36

Привет, Сара!

Четыре часа утра. На экране передо мной женская лодыжка. Свет от экрана падает на мое письмо. Тишина. Слышно лишь, как за окном ветер треплет кусты. Стены дома белые как мел. Я сижу на мягкой кровати, слегка утопая в ней. Раньше я никогда не был в этом доме. Я раздвинул тяжелые гардины, чтобы можно было смотреть во двор. Поднимаю глаза и смотрю на поросшие кустами горки, в темноте они похожи на человеческие головы. В этом доме пахнет нашатырем. Мне не страшно. А может, мне так страшно, что я этого не замечаю. Ты полагаешь, этого нельзя не замечать? Что мне хочется избавиться от этого чувства?

Думаю, мне нужно начать с начала.

Я пишу тебе, Сара, находясь там, где никогда не был. Не знаю, что будет дальше, что я сумею сделать. Почти половина пятого, а я все еще не сплю. За окном темно, но вот-вот начнет светать. Я жду, что серый предутренний свет скоро заблестит в моих глазах. Уже двенадцать минут пятого. Спать мне не хочется, и я сел писать тебе письмо. Начну с того, что случилось вчера вечером.

Итак, я начинаю с начала, о’кей, Сара?

Я открыл в Интернете галерею «Студио Ситрон». Поместил туда шесть моих лучших снимков и информацию: «Эти работы я посвящаю фотографу Виго. Я видел несколько твоих снимков и стал твоим поклонником. Можно мне показать тебе свои?» И послал на адрес Мартенса.

Я повалился на кровать и попытался уснуть. Но в голове у меня творилось что-то невообразимое, словно оттуда выходили лучи. Целых три года я каждый день думал про полицейского из П. Но теперь мне вдруг стало безразлично, найду я его или нет. Не знаю, почему у меня возникло такое чувство, Сара! Как часто повторяла тетя Элена: «Сама не помню, что это было…» Я стоял и смотрел на улицу. Дул сильный ветер. На тротуаре светился велосипедный фонарик. Я думал: как странно, что все это потеряло для меня значение — кровь, глаза, шило… Я допил сок и поставил стакан в посудомоечную машину. Из спальни Луси доносились тихие звуки музыки. Я был не в силах пойти к ней. Я сидел на стуле и смотрел на потолок. Где-то жужжала муха. Я попытался найти ее глазами, но свет, падающий с потолка, слепил мне глаза. Я почувствовал себя вовсе сбитым с толку, пошел и лег в пустую ванну. Лежал и думал… Мне захотелось запеть песню, дурацкую детскую песенку, — видно, я вовсе спятил. Я закрыл глаза и вообразил, будто я — старый чайник, который подпрыгивает на мелководье у берега. По крыше забарабанил дождь, а я все думал про старый чайник.

В три часа утра раздался звонок. Я проснулся, не понимая, где нахожусь. Но, услышав бой часов, понял, что я дома, в семье Йонсен, и что я заснул в одежде. Дверь в комнату Луси была открыта, свет там не горел. Я посмотрел на монитор. В камеру смотрел толстый парень с зачесанными назад волосами. Он сонным голосом спросил:

— Тобиас Йонсен?

— Да.

— Меня послал Виго Мартенс.

— Да.

— Он хочет поговорить с тобой.

— Да.

Не думая ни о чем, я вернулся в спальню и достал из пенала шило. Потом вынул ту самую пленку из своего потайного ящика и засунул в карман трусов, надел куртку и запихал шило во внутренний карман, оно как раз поместилось.

Машина стояла в темноте. Мы пересекли знакомый перекресток под рекламным щитом, который я видел раньше. В окнах телекомцентра я увидел отражение черной машины и своего лица.

Мы въехали в туннель. Шофер бросил на меня быстрый взгляд. На другом освещенном перекрестке я прочитал текст рекламы «Адидас». Скоро машина свернула с главной автострады и осторожно покатила вверх по узкой гравиевой дороге к гребню горы. Теперь я уже не знал, где нахожусь. Дорога пролегала между поросшими кустами холмиками. Здесь не было ни фонарей, ни световой рекламы. Впереди возвышалась гора. Я оказался далеко от города Шофер сбавил скорость. Наконец мы въехали на освещенную площадку перед белым домом. Шофер открыл дверцу машины. Мне на лицо закапал дождик. Я стоял и смотрел на дом, на окна на заброшенный сад по обе стороны гравиевой дорожки. Шофер нажал пульт и открыл дверь. Я вошел в темную парадную. Никого. Лицо шофера было мокрым от дождя. Ветер играл полами его куртки. Я вошел в дом, двери затворились с каким-то свистом.

На потолке зажегся свет. Я остановился, потом сделал шаг назад. Свет впереди меня стал слабее, а свет ламп позади ярче. Свет ламп как будто следовал за мной. Мне это что-то напомнило, Сара, но что именно — не могу сказать. На стенах висели портреты легендарных фотографов — Мэна Рэя и Хельмута Ньютона.

— Как тебе это понравилось?

— Что «это»?

— Ну, дом.

Голос прозвучал из громкоговорителя на потолке. Голос взрослого мужчины, высокий, певучий.

— Красивый дом, — ответил я.

— Я — Виго.

В коридоре наступила тишина.

Дело было ночью.

Я кивнул, хотя и не знал, видит он меня или только слышит.

— В конце коридора ты найдешь лестницу, а на втором этаже — спальня. Дверь спальни открыта. Надеюсь, ты хорошо выспишься.

Громкоговоритель замолчал.

В коридоре были четыре запертые двери и крутая лестница. Я поднялся по ней и увидел открытую дверь. Постоял и посмотрел внутрь темной спальни, на дверной косяк, не решаясь войти; мне казалось, эта комната проглотит меня.

За дверью я нашел выключатель, нажал его, и комната стала ослепительно белой. В углу стояла кровать. Стол. На столе графин и стакан. Над столом — фотография пентакс-камеры. На стене напротив вмонтирован экран. И больше ничего. Кровать. Экран. Ночной столик с графином и стаканом. Верхний свет. Фотография камеры. Я вошел в ванную. Там пахло лимонадом и яблоками. Мраморная ванна и стеклянный шкафчик. Я открыл кран и ополоснул лицо и руки теплой водой. В кармане куртки лежало шило. Я направил на руки струю горячей воды и почувствовал, что дрожу. У меня дрожали руки и все тело. Я посидел несколько минут на краешке ванны.

Я не знал, что будет дальше и что я смогу сделать.

Сна у меня не было ни в одном глазу, хотя я не спал всю ночь. Несколько раз я принимался смотреть в окно. Дул сильный ветер, я видел, как над кустами пронеслось маленькое деревце.

