— Достаточно! — голос Имира раскатился под куполом зала штормовым фронтом, но ярость в его ледяных глазах улеглась также быстро, как и пробудилась. Он был истинным сыном своей расы — прямолинейным в речах, но непредсказуемым в действиях.

— Достаточно, — добавил он тише. Его дыхание вырывалось изо рта полупрозрачными облачками морозного духа, а по подлокотникам и на спинке кресла, которое занимал великан, поблескивал слюденистый налет свежей изморози. — Вы даже сейчас не в состоянии прекратить свои предвечные споры. Сейчас! Когда мы — мы с вами — раскололи мир пополам и…

— … и не знаем, что с этим делать, — грубо перебил его Кром. Могучая фигура поднялась со своего места и стало видно, что хотя ростом он уступает Имиру, в плечах мрачный гигант превосходит своего названного брата. Он был злобен, жесток и справедлив. Как и его народ.

— Не знаем, — подтвердил Силен. Его глубокий голос звучал тихо, раскатисто. Высокий и согбенный, он представлял здесь расу сатиров, но не был столь же словоохотлив, как большинство его родичей. Поэтому когда Силен говорил — было принято слушать.

— Однако это не значит, что выхода нет, — продолжил он. — Я соглашусь с досточтимым турсом в том, что на поиски виновных нет времени, нам надлежит…

— Мне плевать, что тебе там надлежит! — Иблис не встал — вскочил со своего места. Тело ифрита раскалилось добела, источая жар, который почувствовал даже Имир, находящийся по другую сторону зала. Кром тихонько хохотнул себе под нос, предвкушая забавное зрелище.

— Знаю я, как это у вас происходит! — разгоряченный Иблис брызгал стрекочущими искрами. — Сейчас мы все дружно возьмемся за руки и в очередной раз прикроем их синие задницы, — он мотнул головой в сторону Карны, восседавшего по правую руку от него. — А потом все благополучно забудут, что они в очередной раз чуть не завершили наш виток раньше времени. Куда как раньше!

— Позволь, брат, но не мой народ тому виной, — Карна миролюбиво развел руками и синева его ладоней стала ярче, будто наполнившись внутренним сиянием. — Более того, я не припомню, чтобы…

— А память у вас коротка, как и прежде! — съязвил ифрит. — Я не видел тебя — брат — пять тысяч лет, и теплилась в сердце надежда, что уяснили вы уроки прошлого, научились жить по заветам Творца. Но, как я погляжу…

— А ты не гляди, — бас приземистого цверга низко вибрировал, от него ломило уши. Черные глаза варда (суть — полномочного представителя подгорного племени) блестели, точно два агата в глубине пещеры. — Все равно мимо глядишь. Ты и сам едва ли по заветам Творца живешь.

— Откуда голос? — Иблис широко раскрыл лучащиеся белесым пламенем глаза и замотал головой.

— Земной стихиаль прав, — вступился за цверга альв. В отличие от низкого, но плечистого Айвиса, Эрьяквель был высок и худощав. В каждом его движении прослеживалась безупречная грациозность, а в каждом взгляде — томная печаль существа, познавшего слишком много.

— Вы опять за свое, — рычание Ромула неожиданно пробилось через общий гомон. — А никто не заметил, что место ариев пустует?

Слова вервольфа, покрытого с макушки до пят жесткой черной шерстью с рваными полосами проседи через всю морду, произвели эффект лопнувшей струны — под гранитными сводами мгновенно повисла звенящая, гнетущая тишина.

Все взгляды метнулись к креслу, которое обычно занимал Рус. Простое деревянное кресло без резьбы и украшений — таких в Зале Совета насчитывалось ровно семьдесят восемь. По числу правящих рас, и число это не менялось уже тысячи лет.

— А я то думаю, чего это никто не грозится мне хвост оторвать, — многозначительно уронил Шеша. Шутка нага разрядила остановку. Имир посмотрел на князя змеев и едва заметно кивнул ему. Тот вернул кивок и ускользнул взглядом от гиганта.

— Это ведь арии, так? — Ромул пристально смотрел на Имира. — Поэтому их здесь нет?

— Многие прибыли в Мехат-та-уи экстренно, из дальних регионов, — проговорил Луг, скорее размышляя вслух, чем донося до кого-то свои мысли. Король Дал Риады выглядел усталым. — До меня дошли обрывки сведений, но ничего точного.

— А точных нет ни у кого, — Имир покачал головой и с его седых локонов посыпались снежинки. — Это были арии, сомнений нет. Но не все так просто и решение по ним мы примем позже. Я повторюсь, наша первоочередная задача — сохранить нашу реальность, не допустить слияние Ра и Лимба. А именно это сейчас происходит, если кто-то еще не понял.

— Поняли-поняли, — фыркнул ифрит, однако дальнейших излияний не последовало. Зал Совета погрузился в тихий монотонный гул — до большинства, наконец, начало доходить, насколько серьезно их положение. Подобного в этом витке еще не случалось.

— Насколько я понимаю, некоторые меры уже приняты и временное исключение ариев из Совета — лишь одна из них, — шепот Апопа затопил сферическое пространство зала гулким эхом. Он пытался говорить как можно тише, чтобы не травмировать души собеседников. Дракон решил, что неправильно Имиру принимать огонь на себя — турс, конечно, сдюжит, но не стоит забывать о дипломатии. Нужно порой подтверждать старые союзы, хотя бы номинально.

— Закрыть разрыв сразу не получится, — покачал головой Кром. Имир знал, что жрецы его названного брата в числе первых осознали происходящее и многие из них уже прибыли в Мехат-та-уи для участия в грядущем ритуале.

А еще турс буквально своей ледяной кожей ощущал, как сильно Кром хочет наплевать на Завет и сорвать с руки зачарованный обсидиановый браслет. Но традиции — это все, что осталось у них. Золотой Век клонится к закату и даже столь непостоянные и грубые члены Совета, как Кром, понимают — если они начнут нарушать свои собственные законы, им не сохранить Ра. Особенно теперь, когда реальность трещит по всем швам.

Поэтому обсидиановый браслет оставался на его правом запястье, начисто лишая Крома истинного зрения и отрезая его от мира за пределами Зала Совета. Точно такие же браслеты были на каждом из них. Они изготавливались в Небесной Кузне под конкретного представителя каждой расы, с учетом его анатомии, биохимии и энергетики.

Иблис, наконец, уселся в кресло и утонул в размышлениях, скрестив руки на широкой алой груди. Мало по малу все они успокоились и лишь Бесрезен, представлявший народ они, продолжал яростно шептаться с Айвисом. Цверг поминутно сплевывал под ноги — его черная смолянистая слюна шипела на полированном граните и обращалась каменными шкварками.

Неожиданно Зал Совета содрогнулся. За спиной Крома по стене к высокому куполу пробежала извилистая трещина. Толчок повторился и где-то вдалеке, за стенами зала, пространство вздыбилось от сокрушительного грохота. Мехат-та-уи рушился. Рушился весь мир.

Турс поднялся. Вслед за ним со своих кресел встали Кром и Эрьяквель. Затем на ногах оказались еще девятнадцать представителей правящих рас. Все они постоянно находились в столице, поэтому, пока пребывали остальные члены Совета, они успели совместно проанализировать ситуацию и наметить варианты решения проблемы. Собственно, вариант был всего один.

Имир не успел открыть рот, как Зал Совета вновь содрогнулся. Но в этот раз виной тому был вовсе не Разрыв, что ширился с каждым ударом сердца, поглощая все новые и новые пространства Ра. Ветер, долетевший из-за пределов времени, раскрыл полы плащей, шевельнул пряди волос. Зал окатило волной нестерпимого жара и одновременно — непереносимого холода, так что Иблис откровенно поежился, а турс сощурил глаза.

Раздался беззвучный хлопок, который мог бы уловить лишь обладающий истинным зрением, и середину зала затопила ослепительная вспышка испепеляющего света. Гранитные плиты на полу треснули и обуглились, а когда физическое зрение большинства членов Совета восстановилось, сквозь стремительно опадающую дымку каменного крошева они разглядели два силуэта. Это были арии, только какие-то… низенькие, да тощие. Таких в этом времени не встречалось.

Однако мало кто понял, что произошло на самом деле. А у того, кто понял, рефлексы сработали быстрее рассудка. Поэтому семьдесят семь обсидиановых браслетов синхронно отстегнулись от семидесяти семи запястий и со стеклянным звоном рухнули на гранит. Но пока браслеты, захваченные гравитацией планеты, неумолимо стремились к гранитным плитам, покрывающим пол зала, многое успело произойти.

В руках Иблиса, взлетевшего над креслом, двумя лепестками истинного пламени полыхнули изогнутые клинки. Айвис уже держал в руках огромный двуручный топор, отведя его потрескивающее серебряными разрядами лезвие для удара. Напротив цверга, оскалившись, застыл Ромул — его когти, отливающие матовой сталью, удлинились, на их кончиках заиграли лиловые искры.

Слева от Айвиса изящный Эрьяквель замер вполоборота к Шеше, вытянув в его сторону тонкую руку с зажатой в ней рапирой. Клинок рапиры был едва заметен, он казался таким же хрупким, как и его хозяин. Но, как и все в народе альвов, здесь визуальная слабость скрывала силу, которой мало что могло противостоять в этом мире.

Обнажая оружие, вернувшие себе истинное зрение члены Совета тут же ощетинились энергетической защитой. А вслед за защитой пришел черед атакующих мыслеобразов. Воздух загудел, его наполнили статические разряды, температура в зале ощутимо выросла. Призрачные клинки, иллюзорные копья, полупрозрачные трезубцы и мерцающие стрелы — ментальные формации были так переполнены энергией, что начали проявляться в физической реальности.

«А вот и союзы, старые и новые», — Апоп подумал, не скрываясь, и многие члены Совета хищно улыбнулись его простой мысли. И действительно, физическое и ментальное оружие было направлено вовсе не хаотично во все возможные стороны. К примеру, Айвис и Эрьяквель стояли спина к спине, а Шеша и Астерий образовали оборонительный полукруг вместе с Кромом и Уллем. Немногие остались в одиночестве, и среди них, конечно, был Иблис. Рус, будь он здесь, тоже остался бы один, но едва ли это смутило бы ария. А вот у ифрита нервы были на пределе…

Карн и Мидас пришли в себя одновременно. Парень на несколько секунд потерял истинное зрение от обрушившегося со всех сторон энергетического шторма — столько могучих сущностей было вокруг. Ситуацию усугублял эмоциональный фон — в Совете мало кто доверял друг другу, но скрывать неприязнь здесь было непринято. Волны отрицательных эмоций гуляли по залу, сталкиваясь, вертясь ментальными торнадо, местами даже меняя метрику пространства.

Фригийский царь инстинктивно выхватил меч Стража рассвета, задним числом понимая, насколько это глупо. Многие расы он знал, некоторые — видел впервые, о других лишь слышал, а парочку до сего момента считал выдумкой. Все они были вооружены, а в глазах читалась готовность к смертельной битве.

Однако прошло мгновение, потом еще одно и в раскаленной до предела тишине древний бог неожиданно понял, что вовсе не они с Карном предмет этой всеобщей сконцентрированной ярости.

— Арии! — прохрипел Кром, злобно поводя плечами и плотнее сжимая в руках черный двуручный клинок. Гигант с отвращением сплюнул на землю, но от Мидаса не укрылась искорка любопытства, мелькнувшая в его темных глазах.

— Кто посмел, — страх Иблиса мгновенно сменился возмущением. — Кто посмел пустить их сюда!?

— Не важно, кто, — прошипел Шеша, его хвост методично мотался из стороны в сторону, демонстрируя крайнюю степень напряжения. — Важно как! Ведь Зал Совета…

— Никто, — пророкотал Имир. Турс был одним из немногих, кто смутно понимал, что произошло и кто эти существа. — Никто их сюда не пускал. Они вообще не арии, не в том смысле, в каком мы их знаем.

— То-то мелковаты, — буркнул Айвис. Цверг пожевал губами, не спуская глаз с Мидаса, у которого лоб покрылся испариной.

Зал Совета в очередной раз содрогнулся от мощного подземного толчка и как-то сразу потемнело — сам свет изменился, будто кто-то покрутил реле за станком мироздания и уменьшил яркость фотонов.

Лимб наступает.

Эта простая мысль возникла в сознании каждого, кто в тот момент находился в зале. Она срезонировала от нескольких десятков напряженных сознаний и тут же вытеснила остальные эмоции, включая слепую ярость и пестуемое тысячелетиями недоверие. Имир сразу воспользовался ситуацией.

— Опустите оружие! — воскликнул он, первым подавая пример — его боевой молот с могучим и протяжным «бумм» опустился на каменный пол подле хозяина. — Ради Завета, уберите сталь! И атакующие мыслеформы тоже! Защиту оставьте, если хотите, но здесь у вас нет врагов. Ни у кого из вас!

Члены Совета неуверенно переглянулись и на удивление одним из первых от оружия избавился Иблис. Он демонстративно бросил пламенеющие клинки на пол перед собой, где они, звонко зашипев, изошли облачками белесого пара. Ифрит деловито вскинул подбородок и уселся в кресло, которое занимал по праву как представитель своей расы в стенах Мехат-та-уи. Вскоре в зале не осталось обнаженного оружия.

— Они из другого временного пласта, — внезапно заявил Луг. От былой усталости не осталось и следа, как это обычно бывало — едва король Дал Риады видел что-то, что возбуждало его любопытство, он тут же вспоминал о своей второй натуре. Той, что противоположна убеленному сединами мудрецу и великому полководцу.

Луг никогда не стеснялся подчеркивать свое превосходство над другими членами Совета. И в этот раз его догадливость пришлась кстати гордому и амбициозному духу древнего существа.

— А забросило их сюда нечто… — король Дал Риады сощурил глаза и наклонил голову. Карн увидел, как к Мидасу метнулись тонкие энергетические жгуты и тут же преградил им дорогу, выстроив в пространстве перед фригийским царем мыслеобраз геральдического щита, переливающегося всеми цветами радуги. Щит, сотканный из единственной эмоции — восторга, оказался непреодолим для щупалец чистой энергии, не имеющей эмоционального заряда.

Луг удивленно хмыкнул. Карн ощутил, как тот собирается с силами, чтобы повторить штурм, но внезапно ауру короля Дал Риады перекрыла волна холодной первобытной силы. Ее источником был Имир — гигант посмотрел на Луга и медленно покачал головой.

Мидас догадался, что все они почуяли Вегвизир, но не смогли постичь природу артефакта. «Не вашего уровня игрушка», — с задорным злорадством подумал фригийский царь. Иблис за его спиной хохотнул, Кром мрачно улыбнулся.

— У нас нет на это времени, — высокий красивый голос Улля был под стать молодому точеному лицу, обрамленному прямыми локонами пепельных волос. — Имир, что ты знаешь о них? Ведь не зря они оказались именно здесь и сейчас, в такой момент.

— Они нам друзья? — уточнил Эрьяквель. Рапиру альв опустил, но не спешил прятать ее в незримые ножны.

— Или враги? — прогудел Айвис. Чудовищный топор цверга, напоминавший гипертрофированный лабрис, покоился подле его кресла, аккурат рядом с правой ладонью.

— У них свой путь, и здесь он пересекается с нашим, — после короткого молчания ответил Имир. Мидасу показалось, будто в голосе турса просквозило грустью. Карн же не смог прочесть его слепяще-холодную ауру, как ни старался. — Они здесь по указанию Странника. Этого достаточно, чтобы не мешать им.

— Странник! — фыркнул Иблис, но словам Имира перечить не посмел.

— Я вижу, — прошептала Таласса, представляющая в Совете наяд. Она была единственной в зале, чьи глаза оставались закрыты. Все остальные с интересом рассматривали двух пришельцев. — Имир прав, Странник указал им путь. Но даже ему не ведом итог этого пути. О, это будет не здесь, не там. Они свершат великое…

Пророчество оборвал приглушенный грохот, доносившийся, казалось, из самого сердца земли. За стенами Зала Совета, судя по звукам, рухнуло еще несколько зданий. Вновь потемнело — свет, излучаемый зачарованным обсидианом стен, обратился сумраком.

— Плевать на них, — Кром рывком поднялся. — Я верю словам турса. И речам наяды тоже верю. Не враги — и ладно! Имир! Как нам исправить содеянное ариями?

Гигант начал рассказывать о Ритуале Восстановления и все внимание членов Совета мгновенно переключилось на него. О двух пришельцах вроде как сразу забыли, так что Карн и Мидас могли перевести дух. Фригийский царь медленно вернул меч ножнам, а Карн осторожно ослабил защитные барьеры — насколько он видел, попытки просканировать их прекратились.

Турс говорил недолго — большую часть информации он передал членам Совета ментально, Карн почувствовал это. Блокирующие браслеты были сняты, так что представители правящих рас могли использовать все преимущества истинного зрения. Правда, в этом времени оно так не называлось. Здесь говорили просто — сила, и она не считалась чем-то особенным, ей владели девять из десяти. А вот как раз каждый десятый считался уникальным, но… это несколько иная история.

Когда Имир закончил, Совет загомонил и стал расходиться. Хотя расходиться — не совсем то определение, ведь в зале не было дверей. Существа просто таяли в пространстве с легкой иллюминацией и хлопками вытесненного воздуха, подобно тому, как телепортировался Брат Вюрда из Аркаима.

К Мидасу и Карну, которые после потери всеобщего внимания ощущали себя лишними на этом празднике жизни, подошел Кром. В нем было не меньше трех метров росу, суровое лицо, будто высеченное из серой скалы, окаймляли волны засаленных черных волос. Мышцы гранитными валунами бугрились по его оголенным рукам, которые, казалось, с легкостью раздавят пушечное ядро, точно арбуз или дыню. Кром без лишних разговор подхватил пришельцев под руки и в следующее мгновение они оказались в другом помещении.

Этот зал тоже не имел дверей, но сей незначительный нюанс легко потерялся на фоне другого факта. Зал был настолько огромен, что Мидас с трудом различал противоположную стену, а потолок попросту терялся в белесой дымке. Из каких материалов были выполнены стены и пол — фригийский царь так и не понял.

Древний бог толкнул Карна локтем в бок, но тот лишь покачал головой — он не знал, как сказать другу, что этот зал ЖИВОЙ. Они будто находились внутри существа, пребывавшего в постоянном движении — его безграничная мощь, проявленная в потоках золотой пульсирующей энергии, растекалась по гибкому каркасу духовного основания, раз за разом меняя направление течения. Это было непередаваемо, даже невыносимо — Карн приглушил свои чувства, чтобы не сойти с ума, как уже делал в Аркаиме.

Кром повел их вдоль берега великолепного озера, занимавшего весь центр зала. Хрустальная поверхность воды казалась застывшей, а под ней будто клубилась сгустившаяся пластичная темнота. Карн мельком коснулся ее и больше не посмел повторить этот отчаянный эксперимент. Темнота была РАЗУМНОЙ.

Затем они остановились, Кром посмотрел на людей и тихо хмыкнул. Однако то, что произошло дальше, не удивило их, ну — не в той степени, в которой ожидал гигант. Пол под их ногами беззвучно дрогнул и от него отделился круглый диск примерно трех метров в диаметре. Диск набрал высоту и поплыл над водой, направляемый, очевидно, волей Крома.

Карн и Мидас сразу поняли, что это та самая технология, которую использовал Иван. Но у Крома не было татуировок и он обращался с пространством гораздо виртуознее.

Парень кивнул в ответ на невысказанный вопрос друга и проследил метаморфозы на энергетическом уровне. Кром действительно перепрограммировал реальность, но не так, как Брат Вюрда. Он действовал сложнее и одновременно проще, это было трудно понять, но еще сложнее было бы объяснить.

Вскоре Карн почувствовал, что диск остановился у центра зала над мерно вздымающейся темнотой, которая по его впечатлениям была чем-то вроде глобального хранилища информации, наделенного собственным интеллектом, возможно даже сознанием. Неожиданно вспомнилось, как Иван упоминал о Логрисе. Вряд ли это он, но, возможно, его часть.

— Похоже, они единогласно приняли план Имира, — прошептал Мидас. Его голос прозвучал гораздо тише, чем хотел фригийский царь. Звуки будто тонули в тишине, она здесь казалась вязкой, протяни руку — и сможешь потрогать ее.

