Не свое время

Г е н н а д и й

Ф Р О Л О В

Н е с в о е в р е м я

С т и х о т в о р е н и я

и п о э м ы

М о с к в а

К Р У Г Ъ

2 0 1 2

УДК 821.161.1

ББК 84(2Рос=Рус)6-5

Ф91

На обложке – картина

Жоржа де Латура «Гадалка»

Фролов, Геннадий Васильевич.

Ф91

Не свое время : Стихотворения и поэмы. – 2-е изд.,

доп. – М.: Кругъ, 2012. – 392 с.

ISBN 978-5-7396-0198-8

Новую книгу Геннадия Фролова составили избранные сти-

хотворения и поэмы разных лет из сборников «Сад» (1982),

«Месяцеслов» (1987), «Бьющий свет» (1992), «Невольные мыс-

ли» (1997), «Погост» (2000) и других, а также стихи, в книги

не входившие.

УДК 821.161.1

ББК 84(2Рос=Рус)6-5

ISBN 978-5-7396-0198-8

* * *

Се вид жизни скоротечной!

Сколь надежда нам ни льсти,

Все потонем в бездне вечной,

Дружба и любовь, прости.

Г.Р. Державин

Се вид жизни скоротечной.

(Понимаешь? – понимай!)

Мне бы домик с русской печью

Да аржаный каравай.

Да стакан чайку покрепче,

Да твои послушать речи,

Да под вечер в тишине

Для забавы, для веселья

Скромно справить новоселье

И довольным быть вполне.

Но увы! Судьба иная Нам с

рождения дана.

(Принимаешь? – принимаю!)

Не изменится она.

И не волен я, не волен

Умереть в широком поле

И свободу обрести.

И напрасно мысль лелею:

Ничего я не сумею,

Сколь надежда мне ни льсти.

Все потонет в бездне вечной.

Но пока еще живой,

И иду к тебе навстречу,

И киваю головой.

Но пока утешь кручину; От

причины до причины Нам

с тобой еще брести, Нам

еще идти дорогой, Чтоб

промолвить у порога:

Дружба и любовь, прости.

1967

* * *

Сегодня лето кончится

И гуси полетят.

Живи не так, как хочется,

А так, как все хотят.

Я истины не выскажу,

И ты суди меня

За лживость и за искренность

Минувшего огня.

Сквозь треугольник стаи

Горит одна звезда.

Твоя улыбка тает,

Растает без следа.

Так выпьем по стакану

За детский жар в груди.

За птичьи караваны,

Пронзающие дни!..

1968

С О Н I

В. Игнатенко

А он стреляет из ружья,

А ты стреляешь из ружья,

А я стреляю из ружья –

Никто не попадает!

А там стоят его друзья,

А тут стоят твои друзья,

И все вокруг – мои друзья, –

А друга не хватает!

А ночь повисла над тобой,

А ночь повисла надо мной,

А ночь повисла над страной –

Как долго не светает!

И он идет, смеясь, домой,

И ты идешь – к нему домой,

И я иду – к себе домой, –

А дома нет как нет!..

1968

С ОН II

Старик, идущий по дороге,

Был жалок мне. Его рукав

Болтался тряпкою, а ноги

Дрожали. Времени река

Его минуты уносила.

Раздумий тягостная сила

Меня за ним влекла. Я шел,

Ступая вслед оцепенело,

И в сердце жалобно звенела

С ума сводящая струна...

А ночью я увидел сон:

Отца, пришедшего с работы.

Сестру и мать... мы что-то ели...

И просыпаться не хотел!..

1969

С Е С Т Р Е

Здесь небо синее, чем море,

И море синее небес.

А это и счастье, и горе.

И ты ожидаешь чудес.

И ты наглядеться не можешь

На этот бескрайний простор,

Где волны веселые гложут

Подножья зеленые гор.

Следи же, как падает чайка,

И слушай, как ветер поет,

Пока еще не замечая,

Что время уходит твое,

Что скоро наступит ненастье

И зимние близятся дни,

Что это минутное счастье.

И долгая жизнь впереди!..

1968

* * *

Добирался поздно ввечеру,

Пил чаи с оранжевым вареньем.

