В рощице мертвых деревьев на коленях, упираясь в землю руками, стояла Бекка. Ее рвало последними остатками полдника. За своей спиной она слышала поток брани родича, обрушивающийся в равной степени на ее и на его собственную голову. Ее глаза почти ничего не видели из-за застилавших их слез, а из носа, как только начался новый приступ рвоты, потекла густая вязкая жижа. Омерзительная вонь от кипящего котла теперь стала чуть послабее, а запах пылающих под котлом сучьев, наоборот, усилился.

— Ты, верно, хочешь, чтоб нас обоих убили, Бекка! — бормотал Том, яростно помешивая в котле деревянной лопаткой. Он кинул в котел еще одну пригоршню крошек какого-то зелья, которое он притащил вместе с котлом и лопатой из хижины, специально отведенной под встречи мужчин. — Так шумишь, что счастье, если нас не услышат дома.

— Я… я вовсе не шумела… Я… — Бекка ничего не могла сделать с собой. Она втянула еще один глоток того специфического запаха, который исходил от котла, и ее тут же снова вырвало. Несмотря на свои претензии стать травницей, Бекка не имела ни малейшего представления о том, какие травы пошли на изготовление этого серовато-коричневого порошка, и о том, когда и где мужчины собирали и сушили их. А если по правде, то ей не полагалось даже задавать себе такие вопросы. Это было чисто мужское дело.

Однако сатанинский Червь сомнения был силен. Даже в те минуты, когда Бекка извергала из желудка все его содержимое, а ее ноздри наполняла отвратительная вонь адского варева, она продолжала думать о том, действительно ли порошок облегчает процесс рождения скелета, как уверял ее Том. «А может, он нужен лишь для того, чтобы производить впечатление да разводить на всю округу зловоние, — нашептывал Червь. — Я помню, когда они впервые…» Но Бекка усилием воли заставила его замолчать.

Вонь и показуха. Именно из этого и состоит почти все мужское Знание, если верить тому, о чем шептались Хэтти и другие женщины, когда поблизости не было никого, кроме ребятишек женского пола.

Бекка отерла рот тыльной стороной ладони и осторожно попятилась, стараясь не коснуться подолом юбки луж пенистой блевотины. Ей придется умыться, прежде чем они пойдут в Миролюбие, чтобы смыть кислый запах рвоты. Она поднялась на ноги и попыталась вернуть себе тот храбрый вид, который напустила на себя внутри Поминального холма.

— Никто не собирается убивать нас. Том, — сказала она, стараясь изо всех сил, чтоб голос ее звучал спокойно. — Никто же не знает, что я была тут. По правде говоря, я бы очень удивилась, если б главный смысл этого порошка заключался не в том, чтоб распространять жуткую вонищу, которая удерживала бы народ подальше отсюда.

— Бекка!.. — Голос ее родича звучал тихо, а потому особенно угрожающе.

— Нет, правда, Том, не надо бояться. Когда меня хватятся, я просто скажу, что я пошла вместе с тобой, чтобы выразить почтение мисс Линн. Все же знают, как я люблю ее. И меня простят. Ведь это ты попросил у меня помощи, и я была обязана помочь тебе, не так ли?

Том прислонил к ноге деревянную лопаточку, с которой стекала горячая жижа. Он, по-видимому, не ощущал боли от кипятка, сбегающего с лопаточки на его рабочие штаны и пропитывающего их. Это безразличие к боли было залогом успехов, ожидавших его впереди. Мужчины, занимавшие в иерархии фермы низшие места, расхваливали тех мальчишек, которые обладали таким качеством, подлизываясь к потенциальным наследникам хутора. Так что те парни, что были поумнее, старались не хвалиться подобной способностью и скрывали ее от па. Ведь и раньше на хуторе бывали случаи исчезновений: не один родственник Бекки погиб во время «дружеских» соревнований молодых ребят на предмет того, чье тело сможет вынести большую боль. И никто ни о чем не спрашивал, если оказывалось, что за столом не хватает кого-то из молодых. Правда, потом слышалось приглушенное перешептывание женщин, скрытно хлопочущих вокруг той, кто была матерью исчезнувшего.

Па называл это Божьим судом, и все разговоры прекращались, хотя иногда именно он бывал последним человеком, которого видели вместе с исчезнувшим юношей.

— Ты мне здорово помогла, Бекка, — сказал Том. — Я признаю это. Там — ближе к вершине… — Его глаза закатились так, как, по словам рассказчиков, закатываются под лоб глаза людей, почувствовавших на своем затылке дыхание призрака. — Я ведь боялся, что она еще не умерла, но ты…

— Я просто знала. — «Ее плач звучал у меня в голове вместе с голосами остальных. Теперь его уже доносил не ветер, нет, он звучал в самом черепе, он звал Линн по имени. О Господин наш Царь, если Знание кладет предел женской добродетели, то зачем Ты даровал мне такое темное Знание?» — Готовясь к тому, чтобы стать травницей, узнаешь многое.

Добродушная ухмылка Тома выглядела будто наклеенной.

— Это ж надо — моя маленькая родственница и вдруг — травница! Благостная Мария свидетельница — ты будешь самой замечательной травницей, какие только бывали в этом Имении. Ну а теперь отойди подальше, Бекка, да поглядывай внимательнее по сторонам. Ты в этих делах мне помочь не можешь. Забрызгаешься, обожжешься, уж тогда тебе никакие объяснения не помогут.

