положено быть солнцу. Одной частью сознания он понимал, что смертельно опасно глядеть на пылающую сферу на таком расстоянии, но теперь он знал с полной определенностью, что все изменяется, что он изменился и что никакой простой свет не может повредить ему. И тогда он стал смотреть на него с вызовом, хотя новый прилив боли терзал его плоть; он не отводил взгляда, хотя мышцы его сводили судороги, тело его одолевали вспышки безумной огненной боли. Сам лес над ним, казалось, охватило пламя, такое чистое, белое, как само солнце; он слышал его рев, перекрывающий удары его сердца, слышал, как с тонким сипением пламя вторгается в самую сердцевину его костей. Полянку накрыл огонь, и белое пламя пожара взметнулось над ним, задымилась одежда, обожгло тело. Он боролся с неодолимым желанием бежать, визжать, пытаться порвать связующую силу, что перевоплощала его… «Чего бы это ни стоило!» — повторял он, когда новая боль пронизала его тело. Кровь грохотала в ушах, шипела в пальцах, ее красные струйки вскипали в нем. «Чего бы это ни потребовало!» Все небо было в огне, весь лес был охвачен светом — и он был частью этого, его тело обугливалось, его объяло пламя, его кровь испарялась в перегретом воздухе. Вдруг боль с новой силой вспыхнула в его глазах, и зрение мгновенно исчезло; густая жидкость, жгучая, как кислота, потекла по его щекам.

И только тогда ему стало страшно. Не так, как прежде, но с новой и ужасающей ясностью. Что, если он не сможет поглотить Огонь, что, если Огонь поглотит его? Что, если эта мощь попросту слишком велика, слишком необъятна, чтобы обычное человеческое тело могло вместить ее? Он попытался передвинуть свое тело, но обугленное мясо, в которое превратилась его плоть, не пожелало подчиниться. «Свет дня не может повредить тебе», — сказала Сиани. Но ведь может, вдруг понял Сензи, еще как может! Он может сжечь, иссушить, покрыть смертельными язвами… Еще одна попытка двинуться с места, добиться хоть какого-то контроля над телом, но бесценные нервы, что несли мысль к цели, шипели в бессилии, и тело не отвечало. Неподчиняющиеся кости беспомощно корчились на сухой, растрескавшейся земле. Пламя взлетало к небесам, грохоча, как землетрясение, и вдруг смолкло, потому что механизм, позволявший ему слышать, харкнул и съежился в черные лохмотья, выпустив последнюю каплю влаги в ревущий пожар.

И где-то посреди между его последними бредовыми мыслями — где-то в этой бушующей боли, нескончаемом горении — знание пришло к нему. Не то знание, что он придумал себе, но то, что было в нем всегда: последний острый укус страдания, чтобы сделать умирание еще более болезненным, так, чтобы тварь, которая пожирала его, могла бы полностью насытиться. Знание: резкое, жаркое и ужасное. Отчаяние обожгло его изнутри, как кислота, когда он увидел, как она приближалась, увидел не глазами, которых больше не было, видение возникло в его разуме.

Сиани. Холодная, темная на фоне огня. Она подошла к нему и опустилась на колени. Бесстрастная, равнодушная… и голодная. Он почувствовал, как жаркий язык ее голода слизнул его страдание, и соскользнул в безумную, совершенную, безнадежную мглу.

Последнее, что он увидел, были ее глаза. В них отражалось пламя.

Блестящие, фасетчатые глаза. Глаза насекомого. «Сиани!»

Дэмьен беспокойно оглядывал небо. На западе солнце уже село, и кроваво-красный испод дальних облаков являл собой последний след короткого, но буйного заката. Скоро за ним последуют звезды и в небесах останется одинокий полумесяц Домины. Тьма, уже почти полная тьма. Где, черт возьми, его носит?

— Там. — Сиани указала вверх. — Видишь?

Вдали: белые крылья, серебристо мерцающие в вечернем небе. Не в первый раз Дэмьен задумался, почему Охотник выбрал этот цвет; черный был бы более в его духе — и пугает больше, и маскирует лучше. Конечно, всегда можно предположить, что ему просто нравится дразнить священника. Это еще более в его духе.

Пока трое нетерпеливо ожидали, Таррант описал два круга над лагерем, осматривая окрестности, прежде чем приземлиться. Чего он ищет, думал Дэмьен. Может, его птичьи глаза уже разглядели все, что произошло, и объяснения не понадобятся? Или он опустится на землю в таком же неведении, как были они, и тем развеет их последнюю лихорадочную надежду? Что-то сжималось в груди Дэмьена, пока он наблюдал. «Он не знает, что произошло, — сказал он себе. — Так что, если он ничего особенного не увидит в потоках, значит, он просто не знает, куда смотреть».

Охотник приземлился перед ними, плавно сложив крылья, так неуловимо прервав полет, что это походило на балет, победный танец человека, чья воля сделала его чем-то большим, чем просто летающая плоть. Вспыхнуло холодное пламя, охватило его; перья растворились в теле с отлично отработанным эффектом — зрелище, которым можно было восхищаться без конца. Но на этот раз Дэмьену было не до зрелищ, и несколько минут, что заняло возвращение Тарранта в человеческий облик, показались маленькой вечностью. Когда наконец холодный огонь угас, он тревожно всмотрелся в лицо Охотника, ища хоть намек на то, что этот человек мог узнать. Но лицо посвященного было таким же, как всегда: холодное, собранное, каменно-гладкая маска была непроницаема для любопытствующих глаз. Если он и видел что-нибудь полезное, по лицу этого было не прочесть.

Тогда священнику пришлось заговорить самому — и он сделал это, разом признавая и факт, и отсутствие каких-либо объяснений.

— Сензи исчез.

Охотник порывисто вздохнул. Ему это понравилось не больше, чем им, хотя причина могла быть иной.

— Погиб?

Дэмьен почувствовал во рту горечь. Опять ощущение беспомощности, с чем он боролся все время после полудня. Бессилие неведения. Стыд вынужденного бездействия.

— Исчез. Где-то после полудня. Он был в лагере, как и я, спал… А когда я проснулся, его не было. — Он с усилием поднял голову. — Понятия не имею, почему и куда он ушел.

— Вы искали его с помощью Фэа?

Лицо Дэмьена потемнело от раздражения.

— Естественно! И нашли след, который ведет до опушки леса. А там обрывается. Как отрезало. Как будто…

— Кто-то стер его, — договорил Охотник.

Дэмьен почувствовал, как что-то шевельнулось внутри — не то страх, не то злость.

— Возможно.

— А сами вы искали его? Телесно?

Ответила Сиани:

— Насколько осмелились.

Услышав дрожь в ее голосе, Дэмьен поймал ее руку и сжал. Ладонь женщины была почти так же холодна, как и его собственная. Он объяснил:

— Это значило разделить отряд, так что кто-то из нас должен был остаться один. Или покинуть лагерь без охраны. Мы не решились…

— Хорошо, — коротко одобрил Охотник. — Если кто-то подстерег мистера Риса специально с целью разделить вас и тем самым ослабить, вы бы сваляли дурака, сыграв ему на руку. — Он взглянул на животных, навьюченных, взнузданных, готовых в путь, и на стоянку, уже очищенную от всех признаков пребывания людей. — И вы нашли…

— Ничего, — буркнула Сиани. И опустила голову. — Ни следа, кроме того, что вел к краю лагеря. Ни следа.

— Вряд ли мы могли обыскивать лес наугад, — вставил Дэмьен.

— Вы сделали именно то, что могли, и — что более важно — вы сумели не сделать того, что могло привести вас к гибели. — Серебряные глаза задержались на Дэмьене, казалось, просверливая его насквозь. — Не следует винить себя.

— Это мое дело, — отрезал священник. — И если я желаю чувствовать себя мерзко, потому что мой друг оказался в опасности — а возможно, и погиб, — пока я сидел здесь и бил баклуши, дожидаясь ночи… Не лезь, ладно? Это дело людей.

Ветер поменял направление, дохнув на них холодом с востока. Таррант моргнул несколько раз, как будто что-то в холодном воздухе резало ему глаза.

— Как хочешь, — спокойно отозвался он. — Что до следа или его отсутствия… — Он повернулся к ракханке. — Ты искала с ними?

Ее губы слегка раздвинулись, показав острые клыки.

— Я убирала лагерь.

— Она раньше никогда не выслеживала в лесу, — заметил Дэмьен. — Я спрашивал. Она там не разберется в следах…

— Может, и нет. Но есть чувства, которые атрофировались у людей, но могут еще сохраниться у ракхов. И если наш враг еще не знает, что один из нас — не человек, он может не учитывать этого.

— Ты имеешь в виду, что для нее след может еще быть видным?

— Именно так. Его попытки затемнить…

Таррант вдруг закашлялся и бессознательно поднес руку ко рту — заглушить звук. Это было так нехарактерно для него, что никто ничего не сказал, просто смотрели, как он вдохнул опять, с трудом, как будто пытался втянуть воздух. И опять закашлялся. Когда наконец показалось, что приступ прошел, он отнял руку ото рта и попытался что-то сказать. Потом взглянул вниз, на свою руку, и слова замерли на его губах. Вся краска сбежала с его лица, оставив выцветший пергамент, кожу трупа. У Дэмьена кровь застыла в жилах.

— Джеральд? — Голос Сиани. — Что?..

Он молча приоткрыл ладонь и повернул ее так, чтоб они увидели. В лунном свете поблескивало пятно темного кармина. Кровь. Его.

— Что-то не так, — прошептал Охотник. Он посмотрел вверх и дальше, сквозь ночь. Это напомнило Дэмьену охотничью собаку, вынюхивающую в воздухе запах добычи. А может, оленя, чующего запах хищников.

Наконец он повернулся к священнику. Глаза его покраснели, зрачки сузились в точки. Лицо его горело, как в лихорадке. Или в солнечном свете?

Сдавленным голосом Охотник спросил:

— Где Огонь?

Дэмьену понадобилось время, чтобы понять, о чем он спрашивает и почему. Когда же понял, он потянулся к сумке на боку и встряхнул ее в ответ. Но весила она неожиданно мало. Трясущимися руками священник расстегнул замок. Хрустальный фиал еще лежал внутри и светился успокаивающим сиянием, но серебряная фляжка, его спутница, исчезла.

Исчезла.

Он посмотрел на Охотника. Тот поднял одну руку, другой прикрыл глаза. Видимо, Творил — или пытался. Ему явно было трудно и больно дышать. Через минуту ветер сменил направление. Еще через минуту вернулся на прежнее.

Охотник опустил руку, открыв глаза, — красные, до ужаса красные, как шары свернувшейся крови, — и хриплым шепотом спросил:

— Возможно ли, что мистер Рис обманывал вас?

— Нет! — выкрикнула Сиани.

Дэмьен поддержал:

— Нет. Только не это.

— Вы уверены? — Таррант оглядел каждого по очереди, всматриваясь в них глазами в кровавых прожилках. — Так уверены? А что, если наш враг пообещал ему то, чего он хотел больше всего на свете, — Зрение посвященного, и всего лишь за небольшой обман? Могло это соблазнить его?

Дэмьен покачал головой, но что-то в нем сжалось, что-то холодное, неназываемое.

— Соблазнить — может быть. Подкупить — нет. Не Сензи… — Его голос был твердым, как будто он пытался убедить не только Тарранта, но и себя. Убедил ли?. — Не может быть.

Сиани предположила:

— Он мог уйти в одиночку, если думал, что может так что-нибудь сделать, помочь…

— Ему недостало бы храбрости, — резко прервал ее Таррант.

— Ему достало храбрости, чтобы рисковать жизнью ради друга, — так же резко возразил Дэмьен. — Это на моей совести.

— Ты можешь найти его? — спросила Сиани. — Ты можешь использовать Огонь?

Охотник взглянул на нее; краснота уже проходила, но вид был ужасен.

— Я не могу никаким способом, ни в какой форме, ни в каком виде использовать Огонь. Но мы сейчас определили направление поисков. — Он посмотрел на восток, откуда дул насыщенный Огнем ветер. — У нас есть направление и есть чутье Хессет. Мы можем напасть на след. — Он обернулся к ракханке, та кивнула. — Только одно тревожит меня…

— Ветер не случайно дует, — предположил Дэмьен.

Охотник остро взглянул на него.

— Ты чувствуешь?

Дэмьен показал головой:

— Можешь считать, что я догадался.

— В погоду явно вмешалась чужая рука. Отпечаток еле заметный… но Огонь светит слишком ярко. Я не могу определить его источник. Но держу пари, что кто-то — или что-то — хочет, чтобы мы пошли за ним.

Священник отошел туда, где была привязана его лошадь, и потрепал ее по холке. Натянул тетиву арбалета, наложил стрелу.

— Теперь мы вооружены, — сказал он. — И будем чертовски осторожны. Так?

На этот раз все согласились.

Они нашли его на небольшой полянке примерно в миле от лагеря. Хессет уловила запах смерти и повела группу, так что они уже знали, что именно найдут. И все равно испытали настоящий шок, когда увидели его тело, безжизненное, безнадежно безжизненное. Какое-то время никто не мог произнести ни слова, только стояли и в молчаливом ужасе смотрели на труп своего товарища, пока значение потери медленно доходило до них.

Сензи был мертв. И смерть его была нелегкой; это было более чем ясно, стоило увидеть труп. Рот его был открыт, словно в крике. Широко распахнутые глаза выкачены, так что суженные в точки зрачки прятались под самыми веками — их едва можно было разглядеть. Каждый мускул его тела окостенел, как будто смерть моментально заморозила его, запечатлев страдание; на шее, на запястьях, на лице узловатыми веревками вздулись жилы, сделав его похожим на мумию. Его тело выгнулось дугой, словно труп высох на солнце, и пальцы были растопырены — тщетная уродливая пародия на знак Творения.

— Он умер в страхе, — заметил Охотник. — А может быть, от страха.

Дэмьен шагнул вперед. За спиной услышал легкий шелест травы — Сиани последовала за ним. Она подошла к телу. Священник же сдвинулся в сторону, туда, где в лунном свете поблескивало серебро, свидетельство еще одной ужасной потери.

Он лежал там, на подстилке из опавшей листвы. Серебряный флакон. Откупоренный. Пустой. Там, где он упал, еще улавливалось слабое мерцание над землей, но свет этот был таким тусклым в сравнении с Огнем, что стало совершенно ясно: выжженная земля впитала влагу в себя, в глубину, откуда никакими стараниями человеку ее не вернуть. То немногое, что еще оставалось в воздухе (и заявило о себе, принесенное к ним ветром), сейчас рассеялось. Огня больше не было.

Священник подобрал пустой сосуд. Металл был холоден на ощупь. Почти так же холоден, как его рука. Внутри осталась лишь черная, жуткая пустота, словно все привычное тепло его души покинуло его. Печаль заняла его место. А за ней пришел стыд.

Он вернулся к телу. Там на коленях стояла Сиани, сжимая руку Сензи в своих ладонях, будто надеялась вернуть его к жизни. Но во взгляде ее не было надежды.

— Его нет, — прошептала она. Прерывающийся голос был еле слышен. Она обхватила Сензи руками. — Я… Я не могу… — Она посмотрела на священника; ее глаза застилали слезы. — За меня, — выдохнула она. — Он умер из-за меня.

— Он сделал то, что посчитал должным. — Слова утешения приходили автоматически, всплывая издалека, из хранилища священнической мудрости. — Только это мы и можем делать. Тебе не за что винить себя.

— Огня больше нет? — осведомился Охотник.

Дэмьен зажмурился, чувствуя неизъяснимый стыд. «Будь ты проклят, Таррант. Будь ты проклят».

— Нет, — тихо проговорил он. — Огня нет. — Он покосился на Сиани, чувствуя, что плачет, как и она. — Мы похороним его.

На что Охотник заметил:

— Здесь больше нет души, которой надо оказывать почтение. Мы все это знаем. Тратить время, отправляя обряд над пустой оболочкой…

— Похороны — не для мертвеца. — Дэмьен взглянул на Тарранта, увидел, что его глаза и кожа уже исцелились. Подумал, смогут ли раны его собственной души залечиться так же быстро. — Это делается для живых. Это часть Исцеления.

— Пусть так, но мы не можем…

— Охотник! — Дэмьен почувствовал, как его взгляд наполняется холодом льда, как леденит его голос. — Ты не понимаешь. Ты не можешь понять. Эта часть тебя умерла так давно, что ты не можешь вспомнить, даже если б и пытался. Но ты не пытаешься. — Он почти шипел. — Ты хотел убить в себе это. Тебе удалось. У жизни — свои нужды. У тебя — свои. Так что уходи и оставь нас одних. Стань на страже, если хочешь, или пойди кого-нибудь убей, если это доставит тебе удовольствие. Делай что хочешь. Только уйди. Тебе нет места здесь.

Лицо Тарранта было непроницаемо — и на этот раз Дэмьен не имел желания разбираться в его тайнах. Охотник повернулся и в вихре своей накидки исчез в густой тени. Скрылся из виду в глубине леса.

Тихое сопение Хессет заставило священника посмотреть на нее. Ракханка достала откуда-то маленькую лопатку — часть их лагерного снаряжения — и протянула ему. Он молча взял ее. И стал копать.

И молился: «Прости меня, Господи. Прости за мою человеческую слабость. Прости за неумение возвыситься над суетой повседневной жизни, направь мой дух на Твои идеалы. Прости, что в миг потрясения я забыл Твой самый важный урок: потерянную вещь можно найти, испорченную работу переделать, к проигранной битве вернуться… но человеческую жизнь, раз утраченную, никогда не восстановить. Прости, что я забыл самое главное. Прости за то, что, когда я пришел сюда, первая мысль моя была об Огне — простой вещи! — а не о потерянной человеческой жизни, не о горе живущих».

Он глубоко вонзал лопату в холодеющую землю, изо всех сил надавливая башмаком, чтоб лезвие резало глубже.

«И помоги мне самому простить себя».

 

35

«Это должно быть где-то здесь. Близко», — думал Джеральд Таррант.

Огромное пространство восточного удела под его крыльями рябило от потоков, разливавшихся вокруг скал, — сверкающее синью земное Фэа, радужное мерцание приливных сил, пряди трепещущего пурпура, что шевелились над самыми густыми тенями, как будто проверяя, есть ли снаружи солнечный свет. На востоке от него небо уже светлело, чернота полночи и мрачная синева уступали гнетуще-серому цвету сумерек, первому предвестнику рассвета. Он уже должен быть в укрытии. Он уже должен был найти место глубоко под землей и обосноваться в нем. Чтобы энергия, недостижимая для света, могла окутать его своим успокаивающим холодом и восстановить его растраченные силы.

«Еще немного. Еще пару минут, еще пару миль. Это должно быть где-то рядом…»

Темно-серый цвет неба на востоке медленно сменялся болезненно-зеленоватым; он вздрогнул, когда свет опалил его перья, но удержался на лету. Он с умыслом выбрал белую форму, и это ненадолго спасало; случайный прямой луч солнца отразился бы от защитной оболочки. И все же глаза его ощутили жар и болезненное прикосновение, и его когти раздраженно сжимались и разжимались с каждым взмахом крыльев. Пора было снижаться, и поскорей. Следовало искать укрытие. Сколько минут осталось до восхода? Вот-вот рассветет.

«Рискуешь, Охотник? Не в твоем стиле. Дьявол! Все это проклятое путешествие не в твоем стиле».

Он тщательно осматривал землю внизу, ища… что? Как могут выглядеть пещеры Потерянных, как это отражается в потоках над ними? Каким знаком они сообщат о себе и откуда он узнает, как его прочитать? Главное — найти этот знак до того, как солнечный жаркий свет опять прижмет его к земле, чтобы не возвращаться к своим спутникам без проблеска надежды в который уже раз.

«Будь они прокляты, — мрачно размышлял он. — И будь проклята судьба, что завела меня сюда».

Он не мог бы сказать точно, что заставляло его продолжать поиски, хотя небо уже совсем посветлело, и все труднее давался каждый взмах крыльев, все труднее было сосредоточиться на какой-то разумной мысли. Он уже нашел две пещеры, что могли послужить подходящим укрытием от наступающего дня, но не спустился ни в одну. Вместо этого он повернул к северу в поисках хоть какого-то признака Потерянных, какого-то знака надежды, который он мог бы принести опечаленному отряду. И даже во время поисков его раздражало, что он о них заботится. Он уже достаточно потрудился, рискуя болью солнечного ожога. Это было слишком опасно. Это было слишком по-человечески. Но одно чувство не давало ему покоя, не давало отмахнуться от чужого дела. Отнюдь не сочувствие — злость.

«Я промахнулся», — думал он угрюмо, вспоминая тело Сензи. Не смерть человека беспокоила его, эта жизнь так же не имела значения, как и любая другая; и в другом месте, в другое время он мог бы раздавить ее сам, испытав не больше волнения, чем если бы раздавил комара. Нет — угнетал его тот простой факт, что его, Джеральда Тарранта, обвели вокруг пальца. Обманули. Его собственное Творение обернули против него же, а он даже не почувствовал. Вот что жгло его больше, чем свет Домины, больше, чем наступающий день.

«Тебе придется умереть, враг мой, и не самым приятным образом. Я тебе это обещаю».

Он рыскал по земле глазами посвященного, читая потоки, текущие внизу. Отыскать обычные пещеры было нетрудно; завихрения, что возникали над ними, делали их видимыми, подобно скалам в бегущей воде, и он легко определял их свойства — размер и приблизительные очертания. Но на этот раз его интересовало другое. Может, густые испарения, может, изменчивая рябь над пещерами особого рода, над подземной путаницей ходов, вырытых не природой, но ракхами.

И как раз когда нижний край неба окрасился запретным для него золотом, как раз когда он понял, что должен укрыться без промедления, и плевать, достигнута цель или нет, он увидел это. Его внимание привлекла полость в земле. Он снизился и разглядел место вблизи. Да! Вот оно.

Неповторимый узор земного Фэа отмечал западный склон горы под ним, последовательность кругов и завихрений слишком напоминала рукотворную схему, чтоб быть естественной. Вид у туннелей был такой, как будто они совсем одинаковы. Он осмотрелся, увидел и другие склоны с тем же рисунком; целый район, должно быть, был продырявлен, как сыр. Он переборол порыв исследовать дальше и ринулся к земле, высматривая укрытие. Его мышцы уже горели в лучах рассвета; над ним уже гасли звезды Обода. Он быстро проверил землю внизу, выискивая какие-нибудь признаки присутствия врага; нет, ничего такого не было. Наконец, убедившись, что кругом безопасно — по крайней мере, сейчас, — он дал потоку подхватить себя. Дал своей плоти раствориться в нем, так что только вера теперь поддерживала искру его жизни. Это было ужасно, и ужас нисколько не уменьшился за многие годы, что он практиковался в этом искусстве. И уж никак не делалось легче в ракханских потоках, где сложно поддерживать даже простое Творение, много более легкое, чем это, смертельно трудное. Но надо делать то, чего требует выживание. Другого пути нет.

Изменение истощило его последние силы, и поскольку людей здесь не было, он позволил себе обессилеть, он безрассудно тратил драгоценные секунды, он потворствовал себе, наслаждаясь блаженством полного изнеможения. Он страшно уставал по ночам, вынужденный поддерживать силы с помощью примитивных ракхов, а иной раз и еще более примитивных существ. Если бы он использовал собственную силу, а не собирал ее вокруг, ему давным-давно пришлось бы перестать Творить. Люди понятия не имеют, как это путешествие изматывает его — и, черт их возьми, не собираются понимать. Разумеется, он не боится. Уж никак не этого наглого, надутого дурака-священника. Это больше вопрос… гордости. Упрямства. И безусловно, самозащиты.

«Но все это тебе ничем не поможет, если ты останешься снаружи после рассвета».

Он изучал узор земного Фэа, который показывал что-то вроде входа. Рядом начинались туннели, так почему бы здесь не быть отверстию? Он искал целую минуту, применив все свое искусство и всю силу, и наконец нашел. Очень вовремя. Первые жгучие копья восходящего солнца уже пронзили небо, и западные пики загорелись предупреждающим огнем. Даже этого отраженного света было достаточно, чтобы сжечь его, и он чувствовал, что его незащищенная кожа краснеет и шелушится, но он уже раздвигал спутанные заросли, что скрывали вход в туннели ракхене. Как нельзя более вовремя он прополз внутрь. И пробрался туда, где за большой выступающей глыбой начиналась настоящая тьма. Здесь он и отдыхал, пока рассвет медленно заливал покинутую им долину и устье пещеры за его спиной.

«Валяешь дурака, Охотник». Он пощупал кожу на лице, почувствовал под пальцами, как лопается волдырь. «Дьявольски близко». Над ним сомкнулась прохладная тьма. Совершенно черная, ласковая и освежающая; целительная власть абсолютного бессветия. Первый раз после Творения, вызвавшего одержимость Сиани, он почувствовал что-то сходное с оптимизмом. И когда часть его сил вернулась к нему — не вся, что уж там, но достаточно, — он оттолкнулся от скалы и стал пробираться в темный лабиринт.

И скоро темное Фэа стало собираться вокруг его ног, подземная энергия потрескивала и гудела. Эта песня была нежной симфонией в сравнении с ревущей какофонией дневного света, и он с облегчением впитывал изысканную гармонию потоков. За спиной в трещины и дыры с грохотом ломился день, но свет — и звук — не могли вторгнуться так далеко. Он облегченно вздохнул, зная, что теперь наконец в безопасности. И полез дальше, в древнее логово Потерянных.

Подземные ракхи поселились в системе пересекающихся ходов, изменяя природную схему, только если была необходимость. Крупные пещеры остались в точности такими, какими изваяла их природа, — сводчатые храмы, залы, за миллионы лет эрозии покрывшиеся известняковыми осадками. А вот пересекавшиеся ходы явно были расширены, и следы зубила остались на камнях там, где потолок и стены стесывались ради удобства прохода. Но нигде никаких признаков нынешних обитателей. Таррант нашел один-единственный след — тонкое лезвие ножа, сделанного из осколка обсидиана, — но оно валялось на полу под таким толстым слоем известняковой пыли, что, похоже, пролежало здесь несколько веков.

«Вот наконец отличное место для отдыха. А он-то мне и нужен». Отоспаться в безопасном месте — значит получить хороший шанс восстановить себя, а ему это было отчаянно необходимо. Когда тьма залечит его раны, у него будет время осмотреться.

Внезапно позади него раздался шорох. Слабый шепот, словно шелест шелкового платья. Но этого было достаточно. Он ведь Видел, что здесь, в этих пещерах, не было ничего живого, иначе никогда не стал бы искать здесь убежища. Он напряг силы для Творения, истратил драгоценную секунду, чтоб связать внешнюю энергию своей волей, потом обернулся…

И замер. Только на миг — но этого хватило. Его сосредоточение разбилось вдребезги. Фэа, которое он связал, вырвалось из-под его власти и рассеялось бесформенным облаком. В одно мгновение, в одно кошмарное мгновение он понял, как близка, как велика опасность, и выхватил меч в последней попытке спастись; холодный огонь вырвался из заговоренной стали, заливая пещеру ледяным светом.

А она ступила вперед. Безупречно прекрасная, как была в тот день, когда он убил ее. Золотисто-рыжие волосы разливались по ее плечам, как светлая заря; теплая кожа и нежный румянец бросали вызов тусклому свечению Фэа. Алмея… Этого не может быть. Этого нет. Мертвые не возвращаются, если Смерть призывает их; скорее всего это Посланец, без памяти и души, принявший ее образ, чтобы добраться до него. Или демон, с какой-то особенно мрачной целью. Он попытался шевельнуться, ударить, но было уже слишком поздно, он прочитал это в ее глазах. Как только он сделал первое движение, она немедленно среагировала. Нежные руки повернули и наклонили предмет, поверхность которого от этого легкого перемещения вспыхнула пурпурно-голубым. Зеркало. Как раз когда он поднял меч, оно, приняв нужное положение, поймало и удержало на месте тонкий лучик, который как-то пробился сквозь трещину в скалах…

Свет. Он ударил его прямо в лицо с такой силой, что отшвырнул спиной на каменную стену. Охотник зажмурился от жгучей боли, беспомощные руки его скрутила судорога, меч со звоном стукнулся о каменный пол. Темное Фэа зашипело и задымилось вокруг него, наполняя ноздри густым смрадом гибели. Он попытался пошевелиться, бежать, найти хоть какое-нибудь укрытие — любое! — но луч безжалостно преследовал его. Он попытался Творить, скрежеща зубами от боли, которую вызвала эта попытка, но то ли земное Фэа было здесь слишком слабо, то ли он уже просто ничего не мог — от боли невозможно было сосредоточиться… Он нащупал непослушными руками скалу за спиной и обернул трясущиеся пальцы в толстые складки своей накидки. И поднял руку так, чтобы одежда прикрыла глаза. Хоть так он получил драгоценную темноту. Но как только он сделал это, свет ударил сверху. Призма, спрятанная глубоко в расщелине, поймала луч и размножила его. Зеркала в камнях отразили его еще и еще раз — тысячи раз, — пока вся пещера не наполнилась лучами — дикая какофония света, симфония огненного буйства. Свет сплелся вокруг него, как паутина, и пронзал его кожу в каждой незащищенной точке — буравил одежду, жег тело под ней, так что его мышцы отказались подчиняться, и он беспомощно рухнул на влажный каменный пол и не мог больше защищаться.

Линии света пересеклись, связались, сплели страшную тюрьму боли, которая окружила его со всех сторон. Сияющие зеркала отразили смертоносный свет солнца вниз, прямо на него, призмы разделили его на тысячи лучей, тысячи цветов, и каждый звучал отдельной нотой агонии, вонзался отдельной вспышкой пламени в его плоть. Постепенно его движения замерли. Его тело, выведенное из строя светом, больше не подчинялось ему; только воля осталась, пойманная, как запертый в клетке зверь. Но даже это истощало его силы. Свет сиял огромным сверкающим кристаллом, и он был в самом его центре; и спасения не было. Медленно-медленно тьма сошла на него — горячая тьма, лишенная утешения, — и запах дымящейся серы, что пришел за ней, почти заставил его вновь сражаться. Почти. Но солнце иссушало его плоть, выжигало жизнь, не оставляя ничего — только страх. Боль. И абсолютную уверенность в том, что ожидает его там, за порогом смерти.

Последнее, что он услышал, был смех его мертвой жены.

 

36

— Он не вернется.

Минута молчания. Слова повисли в воздухе меж ними, как нож. Ледяной, острый нож. Даже в свое отсутствие Охотник имел над ними власть.

Сиани дрожала, охватив себя руками.

— Иначе он бы уже появился, — прошептала она, вглядываясь в ночь, как будто та спорила с ней. — Он не вернется, Дэмьен.

Священник сдержал по крайней мере дюжину ответов — жестокие ответы, лишенные надежды, никак не подходили для нее. Что-то холодное росло и сжималось внутри. Опасение? Ужас? Он с усилием подавил его, пытаясь совладать со своим голосом.

— Что-то случилось, — согласился он. Заставляя себя говорить ровно, бесстрастно. Теперь больше, чем когда-либо, его сила нужна была отряду. Теперь больше, чем когда-либо, он нужен был ей.

Сумерки. Вечер. Ночь. Они прождали все время от заката до темноты и не получили ни слова, ни знака, что объяснили бы отсутствие Охотника. Сколько нужно ждать, прежде чем лишиться надежды? Прежде чем признать, что политика врага «разделяй и властвуй» успешно служит ему, когда нужно схватить и уничтожить одного человека. Даже такого, как Таррант. Невероятно могущественного. Предельно осторожного. Если враг смог захватить его, есть ли надежда у оставшихся?

Он попытался не думать об этом. Не получилось.

— Что теперь? — причитала Сиани. — Что нам делать теперь, Дэмьен?

Он ответил принужденно спокойным голосом, хотя спокойствия в нем не было ни на грош.

— Мы пойдем. — Он потянулся к ней, ласково коснулся и притянул к себе. И почувствовал, как она оттаивает, словно ее тело было тугим глиняным комком, согреваемым теплом человеческих объятий.

Оцепенение ее медленно проходило, страх уступил место слабости и отчаянию, и наконец она беспомощно разрыдалась. Она плакала, спрятав лицо в толстой грубой шерсти его куртки, плакала, уступив давлению последних недель и дав всему вылиться, всему ужасу, и надежде, и усилиям, и потерям. «Это слишком много, — думал он, сжимая ее в объятиях. — Это слишком много для кого угодно». Он чувствовал, что в нем самом рождаются слезы, слезы бессилия и гнева, но загнал их поглубже внутрь; она нуждалась в нем, и нельзя ему обнаружить слабость. Смерть Сензи. Утрата Огня. И теперь… это. Его мысли беспорядочно метались; страх, скорбь, и ненависть, и ужас — все переплелось так тесно, что невозможно было выделить какое-то одно чувство, чтобы определить, откуда оно взялось. Ну и хорошо. Не ко всему следует приглядываться.

— Мы пойдем, — повторил он.

— Как мы можем? — Женщина запрокинула голову и посмотрела на него. Ее глаза покраснели, покрылись кровавыми прожилками от недосыпания.

Вдруг его поразило, какой она стала хрупкой — на себя не похожа. Когда ее сила уступила место вот этому? Или он сам себя обманывал, и только сейчас ее уязвимость бросилась ему в глаза?

— Если они добрались до Джеральда… — начала она.

— Это ничего не значит, — твердо заявил он. Тщательно скрывая нотку сомнения в голосе. Чтобы ее успокоить, следовало говорить как можно убедительнее. — Таррант тоже уязвим. Да, он силен, искусен и безжалостен… но в Творении, которое поддерживало его жизнь, был фатальный изъян. Помнишь, что сделал с ним Огонь, даже на расстоянии? Все, что потребовалось нашему врагу, — не дать ему отыскать убежище до наступления дня. И с ним покончено. Вот и все. Даже не нужно самому вступать в бой. — Он передохнул и продолжил: — Если он знает, как это сделать.

Нет, правда, как он подманил Охотника? Вот что сразило Дэмьена — враг догадался, смог понять, но как.

— Он мог оставаться с нами. Мы бы защитили его.

— Мог. Может быть. — Дэмьен глубоко вздохнул, пытаясь успокоить потрясенные нервы. — Но маловероятно. Он доверял мне не больше, чем я ему. И теперь мы оба расплачиваемся.

«Он платит больше. В тысячу раз больше. Что за ад ожидает подобного человека? — Священник попытался представить себе это, и его затрясло. — Не пожелаю такого никому. Даже ему».

— Что теперь? — спросила ракханка. — Какие планы теперь, без убийцы?

Дэмьен повернулся к ней. В свете полумесяца Примы она выглядела особенно свирепо, бело-голубой свет высвечивал ее зубы, как искры холодного огня. Такая сила утрачена. Такое смертоносное могущество.

— Мы подождем ночь, — распорядился он. — Дадим ему время добраться до нас, если он еще может. Если же к утру он не вернется… тогда и будем строить планы.

«Планы, которые не будут включать ни Охотника, ни Огонь. Ни Сензи. — Он постарался, чтоб выражение его лица не выдавало опасений. — Слишком много потерь. Слишком все сразу. Как это возместить?»

Дэмьен вытянул свой меч из ножен, ощутил в руке тепло обтянутой кожей рукояти. По краям лагеря уже сгустились тени, что были темнее самой тьмы: огрызки ночи, притянутые независимой волей — и голодом — к дурным предчувствиям отряда. Смогут ли эти твари стать материальными в здешних ослабленных потоках? Сколько еще их слоняется вокруг лагеря, принюхиваясь к запаху человеческого разума, который может помочь им вырасти? С тех пор как Таррант присоединился к отряду в Кали, одно его присутствие отгоняло такую угрозу, и они принимали это как должное. Сколько же их собственных страхов Дэмьен должен теперь убить — или хотя бы отогнать, — прежде чем рассвет очистит землю от чудовищ?

«Будь ты проклят, Таррант, — хмуро думал Дэмьен, заново привыкая к мечу. — Ты выбрал самое дерьмовое время, чтоб умереть».

Карты. Их освещало солнце, на них там и сям пестрели тени от листвы, пятнами покрывая их поверхность, как лишаи. Ветер шевелил, приподнимал их края, прижатые камнями.

— Это все, что у нас осталось, — хмуро сказал Дэмьен.

— Это не обзорная карта.

— Нет. Надо было взять ее у него, когда… еще тогда.

Безопаснее было молчать о том, что произошло. Разговоры вызывали вопросы, а те вызывали желание Узнать. А Познание было опасно. Сила, что захватила Тарранта, могла караулить неподалеку, и если они установят связь с ним, она захватит их всех. Они не могли позволить себе рисковать. Даже чтоб уменьшить жалящую остроту неведения.

— Я скопировал важнейшее, так что у нас есть хотя бы копия. На случай, если придется разделиться.

Он увидел в глазах Сиани мятущийся страх, потянулся к ней и ласково сжал ее руку. Рука была холодная, глаза покраснели. Ее лицо исхудало от усталости; спала ли она вообще после смерти Сенэи? Его беспокоило, что он даже этого не знал.

— Мы должны рассчитывать и на это, — вразумляюще проговорил он. — Мы должны предусмотреть все. Мне это нравится не больше, чем тебе, но поступать иначе равносильно самоубийству. Стратегия врага ясна: выбить нас по одному, прежде чем мы доберемся до его крепости. — «Оставив только того, кто ему нужен. Тебя». Но он не сказал этого вслух. — Бог знает, как он подобрался к Тарранту, но в случае с Сензи мы рискнем угадать. И если надо встретиться с врагом, который может так играть на твоих слабостях… мы должны быть готовы, Си. Ко всему.

— Ты еще думаешь, что есть надежда? — обессиленно прозвучал ее шепот. — Даже теперь?

Он поймал ее взгляд и задержал его. Попытался влить силу в свой взгляд, чтобы она могла почерпнуть в нем храбрость.

— Очень небольшая. — Хотел бы он иметь мужество солгать ей. — Но ее всегда было очень мало. Что до наших шансов теперь… Помни, мы планировали это путешествие еще до того, как встретили Тарранта. Мы справимся без него.

