Гостиница «Гранд-отель» находилась на Стабеллс-гате, почти на вершине холма.

Это было, как говорят, старинное, уважаемое заведение. Построенное в незапамятные года, фасад и номера являли собой классический континентальный буржуазный стиль, который здесь, в Хёнефоссе, городе еловых лесов, был не совсем уместен.

Проснувшись, я увидал под потолком люстру, скользнул глазами по пестрым обоям и вазе с цветами, стоявшей на дубовом комоде, и сразу вспомнил, что здесь жил отец. Он говорил об этом. На видеокассете. Говорил, что он поселился в «Гранд-отель», чтобы пустить Гюнн пыль в глаза. У него не было на это средств. Гостиница и теперь была весьма дорогая, но тогда, без сомнения, она была еще дороже.

Как я смог добраться до портье, спросить номер, занять его, принять душ и лечь, этого я не понимаю.

Но я не думал об этом.

Я лежал и оглядывал номер, пока меня не отвлек свирепый голод, терзавший мой желудок.

В ресторане, находившемся за стеной моего номера, мне подали лосиный бифштекс. Я выпил три стакана красного вина и старался не думать о подвале, Роберте и мальчике, плававшем в луже.

Опять принял душ. Заснул. Проснулся и снова подивился, что нахожусь в «Гранд-отеле». В этом роскошном номере.

Старомодном, думал я.

Два дня я только ел и спал. Медленно, волнами, ко мне возвращались силы.

Я проснулся, голова была ясная, нигде ничего не болело, свет бил в глаза. Сна не было и в помине, мне стало не по себе, и я снова закрыл глаза. Иначе мир вступает через глаза строевым маршем и полчища деталей начинают в голове военные маневры.

Через портье я заказал завтрак в номер, и горничная принесла мне бутерброд с креветками. Я все время лежал. Встретиться с ней глазами я не решался. Заговорить с кем бы то ни было казалось немыслимым. Что это за игра? Я не знал, каких слов она ждет от меня. Что вообще говорят люди? Что должен сказать я? Как только дверь открывалась, говорить становилось невозможно. Слова плавились в горниле рта. Глаза блуждали по стенам, по всему и ни по чему в частности.

Через три дня я вышел из гостиницы, купил в киоске газету и прочитал ее на скамье на торговой улице. Я не отвечал на взгляды девушек, которые поглядывали на меня с соседней скамейки. Не помню, что я читал, – фразы выплывали из тумана и уплывали в туман. Но мне было приятно сидеть там, читать об участниках спортлото, об американской внешней политике и различать в безымянной толпе, скользившей мимо, отдельные фигуры.

Я лежал и дремал в своем великолепном номере. Бродил по коридорам, вернее, крался по ним. Заглядывал в гостиные, в комнаты, если двери были приоткрыты. Где жили Гюнн и отец? Здесь? Или там? В том номере?

В голове звучало множество голосов, но я знал, что они говорят, не слушая друг друга; они кудахтали, кривлялись, передразнивали. Я знал, что в голове должен звучать только один голос.

Пусть кудахчут.

Они кудахтали о том, что никогда не кончается: о насилии и удовольствии, разрухе и порядке, о бесконечных звуках, о фразах, вмещавших в себя все, что ни есть на свете, о мыслях, которым нет конца.

Я был типографской машиной, выдающей полосы без начала и без конца.

Неожиданно я заснул, а проснулся почему-то под кроватью, где я лежал, уткнувшись лицом в сетку кровати.

Есть граница тому, что никогда не кончается.

Я знаю, где-то есть место, где нет ни звуков, ни голосов.

Я лежал под кроватью и думал о дружелюбии подвала.

Роберт склонялся над диваном и говорил:

– Я опять ухожу, сейчас.

У него было грустное лицо.

– Отец просил передать тебе привет.

Я лежал под кроватью и плакал.

Все кончилось.

На другой день я решил уехать.

Я позвонил маме. Голос у нее был слабый, она сказала, что тревожилась за меня.

– Где ты? – спросила она.

