Глава 3.01 НА РОДИНЕ. И ВСЕ ЖЕ ЖАННА

На справке о выпуске из военного плена у меня дата — 8 апреля 1949 г. Направление нам дали до ближайшей к месту жительства железнодорожной станции. В кармане 30 марок, очень скромная зарплата за то, что 6 лет искупал вину за тех, кто в плен не попал.

В Берлине я впервые видел разрушенный бомбами и сухопутными боевыми действиями германский город. Я стоял у окна вагона и силился сдержать слезы. Очень похоже на развалины Сталинграда, но вид столицы родной страны иначе действует на человека, чем вид чужого города.

Брат встретил меня на станции и повез домой на телеге с мулом в упряжке. Проезжая возле церкви родной деревни, показал мне место на памятной доске павшим за родину, где до 28 августа 1945 года написаны были фамилия и имя мои с датой гибели 20 июня 1943 года.

Известие о том, что я жив, родителям принес один товарищ, которого из сталинградского лагеря отпустили в июле 1945 года по причине хронической дистрофии.

Старший брат — командир эскадрильи — решил объявить меня павшим, потому что экипаж одного из наших бомбардировщиков якобы видел над Каспием самолет, который загорелся и упал в море. В связи с тем, что в эту ночь на базу вернулись все самолеты, кроме нашего, сомнений в гибели потерянного экипажа не было.

Во время очередного просмотра всех имеющихся документов, мне попалась копия извещения, отправленного руководством 1-й группы 100-й бомбардировочной эскадры жене командира группы, майора Клааса. В нем имеются следующие данные о нашей судьбе:

«Как и в дни до этого, 19.06.43 командир поднял группу в воздух для проведения атаки на важные морские цели далеко на востоке. Благодаря подготовке и проведению операции им лично, группе удалось достичь значительных успехов. Последний сеанс связи с самолетом состоялся незадолго до подлета к району целей. В течение последовавших атак наблюдалось, что один из самолетов находится под сильным огнем заградительных орудий. Надо полагать, что в данном случае речь шла о машине командира. После этого какая-либо связь с ней пропала. Несколько поисковых операций по сей день остались без результата, так что едва можно надеяться, что экипажу удалось спастись».

Несмотря на то, что по существовавшим правилам нас официально классифицировали как пропавших без вести, из этого документа на все 100% следовало, что командира и его экипажа больше не было в живых.

На работу устроился скорее, чем мог ожидать. Переводчиком в одном объединении народных предприятий, меня устроили без какой-либо проверки моих знаний и профессионального опыта. Переводчики русского языка с техническим образованием — крайний дефицит в советской зоне. Нашел я рабочее место через посредничество семьи одноклассника, который в плену не был и как раз сдал экзамен дипломированного геолога в университете. Как я ему завидовал! Оклад мне платили неплохой, а с работой справлялся без особых усилий.

Мысли мои скоро от плена освободиться не могут. Все снова возвращаюсь к тем покровителям, которым я обязан своим освобождением из плена, к врачу Анне Павловне и к Вере. Не реже мысли летают в Горький, где живет Жанна. Сел, написал письма врачу и Вере по адресам лагерей. Искренно поблагодарил их за покровительство и помощь. А Жанна — как ей сказать, что у меня в сердце делается? Имя ее знаю, фамилия и адрес неизвестны. Неизвестно даже, в какой организации она занимается в кружке художественной самодеятельности. Обидно до слез!

Врач и Вера на мои письма ответа не дали. Боялись вести корреспонденцию с иностранцем. Работают же они в системе МВД, подвластные Берии. Знают, что не одно должностное лицо СССР было передано палачу из-за связей с немцами. Жаль! Хотелось еще и еще им сказать, что память о них навсегда останется в моем сердце.

Живу один в небольшом помещении как квартирант в квартире не очень симпатичных людей. 20 августа возвращаюсь с работы, на столе лежит письмо с очень непривычной наружностью. Письмо из СССР! А кто же может писать мне письмо из Горького? Если кому в СССР и известен мой адрес, то только адрес по месту рождения, где все еще живут родители. Кто же отправитель? Маликова — эта фамилия ничего не объясняет. Имя — Жанна — без отчества, невозможно. Как же она сумела узнать мою фамилию, как смогла узнать теперешний адрес? Чудо!

Читаю (подлинное письмо сохранил до сегодняшнего дня):

 «Милый Коля!

С приветом, Жанна».

Прошло много времени с тех пор, как мы с Вами увиделись, в течение двух часов были рядом (да и то на сцене) и быстро расстались. Это была мимолетная, но для меня надолго оставшаяся в памяти, короткая встреча. Все было официально, ново, и мне казалось, что я вдруг попала в другой, неведомый мне, мир. Все было хорошо, и, глядя в Ваши глаза с умной искоркой, одновременно и веселые и грустные, у меня почему-то стучало сердце.

После концерта я искала Вас, но найти не могла. И вот судьба столкнула меня с Вашим другом, который и дал мне адрес. Прежде чем писать, я немножко колебалась. Так как не знаю, помните ли Вы меня. Если вспомните, то ответьте: как Вы живете? Как Ваше здоровье? Ведь за последнее время Вы чувствовали себя не совсем хорошо. Женились или нет? И если нет, то почему? (Видите, какая я любопытная). Если бы Вы только могли представить, как хочу увидеть Вас, но на сей раз двух часов было бы мало.

Я пишу, Коля, а передо мной лежит Ваша фотография, я ее выпросила у Саши, но она от 1947 г., а мне бы очень хотелось иметь от 1949 г.

Если будет не трудно, может быть, Вы выполните мое желание и пришлете свою фотографию.

С нетерпением буду ждать ответа,

Что со мной делалось в эту минуту, словами не описать. Значит, симпатия (или любовь?) с первого взгляда ударила обоих участников этого необыкновенного события, мимолетно проходившего за сценой в лагере военнопленных. Только гениальный писатель сможет словами выразить то душевное состояние, в которое попал я при чтении этого письма.

Сел, написал ответ. Живу хорошо, не женат, потому что пока не нашлась жена, здоровье нормальное, и как бы мне хотелось увидеть Вас! Хотелось, но, трезво размышляя, очень скоро пришел к решению, что это только мечта и должна оставаться мечтой.

Советским строем сталинского времени не предусмотрены дружба, любовь или брак граждан СССР с иностранцами. Один товарищ — военнопленный в том лагере, где я жил — в 1947 году до смерти влюбился в русскую девушку и подал заявление в МВД СССР о том, что желает стать гражданином СССР и жениться на этой девушке. Ответ был отрицательный: «После выпуска из плена будете иметь возможность законным путем ходатайствовать о приобретении гражданства СССР».

Еще один барьер представлял тот факт, что в побежденной Германии даже под властью оккупационных войск Советской армии жилось свободнее и материально лучше, чем в СССР. Поехать к ней туда в гости — об этом не стоило и думать. Пригласить ее приехать в гости к нам — противоречит всем принципам сталинской государственной безопасности.

Один вопрос остался открытым: кто этот Саша и откуда он взял мой адрес? Вопрос адреса выяснился быстро. Первое рабочее место не очень меня устроило. Я дал в газету «Neues Deutschland» объявление о том, что ищу работу как технический переводчик с указанием полного адреса. Вот эта газета регулярно предоставлялась в распоряжение сотрудников центрального антифашистского актива, который располагался в Горьком.

Жанна называет Сашу моим другом, и у него была моя фотография. Другого решения нет: этот Саша из лагеря со ст. Игумново был переведен в Горький и там познакомился с Жанной. Следовательно, он остался в плену, отслуживает восьмой год плена. Строго судьба с ним обходится.

Через месяц второе письмо, которое следовало бы включить в литературный фонд человечества. Думаю, что никакой литератор не смог бы выдумать такие формулировки (и это письмо сохранилось в подлиннике):

«Дорогой мой!

С приветом, Жанна».

Ты не можешь себе представить, какую большую радость принесло мне твое письмо. Я его долго ждала. И вот в один прекрасный вечер я выступала на сцене в одном из концертных залов г. Горького и очень нервничала перед выходом на сцену. В это самое время мне позвонили из дома и сказали, что пришло письмо из Германии.

Я, потеряв всякую надежду на твой ответ, решила, что письмо от Саши, и была рада получить от него весточку. Ведь это чудесный человек, все, кто его знал, остались прекрасного мнения о нем. Если бы он был рядом с тобой, я бы и не беспокоилась о тебе — с таким другом и товарищем легко и просто идти даже по неровному пути.

Вы с ним, кажется, разные люди. Я тебя ведь очень мало знаю, но мне кажется, что по натуре своей ты очень капризный и неуравновешенный. Может быть, ошибаюсь, все возможно. Коля, меня поразило твое знание русского языка. Знать художественный язык — большое достижение. Я, правда, и не сомневалась в твоих способностях, но после твоего письма в восхищении аплодирую тебе.

То, что живешь не скучно и много работаешь — очень хорошо; что не женился — тоже хорошо, так как я не хочу, чтобы ты кому-нибудь принадлежал.

Ах, если бы ты только знал, как я рада твоему письму и что со мной делалось, когда узнала, от кого оно. Я побледнела, потом покраснела и вдруг закружилась в каком-то неистовом вальсе, к великому удивлению мамы, которая в это время играла какой-то печальный ноктюрн.

Когда я прочла, что завтра ты будешь играть в одной из пьес Гете, танцевать на прекрасном вечере, мне стало очень грустно, из-за того, что ты будешь улыбаться не мне, глаза твои будут смеяться не для меня и танцевать ты будешь не со мной.

Обидно до слез. Коля, как я хочу быть рядом с тобой. Неужели тебе нельзя приехать обратно к нам, ведь ты любишь мою Родину и мой народ. Как бы я этого хотела.

Пиши, родной, обо всем, я с нетерпением буду ждать твоего ответа.

Ромео и Джульета в социалистическом лагере. Умом я понимал, что путь в Горький окончательно закрыт. Получить паспорт невозможно было в эти годы. А кроме того, Горьковская область — закрытая. Предложить ей приехать в Германию — было бы похоже на издевательство. Никакого простого гражданина из закрытой области в эти годы не выпускали за границу. Грустно, только плакать можно и мечтать.

Переписка стала реже и реже и погасла. Мечты остались.

 

Глава 3.02 КРУТОЙ ПОДЪЕМ

Лишь четверть года я проработал на предприятии Фарма и постиг при этом основные знания в терминологии фармацевтики. Этажом выше в здании бывшей казармы располагалось предприятие АБУС. Это объединение общенародных предприятий располагало своим собственным производством оборудования для горной промышленности и тяжелой индустрии. Переводчик объединения должен был ложиться на операцию, и поэтому в рамках так называемой «социалистической производственной взаимопомощи» по распоряжению генерального директора функции переводчика АБУСа должен был принять на себя я. В поле действия перводчика входили и переговоры генерального директора объединения с советскими ведомствами.

В один день в моем кабинете появилась секретарша генерального директора АБУСа и предложила пройти к ее шефу для «короткой беседы». Тот лишь спросил, готов ли я перейти на работу в его объединение, и что при этом я буду получать зарплату на 100 марок в месяц больше, чем на Фарме. Мое радостное согласие привело обоих генеральных директоров, сидевших в одном и том же здании, к тяжелой конфронтации. По социалистическому кодексу чести вербовка сотрудников считалась актом недружеского отношения. Но я был очень рад, т. к. машиностроение было мне ближе, чем фармацевтика. Да и прибавка к месячной зарплате в 100 марок никак не могла отяготить карман.

Секретарь партии SED (СЕПГ) был очень симпатичным человеком. Он рекомендовал мне вступить в партию. Я согласился, т. к. оставаясь таким же наивным, как и раньше, я верил в более гуманный немецкий путь к социализму, который будет отличаться от кровавого пути Сталина. Мое первое задание кандидату в члены партии была связана с первыми парламентскими выборами после образования ГДР. Сначала мы должны были показать себя в качестве агитаторов. Каждые три товарища получали по одной улице города Халле, делили ее и должны были ходить от дома к дому, от двери к двери и агитировать людей в пользу Национального фронта.

Такое должно было случиться только со мной! Мои симпатии к SED базировались на пропагандируемой многопартийной системе. Ведь кроме SED, (социалистическая единая партия Германии — результат не совсем добровольного объединения коммунистов и социал-демократов), имелись и такие партии, как CDU (христианско-демократическая партия Германии), LDP (либерально-демократическая партия), BPD (крестьянская партия Германии) и NDPD (национал-демократическая партия Германии). И если кто-то ожидал, что каждая партия может по собственному усмотрению выдвигать своих кандидатов в народную палату ГДР, тот заблуждался. Партии «нежным» давлением советской стороны были объединены в один «выборный союз», к которому помимо упомянутых 5 партий, добавили еще и FDGB (свободные демократические профсоюзы), а также другие общественные организации. Этот выборный союз получил имя «Национальный фронт», а в избирательном бюллетене имелись только две возможности, а именно «Да» — за Национальный фронт, или «Нет» — значит, против него. Выдвижением кандидатов так манипулировали, что и действительно получалась лишь «модифицированная» однопартийная система.

Итак, это было жульничество! И я должен был преподносить гражданам эту странную «унифицированную многопартийную систему» как сладкую конфетку? К счастью я был в группе, в которой остальные два ее члена также не имели большой радости, разъяснять политический трюк, идущий против шерсти. Понятие «от дома к дому и от двери к двери» мы выполнили отменно и быстро обработали нашу улицу. Мои симпатии к SED получили опасный удар.

Два года с осени 1949 и по осень 1951 годов имели в себе еще три значимых события. Я женился на сестре своего одноклассника. Без организованных занятий, т. е. только подготовившись на базе самообразования, я был допущен к экзаменам по специальности коммерческого служащего промышленности, который сдал с оценкой «отлично». Руководитель кадрового отдела АБУСа предложил мне продолжить образование в академии управления ГДР. Первые два события не нуждаются в дальнейшем описании, но вот академия управления, кузница кадров для номенклатуры ГДР, имела свои особенности.

Чтобы тебя приняли в академию управления, нужно сдать вступительный экзамен в областном управлении SED (никакого Национального фронта!!!). Будучи единственным кандидатом этого дня, я предстал перед экзаменационной комиссией. А кто же восседает на троне председателя? Окружной секретарь, секретарь округа Халле, Бернхард Кенен. Этот человек был моим классным руководителем в школе антифашистов лагеря 165, а перед 1933 годом — коммунистическим противником моего отца. Рядом с ним — его не менее несимпатичная супруга Фрида Кенен и еще 5 членов комиссии. Бернхард Кенен провел экзамен, не подав вида, что он меня знает.

Учения Маркса — Энгелса — Ленина — Сталина, приобретенные на курсах лагеря 165, были тогда еще свежи в моей памяти. И на каждый вопрос разных экзаменаторов, я давал удовлетворительный ответ. 5 членов комиссии с каждым моим ответом на вопрос становились все дружелюбнее и уже смотрели на меня, как на будущего лидера академии управления.

Берхард Кенен не задал ни одного вопроса, а лишь угрюмым выражением лица поддерживал своих коллег. А когда дело дошло до завершения, он сказал: «Для нас необразованный рабочий в десять раз дороже, чем морем воды отмытый интеллектуал.»

В этом он может быть был и прав, но эта рецензия уменьшила мои симпатии к определенно советскому социализму в Германии до ничтожности. Спустя много лет я был благодарен Бернхарду Кенену за то определение. С моей склонностью к упрямству я бы с трудом, но все же закончил бы академию управления. Но вот для приема в номенклатуру этого бы не хватило.

Осенью 1951 года я снова получил соблазнительное предложение. Коммерческий директор одного из относящихся к АБУСу предприятий из Магдебурга, предложил мне место управляющего отделом сбыта. Решение далось не легко, т. к. город Халле почти не был разрушен воздушными налетами англичан и американцев, в то время как центр Магдебурга на 90 % состоял из руин. Он напоминал мне Сталинград 1944 года. Но несмотря на это, я дал согласие. Положение руководителя отдела виделось мне трамплином к более высоким вершинам.

Чего я не знал, так того, что один служащий этого предприятия, уже 30 лет проработавший здесь (раньше работавший прокуристом), также метил на то место, которое предложили мне, и тем самым обеспечил мне своего рода партизанскую войну.

 

Глава 3.03 ВРАГ ПАРТИИ

Поперечные выстрелы старых сотрудников на профессиональной ниве не дали им никаких результатов. А взваливание дополнительной работы в качестве так называемых особых поручений для больших инвестируемых объектов, не привели меня также ни к какому смущению. Меня радовало и то, что я мог на новой работе оставлять свой индивидуальный отпечаток, если даже и приходилось работать по 60 и более часов в неделю. Злее моих противников, я еще никогда не видел.

Затем последовала первая фронтальная атака. Как-то ко мне обратился партийный секретарь предприятия: «Товарищ Фритцше, ты же во время войны был инструктором в школе бортрадистов? Твои знания сегодня опять понадобились. Для образования воздушной народной полиции нам нужны товарищи с соответствующими данными. Ты сможешь сделать офицерскую карьеру». Последнее мне уже было знакомо непосредственно после возвращения домой. А тут еще одна моя знакомая по школе в нашей деревне прибыла с новостью, что в их управление народной полиции соседнего города Айслейбэн требуется переводчик со званием не ниже старшего лейтенанта. Речь шла о крипо. Но служить и работать там было совсем не моим пристрастием.

А товарищу партийному секретарю я ответил следующим (привожу практически дословно): «Три года при Гитлере я должен был носить униформу, шесть лет я носил похожую одежду в советских лагерях, а теперь я хотел бы носить только гражданскую одежду.»

Товарищ секретарь не согласился с таким моим заявлением, дав это понять поучительным шквалом слов. Однако я остался при своем мнении. Он же мне этого никогда не забыл. Почему? Будучи партийным функционером, он получил задание, привлечь для службы в пока что замаскированную под казарменную народную полицию, по крайней мере по одному коллеге для национальной народной армии.

Прежде, чем я продолжу дальше, необходимо поближе рассмотреть одну деталь стратегии руководства сталинского социализма. Эта стратегия состояла в том, что одна очень маленькая клика функционеров в так называемом политбюро основной государственной партии ГДР, SED, принимала постановления, которые должны были выполняться всеми подчиненными инстанциями вплоть до социализированного индивидуума. Уклонисты, т. е. люди, которые хотели бы следовать этой руководящей линии бездумно, наказывались. В непосредственно сталинской империи, Советском Союзе, такие люди приговаривались к «высшей мере наказания», т. е. смертной казни. Описываемые события происходили в то время, когда Сталин был еще жив.

Жителям еще юной ГДР такие принципы власти еще не совсем были в их сознании, когда весной 1952 года высшая коллегия решила повысить зарплату работникам тяжелой индустрии. Работники предприятий, вырабатывавших энергию в Биттерфельде, почувствовали себя обманутыми и отправили свою делегацию с требованиями соответствующего повышения зарплаты в сфере их деятельности к Вальтеру Ульбрихту. Все члены делегации были членами SED. Потом никто больше не видел ни одного члена этой делегации. Их посчитали повстанцами и вероятно — как это тогда было еще принято — отправили в советский лагерь для заключенных, где им была уготована смертная казнь.

Реакцией сверху на эти, как тогда в ГДР их назвали, биттерфельдские события , стало распоряжение в адрес партийных организаций всех предприятий о том, что следует выявлять всех «вредителей», разоблачать их и исключать из партии. В советской же практике сталинских времен исключение из партии являлось для наказанных первой ступенью на пути в подвал для расстрела или, по крайней мере, на 10–25 лет лагерных работ…

Вскоре после тщетного разговора с партийным секретарем по поводу моей вербовки, поступили директивы для очистки партии в нижних инстанциях. Было созвано чрезвычайное собрание всех членов предприятия.

Я был без понятия, связано ли это было с серьезными упущениями биттерфельдцев, или принятыми по этому поводу мерами. Без понятия была и основная масса членов собрания. Разумеется, что не видно было и следов того, что некоторые товарищи заранее были подготовлены и уже знали о своей задаче — сбить товарища Фритцше.

Вступительную речь громкой ругательной канонадой о врагах партии и вредителях, которые втиснулись в SED, держал секретарь городского округа, товарищ Тирфэльдер. Закончив ее, он отметил: «Товарищи, вы приглашены сюда как раз по такому поводу, чтобы воочию узнать такого недостойного члена.» Эта методика мне было очень хорошо знакома еще с антифашистской школы в Советском Союзе, и мне было интересно, кого же взяли на мушку.

Интерес сменился тяжелым шоком, когда мне стало понятно, что единственной целью заранее подготовленной атаки был я сам.

«Товарищ Фритцше в июле 1949 года подал заявление о вступлении в SED. Время пребывания в кандидатах истекло в 1951 году, но он ничего не сделал для того, чтобы окончательно стать членом партии». Это так. Против этого ничего не скажу.

«Несмотря на требование, товарищ Фритцше не принимал участия в агитационной работе к последним выборам». И это правда. До этого в Халле я уже принимал участие в этом унизительном «шлифовании дверных ручек»…

«Товарищ Фритцше отказался пожертвовать деньги на строительство аллеи имени Сталина в Берлине». И это правда. Разумеется, у меня был и на это аргумент: «Магдебург был полностью разрушен, и восстановительные работы ведутся скверно. И мы что, должны жертвовать деньги для Берлина? Тогда без меня.»

«Товарищ Фритцше документирует, что не относится к нам, при этом обращается к товарищам на „Вы“». Это было не совсем так. К людям, которые мне были симпатичны, я, само собой разумеется, обращался на «ты». Но именно к этой козе, моей личной машинистке, которая высказала этот упрек, я бы в жизни не обратился на «ты».

«Товарищ Фритцше ни разу не носил партийный значок» . И это правда.

Затем полетел молот со стороны секретаря партии предприятия:

«Товарищ Фритцше в одном из разговоров со мной сравнил службу в фашистском Вермахте с предложенной ему службой офицера в народной полиции. При этом он сказал, что он душевное дитя. Таким образом, я рекомендую исключить товарища Фритцше из партии, как ее врага».

Он призвал к прениям его предложения. Отозвался только один рабочий от кузнецов, с которым я до этого никогда не обменивался и словом. Он попытался меня защитить и тем самым вызвал бурю гнева всех функционеров, так что по понятным причинам он опустил голову и более ее не поднимал.

Тут мне стало ясно, что пробил мой час. В голове вертелись фамилии Троцкого, Каменева, Бухарина, Тухачевского и других. Это были великие противники Сталина, чьи собственные соображения по стилю руководства были для Сталина весьма опасными. И он действовал по принципу: «Только мертвый оппозиционер является безопасным оппозиционером.»

