Уличные праздники продолжались еще долго.

Движения почти что не было, поэтому можно было использовать всю улицу для проведения спортивных соревнований и танцевальных вечеров. Для детей придумывали различные игры, и, когда они уходили спать, наступала очередь взрослых.

Фрек тоже иногда бывал там, но участия не принимал. Он скучал по Салли...

Устроившись на работу в небольшой мастерской одного плотника, он поступил в вечернюю школу.

Отец тоже нашел работу в АПКК, это означало: Акция Помощи Красного Креста.

Больше всего в помощи нуждались люди, которые выжили в концентрационных лагерях и вернулись домой. Этим там, в АПКК, и занимались. Многие лишились всего, даже собственных домов. Их временно размещали в гостиницах и приемных пунктах.

— Как послушаешь, что они рассказывают,— сказал отец,— то не можешь поверить собственным ушам. То, что происходило в лагерях, никаким пером не опишешь. Это можно назвать чудом, что есть еще люди, которые вышли оттуда живыми. Евреев тысячами отравляли газом.

Фрек, слушая такие рассказы, содрогался, но он продолжал надеяться услышать что-то о Салли и его родных.

У отца на работе появились различные связи, благодаря которым он мог получить информацию о людях, попавших во время войны в концлагерь. Но все поиски оставались безрезультатными.

— Пока нет вести, можно надеяться на лучшее,— сказала мама.

Но у отца надежды было мало — это Фрек отлично видел.

Пока однажды после обеда к ним не постучал дядя Герман.

Уже по его взгляду было видно, что причина его посещения не была обычной. Никаких шуток и никаких следов от его странного смешка.

— Мой рассказ короткий,— начал он.

Они вчетвером сидели за столом: дядя Герман, отец и мать, и Фрек.

— Я знаю, что ты все еще ждешь Салли, Фрек.

Пожилой мужчина опустил голову, избегая встречного взгляда остальных. Он нервно теребил скатерть.

— Я искал его... Начал с того адреса, куда я их сперва доставил, а оттуда — дальше... От одной квартиры к другой... Они не могли оставаться вместе, это было слишком опасно... Но я искал по следам каждого из них... Я смог найти адреса пребывания Салли до того места, где его предали... Да, это случилось... Их всех схватили — его и хозяев того дома тоже... вместе со старым раввином... Видимо, это произошло в марте сорок четвертого года... Никто их них не вернулся... В том доме сейчас живут другие люди. Во время уборки они нашли вот это...

Дядя Герман достал из кармана своей куртки пакетик и положил его на стол.

— Они не знали, кому он принадлежал и что с ним делать, но, к счастью, они его не выбросили.

Он пододвинул пакетик в сторону Фрека.

— Здесь написано только твое имя, больше ничего...

Фрек сидел, будто окаменелый.

Весточка от Салли?

Несколько минут он не шевелился, уставившись взглядом на свое имя, написанное на пакетике.

Почерк Салли! Он узнал бы его из тысячи.

Стояла мертвая тишина, когда он наконец-то развернул пакетик. В нем оказался свисток Салли, который тот хотел дать ему на сохранение. Шнурок был туго замотан вокруг свистка.

Фрек взглянул на дядю Германа, будто ожидая продолжения, которое оживило бы его надежду.

Но сосед отвел взгляд, покачал головой, встал и молча вышел из комнаты.

Мама плакала. Отец встал рядом с ним и положил руку на его плечо.

Фрек знал, что он никогда больше не увидит Салли...

Он хотел повесить свисток на стенку над своей кроватью. Когда он отмотал шнурок, то вдруг увидел, что мундштук был как бы закупоренный. Он присмотрелся пристальнее и заметил, что в отверстии находится рулончик бумаги! Что еще это могло быть, как ни письмо?

Письмо от Салли?

С помощью булавки и крючка он с большим трудом выковырял бумажку из отверстия свистка.

Плача от нахлынувших чувств, он читал:

“Дорогой Фрек! Если ты когда-нибудь получишь это письмо, то это будет означать, что мы уже никогда больше не увидим друг друга, в другом случае я разорвал бы его. Мне так грустно. Сегодня ночью мне приснился страшный сон. Говорят, что война скоро кончится, но я этому больше не верю. Для нас, во всяком случае, не так быстро, как нужно бы. Я очень скучаю по папе и маме, и другим тоже. Я думаю, что я их больше никогда не увижу. Я чувствую себя очень одиноким.

Так, как раньше в парке, когда я прятался во время сумерек, а ты меня искал. Но тогда я знал, что ты меня найдешь, потому что у меня был свисток.

Но теперь мне нельзя издавать ни звука. Это может нас выдать. Я боюсь, Фрек. И чем дальше, тем больше. Если ты когда-нибудь увидишь моих отца и маму, то передай им привет от меня и скажи, что я их очень любил, до последнего мгновения. Всех—всех.

Мне ведь даже нельзя писать письмо. Но я все равно пишу. Тайком, без адреса. Здесь находится один старый раввин, с которым я много беседую. Он научил меня говорить “Шму”.

Он называет меня своим “хазер-мальчиком”, потому что наша семья не жила по ортодоксальным правилам, но он ничего плохого при этом не имеет в виду. Меня утешает, когда я его слушаю. Я надеюсь, что мы останемся вместе и тогда, когда случится самое страшное. Когда я слушаю его молитвы на еврейском языке, то, хотя я их не могу понять, все начинает казаться менее ужасным.

Фрек, я тебя никогда не забуду. Я очень скучаю по тебе. Ты был хорошим другом. Если бы я мог позвать тебя к себе свистком, то я бы это сделал.

Салли”.