27 июля
Лишь после короткого утреннего сна у них возникло ощущение, что они вступили в новый день. Лизи разбудил шум воды в душе. Обычно ее душ не издавал никакого шума, разве что душ принимала она сама. Наверное, поэтому шум просочился в ее сознание и разбудил ее.
Лизи приготовила кофе. Август вышел из ванной, обернув бедра полотецем. Лизи уставилась на него и не могла отвести взгляд. Я просвещенная, эмансипированная, городская, свободная женщина, сказала она себе, почему же я на него таращусь?! Она отродясь не видела такого сильного мужчину. Более мускулистых — может быть, таких Фрицев из фитнес-студий, которые на самом деле влюблены лишь в самих себя и в сексе заняты в первую очередь тем, что любуются своей красотой. Но у Августа были мышцы, развившиеся от работы. Лизи так и подмывало подойти и потрогать. Соотношение мускулов и жил кажется великолепным, подумала она, но вместе с тем чувствуешь себе мясником, разрабатывающим рецепт колбасы.
— Ну что? — спросил Август.
— Я как раз спрашиваю себя, какой должна быть встреча с Фредом.
— Жаль, что в Берлине нет по-настоящему холодной воды, — ответил Август, пропустив ее слова мимо ушей.
Лизи тоже смыла с тела длинную ночь, насколько это было возможно. Потом попросила Августа втереть ей немного мази черного корня.
— Я все еще чувствую боль, — сказала она, — но уже никакого сравнения со вчерашней!
— Неудивительно, — сказал Август, — у меня целебные руки.
— Что, серьезно? Ты можешь исцелять?
— А то! — Август засмеялся. — Ну почему ты веришь во все, что тебе впаривают?
Потом они пили кофе. Лизи включила компьютер. От дочери пришел коротенький мейл, но Лизи и тому была рада, ведь она знала, что написать мейл для твиттерящего фейсбучного поколения — равносильно тому, что отправить рукописное письмо с маркой и почтовым штемпелем. Лизи считалась с тем, что молодежь теперь другая. Она ничего не имела против техники. Просто сама она не интересовалась ею.
— Откуда у тебя такой компьютер, — спросил Август, — из технического музея?
— Это мне брат подарил. Его детям он уже больше не нужен.
Они поискали в Интернете Фреда Фирнайса, Альфреда Фирнайса, стихи Фирнайса и так далее. Лизи вздыхала, как школьница, когда всплывали картинки с Фредом. Август вздыхал, что компьютер такой тормозной:
— Если я пойду по Берлину пешком наугад, я найду его быстрее.
— Может, нам ничего другого и не останется. В телефонной книге адреса нет. Попробуй еще раз позвонить ему, пожалуйста!
Август набрал номер, который сохранил у себя в мобильнике.
— Автоответчик. Пойдем к этой Сюзанне, — сказал Август. — Она знает, где он живет.
— Она мной манипулировала. Нами манипулировала. Фредом и мной!
— Ты сама позволила ей собой манипулировать.
— Да!
— И за это ты на нее особенно в обиде. Но это твои проблемы.
— О’кей. — Это был семинар позитивного самопознания, самокритично подумала Лизи. Это не означало: о’кей, все в лучшем виде, а как раз напротив: какая беспросветная задница, но о’кей, разглядим-ка ее вблизи.
— Хорошо, — добавила она на сей раз с отчетливой дерзостью, — тогда поехали в издательство. Понятия не имею, там ли она, вроде бы ее издательство прогорело.
— А мы не можем пойти пешком?
— Август, мы в большом городе. Отсюда до центра бежать два часа.
— Я не хочу бежать, я хочу идти.
— Тогда предлагаю тебе вот что: поедем до Александерплатц на метро, а потом дойдем пешком до улицы Тухольского.
— У меня нет ни поводка, ни намордника.
— Ты и без намордника не так уж страшен.
Какой-то пожилой господин в метро хотя и сделал попытку выговорить Августу за свободно идущую собаку, но Август только глянул на него со всей строгостью, и речь господина, начатая как обвинение, превратилась в смущенное заикание. За исключением этого эпизода, Айша встречала только друзей и с удовольствием давала погладить себя школьникам, которые использовали каникулы, чтобы поехать в парк или куда-нибудь искупаться.
Айша не отходила от левой ноги Августа, она даже искала телесного контакта с ним, когда они, сделав маленький крюк мимо театра Фольксбюне, шли ради Августа по Аугустштрассе, направляясь к относительно тихой улице, на которой располагался офис издательства.
— А что самое особенное в Берлине? — спросил Август с некоторой растерянностью.
— Наверно, то, что нет ничего особенного, — ответила Лизи. Сердце ее колотилось, когда она нажимала на кнопку звонка рядом с табличкой издательства.
Прозвенело открывающее устройство, и они поднялись наверх. Наверху в дверях стояла Сюзанна и устало улыбалась.