В моей голове витали показательные процессы в Москве, где обвиняемые избегали дальнейших страшных пыток тем, что подписывали абсолютно немыслимые обвинения, приводившие к быстрому исполнению наказанию в виде смерти, предпочитая это открытой защите. Из-за всех этих процессов у меня уже летом 1944 года в школе антифашистов при сближении с марксизмом и сталинизмом возникли большие трудности. И теперь я находился в похожей безвыходной ситуации.

А что было дальше, так я назвал бы это короткой сценой из театральной постановки с заголовком «Непреклонный герой». Возможности избежать исключения и связанных с ним последствий не представлялось. В таком случае сделать это нужно было с честью. Я встал, положил на стол перед собой партийный билет и объявил:

«Прежде чем вы меня исключите, я сам уйду!» Повернулся к двери и покинул зал без каких-либо слов. На улице на свежем воздухе мне стало ясно, что этим поступкам еще больше усугубил свое положение. Изменить было больше нечего.

Теперь мне без сомнений нужно было смываться на запад, пока инстанции по наказаниям не сделали из моего поступка необходимых выводов. В моей ситуации это должна была быть единственно правильная реакция. Почему я не поступил так?

На произвол судьбы оставить супругу и дочь, которой не исполнилось еще и года? Или оставить так трудно нажитое, а потом дочь и жену перетащить туда? Будучи коммерческим служащим промышленности (согласно трудовой книжки) со знанием русского языка, «там» у меня было мало шансов. Но это не являлось причиной, при угрожающем аресте ожидать «черный лимузин» выглядя, как кролик — перед змеей.

Что я сделал? В маленький чемодан я уложил необходимые предметы в пути и документы, скрутил бельевую веревку в 4 раза и все это положил под кровать. Если ночью постучат во входную дверь, то я с чемоданом по веревке смоюсь с балкона. Это были довольно глупые меры предосторожности. Но мне ничего другого не приходило в голову. Но у меня постоянно было чувство, что все будет хорошо.

Мои ангелы-хранители, казалось, снова отнеслись ко мне с особой симпатией. Новая остановка за решеткой для меня пока еще не предвиделась. Стрелки были переведены совсем по-другому.

Свое рабочее место руководителя отдела я смог посетить только в присутствии начальника отдела кадров. Я хотел забрать личные вещи из своего письменного стола. Распоряжением на листе формата А-6 и без каких либо оснований, мне было объявлено, что я переведен в отдел перерасчетов, и что моя зарплата там будет составлять не 650 марок, а только 350. Только месяц назад за хорошую профессиональную деятельность мне повысили зарплату с 550 до 650 марок.

Перерасчеты, — это значило, что изо дня в день я должен буду сортировать и пересчитывать рабочие карточки производственных рабочих. Для меня — работа арестанта.

Моя просьба о переводе меня в конструкторское бюро, где как раз нужен был чертежник, не осталась без внимания, и я перешел в отдел проектирования «репарационных ящиков». В рамках репарационных отчислений Советскому Союзу, оборудование, отправляемое туда, должно было быть упакованным в «морскую» тару. Ввиду того, что завод выпускал уникальные машины, каждой из которых требовался свой единственный размер и форма ящика, проектирование этих ящиков по чертежам отправляемых узлов оказалось очень интересной работой, которую помимо меня, выполнял еще один профессиональный чертежник. Он мне разъяснил:

«Теперь ты относишься к технической интеллигенции. Ты теперь будешь получать брикеты интеллигента и можешь поступить на заочное обучение в школу инженеров. Свое заявление я уже отдал сегодня. Ну что, будешь?»

«Брикеты интеллигента» — знаете, что это такое?

Интеллигенция от коммунистов ГДР убегала тысячами на запад. И так как поступки правящего пролетариата были не интеллигентны, интеллигенцию технических профессий пытались приманить самыми невозможными средствами. В то время нормальный гражданин для топки печи получал 5 мешков брикетов бурого угля по угольной карточке и цене, равной меньше 1 марки за мешок. У кого денег было больше, тот мог покупать уголь в любых количествах по 5 марок за мешок. Член технической интеллигенции получал бумагу для приобретения по дешевой цене дополнительного топлива, при чем о количестве решили по степени важности получателя.. Для особо важных персон строились квартиры и дома, так сказать, жилье для интеллигенции. Эти средства правящего класса были многими интеллигентами отвергнуты с пренебрежением — поток за Запад не иссякал.

Так как я решил остаться здесь — смотри выше — то нужно было, по крайней мере, приспосабливаться. Мне очень повезло с заочной учебой в инженерной школе Магдебурга. В результате приемного экзамена я мог перепрыгнуть через первый семестр. Основные знания, полученные в гимназии и «техникуме» у Н. П. Кабузенко во время нахождения в плену, сделали свое дело.

Разожженный моим бывшим начальником, сильно капитализированным коммерческим директором предприятия, я подал в суд труда иск по поводу неправомерного занижения моей зарплаты.

Улаживающим тоном, судья сказал представлявшему интересы предприятия начальнику отдела кадров следующее: «Если дело дойдет до слушаний, то у вас не будет никаких шансов выиграть дело. Занижение зарплаты без оснований — противозаконно.» Это было осенью 1952 года. Судья, можно сказать с уверенностью, идеологически не был еще подкован правильно.

Руководителю отдела кадров хватило ума, чтобы понять сказанное. Мне должны были сделать перерасчет за 6 месяцев и доплатить разницу. Более того, я мог получать эти деньги и далее, т. е. оклад заведующего отделом будучи чертежником.

Таким образом, я стал самым высокооплачиваемым чертежником предприятия. В своем гневе руководитель отдела кадров не преминул заметить: «Мы найдем причину, все же вас уволить.»

Можно было не сомневаться! Но на это ему и его клану я не дал времени. Я отправил заявки о приеме на работу технического переводчика во все предприятия машиностроения Магдебурга, которых было приличное количество. От всех них я получил приглашения на собеседование, где каждый раз слышал: «Такого человека, как Вы, мы ищем уже долго.» Переводчики с профессиональными амбициями и знаниями были тогда настоящим дефицитом.

Как правило, при расставании мне говорили, чтобы я еще раз показывался через 3 дня. А потом информация звучала совсем по-другому:

«К сожалению, мы не в состоянии вас принять на работу». Без объявления причин.

В беседе с одним знакомым, работавшим в свое время в отделе кадров одного народного предприятия, я узнал что «так поступают с человеком, который стоит в черном списке».

Находясь в состоянии отчаяния, я по приглашению отправился на собеседование в крупное предприятие тяжелого машиностроения Krupp Gruson, называвшееся тогда еще SAG AMO. SAG было сокращением от «Советского Акционерного Общества», т. е. это предприятие было в то время собственностью Советского Союза и им управлял советский персонал.

Собеседование походило на вступительный экзамен, а экзаменатором был руководитель отдела переводчиков из прибалтийских немцев. Пробный перевод он нашел очень хорошим, предложил мне немного подождать, ушел, а потом вернулся с приказом, в котором меня утвердили на работу техническим переводчиком. Я выдохнул с облегчением!

«Вы можете приступать к работе хоть сейчас!» Этого я хотел больше всего. Согласно стандартному трудовому контракту ГДР, на увольнение по собственному желанию предусматривалось предупреждение за две недели, и еще столько я должен был получить для отпуска. Так что на новую работу я прибыл уже через несколько дней. Зарплата была ниже прежней только на 100 марок.

От работы переводчика я хотел, собственно, отделаться, и приступить к изучению «постоянной» профессии. Но в таком случае мне положили бы еще на 200 марок меньше. А в то время получать такой мизер означало падение в пропасть.

Утешали мысли, что максимум через 4–5 лет заочное обучение будет закончено, и я, будучи инженером, смогу рассчитывать на новый профессиональный подъем.

Я второй день сидел в бюро переводчиков на новой работе, когда появилась сотрудница кадрового отдела и спросила о коллеге Фритцше. Я представился, и она, передав мне конверт, тут же удалилась. В конверте лежало письмо, в котором лапидарно сообщалось следующее: «Ваше устройство аннулировано. Убедительно рекомендуется немедленно покинуть завод». Такое можно сравнить только с тем, когда на вас наступит лошадь или покусает бешеная собака. Это была какая-то сплошная черная дыра. Поинтересовались на предыдущей работе и снова вышвырнули. Итак, мой «друг», предыдущий руководитель отдела кадров, достиг своей цели. Мне оставалось только одно — Запад.

Руководитель бюро переводчиков, которому я показал письмо, пробурчал про себя хорошо мне знакомые несколько нецензурных слов по-русски, взял письмо и вышел из помещения. Примерно через час он снова вернулся и заявил:

«Вы остаетесь здесь и делаете свою работу».

Не веря, я посмотрел на мужчину, который добавил: «Генеральный директор Гладкий решил». Еще один еврей, которому я стал благодарен.

Здесь я позволю себе сделать разрыв в хронологии моего изложения. Десять лет спустя тогдашняя личная секретарша генерального директора Гладкого сослужила мне большую службу, будучи в качестве машинистки. Когда мы познакомились ближе, она мне рассказала:

«У Гладкого были товарищи из городского секретариата СЕПГ целых три раза, чтобы уговорить его вышвырнуть Фритцше вон. Но Гладкий вновь и вновь последовательно отстаивал ту точку зрения, что по описанным причинам исключение ценного специалиста из рабочего процесса неоправданно».

Теперь я был защищен от окончательного провала в черную дыру. Спасибо ангелу-хранителю!

 

Глава 3.04  17 ИЮНЯ 1953 г. — НАРОДНОЕ ВОССТАНИЕ ИЛИ АТАКА РЕВАНШИСТОВ?

Правительство Ульбрихта издало в начале июня 1953 года распоряжение, согласно которого в определенных отраслях индустрии должны были подняться рабочие нормы. Это особенно тяжело отразилось на строителях, для которых предусмотрено было 20% повышение. Ужас! Снабжение продуктами питания и товарами первой необходимости было в ГДР после 8 лет окончания войны все еще недостаточным, в то время как в Западной Германии не было ни продовольственных карточек, ни каких-то брешей в обеспечении. В магазинах государственных торговых организаций дефицитные товары предлагались по далеко завышенным ценам, т. е. и в ГДР были почти все необходимые для нормальной жизни товары, но простой труженик за получаемую зарплату не мог позволить их себе купить.

А тут от рабочего класса потребовали, при тех же темпах работы получать еще меньше денег. Это было слишком. В рабочем классе начались брожения. Этим воспользовались находившиеся в Западной Германии передатчики оккупационных держав — США, Англии и Франции, а также лицензионные немецкие радиостанции, которые начали снабжать своих слушателей аргументами против норм повышения.

Никто не сомневается, что среди рабочего класса ГДР имелись такие люди, которые еще 20 лет назад (до Гитлера) работали в профсоюзах, и теперь искали подходящий повод, активно выступить против поставленного Советами правительства.

16 июня я слушал радио РИАС (радио в американском секторе Берлина), которое передавало, что рабочие вышли на забастовку на показательной строительной площадке «Аллеи имени Сталина» и требуют от правительства повышения зарплаты. Это меня откровенно обрадовало. Наконец объявилась сила, которая выступила против советско-немецких приверженцев Сталина, и показала, что клика Ульбрихта давно уже оторвалась от рабочего класса и человеческого социализма.

17 июня я как обычно в 7:30 прибыл на свою работу в Советское Акционерное Общество. Все было спокойно, но подсознательно, я чувствовал, что что-то витает в воздухе. Из окна отдела переводчиков я мог видеть центральные ворота территории завода, и мне показалось, что люди там двигаются как-то не так, как в обычные дни. Потом вдруг в 8:00 шум на дворе фабрики возрос, а со стороны большой кузницы следовала колонна нескольких сотен человек рабочих. Впереди 4 человека несли стальной лист, на котором четко было написано мелом:

Магдебург следует за Берлином.

Мы, пока что не участвующие зрители происходящего из бюро переводчиков, зарегистрировали при подходе колонны к воротам 15 подъехавших грузовиков, на которые погрузились демонстранты. Одновременно мы услышали сообщение, что они поедут по другим крупным предприятиям Магдебурга и позаботятся о том, чтобы рабочие и этих предприятий примкнули к забастовке.

После того, как грузовики отъехали, старший переводчик распорядился: «Работаем в обычном режиме.» Мы подчинились.

На магдебургском предприятии Акционерного общества тогда было задействовано 12 000 рабочих и служащих. Они решили в течение следующего часа примкнуть к забастовке и образовать колонну марша, которая, как мы слышали, двинется к центру города.

Служащие управления, техники конструкторских отделов, как и нашего отдела переводчиков (3 женщины и 5 мужчин) остались на рабочих местах. У нас не было экономических причин примкнуть к стачке.

Однако к 10:00 наконец поступило распоряжение советского генерального директора Гладкого: «Работу прекратить, всем отправляться по домам!»

Из кладовки я вытащил свой велосипед и хотел кратчайшим путем, который составлял 3 км по прямой, добраться до своего жилья. Но из этого ничего не получилось. Все улицы к центру города по всей их ширине были забиты людьми, поющими песни или речевки, и двигающимися в ту же сторону, в которую нужно было и мне.

Подталкиваемый тысячами людьми, я вместе с ними дошел до областного суда суда, где как раз несколько рабочих пытались кузнечными молотами разбить тяжелые дубовые ворота главного входа. Тысячеголовая толпа подбадривала их громкими криками, но ворота не сдавались. И вот мне удалось протиснуться сквозь толпу, чтобы наконец попасть домой.

За главным зданием суда находился тюремный комплекс, со стороны которого слышны были ружейные выстрелы. Из толпы появились люди с лестницами. С их помощью они хотели взобраться на стены тюрьмы. Но сверху на стенах залегли вооруженные винтовками полицейские. Они попытались отпугнуть атакующих назад. Открыв стрельбу выше голов бастующих, они тут же были атакованы камнями, которых было достаточно на железнодорожном пути, проходившем параллельно стены. Атака приближалась к своей критической точке, и я сильно испугался, что полицейские начнут вести прицельную стрельбу.

Вдруг послышался приближающийся гул моторов и постоянно повторяющиеся выкрики: «Русские танки!!!» Они двигались на большой скорости, не обращая внимания на людей, спасающихся от них по сторонам. Чудесным образом ни на кого не наехали.

Первый танк остановился на железнодорожных путях, повернул башню, и орудие навел на толпу перед стенами тюрьмы. Одновременно пулемет танка выпустил длинную очередь в том же направлении, к счастью выше голов бастующих. На этом атака была остановлена, а толпа растворилась в соседнем парке.

По дорожкам парка я наконец достиг своего жилого квартала. На моем пути лежало здание областного управления партии SED, которое за немногие годы своего правления не заслужило симпатий. И там тоже была орущая толпа, которая ликовала в адрес тех, кто уже проник в здание, выбив все окна, и теперь занимался тем, что вышвыривал на улицу документы, канцелярскую мебель и даже печатные машинки.

Охранник, который по словам очевидцев попытался с помощью пистолета воспрепятствовать посягательству ворвавшихся, лежал на земле, истекая кровью. Был ли он мертв или без сознания, я не знаю. Я лишь знаю, что последние 200 метров до моего дома покрыл в панике, все время думая, что если русские сейчас будут здесь, то они арестуют всех в округе находящихся людей, а то и расстреляют на месте. Я то знал, как мало стоит человеческая жизнь, если власти коммунистов начинала угрожать опасность.

У своей квартиры я встретил соседа, который рассказал, что: «Областное управление Свободной Немецкой Молодежи (СНМ — социалистическая молодежная организация) они атаковали тоже. Русские танки сюда прибыли уже тогда, когда все было кончено. С верхних этажей летели стулья, столы, документы, печатные машинки — все подряд. А толпа ревела: „Продолжайте, продолжайте!“ Не видно было ни одного полицейского. Они все поснимали с себя униформу и куда-то забились. Нет, один все же был такой, который встал на пути массы. Его страшно избили».

Моя квартира была пуста. Жена с дочкой за неделю до этого уехали к матери супруги в Айслейбэн. В квартире я был один и слушая западно-германское радио, узнал, что забастовки и массовые митинги прошли во всех крупных городах ГДР.

По улице мимо моей квартиры проследовали патрули советской пехоты. Они постреливали из своих автоматов вверх, тем самым показывая о своем пребывании. К вечеру все стихло, а передатчик радио РИАС передал, что уже в Берлине и других городах орудуют команды полиции, чья задача — аресты зачинщиков. Тут меня охватил огромный страх. А если какой-нибудь функционер из SED доложит в полицию: «партийный враг Фритцше относится к зачинщикам», то я навсегда сгину в заключении в Сибири. Судебных процессов по немецким законам не было. В действительности мне о процессах по поводу подстрекателей и зачинщиков 17 июля 1953 г. ничего не было известно. Но 17 июня исчезло немалое число активистов. Действовали по методу сталинских «троек». Никакого следствия. Достаточно было подозрения, чтобы огласить приговор.

Мне нужно было покидать свою квартиру. Но куда идти? Одна соседка взяла меня к себе. На следующее утро из радио раздалось, что движение поездов снова восстановлено. В Магдебурге меня больше ничего не держало. С первым же поездом на юг, я скрылся с поля зрения возможных доносчиков и во время выхода из поезда абсолютно случайно встретил жену, которая как раз собиралась в Магдебург, чтобы узнать, как я выдержал «день икс».

18 июня по радио передали, что в Магдебурге советским военным судом были приговорены к смерти 3 зачинщика беспорядков, которых тут же расстреляли. Одним из этих бедных чертей, как я узнал позже, был с того предприятия, которое сделало меня «врагом партии». Абсолютно неполитический рабочий, у которого для вожака отсутствовала простая интеллигентность. Он, может быть, бросал по советским солдатам камни, был схвачен и попал в жернова советской военной юстиции, которая, как я сам лично убедился в 1944 году во время процесса над зачинщиками голодовки в центральном лазарете Усты, могла написать приговор и до начала разбирательств.

Когда я через несколько дней вернулся в Магдебург, совершенно неожиданно меня посетил один хороший знакомый, Клаус Бартельс. Неожиданно потому, что он уже как полгода находился в предварительном заключении и об освобождении не могло идти и речи. Арестован был он по объединенным делам по мнимым хозяйственным преступлениям. Обвинения были взяты из воздуха. Популярная практика «строителей социализма» состояла в том, чтобы хозяина посадить на более долгий срок, а его предприятие перевести в народную собственность.

17 июня демонстранты атаковали тюрьму предварительного заключения. Служащие тюрьмы добровольно открыли ворота, а потом по требованию ворвавшихся открыли и двери всех камер, так что заключенные смогли отправиться по домам. Мой знакомый не хотел избегать предварительного заключения еще и по причине, что это был бы повод для дополнительного наказания, и поэтому 18 июня он снова прибыл в тюрьму предварительного заключения, чтобы вновь занять свою камеру.

В этом ему было отказано. Ему сказали, не имеется никаких распоряжений, заключенных снова собирать в тюрьму. Прокуратура оставила его в покое, пока вскоре перед началом возведения стены в 1961 году он не перебрался в Федеративную Республику Германия.

Пропаганда правительства ГДР говорила о реваншистах и американских провокаторах, которые натравливают рабочий класс против строительства социализма. Западное «вражеское вещание» натравливает рабочих и крестьян против создания социалистического государства и т. д.

Мое заключение к этому таково: Без конспиративной организации, восстание во всей ГДР в «день икс» было бы невозможно. А то, что на призыв организаторов последовало такое большое количество рабочих, указывает на то, что настроение внушительного большинства населения ГДР давно было настроено против методов властвования коммунистов, и согласно составленной Энгельсом закономерности исторического материализма, следовало ожидать перелома от постепенно увеличивающихся перемен до взрывного рывка в новое качество. Достаточно бы было сравнительно ограниченного столкновения — забастовки строителей в Берлине — которая бы ввергла в состояние стачки всю ГДР.

Как и во всех революционных неразберихах и хаосе, в некоторых городах стало и подонкам ясно, что все это приводит к полностью бессмысленным разрушениям, и таким же человеческим жертвам.

Однако народное восстание 17 июня 1953 года возымело для населения ГДР и положительные последствия: Внутренняя политика правительства SED приняла более человеческие черты. Отказ от безумного следования советскому социализму стал реальностью на несколько лет.

 

Глава 3.05 ПУТЬ К ОТНОСИТЕЛЬНОМУ БЛАГОСОСТОЯНИЮ

Работа в Советском Акционерном Обществе «АМО» мне была по душе, также как и выполнение описаний сложных машинных систем, переводя их с немецкого языка в лишенный сучьев технический русский. Это делалось не без помощи специальной литературы, которой в заводской библиотеке имелось предостаточно. А так как я был частым гостем библиотеки, то успел понравиться и главному библиотекарю. Ну а кому же не понравится, когда к нему приходят постоянные клиенты!?

Мы разговаривали не только о книгах, но и основных принципах технического перевода, а также и о том, что я подыскиваю побочную работу для дополнительного заработка. Однажды, а это было весной 1953 года, на это библиотекарь как раз и клюнул:

«Господин Фритцше, в следующую субботу здесь состоится научная конференция, которая организована народным издательством „Technik“, и в которой примут участие наши конструкторы и руководящие лица. Одним из вопросов повестки дня будет вопрос о подборе профессионального переводчика для советской научно-технической литературы. Если хотите, то я организую Вам приглашение.»

Хотел ли я!?

Судорожно сжавшись от напряжения ожидания и нетерпения, я следил за болтунами мероприятия и участниками этой конференции как со вниманием, так и с безучастием. Все фибры моего сознания выехали, как наводящиеся антенны, задачей которых было из каши докладов отфильтровать одно единственное предложение, а именно: «Нам нужен переводчик.»

Прошло несколько часов, и мои сенсоры уже почти износились, когда главный редактор объявил:

«Из московского издательства „Машгиз“ мы получили очень ценный справочник по прокатным станам. Составитель его — профессор Кульбачный — ведущая величина в этой области в Советском Союзе. Мы намерены как можно быстрее издать эту работу на немецком языке. Но пока что нет переводчика. Если кто-то из участников имеет что-нибудь на этот счет, то может подойти после окончания официальной части мероприятия».

Прозвучавшее вызвало в моих мозговых извилинах целый ураган. Кульбачный мне был уже хорошо знаком. На русском языке это был мой лучший справочник, в котором я сто раз что-то искал, и очень быстро находил. Прокатная техника стала моей специализацией, т. е. я переводил в основном тексты из конструкторского бюро прокатных станов. Так что я мог участвовать в разговоре!

Но это была не та книга, какой ее можно представить в обычном воображении. Это был огромный фолиант с 1500 страницами печатного текста. Судороги прошли, и я смог снова прикинуть:

1500 страниц печатного текста, это около 3000 страниц машинописного текста, и за каждую страницу выходит примерно 8 марок.

