Адонайя грубо прижал Бекку к толстому стволу всем весом своего мощного тела. Она беспомощно трепыхалась, движениям мешал длинный подол бального платья. Когда она открыла рот, чтоб позвать на помощь, он закрыл его своим собственным. Ни один Поцелуй Благодарности, которые она раздавала этой ночью, не был ей так отвратителен, как этот обыкновенный поцелуй. Язык Адонайи казался мерзко горячим и кислым, а в его дыхании ощущался какой-то незнакомый странно неприятный запах. Бекка попыталась укусить его, но Адонайя откинулся назад, смеясь.

— Забыла нужные слова, Бекка? — Он ущипнул ее за щеку так грубо, что ее зубы до крови оцарапали внутреннюю поверхность рта. — Что ж, я помогу тебе. Не хочется, чтоб твой па узнал, что одна из его девочек оказалась столь дурно воспитанной. Ну-ка, повторяй за мной: «Ваша сила дарует мне защиту, ваша доброта…»

— Отпусти меня! — В ее ушах этот крик прозвучал достаточно громко, чтоб привлечь сюда десяток людей; никто, однако, не появился. В длинном доме, видном сквозь ветви деревьев, не светилось ни одного огонька. Окна были темны и холодны, как глазницы черепа. У матрон Добродетели, видно, были дела в других местах. Адонайя опять рассмеялся:

— Отпустить? Вот это вряд ли! Я тебя слишком долго искал — с тех самых пор, как нам сказали, что за вами уже пошли. А ты ведь-единственная, кто мне нужен сегодня ночью, Бекка. Чувствуешь, какая честь? Все, что у меня есть, я припас для тебя и не отпущу, пока ты не послужишь мне так же нежно и любовно, как служила Ева Адаму за подаренное яблоко. Ты и я, Бекка, сегодня будем единственными мужчиной и женщиной во всем мире.

Она снова закричала, еще громче. Она звала на помощь, но никто не откликнулся. Адонайя повторил оскорбление, нанесенное телу Бекки, пытаясь заставить ее открыть рот. Его язык скользнул по ее зубам. Странные видения проносились в ее голове, стараясь увести Бекку подальше от страшной реальности, навалившейся на нее. «Адам и Ева… яблоко, — думала она. — И змея…»

Желчь поднималась почти до самого горла. Тяжесть тела Адонайи и сила его рук придавливали ее руки к шершавой коре дерева. С неимоверным усилием Бекка высвободила одну руку и изо всех сил ударила его кулаком, но удар получился совсем слабый. Девушка Бабы Филы обучила ее слишком малому числу приемов, а в данной ситуации они вообще не годились. Как она жалела сейчас, что не взяла больше уроков, редко практиковалась, уделяла этому так мало времени! Все, чему она пока обучилась, были удары ногой. Но Адонайя так плотно прижимался к ней, что она не могла даже поднять вверх колено, чтоб дать ему то, чего он, безусловно, заслуживал. Да, то что говорила ей ма, было правдой: «Разве может женщина совладать со взрослым мужчиной?» Когда он наконец оторвал свой рот от ее губ, Бекка задыхалась.

— Ну, Бекка, так с чего мы начнем? С Поцелуя или с Жеста? А может быть, твои матроны выучили тебя каким-нибудь специальным штучкам? Мой па слыхал, будто следующий альф Праведного Пути получит в наследство истинный Эдем.

— Твой па… — с отвращением отозвалась Бекка, вспомнив о бедной затравленной Дассе.

— А тебе-то какое дело до моего па?

— Он человек, которого мне хотелось бы поскорее увидеть у врат Рая, — сказала она, отвернув голову от его лица. После его смерти. Потому что именно от врат райских ангелы швыряют души проклятых в глубины ада.

Адонайя не смог прочесть ее мысли. Он придал им естественный, с точки зрения мужчины, смысл:

— Вон ты куда метишь? Можешь позабыть о своих надеждах. Для этого старья, которое сейчас сидит в альфах, дни уже сочтены. Ты уж лучше мечтай обо мне, если так любишь власть. Будь со мной вежлива, Бекка, и я удовлетворю все твои желания. — Его рука больно сжала ее грудь. Знак обладания, а не нежности.