— У них нет выбора, — пожал плечами Карн. — Но ты прав, они вот-вот начнут Ритуал Восстановления. Первый из них. И самый важный.

Парень ощутил изменения в ауре Крома — тот заинтересовался словами пришельцев, хотя виду не подал. А еще Карн чувствовал на себе чей-то буравящий взгляд. Он попытался проследить его, но источник будто постоянно менял положение в пространстве.

— Этот лупоглазый не отрывается от тебя, — в голосе древнего бога слышалось раздражение.

— Луг, — улыбнулся Карн. Ну, конечно, кто же еще на пороге гибели мира может удовлетворять свое ненасытное любопытство? Внезапно он понял, что знает — кто еще. Локи. Интересно, где он в этом времени?..

Не прошло и пары минут, как над озером собрались все члены Совета, каждый — на персональном летающем диске. Тот, на котором прибыл Кром с Карном и Мидасом, разделился на два диска меньшего размера. Часть, доставшаяся пришельцам, аккуратно отдрейфовала назад и в сторону. Остальные семьдесят семь дисков образовали круг. Представитель ариев не участвовал в Ритуале.

Мидас улыбнулся, подумав, что, быть может, стоит сказать им, какую ошибку они совершают? Карн, уловивший его мысль, направил в ответ отрицательный образ. Этого нельзя делать, нельзя нарушить ход событий. Ведь если правящие расы не проведут первый ритуал или проведут его НЕ ТАК, слияние с Лимбом не остановить. «Как сказал Имир, мы здесь транзитом, — промыслил Карн. — Просто наши пути пересеклись, не более».

Парень уныло подумал, что на самом деле это ужасно — побывать в Мехат-та-уи, величайшем городе Золотого Века, и не увидеть самого города! Прибыли в один зал без окон и дверей, потом оказались в другом — побольше. Впечатлений, конечно, хватало, но в основном — Карну. И в основном они касались представителей правящих рас, а не легендарного полиса.

Ритуал проходил в абсолютном молчании. Члены Совета просто застыли на своих дисках, как филигранно детализированные изваяния. Они даже не стали закрывать глаза и воздевать руки к небу, как Братья Вюрда. Только Таласса стояла, плотно смежив веки, но наяда, похоже, в принципе редко смотрела на окружающий мир физическим зрением.

Мидас, тем не менее, понял, что код запуска уже введен, и об этом ему поведало не только рефлекторное напряжение ауры Карна. Он, в конце концов, был богом и тоже мог улавливать часть энергетического спектра, хотя до смертных, обладающих истинным зрением, ему было ох как далеко. Однако ж хватило, чтобы почувствовать нарастающую под ногами мощь.

Фригийский царь посмотрел вниз, за край диска, и узрел вихрящуюся тьму, движения которой стали уже не такими хаотичными, как были вначале. В них ощущался переменчивый, но все таки ритм, и отчего-то Мидасу подумалось, что это ритм самой Вселенной.

Карн мысленно кивнул догадке друга, ощущая, как меняется часть Логриса, добровольно заключенная в тюрьму из света и хрусталя, которую возвели под исполинским городом величайшие инженеры-магосы Земли. Это было непередаваемо, но сознание Левиафана, дремлющего где-то внутри его сущности, заворочалось и будто вздохнуло в своем иллюзорном сне. Эхо этого вздоха захлестнуло Карна неодолимой волной, разложенной на все многообразие энергетического спектра — будто свет, прошедший через призму.

А потом парень почувствовал, что Мидас ощущает то же самое. Но как? Ведь он, будучи богом, не может обладать истинным зрением. У него, конечно, есть свои таланты, но… он ведь не Левиафан! А это была именно реакция того безграничного существа, что скрывается в теле молодого парня и ждет своего часа, когда тот вновь возьмет в руки Сердце Хрунгнира.

Ритуал будто бы что-то пробудил внутри фригийского царя, но чувства Карна были и без того перегружены, поэтому он не смог ничего понять. Вместо этого парень сфокусировался на окружающем пространстве и инстинктивно понял, что пора активировать Вегвизир. Он ощущал сгущающуюся тьму за пределами зала, и это была совсем не та тьма, что клубилась у них под ногами. Он видел, как реальность трескается и ревет в агонии бесконечного страдания.

Еще до того, как парень послал Мидасу соответствующий мыслеобраз, древний бог достал артефакт из переметной сумки и протянул его Карну. Тот положил сверху свою ладонь и ощутил, что фригийский царь тоже видит — непонятно как, но видит! — гибнущий мир. Он воспринимает все точно так же, как и сам Карн.

Возможно, это побочный эффект от слияния Ра и Лимба. Ведь кто знает, как могут меняться законы мироздания, когда сама действительность вот-вот перестанет существовать. Точнее — преобразиться в нечто иное, не подвластное чьему бы то ни было разумению.

Или, может, дело в Совете? Шутка ли — семьдесят семь сильнейших представителей наиболее многочисленных и влиятельных рас. И все они задействуют свои возможности, что называется, по полной. Опять же — результат присутствия рядом с ними едва ли предсказуем.

Но прежде, чем они покинули этот временной пласт, сквозь бушующие волны разношерстных энергий до них донеслась настойчивая мыслеформа с вопросительной окраской. В этот раз источник не скрывался и, что не удивительно, это был Луг.

— Хотя бы назовите имена! — король древнейшей из человекоподобных рас умудрился отвлечься от ритуала (без сомнения — важнейшего события в жизни каждого из них!), чтобы — ага, утолить таки жажду своего любопытствующего разума. Вероятно, Имир, Кром или кто-то другой заметят это и позже не погладят Луга по головке. Но сейчас этот отчаянный шаг просто невозможно было оставить без ответа.

— Карн! — короткий мыслеобраз практически сразу утонул в ментальной круговерти, но парень знал, что Луг отыщет его.

— Мидас! — фригийский царь ответил с ним в унисон, и в этот самый момент Ра вновь содрогнулся под натиском Лимба. Зал накренился, энергетические конструкции, возведенные вокруг Логриса, едва не распались, но были восстановлены титаническими усилиями Совета. Что-то заскрежетало в вышине и с незримого потолка упало несколько каменных плит. Все они беззвучно исчезли в неподвижной глади озера, которое таковым можно было назвать лишь с большой, очень большой натяжкой.

А потом Карн и Мидас покинули Мехат-та-уи и Золотой Век. Они прошли последнюю веху Спирали Дискордии и двинулись уже не в прошлое, но за пределы самого времени. А Луг из-за внезапного натиска Лимба, нарушившего и без того нестабильное течение мирового эфира, уловил лишь обрывки ответов. От Карна до него дошло «Ка…», а от Мидаса — «…дас».

Ка и Дас, мысленно хмыкнул Луг, вот так имена!

***

Они стояли на краю плато, основание которого терялось далеко внизу среди клубов морозного тумана. Точно такой же туман, только серый, скрывал пространство в десяти шагах за их спинами. Оттуда тянуло холодом и пустотой.

Безрадостный пустынный пейзаж вокруг полнился неестественным бледным светом. Свет казался замершим, застывшим во времени, его источало Черное Солнце — исходивший тусклым серебром круг угольного мрака, висевший высоко над дальним краем горизонта.

Прямо перед странниками клубящийся туман разбегался в стороны, являя их взорам золотой мост. Широкий, сложенный из массивных рапсово-желтых плит, потускневших, оплывших, покрытых сколами и выбоинами. Плиты выглядели так, будто лежали здесь с начала времен, и собираются пролежать еще столько же.

Дальний край моста упирался в серую равнину, зеркальное отражение плато, на котором они сейчас стояли. Но та равнина не ограничивалась колдовским туманом, она раздавалась в стороны, насколько хватало глаз, а где-то вдалеке ее сменяли убеленные снегами скалистые кручи. В предгорьях от нависших гранитных облаков до каменистой почвы протянулись струны дождя, казавшиеся неподвижными с такого расстояния.

Мидас ощущал неприятную ломоту во всем теле. Если бы бог хоть раз болел (а такого не случалось даже пока он был смертным), то фригийский царь сравнил бы свои ощущения с теми, что бывают при самой отвратительной температуре — тридцать семь и пять. Но хвори земные были чужды его божественному организму, что, однако, не смягчало изматывающих мучений, терзавших его тело с того момента, как они оказались в этом странном месте.

Карн не испытывал физического дискомфорта, а вот его истинный взор вел себя странно. Энергетические течения порой смазывались, на короткие мгновения выпадая из воспринимаемого спектра, а иногда он вообще терял всякую связь с реальностью, слепнув во всех диапазонах. Это нервировало и не предвещало ничего хорошего.

— Ты его видишь? — Мидас нарушил застоявшуюся тишину и неожиданно для самого себя кашлянул. В горле противно защекотало.

— Мост? — уточнил Карн. — Да.

Мост он видел отчетливо — матовая бледно-золотая структура, прямая, как выпущенная из лука стрела, удалялась от них, контрастно выделяясь на фоне серого, почти безжизненного мира.

— Полагаю, нам туда, — кивнул парень, уловив сомнения фригийского царя. — Все равно другого пути нет. Или я ошибаюсь?

Мидас что-то пробормотал себе под нос (очевидно, заковыристое фригийское ругательство) и двинулся к мосту. Карн ухватил его за плечо и последовал за другом.

Едва они ступили на изношенные временем (только ли?) золотые плиты, мост и все пространство вокруг наполнилось низким, едва различимым гулом. По мере их продвижения гул становился тише и, наконец, исчез вовсе. Карн при этом не уловил изменений в эфире. Но когда им оставалось пройти не больше дюжины шагов, истинное зрение снова подвело его — на этот раз он ослеп почти на полминуты. Этого оказалось достаточно, чтобы угодить в западню.

Сойдя с моста, они оказались в небольшой, но плотной роще из высоких рыжих деревьев с раскидистыми кронами и угловатыми рваными листьями цвета ржавчины. В этом странном мире, утопавшем в тусклых неприятных лучах мистического светила, тени были едва заметны, а на опавшей листве их вообще невозможно было различить. Поэтому-то Мидас и не сумел увидеть воинов, что прятались за широкими стволами по обе стороны от узкой тропы.

Больше того — они попали в засаду к опытным налетчикам. Те промышляли своим грязным ремеслом так давно, что уже сами забыли, когда сделали первый шаг. Они двигались как призраки — их кожаные одежды были вплотную пригнаны по фигурам, а оружие извлекалось из ножен молниеносно и без единого звука. Некоторые сжимали в руках узкие боевые секиры, другие — короткие клинки. Они не использовали ни щитов, ни луков, предпочитая ощущать на своих лицах горячую кровь агонизирующих жертв.

Их было ровно две дюжины — десять минотавров, шесть темных нагов, два ифрита и четыре тритона (этим на суше приходилось туговато, но Хельхейм никому не оставлял выбора и каждый был вынужден приспосабливаться, ломая и перекраивая себя). Они появились из-за деревьев одновременно и почти вплотную к странникам.

— Засада! — запоздало крикнул Мидас, мысленно проклиная себя на всех известных ему языках. Он еще не знал, что неведомая хворь, просочившаяся в него, подтачивает не только тело, но и разум. Его восприятие было нарушено — зрение потеряло остроту, а слух был как у коренного жителя мегаполиса XXI века. Короче говоря, он не мог воспринимать львиную долю акустического диапазона.

Едва клинок Стража рассвета выскользнул из ножен фригийского царя, Карн рефлекторно выхватил из-за пояса метательные секиры. Истинное зрение вернулось к нему и он тут же устремил энергетические щупальца к ближайшему налетчику. Им оказался старый минотавр, высокий, седой, изрезанный шрамами, как кухонная доска.

Парень не ощущал в нем злобы, только яростный задор и жажду крови. Эти эмоции — сильные и чистые — сыграли против минотавра, позволив Карну без труда просочиться сквозь его ауры и юркнуть в раскрытое сознание.

У налетчика был довольно крупный мозг, во многом — идентичный человеческому, поэтому парень сразу обнаружил моторную область и взял ее под контроль. Затем, по уже отработанной схеме, он подчинил себе таламус и подавил лобные доли. Захват произошел быстро, но на порядок медленнее, чем обычно. Это смутило Карна, но времени на размышления не оставалось.

Минотавр-ренегат развернулся на месте и, коротко взмахнув рукой, всадил железный клюв своей секиры точно в лоб боевому брату. Тот осел с выпученными глазами, не успев понять, что с ним произошло. Остальные налетчики, хотя явно видели подобное впервые, довольно быстро смекнули, откуда дует ветер перемен, и едва минотавр с противным хрустом вырвал оружие их проломленного черепа поверженного врага (теперь уже врага!), на него бросились сразу два нага. Змеи яростно шипели, размахивая короткими клинками, но Карн уже брал под контроль сознание одного из них.

В это время Мидас, пользуясь секундным замешательством противников, бросился на ближайшего тритона. Чешуйчатое тело синеватого оттенка обладало нечеловеческой стремительностью, но ее оказалось недостаточно, чтобы уклониться от молниеносного выпада древнего бога. Длинный меч пробил грудь существа, Мидас вырвал оружие из тела тритона и вернулся в исходную позицию, прикрывая Карна с тыла. Он удивленно тряхнул головой — атака вышла недостаточно быстрой, он будто бился под водой.

На него двинулся другой тритон, единственный из всей банды вооруженный длинным копьем. С фланга зашел минотавр с двумя секирами. Бычьеголовый шумно выпустил воздух через ноздри и двинулся на Мидаса, закрутив восьмерку. Ход дилетантский, но, учитывая поддержку тритона-копейщика, потенциально успешный, особенно — против однорукого противника.

Фригийский царь отпрыгнул назад, а затем сместился в сторону, пропуская копье в ладони от своего плеча. Тритон тут же попытался разорвать дистанцию и спрятаться за спиной минотавра, но Мидас, разгадав этот очевидный маневр, последовал за ним, огибая противников по короткой дуге. Не теряя времени, он прыгнул на копейщика, целя в голову. Тот закономерно поднял древко копья в защитную позицию, пытаясь свести клинок. Но древний бог в последний момент развернул запястье и нанес продольный рубящий удар.

Меч стража рассвета серебристой тенью мелькнул под выставленным древком и со смачным чавкающих хрустом вошел под мышку тритона. На опавшие листья брызнула зеленоватая кровь, существо сдавленно забулькало и упало на колени — рана едва ли была смертельной, но этот бой для него закончен.

Мидас пригнулся, уходя от размашистого удара боевой секирой, и откатился обратно, к дороге, где древесные стволы не мешали плечевым ударам в полной амплитуде. А такие удары ему однозначно понадобятся, ведь на него наступало сразу четыре противника и двое из них были ифритами, которые могли в любой момент подняться над землей. Эти огненные твари не летали, скорее левитировали, но довольно высоко — примерно до полутора метров над поверхностью. Мидас уже как-то встречался с такими на поле боя…

Карн в это время осознал, что почему-то не может контролировать больше двух существ за раз. Что-то выпивало его силу — каждое ментальное действие требовало упятеренной концентрации и непропорциональных затрат энергии. Минотавр, которого он подчинил себе в самом начале боя, уже рухнул замертво, нарезанный на лоскуты. Наг, не столь могучий, но гораздо ловчее, все еще держался, однако ему приходилось отступать — он уже бился почти вплотную к Карну.

В какой-то момент парень решился и метнул одну из своих секир — та вонзилась в живот тритона, который не увернулся, скорее всего, лишь потому, что не ожидал такого финта. С другой стороны, таковы правила войны — выигрывает тот, кто не перестает удивлять. Правда, это не работает, когда твои силы на исходе уже в самом начале битвы, а противник превосходит тебя числом в двенадцать раз.

Карн попытался подчинить себе еще одного минотавра, он на секунду сместил фокус со своего единственного защитника и это стоило нагу жизни. Оказалось, что минотавры тоже умеют метать секиры — одна из них ударила змея в левое плечо, да с такой силой, что его развернуло в пол оборота к наступающему фронту налетчиков. Он не чувствовал боли, поэтому продолжал сражаться, но на него бросилось сразу два собрата — один обрушил град ударов по верхней полусфере, а второй метнулся вниз, целя в живот. Наг-ренегат успешно защитился от первой атаки, отполз в сторону от другой, изящно протанцевав на хвосте полметра, но неожиданно одна из его нижних рук отделилась от тела — минотавр зашел к нему с фланга.

Наг потерял вторую верхнюю конечности, почти сразу — нижнюю левую, а потом удар секиры прервал его существование. Карн оказался один на один сразу с тремя противниками и хотя ему удалось подчинить себе еще одного минотавра, тот находился в трех метрах левее и уже увяз в собственной схватке. Парень отвел оставшуюся секиру за плечо, готовый атаковать первого, кто ринется на него. Он понимал, что обречен. Но это ведь не повод сдаваться, а?

За его спиной фригийский царь, дважды раненный — в живот и левое бедро — высвободил клинок из развороченной грудной клетки тритона и пригнулся, уходя от атаки ифрита. Огненные духи все же воспарили над землей и теперь пытались зайти к нему с двух разных сторон. Ситуация осложнялась другими противниками и тем фактом, что Мидасу некуда было отступать — от Карна его отрезала явно сыгранная пара минотавров.

Он упал на колено, выбросив клинок вперед — ему удалось достать минотавра, но удар вышел слабым, недостаточным для нанесения существенного урона. Мидас широко размахнулся, разгоняя противников перед собой, но тут же был вынужден упасть на спину, а воздух в том месте, где он только что стоял, вспороли сразу два раскаленных ифритских клинка. Фригийский царь перекатился, вскочил на ноги, едва не поймав вражескую секиру головой, и крутнул меч вверх от бедра, сбивая рванувшийся навстречу клинок последнего оставшегося в живых тритона.

Древний бог абсолютно четко понимал, что движется медленнее обычного и реагирует с опозданием. А еще было ясно, что противников слишком много и драться они умеют. В сухом остатке ему оставалось жить не дольше нескольких секунд, однако Мидас отчего-то был уверен, что они с Карном не погибнут здесь. Как уже не раз было, вот-вот кто явится, чтобы их спасти.

Мысль была совершенно безумной и совсем не свойственной древнему богу, который не просто отрицал случайности — он точно, совершенно точно знал, что их не бывает. Но спасла их именно случайность.

Высокий крепко сбитый полуголый мужичина в клетчатом килте беззвучно вырос меж двух рыжих стволов и шагнул из сумрачной тени за спины отставших минотавров.

— Ан иннес! — проревел неведомый воин и вскинул над головой чудовищный двуручный клеймор. В следующее мгновение клеймор опустился на голову ближайшего минотавра и, не ощутив преграды, прошел сквозь мощное мохнатое тело до самой земли.

Две половинки неудачливого налетчика еще не опали, а клеймор уже взвился в воздух — направляющий импульс, заданный мускулами воина, удесятерялся за счет неимоверного веса оружия. Второй минотавр запоздало вскинул секиру, выставляя блок, но клеймор с легкостью рассек древко, сжимавшую оружие руку, а потом и самого минотавра — от левого подвздошья до правой ключицы. Верхняя часть минотавра начала плавно съезжать с нижней, у которой в следующее мгновение подломились колени, а полуголый воин с клеймором уже шагнул к следующему врагу.

Одновременно с этим два ифрита, застывшие над Мидасом со вскинутыми для атаки клинками, получили по стреле точно промеж глаз и с шелестящим грохотом попадали на землю. Фригийский царь не стал терять время и атаковал недобитого тритона.

Карн все же метнул вторую секиру, но бросок вышел не слишком точным — оружие вонзилось нагу в плечо, а не в голову, куда метил парень. Затем он начисто потерял истинное зрение и минотавр вышел из-под его контроля, на пару со змеем бросившись на безоружного парня. Первому клеймор отделил голову от тела, второму стрела вошла точно в рот, переломав все зубы и обратив гортань в кровавый ад.

И оказалось, что все кончено. Они оба были живы, а двадцать четыре налетчика в считанные секунды обратились хлюпающими кулями плоти. Мидас мотнул головой, отгоняя усиливающуюся слабость, а Карн, обнаружив, что истинное зрение вновь вернулось к нему, сконцентрировался на своих спасителях.