– В Хёнефоссе. Я в Хёнефоссе.

Короткое молчание.

– Ты говорил с ним, с Робертом?

– Да.

– У тебя странный голос, Кристофер.

– Со мной все в порядке, мамочка.

Откуда взялось это слово? Его произнес один из голосов. Мне не хотелось думать об этом; это не опасно, думал я, мамочка – это хорошо, теперь я ее всегда буду так звать. Брось, ты не выдержишь. Выдержу! Нет. Выдержу, если захочу.

– Все хорошо. Просто я немного устал.

– Теперь ты приедешь домой?

– Не сразу. Но скоро.

– Хорошо.

– Я должен кое о чем попросить тебя.

Я объяснил, что живу в гостинице и у меня нет денег. Она прервала меня прежде, чем я успел закончить фразу.

– Тебе нужны деньги?

– К сожалению…

– Все в порядке, Кристофер.

– Точно?

Она засмеялась, мне понравился ее переливчатый смех.

– Не волнуйся.

Потом она поговорила с портье и все уладила. Она перевела деньги на мой старый счет, который был все еще не закрыт. Я даже пококетничал с полной девушкой за стойкой. У меня вдруг появилось чувство, что я кого-то обманул.

Пока я расплачивался, я вспомнил о Гюнн Аск.

Я пошел в кафе и поговорил с той официанткой. Не глядя мне в глаза, она дала мне адрес Робертовой матери.

Гюнн Аск.

Ее квартира находилась в пыльном зеленом здании рядом с парковкой, между полицейским участком и Армией Спасения. Она жила на третьем этаже над магазином, который назывался «Азия – фрукты и овощи, продукты» и который именно этим и торговал. Я остановился и заглянул в магазин. За прилавком стоял мужчина. Он держал перед лицом газету, глаза прятались за первой страницей. Какое-то время я наблюдал за человеком, державшим перед собой газету.

Подъезд был узкий и серый, я слушал, как мои башмаки поскрипывают на каменных ступенях, и читал дощечки с фамилиями жильцов: Тур и Йенни Расмуссен, Дал.

Аск.

Я постучал, и она сразу открыла дверь; я понял, что она кого-то ждала. Ее взгляд скользнул с моих ботинок на лицо. Она с недоумением уставилась на меня:

– Роберт?

– Меня зовут Кристофер, – сказал я.

Она склонила голову набок. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя, справиться с удивлением. Но это длилось недолго, и она снова внимательно оглядела меня.

– Я не знала, что вы так похожи.

Изящная, темные волосы, зачесанные на одну сторону, как у пожилой Риты Хейуорт. Во всяком случае, она нисколько не походила на ту странную женщину из моих видений в подвале. Лицо под этой прической было самое обыкновенное.

Гюнн усмехнулась:

– Я видела твои фотографии, но тогда ты был маленький.

– Правда?

– Мне их показывал твой отец. Тогда вы с Робертом были не так похожи. Странно. Теперь вас просто не отличить. Вы совершенно одинаковые.

– Да, – сказал я. – Это странно.

– Что ты делаешь в Хёнефоссе?

– Ничего особенного.

– Роберта здесь нет.

– Мы вместе приехали. Я имею в виду, сюда. В Хёнефосс. Он хотел кое-что показать мне. Это было несколько дней назад.

– Понятно, – тихо сказала она.

– Но он исчез. Неожиданно. Я не могу его найти.

Она открыла двери в прихожую и в пустую гостиную. В комнате ничего не было. Никакой мебели: ни стола, ни стульев, ни ламп, ни часов, ни безделушек, – ничего, чем обычно бывают забиты гостиные; казалось, мебель оставила после себя пустое пространство, для которого раньше в квартире не было места. Пустое пространство прижалось к потолку. От пола шел запах зеленого мыла и нашатырного спирта.

– Зайди ненадолго.

Я последовал за ней в гостиную. Открытая дверь вела в кухню, где стояли швабра и ведро, на выскобленном кухонном столе лежали резиновые перчатки. Мы разговаривали, стоя посреди комнаты, голоса наши в этой пустоте звучали глухо.