Бекка послушалась. Она отбежала от Тома как можно дальше и затаилась в реденькой рощице. Ее родич ногами накидал на умирающий костер пыльную землю, потом подвел лопатку под днище котла и пользуясь ею, как рычагом, опрокинул котел на бок. Вода и какая-то рыхлая масса вылились как раз туда, куда хотел Том, — в направлении, строго противоположном тому, где лежали пахотные земли Праведного Пути. Жирная масса застряла у корней деревьев, но она не могла повредить тому, что уже было мертво.

Том стоял на коленях за перевернутым котлом, пока последняя капля жидкости не стекла с его стенок. Он принес с собой из мужской хижины небольшой кожаный рюкзачок. Оттуда он еще раньше вытащил мешочек с порошком для кипячения, отличные смолистые лучинки для растопки и чудесную трутницу, вряд ли принадлежавшую Тому, как решила Бекка, уж слишком изящно была она изукрашена. Все это Том аккуратно выложил на кусок простой голубой ткани, цвета покрывала благостной Марии. Теперь он доставал из рюкзака последнюю вещь, которая там оставалась.

Бекка сначала подумала, что это тоже материя, скатанная в трубку и выглядевшая совершенно безобидно. Выцветшие узоры, изображавшие зверей из Писания, красными, черными и охряными пятнами проглядывали между бечевками, связывавшими рулон. Том развязал узлы, раскатал сверток и расстелил его на земле чуть подальше от других предметов.

Бекка увидела в центре фигуру распятого на кресте Христа. Его Мать склонялась по одну сторону, Иосиф и его юные жены — по другую. А у подножия креста толпа веселых ребятишек радостно пировала среди чуда изобилия — хлебов и множества рыбы. С терновым венцом на лбу, с гвоздями, вбитыми в руки и в ноги, с глубокой раной от копья в боку, улыбаясь, Христос взирал на них со своего креста.

Этот раскинутый на земле плат поражал высоким искусством исполнения. Бекка подошла поближе, чтобы лучше разглядеть детали. Ее нога оскользнулась на наполовину сгоревшей головешке из погасшего костра, и Бекка чуть не упала на Тома и его ткань.

Бекка никогда не подозревала, что ее родич может двигаться с такой стремительностью и что он может отшвырнуть ее так далеко и так грубо. Она отлетела назад и тяжело приземлилась, с силой ударившись о ствол дерева. На мгновение ей показалось, что Том сейчас сломает ей шею; сквозь боль до ее сознания донеслись слова, тем более страшные, что Тому приходилось шептать то, что он хотел бы выкрикнуть во весь голос:

— Ты и в самом деле сошла с ума! Боялась прикоснуться к костям, приносящим несчастье, и чуть было не дотронулась до кожи!

— Кожи? — Она ощущала себя круглой дурой и могла лишь бессмысленно повторять это дикое слово. — Какая еще кожа? И что дурное может случиться от того, что я дотронулась до твоей…

Том нависал над ней, сжимая кулачищи.

— Женщина не должна даже спрашивать о таком. Если по правилам, то тебе даже видеть это нельзя! Господин наш Царь, видно, послал мне кару за мое робкое сердце. Моя кожа? — Его смешок был колюч и пуст, будто колосок, пожранный саранчой. — Да разве во мне есть хоть частичка святости?

Внезапно гнев отпустил его. Он протянул Бекке руку, помогая встать.

— Поднимайся. Надо много чего еще сделать, прежде чем мы отправимся в Миролюбие. Ты постой тихонько подальше от меня и от моих дел, да подумай о том, что мы скажем мисс Линн. И никаких дурацких выходок, запомни.

Бекка задумчиво кивнула, но ничего не сказала. Теперь, когда она знала, какая игла изобразила эту поразительную сцену — «Распятие и кормление толпы», кожа с татуировкой с новой силой притягивала к себе ее взор… «Этот дурак, — шептал ее Червь, — думает, ты имела в виду, будто эта крашеная кожа — его собственная! Неужели же современные женщины верят, что мужчина может подобно змее снимать свою кожу и оставаться живым? Если ты так думаешь, значит, он тут не один идиот!»

Беззвучно Бекка ответила внутреннему голосу: «Я ж не знала, что это такое, до тех пор, пока он сам не сказал. И тут я подумала, что он боится сглаза, если я случайно дотронусь до его собственной живой кожи».

«Суть в другом, — ответил Червь. — От этого не может проистечь ничего плохого, если иметь в виду Тома. Что может быть плохого, раз его член и так наполовину издох от страха перед предстоящей передачей детских костей. Но в мое время мужчины далеко не всегда были такими слабаками».

Глаза Бекки по-прежнему не отрывались от кожи. Кожа святого, сказал Том. Ее ум содрогнулся при мысли о том, какие же телесные муки сделали кожу этого неизвестного и безымянного человека священной реликвией. Из-за этого Бекка чуть не пропустила, как Том с помощью лопатки снова поставил котел на днище, потом запустил в него руки и вытащил оттуда крошечные, совершенно чистые косточки. Только когда он выложил их на кожу и завернул ее края, сделав аккуратный сверточек, Бекка смогла оторвать взгляд от кожи.

Том быстро сложил все остальные предметы в рюкзак, влил в котел холодную воду из деревянного ведра, а затем, ополоснув, вылил ее, так как металл уже успел остыть. Внутренние стенки котла Том протер древесной золой и оставил все стоять рядом — котел, рюкзак и деревянное ведро со вложенной в него лопаткой.

— Потом отнесу назад, — сказал он, насухо обтирая руки о свои штаны. — Никто их тут не потревожит. — Том поднял аккуратно упакованный сверток с костями. — Ладно, Бекка, вот и наступило время помочь мне.

— Я бы сначала хотела помыться. Запах…

— Нет времени. Да и на свежем воздухе запах должен выветриться. Пятен на твоей одежде нет? Вот и ладно. К тому времени, когда доберемся до Миролюбия, ты уже будешь в полном порядке.