Внешняя аура воина с клеймором напоминала горное озеро — равнодушная и холодная. Прикосновения к ней были неприятны и парень решил не пытаться проникнуть за первый энергетический барьер, тем более, что он не ощущал никакой агрессии.

Мидас же видел мужчину физическим зрением и от него не укрылась сухая атлетичность могучей фигуры. У воина были выдающиеся грудные мышцы, крупные плечи и рельефные бицепсы. Его предплечья избороздили жгуты синих вен, а бедра и икры казались высеченными из цельной скалы. У него были серо-голубые глаза, короткая и довольно редкая борода и длинные седые волосы, заплетенные в несколько тугих косиц, перехваченных на шее и за спиной простыми кожаными ремнями. Он смотрел угрюмо, но не злобно.

Вторым спасителем оказалась невысокая стройная женщина с чуть полноватой, но изящной фигурой. У нее были довольно необычные черты лица — вроде бы красивые, но красота эта казалась дикой, необузданной, а потому не вызывала симпатии. Зеленоватые глаза ярко контрастировали с цветом ее длинных волос, собранных в хвост на затылке, — они почти сливались с ржавой листвой чудных деревьев. В руках женщина держала короткий лук.

— Выродки Сайласа, — проговорил воин с клеймором. Свой исполинский меч он закинул на плечо и презрительно плюнул на ближайший труп, обращенный его умелым клинком в груду исковерканной, исходящей алыми соками плоти. — Вам повезло, что мы проходили мимо. Вообще-то не собирались в эту сторону.

— Можете пойти с нами, — женщина не смотрела на странников. Она юрко лавировала среди тел, из которых ее стрелы несколько мгновений назад выпили жизнь. Вскоре стало ясно, что она искала — лучница собирала оставшиеся целыми стрелы, а со сломанных снимала оперение и наконечники.

— Вы неплохо сражались, учитывая ваше… состояние, — воин с клеймором издал низкий гортанный звук. Насколько понял Карн, это был смешок. — Ты, — воин бесцеремонно ткнул пальцем в Мидаса. — Чуешь, как силы покидают тело?

Фригийский царь сощурил глаза и коротко кивнул.

— Второй истинно видит, — пробормотала лучница, склоняясь над очередным трупом в поисках стрелы. — Но теперь не так четко, как прежде.

— Что это? — Карн решил, что задавать вопрос типа «откуда вы знаете» будет попросту глупо. Эти двое, похоже, давно в Хельхейме, и раз не спешат убивать, значит — могут помочь.

— Проклятие кельтов! — на этот раз клокочущий звук, вырывавшийся из грудной клетки воина с клеймором, уже более-менее походил на смех.

— Называют по-разному, — женщина впервые посмотрела на них, сначала на Карна, потом на Мидаса. — Каждый, кто попадает сюда, слабнет — кто мышцами, кто разумом, а кто — и так, и эдак. Никто не знает, почему. Но это проходит. С годами.

Мидас присвистнул. А потом скривился и глухо зарычал, бессильно сжимая и разжимая кулак. Он все явственнее чувствовал предательскую слабость, поселившуюся в его теле.

— Чем сильней был — тем слабее будешь, — заявил воин с клеймором. — Но Улла верно сказала — это проходит.

— Можете пойти с нами, — повторила женщина. Она закончила собирать стрелы и встала подле своего спутника, отчего могучее сложение сурового воина выглядело особенно выдающимся. — Вы умеете драться, такие здесь нужны.

У них были десятки вопросов. Действительно ли они в Хельхейме? Тогда почему они видят перед собой людей, если Один сказал, что люди не попадают в этот мир? Кто были те налетчики у моста? Куда их хотят отвести и что означает замечание лучницы насчет «умеете драться» и «такие здесь нужны»?..

Однако расспрашивать нежданных спасителей прямо здесь, посреди места кровавой бойни, показалось им гораздо более худшей идеей, чем безоговорочно последовать за ними. Поэтому Мидас, уловивший направленный мыслеобраз Карна, кивнул и они двинулись в путь — лучница шла далеко впереди, а воин с клеймором лишь немного опережал странников, которые изо всех сил старались поспевать за его широкими шагами, борясь с мучительной слабостью. У одного эта слабость имела физическую природу, у другого — ментальную.

— Так куда мы идем? — врожденное любопытство Мидаса наконец прорвалось сквозь затуманенное сознание, бесконечно прокручивавшее на холостом ходу единственную мысль — мысль об отдыхе.

— К нашей предводительнице, — коротко бросил воин с клеймором, не удостоив странников взглядом. Казалось, его ответ должен был все расставить по своим местам.

— А у нее имя есть? — в голосе Карна прозвучало раздражение, что самого парня удивило не меньше, чем Мидаса. — У вашей… предводительницы?

— Конечно, есть, — хмыкнул воин, перебрасывая клеймор на другое плечо. — Ее зовут Хель.

***

Хель оказалась вовсе не отвратительным монстром, у которого одна половина тела — черно-синяя, а другая — мертвенно-бледная. И жила она совсем не в промозглом чертоге, где вечно идет дождь. Легенды, как это порой бывает, оказались преувеличены и искажены. Мягко говоря — кардинально.

Однако она действительно была богиней — рождена волей человека на далеком Севере спустя несколько веков после появления Всеотца. Один помог ей адаптироваться в мире, который тогда еще был в равной степени непонятен ни богам, ни людям, а потому и тем, и другим казался непостижимо прекрасным.

Ее истинный возраст, не поддающийся исчислению, выдавали глаза — то был давно нескрываемый отблеск беспредельной усталости в глубине синих омутов, что казались двумя звездчатыми сапфирами, наполированными до матовой черноты жерновами времени.

Тем не менее, фигура Хель была скорее девичьей, чем женской — высокая и стройная, будто натянутая тетива — в каждом ее движении читалась готовность к действию. У нее были длинные черные волосы, в которых неуловимо терялось несколько пепельных прядок. Она носила прическу подобную той, что была у воина с клеймором, — волосы заплетены в косы, а косы перевиты между собой простыми кожаными лентами.

На богине было темно-синее одеяние с высоким воротником-стойкой и серебряной вышивкой по подолу и рукавам, плотно подогнанное по фигуре, и узкие штаны из того же материала, который не поддавался идентификации, — вроде бы шелк, но слишком уж плотный и с каким-то недобрым блеском. Из доспехов Хель носила только короткий юшман плетением 6 в 1.

Изящные ножки богини, которую Мидас, будучи истинным знатоком женской стати, признал объективно красивой, таились в невысоких полусапожках с плоской подошвой. Оружия при ней не было и вскоре они узнали — почему. Хель сама была оружием, лучшим из возможных.

Она подтвердила, что это Хельхейм, но отчего (цитата) сей унылый до омерзения ад назвали ее именем — она понятия не имеет. Конкретно то место, где обретались ее бойцы и куда привели Карна с Мидасом, называлось Железный Перевал. Он находился в самом центре исполинского горного хребта, пересекавшего загробный мир с запада на восток. А железным его прозвали по двум причинам.

Во-первых, здесь стоял лагерь Железных Воинов (так себя именовали те, кто примкнул к Хель). Во-вторых, не было в этом мире группировки, которая не потерпела неудачу, пытаясь взять перевал. А интерес к этому месту объяснялся очень легко — кроме Железного Перевала от моста Гьялларбру (тот, подле которого на Карна с Мидасом напала банда налетчиков) к центральным регионам вели лишь две дороги. Первая — напрямую сквозь горы, где в ледяной тьме орудовали Жнецы. Вторая — вдоль Окраинного Моря, где встреча с Сынами Тартара не имела альтернативы. Как нетрудно догадаться, ни Жнецы, ни Сыны Тартара добродушием не отличались.

Железные Воины вообще оказались единственной адекватной группировкой во всем Хельхейме. А таковых здесь насчитывалось около двух сотен, сказать точнее было трудно, так как фракции постоянно формировались и рассыпались, заключали шаткие союзы и нещадно истребляли друг друга подчистую. Относительно стабильных было не больше тридцати, Железные Воины — в их числе.

И все эти группировки (фракции, кланы, банды — кто как хотел, тот так и называл) постоянно воевали друг с другом. За что? Никто не в состоянии ответить, так всегда было — и точка. Хель пробовала поменять здесь порядки, очень давно, когда мир еще не обезумел. Тогда тут были и другие боги, и легендарные герои древних рас. В итоге, все они канули в небытие. То есть не умерли, конечно, в мире смерти нельзя умереть. Но они исчезли из истории Хельхейма. Кто-то прятался, ища покоя, кто-то сошел с ума. А кто-то, сменив имя и облик, ушел к окраинным регионам и вел там свою маленькую «с переменным успехом победоносную» войну.

Получалось, что среди всех времен и пространств Хельхейм стал единственным местом, в котором существовала настоящая, подлинная анархия. И ничего здесь не менялось уже мириады лет. Да и вообще, с определением времени были тут серьезные проблемы — Черное Солнце, что висело у северного горизонта, никогда не меняло своего положения. Тут не происходило смены времени суток, и это было очень странно.

— Мир, где нет завтра, — пожала плечами Хель. Поэтичность ее натуры была очевидной и казалась настолько естественной и тонкой, что было трудно представить, как она может вести в бой сотни и сотни своих преданных ветеранов, истребляя легионы кровожадных обезумевших фанатиков. А большинство жителей Хельхейма были именно такими — кровожадными обезумевшими фанатиками. Такими здесь становились все, рано или поздно. Лишь тем, кто шел за Хель, каким-то непонятным образом удавалось сохранять относительную стабильность рассудка.

Что до смерти, то ее здесь действительно не было, и все же получить меч в брюхо или потерять голову (буквально) крайне не рекомендовалось. За этим следовало событие, которое, не мудрствуя лукаво, обозвали Перерождением. Сущность абсолютно случайным образом появлялась в какой-то точке Хельхейма, причем ее могло «выкинуть» где угодно, в том числе — посреди ледяных вод Окраинного Моря или над бездонным омутом Черной Расселины. И если не повезло — за одним Перерождением сразу следовало второе, а то и третье. Но то были еще цветочки.

Физическая или ментальная слабость (Железные Воины звали ее просто «хворь»), которая преследовала каждого, кто оказывался в Хельхейме, проходила с годами, а потом сущность могла не только набрать утерянную силу, но даже превзойти ее. Однако Перерождение откатывало весь прогресс до состояния, в котором сущность пребывала на момент первого появления в Хельхейме. То есть хворь возвращалась и опять нужно было год за годом, десятилетие за десятилетием жестоко страдать, чтобы вернуть себе хотя бы относительное подобие нормального существования.

— Есть еще кое-что, — Хель с прищуром посмотрела на Мидаса. На Карна она даже взглянула, зная, что парень и так прочтет верхние слои ее ауры. — Убийство ускоряет прогресс. Убивая, ты быстрее избавляешься от хвори, и становишься сильнее.

— Жестоко, — хмыкнул фригийский царь, но тут же непроизвольно поежился под ледяным взглядом Хель, которая не видела в этом ничего смешного. Зато она не раз видела, как сущности теряют разум, снова и снова переживая муки хвори, испепеляющие волю к существованию тем простым фактом, что однажды это повторится вновь. И будет повторяться раз за разом. Потому что неуязвимых нет, и все рано или поздно погибают в Хельхейме.

— Какой-то ублюдошный мир, — Карн поморщился и рефлекторно замотал головой, пытаясь избавиться от мыслеобразов, случайно почерпнутых из ауры Хель. Богиня не защищалась — она давно потеряла эту привычку, ибо здесь почти не встречались сущности, чье истинное зрение позволило бы им свободно взаимодействовать с ее энергетическим телом.

Они втроем сидели у небольшого костерка, трепыхавшегося бледным издыхающим пламенем. Под светом Черного Солнца все казалось полуживым, даже огонь грел будто вполсилы. Карн подумал, что вот он — настоящий ад. По крайней мере, он не мог представить себе более жестокий мир. Постоянная война без цели, в конце которой каждого ждет одно — безумие, превращение в отвратительное животное — вовсе не потерявшее себя, а просто уставшее быть собой.

Лагерь Железных Воинов был довольно большим — он занимал весь перевал, протянувшись с юга на север почти на полкилометра, а с запада на восток — на вдвое меньшее расстояние. Домов здесь не строили, воины жили в шатрах и палатках из кожи или шерсти. Каждые полсотни метров стояли укрепленные стены с башнями, а под ними располагались рвы, волчьи ямы и другие элементы фортификационной системы.

На башнях и стенах дежурили бойцы (в основном — альвы) с длинными луками — они сменяли друг друга через хаотично повторяющиеся промежутки времени. Короче, Железные Воины не производили впечатления банды идеалистов, у которых вместо военной доктрины патетичные лозунги. Мидасу, пока они шли через укрепления к шатру Хель, все это напомнило римскую армию времен завоевания Британии. Четко, практично, эффективно.

Как ни удивительно, но в Хельхейме нужно было питаться. Необходимо было прятаться от дождя и согреваться ночью, иначе вполне можно было заболеть и окочуриться от запущенной простуды, перешедшей в пневмонию, которая в свою очередь развилась до дыхательной или сердечной недостаточности. А там — Перерождение, и все по новой…

— Теперь понятно, почему на нас напали у моста, — резюмировал Мидас, смачно приложившись к кружке местного пойла, которое гнал тот самый воин с клеймором. Хель сказала, что его зовут Фергюсон. — Они из какой-то… группы?

— Нет, — богиня покачала головой и в ее синих глазах мелькнуло презрение. — Безродное отребье из предгорий. Они сбиваются в небольшие банды время от времени и пытаются поживиться за счет прибывающих. Это не в чести ни у одной из постоянных группировок, даже Жнецы так не делают, а они те еще отморозки.

— Мы пробовали их вычищать, — вступил в разговор Фергюсон. Он подошел с минуту назад и встал к ним в полоборота, неподвижно глядя на Черное Солнце. Огромный клеймор покоился рядом, прислоненный к скальному уступу. Мидас поймал себя на мысли, что они похожи как близнецы — Фергюсон и скальный уступ.

— Но нас слишком мало, чтобы постоянно поддерживать там достаточное присутствие, — с этими словами воин глубоко вдохнул. Потер виски широченной пятерней, шумно выдохнул. Карн уловил его поверхностные эмоции, но и без того было ясно — все они давно устали.

— А почему вы здесь? — парень решил сменить тему. — Я имею ввиду тебя, Хель. Ведь ты богиня, а у богов, насколько мне известно, другое посмертие. Да и вы, — он махнул рукой в сторону Фергюсона. — Ты и та девушка с луком. Вы ведь люди. Вас тоже не должно быть здесь.

— Это точно, — угрюмо буркнул воин. Затем неожиданно подхватил клеймор, забросил его на плечо, будто тот весил всего-то пару кило, и зашагал прочь.

Когда он ушел, Хель рассказала, что помимо Фергюсона и Уллы (так звали лучницу) среди Железных Воинов обретается еще один человек — Гифу, шаман. Возможно, где-то есть и другие люди, но ей об этом ничего известно. Хельхейм — огромный мир, необъятный. Но — с необычной географией. С юга на север (севером тут условно считается направление на Черное Солнце) он тянется всего на две недели пешего пути, а вот в стороны раздается — никто не знает, насколько.

Что касается ее самой — она пришла сюда за своим братом, Бальдром. Он был обманут и попал в ловушку Серых. С Ангелами у Хель проблем не возникло, а вот совладать с технологиями вторженцев она не сумела. И тогда отчаяние толкнуло ее на союз с силами, с которыми никому не стоит иметь ничего общего, даже богам.

Эти силы помогли ей освободить брата и Бальдр вернулся, но ни в Ра и ни в Дуат. Он оказался в Хельхейме, куда самой богине путь был закрыт. Виня себя в том, что обрекла брата на бесконечные страдания, Хель десятилетия посвятила тому, чтобы найти тайную тропу в этот кошмарный мир. И вновь ее воля оказалась сильнее законов мироздания — она сумела попасть в запретную реальность. Вот только Бальдра здесь не было. Или же он хотел, чтобы она так считала. С годами богиня все больше склонялась ко второму варианту.

— Что до Фергюсона, Уллы и Гифу, то каждый из них пришел сюда своим путем, — добавила она, грустно глядя в огонь. Мидас отметил, что пламя не отражается в ее глазах. — Скотт и фризка следовали зову сердца, а нордика, — на миг улыбка тронула холодные губы. — Шамана сюда привело любопытство. Но, как и я, они не нашли здесь того, что искали. Я не знаю, есть ли путь назад хоть для кого-то из нас. В итоге мы все решили остаться. Потому что… — она глубоко вздохнула, толи не зная, как это сказать, толи просто не желая говорить. — Потому что…

— Потому что вам незачем возвращаться, — Карн не видел Хель, хворь вновь отобрала у него истинное зрение. И все же парень с точностью до интонации озвучил то, о чем думала богиня.

Она подняла на него взгляд, потом перевела на Мидаса. В ее глазах стояли слезы. Бесценные хрусталики, грани которых лучились мириадами противоречивых чувств. Но лучше других, и безо всякого истинного зрения, читалось одно…

К этому моменту Карн и Мидас уже хорошо понимали, что за мир их окружает, более того — они, похоже, сумели обзавестись если не другом, то, как минимум, сильным союзником. Так что настал черед главного вопроса. Но Хель опередила их.

— Я знаю, зачем вы здесь, — она смахнула слезы легким движением изящной руки, которая отняла больше жизней, чем в силах представить себе один человек. — Это не может быть совпадением. Некоторое время назад сюда пришли две сущности — дриада и… я затрудняюсь сказать, кто вторая, но в ней точно есть человеческое начало.

— Они пришли… одновременно? — глаза Мидаса непроизвольно округлились. Карн, к которому истинное зрение так и не вернулась, обратился в чистый слух, боясь вдохнуть.

— Вы ведь уже заметили, что здесь время идет… иначе, если к нему тут вообще применимо это понятие — идет, — уклончиво ответила Хель, копошась в костре веткой дерева, которое, как и другие растения Хельхейма, не имело аналогов в мире смертных. — Иногда события, разделенные тысячелетиями в Ра, здесь занимают единственный миг. Так что можно сказать — да, они оказались тут одновременно. Или почти одновременно, что без разницы.

— И ты знаешь, где они? — слова вырвались у Карна помимо воли. Собственно, он и не планировал их сдерживать.

— Они были сильны, — взгляд богини на секунду подернулся дымкой воспоминаний, она будто не услышала вопроса. — Их приход почувствовали все, даже самые слабые из нас. Их долго искали, но так и не нашли. И все же я уверена, что те, кого вы ищите, за Пиком Грез.

— А почему ты в этом уверена? — Карн, к которому вновь вернулось истинное зрение, метнул в Мидаса гневный мыслеобраз. Фригийский царь ни при каких обстоятельствах не желал избавляться от своей треклятой подозрительности! С другой стороны, пару раз она их уже спасла.

— Я давно здесь, — по лицу Хель пробежала снисходительная улыбка. — Я сейчас даже сильнее, чем была при жизни. Так что просто поверь мне, властитель павшей империи.

Глаза древнего бога превратились в тонкие щелочки, однако он прекратил расспросы. Отчасти — под незримым давлением Карна.

— Ты укажешь нам, куда идти? — спросил парень, не скрывая надежды в голосе. Отчего-то мрачная богиня, которую он едва знал, импонировала ему. Было в ней что-то, что роднило их души. Боль? Обман? Или, может быть, страх? Карн затруднялся ответить, да и не слишком настойчиво искал ответ.

— Больше того — я вас туда отведу, — богиня хищно улыбнулась и бросила изрядно обглоданную пламенем ветку в костер. Та занялась с сухим треском, одинокая искра вспорхнула средь трепещущих языков бледного огня и растаяла в сумрачном свете Черного Солнца над их головами.

— Не лично, уж извините, но найду вам отличных проводников, — Хель взглянула на них по очереди, будто ожидая закономерного вопроса, который, само собой последовал.

— Зачем это тебе? — вопрос, конечно, озвучил Мидас. — Зачем помогать нам? Ведь ты даже не знаешь, кто мы.