— Ты должен отпустить меня, Адонайя! — Слова сопровождались бесслезными рыданиями. Бекка презирала себя за слабость, за свой молящий голос. — Ты обязан меня отпустить.

— Это с какой же стати? Не хочешь мне послужить, что ли? Не заставляй меня вытаскивать тебя на судилище здешних матрон. Это только унизит и тебя, и твоего па, и весь ваш род. Тебе придется доказывать мне свою глубочайшую благодарность перед множеством свидетелей, чтоб показать всем, какая ты достойная женщина. А если ты и тогда будешь отказываться, ну тогда — смерть. А ты когда-нибудь слыхала, как убивают в Добродетели? Ихний альф, видимо, умница и немало идей почерпнул у людей из Коопа.

— Взгляни сюда! — В полном отчаянии она все же нашла силы, чтоб немного оттолкнуть его и ткнуть пальцем в свой лоб. — Взгляни сюда, Адонайя, взгляни на этот знак. Это знак мужского обряда! Варак — альф Добродетели — собственноручно отметил меня им и освободил от всяких обязательств. Мой па и еще двое свидетелей видели его. Дотронься до меня, пока я ношу священный знак, и ты сам окажешься тем, кто узнает, каким способом убивают в Добродетели!

Ее грудь гневно вздымалась, когда она бросала ему эти слова. Снова в памяти всплыли уроки матери, но уже из числа тех, что должны были укрепить ее смелость: «Мы должны быть благодарны мужскому закону, как бы ни был он временами крут, ибо большая часть их правил появилась в Голодные Времена и это сильная защита для тех, кто беспомощен».

Лунный свет, затененный стволами и ветвями деревьев, был слаб, но его все же хватало на то, чтоб разглядеть каждую черточку ненавистного лица Адонайи. А ему — чтобы видеть ее. Конечно же, он должен различить очертания креста на ее лбу! Теперь ему придется отпустить ее и уползти отсюда — побежденным.

Но Адонайя только свистнул, и тотчас раздался шорох многих ног, бегущих по сухой листве. Четверо — пятеро — шестеро юношей — ни один из них не достиг тех лет и не обзавелся той мускулатурой, которая нужна, чтоб выступать на ринге, — вдруг возникли из темноты и встали за спиной Адонайи. Еще четверо подошли и встали правее, а двое — левее. Их лица выражали волчью жадность, а ничем не прикрытая тоска в глазах заставляла вспомнить мертвецов, вылезших из могил и облизывающих припорошенные землей губы в откровенной зависти к живым.

— Не угодно ли тебе познакомиться с моими друзьями, милочка Бекка? — спросил Адонайя. Его зеленые глаза сейчас горели желтым пламенем. Он смачно плюнул на свои пальцы и смазал знак креста на ее лбу. Бекка могла только слабо трепыхаться в его крепких руках. — Это очень хорошие мальчики — все двенадцать — умные мальчики из разных хуторов. Я познакомился с ними давно, во время наших с па странствий. У меня больше оснований считать их моими кровными родичами, чем многих из отцовского приплода. Участвовать в борьбе на ринге им нравится ничуть не больше, чем мне, равно как и возбуждать у своих родителей и более сильных братьев какие-нибудь опасные мысли. И тем не менее на своих хуторах они умудряются проворачивать немало любопытных делишек, причем делают это очень славно. Их слова заслуживают полного доверия. И все они засвидетельствуют, что когда ты преклонила передо мной колени, на твоем лбу не было никаких знаков, кроме сияния, коим Господин наш Царь наделяет особо ревностных женщин.

Бекка с ужасом смотрела на юношей, окружавших Адонайю. Правда, произнесенная чужими устами, теперь предстала перед ней не в виде таинственного Червя, а страшного дракона. И когда она подумала о том, какие узы связывают их с Адонайей, она легко прочла истину в их глазах:

«…Она была истерзана и умирала долго…»

Какой же слепой дурой надо быть, чтоб думать, будто банды ворья прячутся вдали от пахотных земель, где-то в пустошах! Все, что будет делать с ней Адонайя, эти звери повторят после него. В каждом из них читалось привычное спокойствие слабых, но умных существ. Они умеют ждать своей очереди, и эта очередь обязательно наступит.