— И без Зена? — тихо спросила она. — И без Огня?

Дэмьен отвернулся. Заставил свой голос звучать твердо:

— Да. Мы ведь должны, правда?

Он подтянул ближнюю карту к себе и принялся изучать ее, надеясь, что Сиани последует его примеру. Хессет молчала, но ее нечеловеческие глаза следили за каждым их движением. Он осторожно очертил несколько самых важных объектов. Кратер Санша. Северный энергетический узел Лема. Спусковой крючок, который Сотворил Таррант, так что, когда они достигнут его, их копии — их подделки — начнут свой рискованный путь в западню. У этого плана был отвратительный привкус, но его уже нельзя было остановить. И где-то в глубине души Дэмьен чувствовал, что благодарен Тарранту. Видит Бог, как им сейчас нужно хорошее Затемнение. Никогда оно не было нужнее. Он ненавидел себя за эту благодарность.

«Будь ты проклят, Охотник. Даже после смерти ты преследуешь меня».

— Согласно карте, мы достигли точки, которую наметил для нас Таррант. — Он посмотрел на восток, как будто простым взглядом мог пронзить скалы, преодолеть мили и увидеть этих пятерых обреченных двойников. Четырех? Трех? Сколько? — Значит, как раз в эту минуту подделки отправились в путь вместо нас.

— Так что внимание врага будет направлено на них.

— Будем надеяться.

«Он сказал, это произойдет автоматически. Сказал, что, когда мы достигнем этой точки, пять ракхов отправятся к кратеру, приняв наши обличья. Но нас уже не пятеро. Предвидел ли он такую возможность? Он был очень осторожен, он предвидел так много… но мог ли он принимать в расчет собственную смерть?»

Дэмьен не представлял себе, чтобы Таррант мог допустить такое. А если нет, значит, вся схема летит к черту: пять невинных ракхов направляются к смерти бессмысленно. Потому что как только враг пересчитает их, он поймет: что-то не так. От этой мысли Дэмьена скрутила тошнота, но он пытался не думать, что его беспокоит больше — смерть пятерых невинных или провал уловки Тарранта.

Он аккуратно свернул карты:

— Идем на север. К Дому Гроз. И попытаемся связаться с Потерянными. Если нам повезет — и Творение Тарранта сработает, — нас не заметят.

— А если нет? — поинтересовалась ракханка.

Он посмотрел на нее. И проклял ее чуждую природу — не прочитать на лице, о чем она думает.

— Не знаю.

— Ты сможешь поддержать Затемнение? — спросила Сиани. — Чтобы оно не было связано с Таррантом, если подделка… — Она в замешательстве остановилась.

— Не сработает? — тихо осведомился он. Она кивнула. — Это было бы очень опасно, — сообщил он, стараясь не встречаться с ней взглядом. — Между мной и Охотником существует… канал. — «Не спрашивай о нем, — молча взмолился он. — Не заставляй объяснять». — Если я попытаюсь Творить сейчас, когда на нас еще лежит отпечаток его собственного Творения… Я могу открыть свободный проход между нами и той силой, что убила его.

«И то, что справилось с Таррантом, возможно, раздавит нас, не пошевельнув и пальцем».

— Значит, нам надо рассчитывать только на то, что сделал он, — тихо решила Сиани. Голос ее дрожал, глаз она не поднимала.

— Возможно.

Она посмотрела на него.

— Я не могу сделать это. И ты не можешь. Но остается еще кое-кто. — Он многозначительно взглянул на Хессет. — Полагаю, именно сейчас ее мастерство может нам понадобиться.

Губы красти слегка раздвинулись; она тихо зашипела, стиснув острые зубы:

— Я не знаю колдовства людей.

— Но это же не колдовство людей! И это не привлечет той Фэа, которой могут управлять люди. Разве нет?

— Ракхи не Творят, — холодно заявила она.

— Разве? — Он повернулся к Сиани. — Позволь мне рассказать кое-что из того, что я знаю о ракхах. Помнишь, прошлой ночью я просматривал записи Зена и нашел кусок раннего текста, который он где-то откопал и скопировал. Про предков ракхов. Похоже, они были исключительно плотоядными. В отличие от наших всеядных предков, они, добывая пищу, полностью зависели от охоты. У них не было ни земледелия, ни особо сложных общественных взаимоотношений, которые породили бы сельское хозяйство. — Он пристально взглянул на ракханку. — Они были стайными животными. Как мы. Но их социальная структура заметно отличалась от нашей. Мужчины проводили жизнь, состязаясь друг с другом, растрачивая большую часть энергии на сексуальные демонстрации и бои. Когда они охотились, они собирались большими стаями, и только если предстояла опасная игра. Риск был важнее, чем сама пища, и после каждой охоты они либо подтверждали свое место в социальной иерархии, либо получали новое. А то, что они убивали, либо съедалось на месте, либо его бросали гнить.

— Я знаю таких мужчин, — хмыкнула Сиани, и Дэмьен заметил, что по лицу Хессет вроде бы скользнула улыбка. И мгновенно пропала, сменившись настороженной враждебностью.

— Для остальной стаи охотились женщины, — объяснил он. — И кормили их в соответствии с местной иерархией. Сначала самцов-лидеров, потом детей, потом ели сами. Если что-то оставалось — недомеркам. Доведенная до совершенства структура стаи млекопитающих. — Он резко подался вперед. — Видите? Женщины охотились. Не для того, чтобы показать себя, а чтобы выжить. Не для того, чтобы продемонстрировать свою отвагу, а чтобы накормить своих детей. И Фэа отвечало их желанию, как и всем местным видам. А какие два искусства важнее всего на охоте? Выслеживание и маскировка. Способность найти добычу и возможность подобраться к ней незамеченными. — Он покосился на ракханку и встретил ее взгляд. В его тоне появился вызов. — Если женщины ракхов могли Творить с помощью Фэа, не значит ли это, что они были мастерами в обоих искусствах? Именно в тех, что теперь нужны нам больше всего.

Голос красти был тих, но звенел от напряжения:

— Ракхи не Творят.

— Не так, как мы. Без ключей, рисунков, знаков и заклинаний и прочего подспорья воображения. Им не нужно все это, как не нужно людям-посвященным. — Он помолчал, наблюдая за ней. — Но это ведь не совсем бессознательно делается, правда? На каком-то этапе твой народ научился применять Фэа, управлять этой силой. Более совершенный интеллект потребовал более совершенного контроля. Может быть, в обыденной жизни вам хватает древних способов… Но я помню, что видел в Морготе. Это было сделано преднамеренно, обдуманно и чертовски мощно. Истинное Творение, в любом смысле этого слова. — Она не ответила, и он настойчиво повторил: — Ты отрицаешь это?

— Нет, — тихо произнесла она. — Если ты так это называешь… нет.

— Хессет, — вступила Сиани. — Если ты сможешь сделать Затемнение…

Глаза ракханки сузились.

— Так говорят колдуны. Я не…

— Да назови как хочешь! — прервал ее Дэмьен. — Мы подберем слово из языка ракхене, если тебе так нравится. Или переделаем его. Черт побери, разве ты не видишь «, сколько от этого зависит?

« Спокойнее, Дэмьен. Сбавь тон. Не отталкивай ее «. Он заставил себя медленно, глубоко вздохнуть.

— Тарранта нет, — сказал он тихо. — Нет Сензи. Даже если я смогу Творить сам, мои возможности в этом случае ограничены; подкрадываться к врагу — деяние, мало подходящее для Церкви. Как бы ни прикрыл нас Таррант, это прикрытие с его смертью стало слабее — если враг не Рассеял его полностью.

— Ты сможешь помочь нам? — прямо спросила Сиани — Если захочешь? Смогла бы ты укрыть нас от его взгляда?

Та оглядела обоих по очереди. Пересматривала свою врожденную ненависть к их роду, проверяла, как далеко та может зайти. Потом объявила, тщательно подбирая слова:

— Если бы вы были моей родней. Моей кровной родней. Тогда я смогла бы прикрыть вас.

— Никак иначе?

Она покачала головой:

— Нет.

— А точно бы смогла? — засомневался Дэмьен.

Красти жестко посмотрела на него. В него: сквозь оболочку, минуя наслоения сознания, в самое сердце его души. В ту часть его существа, что была животным, примитивным, чистым. Что-то незнакомое, теплое, любопытное лизнуло язычком его мозг. Приливная Сила?

— Смогла бы, — призналась она наконец. — Если тебя это утешит. Но вы не моя кровная родня. Вы даже не ракхи. Сила, что отвечает мне, даже не знает о вашем существовании.

— Заставь ее, — предложил Дэмьен.

Она мотнула головой:

— Нельзя.

— Почему?

— Приливная Сила не будет…

— …не захочет? Не городи чепухи. — Он нагнулся, опираясь руками о колени. — Послушай. Я знаю, чем были ракхи, когда люди впервые появились здесь. Я понимаю, что эти животные корни еще часть тебя. Должны быть частью тебя. Но ты также разумное самосознающее существо. Ты можешь укротить свои инстинкты.

— Как делают люди?

— Да. Как делают люди. Как еще, ты думаешь, мы попали сюда, за десять тысяч световых лет от нашей родной планеты? Из всех животных Земли мы одни научились укрощать наши инстинкты. О, это было нелегко и не всегда получалось. Я даже не смогу объяснить тебе, каким диким смешением несовместимого стал в результате наш человеческий мозг. Но если есть хоть одно определение человеческой сущности, это — победа интеллекта над животным наследием. А вы унаследовали наш интеллект! Ваш народ может стать для этой планеты тем, чем мы были для нашей. Все, что вам нужно сделать, — это научиться преодолевать первобытную ограниченность…

— И посмотрите, куда это завело вас! — презрительно бросила она. — Разве это достойная для нас цель? Иметь разделенные души, когда каждая часть тянет в свою сторону? Как у вас? Вампиры не преследуют нас в ночи; призраки не тревожат наш сон. Это создания человеческого разума, эхо тех частей вас, которые вы похоронили. Отвергли.» Животный инстинкт «, который визжит и рвется на свободу, замкнутый в беспросветной бездне вашей бессознательной памяти. — Она покачала головой; в ее глазах стояла жалость. — Мы живем в мире с этой землей и с собой. Вы — нет. Вот наше определение человеческой сущности.

Она встала. Движение было нечеловечески плавным, гибким, кошачьим.

— Я сделаю что смогу — в моих понятиях. На языке ракхов. И если сила откликнется мне… Тогда, заверяю вас, ни один колдун-человек не пробьет эту защиту.

— А если не откликнется? — тихо спросил Дэмьен.

Она взглянула на север, туда, где должен был быть далекий энергетический узел. Проверяла потоки? Или пыталась представить себе Дом Гроз и его хозяина-человека?

— Тогда твое человеческое Творение должно быть очень хорошим. Чертовски хорошим. Или мы попадем прямиком ему в руки.

 

37

Энергия. Горячая энергия, восходящая от самых корней земли. Сладкая энергия, профильтрованная сквозь ужас души посвященного. Свежайшая энергия, что вибрировала от боли, и страха, и бесценной агонии абсолютной безнадежности. Вкушать ее было экстазом. Почти невыносимым.

— Вы довольны? — спросил демон.

— О да. — Шепот восхищения, порожденный дуновением боли. Такой изысканной боли. — Это будет долго, Калеста? Ты можешь сделать, чтобы это было долго?

Фасетчатые глаза медленно мигнули; в тусклом свете лампы они были как кровь.

— В тысячу раз дольше, чем обычно. — Его голос прозвучал скрежетом металла по стеклу, медленным скрипом заржавленного ножа по окну. — Его страх и боль совершенно уравновешены. Земля сама поставляет горючее. Это может продолжаться… бесконечно.

— И он будет цепляться за жизнь.

— Он ужасно боится смерти.

— А-ах! — Глубокий вздох, постепенный, медленный, смакующий. — Как чудесно! Ты знаешь, как угодить, Калеста.

— Это и мое удовольствие, — просипел демон.

— Да. Верю. — Низкий смешок, полуюмор, полупохоть, сорвался с хозяйских губ. Дымящаяся энергия выплеснулась на гладкие каменные стены, окрасив их кроваво-красной Фэа. Цвет боли. Цвет наслаждения.

— Смотри же, приготовь что-нибудь такое же приятное, когда она здесь появится.

 

38

Шел снег. Это не стало неожиданностью — Хессет почуяла его приближение, и даже Дэмьен заметил утром, что небо нехорошо потемнело, но их это не утешило. Им не хватало сейчас только ранней зимы. То и дело отряхивая куртку, Дэмьен проклинал себя, что не предусмотрел такой погоды. Теперь ему приходилось постоянно счищать с себя снег. Погоду предсказывать трудно, однако так или иначе предвестия можно было заметить за несколько дней, и Дэмьен мог бы помочь делу, если б только Увидел приближение непогоды. Чуть изменить направление ветра, может быть, самую малость, одно дуновение… Существует много способов, которыми можно повлиять на погоду, но их нужно применять загодя. А Дэмьен был слишком занят другими делами и совсем позабыл, что крепкий зимний ветер может разрушить любые их планы.

Снег уже доходил до лодыжек, ветер наметал сугробы, в которые ноги коней погружались до колен; снег сыпался за воротник, за отвороты сапог, ледяные струйки просачивались под одежду. Но они старательно и упорно продвигались вперед. Они не могли позволить себе замедлить темп похода, во всяком случае — теперь. Время от времени снег сменялся градом, град падал вперемешку с ледяным дождем, и тогда они были вынуждены останавливаться. Разбитые, обессиленные путники искали какое ни на есть укрытие и пережидали, пока утихнет ливень. И тут же отправлялись в путь, злясь на потерянное время.

В короткие минуты вынужденных передышек Дэмьен пытался угадать, не враг ли наслал на них такую мерзость. Такая погода была универсальным оружием, поражающим и тело, и дух. И в любом случае Дэмьен мало что мог сделать. Нет, он пытался. Но Творение над погодой всегда удавалось ему плохо, а уж отменить шторм, когда тот уже начался, — такая задача была бы кошмаром и для посвященного. Лучшее, что он мог, — тщательно Просмотреть погоду на их пути, и в результате он сообщил остальным, что самое страшное их миновало; на равнинах восточнее гор им бы пришлось куда хуже. Но студеные, пасмурные дни сменялись морозными ночами, и облегчения не наступало.

« Таррант смог бы отвести от нас беду, — размышлял Дэмьен. — Таррант предвидел бы ее приход, он знал бы, что делать «. Священник ожесточенно пытался изгнать подобные мысли, но они упорно возвращались. Его раздражало, что даже это признание силы Тарранта не вызывало в нем ни следа добрых чувств к Охотнику. Чем бы он ни был вначале, душа его столько веков пребывала под властью развращенной жестокости, что теперь это был скорее демон, нежели человек, и уж никак не вызывал он восхищения. Особенно у Дэмьена и его собратьев по призванию.

« Но он тоже мой собрат по призванию. Основатель моей веры. Как примирить эти две сущности?»

Они ехали, погрузившись в унылое молчание, нарушаемое лишь хрустом снега и льда под копытами животных. Ксанди вели себя беспокойно, что тревожило Дэмьена. Вероятно, это тревожило и Хессет, потому что, когда они наконец встали лагерем, она привязала животных, как будто это были лошади, и теперь они не ушли бы далеко. После обеда красти объяснила, что снегопады в Ниспосланных горах могут пробудить в животных миграционные инстинкты, так что те сбежали бы вниз, на равнины. Должно быть, это отвечало их врожденным потребностям. Всю ночь Дэмьен слышал, как ксанди возились и пофыркивали, пытаясь освободиться от крепких кожаных ремней. Когда подошла его очередь спать, он попытался спрятаться от шума и холода, плотно закутавшись в одеяла, но это мало ему удалось. Наконец он как-то отключился, и смутная полудрема принесла облегчение телу, но никак не нервам.

Утром они продолжили путь, проваливаясь в снег по самое колено. Облака разошлись как раз настолько, чтобы проглянуло взошедшее солнце, затем плотно сомкнулись, и путников вновь поглотили бесконечные сумерки, ледяной дождь и мокрый снег. Раз скакун Дэмьена поскользнулся и чуть не упал на самом краю отвесного ущелья, но ухитрился удержаться на ногах и отскочил от опасного места.

« Я как будто приношу несчастья. Как тот неразумный, что пытается Творить с земной Фэа, не имея о ней никакого понятия, — и получает в точности противоположное тому, что хотел. Только поймешь, какая беда случилась, только попытаешься ее исправить — и тут же новое бедствие…»

Может быть, это результат Проклятия? Можно ли взять сознание, которое естественно воздействует на потоки, и исказить его так, чтобы воздействие стало отрицательным? Поразмышляв несколько часов, проглотив наскоро собранный холодный обед под нависшей скалой, послужившей им временным укрытием, он пришел к заключению, что такое невозможно. Требовалось просчитать столько вариантов, и так мало еще было известно о взаимоотношениях Фэа и человеческого мозга! Если ты попытаешься вмешаться Творением в работу такой системы, отдача неминуемо ударит по тебе. Только природа может изменять и исправлять биологические законы такого уровня.

Но тут он вспомнил деревья в Лесу — целостную экосистему, перестроенную под потребности ее хозяина-человека, — и вздрогнул, подумав, какого рода Творением мог воспользоваться этот человек. И что за жертву он должен был принести, чтоб получить такую власть.

« Тот, кто смог Сотворить Лес, может сделать и это. Может сделать все, что угодно… Только не может спасти себя самого «, — угрюмо подумал Дэмьен. Пришпорил лошадь и постарался забыть о том, сколько удовольствия такая погода — мрак и холод — доставила бы Охотнику.

« Он умер. И ты хотел, чтобы он умер. Так забудь о нем «. Но призрак не стирался в памяти. Было ли это потому, что между ними существовал канал? Или просто так действовала сила личности? Трудно сказать. Но иногда, взглянув на Сиани, он улавливал тот же призрак — мелькнувший образ — на дне ее зрачков. Что произошло между этими двумя, пока Охотник был с ними? Дэмьен томился, желая узнать и не решаясь спросить. Бывает опасно задавать вопросы, когда не знаешь, что делать с ответами.

Снег падал весь день. Они все ехали. И где-то шли на север ракхи, неизвестно сколько, и снег слепил их, и не ведали они, куда идут. Пятеро. А может быть, трое. Под чужими личинами, к чужой цели прокладывали они путь сквозь бушующий шторм. К своей смерти.

Вдруг Дэмьен подумал, что колдовство могло рассеяться, когда умер тот, кто Сотворил его. Мысль привела его в ужас. Что, если подделка так и не вышла из исходной точки? Что, если теперь, когда Таррант мертв, отряд ничем не прикрыт?

« Тогда нас должно защитить искусство Хессет «. Взглянув на ракханку, он попытался оценить ее могущество. Да и захочет ли она использовать свое искусство ради них, если все другие способы защиты будут исчерпаны.

« Огонь. Ослепляющий, как солнце, раскаленный добела, расплавленный, наполняющий воздух палящим жаром. Лицо Сензи — воск, оно тает, испаряется, стекает на траву, как Огонь из фляжки, впитывается в почву. Плоть растекается, как вода, кровь и кости растворяются в текучем пламени, все существо вспыхивает, рассыпается… перевоплощается. И волосы становятся золотистым сиянием Сердца, тонкие пряди свиваются в обжигающие клубки. И глаза становятся расплавленным серебром, и горячий металл, струясь, вливается в раны. И рот застывает в подобии вопля — и вопль несется, и его отзвуки сливаются с ревом пламени, и взвиваются к пылающим небесам, и низвергаются к вратам ада, и — дальше…

Лицо Охотника.

Глаза Охотника.

Крик Охотника «.

Он проснулся. Внезапно. Его разбудил не сон. Он был слишком измучен, слишком нуждался в отдыхе, чтоб просыпаться от простого кошмара. Да к тому же он не впервые видел его. Может, не в такой форме, не с такой пугающей ясностью… но с того времени, как исчез Таррант, огонь преследовал Дэмьена наяву и во сне. Ему виделся Таррант в огне. Сиани тоже его видела. Священник пытался убедить ее, что такие сны вполне естественны, что они навеяны перенесенными испытаниями. Ее дремлющий мозг смешивает подробности смерти Сензи и смерти Тарранта, сплавляя две утраты в единый неразрывный кошмар. Это может пугать, но не более, уверял он. Это не имеет смысла. Это не может иметь смысла.

Не может?

Он потихоньку высвободился из-под одеял. Больше всего он ненавидел такую погоду за то, что она делала его уязвимым. Тугой кокон одеял, спеленавший его и защищавший от холода, стал бы ловушкой, если бы вдруг возникла опасность. К тому же он спал полностью одетым, а между тем прекрасно понимал, что если действительно хочет согреться, то надо заворачиваться в эти одеяла, раздевшись догола. Тепло его тела согреет одеяла и воздух внутри, а одежда этому мешает. Но надо было выбирать. Он уже однажды отбивался в мороз от стаи упырей, имея на себе одни носки, и не желал повторять подобный опыт.

Он быстро оглядел стоянку: Сиани сжалась в комок и вздрагивает во сне, Хессет прилегла у костра с арбалетом в руке, животные в полудреме переступают с ноги на ногу. Все в порядке; по крайней мере, он не заметил ничего нового. Слава Богу, снег наконец перестал.

Он перебрался поближе к Хессет и примостился рядом. Но если для ракханки поза была естественной, то его окостеневшие конечности вскоре заныли от боли, и через минуту он просто сел.

— Как тут? — тихонько спросил он.

Она кивком указала на привязанных животных:

— Лошади беспокоятся.

— А ксанди?

Она покачала головой:

— Тревожатся все сильней. Ясное дело, это чем-то вызвано… но черт меня подери, если я понимаю — чем.

— Чуют хищника? Если кто-то преследует нас…

— Я бы учуяла, — оборвала его Хессет.

Дэмьен запнулся.

— Да, разумеется. Я говорю… как человек. — Он попытался улыбнуться. — Извини.

Красти пожала плечами. Он всмотрелся в ночь, размышляя, какие еще опасности таит эта тьма. Он думал об этом каждую ночь с тех пор, как умер Таррант. И каждый день. И утром, и вечером он задействовал Видение, проверяя потоки. Увидеть их было даже труднее, чем раньше, — мерцающие тускло-голубоватые жилки едва просвечивали сквозь толстое снеговое покрывало. Но через несколько минут ему удалось сфокусировать Зрение и различить узор. То же самое он делал и вчера, и позавчера… да он и потерял счет дням. И все то же: земное Фэа слабее, чем должно быть. Слабее, чем вообще бывает в горах.

« Как будто здесь нет сейсмической активности. Вообще нет «. Но этого же не может быть. Даже на Земле горы не могли быть настолько спокойными. По крайней мере, так утверждала логика. Разумеется, колонисты были хорошо знакомы с природой сейсмических сдвигов, чтобы определить уровень активности там, куда прибывали, а значит, понимали их опасность, то есть сталкивались с ними раньше.

Слабые потоки. Необъяснимо стабильные горы. Прибежище демонов. И человек-посвященный, что поселился аккурат в точке соединения трех материковых плит, не обращая внимания на связанный с этим риск. Как увязать все это вместе? Дэмьену казалось, что если бы он уяснил, как связаны все эти элементы, то нашел бы ответ, в котором они отчаянно нуждались. Но чем больше он изучал загадку, тем больше ему казалось, что упущен какой-то жизненно важный элемент. Один-единственный факт, который поставил бы все на свои места.

« Если б мы знали, как они поймали Тарранта, мы бы лучше их поняли. Мы бы поняли то, что нам нужно…»

Он с усилием заставил мысли свернуть с проторенного пути и сосредоточил внимание на своей спутнице. Как настороженное животное, она вглядывалась в заросли вокруг стоянки, не выдавая себя ни единым движением.

— Как твое Творение? — поинтересовался Дэмьен.

Она пожала плечами.

— Как сказали бы люди, я Позвала. Прошлой ночью, когда взошли луны и энергия прилива была сильна. Если Потерянные не очень далеко, они услышат и придут к нам — или мы к ним. Так или иначе, мы встретимся. — Она чуть заметно качнула головой, а глаза все так же обшаривали белую землю вокруг стоянки. — Ясное дело, я не могу сказать — как. Или когда.

— Или — если?

Она вновь передернула плечами.

— Это так Зен позвал тебя к нам?

— Очень похоже. Тогда я просто прочитала его послание и решила ответить. Но результат примерно тот же. Если попытка окажется успешной, мой призыв привлечет тех Потерянных, чей путь может пересечься с нашим — если такое возможно, — и тогда потоки переместятся так, чтобы увеличить шанс нашей встречи. Если Потерянная чувствует потоки, она поймет, в чем дело. Я бы поняла. Если же нет… — Красти развела руками.

— Ты сказала —» она «.

Уголок ее рта дрогнул в подобии улыбки.

— Это же ракхи, — объяснила она. — Если кто-то из них и может Творить, это наверняка женщина. Нашим мужчинам обычно не хватает… времени на подобные занятия.

— А интереса?

— Их интересы очень ограничены. — Хессет оглядела его с ног до головы, явно оценивая признаки его мужской стати. — Но то, что от них требуется, они делают.

— Приятно хоть для чего-то годиться, — сухо хмыкнул он.

— Я имела в виду мужчин-ракхов, — поправилась она. — Кто знает, на что годятся люди?

Она поднялась, одним неуловимым движением изменив неудобную позу. И перебросила священнику арбалет.

— Твоя очередь дежурить. А я постараюсь поспать.

Тут она бросила взгляд туда, где были привязаны животные, и ее тело внезапно напряглось. Зрачки сужены, внимание нацелено… на что? Что за особые знаки, неощутимые для человека, почуяла ее ракханская натура?

— Смотри за ксанди, — тихо приказала она. — Если что-то случится… а похоже, должно что-то случиться. Смотри внимательно.

— Да что такое?

— Не знаю, — шепнула красти. — Но мне это не нравится. — Она покачала головой. — Все это мне очень не нравится.

Все тот же кошмар. Таррант, бушующее пламя, все вместе. Боль, слепящая, жгучая, что впивается в мозг раскаленными остриями. И страх — настолько сильный, настолько подавляющий, что их тела сотрясаются еще долго после того, как они проснутся, их души дрожат от нездешнего ужаса.

Кошмар. Один и тот же. И вновь и он, и Сиани закрывают глаза, и вновь пытаются расслабиться. Один и тот же сон снится обоим. Но только им. Он не тревожит их проводницу-ракханку, он не тревожит животных. Как будто только люди могут видеть такие сны… а может, только те, кто связан кровью с Охотником.

И Сиани Первая подняла тревогу. А может, воскресила надежду?

— Я думаю, он не умер, — прошептала она.

И вот они снова едут. Бесконечные мили заснеженной земли. И вопросы, которые нужно задать, даже если ответы причинят боль.

— Что произошло между вами? — спросил наконец священник. Он говорил мягко, но сам же слышал, каким напряжением звенит его голос. Может ли он взять легкий тон, когда дух его в смятении?

Ледяная корка трещала под копытами лошадей, под когтями ксанди. Получался какой-то сложный ритм, даже приятный на слух.

— Ты вправду хочешь знать?

— Думаю — да.

Белая земля, заснеженные деревья. Ломкие, звонкие щелчки обледеневших ветвей. Иногда с громким треском ломался сучок и падал на тропу перед ними, взрывая снег. Буря прокатилась и исчезла восточнее гор, но еще долго будут помниться причиненные ею разрушения.

— Он взял меня в ученики, — тихо поведала она.

Дэмьен почувствовал, как тугой ледяной комок скрутился внутри, и едва сумел разжать смертельную хватку, сдавившую его сердце.» Ей отчаянно необходимо чародейство, любое. Что ж, может быть, оно того стоит…»

— Что-нибудь еще? — сдавленно выговорил он.

И она мягко ответила:

— Неужели этого мало?

В целом мире не могло существовать более тесной связи. Истинное ученичество накладывает отпечаток на всю оставшуюся жизнь, даже если период обучения давно кончился. Даже если к ней вернется память, все ее Творения будут помечены Охотником. Подпорчены им.

« Женщина, которую я любил, никогда не вернется. Даже если восстановится память, она будет… другой. Более темной. Порча коснется всего…»

Но больнее всего ранило даже не то, что случилось. Он понимал, что она не тревожится, что те черты Охотника, которые делают его столь отвратительным для Дэмьена, у нее вызывают лишь повышенное любопытство. Никогда прежде разрыв между ними не казался таким огромным, таким непреодолимым. Никогда прежде он так ясно не понимал его природу.

— А ты? — осведомилась она. — Что происходило между вами?

Дэмьен закрыл глаза.

— Он пил мою кровь.

« И сейчас пьет «.

Его разбудил предостерегающий крик Хессет. Он вскочил с быстротой, отработанной неделями жизни в обнимку с опасностью, одетый, вооруженный, одним движением наполовину сбросил одеяла и сейчас освобождался от оставшихся. Домина освещала стоянку, значит, было близко к полуночи; свет округлившегося диска самого большого спутника Эрны позволял легко определить причину беспокойства…

Ксанди. Они словно взбесились, они бросались на все и всех. Светлые гривы разметались, по острым рогам текла кровь. Дэмьен успел увидеть, как упала одна из лошадей, а другая билась в путах, пытаясь отодвинуться, насколько возможно, от бешеных тварей. Упавшая лошадь перестала дергаться, густая кровь текла из разорванного брюха; а ближайший ксанди все колол и колол ее рогами, как будто его бесило, что она перестала сопротивляться.

Хессет уже поднималась рядом с животными, пытаясь их успокоить.

— Назад! — крикнул Дэмьен. Яростное храпение и визг не дали ему услышать самого себя. — Назад!

Она бешено покосилась на него, но все-таки уступила дорогу, а сама натянула арбалет. Пока Дэмьен подбирался к животным, ракханка быстро осмотрела окрестные заросли. Это было необходимо: животные оглушительно визжали, и если кто-то в этой части гор еще не знал о появлении отряда, теперь-то узнал наверняка.

Дэмьен выискивал признаки, по которым смог бы определить причину беспорядка. Лошади были испуганы, но не больше, чем то вызывали обстоятельства; они пытались освободиться от пут, лишь чтобы уцелеть. И похоже, что один из ксанди — самый шумный — больше беспокоился о своей безопасности, чем стремился вырваться на свободу. Значит, причиной был другой ксанди, и если всадников осталось только трое…

Он взмахнул мечом и быстро опустил его. Сияющие рога мелькнули в каком-то дюйме от его груди, как раз когда стальное лезвие рассекло ремень привязи. Дэмьен отпрыгнул в сторону. Ксанди яростно рванулся за ним, но тут осознал, что свободен. Он развернулся на месте, чуть не опрокинувшись, и побежал прочь от лагеря, как будто свобода свела его с ума.

Хессет посмотрела на оставшихся животных, потом на Дэмьена:

— Дальше что?

Священник тоже оглядел оставшихся скакунов. Они еще были раздражены, но как будто успокаивались. Он тряхнул головой.

— Нас не разделили. Нас не лишили никакого имущества. Все говорит о том, что это была попытка разъединить или ограбить нас. Так. Света довольно; дорога хорошо видна. Собираемся и отправляемся.

— Может быть, это ловушка, — предположила Сиани. Ее голос чуть заметно дрожал.

— Может быть, — согласился он. — И поэтому мы должны быть чертовски осторожны. — Он кивнул туда, куда минуту назад убежал ксанди. — Но если мы не выясним, что, черт возьми, произошло — и почему, — это может повториться. И мы останемся без коней.

Они быстро разобрали лагерь. В несколько минут все снаряжение было упаковано и навьючено на трех оставшихся животных. Тщательно затянуть ремни и закрепить седла стоило трудов — лошади еще нервничали. Дэмьену пришлось пожертвовать драгоценной минутой и провести Успокоение, только тогда лошади дали себя оседлать.

Потом он опустился на колени около упавшей лошади. В боку ее зияла огромная рваная дыра; лошадь трудно дышала, и на губах ее пузырилась кровавая пена. Дэмьен убрал меч, отцепил с пояса нож и быстро полоснул по шее бедолаги. Быстро и глубоко. Ни звука, ни движения — только кровь хлынула широким потоком, окрашивая кармином белый снег. Животное умерло.

Ухватив вожжи Таррантовой лошади — единственной, оставшейся в отряде, — и вскочив в седло, он поймал взгляд Сиани.

— Сонная артерия, — пояснил он. — Смерть почти мгновенная.

Дэмьен встал во главе отряда. Сиани он указал место позади него.

— Держись посередке. Все время. Если ты дашь себя схватить…

« Тогда все потеряет смысл «, — мысленно закончил он. Она хмуро кивнула в знак того, что поняла, и встала за Дэмьеном. Следом за ней — Хессет, и они отправились…

В лес. Обледеневшие ветви ломались, крошечные лавины скатывались на землю впереди и позади отряда. Дэмьен держал арбалет наготове, прижимая локтем приклад, палец на крючке. Другой рукой он вцепился в вожжи. Не в первый раз ему вспомнилась собственная лошадь — ею-то он мог управлять одними коленями, а руки были свободны для боя. Но она погибла, давным-давно — и что вспоминать? Теперь у него было другое животное, спасибо, хоть прирученное. А впрочем, Таррант не взял бы плохую лошадь.

Держаться следа не составляло труда, но идти по нему было трудно — беглый ксанди взрывал снег, описывая круги меж деревьев и скал, будто сам не знал, куда ему нужно. А может, и в самом деле не знал. Может, чье-то Творение подхлестывало его под зад, и он мчался слепо, не имея ни малейшего понятия о цели пути. По крайней мере, хоть это обнадеживало. Если бы ксанди должен был завести их в ловушку, он скорее всего избрал бы прямую дорогу, а они следовали бы за ним в нужном направлении, с нужной скоростью, в нужном состоянии духа.

Дэмьен поднял арбалет и обвел прицелом верхушки деревьев, ловя какое-нибудь движение. Но в отличие от деревьев Запретного Леса здешние с приходом зимы сбросили листву; луна ярко освещала безжизненные кроны. Здесь неоткуда было грозить, негде спрятаться.

Вскоре они догнали беглеца. На открытом пространстве, ярко освещенном луной. Лошадь Дэмьена провалилась сквозь корку наста, и фонтан ледяной воды захлестнул его икры. Родник, занесенный метелью. Дэмьен махнул рукой остальным, чтобы остереглись. Ксанди стоял перед ним, яростно фыркая, а глаза его, налившиеся кровью, бессмысленные, таращились в никуда. Казалось, он сопротивляется, но Дэмьен не мог понять чему. Как будто невидимая привязь оттаскивала его назад, а животный инстинкт понуждал спасаться бегством; тело напряглось, сопротивляясь неощутимой власти, которая медленно, но неумолимо пересиливала его. На его губах запеклись пузырьки розоватой пены; животное копнуло землю, и Дэмьен увидел, что кровь струится и по его ногам. Священник с тревогой оглянулся на остальных ксанди, но безумие как будто их не коснулось, поразив лишь одного. Как будто властный зов был направлен очень точно и слышен только одному, оставив остальных в покое. Дэмьен поежился.

Вдруг ксанди отпрыгнул назад, и почва подалась под его ногами. Сперва точно под ним, потом трещина расширилась — земля потеряла опору и посыпалась в образовавшийся провал. Животное взвизгнуло и попыталось выбраться, но ему не на что было ступить, земля разверзлась, ксанди опрокинулся, в воздухе мелькнули ноги и пропали в темной дыре.

Вопль разорвал ночь. Одинокий, ужасный вопль. Боль, страх, бессилие — все смешалось в нем, в крике души, агонизирующей в невыносимом ужасе. По коже Дэмьена пробежал мороз, он рванул вожжи, удерживая лошадь. Женщины позади пытались справиться со своими животными; Дэмьен мельком оглянулся. Хессет лихорадочно обшаривала взглядом поляну, держа руку на спуске арбалета. Лицо Сиани было белым, но она тоже сжимала меч; страх не заставил ее потерять голову. Хорошо.

И вдруг настала тишина. Абсолютная тишина, не нарушаемая ничем, кроме прерывистого дыхания троих животных.

Дэмьен быстро спешился. Сапоги его глубоко ушли в сугроб; лошадь беспокойно фыркнула. Сиани встретилась с ним глазами; похоже, она что-то хотела сказать, но только молча перехватила его вожжи.

Он медленно, осматриваясь, продвигался вперед, пробуя дорогу, как тростью, длинным мечом. Впереди лежал глубокий снег, и неизвестно, была ли под ним земля, так что Дэмьен ступал вперед, только определив, надежна ли опора. Он не мог позволить себе потерять равновесие.

Теперь он слышал какие-то звуки оттуда, куда свалился ксанди. Тихое шуршание, как будто одежду волокут по снегу. Или тело? От этой мысли по спине его побежали мурашки. Дюйм за дюймом он прокладывал путь туда, где зияла дыра в земле.

И вышел к огромной яме, заляпанной кровью. Со дна торчали деревянные колы, добрых шести футов длины и где-то на расстоянии двух футов друг от друга. Толщиной с руку мужчины и заостренные, как шилья. Острия торчали, как солдаты в строю, ожидая, пока кто-нибудь не провалится сквозь землю и не нанижется на них. Результат был очевиден.

Вот он, их ксанди, в центре ямы. Бесформенная куча мяса и костей, которая когда-то была ксанди. Распластанная на кольях окровавленная туша, пародия на живое существо. Переливчатые рога, покрытые кровью, торчали безобразно и бессмысленно, и трудно было представить, что их обладатель всего несколько минут назад резво мчался по земле.

« Охотничий призыв, вот что это было. Зверь захотел есть, и его голод задействовал Фэа. — Дэмьен повнимательней оглядел ловушку и поправился: — Не зверь «.

— Дэмьен? — окликнула его Сиани.

— Посмотрите-ка. Только осторожней.