— Вам просто улыбнулась удача, — Хель пожала плечами, но в глубине ее сапфировых глаз мелькнул озорной огонек. — Сейчас в Хельхейме относительно спокойно. Многие группировки набрали силу и не рискуют выступать друг против друга в полномасштабных столкновениях, чтобы не оголить тылы или фланги. Мы ведем позиционную войну. Вскоре появятся новые союзы и тогда нас ждет война, которой Черное Солнце еще не видело. Но это произойдет не сейчас, не скоро.

Мидас прослушал вторую часть ее объяснений. В голове у фригийского царя все крутилась ее первая фраза — вам улыбнулась удача. Древний бог пытался припомнить, когда им с Карном вообще везло? Парень уловил его мысль и послал в ответ ментальную улыбку.

Хель почувствовала, что они обменялись мысленными сообщениями, возможно даже поняла — о чем именно были эти сообщения. Карн ощутил легкую рябь, прокатившуюся по ее холодной ауре иллюзорными сине-зелеными волнами. Похоже было на легкую заинтересованность, однако он не стал бы биться об заклад на этот счет. Хель была сильна и непроницаема, как Всеотец. Парень не рискнул читать ее намеренно, хотя она не таилась. А то, что достигало его восприятия естественным образом, было трудно интерпретировать ввиду исключительной энергоемкости получаемых образов.

— Кроме того, путь до Пика Грез занимает почти две недели, — продолжила Хель, будто и не было этого мимолетного напряжения. — И то, если хорошо знать местность. Но мои ветераны отведут вас за неделю.

Мидас хотел задать вопрос, почему то место называется Пиком Грез, а Карна больше интересовало, как Хель может говорить о времени — неделя, две недели — если здесь его нельзя отследить. Они раскрыли рты одновременно, но не успели обронить ни звука, как Железный Перевал сотряс оглушительный рев. Фригийский царь, непроизвольно скривившись, подумал о том, что хотя его не было подле Иерихона в тот памятный день, надо думать, там звучало примерно также.

Когда мгновение позже рев оборвался, Хель уже не просто стояла на ногах, а уверенно шагала к северному рубежу, на ходу раздавая приказы. Карн и Мидас запоздало вскочили и кинулись за богиней.

— Фергюсон! — прокричала Хель и седой кельт с клеймором тут же вырос подле нее. — Ты со мной. Где Улла и Гифу?

— Лучница на башне во второй линии, — отрапортовал воин. — Первая линия пала. Не знаю, как. Похоже, нас предали.

— Шаман? — процедила Хель сквозь зубы. В ее красивом высоком голосе звучали громы преисподней и у Карна от такого контраста по спине пробежали мурашки.

— Собирает змеев, — кельт тяжело дышал, его ноздри шумно втягивали прохладный горный воздух, а могучая грудь вздымалась и опадала рывками. Толи оттого, что он прибежал издалека, толи от ярости. А может — от всего сразу.

— Креон! Аргос! — вновь закричала Хель и откуда-то спереди в ответ ей донеслись не слишком членораздельные ответы, будто насильно вырванные из луженых глоток двух изъеденных шрамами войны рубак. Однако Хель, похоже, разобрала, что ей ответили.

— Держать вторую линию! Ждать меня! — голос богини смерти стал еще выше, еще сильнее, хлестнув по ушам жестокой звуковой волной. Воздух вокруг нее раскалился и начинал искрить неуправляемыми потоками энергии, а от каждого шага на земле оставались дымящиеся следы. Ярость Хель обретала зримые очертания, окаймляя ее тело подрагивающим темно-лиловым силуэтом.

Мидас поймал себя на мысли, что если бы у него не было Фавны, он бы пошел за этой женщиной хоть на край мира…

Хель тем временем продолжала выкрикивать короткие команды, к их группе молча присоединялись все новые и новые воины. Минотавры, цверги, даже пара молодых драконов! Не было ни суеты, ни паники — все отлично знали, что нужно делать. Спереди до них стали долетать пока еще отдаленные звуки боя, в небо поднялось несколько жидких дымных колонн.

Они миновали две высокие стены, сложенные из толстых черных бревен и обтесанных каменных плит, и направились к третьей. То есть, по сути, она была как раз второй — второй оборонительной линией. На севере Железный Перевал преграждало четыре таких укрепления, причем каждая последующая стена была выше предыдущей на добрый пяток метров.

На тот момент Карн и Мидас еще не знали, что за всю историю этого места никому не удавалось взять штурмом хотя бы первую стену, так что событие, которому они стали невольными свидетелями, выходило за все возможные рамки. По той же причине Хель обуяла неописуемая ярость, ведь здесь точно не обошлось без предательства! А когда они подошли ближе, богиня едва не вспыхнула, как факел, ибо ворота второй стены рухнули, прямо перед ее взором обратившись в груду щепы и искореженного металла, а в образовавшийся проход сквозь поднятое в воздух каменное крошево рванулись отряды нападавших.

И началась битва. Хель низко пригнула голову и побежала вперед, широко разведя руки в стороны. Она двигалась так быстро, что Карн и Мидас просто не успевали за ней. Хотя, может статься, не последнюю роль тут играло нависшее над ними «проклятие кельтов».

Фергюсон ревел за правым плечом богини — его горло источало древний боевой клич давно угасшего народа, а чудовищный клеймор, высоко поднятый над головой воина, рассекал воздушный поток с пугающим гулом. В его глаза горело пламя и он ни шаг не отставал от своей предводительницы.

Неожиданно слева появилась группа нагов, с головы до пят… то есть — до хвостов, закутанных в серые и коричневые лохмотья, размалеванные жуткими, вызывающими отвращение символами. Их вел невысокий поджарый мужчина, можно сказать — юноша, одетый столь же странно и несуразно. Его шею, грудь и руки обвивали ленты кожаных ремней, деревянных и каменных бус, с которых на прочных витых нитях свисали десятки амулетов и талисманов, мелких косточек, перьев, клыков и когтей неведомых хищников. Мидас сразу догадался, что это и есть Гифу, а Карн все понял по его тлеющей переливчатым пурпуром ауре.

Хель влетела в ряды нападавших, тут же отбросив их обратно к воротам. Она разила со скоростью молнии — ее руки и ноги устремлялись к противникам под всеми возможными углами и никому не удавалось защититься. Мидас моргнул, ему показалось, что за миг до удара правая рука богини стала черным клинком. Затем видение повторилось, но уже другая рука Хель, пробивая грудь зазевавшегося тритона, на краткий миг обратилась смертоносной косой с угольным лезвием.

Карн отлично видел, что происходит. Он не понимал, какими силами пользуется богиня, но каждый ее удар был атакой древнего оружия, а не хрупкой конечности. Образы покрытых вычурной резьбой и неизвестными ему символами клинков, секир, копий и глеф проецировались в момент удара из глубины ее ауры и отпечатывались на ткани реальности столь быстро, что ни у одного смертного существа не хватило бы реакции поспеть за ними. Поэтому она разила без промаха, даря своим врагам лишь по одному удару.

Но если Хель была воплощением войны, истинным ангелом смерти и разрушения, то Фергюсона можно было назвать эйдолоном холодной боевой ярости. Он бился мощно, но расчетливо, его дуговые удары с огромными амплитудами лишь казались медлительными, но на деле совсем не многим удавалось вовремя встретить его клинок. А тем, кому «хватало ума» принять клеймор в жесткий блок, приходилось едва ли не хуже тех, кто не успевал этого сделать. Оружие кельта раскалывало сталь на куски, а дерево перемалывало на волокна.

Они двигались на острие атаки — богиня и ее верный воин. Мидас увидел, как Хель неуловимым движением сделал подсечку минотавру, а когда тот завалился на спину, добила его призрачным молотом, обратив лицо существа кровавым месивом. Она тут же сделала шаг назад, уклоняясь от серии быстрых атак — на нее наступали два хвостатых сатира, оба орудовали короткими копьями и прикрывались круглыми щитами. Хель спружинила с отставленной назад ноги и вклинилась меж сатирами, раскинув руки в стороны. Ее ладони тут же превратились в два бритвенно острых кукри и неудачливые копейщики завалились на серый камень, неистово вопя — оба лишились ног чуть выше коленного сустава.

Хель продолжила атаку, она выполнила изящный пируэт, уходя от верхнего прямого удара широким клинком, и рубанула атаковавшего ее тритона наотмашь — снеся ему голову узким и длинным палашом. Затем выставила перед собой левую руку и сразу три вражеских клинка ударились о незримый щит, рассыпаясь черными искрами и осколками металла. Осколки посекли глаза нагу и цвергу, приземистый тенги успел уклониться, но лишь для того, чтобы в следующий миг выброшенная в его сторону рука Хель превратилась в острие рапиры и пригвоздила его лысую от природы голову к бревнам оборонительной стены.

Справа от богини Фергюсон выставил клеймор плашмя, поймав на него сразу два изогнутых змеиных клинка. Заметив это, фригийский царь подивился бы — каким чудом кельт сохранил в целости пальцы? Ведь в такой свалке даже опытный воин едва ли рискнул бы провернуть такой финт. Но Фергюсон был либо удачливым безумцем, либо столь умелым бойцом, каких древний бог еще не встречал.

Он свел клинки нагов влево, зацепив их усом длинного перекрестья и не дав врагам возможности высвободить оружие. Наги зашипели и попытались отступить, но первый тут же получил противовесом в зубы и захлебнулся своей злобой. Кельт, не останавливая движения, занес клинок над правым плечом, продолжая сжимать его одной рукой под перекрестьем, а другой — примерно во второй трети клинка. Затем он сделал шаг вперед и резким тычком вогнал широкое лезвие в грудь второго змея. Тот поперхнулся кровью и осел на каменистую почву.

Первого, все еще издающего какие-то звуки, Фергюсон отшвырнул ударом ноги и разворотил ему верхнюю часть тела, просто опустив на нее свой меч. Кажется, он даже не вкладывался в удар, но этого, учитывая невероятный вес оружия, и не требовалось.

Повинуясь инстинкту воина, кельт отступил и в пальце от его правого плеча опустился огромный лабрис — под стать клеймору самого Фергюсона. Минотавр проворно отдернул секиру и зарычал, вновь бросившись на врага. Он атаковал наискосок снизу вверх, стремясь разрубить человека от правого бедра до левой ключицы. Но кельт с улыбкой маньяка уронил клеймор навстречу лабрису — лезвия сшиблись с оглушительным звоном. Секира выстояла, но инерция удара отбросила ее в сторону и пока минотавр возвращал себе контроль над оружием, человек уже решил его судьбу.

Фергюсон широко взмахнул клеймором, направляя его по восходящей дуге из той позиции, где клинок столкнулся с секирой противника. Он действовал одной правой, так что размашистый удар получился довольно медленным и минотавр, предвосхищая возможность для контратаки, лишь немного отклонился назад. Но едва перекрестье ростового меча оказалось над головой кельта, он подхватил длинную рукоять второй рукой и дернул ее к себе, заставив оружие описать полный круг над атакующим минотавром. Этот простой финт позволял сменить вектор удара, сохранив его инерцию, а подключив вторую руку, Фергюсон удвоил скорость атаки.

Минотавр был опытным бойцом, но физическая мощь седого исполина и десятилетия, проведенные в нескончаемых войнах, придали его ударам то легендарное сочетание силы и скорости, для отражения которого мало одного лишь опыта. Клеймор, не замедлившись ни на мгновение, рассек бычью голову от уха до челюсти. Кельт двинулся вперед, стремясь догнать богиню смерти, а его противник так и остался стоять — внешне абсолютно целый и невредимый. Он завалился лишь когда рядом проковылял раненый они, случайно задевший грузное неподвижное тело плечом.

А в это время на левом фланге орудовал Гифу и его змеиные чародеи. Их боевая эффективность была ужасающей, но то, что они делали со своими жертвами, казалось чересчур жестоким даже Мидасу, который до сих пор вспоминал в кошмарах некоторые из деяний своей кровавой молодости. Карну, видевшему происходящее в энергетическом спектре, хватило мимолетного прикосновения к их объединенному эгрегору, чтобы едва не блевануть и, обливаясь ледяным потом, запретить себе под страхом смерти впредь смотреть в их сторону.

Гифу и его шаманы взывали к силам, которыми в известных Карну мирах могли пользоваться очень и очень немногие. А те, кто мог, предпочитали этого не делать, потому что речь шла об энергиях, находящихся за гранью морали и самой жизни. Крупица Левиафана, пробужденная увиденным в сознании Карна, тут же провела аналогию между методами Гифу и тем, что он слышал (или знал, но не помнил?) о скиамантах Туле. То были знания, обладателей которых Орден Ка-Дас истреблял лишь завидев. И у них были на это причины.

Но в Хельхейме действовали другие законы, и в этой партии темный шаман Гифу со своими нагами играл за белых. Ситуация обязательно показалась бы кому-то эпически забавной, но этот кто-то сейчас был очень далеко и его внимание занимали совсем иные вопросы.

Краем глаза Мидас отметил, как на Гифу, застывшего с воздетыми к бледному небу руками, набегает целый отряд они. Шаман злобно расхохотался и резко опустил руки, одновременно припадая на одно колено. Рваным речитативом он проговаривал запретные слова мертвой речи, но фригийский царь не мог видеть, как в энергетическом спектре от его рук с кожей неестественного алебастрового оттенка по земле разбегается ветвистая паутина непроницаемой энергии.

Группа из двенадцати они в полном составе угодила в раскинутые шаманом сети и восточные демоны, застыв на мгновение, заплясали под беззвучную мелодию смерти, выгибая тела и разрывая ногтями собственную плоть, лишь бы как можно скорее завершить непереносимую агонию. Они ломали себе руки, сворачивали шеи, вырывали глаза, разбивали головы о камни. Вмиг обезумевшие они стали врагами сами себе, но не прошло и десяти секунд, как все закончилось.

Гифу, насытившийся жизненной силой поверженных врагов, поднялся. Его темно-карие глаза казались двумя бездонными провалами в предвечную тьму, рот был окровавлен — во время произнесения заклинаний колдун в неистовстве повредил зубами собственный язык. Никто и не подумал, что так было необходимо, но ритуалы скиамантов, даруя невероятную мощь, в ответ требовали от своих адептов истинного безумия. Хотя для Гифу, который всю сознательную жизнь (а теперь и смерть) посвятил поискам сокрытых и утерянных знаний, не существовало такого понятия, как слишком большая цена.

Шаман склонил голову набок, звучно хрустнув шейными позвонками, и резко вытянул вперед обе руки. Длинные пальцы, напоминавшие сучья мертвого дерева, с пугающими заостренными ногтями, затряслись, будто его охватил тремор. Мидас не стал смотреть, как с кончиков пальцев Гифу срываются стрекочущие молнии проклятой энергии, и как у врагов, которых касаются эти молнии, кости и плоть внезапно меняются местами.

Вскинутые руки шамана одновременно стали сигналом для его змеиных воинов. Наги, одетые в раскрашенные лохмотья, рванулись вперед, сжимая в руках короткие костяные клинки, испещренные знаками, от одного взгляда на которые кровь стыла в венах. Они тоже владели запретной магией, но использовали ее не для дистанционной атаки, а для усиления собственных физических способностей.

Карн, на миг потерявший истинное зрение, но тут же вновь обретший его, сосредоточился на собственной схватке. Они с Мидасом незаметно для себя переместились на правый фланг контратакующего клина Железных Воинов. Парень попытался взять под контроль высокого и широкоплечего минотавра, сжимавшего в руках прорезной бродекс с черным лезвием. Вышло сложнее, чем обычно, но минотавр, повинуясь его беззвучным приказам, развернулся на месте и кинулся на группу сородичей, наседавших на фригийского царя.

Тут же парень обнаружил, что почти в упор к нему стоит вражеский сатир — хвостатый только что выпустил кишки не шибко проворному тритону из последователей Хель и озирался в поисках следующего врага. Увидев слепца, он счет его легкой добычей и бросился в атаку, отведя для удара длинный одноручный клинок, матовое лезвие которого немилосердно точила ржавь.

Карн слитным движением выхватил из-за пояса секиру и сразу метнул ее в приближающегося противника. Несмотря на малое расстояние, он не сомневался, что ловкий сатир с легкостью увернется. Так и произошло, однако враг, смещаясь в сторону от злобно жужжащей в полете стали, промедлил с ударом, что дало парню дополнительную секунду. А вслед за секирой уже летели его ментальные щупальца, они сходу пробили все три ауры сатира и метнулись напрямую к лобным долям.

Козлоногий воин застыл в полуметре от Карна — его клинок уже направлялся к голове слепца, которого он ошибочно принял за безоружного. И хотя парень спас свою жизнь, сумев подавить волю сатира, это далось ему с невероятным трудом. Развернув противника и отправив его в битву с двумя тритонами, он с удивлением обнаружил, что это не барабаны бьют воинственный марш, а его собственная кровь готова разорвать вены на висках, пролившись на бледную твердь алым живительным дождем.

Присев на одно колено и мучаясь отдышкой, Карн понял, что не сможет подчинить себе еще одного врага. Выход нашелся сам собой. Парень сфокусировал внимание на тролле с двумя изогнутыми клинками, который только что одолел двух недостаточно умелых минотавров и одного нага. Карн не стал ломать его волю, вместо этого он направил точечный энергетический импульс в постцентральную извилину существа, перегружая синапсы.

Постцентральная извилина в мозге человека отвечает за поверхностную чувствительность, в том числе — болевую. Мозг тролля, как и надеялся Карн, в этом плане не отличался от человеческого. Перегруженная область вспыхнула в энергетическом спектре и тут же разослала болевые сигналы по нервным тканям тролльего тела. Воин выронил оружие и рухнул на землю, стал кататься по ней из стороны в сторону, неистово вопя. Карну на миг стало жаль своего врага, ведь у того сейчас болело буквально все. И очень-очень сильно.

Но миг краткого триумфа был омрачен осознанием простого факта — сил у него больше нет, вообще ни на что. И пока парень молился, чтобы вот прямо здесь и сейчас внезапно не потерять истинное зрение, Мидас пытался справиться с альвом, который все никак не желал умирать. Остроухий был искусен и проворен, а невесомая рапира в его изящной руке била не только быстро, но и сильно. У фригийского царя кровоточило правое предплечье и левое колено — раны далеко не смертельные, но древнего бога выводило из себя уже то, что какой-то (ментальная цитата) длинноволосый гомосек одолевает его в честном поединке!

Он выдохся, движения стали медленными — древнего бога будто окружала пушистая вата и постоянно нужно было преодолевать ее мягкое сопротивление. Зрение потеряло четкость, гром крови в висках заглушал внешние звуки, и все же у Мидаса оставался его боевой опыт, которого хватило бы на добрую сотню таких вот альвов. Поэтому он собрался с силами и двинулся на врага.

Альв уколол в лицо — Мидас сместился вправо, одновременно опуская клинок, чтобы блокировать следующую атаку, направленную в ноги. Рапира высоко зазвенела, столкнувшись с клином Стража рассвета, но тут же вспорхнула ввысь и обрушилась на фригийского царя градом хлестких ударов. Альв не вкладывался в клинок, компенсируя отсутствие силовой составляющей скоростью и числом атак.

Мидас, выставив меч над собой, блокировал череду ударов и подступил к врагу вплотную. В ближнем бою широкая гарда и массивное навершие полутораручного клинка оказались бы более эффективны, чем выглядевшее откровенно игрушечным оружие альва, предназначенное в большей степени для уколов с дистанции. «Длинноволосый гомосек» понимал это, поэтому сделал классический финт — ударил противника в ноги, одновременно отпрыгивая назад.

Его удар был предназначен для отвлечения внимания и не имел цели нанести существенный урон, так что Мидас, разгадав противника, просто проигнорировал гибкое лезвие, скользнувшее по правому квадрицепсу. Вместо того, чтобы защищаться, он последовал за отступающим врагов и одновременно бросил свой меч в альва. Просто взял и бросил, плашмя. Благородный рыцарь Альвхейма не ожидал такой подлости, а потому не успел увернуться. Меч ударил его в челюсть — во все стороны брызнула кровь и осколки зубов. Голова альва непроизвольно запрокинулась, а когда он смог вернуть ее в естественное положение, колено фригийского царя уже погружалось в его пах.

