Родителей не оказалось дома, поэтому за утешением он опять пошел к бабушке Кломп. Хотя он уже не тот маленький мальчик, какой он был в начале войны, но у нее он все еще чувствовал себя, как в безопасной гавани. Как он ни любил отца и мать, они все равно не могли понять его так, как эта старая женщина.

Она сразу увидела, что случилось что-то необычное, но стала ждать, пока он сам заговорит.

Но Фреку было трудно найти начало.

Он был совершенно вне себя от пережитого там, около дома Салли. Противоречивые мысли смущали его. Страх двух братьев и жестокость остальных — это так мучило его. Но и ненависть, вспыхнувшая в его собственном сердце, напугала его.

Более всего его вывели из равновесия слова, которые сказал тот мужчина про Салли. Из-за этого он вдруг разрыдался. Ему стало стыдно, потому что он считал себя уже слишком большим для слез. Но он ничего не мог с собой поделать.

Бабушка Кломп не мешала ему. Поэтому какое-то время в комнате не было слышно ничего, кроме бурных всхлипываний и тиканья часов...

Пока часы не победили и его слезы не перестали бежать.

Он стал рассказывать о своей надежде на возвращение Салли. О своем посещении той улицы, где жил его друг. О своих воспоминаниях о том прекрасном времени несколько лет назад, когда он каждый день бывал в еврейской семье.

Он также рассказал о трусливом избиении и о бессердечном поведении взрослых, от которых он ожидал получить помощь.

— Знаете, я вспомнил забастовку трамвайных работников. Мы с отцом видели, как один немец пинал сапогами лежащего на мостовой лицом вниз еврея так, что бежала кровь. Это было так низко, так подло... А теперь они делают то же самое. Этот парень из “Юных штурмовиков”, он нас тогда предупредил, помните? Все его лицо было в крови. А младшего они тоже избили до синяков... Я мог бы их всех задушить, знаете!.. Если бы у меня был автомат, я бы их перестрелял... правда.

Фрек содрогнулся, и его губы снова задрожали, когда он это говорил.

— Мы такие же плохие, как фрицы! — выдавил он.

Он вновь вспомнил о том, что тот мужчина сказал про Салли и опять заплакал.

— Я рада, что ты помог тем двум,— сказала бабушка Кломп.— Твои отец и мать могут гордиться тобой. Если мы начнем наказывать детей за проступки родителей, то это будет совершенно несправедливо.

— Они были членами “Юных штурмовиков”, вот почему,— сказал Фрек.

— Потому что их родители состояли в НСП,— сказала бабушка Кломп,— Туда они брали с собой своих детей... Мои родители брали меня с собой в церковь, это было гораздо лучше, но я туда ходила вовсе не добровольно. Я только хочу сказать, что неразумно за это рассчитываться с мальчиками... Но, возможно, мы увидим еще больше несправедливых поступков...

— Один из этих мужчин — спекулянт, я его знаю,— запальчиво сказал Фрек.

Бабушка Кломп улыбнулась.

— И если бы у тебя был автомат, то он тоже уже был бы мертвым. Таковы мы — люди, Фрек.

Озадаченный, Фрек взглянул на нее. Она была права. Он хорошо понял, что она имела в виду.

Он сам испугался той безудержной ярости, которую почувствовал в себе там, на месте избиения.

Они немного посидели молча.

Его сердце волновал жгучий вопрос, который он почти что не осмеливался вымолвить. Может быть, потому что он боялся ответа. Но, наконец-то, он все же решился.

— Как Вы думаете, Салли когда-нибудь еще вернется? — спросил он хрипловатым голосом.

Она посмотрела на него серьезным взглядом.

— Я молюсь об этом, но я не знаю,— ответила она.

— Я тоже молюсь об этом,— сказал Фрек,— И я так надеюсь на это.

Он лежал в кровати, но не мог уснуть.

На улице было еще шумно. После освобождения на их улице так было всегда. Будто люди совсем не хотели спать, будто они решили наверстать упущенное во время темных лет войны.