Я едва осмелился проделать умножение. Перед глазами запестрело пятизначное число, начинающееся с 24. Невообразимо. Но голубь еще на крыше. И как мне убедить главного редактора, что нужный им человек, это именно я? Едва ли мне, мелкому переводчишке, можно рассчитывать на успех, не имея лобби среди технической элиты. Если кому такой заказ и давать, то уж давать по заслугам и рангу. К примеру, шефу бюро переводчиков. Но к счастью он не был приглашен на это мероприятие, и, в известной степени, также не нуждался в побочных заработках… Но несмотря на все, мне отчетливо было ясно одно: «Если я сейчас и быстро не вытащу эту жирную рыбу на берег, то она уплывет навсегда.»

И тут мне в голову пришла одна идея, довольно дерзкая идея, которая не шла с библейским законом добродетели, а именно: Ты не должен врать ближнему своему . Знания об этом запрете я оттеснил в сторону, когда убедил себя сам, что планирующиеся «враки» никому не принесут вреда, а издательству пойдут лишь на пользу.

Конференция окончилась, и я относительно быстро пробился через кучу народа к главному редактору. Практика использования локтей на случай необходимости в быстром продвижении вперед была мной приобретена за колючей проволокой. Мне удалось обратить на себя внимание этого важного человека, которому я выложил фатальную, переполненную правдой, но эффектную речь:

«Речь идет о Кульбачном. Дело в том, что я работаю переводчиком в бюро прокатных станов предприятия АМО, бывшего Круп Грузон. Моя ежедневная работа состоит из переводов по теме прокатной промышленности, а Кульбачный, это моя многолетняя литература. Ввиду того, что со стороны техников всегда имеется огромный интерес к определенным темам предмета, то я уже перевел не менее 300 страниц такого текста. Помимо этого, я хорошо знаком с одним опытным конструктором прокатного цеха, который мог бы послужить техническим редактором».

Как я придумал эти безумные 300 страниц перевода, туманно помню. Однако сегодня я вижу в этом логическую подоплеку. Ведь главный редактор, будучи уверен в такой моей практике, мог бы рассчитывать и на ускоренный выход немецкой версии справочника в свет. Но я себе еще не мог представить, какие последствия может иметь это вранье.

Конструктор из прокатного цеха тоже был взят из воздуха. Его превращение в реальность оказалось потом не таким отягощающим, чем из того же воздуха взятое число 300. Было, как было, но глаза главного редактора засветились. На его лице появился отпечаток достигнутого успеха, и он ответил:

«Прекрасно! Тогда пришлите 300 страниц в издательство. Мы их проверим. И если Ваша работа будет отвечать нашим представлениям, то Вы получить этот контракт».

Это был удар кулаком в подбородок. Триста страниц русского текста и на немецкий язык на бумагу — да кто же это сможет? У меня не плохо получается печатать на машинке своим методом, и 15 страниц перевода в день я уже делал. За 20 дней это было бы реально. Но я ведь пять с половиной дней в неделю должен «обтираться» в бюро переводчиков на работе. Когда же должны быть готовы 300 страниц, если их делать даже на черновую?

Во всех вариантах было еще одно неизвестное: У меня не было печатной машинки. А столько печатать на работе — это не возможно. Денег на покупку печатной машинки в семейном бюджете тоже не было. Сберегательный счет также болел чахоткой.

Однако на предложение главного редактора я известил свой ответ: «согласен». Это был не единственный раз в моей жизни, когда я из-за такого рода импульсивных решений попадал в цугцванг и стресс. С девизом «сомкнуть зубы и вперед», они, тем не менее, заканчивались успешно. Я этому научился за годы плена, и все время практиковал, вплоть до конца моей профессиональной деятельности. Впрочем, астрологи знают, что у «тельцов» это так, и так и должно быть.

Единственной стоящей вещью, от которой можно было отказаться и продать, был в нашем домашнем хозяйстве радиоприемник. Особенный приемник, который был выпущен фирмой «Блаупункт» в 1946 году. Эта супервещь была напичкана так называемыми лампами Вермахта типа RV12P2000. Как бывший бортрадист, я хорошо знал о их долговечности, и, поэтому, также имел все основания торговаться обоснованно. Откуда же взять помощника, который бы все быстро организовал? Но ведь и «тельцу» должно вести! Нашелся покупатель, который смог оценить качество аппарата, и выложил за него 250 марок. Мы с женой уронили слезу по хорошей вещи, и не имели возможности слушать радио еще несколько месяцев.

Новую печатную машинку за такие деньги ни найти, ни купить, простому частному лицу было невозможно. Заводы ГДР, производившие печатные машинки, отправляли их в качестве репарационного товара и на экспорт. Потребитель внутри страны мог на такое рассчитывать только при наличии справки о необходимости.

В то время торговля канцелярскими товарами состояла на 50% из товаров, бывших в употреблении. По предложению этой отрасли торговли тогда за 250 марок стало возможным приобрести достаточно хорошо сохранившуюся печатную машинку «Конти». В течение трех дней первый барьер был взят.

Теперь, прежде всего, отсутствовало время. Каким-то образом на заводе нужно было добиваться укорачивания рабочего дня. Момент для этого был как раз подходящим. Акционерное Общество подготавливалось к переходу в народную собственность ГДР под названием «Комбинат по изготовлению оборудования для тяжелой индустрии „Эрнст Тельман“» (сокращенно СКЕТ). Репарационные отправки в Советский Союз едва ли больше осуществлялись, а свободный экспорт в ту же сторону не был еще отлажен. Таким образом, бюро переводчиков не было перегружено работой, что и так давало повод для сокращения рабочего времени. Мое прошение на уменьшение рабочего дня на 4 часа было удовлетворено.

А как получилось, что за три недели я собственноручно напечатал 300 страниц (на самом деле их было только 293) немецкого текста с русского, у меня вылетело из головы. Должно быть я находился в некоего рода трансе, который давал мне сил, после 4 часов работы на заводе, еще на 10–12 часов сконцентрированной работы дома. В воскресенье это были все 15 и более часов. Это стало возможным лишь после того, как моя супруга дала убедить себя в этом предприятии, как единственном шансе.

Почему я так был уверен в успехе, и не думал о риске, мне и теперь (с точки зрения человека, которому уже более восьмидесяти лет) не понятно. Любимого радио нет. В доме для этого дела только добытая печатная машинка. При крайне стрессовых условиях — 200 часов рабочего времени и минимальная уверенность в том, что все это даст положительный финансовый результат. На руках — ни бумажки, на которой бы было зафиксировано правовое основание на получение гонорара за выполненную работу. Еще хуже то, что я в процессе моей инсинуации по поводу 300 переведенных на производстве страниц текстов Кульбачного, ничего не спросил про оплату работы за этот перевод. Ох, что же я натворил!

Своей работы было не достаточно. В отделе прокатных станков удалось найти технического редактора. Он просмотрел пробные страницы, которые моя супруга затем переписала начистую. Их можно было уже печатать. Из-за финансовых проблем я вынужден был уговорить коллегу подождать с оплатой его услуг. Он согласился, хотя мог, конечно, и думать, что моя платежеспособность не улучшится и дальше, и тем более, если мы не сможем выполнить все задание. Он рисковал вместе со мной, но не ворчал.

Для отправки выполненной работы в издательство я не полагался на почту. Взяв один день отпуска, и собрав деньги на билеты, я прибыл к главному редактору технического издательства «Technik». Беседа сперва вызвала чувство физического страха, которое можно сравнить с нырянием в ледяную воду. Мужчина, казалось, забыл как про меня, так и о своем запросе по поводу пробной работы. Мысль «все напрасно» привела к физической боли. Но потом собеседник, вероятно, увидел, как изменился мой облик. Он извинился и объявил, что проверку данной работы поручит одному из своих сотрудников. Наконец он взял пачку с умиротворенным выражением лица и пообещал с ответом не задерживаться.

Прием длился примерно 10 минут. Затем я стоял на улице и думал о том, представляют ли господа из издательства, какое у меня сейчас душевное состояние? Совсем нет! Редактор положит сейчас мою пачку бумаг в сторону, и будет сначала заниматься теми делами, которые посчитает более важными.

Во время почти пятичасовой поездки на поезде обратно домой из Берлина (тогда они действительно шли так медленно) у меня было достаточно времени, чтобы подумать, что сказать жене о случившемся. С выражением радостного ожидания в глазах, она наверняка меня обнимет, а мне останется только сказать: «Пьем чай и ждем.»

И вот в таком расположении духа мы прожили три недели. Надежды таяли с каждым днем. И тут письмо из издательства. Во время вскрытия конверта у меня задрожали пальцы. В голову пришел Шекспир: «Вопрос в том, быть или не быть.» А потом крик радости:

«Мы получили контракт, и пробная работа будет тоже оплачена!»

Издательство никогда не узнало о том, что я посредством надувательства нашел вход в привилегированный отдел переводчиков научно-технической литературы. Но после того, как через годы сотрудничества дошло до обоюдного уважения, правда оказалась не такой уж и плохой. Хотя об этом никто и не расспрашивал.

Но пока что еще имелись незначительные осложнения. Задание было у меня. Переведенные, отредактированные и начистую перепечатанные тексты отправлялись в редакцию, но деньги заставляли себя ждать. После перехода на 4-х часовой рабочий день, доходы, естественно, сократились также на половину. Живя с супругой и ребенком, с таким доходом можно было рассчитывать лишь на голодный рацион.

Издательство платило очень медленно. Поначалу шло так, что работа стоила четырехзначных сумм. Мы ограничивали себя в своих жизненных запросах с тем, чтобы не занимать денег. Постепенно с осени 1953 года денежный поток нормализовался. Стало возможным иметь даже резерв. А потом вдруг все пошло так, что можно было позволить себе и более серьезные приобретения.

Техническому редактору, инженеру Курту Коппичу, я не остался должен ни пфеннига, и мы стали друзьями. Вместе, мы перевели на свободный от руссицизмов немецкий еще два русских справочника. А потом он вдруг куда-то исчез. Зная о его страшной судьбе, я оцениваю величину своего счастья, которое меня не оставило даже после квалификации как «враг партии».

Курта Коппича арестовали поздней осенью 1954 года и держали целый год в камере предварительного заключения страшной тюрьмы «Красный вол» в Халле. Его жене было отказано в посещении, и она не знала, что ему инкриминировали.

После 12 месяцев предварительного заключения Курта Коппича выпустили на свободу в невероятно плохом физическом состоянии. Через несколько дней из-за последствий нечеловеческого обращения он умер.

От его жены мы потом узнали причину ареста. На бывшем АМО, который теперь стал «Эрнст Тельман», работал один инженер, в качестве агента шпионивший в интересах Восточного бюро партии SPD (Западный Берлин). Активная деятельность в пользу SPD была возведена до уровня государственно преступления. Этот агент, друг Курта Коппича, был арестован после того, как в Восточное бюро SPD был заслан агент ГДР, который откопировал агентурное досье друга Коппича и передал его соответствующую инстанцию ГДР. Следователь исходил из того, что Курту Коппичу было известно о деятельности его друга, и что поэтому Коппичу вменяется в вину «укрытие информации о вражеской деятельности против государства».

Бездоказательное подозрение привело его к целому году мук в одной из отъявленных тюрем раннего ГДР, и к ранней смерти. Профессиональный рост врага партии Фрицше устремился на особенно успешное и новое направление, не неся с собой негативных последствий.

И снова я задавал себе вопрос: «Почему именно мне так сильно везет?»

Когда я был не совсем примерным учеником средней школы, то часто приходилось слушать нашего учителя по французскому, который, подняв вверх указательный палец, трактовал нам свою заповедь:

«Знание иностранных языков, это капитал, который всегда приносит проценты и который у вас никто не сворует».

Об этом я часто вспоминал. Единственным материальным расходом за мое изучение русского языка в плену были семь пайков хлеба, которые я отдавал одному товарищу за учебник русского языка издательства Туссэн-Лангеншайд. Эти издержки в течение моих профессиональных лет окупили себя миллион раз. А вложенная в эту учебу умственная и физическая работа не стоила ни марки.

А какова же мораль истории? Нагаданные мне в мае 1944 года на берегу Клязьмы в Центральной России «взлеты и падения» произошли в очередной раз. После исключения из партии — снова неожиданность, т. к. спад был лишь предпосылкой к новому подъему. Следующая особенность — отступление от законов механики. Согласно закону этого направления физики, достигнутый с помощью подъема уровень без притока посторонней энергии не может быть выше уровня, с которого начался спад. Армия моих ангелов-хранителей и в этом конкретном случае подъема добавила порцию дополнительной двигательной энергии. Единственное, что я в этот момент не подозревал, так это то, что подъем только что начинался.

 

Глава 3.04 ЧАСТНИК В СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ ГДР

Целью поставленного Советами в ГДР режима являлся последовательный переход от социализма к коммунизму по типу советского. Одной из основных целей в секторе экономики должно было стать уничтожение остатков капиталистического склада общества. Строители коммунизма добились в этом больших успехов. Менее удачливыми они оказались в создании социалистической, и в то же время, эффективной экономики.

Предпосылка для обобществления состояла в том, что достаточно большое количество участников процесса должно было находиться в одном месте, чье слияние под государственное управление в организаторском понятии полностью было осмысленным.

Но имелись определенные профессии, для которых такая предпосылка просто не подходила. Мы скажем, что живущих и работающих в разных районах страны 10 художников собрать в один кооператив, абсолютно нецелесообразно. Это же самое признали даже самые фанатичные сторонники обобществления в ГДР. Для деятелей искусств всех направлений придумали понятие «представители свободных профессий»; причем признанным представителям этой категории даже приписали налоговые привилегии: 20 % от всех доходов без прогрессии.

Категория «свободных профессий» была рассчитана на поощрение работников культуры всех жанров — писателей, актеров, художников и т. п. Каким образом туда включили и переводчиков — черт знает, но жаловаться на такое решение властей, причин для меня не было.

И тот, кто, находясь за этой политэкономической ширмой, на свой страх и риск вел свой домашний бизнес, мог быть уверен, что его не отнесут к проклятым капиталистам, и что он скоро не станет жертвой очередной акции по общественно-политической чистке.

В начале января 1954 года произошли три события, которые принесли мне существенную пользу:

1. Зафиксированное законом определение «привилегированная с налоговой точки зрения свободная профессия».

2. Перевод советского Акционерного Общества «АМО» в народную собственность ГДР.

3. Запрос технического издательства ФЕБ в мой адрес, готов ли я приступить к составлению русско-немецкого словаря по теме «Металлургия».

Пункт первый — смотри выше.

Ко второму пункту:

С уходом русскоговорящего советского руководства предприятия и с почти полным освобождением ГДР от дальнейших репарационных поставок в Советский Союз, штат сотрудников бюро переводчиков — пока еще 7 человек — пришлось значительно сократить. Дальнейшие увольнения были неизбежны.

Бояться увольнения мне не приходилось даже в том случае, когда штат переводчиков сократился до трех человек. Начальство должным образом оценило мою заочную учебу на инженера машиностроения, положительные рецензии на мой перевод объемистой книги профессора Кульбачного и проявленный мной интерес к техническим деталям производственной программы завода. Но нужно ли мне тратить драгоценное время на заводе, получая в час 2,5 марок, что в шесть раз меньше, чем на «свободном рынке»? Нет, не нужно. Отсутствовало теперь только доверие к постоянству законов в ГДР. Оставить надежное рабочее место в СКЕТе, рискнув на заманчивую самостоятельность? Но вдруг в адрес «представителей свободных профессий» соответствующий закон будет отменен? Для принятия правильного решения — непростая ситуация.

Но исход дела решил третий пункт. В рамках ежедневных переводов технических текстов, я составил некоего рода личный словарь в виде картотеки. С особой основательностью я продолжал это кропотливое занятие, и к началу 1954 года эта картотека наполняла несколько стандартных ящиков. Учебная дисциплина «Материаловедение» привносила дополнительные знания особенно из-за того, что я интенсивно использовал русские учебники. Так я установил, что между немецкими и советскими авторами частей профессиональной литературы имеется принципиальное различие.

С немецкой стороны: Просто и понятно не излагать. Это портит репутацию ученого.

С русской стороны: Учебник в первую очередь должен понятно представлять суть материала для учащегося.

Это принесло мне преимущество перед иными сокурсниками и одновременно пополнило мою картотеку.

Таким образом, предложение издательства я встретил достаточно подготовленным. К тому же от компетентного главного редактора я узнал, что авторы книги, если они работают на государственном предприятии, могут быть временно освобождены от работы (без зарплаты) для выполнения предлагаемой работы. О необходимости соответствующего ходатайства издательства должно было решить Министерство культуры ГДР. И готовность технического издательства «Technik», подать такого рода заявление, зависела теперь от моего согласия.

У меня не было понятия, как оформлять готовый к печати манускрипт словаря. Не было представления о необходимом для такой работы времени, но перспектива освобождения от работы на заводе была заманчива тем, что могла явиться шагом вперед к «свободной профессиональной» деятельности.

Так я сказал свое «да» и начал действовать по принципу «сомкнуть зубы и вперед!»

Вопреки всем злым предсказаниям, уже через несколько дней в отдел кадров завода пришло письмо из Министерства культуры, которое просило выделить коллегу Фритцше для составления столь необходимого русско-немецкого технического словаря. Начальник отдела кадров сказал: «С завтрашнего дня можете оставаться дома. Ваша зарплата будет начислена вплоть до сегодняшнего дня. Юридически Вы остаетесь сотрудником СКЕТ и можете оставить Ваш заводской пропуск. Вы также имеете право и в дальнейшем пользоваться нашей технической библиотекой.»

О ты, мой ангел-хранитель, засыпал ты меня своими чудесными подарками за тот небольшой страх, который я перетерпел в связи с исключением меня из партии. Чего еще лучшего можно было себе пожелать? Из издательства поступили дополнительные заказы на перевод технических монографий, так что я за 4 часа ежедневной работы зарабатывал в два раза больше, чем за 8 часов интенсивной работы на заводе. Остальную часть рабочего дня я посвящал работе с составлением словаря. Эту часть моей ежедневной деятельности я воспринимал поначалу больше как хобби, нежели работу. С рвением юного криминалиста во время раскрытия своего первого случая с убийством, я ринулся на выполнение задачи, для которой у меня не было ни образования, ни практических навыков. И именно эта наивность являлась фундаментом успеха. Ни многолетние теоретические исследования, ни базирующиеся на них опытные авторы словарей, не мешали мне работать. Моя рабочая концепция звучала так: «В чем нуждается технический переводчик в его ежедневной деятельности?» А это мне было известно из своего личного опыта.

Редактор издательства доверял моим способностям с детской наивностью. Я в них хоть немного, но все-таки сомневался. Чтобы рассеять эти сомнения, я обратился за помощью к наставнику учителей русского языка в инженерной школе машиностроения, где тогда протекала моя заочная учеба. Я просто хотел знать, какое его мнение по поводу оформляемого мной технического словаря.

Итог: НИКАКОГО!!!

Человек разъяснил мне о моей совершенной неспособности и о моем незнании условий составления технических словарей. Его приговор был с ног сшибающий: «Так дело не пойдет».

Когда я с таким ответом покидал здание школы, первой мыслью было: «Сдаюсь. Все к черту».

Однако тут как тут объявился звездный знак моего рождения — телец. И окончательное решение звучало: «Я ему еще покажу».

Упорство, которое я теперь посвятил моему решению, во всем противоречило самым начальным правилам экономики. Опытные авторы словарей 80–90% слов, поверхностно проверив их на правильность, списывают у предшествующих авторов. Остальное необходимо искать в новехоньких публикациях как в виде книг, так и специализированных журналов. Необходимо искать новые слова и понятия. А это стоит времени!

Будучи без опыта, я собирался по меньшей мере 2/3 всех слов взять из злободневной литературы и сопроводить данными по источникам. А когда, наконец, я поделил сумму гонорара на выполненные часы работы, то получил чистый доход от одного часа в 2,5 марок ГДР. Неудачу я эту перенес, т. к. появившийся в середине 1955 года русско-немецкий специальный словарь по металлургии стал популярной книгой, и тем самым, убедительной рекламой моего частного «одноместного» переводческого бюро.

В профессиональных кругах мое «детище» из-за красного переплета называли «красный Фритцше», и я обнаружил его в других бюро переводов с типичным периферийным явлением интенсивного использования даже там, где текстами по металлургии вообще не занимались. Периферийным явлением я обозначаю интенсивное потемнение лобового разреза книги и «ослиных ушей», которые образуются в результате частого листания при поиске определенной пары терминов.

Блестящая рецензия в западно-германском специализированном журнале «Сталь» способствовала продаже словаря вне границ ГДР, а самым ценным пользователем оказался переводчик Генри Братчер, живший в Альтадене штата Калифорния, США. Одним из его подарков я пользуюсь до сих пор, т. е. в 2008 году! Во время международной конференции, проходившей в 1959 году в Копенгагене, каждый ее участник в качестве рекламного подарка получил от американской фирмы Бостич, занимавшейся производством канцелярских принадлежностей, по одному брошюрователю, который заряжался специальными скобками. Вещь функционировала настолько хорошо, что я даже попытался достать запас скобок из Западного Берлина. Но фирма Бостич была достаточно хитроумной, и на каркасе этого изделия выгравировала информацию для потребителя: «Use only Bostitch BB Staples» (использовать только скобы типа ВВ производства фирмы Бостич). Ходовые в Центральной Европе скобы к чудодейственному скоросшивателю не подходили, а в Западном Берлине скобок фирмы Бостич было не найти. Тогда я обратился к господину Братчеру, и тот прислал мне ради надежности получения их адресатом три отдельные посылки в каждой с 5000 штук необходимых скобок, подписав при этом посылки «образцы без цены». Из этого количества у меня на сегодня есть еще примерно 1500 штук.

Рекламный эффект словаря вскоре после его появления в свет оказался мне очень кстати. В первые месяцы моей самостоятельности заказы издательства «Technik» на перевод книг были моим единственным доходом, который неожиданно рухнул. Широко распространенный в ГДР лозунг «Учиться у Советского Союза значит — учиться побеждать» принимался в научных издательствах особо серьезно. Как все издательства социалистического сектора, так и издательство «Technik», покупало сотни появившихся на русском языке технических учебников и справочников, и передавало их известным специалистам с поручением, проверить профессиональную пригодность для издания на немецком языке. Знания русского языка этих экспертов колебались в основном между нулем и очень ограниченными. Но зато они очень хорошо знали, что пренебрежение вышеупомянутым руководящим лозунгом не пойдет их карьере на пользу.