Что-то шевельнулось в глубине ямы между торчащими кольями. Какая-то смутно различимая тень то скрывалась во тьме, то вновь показывалась; а вот и еще одна. Явно млекопитающие, хотя кожа их чем-то напомнила Дэмьену слизняков. Один из них посмотрел наверх. Отдельные детали можно было разглядеть: голый, как у крысы, хвост. Огромные бледные глаза, покрытые толстым слоем слизи. Руки по форме напоминали человеческие, но пальцы, чуть ли не вдвое длиннее нормальных, переплетались и скручивались, как раздраженные змеи, пока их обладатель глазел на Дэмьена.

Нет, это не кожа. Короткий, плотно прилегающий мех. Плоские уши прижаты к черепу, но на концах видны маленькие кисточки. И в глазах… отблеск янтаря?

Он оглянулся. Сиани и Хессет стояли рядом, животные привязаны к деревьям в отдалении.

— Кто это? — выдохнула Сиани. Она как раз подошла к краю ямы. Но смотрела она на красти. Та подобралась к обрыву, присмотрелась и вдруг отшатнулась с шипением, выпустив когти, как будто готовясь к битве. Уши ее прижались к черепу, довершая родство. Или сходство.

— Это ракхи, — сказал Дэмьен. — Потерянные.

Их было пятеро. Вид их мертвенно-бледных глаз и скрученных конечностей чуть не заставил желудок Дэмьена вывернуться наизнанку, но он подавил отвращение. Глаза-студни, пальцы-щупальца… Он взглянул на Хессет и увидел, что та дрожит от ненависти. Реакция на чужое, без сомнения, ответ инстинкта на присутствие своих-не-своих.

— Хессет. — Он прошипел это очень тихо, так что получилось совсем по-ракхански. Подождал, пока она не обернется к нему, потом заговорил снова: — Тебе нельзя сейчас подчиняться инстинкту. Не имеешь права. Это хорошо при спорах за территорию, но там, куда мы идем, это не поможет. — Глаза ее полыхали дикой злобой. — Хессет. Ты слышишь?

Чуть погодя она сухо кивнула. Казалось, судорога прошла по телу красти, как будто ее внезапно поразило болью. Верхняя губа задралась, обнажив клыки; раздалось предостерегающее шипение. Но уши слегка приподнялись; огонь в глазах приугас. Когти наполовину втянулись.

— Человеческие фокусы, — прорычала она. Дэмьен хмуро кивнул:

— Именно так это и называется.

Там, внизу, четверо бесформенными пятнами припали к земле, выжидая чего-то. Пятый подобрался к туше ксанди и стал обдирать ее, отрывая небольшие куски при помощи грубого обсидианового ножа. Но и это существо держалось настороже, бросая быстрые взгляды на путников, стоявших над ней, убеждаясь, что они по-прежнему наверху.

Она. Четверо из пятерых были самками. Пятый — самец, но телосложением он напоминал своих товарок. Недомерок, понял Дэмьен, он занимается женской работой — добывает пищу. Дэмьен понадеялся, что самца устраивает его роль, иначе им бы пришлось состязаться с ним в мужественности.

— Поговори с ними, — попросил он Хессет. — Посмотрим, поймут ли они тебя.

На мгновение она, казалось, утратила дар речи. Потом быстро издала несколько отрывистых звуков. Ей явно было трудно заставить себя говорить вообще, тем более — мирным тоном. Недомерок посмотрел на нее, выражения его чужого лица было не разобрать. Потом он отступил к своим товарищам, гибкие пальцы плотно обхватили рукоять ножа.

— Поздоровайся с ними, — предложил Дэмьен.

Красти окинула его яростным взором, но все же повернулась к Потерянным. И пролаяла еще что-то, что прозвучало не то как приказ, не то как оскорбление.

На этот раз они отреагировали. Самец оглянулся на спутниц, затем протянул одной из них свой нож. И нырнул во тьму, что скрывала заднюю сторону ямы.

— Плохо, — пробормотал Дэмьен. — Пошел за подкреплением?

— Почему плохо? — спросила Сиани. — Мы вооружены, а им понадобится время, чтоб выбраться из ямы…

— Не будут они выбираться. Сама видишь, что они сделали с ксанди. — Он поморщился. — Их враги сами приходят к ним.

Сиани повернулась к Хессет:

— Ты что им сказала?

— Что надо, — сердито буркнула та. — На словах, поскольку они утратили все остальные языки.

Дэмьен оглядел сверху настороженную четверку и вдруг понял, какая преграда будет мешать их общению. Искаженная физиология изменила язык тела, ясно, что они больше не понимают знаков… остались только слова, а слова всегда имели вторичное значение в общении ракхов. Неудивительно, что Хессет в ярости.

« А еще и ее инстинкты. Дай Бог ей силы преодолеть их… И желание тоже «.

Они ждали. В тишине нервно переминались и фыркали животные позади. Дэмьен осторожно переменил позу — снег под ногами растаял, и вода затекла в ботинки. Больше никто не шевелился.

Вдруг в глубине ямы ожили тени, из тьмы вынырнуло несколько фигур. Недомерок. Двое таких же, как он. И кто-то вдвое больше ростом, самец, явно не первой молодости. Мех его торчал клочками, кожа, изборожденная морщинами, свободно болталась вокруг конечностей, как будто он напялил одежду не по размеру. К тому же кожа его была проткнута во многих местах, да, собственно, по всей поверхности тела. Колючки, заостренные щепки, резные костяные иглы, блестящие каменные осколки торчали из складок кожи жуткими украшениями. Палочка, выточенная из раковины, явно очень ценной, торчала из щеки, на ее более толстый конец были нанизаны бусы. Тонкие иголки из резного янтаря прошивали насквозь кожу пениса. У Дэмьена при виде такого волосы встали дыбом.

Утыканный самец обратился к ним — он обладал несомненным авторитетом, это было ясно без перевода. Авторитет окружал его, как аура, струился, как кровь из его бесчисленных ран.

Не советуясь с людьми, Хессет ответила. Ей некогда было переводить — вопрос следовал за вопросом, жуткая фигура быстро выкрикивала что-то с вызовом в голосе, и ракханка не могла медлить с ответами. Но Дэмьен, не понимая ни слова и еще меньше разбираясь в жестах, все же улавливал смысл разговора.

« Кто вы? — кричал утыканный ракх. — Откуда вы? Что вам здесь надо?»

Дэмьен не знал, что отвечала Хессет, и никак не мог прервать разговор, чтобы посоветоваться.

« Потерпи, — уговаривал он себя. — Она гораздо лучше тебя сумеет войти к ним в доверие. Она гораздо лучше тебя знает свой народ «. Он разглядывал утыканного иглами ракха, пока тот говорил, и невольно вздрагивал, представив себе, что тот чувствует. Какое положение он занимает в социальной иерархии и почему он… так выглядит? Ничего подобного Дэмьен не видел у равнинных ракхов. Он позавидовал своим предкам, на чьей родной планете было столько разнообразных культур; как облегчила бы понимание привычка к разговору с теми, кто отличен от тебя!

Наконец утыканный коротко взмахнул рукой. За его спиной, в тени, возникла быстрая суета. Потом прозвучали шаги. Потом скрежет металла по камню, как будто что-то с усилием вытягивали из темноты. И вытянули на освещенное место.

Меч Тарранта.

Такой же сверкающий, каким его помнил Дэмьен, и такой же зловещий. В мертвенно-слепящем сиянии лица людей казались одутловато-бледными, а шкуры Потерянных оно просто обесцветило. Но при этом тени, лежавшие на дне ямы, ничуть не рассеялись, виднее не стало. Тьма по-прежнему скрывала тайный проход в глубине. Она, казалось, наоборот, еще сильнее сгустилась. Тени обрели резкие границы, стали почти материальными. Снизу подул ледяной ветер, и Дэмьен вздрогнул, когда подземное дыхание коснулось его, и не только от холода.

Утыканный вновь обратился к ним. Что-то отрывисто спросил. Хессет перевела:

— Он спрашивает, это твое?

Дэмьен судорожно вздохнул и оглянулся на Сиани. Но ее взгляд — и внимание — были прикованы к мечу. То, что меч оказался здесь…

— Скажи ему… это принадлежит одному из моего народа. Моему родичу.

Казалось, она едва заметно кивнула с одобрением, переводя ответ. Видно было, что диалект Потерянных очень отличается от ее языка — это могло объясняться их долгой изоляцией, — но общих корней хватало, чтобы утыканный понял.

— Спроси, где он это нашел, — тихо подсказал Дэмьен.

Она так и сделала.

— Он говорит, на юге, очень далеко. Много переходов. Кто-то из его народа… почуял, что там что-то есть, и пошел на разведку. — Она запнулась. — Язык совсем другой. Я плохо поняла. Может быть — услышал?

— Спроси, не было ли рядом тела. Вот что нужно узнать.

Священник торопил ответ, он хотел услышать…

— Он говорит — нет.

Сиани за его спиной сжалась в комок. Дэмьен заставил себя говорить спокойно:

— А где-нибудь поблизости?

Она переспросила и получила тот же ответ.

— Нет.

— Может, они нашли части тела? Или… что-нибудь еще?

Хессет посоветовалась с утыканным; похоже, они уточняли значение терминов. Наконец красти повернулась к Дэмьену:

— Ничего. Только меч. И никаких признаков того, кто его принес.

— Значит, он жив, — прошептала Сиани.

— Или был жив, когда его поймали.

Хессет остро взглянула на них:

— Вы уверены?

Дэмьен покачал головой.

— Нет. Но это соответствует логике. Если бы им нужно было просто убить его, они бы бросили тело на месте. Или то, что от него осталось. Если б им нужно было как-то подчинить его тело, получить какую-то власть над трупом, трудно представить более подходящее для этого орудие. — Он указал на меч. — Даже если его убили и затем избавились от тела, они должны были включить меч в свои планы. Он помог бы им надолго удержать его дух. Но если он был нужен им живым… что еще может означать брошенный меч? Значит, так было безопаснее для них.

Хессет задумчиво облизывала языком клыки. Медленно, один за другим. Это выглядело страшновато.

Утыканный вновь подал голос. Это прозвучало как приказ. Хессет застыла, потом резко рявкнула в ответ.

Утыканный попятился. Ракхи в яме подобрались, похоже, готовясь к бою.

— В чем дело? — насторожился Дэмьен.

— Он говорит, если это принадлежало твоему родичу, значит, это твое. Спустись и возьми.

Дэмьен посмотрел на сияющее лезвие, чувствуя, как внутри все сжимается при мысли о том, чтобы прикоснуться к нему.

— Хорошо, — тихо сказал он. — Я возьму.

— Имеется в виду… — Хессет с трудом подбирала слова. — Он вызывает тебя.

Тут Дэмьен понял. Затронут социальный статус ракха, положение критическое. И рискованное.» Женщины сражаются за пищу. Мужчины сражаются за статус. И чем сильнее жертва, тем выше честь «.

— Хорошо, — кивнул он наконец. И стал выбирать место, где спуститься, надеясь, что правильно разгадал ситуацию.

— Без оружия, — добавила Хессет.

— Как?

— Без оружия. Так он сказал. Собственно, он сказал» без угрозы «.

Дэмьен посмотрел на утыканного. И какая-то темная пружина задрожала внутри — то, на чем держался его дипломатический такт, казалось, вот-вот сорвется.

— Скажи ему, что я с радостью оставлю оружие, — холодно заявил он, — если он спрячет зубы и когти.

— У них нет когтей.

— Переведи остальное.

Она как-то странно посмотрела на него, но перевела. Утыканный фыркнул, но ничего не промолвил.

— Будем считать, что он согласен, — пробормотал священник.

— Дэмьен… — начала было Сиани. Помолчала и шепнула: — Будь осторожен.

Он с усилием улыбнулся; от движения губ в бороде зазвенели кристаллики льда.

— Это Мы уже проходили.

Он нашел место, где ближайший кол отстоял на несколько футов от стенки ямы, и стал спускаться. Но земля, на вид утрамбованная, раскрошилась под его пальцами, и он проехался по стене, поскользнулся на обледеневшей почве и неуклюже шлепнулся на бок.

Потерянные молча смотрели.

Дэмьен быстро вскочил, заметив на будущее, что земля здесь не послужит надежной опорой. Снежная кашица, подтаявшая на солнце, стекала вниз и замерзала на ночном морозе. Он осторожно пробирался между острыми кольями, замечая, что их основания глубоко впаяны в лед. Постоянно действующий капкан. Почти постоянно. На грубо обтесанных стволах, когда он цеплялся за них, оставались клочки его одежды; пару раз он с трудом протискивался между кольями.

« Если б я взял сюда меч, что бы я с ним делал?»

Он миновал труп ксанди, ощутив внезапную острую жалость при виде того, во что превратилось столь грациозное создание. Обогнув еще несколько стволов, он предстал перед Потерянными. Вблизи они были выше ростом, чем казалось сверху; от них несло затхлой вонью, смрадом тесных нор. Еще священник разглядел какие-то зеленоватые потеки на их шерсти, как будто неведомая плесень приспособилась к такому местообиталищу; круглые бледно-серые пятна покрывали плечо одного ракха, грязно-бурая корка запеклась на ляжках другого. Эти новообразования источали собственную вонь — пахло гнилью и разложением. Вдобавок, казалось, некоторые украшения утыканного служили услаждению обоняния: острый аромат сосновых игл вперемешку с едким мускусом поднимался, подобно испарениям, от его шкуры. Этакие своеобразные духи.

Он подошел как мог близко к своему сопернику и встал лицом к лицу с ним. Потерянный был выше ростом, но намного тоньше, к тому же ему недоставало съемных шкур, какие были на Дэмьене. Абориген попытался принять позу повнушительней, но сильное тело священника явно смотрелось выигрышнее — да и ритуальная враждебность ракха не могла сравниться со сдержанной яростью, что скрывалась под маской невозмутимости человека и только ждала повода вырваться наружу.

— Одно неверное движение, — прорычал Дэмьен, — и я оторву твою дерьмовую голову. Не переводи, — предупредил он Хессет.

— И не подумаю.

Утыканный что-то злобно прошипел, но не сделал попытки напасть на священника. Вместо этого он отступил, и меч, который он закрывал спиной, оказался на виду. Зловещей мощью Повеяло от него, лицо Дэмьена словно обжег арктический холод; он постарался не выказать своих чувств, чтобы Потерянные не приняли их за слабость. Чувствуя, как в животе его скручивается тугой ледяной комок, он шагнул туда, где лежал меч. И остановился рядом. Оглянувшись, проверил, соблюдают ли Потерянные дистанцию — те не двинулись с места, — потом потянулся к мечу и крепко ухватил рукоять.

…И боль взорвалась в руке, когда ледяные острия внезапно вонзились в тело. Словно все тепло его плоти устремилось к ладони, вытекая через нее, пожираемое жадной сталью. Он стиснул зубы и поднял меч. Пальцы его онемели, обожженные холодом, но он не разжимал их, терпя боль, сдерживая страх, что поднимался в душе.» Охотник питается страхом, — напомнил он себе. — Его оружие Действует так, чтобы вызвать страх «. Он поборол панику и заставил себя крепче сжать обтянутую кожей рукоять, пока смертоносная мощь поражала его тело, его внутренности, его сердце. Однажды он подчинился холодному огню Тарранта — здесь было то же самое, в сотни раз сильнее, в тысячи раз ужаснее, но то же самое. Он зажмурился и вспомнил то испытание, стараясь хоть так укрепить себя, пока жуткая мощь подавляла его, изменяла его… и испытывала его, сверяясь с неким темным и страшным образцом, и вдруг отошла, и боль стала утихать, стала почти терпимой, ледяные острия еще кололи его, но уже не грозились уничтожить.

Он повернулся к Потерянным, все еще крепко стискивая рукоять. Рука онемела от холода, но лезвие, казалось, ожило. Дэмьен не сомневался теперь, что сможет владеть им.

« И он будет пить жизнь, как делал его хозяин. Он будет пить ужас тех, кого ранит…»

Утыканный заговорил. В его тоне прозвучал вызов.

— Он говорит, эта вещь убила многих.

« Действительно. — Священник видел, что меч обмотан веревкой, за которую его и вытащили из норы. — И он не убил меня только потому, что я связан с Таррантом. Меч почуял родство «.

— Это принадлежит моему родичу, — повторил Дэмьен. Меч в его руке был тяжел, как кусок льда, но священник подавил желание положить его на землю.

Утыканный опять что-то просипел.

— Он говорит, это ест души.

Дэмьен глубоко вздохнул, пытаясь обдумать ответ.

— Скажи ему… Мы пришли убить пожирателя душ. Того, кто ест души ракхене. Скажи ему… иногда убийцу приходится убивать его же оружием.

Когда Хессет переводила, он наблюдал за их реакцией. И ждал. Темная власть пульсировала в его руке, ползла вверх, проникала в его мозг.» Убей, — шептала она. — Убей, покончи с ними «.

Он крепче стиснул рукоять и постарался не слышать. Тонкие ручейки чужой злобной воли еще струились в его мозгу, но он отказался понимать.

— Здесь есть только один пожиратель душ, — переводила Хессет. — В… — Она запнулась. — Думаю, он имеет в виду Дом Гроз.

— Что он говорит, как можно точнее!

— Я не уверена. Язык совсем другой…

— Не пытайся перевести понятия — просто повтори эти слова.

Ее брови сошлись к переносице, пока она силилась передать смысл.

— Место… голубого сияния?

— Голубого сияния?

— Я не уверена. Я…

— Голубого?

— Я только думаю, что так это переводится. А что, это так важно?

Он припомнил небо над Джаггернаутом, когда сотрясалась земля. Ослепительные стрелы, вырвавшиеся из-под земли, озарившие светом небеса. То был почти дневной свет, только в сто раз ярче. И голубой — земное Фэа голубое — в противоположность белому свету дня.

И еще то, что описывала Хессет там, в своем селении.» Сияние, — говорила она, — небо светилось месяцами. И гремел гром, такой, что и говорить было невозможно «.

Вот что это такое. Вот что за грозы это были. Не было там никакого света. Это энергия; связанная энергия.

« Боже мой, вот оно что…»

— Расскажи им, что нам нужно, — приказал он, пытаясь придать голосу твердость. Этому народу следует демонстрировать силу, от этого так много зависит. — Спроси его, может ли он помочь нам.

« Избыток энергии, вот что там горит. Но откуда избыток? Землетрясений здесь не бывает. А земные потоки очень слабые…»

Так трудно было собраться с мыслями, когда власть меча Охотника еще леденила мозг. Несмотря на это, он чувствовал, что у него в руках недостающий элемент головоломки. Последний. Только надо понять, куда, в какое место общей картины его пристроить. И они узнают, куда можно ударить…

« Таррант должен был понять это. — Но тут же он хмуро поправил себя: — Таррант может понять «.

— Он отведет нас. — Хессет наконец закончила переговоры. — В…» место-нет «, так он сказал.

— Запретная зона? — предположила Сиани.

— Не знаю. То, что он говорит… в нашем языке нет таких понятий.

— Можем мы подобраться оттуда к Дому Гроз? — спросил Дэмьен. — К туннелям под ним? Больше ничего не нужно.

— Он говорит… это место смерти. Проходы под Домом Гроз наполнены смертью. Там место…» место-нет «. — Она мотнула головой. — Прости.

— Табу, — догадался Дэмьен. — Как любое место, где поселились демоны. — Он посмотрел на утыканного. — Скажи ему, что мы согласны. Скажи, чего мы хотим. Что нам нужно.

Он вгляделся в грязную стену за спиной Потерянных, в устье туннеля, который ждал их. Где-то на другом его конце был их враг. Тот, кто напал на Сиани. И — почти наверняка — на Тарранта.

— Вот он, вход, — тихо промолвил он.

 

39

Над восточными равнинами бушевал зимний ветер, с воем и свистом бросался на все и вся, слепил, засыпал снегом. Он нес с собой арктический холод и влагу, которые впитал, пронесшись над Триозерьем и Змеей, и ледяная сырость его пронизывала до костей. При таком ветре всякая тварь прячется в укрытия, пережидая ненастье, и почти все обитатели восточного Лема так и сделали. Местные ракхи позалезали в палатки, тесно скучились вокруг костров и выжидали, пока кончится шторм. Звери забрались в пещеры и норы и улеглись там, их потихоньку баюкало завывание ветра, и сладкая дрема — предвестие зимней спячки — затмевала сознание. Даже зимние хищники вынуждены были искать убежище и в тесноте потаенных укрытий без конца сновали из угла в угол, с нетерпением ожидая, пока стихнет ветер и они смогут выбраться наружу и по свежим следам на гладком снегу побегут за добычей.

Но сейчас надо было прятаться, и это понимали все жители Лема. Все, кроме троих.

Они двигались как люди, хотя тела их были телами ракхене. Противоестественное сочетание, как будто в них вселился чуждый дух. Их покрывал мех, они кутались в накидки, но ветер, что несся над голой землей, пронизывал толстую ткань, как если б ее вовсе не было. И под жидким мехом тепло живой плоти уже оледенила смертельная белизна. Сначала то, что было снаружи: пальцы на руках и ногах, потом — носы, губы, щеки… ледяное дыхание первой зимней бури врывалось в их рты, и влага, выходящая из легких вместе с воздухом, смерзалась на губах.

Их ноги погружались в сугробы до колен, а они даже не знали, зачем идут. Их вело вперед, их тащила сила, которой они не могли постичь и которой не могли сопротивляться. Она отобрала у них память, эта чуждая сила, она подменила их сознание. Теперь в из разумах мелькали странные картинки и невнятные слова; там звучали чужие имена и помнились чужие селения, и жажда, и голод, и все чужие чувства были столь сильны, что их собственные казались лишь тенями на задворках сознания. Тенями, что стирались по мере того, как день сменялся ночью, и снова день, и снова бесконечный путь, а впереди — недостижимая цель, да и существовала ли она вообще?..

Внезапный порыв ветра. Один из путников упал. Это была женщина, самая младшая из троих, только-только достигшая совершеннолетия. Измученная, обессиленная, она лежала на снегу, кожа на обмороженном лице потрескалась, и кровь сочилась из ран. Дыхание ее с трудом вырывалось наружу, вот-вот собираясь прерваться.

Двое тупо смотрели на нее. Это были ее отец и сестра, кровная ее родня… но они только смотрели, и в их глазах не шевельнулось ни тени родственного чувства. Ни тени сопротивления той силе, что столь бессмысленно тащила их на север.

На минуту воцарилась тишина. Тишина в них и вокруг них; драгоценное мгновение небытия, когда утихает чуждый зов и в опустелом мозгу ни единой мысли; единственный миг за все их кошмарное странствие, когда на измученные души нисходит мир.

Но вот опять зазвучал шепот. И вновь покорились тела и души.

« Достаточно двоих, — шептал голос. — Вперед. Оставьте ее умирать «.

Женщина, поколебавшись, отвернулась. Мужчина чуть дольше смотрел на свою дочь. Что-то скользнуло по краю его сознания, память памяти, тень родства… и пропало, смытое волной чужих образов. Человеческих образов. Какое-то мгновение он пытался бороться с ними, но сила, овладевшая им, оказалась сильнее — и он уступил, и память умерла.

Еле-еле он двинулся в путь. И все также медленно они пошли вдвоем, утопая по колено в сугробах. Вдвоем. Но двоих достаточно. Так говорила сила, связывавшая их.

А позади них, в неглубокой могиле из снега и льда, подделка — их родная кровь — испустила последний вздох.

 

40

Они отпустили на волю лошадь и ксанди. Вряд ли удалось бы затащить их под землю, а поблизости не было надежного убежища, где животные могли бы подождать, пока они не вернутся. Если они вернутся. Так что животных отпустили. Ксанди были рождены дикими и могли легко одичать вновь. Что до лесного коня… Дэмьен подумывал убить его, чтобы избавить от более жестокой смерти от холода или голода. Но лошадь столько времени провела рядом с ксанди, что, когда их освободили, она поскакала вслед за ними, как будто считала себя одной из них.» Ну и ладно, — подумал Дэмьен. — Это, в конце концов, животное Охотника, а уж он-то наверняка научил его защищаться «.

Другой проблемой был меч. Нет, его-то надлежало взять с собой, тут споров не было. Но даже завернутый во многочисленные одеяла, он прямо-таки излучал власть, и ее зловещий ореол был столь мощен, что Дэмьен сомневался, сможет ли он вообще нести его. От самой мысли о том, чтобы прикоснуться к заговоренной стали, кровь его стыла в жилах и в памяти оживал голос — и лицо, — которые Дэмьен, будь его воля, постарался бы поскорей забыть.

« Он верен себе. Даже смерть его действует нам во зло. — И хмуро поправился: — Или его пленение «.

Навьючив на себя самое необходимое из вещей — остальное частью закопали, частью отдали Потерянным, — они вошли в узкий туннель, который открывался в задней части ямы-ловушки. Земля сомкнулась вокруг них — слишком близко стены, слишком низко потолок, и все это сочится влагой, смердит плесенью и гнильем. Дэмьен видел, что Хессет вздрагивает от отвращения, спускаясь под землю в густую враждебную вонь, и мысленно просил ее сдержаться. Ее обоняние было стократ чувствительнее человеческого, и запах пробуждал в ней первобытные инстинкты — сражаться или бежать. Священник мог только надеяться, что она сумеет — и захочет — оказаться сильнее своих инстинктов. Ко всеобщему благу.

Свет лун угас позади, и здесь не было другого света, достаточного для человеческих глаз. Утыканный, казалось, определял дорогу при свете земной Фэа, бледные глаза его широко раскрылись, блестели зрачки величиной с Дэмьенову ладонь. Если туннели уходят очень глубоко, думал Дэмьен, из освещения останется только темное Фэа. Ему очень хотелось использовать остаток Огня или зажечь хоть маленькую лампу. Наконец он попросту задействовал Видение и наконец-то смог смотреть, подобно туземцам. Он повернулся к Сиани, желая помочь ей сделать то же, и, к удивлению своему, обнаружил, что в этом нет необходимости. Она тоже задействовала Видение, применив приемы, которым научил ее Таррант.

« Вот и хорошо «, — подумал он. Но душа его протестовала, ибо он знал, чем платят за такое Творение. Тьма медленно пускала корни в ее душе.

« Она никогда не будет такой, как прежде «.

Но даже не поэтому он хмурился. Не потому, что это происходило, не потому, что он не знал, как это остановить. А потому, что это ничуть ее не беспокоило. Она даже не понимала, в чем дело.

« Все это для нее — та же самая власть. Охотник — просто еще один посвященный. Более странный, чем другие, но потому и более притягательный. Плата же… не значит ничего «.

Так они и спускались в свете темной Фэа, они уже были так глубоко, что лишь редкие завитки земной Фэа тянулись за ними; Дэмьену даже почудилось, будто его раздели догола, отрезав от этой вездесущей мощи. Он осматривался, осторожно Творя, пытаясь перехватить малейшую угрозу, прежде чем она заденет отряд. Но обнаружил, что не способен толком Творить на такой глубине, и слова Тарранта, когда-то так задевшие его, оказались правдой.» Сила исходит не изнутри нас, а собирается извне «. А значит, здесь, где так скудно земное Фэа, плодотворное Творение просто невозможно. Временно. Все, что они могут, — это поддерживать свое измененное Зрение, и кто знает, надолго ли? Если способность Творить изменит им, они окажутся в ловушке в кромешной тьме, в сотнях футов под землей. Абсолютно беспомощные. Он инстинктивно потянулся к рукояти своего меча, успокаивая себя тем, что уж его-то удержит в руках при любых превратностях судьбы. Но неожиданно его пальцы сомкнулись на рукояти меча Тарранта. Дэмьен приторочил его к той же перевязи, чтобы не беспокоиться лишний раз. Оглушающая, леденящая мощь пробила его руку. Он попытался высвободиться, но рука не подчинялась. Ледяная энергия захлестнула его, и туннель внезапно осветился фиолетовыми переливами. Переплетающиеся струи света пронизывали воздух окрест, такие яркие, что больно было смотреть. Нити обвивали его ноги, присасывались к одежде, будто пытаясь добраться до кожи под нею. И вспыхивали ослепительным пурпуром. Он заставил себя разжать хватку, и через мгновение — очень и очень долгое мгновение — энергия успокоилась. И вместе с тем подчинилось Зрение. Он обнаружил, что медленно, глубоко вздыхает.

« Темное Фэа „. Эта сила внушала благоговейный ужас, она была так не похожа на все, что он когда-либо видел.“ А как она выглядит для него?» Невероятно, чтобы человек, которому так по душе тьма, жил бы в окружении такого света. И ведь загасить эту иллюминацию он не может — его Видение всегда в действии.

« Вот, что нужно Сиани. Это именно то, что она потеряла „. И ладони его сжались в кулаки при мысли о том, что сделала с ней эта потеря.“ Это именно то, что мы собираемся ей вернуть «.

Утыканный ракх без единого слова вел их вперед, через головокружительный подземный лабиринт. Естественные туннели сходились и расходились, пересекаясь с проходами, выдолбленными руками ракхов, которые двоились и вновь сливались, и выходили в нерукотворные залы с тысячами закоулков и расщелин, в которых таилось темное Фэа… Дэмьен пытался запомнить путь, но это было невозможно. А значит, нечего надеяться, что они смогут вернуться тем же путем или найдут выход сами, без помощи утыканного. От такой беспомощности он злился, еще более раздражаясь тем, что не мог ничего изменить.

Но вот туннели ракхене изменились. Своды стали глаже, пол — ровнее. А стены… Потерянные разукрасили их костями своих жертв. Берцовые и лучевые кости были намертво вцементированы между выступами хрупкого известняка, точно арматура жуткой скульптурной композиции. По мере продвижения отряда кости все гуще покрывали стены, щедрое их изобилие придавало туннелю сходство с ребристой глоткой неведомого чудища. Затем туннели уступили место огромным пещерам, которые разукрасила уже природа: колоссальные сводчатые залы, чьи купола увешаны были, как сосульками, каплевидными натеками известняка; застывшие водопады кальцита, сверкавшего, как снег на морозе, в свете темной Фэа; подземные озера, глубина которых вряд ли превышала один-два дюйма, но они казались бездонными — и всюду колыхалась пелена колдовской темной Фэа, она раздвигалась перед ними подобно шелковым занавесям и медленно смыкалась во мгле за их спиной. Видимо, их страхи не имели власти в присутствии утыканного, и это было большой удачей для всех.

Дэмьен изнемогал — и от странствия, и от Творения. Когда они наконец остановились передохнуть, он зажег небольшую коптилку и дал отдых измученным глазам. Обессиленная Сиани опустилась наземь, и Дэмьен заметил, как она осторожно потирает глаза, словно обожженные. Он ласково коснулся ее руки, но это было все утешение, которое он мог предложить. Разве что шепотом сказать, что больше не будет гасить лампу, — ее свет, конечно, очень слаб, но Творение им долго не удержать.

— Но мы все же попытались! — шептала Сиани. И несмотря на красноту, глаза ее вспыхнули на миг гордостью, потому что она Творила так же долго, так же успешно, как и он.

Было ужасно трудно вновь подняться и идти дальше. Даже Хессет, казалось, сгорбилась под тяжестью своего рюкзака, хотя он вдвое полегчал с начала пути. Утыканный молча оглядел их. Он как будто не нуждался в отдыхе; его тело было гораздо лучше приспособлено к подземным переходам. Именно его взгляд и заставил их двинуться в путь: глаза, покрытые слизью, упорно выискивали в них признаки слабости. Хотя бы малейшие признаки.

И лишь спустя многие часы, многие мили — кто знает, сколько они шли и куда забрались? — поблизости повеяло жизнью. Наконец-то. Сначала они ее учуяли: пахнуло затхлым запахом жилья, запахом Потерянных. Потом откуда-то потянуло дымком, он раздразнил обоняние и пропал, едва только они принюхались. Потом в ноздри ударил едкий душок плесени, угнездившейся в меху ракхов, — теперь они видели, что та покрывает влажные стены пещер так же плотно, как и шкуры их хозяев. И напоследок в проход вырвалась волна тепла, порожденного настоящим костром, благословенного жара, который изгнал последний след зимнего холода из их усталых членов и обещал хотя бы краткое послабление на столь утомительном пути.

Коридор повернул и расширился. И перед ними распахнулось громадное пространство, и бесчисленное множество большеглазых Потерянных наполняло его. Они собирались в небольшие группы — семьи? — члены которых, тесно сгрудившись, поддерживали небольшие костерки, скребли и полировали кости, вырезали украшения, выискивали друг на друге паразитов. Когда появился их маленький отряд, головы тех, кто поближе, повернулись, и Дэмьен отметил отблески огня на украшениях, тонких каменных резцах и осколках раковин, продетых через щеки, ноздри, даже сквозь веки. Большей частью это были мужчины. Сильнейшими, очевидно, были те, на ком больше всего болталось таких украшений, причем натыканных в самые болезненные места. Какая особенность поведения вызвала такую странную моду? Дэмьен увидел, что их утыканный проводник оглядывает присутствующих с видом превосходства. Он, по-видимому, здесь кто-то вроде вождя. Или священника. Есть ли у ракхов священство?

На стенах, богато, хотя и примитивно разукрашенных, многочисленные рисунки древесным углем и пятна лишайника сливались в грубый, но достаточно сложный узор. И здесь Потерянные укрепляли стены каркасом из костей съеденных животных, но тут они, казалось, служили более декоративным, нежели практическим целям. Отполированные до сияющей белизны, кости мерцали, как драгоценные камни, в неверном свете ракханских костров. Косточки ступней и кистей, тонкие фаланги пальцев были выложены наподобие мозаики и скреплены каким-то природным цементом…

Дэмьен присмотрелся поближе к этим блестящим безделушкам. И что-то внутри него сжалось. Он негромко зашипел, совсем как ракх; мышцы его напряглись. Он еле-еле удержался, чтоб не схватиться за меч.

« Не здесь. Не сейчас. Сначала найди выход из этого проклятого муравейника «.

Он постарался загородить спиной узор на стене, чтобы его не увидели женщины, надеясь, что больше нигде такой выставки нет. Отчаяние поднималось в нем, слабость, что пришла вслед за осознанием собственного бессилия. Но он и вправду был бессилен: его обессилила тьма, и лабиринт, и отсутствие Фэа, пригодного для Творения, но более всего всевидящая власть врага, который и теперь, быть может, обшаривал земли ракхов, разыскивая их. Хоть это немного утешало — пока они остаются под землей, есть шанс, что он их не обнаружит.

Пещерные ракхи стали подходить поближе, кто на двух, кто на четырех конечностях, они подбирались, сколько хватало храбрости, и отскакивали, шумно фыркая, когда чуждый запах достигал бледных ноздрей. Хвосты возбужденно били по бокам, свиваясь и развиваясь, как змеи. Как это они чуют запахи в такой вони, подумал Дэмьен; в такой тесноте смешанный смрад плесени и звериных тел был невыносим. Он привлек Сиани к себе, прикрывая ее; Хессет держалась позади — ее» свой-не-свой» запах мог спровоцировать агрессию.

Утыканный окликнул людей. Выждав мгновение, он разразился резкой речью, обрушив на Хессет серию ракханских фраз, звучавших как угрозы. Еле сдерживаясь, она стала переводить:

— Он говорит, это крайний народ, они живут на самой границе места… «места-нет». Он говорит… — Она судорожно вздохнула; ей приходилось стоять и переводить, хотя все ее животные чувства криком кричали, что нужно спасаться бегством. — Он — видящий-во-сне, и они будут делать то, что он скажет. Он попросит их, и они оставят нас здесь, и мы будем спать в… нет… Не могу… — Волнуясь, она прервала речь. — Я не знаю, о чем он.

Но утыканный упорно продолжал.

— Отсюда они могут провести нас к Дому… к месту голубого света, — поправилась Хессет.

Дэмьен слышал, как натянуто звенит ее голос — признак жесткого самоконтроля, не присущего ни ей, ни ее народу. «Умница, — думал он. — Так и держись».

— Он говорит, прямо под этим местом туннели, которые нам нужны, но по ним нельзя ходить. Они очень узкие, а стены… «сейчас-падать», так он сказал. Это заброшенные туннели. — Ее тонкие ноздри раздувались в ужасе, невольно реагируя на неведомую угрозу. Она еще раз глубоко вдохнула — медленно, словно с усилием втягивая воздух. — Очень опасно. — Перевела ли она слова этого сновидца или откликнулась на собственные мысли? — В прежние времена там много умерло, в этом «месте-нет». Теперь ракхи туда не ходят. Ни один ракх туда не пойдет.

Утыканный оскалился, показав кривые зубы.

— Но я пойду, — переводила Хессет, а он гулко стукнул себя в грудь, задев при этом одно из торчащих украшений, так что из ранки брызнула кровь. — Я видящий-во-сне, я храбрый, я знаю, где «место-нет», и отведу вас туда. — Покрытые пленкой глаза уставились на Дэмьена с явной враждебностью. — Полагаю, это для него способ самоутвердиться…

— Я понял.

Разумеется, очень знакомый социальный механизм. Примитивный, животный… но так поступают и самцы-люди. Он припомнил маленького мальчика, храбро переждавшего истинную ночь в одиночку, чтобы добиться признания, какого заслуживали лишь отчаянные смельчаки. Это была бравада. Все это — одна сплошная бравада.

— Ответь ему «да», — резко приказал Дэмьен. — Скажи ему, что я хочу видеть, осмелится ли он провести нас туда, куда не ходят ракхи. Я хочу знать, что сильнее — его… видение или его страх? Так и скажи, — распорядился он.

Пока утыканный слушал вызывающую речь, Дэмьен следил за его лицом. Поэтому он не видел лиц тех ракхов, что окружали их, только слышал, как кто-то из них шумно вздохнул.

Но утыканный только коротко кивнул, как бы принимая вызов.

— После сна. После того, как вы увидите светящееся место. Тогда пойдем. — Он махнул рукой одной из женщин, и она, семеня по-крысиному, скрылась во тьме. — Крайний народ даст вам приют для отдыха. Вы не будете спать вместе, так что…

— Мы будем вместе, — резко оборвал его Дэмьен. И почувствовал, раньше, чем увидел, что в глазах Хессет промелькнуло облегчение. — Все время.