Паника сковала Бекку. Воздух как будто сам собой рванулся в ее легкие и сорвался с губ воплем — сплошным сгустком черного ужаса. На какое-то время она перестала видеть, перестала ощущать это крошечное бессильное тело, которого домогался Адонайя. И хотя чувства еще не полностью покинули ее, они были так затуманены, что ей казалось, что она одновременно находится в двух местах — внутри своего тела и — бесчувственная — вне его, отрешенно наблюдая за тем, что они делают с ней, будто это не она, а кто-то другой.

Чьи-то руки хватали ее за плечи, заставляя откидываться назад; ей казалось, что она тонет в этом море хватких жадных пальцев. Ее платье зацепилось за кору дуба, когда стая Адонайи накинулась на нее. Бекка сопротивлялась изо всех сил, понимая — не мозгом, а нутром: если им удастся повалить ее на землю, с ней покончено — и с телом, и с душой.

Адонайя схватил ее — падающую — за подбородок, заставив откинуть голову назад так далеко, что она наверняка закричала бы от боли, будь она способна ее ощутить. Он что-то говорил ей, в бледно-зеленых глазах скользила грязная ухмылка. Бекка вышвырнула и это лицо, и значение его слов в спасительный туман, сгущавшийся вокруг нее.

В голове Бекки звучали обрывки старинных песен, которые напевала мама, когда Бекка была еще новорожденной и делила с матерью тепло ее постели. Голос матери звучал в ушах Бекки так громко, что места для глупой мужской болтовни просто не оставалось. Бекка, улыбаясь, смежила веки — ведь ма пела так хорошо, пела для нее одной, и это пение было святая святых, где Адонайе не было места.

— Гляди на меня! — Он нажал на ее подбородок с такой силой, что боль прорвала защиту, рассеивая благодетельный туман пламенеющим красным мечом. — Будь ты проклята, женщина, я все равно заставлю тебя увидеть, что это я!

Она слишком поздно открыла глаза, чтоб умиротворить его. Она увидела поднятую руку, готовую обрушить ей на лицо удар, избежать которого было невозможно. Он поставит на ней клеймо точно так, как это сделал Варак, но это будет знак позора, а не знак почета. Ни один мужчина не ударит женщину без серьезной причины, ибо женщины — неполноценны и это общеизвестно. Слезы хлынули у нее из глаз, слезы жалости к себе, к маме, которая будет так горевать… па перестанет дарить ее своей любовью, которой она гордилась… В том странно замедленном времени, в котором она жила с того момента, как Адонайя начал опускать руку, Бекка вдруг увидела сон — ее па неожиданно выступил из лесной темноты, чтобы стать свидетелем наказания непослушной дочери.

И тут Господин наш Царь соизволил сделать ее свидетельницей совсем другого чуда.

Руки па сомкнулись на поднятой руке Адонайи. Тот громко вскрикнул — альф Праведного Пути вывернул его руку за спину под таким углом, который вряд ли был предусмотрен Господом Богом. Где-то рядом Бекка услышала шорох мертвых листьев — это в панике бежали друзья Адонайи. Она спрятала лицо в ладонях и громко разрыдалась от счастья. Сквозь рыдания она слышала тяжелые, какие-то мясистые звуки ударов. Что-то грузное рухнуло на листья совсем рядом с ней. Она отодвинулась от упавшего тела, не желая видеть Адонайю даже сейчас — опозоренным, побежденным, может быть, даже мертвым. Когда она подняла лицо, Адонайя еще был жив. Па никогда бы не стал пинать труп в живот.

— Держись подальше от моей дочки, иначе костей не соберешь, клянусь именем Царя! — Пол нанес своему поверженному противнику еще один удар ногой. Адонайя застонал и откатился как можно дальше от Бекки, где его и вырвало прямо на сухую листву. Кровь текла у него изо рта, из рассеченной кожи на щеках и на лбу. Один глаз плотно закрыт, другой только начинал отекать. Его сотрясали позывы к рвоте, хотя ничего, кроме желчи, в нем уже не осталось.