Самовар, вмещавший по ведру,

Напевал о радостях творенья.

Чуть заметно под моей рукой

Яблоки пружинили боками.

Пахло в окна сыростью густой,

Травами ночными и цветами.

Ночью с неба падала звезда,

Плыли сопредельные планеты,

Выпадала синяя вода

И листва шумела до рассвета.

Засыпал я, странных полон дум,

Полон весь предощущеньем чуда.

И вплетался сада влажный шум

В жизнь мою, неясную покуда.

1968

С А Д

Опять начиналась заря

Почти ненароком, случайно.

И утро, в тумане горя,

Осенней прохладой встречало.

Стояли вершины дерев

Уже золотые. И точно

Терялось в студеной траве

Сырое дыхание ночи.

Я вышел в редеющий сад,

В напиток густого настоя.

Последняя ныла оса

И не нарушала покоя.

Но, стоя пред хладным огнем, Я

вдруг ощутил на мгновенье Всю

краткую прелесть творенья И

смерть, заключенную в нем.

...И крыльями била душа,

И звонкие перья летели

Туда, где рыдали и пели

Высокой любви голоса!..

1968

В Д Е Р Е В Н Е

Осеннее поле воды,

Холстина промозглого ветра.

Подмерзшие к ночи следы

Куда-нибудь выведут, верно.

Иду, подминая жнивье,

Налипшая грязь тяжелеет,

Колотится сердце мое...

А небо с закатом нежнее.

И звездная россыпь блестит,

Как тающий лед на ладони.

И мир утомившийся спит,

Как ты, глубоко и спокойно.

1968

* * *

Дожди идут не день

С глухого небосвода, И

от такой погоды

Вставать с постели лень.

Но все-таки встаешь И

открываешь окна.

Крыжовник, словно еж,

Нахмурился и мокнет.

И яблоня, устав,

В своей печали дремлет,

И, прошумев в листах,

Плоды стучат о землю.

И только этот шум

Да гул воды на крыше.

И жизнь почти не дышит,

И засыпает ум...

1969

В О С Е Н Н Е М Л Е С У

И деревья, что были людьми,

Как деревья роняют листву,

И качаются ветви одни,

И сороку видать за версту.

Я пройду по морозной тропе,

По седой от мороза траве.

Как живется в холодном огне?

Как задумчива осень во мне...

На задумчивый стук топора,

На прощальное хлопанье крыл…

За пожар золотого пера,

За любовный безудержный пыл!

За шальную удачу – любить!

За рябину в овраге сыром! –

И не помнить, не знать, позабыть,

Что случится со мною потом...

1969

* * *

Наше веселье и наша печаль

В мире разумных растений.

Ты выходи меня завтра встречать

В светлом наряде осеннем.

Ты улыбнись мне, как солнечный луч,

Осени поздней подарок,

Что, пробиваясь, летит из-за туч,

Ласков и тих и неярок.

Эти последние стройные дни –

Скорых ненастий примета.

Видишь, как листья скользят впереди

Маревом желтого света.

Видишь, как тонкие ветви голы0,

Как подмерзает аллея,

Видишь, как смотрят печально стволы,

Яркие платья жалея.

Будь же под стать им строга и светла

В светлом осеннем уборе,

Леса подруга и листьев сестра,

Дочь ожиданья и воли.

1969

* * *

С ветвей осыпается иней,

Печальны просторы полей,

И елка, как девочка в синем,

Стоит у дороги моей.

И долго, покуда не скроюсь,

Все смотрит внимательно вслед...

Как будто читаю я повесть,

Которой названия нет!..

1969

Н А Д К Н И Г О Й

Сверкает сад туманною

Студеною росой,

И облака прозрачные

Плывут над головой.

Листва берез подернулась

Какой-то восковой,

Необычайно тонкою

И нежной желтизной.

Такие дни случаются

Порою в октябре.

И ты сидишь над книгою

На лавке во дворе.

В закрытом темном платьице,

С печальным детским ртом, –

Жалеешь дни ушедшие

Или грустишь о ком?

А сад от ветра легкого

Редеет и шумит...

И на забытой книге

Сквозная тень дрожит.