По дороге, ведущей к Миролюбию, они шагали молча. Тропа вела их мимо полей Праведного Пути, где работали мужчины. Когда они увидели Тома, те, что были постарше, отрывались от работы, снимали шляпы и склоняли головы в знак почтения к проходящему мимо них одному из возлюбленных детей Господина нашего Царя. Даже человек, работавший на жнейке, и тот заглушил мотор и слез с нее, выказывая свое благочестие.

Шагая впереди Тома, так, чтобы он мог защитить ее в случае нужды, Бекка ловила ухом бормотание молитв. Кто-то даже запел старинный Гимн Ворона. Ей показалось, что она узнает звонкий голос Джеми, и она осмелилась бросить на мужчин косой взгляд. Да, вон он — стоит, сложив руки на держаке косы, и поет песнь во славу мертвых. Старший на этом поле — Джон — подошел к нему и положил руку на плечо юноши; грустный напев чуть смягчил каменно-суровые глаза старшины.

Что же касалось молодых парней, за исключением Джеми, положение которых на хуторе, в Имении и вообще на земле пока еще не определилось, то они не слишком утруждали себя показной демонстрацией религиозности. Они, конечно, тоже прекращали работу, когда узнавали, что по дороге идет Том, направляющийся в Миролюбие с ребенком мисс Линн, но делали это только ради передышки в работе и маленькой разминки. Они молились, когда того требовал па, но все прочее почитали за бабство; юноша, мечтающий о собственном хуторе, ни в чем не должен проявлять слабость или мягкость характера.

Хотя Бекка шла, как и должно идти настоящей достойной женщине, глядя прямо перед собой, ей все же удавалось, слегка скосив глаза, замечать выражение лиц этих парней и то, как они таращатся на нее, а вовсе не на Тома с его завернутой в кожу ношей. А то, что все они были ее родичами, особого значения не имело. Писание было полно таких примеров, которые позволяли мужчинам при желании превращать грех в добродетель и наоборот. Сердца этих парней отнюдь не были преисполнены страхом и верой. Даже здесь, среди родных полей, где работали одни мужчины, на ум невольно приходили рассказы о бандах ворья. Ни одна разумная женщина сейчас не назвала бы их сказками для маленьких девочек. Во всяком случае, если у этой женщины хорошее зрение.

Вскоре они оставили за спиной обработанные поля и оказались сначала на равнинных залежных землях, а затем на бесплодных пустошах приграничья. Путь их лежал на север — к Миролюбию. Бекка чувствовала, как солнце греет ей левый бок, но приближение зимы уже высосало большую часть жара из желтого солнечного пламени. Ветер с покрытых льдом гор тут дул куда сильнее, а может, это только показалось Бекке. Хутор Предусмотрительность, откуда происходили ма и мисс Линн, лежал западнее. Он находился совсем рядом со снежными горами, и земля там была так плоха, что немногочисленным мужчинам, жившим на хуторе, приходилось выкупать у соседей право на жизнь, отдавая им плоды своих трудов — плоды знания секретов гончарного мастерства.

Ветер со снежных гор дул пронзительный и холодный. Бекка согнулась, стараясь скрыть сотрясающую ее дрожь. Ей ужасно не хотелось, чтобы Том вдруг проявил к ней повышенное внимание.

Переполнявшее его сейчас благоговение перед возложенным на него делом явно обеспечивало ей полную безопасность во время их путешествия наедине. Ведь сам па не остановил ее — верный знак, что он не предвидит от этого никакой беды… Но разве можно предугадать, на что способны или не способны мужчины? Хэтти вдалбливала ей это, не говоря уж об уроках остальных жен па, преподанных ей в дни празднования ее Полугодия, когда она стала в ряды полноценных женщин.

«Никогда не доверяй мужчине — его действия непредсказуемы». Даже легкое прикосновение к нему может спустить его с цепи, если, конечно, мужчина достиг соответствующего возраста. И не важно, что это прикосновение было совершенно невинным или даже непреднамеренным. В этом случае вам лучше всего подготовиться к необходимости обслужить его, если вы в поре, а затем быть наказанной за это, если ваш альф человек суровый.

Но если вы не в поре и не готовы к тому, чтобы мужчина взял вас тем способом, который приличествует женщине, или если вы страшитесь гнева своего альфа больше смерти, тогда вам лучше заранее освоить другие способы умиротворения и надеяться, что они все же подействуют. Но лучше всего до мужчин вообще не дотрагиваться. Держаться от них подальше.

— Бекка, с тобой все в порядке? — В голосе Тома звучала тревога. Здесь, на ничейной земле, разделяющей участки хуторов Имения, когда никто из его родичей-мужчин не мог посмеяться над его заботливостью по отношению к женщине, было вполне вероятно, что забота, проявленная им, — искренняя. Но кто знает, так ли это? Решать же такой вопрос опытным путем было слишком рискованно.

— Все хорошо, Том. Может, я иду слишком медленно?

— Нет, мы идем как надо. Бежать-то нам нельзя — могут подумать, что мы торопимся поскорее покончить с этим делом. — Он выдавил из себя короткий смешок. — А ведь это совсем не так.

— Том, а ты не слыхал детский плач, когда мы шли полями?

Бекка не оглянулась, но по тому, как изменился голос Тома, она легко представила выражение гнева на его лице.

— Что с тобой, женщина? Уж больно ты разболталась, несешь всякую непотребщину! И сейчас, и до этого в роще, и еще раньше внутри… внутри Поминального холма, а иногда и дома… Что на тебя нашло? Болтовня о таких вещах приводит мужчину в бешенство, но может и беду накликать.