Экран был темный. Я лежал на кровати, уставясь на белый потолок. Льющийся с потолка неяркий свет был приятен для глаз. Мне казалось, я смогу заснуть с открытыми глазами. Через пару часов экран тихонько зажужжал и свет на потолке постепенно стал ярче. На экране показалось худощавое лицо. Светлые, как лен, волосы. Тонкие губы. В его взгляде было что-то ущербное, жалкое, Сара, словно он постепенно слепнул. Послышался тот же звонкий голос:

— Ты спал?

Он улыбнулся. Я знал, что это был он, хотя не узнал его лицо. Но не сомневаюсь в том, что это Петер Фем. Он же полицейский из П. Он же фотограф Виго Мартенс. Или Снетрам.

Он продолжал говорить:

— Это не видеозапись, Тобиас. Я нахожусь в другой половине дома и смотрю на экран, подключенный к камере в этой комнате. К сожалению, не могу пожать твою руку. Ведь ты позволил бы мне сделать это?

Он говорил очень вежливо. Я не ожидал, что он окажется таким рафинированным. На нем была белая рубашка. Волосы гладко зачесаны.

— Я — Виго Мартенс, — сказал он.

Я посмотрел на жесткие волоски, торчавшие из его ушей. Внезапно я почувствовал ужасную слабость, мне казалось, что я вот-вот свалюсь с кровати, пролечу по комнате и упаду ему на лицо. Я уцепился за кровать.

— Я посмотрел твои снимки. Они сделаны на высоком художественном уровне. Но скажи мне, есть ли у тебя что-нибудь, что ты боишься показать?

— Что ты имеешь в виду?

— Твои снимки… похоже… я ошибаюсь.

У меня пересохло во рту.

— Не понимаю.

— Может, ты мечтал сделать какие-то фотографии и не сделал… Хочешь, я помогу тебе?

У меня зачесались глаза и закружилась голова.

— Спасибо. — Я заморгал.

— Я хочу предложить тебе работать у меня, Тобиас.

— Что?

— Позволь сделать тебе конкретное предложение. Даю слово, ты будешь зарабатывать больше, чем где-либо. А пока что не хочешь ли провести здесь пару дней, покуда не уляжется непогода? Чувствуй себя как дома.

— А почему?

— Мы потолкуем позднее.

Лицо исчезло.

На экране снова появились лодыжки. Я потер глаза. Пока он говорил, я напряженно думал. Мне казалось, будто я знаю о нем все. Нет, я хочу сказать, что он знает обо мне все. Ведь я не узнал его. Это было так давно, возможно, он изменился. Мне кажется, он болен. Когда он говорил, я не мог вспомнить, зачем приехал сюда. Подумай, Сара, что если бы я все забыл! Если бы остался жить в этом доме, в этой комнате! Забыл бы тебя, забыл, зачем явился сюда! Я посмотрел на лампу на потолке. Желтый свет стал слабее. Я уверен, что там установлена камера.

Я снова лег на постель. Решил разработать план, как ослепить его. Я достал ручку и бумагу и набросал план. Не очень-то сложный.

1. Подружиться с ним.

2. Ослепить его.

3. Незаметно исчезнуть из дома.

Я прочитал план и решил, что он вполне подходящий. Потом скатал бумагу в маленький шарик, обсосал хорошенько, чтобы он стал мягкий, и проглотил.

Я лежал на кровати и думал о Филиппе и Эве. Пытался забыть все за несколько минут. Фотографии, которые я послал Мартенсу, поездку сюда, этот дом и синие холмы, поросшие кустарником. Я лег на живот, положил голову на подушку и стал думать о тебе. Но не смог представить твое лицо. Оно было какое-то неясное, будто чья-то рука махала перед ним, словно кто-то медленно стирал ластиком твои глаза, подбородок… Это было невыносимо, Сара. Я встал и начал искать бумагу, чтобы написать тебе. На полке над ночным столиком я нашел старое «вечное перо», лист бумаги и принялся писать.

37

Милая Сара.

Уже восемь утра, снова подул сильный ветер, правда не такой сильный, как раньше, но его завывание проникает мне в самое сердце. Облака клубятся над холмами, закрывают вершину горы и снова возвращаются и повисают над холмами. У меня болят глаза. Я так проголодался, что съел листок бумаги. По глупости. У бумаги был привкус чернил, хотя я не писал на ней. Закончив каждое предложение, я останавливаюсь и думаю про свой живот. В животе у меня урчит. Не знаю, продолжать мне писать или пойти поискать кухню.

Я сидел на кровати и обдумывал свой план. Потом лег и стал растирать живот. Наконец встал, чтобы проверить, лежит ли все еще шило в кармане куртки. Когда я повернулся, то уставился прямо в лицо Мартенса на экране. Сейчас оно казалось бледнее и изможденнее. Глаза широко раскрыты. Он попытался улыбнуться. «Не заметил ли он чего-нибудь? — пробормотал я себе под нос. — А вдруг заметил?» Мартенс посмотрел в сторону, словно в его комнате находился еще кто-то. Но никого не было видно.

— Ты очень бледный, Тобиас.

— Бледный?

— Ты хорошо выспался?

Я пожал плечами.

— Тебе наверняка любопытно узнать, почему я пригласил тебя сюда Ведь мы с тобой незнакомы. Хочешь посмотреть мои снимки? Я всегда интересовался фотографией. Рассказать тебе одну историю? Что? Ты не ответил. Ты очень бледный, Тобиас. Родители подарили мне камеру, когда я был еще мальчишкой. Собственно говоря, мне подарил ее отец. Он тоже любил фотографировать. Мою мать… это не интересовало.