Двое молодых людей, которые вместе с па стояли на углу улицы, сейчас вышли из-за деревьев и подняли Адонайю на ноги. Усмехаясь во весь рот, они поддерживали его в вертикальном положении, чтобы Полу было легче нанести ему удар. Как будто пародируя то, что происходило тут немного раньше, отец Бекки одной рукой поднял подбородок Адонайи так, что юноша смотрел прямо в лицо альфа своим полузакрытым глазом. Пол явно был доволен. Бекка видела, что он наслаждается этими минутами. Впрочем, продолжалось это недолго. Кулак альфа врезался в лицо Адонайи. Кровь хлынула из раздавленного носа. Тело обмякло и безжизненно повисло на руках поддерживавших его юношей. Коротким кивком Пол приказал им отпустить Адонайю. Они повиновались, затем исчезли среди деревьев столь же бесшумно, как и появились.

— Девочка, с тобой все в порядке? — Пол обнял Бекку и дал ей осушить слезы о грубую ткань его рубашки. Заскорузлые от работы пальцы нежно прикоснулись к тому месту, с которого Адонайя стер крест, изображенный Бараком. — Этот подлый… Я полагаю, его следует вызвать на суд. Вместе с родителем, который не сумел внушить сыну, какова у нас цена богохульства.

— Па, ну пожалуйста, не надо! — Бекка еще теснее прижалась к отцу. — Ты преподал ему урок. Он его забудет нескоро.

— Но крест, Бек! Он же плюнул на крест!

Она быстро-быстро отрицательно замотала головой, как будто хотела стряхнуть память о последних минутах.

— Он плюнул на свои пальцы, па. О пожалуйста, оставь это. Ты же видел стаю, с которой он ходит?

— Трусы! — прорычал Пол.

— Однако они пользуются уважением на своих фермах, — сказала Бекка. — Он мне сам говорил. Если будет суд, будут и показания. И эта банда вывернет все наизнанку. Они все повернут против меня, па! Они сумеют это сделать, если захотят.

Пол еще крепче обнял дочку.

— Ты придаешь слишком много значения уму, Бекка. Думаю, это потому, что ты сама очень умна. Ни один из этой шайки никому не опасен. Я же видел, как они разбегались — не хуже кроликов! Эти двое отличных ребят, что были со мной, они родичи четырех подонков Адонайи. Они помрут со смеха, если кто-нибудь скажет, что это отребье чем-либо выделяется. Среди них всех один Адонайя имеет что-то вроде мускулов. Раз-два, сломанный на ринге хребет, вот и конец блеску, даже если им казалось, что он способен соперничать с блеском солнца.

Бекка знала, что все так и есть. Сила, как правило, побеждает ум; Варак — лишь исключение, которое подтверждает правило. Она привыкла находить спокойствие в незыблемых основах их жизни. И все же выражение глаз соратников Адонайи продолжало ее тревожить.

— Па, обещай мне.

Пол снова прижал ее к себе.

— Ну, если это может порадовать тебя, детка, мы не дадим этому делу законного хода, разумеется, если вон тот сам не поднимет шум. — Он кивнул на лежащего Адонайю. — Хотя, когда его па увидит своего сынишку измордованным, готов биться об заклад, этот щенок сумеет придумать какую-нибудь сказочку, чтоб удовлетворить гонор родителя.

Бекка поглядела на поверженное тело своего обидчика и задрожала. Даже в этой беспомощной позе, даже с подсыхающими на щеках потеками крови и рвоты он продолжал страшить ее. Ей хотелось как можно скорее уйти отсюда, скрыться в палатках Праведного Пути, однако искра упрямства, тлевшая в ее мозгу, продолжала удерживать ее на месте.

Па Адонайи… Зах… Дасса…

— Па, когда ты шел сюда, ты не видел…

В Имении раздались ужасные крики. Яркий язык пламени лизнул темное небо.

— Господи, что же это такое? — воскликнул Пол, и его руки еще крепче сжали плечи Бекки, как бы желая защитить ее от новой напасти. В роще стал слышен рев пламени, а колеблющийся свет огня упал на отца и дочь, как приговор.

— Пол! Пол! — Один из тех юношей, что сопровождали Пола, с треском прорывался сквозь кусты. Даже в красноватом свете было видно, что лицо его бледнее мела. — Скорее! Житницы горят! — Он повернулся на одной ноге и помчался туда, откуда пришел.