1969

А В Г У С Т

Вьется старая дорога,

По кюветам бахрома

Светлой пыли. Солнца много.

Вдалеке видны дома.

Их соломенные крыши

Укрывают тополя.

И полдневным жаром дышат

Раскаленные поля.

Жаркий август! Воздух горький.

Ослепительная синь.

Словно дым, по низкой горке

Серо-белая полынь.

И такая тишь... От зноя

Всё попряталось и спит.

Только ястреб надо мною

В зыбком мареве висит.

Только он, как демон жажды,

Крылья выпрямив свои,

Трется с шелестом бумажным

О воздушные слои.

1969

В О З Д У Ш Н Ы Е Ш А Р Ы

Стекло в окне дрожало,

И позднею весной

Телега дребезжала

Разбитой мостовой.

И возчик в телогрейке

Вываливал дары:

За кости и копейки –

Воздушные шары.

Воздушные, тугие,

Как небо голубые,

Зеленые, и красные,

И желтые – любые!

Они из рук взлетали

В распахнутый простор.

Они преображали

Весенний грязный двор…

И, тая в небе синем,

С собою уносили

В темнеющую даль

Мелькнувшую печаль.

1969

* * *

У домов и у оград

Прячется сирень в тень.

В сумерки плывет сад,

Ночь идет сменить день.

Переулок мой пуст.

Тополь синеву пьет.

Как стеклянных роз куст,

Засверкал небес свод.

Вот уже земли сон

В блеске их уснул сам. И

со всех сторон звон

Нежный их летит к нам.

1969

Ч И Т А Я С Т А Р У Ю К Н И Г У...

Ты живешь здесь одна. Ты читаешь романы

У огня. Ты грустишь о любви.

В полумраке свечи на стене задремали

Непутевые предки твои.

Их никто не тревожит. В закрытые ставни

Третий месяц зима да метель.

Нынче к вечеру тени холодные стали

На дворе заводить карусель.

Нынче к вечеру в поле слепая поземка

Не оставила конских следов...

Ну, так что же, давай поскучаем в потемках,

Коли нас ненароком свело.

Деревенская барышня, дочь отставного

Бригадира – ну, что ты ждала

В одинокой усадьбе средь парка глухого,

На краю небольшого села?

И о чем ты мечтала, проснувшись до света,

Когда лень вылезать из-под теплых перин, –

Об усатом гусаре в густых эполетах,

Что, заехав, уедет уже не один?

Или, может быть, грезился тонкий и томный,

В черном фраке столичный лихой кавалер?

Ну, да что там! Лишь ветер за окнами дома

И в деревьях шумел, и по трубам гудел.

Так промчалася жизнь. Словно миг, промелькнула.

Отшумела с метелью, отзвенела с весной!

Отчего же, скрипя надоедливым стулом,

Я полночи грущу над тобой?

Отчего же дыхание жизни далекой,

Незначительной, странной, пустой,

Вдруг пронзает какой-то щемящей, высокой,

Обжигающей душу тоской?..

1969

П О С Л Е С О Р О К О В И Н

Где недавно художники пылко

Говорили, метались, шумели,

Этой ночью пустые бутылки

Одиноко в буфете гремели.

И обои – заляпаны краской

Золотою, зеленой и синей –

Бормотали: искусство напрасно!

Убеждали: искусство бессильно!

А когда я проснулся – рассвета

Мне смеялись веселые пятна,

И приятна была сигарета,

И проснуться мне было приятно!

1969

Н А Р А С П У Т Ь Е

У дороги истертый сапог из сафьяна,

Истлевающий череп коня.

И угрюмо торчит из седого бурьяна

Белый камень – на камне змея.

Но лишь стоит проезжему здесь появиться,

Торопливой угрозы полна,

Исчезает с шипеньем она,

И дрожащее жало двоится.

И читают, читают в раздумии люди:

Коль направо – коня потерять,

Коль налево – костей не собрать,

Ну, а прямо – неясно, что будет!

И подолгу стоят, опустивши главу.

И молчат, и не видят, не слышат,

Как змея, подползая, все ближе колышет

Опаленную зноем траву...