Но, по правде говоря, он не был моим отцом. Я хочу сказать, в социальном и эмоциональном смысле — да, но не в биологическом. Своего биологического отца я не знал, никогда его не видел. Во всяком случае, фотоаппарат дал мне приемный отец. И кто же еще может подарить ребенку фотоаппарат, как не отец? Спроси, и я дам точное определение слову «отец». Это взрослый мужчина, который дарит ребенку фотоаппарат. Ну, в общем, я получил фотоаппарат от этого мужчины. Я был тогда ребенком, нет, скорее подростком. По сути дела, я еще не дорос до юноши. Я пребывал в переходном возрасте. Может, я был так неуверен в себе, потому что я был не тем и не этим. У меня было такое ощущение до того, как получил от отца фотоаппарат. Ясное дело, я тут же начал фотографировать. Что стал бы делать ты на моем месте? Я имею в виду, если бы получил шикарный фотоаппарат. Хотя меня вечно мучило какое-то беспокойство, это не помешало мне тут же начать фотографировать. Я полюбил этот фотоаппарат, Тобиас. Я принялся рьяно снимать все, что видел вокруг, — лужайку в парке, машину отца, свою кровать и письменный стол, плакат с любимыми футболистами. Глядя на снимки, я думал, что это мой мир, только мой и больше ничей, я был его хозяином. Я создавал его. Я снимал свои руки, коленки, которые смотрели друг на друга. Держал камеру перед собой и фотографировал свое лицо. Рассматривая снимки, я понял, кем хочу стать. Позднее я начал потихоньку снимать свою сестру. Я любил эту камеру. Я уговорил свою первую возлюбленную позволить мне сфотографировать ее живот. Мне очень нравился этот снимок. Эта девушка была тяжело больна. Я поступил в полицию, Тобиас, и на много лет забросил фотографию. Я видел криминальные снимки, отвратительные. Не хочу говорить с тобой о вещах, которые заставляют человека делать подобные фотографии. Несколько лет назад я проходил мимо одного магазина. На витрине я увидел фотоаппарат, похожий на тот, который получил от своего отца. Я зашел и купил его. Это была камера «Хассельблад». Я стал перебирать свои старые снимки. Они показали мне, насколько я изменился. Это были фотографии другого человека Я смотрел на них с удивлением. Неужели это я? Это были мои снимки. Прекрасные снимки. И я снова начал фотографировать, я не хотел делать подобные снимки. Не знаю, были ли они правдивыми. Но они были правдивее меня. О, я знал, что это единственное, для чего есть смысл жить. Создавать фотографии безобразные и успокаивающие душу. Я остановился, не давая себе упасть сквозь годы. Остановился у пропасти. Впервые в жизни я почувствовал, что переполнен чем-то новым. Переполнен до краев.

Он внезапно замолчал. Послышался щелчок, и лицо Мартенса, его голос исчезли. Несколько минут я сидел неподвижно, уставясь на темный экран. Я пытался думать о том, что услышал. Но чуть погодя понял, что он не сказал ничего существенного. Он этого и хотел, Сара, чтобы я сидел и размышлял над его пустой болтовней.

В доме было тихо. Доносилось лишь завывание ветра. Я сидел и прислушивался, надеясь различить еще какие-нибудь звуки: гудок локомотива, крик, тихий свист, звон металла, разбивающего стекло! Но в доме царила тишина, я ничего не слышал, кроме ветра.

С.

Я заснул и проснулся, засыпал и просыпался. Мне приснилось, будто у меня дырка в голове и я спятил.

Я вспотел и чувствовал себя разбитым — наверно, у меня поднялась температура.

Мне снились странные сны, Сара, видно, потому, что я заболел. Я сидел в партере старого театра, в третьем ряду, на седьмом месте, как раньше, и смотрел на обитые бархатом кресла. Голова у меня была маленькая, детская, глаза сильно болели, словно хотели вырваться из глазниц на свободу. Посреди сцены стояла на четвереньках моя мама. Она громко и раскатисто хохотала. «О-о-о, какая она очаровательная!» — пробормотал я. Я встал и помахал ей. Лица ее я не разглядел, только широко раскрытый рот, который рявкнул:

— Иди сюда, мой маленький поросеночек!

Она хрипло захохотала, словно грубая баба.

Казалось, ее голос доносился откуда-то из старого колодца. Я гордо прошел между рядами, поглаживая на ходу спинки кресел, и подошел к ней. Продолжая стоять на четвереньках, она хохотнула и показала мне одну грудь, из которой текло желтое молоко.

— Иди к маме, поросеночек!

Я нагнулся над ней. От нее пахло маслом. Я проворно схватил ее мокрую грудь и стал мять, чмокая губами, нагнулся, чтобы поцеловать сосок, и стал целовать, целовать его, гладил грудь, сосал желтое молоко и рыгал. Мне хотелось пить еще и еще. Я смеялся про себя.

— Ну вот, я задала своей сиське хорошую трепку, — довольно хмыкнула она.

И тут я заметил на ее груди красные полосы от моих пальцев и просиял от удовольствия. Я снова нагнулся и посмотрел маме в лицо.

— Ни у одной женщины в мире нет такого потрясного фейса, как у моей мамы! — громко крикнул я.

Ее рот открывался и закрывался, словно она что-то хотела сказать. Но вместо этого только рыгала. С минуту я стоял, представляя себя новорожденным. Молоко. Грудь. Пальцы, гладящие с любовью мою маленькую голову. Внезапно, услышав сзади какие-то звуки, я обернулся и посмотрел вниз, на зрителей. Зал был полон нарядных людей. Улыбающихся лиц. Они поднялись со своих мест. Они хлопали, весь зал хлопал. Звуки аплодисментов нахлынули на меня, и я заплакал.

Проснувшись, я почувствовал легкую тошноту. Я написал это письмо, и это мне немного помогло. Однако не знаю, пошлю ли тебе его, может быть, не следует писать все что думаешь.

Не знаю, почему мне это приснилось. Не думаю, что это в самом деле была моя мама.

Какая-то женщина во сне загримировалась под Веронику и пыталась обмануть меня.

Сделаю небольшую паузу. Напишу еще что-нибудь позднее.

Снова принялся писать. За окном светло. Холмы стали светло-серыми. Ветер утих, моросит дождик. У меня все еще кружится голова от этого сна. В животе урчит, я все время думаю о еде. Представляю себе пирожные с кремом, булочки с изюмом и горький миндаль. Я несколько раз вставал с постели, подходил к двери и выглядывал в коридор. Выйти я не посмел. Мне кажется, эта лестница сломает мне ноги. Хочется что-нибудь рассказать тебе, Сара, но не знаю что.

Просто жду.

Ну, я пошел.

Я вернулся. Времени у меня мало, Сара, потому расскажу коротко.

Я подошел к двери и толкнул ее. Мне так хотелось есть, что страх пропал. Дверь распахнулась, я вышел в коридор, спустился по лестнице, прошел по коридору первого этажа и увидел кухню.

В холодильнике стоял кувшин с йогуртом. Сел за длинный деревянный стол и стал есть. Я ужасно проголодался. Мне казалось, в жизни не ел ничего вкуснее этого нежного йогурта с привкусом ванили. Густая жидкость обволакивала язык, я закрыл глаза, наслаждаясь замечательным вкусом. Из-за этого йогурта я не расслышал ее шагов. Открыв глаза, я увидел светловолосую девушку. Вздрогнул и уронил стакан на пол. Девчонка засмеялась. Я посмотрел на разлившийся йогурт. Он слегка дрожал на полу. У меня вдруг начали сильно подергиваться веки.

— Меня зовут Пиа, — сказала она сонным голосом.

Я кивнул и спрятал мокрые руки под столом, пытаясь не показывать виду, что растерялся.

Поморгал, чтобы заставить веки перестать дергаться.

