– Я тебе должна сказать. Максим, ну тот, который тебе вчера пластырь дал, – мой пацан. Мы уже давно вместе, и я не хочу, чтобы он знал о нас. Ладно?

Лера и Серега стояли в подъезде и курили.

– Хреново…

– Что хреново? Ты надеюсь, не скажешь ему?

– Нет. Никому не скажу. Хреново не это…

– Ну, говори, чего?

– Да я встречаться с тобой хотел. Запал на тебя по-страшному…

– … Да-а… я ведь тоже… дура я. Не надо было тебя впускать.

– Я еще раньше запал, как только увидел, но подумал, что вряд ли у такой девушки, как ты, нет пацана.

– Изменяет, падла. Два раза изменил, маму его за ногу! А мне че, нельзя? Но встречаться не надо. Не грузись, так получилось… Вряд ли ты будешь со мной счастлив. Пусть будет все, как есть.

– Пусть. Слава России!

– Слава России! Я сегодня к отцу поеду, может, простит. Буду завтра днем.

– Буду ждать. Пока.

– Пока.

Серега ушел, Лера постояла в подъезде еще минуты три, глядя вслед ему из окна.

– Слышали новость, у Кольяна кошечка родила…

Штык собрал всю бригаду, он хотел сообщить скинам что-то важное. Бойцы были не в форме. Одних выдернули прямо из кровати, другие с большого бодуна, третьих сорвали со свиданий, и они, перепачканные помадой и в гражданской одежде, стояли среди всех и шепотом матерились. Поэтому лидер и порол откровенную херню, чтобы разбудить и подбодрить народ. Наконец, ему это удалось.

– Ну, харэ ржать, ублюдочки. Хватит вам… Все, успокоились? За каждого коммуниста РПР назначило награду 500 евро, так что, кто хочет – идем мочить красненьких.

– 500 евро каждому? – спросил Гусь.

– Дура ты лапчатая! 500 на бригаду! Все равно немало. Ты с этого нажрешься, а я биты и кастеты куплю – вооружаться надо. Всей толпой идти не стоит, разделимся и в разные районы поедем. У них штаб возле промзоны в Курьяново в подвале. Это раз. И еще рядом с Капотней, тоже подвал один. У меня карты есть, я покажу. Дело серьезное. Это вам не шубу в трусы заправлять. Тут валим наглухо. Может, у кого нога не поднимется, я не упрекну… это даже человечно. Это два. Дело добровольное, кто сможет и кто хочет в 10 вечера здесь.

Лера была предана движению, но теперешняя акция совсем ей не понравилась, поэтому она, объявив Штыку, что ее мать велела ей прийти пораньше, иначе будет скандал, откололась от бригады.

На самом деле домой она и не собиралась.

Она уже давно не виделась с Юлей и решила на автобусе доехать до ее дома.

Лера застала подругу за телевизором.

– Ну, ты как?

– Да нормально. Наши поехали леваков валить.

– А ты че не сними?

– Так наглухо ведь! РПР обещали 500 евро на бригаду. За каждого…

– Кошмар, блин. Олег с ними?

– И Олег, и Макс тоже…. Да справятся, я думаю.

– Да, уж Штык совсем голову потерял. На такое народ повел…

– Не говори… Может, ко мне во дворик пойдем? Подождем их. Пойдешь?

– Давай, а то я весь день че-то дома сижу. Надоело уже.

Они сидели на лавочке и пили коктейли, когда отряд из 20 скинов с шумом ввалился во двор.

– Слава России, пацаны! Ну, че у вас?

– Да ваще убойно. Мы на Капотню поехали, а там мужик какой-то. Бухой… Влез на дерево и лозунги свои орет: «Мир, труд, май, КПСС»… Все подряд… Пьяный в нулину.

– Ну и?

– Ну и порезали его! – с гордостью сказал Виктор. – Штык мне отряд доверил, прикинь, да?! А он не звонил?

– Нет, он в Курьяново буянит… Скоро быть должен.

– Если АКАБы не примут!

– Не каркай, блядь!

– Извини, бывает.

– Ну, я Штыка ждать не буду, – сказала Лера, – щас Юльку провожу и домой пойду. Пусть он зайдет.

– Хорошо, я передам.

– Пока.

– 88! Ну че, пацаны? Кто в штаб за наградой, а кто в палатку за пивом?

* * *

Она дошла до дома. Открыла дверь, поболтала с матерью о своем, о женском и ушла в комнату – смотреть DVD. Кольян дал фильм под названием «Гитлер». Раздался телефонный звонок. Лера услышала встревоженный голос матери в соседней комнате – она убавила звук и вышла из комнаты.

– Мам, че там?

Мать стояла, привалившись к дверному косяку, ни жива ни мертва.

– Лера… деда убили… в Капотне…

Из телефонной трубки доносились короткие монотонные гудки.

* * *

– Лер… ты нас ненавидишь. Теперь да? Ну откуда Витя знал, что это твой дед? Он же в глаза его никогда не видел. Это я виноват, купился на 500 евро. Мы же никогда на мокруху не шли. И черт меня дернул разделиться…

– Ты не виноват. Это НС!

Лера, Макс и Штык стояли на крыше ее дома. Пацаны, обняв Леру, косноязыко пытались ее успокоить.

– Это я виновата, – глухо сказала Лера. – Точно – я.

– О чем ты? – спросил Макс. – Глупости. Тогда получается, что мы все виноваты… Так, что ли?

Лера не ответила. Она подошла к краю крыши.

– Эй, ты че задумала? – тревожно крикнул Макс, подбежал к Лере, схватил за руку. – Отойди подальше…

– Макс, не вяжись к ней, – сказал Штык.

– Не понял, – сказал Макс.

– Отпусти ее. Иди сюда.

– А она не того? – Макс подошел к Штыку и спросил шепотом: – Она не ломанет вниз головой?

– Дурак ты. Каждому человеку иногда нужно побыть одному… Вот и не мешай ей… Пойдем покурим.

Они отошли в сторону.

А Лера стояла отрешенная, забыв об их существовании. И вдруг снова возникли перед ней глаза девочки из еврейской школы, жуткие, не детские глаза. И всплыло в памяти лицо Айны, скорбное лицо когда-то жизнерадостной цыганочки. И расплывчатое лицо Кати. И голос деда зазвучал в ушах: «Сегодня приходи попозже, мы с Витьком за жизнь выпивать будем… Мир, труд, май! Пролетарии всех стран, опохмеляйтесь!»

Она стояла отрешенная, в плену видений, а внизу перед ней расстилался ее родной Город и Улица, которые она так любила. Любила, любила… Господи, а за что?