«Советская научно-техническая монография не приемлема для немецкого специалиста? Невозможно!»

Экспертизы, как правило, содержали настоятельные рекомендации, представленные книги перевести на немецкий язык. Эти издания были государством сыто просубсидированы, и книги на немецком языке пошли на рынок с очень низкими ценами. На рынок то они пошли, но несмотря на низкую стоимость, распродавались очень медленно.

Подвалы издательства «Technik» полнились залежавшимся товаром, а связанные с этим значительные финансовые убытки показались неприемлемыми даже самым фанатичным идеологам. Последние мои три манускрипта-перевода, которые я сделал для издательства «Technik», были оплачены, но тут же отправились в макулатуру. Более не поступали никакие контракты для переводчика, живущего так далеко от Берлина. Для регулярного и интенсивного «поддержания контакта» с редакторами издательства, расстояние было слишком велико.

Так я начал рекламную кампанию с рассылки писем во все народные предприятия, чей производственный профиль мог бы отвечать моим знаниям технической терминологии. Сами эти проспекты содержали в себе хорошо сформулированную и скромную ссылку на качество моего словаря, и долго ждать обнадеживающего эффекта не потребовалось.. В начале 1955 года я располагал надежной и постоянной клиентурой. Однако будучи самостоятельным лицом, я должен был с ней вести себя безукоризненно. Ведь ГДР становилась все более социалистической страной. Клиента я должен был считать настоящим королем, поэтому периодически у меня работы было «выше крыши». В конце концов нужно было выискивать и время для заочной учебы.

Согласно одной старой мудрости, от успехов начинает кружиться голова. Гонорары за перевод «Кульбачного» и последовавшие монографии по прокатному оборудованию автора Чижикова обеспечили не только ощутимое повышение повседневного жизненного уровня и улучшения домашней обстановки: Получилось и с машиной.

В 1953 году производство легковых автомобилей в ГДР стояло еще в детской обувке, так что о приобретении нового авто можно было и не думать. Мне предложили полураспавшиеся остатки автомобиля марки ДКВ 1934 года выпуска за 350 марок. Наиважнейшим при покупке автомобиля были его документы. На их основе покупателю разрешалось подвергать автомобиль капитальному ремонту. Хороший знакомый составил смету для ожидаемого ремонта — 5000 марок. У меня появился реальный шанс. Когда в 1954 году я смог отправиться на пасху «на вновь сбалансированном» авто в первое турне по стране, то потратил 5500 марок. Остается упомянуть, что эта «передвижная подставка» через два года была продана за 6500 марок.

То, что я тем временем был заочником в учебном заведении машиностроения в Магдебурге, я уже упоминал. Само по себе, это было будничное занятие, но для меня оно по разным причинам не было будничным. Есть причины посвятить этой теме целую главу настоящей книги. 

 

Глава 3.07 И ТЕМ НЕ МЕНЕЕ ВРАГ ПАРТИИ СТАНОВИТСЯ ИНЖЕНЕРОМ

Семестр заочника в училище машиностроения длился 12 месяцев, т. е. полный курс учебы по профессии инженер охватывал 6 лет. Поступлением сразу на второй семестр, я, правда, сэкономил один год, но экзамены должны были состояться не раньше 1959 года. Для меня это длилось невыносимо долго. На дневном обучении это требовало лишь 3 года. Но это также означало и то, что каждый день нужно было сидеть по 6 часов за партой. К этому еще и работа на дому, и какие никакие деньги на ежедневное существование. А для того, чтобы подать заявление на стипендию, я был слишком гордым или надменным. «От этих не буду брать никаких подарков».

И тут наступил один из многих случаев (управляемый с верху?), который за мою жизнь так часто содействовал прыжкам моим вверх. Один коллега-переводчик, которому я до этого помогал с заказами, порекомендовал меня в управление стандартизации ГДР, которое являлось его постоянным клиентом. У Советского Союза нам еще раз пришлось поучиться побеждать, что явило собой переход от немецких промышленных норм (DIN) на советский государственный стандарт (ГОСТ). Чтобы реализовать этот переход, необходимо было все эти нормы перевести на немецкий язык. А их было очень много. Тут разные переводчики должны были найти золотую середину.

Переводы, выделенные для меня, отличались простотой языка и невероятным количеством повторений. Вот один пример: Лабораторные химикаты. Тексты по стандартам хлористого натрия, хлористого калия, хлористого магния отличались только названием металла. Поэтому я диктовал своей машинистке текст по хлористому натрию и добавлял: «Такой же текст напечатать еще два раза, заменяя при этом натрий на калий и магний».

Ввиду того, что от переводчика для перевода этих служебных документов требовалась необыкновенная тщательность, то и за страницу перевода гонорар был повышенным. Страницей в смысле расчета считались 30 строчек текста по 60 знаков в каждой. Но государственные служащие в управлении стандартизации ГДР не утруждали себя пересчетом знаков. Они не настаивали на том, чтобы были обеспечены предписанные 1800 знаков, их устраивали и 1500. Это было настоящее золотое дно, и моему коллеге было хорошо известно, что для этой работы потребуется минимум 18 месяцев.

Для содержания семьи мне нужно было ежедневно около 2 часов заниматься диктантами, для чего был приобретен магнитофон.

Тут сделаем небольшое отступление в прошлое.

В двадцатых годах мой отец помимо того, что он был бургомистром в нашей деревушке, являлся также и депутатом в парламенте Пруссии и активным членом Народно-национальной партии Германии. Ввиду того, что тогда даже таким людям не положено было иметь секретаршу (сегодня этого не понять), он должен был свою служебную переписку осуществлять сам. Для этого он приобрел печатную машинку, что тогда было в диковинку. С ней я быстро наладил дружеский контакт. Первые шаги печатания я предпринял еще до школы, т. к. алфавит я уже знал от старших братьев.

Предупреждение о том, что приобретаемая по личной инициативе практика печатания двумя пальцами в будущем приведет к нелегкому переучиванию на десятипальцевую систему печати, я, будучи еще дошкольником, воспринял в известной степени без особого внимания. О правоте предупреждения я понял, когда уже было поздно. В первые месяцы моей самостоятельности я все тексты, будь то латиница или кириллица, печатал одним пальцем, что быстро привело к тендовагиниту, который сделал меня неработоспособным. Нужна была машинистка, чтобы я по крайней мере освободился бы от печатания переведенных из русского на немецкий текстов.

Поэтому в центральной газете Магдебурга «Народный голос», называвшуюся среди народа «Паучий волос», я разместил следующее объявление:

Требуется машинистка для работы на дому

Печатная машинка предоставляется

Скорость печати — не менее 100 знаков в минуту

Трудные технические тексты

На объявление отозвалось 28 человек, 27 дам и 1 мужчина. Всех их я пригласил домой и всем продиктовал один и тот же текст. 25 кандидатов, среди которых был и мужчина, мне не подходили. Они проваливались на словах Hexamethylrntetramin или Aethylacethylketon, а также не определяли разницу между Heißdampf и Heizdampf . Одна дама оказалась выше среднего уровня, и только две дамы не смотря на мою изощренность, не были сбиты с толку.

Одна из них, помимо своей работы главного секретаря в одном из научных институтов, с 1954 по 1990 год делала мои переводы под стенограмму, а потом по магнитофонной записи и на чистую.

Когда в 1955 году в ГДР в продажу пошли первые магнитофоны, которые были без удобства в обслуживании, то со стенографией все равно было покончено. Текст печатался с магнитной ленты, и фрау Гертрауд Брозе, так звали эту гениальную даму, печатала его сразу в чистовом виде. Это давало возможность, чтобы я мог текущие средства к существованию (без накопительной ниши и без роскошных акций) зарабатывать переводами диктантов пять раз в неделю по 3 часа в день. Значит, появилась экономическая база для перехода на дневной курс учебы.

В инженерной школе машиностроения Магдебурга было выдвинуто предложение о переходе с заочного на очное обучение (или дневное обучение).

Это потребовало содействия моего куратора, чтобы преподавательский состав с дневного отделения побудить к рассмотрению моего ходатайства и пригласить меня на вступительный экзамен. Это произошло в марте 1955 года. Дерзость моего обращения заключалась в том, что, еще не окончив 3-й семестр заочной учебы, я ходатайствовал о переводе на 5-й семестр очного курса.

Из секретариата инженерной школы я достал учебный план для 4-го семестра и с удивлением обнаружил, что имеющиеся там предметы были уже пройдены на заочном отделении. Так что я посчитал, что предстоящий вступительный экзамен будет ребячьей игрой.

Наконец пришли и сомнения, когда после беседы с куратором выяснилось, что секретарша по ошибке сунула мне учебный план 3-го семестра. Смена учебного плана и ознакомление с реальностью дел тут же привели к спаду эйфории. До вступительного экзамена еще имелось 3 месяца, и за это время нужно было самостоятельно, без помощи из вне, постичь все предметы 4-го семестра.

Тут мои дорогие ангелочки снова кое-что выдумали. Мания величия кажется мне преступлением, которое на месте расположения ангелов-хранителей вызывает особо громкую тревогу. Затем ангелы рассматривают положение более пристально и выписывают после этого рецепт для выздоровления.

Что делать? Сложить оружие? Нет, это не для тельца!

«Переключиться на сверхэффективную умственную работу» — так звучал рецепт, выданный ангелами-хранителями.

Исходя из повседневной 10 часовой учебы, в моем распоряжении имелся общий запас в 900 часов. Но только при условии, что я смогу продолжать удовлетворять клиентуру дополнительными двумя часами переводов. Регулярно превышать 12 часовой рабочий день, я считал нереальным. Для удовлетворения излишних заказов потребовалась помощь извне. Нельзя же было разочаровывать верных клиентов?!

И вот тут на лицо было место заблаговременному вмешательству одного из моих ангелов-хранителей. Один мой хорошо знакомый коллега, такой же одиночка по работе, как и я, был очень рад моему предложению поработать за меня. Тем более он недавно потерял двух своих клиентов и подыскивал дополнительный заработок. Эдгар Шайтц, так звали этого человека, был превосходным техническим переводчиком, и можно было быть уверенным, что качество его работы не разочарует моих клиентов.

Так пришло решение «сомкнуть зубы и вперед!».

То были три тяжелых месяца без выходных, и тяжелых не только для меня, но и для семьи. Но что не сделаешь, чтобы сэкономить 3 учебных года. Оставаясь на заочном отделении, мне пришлось бы сдавать заключительные экзамены летом 1959 года. А при успешном переходе на дневное обучение, это может произойти уже летом 1956 года.

Вступительный экзамен был преодолен, хотя в руководстве учебного заведения после повторившихся плохих опытов начала преобладать установка, никого больше не принимать с заочного отделения. Всего было 25 экзаменуемых, из которых 23 человека были из недавно образованной технической высшей школы Магдебурга по тяжелому машиностроению. Это конкурентное предприятие оккупировало помещения инженерной школы и поэтому стало для старослужащих доцентов ненавистным. Таким образом ненависть в адрес этих 23 человек смягчила предубежденность экзаменационной комиссии по отношению к нам, обоим заочникам. Дело дошло до того, что эти бывшие студенты высшего учебного заведения получили на экзамене по математике такие задания, что все они не смогли их выполнить и завалились. Нам же были поставлены менее экзотичные задачи. Однако у второго заочника были проблемы. Один я прошел на 5-й курс.

Ввиду того, что только 2 или 3 доцентам инженерной школы было доложено о подлости по отношению к выбывшим, мне, как единственному успешно сдавшему экзамены, коллегия доцентов инженерной школы, присудила бонус типа «чудесного ученика», что в течение всей остальной учебы воздействовало только положительно.

Дальнейший плюс я получил от того, что в 1955 году был в этой школе единственным собственником личного автомобиля, а также успешным автором русско-немецкого специального словаря.

Прилежание в учебе и воздействия бонусов привели в феврале 1956 года к тому, что по предмету «передаточные механизмы» я получил отметку 2 ( в Германии — «хорошо»), а по всем остальным предметам — 1 («отлично»). Будучи самым старшим учащимся в нашей студенческой группе, я пожинал насмешки со стороны одногруппников. Но без такого старания, которому я подчинил свою волю, в ГДР я не стал бы инженером.

В начале марта 1956 года, т. е. по оглашении предварительных перед выпускным экзаменом оценок, руководитель кадров школы вызвал меня к себе в кабинет. То, что он сказал, повергло меня в шок:

«Коллега Фритцше, окружная партийная контрольная комиссия перепроверила дела очередных выпускников и установила в Вашей анкете фальсификацию. Факт исключения из партии как врага партии ведет к требованию, немедленно оставить школу».

Но этого не может быть, пронеслось у меня в голове. Собрать все силы, чтобы получить достойную профессию, и все это насмарку? Руководитель отдела кадров замялся, заметив мое несчастное лицо, а затем продолжил свою речь:

«Мы, управление школы и партийный секретарь школы не думаем, что Вы сделали фальсификацию в своей анкете. В ней Вы правдиво ответили на все поставленные вопросы. Один вопрос по проблеме, которую Вы имели с партией, просто не был включен в анкету. Но комиссия с этим не согласна. Решение таково — враги партии инженерами у нас не становятся. И поэтому учебное и партийное руководство решило, Ваш случай предъявить в отдел народного образования в центральном комитете партии для окончательного решения. Завтра отправляемся в Берлин».

В ГДР имелось много партий, но ПАРТИЕЙ всегда была СЕПГ (Социалистическая Единая Партия Германии). Поэтому когда члены СЕПГ говорили о партии, то они подразумевали свою ПАРТИЮ. Итак, еще не все потеряно… Шесть недель я ходил под Дамокловым мечом. И это на горячей стадии подготовки к экзамену. Во время этого периода страха один из моих ангелочков, думаю, интенсивно обрабатывал толпу народа из центрального комитета СЕПГ с целью вживания им «гормона справедливости». И вот наконец из Берлина пришло устное решение, которое для событий в 50-е годы в ГДР можно назвать чудом:

«Враг партии не Фритцше, а все те, кто его исключил из партии. Рекомендуется его восстановить».

Помимо протокола, руководитель отдела кадров рассказал мне следующее:

«Из четырех функционеров, которые занимались Вашим исключением, трое сбежали в Федеративную Республику, а четвертый из-за воровства висит на крючке».

С этим четвертым я встретился потом через 10 лет, когда он был продавцом запчастей в одном из магазинов Магдебурга. Он был секретарем СЕПГ одного из районов Магдебурга, т. е. сидел на достаточно высокой ступени общества города.

Первая часть решения высшего партийного органа самодержавно управляющей СЕПГ свалила целую глыбу с моих плеч. Спасибо ангелу-хранителю! Дикое буйство тельца не было напрасным.

Вторая же часть вызвала некую тошноту.

«Эти свиньи», думал я, «партийные функционеры, настроили на низшем уровне больших куч навоза, катапультировали меня из моей профессиональной подготовки, и я все должен был начинать заново. А теперь вынесли оправдание только устно, и требуют, чтобы я снова выклянчивал членство у этого заносчивого сообщества.»

Я взял тайм-аут, и это длилось до упразднения и переименования СЕПГ. В моем личном деле, которое мне выдали в 1989 году, содержались отчеты об исключении из партии с квалификацией «враг партии», а еще стояло: «Для руководящей работы не годится». О реабилитации — ни слова.

И — непостижимо — эта установка также пошла на пользу. Она уберегла меня позже от неблагодарной задачи, возглавить отдел в одном из НИИ. Таким образом я смог уделять внимание моим любимым физико-техническим задачам (в ГДР руководитель отдела по крайней мере половину своего рабочего времени должен был заниматься проблемами персонала и вопросами управления ) и сконцентрироваться на метаморфозе от машиностроителя к физику-строителю. Профессия моя на последней моей визитной карточке (перед уходом на пенсию) называлась «Инженер и строительный эксперт».

Все попытки функционеров из СЕПГ, организовать мое членство в партии без повторного заявления, терпели неудачу. А я на это никогда и не сердился: Ведь в этом случае мне не нужно было тысячи марок ГДР отчислять в качестве партийных взносов.

Так я, несмотря на все пережитое, и дошел до окончания учебы с максимально возможной оценкой: «Выдержал отлично». Когда директор школы вручал мне свидетельство об окончании, речь его состояла не только из поздравительных слов. То, что он сказал, невозможно забыть:

«Господин Фритцше, я должен перед Вами извиниться. Мы не хотели брать Вас с заочного отделения, и поэтому на экзаменах отнеслись к Вам с особой требовательностью. Сегодня я рад, что в той дуэли победителем вышли Вы».

На самом деле я должен быть благодарен ему за его непоколебимость по отношению к всемогущей партии. Без его сопротивления по изгнанию меня из школы я не стал бы инженером никогда. Но обстановка тогда не позволяла мне сказать ему об этом. А жаль!

 

Глава 3.08 КОМУ СЛИШКОМ ВЕЗЕТ, ТОТ ГОЛОВУ ТЕРЯЕТ

Так звучит старинная немецкая поговорка, с которой я много раз в жизни вступал в конфронтацию.

Время с 1956 до 1963 года было отпуском моих ангелов-хранителей. Дела в моем бюро переводчиков постоянно шли в гору. Второй очень обширный технический словарь в русско-немецком и немецко-русском вариантах, открыл мне второй раз легальную дорогу из народного предприятия в абсолютно несоциалистическую и свободную самостоятельность. Прежний закон народного образования ГДР, полностью копируя соответствующие нормы Советского Союза, постановил, что выпускники всех техникумов, высших учебных заведений и университетов должны оставаться работать на определенном органами народного образования месте не менее 3 лет. Это принудительное обязательство не избегал ни один выпускник, т. е. и я должен был на определенное время забыть о своей самостоятельности.

Так я и попал в конструкторское бюро по корабельным паровым машинам государственного предприятия тяжелого машиностроения «Карл Либкнехт» в Магдебурге. Так точно, корабельные паровые установки в 1956 году. В то время ГДР поставляла в коммунистический Китай серию малых грузовых суден, чья система привода в форме паровой установки вырабатывала энергию от сжигания отходов сахарного тростника, так называемого багасса (жома сахарного тростника).

Едва успев там поработать, производство было прекращено. Конструкторское бюро было закрыто и меня перевели на соседний цех, в котором выпускали для Китая багассовые котлы. Но и оно вскоре приостановило свою деятельность в этом направлении.

Моим недостатком как инженера было то, что у меня был слишком высокий оклад. И поэтому главный конструктор захотел от меня по доброму и быстро избавиться.

«Обычные» выпускники инженерных школ поступали на свою первую работу с месячным окладом в 630 марок ГДР. Но по причине моих дополнительных квалификацией как экономиста и переводчика русского и английского языков, а также, думаю, и по ходатайству директора школы, я получил незаслуженное счастье — мне с самого начала положили 1200 марок. Это побудило главного конструктора заняться для меня поиском работы, на которой действительно требуется знание языков.

Следующей остановкой явилась вновь образованная «Документация», специальный отдел, в котором, читая отраслевые журналы всего мира, нужно было делать краткое их содержание и рассредоточивать все прочитанное по направлениям.

Я продолжал обслуживать «частную» клиентуру переводами, что с нынешней работой выходило в 12-часовой рабочий день, и надеялся на то, что когда-нибудь эта «принудительная работа» в государственном предприятии закончится.

Но неизменно благоприятное положение с доходами Фрицше все же не удовлетворяло. Не хватало еще чего-то сумасшедшего.

Мысль о создании немецко-англо-русского словаря в области энергетического, а также подъемно-транспортного оборудования, в моей голове витала уже давно. Лучшего себе я бы не пожелал. Издательство «Technik» заинтересовалось заглавием, и в начале 1957 года начался такой же процесс освобождения, как и в 1954 году. Марш-бросок через 3 отдела предприятия «Карл Либкнехт» не продлился и полгода и снова закончился на свободе в моем бюро переводчиков.

Дальнейшие 6 лет явились временем тяжелой работы. Доходов от переводов хватало всегда, чтобы неплохо жить на устоявшемся уровне в ГДР. Каждый год составлению словаря посвящалось около 1000 часов, и при этом оставалось свободное время для трехнедельного годового отпуска.

Все шло необычно гладко. Мой или мои ангелы-хранители переместили свою игру в подъемы и падения в какую-то другую сферу. Но больше, чем 6 лет, они не смогли наблюдать за моей «однотонной» жизнью.

В середине 1963 года манускрипт к словарю был готов и отправлен в издательство «Technik». Желание работать годами по 10–12 часов в сутки немного поутихло, и в унисон этому желанию на сцене появилась высокопоставленная делегация социалистического бюро переводов «Интертекст», социалистической фирмы услуг, принадлежавшей центральному комитету СЕПГ.

Товарищи прибыли с просьбой организовать в Магдебурге филиал «Интертекста», а также взять на себя руководство. Планы показались мне интересными. В мозгах закрутились мысли о том, что на таком посту можно жить не плохо и более спокойно, чем на этом свободном «диком тракте». Гонорар за словарь в скором времени все равно должен быть выплачен, так что будущее могло быть радужным. За этой ширмой возможно было бы разобраться и с сократившимися доходами.

После многочасовой гармоничной беседы я наконец спросил у товарищей из «Интертекста» о зарплате, которую они готовы мне положить.

«850», — с победной улыбкой огласил главный из делегации.

«В неделю?» — последовал мой вопрос, после которого я удивился негативной смене выражения лица моего собеседника.

«Вы что? Конечно в месяц».

Во мне сорвались тормоза. Будучи молодым инженером, мне предлагают 1200 марок, а тут засранцы хотят отделаться 850 марками? Они, должно быть, «без царя в голове»?

Я резко поднялся и заявил:

«Разговор закончен, пожалуйста покиньте мою квартиру.»

Товарищи, находясь еще в полном непонимании происходящего, тут же были выдворены, сопровождаемые моей руганью от приступа ярости.

Я этого не должен был делать. Или как?

Мой ангелочек-хранитель находился в тот момент на заднем плане и злорадно ухмылялся.

«Ведь у тебя, мол, и так уже достаточно долго все шло хорошо. Что ты теперь?»

Моя ярость в тот момент была такой необузданной, что мыслям о последствиях моих действий в голове не нашлось места. А последствия были ужасными. Как же я смог забыть, что СЕПГ могла раздавить нерадивого современника как назойливую муху между большим и указательным пальцами? Как же я смог забыть, что моя самостоятельность была продуктом их терпения? Может быть стоило с сожалением сказать «нет» и, быть может, пропустить на прощание по рюмочке шнапса? Зачем мне нужно было будить спящих гиен?