– Ты переезжаешь?

Она пожала плечами.

– Чего он хочет? – вдруг спросила она.

– Прости?

– Ты пришел, чтобы что-то сказать мне? Если он не пришел сам, значит, ему что-то нужно, так было всегда. Можешь не разыгрывать вежливость. Просто скажи, что он поручил мне передать. Ему нужны деньги?

– Нет. Дело не в деньгах.

Она засмеялась, коротко и горько.

– Я не знаю, чем он занимается. Да и не хочу знать. Каждый раз, приезжая домой, он говорит, что хочет остаться. Но остается только на несколько дней. Он приезжает всегда усталый, занимает свою старую комнату и спит несколько дней подряд, а когда встает, просит дать ему в долг денег. Я всегда даю. Он уезжает, исчезает, возвращается и исчезает опять. Понимаешь? Я никогда не знаю, сколько времени он проживет у меня. Никогда не знаю, где он и чем занимается и сколько времени проживет дома. Однажды я пошла в тот подвал, который он снимает. Я уговорила домовладельца впустить меня. Ты не знаешь, чем он там занимается?

Я не поднимал глаз.

– Я тоже. Он собирает вещи, которые принадлежали отцу. Пачки сигарет. Старые фотографии. Тренировочный велосипед. Все это он нашел у меня в чулане и теперь устраивает что-то вроде музея… Не знаю… Я не могла долго там находиться. Там такая атмосфера. Так…

Она посмотрела на потолок, и мне захотелось погладить ее по щеке, по черным волосам. Но она уже опустила голову, и ее устремленный на меня взгляд был остр и непримирим.

– Когда твой отец исчез, я знала, что он никогда не вернется обратно. Никогда не сомневалась, что это навсегда. Когда люди исчезают подобным образом, они уже не возвращаются.

– Никогда?

– Никогда. Он сам сказал мне это.

– Что?

– Его всегда занимали такие вещи, исчезнувшие люди. Он читал книги об этом. Хотел сделать фильм о таких людях. Говорил, что, когда люди исчезают неожиданно, они никогда не возвращаются обратно.

– Он так сказал?

– Да, не знаю почему, – наверное, хотел подготовить меня. Во всяком случае, для меня это не было неожиданностью. Он принадлежал к такому типу людей. Которые исчезают и уже не возвращаются. По-моему, он не находил в этом ничего странного. Просто принадлежал к такому типу людей. Я знала, что в один прекрасный день он исчезнет.

– А Роберт тоже такой?

– Роберт всегда возвращается. Он не может долго отсутствовать. Он не похож на отца, хотя ему нравится думать, что похож. Роберт – ребенок. Скоро он опять уцепится за мою юбку. Но можешь кое-что передать ему, если захочешь. Когда он в следующий раз приедет сюда, меня здесь не будет. Передай ему это. Когда он в следующий раз приедет сюда, он меня здесь не найдет. Я больше не могу здесь жить. Я прожила в Хёнефоссе всю жизнь. Теперь я хочу увидеть что-нибудь другое. Новые места. У меня есть мобильный телефон, он может позвонить мне, если захочет. Но думаю, что некоторое время мне не захочется его видеть.

Я кивнул.

– Передашь это ему? У меня нет для него денег. И я здесь больше не живу.

Я выглянул в окно, парковка. Какой-то мальчик метал в деревянный столб карманный ножичек. Нож пролетал по воздуху и впивался в дерево. Мальчик с довольной миной смотрел на нож.

– Можно задать тебе один вопрос? – спросил я.

– Если хочешь.

– Он никогда не говорил тебе, что мы так похожи?

Она отвернулась.

– Мы не так много говорили об этом, – сказала она.

– Но ведь что-то он наверняка говорил?

– Да.

– Мне бы очень хотелось знать, что он говорил.

– По-моему, он чего-то боялся.

– Чего же именно?

– Тебе лучше знать.

– Что ты имеешь в виду?

– Он беспокоился о вас.