— Лизи.
— Сюзанна.
Они обнялись. Не так, будто ничего не произошло. А так, что приветствие и примирение шли рука об руку.
— Это Август. А это Айша.
— А! Чудесная собака! — воскликнула Сюзанна. — И знаменитый Август! Ведь Фред в вас форменным образом влюбился.
— Он что, голубой? — спросил Август.
— Ничуть. Это я имела в виду скорее метафизически.
— Мета или физически, а теперь скажи Лизи, что ты меня не подкупала.
— Но я же вас первый раз вижу!
— И дай нам адрес и домашний телефон Фреда. Потому что я должен свести их вместе. — Он кивнул головой в сторону Лизи.
— Хорошая мысль, — холодно ответила Сюзанна. — Но пока нельзя. Фред должен писать. Сегодня в четыре он должен принести мне свою книгу.
— Мне на это более-менее плевать, — сказал Август. — Мне нужен номер телефона, и сейчас.
— А мне на это, — сказала Сюзанна, — плевать стократ.
Тут Лизи невольно рассмеялась, а Август, который не привык к тому, что последнее слово оставалось за кем-то другим, добавил:
— Если б ты знала, насколько мне плевать на это!
— Тогда почему ты в Берлине? — спросила Сюзанна.
— Фред спас мне жизнь. Я подумал, хорошо, тогда я спасу его любовь. Но если ты хочешь знать мое мнение, он чокнутый. Лизи с ним намучается.
— Я тоже это говорила. — Сюзанна почувствовала поддержку. Вообще этот Август ей нравился. В кои-то веки перед тобой человек, с которым знаешь, на что рассчитывать. Боже, как она намучилась со всеми этими «катастрофическими Майерами»!
— Хорошо, — сказал Август. — Тогда подождем до четырех.
— Если Фред придет, — сказала Сюзанна. — С ним ведь никогда не знаешь.
— А ты как считаешь? — тревожно спросила Лизи.
— Я думаю, придет, — сказала Сюзанна.
— Ну, тогда вы мне, может, покажете еще что-то интересное в Берлине. Пока что я не увидел ничего. Ну, что-нибудь вроде Эйфелевой башни, или площади Святого Марка, или Бродвея.
— Самое крутое в Берлине то, что тут, собственно, нет ничего крутого, — сказала на сей раз Сюзанна.
— Ну круто, — заметил Август. — Тогда выкурим по одной.
Он извлек из кармана штанов свой кисет и достал самокрутки. Накурившись всласть, он сказал:
— Я проголодался. Может, в Берлине есть какая-нибудь интересная харчевня?
— Я закажу нам столик в Борхарде. Тогда мы сможем показать нашему гостю хотя бы Жандармский рынок, — сказала Сюзанна.
— В Борхарде? — Лизи выказала некоторый ужас. — Но мы же хотели поесть сегодня, а не через три месяца.
Сюзанна ненадолго скрылась в соседней комнате, чтобы спокойно позвонить.
— В тринадцать часов, — хладнокровно сказала она, вернувшись.
Лизи по-настоящему удивилась:
— Как тебе это удалось?
— Я заказала столик на имя Бреда Питта, — сказала Сюзанна. — Это всегда срабатывает. Никто не хочет упустить Бреда.
— А кто будет платить? — спросила Лизи.
Сюзанна извлекла из сумочки пятисотевровую купюру.
— Склеила и поменяла.
Лизи пристыженно улыбнулась.
Они спустились в метро и вышли на «Французской улице». Август смотрел на большой город любопытными и слегка покрасневшими глазами.
Когда они вошли в ресторан и спросили столик для мистера Питта, на них хотя и посмотрели немного недоверчиво, но все же наградили местом у окна.
Сюзанна взяла устриц, выставленных на этажерке, Лизи — карпаччо из кролика, а Август заказал сливочного масла к хорошо наполненной корзинке с хлебом.
— А то жалко оставлять.
И пока Сюзанна и Лизи решали, не заказать ли в качестве главного блюда шницель, Август попросил кровяной колбасы.
— Эльзасцы, не эльзасцы, а колбасу-то кровяную сделают нормально. А вот шницель я есть не буду, потому что настолько хорошего шницеля, чтоб соответствовал такой цене, вообще не бывает!
Когда принесли закуски, Август взял у Сюзанны одну устрицу:
— Надо же когда-то и попробовать.
Подражая Сюзанне, выхлебал ее. Лицо его скривилось. Он выплюнул устрицу себе в ладонь и отдал ее Айше.
— Тьфу, черт! Собаке такое нравится, но человек не может это есть!
Он быстро заел этот привкус бутербродом. Принесли вино. Поскольку этикет корректного поведения с дамами за столом еще не утвердился даже в ресторанах высокой категории, кельнер показал бутылку Августу.
— Сау-виг-нон! — растерянно прочитал Август, выделяя каждый слог.