Ведь в то время в ГДР у меня все шло достаточно хорошо. Если бы товарищи из «Интертекста» прочли мои налоговые декларации последних лет, то им стало бы все намного яснее. Они бы вероятно смогли понять мой неожиданный всплеск ярости. С большой вероятностью оклад этих товарищей немного превышал ту сумму, которые они прредложили мне. Не зная о том, что их партнер по переговорам в среднем за 10 лет имел почти троекратное превосходство в доходах, то по понятной причине они были лишены возможности правильной оценки.

Моя довольная клиентура рассыпалась вдруг со скоростью несущейся лавины. Все клиенты были государственными предприятиями; по меньшей мере 9/10 директоров этих предприятий являлись членами СЕПГ, которые безоговорочно подчинялись распоряжениям партии. А так как «Интертекст» был подразделением центрального комитета СЕПГ, то поступившее распоряжение «Фрицше никаких больше заказов!» тут же возымело силу.

Моими непосредственными партнерами на предприятиях обычно были руководители заводских библиотек или отделов документации, с которыми я поддерживал деловой, а иногда и дружеский контакт. Поэтому мне удалось из первых уст узнать о причинах разразившейся эпидемии.

«Коллега Фрицше, мне страшно жалко,» начал кое-кто разговор, «мне точно ясно, что качество переводов „Интертекста“ хуже, цены повысятся, а сроки по контрактам удержать не будут. Со свинской конторой „Интертекст“ у меня уже были неприятности. Но мой директор мне приказал, Вам более не давать никаких заказов. Это распоряжение партии, понимаете?»

Я его хорошо понимал, и у меня не было оснований, на него злиться. Я нарвался на великих мира сего, и теперь за это получал. Ни один ангел-хранитель не решался защитить меня от такого рода бесчестной конкуренции. И снова мои оборонительные войска держались поодаль, на заднем плане, коварно посмеиваясь. И если бы был возможен языковой контакт, то я уверен, что был бы объявлен вывод, похожий на заголовок этой главы.

Однако упасть так глубоко они мне все же не позволили. Среди моих клиентов был директор находящегося в Магдебурге научно-исследовательского института холодильного хозяйства. Его либо не смогли отыскать, чтобы науськать против меня, либо, что также не могу исключать, он просто наплевал на распоряжение партии. Об этом необычном человеке стоит написать пару строк.

Еще в 1955 году он стал пользоваться моими услугами на благо им созданного НИИ холодильного хозяйства в Магдебурге. Мой предшественник отлично владел русским, но не имел никакого представления о технике и экономике. В этом институте привыкли к тому, что его черновые переводы перекладывали затем на чистовой и понятный в техническом отношении немецкий. А мой принцип перевода, привитый мне еще в плену Николаем Порфирьевичем Кабузенко, был и остается по сегодняшний день таковым: «Исходный текст прочитать и объективно понять смысл, затем суть изложить на переводимый язык, руководствуясь использованием терминов, присущим данной теме».

Секретарша директора этого НИИ, недавно приступившая и к обязанностям моей машинистки, в один день спросила у меня, смог бы я во время отпуска их штатного переводчика перевести несколько статей об охлаждении и замораживании пищевых продуктов. Ввиду того, что я на этом поприще был еще не в своей «тарелке», то в институтской библиотеке подобрал литературу на немецком по данной теме и выполнил заказ только после того, как основательно ознакомился с тонкостями языка по настоящей проблеме. Директор института был безмерно рад моей работе и поинтересовался, может ли он постоянно использовать мои возможности в этом направлении. Это было в 1955 году, т. е. к моменту инцидента с «Интертекстом» мы уже как 8 лет плодотворно сотрудничали. Данная специализация мне очень нравилась из-за ее многогранности, а во время переводов автоматически протекала самостоятельная учеба на кафедре «Применение холода в пищевой промышленности».

Директор Грешнер был успешным человеком, а своих успехов он достигал абсолютно необычными методами. Одним из его главных девизов был: «Мои сотрудники в институте должны делать свою работу. Заниматься политикой они не обязаны.» Он делал все возможное, чтобы этот принцип проводить в реальность.

«Эте» (дружеское сокращение от имени Эрих) Грешнер был в своей отрасли известен во всем мире. В сентябре 1958 года в Москве был запланирован международный конгресс группы специалистов по постройке холодильников, относящихся к международному Институту холода, г. Париж. Грешнеру понадобился опытный в данной отрасли переводчик. После трехлетнего сотрудничества со мной, он забил себе в голову, что никто кроме меня не сможет ответить его требованиям в данном вопросе. Я с радостью согласился на его предложение сопровождать его в этой поездке. Но для реализации плана мне нужен был заграничный паспорт.

Служебный международный паспорт в те времена в ГДР являлся «святым» предметом, и кто намеревался таковой получить, должен был быть проверен до кончиков волос. В моем случае товарищи естественно натолкнулись на политические проступки 1952 года. Они достаточно подробно были описаны в моем личном деле, и мне было отказано.

«Эте», который слышал от меня лишь об устной реабилитации, это не остановило. Он понесся как паровой каток по всем инстанциям и добился таки своей цели. Я получил паспорт и сопровождал его на конгресс. Конгресс состоялся в сентябре 1958 года. Тут мне в голову пришла чокнутая идея: Я помнил о Жанне. Возможно ли с ней встретиться в Москве?

Дата прилета в Москву и гостиница, в которой мы будем жить, были уже известны. То, что я женат и у меня есть дочь, не утаить. Но вычеркнуть Жанну из памяти я тоже не мог. Совесть запрещала думать о встрече с Жанной, но сердце страдало от той мысли, что буду близко к ней и не смогу увидеть. Все же сердце победило. Как бы это не было тяжело, но я рассказал жене об этом. Она, хоть и без восхищения, но все же дала свое благословение на эту авантюру. Я тут же написал письмо Жанне на ее старый адрес. Пришел ответ: «Приеду в Москву, очень рада увидеть тебя.»

Но какой же я был наивный! Надеяться на эту встречу было преступлением, поскольку бюрократы госбезопасности, как с советской, так и с немецкой стороны, с бдительностью следили за тем, чтобы лозунги о советско-германской дружбе оставались только лозунгами. Однако расхлябанность и безобразное выполнение служебных обязанностей сделали возможным невозможное. Кадрам во время заграничных командировок строго запрещалось вступать в контакт с местным населением. Какой-то чиновник отдела международного сотрудничества министерства сельского, лесного и пищевого хозяйства ГДР обязан был проинформировать меня об этих правилах, но впервые в период существования данного министерства в состав делегации вошел «частник». Меры к таким динозаврам общества в инструкциях не описывались. Значит и соответствующие наставления до меня не дошли.

В то же время и директор института не очень соблюдал те предписания вышестоящих органов, смысл которых он не признавал или не понимал. Контракт участника-переводчика с директором института об участии в командировке в СССР был заключен на рабочие дни недели, т. е. выходные исключались. За выходные дни оплата производиться не будет, а следовательно, и ответственности за эти дни заведующий делегацией не несет. Сговор был обнаружен, но поздно. В формально-юридическом отношении все было в порядке, но чиновники министерства посчитали эту договоренность плохим трюком (в этом они были не правы, ибо трюк был хорошо продуман).

Путь ко встрече с Жанной был открыт. Я отправил телеграмму. Ответную телеграмму мне вручили уже в гостинице «Пекин» (подлинник также сохранился в моем архиве):

«ГОСТИНИЦА ПЕКИН ЧЛЕНУ ДЕЛЕГАЦИИ ГЕРМАНСКОЙ ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ РЕСПУБЛИКИ КЛАУСУ ФРИЦШЕ = ВЫЕЗЖАЮ ДЛЯ ВСТРЕЧИ ЖДИТЕ ПЕКИН СЕДЬМОГО ДЕСЯТЬ УТРА = ЖАННА =»

С нетерпением жду момента встречи. Суббота и воскресенье для меня выходные дни. Кто-то из членов делегации выражает недоумение, что свободное время должен проводить в Москве без гида-переводчика. Но директор института отражает все попытки сорвать мои планы.

С девяти часов сижу в холле гостиницы. Жду встречи и одновременно боюсь ее. Любой психолог объяснит вам, что перенести прошлое в будущее без потерь важных качеств невозможно. Тем более, если речь идет о любви. Мы с Жанной влюбились друг в друг в один миг. Это было так, как будто нас поразила молния. Эта любовь в зародыше при отсутствии субъекта любви разрасталась в гиганта. И эти мнимые душевные нагрузки никуда не смогли деться.

Какое-то огромное воображаемое счастье однажды свалилось на нас, но его догонять было поздно. Однако очевидно то, что ни я, ни Жанна, не желали разумно думать. Сбросить с себя бремя несбывшейся любви? Дай Бог, чтобы это было не так. Открылась дверь холла, и в него вошла молодая женщина. Она остановилась, посмотрела вокруг и со вспышкой в глазах и незабываемой улыбкой приблизилась ко мне. Узнала. А я бы на улице прошел мимо…

Не стыдно? Ее облик в моей памяти закрепился в длинном черном платье и с прической для выступления на сцене. А теперь передо мной стояла женщина в одежде обычного пассажира железных дорог, проехавшая 300 километров.

Дружеское приветствие прошло не без признаков застенчивости с обеих сторон. В холле сидим недолго. Кругом многолюдно, и я нелепо себя чувствую. У нас обоих появилось желание куда-нибудь отсюда сбежать. Договорились погулять в ПКО им. Горького. Наконец удается сбросить напряжение, и мы гуляем весь день при прекрасной осенней погоде.

Затем мы проводим еще один день вместе. Мы посидели на скамейке под Кремлевской стеной, греясь на солнце, побывали у могилы Неизвестного солдата, позавидовав молодым парам, справлявшим свадебное торжество. Потом пошли к сестре Жанны в гости. Сижу на кромке ее постели, когда она прилегла из-за сильной головной боли. То были счастливые часы. Мы витали в настоящем, не думая о будущем. Вопрос, что бы могло быть, если бы мы сумели преодолеть далекое расстояние еще в 1947 году — одиннадцать лет тому назад — не затрагиваем. У нас было два дня в том неестественном мире, куда нас забросило в свое время за эстрадную сцену. Боюсь, что Жанна все же не совсем потеряла надежду на совместное будущее. Обратный путь в реальность для нас обоих очень тяжек. Она, эта реальность, не дает сбыться нашим мечтам. Прощание проходит не без слез.

Но прежде, чем расстаться с Жанной, я обратился к ней с просьбой. В 1955 году в свет вышел составленный мной русско-немецкий металлургический словарь. Вспомнив о том, что основам технического перевода я научился на базе трофейного оборудования, то и труд этот я посвятил Николаю Порфирьевичу Кабузенко. Посвящение имеет место на первой странице книги.

Во время выезда в Москву я взял с собой экземпляр словаря с надеждой, что найдется человек, кого можно будет попросить разыскать Н. П. Кабузенко и передать ему такой вот сувенир. Жанна согласилась принять на себя эту почти невыполнимую обязанность.

Через год международный конгресс холодильщиков проводил свой съезд в Копенгагене, т. е. в капиталистической загранице. Для этого мне необходим был международный паспорт. Но ввиду того, что ГДР западными державами не признавалась, то такой паспорт возможно было получить только в так называемом «Travel Board», чья штаб-квартира находилась в Западном Берлине. Будущий хозяин паспорта должен был получать его лично. А такой высокой чести врагу партии предоставлено быть не могло. Однако директор Грешнер и в этот раз перегнул всех противников выезда Фрицше за границу.

«Мелкий частный капиталист» из ГДР и с паспортом от «Travel Board» в капиталистическую страну! Неслыханно, но так оно и было.

После того, как эта поездка в качестве переводчика русского и английского языков, а также личного референта директора была завершена, то Грешнер врагу партии сделал предложение:

«Если Вы когда-нибудь пожелаете или должны будете прекратить свою самостоятельную деятельность, то знайте, что у меня для Вас всегда будет место».

Это было в конце сентября 1959 года. Мое бюро переводов процветало, финансовое положение заслуживало оценки «чрезвычайно хорошо», а возвращение к работе, связанной с коллективом, я себе просто-напросто даже и не хотел желать. За предложение я конечно поблагодарил, но и только. Круг моих клиентов становился все более многогранным, учеба в инженерной школе и интенсивное самообразование открывали для меня дополнительные знания в технике, и при каждом переводе я осваивал об этом что-то новое. Все это прививало любовь к работе с переводами.

Однако от работы устного переводчика я уклонялся, как только можно. Хороший перевод требует блестящего владения синтезом исходного и целевого языка, а также (что было моей первой проблемой) полнейшей отдачи самого себя. У меня отсутствовало умение, не моргнув глазом, передавать посредством перевода ту чушь, которую очень часто несут люди, чью речь ты должен переводить другому. Ведь если этот другой будет слышать эту же чушь, то он, в большинстве случаев, будет думать, что переводчик не профессионален. Он никогда не поверит, что лицо, чью речь транслирует переводчик, несет чушь, или находится не в своем уме.

Директор Грешнер был одним из тех, кто своего партнера по переговорам изматывал сначала бессмысленной болтовней, а потом, когда тот уже был морально и физически «готов», Эрих энергично приступал к сути вопроса. Нечто подобное переносил я, будучи его личным переводчиком, не один раз. И очень часто валился с ног так же, как и «побежденный» партнер Грешнера по переговорам. Иногда после успешного окончания диалога, Эрих говорил:

«Слушай, я заметил, как ты нервно ерзаешь на стуле. Но пойми, что я партнера должен сначала хорошо обработать, чтобы в конце концов оставить в дураках».

Я хорошо знал Эриха Грешнера и был убежден в его интеллекте и профессиональных знаниях. С ним я мог проделывать трюки перевода, которые были как очень эффектны, так и очень опасны. Если босс несет чушь, а его партнер ее не понимает, тогда переводчик должен этой чуши придать «свою окраску» и, таким образом, снизить стресс.

Напротив было все плохо во время заседания одной рабочей группы Совета экономической взаимопомощи (СЭВ) в Братиславе в 1959 году, на котором речь шла об урегулировании производства промышленных арматур.

Моим заказчиком был руководитель отдела стандартизации одного из крупных предприятий Магдебурга. Этот не молодой коллега был просто не в состоянии следовать ходу переговоров, на которых я непрерывно переводил мнения других участников с русского. А когда председатель коллегии попросил его высказать мнение делегации ГДР, то всегда следовал вопрос ко мне: «А о чем, собственно, идет речь?» И я должен был еще раз объяснять ему положение вещей, в то время как другие участники не могли скрывать негодования по поводу задержек данного мероприятия.

Мои выставленные на показ знания дела и постоянное отключение моего шефа привели в конце концов к тому, что председатель начал спрашивать только мое мнение, а от него не требовали ни слова. Это привело к большим порицаниям со стороны моего нанимателя, от предприятия которого я больше никогда не получил контракта. Дипломатия моим коньком никогда не была.

Когда летом 1963 года мной заинтересовались товарищи из «Интертекста», мой печатный манускрипт ко второму словарю был как раз готов. Из моего дневника видно, что я в течение более 6 лет посвятил этой работе около 6000 часов. В моем рабочем кабинете стоял стапель ящиков с карточками, которых было около 250 000 штук. Три года я собирал словесные пары из гор специальной литературы, и три года понадобилось, чтобы я смог из «сырых» карт подготовить готовый к печати манускрипт. Через эту вторую часть работы я пришел к выводу, что радость творческой части первых трех лет на самом деле стоила дорого.

Технический словарь (немецко-русский/русско-немецкий) «Энергетическое и подъемно-транспортное оборудование» Берлин, 1964 г. — «толстяк» из 1450 страниц — явился большим успехом не так для меня, как для издательства «Technik». Такая столь специфичная работа была выпущена в ГДР в количестве 2000 экземпляров и тут же раскуплена, так что потом последовали очередные тиражи. Затем в 1970 году в Москве по лицензии была выпущена немецко-русская часть тиражом в 5000 экземпляров. Издательством была «Советская Энциклопедия».

Богатым я не стал, т. к. свою работу я продал оптом. За вычетом всех налогов и сборов, гонорар составил около 60 000 марок ГДР, что составило 10 марок за час работы. Для ГДР это был сенсационный заработок. За мой первый словарь я получил гонорар из расчета 2,5 марок за час работы.

Оба словаря я в будущем встречал в каждом бюро переводчиков, и при визуальном наблюдении были заметны следы пальцев, искавших определенные слова тысячи раз. Из-за красного, а также черного переплетов, словари на жаргоне переводчиков назывались «красный Фрицше» и «черный Фрицше».

О существовании лицензионного издания в России я узнал только в 2002 году. В мемориальном музее немецких антифашистов на территории бывшего головного лагеря для военнопленных Nr. 27 в г. Красноармейск Московской области я получил возможность, в рамках лекции представить мои, написанные на русском, воспоминания о шестилетнем плене.

По окончании официальной части мероприятия, ко мне подошла дама примерно моего возраста, демонстративно держа перед собой книгу, и заявила:

«Так это Вы автор словаря, с которым я уже 40 лет работаю? Если да, то хочу Вам сказать, что с того момента ничего лучшего придумано так и не было».

Какому же автору от таких слов не станет тепло на сердце?

Тем не менее я поклялся, что больше никогда не буду «делать» словари, какую бы темы они не касались. Отупляющий труд, связанный с классификацией, упорядочиванием и сжатием значения слов был мне очень не по душе и, слишком затенял волнующий, как в криминальном романе, первичный поиск правильных технических словарных соответствий. Был бы я на лет 30 помоложе, то с помощью компьютера конечно бы отважился на это еще раз.

Поэтому эмоционально я себя уже настроил на то, что когда-нибудь поменяю прибыльную работу «трансформатора чуши» или попугая на занятие, если оно даже хуже будет оплачиваться, но которое сможет приносить больше удовлетворения.

Директор Грешнер не забыл свое предложение, которое он сделал мне в 1959 году. И вот он заявил:

«Я никогда не собирался, принимать Вас на работу переводчиком. Мне нужен научный сотрудник со знанием языков.»

Спасибо ангелу-хранителю! Ничего лучшего со мной в ГДР не могло случиться. Последовали 26 лет работы, которую я расценивал как хобби, и которая приносила мне постоянный рост. Мои официальные доходы сократились на 50 %, но Эте Грешнер позаботился о том, чтобы мне в достаточном количестве предоставляли переводы с русского и английского, что практически сравняло образовавшуюся разницу в доходах. Переводя под диктовку на магнитофон с английского или русского, я за 2 часа работы получал такой гонорар, который мог сравниться с восьмичасовым рабочим днем научного сотрудника НИИ.

 

Глава 3.09 Н. П. КАБУЗЕНКО ОТВЕЧАЕТ

Лето 1963 г.

Почтальон принес письмо — из СССР. Отправитель — Н. П. Кабузенко!!! Чудо! Николай Порфирьевич рассказывает, что сын его работал на пивоваренном заводе в Горьком. Кто-то, якобы из начальства предприятия, спросил его, не знает ли некоего Николая Порфирьевича Кабузенко.

Когда он объяснил, что он сын этого человека, ему вручили словарь с просьбой передать его отцу с рассказом о том, что я якобы состоял членом делегации, которая во главе с Эрихом Хонеккером посетила город Горький. Такая версия оставалась для меня единственной до 1998 года. Удалось мне в конце концов узнать, что там произошло на самом деле.

Передо мной лежит письмо Жанны от 30 декабря 1998 года. Лучше всего мне переписать дословно, что она пишет:

«Я только один раз была на станции Игумново после нашей встречи в Москве. То ли ты плохо объяснял, то ли я, кроме твоих глаз, ничего не видела, а дома Кабузенко я не нашла. Там полно новых домов, появились новые люди за эти годы. Потом уехала на Камчатку, а когда вернулась, то поступила в вечерний техникум, и друзья устроили меня на работу начальником автоколонны на пивзаводе „Волга“.

В одной комнате со мной сидел диспетчер, который выписывал наряды на получение совхозами, колхозами и фермами отходов от производства пива, каши такой, видно, очень полезной для откорма скота.

Я уже и не думала, что найду когда-нибудь Н. П. Кабузенко или увижусь с тобой, поэтому словарь остался у меня как память о тебе. И вдруг слышу: диспетчер рядом выписывает накладную какому-то Кабузенко, имя я уже не помню сейчас, вроде бы тоже Николай, а может, путаю. Смотрю: человек не в шапке, а в шляпе, очень симпатичное лицо. Ну я и спросила, не знает ли он Николая Порфирьевича Кабузенко. А он говорит, что это его отец. Тогда я назвала твое имя, и он удивился и обрадовался, назвал тебя Коля Фритцше, сказал, что вы дружились. Тогда я попросила его не уезжать, немного подождать, села в машину и привезла книгу из дома и отдала для передачи отцу. Жалею, что не расспросила побольше — они торопились».

Вот чудо или очередная случайность особого рода в моей жизни, настолько богатой подобными событиями.

Переписывались с Николаем Порфирьевичем. Получил я возможность еще раз как следует выразить истинную благодарность за все благо, которое он сотворил для меня и для многих немецких военнопленных. Ему я обязан тем, что, несмотря на клеймо «врага партии», благополучно жил и работал в ГДР как специалист. Хороших специалистов, слава Богу, в ГДР, как правило, не убивали.

Н. П. Кабузенко тогда жил в г. Арзамасе. Хотелось мне пригласить его приехать в гости ко мне с женой. В 60-х годах наконец были созданы условия для туристских поездок в ГДР. Но переписка оборвалась без указания причин. Я считаю, что Николай Порфирьевич работал в атомной промышленности, сотрудникам которой, говорят, не разрешалось поддерживать неофициальные связи с иностранцами.

 

Глава 3.10 ПЕРЕХВАТКИНО — НОВАЯ ВСТРЕЧА ЛЕТОМ 1989 Г.

Перехваткино я посетил 3 августа 1989 года, когда г. Горький был открыт для иностранных туристов, но по-прежнему закрыта была Горьковская область!!!

Разрешите, уважаемый читатель, хотя бы вкратце доложить об этом неестественном приключении.

В начале шестидесятых годов я устроился научным сотрудником в одном исследовательском институте, который поддерживал тесные деловые отношения с аналогичным по сфере деятельности НИИ в г. Москве. Дирекция моего института очень охотно пользовалась моими услугами как переводчика, потому что по качеству переводов лучше иметь сотрудника-специалиста, чем нанимать чужого переводчика. Часто я бывал в Москве и подружился с заведующим лабораторией тепловой изоляции.

О моем желании еще раз повидаться с деревней Перехваткино я рассказал Анатолию Михайловичу давным-давно, но-увы Горьковская область была закрыта для иностранцев.

Когда в начале 1989 года открыли город Горький (область осталась закрытой), мы с Анатолием решили пойти на риск. У Толи был друг, немаловажный сотрудник одного союзного министерства, который по должности поддерживал тесные связи с одним горьковским предприятием машиностроения. Туда была организована поездка «специалиста из ГДР для обмена опытом».