— Проклятие Иисуса на них! — Пол кинулся за юношей, оставив Бекку одну, не бросив ей ни взгляда, ни слова. Что касается Бекки, то она, в последний раз посмотрев на Адонайю, уже знала, что ей надо делать. Неприлично подняв юбку выше колен, она бросилась догонять отца.

Сделать это было нелегко. Мощное тело Пола прорывалось сквозь цепкие ветки дубового подлеска, не обращая на них внимания и не задерживаясь ни на секунду. Бекка же путалась позади среди безлистных, хлещущих как бичи веток, цепляющихся и льнущих к ее рукам и ногам, стегающих по лицу и глазам.

Бекка вскрикнула, когда ее нога оступилась и подогнулась под тяжестью тела — та самая нога, которую она повредила еще раньше, наступив на скользкий желудь. Боль пронзила колено, Бекка неловко упала, обнимая руками камни и целуя губами сырую землю. Отец, должно быть, слышал ее крик, но продолжал бежать. Бекка с трудом поднялась на ноги и захромала ему вслед, стараясь идти как можно быстрее.

К тому времени, когда Бекка оказалась среди зданий Имения, острая боль в ноге уже прошла, превратившись в весьма болезненную пульсацию. Пола нигде не было видно, но это ничего не значило. Сейчас она могла найти сколько угодно провожатых. Улицы Добродетели кишели бегущими мужчинами — старыми, молодыми, местными, из Коопа. У многих в руках были рассыпающие искры факелы — маленькие братишки огромного пламени, полыхающего на склоне холма. Насколько Бекка могла судить, все бежали на запад, но в голове у нее так все перемешалось, что особенной уверенности, что это запад, не было. Из страха, что ее затопчут, Бекка старалась держаться стен зданий. С факелами или без них, но мужчины не видели перед собой ничего, кроме пожара.

Плетясь следом за мужчинами, Бекка миновала несколько групп девушек. Ей показалось, что она видит кого-то из сестер, ей даже послышалось, что ее окликают по имени, но останавливаться она не стала, сделав вид, что ничего не слышит. Пламя, все выше взвивавшееся на холме, влекло ее к себе более властно, чем любой голос. Колено еще болело, но уже не так сильно. Если сжать зубы покрепче, то доковылять можно.

Она миновала место, где две пересекающиеся улицы образовывали довольно обширную площадь. Здесь тоже горели факелы и толпилось множество пожилых женщин с каменными лицами. Они были суровы, но деловиты. Группами по нескольку человек они выкатывали на площадь одну за другой бочки с дождевой водой. Другие группы матрон опускали в бочки кожаные ведра и передавали их бегущим мужчинам, сопровождая лаконичными сухими предупреждениями о необходимости беречь каждую каплю воды. Бекка узнала Айву, которая с трудом одна передвигала бочку, поставленную на попа. Бекка тут же подбежала, чтоб помочь старухе, но за все свои труды получила лишь ругательство и грубый приказ не болтаться под ногами.

— Тут не место детишкам! Возвращайся в свой лагерь и сиди там!

Но Бекка думала иначе. Ее место было там, где пламя швыряло свои языки в лицо глубокой ночи. Там, где можно увидеть зрелище, подобного которому, возможно, она уже никогда не увидит. Вот там и было ее место, а советы ма пусть провалятся в тартарары. Никто не обращал внимания на девушку, которая плыла в потоке мужчин Имения. Она плыла в этом потоке, пока он не разбился о стены пылающей житницы.

Жар пахнул на Бекку, будто в лицо ей швырнули совок раскаленных углей. Знойное дыхание пожара откинуло назад пряди волос, окаймлявших ее лицо. Житница представляла собой одиноко стоящую высокую башню с прорезанными в ней узкими окнами-щелями, из которых теперь наружу рвались оранжевые языки огня.

Окружавшая башню толпа держалась от нее на приличном расстоянии. Исключением были отряды мужчин, образовывавших шеренги, расходившиеся от башни, как спицы колеса. По этим живым спицам взад и вперед ходили ведра, и целые фонтаны воды взлетали в воздух в тщетной попытке победить бушующее пламя.