— Разве в честном прямом вопросе может таиться зло? — Бекка сама поражалась своей дерзости. Теперь они уже были близки к цели. На некотором расстоянии в быстро меркнущем свете дня она уже видела мужчин из Миролюбия — правда, пока еще маленьких, как палочки, — тянущихся по тропе, ведущей от полей к усадьбе. При таком количестве свидетелей, готовых с радостью броситься на защиту одинокой женщины. Том ничего ей сделать не мог. Если б он попытался, она бы завопила, и мужчины тотчас были бы тут как тут.

«И убили бы его, — шептал Червь. — Ион знает это так же хорошо, как и ты. Стой на своем, спрашивай, не бойся его. Теперь пришла его очередь бояться тебя».

«Но ведь тебе предстоит еще возвращаться с ним домой, — прошелестел в голове Бекки голос Хэтти. — Дорогая детка, ты никогда не заглядываешь вперед. Сначала — поступок, а горькие сожаления — потом».

— Мне просто показалось, будто я что-то слышу, — сказала Бекка, слегка ускоряя шаг, чтобы поскорее достигнуть тропы, по которой шли домой мужчины с полевых работ. — Возможно, это был просто ветер.

Том промолчал. Он не сказал ей больше ни единого слова за всю дорогу до главного дома хутора Миролюбие. Неужели он замолчал из-за того, что она взбесила его? От этой мысли мороз побежал по коже. Мужчина, который молчит, опаснее всех других. Разум пытался успокоить Бекку, напоминая ей, что, учитывая характер миссии, которую они выполняют, молчание — лишь свидетельство хорошего воспитания.

Было нечто странное в той быстроте, с которой люди Миролюбия догадались о цели, ради которой пришли сюда Том и Бекка. Что-то еще более странное было в том, что шедшие с поля мужчины вдруг выстроились в две шеренги по обеим сторонам дороги, заставив ее с Томом шагать по самой середине тропы. Когда они таким образом вошли в поселок, откуда-то появились женщины, тут же присоединившиеся к мужским шеренгам. Они выбегали чуть ли не из полудесятка дверей, в шуршащих юбках, с глазами, как положено, опущенными долу, будто там в пыли были изображены какие-то загадочные рисунки. Только две женщины не присоединились к шеренгам — обе прижимали к груди недавно родившихся детишек. Самым большим несчастьем, которое только можно было вообразить, считалась встреча живого младенца с останками ребенка, которого призвал к себе Господин наш Царь. Обе матери накинули передники на лица своих детей, чтоб закрыть им глаза, и тут же утащили куда-то.

Пройдя между рядами мужчин и женщин Миролюбия, Бекка и Том вместе со своей ношей были любезно препровождены куда им было нужно, причем им даже не пришлось нарушить священную тишину своими вопросами. Правила обряда в той его части, которая касалась того, как достойные люди должны известить горюющую мать о милости Господина нашего Царя, были яснее прозрачной родниковой воды: сделать все возможное, чтобы защитить живых младенцев и женщин, несущих плод, от вида или даже от скрипа костей, чтобы сила последних не вырвалась наружу и не востребовала бы еще одну душу под высокую руку Господина нашего Царя; не говорить о том, что привело вас на ферму, до тех пор, пока вас об этом не спросят.

Они остановились перед огромным строением. Пока они ждали в строгой тишине, когда же появится кто-то и обратится к ним, тем самым освободив их уста от печати молчания, Бекка наконец смогла бросить первый внимательный взгляд на чужой хутор.

Она предполагала, что все фермы более или менее похожи и различаются лишь размерами и планировкой. Она пыталась разузнать побольше, расспрашивая мать и других жен па, прибывших сюда из других мест; она с пристрастием допрашивала своих более взрослых родственниц, уже танцевавших на празднике Окончания Жатвы.

Но женщины отделывались от ее вопросов о тех местах, где они родились и выросли, уклончивыми ответами. Некоторые из них держались так, будто боялись говорить о своем прежнем житье-бытье. «Дня сегодняшнего вполне достаточно нормальной женщине для разговора, — учила Хэтти. — Куда более достойные люди умудрялись подавиться и помереть, болтая о дне вчерашнем».

К этому времени Бекка уже представляла, что больше узнать о мире она сможет, только отправившись в этом году на праздник Окончания Жатвы, общий для всего Имения. И еще больше — став травницей, но это была мечта столь далекая, что особых надежд с ней связывать не приходилось.

«Твоя ма не знает о тебе ровным счетом ничего, — шепнул ей Червь с девичьим лицом, испещренным пятнами лунного света. — Со всеми своими чересчур осторожными советами насчет того, чтоб не трогать прошлого, она никогда не поймет, что ты принадлежишь скорее к числу тех, кто готов подавиться, заглотав чрезмерную порцию дня завтрашнего».

Теперь же, когда она добралась до Миролюбия, Бекка жадно впитывала в себя окружающее, даже позабыв, что ей надлежит держать голову опущенной, а глаза смотрящими в землю. В Праведном Пути чужестранец легко мог с первого взгляда отличить главный дом от всех прочих. Только одно строение и выглядело там достаточно импозантно. В Миролюбии дело обстояло совсем иначе, что заставило Бекку почувствовать благодарность к местным обитателям за то, что они вышли на улицу и проводили их с Томом, куда им надо было попасть. Здесь было гораздо больше каменных зданий, чем в Праведном Пути; некоторые из них, безусловно, являлись остатками древних руин, стены которых укрепили, а крыши покрыли более современными материалами. Одно здание было столь высоким, что его верхний этаж и крыша значительно возвышались над прочими, более низкими строениями, стоявшими перед ним. Скорее всего это был машинный модуль. Подумать только — модуль на обыкновенной ферме! А она-то думала, что такое бывает только в Имениях!