Специалистом из ГДР оказался я, а сопровождающим от министерства — Толя. Поездом поехали в Горький. На вокзале встретил нас директор завода, посадил в машину и отвез в гостиницу. По результату переговоров директора с дежурной гостиницы я сделал заключение, что он в замешательстве.

Директору объявили, что личные данные о любом иностранце регистратура гостиницы обязана передать в КГБ. Поэтому директор решил разместить гостей на заводе, где на втором этаже над гаражом заводской пожарной охраны нашлась удобная квартира для подобных целей.

В следующее утро началась целая постановка. Директор созвал руководящий состав завода, и каждый передо мной доложил о своих достижениях. Продукция завода была мне знакома, и задавать мудрые вопросы я сумел.

После обильного обеда обратился к нам какой-то заместитель директора с объяснением, что общепринято отводить один день пребывания иностранных гостей на культурные мероприятия. Тогда я с приложением всех своих способностей попытался объяснить заместителю директора мое желание попасть в д. Перехваткино. Он в совершенном недоумении обратился к Анатолию с намеком на то, что, мол, не совсем правильно понял, что немец ему сказал. Толя подтвердил ему, что понял правильно.

«А где же находится эта деревня?». К сожалению, мои географические знания были очень скромные. По памяти я объяснил: — «Поехали мы до г. Балахна, сели на „торфянку“, на ней к северо-западу часик езды, а потом еще часик пешком приблизительно на север». Замдиректора обещал позаботиться. «Все равно, какой будет результат, завтра в 8 часов будет машина повышенной проходимости. Потом увидим».

Значит, на автобазе большого промышленного предприятия нет такой географической карты, на которой отмечались бы все населенные пункты в пределах области. И кому задать соответствующий вопрос, тоже не знают. Вот русское гостеприимство. Замдиректора знает, что цель экскурсии лежит в запретной для иностранцев зоне, но об этом даже не напоминает. Желание гостя — закон для хозяина.

На следующее утро заведующий автотранспортным отделом завода признался, что никто кругом и представления не имеет, где надо искать д. Перехваткино. «Я, кроме шофера, дам сопровождающего. Поедете до Балахны. Там узнают». Поехали! Сопровождающий был очень вежливый человек, обращался ко мне с изысканной услужливостью, но чувствовалось, что считает меня не совсем нормальным представителем человеческого рода.

В Балахне, шофер и сопровождающий разошлись по городу. Вернулись через полчаса с довольным выражением лиц. Нашли знатока! Дальше едем на север, вдали виднеется железобетонная плотина Городецкого водохранилища. Поднимаемся на верхний бьеф и едем дальше вдоль берега водохранилища.

Вдруг передо мной поднимается колокольня собора совсем не деревенских размеров. Мозги мои мигом перерабатывают картину, и я кричу: «Стой! Это Вершилово!» На самом деле, Вершилово тогда лежало далеко от Волги, а теперь — на берегу Городецкого моря.

Остановились у собора, который в 1946 году служил зернохранилищем. Портал открыт, заходим. Стены и потолок сплошь черные от сажи. «Туристы здесь ночевали, костер зажгли, все воспламеняющиеся материалы сгорели, но несущая конструкция крыши осталась без повреждений. Теперь в соборе размещена столярная мастерская колхоза. Представитель духовенства исследовал состояние здания, но ничего конкретного к вопросу восстановления не высказал. Дорого будет!»

Село Вершилово за 40 с чем-то лет ни в чем не изменилось. Те же избы, те же грунтовые «улицы», тот же облик бедноты. Но, как ни странно, начинаю чувствовать себя «дома»!

Отправляемся дальше по проселочной дороге в д. Трофимово, по той дороге, где ночью с мешком краденого картофеля на спине наткнулись на сторожа. Оживляются в памяти детали этого происшествия. Как же я отважился матом со сторожем говорить? Как он не заметил, что мы военнопленные? Или, быть может, даже не захотел заметить?

В д. Трофимово в свое время было конное хозяйство колхоза. В конюшне тогда стояли три пары полумертвых от голода кляч. На том месте теперь находится МТС, но изменение небольшое. Взамен неработоспособных от голода кляч теперь там стоит добрая дюжина тракторов всевозможных возрастов и размеров, которые по виду служат только для добывания запчастей. В мастерской два трактора, на которых группа мужчин выполняет какие-то ремонтные работы.

Здороваемся с ними, спрашиваем, знакома ли им семья Телегиных. Оказывается, знакома. В Перехваткино живет младший сын Николая Павловича — Павел Николаевич. Дом его — единственный в Перехваткино вновь построенный и к тому же каменный дом. Он, кажется, должен быть дома. Поехали. Проселочная дорога от Трофимово в Перехваткино сначала поднимается на невысокий холм, где в свое время стоял сарай, в котором лен чесали. На месте сарая теперь вновь построенная овчарня.

И вдруг перед моими глазами развивается происшествие, словами описать которое беспредельно трудно. За все эти годы после ухода из Перехваткино я сохранил в памяти ту милую картину, которая открывается заезжему при приближении к деревне с холмика на полпути от Трофимово. Стоило мне закрыть глаза, направить мысли в данное направление, и в любое время видел мнимый пейзаж русской деревни, утопающей в зелени, с темной полосой леса на заднем плане. А что со мной делается теперь? Закрываю глаза, открываю их, и, какое чудо, естественная картина ничем не отличается от зафиксированной в памяти. Это «мое» Перехваткино, та же деревня, что была 40 лет тому назад. Ничего, кажется, за этот срок не изменилось, но есть какой-то оптически незначительный дефект, природа которого объяснилась позже.

Остановились у домика П. Н. Телегина, застали мы его дома. Знакомимся, он ошеломлен от удивления. Спрашивает, что гонит человека из далекой Германии сюда, в русское захолустье повидаться с деревней Перехваткино. П. Н. Телегин приблизительно сорокового года. Он тускло помнит немца, который разговаривал по-русски и с которым папа часто ходил в лес. «Вот, — говорит, — проверим вашу память. Покажите мне избу отца!»

Пошли вместе — процессией: впереди Павел Николаевич и я, позади шофер, сопровождающий и Анатолий. И, не пройдя 100 шагов, пальцем указываю на изящную избу, окрашенную в синий цвет с белыми украшениями. И не ошибся, несмотря на то, что изба Телегиных раньше была окрашена в темно-бурый цвет.

На противоположной стороне деревенской улицы мне бросается в глаза та изба, в которой мы жили в период пребывания в Перехваткино. Какая встреча! Возвращаюсь мыслями в тот период молодости, когда как пленник здесь наслаждался счастьем максимальной свободы. Как я возлюбил эту деревню! Как сокровище сохраняю память об этом красивом и милом местечке.

Покидаем деревню, направляемся к ручью, где раньше было болото. Смотрю на деревню с окраины, и мне становится ясно, в чем состоит принципиальное изменение картины деревни: нет за избами огородов! Там чистый пар!

Павел Николаевич Телегин рассказал, что в первые послевоенные годы население в основном жило на тех продуктах, которые давали личное хозяйство и лес. У всех были: корова, козы, гуси, куры, у всех был участок под картофель, капусту, огурцы и пр. Зато на колхоз работать ходили неохотно. Этому положению, по словам Телегина, положил конец Хрущев. Скот отобрали, заниматься огородничеством запретили. Живут люди сегодня хуже, чем в первые послевоенные годы! Вот и преимущества колхозного строя.

Погуляв по берегу ручья, обращаюсь к сопровождающим меня мужчинам с просьбой на полчасика хотя бы оставить меня одного. Овладело мной такое душевное волнение, что выхода другого не вижу, кроме уединения. Не ожидал я, чтобы новое свидание с этой местностью могло на меня оказать настолько волнующее влияние.

Хожу по лугу, где прежде было болото, где когда-то ночью под гром и молнии и обильный ливень на четвереньках переправился от лесистого восточного склона на Перехваткино. Пытаюсь вернуть себе покой, вместо волнения радоваться тому, что наконец суждено мне было вновь повидаться с любимой деревней.

Вижу, что совсем недалеко от меня из леса выходит пара женщин с корзинками. Приближаются ко мне, стало видно, что старшая из них не моложе семидесяти, а младшая на 15–20 лет моложе. Старшая ходит в лаптях. Здороваемся, начинаю разговор. Рассказывает младшая, что по грибы пришли из города Правдинска. Обходили лес кругом с самого утра, а урожай — неурожай. В корзинках дно видно. Мне известно, что от города Правдинска сюда не менее 20 км по прямой, и эту дистанцию обратно им надо пешком пройти. Об общественном транспорте здесь и думать грех. Но, думаю, чудотворцем в этом случае, наверное, могу быть я.

Разговаривая, приближаемся к машине, где меня ждут. Прошу шофера посадить старуху с дочерью, так как в Правдинск нам по пути. Он соглашается, прощаюсь с Павлом Николаевичем, отправляемся в путь.

Темы беседы с новыми пассажирами, к сожалению, не помнятся потому, что все мое внимание сосредоточилось на окружающей среде. Приехали в Правдинск, остановились, чтобы женщинам выйти из машины. Словами обе выражают глубокую благодарность, а старшая из-под юбки достает небольшой платок с узлом, открывает узел, предлагает мне рубль за проезд.

Сдержать слезы невозможно мне, обнимаю ее, объясняю, что оплата только шоферу, а тот отказывается. Желаю всего доброго, трогаемся в путь, и я чувствую, что снова здесь оставил кусок сердца.

 

Глава 3.11 ВОССОЕДИНЕНИЕ ГРМАНИИ И ЕГО РЕЗУЛЬТАТЫ

Работа в течение многих лет в НИИ холодильной промышленности в Магдебурге определила для меня персональную политическую нишу. В вопросах политики и идеологии ГДР меня оставили в покое. Ярлык «враг партии» оставался за мной вплоть до упразднения ГДР. Для руководящих должностей я был неподходящим кадром, и поэтому с удовольствием занимался более интересными делами.

В результате я снова и снова признавался «ударником». В качестве высшего признания за мои успехи, я, враг партии, был награжден орденом Трудового знамени. Помимо этого я определенную часть своего рабочего дня посвящал повышению стажа.

В 1982 году, мне, инженеру машиностроения, была присвоена квалификация эксперта по строительству охлаждаемых сооружений. Даже после возведения Берлинской стены у меня были командировки в Англию и Испанию (1967 г.).

Несмотря на все ограничения и недостатки социалистического хозяйства, я находился по сравнению со среднестатистической жизнью трудящихся «первого рабоче-крестьянского государства в истории Германии» на относительно привилегированном уровне. Побочные доходы от экспертиз по строительным изъянам, премий от использования моих патентов, а также как до этого, так и потом, благодаря переводам, все это позволяло иметь довольно «сытое» материальное благосостояние.

Однако меня, как и многих других граждан ГДР, беспокоило тревожное отставание нашей экономики. С середины 60-х годов ГДР набрала кредитов в западной валюте столько, что из-за непомерных отчислений на покрытие процентов возврат этих кредитов в обозримом будущем не предвиделся.

Западногерманские политики и акулы экономики были готовы предоставлять кредиты и дальше. Их целью было достижение такой сильной зависимости экономики ГДР от Запада, что это когда-нибудь смогло бы поставить вопрос о существовании ГДР вообще.

Размягчение советской системы через гласность и перестройку Горбачева воздействовала в том же направлении, так что большая часть населения ГДР начала требовать от руководства коренных изменений политики и управления экономики.

Я постоянно принимал участие в начавшихся в 1988 году демонстрациях, проходивших под лозунгом «Мы — народ!», и со слезами на глазах приветствовал открытие границ ГДР 9 ноября 1989 года. Попытки некоторых реформаторов из верховных органов СЕПГ и так называемого «блока партий», сформировать из ГДР действительно демократическое государственное образование, не удались не из-за нехватки политической воли реформаторов, а из-за неразрешимой задачи — защитить довольно отставшую социалистическую экономику от агрессивной конкуренции западногерманских предприятий.

Новое рабочее место. Уже в начале 1990 году, когда только начали мастерить «восточногерманскую супердемократию», мне стало понятно, что «мой» очень многопрофильный НИИ с почти сотней служащих не сможет существовать в создавшейся структуре. До этого институт жил в основном от запланированных государством финансовых ассигнований. Но в воссоединенной Германии этого больше не будет. Итак, институт — на замок, а служащих — на улицу?

В то время, когда большинство моих коллег без надежд смотрели в нереальное будущее, я попытался создать для себя новую реальность: В процессе капиталистического преобразования холодильные сооружения, должно быть, будут пользоваться массовым спросом. В нашем институте имелся коллектив опытных специалистов по холодильным сооружениям, а также их проектировщики. Соответственно, необходимо было найти теперь:

• сферу сбыта, клиентуру,

• подготовить эскизные проекты,

• провести переговоры по заказам и заключить договора,

• подготовить проект производства работ,

• организовать и контролировать выполнение строительных работ совместно с соответствующими партнерами,

• проконтролировать опытную эксплуатацию и передачу готовой продукции заказчику.

Все в одних руках. Все для этого специалисты имелись в одном отделе института. Эхо от моих предложений держалось долго. «Дай нам сначала подождать и посмотреть, что решит руководство в Берлине».

Воспитанная за 40 лет существования в ГДР пассивность по отношению ко всему новому дало о себе знать: Только никакого риска!

Во время попыток, осуществить мою идею без благословения руководства института, я вступил контакт с одним западногерманским предпринимателем, который, будучи 15 летним беженцем из ГДР, как раз благодаря такому методу работы, дорос теперь до миллионера. Со словами: «Приезжайте для беседы в Ганновер. Завтра я найду для Вас один час времени», он пригласил меня к себе. Этот «час» начался в 9 утра и закончился в 21:00 ужином в его квартире. Двенадцать часов очень интенсивной предметной беседы создали предпосылку для его следующего предложения, которое через месяц прозвучало так: «Я хотел бы в Магдебурге открыть свой филиал. Для этого потребуются три инженера-проектировщика, одна чертежница и одна машинистка. Давайте это дело провернем вместе! Предложите мне конторский персонал из института для занятия оставшихся мест и…», он наверняка видел, как я хватаю воздух в ожидании вопроса по зарплате, «… и я буду платить Вам 200 % от того оклада, который Вы получали в марках ГДР.» Это был март 1990 года. Мне скоро должно было исполниться 67 лет, т. е. я уже как 2 года находился на пенсии. Однако я был в превосходной форме, чтобы не принять столь выгодное предложение. И я не пожалел!

То, что наши коллеги, выполнявшие ту же работу в Ганновере, получали в два раза и более, мы узнали намного позже. Новым сотрудником сразу было настойчиво внушено, что данные о зарплате каждого являются тайной предприятия. «Кто будет что-то говорить о зарплате других или сравнивать ее, тот будет уволен!» Было ли это с юридической точки зрения законно, мы спросить не отважились. Но когда шеф объявлял это распоряжение, его выражение лица было очень внушительным.

Каждый новый сотрудник получил по современному компьютеру, а инженеры — еще и по новому автомобилю, а вся обстановка офиса в Магдебурге была взята на прокат из Ганновера. Работа с компьютером для нас не была новым, т. к. с начала 80-х мы работали на компьютерах, поставлявшихся из Западной Германии. Наша непосредственная работа началась с вводом в Германии единой валюты — немецкой марки, т. е. 1 июня 1990 года.

Нам очень повезло. Потребность в холодильных камерах и крупных холодильниках резко возросло с поступлением западных оптовых и розничных торговых сетей. Еще перед окончанием 1990 года шеф нам радостно объявил: «Со вчерашнего дня у вас баланс положительный. Все затраты на благоустройство этого филиала погашены.» Выданные по случаю Рождества астрономические суммы (по нашим ГДР-овским понятиям) премии были выражением удовлетворенности работодателя.

Насколько я сам был счастлив фактом воссоединения (естественно, не в сравнении со многими бывшими гражданами ГДР), можно представить еще и другими причинами:

Обмен денег. Еще недавно чтобы приобрести 1 немецкую марку (западная валюта), нужно было выложить от 6 до 8 марок ГДР. Так многие граждане ГДР решили перевести свои сбережения в ценные вещи. Но таких вещей в ГДР было в обрез. Один коллега на своей сберкнижке имел 50 000 марок ГДР. На выбор имелись японские телевизоры по 7350 марок ГДР за штуку. Коллега купил таких 7 штук и… после внедрения единой валюты 01.07.1990 не смог продать ни одного больше, чем за 500 немецких марок. Плохой бизнес.

Затем, вскоре перед началом срока обмена денег объявили квоты:

Каждый гражданин бывшей ГДР получает максимум 2000 немецких марок за 2000 марок ГДР. Все остальное будет обменяно из расчета 1 немецкая марка за 2 марки ГДР. У кого имелись нервы, тот стал счастливым. Я тоже! В 80-е из-за расторжения брака я вынужден был продать лично построенный дом и благодаря многократному использованию своих патентов, на моем счету собралась хорошая сумма. Закупок из-за опасения повышения цен я не делал.

Пенсия. Ввиду того, что я достиг пенсионного возраста еще до воссоединения, то мне особо приятно было осознавать, что права пенсионеров бывшей ГДР будут уровнены с правами пенсионеров Федеративной Республики. Все это стало возможным благодаря решительности канцлера Хельмута Коля. И я снова задавался вопросом: «Почему мне так везет?» Система приравнивания пенсий жителей ГДР к действующим в ФРГ правилам оказалась настолько сложной и неясной, что в первую очередь сильно затрагивала пожилых людей с их маленькой пенсией.

Имеющийся на сегодняшний день астрономический долг Федеративной Республики Германия более чем в col1¦0¦ евро, это итог решительности канцлера Коля, который несмотря на предубеждения банковских специалистов, уровнял пенсионеров ГДР к пенсионерам нового объединенного государства.

Свобода передвижения. Во времена ГДР нашими облюбованными целями проведения отпуска были Венгрия, Румыния и Болгария. Туда можно было отправиться и на своем «Траби» (уменьшительно-ласкательное от «Трабант», легкового автомобиля автопрома ГДР), не обременяя своим посещением турбюро. А вот Крым, черноморское побережье Кавказа, Центральная Азия и некоторые речные круизы по рекам Советского Союза относились уже к категории «дефицит». И если ты собрался предпринять путешествие в эти места, то ты должен

Первое: Знать день, в который турбюро начинает продавать путевки,

Второе: Вечером перед днем начала продаж путевок совершать паломничество к турбюро, прихватив с собой стул или табурет, чтобы провести в еще небольшой очереди ночь,

Третье: Хорошо знать одну или одного сотрудника турбюро или

Четвертое: Быть номенклатурным работником.

Мне это однажды во время существования ГДР удалось.

А теперь… езжай в любую точку света, куда твоей душе угодно. Самое главное — у тебя есть деньги, чтобы оплатить поездку. Наехавшие на новые земли из Западной Германии туристические бюро проделывали мощный товарооборот и получали огромные доходы, т. к. столь долго запертые граждане ГДР хотели, наконец, вдохнуть воздух свободы. Выгодный курс обмена вызвал наводнение всей Европы путешествующими ГДР-овцами. Огромные денежные средства налогоплательщиков Федеративной Республики Германия исчезали окольными путями на счетах банков туристической отрасли.

Но мой родственник из Западной Германии — собственник крупного садового хозяйства и трех сдаваемых домов, построивший для каждой из своих трех дочерей по частному дому, и еще один — для себя, по поводу этой волны путешествий заметил лишь: «Себе мы этого позволить не можем!» Моей самой дорогостоящей поездкой стала Новая Зеландия. Три недели в автодаче, приспособленной для жилья, я путешествовал от северного до южного конца парного острова. Стоимость этой авантюры мы с женой могли финансировать из текущих доходов одного года.

Не удивительно, что мне в голову снова приходила гадалка с берега Клязьмы.

Материальный уровень жизни. Он резко повысился после воссоединения. Постоянно бытовавшее в жизни граждан ГДР понятие «дефицит» вышло из употребления. Разнообразие предлагаемых товаров сначала нас смущало. Но скоро мы к нему привыкли. То, что можно было сейчас прийти в магазин и на полном серьезе сказать: «Я хотел бы купить автомобиль», мы о таком во времена ГДР не могли даже и мечтать. Тогда продавец автомобилей ответил бы вам: «Вы хотите меня одурачить?», или вызвал бы помощь из близлежащей психбольницы.

Существенное различие между социалистическим хозяйством снабжения и капиталистической торговлей можно охарактеризовать так:

• в социалистической системе нужно потратить много времени, чтобы в пустых залах не найти отсутствующий товар,

• в капиталистической системе нужно потратить столько же времени, чтобы в переполненных залах выбрать необходимый товар.

В связи с этим в 1990 году со мной произошел незабываемый случай. Один коллега из нашего московского института-партнера был у меня в гостях вместе со своей супругой. Мой шеф пригласил нас в Ганновер для ознакомления с полностью автоматизированным охлаждаемым складом оптовой торговли пищевыми продуктами, построенным нашей фирмой. Сопровождавший нас специалист, разъяснял:

«Мы можем предложить 148 сортов колбасы, 212 сортов сыра, 152 сорта молочных продуктов и т. д. и т. п.»

Когда он закончил перечислять (я при этом прилежно переводил), из глубины души жены моего коллеги, находящейся в шоке, вырвалось единственное слово:

«Зачем?????»

Можно ли было выразить безрассудство капиталистической системы снабжения лучше, чем этим единственным словом?

Мое счастье, что я к участию в этом улучшении присоединился, будучи хорошо обеспеченный с материальной точки зрения.

Безработица. Ее в ГДР не было, или, лучше сказать, не было видно. Истолковать это можно вопросом: «Чем отличается капиталистическая безработица от социалистической?»

Ответ: «При капитализме безработные стоят за воротами фабрик и заводов, а при социализме они наоборот сидят на предприятиях». И в этом было много правды. В результате все возрастающей путаницы в снабжении материалами, народное хозяйство ГДР «блистало» холостым ходом.

Для создания единой экономической системы народное хозяйство должно было стать частным. И созданное для этого «Учреждение для приватизации народного хозяйства ГДР» видело в основном свою задачу в том, чтобы ликвидировать потенциальных конкурентов. И теперь мы имели сотни тысяч настоящих безработных, которые стояли за воротами фабрик. Страшный социальный спад.

Меня эта катастрофа не коснулась. При хорошо оплачиваемой работе, у меня была еще и пенсия. Почему у меня?