Когда кельнер налил ему, он возмутился:
— Эй, парень! А женщинам! Один я пить не буду!
— Ты должен попробовать, — взмолилась Лизи.
Август сделал глоток.
— Сойдет.
Вино было выпито быстро, и была заказана вторая бутылка.
— А я думал, у тебя нет денег, — заметил Август.
— У нас в Баварии говорят: пропала корова, пропадай и теленок. Это значит, что уже все равно.
— Можешь не объяснять, — сказал Август. — В Австрии тоже есть такая поговорка.
Щеки у них разрумянились, вино их развеселило, и они расшалились. Лизи громко хохотала, когда Август ел свою кровяную колбасу руками и спрашивал у кельнера, в чем маринуется шампанская капуста — в «Моэт-э-Шандо» или в «Тэтэнже».
Сюзанна поперхнулась. Названия элитных шампанских Август произнес безукоризненно. Она сказала посреди всеобщего веселья:
— Август, вот ты и попался. Ты знаешь французский. Прямо в глаза тебе заявляю: ты родом из хорошей семьи и получил классическое образование.
— Да брось ты, — сказал Август. — Я, конечно, веду себя как дурак, но это не обязательно значит, что я дурак. Я с удовольствием пью шампанское после работы в лесу. «Моэт-э-Шандо», но иногда и пиво «Гессер».
Было видно, что Август не хочет углубляться в эту тему. Но и без того уже было пора возвращаться в издательство.
Когда троица брела по Жандармскому рынку, Август настоял, чтобы купить у знаменитого шоколадника пару сладостей, которые сам же и съел в метро, закатывая глаза от удовольствия.
— Котик-лакомка, — улыбнулась Сюзанна.
— Ты думаешь, он придет? — спросила Лизи.
— Да, — ответила Сюзанна.
— Слава богу, я напилась, — простонала Лизи.
Когда тоннель подземки их выплюнул, пришлось прищуривать глаза. Берлинская хмарь прояснилась.
— Я тут подумала, — сказала Сюзанна. — Вам сейчас не стоит идти со мной. Нам надо недолго побыть с Фредом наедине. Пожалуйста. Я его к вам пришлю.
— Куда? — спросила Лизи, упрямо и разочарованно.
— У тебя же мобильник с собой?
— Разумеется.
— Ну вот. Ты покажешь Августу Берлин, а потом я назначу вам место встречи.
— Я уже знаю Берлин, — сказал Август, желая поддержать Лизи.
— Например, Унтер-ден-Линден, Под-Липами — предложила Сюзанна.
— Липы я тоже видал, — сказал Август.
Поскольку Лизи в этот момент очень заинтересовалась выкладкой в витрине, а вернее, своим отражением в ней, Сюзанна смогла ненадолго отвлечь Августа в сторонку.
— Слушай, Август. Ты должен взять в свои руки все, что касается этой парочки. Иначе ничего не выйдет. Ты же их знаешь. Когда увидишь ангела, о’кей?
— Какого ангела?
— Внимание, она идет. — Сюзанна обратилась к Лизи: — Волосы лежат хорошо.
Лизи обличенно улыбнулась:
— А если он туда не пойдет? Я хочу сказать, ведь в твоем офисе Фред, так сказать, в ловушке.
— Вот именно, Лизи. А это нехорошо. Фреда никогда нельзя ни к чему принуждать. Даже если ему просто посоветуешь какой-то фильм, и то он чувствует себя притесненным. Порекомендуешь книгу — ему кажется, что ограничивают его свободу. Поверь мне, Лизи, пусть лучше он бегает за тобой.
— Это точно, — подтвердил Август. — До чего бы мы дошли, если бы женщинам приходилось бегать за мужчинами?
— А если он не захочет за мной бегать? — укоризненно спросила Лизи, но на Сюзанну это не подействовало:
— Тогда, дорогая Лизи, просто забудь о нем.
— Ты права, — сказала Лизи. Чтобы тут же снова впасть в сомнения: — А что с нашим договором?
— Забудь про наш договор.
— Ты считаешь, что я могу сказать ему правду? — недоверчиво спросила Лизи.
— Можешь говорить ему, что хочешь. Даже правду.
— А что мне делать до этого?
— Покажешь нашему гостю все, что надо увидеть в Берлине. — Сюзанна коротко махнула на прощанье рукой. — Приятной прогулки. Пока.
Когда Сюзанна в шестнадцать часов свернула на улицу Тухольского, ее быстрым шагом обогнал мужчина и приветливо с ней поздоровался:
— Госпожа Бекман! Добрый день!
— О. Это вы.
— Кажется, вы не очень рады меня видеть.
— А вас это удивляет?
— Честно говоря, нет.
Поскольку то был не Альфред Фирнайс, а д-р Майнинген из банка.
— Но очень любезно с вашей стороны, что вы прилагаете усилия лично.