У девушки короткие светлые волосы, круглое смазливое личико. Пухлые губы и зеленые глаза. На ней был комбинезон, надетый на голое тело. Руки у нее красивые, тоненькие.

— Привет.

Она таращила на меня глаза и молчала, смотрела на меня как-то загадочно. Я ломал голову, не зная, что сказать.

— Мне нравятся твои снимки.

Я в одно мгновение вытер йогурт с левой ладони и потер глаза обеими руками.

— Что?

Она продолжала пялиться на меня. В кухне стояла тишина. Веки у меня дергались.

— Фотографии.

Она улыбнулась, не зная чему:

— Ты не хочешь?..

— Чего?

— Сфотографировать меня?

Я был вынужден сказать что-нибудь кроме «чего?». Подумал и решился:

— Откуда ты знаешь, что я фотографирую?

Снова молчание. Пухлые губы. Пристальный взгляд. Загадочное лицо.

— Мне рассказал Виго. Мне нравятся фотографии.

Комната наполнилась крошечными точками, белыми и фиолетовыми, они мелькали у меня перед глазами, кружились вокруг девушки.

— Ты знаешь Виго? — спросил я.

— Я — его племянница.

Я поднял руки к лицу и снова потер глаза. Теперь я видел нормально.

Девчонка усмехнулась и тоже заморгала. Блеснул ряд белых зубов. Голос у нее был сонный, приятный.

— Не знаю, где он сейчас. Может, где-то в доме, а может, за границей. Он там часто бывает.

— За границей?

— Разумеется, он все время on-line, наблюдает за своим домом, даже находясь за границей. У него там возлюбленная, хотя точно я не знаю.

«Успокойся, успокойся!»

Я спокойно кивнул. Я не знал, о чем говорить, но молчать не мог.

— А какие снимки ты любишь? Как мне снимать тебя, что ты хочешь? — спросил я, кашлянув.

— Не скажу, пока ты не пообещаешь.

Я посмотрел на ее худенькие плечи. Она походила на одну из моих моделей.

— Вообще-то я фотомодель.

— Модель?

— В Интернете наших снимков нет.

Я сидел, вытаращив глаза, с липкими от йогурта руками, и думал, что мне не следует откровенничать с ней. Ничего хорошего этот разговор не сулил.

— Наших?

— Виго любит старинные фотографии.

Я быстро нагнулся, поднял с пола стакан и поставил его подальше от себя на стол.

Она подмигнула мне.

— Хочешь посмотреть кое-что интересное? — спросила она, улыбаясь.

Когда она отвернулась, я вытер пальцы о скатерть.

Мы пошли по коридору в студию. Пиа что-то фальшиво насвистывала. Вообще она странная девчонка! Фотостудия — огромная белая комната. Благодаря высоким окнам здесь прекрасное естественное освещение. На длинной скамье лежали камеры и фотолампы. У торцевой стены, рядом с черным занавесом, очевидно закрывавшим вход в лабораторию, стоял архивный шкаф.

— Так ты хочешь увидеть кое-что интересное?

Она раскрыла одну папку и стала сосредоточенно перебирать снимки. Потом, уже без улыбки, протянула мне фотографию. Я долго смотрел на снимок, мой взгляд осторожно скользил по нему. На снимке она с печальным видом сидела на стуле, держа в руках фотографию, на которой, улыбаясь, стоял маленький белокурый парнишка.

Я уставился на нее.

— Это Симон, — сказала она и хохотнула.

Я кивнул, разинув рот.

— Я сразу узнала тебя, — ухмыльнулась она.

Я заставил себя не смотреть на ее сияющее лицо, Сара, и попытался говорить серьезным тоном:

— Что он рассказывал обо мне?

— Я не знала, что это ты, пока не увидела тебя в кухне.

Я подошел к скамейке и сделал вид, будто разглядываю камеры.

— Ты давно познакомился с Виго? — спросила она.

— Недавно.

Она тихонько подошла и встала за моей спиной:

— Ведь ты не из П., не правда ли?

Я повернулся к ней.

— Почему ты так думаешь? — улыбаясь, ответил я.

Она пожала плечами:

— Сама не знаю. Ты не похож на местного.

— Я всегда жил здесь.

Она придвинулась ко мне чуть ли не вплотную. От нее пахло лимонадом и яблоками. Мы стояли и смотрели друг на друга.

— Хочешь посмотреть другие снимки?

— Нет.

По дороге из студии я пытался обдумать ситуацию, но почему-то думал лишь о ее платье на фотографии. Такого унылого платья я еще не видел. Мне хотелось сказать ей, какой печальной она в нем выглядит, но казалось, будто все слова, которые я собираюсь произнести, уже сказаны кем-то другим.

— Между прочим, я должна дать тебе вот эту фотографию.

— А что это за фотография?

— Это тебе от Виго.

Я взглянул на снимок: Виго Мартенс в ванне.

Пиа улыбнулась.

Я перевернул фотографию.

«Чувствуй себя как дома».

Пиа запрыгала вниз по ступенькам. Я стоял у двери в спальню с фотографией в руке. Ее хрупкое тело замелькало на винтовой лестнице. И мне показалось, будто она прошептала:

— Увидимся позднее.

Я думал про шило, когда сидел на кровати, когда лежал в постели, когда смотрел на холмы, на то, как ветер, завихряясь, гонит песок и щебень вдоль дорожки. Я думал про шило, когда лежал в шикарной ванне и ждал, что лицо Мартенса вот-вот вынырнет на экране.

Время от времени я чувствовал, как тишина дышит во мне, словно глубоководная рыба или невидимое легкое. Я замер, тишина заполнила все мое тело, я закрыл глаза и заскользил в никуда. Больше никто не говорил, никто не размышлял, никто ничего не делал. В тишине ничто не шевелилось, я слышал лишь свое дыхание. Экран в спальне начал показывать фотографии, черно-белое порно без лиц. Каждую двадцатую секунду появлялась новая картинка. Я с тревогой смотрел на экран, думая, что вот-вот снова покажется белобрысая голова Виго Мартенса. Я сидел и бесконечно долго ждал, словно надеясь, что этот болтливый дьявол может разом положить всему конец — поездке в П. и пребыванию в этом доме. Между тем, я начал пристальнее рассматривать фотографии. На всех снимках было одно и то же тело. У этой женщины был шрам на колене, родинка на бедре и еще одна родинка на левой груди. Ее маленькие ножки что-то напомнили мне. Снимки менялись через равные промежутки времени. Увидев ее ноги в третий раз, я понял наверняка. Маленькие ноги. Тело Юлии стало неизвестным ландшафтом. Она не была самой собой. Она стала атласом. Ландшафт ее тела был помещен в атлас с черно-белыми снимками. Я не знаю, Сара, что он имел в виду, но мне было невмоготу смотреть на это.