Демократия? Этим термином наши глаза (во время чтения газет) и уши насытились в течение 40 лет предостаточно, однако то же самое о душевно-моральном состоянии не скажешь. Что есть (или была) «советская демократия», я изучил уже в 1944 году, будучи курсантом-военнопленным в школе антифашистов. Самое важное я узнал тогда после изучения «Краткого курса истории ВКП(б)», согласно которому «тот, кто распространяет мнение, отличное от мнения вождя, должен быть расстрелян».

Демократия означает с греческого «власть народа». Демократией в Советском Союзе называлось самодержавие великого вождя и власть номенклатуры над народом.

Когда однажды у великого Черчилля спросили, чем он считает западную демократию, то он ответил: «Большим говном, но я лучшего ничего не знаю».

И вот мы, ГДР-овцы, получили эту другую демократию. На избирательных бюллетенях мы могли выбирать, куда нам ставить крестик, за какую партию мы решили проголосовать. Но что это были за типы, которые представляли выбираемую партию, судить мы не могли. В течение почти 20 летней жизни в объединенной демократической Федеративной Республике Германия я долго размышлял о «за» и «против» этой общественной системы. Итог…я безоговорочно присоединился к мнению Черчилля. Новая демократия была и есть не совсем осчастливливающим явлением.

Пару деталей моих взглядов на эту тему читатель уже встретил в главе 2.11, и еще встретится с ними в главе 3.14 «Послесловие».

Полеты. Мои первые летные занятия закончились в 1940 году из-за войны. На второй раз партия в 1954 году поставила точку, после которой начался 36 летний период вынужденного отрезвления. В ГДР летать могла лишь группа людей, выбранная по идеологическим соображениям. В 70-е и 80-е годы к обучению полетам на планерах допускались только те, кто был кандидатом в офицеры или старослужащим Военно-Воздушных Сил ГДР. Как и до этого при Гитлере, летная подготовка финансировалась государством. В обеих системах это являлось не спортом, а предвоенной подготовкой.

36 лет я «летал» лишь глазами, ну или в качестве пассажира на самолетах гражданской авиации, наблюдая за землей сверху. Как же я завидовал людям, которые могли выбрать воздухоплавание своей профессией.

Желание, сидеть за штурвалом и властвовать над третьим измерением, никогда меня не оставляло.

Мне регулярно снился такой сон: «Стою на аэродроме перед самолетом и знаю, что сейчас буду в него подниматься и управлять им. Затем я занимаю место пилота, и меня захлестывает бесконечное чувство радости. Тут вдруг самолет превращается ни во что, и я, разочарованный, просыпаюсь».

А тут тебе все сразу: «Лети туда, куда ты хочешь, с условием конечно, если сможешь оплатить.» Я мог, и поэтому мечта моей жизни наконец смогла осуществиться. В возрасте 68 лет я получил права спортивного пилота на мотопланер, а еще через год — и на безмоторный планер.

Мой шеф также всю жизнь мечтал о полетах в качестве пилота, но никогда не находил времени для обучения. Он постоянно должен был в своей отрасли выдерживать конкурентную борьбу, и ему было не до этого. В декабре 1990 года, когда мы с сотрудниками отмечали праздник Рождества и были под легким алкоголем, то я рассказал ему о своих намерениях «сделать» права пилота. На это он сказал:

«Если Вы в Вашем возрасте сумеете это сделать, то я оплачу 50 % стоимости получения прав». Сказав, он сдержал свое слово. 16 июня 1991 года я стартовал на первый круг в кресле пилота, находясь рядом с инструктором, а уже 29 сентября того же года состоялся последний экзаменационный полет. По предъявлении моих прав пилота, шеф перевел на мой истощившийся банковский счет значительную сумму.

Последний полет я совершил 6 марта 2003 года за два месяца до моего 80 дня рождения. Это был полет № 977 на мотопланере над Альпами. Не из-за нехватки здоровья, а из-за прогрессирующего возраста, постоянный летный врач отказался принимать меня на обязательное обследование, которое проводилось ежегодно. Я не обиделся, т. к. за это короткое время я пережил столько прекрасного, что до сих пор витаю в воспоминаниях. И если мне не спится, то я начинаю вспоминать прекрасные полеты. Эти «мысленные полеты» никогда долго не длятся. Они вскоре оканчиваются крепким сном.

Самыми прекрасными были недели полетов в Испании, в Альпах и на некоторых летных площадках Германии.

Неповторимым могу назвать 622-й полет, который я совершал 16 апреля 1997 года в течение более чем трех часов. При абсолютно специальной для высотного полета приемлемой погоде, я стартовал (имея при себе кислородное оборудование) с аэродрома Каело в итальянских Альпах. А после изнурительной борьбы с завихрением воздуха, достиг наконец высоты 7000 метров (кто владеет немецким языком, тот может посетить мою страницу в Интернете по адресу  и прочитать подробный рассказ об этом полете). Это был случай, о котором мечтает любой планерист, но только немногим удается это сделать, т. к. такая погода может быть только в высокогорье и то на короткое время. Кому так может повезти, чтобы к определенному моменту настала подходящая погода и под рукой был бы планер? Мне!

Моя карьера пилота-любителя длилась 12 лет, в течение которых я 780 часов провел за штурвалом в воздухе, из них 250 часов — на безмоторных планерах.

Общий итог. Воссоединение Германии принесло мне в основном хорошее. И я постоянно себя спрашиваю: «Чем же я это заслужил?»

 

Глава 3.12 ЖАННА СНОВА НАЙДЕНА

1997 год

Когда я в 1989 году в качестве «делегации ГДР» продвинулся вплоть до Горького (Нижнего Новгорода), то убедился в том, что дом, в котором когда-то жила Жанна, больше не существует. Искать ее, по имевшимся обстоятельствам мне не приходило в голову.

В 1996 году с помощью компьютера мне удалось снова найти моего товарища по плену, который упоминался под именем Александр в главе 2.08. Дело в том, что она получил мой домашний адрес от него. Они познакомились при таких же обстоятельствах, как и я. Александр долгое время с 1941 по 1942 год пролежал в госпитале Владимира, и с благодарностью вспоминал об уходе за ним. Не без его содействия, город, в котором он живет, стал городом-партнером Владимира. В рамках обмена делегациями Алекс сделал вывод, что русский не забыл, и познакомился с одним русским писателем. А когда тот узнал историю о выздоровлении немецкого военнопленного от туберкулеза в лазарете Красной Армии, то предложил Алексу издать его воспоминания на русском. Но Алекс отказался и «натравил» писателя на меня. А я не отказался. И ввиду того, что писатель не знал ни слова по-немецки, то оригинал для набора должен был быть написан на русском. Так в 1997/98 годах появился русский манускрипт к моей книге «Цель — выжить». В течение работы над этим, я контактировал с журналистами, телевизионщиками и радио Владимира.

Вот тога мне пришла сумасшедшая идея, использовать эти контакты для поиска Жанны. Объявление звучало так:

«Разыскивается женщина по имени Жанна и девичьей фамилией Маликова примерно 1930 года рождения. В 1946 году она работала в доме культуры Горького руководителем детского танцевального кружка».

Прошло немного времени, когда я получил сообщение, что поиск закончился успешно. Жанне был передан мой почтовый адрес, и вскоре пришло письмо:

«28 ноября 1997 г.

Здравствуй Коля, здравствуй мой милый Колечка!

Если бы ты знал, как я растревожилась, разволновалась, когда узнала, что ты меня разыскиваешь. Пила сердечные капли и не могла уснуть ночью. Перед глазами прокручивались те давние события, когда мы бродили по Москве, как сидели рядышком на скамейке у Кремлевской стены, и как нам было хорошо.

Такой гармонии чувств я больше не испытала. Я всегда знала, что ты жив и иногда думаешь обо мне…»

Началась оживленная переписка, а также регулярные телефонные переговоры. Когда я рассказал Жанне о своем манускрипте, то узнал от нее, что ее пасынок является хозяином одной из типографий Нижнего Новгорода, и смог бы напечатать книгу. Готовый манускрипт был отправлен в Нижний, и Жанна очень осторожно отредактировала мой русский с тем, чтобы читатель не забывал о происхождении автора. Она весь текст переписала вручную. Не могу себе представить, откуда она брала время. Ко всему прочему ее муж лежал в постели почти обездвиженный и с деменцией. Так что вся тяжесть ухода также лежала на ней.

Но тут ко всему необычному из этой череды событий, на помощь протянулась еще одна рука с другого края. Старшая дочь моего брата Мартина училась в Москве, там же познакомилась со своим будущим мужем, за которого и вышла замуж. Будучи дипломированным инженером по химическому машиностроению, он дорос до технического директора завода по производству теплоизоляционных панелей. После воссоединения он был безработным до тех пор, пока одна немецкая фирма по производству панелей из гипсокартона не дала объявление о поиске руководящих кадров со знанием русского языка и России. Его заявление было принято, и он получил назначение на завод этой фирмы, который был построен в Риге. Там он проработал 5 лет, пока его опыт не понадобился на другом месте. И это другое место было городом Дзержинск под Нижним Новгородом, местом, на территории которого я проработал свои последние 4 года плена. Недалеко от новой фабрики по изготовлению гипсокартонных панелей в то время находилось производственное здание «Алебастр-гипс», на котором я также временно работал.

Супруги Беттхер поселились в центре Нижнего Новгорода в очень приятной квартире, имея в своем распоряжении служебный автомобиль, а также личную малолитражку. Это были отличные предпосылки для частного посещения родственников в «краю моей молодости, проведенной за колючей проволокой».

Особенно удобно было наличие автомобиля и моей племянницы Альмут, которая могла выступать в любой момент в качестве водителя. Я, безусловно, хотел еще раз взглянуть на Пыру, обследовать район вокруг химической фабрики и если возможно, то посетить и Перехваткино. Без личного транспорта это вряд ли было бы возможно.

С помощью моих родственников мне удалось связаться с генеральным директором химической фабрики «Капролактам» (бывший «Заводстрой»), которая в «мое время» относилась к лагерю 469/1. Оттуда я получил приглашение на встречу с ветеранами, а также для прочтения моей книги. Большой помощью явилась поддержка заместителя руководителя Авторского центра художественных ремесел Дзержинска, Станислава Михайловича Шальнова. О мероприятии в известность были поставлены пресса, радио и телевидение Дзержинского района, так что меня ожидала «большая встреча на вокзале».

Между тем Жанна закончила перерабатывать мой манускрипт, а секретарша моего родственника за соответствующий гонорар перепечатала один экземпляр на чистовую. Он был передан в типографию в Нижнем Новгороде, и перед моим отъездом в Россию пришло сообщение, что первый экземпляр книги «Цель-выжить» уже готов. Между прочим название книги — творение Жанны.

Это была впечатлительная остановка в месте, где я с 1945 по 1949 годы заканчивал «мои университеты». Меня переполняли чувства, когда я стоял перед зданием управления «Капролактама». За третьим окном справа от входа в то время сидел оперуполномоченный. Не меньше я был взволнован от вида на цех «Капрлактам-синтез», высокое здание, на строительстве которого мы, военнопленные, принимали участие. Экскурсия вокруг всего огромного завода разбудила во мне как хорошие, так и плохие воспоминания.

Встреча в заводском музее стала показательным примером воли многих русских людей, жить в мире с немцами. Многие из присутствующих уже тогда, в 1945–49 г.г. это продемонстрировали, хотя немцы в лице их государства оставались еще врагами. Но сейчас, в 2000 году, народное взаимопонимание стало доминирующей темой. Уверен, что мое чтение книги также внесло свою лепту в эти настроения.

Там присутствовал один человек, который смог вспомнить обо мне лично. Это была ассистентка зубного врача, Тамары Алексеевны Емельяновой, которой 24 летний переводчик и «молодой человек» бросился тогда в глаза.

Интервью с представителями областной прессы, радио и телевидения закруглили встречу, которая закончилась банкетом.

Следуя хорошо развитой интуиции, на обратном пути в Нижний Новгород я нашел остатки здания, в котором мы тогда располагались (лагерь 469/1).

Трудно объяснить то, как человек после долгого заточения, возвращается к месту своего пленения и переполняется чувствами, которые можно отнести ближе к симпатии, нежели ко злобе из-за потерянных лет молодости. Из воспоминаний других бывших военнопленных я знаю, что такое случается не только со мной.

У Жанны для меня, а также для нас обоих времени было не много. Ее тяжелобольной супруг нуждался в постоянном ее присутствии. Однако, через Нижний Новгород распространялось дуновение прошлого, воспоминания о единственном случае, который переполнил меня ураганным чувством любви. А от субъекта этого чувства, Жанны, струилось такое же чувство. Как часто она была предметом моих ночных и дневных мечтаний.

Мы все же нашли время сделать визит благодарности к руководящему сотруднику адресного бюро Нижнего Новгорода, с помощью которой Жанна была снова «найдена». По телефону мы договорились об аудиенции в это учреждение, которое обычно делает свою работу без прямого контакта с гражданами. Выражаясь точнее, обычный гражданин не имеет права доступа в кабинеты этого заведения.

Нам назначили время. Вооружившись большим букетом цветов и большой коробкой конфет, мы отправились в бюро, расположенное на берегу Волги.

Вахтерша добродушно встретила нас, и приглашенная ей сотрудница провела нас внутрь здания. Затем мы вошли в небольшой зал, и… он был полон людей. После очень сердечного приветствия и благодарности в адрес той сотрудницы, которой удалось отыскать настоящее место жительства, нас — меня и Жанну, попросили рассказать не только о нашем знакомстве, но и о содержании моей книги. Здесь собралась невероятно интересующаяся публика, которая нам аплодировала. Затем появилась съемочная бригада телевидения. Нас попросили дать интервью в парке, расположенном на берегу Волги. А когда мы после этого снова вошли в зал, то он уже превратился в помещение собственно своего предназначения — столовую. Нас пригласили за стол, чтобы выпить «рюмку чая».

Было произнесено много тостов, так что для возвращения домой как мне, так и Жанне, потребовалось такси.

Почти чудом стало и то, что моя племянница Альмут тут же прониклась симпатией к Жанне и крепко с ней сдружилась. Их дружба держится и по сей день (2008).

 

ОТ АВТОРА

Уважаемый читатель, Вы купили или другим путем получили книгу, с недопустимым дефектом — в результате расхлябанности сотрудников издательства, последние две главы рукописи пропали без вести. В связи с этим считаю книгу неполноценной и предлагаю читателям настоящее дополнение. Хотелось бы направить внимание читателей на то, что главу 3.14 «Послесловие» считаю своим политическим и мировоззренческим заветом, остов которого выросло ещё во время военного плена.

Далее считаю уместным отметить, что название книги и аннотация сочинили сотрудники изд-ва «Яуза» без моего ведома. Установленное в авторском договоре согласование таких предметов не состоялось. Аннотация — настоящая ерунда, о чем читатель убеждается при чтении продукции издательства.

Наконец хотелось бы указать на искажение написания моей фамилии. Со дня появления в издательстве Советская Энциклопедия составленной мной «Немецко-русского словаря по энергетическому и подъемно-транспортному оборудованию» (1970 г.), в русских списках немецких авторов применяли транслитерирование по буквам, а сотрудникам издательства не понравилась буква «т» в сообщности букв «тцш». Мелочь как будто, но в век компьютеров Фритцше и Фрицше — разные лица. Поэтому написание фамилии автора принято в авторский договор как факт, не подлежащий изменения.

Клаус Фритцше

с. Морицбург, 25 марта 2009 г. 

 

Глава 3.13 ПЕРЕХВАТКИНО

2000 год

Город Горький, или как его снова называют Нижний Новгород, я посещал до этого уже 4 раза:

• в 1947 году во время соревнований кружков самодеятельности, когда я познакомился с Жанной,

• в 1948 году во время посещения оперы «Евгений Онегин» в театре оперы Горького в знак поощрения за трудовые достижения (15 немецких военнопленных в униформе Вермахта сидели перед сценой на первом ряду),

• в 1948 году во время посещения оперы «Сорочинская ярмарка» не совсем легально,

• в 1989 году, как это описано в главе 3.10.

Нижний Новгород, Дзержинск и индустриальный район на Оке, находящийся между этими двумя городами, разбудили во мне воспоминания о местах, где я, будучи молодым человеком, проходил свое формирование между 22 и 26 годами своей жизни. Понятие «формирование» я употребил осознанно, т. к. именно в это время я всосал в себя знания и эмоциональные впечатления, которыми и по сей день руководствуюсь в моих делах и мышлении. Но больше всего меня тянуло в мою любимую деревушку Перехваткино. Я хотел показать ее моим родственникам.

В 1989 году я ездил уже туда через Балахну на маленьком высокопроходимом автобусе. Сейчас в нашем распоряжении был удобный легковой автомобиль. Найти дорогу туда не составляло большого труда после того, как головное село колхоза — Вершилово, превратилось в поселок на берегу Городецкого моря. Главная достопримечательность — кафедральный собор — удивил немецких посетителей своим благородным величием. В большом городе он бы и не бросился в глаза, но в такой маленькой и сонной деревушке он был на виду у всех. В 1946 году он использовался в качестве элеватора, а в 1989-м там размещалась столярная мастерская. Но теперь можно было точно рассмотреть, что это величественное сооружение претерпевает реконструкцию. В 1989 году я разговаривал со столяром о будущей судьбе церкви. Тот рассказал, что руины приезжал осматривать священнослужитель православной церкви. После осмотра он покачал головой и уехал. Более его никто не видел и ничего не знает.

2000 год. Частично восстановленный кафедральный собор в Вершилово.

А пока что мы собор оставили по правой стороне движения и отправились к Перехваткино. Моя любимая русская деревня встретила нас, как и меня в 1989 году, своим почти неизменным видом. И лишь приблизившись, я заметил два изменения. Первое, это то, что за домами появились вновь ухоженные поля, а второе — работы по ремонту старых домов. Позже мы узнали, что это следствие «одачивания» деревни состоятельными русскими. Я был рад визуальным впечатлениям и болтовне с местными жителями, но самое главное было еще впереди.

Деревенская улица в Перехваткино. 2000 год.

Проведение работ у собора в Вершилово на лесах огромной высоты ввергло бы любого западно-европейского специалиста в шок. Рабочие, находящиеся там, должны были быть акробатами, чтобы по таким лесам поднимать на большую высоту строительный материал, а также с ним работать.

Мы захотели узнать, почему реставрационные работы ведутся при таких опасных для жизни условиях, и спросили об этом у первого прохожего жителя деревни. Тот ответил, что об этом лучше расспросить старосту, чей дом находится тут рядом. Мы постучали в дверь, и нам открыла староста — Нина Александровна Однолеткова — женщина в пенсионном возрасте, а в прошлом ветеринарный врач, пригласила нас сделать осмотр церкви изнутри и пояснила, что реставрационные работы ведутся полностью на средства пожертвований верующих. Выполняют ее молодые люди из Вершилово и соседних деревень, чьи претензии на оплату труда довольно скромны.

После посещения церкви, староста пригласила нас к себе перекусить. Во время разговора, тема его подошла и к двум летам 1946 и 1947 г.г., когда в Перехваткино для сбора ягод и грибов были привлечены немецкие военнопленные. И тут хозяйка дома нам рассказала следующее: «Бригадиром у немцев в 1946 году был один молодой немец, который очень хорошо знал русский. О нем в деревнях ходили слухи, что он состоял в тайных сношениях с дочерью председателя сельского совета. Он обвел вокруг пальца часового НКВД Штельмаха, который безрезультатно добивался любви девушки».

У меня по спине пробежали мурашки. И пока я еще придумывал ответ на этот эпизод, хозяйка, повернувшись ко мне, добавила:  «Вы, должно быть, знали его!»

На этот прямой вопрос мне оставалось лишь дать прямой ответ: «Если дочь председателя звали Галиной , то тем молодым немцем был я » .

Женщина продолжала: «Галина жива, и я знаю, где она живет. Сейчас она уже вдова. Давайте к ней сходим».

Я никогда бы в жизни не смог и подумать, что выпадет еще один шанс, увидеть Галину. Когда я в 1989 году посещал Перехваткино, то попытался узнать у младшего сына Николая Павловича Телегина об одной Галине, которой в то время было примерно 17 лет. Но Галин в России много, и знать о слухах, о которых нам сейчас рассказала староста, мальчик из-за своего возраста знать еще не мог.

А вот теперь, совсем неожиданно, мне предложили нанести визит дочери бывшего председателя сельского совета. Непостижимо! Ввиду того, что я замедлил с ответом на предложение, староста добавила успокаивающим тоном: «Не бойтесь, мы не застанем ее врасплох без предупреждения. Я позвоню сейчас ее дочери, чтобы она подготовила свою мать к предстоящей встрече».

Староста Вершилово — Нина Александровна  Однолеткова (слева), которая привела меня к Галине.

Староста поговорила по телефону, а потом сопроводила нас в соседний город Заволжск. И вот я, спустя 54 года, стоял перед Галиной, давшей однажды немецкому военнопленному столько счастья. Мы смотрели друг на друга и не могли вымолвить ни слова. Мы были представителями того поколения, у которого страшная война украла молодость, и которому угрожали наказанием за любовь и страстные желания. Но эти желания и страсть имели место, не взирая ни на какие преграды.

Наш контакт не прерывается и сейчас. В одном из своих писем Галя написала: «Я всегда мечтала о том, чтобы распространявшиеся о нас тогда неверные слухи стали бы действительностью».

Галина — и снова расставание спустя 54 года.

С Жанной у подножия памятника Чкалову в Нижнем Новгороде. 9 мая 2002 года.

Встреча спустя 54 года. Помощник зубного врача Тамара Алексеевна Емельянова (2000 год).

Автор в 2000 году перед руинами лагерного здания лагеря 469/1.

Разгрузка соли с «Берега Оки» в 2000 году. Кажется, что с 1948 года здесь ничего не изменилось.

Высотное здание «Капролактам-Синтеза» (33-й цех) было построено в 1946/47 годах почти исключительно силами немецких военнопленных. Автор также принимал в этом участие. В 2000 году сооружение больше не функционировало.

Автор с младшим сыном Николая Павловича Телегина. Его зовут Павел Николаевич.

Павел Николаевич предложил мне найти дом его отца. И я его нашел, несмотря на то, что дом раньше был тёмно-коричневого цвета.

Автор с подругой в день рождения 2008 года.

 

Глава 3.14 ПОСЛЕСЛОВИЕ

Шесть лет, проведенных в плену, конечно же, не смогли не повлиять на всю мою дальнейшую жизнь. Одним из этих последствий был кошмарный сон, который преследовал меня, по крайней мере, лет 30: Я нахожусь дома, но знаю, что прибыл из плена только на побывку и должен снова возвращаться. Попытка сбежать преследуется со всех сторон какими-то монстрами, которые вытянулись напротив меня с винтовками. На винтовках примкнуты типичные советские штыки. Я убегаю и кричу о помощи, но мой крик застревает в горле. Наконец я падаю как парализованный. Монстры сгрудились надо мной. Весь в поту, я просыпаюсь и долго не могу заснуть.