— Мы всегда хорошие партнеры для наших клиентов, госпожа Бекман.
Ах, как я ненавижу этих подлиз, подумала Сюзанна, но, с другой стороны, этого не отнять: в то время как другие кредиторы уже после третьего напоминания стояли под дверью с судебным исполнителем, банк необычайно долго сохранял терпение. Но для Сюзанны не было тайной, почему д-р Майнинген сопровождает ее к офису. Ей удалось лишь отсрочить платежи, отодвинуть на потом, что, без сомнения, тоже было связано с рухнувшей инфраструктурой ее издательства.
— Могу я предложить вам кофе, господин доктор Майнинген? Кофемашина и кресло для посетителей у меня еще остались.
— С удовольствием.
Директор филиала вежливо ждал, пока Сюзанна подаст кофе и усядется напротив. Пока кофемашина нагревалась, Сюзанна позвонила Альфреду, но тот, разумеется, не взял трубку.
— Госпожа Бекман, к сожалению, должен вам сообщить, что больше не могу брать на себя ответственность за ваш кредит перед нашим головным учреждением, иначе всю сумму взыщут с нашего отделения. К сожалению, завтра мне придется совершить необходимые действия.
— Что это означает конкретно?
— Я могу говорить с вами откровенно? — Сюзанна терпеть не могла риторических вопросов, поэтому ничего не ответила. Но д-р Майнинген и не ждал ответа:
— В ходе производства по делам несостоятельного должника начинается процедура принудительной продажи недвижимости с торгов.
Сюзанна побледнела. Естественно, она всегда знала, что когда-нибудь кто-нибудь посягнет на квартиру, которую купил ей когда-то отец и в которой она обустроила офис издательства. Но «когда-нибудь, кто-нибудь» звучало намного лучше, чем принудительная продажа недвижимости с торгов.
Она положила перед директором филиала запланированную на осень предварительную программу издательства. На титульном листе красовалось фото маленького озера, на заднем плане — горы. Деревянные мостки над водой, на них — два полотенца, синее и белое.
— «Любовь среди рыб», — сказала Сюзанна. — На этом мы уже сейчас заработали больше, чем составляют все задолженности издательства. Предварительные заказы просто не с чем сравнить.
— Вы об этом уже говорили, — сказал д-р Майнинген, — но тут все же оставалась одна маленькая проблема…
Сюзанна посмотрела на часы. Была половина пятого.
— Маленькая, я бы даже сказала, почти несущественная проблема состояла в том, что книга еще не была написана. Я говорю была, потому что теперь она написана, и через несколько минут я буду держать рукопись в руках.
Было глупо, что он позвонил Августу. По-идиотски, по-дурацки глупо и убыточно. Убыточно, это слово любила употреблять Шарлотта, когда ее что-то не устраивало. Но художник — изначально убыточное существо, иначе бы он не был художником.
В кризисе гнева у Фреда случился приступ тахикардии. Ему вспомнилась больничная докторша, и он подставил свою пылающую голову под струю холодной воды, при этом почему-то в голове всплыла странная фраза, сказанная внучкой докторши: Если я не знаю, что мне делать, я говорю с маленькой феей, которая живет у меня в сердце. И получаю ответ.
Фред с благодарностью подумал о днях, проведенных в хижине на берегу горного озера.
Тишина наполнила его.
Волна тоски прихлынула к его сердцу.
Мара, Мара, Мара…
Дух озера снизошел на него, так он сформулировал это для себя, может быть, и по-дурацки, но это соответствовало его чувству. Твердому, прямо-таки непоколебимому чувству, что никакое он не ущербное существо, а божье творение. Не отделенное от мира, а связанное со всем на свете.
Это было вчера вечером. Фред стоял у открытого окна, глубоко дышал, и, словно по волшебству, его затопило потоком благодарности и желанием вернуть миру — да что там миру, всей вселенной! — хоть что-то. Какое ему дело до козней, до спеси других? В этот миг он был не в состоянии как-то связать с собой эту алчность к деньгам, к признанию, к тому благоговейному трепету, который люди называют любовью.
В экстазе восторга, который Фред не мог, да и не хотел себе объяснить, он приступил к работе. Оказалось совсем не трудно вызвать свои озерные настроения, это срабатывало с какой-то магической точностью. За несколько часов Фред восстановил все свои сожженные стихи. К полуночи все было готово. Он устало лег в постель, однако творческое упоение не давало ему уснуть, он вновь и вновь вскакивал, чтобы исправить какие-то строчки, и потом, до наступления рассвета, возникло еще семь новых стихотворений.
Проснувшись во второй половине дня, он первым делом покосился на новое электронное устройство, которое за минувшую ночь стало его другом. Он вскочил, открыл файл — и с некоторым удивлением увидел, что новый сборник стихов готов и сохранен.