Мидас ударил согнувшегося пополам альва кулаком в затылок и тот без чувств рухнул ничком к ногам древнего бога. Тяжело дыша, бог поднял с земли свой меч. «Проклятие кельтов» выпивало его силы с немыслимой скоростью и он не представлял себе, как будет сражаться дальше. Походя он ткнул оглушенного альва мечом в шею (война есть война) и двинулся вперед, вслед за фронтом Железных Воинов, которые уже вытеснили нападавших за сломанные ворота и теперь бились в промежутке между двумя оборонительными стенами.

За воротами Мидас встретил обессиленного Карна, тут же мимо проскользнула их знакомая лучница, которую Хель назвала Уллой. Железные Воины уверенно наступали и впервые двум друзьям не обязательно было сражаться, чтобы определить исход битвы. Тем не менее, отдышавшись, они поспешили продолжить схватку, ибо есть люди (да и боги тоже есть), у которых это в крови — патологическая неспособность смотреть на происходящее и не участвовать в нем.

***

Второй день они шли по пустынным предгорьям Сумеречного Хребта. Второй день… Для Карна с Мидасом это звучало как издевка, но если верить словам ветеранов Хель, постепенно они вновь смогут ощущать течение времени. Второй день… Так сказал Фергюсон, а не доверять седому кельту, которому богиня смерти приказала сопровождать их к Пику Грез, не получалось при всем желании.

Карн задумался. А приказала ли? Может, скорее попросила? Для них с фригийским царем эти странные взаимоотношения между Хель и ее воинами так и остались загадкой. Нет, она действительно приказывала им и они выполняли ее приказы в то же мгновение, однако происходило это лишь на поле боя. Вне его, глядя на лагерь Железных Воинов, едва ли можно было понять, кто здесь командир, а кто — подчиненные.

С другой стороны, Фергюсон не возражал против роли сопровождающего, это было видно. Как и Улла, которая сейчас брела далеко впереди, обратившись черной точкой, едва различимой в невнятном свете Черного Солнца на фоне едва припорошенной снегом равнины. Для кельта и лучницы это было, как глоток свежего воздуха. Ведь Хель рассказала, что в последние полгода они почти не выбирались из лагеря на Железном Перевале. Позиционная война, мать ее… Трудно представить что-то более изматывающее. А ведь тут, в Хельхейме, и без того есть обширный выбор путей и дорожек, неумолимо ведущих к меланхоличному безумию.

А вот Гифу она отпускать не хотела. Шаман был ее козырем и Хель не скрывала, сколь несоизмерима мощь, даруемая знаниями скиамантов. Что до его нагов, зомбированных темным колдовством и превращенных тайными искусствами в живые машины смерти, то они представляли силу, с которой приходилось считаться даже богам. Понятно, что и эту карту можно было побить, например — у тех же Жнецов тоже были свои биороботы. Их звали големами и они были абсолютно невосприимчивы к любым ментальным воздействиям.

Тем не менее, Гифу буквально упрашивал Хель, казалось — готов был разрыдаться и встать на колени. Он был фанатиком знаний, Карн сразу понял это. Фанатиком — в самом-самом плохом, наихудшем смысле этого слова. За вожделенные тайны он готов был отдать, что угодно. Кроме… Хель утверждала, что Гифу не способен на предательство. Однажды он уже обжегся на этом, и по той же причине оказался здесь. Больше шаман не намеревался так жестоко ошибаться.

В итоге, Мидас прикинул, что если уж Фергюсон, который нравился ему своей холодной непоколебимой мощью, готов без страха доверить шаману свою спину, то и им с Карном нечего бояться. Парень был того же мнения, тем более, что Гифу действительно много знал и это могло пригодиться на Пике Грез, где, по слухам, обитает Страж, который задает три вопроса каждому, кто желает пройти к Черному Солнцу. Всего один неверный ответ влечет неминуемую смерть.

Напоминало какую-то старую, набившую оскомину легенду про Фивы и сфинкса (хотя в оригинале там совсем не сфинкс). Но Хель подтвердила, что это правда. Многие пытались пройти через Пик Грез, ибо за ним в отражении Черного Солнца — Солнце Истинное, и там — все ответы. Но никто, как и полагается, не вернулся.

Еще оставался вопрос, как там оказались Нисса и Фавна. Но тут Хель не могла помочь и Карн видел, что она не врет им, не умалчивает. Богиня смерти и разрушения сама по себе была существом, мягко говоря, нетривиальным. Но Хельхейм изменил ее, приправил щепоткой безумия, которая окончательно уничтожила израненную душу. Однако та некогда великая и непостижимая душа не умерла окончательно, она стала чем-то иным, и взамен богиня получила силы, которых сама порой не понимала.

— По поводу Стража, — Мидас шагал рядом с Гифу, кутаясь в шерстяной плащ, выданный заботливой Хель. Еще в заплечном мешке у него были шерстяные штаны и пара высоких кожаных сапог, подбитых мехом. Таким же комплектом разжился Карн.

— Почему те, кто встретил его и погиб, не рассказали об этой встрече? — Гифу самодовольно улыбнулся, наслаждаясь тем, как точно угадал вопрос фригийского царя. Собственно, Мидас этого еще не подтвердил, но шаман не имел привычки сомневаться в своих выводах. К счастью (в первую очередь — для него самого), он никогда не ошибался.

— Потому что никто из них не вернулся, — Гифу скривил губы и нахмурил лоб, будто что-то упорно вспоминал. — Но они умерли — это факт. Тут, в Хельхейме, когда рядом гибнет сильная сущность, это чувствуешь сразу. Особенно такие, как ты, — он кивнул в сторону Карна, который шел позади, традиционно держась за плечо Мидаса. — У меня есть версия на этот счет…

Сказав это, шаман уставился вдаль и, не было похоже, чтобы он планировал продолжать.

— Не станет говорить, пока не попросите, — шагавший впереди кельт усмехнулся в седые усы. — Мол, что за версия, всеведущий Гифу? Ха! Такой вот у него… как-то мне это однажды называл один вумный альв… как же… ага! Речевой фетиш!

Мидас с Карном прыснули, а Гифу бросил в спину Фергюсона уничижительный взгляд. Тем не менее, искреннее желание поделиться мудростью с окружающими (или скорее самоутвердиться, продемонстрировав свои знания) возобладало над мимолетной обидой, и шаман продолжил.

— Это замкнутый мир, он не связан ни с Запредельем, ни с Эмпиреями, а с миром смертных взаимодействует односторонне — только на вход, то есть сюда-то попасть можно, а вот выбраться, — Гифу многозначительно пожал плечами и закатил глаза, подразумевая, что выбраться может и можно, но это уже против правил, да и совсем другая история. А догадаться, что он называет Запредельем и Эмпиреями, не составило для двух друзей большого труда.

— То есть энергии в Хельхейме движутся по замкнутому циклу, — продолжал шаман. Забывшись, он обогнал своих слушателей и, казалось, рассказывал сам себе. — Поэтому-то здесь и нет окончательной смерти, мы возвращаемся раз за разом. Что делает Страж с теми, кто не отвечает на его вопросы, я пока сказать не могу, но почти уверен, что они там гибнут и тоже возвращаются. Скорее всего при этом теряют память и весьма вероятно — облик. Другого варианта я не вижу и давно работаю над тем, чтобы научиться распознавать таких, ведь во время оно тысячи пропадали на Пике Грез. И до сих пор находятся безумцы.

— А что, силой его взять никак? — Мидас уже задавал этот вопрос Хель и некоторым ее воинам, но вразумительного ответа так и не получил.

— Скажем так, — шаман таинственно улыбнулся через плечо. — История умалчивает. Но туда приходили целыми армиями. И целыми армиями там оставались. Так что, полагаю, да, силой его взять — никак.

— То есть шансов у нас не сказать, чтоб много, — Карн просто озвучил свои мысли. — И ты, видимо, к Стражу с нами не поймешь?

Вопрос был с подвохом, можно даже сказать, что парень ненамеренно провоцировал шамана. А может и намеренно, ведь Гифу, как ни крути, был одним из умнейших людей, что он встречал, и если им действительно предстоит отгадывать какие-то загадки, то иметь его под рукой будет очень кстати.

— Разумеется, пойду! — Гифу всплеснул руками и неосознанно ускорился, подгоняемый негодованием. Он оторвался от них еще сильнее.

— И не боишься погибнуть? — спросил Карн ему в след.

Шаман звучно расхохотался, будто общался с ребенком и тот задал ему до глупости банальный вопрос.

— Если мы выживем — я, вероятно, узнаю достаточно, чтобы подтвердить или опровергнуть свою теорию, — изрек он, запахивая короткий плащ в ответ на внезапно окрепший ветер. — Если же мы погибнем, то я получу однозначный ответ. Из первых, так сказать, рук.

Он вновь громко рассмеялся и Карн в очередной раз подумал, что шаман, вероятно, безумен в гораздо большей степени, чем сам себе представляет. С другой стороны — он был прав, ведь, погибнув, он действительно абсолютно точно узнает, что случилось с предыдущими ловцами удачи. А то что, если его теория верна, он потом просто потеряет память и все равно никому ничего не сможет рассказать, его уже мало волновало. Как любого настоящего исследователя, его интересовал сам факт.

— Думаю, в лагере его не любят, — буркнул себе под нос фригийский царь. Шаман, погруженный в свои мысли, не услышал его слов. Зато их услышал Фергюсон.

— Что удивительно — очень даже любят, — кельт с прищуром, оценивающе посмотрел на шагающего рядом Гифу. — Его, знаете ли, везде любят. Я не понимаю, как ему это удается. Он не лизоблюд, отнюдь! Заносчив и вздорен, но никогда ни перед кем не стелется. И все же — везде он свой. Только вот Улла его недолюбливает, но это взаимно.

А потом, когда они, наконец, миновали предгорья и начали двигаться вверх по склону, держа направление на один из немногочисленных перевалов Сумеречного Хребта, лучница покинула отряд. Ее зоркие глаза рассмотрели вдалеке на западе тусклые огни временного лагеря, над которым вились едва заметные жгуты дыма.

— Это земли Сынов Тартара, но здесь нет постоянных поселений, — отчеканила женщина, не спуская глаз с западной окраины горизонта. — Думаю, это основные силы, а минувшая атака на нас — разведка боем.

Фергюсон что-то неодобрительно пробурчал в усы.

— Там, — она кивнула в направлении своего взгляда. — Старая крепость горных кланов, вдоволь воды и дичи. Отличный плацдарм.

— Лагерь большой, — кельт, до боли всматриваясь в горизонт, тоже стал различать костры и хаотично разбросанные вокруг шатры и палатки, трепещущие на усилившемся ветру. Мидас, как ни старался, ничего не смог разобрать, а у Карна, как назло, пропало истинное зрение.

— Верно, — левая рука Уллы скользнула к тулу у бедра и пробежалась по оперениям стрел. Лучница была левшой. — Поэтому я и говорю, что там основные силы. Разумеется, не только Сыны Тартара. Слишком много шатров.

— Нужно предупредить наших, — подал голос шаман.

Мидас сжал кулаки. Опять началось. Сразу вспомнилась фраза Хель про «вам улыбнулась удача». Ну да, пусть толку от них с Карном немного, не бросят же они Железных Воинов! Придется возвращаться. К тому же, вряд ли сами они в таком состоянии смогут преодолеть Сумеречный Хребет.

— Я все сделаю, — Улла неожиданно обернулась и уставилась на Фергюсона холодным немигающим взглядом. — Проберусь к их лагерю, оценю обстановку и вернусь на Железный Перевал с докладом. Они не ожидают, что кто-то увидит их здесь, и это уже решило их судьбу. Хель вновь соберет Семь Дланей, мы ударим первыми.

Кельт смотрел на нее, ожидая продолжения. Улла могла рассказать все это по пути, и если она решили озвучить план здесь, значит…

— А ты с шаманом поведешь их дальше, — заключила лучница. — Вернешься, как сможешь. Этот, — она бросила быстрый взгляд за плечо кельта, где стоял Гифу. — Может не возвращаться.

С минуту Фергюсон и Улла смотрели друг на друга в упор, и Мидас мог бы поклясться, что они обмениваются мыслями. Карн же, до сих пор ментально ослепленный, чувствовал себя просто неуместно.

— Слушайте, это серьезные вопрос и мы не хотим… — начал фригийский царь.

— Хорошо, — кельт будто не услышал слов древнего бога. Он продолжал пристально смотреть на лучницу. — Если Хель считает, что это так важно — я доведу их до Пика. А потом вернусь.

Улла протянула ему руку и они пожали друг другу предплечья. Затем она коротко кивнула Мидасу, бросила взгляд на Карна, а Гифу оставила без внимания. Ее невысокая поджарая фигура стала быстро удаляться — она рысцой сбежала с холма, а потом перешла на спринт и резко углубилась в белесую пустошь, теряясь в снежной круговерти, поднятой злобным ветром.

А они молча продолжили свой путь вверх по склону горы. К Карну вернулось истинное зрение и он мимолетом прочел поверхностные мысли Фергюсона и Гифу. Шамана ситуация мало взволновала и он был рад, что продолжает движение к своей цели — Черному Солнцу. Эмоции кельта были сложнее. Нет, он не переживал за лучницу и Железных Воинов, здоровяк не сомневался — им удастся разбить Сынов Тартара с их союзниками.

И все же что-то грызло Фергюсона. Карн позволил себе немного углубиться в его ауру и хотя бы по косвенным признакам определить терзавшие кельта мысли. А когда понял, в чем дело, не сумел сдержать смешка, на который, к счастью, никто кроме Мидаса не обратил внимания. Кельт действительно переживал. Переживал о том, что его клинку, скорее всего, не достанется вражьей плоти.

Фригийский царь в этот момент думал о том, что, в конце концов, это их мир, и они лучше знают, что нужно делать. Если эти ребята уверены, что достаточно послать к Хель Уллу с предупреждением, а Фергюсон и Гифу могут продолжать играть роль провожатых для них с Карном, что ж — хозяин барин. Мидас был совсем не прочь как можно скорее добраться до Фавны, более того — все его существо, несмотря на проклятие кельтов, пылало при одной лишь мысли о том, что финал пути так близок.

И с другой стороны — война. Война, которая ведется в Хельхейме ни одну сотню (или тысячу?) лет, и к которой они с Карном не имеют никакого отношения. Просто двое странников одним глазком заглянули за непроницаемую кулису у края сцены, на которой идет представление вовсе не для них. И им совсем не хотелось вмешиваться в сценарий.

Вскоре они поднялись на широкое плато, противоположным краем упиравшееся в довольно крутой склон следующего скалистого порога. Сколько таких «ступенек» им предстоит миновать — не знал никто, кроме сурового кельта. Ветер лютовал, с неба замельтешили крупные разлапистые хлопья. При каждом шаге они уходили под снег выше колена и тут в ход пошли «дары Хель».

Карн никогда не ходил по горам и не имел опыта борьбы с морозной стихией. Мидас тоже, что не удивительно — практичный фригийский царь предпочитал держаться в рамках параллелей, где температура не скатывалась ниже нуля по Цельсию. Это под конец XX века древнего бога дернуло поселиться севернее привычного ему ареала обитания, но там он уже редко выбирался из своего железобетонного дворца с тонированными окнами в пол.

Шаман, судя по всему, разделял их полное невежество в этом вопросе и тогда стало ясно, почему богиня смерти послала с ними именно Фергюсона. Этот седовласый дядька, как оказалось, всю сознательную жизнь шнырял по обледенелым кручам Альбы, попутно помогая МакАлпину (которому приходился племянником) объединять скоттов и пиктов. Короче — для выживания в гористой местности при условии стремительно падающей температуры и не менее стремительно надвигающегося снежного бурана он был незаменим.

Едва Карн с Мидасом переобулись, Фергюсон посоветовал всем снять заплечные мешки и обязать их веревками, оставив «хвост» метров десять.

— А теперь другим концом обвяжите себя вокруг пояса, — скомандовал кельт, наглядно демонстрируя, что нужно делать. — В горах никогда нельзя быть уверенным, что находится у тебя под ногами. Любой шаг может не найти опоры и ты моргнуть не успеешь, как провалишься в ледовую расселину.

— А если с другом обвязаться? — полюбопытствовал Гифу, который никак не мог справиться с узлом на своей веревке.

— И утащит вас обоих, — хмыкнул кельт, пробираясь через снег к шаману. Он довольно грубо вырвал веревку из его рук, упрятанных в меховые варежки, и в мгновение ока обвязал Гифу по поясу. — Разумнее использовать сумку или что-то подобное. Если сорвешься — она вроется в снег и велик шанс, что зацепится, удержав тебя. Все готовы? Двигайтесь за мной, след в след.

Это было нетрудно, так как за громадным кельтом оставались не следы, а целые колеи, по которым и телега могла бы проехать при желании. Фергюсон сказал держать дистанцию хотя бы с полдюжины метров, чтобы не создавать рисков большой нагрузкой на снежный наст.

— Там, где двое провалятся, веса одного бывает достаточно, чтобы пройти, — заявил морозоустойчивый кельт. А морозоустойчивый потому, что он единственный из всех не надел рукавиц и не накинул на голову капюшон. Ему, похоже, и так было неплохо.

Они выстроились в подобие колонны — Фергюсон двигался впереди, а Гифу, стучащий зубами, точно сотня боевых барабанов, замыкал. Мидас с Карном шли в середине, рядом, у них не было выбора — парень не мог идти один, это было чревато регулярными падениями, слепым плутанием и замедлением всей группы. Так что он продолжал держаться за плечо фригийского царя, думая о том, сумеет ли истинным зрением распознать пустоту под слоем снега и льда?

В энергетическом спектре его окружала синеватая белизна — монотонная и непроницаемая во всех направлениях. Даже ауры спутников выглядели блекло и порой терялись в эфирных вихрях белого шума. Карн пришел к неутешительному выводу, что истинное зрение ничем не может ему помочь, как минимум — ни в его нынешнем состоянии, по сути, близком к абсолютной ментальной слепоте.

Время незримо текло вдоль оси Вселенной, а они все поднимались и поднимались по казавшемуся бесконечным склону. Один раз Гифу все же провалился в скрытую снегом трещину во льду, но, как и предрекал кельт, сумка на веревке спасла его — она зацепилась за вмерзший в лед валун и шаман повис над черной бездной, будто тряпичная кукла. Фергюсон осторожно подобрался к провалу и вытащил шамана в несколько плавных, но энергичных рывков.

Затем они достигли следующего плато, пересекли его под удаленный вой нарастающего бурана и без передышки принялись взбираться на очередной склон, в этот раз еще более крутой — градусов шестьдесят. Все неимоверно устали и уже находились на грани своих физических возможностей. Все, кроме морозоустойчивого кельта. Но вскоре ему все-таки пришлось скомандовать привал. Началась метель.

— Рыть буду я! — громыхнул Фергюсон, с легкостью перекрывая вой ветра. — Вы убирайте снег с прохода.

Его руки-лопаты стали методично погружаться во чрево рыхлого наста, выдергивая из него целые сугробы. Он проделал в склоне узкий лаз под небольшим углом, а за ним вырыл широкую каверну. Внутри у стен каверны он сделал четыре возвышения, что-то вроде снежных топчанов. Своих спутников Фергюсон по одному загнал на эти топчаны.

Потолок каверны был очень низким, передвигаться приходилось по-пластунски. Угрюмый сумрак, готовый вот-вот обратиться непроглядной темнотой, окутал их — бледный свет из входного лаза почти полностью перекрывался снежными вихрями. При этом снег оказался неплохим изолятором — вой ветра, яростный и нестерпимый снаружи, здесь напоминал громыхание далекой грозы.

— Меня этому научил отец, — голос Фергюсона звучал тихо и казался на удивление мягким. — Убежище на одного человека должно составлять три объема его тела. Сделаешь больше — не сумеешь согреться, а если меньше — очень скоро начнешь задыхаться.

— А зачем эти… возвышения? — Гифу подал голос из дальнего угла рукотворной каверны. Как и в случае со многими «великими мудреца», он мог по праву считать себя таковым во многих ситуациях, но не когда речь шла о выживании или даже элементарных бытовых вопросах. К счастью, шаману хватало благоразумия признавать в этой области первенство кельта.

— Движения воздуха, — пояснил седовласый. Он лежал ближе всех ко входу. — Теплый поднимается, холодный — опускается. На возвышениях теплее.