– Беспокоился? И все?

– Что тебе наговорил Роберт? Он все время придумывает новые истории об отце. Что происходит с мальчиками? Почему вы так и не становитесь взрослыми? Неужели вы никогда не научитесь жить сами по себе? Всегда будете искать что-то, что больше и сильнее вас?

– Не знаю. – Я отвел взгляд от ее лица.

– Где тебе! – Она подошла к мойке, открыла кран и стала набирать в ведро воду. Какое-то время я наблюдал за ее стройной фигурой, потом повернулся и вышел из квартиры.

В поезде по дороге в Осло передо мной маячило лицо Роберта. Он что-то нервно говорил, а я сидел и не понимал, почему мне хочется ему верить, именно ему, одному из самых ненадежных типов, каких я когда-либо встречал, почему мне хотелось верить именно ему? Его улыбке, нервной детской улыбке…

Он твой единокровный брат, думал я.

Он как две капли воды похож на тебя. Он – это вылитый ты.

Я поверил лживой истории, которая идеально подходила мне с моей трусостью и уклончивостью.

Роберт был фантастический лжец.

А я с удовольствием поверил ему. Поверил, что отец жил в Хёнефоссе и занимался какими-то революционными бунтарскими делами. Что он хотел вырваться. Потому и исчез: хотел отравить мир невероятными историями.

Эта ложь обладала магнетической силой.

Но на отца это не было похоже. Он никогда таким не был. Он не пытался ничего изменять. Он всегда носил одну и ту же одежду. Одни и те же брюки. Одни и те же мысли, привычки. Он принадлежал к тому типу людей, которые, в основном, почти не меняются. Ему и не хотелось меняться. Я думал о другом человеке.

Отец всегда был одним и тем же, и думаю, таким он и остался. Где-то на земном шаре он ходит в том же, в чем ходил всегда. В тех же джинсах. В Лагосе или в Маниле, в Кейптауне или в Дели. Теперь мне это было безразлично. Мне больше не хотелось разыскать его, поговорить с ним.

Меня не интересовало, что он делает или где живет.

Другое дело Роберт.

Он все время пытался придать миру новую форму. По-моему, ему была невыносима мысль, чтобы какие-то вещи навсегда оставались неизменными. Для него настоящим было только то, к чему он прикладывал руку, изменял. Переиначивал на новый лад. Этим он и занимался. Переиначивал. События. Людей. И места.

Роберт лгал не ради какой-то определенной цели. Ложь была для него оптимистическим способом бытия; если ему удавалось заставить кого-нибудь поверить в то, что он говорил, это сразу становилось как будто новым.

И он чувствовал себя богом.

Когда Роберт сказал, что знает, где находится отец, я был уверен, что он говорит правду, потому что мне хотелось этому верить, это было вполне правдоподобно, и потому в моей голове превратилось в действительность.

Я подумал: бог с ним. Не думай о нем. Отпусти его на все четыре стороны.

Я сошел с поезда на Центральном вокзале и слился с людским потоком, поднялся на эскалаторе в главный зал. Там я остановился перед киоском и долго читал первые полосы газет. Известный телевизионщик был арестован в связи с делом об эксгибиционизме. Меня раздражали жирные буквы, но оторваться от стенда с газетами я не мог.

Подняв глаза, я увидел Роберта: он стоял у полки с журналами в двух шагах от меня. Спокойно листал какой-то журнал. На нем была та же куртка, в которой он ездил в Хёнефосс. Он повернулся, и я увидел его лицо в профиль. Опрокинув стенд с газетами, я бросился к нему. Он обернулся прежде, чем мои руки сомкнулись на его горле: это был другой человек. С широким лбом и маленькими живыми глазками. Я перелетел через него и упал. Незнакомец раздраженно и испуганно смотрел на меня. Я вскочил и убежал из газетного киоска.

Кто-то сзади звал меня.

Между киосками и магазинчиками крики летели к потолку главного зала, раздраженный вихрь голосов исчезал в звуках моих шагов и дыхания.