Сначала этот кошмар снился мне минимум раз в неделю. Потом частота пошла на убыль, и в 70-е годы свелась к нулю.

Четыре года из шести лет плена я провел в Горьковской области (Нижний Новгород), годы взросления, во время которых человек обладает особенно большой восприимчивостью и впечатлительностью. Эти годы оставили за собой незабываемые впечатления, немалое число из которых отличается позитивным характером. До сегодняшнего дня во мне осталась тоска по просторам страны, где небо намного выше, а облака намного больше, чем на моей родине. Не забыть девственную природу Перехваткино, не забыть вида на слияние Оки и Волги у высоких берегов Нижнего Новгорода.

Я узнал и оценил русских людей и представителей других национальностей Советского государства, получил удовольствие от изучения классической русской, а также некоторых работ советской литературы. Особенно большое впечатление произвел на меня Максим Горький, в работах которого я обнаружил типы выражения и диалект русских людей моей окрестности. В них я понял тонкости оригинального текста, которые даже самый талантливый переводчик не сможет «переложить» на немецкий. Это особо касается автобиографического романа Горького «Мои университеты». Как и главный герой романа, я пострадал во время моих «университетских лет» не меньше. Но с другой стороны многое и почерпнул.

Я в течение четырех лет перенимал фонетику русского языка от людей, которые на родине Максима Горького жили на «самом дне». Слухи о том, что Горький там, на самом дне, никогда не жил, и что, собственно, ни о какой автобиографической работе не может быть и речи, я опущу. О том, какое сильное влияние оказал на развитие моего русского языка Нижний Новгород или, пусть, Горьковская область, можно показать на одном маленьком примере:

Одним из первых заданий вернувшегося на родину новоиспеченного переводчика явилась выписка пропуска для посещения представителей моего работодателя советской военной администрации в Берлине-Карлхорст. Для этого я должен был лично прибыть к коменданту города. Он принял меня дружелюбно, и, выслушав мое изречение, спросил: «Скажи-ка дружок, собственно, откуда ты?»

Смысл вопроса мне тут же стал ясен. Его не интересовало, с какого ведомства я был, а интересовала местность, в которой я провел последние годы.

И я ответил: «Из Горьковской области».

Тут он громко засмеялся и добавил: «Вот я и слышу!»

Совсем незадолго до освобождения я познакомился с одним русским, который хорошо выучил распространенный в Кримичау саксонский диалект. От него я узнал, какая музыка нравится коменданту города, который, как он пояснил, сам был из Горького.

Итак, я говорил на языке «моих университетов», и не хотел бы заканчивать мой рассказ, не упомянув о факультете, на котором я слушал «лекции о жизни».

Русский язык

Когда я объясняю, что у меня никогда не было возможности посещать уроки русского языка в каком-нибудь учебном заведении, то мне, естественно, не верят. Когда мне в 1955 году удалось перевестись с заочного отделения на последний курс очного отделения техникума машиностроения Магдебурга, там русский был одним из обязательных учебных предметов. И после того, как я «активно» поучаствовал на нескольких уроках этого предмета, то доцент пригласил меня на беседу с глазу на глаз и сделал компромиссное предложение:

«Гарантирую Вам в конце семестра оценку „отлично“ и за это прошу Вас данный предмет более не посещать».

Я с радостью согласился с этим предложением, а доцент снова уверовал в свой профессионализм. Квалификация многих преподавателей русского была тогда еще не очень высокой.

 Техническим переводчиком меня приняли в начале мая 1949 года, т. е. меньше месяца после возвращения на родину на основании моего заявления о том, что необходимые знания и навыки приобрел за годы плена. И тот факт, что я через четверть года был переманен за «дополнительную сотню марок к месячному окладу» другой организацией, находившейся в одном и том же здании, что и наша, может служить доказательством того, что в то время я находился на неплохом профессиональном уровне.

Для изучения языка я поставил перед собой в плену две цели: в 1943 я хотел быть независимым от переводчиков-военнопленных, которые считались в Вермахте немцами первой категорией, но в плену старались доказать, что являются поляками или чехами именно тем, что к товарищам обращались явно враждебно.

Это у меня получилось. А когда в 1945 году окончилась война и стало известно, что моя родина находится в советской оккупационной зоне, то появилась и вторая цель: достичь квалификации профессионального переводчика, что обеспечит карьеру. Н. П. Кабузенко внес большую лепту, чтобы я сделал ударение на технический перевод.

С самого начала я недооценил одну важную вещь в области изучения языка — контакта с русскими людьми и русскоговорящими представителями других национальностей Советского Союза. Я лишь догадывался, что пребывание в чужой стране оставляет после себя глубокие впечатления только тогда, если возможен обмен информацией и мыслями с жителями этой страны. Этот источник я открыл для себя инстинктивно и благодарен этому обстоятельству.

С 1953 года — по совместительству, а с 1954 года — профессионально, я стал жить от перевода русских книг на тему металлургии и машиностроения. Всего было 13 книг, добрая половина из которых очень быстро была продана, получив от западно-германской прессы позитивные рецензии. Один из немецких рецензоров так охарактеризовал мой первый перевод книги: «Примечательно, что в данном переводе сбережен немецкий технический язык, и в отличие от других работ восточно-германских переводчиков, здесь отсутствуют обычно имеющие место руссицызмы». Это привело к дальнейшим заказам.

 Десять лет я, будучи так называемым «лицом свободной профессии», содержал собственное бюро переводов и помимо непосредственного зарабатывания хлеба насущного, параллельно смог составить два словаря, которые принесли мне пользы меньше, чем издательству «Technik»:

• «Металлургический словарь» (русско-немецкий), 1955 год, и

• «Энергетическое и подъемно-транспортное оборудование» (немецко-русский и русско-немецкий), 1963 год.

Когда я в 2000 году посещал Россию, в мемориальном музее немецких антифашистов в г. Красногорск Московской области мне перед многочисленной аудиторией представилась возможность представить мою книгу «Цель — выжить». По окончании официальной части, ко мне подошла пожилая дама. Она показала книгу и спросила: «Неужели Вы автор этого словаря?»

«Да», — ответил я. Так я узнал, что издательство «Technik» продало лицензию на упомянутый на втором месте словарь московскому издательству «Советская Энциклопедия», не предоставив мне ни пробного экземпляра, и вообще не поставив меня в известность об этом факте.

Подводя итоги посещения данного факультета «моих университетов», не может быть никаких сомнений в том, что семь дневных пайков хлеба за курсы русского в плену принесли доход в 100 000 и больше процентов.

По возвращении на родину, я еще смог посетить учителя по французского языка из нашей гимназии. Его напутствие до сих пор звучит в ушах: «Владение иностранными языками, это капитал, который стабильно начисляет проценты, и который не может обесцениться никакими биржевыми крахами».

Русский язык продолжает оставаться моим ценным спутником и сейчас, когда я уже давно нахожусь на пенсии. Книгу «Цель — выжить», большая часть которой вошла в настоящую работу, я писал на «моем» русском, а потом познакомился с одним русским знатоком немецкого языка — Олегом Кузнецовым — который и переложил мой подлинник на литературный русский.

Моя руссофилия преподнесла мне в моем уже преклонном возрасте еще один приятный сюрприз. После того, как мои супружества с противоположным полом помимо прочего не могли быть удовлетворительными между прочим из-за того, что мои партнерши ни в чем не признавали и не понимали симптомов заражавшего меня «вируса России», в возрасте 82 лет я встретил овдовевшую учительницу русского языка, урожденную жительницу Германии. Будучи еще очень юной, она влюбилась в офицера советской армии, и, несмотря на все политические и бюрократические заслоны, стала его женой. Прожив с ним 6 лет на Украине, они, после увольнения его из рядов советской армии, переехали жить в Германию. Теперь то я знаю, как мне в супружеской жизни не хватало всего русского. А ведь речь идет о длительном времени.. Такое счастье в этом возрасте я принимаю как большой подарок судьбы.

Основное техническое образование

Уже в возрасте 10 лет я абсолютно ясно осознавал, что хочу быть авиастроителем и летчиком. Восхищение всем тем, что связано с летным спортом и живой интерес ко всем формам проявления техники, сформулировали базу моего выбора профессии.

А когда я после 1949 года поступил в мирную жизнь, то желание стать авиастроителем и пилотом пришлось из моего списка вычеркнуть. В советской оккупационной зоне еще не имелось гражданской авиации. Что мне оставалось, так это техника. А для обучения на инженера имелись реальные шансы.

Обще-начальную базу обучения в сфере машиностроения и химической промышленности я окончил при Н. П. Кабузенко в «моих университетах» на базе трофейного оборудования. На основе знаний, которые я приобрел там, я смог убедить экзаменационную комиссию в том, что я не нуждаюсь в обязательной практике на предприятии машиностроения, и что для заочной учебы меня можно сразу перевести на второй семестр.

Я пользуюсь этим случаем, чтобы продемонстрировать многочисленной публике качество русской учебной технической литературы. Она в последние мои семестры обучения на инженера явилась большой и надежной поддержкой.

Почему? Да потому, что русские учебники изложены так, чтобы быть легко понятными обучающемуся. Авторы немецких учебников часто действуют по принципу: «Чем непонятнее, тем научнее». Мне не однажды приходилось удивлять доцентов своими знаниями, что приводило к хорошим оценкам.

Повышение квалификации путем самообразования

Мотивируя специфичными условиями жизни в военном плену Советского Союза, я сделал упор на изучение русского языка. Так как в лагерях для военнопленных было запрещено организовывать курсы по изучению русского языка (опасность побегов!), то это возможно было только путем самообучения. При этом я обнаружил и начал тренировать до этого незамеченную одаренность эффективного обучения с помощью книг. На обычном занятии учебного заведения много времени распыляется на то, что доценту необходимо сориентироваться на среднюю предварительную подготовку класса. В процессе же самообучения имеющееся в наличие время можно использовать намного эффективнее.

Этот опыт приносил мне во время всей моей профессиональной деятельности существенное преимущество. Всю учебную программу первого года заочного обучения по специальности «машиностроение» я освоил за 8 недель, после чего на специальной процедуре приема в учебное заведение с успехом сдал все экзаменационные работы. Это открыло прямой путь во второй учебный год. Для перехода в оба заключительных семестра очного отделения необходимо было перепрыгнуть очередной год заочного обучения. И это удалось благодаря «самообразованию».

В неоднократно упомянутый НИИ я был принят в 1963 году в качестве специалиста по машиностроению. Жизненный опыт подсказывал, что таковых специалистов на данный момент должно быть десятки тысяч. Поэтому данный факт вызвал во мне новую тягу к самообразованию. Через несколько лет в нашем коллективе мало кто знал, что я учился на машиностроителя. Карьеру в НИИ я закончил по достижении пенсионного возраста в качестве эксперта по всеобщему надземному строительству.

Когда в 1985 году в НИИ появились первые программируемые счетные машины, я не посетил ни одного из предлагаемых курсов обучения, а занялся освоением машиноориентированного языка программирования прямо на рабочем месте.

Первые компьютеры фирмы Шнайдер поступили к нам в 1986 году (я тогда как раз отмечал свой 63-й День рождения). Они с их программой «Basic» действительно привнесли большое облегчение в работе. Программы для рационализации собственной работы я в основном составлял для себя сам.

Последняя перемена произошла на рубеже 1990 года. Одна западно-германская фирма по линии нашей отрасли подыскивала инсайдера рынка новых земель, и нашла меня, 67 летнего, еще интересным.

Курсов переучивания к потребностям капиталистической экономики не было. Я еще раз извлек пользу от того, что находясь в плену, мне бросилась в глаза собственная предрасположенность к самообразованию.

Мировоззрение и политика

Это был длинный путь, на котором я постигал основы современной общественной науки. От убежденного члена Гитлерюгедна, критичного аналитика советской системы и почти убежденного приверженца учений Маркса-Энгельса-Ленина (Сталина я исключаю осознанно), я дошел до водоворота «обратного развития» и перешел к состоянию закритического наблюдателя социализма советского типа. Этот очень тернистый путь я прошел через годы плена, и кое-что вобрал из него для всей своей жизни.

Например, это касается личного осознания, кто же делает историю? Мой отец был сторонником девиза «историю делают мужчины», а в моем умственном багаже это мнение неприкосновенным осталось тогда, когда я в первые месяцы плена начал думать политически… Но в антифашистской школе нам вбивали в голову, что в принципе ход истории определяют народные массы. Что за глупая попытка, сталинскую диктатуру сопоставлять с ореолом демократии. Без «мужчин» или «власть имущих» — народные массы — это беззащитная толпа.

Большим жизненным примером для меня явились выборы в антифашистский актив лагеря 469/1 (смотри главу 2.11). После этого у меня не осталось сомнений в том, что политику, а с ней и историю, делают власть имущие или жаждущие власти (одинаково какого пола). В движение народ приводится массовым внушением (см. Гитлера) или брутальным насилием (см. Сталина), что в свою очередь вызывает к страданиям и гибели последних во имя идей теоретиков и удержания власти практиками.

Человек, к удивлению, такой товар, который легко поддается дрессировке. Мой жизненный опыт подтверждает, что: «Ничего нет более простого на этом свете, чем натравливать человеческие массы на что-либо».

Красноречивые вожди народов могут вводить в экстаз десятки тысяч людей, а миролюбивых граждан превращать в убийц. Когда в гитлеровской Германии полным ходом шло наращивание вооружений, Геббельс, держа речь перед 5000 человек в Берлинском дворце спорта, в конце своего выступления с визгом задал вопрос: «Хотите пушек вместо масла?» , и массы заорали в радостном раскачивании: «Дааааа!»

В связи с этим я усвоил, что опасно о чем-либо беспокоиться и еще опаснее говорить об этом, если твои политические убеждения идут вразрез с власть предержащими. Свободу самостоятельных политических мыслей может себе позволить лишь тот, кто может хорошо держать язык за зубами или, как всегда, обладает властью.

Так и в так называемом правовом государстве понятия «быть правым и с успехом отстаивать свое право — вещи разные».

Понятие партийность было придумано политическими дельцами, чтобы под ширмой необходимости, а также в случае величайших преступлений против человечества, суметь идеологически оправдаться. Кто полностью и безоговорочно отдает себя политической партии, тот для достижения великой (далекой) цели должен все снова мириться с необходимостью говорить и действовать против своих собственных убеждений, если таковые у него, конечно, есть. Ну а кто придерживается определенного мировоззренческого убеждения, должен подальше держаться от партийных идеологов.

И хотя мое политическое убеждение сформировалось уже перед отпуском из плена, во мне все же оставалось немного веры в гуманный немецкий путь к социализму. Так в 1949 году я стал кандидатом в СЕПГ. И то, что это была ошибка, в 1952 году показало исключение меня из рядов партии с ярлыком «врага партии». Данный факт продолжительное время влиял на мою карьеру (по счастью не только негативно).

Пытаясь классифицировать основные типы активных людей в политике, я уже перед освобождением из плена пришел к определенной системе из трех классов, между которыми, естественно, никогда нельзя исключать переходные явления:

1-й класс — верующие. Они одержимы идеей и для ее реализации готовы отдать даже свою жизнь. Они благородны и справедливы, но в тоже время и проклятые власть предержащими, которые готовы их беспощадно обманывать, растаптывать и сношать, или физически уничтожить как инакомыслящих. Имея сильную веру в идею, легко попасть в противоречие с линией, установленной дельцами (см. 3-й класс). За это, особенно при Сталине, многие и многие тысячи убежденных коммунистов поплатились своей жизнью.

2-й класс — прагматики. Они понимают, что подчинение стремящемуся к власти политическому движению может принести выгоду. Они плюют на идеи и владеют искусством в нужный момент становиться под подходящие знамена. Поразительно, но эти «знамена» обычно принимают таких перебежчиков, которые во имя достигаемых ими выгод в большинстве случаев готовы глотать глыбы камней. Они распространяют диктуемый политическими дельцами символ веры и не редко несут большую вину за страдания верующих.

3-й класс — власть предержащие. Владеть большой властью дано очень немногим. Путь на верх всегда блокируют другие, которые также стремятся туда. И на самый верх добираются только те, кто готов всеми средствами смести своих конкурентов с этого пути. Дело доходит до крайности и физической ликвидации оппонентов, что и происходило при Сталине. Эту готовность нельзя остановить даже перед лучшим другом или ближайшим родственником. Великие каждый день говорят и пишут о «чести» и «справедливости», и в то же самое время растаптывают эти понятия. Хороший оппонент, это мертвый оппонент! Данный принцип относится также и к западной демократии. Но там действуют немного «поинтеллигентнее». В основном уничтожают психически, а не физически.

Как и в мире цветов тысячи тонов смешиваются из трех основных, так и число возможных промежуточных явлений в этой схеме политических классов бесконечно велико. Но нельзя отрицать факт, что эти три цвета существуют и доминируют так же в чистом виде. Это общество трех классов при Гитлере и Сталине было продемонстрировано нам в экстремальном виде. Однако «западная» демократия также не свободна от этих симптомов.

Уже во время нахождения в плену я начал сомневаться в абсолютном максимализме марксистской идеологии, а именно в том, что: «Бытие определяет сознание».

Согласно марксистским теоретикам, все люди становятся ангелами, если организовать им определенное бытие. Но такого не может быть даже уже потому, что не бывает дельцов-ангелов, которым удалось бы создать рай на земле.

Когда я в начале ноября 1943 года поступил в качестве военнопленного в Сталинград, Советы праздновали 25-ю годовщину Октябрьской революции. Однако что я увидел, не имело ничего общего с «новыми людьми социалистического сознания». Каждый думал в первую очередь о собственной выгоде и видел в народном хозяйстве государства лишь «дойную корову» для своих нужд. Настоящий социализм шевелился в индивидуальных низших горизонталях, где один помогал другому выдержать влияние системы дефицита. Регресс на социалистическую собственность при этом карался строжайшими наказаниями, но не считался советскими людьми грехом.

Социализм в смысле учений Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина умер от своих внутренних противоречий, попав под ножницы между теорией и практикой.

Наиважнейшее для меня познание, приобретенное на политическом факультете «моих университетов» состояло в том, что я со своими наклонностями не был приспособлен для этого гешефта. Существовала опасность застрять в первой категории.

Чему же я еще научился?

Имеется еще два познания, приобретенных в плену, которые тяжело включить в определенный факультет «моих университетов», если только отдаленно — в философию:

Война, это удавка человечества не только потому, что убивают массу людей и что из-за нее уничтожаются материальные ценности неизмеримых масштабов. Очень редко говорится и пишется о том, что преимущественно погибают люди с позитивными чертами характера. Погибают несоразмерно многие представители политической категории No.1. Вторая категория предпочитает быть в тылу и по возможности защищает свою родину вдали от мест боевых действий. Так война проводит свою сортировку. Ее последствия измеряются в потерях людского имущества, святынь и человечности.

Справедливость, это весьма относительное понятие. Что касается справедливости, то суть ее определяет в обществе та группа людей, которая располагает монополией власти или формирующими мнение общества средствами массовой информации.

К примеру, Сталин и его соратники считали совершенно справедливым то, что для содействия строительству социализма и коммунизма нужно сажать в тюрьму своих соотечественников и приговаривать их к смерти только потому, что они относились к определенной прослойке общества, или не были согласны с методами осуществления власти. «Великие» государственные мужи пропагандировали за справедливое то, что миллионы людей убивали друг друга, чтобы добиться осуществления политических или экономических запросов небольшой группы власть предержащих. Примеров этого можно привести массу.

Понятие «справедливое наказание» существует только в теории, т. к. судья, руководствуясь определенными рамками, сам определяет степень виновности, что многие другие считают несправедливым.

Управлять группами или массами людей невозможно, если рассматривать претензии каждого индивидуума на соблюдение вождем всеобще признанных «высших» принципов справедливости. Ввиду того, что справедливость такая относительная, то каждый руководитель или правитель должен отдавать себе отчет в том, что, несмотря на его заботу о справедливости, определенный процент управляемых неизбежно будет обвинять его в несправедливости. Поэтому, исходя из этого опыта, а также из-за моей особой впечатлительности в вопросах справедливости, я в течение всей моей профессиональной деятельности, начавшейся после плена, всегда и с успехом стремился вместо принятия на себя обязанностей заведующего, оставаться единоличным работником.

Историография и правда — это враждебные друг другу понятия. Если не считать того, что «абсолютной правде» трудно дать определение, ее со дня изобретения шрифта находят в историографии только для изображения выбранных фактов. Свидетельство ою одном и том же историческом процессе всегда оказывается под влиянием постановки цели сильными мира сего, от которых экономически зависит писарь истории.

Экстремальных форм допускает выше изложенное противоречие, если история пишется по заданию авторитарных правителей. У Гитлера больше не оставалось времени, распорядиться написать историю периода своего правления. А вот у Сталина и его последователей оно было. Так дважды был написан «Краткий курс истории ВКП(б)», соответственно по ходу ликвидации ведущих лидеров партии.

Советская версия «Истории Великой Отечественной Войны» была тщательно очищена редакторами политбюро от любых негативов. Об этом заинтересованный читатель стал узнавать с момента ликвидации советского строя. Эти знания черпались и из многих воспоминаний свидетелей, среди которых особое место заняла работа «Война и мы» издательства «Яуза».

Уважение к людям других рас, цвета кожи и национальности. Будучи верным членом Гитлерюгенда, во мне уже тогда стали появляться сомнения по поводу правоты обособления немецкого народа над другими. Развитое национал-социализмом учение о «неполноценности славянских народов» и ненависть ко всему еврейскому, я не воспринимал. Я желал завязывать знакомства с людьми и других народов, чему свидетельством является учебник русского языка, который я взял с собой на фронт.

За 6 лет плена я познакомился со множеством советских людей русской и других национальностей. Благодаря этому я еще больше убедился в том, что все народные группы одинаково ценны, и что в каждой из них имеется одинаковый процент святых и негодяев.

Это мое убеждение не изменилось и за 60 лет моей жизни после плена. Это касается и моих симпатий к русским людям.

Трудно поверить, но это множество раз подтвержденный факт, что такая симпатия могла возникать при тяжелейших жизненных условиях в советских лагерях. Похожий случай я видел несколько лет назад в одной из передач немецкого телевидения. Две немецкие женщины и один мужчина, которые провели в лагерях Воркуты каждый по 10 лет, посещали с бригадой кинооператоров места своего заточения. И тут мужчина сказал в камеру следующее: «Здесь я вкалывал десять лет при тяжелейших условиях, но несмотря на это я чувствую какую-то тоску по России».

Я его прекрасно понимаю.