Правда, эйфория сменилась досадой. И, выключая устройство, он не понимал, с какой стати ему передавать эти тексты Сюзанне Бекман. В конце концов, я художник, а не наемный писарь, которого можно шантажировать мерзкими ультиматумами, сказал себе Фред. Где же респект?!
— Хочешь прокатиться на прогулочном катере по Шпрее?
— Это наверняка прекрасно. Но знаешь, Лизи, я и вода — это история далеко не любовная.
— Может, ты хочешь в музей Боде?
— Нет.
— А в Пергамский музей? Он знаменит на весь мир!
— Нет.
— В музей исламского искусства?
— Только если туда пустят Айшу.
— Такое даже представить невозможно.
— Я не очень люблю музеи.
— Я тоже. Август, а можно тебя спросить? Из какой семьи ты родом?
Август примолк, поглядел прямо в глаза Лизи и многозначительно вздохнул:
— У меня есть родители.
— И кто они по профессии?
Август понимал: Лизи не отвяжется.
— Моя мать была поварихой, а отец князь.
— Князь?
— Князь, которому у нас принадлежит вся земля. По крайней мере, те земли и леса, которые не принадлежат Церкви.
— Так вот почему у тебя такое царственное имя! Август!
— Нет, Августом меня назвали потому, что я родился в августе. Так уж принято в Африке. И у нас в Альпах.
— Слава богу, что ты родился не в марте. Правда, все это звучит как-то уж слишком архаично.
— Во всяком случае, старомодно. Вакантное, не приемное, но признанное дитя. Я вырос с детьми лесорубов и слуг, но имел возможность изучать лесное хозяйство. Я знаю придворные правила. Но законы леса мне милее.
— И поэтому ты так любишь вести себя плохо? — спросила Лизи, отчасти забавляясь, отчасти находясь под впечатлением.
— Нет. Плохое поведение у меня генетическое. Оно мне досталось от отца.
Лизи рассмеялась. Август долго упорствовал и только теперь показал по-настоящему, насколько он владеет литературным языком, если, конечно, захочет:
— Поверь, это не пошлая шутка, если я тебе скажу, что среди служанок и лесорубов я встречал более благородных людей, чем среди князей и графов. Но все это — не я. Это всего лишь моя история. Аллилуйя. Конец проповеди.
Они дошли до великолепного бульвара.
— Унтер-ден-Линден, — объяснила Лизи. — Его тоже когда-то распорядился заложить один князь, думаю, для верховых прогулок или типа того.
— Должно быть, для главного лесничего это была настоящая головная боль — вырастить сразу столько одинаковых лип одинакового размера.
Они брели в сторону Брандербургских ворот. Лизи объясняла то одно, то другое, но вынуждена была признать, что экскурсовод из нее никудышный: хотя она и знала некоторые здания, но ни об одном не могла сообщить ничего, кроме названия.
— Знаешь, что мне нравится в Берлине? — сказал Август. — Можно идти в коротких кожаных штанах и с собакой без поводка, и ни один человек не будет на тебя таращиться.
— Поэтому я здесь и живу, — сказала Лизи. — Всем на тебя наплевать. Естественно, это имеет и свою обратную сторону.
Лизи достала из сумки мобильник и удостоверилась, что он включен.
— Нервничаешь? — спросил Август.
— Когда ты рядом, почти нет, — призналась Лизи.
Август пожал Лизи руку, и они брели дальше под липами, как будто были парой, которой полагается быть вместе.
— Вы этого не заслужили, но книга здесь. Файл «Рыбы». Эту компьютерную планшетку или как там это называется, можете оставить себе, мне она больше не понадобится.
Альфред Фирнайс вошел в кабинет Сюзанны, не поздоровавшись. Со стуком положил перед ней изящное новое устройство на почти пустой стол и с наигранным отсутствием эмоций спросил:
— Где Мара?
Свое невежливое выступление он мысленно отрепетировал еще в метро. Оно далось ему с трудом, потому что — в отличие от Августа — ему приходилось прилагать усилия, чтобы продемонстрировать по-настоящему дурные манеры. Оставить книгу себе, а то и вовсе уничтожить еще раз казалось ему менее осмысленным. Не менее ребячливым было бы с его стороны демонстрировать гордость и никогда больше не увидеться с Марой. А еще он не хотел опять обнаружить свою слабую сторону, стилизуя себя под жертву заговора. И небольшое злое выступление было той минимальной данью, которую он должен был принести своему тщеславию.
— Это д-р Майнинген из банка.
— Добрый день, — сказал Фред.
— Добрый день. Теперь, пожалуй, все спасено, не так ли? — Д-р Майнинген поднялся и пожал Сюзанне руку. — Госпожа Бекман, так просто уладить дело, естественно, не получится. Если я позвоню в головной банк и скажу: алло, стихи уже на месте, меня поднимут на смех. Если повезет отделаться только этим. Насколько я понимаю, вы не можете позволить себе печать книги.
— Это проще простого. Я просто сделаю заказ в типографии, где за нами не числится долгов.