Кто-то пристально рассматривал ее. Все бежавшие вразнобой мысли Бекки внезапно застыли, и ее внимание обратилось на нечто куда более важное.

Это был молодой парень, может быть, чуть постарше Тома. Его тело казалось состоящим из отдельных каменных блоков — сплошные выпуклости и грубая сила. Стоял он совершенно спокойно, слегка наклонясь вперед, будто обнюхивал приятно пахнущее блюдо на обеденном столе. Весь он казался окрашенным в какой-то неприятный бледно-желтый тон. Его загар и красновато-коричневые волосы отливали желтизной, а на щеках и вокруг переносицы расплющенного носа лежала желтая россыпь веснушек. Взгляд зеленых глаз цепко держал ее собственный взгляд. Глаза были зеленые, будто листья больного растения, совсем не похожие на яркую пышущую здоровьем зелень, которой горели ее глаза или глаза ее па. Где-то внутри Бекки возникло неприятное жгучее ощущение, немедленно проступившее на щеках краской стыда.

Впрочем, это не был стыд. Ни в коем случае не стыд! Ее губы сжались и затвердели, пальцы стиснулись в кулаки, а сатанинский Червь зазвучал в голове куда громче, чем когда-либо звучали слова Хэтти. «Да как он смеет!»

«Смеет, ибо он мужчина, — отозвался здравый смысл. — А ты сама спровоцировала его своими беспечными прогулками по чужому хутору, своим глазеньем по сторонам на местные диковины. Еще хорошо, что Том не обратил внимания на твое поведение».

«А если б заметил, так что? — Теперь голос Червя звучал еще пронзительнее, — верно, он питался тем греховным гневом, который сейчас пылал в Бекке. — Что, у тебя разве нет права смотреть и учиться, что ли? Разве не сама мисс Линн говорила, что эти два глаза — лучшие в мире учителя?»

«А где же сейчас мисс Линн»? Это был уже голос Хэтти, мягкий и вкрадчивый. За своей спиной Бекка услышала шорох — это Том перекладывал сверток с руки на руку, вызывая тихое поскрипывание и царапанье трущихся друг о друга костей.

На этот раз здравому смыслу удалось заглушить выпады Червя. Бекка повернула голову, отрывая свой взгляд от глаз парня и опуская глаза к земле — на деревянные ступени, ведущие к крыльцу большого дома, перед которым они остановились. Она услыхала тихий смешок и поняла, что это смешок того, кто так пялился на нее, пялился, возможно, даже и сейчас. А она уже почти забыла, как он выглядит. Только эти сулящие беду глаза и остались в памяти.

На крыльце раздались тяжелые шаги.

— Добро пожаловать в Миролюбие, соседи.

Бекка подняла голову, чтоб ответить, но Том уже вышел вперед, ему не терпелось вступить в разговор, чтоб поскорее покончить с этими делами.

— Спасибо, Захария. Надеюсь, ты не раскаешься в своем приглашении.

Эта фраза должна была предупредить хозяина, что гости принесли печальные вести. Произнося ритуальные слова. Том становился как бы старше и опытнее. Бекке даже показалось, что в голосе ее родича появились нотки излишней самоуверенности. Может, в конце-то концов он обойдется и без ее помощи? Тогда он оставит ее на попечении женщин Миролюбия и даже не вспомнит о ней до завтрашнего утра, когда придет время отправляться домой. И она вернется в Праведный Путь, даже не повидав мисс Линн.

«И набьешь себе мозоли на этой утомительной дороге только затем, чтоб поддержать бодрый дух в Томе?» Каждый шаг, удалявший Бекку от Праведного Пути, видно, придавал гнездящемуся в ней Червю все новые силы. Она попыталась заставить его замолкнуть, но он не желал молчать, совсем как те призрачные голоса, что впервые воззвали к ней из Поминального холма.

«Правду не скрыть никому — ни мужчине, ни женщине». Бекка даже не понимала, чей это голос, — Хэтти или ее собственного Червя.

Бекка не отрывала глаз от Тома и Захарии. Смотреть прямо перед собой было допустимо и безопасно. Альф Миролюбия был высок ростом и выглядел еще выше, ибо стоял на крыльце. Он не был таким плотным, как ее па, но эти худощавые руки и ноги явно обладали большой силой. Силой и быстротой — иначе он не был бы тут альфом. Впрочем, в нем ощущалось и еще что-то, что-то более опасное, чем сила и быстрота. Что-то лисье было в лице Захарии, хищное и хитрое. Бекка никогда не видела лисиц, разве что в книжках Кэйти, она даже не знала, существуют ли они сейчас в природе, но она знала, что лисы славились злобой и хитростью самого дьявола.

Зах повернул в сторону свое лисье лицо и щелкнул пальцами. Какая-то девушка — чуть помоложе Бекки — вышла из парадной двери с гостевым блюдом в руках. Глаза она опустила долу, как и было положено, и все время, пока спускалась по ступенькам и протягивала блюдо Тому, не поднимала их. Она так старательно держала их опущенными, что даже не заметила, что руки у Тома заняты.

Том растерялся. Отказ от предложенного угощения был бы глубочайшим оскорблением, но обращаться с его ношей, как с обыкновенной кладью, перекидывая ее с руки на руку или кладя на землю, было бы просто богохульством. Том не знал, как поступить, как не знала и девушка, которая уже дрожала, но все еще ждала прикосновения руки, которая возьмет хоть что-то с протянутого ею блюда. Губы Бекки слегка дрогнули. Ей хотелось рассмеяться, но она не посмела. Все выглядело так глупо, ее здоровенный братец весь побагровел, ибо ожидал, что так или иначе обязательно опозорится перед людьми из Миролюбия, показав всем, как он плохо воспитан. А что скажет па, когда слух об этом дойдет до него?