— Чье это хранилище? — услышала Бекка вопрос какого-то мужчины.

— Благодарение Богу, не мое, — послышался ответ, — и пока это все, что меня интересует.

— Да, но что будет, если огонь перекинется на наши? Ты хоть знаешь, где они находятся?

— Будь я проклят, если знаю! В темноте все кажется другим.

— Было бы легче разобраться, стой башни с зерном с каждого хутора вместе, а не вразброс…

— Ну, с обычаями Имения не спорят.

— А как начался пожар?

— Откуда ж мне знать?

— Смотри! Смотри вон туда! Вон та башня тоже загорелась!

— Как это могло случиться? Она же далеко от этой. Искры на такое расстояние не долетят, да и более близкие зернохранилища не загорелись! И ветра сейчас нет, за исключением того, который создается самим пламенем!

— Господи помилуй, это же житница Миролюбия, да и вторая башня его же! Я вижу их тавро при свете огня.

— Миролюбия?

— А что это там такое карабкается по стене? — Мужчина указал пальцем на только что вспыхнувшую башню. Башня была без окон — только спираль деревянных ступенек, вбитых в стены, поднималась до самой ее вершины. Пламя уже лизало основание этой спирали, но пока оно поднималось на высоту не больше двух человеческих ростов.

— Спаси нас Господин наш Царь, это же демон!

При свете пожара Бекка увидела нечто вроде лохматого призрака в дымящейся юбке, с лицом закопченным и страшным, как дьявольская маска. В одной руке призрачная фигура держала тонкую горящую палку и с помощью этого самодельного факела спокойно и расчетливо поджигала каждую ступеньку лестницы, которую она, поднимаясь, оставляла за собой. В другой руке она сжимала питьевой мех, но если в нем и была вода, то, надо думать, зачерпнутая прямо из адской реки. На каждой ступеньке фигура останавливалась и брызгала на пройденную ступеньку, после чего поджигала ее своим факелом. Ступенька сразу же вспыхивала веселым пламенем.

Призрак уже почти достиг верха башни, когда по неосторожности выплеснул немного жидкости на свою одежду. Искры, летевшие от факела, подожгли материю, окружив фигуру бело-синим сиянием. И факел, и мех полетели вниз, а окутанная пламенем фигура, все еще покачиваясь из стороны в сторону, стояла на лестнице. Руки, мгновенно превратившиеся в обугленные клешни, тянулись к небу. Волосы вспыхнули, как факел, только куда более страшный и грозный, чем любой факел, когда-либо зажженный человеком. Несколько мгновений фигура раскачивалась взад и вперед, как бы колеблемая потусторонним ветром, а затем с воплем, от которого сердце Бекки чуть не остановилось, полетела вниз.

Бекка рванулась вперед.

«Нет, Бекка! — Лицо давно погибшей девушки-призрака проплыло перед глазами Бекки на фоне пожара. — Есть вещи, видеть которые не следует».

Бекка не послушалась. Шаг за шагом она прокладывала дорогу между рядами мужчин, пока не увидела демона, рухнувшего с высоты башни. Череп скалил зубы сквозь лопнувшую и обугленную кожу. Плоть все еще пузырилась, как пузырилась пена на поверхности котла, в котором мужчины вываривают детские скелетики. Запах стоял такой, будто его специально изготовили, чтоб он вечно сопровождал мысли о проклятии и адском пламени, кишевшие сейчас в уме Бекки.

Только размеры тела указывали на то, кому оно только что принадлежало. Только обугленный и дымящийся остаток бального платья говорил, что это женщина. Вернее — девушка.

«Это не человек… — Бекка многократно повторяла слова про себя, чувствуя, что только так она сможет сохранить рассудок, а потому яростно отгоняя от себя всякую другую возможность. — Это не может быть никто, кого я когда-то знала».

Только позднее, когда она вернулась под защиту палаток своего лагеря и не раздеваясь забралась в постель, Бекка подслушала, как ее отец говорит кому-то из мужчин о печальном событии: безумие охватило одну из дочерей Захарии. Эти слова прорвали наконец возведенную Беккой вокруг себя защиту, и она, обхватив обеими руками голову, безудержно разрыдалась.