— Госпожа Бекман. Даю вам еще два дня. После этого, пожалуйста, приходите ко мне с какой-нибудь бумагой — с заказом на печать, с книгой, неважно, было бы что предъявить головному банку. Доброго вам дня.
Слегка прищелкнув каблуками — наверняка служил в Народной армии ГДР — это не вопрос, — до свидания.
— Я знаю, вы считаете меня сволочью, — сказала Сюзанна Фреду, выпроводив д-ра Майнингена. — Но с банком действительно трудно договориться.
— Где Мара?
— Ну не будьте же сами сволочью. Выпейте со мной стаканчик просекко.
— Терпеть не могу просекко.
— Господин Фирнайс. Пожалуйста!
Эта смесь материнской строгости и отчаянных поисков компании для выпивки рассмешила Фреда, и он не смог сдержать улыбки.
— О’кей.
Он заметил, что у нее гора с плеч свалилась.
— Это моя последняя бутылка, — сказала Сюзанна и поставила ее перед Фредом, поскольку все еще придерживалась мнения, что откупоривать бутылки — типично мужское дело, если вообще не главный смысл их существования.
Они чокнулись и долго смотрели друг другу в глаза, он — немного выжидательно.
— Какая долгая история вела к этому мгновению, — вздохнула Сюзанна.
— Как идут предварительные заказы?
— Мы практически уже продали шестьдесят тысяч экземпляров.
— А как насчет аванса?
— На следующей неделе переведем.
Фред громко рассмеялся. Эту фразу он хорошо знал.
Сюзанна указала на предварительную осеннюю программу издательства, которая лежала на столе прямо перед Фредом, поскольку представитель банка не взял ее с собой.
— Как вам это фото?
— На самом деле там гораздо красивее.
— «Любовь среди рыб» — это превосходно гармонирует с картинкой.
Сюзанна подтянула распечатанные листы к себе и зачитала Фреду рекламный текст:
— «Фред Фирнайс. Любовь среди рыб. Новые стихи. В напряженном лирическом аллюре Фред Фирнайс берет все препятствия, которые, по вердикту Адорно, казались уже непреодолимыми. От стихов асфальта и большого города через экстремально упрощенные, традиционные хокку до кажущихся слишком пасторальными притч, которые он отважился облечь в рифмованную форму, — все это открывает самую яркую сторону немецкоязычной лирики, наследующей Клейсту и Эйхендорфу во всем многообразии его мастерства — в борьбе между печалью и надеждой, мировой скорбью и озарением и с неизменной иронией, о которой трудно сказать, следует ли отнести ее на счет романтизма или постмодернизма».
— Длинновата фраза, — сказал Фред. — Но в принципе все верно. Я только удивляюсь, что вы упомянули хокку и рифмованные стихи.
— Пара хокку не повредит. Кроме того, это сделает книгу толще, тогда можно будет запрашивать за нее больше. И рифмы в конце концов показались мне совершенно очаровательными. Полный разнос в «Шпигеле» в итоге будет очень кстати.
— Вам-то это должно быть безразлично.
— Конечно, ведь рифмовали вы, не я! Но не так уж много. В остальном возражений нет?
— Постмодерн. Мне не нравится это слово. Постмодерн — это дерьмо. Постмодерн — это глубокие восьмидесятые. Ирония, о которой можно было бы сказать, что она романтичная и бессмертная, подошло бы лучше.
— Есть еще заключительная фраза, — сказала Сюзанна. Она знала: сколько ни хвали художника, не перехвалишь. Он даже не заметит преувеличения. Границы стыда в этом отношении у них не существует. — «В преемственности всех великих этого жанра — от Овидия через Шекспира, Маттиаса Клаудиуса и Боба Дилана до Фалько — Фред Фирнайс является абсолютной поп-звездой современной лирики».
Фред поморщился:
— Боб такой старый. А может, включить Брехта? А Фалько умер. Как насчет Мадонны?
Сюзанна расплылась в улыбке. Фред почувствовал, что покраснел, но он обыграл это:
— Ясное дело, такой фразы там на самом деле нет, я знаю, но вам следует подумать над тем, чтобы вставить ее в следующий тираж.
Фред встал. Теперь он хотел уйти. История с Марой, должно быть, исходила от Сюзанны. Ему казалось слишком жалким спрашивать о ней еще раз. Сюзанна взяла Фреда за руки и расцеловала в обе щеки.
— Такой экзальтированной я вас и не знал, — удивился Фред.
— Сегодня вы спасли мое издательство. Спасибо.
— Если бы вы объяснили мне, что это настолько важно, я бы вам еще что-нибудь написал. Почему же вы ничего мне не сказали?
— А вы разве что-нибудь воспринимаете, кроме себя?
— Разве я не слыву приметливым наблюдателем?
— Наблюдателем самого себя.
— Но ведь вы тоже думаете только о себе.