Тогда вечером нужно было вовремя быть в доме. Уже в десять часов. А в последние месяцы войны уже в восемь часов. Если кто-то позже оказывался на улице, то по нему могли даже стрелять.

Люди всей страны и, особенно, Амстердама сейчас постоянно пребывали в праздничном настроении.

Каждый радовался. Хотя, как сказать...

Немцы, которых взяли в плен, естественно, не радовались. И люди, которые работали на захватчиков, тоже нет. И кто был членом НСП, конечно, тоже нет. Их разыскивали и сажали в тюрьму до суда.

Фреку, собственно, тоже бы радоваться, но ему это плохо удавалось.

Конечно, он был благодарен Богу, что война закончилась, но понимал также, что этим не были решены все проблемы.

А самой большой печалью был Салли.

То, что он пережил днем, натолкнуло его на вопрос, о котором он раньше не думал: что будет со всеми теми людьми, которые во время войны стали на сторону врага? И особенно, что будет с их детьми?

Он много размышлял о том, что бабушка Кломп сказала ему. Если, например, в начале войны тебе было десять-двенадцать лет, и твои родители были членами НСП и хотели, чтобы ты стал штурмовиком, тогда ты ведь в этом не виноват?

Может, с этим парнем так оно и было. Может, он сам даже не хотел, но его принудили. И он ведь не поддерживал все их гнусные дела. Иначе он не рассказал бы ему, что хотели приехать и забрать Салли и его родных.

И как подло ребята поступили с маленьким мальчуганом. Он ведь совсем ни в чем не был виноват? А если ты просто любишь отца и мать? Ведь дети нацистов тоже любили своих родителей.

Фрек ничего не мог поделать, но он глубоко сочувствовал этим двум братьям. Он снова увидел перед собой избитое лицо и кровь на мостовой и содрогнулся. Он считал это трусостью и подлостью. Похоже, что теперь нужно бояться всех людей.

Но и в собственном сердце порой бушевали греховные чувства.

Про автомат он искренне сказал. Если бы у него было оружие в руках, он применил бы его против этих трусов.

А может быть, больше всего нужно опасаться самого себя?

Перед тем, как пойти спать, он еще прочитал в Библии, что Иисус Христос призвал к себе людей и сказал: “Возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем и найдете покой душам вашим; ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко”.

Да, он очень хотел научиться у Господа Иисуса, как правильно жить. Потому что то, что жизнь трудная, он уже понял. Преодолеть жизненные трудности без помощи нельзя.

И если уж кто-то о жизни знал все, так это Иисус Христос. Он делал людям только добро, а Его предали, продали, мучили и убили. И Он позволил так поступить с Собой, чтобы спасти именно таких людей!

“Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец”. Когда он вспомнил эти слова, Фрек почувствовал, как внутри у него потеплело от благодарности, потому что он знал, что это совершилось и для него.

Он уже слышал эти слова раньше от бабушки Кломп, но теперь он сам их прочитал в Библии.

“Истинно, истинно говорю вам: верующий в Меня имеет жизнь вечную”.

Это были слова Иисуса Христа. И Фрек верил им.

Он уже много прочитал в своей Библии, и это ему часто помогало. И сейчас, в постели. Размышляя об этом, он успокоился. “Покой душам вашим”,— это он запомнил. И в этом он так нуждался.

Он хотел избавиться от зла.

И он очень хотел избавиться от мучительной скорби — неизвестности о судьбе Салли.

Бабушка Кломп сказала, что на многие вопросы в своей жизни человек не получает ответа. Что нужно учиться предоставлять Богу те вопросы, которые тебе не под силу. Доверять их рукам Божьим. Это ему показалось трудным.

“Пути Господни совершенны,— сказала она,— Он — абсолютный суверенитет”.

Трудное слово. Такие слова она обычно не говорила. Можно себе представить, что для нее это тоже было трудно. Но он, кажется, понял, что она имела в виду.

Это означало, что все находится в Его власти. Бог — Всевышний...

Получит ли он когда-нибудь весточку от Салли? Увидит ли его когда-нибудь? Он, наверное, сильно изменился.

Со словами молитвы на устах Фрек уснул.