Утыканный уставился на него бледными глазами, будто пытаясь сразить его взглядом. «Ну погоди!» — подумал Дэмьен. И ответил ему таким же упорным взглядом. Наконец ракх несколько принужденно кивнул.

— Все трое вместе, — согласился он. Частокол на его щеках делал его мимику гротескной пародией на человеческую. — Вы пойдете, а крайний народ принесет еду…

— Никакой еды, — отрезал Дэмьен. И повторил, так как утыканный, похоже, колебался: — Никакой еды.

Ему показалось, будто кто-то из младших ракхов хихикнул — из толпы донеслось какое-то бульканье, — и тошнота накатила на него, когда он понял возможную причину веселья. Но он постарался держаться твердо, напыжившись не хуже самцов-ракхов. И после некоторого молчаливого сопротивления утыканный принужденно отступил.

— Не будет еды. Идем. — Ракх жестом разогнал воняющую плесенью толпу, чтоб дали пройти. Через какое-то время Дэмьен почувствовал, что воздух почти пригоден для дыхания. Он по-прежнему прикрывал рукой Сиани и следил за Хессет — за ними шли.

— Ты там что-то загораживал, — тихо сказала Сиани, когда они вышли из общего зала. — Не собираешься объяснить, что там было?

Дэмьен оглянулся на оставшуюся позади пещеру, на ее разукрашенные стены и вздрогнул.

— Давай не будем сейчас об этом, — так же тихо ответил он. — Не спрашивай, пока мы здесь.

«И никогда на спрашивай», — мысленно взмолился он.

И вспомнил отполированные кости, укрепленные на стене, останки съеденной добычи, украшавшие жилье. Люди шьют себе одежду из шкур тех, кого убивают, думал он, и головы их вешают на стену. А там были сотни костей, гладкие, блестящие, некоторые изрезаны причудливыми рисунками… И среди них — рука, которая не принадлежала ни одному животному. Он вспомнил — очень отчетливо, будто вновь увидел, — тонкие косточки пальцев с когтями на концах. Видоизмененные когти равнинного ракха. И это тоже было вцементировано в стену, чудовищный трофей, милое воспоминание о прошедшем пире.

Он всей душой надеялся, что Хессет этого не видела. Он всей душой хотел бы сам никогда этого не видеть.

— Не думаю, что нам подошла бы их пища, — пробормотал он.

Темнота. Теснота. Ледяной камень со всех сторон. Утрамбованная земля под спинами. В расщелине, отведенной для сна, было так тесно, что им троим пришлось прижаться друг к другу, словно семье Потерянных. Принимая во внимание обстоятельства, это было не так уж плохо, только вот невозможно было бы отбиваться, если бы на них напали.

Дэмьен пристроил фиал с остатками Огня на своей груди, и свет его разогнал темное Фэа, что и сейчас пыталось добраться до них. Едва ушли пещерные ракхи, как щупальца подземной силы потянулись к ним, овеществляя их страхи, и какие-то неясные образы уже окружали лежащих. Но так продолжалось только до того, как Дэмьен достал Огонь. Золотистый свет не подпускал к ним темные призраки, и Дэмьен собирался держать его так, пока не вернутся Потерянные. После одного сна, сказали они. Черт его знает, что это значит.

Пристроив голову на его груди, Сиани постанывала во сне, во власти какого-то кошмара. Он тихонько потряс ее, рассчитывая прервать дурной сон, но не разбудить. За спиной беспокойно ворочалась Хессет, неразборчиво что-то ворчала, шипела, вперемешку с музыкальным посвистыванием. А сам Дэмьен… Он отчаянно хотел спать, но не мог позволить себе даже думать об этом. Слишком много неизвестного было вокруг — и слишком много опасного. Если Потерянные считают своих родичей подходящей едой, как отнесутся они к людям, которые даже не похожи на них? Со всей остротой он понимал, что каменный потолок слишком низок, что меч нельзя достать, не выкарабкавшись из расщелины. Но занять оборону снаружи означало оставить своих спутниц или остаться самому без поддержки Огня, а это было бы глупо — слишком чувствительно темное Фэа, слишком многочисленны их страхи. Их раздавит в одно мгновение. Так что лучшее, что он мог сделать, — остаться где был и дремать, как делал в Разделяющих горах, — на короткий миг провалиться в сон и тут же проснуться. Мгновения беспамятства, долгие часы дежурства.

Слишком долгие. Слишком долго он бодрствует. Но кто скажет, прошла ли ночь в мире, который никогда не видел света?

— Так вот он где.

Они стояли на голом гранитном гребне, с которого ветер начисто смел снег, силясь привыкнуть к резкому утреннему свету. В отдалении, и все же видимый невооруженным глазом, высился Дом Гроз, поднимаясь над землей подобно злокачественной опухоли. Земля вокруг была плоской, безжизненной пустыней, и тем явственней виден был замок врага. Какие бы средства он ни применял для своей защиты, невидимость его не устраивала.

— Не Твори, — предупредил священник Сиани. — Делай что угодно, но не Твори для того, чтоб увидеть. И ни для чего другого. — Не зная, как много она помнит, точнее, как мало, он объяснил: — Какой бы канал мы ни установили, его можно будет использовать и против нас. Мы слишком близко от цели, чтобы рисковать.

— Это помогло бы ему узнать, что мы пришли?

— Если только он до сих пор не знает, — хмыкнул Дэмьен.

— Какие шансы, что так оно и есть? — спросила Хессет.

— Трудно сказать. С нами ничего не произошло с тех пор, как умер Таррант. Наши ряды не поредели. Но, возможно, он просто считает, что мы и так достаточно ослаблены.

— Или его внимание отвлекла подделка.

Он колебался. Животный инстинкт протестовал против того, чтобы возлагать все надежды на успех обмана. «Никогда не полагайся на то, чего не можешь Увидеть», — предупреждал его учитель, но отбирать надежду у Сиани было бы слишком жестоко.

— Будем надеяться, — пробормотал он. И поднял к глазам маленькую подзорную трубу.

Крепость словно подскочила к нему; он терпеливо навел фокус. И когда наконец прояснились ее причудливые очертания, он судорожно вздохнул.

— Дэмьен?

— Нет окон. Вообще нет. — Но эти слова не могли выразить его ощущения. — Он ублюдочный псих, вот что.

То, что вырастало из земли в отдалении, больше всего походило на тщательно отполированный обелиск, высеченный из цельного камня; лоснящаяся поверхность не нарушалась ни дверьми, ни амбразурами, ни даже соединениями плит. Как будто его не строили, а просто вырубили из единой скалы. Монолитный, холодный, безжизненный камень, немыслимо гладкий. Он и не нуждался в дверях или окнах. Дэмьен разглядывал его поверхность и боролся с желанием задействовать свое Видение. Слишком опасно. Он искал соединительные швы, хоть какие-нибудь признаки структуры, хоть намек на то, что этот мрачный памятник воздвигли смертные, но ничего такого не было. Ни одной трещины на полированной поверхности, за которую могла бы уцепиться рука. Ни намека на вход, сквозь который могло бы проникнуть оружие или газ. «Или проворный чужак». Страх, страх подвергнуться нападению — вот что написано было на каждом дюйме причудливого строения.

— Хорошо спрятался, — проворчал Дэмьен. — Ничего не скажешь.

Он протянул трубу Сиани, услышал, как она ахнула, поймав в фокус жуткий обелиск. И быстро взглянул на нее, подумав, что здесь, так близко от замка ее мучителя, могут проснуться старые воспоминания. Рука, державшая трубу, слегка вздрогнула, прерывистый вздох вырвался из груди. Нет, не может быть. Она не потеряла память, ее начисто стерли. Отобрали. И если он повторит ошибку Сензи — примет отсутствующее за подавленное, — он может нарваться на смерть так же, как и тот.

— Си?

— Я в порядке. Только как-то… — Она неловко повертела в руках трубу, все еще вздрагивая. — Это и есть оно? Куда мы шли?

— Или это, или то, что под ним. — Дэмьен отобрал у нее трубу и передал Хессет. Та с кошачьим любопытством оглядела ее со всех сторон и только потом подняла к глазам.

Голый камень, отполированный до льдистого блеска. Шестигранная башня, что возвышалась над землей, как базальтовая колонна, как будто сама Эрна извергла ее из глубин своей мантии. Сооружение это еще и расширялось вверху, так что стены имели обратный наклон, вдвойне обескураживая тех, кто попытался бы одолеть его.

Это было совершенно невозможно. Немыслимо. Пусть землетрясений здесь не бывало, но солнце-то светило, и сменялись времена года, как и везде. И любая другая глыба такой величины, такого строения, давно бы уже растрескалась по всем законам природы. Неравномерное расширение и сжатие, разъедающее действие ветра и льда, давление собственного непомерного веса… Такой монумент не может существовать, значит, он не существует. Вот и все. Никакие охранительные Творения не защитили бы его от действия природных сил. Значит, здесь что-то другое.

— Иллюзия? — подумал он вслух.

Женщины обернулись к нему.

— Думаешь? — недоверчиво спросила Сиани.

— «Когда встречаешься с невозможным, просто невероятное становится правдоподобным при сопоставлении». Помнишь эту цитату из… — Он внезапно остановился, словно слова застряли в горле. Но все-таки закончил: — Из Пророка. Из его рукописей.

— Джеральд, — прошептала Сиани. Дэмьен промолчал. — Значит, он там?

Голос ее был тих и ровен, но в нем скрывалась такая тоска, такое страдание, что сердце его заныло.

— Его прячут там.

— Очень может быть.

Он знал, произнося эти слова, что не «может быть», а совершенно точно. Он чуял нутром, будто связь его с Таррантом помогла прорасти изнутри этому знанию, и ему даже не пришлось прикладывать усилий.

— Или то, что от него осталось. — Он понизил голос. — Вспомни сны про огонь.

Сиани кивнула. Это были больше, чем просто сны, но они еще не доходили до уровня Познания. Насколько им можно было доверять? Она подняла взгляд на далекую цитадель.

— Ему больно.

— Больно. — Дэмьен заставил себя посмотреть туда же. — Как и тем несчастным, чью жизнь он разрушил. Не говоря уже о тех, кого он убил.

— Дэмьен…

— Сиани. Прошу тебя… — Он знал, что за этим последует, и боялся этого. — Он выбрал сам. Если он…

— Мы должны ему помочь, — прошептала женщина.

Что-то стиснуло его грудь — страдание или ярость. Но прежде чем он ответил, она быстро добавила:

— Не потому, что ему нужна помощь. Тебя это не трогает, я знаю. Но потому, что он нужен нам. — Тонкие руки ее вцепились в Дэмьена, и он оказался с ней лицом к лицу. — В этой крепости — или под ней — сейчас находятся трое. Человек-колдун, который уже доказал, что способен убить кого угодно. Могущественный демон, которого защищают десятки — если не сотни — ему подобных. И человек, обладающий властью, о которой мы с тобой можем только мечтать, и если ему удастся освободиться, он вновь обретет эту власть, чтоб защитить нас. Разве ты не понимаешь? — Сиани вскинула голову, сверкающие глаза не отрывались от Дэмьена. В уголке одного глаза блеснула слеза. — Это не сентиментальность, Дэмьен, и этические соображения тут ни при чем. Это попросту единственный наш шанс. Боги, как я хочу выбраться отсюда и остаться в живых! Я хочу, наконец, разделаться со всем этим. Но Огня у тебя нет, Сензи убит… Так неужели мы откажемся от помощи Тарранта, от нашей единственной надежды?

— Я бы скорее сам отправился в ад, чем помог этому человеку вернуться в мир, — ответил Дэмьен. — Ты хоть понимаешь, кто он такой? Ты хоть понимаешь, что он сделал? Он замучил сотни людей, и он замучит еще тысячи — и только потому, что нам понадобилась его помощь!

— Ты заключил с ним соглашение. Ты говорил, что пока он идет с нами…

— И я чертовски точно соблюдал каждую букву этого соглашения, я поддерживал его вместо того, чтобы убить, и отвечу за это в Судный день. Я и пальцем не шевельнул против него, пока мы шли вместе, но Бог мой, Си, неужели я должен отправиться за ним в ту же ловушку? Рисковать своей жизнью, спасая его?

— Он попался из-за меня…

— Он попался, потому что ставил свою дерьмовую жизнь в сто раз выше, чем твою — или мою, или нас обоих! Потому что один маленький пунктик в контракте, связывающем его, гласит, что он должен защищать свое существование! И все! Этот человек — чудовище, а что еще хуже — это чудовище когда-то было человеком. Это куда ужаснее, чем твои демоны. Думаешь, он и вправду заботился о тебе? Думаешь, он способен заботиться о чем-либо, кроме собственной жизни? Он бы раздавил тебя в лепешку, если б ты встала на его пути! — Слова вырывались из него бурным потоком, и вместе с ними — весь накопившийся гнев. Вся ненависть к этому человеку, к тому, чем он был. Все, что держалось под спудом все эти недели. — Ты знаешь, что он сделал со своей женой, со своей семьей? Думаешь, ты лучше них, если ему понадобится ради собственной выгоды убить тебя? Думаешь, тебя он оценит выше, чем ценил собственную кровь? Да он убьет тебя не раздумывая — разве что прикинет, как извлечь побольше пользы.

— Не считай меня дурой, — тихо проговорила она. — У меня нет никаких иллюзий насчет него. Может быть, я понимаю его даже лучше, чем ты, — глаза ее сузились, — поскольку меня не ослепляют теологические предубеждения. Позволь, я расскажу тебе, кто он такой. Убери его меч, и его ошейник, и все атрибуты его зла… и останется просто посвященный. Такой же, как я. — Она помолчала, чтобы смысл ее слов дошел до него. — Мы с ним — одно и то же. Он и я.

— Сиани…

— Послушай. Попытайся понять. Я знаю, ты не хочешь этого слышать. Почему, думаешь, я молчала раньше? Как бы мы ни были близки, эту часть меня ты никогда не понимал по-настоящему. Ту часть, о которой ты знать не хочешь. Ту часть, которую никогда не поймет непосвященный… только Зен мог бы, наверное. Иногда я думаю, что он понимал. — Она дотронулась до его руки, но прикосновение было холодным и странно чужим. Неуютным. — Мы родились не такими, как вы. Вы появляетесь на свет в понятном мире, ваши родители знают, с какими бедами вы столкнетесь, и могут подготовиться… Большинство же посвященных умирают во младенчестве. Или вырастают безумными. Мозг ребенка не справляется с тем, что обрушивается на него: хаос информации, не поддающийся контролю. Мы всю жизнь пытаемся приспособиться, отыскать хоть какой-то порядок во вселенной. Он так жил, и я тоже. Пути у нас различны, но конечная цель одна: покой. В наших душах, в наших мирах.

— И теперь вдруг ты об этом вспомнила? — резко оборвал ее священник. Он готов был убить себя за эти слова, ведь они больно ранили ее. Но ненависть словно сорвала заслонки — он уже не мог сдерживаться.

— Я Разделила его воспоминания. Он сам предложил. — И Сиани продолжала, не давая перебить себя: — А почему бы и нет? Это тоже способ обучения. Там не было воспоминаний о… о том времени, когда он уже изменился. Нет, о нет. Только о его человеческой жизни. И — боги — какое богатство, какая глубина…

Он зажмурился. Он понял все. Вот оно, темное пятно. Та порочность, которую он ощущал в ней, хотя пока не мог определить. Таррант влил часть своей души в ее душу, заполнив пустоту. На короткое время это даже как-то успокоило его. Теперь у нее есть твердая основа знаний, заменившая то, что она потеряла, это придаст ей уверенности. Но потом… Дэмьен быстро отвернулся, чтобы она не увидала, какая ярость бушевала в его глазах. Какая ненависть. И печаль…

Она уже не сможет забыть его. Физически не сможет. Точка. Что бы он ни говорил, что бы ни делал, она не выйдет из-под его влияния.

— А что до его качеств, так ведь это просто приспособление, — говорила она. — Разве ты не понимаешь? Ты можешь думать о них все, что угодно, — это вопрос веры или гордости, — но для меня это именно так. Это страшное приспособление, верно, я не отрицаю, но разве оно не достигает своей цели? Он жив. Он в здравом уме. Не многие из нас требуют от жизни большего.

— Смотря как понимать здравый ум.

— Дэмьен. — Женщина говорила так мягко, так ласково, что ее голос пробуждал в памяти иные места, лучшие времена. Ладонью, стынущей на зимнем ветру, она нежно коснулась его щеки. — Разве ты не хочешь, чтобы он был с нами? Чтобы такая власть была на нашей стороне?

«И жить с этим до самой смерти?» Он содрогнулся. «И знать, что именно я выпустил Охотника на волю? Сотни несчастных, которых он еще замучит, убьет, чьи страдания доставят ему удовольствие… все будет на моей совести. Все невинные жертвы остались бы в живых, если бы не я».

— Я не могу, — прошептал он.

Воцарилась тишина. Потом его руки коснулась другая рука. Острые, сильные когти прошли сквозь материю рукава. Это была не Сиани.

Он открыл глаза. Перед ним стояла Хессет.

— Послушай, — тихо заговорила она. Голос ее был полушепотом, полушипением. — Здесь рискует не только твоя раса, ты помнишь об этом? Меня послали с вами, потому что здесь умирают ракхи, на каждой пяди этой земли. Народ такой же настоящий и такой же «невинный», как те люди, о которых ты так печешься. И страдают они не меньше, чем жертвы твоего Охотника. Их жизни не заслуживают твоего внимания? — Красти оглянулась на Сиани. — Я презираю твоего спутника-убийцу. Я сочувствую вашей ненависти. Но я еще тебе скажу: у нас не останется надежды на успех, если его не будет с нами. — Она предостерегающе оскалила зубы. — Ты говорил мне, чтобы я переборола свои первобытные инстинкты и думала головой. Сейчас твоя очередь следовать собственным советам. Если мы проиграем, мы обречем весь мой народ на такие же беды, какие творятся здесь, в Лема. А потом они проникнут за Завесу, потом подвергнется нападению ваш народ. Ты этого хочешь? Чтобы все наши усилия были затрачены зря? — Из ее горла вырвалось рычание. — Мы пойдем туда и посмотрим, что можно сделать. Если есть хоть какой-то доступ к нашему врагу, мы им воспользуемся. Но если его нет, зато можно освободить вашего Охотника… Мы будем глупцами, если не сделаем этого, священник. А я не потерплю глупости, которая может угрожать моей жизни.

Какое-то время он не мог ответить. Слова бурлили внутри, как шипучее вино. Вот-вот разразится взрыв. Но он потихоньку выдохнул, медленно, очень медленно. Приходя в себя. Еще раз вздохнул. И еще раз. И наконец вымолвил, очень ровно, без всякого выражения, как будто все его чувства не были поражены услышанным:

— Хорошо. Как скажешь. Мы сначала осмотримся, потом будем решать. Втроем.

Он чувствовал себя оскверненным, опозоренным, как будто его предали… Кто? Его народ? Ракхи? Это был слишком сложный вопрос, чтобы ответить просто. Но и сам он словно предал свою веру — и себя, — и стыд жег его, точно пламя. Он отвернулся, чтобы не увидели, как горят его щеки. Чтобы не догадались о его позоре. Чтобы не поняли, что за яростной ненавистью к Тарранту он скрывал кое-что еще. Острое чувство облегчения при мысли о том, что в последней битве сила Тарранта будет на их стороне. И это было самым большим позором.

«Будь ты проклят, Таррант. Будь проклят навеки».

— Хорошо, — хрипло прошептал он, как будто слова резали его горло. — Мы так и сделаем.

«Ты не заслужил этого, ублюдок».

 

41

Пещеры. Не такие, как туннели Потерянных, — где выдолбленные, где заваленные, скрепленные штукатуркой и покрытые рисунками для удобства и удовольствия жильцов. Здесь камень буравили пустые проходы, совершенно безжизненные, и лишь изредка нарушало тишину падение капли, просочившейся сквозь какую-нибудь трещинку. Коридор шести футов высотой поначалу вскоре стал норой, по которой можно было только ползти. Полости, которые могли вместить четверых, чем дальше, тем больше сжимались, превращаясь под конец в простые расщелины, и приходилось стаскивать с себя рюкзаки, то и дело ударяясь о стены, — иначе пройти было невозможно. Крутые спуски упирались в глухие стены, обрывались в неведомую глубину, мелкие озерца, как черные зеркала, таили неизвестные опасности.

Так что продвигались они очень медленно. Обманчивое освещение, нехватка самого необходимого снаряжения, враг, который мог использовать против них их же Творения, — все это сводило с ума. Они знали, что цель близка, но здесь не было прямых путей, а неимоверно запутанный подземный лабиринт вызывал бессильную ярость. Иногда казавшийся наиболее верным путь поворачивал назад и замыкался в кольцо, приводя их на место, которое они оставили много часов назад. Утыканный делал вид, будто ведет их, но даже его ракханское чувство направления мало помогало в этих местах. Шаг за шагом, поворот за поворотом они тащились вперед, надеясь, что хотя бы не отдаляются от цели.

Им помогало сознание того, что у них, собственно, нет иного пути. Если они не могут вломиться в цитадель снаружи, то должны попытаться хотя бы попасть в лабиринт под нею. И они упорно пробирались дальше, сжимая в руках оружие, отдавая себе отчет, что, если демоны нападут на них, им не дадут ни света, ни времени, ни милосердия.

Наконец, совершенно выбившись из сил и понимая, что сейчас они — легкая добыча, они отыскали нишу, более защищенную, чем другие, и заснули в ней. Мгновенно. Не имея понятия, сколько времени прошло с тех пор, как они впервые вошли в этот лабиринт, и ночь или день сейчас наверху. Они дежурили попеременно, как делали на поверхности, но Дэмьен про себя сомневался в эффективности такого распорядка. Если демоны, за которыми они гоняются, сбросят человеческие личины, от них здесь не укрыться: толща земли пронизана бесчисленными трещинами и щелями, провалами, выводящими на новые уровни подземного лабиринта. Так что он пододвинул поближе меч, уселся поудобнее и положил арбалет на колени.

Сколько времени уйдет у них на поиски? Хотел бы он знать. Даже Творение Тарранта, благодаря которому отряд получил прикрытие, работало только до тех пор, пока были живы их двойники. В тот момент, когда несчастные обреченные достигнут кратера Санша и ловушка захлопнется, обман навсегда потеряет силу. И в тот же момент враг, который знает — или хотя бы догадывается — о цели их пути, начнет прочесывать свои владения частым гребнем в поисках настоящего отряда.

Он надеялся, что подделка продержится дольше, чем понадобится им для достижения цели. И ненавидел себя за эту надежду. Ненавидел себя за то, что полагался на обман, за то, что вместо него шли на смерть невинные. Но хуже всего было сознание, что он благодарен Тарранту за то, что тот сделал свое дело, не спрашивая их разрешения. За то, что не позволил им вмешаться. Вот что разъедало его душу, и он не знал, как выжечь эту постоянно растущую язву. Или не хотел выжигать.

«Это то, что он обещал сделать со мной, — мрачно думал Дэмьен. — В точности, как он описывал». И при мысли о том, что этого-то человека они и собираются выручать, ему стало совсем плохо. Но чем дальше продолжался путь, чем ближе становилась цель, тем скорее Дэмьен готов был признать, что Охотник им нужен. Что до последствий… Он подумает об этом позже.

И когда он заснул, ему приснился огонь. Пламя вспыхнуло в его мозгу с такой силой, что, проснувшись, он увидел, что кожа его лихорадочно багровеет, как будто внутри него еще горел огонь. С того места, где, скрючившись, лежала Сиани, доносились мучительные стоны, и он знал, не спрашивая, что ею овладел тот же сон. Ни Хессет, ни утыканного эти видения вроде бы не тревожили, но кто знает, может быть, их сны порождаются не тем механизмом, что у людей? Трудно было сказать, в чем дело, то ли потоки отзываются только на людей, то ли — и это звучало куда тревожнее — сам Таррант служил причиной этих видений, используя свою связь с Дэмьеном и Сиани, чтобы передать им через символы то, чего был лишен возможности передать на словах. Но огонь? От Охотника? Пока они шли, Дэмьен перебрал ряд возможных причин, и все они вызывали нервный озноб.

После одного такого сна — они отдохнули в чистой, сухой пещере — ему пришло в голову посоветоваться со своими спутниками-ракхене. К его удивлению, утыканный немедленно ответил.

— Это «огонь земли», — перевела Хессет. Судя по ее колебанию, фраза была более сложной и не имела соответствия в ее языке. — Он живет в том месте.

Дэмьен услышал, как Сиани со свистом втянула воздух; его тоже охватило возбуждение:

— Огонь земли? Что это, спроси его!

Красти спросила. Выслушала ответ, переспросила еще о чем-то и только тогда повернулась к людям.

— Я не очень уверена, его язык темен. Сплошь состоит из символов. Но похоже, что где-то здесь, в этих пещерах, издавна горит огонь, и сама земля поддерживает его. Он говорит, огонь вспыхнул, когда его народ впервые пришел сюда, и горел все то время, что они здесь жили. Пока их не прогнали отсюда. Он имел… духовное значение, что-то вроде того.

— Религиозное, — поправил Дэмьен. — Продолжай.

— Это все, что он знает. Они не пересказывают легенды и истории, как мы; он помнит только отрывочные сведения, видимо, они были очень важны. — Хессет слегка улыбнулась. — Думаю, они пугали своих малышей, что бросят их в огонь, если те слишком расшалятся.

— Огонь земли, — прошептала Сиани.

Дэмьен кивнул. Отвечая не словам ее, а мыслям. Спорить было не о чем: огонь земли и был огнем Тарранта, тем ярым пламенем, которое врывалось в их сны, в их мысли, которое хранило секрет исчезновения их темного спутника. Как только Дэмьен уловил возможную связь, он понял, что это правда. Как будто в мозгу сомкнулись звенья цепи — или канал между ним и Таррантом наконец открылся во всю ширину и дал пройти знанию через расстояние и разобщенность, разделявшие их. И он знал, не спрашивая, что Сиани испытывала то же самое.

— Огонь Тарранта, — пробормотал он. — И земля его кормит? Похоже на какие-то горючие ископаемые. Или твердые, или выходят из какой-нибудь трещины в земле.

— Несмотря на то, что земля здесь давно не трескалась, — заметила Сиани.

— Вряд ли так уж совсем. Может, это была маленькая подвижка, неспособная потрясти большую массу, а может, ее вообще никто не заметил, но она была. Должна была быть. — Он повернулся к Хессет. — Спроси его, знает ли он, где это. Спроси, сможет ли он объяснить нам, как туда попасть.

Красти вновь обратилась к утыканному, и на этот раз он явно оказался в затруднении. Запинаясь, он объяснял, а Хессет переводила:

— Глубоко внизу. Очень глубоко. Не пойму, он говорит о нижних туннелях в этой системе или о нижних туннелях, не залитых водой. Или о нижних туннелях, не проделанных ракхами. Здесь должны быть проходы, прокопанные ниже этого уровня, но позже.

— Этого достаточно, — задумался Дэмьен.

— О чем ты? — Сиани коснулась его руки; он заметил, что она дрожит. — О чем ты думаешь?

— Должен найтись безопасный путь. — Священник положил ладонь поверх ее руки и ободряюще сжал. — Мы не можем Познать пещеры, потому что наш враг сразу же Увидит нас. Мы не можем Выследить Тарранта, потому что в тот же миг откроется канал, через который наш враг нападет на нас. Но огонь? Простой огонь? Творение, направленное только на него… это вдвойне безопасно, потому что этого враг никак не ожидает. Откуда он узнает, что мы что-то услышали об «огне земли»? Как он может предвидеть, что мы поняли его значение? Это можно сделать, Сиани. Это безопасно. Мы узнаем, как туда попасть.

Очень тихо, очень осторожно Сиани спросила:

— Ты пойдешь за ним?

Ледяное молчание подземной тьмы повисло меж ними; потом, тщательно подбирая слова, священник ответил:

— Я сказал, что отыщу туда дорогу. Я сказал, что выполню все, что нужно для успеха дела.

«Тебе не понять, во что обходится мне попытка освободить Охотника. Во что обойдется миру его свобода. Но Хессет права. Если его сила, его знания помогут положить конец беде, могу ли я колебаться? Надо использовать любое пригодное оружие».

— Может быть, таким образом мы доберемся до цели. Видит Бог, нам это необходимо. — Дэмьен взял ее руки в свои, согревая ладони. — Между вами такие отношения, что ты должна знать его лучше меня. — Он пытался придать словам нейтральный оттенок, ни жестом, ни голосом не выдавая, как ему больно. — Охотник знает, что я испытываю к нему отвращение. Что я презираю его и все, что он собой представляет. Скажи мне, если можешь… Если он оказался в беде, если его схватили, если он терпит мучения, если он беспомощен, — разве он подумает, что я приду к нему на помощь? — Женщина не ответила, и он продолжил: — Подумает, что я позволю кому-то из вас помочь ему? А может быть, он уверен, что я брошу его подыхать, да еще и спасибо врагу скажу?

Сиани долго молчала, в упор глядя на священника, как будто желая прочитать его мысли. Но его лицо было непроницаемым. Наконец она отозвалась:

— Сомневаться не приходится, так ведь?

— Он думает именно так.

Она нехотя кивнула:

— Он совершенно уверен.

Теперь она кивнула быстрее.

— К чему все это? — осведомилась Хессет.

— Если наш враг из народа ракхене — ни к чему. Но будем исходить из того, что наш враг поступает подобно колдуну-человеку, что он использует Тарранта, как фокус любого связывающего нас Творения.

— Он извлекает из его мозга информацию о наших планах?

— Вот именно, или использует, как… фильтр, скажем. Применяя обычное Познание, отфильтровывает нужное. В любом случае… — Дэмьен сжал руку Сиани. Знакомое возбуждение пробежало по его жилам, гоня прочь усталость и расстройство. Вот он, тот подступ, который им нужен; многолетний опыт подсказывал ему, что он прав. — Таррант не ожидает нас. Таррант уверен, что мы не придем. Почему враг должен думать иначе? А значит, там почти не стерегут, может, совсем не стерегут. И нет Творения против нас. Но самое главное… Мы можем не бояться, что нас подстерегают в этом чертовом лабиринте, слава Тебе, Господи. — Он передохнул. — И если есть надежда, что мы освободим этого ублюдка…

Он отпустил Сиани, поднял арбалет и проверил механизм натяжения.

— Он еще должен будет отработать свое.

Пещеры. Так глубоко под землей, что земное Фэа почти не напоминало о себе — слабый след влияния, едва щекочущий нервы. Мелкая лужица, не пригодная для Творения, ничем не походила на мощные, вихрящиеся потоки, текущие по поверхности планеты. Но для того, что собирался сделать Дэмьен, хватало и этого. Он сконцентрировал волю на зеркальной глади и тихонько попытался взволновать ее — медленно, осторожно, — и вот уже появилась легкая рябь. Он даже не увидел, а почувствовал ее — тень мысли, промелькнувшая в мозгу, — и Фэа сдвинулось. И медленно потекло. Не так, как на поверхности, где потоки постоянно подпитывала энергия сейсмических сдвигов. Но оно явно двигалось, и сохраняло направление. Этого было достаточно.

— К огню, — прошептал Дэмьен.

Они задействовали свое Видение и последовали за проводником. Шлепая в подземных ручьях, они шли за еле уловимым движением, а ручеек Фэа полз по источенному водой камню, отмечая, где им идти. Утыканный молчал, звенящие украшения его прикрыли обрывками одежды, чтоб те не выдали отряд. Он и слова не сказал и пробирался через пещеры, занятый своими мыслями. То ли общался с богами, то ли размышлял о своем мужестве и отваге. Как бы то ни было, Дэмьена его молчание устраивало как нельзя больше.

И вот они подошли к месту, где пещера сузилась до узкой щели, низкий потолок едва давал возможность проползти под ним. Сверху свисали каменные натеки, совсем как зубы; из пола росли сталагмиты толщиной в мужскую руку. Дэмьен с сомнением посмотрел на все это и вдруг услышал за спиной резкий вздох.

Он схватился за оружие, но это была Сиани. Бледная, точно призрак, она дрожала, как будто увидела — или услышала — что-то немыслимо ужасное. Ладони ее вскинулись к лицу — она отбивалась от неведомой ужасной опасности, но Дэмьен, повернувшись туда, куда она смотрела, не увидел ничего. Только пустые проходы в камне, слабое мерцание Фэа и поблескивающие кальцитовые натеки.

— Запах, — прошептала женщина. — Боги, я вспомнила…

Он подбежал к ней, отшвырнув арбалет ракханке — та уже стояла наготове, — и крепко обнял бывшую посвященную. И прикрыл ее ото всех страхов, как щитом, своим телом.

— Здесь пахнет, — причитала она, — разве ты не чуешь? Я бежала… Боги, я ходила здесь… но у меня не было света… не было сил… это ведь те самые пещеры! Боги… разве ты не понял, я была здесь…

Тихо всхлипывая, она спрятала лицо на его груди. Дэмьен нежно гладил ее волосы, страстно желая хоть часть своей силы передать ей. Это должно было случиться, он ждал этой вспышки… но худшее еще впереди. Он ласково обнимал Сиани, давая ей выплакаться. Боже, как долго она сдерживалась…

«А потом она вспомнит все. Все. Поимку, плен, мучения, которые претерпела в руках этих тварей… все внезапно вернется к ней. Одним ударом. Что же это будет? Какой ужас испытает она, когда память о годах мучений оживет в одно мгновение? Не с чем даже сравнить. Но в самый свой тяжкий миг она станет тем, чем мы хотим ее сделать. Она станет самою собой».

Когда Сиани пришла в себя настолько, что могла слушать, он стал ласково убеждать ее:

— Ты не могла здесь быть. Если б тебе пришлось проходить сквозь этот лаз, ты бы сбила натеки. Вот эти, видишь?

— Этот запах, — шептала она, сотрясаясь всем телом, цепляясь за него в отчаянии. — Он везде, ты слышишь? Я бежала от него и не могла спастись…

Дэмьен принюхался и уловил слабый кисловатый душок откуда-то из глубины туннеля. Очень слабый, непонятный; так и не распознав, он повернулся к Хессет.

— Трупы, — угрюмо буркнула она, и утыканный кивнул. — Гниющие трупы.

«Место-нет. Место смерти».

— Ладно, — пробормотал он. — Мы пройдем. Фэа проведет нас прямо к огню, а если мы встретим что-нибудь живое, мы его подстрелим, а пожалеем как-нибудь потом. Согласны?

Сиани кивнула. Хессет тоже, потом перевела утыканному. Тот вызывающе оскалил зубы, зашипел, задергал хвостом. Должно быть, согласился.

Дэмьен принялся внимательно осматривать узкий лаз. Если его очистить от грязи и натеков, освободится довольно широкий проход, а так не пролезть.

— Эти штуки крепкие? — спросил он утыканного, показывая на один из тонких сталагмитов.

Сообразив, о чем речь, утыканный ответил:

— Когда маленькие, очень хрупкие. Когда большие, — он ткнул в два сталагмита, растущие из грязного пола, — можно сломать, если стукнуть очень сильно.

— Ну ладно. — Дэмьен отстегнул пряжку перевязи, снял ножны с мечом и протянул Сиани. — Подашь мне, как я пролезу.

Меч Тарранта висел на той же перевязи, но Дэмьен его отвязал. Не хватало только схватить его по ошибке. Даже сквозь толщу одеял, в которые тот был завернут, он излучал недобрую власть, и Дэмьену казалось, что он чувствует… голодную дрожь. Не потому ли, что меч тянулся к своему господину и создателю? Или он предвкушал битву, и раны, и вожделенную боль?

Дэмьен освободился от мешающей одежды: стащил куртку, шерстяной свитер, толстую рубаху. Остался в плотной, столько раз спасавшей ему жизнь, кожаной рубашке, надеясь, что она не прибавит ему толщины.

— Бросьте все, — велел он. — Возьмите оружие, инструменты, немного еды и воды. Мы сюда потом вернемся.

«Если сумеем».

— Еще возьмите свет.

Он снял с пояса драгоценную сумочку с Огнем и перевесил ее на шею, под рубаху, чтоб она не мешала ему в узкой дыре.

И полез: головой вперед, задевая плечами шершавые стенки, медленно-медленно. Длинный нож он зажал в зубах; какая бы опасность ни ждала на том конце, его не застанут врасплох. Кальцитовые иголочки, по которым он полз, обламывались, застревали в рубашке и торчали как шипы. Ничего. Он полз на локтях, а туннель все сужался, пока не сдавил его со всех сторон. Тут он натолкнулся на один из сталагмитов и налег на него всем своим весом; тот хрустнул и сломался у основания. Второй также. Туннель чуть-чуть расширился, достаточно, чтоб проползти. И внезапно впереди открылась большая пещера.

Дэмьен протиснулся в нее, встал на ноги и обернулся к проходу. Сиани ползла сразу вслед за ним, так что его протянутая рука наткнулась на рукоять поданного ею меча. Вооружившись, он осмотрелся. Большой зал. Врагов не видать, но вонь свидетельствовала, что они недалеко. Дэмьен заметил, что напротив продолжается тот же туннель, но уже шире и удобней. Он усмехнулся с мрачным удовлетворением. «Вот оно. Здесь они и обитают».

— Сюда, — прошипел он. — Осторожней.

Его спутники выбрались из лаза без особых затруднений. Если им придется спасаться этим же путем, ему придется идти последним, чтобы не заставлять их ждать, пока он протиснется. Эта мысль его не порадовала.

— Ты можешь Видеть? — спросил он Сиани. Но его интересовал не столько ответ, сколько ее реакция. Однако женщина уже взяла себя в руки. Кивнула, посмотрела под ноги.

— Чуть-чуть. Фэа очень слабо.

— Хватит и этого. Нельзя зажигать настоящий свет — его увидят за милю.

Сиани опять кивнула, и он погасил лампу. Та и так-то едва тлела, но теперь угасла и последняя искорка. Он передал фонарь Сиани, она подвесила его себе на пояс. Теперь у них был только слабый свет земной Фэа, ручеек, ведущий их к цели.