— Может быть, я думаю о своей выгоде. Но все равно воспринимаю и других тоже.
— Хотите устроить мне сцену?
— Я хочу вас лишь попросить: отнеситесь к Маре как к человеку. Она хорошая.
— Кто такая Мара? И где она?
— Фред, идите к ангелу, а там будет видно.
— К какому еще ангелу?!
— Ну, к «Золотой Эльзе».
— Я должен идти к колонне Победы?
— Там вы встретите Мару.
— А не слишком ли эта колонна фаллическая, чтобы назначать там встречу?
— Господин Фирнайс! Прошу вас. Побудьте хоть раз в жизни не таким сложным!
— Постараюсь.
— Будьте здоровы.
Август стоял перед Бранденбургскими воротами и таращился на них, как и многие другие туристы.
— Это что, так круто — Бранденбургские ворота?
— Ну, — сказала Лизи.
— Примечательны они главным образом жуткими зданиями по соседству, — сказал Август. — Но вон та улица впереди крутая. Красивая прямая линия.
— Тут после войны садились самолеты, позволю себе заметить. Это улица 17 июня.
— А что было 17 июня?
— Понятия не имею. Парад любви. Или что-то, связанное с ГДР.
Мобильник Лизи зазвонил.
— Да, — сказала она. И: — О’кей. — И: — Мы почти уже на пути туда. — И, глянув на Августа: — Уф.
— Колотится сердчишко? — спросил Август.
— Ага.
— Ну так ведь это хорошо.
— Что же тут хорошего?
— Если оно не колотится, значит, ты умерла. — Август продолжал получать удовольствие, нервируя Лизи.
— Нам пора бежать туда, — кивнула Лизи в сторону красивой прямой улицы.
— Как, снова бежать?
— Идти!
— Минутку. — Август стянул тяжелые горные ботинки и толстые шерстяные носки. Потом подошел к какому-то японскому туристу, который, раскрыв рот, таращился на Бранденбургские ворота. Он, похоже, потерял свою группу и забыл очнуться.
— Please, — сказал Август и протянул к нему ладони, сложенные пригоршней. Японец полез в карман за деньгами, но Август указал на большую бутылку воды, которую турист держал в руке. — Water, please.
Айша поняла и приладилась к пригоршне, чтобы попить. Тут и мужчина с бутылкой понял и приветливо улыбнулся. Он налил воды в пригоршню Августа, и Айша жадно вылакала ее. Тут группа японцев снова появилась, сцена вызвала у них восторг и смех, и несколько дней спустя в Токио, в Осаке и Иокогаме показывали такое фото: босой человек в кожаных штанах стоит на коленях перед Бранденбургскими воротами, турист наливает воды ему в пригоршню, из которой тот поит черную собаку. Айша хотела пить, а Август получал удовольствие, позируя для восхищенных японцев.
— Август, прошу тебя! — взмолилась Лизи. — Нам надо идти!
— Сейчас.
Еще десяток снимков, каждому из группы хотелось иметь такой кадр, потом Август встал, вежливо сложил ладони перед сердцем, поклонился, подхватил свои ботинки, и они могли тронуться с места.
— Нам надо прямо туда. К колонне, — объявила Лизи.
— Боишься? — спросил Август.
— Ну, да, вообще-то… немножко муторно… то есть… да, боюсь.
— В большинстве случаев наш страх идет не от тревоги, что мы такие маленькие и ограниченные, — сказал Август. — Наш самый большой страх в том, что мы бесконечно могущественны.
— Это мне непонятно, — сказала Лизи.
— Мне тоже, — ответил Август. — Но так уж есть. Мне надо отойти.
— Мне вообще-то тоже.
— Ну, тогда за деревья.
Когда они вскоре после этого снова встретились, Август был восхищен:
— Да в Берлине больше леса, чем во всей Австрии!
— Не преувеличивай.
— Но диких кабанов точно больше. Почва снесена наполовину.
— Мы можем наконец идти или ты хочешь анализировать и другие следы?
— Можешь ругаться сколько влезет, если тебе от этого легче.
Но Лизи не испытывала никакого облегчения. До колонны Победы было всего несколько сотен метров. Уже отчетливо был виден постамент с меньшими колоннами и парящим золотым ангелом на вершине каменной башни.
— Он все еще думает, что я Мара, исследовательница из Словакии. Сюзанна ничего ему не рассказала.
— А вдруг рассказала?
— Нет! Она мне только что это сказала. По телефону.
Август остановился.
— Послушай, Лизи. Я знаю, что ты ему нравишься. Взгляни на это так: Фред любит твои глаза, твои волосы, грудь, задницу, твой запах. Он хочет, чтобы у вас был секс!
— Очень романтично!
— Я просто хочу, чтобы ты расслабилась!
— А я хочу, чтобы он меня любил!
— Но ведь секс — это очень хороший фундамент.