Карн, который вновь потерял истинное зрение, замотался в плащ, как гусеница в кокон, и задремал. Мидас, вдвойне измученный — не только тяжелым путешествием, но и проклятием кельтов, которое грызло и грызло его тело, не давая ни минуты покоя, мгновенно провалился в неглубокий тяжелый сон. Гифу пробурчал себе под нос несколько скиамантических мантр, замедлив метаболизм, и погрузился в трудноопределимое состояние между сновтдением и явью — он мог полностью пробудиться в любое мгновение, но его нервная система отдыхала, как в фазе глубокого сна.

Не спал только Фергюсон — кельт периодически расчищал лаз, норовивший скрыться за снежными наносами. Он знал, что это необходимо делать регулярно, иначе снег полностью завалит проход и перекроет доступ воздуха, тогда их убежище станет могилой. Так было с его двоюродным братом, Олафом.

Гифу пробудился первым — он среагировал на внезапно наступившую тишину. Кельт к этому моменту уже покидал убежище. Шаман растолкал Мидаса, Карн сам проснулся от их возни. Все они люто замерзли и были рады покинуть этот негостеприимный подснежный мир.

Странники вновь двинулись вверх по склону. Идти стало тяжелее — глубина снега после метели выросла на пару ладоней. Карн, по-прежнему держась за плечо друга, чувствовал, что Мидасу приходится в разы сложнее, чем ему самому или шаману, который плелся в десяти шагах позади. Фригийского царя то бил мелкий озноб, то будто окатывало жаром из печи. Мысли его путались, взгляд не желал фокусироваться, мышцы и кости ломило. Однако гордый бог упорно отказывался просить Фергюсона об остановке, хотя всем им давно пора было подкрепиться.

— Фергюсон! — позвал Карн, подумав о том, что ему никогда не постичь смысла такого понятия как «гордость». — Нам бы остановиться, поесть.

— До вершины осталось немного, — отозвался кельт, не оборачиваясь. — Потерпите, там остановимся.

Он не солгал, вскоре склон неожиданно перешел в плоский уступ, за которым начинался широкий каньон, образованный двумя вздыбленными монолитами черного глянцево-поблескивающего камня. По дну каньона росли высокие скудные на листья деревца, напомнившие березы.

Они прошли немного вглубь, прячась от свистящего пронизывающего ветра. К счастью, ветер дул поперек их укрытия, а не вдоль него, иначе едва ли им было бы так же комфортно, окажись они в природной аэродинамической труде.

Фригийский царь с шумом плюхнулся на задницу и привалился спиной к черной скале. Он не чувствовал холода снаружи — только холод внутри, поминутно сменявшийся магматическими всплесками, покрывавшими кожу под одеждой горячей липкой испариной. Гифу оперся о дерево рядом, запрокинул голову и уставился в далекую полоску бледного неба. Карн начал рыться в своей сумке, памятуя о ее содержимом. Где-то там должно быть вяленое мясо, мешочек с солью и добрая пригоршня орехов.

— Трут есть у кого? — будто невзначай поинтересовался кельт. По идее, таковой должен быть у каждого, но Карн отчего-то не находил своего. У Мидаса днище сумки промокло насквозь и трут оказался непригоден к использованию, а шаман вообще умудрился порвать свою сумку и потерять половину скарба.

Фергюсон покачал головой и пробурчал что-то на грубом, по-варварски красивом языке своей суровой родины. Карн был уверен, что ничего хорошего в их адрес кельт не сказал. Затем седовласый извлек из-за пояса широкий длинный нож и подошел к ближайшему дереву, взглядом отогнав от него шамана. Он вновь что-то проговорил и стал аккуратными движениями срезать со ствола кору. По зеленоватой ряби его внешней ауры Карн понял, что кельт просил у дерева прощения.

— Зачем это? — Гифу внимательно следил за действиями Фергюсона. Карн чувствовал его заинтересованность, шаман готов был воспринимать знания в любом состоянии — голодный, холодный, да хоть на краю смерти (к чему все, собственно, и шло). — Тут же мороз, снег!

— Холодное — не значит мокрое, — кельт уже закончил срезать кору и теперь аккуратно счищал себе на ладонь стружку с внутренних слоев древесного ствола. — Снаружи ветер может нанести влагу, это так, но внутри дерево сухое. Достаточно, чтобы поддаться огню.

Начистив полную ладонь стружки, Фергюсон выудил из-за пазухи лоскут шерсти, положил его на снег, а сверху высыпал свой импровизированный трут.

— Кремень есть, — вяло отрапортовал Мидас. В руках древний бог держал угловатый кристалл кремнезема, позаимствованный в лагере Железных Воинов. Фергюсон будто не услышал его.

Их провожатый оценивающе посмотрел на высокую иссеченную трещинами скалу, сформировавшую одну их стен каньона. Он подошел к скале, а затем резким движением всадил в нее навершие своего громадного клинка. Карн, не видевший, что происходит, подскочил на месте и ухватился за секиры. Мидас успокоил его, коснувшись предплечья парня.

Фергюсон тем временем подобрал камень, выбитый им из черной скалы. Потом размахнулся и всадил меч в снег под острым углом прямо над шерстяной тряпицей, на которой лежала древесная стружка.

— Соберите валежник, — скомандовал кельт, не отрываясь от своего дела.

— А чем он занят? — Карн не мог прочитать намерения Фергюсона, а в аурах остальных увидел лишь непонимание и легкий интерес, перекрывавшийся усталостью и голодом.

— Тссс! — Гифу и Мидас в один голос зашикали на него. Шаман стал бродить по округе, подбирая хворост, древний бог с кряхтением поднялся и присоединился к нему. Оба через плечо поглядывали на кельта.

Тот встал на колено перед воткнутым в землю мечом и, коротко размахнувшись, саданул по лезвию выбитым из скалы камнем. Раздался металлический звон, на деревянную стружку, разложенную под клинком, брызнул сноп желтых искр. Кельт ударил снова, а потом согнулся в три погибели над шерстяной тряпицей и стал медленно дуть на стружку, прикрывая ее руками. Не прошло и минуты, как ноздрей Карна коснулся запах дыма. Гифу и Мидас нанесли хвороста, Фергюсон разжег костер.

Фригийский царь позже подобрал камень, который кельт использовал в качестве кремня. Оказалось, что горная порода здесь имеет обильные вкрапления гематитовой железной руды. Вот почему от удара о клинок камень так и сыпал искрами.

Вскоре они согрелись и поели вяленого мяса. На вопрос древнего бога, не опасно ли разжигать здесь огонь, кельт пояснил, что это пустынные земли и тут практически нет живых существ, даже диких зверей.

— Через Сумеречный Хребет на север есть много путей и этот — далеко не самый простой, — заключил Фергюсон. Он вяло жевал мясо, глядя в потрескивающее пламя жидкого костерка.

— Но самый быстрый, как я понимаю? — уточни Карн, который хорошо помнил слова Хель насчет того, что ее люди доставят их к Черному Солнцу в гораздо меньший срок, чем это получилось бы у других.

— Верно понимаешь, — кивнул Фергюсон, не отрываясь от пламени.

Трудно сказать, сколько прошло времени, прежде чем они закидали костер снегом и вновь двинулись в путь. По своим ощущениям Карн склонялся к двум часам, Мидас же полагал, что привал отнял у них не больше часа. Однако древний бог хорошо понимал, что его биологическим часам сейчас не стоит доверять. Все его тело будто восставало против рассудка, упорно не желая выполнять самые элементарные действия. Поэтому сколько бы времени они не провели в покое, ему все равно казалось бы мало.

Они довольно долго шли по каньону и под конец ветер все же подул в него, странники тот час покрылись инеем и задубели. А на выходе им встретились две банши — Карн не увидел их заранее, потому что его ментальный радар в этот момент дал сбой, однако истинное зрение не пропало окончательно, что и спасло ему жизнь.

Полупрозрачный женственный образ с длинными белыми волосами, спускавшимися едва не до земли, вырос в шаге от парня и уставился на него пугающей чернотой бездонных глазниц. Потом на лице призрака в том месте, где у человека находится рот, образовался вихрящийся сгусток темноты, из которого пахнуло могильным ходом и каким-то злым роком. Карн все свои силы вложил в единственный мыслеобраз — в воздухе между ним и банши вспыхнула ослепительным пламенем стена пластичного трепещущего огня.

Призрак не отшатнулся, напротив — воспринял это как вызов. Но прежде, чем банши исторгла из себя нечеловеческий крик-рев, способный разорвать сердце смертного, скалистый склон, укутанный пушистым одеялом нетронутого снега, затопил голос Фергюсона.

Карну показалось, что кельт пел — его высокий грубый бас удивительно мелодично растягивал отрывистые строфы древних заклинаний, которые произвели на баншу ошеломляющий эффект. Призрак подернулся рябью, провал в районе рта исчез. Он обернулся к кельту, точнее — спина и «лицевая сторона» мгновенно поменялись местами на его теле, так что на Карна уставился белесый затылок призрака. Банши склонила голову, глядя, как Фергюсон, не переставая петь, вскидывая клинок, по лезвию которого заструились алые искры. Голос седовласого будто околдовал призрака, который сам был рожден, чтоб околдовывать других.

Клеймор, вскинутый к злым небесам Хельхейма, рухнул вниз со скоростью горной лавины. Тело банши распалось на лоскуты и опустилось на снег горсткой серого пепла — на поживу колючему ветру.

Несколькими мгновениями ранее вторая банши бросилась на Мидаса откуда-то сбоку и лишь реакция древнего бога, закаленного веками сражений, позволила ему не попасть под ее черные когти, мелькнувшие в пальце от его лица. Фригийский царь отпрянул назад и рухнул навзничь, не удержав равновесия. В падении он выхватил меч Стража рассвета и банши злобно зашипела, уставившись на оружие своими призрачными глазами.

А потом в дело вступил Гифу и Мидас убедился, что слухи насчет этого парня не врут. Шаман злобно ухмыльнулся и вскинул руку в направлении банши, его губы зашевелились с такой скоростью, что казалось, будто он не читает заклинание, а охвачен припадком, поразившим нервы лица.

Призрак запоздало понял, что этот враг ему не по зубам — он попытался раствориться, но его конечности и шею охватили черные, исходящие рыжим чадом цепи, мгновенно растянувшие полупрозрачное тело во все стороны. Противоположные концы цепей уходили за пределы пространства, банши тщетно пыталась освободиться — сковывающее заклятье не поддавалось. Гифу повернул вытянутую руку ладонью к небу, а потом резко сжал пальцы в кулак.

Мидас раньше никогда не слышал, как кричат призраки, и тем более он не слышал, как призраки кричат, охваченные животным ужасом. Однако в этот момент фригийский царь не сомневался — банши ревела именно так! Ее облик запузырился, начал сворачиваться рваными полосками, черепообразное лицо потекло, от него повалил черный пар, потрескивающий кровавыми разрядами. Шаман захохотал, а потом крик банши прервался, черные цепи исчезли и призрак буквально стек в снег, превратившись в скворчащую лужицу отвратительной субстанции.

Мидас посмотрел на кельта. Тот не отрывал взгляда от шаман, продолжая сжимать клеймор обеими руками. Казалось, еще мгновение и он просто перерубит парня пополам. В глазах Фергюсона вздымалась ледяная ярость.

— Их души прокляты, они потеряли связь со своими кланами, — процедил кельт, не разжимая зубов. — Но они все равно остаются духами предков и не должно так извращать их посмертие.

Гифу, лицо которого полнилось густым румянцем от выпитой силы банши, на миг остолбенел от слов кельта, но затем собрался и не опустил взгляда.

— Я дерусь, как умею, — холодно ответил шаман. — Мы живы, они нет. Остальное не важно.

Фергюсон глухо зарычал, но ослабил хватку на рукояти клеймора. Затем он отступил на шаг, широко размахнулся и вонзил клинок в снег почти до середины. Ушей Карна коснулся скрежет, с которым сталь пробуравила лед, а затем и каменистую плоть гор. Кельт встал на одно колено перед мечом, положив могучие руки на перекрестье. Он что-то прошептал, затем поднялся, хлестнул взглядом Гифу и начал спускаться.

Странники вновь сняли заспинные мешки и потащили их за собой на веревках, Фергюсону даже не пришлось подсказывать. Спускаться было проще и настроение в группе само собой поднималось, даже кельт начал тихонько насвистывать, надо думать — боевой марш родного клана.

На одном из плато они укрылись за угловатым серым валуном и разожгли костер, чтобы согреться и перекусить остатками вяленого мяса. Фергюсон сказал, что им везет — ухудшения погоды не предвидится и вряд ли снова придется зарываться в снег, пережидая метель на открытом участке. Столь позитивное заявление, прозвучавшее из уст несомненного эксперта, еще больше подняло моральный дух отряда.

Вскоре путники оказались в предгорьях по северную сторону Сумеречного Хребта и этот регион разительно отличался от той части Хельхейма, где они начали свое путешествие. С высоты ничего нельзя было разглядеть — мир внизу попросту терялся в плотной молочной дымке. Но по мере спуска, когда они преодолели марево тумана, окружающий пейзаж предстал перед ними в своем ужасающем великолепии.

Снег под ногами превратился в холодную хлюпающую жижу цвета человеческого праха, воздух наполнился спертым зловонием гнили. Местами земля и вовсе пропадала под неглубокими озерцами застоявшейся мутной воды. Редкие клочки относительно твердой почвы были усеяны серо-зелеными обломками скал и колючей рыжей травой. Были здесь и деревья — низкие, разлапистые, лишенные листвы, с тонкими и темными, будто обугленными стволами. Казалось, какой-то колдовской огонь уничтожил их, но Карн видел, что деревья не мертвы, они лишь кажутся такими.

В энергетическом спектре болота полнились бледным лиловым светом, зловещее сияние которого пронизывало все вокруг — и черные деревья, и рыжую траву, и губчатые камни, местами напоминавшие кости вымерших чудовищ. Физическое зрение выхватывало лишь обрывки пейзажа — серо-желтый смог, сверху выглядевший как обычный туман, был настолько плотным, что, казалось, царапает кожу. Он надежно скрывал все, что находилось на расстоянии далее двадцати шагов — были видных только смутные силуэты деревьев и призрачные тени, различимые лишь боковым зрением.

— Мири аф фордамду, — прошептал Фергюсон и сплюнул на землю, жадно впитавшую его слюну. В голосе кельта слышалась злоба, но Карн видел, что за ней здоровяк прячет инстинктивное опасение, которое уже готово перейти в полноценный страх.

— Болота Теней? — Мидас хмыкнул, на лету переведя слова северного языка, который хорошо знал. Именно на этом языке много столетий назад с ним впервые заговорил Всеотец. Собственно, после той памятной встречи на краю мира они виделись лишь дважды — при штурме Гелиополиса и в землях пиктов.

— Проклятое место, заселенное злом, — Фергюсон говорил тихо, но в окутавшем их беззвучии слова его отдавались в ушах точно удары погребального колокола. — Отсюда возвращается один из десяти, да и тот, как правило, безумен.

— Так зачем мы сюда пошли? — Карн, пользуясь тем, что истинное зрение вернулось к нему и ментальный радар действовал относительно стабильно, пытался определить, есть ли рядом что-то живое. Ну, или мертвое, как те банши в горах.

— Это самый короткий путь к Пику Грез, — пояснил кельт, поудобнее перехватывая клеймор, покоившийся на мускулистом плече. Внезапно он остановился и медленно развернулся на месте. Его угрюмый взор уперся в шамана, который замыкал походный строй.

— А еще у вас есть я, — Гифу степенно прошествовал мимо Фергюсона и бесстрашно вошел в туман. — Так что бояться нечего.

— Проклятого проклятье не берет, — проговорил кельт одними губами и кивнул Мидасу, чтобы они с Карном следовали за шаманом. Сам он намеревался идти в арьергарде.

Гифу на ходу читал заклинание, от которого бледный свет перед ним начал сгущаться, а потом брызнул в стороны черными всполохами. Отвратительные миазмы густой волной отхлынули от путников и вокруг них образовалась сфера чистого воздуха, даже болотная вонь исчезла. Мидасу показалось, что откуда-то справа донеслось низкое утробное рычание. Фригийский царь быстро глянул на Карна, тот кивнул — не показалось.

Сам парень точно не видел, что двигалось с ними параллельным курсом. Это была парящая над землей тень, бесформенная, пульсирующая, а в самом ее центре — лиловое око, полное ужаса. Образ постоянно распадался, Карн не мог фокусироваться на нем дольше мгновения и он не понимал, что тому виной — проклятие кельтов, лишавшее его ментальной силы, или само это жуткое место, проникнутое давящей аурой обреченности и застарелого страдания.

Гифу плавно повернул голову в ту сторону, где его спутники почуяли чье-то присутствие. Шаман улыбнулся и сделал странный жест рукой — будто лениво поприветствовал старого друга. Тень тут же застыла на месте и вскоре исчезла из поля энергетического зрения Карна, оставшись далеко позади.

— Говорят, это был цветущий край, — низкий голос Фергюсона нарушил гнетущую тишину и звук человеческой речи мгновенно снял напряжение. Но не дал расслабиться. Все они тут были, как гитарные струны. Кроме Гифу — тому было все равно, он напоминал кота, плывущего брасом через крынку, полную жирных сливок.

— Но однажды здесь случилась битва — армии темных колдунов, ведомые своими кровожадными богами, сошлись в непримиримом противоборстве и уничтожили друг друга, — продолжил кельт. — Доподлинно неизвестно, кто с кем бился, это произошло до того, как сюда пришла Хель, а она — старейшее из существ в этом мире, кто еще сохранил относительно здравый рассудок. Но то было страшное сражение, навсегда изменившее эту часть Хельхейма. Отчего-то погибшие не переродились, как им положено, они потеряли плоть и были заточены здесь, скованные своей ненавистью. Это обитель мертвецов и призраков.

— Мир смерти в мире смерти, — Мидас истерически хохотнул. Он пытался держаться, но ему было страшно — Карн чувствовал это. Парень и сам ощущал подлинный страх — едва они оказались здесь, волосы у него на загривке непроизвольно встали дыбом, а ладони вспотели.

Энергетически место казалось стабильным, но на фоне, среди эфирного шума, он постоянно замечал искаженные агонией силуэты, лица, переплетения тел. Его слуха поминутно касались звуки боя, крики и стоны, которые, он точно это знал, не звучали в физическом спектре. Парень чувствовал, как безумие обступает их плотной стеной и только защитная сфера Гифу не дает ему обрушиться на них всей своей мощью, мгновенно обратив в бесплотные сгустки животного ужаса, навеки потерявшие свою память и самих себя.

— Не уверен, что все произошло именно так, — шаман продолжал возглавлять отряд. Он шел уверенно, забирая то вправо, то влево, казалось — болотный смог совсем не мешает ему и он отлично видит на многие сотни метров. — Но что-то здесь определенно случилось. Это место действительно создано смертью, не знаю, как сказать по-другому. Нечто подобное, но в гораздо меньших масштабах, я ощущал в развалинах панафинейских храмов. А еще — в тайных санктуариях римских гаруспиков. Но это…

Он глубоко вздохнул и покачал головой, а Карн увидел, как по внешней ауре шамана пробегают оранжевые вспышки безумного экстатического наслаждения. Парень не знал и понял, что не хотел знать, откуда вообще взялся Гифу — из какого он времени и региона, как оказался здесь, как узнал все, что знает. Как сошел с ума.

Гифу продолжал говорить, но Карн уже не слышал его, потому что где-то впереди, метрах в ста от них, может чуть дальше, он уловил несколько бледных аур. Ментальный радар вновь начал сбоить и его радиус стал стремительно уменьшаться. Через несколько секунд парень потерял истинное зрение, но то, что он успел видеть за миг до того, как снова ослеп, поразило его, отпечатавшись в сознании столь ярко, будто он видел это физическими глазами вот только что прямо перед собой.

Внезапно Гифу остановился, как вкопанный. Фергюсон тут же юлой развернулся на месте, чуть присел и выставил перед собой огромный клинок, затравленно озираясь.

— Что случилось? — рявкнул кельт. — Ты что-то почуял?