Ноги. Руки. Бедра. Подмышки. Коленные чашечки. Живот. Груди. Зад. Затылок. Пупок. Ступни.

Но ни на одном снимке не было лица. Я подумал о диафрагме, отрезавшей плоть Юлии.

На экране появилось приторно-смазливое лицо Пии.

— Думаю, тебе понравится мое предложение, — прощебетала она.

— Почему ты так решила?

Она засмеялась, но смех прозвучал как икота.

— По-моему, снимки будут отличные.

— А почему?

— Сейчас пойду наведу марафет, и ты посмотришь.

Она замолчала.

А я посмотрел на холмы.

— Чуть погодя я приду в студию, — сказала она и пошла к двери.

Я кивнул.

— Между прочим, — сказала она и снова повернулась к камере, — Виго сидит в кухне. Он хочет поговорить с тобой.

Я никогда не обдумывал, как ослеплю его, Сара, никогда не думал об этом как о чем-то реальном. Теперь я думаю, что это будет трудно.

А сейчас, Сара, я должен идти. Я сложил листки и сунул их для верности под футболку.

39

Милая Сара.

Море спокойно, качки нет. Это ты можешь видеть по моему почерку. Название корабля — «Секонда». Он бело-голубой и вовсе не похож на судно, на котором я приплыл в П. три года назад. Этот корабль намного больше. Я лежу в грузовом отсеке трейлера между ящиками с видеофильмами и журналами. Мы уже далеко в открытом море. Здесь, в трюме, стоит целый ряд трейлеров. Шоферы ходят взад-вперед между машинами, чтобы занять денег или отдохнуть в кабине. Через тридцать шесть часов корабль придет в порт Одера, а затем грузовики разъедутся по своим маршрутам. Я нашел путевой лист, когда прокрался в трюм. Я уезжаю от всего — от экранов П., от семьи Йонсен, которые понятия не имеют, куда подевался их приемный сын. Может, когда-нибудь я пошлю им открытку со словами: «Спасибо за все». В просвете между ящиками мне видна часть кабины и время от времени мелькают шоферы. Они, поди, поднимаются на первую палубу поддать в кафе, лица у них красные и опухшие. Водитель трейлера, где я прячусь, молодой парень со светлыми пушистыми волосами. Он не знает, что везет в своем фургоне зайца, и никогда не узнает. В Одере я тут же смоюсь.

Здесь жарко. Наверное, погода, переменилась. После шторма наступила жара. Сейчас ночь. Прямо под трейлером то и дело стучит какой-то агрегат, наполняя трюм грохотом. Время 02.16, мои часы тихонько тикают. Я пишу при свете карманного фонарика, который нашел в машине. Шофер, наверное, скоро примется его искать. Вокруг темно, как в кармане.

Тебе, Сара, поди, интересно, как я попал сюда и вообще что случилось. Я не могу рассказать все подробно, потому что здесь очень тяжело писать.

Милая Сара, ты наверняка понимаешь, что я имею в виду, когда говорю: этому никогда не будет конца. Нынче ночью это приснилось мне впервые за три года. Я уже начал об этом забывать. Я каждый день думал о человеке, который убил Юлию, но не вспоминал ее, удары, кровь, бетонный пол. Думал только о нем. О том, что я сделаю с ним. Но сегодня я проснулся рано в трейлере и не мог думать ни о чем, кроме одной истории.

Эта история похожа на вымысел.

Хочешь ее послушать?

Однажды давным-давно двое детей стали свидетелями сцены, в которой участвовали человек с камерой, обнаженная фотомодель и еще один человек, наблюдавший за ними и стиравший пот со лба. Дети лежали на чердаке и подглядывали. Они смотрели на голую модель, на ее груди, на пучок рыжих волос между ляжками. Дети улыбались друг другу, чувствуя, как у них в низу живота ползают мурашки. И отчего бы это? Человек с камерой сделал много снимков, он заставлял модель проделывать странные вещи, и дети начали плакать. Но их никто не слышал. Человек с камерой был занят, он снимал голую женщину. Модель была занята, выполняя то, что ей велел фотограф. Она закрыла лицо руками, не желая показать, что ей больно. Человек, который стоял в тени, пялился на голое тело. Дети плакали. Их никто не слышал. Потом мальчик перестал плакать. А может, он вовсе и не плакал. Может, плакала только девочка. Мальчик не плакал. Он смотрел вниз на человека с камерой. Человек сделал много снимков. Модель тихо плакала. Девочка тихо плакала. Мальчик думал о человеке с камерой. Он думал о том, что это злой человек. «Зло похоже на солнце, — думал мальчик, — оно светит так же ярко, как солнце, и люди стремятся укрыться под деревьями, в тени домов, потому что боятся обжигающих лучей. Я хочу убить солнце». Когда мужчина израсходовал пленку и модель перестала плакать, мальчик вышел из укрытия. Он стал говорить с человеком, с этим злым человеком, с солнцем. Посмотрев на большого мужчину, мальчик понял, что не сможет убить его. «Я хочу быть таким, как ты», — сказал мальчик. Мужчина улыбнулся и потрепал его по голове. «А почему ты этого хочешь?» — спросил он. «Потому, что ты сильный и делаешь страшные снимки. Потому что ты такой же сильный, как солнце». Человек с камерой улыбнулся. «Сначала ты должен потренироваться». — «Потренироваться?» — спросил мальчик. «Ты должен много лет фотографировать все, что красиво, — ответил он, — а уж потом снимать крутое». — «Я хочу снимать только крутое, — ответил мальчик, — я ненавижу все красивое». Человек с камерой покачал головой и засмеялся. «Не годится ненавидеть красивое, — сказал человек и потрепал его по голове, — там, откуда я родом, любят все красивое. Мы любим красивое так сильно, что забыли: ужасное, непристойное тоже красиво. Непристойное Бог создал, чтобы люди обнаружили красивое. Если повсюду было бы лишь прекрасное, люди не знали бы, что такое непристойное». — «Значит, Бог создал непристойное, чтобы соблазнять слабых?» — «Не знаю», — ответил человек с камерой и пошел прочь. Но мальчик последовал за ним, потому что хотел быть таким же сильным, как солнце, и не думал больше о девочке, которая лежала и плакала.

Это сказка, которая мне приснилась, Сара.

Я целый день думал о ней и сейчас чувствую себя разбитым. Я лишь хочу вернуться в Одер к маме, к тете Элене и к тебе. Иногда мне кажется, что ты не получила мои письма и что все, кого я знаю в Одере, умерли или исчезли и это моя вина. Но стоит мне закрыть глаза, как я вижу вас перед собой и вы улыбаетесь мне.