— Все-то у тебя так просто.
— Проще некуда. Вся природа не хочет ничего иного, кроме как секса.
— Прекрати!
— Я только хочу сказать, что ему все равно, зовут тебя Лизи или Мара, Грети или Ивонна, изучаешь ты рыб или продаешь рыбу, кинозвезда ты или намазываешь бутерброды. Он увлечен тобой.
— Я не намазываю бутерброды. Я работаю на катеринг-предприятии, которое снабжает готовым питанием киносъемочные группы.
— Лизи, один совет. Попытайся в ближайшие полчаса быть не очень сложной. Простой. Не сложной.
— А ты мог бы оставить меня одну? Пожалуйста!
— Это нетрудно. Идем, Айша!
Август повернул назад. Он вовсе не обиделся, он и сам не испытывал большого желания присутствовать при встрече Лизи и Фреда.
— Август! Прошу тебя! — Лизи побежала за ним. — Извини, я не подумала. Прошу тебя. Пожалуйста, пойдем со мной. Может, я даже не узнаю его без тебя.
Август снова развернулся.
— Все как ты скажешь. Только хотел бы заметить: признаться, вести себя плохо я умею очень хорошо, но быть таким невежливым, как ты, мне еще учиться и учиться.
Лизи, извиняясь, чмокнула Августа в щеку. Вместо того чтобы воспользоваться подземным переходом, они пересекли бегом широкую улицу, образующую кольцо вокруг колонны Победы, и взбежали по ступеням к монументу. Сердце Лизи бешено колотилось, но дурно ей не было. Если при волнующих встречах она испытывала легкую дурноту, из этих отношений никогда ничего не получалось, она уже знала это из многолетнего опыта. На сей раз — при всей своей панике — она чувствовала себя очень хорошо.
— Исполинский, — сказал Август. — Но не такой уж красивый.
— Берлин некрасивый. Но сексуальный, — немного изменила Лизи высказывание бургомистра.
Они дважды обогнули колонну, по-настоящему обежали, даже слегка утомившаяся Айша снизошла до этой веселой игры.
— Его нет, — жалобно заскулила Лизи, снова теряя задор.
— А можно подняться наверх? — спросил Август.
— Конечно.
— Тогда давай.
Лизи заплатила за вход. Через 285 ступеней они очутились на площадке обозрения.
— Аллилуйя, Виктория! — Август приветствовал богиню победы, как старую подружку.
— В народе ее называют Золотая Эльза, — сказала запыхавшаяся Лизи и осторожно огляделась. Потому что не хотела предстать перед Фредом такой пыхтящей. Хотя. Да все равно! Никакого Фреда в поле зрения не было. Вообще, лишь немногие отважились на такое суровое восхождение.
— А вид! — воскликнул Август. — Да с ума сойти, как красиво!
И он выпрямился, издал для начала один ликующий крик, который перешел в громкие, но медленные, почти элегические, исполненные глубокой радости тирольские трели:
— Хуль-йо-и-дири-ди-ри, хол-ла-раи-хо-и-ри.
У Лизи мороз пробежал по коже, так экзотично и красиво это было. И вдруг — что такое? — к пению примкнул второй голос, с другой стороны башни, там тоже кто-то подхватил трель:
— Хуль-йо-и-дири-ди-ри, хол-ла-раи-хо-и-ри!
Август сейчас же перешел на второй голос, отвечая на музыкальный вопрос, поначалу сдержанно, потом ликующе, и позвоночник завибрировал — на уровне сердца, именно там, где у ангелов растут крылья, и колонна Победы завибрировала тоже.
— Хуль-йо-и-дири-ди-ри, хол-ла-раи-хо-и-ри!
Пение закончилось, и Фред с Августом бросились навстречу друг другу и крепко обнялись.
— Ты неподкупленный… — сказал Фред, и это прозвучало скорее как утверждение, а не вопрос.
— А ты такой дурак, — с любовью ответил Август, и они обнялись еще раз. У обоих на глазах выступили слезы.
«Ну, ничего себе, нашли друг друга», — думала Лизи, стоя в сторонке и тоже поблескивая повлажневшими глазами, от страха ли, от умиления, от гнева — она и сама толком не знала. «Нет, Лизи, — сказала она себе, — двое любящих мужчин на колонне Победы это настолько о’кей, как больше ничто в мире, и ты — сейчас — хоть раз в своей жизни — просто — не будешь — сложной!»
Тут и Фред ее заметил, и он отошел от Августа, и подошел к ней, и взял ее за руки. Лизи быстро и решительно перехватила инициативу, прижалась губами к губам Фреда и на пробу так и оставила их там. На вкус было очень приятно. Фред ответил на ее поцелуй и крепко ее обнял.
Теперь я должна признаться ему во всем насчет Мары, подумала Лизи. Прямо сейчас, а не когда-нибудь потом!
Или, может быть, все-таки чуточку поцле?