— За мной, — шепнул священник и повел отряд в самое сердце логова демонов.

Там было темно и холодно и смердело смертью. Ее леденящее дыхание замораживало сильнее, чем холод подземного царства, словно некая сила выпила последнее тепло из окружающего камня; Дэмьен подумал о мече Тарранта — тот вновь висел на его поясе — и поразился сходству. «Пожиратель душ» — так его назвал утыканный. Как и тех, за кем они сейчас охотятся. До чего похоже.

Хессет предостерегающе зашипела, и Дэмьен попятился. Прижавшись к каменной стене, он невольно прислонился к мечу Тарранта, и ледяная боль пронзила его мышцы. Он заставил себя молчать и не шевелиться, пока его спутники также прятались, выжидая, когда опасность выдаст себя звуком или движением. И дождались. Шлепанье шагов, шелест одежды. Хриплое дыхание того, кому нет нужды прятаться, негромкий разговор тех, кому нечего бояться.

Они завернули за угол, и Дэмьен помедлил ровно столько, чтобы убедиться, что их всего двое. Он вложил всю силу в удар, зная, что незаговоренная сталь невидима для тех, чье зрение поддерживает Фэа. Свистнув, меч прорезал воздух, с хрустом врезался в шейные позвонки и прошел насквозь, даже не замедлив движения. Брызнула кровь, голова ударилась о стену и отскочила наземь, тело медленно сползало по стене, словно не веря в собственную смерть. Дэмьен быстро повернулся ко второму, ожидая, что тот окажет сопротивление, но у лица, смотревшего на него, вместо одного глаза зияла черная дыра, из нее струился едкий дым и сыпались золотые искорки. Он заметил оперение металлической стрелы. Существо судорожно извивалось, Огонь жег его, как смертельный яд. Священник обернулся к Сиани. Та держала арбалет, и лицо ее горело румянцем не то недоверия, не то гордости.

— Кажется, я сделала то, что надо, — выдохнула она. Дэмьен наклонился и осмотрел безголовое тело. По виду похоже на человека. Одежда как с чужого плеча, плохо подобранная. Босой. Дэмьен потрогал тело. — Теплое. Живой. Кто угодно, только не демон. Живой во плоти.

— И что это означает? — спросила Хессет.

— Что они истекают кровью. Что они мертвы. — Он снизу вверх посмотрел на нее, сдерживая злость. — Это значит, что кем бы они ни были, на нашей стороне небольшой перевес.

Они спрятали тела как смогли. Остались, правда, кровь на камнях и запах паленого мяса, но тот, кто пройдет здесь достаточно быстро, не заметит ничего. Земное Фэа здесь слишком слабо, чтоб помочь разглядеть детали. Темное Фэа гораздо сильнее, но оно не любит мертвецов, оно обтекает трупы, как обтекает холодный, мертвый камень, и ничего не освещает.

— Ну хватит, — распорядился Дэмьен.

Они пошли дальше. Дэмьен впереди, Хессет справа от него. Красти улавливала звуки и запахи не в пример лучше человека, так что он доверился ее чутью. Сам он следил за потоком, разглядывал стены, пытаясь определить, где они находятся. Эта система пещер была явно перестроена, так что люди могли пройти не сгибаясь. Дэмьен отдал свой арбалет ракханке, другой несла Сиани. Священник предпочитал меч; не потому, что тот эффективнее — ничего подобного, — и не потому, что он берег его на крайний случай — хотя это действительно так, — нет, просто меч был ему как-то… ближе. Это оружие послужило ему в стольких битвах, выручало из стольких бед, что как будто и вправду стало частью его тела. Второй натурой. «А кроме того, — думал священник, — его не нужно перезаряжать». Утыканный нес тонкое деревянное копье, которое захватил в родной пещере. Судя по его хватке, он знал, как с ним обращаться.

«Вооружен и очень опасен», — хмуро подумал священник.

Они миновали множество переходов и залов, несколько раз встречались перекрестки. В этих случаях Дэмьен останавливался, пытаясь запомнить схему пути. Здесь он не осмеливался делать отметки на стенах, как во время спуска в пещеры; любые отметки скорее выведут врага на их след, чем хоть как-то помогут им самим.

И вот он, конец пути. Утыканный почуял первый и предостерегающе прошипел что-то, обращаясь к Хессет.

— Жарко, — перевела она. — Над головой.

Путники переглянулись. Ракханка прошептала:

— Я ничего не чувствую.

— Ты и не можешь, — шепнул в ответ Дэмьен. — Это особое чувство. Температура в пещерах всегда постоянная, малейшее изменение должно быть ему заметно.

Он с одобрением — с восхищением — посмотрел на утыканного. И тщательно проверил поток, прежде чем они двинулись дальше.

Теперь они шли еще осторожнее, чем раньше, если только это было возможно. Если это место охраняют, стража должна встретить их именно здесь. Дэмьен почувствовал, как легкое дуновение погладило его по лицу. Больше походило на ветерок наверху, чем на движение воздуха в этом подземном муравейнике. Он понял: это огонь. Горение создает тягу, и сюда подходит свежий воздух. Как иначе он горел бы столько времени, даже если бы не было нехватки в топливе?

— Очень близко, — прошептал он. Знаком показал, чтобы отряд остановился, и до предела напряг все чувства.

Здесь еще сильнее смердело зловонным логовом демонов: должно быть, огонь притягивал и запах. Не надеясь, что даже Хессет различит отдельный запах в этой отвратительной смеси, он вслушивался, ловя шорох движения. Ничего. Ни звука, ни запаха, ни намека на присутствие чужих ни в этом помещении, ни в примыкающем туннеле. Почти наверняка — никого.

«Здесь они нас не ждут», — напомнил он себе. Значит, существует вероятность, — только вероятность — что огонь не охраняют. Вообще. Раз так, они могут встретиться с Таррантом раньше, чем станет известно, что они здесь…

«И ад сорвется с цепи». Что бы ни сотворил с Таррантом враг, он наверняка чертовски внимательно следит за результатом. И значит, как только они вмешаются в его планы, враг мгновенно узнает и об их появлении, и об их целях. Хорошо еще, если не уничтожит их на месте. Но если он на такое не способен, то уж своих слуг за ними пошлет наверняка. И не стоит соревноваться с ними в умении ориентироваться в их родном подземном лабиринте.

«Вот тогда и будем об этом думать».

Показался свет. Мерцающий, еле уловимый, но вполне настоящий золотистый свет, как будто от далекого костра. И Дэмьену почудилось, что и он теперь чувствует кожей тепло, с каждым шагом приближаясь к его источнику. Спиной же он чуял ледяной зуд — меч Тарранта недовольно жужжал, реагируя на тепло. «Вот сволочь». Дэмьен наткнулся на острый угол, осторожно двинулся вперед, огибая препятствие, — свет стал гораздо ярче, и слышен был отдаленный рев пламени. И вдруг…

Огонь. Он полыхнул так внезапно, что Дэмьен попятился. Но и за это мгновение огонь успел опалить до красноты кожу его лица. Какое-то время Дэмьен не видел ничего, кроме пылающего пламени, что вырывалось из узкой щели футов на пятьдесят вверх. Жарким языком облизывая камень, огонь исчезал в широком проломе в потолке пещеры. Потом уже священник разглядел зал — шириной сорок футов, а то и больше, посреди пола дыра, через которую и выходил горючий газ. Когда, в какие времена его подожгли и кто или что это сделало — осталось неизвестным. Легенды не сохранили истории. Потерянные считали, что огонь горел всегда.

Дэмьен посторонился, чтобы вошли другие. А сам осматривал пещеру, ища следы присутствия врага. Но насколько могли видеть его привыкшие к темноте глаза в этом ослепляющем свете, путники были одни. Только охапка тряпок была свалена под дальней стеной, да на ней валялось что-то длинное, тонкое…

И священник пошел туда, уверенный, что остальные следуют за ним. В нем поднималось страшное предчувствие. Он всей душой надеялся ошибиться, но вот груда оказалась прямо перед ним, и он понял, что не ошибся. Темно-голубой шелк, тонкая серая шерсть были слишком ему знакомы. И пустые ножны, на которых выгравированы древние символы. Ножны Тарранта. Одежда Тарранта. Когда Дэмьен понял, почему все это здесь лежит, его чуть не вывернуло.

Он обернулся к огню, щурясь против света, присмотрелся внимательнее и наконец негромко сказал:

— Он там. Внутри.

Сиани содрогнулась, глядя на пламя.

— Но это не Творение. Как он может…

— Он не может Творить с огнем, — твердо заявил Дэмьен. — И ни с чем подобным.

Вдруг он понял, что это означало, как это было сделано: сила, обращенная в бессилие, сведенная на нет, совершенно уравновешенная система. И эта боль, и это унижение были столь сильны, что он отшатнулся, точно его ударили. Человеку, надменному, как Таррант, и так попасться… Он усомнился, сможет ли безумный гордец вообще пережить это. Сможет ли тот, кого они знали как Джеральда Тарранта, выйти из этого испытания невредимым или хотя бы узнаваемым.

— Что меня больше всего пугает, — задумчиво произнес Дэмьен, — так это то, как хорошо наш враг знает нас. Он отлично знает, как подобраться к каждому.

Он медленно приблизился к огню. Глаза его слезились от жара, опалявшего лицо. Но он подошел как мог близко и всмотрелся. В самую пылающую сердцевину, в средоточие кошмара.

Там, среди пляшущих языков, чернело человеческое тело. Растянутое поперек щели, наподобие распятия. Пальцы вытянутых рук — если там еще были пальцы — почти что выступали за границу огня. Дэмьен разглядел под ним толстые стальные брусья, опиравшиеся на края щели. Металл был раскален добела даже там, где касался камня. Он лежал на этом каркасе, видимо, прикованный к нему… Боже милосердный! Наверное, восходящий воздушный поток уносил смрад горелого мяса, потому что Дэмьен его не ощущал. Но сомневаться не приходилось.

— Надо убрать огонь, — пробормотал Дэмьен. Его разум стремительно перебирал и отбрасывал множество способов, как это сделать. — Не могу же я подобраться к нему, пока он горит!

— Потушить? — спросила Сиани. Она стояла рядом, рукой загораживаясь от яркого света.

— Не выйдет. Тяга его только раздувает, воздух подходит отовсюду. — Он указал на мелкие трещины в полу. — Снизу тоже.

— Тогда перекрыть? — предложила Хессет.

Закусив губу, Дэмьен прикинул возможности.

— Попробуем. Земное Фэа слабо, но есть еще один вариант. — Священник повернулся ко входу в пещеру — там стоял на страже утыканный. — Как только я начну Творение, они появятся здесь. Может быть, им понадобится какое-то время, но они прибудут достаточно быстро. Очень быстро. Как только я Изменю огонь.

— Надо их встретить, — оскалилась ракханка, поднимая арбалет.

Дэмьен отошел туда, где лежали вещи Тарранта. Внимательно рассмотрел их. Потом осторожно раскутал ледяной меч. Заговоренная сталь вспыхнула холодным голубым сиянием, заискрилась, как снег на морозе, и потухла, когда он осторожно вложил ее в колдовские ножны. Потрогал рукоять и не ощутил ничего зловещего. «Спасибо небесам хоть за это».

Он разместил своих бойцов так, чтобы как можно лучше быть готовыми к появлению слуг врага. «Но лучшего иной раз недостаточно», — мелькнула мрачная мысль. Без могущества Тарранта они не смогут противостоять ордам демонов, воплощенных или бесплотных. Следовало побыстрее провести операцию и убраться отсюда, в надежде, что Таррант сможет восстановиться до того, как начнется настоящая битва.

Он покосился на тело в пламени. В душе его поднималось отчаяние. «Если он только сможет восстановиться, — горько подумал он. — А если все окажется напрасным?»

Он мотнул головой и сосредоточился на Творении, пристально глядя в огонь. Не в самый огонь — ниже, туда, где устье в камне расширялось, уступая дорогу подземному газу. Он задействовал Видение — что само по себе было нелегко — и попытался проникнуть взглядом поглубже, разведать строение щели. Но стенки ее нигде не сближались. Вздохнув, он вернулся к верхнему краю и попытался Творить, напрягая все свои силы.

Вокруг ревел воздух, его жадно засасывало пламя. Земное Фэа ускользало из рук, настолько слабое, что не ухватиться. Он попытался укрепить поток собственной волей, придать ему форму и направление, но тот протекал сквозь пальцы, как дымок, и сочился наземь. «Слишком Мало. Слишком мало!» Там, на поверхности Эрны, текут мощные, глубокие потоки, и достаточно простейшей мысли, чтоб придать им форму, простейшего Творения, чтоб овладеть ими… но здесь Творение над Фэа было подобно дыханию в вакууме. Энергии было просто слишком мало.

«Но действовать надо. У нас же нет выбора». Он уже чувствовал, как сгущается над ними злобная мысль врага, точно сжимается кулак. Сколько можно ждать, пока он ударит? Вряд ли больше нескольких минут. Он вложил в Творение все, что мог: всю силу ненависти к Тарранту, всю любовь к Сиани, все отчаяние от того, что у него дважды отобрали любимую женщину — сперва те, кто напал на нее в Джаггернауте, потом предательская власть Тарранта. Если бы душевный порыв мог подчинить земное Фэа! Его равно жгло и желание, и страдание, он пытался удержать ускользающую власть, соткать из нее препону огню, дорожку, по которой он смог бы пробраться к пылающему устью. Но снова и снова ему не хватало сил. Снова и снова он начинал сначала, и тело его содрогалось от непомерных усилий, и душа его содрогалась от боли. Но связующие заклятия рассыпались, как только он их накладывал, и сила огня прорывалась сквозь любое Творение.

— Не могу, — выдохнул он. — Не могу.

Голова его пылала, мышцы дрожали, в сознании все смешалось. «Что теперь, — задыхался он в отчаянии, — что теперь?» А за спиной стояла Сиани, и ее отчаяние убивало его вернее смерти. «Я проиграл».

Сколько времени он сражался с земной Фэа? Он не смел спросить. Но с каждой секундой росла опасность. Может быть, уже отрезаны пути к бегству…

«Думай. Думай! Земное Фэа не помогает. Темное Фэа не может связать огонь. Голыми руками мы ничего не сделаем. Дальше что? Что еще?»

Вдруг он понял. И обернулся к Хессет.

— Энергия прилива…

— Нестабильна. Нельзя положиться на то, что сделано с ее помощью. Это опасно.

— К дьяволу опасность! Больше нам ничего не осталось. — Он обливался потом, но упорно не желал отходить от огня. — Ты можешь справиться с ней?

Глаза красти устремились на его лицо, но смотрела она куда-то за него. Сквозь него. Ему припомнилась Фэа прилива, растекающаяся над Морготом, яркая радуга энергии, которая внезапно вспыхнула в небесах и так же внезапно исчезла. Неустойчивая, изменчивая энергия. Опасно неустойчивая. И теперь только она была их последней надеждой.

— Я попробую, — кивнула ракханка. — Но ты же понимаешь…

— Так скорее! — Он отсчитывал в уме секунды, гадая, сколько еще времени понадобится наймитам врага, чтобы добежать сюда. — Быстрей! — Может, внимание врага не сразу обратилось на них, может, он промедлил с откликом? Дэмьен молился, чтобы это оказалось правдой. Каждая минута на счету.

Хессет повернулась к огню, и священник проследил за ее взглядом. Он попытался Увидеть силы, которые она привела в действие, но столь тонкая энергия была неподвластна наблюдению. Сколько Фэа она сумеет подчинить, и надолго ли? Рисунок приливных энергетических линий постоянно меняется, пока волна прилива огибает планету. И даже сумей она соткать колдовской мост, продержится ли тот, успеют ли они?..

— Получается, — прошептала Сиани, указывая на трещину. На одном ее краю явственно сгущался темный туман, уплотнялся на глазах, заслоняя огонь. Кровь застучала в ушах Дэмьена, взгляд его не отрывался от темного сгустка — вот он стал расти, вот протянулся к середине расщелины на несколько дюймов, на фут, два фута… Влажным от пота рукавом Дэмьен утер лоб. «Давай, Хессет. Ты можешь». Пламя яростно взревело, будто сопротивляясь невидимым путам, темно-багровые языки метались в поисках выхода, из мелких трещин потянулись струйки дыма. Дэмьен испугался, что огонь пересилит, что Творение Хессет заставит его прорваться сквозь камень в другом месте, прямо под их ногами. Последний оранжевый язык, рванувшись, лизнул высокий потолок и вдруг исчез, как не бывало. Тень затянула устье.

Теперь они хорошо увидели, что враг сделал с Таррантом: раскаленный стальной каркас, служивший ему ложем, давал достаточно света. На толстых стальных брусьях лежало тело, сожженное до угольев, исцеленное, сожженное вновь — и так до бесконечности, так что кожа его представлялась теперь бесформенной массой спаянных воедино шрамов. Через трещины медленно сочилась кровь и шипела, вскипая и испаряясь, едва коснувшись пышущей жаром обугленной кожи. На лицо Дэмьен старался не смотреть, — на то, что от него осталось, — но в горле у него стоял глухой ком, пока он осматривал конечности Тарранта. Запястья, предплечья, лодыжки и шею охватывали широкие металлические полосы, надежно приковавшие его к пыточному станку; раскаленные, они глубоко прожгли плоть и врезались в кости.

— Сколько же…

— Восемь дней, — прошептала Сиани. — Если его притащили прямо сюда. — Она посмотрела на Дэмьена; лицо ее было мокрым от пота и слез. — Что нам делать? Как мы освободим его?

Он подавил растущую тошноту и попытался Творить. Разрушить оковы с помощью Фэа не составляло труда: разбить молекулярную решетку — одно из самых простых упражнений. Но то ли Творение Хессет совсем подавило земное Фэа, то ли сам он слишком устал — у него уже темнело в глазах, и пещера кружилась вокруг него, но наконец он признал, что потерпел поражение. Что бы он ни делал, Фэа в пещере не прибавлялось, а та энергия, что была, совсем ослабла. Таррант бы что-нибудь придумал. А он не мог.

Он поднял взгляд и встретился глазами с Сиани. В ее зрачках почему-то не было отчаяния — лишь лихорадочное возбуждение. И безумный страх. От этого сочетания у Дэмьена прошел мороз по коже.

— Холодный огонь, — прошептала она. — Меч.

Он не сразу понял.

— Но это же опасно!..

— Не для меня.

Дэмьен вспомнил нечеловеческую злобную силу, исходящую от клинка, и вздрогнул.

— Ты можешь подчинить его?

— Он подчиняет его, — чуть охрипшим голосом выдохнула Сиани. — Но я могу его использовать. Ради Джеральда.

И она пошла за мечом. Дэмьен пытался справиться с тошнотой, с ужасом понимая, на что она решилась. Если она попытается овладеть этой энергией и не справится, чем ей придется заплатить? Он вспомнил голод, что передался ему, когда он стиснул рукоять. Как называли его Потерянные? Пожиратель душ?

Сиани вернулась с ножнами в руках. Помедлив мгновение — он знал, какой страх она испытывает, он сам его испытал, — женщина вынула клинок из ножен. Охранительные чары утратили силу, и леденящая власть холодного огня вырвалась на свободу.

Жар против холода. Расширение и сжатие. Если она удержит в повиновении эту ледяную силу, если только сможет ею управлять… она разрежет оковы и освободит Тарранта. Если же нет…

Темный заслон задрожал, из-под него прорвалось пламя, лизнуло туловище Тарранта и погасло. Дэмьен увидел, что Хессет вся дрожит от напряжения, едва удерживая свое Творение. «Держи крепче», — взмолился он.

Сиани коснулась клинка и закричала, когда бело-голубая молния ударила ее в плечо. Кожа ее приобрела оттенок трупной бледности, ногти покрылись инеем. Но она крепко сжала рукоять — казалось, пальцы ее сковало морозом. Она медленно приблизила заговоренное оружие к ближайшей стальной полосе; Дэмьен видел, что она старается навязать ему свою волю, подавить его сущность своею. Острие клинка коснулось раскаленного металла. Брызнули искры. Ослепительно белая дуга встала над местом соприкосновения, холодный огонь затрещал, подобно грозовым разрядам. Вдруг меч с силой отшвырнуло, дуга погасла… Стальной наручник рассыпался на куски, окалина разлетелась, подобно шрапнели, пробив теневой заслон.

Снизу вырвался дым, склубился над колеблющимся заслоном. Сиани вновь подняла меч. «Хессет, держись!» Лицо Сиани побелело до того же трупного оттенка, что и рука. Дэмьен почти слышал, как колотится ее сердце, сбиваясь, когда убийственный холод вторгался в ее плоть. Будь он проклят! Неужели, чтобы избавить его от смерти, нужно убить ее? Вторая стальная полоса рассыпалась на хрупкие осколки. Лицо Сиани сморщилось от боли, от страха, но она продолжала. Вот освободилась шея Тарранта. Дэмьен изо всех сил стискивал рукоять своего меча. Можно ведь отрубить Тарранту другую руку, даже ступни — пусть регенерируется на досуге. Потому что уже приближались быстрые шаги, топот многих ног. Разрезана четвертая полоса. Пот на лице Сиани смерзся в кристаллы льда, застывшие слезы висели на ресницах. Пятая. Дэмьен рванулся — перед ним выросла стена огня. «Сиани!» Но стена так же быстро упала. Сиани, кажется, уцелела — только опалило волосы и покраснела кожа.

«Удержи его, Хессет. Еще чуть-чуть».

Когда Сиани разбила шестую полосу и перешла к седьмой, Дэмьен ухватил Охотника за руку. Горячая кровь ошпарила его ладонь, но беречься уже было некогда. Как только распалась последняя полоса, он рванул тело со всей силой. Оно подалось легко, как сломанная кукла; корка обгорелого мяса, прижарившаяся к раскаленному каркасу, отвалилась, рубцы потрескались, когда Дэмьен проволок его по стальным брусьям, — и вот они уже за пределами трещины, и как раз вовремя. Тонкий красный язычок прорвался сквозь заслон — и внезапно пламя с ревом взлетело к потолку, забушевав с новой силой. Слыша, как трещат в жару волосы, Дэмьен молился, чтобы Сиани успела отскочить.

Он оттащил тело подальше и протер глаза от заливающего их пота. Рукав его был весь в крови — его или Тарранта? Какая разница. Руку, которой он схватился за Охотника, покрывали волдыри. Правую руку тоже — черт! Как теперь держать меч?

— Идут! — прошипела Хессет.

Схватив меч, он взвыл от боли в обожженной руке. И увидел, что Сиани заворачивает тело в кусок материи — плащ Тарранта? — так, чтобы его можно было нести.

Вот они. Их было много, как он и боялся, но первыми прибежали не обученные воины, а шестеро пожирателей душ, из тех, что обитают в подземном логове. Это, конечно, лишь первая волна — те, что оказались ближе всех к огню, когда в их дела вмешались враги. Потом подоспеют и другие, числом поболее, лучше вооруженные и гораздо более опасные. Но на первый раз хватит и этих.

Дэмьен повернулся лицом к нападающим, и жар опалил его спину. Над ухом просвистела стрела — стреляла Сиани, но взяла слишком высоко и попала в стену. Хессет тоже вскинула арбалет и всадила стрелу точно в поясницу одной из тварей; острие пропороло живот и вышло через спину, но страшилище успело дотянуться до руки красти и попыталось вырвать арбалет, длинные когти вонзились в руку; свистнула еще одна стрела, и на этот раз попала — когтистая рука задымилась. Только двое из нападающих были вооружены здоровенными мечами, но держали их неуклюже, точно не привыкли сражаться. Дэмьен, вступив в бой с первым, оставался спиной к огню — как можно ближе, чтоб не зашли с тыла, — и лихорадочно думал, каким образом можно поразить их насмерть. Просто коснуться? Разрубить тело? Он отбил меч противника книзу — тот звякнул о каменный пол — и быстро ударил по клинку ногой. Плохая сталь с хрустом переломилась, а противник, качнувшись вперед, наткнулся прямо на меч Дэмьена. Тот выдернул лезвие, застрявшее меж ребер, и вовремя увернулся от удара с другой стороны; ему, правда, задело руку, но не сильно, и он поспешил перехватить инициативу. Куда, к дьяволу, смылся утыканный? Он увидел, что Хессет и один из нападающих схватились врукопашную, смутно вспомнил, что один загорелся, один наступал на Сиани, с двоими он разбирался сам… А где еще один? Исчез, как и утыканный. Дэмьен всем сердцем понадеялся, что тот сумеет выпутаться, — не хватало еще самим искать отсюда выход.

Сзади вдруг раздался вопль — вроде бы не одного из его спутников, — и чье-то тело шлепнулось на металлический каркас. Вопль перешел в дикий визг, послышалось шипение горящего мяса — это Сиани отшвырнула тварь прямо в огненное жерло.

«Молодец!» Он парировал удар, который чуть не снес ему голову, и быстро откинулся спиной к стене. Один, второй, третий… еще одного недостает. Он увидел, как Хессет упала, противник навалился сверху — Дэмьен до тошноты испугался за красти, зная, что сейчас происходит, но ничем не мог помочь — в живот ему целилась острая сталь, в лицо — острые когти. Перехватив меч двумя руками, он отбил одного и как следует пнул другого, угодив прямо в коленную чашечку. Из чего бы ни состояла их плоть, они были уязвимы в суставах, как и люди, и противник с воем покатился по полу. Следующий пинок попал ему в лицо. Хрустнули кости, плеснула кровь — с этим было покончено; второй же неудачно открылся и рухнул, заливаясь кровью, с огромной дырой в боку.

Дэмьен огляделся — кругом были только кровь и смерть. Он перепрыгнул через одно из тел и поспешил туда, где лежала Хессет и где поднимался на ноги ее противник. Глаза ракханки были пустыми, бессмысленными, как у рыбы, выброшенной на берег. И совершенно ясно было, почему ликовала насытившаяся тварь. Глаза страшилища на мертвенно-бледном лице настолько походили сейчас на глаза Хессет — та же форма, то же выражение, — что Дэмьена охватил леденящий ужас. Он занес меч, но рядом просвистела стрела…

…И вспыхнул яркий свет, когда острие, напитанное Огнем, проткнуло глаз чудовищу и глубоко вонзилось в его мозг. Взвизгнув, тварь опрокинулась на спину, из отверстия хлынула черная кровь и вместе с ней потекла слизистая пена. Тварь судорожно извивалась, а Огонь пожирал ее мозг, и волны боли пробегали по телу, бившемуся в беззвучной агонии.

Сиани помогла Хессет подняться — удивительно, но ракханка, похоже, не понимала, где она и что происходит. Вдруг ей на глаза попалось тело твари. И вся память разом вернулась к ней. Красти пошатнулась — Сиани помогла ей удержаться на ногах — и тихо всхлипнула от ужаса.

— Потерянный… — начал было Дэмьен, но Сиани не дала ему закончить, показав на стену пещеры как раз над входом в туннель.

Там, вцепившись в неровный камень, утыканный гордо демонстрировал тело поверженного врага. Оно болталось вниз головой, подвешенное за ногу, а веревкой служил обвившийся вокруг щиколотки цепкий хвост пещерного ракха. Горло твари было вырвано напрочь. Когда утыканный заметил, что они его увидели, он отпустил тело, и оно шлепнулось на пол как мешок с песком, только хрустнули кости. Потерянный пополз вниз, цепляясь за незаметные выступы гибкими пальцами и помогая себе хвостом.

Дэмьен пересчитал трупы. Шесть. Вроде бы все. Но скоро здесь их появится куда больше.

— Пора бежать, — пробормотал, он. Поднял тело Тарранта, завернутое в тряпье, и взвалил на плечо. Неизвестно, оставалась ли жизнь в этом искалеченном обрубке, но хотя бы жар немного остыл. Потом выяснится.

И они побежали. Не так чтобы очень быстро — ведь Хессет была изранена, а Дэмьен нагружен. Ракханка пару раз обернулась, как будто Творя что-то, но Дэмьен не мог понять, откуда у нее силы на это. Сам он прижимал к груди раненую руку, чтобы кровь не капала на пол, — если они оставят в этом демонском лабиринте такой ясный след, никакое Творение их не спасет.

И вот он, узкий лаз, через который они попали в логово. Сиани, которая, убегая, захватила вещи Тарранта, теперь расстелила длинную шелковую тунику поверх острых каменных крошек и ползком нырнула в проход. Меч Тарранта, заботливо спрятанный в ножны, она тащила с собой. За ней поползла Хессет, вымазав кровью расстеленный шелк. Потом утыканный. Дэмьен уже слышал слабый шум погони позади. Он опустил наземь тело Тарранта — еще горячее, еще кровоточившее, еще совершенно безжизненное — и с усилием протолкнул его как можно дальше в проход, чтобы там его подхватил утыканный. Накидка, которой Сиани обернула израненное тело, предохраняла посвященного от острых режущих граней, но Дэмьен увидел, что у выхода из туннеля темная кровь, просочившись сквозь шерсть, испачкала каменный пол. Священник быстро освободился от оружия, протянул его в узкую дыру, туда же бросил смятую, пропитанную кровью тунику Тарранта. Потом, неловко придерживая руку, пополз сам — ногами вперед. Когда он добрался до выхода, за ноги его ухватились руки товарищей, потянули, но он отпихнул их и, застряв на полпути, нащупал в темноте два отломанных по дороге вниз сталагмита.

Земной Фэа по-прежнему было мало, но для такого Творения много и не требовалось: всего пара секунд ушла на то, чтобы прирастить их на свои места. Проход был закрыт. Дэмьен продвинулся к выходу, его потянули за ноги и помогли выбраться наружу. Острые камни ободрали ему бока и шею, но проход остался позади — и как раз вовремя. На другом конце норы вспыхнул свет, и совсем рядом послышались голоса.

Они припали к земле и ждали с колотящимися сердцами. Хессет Затемняла их путь, но насколько ей это удалось? За ними мог остаться предательский след крови или просто запах пота, по которому демоны их выследят. Потому и рисковал Дэмьен, тратя бесценные секунды на Творение со сталагмитами. Насколько можно было судить, хитрость сработала. Твари некоторое время осматривали дыру, видимо, зная, что здесь можно выбраться с их территории. Но через отверстие явно не мог протиснуться ни один человек, не повредив каменные наросты. Погоня отправилась дальше.

— Они вернутся, — шепнула Сиани. — Они не поняли, куда мы исчезли, но их хозяин поймет.

— На это уйдет время, — хрипло отозвался Дэмьен. — А нам надо перевязать раны, а то найдут по крови. — Он кивнул на Хессет, чью золотистую шкуру покрывали глубокие рваные раны, и показал свою окровавленную руку. — Потом отойдем насколько сможем, чтобы хватило времени на устройство хорошего Затемнения. Если получится. А потом… — Его обдало болью, накатила внезапная слабость. Насколько серьезно он был ранен? Сколько потерял крови? — …посмотрим, кого мы спасли. Посмотрим, жив ли еще Джеральд Таррант. Посмотрим, сможет ли он помочь нам.

— А потом? — спросила Сиани.

Он выдавил усмешку. То есть просто с усилием искривил губы. Лицо свело болью.

— Потом начнется настоящая работа.

 

42

— Калеста! — Повелительный голос звенел от ярости. — Калеста! Ко мне, быстро!

В воздухе медленно сгущалась тень, застывая в привычном облике; вот она уплотнилась настолько, что смогла поклониться.

— Приказывайте, я повинуюсь.

— Они украли его, Калеста! Вытащили из огня. Ты говорил, что он будет гореть в нем вечно. Ты говорил, что они никогда — никогда! — не придут за ним, что они оставят его гореть. Ты обещал мне. Ты обещал!

— Мне было приказано заглянуть в его сердце. Я это сделал. Мне было приказано разведать его слабости. Я сделал и это. Вы просили меня так связать его, чтобы он не смог освободиться сам. Я сделал все. Больше мне ничего не было приказано. Вы сказали: «Оставь это мне…»

— Но они оказались рядом с ним, Калеста! Каким образом? Ведь они были за много миль от него, я Знаю это! Я…

— Их там никогда не было, — равнодушно проговорил демон.

Кровь отхлынула от разъяренного лица, превратив его в призрачную маску.

— Что? О чем ты говоришь?

— Я говорю, что вы ошиблись. Я говорю, что ваше Познание было искажено. Я говорю, что эти люди предвосхитили ваше Творение и создали фальшивые копии самих себя и тем отвлекли ваше внимание.

Только одно слово. Шепотом:

— Подделка.

Демон кивнул.

— Почему ты этого не увидел? Почему не предупредил меня?

— Я служу. Я повинуюсь. Так приказали вы сами, когда впервые Закляли меня. Если бы вы приказали мне проверить путников, я бы это сделал. Но вы не приказали.

— И ты торчал в пещерах, и пожирал боль посвященного…

— Я не питался посвященным. Я никогда не питался ни одной из ваших жертв. — Фасетчатые глаза вспыхнули злобой. — Возможно, вы ошибаетесь во мне.

Шаги: быстрые, гневные, к окну, обратно.

— Мне нужно вернуть его. Ты понял? И его, и женщину. И на этот раз ошибки быть не должно. Ты слышишь меня, Калеста? Мы разработаем наилучший способ, чтоб добраться до них, а затем…

— В этом нет необходимости, — прервал хозяина демон.

— Почему?

Демон фыркнул:

— Вам нужно только подождать. Они явятся сами.

Шаги замерли. В голосе прозвучало подозрение:

— Ты уверен?

— Они ищут вас.

— Меня? А не того, кто напал на женщину?

— Они теперь знают, что это звенья одной цепи. Они знают, что вы — главная сила. Священник настаивает, чтобы встретиться сначала с вами. А посвященный жаждет убить вас — или еще хуже — за все, что вы с ним сделали. — Демон остановился. — Прикажете рассказать еще что-нибудь?

— Не надо, — последовал ответ. — Достаточно.

В глубине горла родилось сдержанное рычание.

— Они идут сюда? Прекрасно. Мы подготовимся. Это приказ, Калеста. Ты понял? Следи за ними. Обезоружь их. Возьми их в плен. Не упусти ни шанса. Ничего не изобретай. Только свяжи их и приведи ко мне. Ко мне. Я сам займусь ими.

Калеста поклонился. Обсидиановое лицо слегка исказилось — слабый намек на улыбку, складка на зеркальной поверхности.

— Как скажете, — ответил демон.

 

43

Немного не дойдя до поверхности, они остановились и сложили наземь, прямо в грязь, всю свою ношу. Как только стало ясно, что больше они никуда не двинутся, Хессет, хрипло всхлипнув, опустилась на пол и спрятала голову в коленях. Сиани помогла Дэмьену уложить на пол тело Тарранта. Оно было холодное, совсем мертвое, и они оба боялись того, о чем не осмеливались говорить. Они боялись, что дух Охотника и вправду покинул тело.

«И что тогда? — думал Дэмьен. — Что, если все без толку?»

Они вдвоем осторожно раскутали бесформенный сверток. К шерстяной ткани пристали кусочки сгоревшего мяса и засохшей крови, которые отрывались от тела Охотника, когда с него снимали покрывало; из свежих ранок закапала кровь, все тело покрылось ею и выскальзывало из липких рук. К тому времени, как они освободили тело от обмоток, все руки Дэмьена были в крови, и к ним пристали, точно приклеились, черные угольки.

Но тут Сиани окликнула его:

— Смотри.

Она указала на обнаженную руку Охотника, на глубокую борозду, прожженную полосой раскаленного добела металла. Почерневшая кожа разошлась, обнажив мышцы и нервы, облепленные окровавленным пеплом. Но кости уже не было видно. У Дэмьена перехватило дыхание. Он склонился пониже над рукой, чтобы удостовериться.

— Боже…

— Он исцеляется, — прошептала Сиани.

Дэмьен взглянул на тело — других признаков жизни пока не наблюдалось, зато во множестве присутствовали признаки смерти. В его душу медленно закрадывалось восхищение. И ужас.

— Он должен был постоянно заживлять свои раны, чтоб выжить. Он притягивал Фэа, здешнее слабое Фэа, и восстанавливал сожженное огнем… Бог мой! — Он посмотрел на лицо Тарранта — на то, что от него осталось, — и липкие руки его сами собой сжались в кулаки. — Это продолжалось бы до скончания веков. Он никогда не смог бы погасить огонь Творением, он никогда не смог бы освободиться. Все, что он мог…

Священник осторожно задействовал Познание; самая эта попытка причиняла боль.

— Он в ловушке, — выдохнул Дэмьен. — Он все еще безнадежно состязается с огнем. Он даже не знает, что его уже спасли.

— Ты можешь пробиться к нему Творением?

Священник покачал головой:

— Он впитает меня, как пищу. Даже не поймет, кто я и что я.

— Так что же делать? — В голосе Сиани появились истерические нотки, и его чуть самого не затрясло. Усилием воли он сдержал себя. Не хватало еще потерять разум и поддаться слепым эмоциям.

И Дэмьен закатал свой рукав, открывая рану на руке. Наскоро наложенная повязка уже пропиталась кровью, и, когда он стал разматывать ее, кровь закапала на землю. Голова его кружилась, боль горячо пульсировала в руке, но он уже настолько привык к этому, что почти не замечал ее. Сцепив зубы, он наконец отодрал повязку и прижал руку к себе, чтоб кровь не текла зря. А свободной рукой скомкал мокрую ткань и поднес ее к губам Тарранта. К тому, что осталось от его губ. И сдавил.

Кровь. Красная, горячая, густая. Она брызнула на губы посвященного, слегка увлажнив их. Священник сдавил сильнее, и тонкая струйка просочилась меж разжатых зубов.

— Пей, — велел Дэмьен. Хриплый шепот его был полон не то ненависти, не то тревоги. — Пей, дьявол тебя возьми!

— Дэмьен, он же не…

— Да! По крайней мере был им. Он сам говорил, что таким способом его можно накормить, если понадобится. Я бы сказал, что ему уже понадобилось.

Он прижал скомканную ткань к ране, и та впитала свежую кровь, как губка.