1970

В Р О Щ Е

Спокойней и проще

Давай подойдем ко всему

В березовой роще,

В осеннем ее терему,

Где наших свиданий

Таится прозрачная тень,

Где нету страданий

И долог томительный день.

Забудем о горе,

Обиды друг другу простим,

Не плача, не споря,

Меж белых стволов постоим,

Где, кажется, дремлет

Вся жизнь, как в стакане воды,

И легкое время

Листвою заносит следы.

1970

Н А Б Е Р Е Г У

С тобой ли говорить о том, что не вернется?

И мне ли горевать, что на сердце легко?

У самых ног твоих прибой тяжелый бьется,

А берег пуст морской, и видно далеко.

Так видно далеко, что, кажется, до края

Вся жизнь видна моя, вся жизнь твоя видна,

Где чайки узкий серп проносится, срезая

Лохмотья пены с волн, и тает без следа.

1970

Н А Д Р Е К О Й

Где ветер осоку колышет,

Спокойно гляжу на закат.

И, кажется, явственно слышу,

Как листья с водой говорят.

И, кажется, явственно чую,

Но только понять не могу,

Что шепчет в прохладу речную

Трава на речном берегу.

И верится: через мгновенье,

Лишь стоит склониться, прилечь,

И снова поймешь в озаренье

Родную забытую речь!

1970

С Т И Х И О Л У Н Н О М В Е Ч Е Р Е

Часов в одиннадцать хандра меня заела;

Был душный вечер; горстка мотыльков

У лампочки кружилась очумело;

В окне луна виднелась далеко.

Она плыла, огромная, чужая,

И были странны в розовом дыму

Полтополя у низкого сарая

И женщина, пришедшая к нему.

В своей цветной белеющей одежде

Она казалась бабочкой ночной,

В немой тоске, в томительной надежде,

Как лампой, привлеченная луной.

Я знал ее дневную оболочку,

Но не ее. И, может, потому –

Она сейчас казалась мне непрочной

И неподвластной трезвому уму.

Потом ее окликнули из дома.

Уже не помня и уже смеясь,

Она скользнула в сумрак невесомый –

Еще в последних отблесках светясь.

А лунный свет, густея постепенно,

Менял весь мир. Куда ни кинешь взгляд –

Везде происходили перемены.

Вся ночь шумела, как огромный сад!

1970

Д О М

Опять мне снится по ночам

Дорога через сад.

Деревья старые скрипят

И сучьями стучат.

Опять я вижу по ночам

Пустой угрюмый дом.

Вороны грузные кричат,

Сбивая снег крылом.

Над крытым входом петухи,

На крыше флюгера,

А из сугробов лопухи

Подняли веера.

На заметенное крыльцо

Я подымусь теперь.

Берусь за ржавое кольцо

И открываю дверь.

Давно здесь, видно, не живут,

Повсюду сор и гниль.

В слепые окна ветви бьют,

И оседает пыль.

Везде обрывки от бумаг

И битое стекло,

Как будто все разрушил враг, –

Но в зал войду – светло!

И елка – снежная еще! –

В гирляндах и звездах,

И пол прозрачный навощен,

И длинный стол в свечах,

И тихо музыка поет,

И стулья вкруг, и свет,

Как бы справляют Новый год,

А приглашенных нет.

И в забытьи я подхожу –

И пью стакан вина.

И вдруг бледнею и дрожу –

Колеблется стена.

И со стены из янтаря,

И муча, и маня,

Глаза огромные, горя,

Вперяются в меня.

В венце терновом и цветах

Цветет одно лицо!

И не стакан в моих руках,

А тонкое кольцо.

И понимаю в страхе я

Больною головой,

Что этот дом – душа твоя,

Измученная мной.

И просыпаюсь, и молюсь

Неведомо о чем.

И плеч белеющих боюсь

Дотронуться плечом.

1970

* * *

Миг между тьмою и светом,

Чистый предутренний час.

Тихим дыханьем согрета,

Ты не проснешься сейчас.

Что тебе снится, не знаю.

В этот предутренний час

Бережно запоминаю

Чистые тени у глаз.

Бережно запоминаю

Детский измученный лик,

Словно на память читаю

Неповторимый дневник.