«Ты только глянь на Заха, — думала Бекка. Она видела насмешливый огонек в глазах высокого альфа. — Ведь он все это спланировал! Как только узнал, кто именно принес ребенка, он как дважды два спланировал всю эту ситуацию. Он же вечно завидует па! Опозорив Тома, он трусливо опозорит и па, я уверена в этом…»

Бекка вспомнила, как мать говорила ей, что они оба — па и Зах — происходят из одного хутора, но па получил Праведный Путь открыто, как и положено, в честном бою один на один. Об этом до сих пор рассказывают мальчикам, особо подчеркивая милосердие их отца после победы. Но никто не вспоминает, каким образом Зах стал альфом Миролюбия.

«Бывают времена, когда лучше разбить тарелку, чем сломать ногу». Бекка смело шагнула между Томом и девушкой и взяла с блюда щепотку сухих фруктов.

— Благодарим вас за вашу доброту, — сказала она, глядя в глаза Заху с таким нахальством, от которого у нее внутри все дрожало от смеха. — Немногие способны так гостеприимно встретить людей, принесших скорбную весть.

— И какова же она? — Глаза Заха сузились, когда он вернулся к привычным ритуальным фразам. Теперь он уже не улыбался. Если он и сообщит в Праведный Путь о дерзостном поведении Бекки, это будет совсем не то, что жалоба на полный провал Тома. Па только посмеется и скажет, что нельзя же в самом деле ждать от женщин чудес рассудительности.

Ответ Бекки был апробирован многими поколениями:

— Господин наш Царь избрал младенца мисс Линн, сэр.

Захария сложил руки на груди и склонил голову:

— Бог посылает. Господин наш Царь отнимает.

— И кто скажет, каков Его меч? — раздался хор голосов жителей Миролюбия, собравшихся вокруг них.

— Возблагодарим Его за дары и покоримся воле Его.

— Его путь — не наш путь. Он справедлив, но неисповедим.

— Да будет благословенно имя Господне.

— И имя Господина нашего Царя.

Руки Заха опустились. Эта часть церемонии кончилась.

— Мисс Линн ждет вас. Входите.

Внутри дома глаза у Бекки разбежались. Такого ей никогда еще не приходилось видеть. Ее босые ноги оскользались на отлично оттертых песком деревянных полах, шуршали по мягкому уюту ковров, куда более красивых, чем старые вытертые дерюги, привычные для Праведного Пути. К тому же они были тонкие и приятно щекотали подошвы. Стены тут тоже были другие — покрытые чем-то гладким и скользким на ощупь и многоцветным, как небо в часы заката.

А на одной стене даже висело изображение. До сих пор Бекка видела лишь священные изображения: Мария с Младенцем, Иисус на кресте, ну и другие персонажи из Писания. Там было легко понять, кто изображен, — сцены были знакомые, позы персонажей тоже почти не менялись. Священные изображения в Праведном Пути появились так давно, что никто из его нынешних обитателей не помнил даже названия хутора, где их рисовали, не знал, был ли тот хутор в Имении и существует ли по сей день. Па держал их в кладовой и выносил оттуда лишь по праздничным дням, когда бывала Служба.

Леди на изображении не была ни Марией, ни Марфой, ни Магдалиной, ни кем-либо из других знакомых святых. Одежды на ней было меньше, чем на новорожденном. И хоть видна она была только чуть ниже плеч, спорить тут было не о чем. В самом низу полотна, почти у рамы виднелся как бы намек на руку, поднятую, чтоб прикрыть грудь, а в правой части полотна можно было различить другую руку — уже не женскую, — которая держала кусок ткани, чтобы прикрыть стыд женщины.

Но леди вроде бы никакого стыда не ощущала. Наклон головы и разворот плеч говорили, что нагота леди — радостный дар, а не нечто позорное, что должно быть скрыто от всех глаз, пока не придет время. Ее золотые волосы развевались воображаемым ветерком, а мягкие глаза смотрели спокойно, будто говоря: «Вот я какая! И ваши обычаи не для меня!»

Бекка ощутила глубочайшее волнение, встретившись с глазами леди. В них не было ни ослепляющей радости или бездонной печали Марии; вообще не было ничего, на что можно было бы молиться или чего следовало страшиться. Было только — «Вот я какая!», принятие жизни такой, какова она есть, и знание собственной глубинной сущности. И все чудо состояло в том, что этого «Вот я какая!» для любого зрителя было больше чем достаточно.

Так смотреть на мир… и говорить смотрящим на тебя: «Бери меня такой, какая я есть»… быть свободной от всего…

Тому пришлось дважды резко окликнуть Бекку, прежде чем она сумела оторваться от изображения.

— Такие вещи нельзя вывешивать там, где их могут увидеть молодые женщины! — Том сплюнул, высказывая отвращение, но так тихо, что только Бекка могла услышать его. Он уже стоял в самом дальнем от входа конце холла, оставленный в одиночестве перед двумя большими дверями. Одна дверь старинная и темная, вся лоснящаяся от бесчисленных лет тщательного протирания маслом. Другая — явно недавно установленная на месте старой, еще сырая и без всяких пятен, но с тщательно скопированным со старой узором.

Бекка поспешила присоединиться к Тому.

— А где же Захария?

— Велел мне ждать, — сварливо ответил Том. — Скрылся в одной из боковых дверей холла. Сказал, что поищет девушку, которая проводит нас к мисс Линн. Будто он невесть какая важная шишка!

— Не заводись, Том. Может, у них тут так принято.