— Не я, — шаман обернулся и внимательно посмотрел на Карна. — Он. Он что-то почувствовал.

— Нам нужно… — парень тяжело сглотнул. Хотя истинное зрение пропало, странное чувство не покинуло его — он будто до сих пор видел что-то, что происходило в этот самый момент недалеко от них, в глубинах клубящегося тумана. Это как долго смотреть на затейливый рисунок, а потом резко перевести взгляд на однотонную поверхность — рисунок, отпечатавшись на сетчатки, еще на некоторое время остается перед глазами.

— Нам нужно… — повторил он. — Нам нужно туда!

И он зашагал в туман.

— Идем за ним! — крикнул Гифу и побежал за парнем, который уже скрывался под сенью болотной вуали. Поравнявшись со спотыкающимся Карном, он взял его руку и положил на свое плечо, как обычно делал Мидас. Фригийский царь, увидев это, скривился, но поспешил отогнать внезапный укол дружеской ревности.

Картинка перед глазами Карна стремительно таяла и спустя несколько секунд он уже забыл ее — так сразу после пробуждения порой улетучиваются даже самые яркие сны. Но что-то продолжало гнать его вперед. Он был уверен, что кто-то в опасности, кто-то вот-вот погибнет в этом проклятом месте — в одиночестве, в дали от дома.

И еще ютилось в нем смутное ощущение дежавю, Карн подозревал, что именно оно всему виной. На самом деле, стоило просто пройти мимо, ведь они с Мидасом уже решили, что эта безумная война и этот сумасшедший мир — все это не имеет к ним ни малейшего отношения. Они здесь транзитом, дойдут до Пика Грез и навсегда исчезнут для Хельхейма — либо погибнут, либо все же пройдут к Черному Солнцу и получат все ответы.

Ведь это всего лишь еще одна жертва Болота Проклятых, сколько их было и сколько будет? Какой-то заплутавший минотавр или тритон, одиночка или член какой-нибудь группировки вроде Железных Воинов или Сынов Тартара, какая разница? И все же Карн чувствовал, что разница есть. Именно для него.

Неожиданно туман расступился и они оказались на просторной поляне, посреди которой мутным глазом с грязно-желтым бельмом блеснуло болотное озерцо. В этом озерце кто-то находился, какое-то крупное существо, явно не человекоподобное. У него было звериное тело с четырьмя мощными конечностями, длинный хвост и огромные крылья, остальное невозможно было разобрать — существо вывалялось в грязи так плотно, что даже детали морды (или лица?) сливались в одно нечленораздельное месиво.

Со всех сторон озерцо обступили аморфные черные пята, напоминавшие скорее рваные раны в ткани реальности, чем живые разумные существа. Точно такое же пятно они видели на входе в болота. Тогда Гифу лишь махнул энергетическому сгустку рукой и тот покинул их, но здесь, судя по расширившимся глазам шамана, едва ли все пройдет также гладко.

Их было не меньше пяти десятков — они обступили неведомое существо так плотно, что сливались воедино, образуя жуткий противоестественный эгрегор. Сомнений не было — они собирались напасть на измученное создание, увязшее в трясине и уже готовое сдаться. Оно надсадно хрипело и мотало могучей головой, тщетно стремясь избавиться от намертво прилипшей к нему грязи.

В тот же миг к Карну вернулась его сила. Он сфокусировал ее в мыслеобраз копья из пластичного света и метнул это копье в ближайшее черное пятно. О, теперь он отлично их видел! Это были не просто энергетические образования. Это были эйдолоны агонии, сущности, каким-то непостижимым образом утерявшие свои тела и души, и навсегда оставшиеся в пограничном состоянии между жизнью и смертью. Именно поэтому они не перерождались и поэтому слепое злобное безумие стало смыслом их существования.

Эйдолон, в которого врезалось копье света, беззвучно взвыл и распался на отдельные психоны, перестав существовать. Карн сформировал перед собой еще одно копье и метнул его вслед за первым. Он не отдавал себе отчета, не осознавал, что его сил едва хватит на еще одну атаку.

Но он был не один.

Гифу выкрикнул слова боевого заклятья и упал на колено, вонзив длинные пальцы в мягкую отвратительно-податливую болотную почву. Когда он вскинул голову, его карие глаза превратились в бездонные провалы вечного мрака. Шаман широко — гораздо шире, чем позволяла нормальная человеческая анатомия — раскрыл рот и из него вырвался конус черной энергии, вмиг окутавший сразу десяток эйдолонов. Карну некогда было следить за действиями боевых братьев, но если бы он взглянул на шамана в тот миг, то увидел бы, что Гифу исторг из себя воистину древний ужас! То были разумные частички смерти, осколки обратной стороны всего сущего, которых никогда не касался свет жизни. Шаман немало отдал, чтобы научиться этому жуткому трюку, изучая древние манускрипты в развалинах подземных городов Гесем.

Фергюсон и Мидас тоже не стояли без дела. Фригийский царь выхватил меч и уже хотел броситься на жутких созданий, но кельт остановил его, схватив за плечо.

— Клинок в землю! — зарычал он и подал пример, с размаху вогнав клеймор в растекающуюся под ногами почву. Древний бог, который за этот недолгий поход проникся к кельту заслуженным уважением, не стал спорить и воткнул меч Стража рассвета рядом.

Фергюсон вскинул голову к небу и ухватил оба клинка за рукоятки. Он прокричал в сумеречную высь несколько грубых слов, которые Мидас не смог перевести, хотя смутно понимал, что это какой-то гэльский диалект. Где-то в вышине раскатился гром, руки кельта, сжимавшие рукоятки мечей, наполнились режущим глаза голубым свечением. Свечение тут же сместилось вниз через перекрестья и растеклось по клинкам, то и дело вспыхивая коронными разрядами.

Кельт вырвал мечи из земли вместе с комьями грязи, которые черным фонтаном разлетелись в стороны. Он бросил один клинок Мидасу и с ревом «Ан иннес!» кинулся в бой. Фригийский царь подхватил оружие на лету и устремился за Фергюсоном, отлично понимая, что его тело, изъеденное проклятой хворью, вряд ли способно выдать хотя бы десятую часть своих реальных возможностей. Но мог ли он остаться в стороне, устыдившись битвы?..

Схватка получилась короткой и жестокой. Эйдолоны, в первые же секунды потеряв дюжину своих, быстро оправились и, оставив в покое увязшее в трясине создание, переключились на незваных гостей. Их эгрегор сразу распался, они не умели или не хотели объединяться, хотя это могло усилить их. Призрачные пятна бросались на врагов поодиночке, они бились каждый за себя, что и предрешило исход боя.

Карн успел метнуть еще одно копье света, сразив налетевшего на него эйдолона, а потом силы окончательно покинули его и парень завалился на землю, как подрубленное дерево. Мидас, видевший это, устремился к другу, поражая одного противника за другим. Это была одна из самых странных схваток, в которых доводилось участвовать фригийскому царю! Он лишь атаковал, так как в бою с эйдолонами в привычной фехтовальной защите не было смысла.

Один раз черная тень, точно саванный хищник, подобрался к нему сзади и облепила со спины, вмиг лишив возможности двигаться. Мидас ощутил мертвенный холод, разливающийся по телу, и даже успел испугаться, когда гранит его воли изошел трещинами под давлением грубой энергии, чуждой самому понятию жизни. Но затем холод исчез и древний бог освободился от злой силы, сковавшей его тело. Он обернулся на хмуро ухмыльнувшегося Фергюсона и они ринулись в сердце схватки плечом к плечу.

Зачарованные клинки обращали эйдолонов в энергетический пепел и Мидас хорошо понимал, что если бы не заклятие кельта, которое тот наложил на их оружие, все могло обернуться иначе (он пообещал себе после боя обязательно поинтересоваться у Фергюсона, что это за чары). К счастью, черные амебы обладали посредственной реакцией, так что даже неуклюжие медлительные удары фригийского царя раз за разом достигали своей цели.

Гифу успел еще дважды применить свое жуткое заклинание, пока не обнаружил, что врагов больше нет. Обладай эйдолоны хотя бы зачатками разума, они просто сбежали бы, потеряв больше половины своих. А затем, перегруппировавшись во чреве болотного тумана, созвали бы еще с полсотни товарищей и обрушились бы на странников со всех сторон. Вот это стало бы проблемой, а так…

Карн с трудом поднялся на ноги, способность здраво воспринимать окружающий мир постепенно возвращалась. К этому моменту существо, которое они спасли, выбралось наконец из трясины. Оно стояло прямо перед парнем на четырех лапах и пыталось отдышаться. Видя эту странную картину, Гифу невольно улыбнулся. Воистину, мир соткан из отражений!

Придя в себя, существо принялось счищать грязь с морды и боков — точно как кошка моет себя лапой! Затем оно встрепенулось, замотав могучим телом из стороны в сторону, и когда его великолепные крылья развернулись в полный размах, когда те крылья несколько раз ударили по воздуху, освобождаясь от налипшей грязи и тины, Гифу и Мидас одновременно поняли, кто перед ними.

— Сфинкс! — в унисон сорвалось с их губ, так что два голоса слились в синхронный вздох удивления. Сфинксы всегда являлись одной из самых таинственных и скрытных рас, о них почти ничего не знали. Было известно лишь, что эти неведомо кем сотворенные создания свободно путешествуют меж мирами, забредая даже в Лимб. Но чтобы сфинкс оказался здесь, в Хельхейме, это казалось невероятным!

Карн же был удивлен гораздо больше, чем его спутники. Ведь это не просто сфинкс. Это тот самый крылатый лев, который спас его, когда он впервые оказался в Лимбе, и потом еще не раз выручал в тяжелых битвах на изнанке реальности! Парень видел его великолепную богоподобную сущность истинным зрением и лишь теперь понял, что это было за чувство, которое заставило его броситься через болотный туман навстречу неизвестности.

Сфинкс смотрел на него карими человеческими глазами — с благодарностью, но… без узнавания. Все верно, ведь он еще не знает Карна. Они познакомятся позже. Такие вот «побочные эффекты» от путешествий во времени!

Крылатый лев переводил взгляд с одного неожиданного спасителя на другого. Каждому из них он коротко кивнул. Потом вновь посмотрел на Карна, задержавшись на нем дольше, чем на других. Сфинкс тихо прорычал и каждый из слышавших этот рык мог бы поклясться, что в нем прозвучали слова человеческой речи. Но никто не понял, что сказало величественно существо.

Потом сфинкс отступил на шаг, его лапы напружинились и хищное львиное тело рывком поднялось в воздух. Он ударил крыльями, обдав странников волной ледяного воздуха, и взмыл к небесам, мгновенно исчезнув в тумане.

— Постой! — выкрикнул Карн, но сфинкс уже не слышал его. Неожиданно парень вспомнил, чем закончилась их дружба и проклял себя за то, что сразу не подумал об этом. Ведь он погибнет! Сфинкс будет убит при штурме Гелиополиса!

— Нет! — снова закричал Карн, пытаясь дотянуться до сознания мифического существа истинные зрением, которое вновь покидало его. Плевать, что без сфинкса он может (мог) погибнуть в Лимбе как минимум трижды! Ведь это благородное существо отдаст за него жизнь…

— Нет, — прошептал он, бессильно опускаясь на землю. К нему подошли Мидас с Фергюсоном. Кельт напряженно поинтересовался, все ли в порядке. Фригийский царь повременил с расспросами.

— Мы только что спасли сфинкса, — ошарашено проговорил Гифу. — Спасли сфинкса в Хельхейме, — он покачал головой и рассмеялся. — А в благодарность — четыре кивка и таинственное рычание.

Карн не стал ничего ему говорить. Он знал, что благодарность сфинкса будет несоизмеримо большей, чем представляет себе шаман. Но парень не знал другого. Он не знал, что сфинкс слышал его крик. Больше того — сфинкс прочел его мысли и прозрел грядущую цепь событий — от сего мгновения до стен Гелиополиса.

И крылатый лев принял решение.

Он вернулся. Но не сейчас.

***

Фергюсон покинул их, как только они вышли из болот.

— Дальше моя помощь вам не нужна, — кельт протянул медвежью лапу сначала Мидасу, потом Карну. Рукопожатие у него было могучим, но складывалось впечатление, что воин сдерживает себя.

— До Пика Грез часов шесть пути, все время прямо и… верх, — он усмехнулся в седые усы. — Вы не ошибетесь, здесь нет другой дороги.

— А ты, выходит, был там? — Мидас пристально всматривался в серо-голубые глаза кельта. — Но не пошел до конца и вернулся. Почему?

Фергюсон вновь усмехнулся, но ничего не ответил.

— Ладно, — фригийский царь махнул рукой. — На самом деле, меня больше интересует заклинание, которое ты использовал в бою против… ну тварей этих болотных. Что это было? Нам бы пригодилось. Если мы, конечно, переживем встречу со Стражем.

— Это клановая волшба, — Фергюсон вмиг посуровел. — Прости, но я не могу раскрывать тайны клана чужакам.

Мидас кивнул. Лишь теперь он понял смысл слов, которые кельт не раз выкрикивал в бою. «Ин иннес» с гэльского переводится «будь верен». И Фергюсон оставался верен, даже после смерти, даже в этом безумном месте, где сойти с ума — единственный путь остаться собой.

— Ты пойдешь через болота? — Карн не скрывал волнения. Фергюсон не просто спасал их жизни в последние несколько дней. Не просто помог пройти самую опасную часть их нелегкого пути. Он стал другом им обоим.

— Разве я похож на безумца? — отрывистый смех кельта раскатился на многие километры вокруг. Отсмеявшись, он махнул рукой в сторону Гифу. — Со мной ведь не будет проклятого, а потому я лучше потеряю пару дней и обогну болота с востока. Там Кносс, город минотавров, у меня в нем есть друзья. То есть были когда-то.

— Благодарим тебя за помощь, — Мидас глубоко кивнул Фергюсону, почти поклонился. — Мы в неоплатном долгу перед тобой.

— И перед Хель, — добавил Карн, слепо вытягивая руку в сторону кельта. Тот не отстранился и парень положил ладонь ему на плечо. — Поблагодари ее от нас. Жаль, но нам действительно нечем отплатить.

— И не нужно, — Фергюсон накрыл его руку своей заскорузлой пятерней. — Вы нам обеспечили хоть какое-то развлечение. Ха!

Затем он развернулся и, не сказав больше ни слова, зашагал прочь.

— А не боишься, что Улла постреляет всех Сынов Тартара, пока ты будешь бродить по Кноссу? — прокричал ему вслед Гифу. Они с кельтом даже не взглянули друг на друга во время прощания. Но Мидаса это не смутило — он уже понял, что эти двое — старые боевые товарищи, и вся их вражда — напускная.

Кельт не ответил, хотя до них донесся его раскатистый смех. Он шел в сторону болот, но ощутимо забирал вправо.

— Может, зря подначиваешь? — улыбнулся Карн. — А ну как пойдет через трясины, чтоб не упустить битву! Ведь сгинуть может.

— Не пойдет, — покачал головой Гифу, разворачиваясь в направлении далеких серых гор, к которым лежал их путь. — Он достаточно опытен, чтобы пропустить это мимо ушей. И достаточно умен, чтобы не идти на бессмысленный риск.

Карн еще мгновение наблюдал за удаляющейся аурой Фергюсона, а потом привычно положил руку на плечо Мидаса и они двинулись вслед за шаманом через каменистую равнину, усеянную проплешинами бледно-зеленой травы.

Эта местность выглядела гораздо живее, чем те регионы Хельхейма, с которыми они уже успели познакомиться. Буквально. В небе над их головами то и дело пролетали птицы, несколько раз вдалеке они видели парнокопытных существ вроде оленей. В траве копошились какие-то крупные насекомые, напоминавшие смесь мокрицы и паука.

А когда путники пересекали широкий ручей, Гифу присел возле воды, выставил над ней руку ладонью вниз и стал что-то шептать над шумящим потоком. Затем он с улыбкой посмотрел на Карна с Мидасом и полез за кожаной флягой.

— Это чистая вода, — сказал он, погружая флягу в искристую плоть ручья. Затем поймал недоуменные взгляды своих спутников и улыбка его стала шире. — Не все в Хельхейме хочет убить вас, поверьте. Есть тут неплохие места.

Они решили разбить у ручья небольшой лагерь, а затем продолжили путь. Гифу рассказал, что здесь, у подножья Пика Грез, нет постоянных группировок, хотя недалеко на востоке стоит давно покинутый город, который периодически берут под контроль хаотично возникающие банды.

— Сейчас сюда мало кто ходит, потому и налетчиков здесь нет, — резюмировал шаман. — По крайней мере, так говорят. Сами слышали, в последнее время мы постоянно в лагере, так что у нас в распоряжении лишь слухи, рассказы странников, да торговцев.

— Тут и торговля есть? — удивился Мидас. Когда завязался разговор, они уже поднимались по пологому склону Пика Грез, который своим монолитным массивом скрыл от них Черное Солнце. Фригийскому царю показалось, что ближе к вершине растительности больше, но пока еще было трудно сказать из-за внушительного расстояния.

— А как же! — хохотнул Гифу. — Большая политика и малая экономика, все дела. Только сообщение тут медленное…

— Кстати, да, — подхватил Карн. — Я как-то сразу не подумал спросить, а почему вы не используете лошадей? Ну, или какую-то другую живность.

— Увы, в Хельхейме нет животных, которых можно приручить, — Гифу пожал плечами, не отдавая себе отчета, что его собеседник не видит этого движения. — Пробуют до сих пор, но это пустое дело. Никак не выходит, даже магией. Животные скорее умирают, чем подчиняются. И дружбы с ними не получается. Ну, хотя бы мясо у них съедобное!

Древний бог реготнул, Карн натянуто улыбнулся. Странники уже приближались к Пику и как ни удивительно, но хотя они поднимались, ветер становился тише и теплее. А растительность, как и предположил Мидас, проявляла тут исключительное буйство и, похоже, вознамерилась поразить их своим разнообразием. Кажется, им даже встретилось несколько плодовых деревьев, но никто не стал уточнять у шамана, так ли это. Мысли Карна были заняты Ниссой, а в голове Мидаса образ Фавны быстро вытеснил все остальное.

Пик Грез встретил их мелодичным журчанием ручьев, разноголосым пением птиц, неумолкаемым ни на миг стрекотом насекомых в высокой сочной траве и обилием насыщенных красок, которые представлялись рассудку умелой иллюзией или же безумным мороком — так сильно это место контрастировало со всем остальным, что могли увидеть странствующие по просторам Хельхейма. Но красоту Пика оценил лишь Гифу, его спутники думали о другом.

Ведь это конец, не так ли? Финал их пути. Долгого и непростого пути сквозь времена и пространства, преодолеть который у них был лишь один шанс из миллиона губительных вероятностей. Но они сумели, смогли дойти до этой точки. И пойдут дальше… Нет, они просто не могут теперь погибнуть! Они разгадают загадки Стража, если придется — просто убьют его, им не впервой идти против правил. Так что все получится. Не может не получится!

Эту мысль они делили на двоих, пока проходили под кронами исполинских деревьев и перешагивали через погруженных в блаженную дремоту животных, напоминавших толи кошек, толи обезьян. Гифу жадно впитывал все, что видел и слышал, но не смел просить своих спутников подождать. Он ощущал охвативший их транс — предвкушение последней черты, за которой — исполнение самых заветных желаний. Да и ему самому не терпелось встретиться с легендарным Стражем. Если он, конечно, существует…

Они все ускоряли шаг, пока внезапно, пройдя по едва заметной тропинке через нежно-зеленые заросли кустарника с мягкими, точно бархат, угловатыми листьями, не оказались на узкой площадке, зажатой меж двух скал, подернутых кружевом синего мха. Плотный травяной ковер, убегая вперед, плавно переходил в потрескавшуюся брусчатку, серую с черными прожилками. Брусчатка упиралась в невысокий постамент, а над ним вздымалась узкая арка.

Архитектура арки не отличалась изысканностью, по сути представляя собой набор блоков разной величины, уложенных друг на друга. Однако блоки были испещрены тонкими витыми символами, каких никто из путников никогда не встречал. Мидас уловил что-то от санскрита, но аналогия была настолько отдаленной, что фригийский царь тут же бросил всякие попытки развить ее.