— Пей, — шептал он, выжимая драгоценную жидкость в рот Тарранта. — Или, видит Бог, я оттащу тебя обратно и сам швырну в огонь…

Краем глаза он заметил мимолетное движение. Во рту мелькнул влажный блеск — кончик языка? Он выжал еще каплю и увидел, что губы слабо шевельнулись. Кожа на горле слегка задрожала, затвердевшая корка треснула и разошлась. Под ней показалась новая кожа, бледная, влажная.

Дэмьен отшвырнул повязку, которую прижимал к ране, собирая кровь, и приложил руку ко рту Охотника. Острые зубы впились в мясо — слепой, отчаянный отклик на присутствие пищи. Дэмьен, стиснув зубы, терпел боль, а пещера плыла и кружилась перед глазами. «Спокойно. Он не знает, где он. Он не знает, кто ты».

И вот наконец, содрогнувшись в последний раз, зубы разомкнулись. Дэмьен отвалился, зажав рану, и взглянул на лицо посвященного. Черная корка расслаивалась и сползала, открывая новые ткани, влажно блестевшие в свете лампы. Как будто змея меняет кожу.

— Давай, — пробормотал он. — Давай возвращайся.

Он задействовал Видение и увидел, как к телу Охотника стягивается темное Фэа, пеленает его паутиной нитей, окутывает тело, защищая его от света. От мира. Отрезая его от источника боли и вместе с тем от всего живого вокруг.

— Таррант!

Он потряс его за плечо, но окровавленная рука соскользнула — и в ладони остался пласт сгоревшей кожи, а под ней показалась новая, живая. Клетка за клеткой, слой за слоем Охотник восстанавливал свое тело.

Хессет тихо зашипела, привлекая внимание, и протянула Дэмьену вощеную кожаную бутылочку. Он недоуменно взял ее и понюхал пробку. И благодарно кивнул. Запах был ему знаком, точно так же благоухало его тело еще долго после битвы на Морготе. Он вылил на ладонь немного ракханского эликсира и стал втирать его в рану и вокруг нее. И поблагодарил еще раз.

Таррант пошевелился. Конечности его беспорядочно затряслись, как будто внутри сгоревшего тела вспыхнула искра жизни и попыталась пробиться на поверхность. Дэмьен потянулся к его плечу, но, вспомнив, что говорил Владыка Леса об Исцелении, сменил руку. Кто знает, как бы подействовала ракханская мазь на того, кто питается смертью. И он коснулся его другой рукой.

— Все прошло. Прошло.

— Огонь… — Хриплый, неразборчивый шепот, но это были слова, их можно было услышать, и священник поспешил закрепить связь между ними.

— Его больше нет. — Дэмьен позволил себе утешительную ложь. — Он погас.

Глаза медленно открылись. Это были новые веки, гладкая, бледная кожа, испачканная кровью и пеплом. Какое-то время Охотник бессмысленно смотрел в потолок, затем вздрогнул и тихо застонал. И закрыл глаза.

— Таррант. Слушай меня. Ты уже не там. Ты в безопасности. Все кончено. Ты с нами. — Дэмьен подождал немного. — Ты понял?

Веки вновь приподнялись, в уголках глаз блеснули кровавые слезы. Минуту-другую серебряные глаза смотрели перед собой, ничего не видя. Потом Охотник повернул голову — медленно, преодолевая боль, — и встретил взгляд Дэмьена. И священник ужаснулся, увидев в его глазах бессмысленную пустоту.

— Где… — выдохнул Охотник. — Где это?

— Мы в пещере, недалеко от поверхности. То есть, если судить по земной Фэа. — Дэмьен запнулся. — Скажи нам, что тебе нужно. Скажи, как мы можем тебе помочь.

Светлые глаза вновь закрылись, как будто у Охотника не хватало сил даже смотреть.

— Еще крови, — прошептал он. — Но ты помочь не сможешь. Я взял у тебя больше, чем может выдержать твое тело.

— Джеральд! — Это была Сиани. Она подползла к Охотнику и уже было дотянулась до него, но Дэмьен оттащил ее назад. — Но я могу…

— Нет, — отрезал священник.

— Но я не ранена. Я не потеряла…

— Нет.

— Дэмьен!

— Сиани, подумай! Он принимает то обличье, которого больше всего боятся его жертвы. Если он получит пищу от тебя, то станет подобен этим тварям. Тем, кто напал на тебя, тем, на кого мы охотимся. Не думаю, чтобы он смог сейчас справиться с собой. Не думаю, что мы можем сейчас рисковать.

— Но если мы не…

— Он прав, — просипел Охотник. — Не надо рисковать… — Он вздрогнул, будто от скрытой боли. — Я могу причинить вам вред. Я могу даже убить вас. Но… Я скорее умру, чем сделаю это.

Дэмьен с минуту наблюдал за Таррантом — тот еле дышал, еле шевелился, — затем спросил:

— Ты можешь восстановиться?

Охотник поднял руку к лицу и потер глаза. Пальцы были уже целы, но в крови. Хлопья обугленной кожи сыпались с лица, когда он тер щеки, и открывалась новая, гладкая, белая.

— Похоже… да, смогу. Они не сделали со мной ничего такого, чего не исцелило бы время. Ни с телом, ни с чем иным.

Он попытался сесть, но обессиленно повалился на спину.

— Сколько?.. — выдохнул он.

— В огне? Восемь дней — Сиани подсчитала.

— А кажется, целую вечность…

Посвященный с трудом переводил взгляд на Сиани, на Хессет, на утыканного. На последнем задержался, и в серебряных глазах мелькнула искорка мимолетного любопытства. Затем слабость взяла верх, и он откинул голову. И прошептал:

— Ты спас мне жизнь.

Светлые глаза обратились к Дэмьену, и в глубине их, за болезненной мутью, блеснуло что-то знакомое. Проблеск сардонического юмора. Ободряющий признак.

— Не ожидал от тебя.

— Угу. Я тоже. — Священник поднялся на ноги, отряхивая затвердевшую грязь, приставшую к одежде. — Справишься дальше сам, ладно? Восстановишь себя, если получится. — Он обернулся к Хессет. — Слушай, Потерянный может покараулить? Больше ни у кого сил не хватит.

Красти пробормотала что-то на своем языке, утыканный поворчал в ответ. Но согласился, и звуки его речи показались Дэмьену уже чем-то знакомым.

— Ну и ладно.

Он привернул фитиль лампы, экономя масло: от того, что они взяли с собой, осталось едва полфляжки. Когда и оно закончится… Дэмьена передернуло. Придется постоянно поддерживать Видение.

— Давайте-ка поспим, — предложил он остальным. — Может, больше и не придется.

И рухнул на землю словно подкошенный, лишившись последних сил от усталости, от потери крови, от череды бессонных ночей. Он откинулся на кучу одеял и платья и слушал, как колотится сердце в груди и вздрагивает от ударов крови расслабленное тело. Потом он медленно соскользнул во тьму. Ласковую, уютную, гостеприимную тьму.

В первый раз за восемь дней ему не приснился огонь.

Когда он проснулся, что-то изменилось. Какое-то время он не мог сообразить, в чем же неправильность, — его одолевало головокружение от недавней потери крови, мешая думать ясно. Да, там, где он оставил лампу, свет не горел. Да и самой лампы там не было. Он оглядел пещеру и заметил искорку в дальнем конце зала. С нею рядом двигалась высокая фигура, временами заслоняя слабый свет, так что Дэмьен оказывался в полной темноте.

Таррант.

Очевидно, он отыскал свою одежду — то, что спасла Сиани, — и умудрился натянуть шелковую рубаху и узкие шерстяные штаны, так что большая часть его израненной кожи была скрыта от света. Там же, где она все-таки виднелась — на кистях, на ступнях, — взгляд поражала меловая бледность, полностью лишенная живых цветов. Дэмьен никак не мог сообразить, нормально это или нет.

Охотник снял крышку с фонаря, отвернул фитиль и поднес к поверхности странно изогнутой колонны. Приближаясь, Дэмьен увидел, что пальцы посвященного коснулись искрящегося камня, пробежали по желобчатой поверхности. Потом еще раз, помедленней.

— Так не бывает, — услышал он шепот. — Быть не может.

Дэмьен присмотрелся к известковому натеку. Он отличался любопытной формой и весь был покрыт мелкими складочками. А в остальном такой же, как другие. Дэмьен за эти дни видел достаточно пещерных натеков, чтобы терять время на пустое разглядывание.

— Он не такой, как должен быть, — прошептал Охотник. — Они все неправильные. Каждая колонна в этом зале, каждый сталактит, соединившийся со сталагмитом. Совершенно неправильные.

Посвященный удивленно покачал головой — и только по этому простому, осторожному движению Дэмьен понял, как тот еще слаб.

— Что это? — тихо спросил священник.

Таррант привернул фитиль, сберегая масло. Потом положил ладонь на шишковатую поверхность. Пальцы были тонкие, слабые, как и он сам.

— Посмотри на трещины. Они появляются, когда земля двигается и приподнимает колонну. Минеральный раствор просачивается и затекает, затягивает трещины, но остаются шрамы. Тысячи шрамов.

Рукой, в которой был фонарь, он указал Дэмьену на множество образований, которых тот раньше не заметил. Упавшие сталактиты. Расколотые колонны. Искромсанный камень, который смотрелся дико и странно.

— Видишь? — выдохнул Охотник. Он осветил ближнюю тонкую колонну; присмотревшись, Дэмьен разглядел, что она расколота аккурат посередке, и верхняя половина ее не совпадает с нижней. — Это не результат вторичной вибрации. Мы как раз в зоне сдвига. Земля сдвинулась как раз здесь, под нами, и пещерные образования отразили удар. Горизонтальный сдвиг, вдоль направления толчка. Камень разрушился…

Таррант держался рукой за колонну, даже опирался на нее. Дэмьен с трудом преодолел желание подойти и поддержать его самому.

— Но свежих следов здесь нет, — шептал посвященный. — Вообще нет. Ни здесь, ни везде, где я смотрел… Этого быть не может. Не может быть. Все разрывы срослись, но на это требуются века… — Он качнул головой. — И я должен поверить, что здесь не было сдвигов? Столько времени? Это противоречит законам природы.

— Ракхи говорят, что здесь давно не было землетрясений. Лет сто по крайней мере.

— Я не это имею в виду. Совсем не это. Что такое землетрясение? Серия вибраций, сообщающая нам о том, что кора планеты задвигалась под нашими ногами. Мы узнаем об этом движении только тогда, когда оно нас беспокоит. Но земля может двигаться так медленно, что никакими нашими инструментами не уловить, а результат, в конце концов, тот же самый. На коре планеты отражаются те процессы, которые происходят в ее ядре. Как они могли вдруг остановиться? Да еще остановиться только в одном месте, когда вокруг продолжается нормальный процесс? А он продолжается, я проверил. Вся земля вокруг нормальная, совершенно нормальная. Кроме этого места. Почему?

— Наш враг выстроил свою цитадель точно на линии сдвига, — напомнил Дэмьен. — Ты говорил, что так может поступить только глупец. Но если в его распоряжении вся энергия здешних мест и он может удержать земную кору от сотрясений…

Посвященный посмотрел на него как-то странно.

— Ни один человек не может так Связать землю, — заявил он. — Ни один человек не может даже надеяться заклясть столько энергии, чтобы противостоять давлению внутрипланетного ядра. И вот что… — Он отвернулся. Закрыл глаза. И выдал: — Хозяин Лема — женщина.

— Что?

— Держатель душ — женщина, — хмыкнул Таррант. — Наш враг. Мой палач. Строитель Дома Гроз. Женщина.

Какое-то время Дэмьен не знал, что и сказать. Затем с усилием выдавил:

— Это не имеет значения.

Охотник яростно обернулся; воспаленные глаза налились кровью.

— Не валяй дурака, — рявкнул он. — Конечно же это имеет значение! Дело не в половых признаках, дело в силе. Простой телесной силе. Что ты знаешь об этом, ты, родившийся сильным и большим? Ты можешь защитить себя от любой физической угрозы. Что ты можешь знать о том, что происходит в душах слабых, уязвимых со всех сторон? Когда на темной улице ты слышишь шаги за спиной, ты что, боишься, что тебя похитят? Изнасилуют? Одолеют с помощью простой физической силы? Или ты чувствуешь уверенность, когда под ногами — прочная земля, в руке — надежное оружие и ты способен справиться с любой мыслимой угрозой? Можешь ли ты вообще понять, что значит не иметь такой уверенности и на что может решиться человек ради того, чтобы ее достичь?

— А ты, значит, понимаешь?

Охотник вспыхнул.

— Я был младшим сыном из девяти, священник. Мои братья пошли целиком в отца — и телосложением, и нравом. Здоровенные, грубые звери в образе людей, они были совершенно уверены, что нет такого врага на всей Эрне, которого нельзя было бы свалить с ног, хорошенько ему врезав. Я рос среди них, и только я один унаследовал наружность матери. У меня тогда не было ни знания, ни власти. Теперь подумай о том, как могут быть жестоки такие люди — особенно дети, — как могут быть жестоки такие братья и как жесток был мой век — ведь я родился в конце Темных Веков. И скажи мне, что я не понимаю. — Он отвернулся. — Очень хорошо понимаю.

— Они умерли, — процедил Дэмьен. — Все умерли. Не прошло и пяти лет после того, как ты исчез.

— Это было первое, что я сделал, когда получил власть — и моральную свободу — изменять мир по своему вкусу. И эти восемь убийств до сих пор остаются одним из самых моих приятных воспоминаний. — Холодные глаза смотрели на Дэмьена, пронизывая его насквозь. — Кем они были для меня, тем мы с тобой являемся для нее. Весь мир для нее то же самое — то, чем надо овладеть, что надо победить. Сломать. Понимаешь? Энергия сама поглощает себя; она питается ею, и требует еще, еще и еще… Это как наркотик, который исподволь овладел ее телом. Она живет сейчас только для того, чтобы утолить жажду тела, притупить чудовищный голод… — Он сморщился, точно от боли. Как будто внезапно вспомнил что-то ужасное. — И скажу тебе, священник… Я уже встречал такой голод. Не такой слепой, не такой безудержный… но со временем он мог стать именно таким. И стал бы, если бы не влияние Сиани.

Дэмьену потребовалось время, чтобы осознать, о чем он говорит. Но вот он понял — и что-то сжалось внутри.

— Ты говоришь о Сензи?

Таррант кивнул:

— Да. Я думаю, что таким бы и стал этот человек, если бы его голод рос бесконтрольно, если бы он продолжал расти, точно злокачественная опухоль, пока не пожрал бы самую душу, взрастившую его. Пока не осталась бы одна пагубная страсть, столь ужасная, что тело могло бы жить, лишь служа ей.

— Но это значит, что он… что она непосвященная.

— Я не уверен, что она — посвященная, — тихо сказал Таррант. — Я даже… — Он запнулся и прикрыл на мгновение глаза. — Не здесь, — прошептал он. — Не сейчас. — Он посмотрел вверх, как будто выискивал отверстия в источенном водой потолке. — На поверхности. Там я узнаю точно. Если здесь есть какое-то Творение, оно должно быть там, где потоки сильнее. Там я смогу прочитать.

— Что именно?

Таррант колебался.

— Кое-что настолько безумное, что я и сказать сейчас не могу, — протянул он. — Но я ведь видел, собственными глазами видел, что она безумна. Боже милостивый, если она настолько слепа… Нет. Не буду говорить сейчас, пока не удостоверюсь.

Серебряные глаза вспыхнули ненавистью — и, казалось, она придала ему сил. Он медленно отделился от колонны и стоял теперь без поддержки. Но Дэмьен видел, что он дрожит.

— Она смогла поймать нас, потому что она знает, кто мы, — объявил Таррант. — Она знает слабые места каждого из нас. Но если я думаю правильно… Я тоже знаю о ней многое.

Светлые глаза остановились на Дэмьене, и в их глубине священник заметил слабый, неясный, еле видимый блеск, но это был лишь отблеск прежней власти, впервые с тех пор, как он пришел в себя.

— И жалеть ее я не буду, — пообещал Охотник.

Поверхность планеты промерзла насквозь, и гребни сугробов, наметенных ветром, вздымались как волны застывшего моря, схваченные морозом посреди движения. Вдали виднелась башня врага, черный чирей, вспухший на белой земле. Таррант осмотрелся и указал куда-то в сторону. Глаза его сузились, точно он пытался разглядеть что-то далекое. Что? Домина светила достаточно ярко, и темное Фэа ушло под землю. Даже задействовав Видение, Дэмьен не заметил ничего особенного. Что такого мог увидеть посвященный, чего не углядели обычные люди?

Они пошли за ним, увязая в глубоком снегу. Таррант, казалось, совсем ожил, но его, наверное, просто подгоняла жажда мщения. Дэмьен гадал, долго ли он продержится.

Посвященный вел их прямиком через сугробы глубиной по колено, через обледеневшие овраги и перед каждым препятствием останавливался, осматривался и слегка менял направление. Он не говорил, что ищет и долго ли собирается таскать их за собой. Дэмьен знал, что Тарранту не вредит холод, снег и лед, но все равно всякий раз вздрагивал, когда ветер вздувал шелковую рубашку, облеплявшую тощее тело. Сколько еще он сможет пройти, ведь его поддерживают лишь несколько глотков крови?

Но вот Охотник остановился и застыл. Его внезапная настороженность напомнила Дэмьену зверя, навострившего уши, почуяв опасность. Потом посвященный снова заковылял вперед, уже быстрее, потому что склон горы здесь покрывал снежок глубиной до щиколоток. Вдруг он упал на колени и вновь застыл, коснувшись ладонью белой поверхности. Его тело напряглось, как будто ловя малейший звук. И вдруг он принялся разгребать снег. Через мгновение Дэмьен был уже рядом и помогал. Он в который уже раз попробовал Видение в надежде хоть краешком глаза разглядеть то, что видел посвященный, но хотя потоки текли сразу под слоем снега и было явственно видно, что они обтекают какое-то препятствие, Дэмьен, как он ни силился, не смог понять, что именно откапывает его спутник.

Пока его пальцы не коснулись чего-то — не земли, не камня, не замерзшего растения.

— Нашел, — пробормотал он, и Охотник помог ему очистить предмет от снега. Это был диск из черного оникса, изрезанный причудливым узором. Снег застрял в бороздках и проявил рисунок. Дэмьен пытался понять, что это такое.

Наконец понял и взглянул на Тарранта. И сказал, сам себе не веря:

— Талисман от сотрясений?

Сиани опустилась на колени рядом с ним и осторожно потрогала резную поверхность белыми от холода пальцами.

— Но что он охраняет? Цитадель отсюда далеко…

Охотник же смотрел на свою находку, словно сам не веря себе. Потом медленно потянулся к мечу. И вытащил его. Вспыхнул холодный огонь лезвия, вдвойне яркий на фоне снеговой белизны. Дэмьен вспомнил, как эту силу использовали в последний раз — и его передернуло. Но Сиани смотрела на меч — и на Тарранта — с жадностью.

— Вам лучше отойти, — тихо сказал Охотник. — Может быть, вам придется очень быстро бежать.

— Что ты собираешься сделать? — спросила Сиани.

— Посмотрю, с чем он связан. Чем он управляется. — Охотник коснулся ладонью заледеневшей поверхности талисмана; снег прилипал к его пальцам и не таял. — Посмотрю, что он охраняет, — тихо прошептал он.

Все отошли за его спину. Они были слишком зачарованы, чтобы чувствовать холод, и снег, и режущие удары ледяного ветра. Дэмьен слышал, как Хессет что-то объясняет утыканному быстрым шепотом, но что на самом деле понимала она сама? Он увидел, как Охотник сжал меч в обеих руках, как он укрощал его энергию, чтобы использовать ее, чтобы проследить связи талисмана…

…и как из диска вырвался ослепительно яркий луч. Бледно-голубой свет взметнулся над резной крышкой, изогнулся и рассыпался дугообразными струями сияющей лазури. Огненная ветвь ударилась о землю невдалеке от них, и снег взорвался и взметнулся вверх, обнажив замерзшую землю. Когда облако рассеялось, они увидели в лунном свете мерцающий отблеск. Еще один талисман. Резной узор на нем горел голубым пламенем. Южнее — новая вспышка, потом еще… И вскоре над всей землей в округе заколыхались белые снеговые султаны, потом вспыхнули огни талисманов, и мерцающая энергетическая сеть связала их воедино.

Дэмьен взглянул на Тарранта. Изможденное лицо посвященного напряженно застыло, он пытался удержать контроль над холодным огнем. «Энергия приходит к нам снаружи, — подумал священник, — но воля, которой она подчиняется, должна идти изнутри». Было видно, что Охотник слабеет. Он закрыл глаза и упал на колени. Меч ударился о землю, ярко вспыхнул, и энергия, что исходила из него, с шумом всосалась обратно в заговоренную сталь; Таррант пошатнулся. Дэмьен с усилием остановил себя — он тут не поможет, ледяная мощь уничтожит его прежде, чем он коснется Охотника. Как называли Потерянные этот меч? Пожиратель душ? Он обернулся к Сиани, боясь, что та бросится на помощь, не зная, как это опасно. Но хотя глаза женщины не отрывались от посвященного, она не двинулась с места. Вместо этого она пошарила в кармане куртки и извлекла оттуда два предмета: складной нож и листок бумаги. Дэмьен разглядел почерк Сензи, пока она дрожащими пальцами сворачивала бумажку в кулек. Он рванулся было, поняв, что она делает, и замер. И заставил себя взять из ее руки бумажный конус, чтобы она смогла открыть нож. И воспользоваться им.

Она быстро полоснула по основанию большого пальца, слегка порезав кожу. Максимум крови, минимум ущерба. Дэмьен держал импровизированную чашку, а она сжимала кулак, выдавливая в нее тонкую струйку крови. Священник пытался понять, дрожит ли его рука. Или он уже приучился не считать непомерно высокой ценой то, в чем нуждается Охотник?

Когда чашка наполнилась, Сиани забрала ее у священника и опустилась на колени рядом с Таррантом. Его ноздри вздрогнули, почуяв запах того, что она принесла; в серебряных глазах вспыхнул голод. Но он отвернулся и хрипло прошептал:

— Пожалуйста. Не надо. Я не могу.

— Рана уже нанесена, — тихо сказала Сиани. — Кровь уже вытекла. Ты не повредишь мне ничем, если возьмешь ее. — Он не ответил, и она прошептала: — Джеральд. Прошу тебя. Здесь нет риска. — Кровь капала из ее руки, пятная снег, застывая пурпуром в сиянии холодного огня. — Ты нужен мне.

— Разве вы не понимаете? — выдохнул он. — Я держу слово. И только то, что я его держу, не дает мне стать таким, как она. — Вздрогнув, он мотнул головой в сторону цитадели. — Разве вы не знаете, что такое привычка к наркотику? К пище, энергии — все равно. Если не сдерживать ее своей волей, она пожрет тебя…

— Честь — одно дело, — вмешался Дэмьен. — Глупость — совсем другое. Возьми кровь, ты, или я должен сам вылить ее в твою проклятую глотку?

Светлые глаза встретили его взгляд. И Охотник медленно кивнул.

— Верю, что ты это сделаешь, — прошептал он.

— Возьми.

Посвященный медленно отнял одну руку от меча и коснулся руки Сиани. И поднес бумажную чашу ко рту, и выпил. Дэмьен увидел, как дрожь пробежала по его телу, когда он впитывал драгоценный напиток. Наслаждение? Боль? Таррант не протестовал, когда она вновь наполнила чашу, и не отказался от ее дара. Пока он пил, Дэмьен взял полоску ткани, приготовленную когда-то для перевязки, и протянул ее Сиани. Та плотно обмотала руку.

Когда все было кончено, Охотник пошевелился. Медленно, с усилием он засунул меч в ножны, и Сотворенная защита спрятала его мощь. И даже Таррант вздохнул — казалось, с облегчением, — когда холодный огонь скрылся из виду.

— Ну, рассказывай, в чем дело? — Дэмьен ткнул пальцем в разрисованный камень у его ног. — Что это за штуки?

Прежде чем ответить, Охотник глубоко вздохнул.

— Наш враг защитил кору планеты, — сообщил он слегка дрожащим голосом.

— Зачем? — спросила Сиани.

— Видимо, чтобы Связать разлом. — Голос Охотника упал до шепота. — Остановить движение земли.

— Но ты же говорил, что это невозможно.

— Надолго — невозможно. Но если и не рассчитывать надолго, если ослепить себя мечтой о могуществе…

Он оглядел заснеженные горы, опутанные сияющей паутиной холодного огня, накрытые огромной сетью талисманов, что тянулись миля за милей строго по прямой. Тысячи бездействующих Творений, что втягивают в себя земную энергию, которая высвобождается при движении планетной коры.

— Я говорил, что она безумна, — прохрипел он, — я так думал. Но чтобы настолько… Бог мой. Когда это все рухнет — а оно рухнет рано или поздно, — как она думает, что произойдет? С ней, со всем, что она здесь понастроила?

— Думаешь, талисманы не выдержат?

— Как они могут выдержать? Энергия Фэа — величина постоянная. Давление в месте разлома постоянно растет. Вначале здесь, возможно, и хватало энергии, чтоб Связать землю в каком-то одном месте… Но теперь? Больше века давление копилось под спудом. Все больше и больше Фэа требовалось для поддержания статус-кво — и посмотрите, как ослабели здешние потоки. Куда пропадает энергия, если земля не движется?

Дэмьен обратился к Хессет:

— Что говорит ваш народ? Когда Хозяин Лема появился здесь впервые, в горах шли непрерывные грозы. Прошло время — и теперь их почти не бывает. — Он повернулся к Охотнику. — Здесь все время горел свет. Энергия светилась. Избыток.

— Вначале энергии было более чем достаточно для ее целей, — пробормотал Таррант. — Когда земля сдвигалась, к поверхности поднималась свободная энергия. Эти талисманы ее Связывали, а излишки стекали в небо. То, что оставалось, можно было смирить. Впитать в себя.

— Но зачем? — спросила Сиани. — Чего она хотела?

Серебряные глаза обратились к ней.

— Зачем Сензи похитил Огонь? Почему непосвященные так тянутся к свободной Фэа, рискуя погибнуть, лишь бы утолить неутолимую жажду? Каждый раз, когда Джаггернаут сотрясают толчки, находится дурак, который пытается Творить. Так вот, перед вами женщина, которая обездвижила саму землю и может наслаждаться энергией в безопасности. Но только до тех пор, пока ее охраняют талисманы. Она попалась в ловушку. Напомнить, о чем говорят ракхи? Грозы стали редки. Не потому, что энергии стало меньше, но потому, что все больше и больше ее уходит на поддержание Связи. Но подземное давление продолжает расти, равновесие становится все неустойчивей. И однажды талисманы не выдержат… — Он запнулся. Посмотрел под ноги. — Мы стоим на мине замедленного действия. Такой мощной, что трудно даже вообразить. И если ракхи говорят правду… она вот-вот взорвется.

— Ты знаешь, как ее взорвать, — тихо вставил Дэмьен.

Охотник обвел взглядом заснеженную землю, покрытую талисманами.

— Они соединены в одну последовательную цепь, — кивнул он наконец. — Если вывести из строя один элемент, полетят и остальные. Но сразу ли отреагирует земля? Есть множество вариантов…

— Но вероятность высока.

— Еще бы, вероятность высока. Никогда бы она не была так высока, не вмешайся человек. — Охотник тряхнул головой, словно не веря себе. — Нет, только тот, кто безоглядно пренебрегает сейсмическими закономерностями, может соорудить такую чудовищную глупость.

— Или тот, кто безоглядно увлекся погоней за властью, так что ничего вокруг не видит. По-моему, это тот самый случай.

— Она пожирала меня, — прошептал Охотник, обхватив себя руками, точно защищаясь от воспоминаний. — Она использовала мою боль, как фильтр, чтобы отцедить свежую энергию. Вот зачем ей Сиани. Живая мембрана, очищающая энергию, которой она так жаждет. Она думает, что с ее помощью сломает барьеры в своей душе, обретет могущество посвященной…

— Я думал, это невозможно.

— Это так. Но мечтать о власти не запретишь. Люди никогда не желали признавать свою ограниченность. Насколько легче, вопреки истине, считать, что природа оделила всех поровну, что одно лишь усилие воли — и препоны рухнут, и вся власть в твоих руках… — Он горько рассмеялся. — Как будто природа знает, что такое справедливость. Как будто эволюция постоянно не сталкивает нас между собой, чтобы выжил сильнейший.

— А Темные? — спросила Сиани. — Откуда они-то взялись?

— Это слуги. Симбиоты. Она разместила их в центре своей сети, чтобы они поддерживали ее могущество. Они служат ей глазами, ушами, руками, прочесывают землю в поисках того, что ей необходимо… а в обмен получают ее защиту. Это не так мало, ведь на этой земле больше нет колдунов-людей. — Глаза его сузились, в голосе зазвенела ледяная сталь. — Если мы хотим уничтожить ее тварей, начинать надо с нее. Или в критический момент она ударит нам в спину.

— Если мы освободим землю от Связи, это поможет?

Таррант явно испытывал сомнения.

— В цитадели тоже есть талисманы. Помню, что видел их, когда меня туда притащили. Но точно не знаю какие. Если против толчков, то крепость может выдержать. Одну-две минуты, не больше, но этого хватит. Она ведь будет предупреждена, не забывайте. Волна земной Фэа, что предшествует землетрясению, достигнет ее раньше. Она будет знать, что ее драгоценная защита не сработала, и если успеет за это время покинуть крепость… — Он запнулся. И очень тихо произнес: — Если только она не будет Творить в этот момент. Тогда она не спасется.

— А можно ее вынудить к Творению? — задал очевидный вопрос Дэмьен. — Отвлечь, чтобы она не глазела по сторонам?

— Как?

— Напасть на нее. Чтоб она должна была защищаться.

Таррант покачал головой:

— Это значит, что должен Творить и нападающий, и когда волна ударит… они погибнут оба. Нет, надо заставить ее саму, но как…

Он вдруг остановился. И медленно, глубоко вздохнул.

— Джеральд? — обеспокоилась Сиани. — Ты что?

Он обхватил себя за плечи. И молчал, сжимая пальцы.

— Ты знаешь способ, — тихо сказал Дэмьен.

— Может быть, — прошептал Охотник. — Но это очень опасно. Если бы она могла мыслить здраво, если бы мы могли предвидеть ее реакцию… но ни она, ни мы этого не можем. — Он покачал головой. — Слишком опасно, священник. Такой опасности мы еще не встречали.

— Ну-ка расскажи.

Светлые глаза остановились на Дэмьене. Серебряно-белые, с еле заметной краснинкой. Посвященный исцелялся.

— Ты должен пойти туда один, — негромко, но с вызовом выдал Таррант. — Если у нас не будет возможности — или необходимости — последовать за тобой, ты отправишься сам и встретишься с ней в одиночку. Ты должен пробраться в самое сердце крепости, вооруженный лишь собственным разумом и минимумом оружия. Ну как?

— Если я решу, что дело стоит риска, — осторожно сказал Дэмьен.

— Земли ракхов не будут подпитывать ее вечно. Потоки уже стали слишком слабыми, они не насыщают ее, они почти целиком уходят на поддержание охранной сети. Скоро она потянется за Завесу, а потом… Скорее всего придет на земли людей. Совершенно безумная, всегда голодная, а за нею — орды демонов, способных высосать разум из своих врагов, оставляя бессмысленную шелуху… Стоит это риска, преподобный Райс? Пойдешь ты в одиночку штурмовать цитадель, рискуя навлечь на себя ее ярость и ярость самой земли, но выиграть эту битву? Потому что я, похоже, знаю способ сделать ее слабой, но это должен выполнить человек. Разумный, но не посвященный. Только один из нас отвечает этому описанию. Как у тебя с отвагой, священник?

— Я пойду туда один и сделаю все, что нужно.

— В этом мало приятного, предупреждаю.

— В отличие от всего остального путешествия?

Против воли Охотник усмехнулся; и тут же лицо его исказила боль.

— Ты храбрый человек, преподобный Райс. Истинная отвага — вещь редкая. Я ожидал этого. Но дело не только в риске. — Серебряные глаза вспыхнули огнем. Ледяным, режущим, безжалостным. — Ты можешь довериться мне, священник? Безоговорочно? Ты можешь отдать мне себя ради спасения леди? Вручить мне свою душу на сохранение?

Дэмьен вспомнил, как однажды ему пришлось вытерпеть прикосновение души посвященного к своей — чтобы поддержать его. От одного воспоминания мороз прошел по коже. А ведь речь тогда шла о мимолетном контакте, не о глубоком проникновении. Даже холодный огонь в жилах, его боль, его ужас были несравнимы с этим… полным изменением. Оледенением души. Срастанием с разумом столь нечистым, что все, с чем он встречался, разъедала порча. Дэмьен вздрогнул, представив такое… но промолчал. Таррант не спрашивал его, понравится ли ему такой контакт. Он спросил, позволит ли он. Поверит ли ему.

Священник посмотрел на осунувшееся лицо посвященного. На кожу, еще недавно сожженную огнем. На слабость, что скрывалась под маской высокомерия. Только что из-за этой слабости он едва не расстался с жизнью. Человек, который страшился смерти больше всего на свете. Он рисковал жизнью, он терпел муки ради того, чтобы выполнить обещание. Сдержать слово. Исполнить обет, которому не был свидетелем никто из его спутников.

— Надеюсь, это временно, — тихо промолвил священник.

— Разумеется, — кивнул Охотник. — Надеюсь, мы оба выживем, чтобы расторгнуть договор.

— Ты даешь мне слово?

— Даю. — Светло-серые глаза блеснули злобой. К нему или к их врагу? — Полагаю, преподобный Райс, вы знаете, чего оно стоит.

Дэмьен чувствовал, что ненадежно балансирует на самом краю высокого обрыва и камень крошится под его ступнями. Но мрачная цитадель, которая маячила впереди, была страшнее неведомой глубины внизу; и вот он услышал свой голос, отстраненно, точно издалека:

— Ну что ж, Охотник. Скажи мне, что ты хочешь сделать.

Таррант кивнул. И обернулся к утыканному. С тех пор как он очнулся, посвященный ни разу не показал, что знает о присутствии Потерянного. Теперь же он оглядел припавшую к земле фигуру, взъерошенный светлый мех, защищавший хозяина от ночного холода, и будто разом вспомнил все, о чем ему рассказывали.

— Возвращайся к своему народу, — велел он пещерному ракху, жестом показывая Хессет, чтобы та перевела. — Скажи им, чтобы все как можно быстрей покинули эти места. Земля скоро начнет трястись, а здешние пещеры слишком хрупкие, чтобы защитить их. Скажи, чтобы шли вниз на равнины или на запад. Подальше от зоны разлома. Как можно быстрей. От этого зависит их жизнь. — Он бросил взгляд на ночное небо, рассчитывая время. — Завтрашняя ночь — последний срок. Скажи им это. Мы не начнем, пока ночь не опустится, и потом останется совсем немного времени. — Он взглянул на ракханку и предупредил: — Очень немного. Объясни ему так, чтобы он понял.

Красти с минуту смотрела на него с подозрением, потом закончила перевод. Словам ракхене понадобилось время, чтобы проникнуть в разум Потерянного; наконец уразумев, утыканный поспешно переспросил Хессет. Она зашипела в ответ с такой ненавистью, что это было понятно и без перевода. Утыканный застыл, разглядывая отряд. Он смотрел на Тарранта, долго и внимательно, но по лицу его было не прочесть, о чем он думает, потом резко повернулся и побежал в ночь, нервно подергивая хвостом. Мягкий снег заглушил звук шагов.

Дэмьен подождал, пока Потерянный скроется из виду, — главным образом, пока он перестанет слышать, — и бросил Тарранту:

— Не ожидал от тебя.

— Еще бы, — тихо отозвался Охотник. — Похоже, за эти дни я совершил много такого, чего сам от себя не ожидал.

— Не думала, что их жизни что-то для тебя значат, — с вызовом вставила Хессет.

Серебряные глаза обратились на красти, и в них блеснуло вялое злорадство.

— Ничего не значат. Но я признаю свои обязательства. — И он снова обратился к Дэмьену: — Ты спас мою жизнь. Вы все ее спасли. Но в твоем случае, преподобный… Я знаю, что это значило для тебя. Мы прошли одну школу — ты и я, — и я еще помню достаточно, чтобы понять, чего это тебе стоило.

«Какой боли», — говорили его глаза. «Какого стыда». Он кивнул туда, где тенью в ночи исчез Потерянный.

— Прими это как малое выражение благодарности. Несколькими сотнями смертей меньше. Они не будут у вас на совести, преподобный Райс. Это не перевесит всего зла моего существования… но это все, что я могу предложить, не рискуя лишний раз жизнью. Я сожалею об этом.

— Только помоги нам сейчас, и больше от тебя ничего не потребуется, — твердо произнес Дэмьен. — Для того я тебя и вытащил.

Джеральд Таррант поклонился. И если он и чувствовал сейчас слабость, ее пересилила ненависть к врагу. Такая ненависть, что представить было страшно. Жажда мести и кровь Сиани укрепили не только плоть, но и дух.

— Как скажешь, — прошептал Охотник.

 

44

Туннель был длинный, темный и весь провонял плесенью. Это значило, во-первых, что живые ходили здесь достаточно часто, разнося повсюду ее хрупкие споры; во-вторых, сюда не задувал зимний ледяной ветер.

На Дэмьене были шерстяная сорочка и бриджи; еще надетая на голое тело плотная кожаная рубаха, которую скрывали складки верхней одежды, и к ней такие же наручи. Тяжелую куртку он бросил у входа в туннель, там же вязаный шарф и прочие теплые вещи. Утеплять-то они утепляли, но зато делали его толще, а это сейчас было ни к чему. Ножны теперь не были привязаны за спиной — он пристегнул их к поясу и горячо надеялся, что вовремя вспомнит об этом, когда понадобится быстро выхватить меч. Еще при нем были длинный нож, моток веревки, два крюка, набор отмычек и несколько амулетов. Последними он был обязан Тарранту, который Заговорил их — ровно настолько, чтоб оправдать их наличие. Арбалета при нем не было. Его трудней всего было оставить, но это громоздкое оружие, управляться с ним неловко, а человек, идущий на тайное убийство, не должен брать с собой то, что может его связать. Так уговаривал себя Дэмьен, чувствуя некоторую неуверенность без привычной тяжести в руке.