— Оставлять гостей ждать у запертых дверей? Па никогда бы не позволил так поступить с пришлым человеком, а Зах и в подметки не годится нашему па. Старик Зах действует так, будто ему зазорно самому ввести нас туда. И это после всех наших услуг! — Голос Тома звенел негодованием.

— Ш-ш-ш… Кто-нибудь услышит нас!

— Чего доброго, ты еще скажешь мне, что в Миролюбии принято предъявлять обвинения гостям, подслушав их разговоры? Это свободная страна! Я могу говорить о Захе, что захочу, лишь бы не в глаза и не там, где эти слова могут быть услышаны его людьми. А похоже, что-то в этом роде скоро и случится…

Том прижимал завернутый в кожу сверток к груди, но в том, как он его держал, явно не хватало ни почтительности, ни нежности. Содержимое пакета издало слабый скрип, похожий на скрип мела по грифельной доске, словно протестуя против грубого обращения; завязки в нижней части свертка стали расходиться.

«Если Том не поостережется, они вывалятся наружу и разлетятся по всему полу. — Эта мысль перепугала Бекку не хуже самого страшного ночного кошмара. — А что скажет па, когда узнает о таком скандале? Да еще сейчас, когда на Тома наложена епитимья за непочтительность?» В глазах Бекки промелькнули страх и жалость к ее слишком горячему родственнику. Неужели же он не видит, что все это просто еще одна ловушка, приготовленная для него Захом? Но зачем? Бекка никак не могла додуматься до причины. Слишком уж долго ее обучали тому, что в дела мужчин вникать не положено.

«А может, самое время этим заняться? — Серебристый шепот проникал прямо в сердце. — Да и делами женскими — тоже».

Бекка осторожно дотронулась до рук Тома, стараясь при этом не коснуться свертка, который он держал.

— Подоткни его немножко, — шепнула она. — Вон там — внизу. Видишь?

— Боже мой! — Том глянул и торопливо поправил обертку свертка. — Я у тебя в долгу, Бекка, и не только за это.

— Не стоит терять голову из-за того, что Зах не может отыскать свою. — Ее губы сложились в заговорщицкую усмешку. — Самый лучший способ вывести врага из себя — это не обращать на него внимания и сохранять полное спокойствие.

— И где это моя маленькая родственница набралась такой мудрости? — Том смотрел на нее с искренним уважением.

Бекка тихонько рассмеялась:

— Да нигде. Это образчик женской мудрости, только переодетый в немножко другой наряд. Говорит же па, что мужчине больше всего надо остерегаться слишком умной женщины.

«Это если он сам умен, — думала Бекка, вспомнив Заха. — Хитроумен… И еще тот зеленоглазый… должно быть, из числа старших сыновей Захарии. Упаси меня Господин наш Царь от его дурного взгляда».

Слева от Бекки раздался шорох ног, одетых в матерчатую обувь. Она обернулась и увидела молоденькую женщину, только-только переступившую порог детства. У нее было нервное личико, какие бывают у тех, кто уже прошел через Перемену, но еще не был благословлен Полугодием.

— Я — Дасса, — сказала она голосом тоньше тростниковой дудочки. — В эту неделю моя очередь прислуживать мисс Линн. Я слышала, что вы пришли навестить ее. Я проведу вас. — Как и полагалось, она обращалась к Тому, но ее глаза неотрывно следили за Беккой.

«Не хочет слишком долго смотреть на кости, — думала Бекка. — Даже если они спрятаны от глаз этой кожей. Неужели я так же пугалась всяких примет, когда ожидала конца своего Полугодия? Вот бедняжка…»

Бекка прекрасно видела, как смотрит на Дассу Том, хотя та явно не желала смотреть ни на него, ни на его ношу.

«Он просто сгорает от желания попросить у нее Поцелуй и Жест — это совершенно очевидно. Только навряд ли Зах позволит ему такую вольность. А она хорошенькая. Хотелось бы мне иметь такие тонкие черты лица… Интересно, а почему у нее лицо совсем не загорелое? А ее волосы…»

Они были длинные, шелковистые и того же редкого оттенка, что у леди на изображении… Явно унаследованы от Заха. Невзирая на то, что Бекка страшилась альфа Миролюбия и не верила ему, она поймала себя на мысли, что ради этих волос цвета бледного пламени она не отказалась бы иметь его отцом.

Дасса открыла большую дверь, которая с лязгом ушла в паз, сделанный в стене. Все трое оказались в комнате, залитой ярким солнечным светом и наполненной запахом сушащихся лекарственных трав, свисающих связками с потолочных балок.

Бекка прижмурила глаза, ослепленные лучами садящегося солнца, вливающимися в комнату через большие окна. Казалось, вся эта стена комнаты была сделана из стекла.

У центрального окна стояла качалка, такая же, как была у них дома. Для сидящей в ней женщины открывался вид на живописную местность за стеклом. Мягкие подушки громоздились над подлокотниками и торчали между перекладинами спинки кресла. С того места, где она стояла, Бекка видела волосы мисс Линн… Да, пожалуй, даже Зах не рискнул бы направить их к другой женщине. Такая выходка опозорила бы мужчину перед всем Имением — альф он или нет, безразлично.

Дасса, тихонькая как мышка, подвела их к качалке. Сидевшая в ней женщина не шевелилась и даже не подала виду, что слышит их, хотя Том слегка поскользнулся на полу. Что-то странное было в этой неподвижности.

Бекка почувствовала, что Том начинает отставать. Чем ближе они подходили к мисс Линн, тем больше замедлялся звук его тяжелых шагов справа от Бекки. Затем они стихли вообще. Бекка взглянула через плечо и увидела, как бледен Том. Он опять крепко прижимал к груди свой сверток, но теперь уже с тем страхом и благочестием, которого требовал от него па.