Тебе не к чему знать то, что случилось в П. после того, как я приехал сюда. Больше это не имеет значения. Но для того, чтобы ты ничего не боялась, я объясню тебе. Мне не страшно рассказать это тебе, Сара.

Но ты должна обещать сохранить это в тайне.

Я не знаю, что у него было на уме. Думаю, он болен. Он такой худой. Кости так и выпирают из кожи. Может, он заключил пари. Наверное, если бы я не поднялся и не вошел в ванную, он сделал бы что-нибудь с девушкой, которую зовут Пиа. Уверен в этом. Не знаю, что он задумал. Но скорее всего он предполагал, что я попытаюсь войти туда.

В кухне я нашел точно такую же фотографию Мартенса, лежащего в ванне. На оборотной стороне я прочел те же слова: «Чувствуй себя как дома». Я стоял и думал о Виго и Пие, об этой странной надписи. Я знал, что Пиа мне врала, но не знал почему. В ушах у меня звенело. Я поднялся по лестнице и услышал в конце коридора шум воды. Дверь в спальню Виго была открыта. Я вошел туда. Прокрался по персидскому ковру. Из кранов лилась вода. Он лежал в ванне, лицо у него было закрыто лоскутком ткани. Я беззвучно проскользнул туда. Казалось, он лежал и ждал. У меня в руках было шило. Он тяжело дышал под мокрой тряпкой. Я определил, где находятся его глаза, и поднял шило. Оно показалось мне тяжелым как свинец. И тут я понял, что Виго видит меня сквозь ткань. Он не шевелился, и мне почудилось, что он улыбается и кротко смотрит на меня. Все замерло — и в моей голове, и во всем мире. Я не шевелился. Я держал шило в руке. Виго внимательно разглядывал меня. Все замерло, мне казалось, земля перестала вертеться и все остановилось. Ветер стих, дождь перестал капать, остановились машины, люди и собаки, застыли волны. Но вот тишина нарушилась. Я не помню, закричал ли он, — кажется, нет. Думаю, он захныкал. Его голова окунулась в воду, и вода стала красной.

Я опустил шило в ванну, рывком вытащил пленку из кассеты и швырнул ее в воду. Я услышал легкий всплеск и увидел, как она шевелится на дне между его ногами. Потом я вышел в спальню и увидел на экране монитора лицо Пии. Половину ее лица пересекала огнестрельная рана. Гример наложил на рану тень. Получилось здорово. Я подумал, что у нее красивое лицо.

Я распахнул дверь из кухни в сад и пробрался сквозь заросли малины и изгородь из кустов сирени, между тисовыми деревьями, кустами красной смородины. Все переплелось в этой густой чаще. Наконец я добрался до забора, перепрыгнул через него и пошел по прогулочной дорожке. Она тянулась между холмами, поросшими кустарником, и терялась в сосновом бору. Я пошел по дорожке между толстыми стволами, а потом пустился бежать. Я ощущал прилив сил, чувствовал себя сильным, Сара. Мне казалось, я смогу бежать много дней подряд. Я больше не был слабаком. Я перепрыгивал через поваленные деревья, мчался по крутым склонам и ни разу не упал. Силы у меня было хоть отбавляй. Я выбежал к воде. Передо мной лежала прозрачная водная гладь. Над верхушками деревьев светила зеленая луна. Смеркалось. Дорожка тянулась по берегу озера. Я стоял неподвижно, пытаясь отдышаться. Потом побежал снова, но, огибая озеро, я споткнулся и упал между корнями деревьев и камнями у кромки воды. Во рту у меня пересохло, я наклонился и стал пить. Вода была ледяная, свежая, и от холода у меня сжало горло. На верхушке одного дерева сидела, словно замерев, птичка. Я пошел дальше в темноту мимо стволов, отмеченных крестами. На противоположном берегу озера я услышал шум мотора. Наконец я вышел на дорогу. Мимо меня проехал трейлер, а я стоял и смотрел на портрет фотомодели Яни на задней стенке трейлера вместе с рекламой молока. Я пошел по дороге. Через несколько минут я оказался на автобусной остановке и вошел под навес отдохнуть. Там сидела маленькая светловолосая девчонка. На ней была корона принцессы и голубое шелковое платье с золотыми звездами и блестками. Запыхавшись, я остановился и посмотрел на нее. Корона сидела у нее на голове немножко криво.

— Привет! — сказал я.

Она взглянула на меня подозрительно. Я сел на скамейку рядом с ней и спросил, ждет ли она автобуса. Она кивнула и посмотрела на дорогу.

— Какая ты нарядная, — сказал я.

— Я была на конкурсе принцесс.

— В школе?

— Нет, в другом месте.

— Понятно.

— Это такой центр.

— Центр принцесс?

— Нет, конкурсный центр. Там организуют разные конкурсы.

— И ты выиграла?

— Нет.

Вид у нее был печальный. Корона съехала набок, а в платье с блестками она казалась бледной и одинокой.

— Я чуть не выиграла.

— Главное не в том, чтобы выиграть, — попытался я успокоить ее.

Она посмотрела на меня:

— Почему ты дрожишь?

Я взглянул на свои руки и увидел, что они в самом деле дрожат. Руки так и тряслись у меня на коленях. Я улыбнулся ей:

— Я очень долго шел и замерз.

Она поморщилась:

— Но ведь вовсе не холодно.

Я закрыл лицо руками.

— Ты чем-то огорчен?

— Я пытаюсь унять дрожь. У тебя никогда не стучали зубы?

— Бывало такое.

Я отнял руки от лица. Девчонка уставилась на меня. И в ее ясном и гордом взгляде было что-то, что раздражало меня.

— Почему ты сидишь здесь одна?

Она встала со скамейки и вышла на дорогу посмотреть, не идет ли автобус.

— Он сейчас должен подъехать, — сказала она.

Я тоже поднялся, подошел к ней и поправил корону. Она улыбнулась. На вершине холма показался автобус. Его фары освещали дорогу. Девочка вышла на середину шоссе и подняла руку. Замигала фара, указывающая направление, и автобус подкатил к остановке. Девочка достала кошелек. Потом повернулась ко мне:

— А ты не поедешь?

Я покачал головой.

— Ну пока.