Казалось, символы выполнены золотыми нитями, вплавленными в камень — они были такими тонкими и ослепляли бело-желтыми бликами, несмотря на то, что свет Черного Солнца не имел привычки отражаться столь ярко от чего бы то ни было. Точно также арку видел Карн — в энергетическом спектре она сливалась с окружающими скалами и не представляла интереса, а вот письмена на ней светились, таинственно пульсируя в такт биению сердца Хельхейма.

Путники взошли на каменное возвышение, остановившись в шаге от арки. То, что открылось их взорам, трудно было описать. За аркой привычный мир заканчивался, скалы Пика Грез обрывались вниз вертикальной стеной. Дальше, высоко в небе среди застывших в безвременье кучевых облаков цвета слоновой кости неподвижно висело Черное Солнце. Оно казалось таким большим и близким, будто находилось не где-то в необозримой вышине, а здесь, совсем рядом — пройди еще пару километров и сможешь коснуться рукой.

А внизу, ниже условной линии горизонта (условной, потому что никакого горизонта здесь не было и не могло быть), располагались те же самые кучевые облака, а среди них — громада таинственного светила. Но это было не просто отражение, второе Черное Солнце излучало другой свет — не бледный, а черный. Единственным, кто видел это, был Карн, и от восприятия столь сюрреалистичной картины у него непроизвольно мурашки побежали по всему телу. Мидас и Гифу тоже чувствовали, что «нижнее» Черное Солнце разительно отличается от «верхнего», но чем именно — они не могли понять.

И не было ясно, что реальное — верх или низ, а что — лишь отражение. Граница между двумя плоскостями выделялась органами чувств скорее интуитивно, чем по каким-то объективным признакам. Картинка просто перетекала одна в другую и отличить их можно было только по абсолютной симметрии.

— Quod est inferius est sicut id quod est superius, — неожиданно продекламировал Гифу.

— Что вверху — то и внизу, — машинально перевел Мидас.

— Изумрудная Скрижаль, — подтвердил Карн. Когда-то он увлекался герметической философией, кажется — пару жизней назад.

По ту сторону арки каменное возвышение завершалось узкой лестницей, ступени которой уходили вниз, сквозь застывшее пространство. Ступени вели в направлении «нижнего» солнца, но не было понятно, где они заканчиваются и заканчиваются ли вообще.

— Все это, конечно, очень странно, — голос Мидаса звучал тихо и Карн с трудом определил чувства друга в этот момент. В ауре древнего бога мешались нетерпение и подозрительность, восторг и непонимание, надежда и страх.

— Но это наш путь, — припечатал парень и первым шагнул через арку на ступени каменной лестницы. И ничего не изменилось, реальность не сдвинулась с места, течения энергий вокруг остались прежними — монотонными, холодно-нейтральными.

— Постой, — Мидас поспешил за другом. Лестница была недостаточно широкой, чтобы по ней в ряд могли спускаться два человека, тем не менее, фригийский царь не намеревался отпускать слепца одного. Единственный неверный шаг и сорвешься в… трудно сказать, куда именно, но едва ли при таком раскладе можно рассчитывать на положительный финал.

— Не нужно, — Карн плавно, с улыбкой отстранил его руку. — Я хорошо вижу ступени. Они сияют.

И действительно, в истинном зрении ступени пылали всеми цветами радуги, а еще такими оттенками, которые точно встречаются лишь где-то в необозримых пределах космоса, но не на земле. Эти космические цвета казались Карну чужими и вмести с тем — до боли знакомыми…

Они спускались неторопливо, первым шел Карн, за ним — подозрительно озирающийся Мидас, сзади — Гифу с безумной улыбкой, которая, казалось, вот-вот станет еще на миллиметр шире и разорвет лицо шамана пополам. Они не слышали звука шагов, только собственное возбужденное дыхание.

Путники быстро спустились ниже уровня горизонта, который стал еще более условным. Теперь «нижнее» Черное Солнце казалось больше, ярче. Его черный свет начисто выбивал мысли из головы, оставляя сознание первозданно чистым. Это было необычно — не думать абсолютно ни о чем, и в тоже время иметь возможность в считанные мгновения выкристаллизовать любую мысль во всех вероятных ракурсах.

Внезапно что-то изменилось, лестница мелко завибрировала и друзья настороженно замерли.

— Ступени! — крикнул Гифу, указывая себе за спину. Но тоже самое видел и Мидас, смотревший вниз, по ходу движения. Ступени лестницы по обе стороны от них начали растворяться, тая на глазах.

Затем те ступени, на которых они стояли, плавно выровнялись, образовав продолговатую каменную плиту. Плита дрогнула и разошлась на три отдельных фрагмента, каждый из которых занимал один из путников. Это произошло так быстро, что никто не успел среагировать. С другой стороны, было абсолютно не понятно — как тут нужно реагировать?

Каменные плиты отдалились одна от другой, а затем образовали равносторонний треугольник с медианой около семи метров. Гифу, Карн и Мидас ошалело уставились друг на друга, потом их взгляды скрестились в центре треугольника и пространство там вспыхнуло черным светом, одинаково слепящим как для обладающих физическим зрением, так и для Карна, воспринимавшего мир зрением истинным.

Вспышка темноты не рассеялась, она превратилась в вихрь, который рос, набирал объем, полнился трескучими синими разрядами и лиловыми молниями. Прошло еще несколько мгновений и черный водоворот медленно опал сквозь пространство, распадаясь на элементарные энергетические частицы. На его месте возникла высокая фигура, сотканная из тьмы. Той тьмы, что поселилась в этом мире задолго до прихода Света. Тьмы, источаемой Черным Солнцем. Первым светилом.

— Боги Севера, — ошарашено проговорил Гифу. Карн и Мидас молчали, не в силах вернуть себе дар речи.

Это существо, Страж, был пугающим и удивительным одновременно. Под его пластичной черной кожей — полупрозрачной и все время меняющей оттенок, хаотично вспыхивали и таяли десятки образов. Вскоре образы начали повторяться и путники постигли их суть. Каждый из них представлял собой душу одной из рас, входящих в Великий Совет Мехат-та-уи. Инеистые великаны, минотавры, наги, джины, гриниды, они, сатиры, шак-ла, тирионы… И среди этих усредненных образов, не лишенных мрачного таинственного великолепия, не хватало одного. Образа ария.

Однако в переменчивом облике Стража одна деталь оставалась неизменной. Его глаза. Они пылали, подобно миниатюрным Черным Солнцам и Карн тут же понял, что так оно и есть. Страж — воплощенный Хельхейм — смотрит на них глазами Черного Солнца. Этот взгляд оставил на каждом из них неизгладимый оттиск — так солнце Ра оставляет радужные круги на сетчатке, но здесь сетчаткой были их души.

— Я задам три вопроса, — произнес Страж и этот звук, который образовали семьдесят восемь разных голосов, потрясал, прокатываясь по физическим и энергетическим телам странников неотразимой волной бесконечной мощи, что была всегда. До богов, до людей. До творца?..

— Три верных ответа откроют путь к Черному Солнцу, — продолжил Страж, переводя взгляд с Карна на Мидаса, с Мидаса на Гифу, и снова на Карна. — Но один неверный ответ закроет перед вами все пути.

Они переглянулись. Вот так, сразу по делу. Ну и действительно, а чего тянуть?

Хотя было в этом что-то неестественное. Каждый из них почувствовал, что Страж говорит не как живое существо. Его речь не имела интонации, казалась холодной… машинной?! Первым об этом подумал Карн, почти сразу его мысль отразилась от сознания Мидаса и передалась Гифу, который тоже уловил ее, потому что они втроем образовали сейчас устойчивый эгрегор.

Но возможно ли это? Возможно ли, что Страж — машина? Некий суперкомпьютер, над-интеллект, возникший в результате тотального сбоя, непрогнозируемой ошибки? Ведь Всеотец говорил, что причиной появления Разрыва стал эксперимент ариев. Вот только что это был за эксперимент — Один умолчал.

— На поиски каждого ответа у вас будет шестьдесят стандартных секунд в соответствие с вашим времяисчислением, — голос Стража прервал их мысли. Все трое обратились в слух. — Первый вопрос. Место, что покинуть нельзя, но если покинуть — будет можно. Ваше время пошло.

— Место, что покинуть нельзя, но если покинуть — будет можно, — каждый из троих мысленно повторил вопрос. Гифу при этом рефлекторно шевелил губами и активно жестикулировал.

— Будет можно, будет можно… — фригийский царь раз за разом прокручивал в голове ассоциативные образы, посчитав эту часть загадки наиболее важной.

— Что будет можно? — Карн продолжил его мысль прямым вопросом.

— Полагаю… — протянул шаман. — Все. Будет можно все.

— Но только когда покинешь это место, — древний бог перескакивал с одной мысли на другую так быстро, что сам едва успевал за своим размышлениями. — Оно ограничивает, верно?

— Но физически ли? — шаман задал мысленный вопрос, как только Карн сам об этом подумал. Их мозговые ритмы синхронизировались, ментальные поля резонировали почти в унисон.

— Десять секунд, — предупредил Страж.

— Какого дьявола? — мысленно вскричал Мидас, памятуя о том, что в этом мире время идет иначе.

— Слишком общий вопрос! — Гифу показалось, что он слышит скрип собственных извилин. — По сути, нас все в жизни ограничивает! Каждое действие, каждое решение, но…

— Но почти все — по нашей собственной воле, — подумал Карн, а в следующее мгновение уже понял, что знает отгадку.

— Говори! — Мидас почувствовал, что у парня есть ответ, быстрее, чем общий эгрегор передал ему мысль Карна.

— Ваш ответ, — холодно потребовал Страж.

— Тюрьма! — произнес Карн и мир погрузился в глухую тишину. Все трое замерли, перестали дышать. Страж тоже молчал.

— Ответ принят, — вместе с мелодичным, но механически-бесцветным голосом Стража на них будто вылили по ведру ледяной воды. Однако времени радоваться не было. — Второй вопрос. Убежище лунного цвета открывается изнутри, а в нем — малое солнце. Что это? Ваше время пошло.

— Убежище лунного цвета открывается изнутри, а в нем — малое солнце, — вопрос казался безумным и все трое сразу уловили, что он сложнее предыдущего. Ага, значит сложность загадок будет возрастать. Неприятно, но не удивительно.

— Может, проще заколоть его? — подумал Мидас. После первой отгаданной загадки настроение древнего бога явно улучшилось.

— Даже мы не в состоянии одолеть целый мир, — Карн мысленно покачал головой, но улыбнулся.

— Эй, может все-таки подумаем над ответом! — Гифу вернул друзей в реальность и они начали выстраивать пересекающиеся ассоциативные ряды, обмениваясь идеями и их зачатками, продолжая мысли друг друга. Кто-то на фоне подумал, что вот это — настоящий мозговой штурм! Несмотря на исключительную серьезность ситуации (и это мягко говоря!), все трое не сдержали смешков.

— Какого цвета луна? — неожиданно спросил шаман. — Я давно уже ее не видел.

— Серая, серебристая, молочная, — стал вспоминать Мидас. — Ну раз в сколько-то там тысячи лет и красная бывает, когда Марс…

— Это не важно, — прервал его Гифу. — Тут нужен типичный образ. Так. Убежище, которое открывается изнутри… Цвет, раз он его упомянул, играет важную роль, значит это объект, который можно рассмотреть снаружи. Я имею ввиду, это не какое-то бомбоубежище или тайный схрон…

— … или митреум, — продолжил Карн. — Верно. Но открываться изнутри — это нормально для убежищ, в том их суть…

— Ты не понял, — по ауре шамана скользнула рябь нетерпения. — Нет смысла говорить об очевидном. Имеется ввиду, что оно открывается ТОЛЬКО изнутри.

— Десять секунд, — невозмутимо провозгласил Страж, продолжая через равные промежутки времени перескакивать взглядом с одного человека на другого.

— Тогда третья часть! — мысли Мидаса ускорили и без того казавшийся предельным спринт. — Малое солнце. Что это? Говоришь, нужен типичный образ?

— Значит, явно не черное, то есть… желтое солнце! — Карну показалось, что он на верном пути, но потом, также как Мидас минутой раньше, он ощутил, что кто-то другой из их эгрегора уже нашел ответ. Это был фригийский царь.

— Яйцо! — выкрикнул древний бог, глядя в глаза Стражу, который как раз остановился на нем. И вновь секунды абсолютной тишины показались им вечностью.

— Ответ принят, — Страж отвел взгляд от фригийского царя. — Третий вопрос. Что в комнате, когда ты снаружи, и там же остается, когда ты входишь, даже если оставить дверь открытой.

— Что в комнате, когда ты снаружи, и там же остается, когда ты входишь, даже если оставить дверь открытой, — они машинально повторили слова загадки, краем их общего в этот миг сознания понимая, какое колоссальное напряжение испытывают. Страж давал лишь несколько секунд на передышку, и этого явно было мало.

Внезапно Карн представил, что было бы, будь их не трое, а, скажем, человек десять или больше. Он смутно догадывался, что их с Гифу и Мидасом эгрегор сформировался так быстро лишь потому, что они с фригийским царем давно уже мыслили на одной волне, а сам он, обладая истинным зрением, выступил своего рода стабилизатором.

Но если предположить, что в этой ситуации оказались обычные существа, пусть даже давно и хорошо знающие друг друга, то едва ли их ментальный союз будет также продуктивен. Скорее наоборот — во всеобщем мысленном хаосе никто никого не услышит и невозможно будет сосредоточиться. Надо думать, что именно так здесь погибали целые армии. Так что одиноким искателям приключений тут определенно было проще.

— Безумие какое-то, — Гифу смотрел на Стража широко раскрытыми невидящими глазами, а в его голове ежесекундно мелькали сотни и сотни картин.

— Да тут что угодно подойдет, — мысленно пробурчал Мидас. Карн почувствовал, как фригийский царь начинает злиться. — Любой предмет так и останется в комнате, если его не вынести оттуда. И плевать, где я при этом буду — в ней или снаружи!

— Нам даны конкретные условия, и это не любой предмет, — поправил его Карн. — Вряд ли это даже предмет, это…

— А может это и есть что угодно? — предположил древний бог. — Ну, ответ «что угодно»? Хотя нет, ведь и вынести за пределы комнаты я тоже могу что угодно.

— Думаю, ответ должен быть в одно слово, судя по предыдущим загадкам, — парень размышлял параллельно с другом. — Но и правда, масса вариантов, которые с одной стороны подходят, а с другой — не подходят совсем.

— Десять секунд, — подал голос Страж.

— А вот теперь действительно никаких идей, — Карну стало невыносимо жарко и одновременно ужасно холодно от осознания того, что никто из них даже близко не понимает, о чем идет речь. Неужели это — конец?

— Ну не может так быть, — ауру Мидаса захлестнула алая волна отчаяния, он бросил взгляд на шамана, который кроме «безумие какое-то» не озвучил в этот раз ни единой мысли.

— Ты там слиться что ли решил! — фригийский царь использовал язык, а не разум. Карн почувствовал, как их эгрегор теряет стабильность.

— Успокойся! — мысленно осадил он Мидаса. — Иначе…

— Время вышло, — голос Стража прозвучал так неожиданно, что Карн аж подпрыгнул на своей каменной плите. — Ваш ответ.

— Гифу! — древний бог, ничего не замечая, продолжал кричать на шамана. Карн понял, что он сдался, не видел выхода, возможно впервые за свою долгую жизнь фригийский царь абсолютно четко осознал неминуемость поражения. И что особенно гадко — за шаг до победы. Так что его легко было понять.

— Ответ принят, — прозвучал Страж и Мидас побелел.

— Это был не ответ, кретин! — прокричал он, мгновенно сменив предмет ярости. А потом бог умолк, сознавая, что в это самое мгновение решилась их судьба. Краем глаза Мидас увидел улыбку на лице шамана. Не истеричный оскал существа, стоящего на пороге смерти, а вполне осознанную ухмылку человека, который что-то понял и это понимание кажется ему наивысшим наслаждением.

— Вы дали три верных ответа, — неожиданно проговорил Страж. Ни радости, ни сожаления, сухая констатация. — Путь к Черному Солнцу открыт.

— Какого?.. — вырвалось у Мидаса. Глядя на продолжавшего ухмыляться шамана, он добела сжал кулак, но потом посмотрел на Карна и увидел, что тот тоже улыбается.

— Его имя, — пояснил слепец. — Оно и есть ответ.

Когда фригийский царь вывалился из эгрегора из-за вспышки ярости, Карн и Гифу все еще оставались в нем, поэтому парень частично улавливал мысли шамана. И прежде, чем Мидас закричал, Гифу нашел ответ. Но древний бог произнес его раньше.

— Мое имя имеет два значения, — медленно проговорил шаман, не в силах спрятать удовлетворенную улыбку. — С языка моей родины оно может быть переведено как «дар» или…

— … «внутри», — закончил за него Карн. — Это и был ответ на загадку. Внутри. Оно остается в комнате при любых условиях.

— Это жесть какая-то, — уронил Мидас.

Внезапно каменные плиты под их ногами задрожали, выстроились в одну линию и постепенно приняли форму ступенек. Снизу «приросло» продолжение лестницы. Кусок, ведущий наверх, не восстановился. То есть, видимо, не предполагалось, что найдется безумец, который разгадает загадки Стража, но в последний момент решит свалить подальше от этого сумасшествия.

Кстати, такой безумец все же нашелся! Но это совсем другой эпос про совсем других ребят…

Мидас обернулся и увидел, что плита, на которой стоял Гифу, не двинулась с места. Она висела в стороне от лестницы, рядом со Стражем, который теперь смотрел только на шамана, потеряв к Карну и древнему богу всякий интерес.

— Что-то не так, уважаемый? — ядовито произнес Гифу, почуяв неладное. Карн ощутил, как шаман фокусирует темную энергию на кончиках пальцев. Неужели он собирается драться со Стражем?..

— Для тебя этот путь закрыт, — Страж не двинулся с места, но все они ощутили, как что-то в его хаотично меняющемся теле стало другим.

— Это почему? — шаман плавно вытянул вперед правую руку, по которой уже бегали черные молнии.

— Потому что у тебя другой путь, — с этими словами Страж рванулся к Гифу быстрее мысли, но тот каким-то чудом успел выпустить ему навстречу свою темную мощь. Все утонуло в оглушительном грохоте и резанувшей по глазам вспышке внемирового света.

Когда зрение Мидаса восстановилось, а Карн пришел в себя после ментального оглушения, рядом с ними никого не было. Ни Гифу, ни Стража. А потом лестница, на которой они стояли, вновь задрожала и стала обваливаться в пустоту.

— Похоже, выбора нам не оставили, — в голосе Карна звучала тревога, его ментальное зрение вновь начало сбоить.

— А теперь он нам и не нужен! — парировал Мидас. — Вперед, скорее!

Они слетели по лестнице, будто две стрелы, выпущенные умелым воином из длинного английского лука. И сами не заметили, как оказались в беспросветной темноте, в которой не было ни верха, ни низа. Затем друзья ощутили под ногами твердую поверхность и чувство реальности начало мало-помалу возвращаться к ним, когда вокруг разлился свет Черного Солнца. И хотя свет этот распространяли вовсе не фотоны, он насыщал пространство энергией, которой не даст и тысяча солнц мира смертных!

— Карн? — вопрос прозвучал одновременно со всех сторон. Парень тяжело задышал и почувствовал на своих щеках слезы. Слезы?.. Он рывком сдернул с глаз повязку и понял, что видит! Не только истинным, но и физическим зрением!

— Мидас? — звук голоса, который фригийский царь не слышал тысячи лет, заставил его широко раскрыть глаза и обхватить голову руками. Руками?.. Древний бог ошеломленно уставился на свою правую ладонь, перевел взгляд на предплечье, скользнул по плечу… Он больше не калека!

Они обернулись одновременно. И она обернулась вместе с ними.

— Нисса, — сорвалось с дрожащих губ Карна.

— Фавна, — прошептал Мидас, не веря собственным глазам.

А затем полубезумная улыбка парня, зеркально отраженная в лице древнего бога, дрогнула, и друзья переглянулись. Перед ними стояла одна женщина. И каждый узнал в ней ту, ради которой прошел сквозь время.