Губы Тома шевелились, и Бекка прочла на них «Я не смогу». Он повторял эту фразу снова и снова, не произнося ни звука.

Бекка даже не улыбнулась — улыбку Том мог бы понять неверно, хотя она хотела лишь поддержать его. Вместо этого она ободрила его иначе — молчаливым кивком головы и небрежным движением руки. Она все возьмет на себя, она произнесет первые, самые деликатные слова обращения к мисс Линн.

«И пусть Господин твой Парь побеспокоится и сделает Тома альфом! — радостно заверещал дьявольский Червь с девичьим лицом. — Тома, который навсегда запомнит этот день, запомнит свой долг перед тобой и то, как ты справилась с чувствами женщины, только что потерявшей ребенка. Ты глянь на него. По его глазам видно, что он сейчас весь ушел в россказни об одичавших женщинах и о тех из них, кто бежал в пустоши, обезумев от того, что у них отобрали их младенцев. Думаешь, сказки есть только насчет банд ворья, которыми женщины запугивают девчонок? У мужчин свои страхи. Сделай это для него, Бекка, и ты навсегда наденешь на Тома узду. Узду куда более прочную, чем любая услуга, которую тебе, может быть, предстоит оказать его телу. Воспользуйся же моментом и взнуздай его!»

Бекка решительно тряхнула головой. Она хотела бы изгнать этого Червя, этот тонюсенький голосок зла, который рано или поздно приведет ее к гибели, если она станет к нему прислушиваться. «Что-то скверное происходит во мне, — думала она. — Что-то худшее, чем неудачная Перемена или даже голоса из Поминального холма. О Господи, возможно, если мне удастся поговорить об этом с мисс Линн, она мне поможет? Но сначала мне придется сделать для нее вот это…»

Вместе с Томом отстала и Дасса, чьи тоненькие ручки ниже коротких рукавов ее домотканого платья покрылись гусиной кожей. Бекка облизала сухие губы и подошла одна к креслу-качалке. Она остановилась на расстоянии двух протянутых рук от него и сказала:

— Я принесла вам вести, мисс Линн.

— Вести? — Голос был какой-то мятый, будто спросонья. Что ж, Хэтти всегда говорила, что сон — лучший врач.

Бекка вобрала в легкие побольше воздуха. Ей казалось, что тут стоять легче — позади кресла, не видя ничего, кроме макушки мисс Линн, — все остальное было скрыто от ее глаз спинкой качалки.

— Воля Господина нашего Царя — воля самого Господа. — Формальный язык Писания прозвучал как-то глухо и пусто, но таков был накатанный путь, чтобы подвести ее к тому, что ей еще предстояло сказать… Если, конечно, Господь раньше не дарует Тому умение работать языком. И разве мисс Линн не подготовлена уже к тому, чтоб услышать нечто в этом духе? То, что ребенок прожил на холме так долго, уже само по себе удивительно. Ведь если бы он был нужен какой-нибудь ферме, за ним пришли бы сразу, после первых же криков. Если же ребенок плакал больше суток, всем становилось ясно, какая судьба его ожидает. Вопрос упирался лишь во время.

— Воля его простирается над всем сущим…

— Божия воля да исполнится, — пришел обычный в таких случаях ответ, но прозвучал он так, будто произнесен во сне. Столько разных поводов существовало у женщин, чтобы выразить вслух свою готовность безропотно принять волю Господа, что обе они могли говорить о совершенно разных вещах.

Бекка прикусила губу. Воцарившаяся тишина успокоила Тома, но от странного поведения мисс Линн волосы Бекки, казалось, зашевелились. Похоже, горе высосало ее досуха. Как будто разговариваешь с пустой оболочкой. Бекка мечтала об одном — бежать из этой комнаты, такой темной, несмотря на заливающий ее солнечный свет. Нет! Упрямство заставило Бекку опомниться. Все должно быть сказано, все должно быть исполнено. Бекка решила сказать все напрямик, разом, отстранив от губ ту чашу, которую трусость Тома поднесла к ним.

— Мисс Линн… ваш младенец больше не страдает от холода и голода. Милость Божия направила меч Царя, и он…

Крик был так пронзителен и так громок, что, казалось, способен был вдребезги разбить стекла окон. Качалка откачнулась, наклонилась набок, перевернулась и закрутилась на полу, ударив Бекку по ногам, хотя та и отпрыгнула назад. Дасса застонала и упала на колени, закрыв глаза передником. Бекка услышала хрипение Тома: «Иисус!» — будто в горле у него проскрипел сухой песок.

А мисс Линн стояла перед ними с безумным огнем в глазах, с длинными распущенными волосами, реющими в воздухе, подобно знамени ангела-воителя. Она стояла с обнаженной грудью и с живым ребенком, приникшим к этой груди. Это был ребенок, выброшенный какой-то другой фермой и принесенный сюда, подобно тому, как Джеми был принесен в Праведный Путь, ибо этот хутор нуждался в детях мужского пола.

— Будь ты проклята! — выкрикивала мисс Линн прямо в меловое лицо Бекки. — Божья кара на тебя и на твоих близких, идиотка! Говорить о мече Господина нашего Царя вблизи моего малютки! Да поразит он тебя прямо в сердце! Убирайся! Убирайся вон! И не смей мне никогда попадаться на глаза, гадина!

Бекка ощутила, как слезы брызнули у нее из глаз, горячие и жгучие. Она испустила тихий стон отчаяния, закрыла ладонями уши и опрометью выбежала вон, сопровождаемая проклятиями мисс Линн.