Она вошла в автобус и подала монету улыбающемуся шоферу. Я стоял перед навесом и смотрел вслед автобусу, который катил в сторону города. Потом вернулся под навес, лег на скамейку и закрыл глаза, мне захотелось уснуть и увидеть прекрасный сон. Но перед моими глазами возникло лишь улыбающееся под тряпкой лицо Мартенса, и я услышал его голос: «Молодец, Симон». Я пошел по дороге по направлению к городу. Темнота, ночь, лес, асфальт и фонарные столбы, реклама пепси, дизельного масла, портреты светловолосых фотомоделей, проезжающие мимо легковушки и автобусы — все внезапно оказалось где-то далеко, словно между мной и остальным миром возникла невидимая пленка. Я шел по дороге, и плакал, мне было ужасно жаль себя, я чувствовал себя самым одиноким человеком на свете. И все из-за мертвого полицейского. И тут я понял: это не я отомстил ему. Виго смотрел на меня сквозь мокрую тряпку и кротко улыбался. Он этого хотел, Сара, чтобы я стоял там с шилом в руке, чтобы я ослепил его. И я подумал про себя: «Он хочет, чтобы ты шел по этой дороге и плакал, и думал о том же, о чем тогда думал он, чтобы твоя голова медленно наполнялась мыслями, которые раньше принадлежали ему».

Я пришел в город ночью. Были видны только неоновая реклама и экраны. Я шел по торговым улицам к гавани, и мой взгляд скользил по великолепным телам. Какой-то мужчина вышел из красной будки со счастливым фей-сом. Я остановил его и спросил, который час. В гавани возле здания таможни горел фонарь. В проходах между кранами дул мягкий соленый летний ветер. Я лег на картонный ящик, накрылся с головой курткой и уснул.

Проснувшись, я уставился на кран, поднимающий болтающийся контейнер. Поодаль два человека грузили ящики в трейлер. Я смотрел, как они работают, и решил, что мне тоже нужно начать носить ящики в трейлер и попасть на борт судна. Я восхищался движениями мужчин, их мускулами и терпением. Руки, ящики, причал, ящики, руки, трейлер, пристань. Работа шла все быстрее и быстрее. Как в динамичном фильме. Я решил, что у меня наверняка не все ладно с глазами, и отвернулся. Но когда я направился к судну, вроде бы все стало опять в порядке. Ведь ты сама знаешь, Сара: все, что ты видишь, связано с миром невидимыми нитями, но рано или поздно эти нити развяжутся, и мы поплывем к облакам.

Это мое последнее письмо тебе, Сара. Ведь теперь, хотя и не очень скоро, я смогу увидеть тебя собственными глазами.

С.

40

Первое, что он разглядел в проемы между ящиками, был туман. Сквозь туман виднелась гавань с судами и рядами контейнеров с грузчиками в оранжевых комбинезонах, кранами и кривыми вывесками экспедиционных фирм. Шофер завел мотор, и через пару минут машина оказалась на берегу. Он лежал, прижавшись лицом к ящику, и смотрел на гавань, на туман, на машины и краны, на таможенников, которые махали, подавая знак, чтобы трейлер отошел в сторону. Машина остановилась. Шофер открыл дверцу и вышел, держа в руках бумаги, и пошел с таможенником в их контору.

Он спрыгнул со ступеньки, ноги у него вдруг ослабели, голова стала странно легкой, и он чуть не рухнул на асфальт.

Он сидел в автобусе, прижав лицо к стеклу, и вглядывался в туман, но различал лишь силуэты города. На мгновение он испугался. Город. Маркусгатен, мать, тетя Элена и Сара. Все заволокла дымка, все заглотила темная пасть, которую Симон однажды нарисовал.

Чуть позже он уже шел по центру Одера Вокруг были новые заведения, новые рекламные щиты, новые фотомодели и новые будки на перекрестках. Но он их не замечал, он смотрел прямо перед собой, на свои ноги, на асфальт, на улицу. Еще через десять минут он оказался на Маркусгатен. Здесь была квартира Вероники и Элены.

Он пошел медленно. Подошвы прилипали к асфальту. Он волочил ноги, словно они были чугунными. Он чувствовал ужасную усталость и был вынужден остановиться. В горле у него пересохло. Увидев какой-то дешевый ресторанчик с полузасохшими растениями в витрине и неоновой вывеской над входом, он вошел внутрь и велел толстой хозяйке принести ему лимонад. Она посмотрела на него и плотоядно улыбнулась. Ее жирные губы искривились. Он вдруг понял, что заказал лимонад на своем родном языке, и она приняла вежливую интонацию за приглашение к флирту. Он схватил стакан, что-то пробормотал и уселся в угол. Он провел там больше получаса, глядя исподволь на пожилую пару, которая тихо беседовала в другом конце зала. На голове у женщины был черный платок, а мужчина с непроницаемым лицом курил дешевые сигары и пускал дым перед собой. Симон выпил лимонад и поспешил проскользнуть мимо стойки бара.

— Заходи еще, красавчик! — крикнула ему хозяйка.

Ее слова он услышал, уже выскочив на улицу.

Теперь он зашагал по Маркусгатен быстрее. Небо над ним было в серо-лиловых разводах. Пройдя мимо дома номер сто, он остановился и огляделся. «Этого здесь раньше не было», — подумал он. И тут он заметил на земле монетку, нагнулся, поднял ее и повертел в руке. На противоположной стороне улицы в окне второго этажа отодвинулась занавеска. Симон увидел в окне детское лицо. Ребенок уставился на него. Лицо исчезло, и чуть погодя через дорогу перебежал рыжий мальчуган. Мальчишке некогда было завязывать шнурки, он наступил на них и чуть не растянулся посреди улицы, но ухитрился догнать Симона и попытался вырвать у него монету.

— Это моя монетка! — крикнул мальчуган, и его маленькое лицо злобно искривилось.

Он посмотрел на нижнюю челюсть мальчишки, на пятна грязи на щеках, растертые кулаками, и блестящие глаза.

— Отдай монетку, она моя!

Симон взглянул на монетку и спрятал её в кулаке.

— А ты можешь это доказать?

Мальчишка выругался.

— Это моя монетка, я потерял ее сегодня. Отдай!

Симон пошел дальше, сжимая монету в кулаке. Мальчишка орал ему вслед, но он спокойно продолжал идти.

— Вор!

Из арки вышла женщина с корзинкой. Она подозрительно посмотрела на него. Он прибавил шагу.

Возле старой ярмарочной площади стояла телефонная будка. Он вошел в нее, закрыл дверь и фазу почувствовал запах абрикосов. На аппарате стоял бумажный пакетик. «Удача», — подумал он с усмешкой и взял пакетик. Абрикосы были сочные, сладкие, с привкусом меда. Он жадно съел два абрикоса. Потом нашел в порванном каталоге фамилию и номер телефона матери. Он вспомнил, что раньше никогда не звонил ей, и посмотрел на ржавую монету, которую сжимал в руке. Набрал номер.

— Алло.

— Кто это? — раздался низкий голос матери.

— Это я.

— Кто?

— Это я, Симон.