На бедре висел флакон с Огнем, тщательно упакованный в кожаный футляр. Его как раз стоило оставить, но если первая часть плана пойдет наперекосяк, Дэмьену надо будет чем-то отбиваться от демонической стражи. Больше он ничего стоящего не взял.

Поэтому он чувствовал себя почти голым. Но это и бодрило. Впервые с тех пор, как они покинули Джаггернаут, он был самим собой. Нет, его тревожила безопасность Сиани, его окутывало Творение Тарранта — зловещий, плотный кокон, затемнявший сознание… Но их самих здесь не было. Ему не приходилось следить за каждым их шагом, обдумывать, планировать, проверять… И насколько же так было легче! Он отвечал только за себя. Каждый услышанный звук имел значение, если касался его, и не имел, если не касался. Никак иначе. Мир разделился на черный и белый, угрожающий и безопасный, и разум его служил одной задаче: добраться из одного места в другое. Из одной точки в другую. И сделать это с минимальным ущербом для собственной персоны.

«Если это вообще возможно». Он вспоминал, что Таррант говорил ему про врага, перебирал одну за другой детали, пока медленно полз в темноте, насторожив глаза и уши. Он молился, чтобы Таррант оказался прав, молился, чтобы ему хватило снаряжения… и просто молился, за удачу. Он не ожидал, что его Бог вмешается в земные дела, не ожидал немедленного результата. Он просто напоминал себе, кто он такой. Пелена, которой окутал его Таррант, — порочный покров, темное облако, пятнающее каждую мысль, — заставляла его вспоминать об этом почаще.

«Только бы он оказался прав. Только бы он действительно понимал ее так хорошо, как думает». И еще одна отстраненная мысль пришла в голову: «Жестокость, анализирующая безумие…»

Время от времени в тот туннель, по которому он полз, открывались какие-то другие, и ему приходилось останавливаться и проверять их. «Выходы из нижних пещер, — говорил Таррант. — Они соединяются с основным проходом в цитадель». Им еще повезло, что подземная система ходов подходила к поверхности Эрны так близко и влияла на структуру потоков. Иначе Тарранту пришлось бы долго их искать. А так он хотя бы разведал вход и основное направление под восточными горами. Этого, конечно, далеко не хватало, но это и все, что у них было.

На каждом перекрестке священник останавливался, прикрывал ладонью фонарь и вслушивался, всматривался, вчувствовался во тьму. Но не Задействовал чувства. После того, что сделал с ним Таррант, это было невозможно. И именно для этого он подчинился ему, позволил черной, извращенной душе окутать его, позволил Охотнику вонзиться в свой разум, как опытная вышивальщица вонзает иглу в ткань, кладя стежок за стежком…

«Не думай об этом». Сердце колотилось, он глубоко, медленно дышал, пытаясь унять дрожь в руках. Вся вера мира не избавит его от ужаса этого воспоминания. К горлу подкатывала тошнота, когда он вновь переживал, вспоминая, как Охотник пил его страх, так же уверенно запуская щупальца в его душу, как он запускал зубы в его вены. Но это было куда хуже. Зловещая пагуба вползла, извиваясь, в самые тайники его сознания, тонкие язычки слизывали мысли, дрожащие меж нейронами…

«Прекрати!»

От перекрестка до перекрестка он полз быстро, зная, что в ровных ракханских туннелях на таких участках негде спрятаться. Время от времени он ловил себя на том, что нащупывает меч, и отводил кулак от рукояти. Он должен быть безоружен. Это было важно. Каждая деталь плана была важна. Но мало приятного было в том, что он продвигался навстречу явной и определенной опасности, испытывая зуд в ладонях, напрягая мышцы, но не хватаясь за спасительную сталь.

И вот он услышал это. Тихий шорох позади, в бесконечном туннеле. Шаги? Он заставил себя остановиться, напряженно прислушался, ловя каждый звук. Мягкий, ритмичный… Да, шаги. Босиком идет, догадался он. Крупных животных здесь быть не могло, значит…

Он резко развернулся. Слишком поздно. Он знал это, уже потянувшись к рукояти, проклиная себя за то, что рука дернулась к плечу, а не к бедру. Холодные когтистые лапы вцепились в него из тьмы, одна стиснула его правую руку и с размаху вывернула ее за спину. Он попытался вырваться, ножны пробороздили грязный пол, выворачивая комья земли. Дэмьен отчаянно боролся, но дикая боль в вывернутой руке полоснула по сознанию, и он понял, что сейчас ему сломают кость. Второй схватил его за горло и сдавил, из-под когтей на воротник брызнула кровь. Нападающих было слишком много, они двигались слишком быстро, были слишком сильны. Зловоние забило его ноздри, его чуть не вывернуло, а в это время кинжал его уже выдернули из-за пояса и с бедра сорвали ножны. Холодные лапы шарили по телу, один за другим находя и отбирая его инструменты и оружие. Крюки. Веревку. Амулеты. Их оборвали с особенным удовольствием, тонкие золотые цепочки лопались со звоном, как воздушные шарики. Жесткие пальцы сорвали с пояса кожаную сумочку, открыли ее — и тварь с воплем боли шарахнулась от освященного Церковью света. В суматохе Дэмьен попытался вырваться, но Темный, который держал его, стоял позади, и свет его не обжег. Чем больше вырывался священник, тем с большей жестокостью тварь выворачивала ему руку, так что Дэмьен в конце концов упал на колени. Кожаную сумку пнули ногой, и та же нога наступила на Дэмьена, придавливая его к грязному полу.

— Оставь его для нее! — прошипел кто-то.

Вздрогнув, священник забился в лапах, но когти вонзились в кожу, задирая его голову, поднимая его лицо, чтоб встретиться глазами…

Головокружение. Дурнота. Водоворот дикой злобы, и его кружащиеся стены полыхают голодом. Его всасывает туда, его мысли, его память отрываются от него и устремляются в жаждущую воронку, а Темный пожирает, разрушает его…

Вдруг все оборвалось. Как будто непроницаемый заслон с грохотом упал между ними. Дэмьен пытался отдышаться, а Темный яростно ругался. Холодная лапа сгребла его, сдавила лицо, и вновь потянулся к нему неутолимый голод, скручиваясь в пульсирующую воронку… и соскользнул с него, как когти по льду.

— Хватит, — резко проскрежетал голос. И другой, шипящий:

— Дай мне!

Его голову рывком вывернули набок, и кровь из-под когтей залилась в ухо. Вновь ощущение падения, вновь мощный удар, почти преодолевший барьер, который установил в нем Таррант… и энергия рассеялась. Он лежал, вздрагивая от боли, пока они сердито обсуждали причину неудачи.

— Пусть она сама за него возьмется, — прошипел наконец один, и другие неохотно согласились.

Дэмьена вздернули на ноги, завернули за спину другую руку. Правую немного отпустили, и сквозь туман боли и бессилия он почувствовал, что его связывают той самой веревкой, которую он принес с собой. Тугие узлы благодаря наручам не так врезались в запястья, но пошевелить руками от дикой боли он все равно не мог. Твари видели его слабость, они хотя и потерпели поражение, пытаясь высосать его разум, но одно дело дух, другое — тело; сейчас, обездвиженный, надежно связанный, он беспомощно висел в их лапах. Священник изрыгал проклятия, когда они волокли его, но слова были бессильны, и твари грубо гоготали, собирая с пола его оружие и прочее снаряжение. Один слизнул кровь с его лица, как бы напомнив ему, что они могут питаться и этим, если уж не удается прорваться сквозь барьер, установленный Творением Тарранта. Они относились к нему как к легкой закуске.

И Дэмьена потащили по коридору, обвязав веревкой за шею, как собаку. Он брел, спотыкаясь, за охранниками — безоружный, окровавленный, лицо и руки саднило болью от грязных когтей, — он напоминал себе, зачем идет, пытаясь сдержаться и не пустить в ход всю силу, разрывая путы, сделавшие его беспомощным. Именно беспомощность сейчас и требовалась. Каждый инстинкт его протестовал против этого, подталкивал его к действию, но Таррант был прав: если Темные поймут, что он не беспомощен, они попросту его убьют. Другого способа их примитивные мозги не знали.

И он ковылял дальше, в самое сердце вражеских укреплений, и угрюмо думал: «Чем дальше, тем лучше».

Цитадель походила на драгоценный камень, призму, многогранную кристаллическую структуру, что дробила тьму на тысячи сверкающих осколков, превращая небо и землю в кошмар обезумевшего художника, мешанину изломанных прямых и скрученных кривых линий. Холодно-голубое сияние Домины отражалось в зеркальных изломах, в кажущемся беспорядке которых Дэмьен никак не мог выделить отдельную деталь — стену, пол, дверь. Пока они шли, он все пытался определить, из чего сделан пол под ногами, — лестницы и уклоны чувствовались на ощупь, но оставались невидимыми в хаосе сверкающих линий.

«Отражение ее безумия». Зрелище ужаснуло его… но и восхитило. Как же это выглядит в солнечном свете? Или в свете Сердца? Как бриллиант. Безумно прекрасный. Хозяйка Лема явно не была ночным созданием, в отличие от своих слуг.

И вот она сошла по мерцающим ступеням. Он не мог различить в лунном сиянии, где они начинаются и кончаются, но по мерному переливу длинного платья определил их размер и форму. Шелк скользил по стеклу радужным водопадом. Загипнотизированный, он следил, как край нежного одеяния приближается к его ногам, пока не понял, что Держательница душ стоит рядом.

Когтистые лапы швырнули его на колени; он упал, не сопротивляясь, ударился об пол. И внимательно посмотрел на женщину.

Она явно не была молодой, хотя мастерски использовала Фэа, скрывая признаки старости. Когда-то она была прекрасна, но навязчивая страсть иссушила ее лицо, как неизлечимая наркомания, лишив всякой природной нежности. Глубоко ввалившиеся глаза обведены были красной чертой там, где выступающая кость натягивала пергаментную кожу, сухую, давно потерявшую эластичность. Когда-то пухлые, чувственные губы стянулись, покрылись паутиной мелких морщин. Только глаза блестели жизнью, но в них горел такой голод, такая дикая, оголтелая жажда, что Дэмьен, хоть и предвидел это, вздрогнул, встретив ее взгляд.

— Так вот ты какой, — резко бросила она. Глаза ее вспыхнули при виде его стражей; ему показалось, что они как-то съежились. — Что я приказывала?

— Отнять у него память, госпожа.

Она ухватила Дэмьена за подбородок и вздернула его голову вверх. Внимательно всмотрелась в глаза и дальше, в мозг.

— Вы меня не послушались, — сказала она мягко. — Тому есть причины?

— Мы не смогли, — ответил один из поимщиков, и другой подтвердил:

— Там барьер…

— Ага.

Глаза вонзились в него, прожигая его мозг; жало отдернулось, и это вновь были просто глаза.

— Щит. Очень хорошо. Задумано неплохо, и неплохо выполнено. — Хозяйка отпустила его голову. — Но не слишком. — Она чуть отступила. — Поднимите его.

Когти вцепились в подмышки священника и рывком вздернули на ноги. Он старательно пошатнулся, будто от боли или слабости, но испугался, что сделал это недостаточно убедительно. Карминного цвета ткань ниспадала с ее плеч до пола, и под ней обрисовывалась плотная подкладка, явно для того, чтобы придать ее телу видимость физической массы. Но она решительно была меньше его, и он понимал, к своему отчаянию, что поддельными эмоциями нельзя замаскировать действительную мощь его крупного тела или угрозу, которую она могла бы прочитать в нем.

Она кивком указала в сторону, и Темные спешно выложили перед ней его вооружение. Она подождала, пока они закончат, и презрительно фыркнула:

— И это все? — Нагнулась и подобрала связку амулетов; тонкие золотые цепочки скользнули меж ее пальцев, как змеи. — Ты и вправду думаешь, что этим можно меня как-то задеть? — Она разжала пальцы и стряхнула драгоценные медальоны, точно мусор. — Полагаю, ты недооцениваешь меня. — И легкая, неприятная усмешка сморщила ее губы. — Вернее, не ты, а он.

Она приблизилась к Дэмьену и холодными пальцами нежно коснулась его щеки. И вонзила в кожу отточенные ногти, точно когти ее слуг.

— Я хочу его, — заявила она. — И женщину хочу. Скажи мне, где они, и я отпущу тебя.

Волна радости охватила священника, как только он понял, что усилия Хессет не пропали даром: человеческое колдовство не проходило сквозь Творение приливной Фэа. Но он, тщательно сохраняя неподвижное лицо, еле выдавил, стараясь, чтобы в голосе прозвучал отголосок страха:

— Я не предам своих друзей.

Она холодно усмехнулась:

— Да нет, ты это сделаешь. Даже не сомневайся. Вопрос лишь в том, сколько времени на это уйдет… и насколько болезненной будет сама процедура. — И чувственный голод блеснул в глубине ее глаз; кончик языка быстро коснулся губ, точно в предвкушении. — Ну как? Будешь отвечать сейчас? Или я должна добиваться от тебя того, что мне нужно?

Сердце Дэмьена колотилось так громко, что она, наверное, слышала удары. Какой ответ будет безопасней? Он должен вызвать ее на определенное действие, и при этом чтобы ее гнев не обрушился на него со всей силой. Он пытался вспомнить, что ему говорил Таррант, пытался взвесить различные варианты — и наконец выдохнул, надеясь, что это прозвучит больше испуганно, нежели вызывающе:

— Я не могу. Пожалуйста, не спрашивайте.

Взгляд ее стал жестче. Она потянулась и взяла его лицо в обе ладони. И сжала так крепко, что под ее пальцами запульсировала кровь. Так, что он не мог отвернуться.

— Ты будешь служить мне, — промурлыкала она. — Нравится тебе это или нет. — Она заставила Дэмьена смотреть ей прямо в глаза; Фэа стягивалось вокруг него, сжимая, точно тисками, заставляя повиноваться. — Мне нужно знать, где они и что делают. И ты мне это сейчас скажешь. — Горячие мысли вползали в его мозг вдоль извилин, как змеи. Коснулись, погладили центры наслаждения и боли — это она отрабатывала контроль. — Повинуйся мне, — прошептала она.

Он закрыл глаза, попытался оттолкнуть ее, но она уже была внутри него, ее голод заполнял его плоть, ее мысли пронизывали его мозг. Где, черт возьми, барьер Тарранта? Дэмьен попытался усилием воли выбросить ее из своего сознания, выйти из-под ее контроля, но без Творения, фокусирующего усилия, у него не было ни шанса. А Творить он не смел, даже теперь.

Удовлетворенная его усилиями, она вновь обласкала его мозг; волна сумасшедшего, бесстыдного сладострастия сотрясла его тело, сменившись болью столь сильной, что его скрутило бы в узел, если б путы Фэа не держали его. Она играла на его теле, как на музыкальном инструменте, и он не мог скрыть от нее ничего, не мог остановить ее… Но если он поддастся хоть на мгновение, если позволит, чтобы его разум унесло приливом ее безумия, он пропал. Навсегда. Ее голод не признает середины.

Вдруг, внезапно, волна застыла. Вожделение сменилось тьмой, и жилы его пронизал, точно прострелил, ледяной холод. Тело задрожало, когда сущность Тарранта заполнила его — нечистая, нечеловеческая, но — Боже! — такая долгожданная! Она вытеснила чужое влияние, охладила его пылающую плоть. Желудок его конвульсивно сжался, когда в тело хлынула не-жизнь, и его внезапно вырвало, как будто с горькой жидкостью он выбросил из себя остатки чуждого влияния. Никогда раньше сущность Тарранта не была такой чужой, такой физически неприемлемой… и такой желанной.

Когда он пришел в себя, Хозяйка стояла перед ним, пылая яростью, и ее глаза метали молнии. Где-то на задворках онемевшего мозга он ощутил какой-то сигнал в цепи, связывающей его с Таррантом… Что такое? Он ухватился за сигнал, как за ниточку, и попытался по ней добраться до причины. Знак, талисман… вот что! Цепь событий: враг попытался взломать барьер, поставленный Таррантом. Охотник почувствовал это и принялся за дело. Талисманы против толчков уже начинали ломаться.

Значит, осталось очень мало времени. Возможно, всего несколько минут. Так он надеялся. Дэмьен попытался сосредоточиться на том, что он должен сделать и когда он должен это сделать, пытаясь не думать, что случится, если земля не рванется без промедления навстречу новообретенной свободе. От одной мысли об этом его прошиб холодный пот. Чем дольше это продлится, тем меньше вероятности, что эта женщина будет Творить в момент толчка, а он здесь, связанный, беспомощный, и она рядом, живая и невредимая, знающая об их намерениях… Нет, немыслимо. Она уничтожит его. Она их всех уничтожит.

— Ты дурак, — злобно прошипела она. — Ты что, вправду думаешь, что твой драгоценный посвященный тебя прикроет? После того, как я его сломала? Он себя-то не смог спасти — как, во имя Эрны, он собирается спасать тебя? — Голос опустился до низкого, мурлыкающего, обольстительного. — Только скажи мне то, что я хочу, и ты свободен. Это ведь так легко. Или же… Я могу рассечь твой разум, отделяя мысль за мыслью, пока не найду то, что ищу. Пока в тебе не останется ничего, кроме этой коротенькой информации и силы, чтобы сообщить ее. Это будет очень неприятно… — Ее зрачки сузились в точки, она опустила глаза. — Выбор за тобой, священник!

И он сделал выбор. Пренебрегая ее яростью. Пренебрегая ее ненавистью. Потому что ему было нужно ее исступление, и чтобы оно было направлено на него. И как можно быстрей, пока еще держатся талисманы.

— Пошла ты к дьяволу, — сплюнул он.

Сзади его шарахнули по голове, так что брызнула кровь. Он позволил удару швырнуть его на колени и стоял так, переводя дыхание, а тонкая теплая струйка крови текла за воротник. Наглость вперемешку со слабостью — вот так он должен играть. Сыграет хорошо — и сумеет втянуть ее в Творение без особого ущерба для себя. Сыграет плохо… Его передернуло. Она явно способна была искалечить его — или еще хуже. Если б она была в здравом уме, он мог быть уверен в результате, но она одержимая, а жертвы страсти, все равно какой страсти, не отличаются предсказуемостью.

Когтистые пальцы вцепились в его волосы и вздернули голову, так что он смотрел ей теперь прямо в глаза. В них горела ненависть, но еще и такое абсолютное презрение, что он понял: она не сможет предвидеть удар. Не сможет, если он втянет ее в Творение. Если заставит замкнуться на нем.

— Ты сделал смертельную ошибку, — сообщила она. — Не только потому, что пришел сюда, но потому, что прервал мое развлечение. Такой допрос был бы куда милосерднее, чем тот, что тебе предстоит.

И ее энергия хлестнула его по лицу, он точно налетел на стену, обжигающая волна выбила из него дух, оглушила, ослепила. Жар ее жадной страсти стянулся в раскаленное острие, оно пронизало его плоть в поисках слабого места. Даже если б это было настоящее копье, ему не было бы больнее; нервы его звенели, точно раздираемые острой сталью, тело беспомощно билось, пока боль пожирала внутренности.

Он пытался не сопротивляться. И это было тяжелее, чем все остальное: заставить себя не отвечать, когда она играла, перебирая скальпелем его жилы. Это было противно всем инстинктам, всем навыкам, что он приобрел за многие годы. Но любое Творение сейчас могло означать смерть, если удача и Эрна отвернутся от него. И он проглотил невысказанные ключи, которые могли бы разблокировать его защиту, и рассеял образы, что мелькали перед ним, прежде чем они набрали бы силу, чтоб спасти его. И пил горечь полной беззащитности, пока ее воля пронзала его тело.

Но вот — прошла целая вечность — она его отпустила. Он упал бы, если б его не держали за плечи когтистые лапы, подпирая в спину. Лицо женщины искажено было яростным негодованием — «Как посмел ты не подчиниться мне!» — и лишь тонкая грань отделяла ее от еще более ужасного взрыва.

— Пожалуйста, — прошептал он. Показывая, что пытается увильнуть. — Я же не могу. Разве вы не понимаете? Не могу!

Горящие глаза подозрительно сощурились. Она повернулась к фигуре, застывшей за ее левым плечом, — Дэмьен помнил, что раньше там никого не было, — и потребовала:

— Ну?

Фасетчатые глаза на чернильно-черном лице. Стекловидная поверхность, отражающая свет, как отполированный обсидиан. Дэмьен видел такие фигуры в кошмарах, самых отталкивающих, но не часто. И не во многих.

— Посвященный Сотворил барьер, — просипела нереальная фигура. Голос ее точно прошелся наждаком по открытой ране. Дэмьен поежился. — Он Заклял его во плоти этого человека, так что для поддержки ему не требуется энергии. Вы только подновляете его, когда пытаетесь взломать.

Сверкающие глаза уставились на Дэмьена, казалось, протыкая его насквозь. Что это за тварь? Что она может прочитать в нем?

— Хорошее Творение, — одобрила фигура.

— Избавь меня от своего восхищения, — оборвала она советника, — только скажи, как его сломать.

— Вы не сможете. Напрямую — нет. Его сила впитает вашу. Чем сильнее вы надавите, тем крепче он станет.

— Ты мне еще скажи, что я не смогу проникнуть в него?

— Я скажу вам, что простой силой здесь победить нельзя. Вам нужно снести стену, камень за камнем. Обратить вспять процесс ее создания, пока она не исчезнет напрочь. Я уверен, вы это сможете, — закончил он.

— Я все могу, — зло процедила она.

И опять вцепилась в Дэмьена, острыми коготками путая его мокрые от пота волосы.

— Ты еще пожалеешь о том дне, когда решил послужить ему, — пообещала она.

— Разумеется, — заметила черная фигура, — всегда остаются еще физические пытки.

Она остро глянула за спину. И Дэмьен едва расслышал ее слова, так заколотилось его сердце.

— А это сработает? — вопросила она. Голод звенел в ее голосе.

— Кто знает? По крайней мере, это будет… интересно.

— Я не могу, — пролепетал Дэмьен. Пытаясь вложить в слова столько страха, сколько вообще возможно. Сейчас, перед лицом пыток, это даже было нетрудно. — Он сказал, что барьер не позволит. Сказал, что блокада абсолютная, в обоих направлениях…

— То есть ты не можешь предать его, — заключила она. — Даже чтобы спасти себя от боли. — В глубоко ввалившихся глазах ее промелькнуло разочарование. — Жаль. — Тут она вновь помрачнела и вновь вздернула его голову за волосы. — Но тебя это не спасет, — прошептала она.

Священник зажмурился, чтоб не видеть нечеловеческой глубины ее глаз. Было в ее слепой алчности что-то такое, отчего при одной мысли о контакте у него душа уходила в пятки. Это была не жажда Видения, как у Сензи. Даже не исступленная жажда власти. Что-то еще. Что-то пряталось за всем этим, в самых извращенных глубинах, где от человеческой души оставалась лишь малая доля, еще цепляющаяся за тело, вмещавшее ее, точно надеясь с ним воссоединиться. Неужели простой голод сделал это с женщиной? Или все-таки чье-то чужое вмешательство, кого-то, кто питался распадом души? Он вспомнил о фигуре, стоявшей за ее плечом, и попытался понять, какова его роль в их взаимоотношениях.

И тут Дэмьена охватил ее голод. Темный, омерзительный, отталкивающий, но на этот раз он был направлен на другую точку. Мысленные ее пальцы нащупывали края барьера, пытаясь Творением заставить его покинуть плоть. Хотя Дэмьен не сомневался в искусстве Охотника, он также знал, что упрямство Хозяйки заходит гораздо дальше разумных пределов, и содрогнулся, представив, что станется с ним, если она сумеет расколдовать Защиту Тарранта прежде, чем ее поразит волна Фэа.

«Ну где твое землетрясение, Охотник?» Он перебрал все возможные причины неудачи — Джеральд Таррант слишком ослаб, чтобы Творить; талисманы слишком сильны, чтобы сломаться; вступила в силу запасная система защиты, которую они не заметили… Но ничто не пугало его больше простого предположения, что сама земля может не пожелать сдвинуться. И все. Даже если все их планы безукоризненны, даже если Таррант выполнил все, что наметил… сейсмическая активность подчиняется собственным законам, и все Творения мира не могут эти законы изменить. Да, шансов у них было много, но что, если недостаточно? Что, если их предала сама земля, отняв у них драгоценное время?

«Тогда я мертв», — хмуро подумал он. За спиной сцепленные пальцы его перебирали ремень, стягивающий запястья. Толстая кожа, но мягкая; он развязал узлы. Мысли Держательницы копошились, как черви, в его мыслях, но ее интересовал только барьер Тарранта.

«Оставайся в Творении, — мысленно молил он ее. — Только оставайся в Творении».

Ему казалось, что время замедлило свой ход, точно враг сумел как-то изменить законы его течения; ему казалось, долгие минуты прошли с тех пор, как он нащупал конец ремня, стягивающего запястья, и начал раздергивать узлы, ослабляя путы. Он говорил себе, что должен быть готов к тому, что их план провалился. Готов освободиться сам и готов сам выбраться отсюда. Он прижал большой палец к ладони и попробовал, насколько легко ходит рука, проверяя, сможет ли освободиться одним рывком. Грубый ремень врезался в запястья, но это он сам натянул его. Один хороший рывок и… Кожу он сдерет, конечно, но руки будут свободны. Он прикинул расстояние от себя до женщины, потянулся было Познанием к ее слугам, определяя их местонахождение… и остановился, кляня себя за легкомыслие. Творить нельзя. Казалось, что прошли уже часы, что в его обороне уже появилась брешь, а она пустила в ход всю свою силу, сметая охранительный барьер… А земля по-прежнему молчала. Сумел ли Таррант обезвредить талисманы или он все еще сражается с ними? Сможет ли он вообще вызвать ударную волну?

Но вот женщина отвалилась от него, и щупальца втянулись в ее глаза. И он увидел в них ярость и понял с ужасающей ясностью, что она почуяла некую скрытую за барьером тайную цель. И остановила Творение.

Все кончено. Они погибли.

— Пожалуй, все же придется испробовать пытки, — холодно объявила она.

Дэмьен с отчаянием огляделся, напрягая мышцы связанных рук. И уже подобравшись для прыжка, для отчаянного рывка к свободе, он бросил взгляд на восточную стену, от которой все сильнее веяло мягким теплом, и понял, что это означает. Его охватила полная безнадежность.

Свет. На востоке разгорался неяркий свет.

Солнце восходит. Он вдруг осознал, что Темные исчезли — наверняка сбежали вниз, под землю, в тайные укрытия. Таррант уже бессилен. Если он до сих пор не справился с талисманами, значит, и не справится. И Дэмьену не поможет. Последняя его надежда умерла с уходящей ночью.

— Что такое? — вдруг спросила женщина. Она почувствовала в нем какое-то изменение, но еще не поняла — какое. Она тоже повернулась к восточной стене, спиной к Дэмьену. — Что за новые штучки…

Взгляд ее стал жестким, и он услышал, как она что-то бормочет — ключ? — и Познание спеленало его, выдавливая информацию, обрывая его связь с рассветом, с Таррантом…

И тут пришел удар. Священник увидел его отражение в ее глазах — на одно ужасающее мгновение в них вспыхнул и закрутился весь мир. Энергия ворвалась сквозь хрустальные стены, зеркала отбросили ее в центр, вокруг них закрутился бешеный вихрь. Земное Фэа вырвалось из глубин Эрны, как расплавленная магма, вскипевшая под спудом. Женщина завизжала, когда удар потряс ее, когда энергия прожгла ее насквозь, вонзилась в мозг, и пламя полыхнуло в нем, и одна за другой стали взрываться клетки.

Он рванулся прочь, будто расстояние могло разорвать контакт между ними. Жуткое зрелище осталось позади, но Держательница дико визжала, безумный вой звучал все пронзительнее, все выше — энергия все еще вливалась в нее. Он пытался не слышать, отчаянно дергая связанными руками. Грубый ремень содрал кожу на запястьях — и кровь послужила смазкой, и, прижав большие пальцы к ладоням, он выдернул наконец одну руку. В зрачках его крутились пылающие солнца — послеобраз Фэа; он моргал, пытаясь разглядеть сквозь их ослепительный свет, где здесь выход. Крик заглушал все мысли в его разуме, он не мог ничего сообразить — как же его сюда вели? Настоящий выход из цитадели искать не было времени, попасть бы хоть под землю, тогда, может быть, грядущий толчок пощадит тот коридор, в котором он укроется. А потом, быть может, он отыщет и вход в тот туннель, который выводит на равнину, и спасется…

На бегу он подхватил с пола меч — прозрачный хрусталь был испачкан кровью и рвотой, так что пол теперь был виден. Теперь ему никак нельзя было остаться безоружным. Слава Богу, Темных можно убить и простой сталью. Он бежал, доверяясь слепому инстинкту, спотыкаясь о невидимые ступени, и с размаху налетел на зеркальную стену. Где выход? Где путь вниз? Он пытался припомнить все повороты, какими его сюда вели, пытался сообразить, как выглядит сверкающий лабиринт, и, плюнув, перехватил меч и врезал тяжелой гардой по стене, перекрывшей путь. Брызнули осколки хрусталя — и открылся вход в темный туннель. «Боже милостивый, помоги мне вовремя выбраться!» Осколки хрустели под ногами; оскальзываясь на них, он бежал к темному устью. И вот уже земляной вал поднялся перед ним, он схватился за него и перекинул тело вниз…

И земля содрогнулась. Его сшибло с ног, он врезался головой о грязную стену. А над ним зазвенела цитадель, тысячью колокольчиков под штормовым ветром, и стала рассыпаться, стена за стеной, ступень за ступенью, а земля вспучивалась и трескалась под нею. Глыбы хрусталя падали на землю рядом со входом в туннель, рассыпая осколки, которые врезались, как копья, в землю у самых ног Дэмьена. Оглушенный, он попытался отползти подальше вглубь, во внутренность дрожащей земли. Деревянная стойка, подпирающая свод туннеля, с треском лопнула, и с потолка посыпались камни и комья земли. «Слишком близко к поверхности, — в отчаянии думал он. — Слишком близко». Новый толчок вновь заставил его упасть, сверху отвалился и рухнул прямо на него пласт земли, пока он пытался подняться. «Если б поглубже…» Он без памяти рвался вниз, уже не понимая, действительно ли внизу безопаснее и есть ли вообще безопасное место в этом рушащемся хаосе.

«Продержаться еще несколько секунд. Сколько?» Каков должен быть толчок, копивший силу годами?

Туннель за ним становился все темнее, предрассветные сумерки заслоняли тучи пыли и щебня, летевшие с потолка. Он на ощупь пробирался вниз, молясь, чтобы ему хватило времени. И зная, что, если уж землетрясение началось, времени у него нет.

И тут лопнула подпорка прямо над ним и свод обвалился. Дэмьена отшвырнуло к дальней стене, и там он, оглушенный, остался лежать, а сверху сползала лавина земли и камня. Он пытался выбраться, но туннель сжимался, рушился, когда яростные толчки взламывали планетную кору. Священник стиснул рукоять меча — точно оружие могло помочь ему спастись от гнева самой земли, — но тут пол под ним вздыбился, а потолок опрокинулся. Один за другим падали на него камни, вбивая тело в землю. Он рвался на свободу, но лавина засыпала его быстрее. Ему не хватало воздуха, он давился пылью — и пока пытался откашляться и вдохнуть, крупный угловатый булыжник ударил его по голове. И отправил его вниз, в глубину, в удушливую тьму возмездия разгневанной природы.

 

45

Ослепительный свет. Он отпрянул было, но твердая рука держала его за воротник. Она потащила его кверху, и рот его наконец-то оказался над землей. Он судорожно вдохнул — в груди все болело — и закашлялся. Легкие его, забитые пылью, конвульсивно сокращались, а сильные руки все тянули его из-под могильной насыпи.

Свет был просто огоньком, маленькой коптилкой. В ее мигающих отблесках он разглядел, что туннеля больше нет, а в оставшемся узком проходе клубится пыль. Пока он смотрел, сверху ссыпалась новая струйка щебня.

— Можешь двигаться? — спросил Таррант.

Дэмьен пошевелил онемевшими конечностями. Вроде все цело. Он кивнул.

— Тогда пошли. Тут смерть.

Охотник перекинул руку Дэмьена через свое плечо — холодное, просто ледяное, и кто бы мог подумать, что его прикосновение окажется таким приятным? — и с его помощью священник выбрался на открытое место. Постоял минуту, вздрагивая.

— Давит? — тихо осведомился Таррант.

— Очень, — прошептал священник. Волна внезапной слабости накатила на него; Охотник его поддержал. — Сиани… — выдохнул он. — Где…

— Прямо впереди. Там и Хессет. В одиночку больше оставаться нельзя, пока все не кончится.

— Она… — Дэмьен боялся выговорить. Боялся того, что может значить отрицательный ответ. — Она…

— Восстановилась? — Охотник хмуро покачал головой. — Нет еще. Но это только начало. Если того, кто на нее напал, не убило, когда рухнули пещеры, я его еще выслежу. Теперь, когда их защитник мертв, это будет легко.

Дэмьен остро взглянул на него:

— Ты точно знаешь…

— Она кормила меня, — тихо напомнил Охотник. — А такая связь работает в обе стороны, ты же знаешь. Думаешь, я не выпил ее ужас, когда она умирала? Она задолжала мне слишком много.

— Хорошая пища, — проворчал Дэмьен, пытаясь устоять на ногах.

— Чертовски хорошая. Пошли.

Они пробирались по наполовину засыпанному землетрясением туннелю. Иногда им приходилось прокапывать путь, отваливая глыбы, разгребая земляные холмы, чтобы протиснуться вперед.

— Ты здесь шел? — спросил Дэмьен.

— Земля еще сыплется, если ты об этом спрашиваешь. — Охотник приподнял и передвинул упавшую балку; освободился узкий проход. — Впереди не так опасно, там, где женщины. Но я бы не стал задерживаться и там, когда ударит вторая волна, — добавил он.

— Я вообще удивляюсь, что ее пока не было.

Охотник искоса посмотрел на него, и слабая улыбка скользнула по его губам.

— Потому что я оставил в целости несколько талисманов. Задействовал их, чтоб они замкнули энергию, когда первый толчок пройдет. Конечно, долго они не продержатся, и следующие толчки пойдут непрерывно… но хоть несколько минут у нас будет.

— Ты очень предусмотрителен.

— Естественно.

Посвященный рукавом отер глаза от пыли. Дэмьен сделал то же, но рука его скользнула по густому слою крови. Он вздрогнул, увидев, что рукав промок насквозь.

— Далеко еще?

Охотник глянул в его сторону:

— Дойдешь.

Дэмьен вспомнил серый рассвет, который он увидел из цитадели. Сколько времени прошло с тех пор? Как собирается спасаться его темный спутник, если солнце уже взошло?

— А как насчет тебя?

Тот отшвырнул с дороги обломок треснувшей подпорки, взметнув пыль.

— Я в порядке, если ты об этом…

— Я имею в виду солнце.

На мгновение Охотник застыл. Дэмьен увидел, что по скулам его заходили желваки, светлые глаза сузились.

— Давай подумаем об этом после, когда доберемся, — наконец обронил он. И с такой силой отшвырнул с дороги бревно, что оно ударилось о стену.

— Если ты думаешь…

— Болтовней закат не приблизить, — оборвал его Таррант. — И мы еще не скоро выберемся наружу. Смотри. — Он указал в дальний конец туннеля, на дыру, что зияла в стене. — Видишь ее? В потоках? Там, внизу, все с ума сходят. Те, кто выжил после первого толчка, сейчас полезут на поверхность, надеясь, что там безопаснее. Дурачье! Если бы они хоть чему-то научились, то знали бы, что надо оставаться в глубине, куда не дойдут волны с поверхности…

— Ты боишься, — тихо заметил Дэмьен.

Охотник протестующе дернулся, но остановил себя. И пробормотал:

— Конечно, боюсь. Был бы дураком, если б не боялся. Доволен? — Он пнул с дороги земляной комок. — Я хочу добраться до леди и Хессет раньше, чем это сделают наши подземные друзья. А о своих страхах позабочусь потом. Вот тогда будет самое время.

Он передал лампу Дэмьену — посвященному, с его Видением, она не требовалась — и повел его на восток, через разрушенный тайный проход врага. Чем глубже туннель врывался в землю, тем меньше казался ущерб, нанесенный землетрясением, но пробираться по разрушенному лабиринту было все еще трудно.

Время от времени Таррант оборачивался, щурясь, читал слабые подземные потоки. Но если что-то его и беспокоило, он держал это про себя. Лишь раз, у входа в устье туннеля, ведущего вниз, к Темным, он задержался, напряженно прислушиваясь, — как зверь, выслеживающий врага, — но не сказал ничего. Только помрачнел и кивком указал на восток, уводя священника прочь от цитадели.

Но вскоре они споткнулись о чье-то тело, наполовину засыпанное землей. Таррант перевернул его, очистил лицо от грязи и резко выдохнул, увидев на месте одного глаза дыру, выжженную смазанной Огнем стрелой.

Он посмотрел вперед, сжав зубы, и пробормотал:

— Бегом.

И помчался что было сил. Скоро они наткнулись на второй труп с дырой в груди — обугленные края еще дымились, — но около него уже не задерживались. Запах горящей плоти, густой, едкий, наполнил тесный туннель, мешая дышать. Они наткнулись в завал, поспешно расшвыряли комья земли, преграждавшие путь…

И обнаружили женщин. В руках арбалеты, в глазах решимость. Здесь тоже лежали тела и в воздухе тянуло запахом свежей крови. Таррант был прав: Темные спешили на поверхность.

Дэмьен подбежал к Сиани — она стояла, прижавшись спиной к стене, крепко стискивая оружие, — и схватил ее за руку. Напряжение чуть отпустило ее, она слабо улыбнулась в ответ на ободряющий жест и положила свободную ладонь на его руку, покрытую синяками. И прошептала:

— Слава богам, ты еще жив!

Он оглянулся на посвященного:

— Благодаря Тарранту.

— Нам бы лучше уносить ноги, — напомнил им Охотник. Подхватил узел, лежащий у ног Хессет, и закинул за спину. — И побыстрее.

— Сколько стрел осталось? — спросил Дэмьен у женщин.

— Полно, — ответила Хессет, — но только три — с Огнем. — Она ощерила зубы, точно демонстрируя свое превосходство. — Думаете, они еще появятся?

— Нечего и думать, — буркнул Таррант. — Появятся обязательно, когда только?

— Он еще не умер, — прошептала Сиани. — Я бы узнала об этом… Правда?

«Боже мой, конечно, узнаешь! Воспоминания хлынут в тебя, как приливная волна, как огромная волна Фэа, что убила твоего врага. Переживания всей жизни вернутся к тебе в одно мгновение». Дэмьен ненавидел себя за то, что боится этого мгновения. Боится, что оно станет ужаснейшим из всех.

И они снова побежали. Но в этом лабиринте они были не одни. Что-то копошилось за спиной, в том туннеле, который они только что покинули, что-то ломилось сквозь проход. Что-то стрекотало на получеловеческом языке, приближаясь по расчищенному ими пути. Демон — или несколько демонов. Вздрогнув, Дэмьен вспомнил, что его меч лежит где-то под камнями, похороненный вблизи цитадели, а все остальное оружие — в ней самой. Все, что у него осталось, — фляжка Огня, если она еще цела, но ее он не сможет вытащить, чтобы не обжечь Тарранта. Но если Таррант попробует вытерпеть, если это поможет отбросить врагов… На бегу он нащупал застежку сумки, проверил, чтобы та легко открывалась. Таррант должен понять. Этого требует война. Этого требует выживание.

Тут они завернули за очередной поворот и наткнулись на Темных. По крайней мере четверо впереди и Бог знает сколько в тени за их спинами. Они были избиты, измазаны кровью, растеряны, но в глазах их вспыхнули ненависть и голод, и ноздри их раздувались, заслышав запах человеческого страха. Пищи.

— Не позволяйте им коснуться себя, — шепнула Хессет. Голос ее дрожал от страха; она явно вспомнила, что с ней случилось там, у подземного огня. Дэмьен шагнул к Сиани и отобрал у нее арбалет.

— Назад, — прошептал он. Краем глаза священник заметил, что Таррант потянулся к ней, — на миг ему показалось, что он вновь в Морготе, и приливная энергия Хессет растворила все их барьеры и высвободила зло Тарранта… Он кивнул и жестом отправил женщину к посвященному, зная, что нигде ей сейчас не будет безопасней, чем рядом с ним.

Твари бросились на них с безумной яростью, как взбесившиеся звери, но в десять раз опаснее. Он опрокинул одного стрелой в живот, огненная точка вспыхнула и задымилась. И тут же промахнулся и, чертыхнувшись, понял, что осталась лишь одна заряженная стрела.

На него уже прыгала следующая тварь, а он еще не успел взвести механизм. Изо всей силы он шарахнул окованным медью прикладом прямо в ее морду. Хрустнули кости, потекла кровь, но напавшего это не остановило. Когтистая лапа вцепилась в арбалет, другая стиснула руку Дэмьена. Он попытался отшвырнуть тварь, но руку его охватило странное оцепенение; она стала необычно тяжелой. Перед глазами поплыла тень, затемняя разум, мысли двигались медленно, с усилием. Он должен сопротивляться. Зачем? Ему нужно отодвинуться, чтобы не… Что? Что происходит? Он чувствовал, что слабеет, тело его все больше цепенело, и страх, и ужас наполняли его тем сильней, чем меньше он помнил, что их вызвало.

…Темный завопил и рухнул. В его груди дымилась дыра, из нее торчало острие Огненной стрелы. Хессет стояла сзади, держа нож, будто собиралась снести голову твари, но Огонь сделал это ненужным. Последний отчаянный крик, последняя судорога — и Темный замер, а в мозг Дэмьена хлынула память, точно поток кошмаров, мириады раздробленных кусочков низвергались водопадом, захлестывая сознание. Он пошатнулся, пытаясь устоять перед новой атакой. Пытаясь приготовиться к дальнейшему бою, раз уж ему вернули человеческую сущность. Но холодное голубое сияние наполнило туннель, и в свете меча посвященного Дэмьен увидел ледяные прорези поперек туловищ двух нападавших. Красные кристаллы блестели там, где были рассечены крупные вены; от замерзших тел поднимался морозный туман.

— Надо идти, — вскинулся Дэмьен, но Таррант приказал:

— Стойте.

Он прошел несколько шагов по туннелю, из которого они только что выбрались. Оглядел потолок, будто искал что-то. Кажется, нашел; поднял меч, так что сияющее острие уткнулось в плотный земляной потолок. И вдруг толкнул. Огромная глыба с грохотом рухнула вниз, и эхо удара прокатилось по коридору. Когда пыль осела, они увидели, что проход завален. Впереди еще могут встретиться Темные, но из-за спины они уже не ударят — чтобы прокопаться сквозь такое, потребуется немалое время.

Охотник засунул в ножны меч и прошептал:

— Теперь пошли.

В таком напряжении Дэмьен его никогда не видел. Значит, враг его все-таки достал? Или шансы против них слишком выросли, и это смущало посвященного?

«Если он испугался, что прикажете делать нам?» — мрачно подумал Дэмьен.

Они миновали еще несколько отверстий, открывавших путь в нижний лабиринт. Часть из них была завалена камнями, так что они не представляли опасности. Другие пришлось оставить как есть. Их было попросту слишком много, и очередной выход, который мог бы перекрыть Таррант, означал для них очередную задержку, еще один шанс, что враги появятся впереди… Когда они миновали особенно большую дыру, Дэмьен поймал взгляд посвященного — хмурый, сосредоточенный, бесцветный. Если они доберутся до конца прохода, впереди их ждет солнечный свет, и сумеет ли этот человек уберечься? И не будет ли безопасней для него остаться под землей? Но бесчисленные Темные рвутся сейчас к поверхности, полубезумные от ярости и голода…

«Я не могу оставить его одного», — угрюмо подумал Дэмьен. Он вспомнил, как эти руки вырвали его из-под земли, когда гораздо легче было оставить его там. И теперь он чувствовал, что останется верен этому человеку. В другое время, в другом месте он бы устыдился этой верности, но сейчас она была естественной, как дыхание.

— Они идут, — прохрипел Таррант, всматриваясь во тьму.

Ничего не было видно, но Дэмьен привык доверять чувствам посвященного. Он хотел было заговорить, но тут Сиани вскрикнула, и на лице ее он увидел такое полное отчаяние, такой жалкий ужас, что кровь его застыла в жилах, когда он понял, что произошло.

— Он здесь, — сказал Таррант. Это ее ужас говорил его словами. — Он приближается.

— Он знает о нас? — спросил Дэмьен.

Светлые глаза сузились; Таррант изучал потоки.

— Нет еще, — прошептал он. — Но скоро узнает. — Он еще мгновение прислушивался, потом добавил: — Там их еще много. Слишком много, чтобы сражаться с ними.

— Тогда поспешим, — выпалил Дэмьен. — Выход должен быть уже недалеко. Если мы доберемся до него раньше, чем они доберутся до нас… — Он запнулся. Открыто посмотрел в светлые глаза. И закончил: — Тогда Сиани окажется в безопасности в свете солнца, а мы с тобой будем иметь дело с тем, кто напал на нее.

Но едва они двинулись, как им показалось, что земля слегка вздрогнула. Сердце Дэмьена подпрыгнуло, сбившись с ритма, и он поспешно взмолился: «Нет! Не сейчас. Пожалуйста. Еще хоть несколько минут». Как будто Бог действительно мог вмешаться. Как будто руководящая сила вселенной могла побеспокоиться о горсточке человеческих талисманов или о жизнях, которые они защищают.

Они опрометью мчались вперед. Со стен и потолка прорытого в земле прохода дождем сыпались комья грунта, но они прикрывали глаза руками и бежали еще быстрей. Они знали, что восточный выход туннеля близко, знали, что за ним — относительно безопасные равнины, они неслись изо всех сил, не обращая внимания на сыпавшиеся с потолка камни, минуя качающиеся скалы, перепрыгивая через груды расколотого дерева, через огромные валуны, переползая через завалы со всей возможной быстротой, не глядя по сторонам. Земля содрогнулась вновь, тяжелый грохот ударил по барабанным перепонкам.

— Они приближаются, — пробормотал Таррант, и Дэмьен прошептал:

— Боже, спаси нас.

Туннель, казалось, стал вдвое длиннее с тех пор, как Дэмьен попал сюда впервые; да где же этот чертов выход?!

И тут пришло самое худшее. Толчок на этот раз не был так силен, как предшествующий, но такой силы и не требовалось. Подпорки туннеля и так уже были расшатаны, стены покрылись трещинами и ямами. Хватило и небольшого толчка, чтобы разрушить то, что осталось. С потолка валились глыбы, позади, впереди, прямо на их пути. Дэмьен оттолкнул Сиани, и громадный камень с грохотом рухнул на то место, где она только что стояла; они как раз успели откатиться с его пути. С потолка летели вроде бы куски кирпича, довольно чувствительно ударяя по телу. Он прикрыл собой Сиани и молился, чтобы и те двое уцелели, а враги нет. Вот было бы хорошо, если бы сама земля поглотила обидчика Сиани!

Но когда священник наконец поднялся с пола и взглянул на женщину, он понял, что это счастье их миновало. На лице ее не было радости — или растерянности, — которую принесло бы возвращение памяти.

Он почувствовал, как в плечо вонзились острые коготки, и услышал шипение Хессет.

— Наверное, тебе лучше посмотреть на это.

Красти кивнула на восток, туда, где туннель поворачивал. Дэмьен подождал немного, чтоб унять внезапную дрожь, затем вскочил на ноги и последовал за ракханкой. Узкий проход он заполнял почти целиком, скользя плечами по влажному грунту стен. Они подошли к повороту, за которым раньше был путь наверх…

Тот был завален. Полностью. Сплошная масса земли соединяла стены туннеля, сделав его совершенно непроходимым. Дэмьена точно ударило, когда он увидел плотно утрамбованную землю. Они бы прокопались сквозь нее, будь у них инструменты и время, но тех не было, и не было смысла проверять, как далеко простирается завал. Если весь туннель до самого выхода засыпан, тогда они просто не выйдут. Никогда.

Он вернулся к остальным, готовясь сообщить им страшную новость, но увидел, что говорить не нужно. Таррант прочитал истину в потоках. Глаза Сиани наполнились отчаянием. Одинокий фонарь давал достаточно света, и Дэмьен увидел, что руки ее дрожат.

— Мы застряли, — пробормотал он.

— Можно прорыть выход? — хриплым, слабым голосом прошептала Сиани. — Наверх?

Дэмьен посмотрел на потолок. И на Тарранта.

— Мы под самой поверхностью, — тихо сказал тот. — Я слышу, как Фэа солнца давит на землю. Я почти чувствую ее… — Он запнулся, и Дэмьену показалось, что он дрожит. — Если почва над нами достаточно мягкая, чтобы можно было копать, но при этом достаточно плотная, чтобы не похоронить нас под осыпью, когда мы ее потревожим… все равно это займет время. Много времени. — Он оглянулся на пройденный коридор и сдавленно процедил: — Не уверен, что оно у нас есть.

Дэмьен прислушался. Ему показалось, что он расслышал далекое царапанье, точно ползли мыши.

— Они уцелели.

— Причем многие, — угрюмо подтвердил Охотник. — Больше, чем мы сумеем отбить, не пользуясь земной Фэа.

Дэмьен взглянул на Хессет, но та затрясла головой. Приливные потоки, которые требовались ей для Творения, сейчас попросту были недоступны. Может, потом… Если у них будет это «потом».

Вновь шум, уже громче; шаги приближались. Дэмьен стал различать голоса, шипящие слова человеческой речи. Он беспомощно огляделся, пытаясь хоть что-нибудь придумать, какой-то способ выбраться или защитить себя… Все без толку. Они в ловушке. Даже если они смогут какое-то время отбиваться от Темных, беда в другом: поверхность слишком близко. Следующий толчок их похоронит.

Охотник отвернулся. Прислонился плечом к земляной стене, точно внезапно обессилел. И хрипло пробормотал:

— Я могу предложить один способ. Только один. Леди может спастись.

Голоса стали еще слышнее. Дэмьен вплотную приблизился к посвященному и тихо потребовал:

— Говори.

Таррант окинул взглядом потолок, что-то отыскивая. Дэмьен вспомнил, как в начале этого пути он обрушил целую секцию туннеля.

— Я могу устроить взрыв, — наконец выдал Охотник. — В мече достаточно укрощенной силы, так что мне не нужны потоки. Только…

— Солнечный свет, — тихо договорил Дэмьен.

Таррант отвернулся.

— Ты же не можешь, — прошептала Сиани. — Джеральд…

— Я ценю вашу заботу, — вздохнул посвященный, — но выбора уже нет. Или мы погибнем здесь, под землей, и наши души пойдут на корм этим… тварям. — Он вскинул голову. — Даже я не смогу защитить вас Творением, не используя земное Фэа. Их слишком много, оружия у нас слишком мало… Дело времени.

— А если продержаться до ночи? — вскинулся Дэмьен.

Охотник мрачно качнул головой:

— К сожалению, не продержимся.

Он обернулся к Сиани.

— Вы обретете свободу, — промолвил он. — Я взорву перекрытие и открою доступ солнечному свету. Если ваш обидчик именно в этот момент окажется здесь… Вы обретете свободу.

— А ты? — спросил Дэмьен. — Сам-то выживешь?

Охотник помолчал.

— Скорей всего нет. Свет — вещь относительная, конечно; я стоял под светом трех лун и целой галактики звезд… Но солнечный свет — дело другое.

Дрожь прошла по его телу. Дэмьен точно воочию увидел подземный огонь и то, что он сделал с Охотником. Если такое сотворил простой костер, что случится с посвященным, когда на него обрушится само солнце?

— Больше я ничего не могу придумать, — угрюмо буркнул Охотник. И потянул ледяной меч из ножен.

Голоса уже звучали у самых ушей. Сиани рванулась, протянула руки к Тарранту и остановилась, вся дрожа.

— Джеральд…

— Леди Сиани.

Свободной рукой он взял ее кисть и быстро поднес к губам. Если ей и было неприятно прикосновение ледяной плоти, Дэмьен этого не заметил.

— У меня перед вами долг чести. Я иду на большой риск, чтобы выполнить его. Если мне удастся и ваша память будет восстановлена…

— Честь ваша будет удовлетворена, — выдохнула Сиани. — И я освобождаю вас от всех дальнейших обязательств.

Он отпустил ее руку. И поклонился.

— Благодарю вас, леди.

— Если ты сможешь укрыться… — начал Дэмьен.

— Здесь негде будет укрыться, когда я примусь за дело. — Таррант жестом приказал им отойти и очистить для него место. И вновь принялся разглядывать потолок, отыскивая слабое место. — Действуйте как можно быстрей. Выбирайтесь на поверхность и бегите отсюда. Как можно быстрей. Вы не знаете, сколько времени эти… будут умирать, вы не знаете, насколько опасны они в агонии. Лучшая защита — расстояние. Не останавливайтесь, даже чтобы оглянуться, — предупредил он, и Дэмьен не понял, действительно ли он так боится за их жизнь или просто не хочет, чтоб они видели, как он будет гореть.

— Приготовьтесь, — прошипел Таррант.

Голоса приближались. Дэмьен отступил назад и притянул к себе Сиани. С другой стороны к нему прижалась Хессет, держа арбалет наготове. На всякий случай он хотел заслонить лицо рукой, но увидел, что на него смотрят серебряные глаза.

— Удачи тебе, Охотник, — тихо сказал Дэмьен.

А Темные были уже совсем рядом. Карабкаются по земляной насыпи, как крысы-переростки, глаза полыхают голодом. Первый заметил их и осадил назад, и предостерегающе зашипел на своих товарищей. Те повалили толпой на свет лампы, засуетились, как жадные насекомые, заполнили весь туннель. Но не приближались, потому что меч Тарранта был обнажен, и они очень даже чувствовали его могущество.

Один из них уставился на Сиани и радостно зашипел. Острый язык быстро прошелся по клыкам, и Дэмьен понял, почувствовав ее дрожь, что именно этот демон напал на нее в Джаггернауте. Именно он выпил ее память.

— Пора, — обронил Охотник.

Демоны пошли в атаку. Посвященный ударил. Вверх, в потолок, глубоко вонзив лезвие в слабину. Холодный огонь, скованный в стали, вырвался на свободу, разветвился, распустился голубым цветком, разорвался над головой, точно бомба. Комья земли полетели в Дэмьена, в женщин, и ударная волна сшибла их с ног, точно мощный кулак. Град осколков разлетелся в стороны, как шрапнель. И вдруг… Свет. Ослепительный свет. Алмазное сияние раннего утра ударило по глазам, которые столько времени видели одну лишь тьму. Рука священника вздернулась, прикрывая глаза, обожженные болью. Весь мир стал белым, бесформенным, слепящим… Он отдернул руку, вспомнив последнее предупреждение Тарранта: «Прочь отсюда. Быстрее». Против света Дэмьен увидел чьи-то очертания, белые на раскаленно-белом фоне утреннего неба. Он уцепился за что-то, ощупью понял, что это свежеобвалившаяся груда земли — она проминалась под его пальцами. Он толкнул на нее Сиани, потом Хессет, яростно хрипя:

— Лезьте!

Полуослепшие глаза его не видели дороги, он полностью доверился осязанию. Земля поднималась крутыми гладкими склонами, наподобие метеоритного кратера; он карабкался вверх, пытаясь не думать о Тарранте, стараясь нащупать опору на вставшей дыбом, неустойчивой земле, пытаясь помочь выползти другим…

Сиани закричала. В ее крике звучали боль и леденящий ужас, и Дэмьен замер, оглушенный. И увидел, что ее тело конвульсивно изогнулось и стало сползать вниз. Он подхватил женщину, поймав рукав, пытаясь не дать ей соскользнуть в туннель.

— Не могу, — выдохнула она. — Боги, я не могу…

— Помоги! — выкрикнул Дэмьен, и Хессет вцепилась в другую ее руку, и вместе они держали Сиани, а ее тело сотрясалось; от стремительно возвращающихся воспоминаний, боли и страха всей жизни, сжатых в единую мгновенную вспышку. Кожа ее пылала, но, может быть, это было от солнца. Проведя столько времени среди нелюдей и полулюдей, израненный, бесконечно уставший Дэмьен уже не мог вспомнить, какова нормальная температура человеческого тела.

Они потащили ее наверх. Медленно. Они боялись сделать неверное движение на предательском склоне, но еще больше боялись оставаться на месте. Обидчик Сиани наверняка был уже мертв. Но сколько еще их осталось, и не сочтут ли они месть достаточной причиной для короткой вылазки под солнце? Дюйм за дюймом они преодолевали восточный склон. Из-под ног сыпалась земля, целые груды ее сползали на дно кратера. Они пытались не сползти заодно с ней. Склон стал круче, и Дэмьену, чтобы удержаться, приходилось зарываться в почву, глубоко вдавливая пальцы. Сиани тихо стонала, беспомощно повиснув на его руке, а он волок ее за собой, надеясь, что она не очень пострадает. Шаря по осыпающейся земле, священник наконец нащупал что-то твердое. Корень. Он взглянул вверх и совсем недалеко от себя увидел в ярком свете очертания деревьев. Шепча благодарственную молитву, он вцепился в прочный корень и подтянулся. Хессет увидела, что он сделал, и потянулась за ним. В мягкой почве переплеталось множество корней, питающих мощные деревья…

И вот они уже наверху. Все трое. Дэмьен застыл, часто дыша, на самом краю кратера. Потом с усилием поднялся на ноги. Сиани лежала неподвижно, но лицо ее было спокойным. Приложив ухо к ее груди, священник услышал мирное дыхание. Он ласково взял ее на руки и прошептал:

— Она в порядке. — И стал баюкать ее, как ребенка. — Она будет в порядке.

Шатаясь, они пошли прочь. Они покидали те места, где столько мучились, и не замечали, что их пронизывает насквозь ледяной зимний ветер. Потому что солнце изливало на них свои лучи, и вместе с ними возвращалась сама жизнь.

Серия землетрясений, которую подтолкнул Таррант, продолжалась еще три дня. Но чем дальше они были, тем слабее. Деревья выворачивало с корнем, склоны гор изменили очертания, подземные лабиринты обвалились, но земля выжила, а только это и имело значение.

Они встали лагерем на равнине, на открытом месте, и переждали последние толчки. Только тогда Дэмьен отважился вернуться к тому месту, где они спаслись из-под земли. Пейзаж изменился полностью, все кругом было завалено огромными расколотыми камнями, скатившимися с гор. Но он все-таки нашел это место, лишенное деревьев, и увидел, что почва со всей округи сползла к центру кратера и все пространство покрывала рыхлая земля.

Воронка была засыпана почти до краев. Это сделали последующие толчки; они встряхивали землю, пока она не заполнила пустоты, как вода. Что бы Таррант ни сделал с демонами — и с собой, — все навсегда было погребено под рухнувшим горным склоном. Вместе с его останками.

Священник преклонил колени для молитвы, пытаясь изгнать из памяти образ пылающего костра. Пытаясь не вспоминать, как его руки прикасались к обугленному телу Охотника. Он медленно читал молитву над мертвым, прося милосердия для души, которая никогда не заслужит милосердия. Он просил за человека, который сам вверг себя в ад, и даже если б за него молились тысячу раз в день, тысячу лет подряд, это не могло бы облегчить ни на мгновение его страданий.

— Покойся в мире, Пророк, — прошептал священник. И в нем шевельнулась надежда, что когда-нибудь это будет возможно.

 

46

Зима на равнины пришла рано, но она была несравненно мягче ледяной жестокости высокогорной осени, и Дэмьен был за это благодарен природе. После двухсотмильного путешествия он радовался отмытому телу, чистому белью, а уж знать, что Сиани в безопасности, было счастьем, до которого он уже не надеялся дожить. И если она изменилась, если она больше не та женщина, которую он знал… разве он не ожидал, что так и будет? Разве он не следил, как что-то в ней перестраивается, на всем пути обратно к восточному берегу?

«Этому уже не помочь, — горько говорил он себе. — Уже ничему не помочь».

Он взглянул туда, где в центре ракханского селения шумело празднество. Ночь была темной, почти безлунной, но ликующие ракхи осветили ее факелами, и на центральной площади, точно маленькое солнце, бушевал огромный триумфальный костер. И она танцевала с ними — не так, как танцуют ракхи, но и не так, как могла бы танцевать женщина. Посвященная, она сама поставила себя меж двумя мирами, стала мостом между ними. Магистр Знаний. Вспомнив это ее имя, Дэмьен отвернулся. В нем вспыхнуло возмущение. И тут же — ненависть к себе, к своей несправедливости.

«Она никогда не была на самом деле твоей. Ты никогда не знал ее на самом деле».

Это не помогало. Ни на йоту. Но холодная рассудочность никогда не помогает.

Ему стало не по себе. Он задыхался среди множества палаток. Среди множества ракхов. Кроме племени Хессет, здесь собрались еще многочисленные гости, которые пришли услышать рассказы, увидеть диковины, и зачарованно глядели на ненавистных, грозных людей. Он чувствовал, как вокруг него играют и переливаются волны энергии, на таких уровнях, которые он истолковать не мог — как будто племена, которые обыкновенно избегали друг друга, пытались создать новый, более высокий, всеобъемлющий порядок. «Человеческое общество, — думал он. — А мы посеяли семена». Со временем здесь появятся страны, союзы и все болезни цивилизации, что с ними связаны… Он не знал, что испытывает — радость или вину, но подозревал, что последнее вернее. Если будет на то Божья воля, Завеса останется неповрежденной, и ракхи сами построят свою судьбу, свой мир, не сталкиваясь с миром людей. Да будет воля Божья.

Он медленно побрел прочь от селения. Снаружи было холодно, но тяжелая одежда, которую соткали для него ракхи, отлично защищала от зимнего ветра. Он глубоко засунул руки в карманы и пошел на восток, прочь от искрящихся праздничных огней. Стихли за спиной монотонные напевы ракхене и оживленный женский смех, который иногда доносился из общего шума. Ее смех. Он плотно запахнулся в куртку и зашагал быстрее. Утоптанную землю вокруг селения ракхене сменила расквашенная слякоть, которую уже начал засыпать свежий снег: нетронутый, незапятнанный, сверкающий белизной покров окутывал равнины мягчайшим пухом, и на землю опускалась тишина.

Он уходил прочь от селения, прочь от шума. Прочь от всяких признаков жизни, всех проявлений радости. Он переждет ночное празднество и вновь будет готов отправиться в путь. Нет ему покоя. На западе неясно вырисовывались Ниспосланные горы, бесплодные, зловещие. Он знал, что сейчас там обледенели все тропы, и мороз продержится еще несколько месяцев, а над склонами нависли готовые рухнуть лавины, и знал о прочих приметах зимы… Никогда бы он не отважился в такое время пройти там с кем-то… Но, может быть, пройдет в одиночку. Теперь, когда Сензи обрел покой, а Сиани обрела… что-то еще.

Краем глаза он уловил движение за спиной. Обернулся посмотреть, кто это последовал за ним из селения, что за дело может заставить ракхене нарушить его одиночество.

И застыл.

Фигуру, стоявшую перед ним, со спины освещала луна, оставляя в тени лицо. Плотная ткань, свисавшая с плеч, окутывала фигуру, точно мантия, вдвойне скрывая ее. Лицо было черным овалом, тело — бесформенной тенью. И все же спутать было нельзя. Ни по виду, ни по сути.

— Я вижу, что с леди все в порядке, — прошептал Охотник.

Волна облегчения всколыхнулась в Дэмьене — и тут же накатило смятение чувств, такое же, какое он испытал, когда впервые услышал имя Охотника. Все это, смешавшись, так ударило по нервам, что на некоторое время он утратил дар речи. К счастью, при нем не было оружия, — не пришлось выбирать, не пришлось решать, подходящий ли это момент, чтобы напомнить Охотнику об их вражде.

Наконец он обрел голос:

— Ты жив. Солнце…

— Это вопрос степени, преподобный Райс, я же говорил. К счастью, Темным не хватило мудрости. Они не видели выхода, потому и умерли. — Его голос был чуть слышнее дыхания, чуть громче дуновения ночного ветерка. Он вроде бы стал грубее, чем обычно, но его так трудно было услышать, что Дэмьен толком не понял. — Я подумал, что тебе было бы интересно узнать, что я жив. Я подумал, что ты имеешь на это право.

— Спасибо тебе. Я… рад.

— Что я выжил? — сухо спросил тот.

— Что ты не умер… так. — Дэмьен знал, что голос его звучит искренне. — Я хотел бы, чтобы это было… чище.

— И ты бы пришел ко мне, когда мы покинули бы земли ракхов. Жаль, что так не случилось, священник. Есть в тебе одно качество, которое я просто ненавижу. Безрассудство, что ли?..

— Ты с этим справишься.

— Если ты попытаешься убить меня? С удовольствием.

— Ну, тогда жаль, что я лишаю тебя удовольствия. Однако, боюсь, тебе придется отложить это развлечение. — Дэмьен внимательно смотрел на темную фигуру, пока говорил, и никак не мог понять, что кажется ему таким странным, таким… неправильным. — Я ухожу на восток.

Голос прозвучал как дуновение ветра:

— На востоке океан. Новая Атлантида. Земли смерти.

— Боюсь, что еще хуже. — Дэмьен кивком указал туда, где за дальностью не видны были огни селения. — Потерянные вернулись, как ты знаешь. То есть мужчины. Похоже, их привлекает риск. Они очищают лабиринт Держательницы, бросая вызов падающим скалам и рушащимся туннелям. Они охотятся за ее слугами. За пищей, как они мне сказали. Последние Темные будут служить им подкормкой во время зимы.

— Это невозможно, — пробормотала закутанная фигура. — Плоть демонов не может…

— Это не демонская плоть, — тихо сообщил священник. — Потому что Темные — не искусственные создания. — Он посмотрел на восток, на горы, в сторону рухнувшей цитадели. — Хессет нашла одно тело. Мы обследовали его. Мы хотели определить, что это за тварь, может быть, узнать, как он приводился в движение… Но это не было создание Фэа. Хессет первая заподозрила истину, и Сиани подтвердила.

Он глубоко вздохнул, вспоминая. Вновь переживая момент.

— Это ракхи, — поведал он Тарранту. — Темные — это ракхи.

Какое-то время Охотник молчал; Дэмьен почти слышал, как лихорадочно работает его мозг, сопоставляя факт за фактом, выстраивая их в единую картину.

— Невозможно, — буркнул посвященный наконец. — Это значит…

— Кто-то — или что-то сделало их такими. Как ты преобразил свой Лес, Охотник. Только на этот раз масштаб другой. На этот раз изменению подверглись разумные существа. — И опять в нем все сжалось, и опять он почувствовал тревогу, которую ощутил, впервые осознав истину. Руки в карманах сжались в кулаки. — Природа не могла этого сделать. Природа этого не делала. Взять племя разумных, вполне приспособленных к жизни существ, и вот так привязать их к ночи? Подавить их естественное живое начало, так что отныне они могли жить, только терзая других? Темные погибли, когда ты открыл их свету, Охотник, а ты нет. Ты, который тысячу лет скрывался от солнца, ты, само существование которого зависит от полной тьмы, — ты выжил. Как могла Эрна вселить в свои создания такую слабость? Зачем это могло понадобиться?

— И ты считаешь, что кто-то сделал это, — прошептал Охотник. — Преднамеренно.

— По-моему, никакого сомнения, — хмуро отозвался Дэмьен. — И чтобы сделать такое, нужно иметь основательную поддержку. Чтобы вся окружающая среда была испорчена. Такого нет на землях людей. Вспомни, что говорила ракханка: «Они пришли с востока».

— И ты собираешься пойти за ними.

— Пять экспедиций пытались пересечь этот океан. Две в твое время, еще три — века спустя. Больше никто ничего о них не слышал. Но это ведь не значит, что они не достигли цели? Из того, что мы знаем, можно понять, что люди все же ухитрились заселить те места… и взрастить что-то, что исказило самый узор Природы. Я думаю, все, что мы видели здесь, — лишь вершина айсберга. Я думаю, нам нужно узнать, что за дьявольщина там происходит, пока не случилось чего-нибудь похуже.

Он взглянул на темную фигуру и почувствовал, что в нем шевельнулось что-то. Не отвращение.

— Пойдем со мной, — выдохнул он. — Пойдем со мной на восток.

Фигура застыла.

— Ты это серьезно? Ты понимаешь, что предлагаешь мне?

— Возможность ударить по твоему настоящему врагу. Тому, кто стоит за этим, тому, кто за все это отвечает. Тебе не хочется попробовать?

— За последние недели, — мрачно хмыкнул Таррант, — меня связывали, унижали, морили голодом, жгли, швыряли на солнце, пытали такими пытками, что и описать нельзя, и несколько раз чуть не убили. Меня! Я пятьсот лет строил для себя безопасное убежище! А ты думаешь соблазнить меня новой угрозой? — Он фыркнул. — Знаешь, я жалею, что взял у тебя столько крови. Малокровие явно подействовало на твои мозги не лучшим образом.

— Ты не хочешь удовлетворить любопытство? Или… хотя бы жажду мести?

— Все, чего я хочу, преподобный Райс, — полной безопасности. Хочу оказаться в своем доме, который я строил для себя камень за камнем, дерево за деревом, пока сама земля не стала существовать только для того, чтобы удовлетворить мои прихоти. И я должен оставить это? Ввериться восточному океану, принять неизбежный риск? Меня поражает, что тебе захотелось иметь меня рядом с собой.

— Твое могущество несомненно. Твоя проницательность…

— А еще можно будет не беспокоиться, а? Все время, пока я был с вами, никто не охотился в Лесу. Ни одну невинную девушку не замучили ради моего удовольствия. Так почему бы не продолжить в том же духе? Разве не это примирило твою совесть с тем, что мое существование продолжается, хотя ты честью поклялся убить меня?

Против воли Дэмьен улыбнулся:

— Это тоже привлекает.

— Давай-ка я расскажу тебе, чем мне представляется океан. Тысячи и тысячи миль открытой воды, слишком глубокой, чтоб земное Фэа могло подняться. Понимаешь? Та самая сила, которая поддерживает мою жизнь, которая требуется для большинства моих Творений, — и недоступна. А значит, я не смогу помочь ни тебе, ни себе, если что-нибудь случится. Одно хорошее извержение в Новой Атлантиде, когда мы попадем в те места, — и никакая власть, моя или твоя, нас не спасет. Почему, ты думаешь, никто не пересекает эти воды? Почему, ты думаешь, за все годы, что человек здесь живет, предприняли всего пять попыток? И к тому же я окажусь беспомощен. Я буду отдан на твою милость. Думаешь, меня это привлекает? Для того, кто подобен мне, немыслимо быть таким уязвимым.

— Я дам тебе слово. Ты знаешь, я способен его сдержать. Испытай меня.

Тень смотрела на него в молчании; не видя выражения лица Тарранта, Дэмьен не мог понять его причины.

— Полагаю, ты поедешь один, — объявил наконец посвященный.

— Ну что ж. Ладно. — Священник посмотрел в сторону поселка. — Хессет поедет. Она настояла. Ты бы видел ее, когда она осознала истину, когда поняла, что это ее расу извратили…

— А леди Сиани?

Дэмьен помрачнел. И произнес, осторожно подбирая слова:

— Это дело ее жизни. Земли ракхов. Их культура. Я не знал этого прежде, потому что у нее отобрали память… Впрочем, я многого о ней не знал.

На минуту воцарилось молчание. Потом Охотник тихо сказал:

— Прости.

Дэмьен принужденно пожал плечами.

— Это было хорошо, пока продолжалось. Большего никто не может просить, верно? — Он с усилием разжал кулаки в карманах. С усилием заставил себя говорить спокойно. — Мы из двух разных миров, она и я. Иногда об этом забываешь. Иногда пытаешься думать, что это не имеет значения. Но это навсегда.

Он посмотрел на фигуру, туда, где должно быть лицо. Как и все тело, оно было окутано тьмой.

— Что-то растет на востоке, — продолжил он. — Что-то очень могущественное и очень злое. Что-то, у чего есть время и настойчивость, чтобы перестроить схему сил всей планеты, пока сама природа не вынуждена будет вмешаться. Тебе не хочется узнать, что это? Тебе не хочется потребовать расплаты за все, что с тобой сделали?

— Зло против зла, так, что ли? И есть надежда, что Они уничтожат друг друга.

— Ты сам советовал поступать так. Или забыл?

— Я был очень молод. Неопытен. Наивен.

— Ты был голосом моей веры.

— Когда-то, преподобный Райс. Все изменилось. Я изменился. — Тень отступила назад, резко вздохнув. От боли? — Много лет назад я решил, что принесу в жертву все и вся во имя выживания. Свою кровь. Свою родню. Свою человечность. И все это обессмыслить, и лишь ради того, чтобы в столь почтенном возрасте поиграть со смертью? Нет, священник.

Дэмьен пожал плечами:

— На случай, если передумаешь, — мы отплываем из Фарадея. Где-то в марте — апреле; примерно столько займет разработка практических деталей. Я приготовлю для тебя отдельную каюту, — предложил он. — Без окон и с замком с внутренней стороны.

Какое-то время темная фигура просто смотрела на него. Хотя серебряные глаза скрывались в тени, Дэмьен чувствовал их взгляд.

— Что заставляет тебя думать, будто ты так хорошо меня знаешь? — хрипло спросил Охотник. — Что заставляет тебя думать, будто ты можешь предвидеть мои поступки, да еще столь противоестественные для меня?

— Я знаю, кем ты был, — ответил Дэмьен. — Я знаю, что за человек стоит передо мной. И могу биться об заклад, что где-то в глубине твоего сердца, в той злосчастной точке, которую зовут душой, еще тлеет искорка прежнего человека и той безграничной жажды, что правила им. Я думаю, что ты с такой же силой стремишься знать, как и стремишься жить, Владетель. И я предлагаю тебе знание — и месть. И ты скажешь, что такое сочетание тебя не привлекает?

Тень подняла одну руку, так что полы накидки упали.

— Привлекает или нет, — прошептал он, — цена слишком высока.

Лунный свет замерцал на влажном от крови теле, на мышцах и венах, обнажившихся под огненными ударами солнца. Острые края костей просвечивали сквозь струпья сморщенной плоти; там, где они проткнули кожу, они почернели от огня и покрылись коркой засохшей крови. Пальцы были просто клочьями сожженного мяса, скрепленными тонкими фалангами, напоминая какой-то ужасный шашлык. К этому телу пристали, наверное, еще и кусочки изодранного шелка и шерсти, но они были неразличимы на общем фоне.

— Этого достаточно, — прохрипел Охотник. Рука опустилась, и накидка укрыла тело. В голосе его отдавалась боль, и чуть слышно булькала в горле кровь. — Я отвечаю «нет», преподобный Райс. И это будет «нет», сколько бы ни пришлось тебе еще прожить. — Он указал на далекий поселок за полем девственного снега. — Можешь считать жизнь этого племени моим личным подарком, если хочешь, — я собирался перебить их всех, за то, что они имели дерзость меня связать.

— Несколькими душами меньше на моей совести? — коротко спросил Дэмьен.

— Точно.

Охотник поклонился. И было так заметно, каких усилий ему это стоит, каждое движение его так явно откликалось болью, что Дэмьен содрогнулся, глядя на него. Сколько обгоревших мышц порвалось, когда он сделал этот простой жест? Сколько крови вытекло, чтобы он смог продемонстрировать в последний раз непринужденное изящество?

— Удачи вам, преподобий Райс, — выдохнул Охотник. — Уверен, она вам понадобится.