На мгновение на другом конце линии воцарилась тишина, затем раздался гудок. Несколько секунд он стоял, прислушиваясь к телефонному гудку, потом повесил трубку, повернулся и вышел из желтой будки и только тогда заметил, что всё еще держит во рту абрикосовую косточку. Он вынул ее изо рта указательным и средним пальцами и с силой швырнул, косточка со стуком упала на асфальт.

Подойдя к дому номер двадцать четыре, он остановился и уставился на узор оконной решетки квартиры полуподвального этажа, его взгляд скользнул по арке, по облупившемуся фасаду доходного дома. Он посмотрел на карнизы и окна, на гардины за оконным стеклом на третьем этаже. В комнате Вероники на окне стоял кактус.

Он нагнулся над решеткой полуподвального этажа квартиры справа от арки и сквозь запыленное стекло увидел, что в комнате сидят двое. Он отшатнулся. Раньше он представлял себе, как мать обнимает его и целует, как Сара смотрит на него с несказанным любопытством, но теперь, когда он на самом деле стоял перед своим домом и видел близких, это ошеломило его. Он снова медленно наклонился к решетке и стал вглядываться в полутемную квартиру. На старом синем диване лежала девушка, она слушала радио. На носу у нее были очки, волосы она собрала в слегка растрепанный узел на макушке. Перед ней лежала книга. Ее глаза блестели за стеклами очков. Рядом с ней сидел мужчина в мятом халате и смотрел на экран телевизора. Девушка подняла голову и сказала что-то мужчине, скорчив гримасу.

Он шмыгнул под арку, в нос ему ударил кислый, тошнотворный запах окурков и пыли. Во дворе ничего не изменилось — засохшая груша, заброшенный садик, скамейка, загаженная голубями, велосипедный штатив. Он осторожно сел на скамейку, словно боялся, что она сломается под ним. В окне кухни зажегся свет и показалась голова. Чья-то рука сняла что-то с полки со специями. Элена наклонилась и открыла окно. На руке у нее была красная сыпь. Он услышал голос Элены: «Где мускатные орехи?» И снова наступила тишина. Она прислушалась и снова крикнула, еще громче. Он подумал о вкусе мускатных орехов.

41

Трое ухажеров, три парня из первого класса гимназии, ворвались во двор на мопеде, держась друг за друга, и резко затормозили возле велосипедного штатива. На Симона они не обратили внимания, не удостоили его даже взглядом. Все трое были навеселе. Ребята соскочили с мопеда в облаке паров бензина и рванули к входной двери подъезда, откуда был ход в полуподвальную квартиру.

В мгновение ока он оказался у двери и уставился на стоявших на нижней площадке парней. Они, хихикая, привели себя в порядок и нажали кнопку звонка. Чуть погодя человек в халате открыл дверь. Он смерил парней взглядом с головы до ног, пожал плечами и крикнул:

— Сара! Тут три лоботряса хотят поговорить с тобой! Думаю, они не лотерейные билеты пришли продавать. — И он снова смерил их взглядом.

Себастиан повернулся к ним спиной. Три лоботряса с усмешкой посмотрели на торчащие из-под халата волосатые ноги. В дверях показалась Сара. Она взглянула на лоботрясов сияющими глазами:

— В чем дело?

— Ни в чем.

— Никак вы напились?

— Хочешь прокатиться с нами?

— А куда вы собрались?

— На вечеринку. Там всего навалом.

— Чего «всего»?

— Вина залейся.

— Не могу.

— Почему?

— Я обещала матери помочь, когда она придет домой.

— Ну тебе же хуже. Мы сваливаем.

— А кто там?

— Где там?

— Кто стоит наверху?

— Понятия не имеем. Эй, кто ты там, черт побери?

— Не орите, мой дядя не в духе.

— А чего этот парень там стоит?

— Почем я знаю, я думала, он пришел с вами.

— Эй, ты! Чего пялишься? Ты что, живешь здесь?

— Жил раньше.

Лоботрясы поднялись по лестнице и протиснулись мимо Симона, скорчив ему рожи.

— Желаем тебе классно провести вечер, Сара!

Она вышла за дверь и посмотрела вверх, в его сторону.

— Когда именно? — спросила она.

— Что?

— Когда ты жил здесь?

— Три года назад.

Он побежал вниз по лестнице, но тут на него упала тень стены, и он остановился. Тень походила на холодный мешок, и он подумал, что ему никогда не удастся избежать этого: темноты, страха, мешка.

Она отодвинула носком соринку на полу. Симон вышел из тени. Он хотел что-то сказать, но сумел только кашлянуть. Она взглянула на него и тихонько сказала:

— Я тоже жила здесь три года назад.

— Знаю.

Снова молчание.

— Откуда мне знать, что ты говоришь правду?

— Мою мать зовут Вероника.

— Тебе мог это кто-нибудь сказать.

Он покачал головой.

— Почему я должна верить тебе? Я о тебе ничего не знаю. Почему я должна верить твоим словам?

— Я помню многое.

— Что ты помнишь?

— Разное.

— Что, например?

— Твой телескоп. — Он посмотрел на нее и добавил: — Черные дыры.

Ее взгляд заскользил по его лицу.

— Ты рассказывала мне про звездные туманности и черные дыры.

— Ты, наверное, с кем-то говорил.

— Я ни с кем не говорил, кроме тебя, Сара.

— Я не верю тебе, — сказала она и попятилась к двери, прислонилась к косяку, и теперь, при падающем из квартиры свете, он отчетливее разглядел ее лицо.

— Ты получила письма? — спросил он.

И она закрыла глаза.

42

— Вот я положу руки тебе на глаза.

— Да.

— Теперь тебе лучше?

— Да.

— Точно?

— Да. Теперь мне совсем хорошо.

— Теперь ты видишь ее?

— Что вижу?

— Звездную туманность.

Он кашлянул и улыбнулся:

— Кажется, вижу.

— Вот и хорошо.

Она наклонилась и поцеловала его в щеку, и ее поцелуй расползся горячей сыпью по коже, обжигая ее. Он встал.

— Что это?

Она лежала на кровати, положив руки под голову. Ее свитер был коротковат и обнажил белую полоску кожи между краем свитера и поясом брюк. Пупок: темный глаз.

— Ничего, — ответил он и закрыл глаза.

Он медленно придвинул лицо близко к ее телу. Он услышал, как она тихонько засмеялась.

— Теперь я вижу ее, — сказал он.

— Что?

— Звездную туманность.

— Ты видишь ее?

— Да.

— А сейчас?

— Вижу ее все лучше и лучше.

Он осторожно придвинулся ближе к ней.

— А сейчас?

Симон почувствовал, что она прильнула лицом к его лицу. Разгоряченный от ее запаха, от дрожи во всем теле и в голове, он придвинулся к ней еще ближе. Он весь горел. Кончик его носа ощутил тепло щеки Сары.