Милая, где мы и что мы?

Души прозрачно, как дым

От золотистой соломы,

Ветер уносит в сады.

Прошлое непостоянно,

Мы изменяем его.

Вот и растаяла тайна,

Вот уже нет ничего.

Милые воспоминанья,

Соединявшие нас.

Наше ль, иное дыханье?

Не догадаться сейчас.

Что же осталось? Остались

Долгие ночи вдвоем,

В чувствах и мыслях усталость,

Тени на лике твоем.

И ощущенье такое,

Словно бы оборвалась

С временем, жизнью, тобою

Невозвратимая связь.

1970

А Д

Я боюсь – в одной из тихих комнат,

В ровном свете матовых огней,

Соберутся все, кого я помню,

От чужих – до близких и друзей.

И никто не вымолвит ни слова,

Но пойму я, что любой из них

Знает подоплеку и основу

Самых лучших помыслов моих.

Знает все мгновенные желанья,

Все мечты, что мучили меня,

Все – о чем не вырвали б признанья

И угрозой вечного огня.

...Но еще ужаснее подумать,

Что когда-нибудь наступит миг:

Я узнаю помыслы других

И войду – и близких мне не будет.

1965; 1970

* * *

Это только весенняя слякоть,

Это только туман за окном.

Оттого-то и хочется плакать

Просто так, ни о чем, ни о ком.

Плакать так, как кулик на болоте.

Плакать так, как под снегом ручей.

Оттого, что блестят в позолоте

Облака от последних лучей.

Оттого, что на сердце свобода,

Оттого, что не жаль никого,

И пылает закат с небосвода,

Как последняя ласка его...

1971

* * *

Кто там? Кому ответил

Голос издалека?..

Вечер сентябрьский светел,

Тихо шумит река.

Вечер сентябрьский светел,

Тихо река шумит.

Еле качает ветер

Ветви густых ракит.

Видно, как за рекою

Под гору, вдалеке,

Вытянувшись тропою,

Люди идут к реке.

Видно: вдали над лугом

Маленький самолет

Медленно, круг за кругом,

Белую нить прядет.

Я посижу на камне, Я

погляжу вокруг, Чтобы

впитала память Этот

вечерний луг,

Эту причастность тайне,

Тихий напев воды,

Светлого увяданья

Призрачные следы.

Медленный ход природы,

Холод сырых ветвей...

Эту печаль свободы

Первых осенних дней.

1971

Ж Г У Т Л И С Т В У

Жгут листву – и дым клубами;

Словно пух, садится пепел –

Стаю птиц вздымает ветер

Над домами, над садами.

На зеленом небосклоне

Стая мечется кругами

И проносится наклонно

Над садами, над домами.

Все следишь за ней часами,

Забываешь, вспоминаешь...

Все кружишь – не улетаешь –

Над домами, над садами.

1971

* * *

Черна ограда, а за нею,

Блестя убором ледяным,

Высокий сад в ночи синеет,

И пахнет снегом молодым.

И выступают из тумана, И

приближаются ко мне

Деревья, словно великаны

В как бы светящейся броне.

Их неумолчное движенье,

Ночной волнующийся сад –

Какие в нем идут сраженья,

Какие силы в нем кипят?

Какая в нем хранится тайна

И что она преобразит?

О чем шумит он неустанно,

О чем со мною говорит?..

1971

* * *

Июль окислялся, как медный кувшин,

Вкус меди держался во рту.

От хриплого рева идущих машин

Я не высыпался к утру.

И долгой бессонницы тягостный дым

Кружил, застилая глаза.

И только урывками снились сады,

В которых кипела гроза.

Тогда подымался и шел в палисад,

Где мокрые ветви кустов

Клонились от ветра вперед и назад,

Светлея изнанкой листов.

И там, в шелестящей высокой траве,

Средь плеска тяжелой воды,

Казалось мне, будто в моей голове

Бескрайние плещут сады.

И маленький домик – петух на дворе,

И тихая льется река,

И ползает жук по горячей коре,

Не зная, что это рука.

1971

Н О Ч Ь

Ночь опускалась угрюмою птицей

С грудью широкой и сизым пером.

Я говорил: посмотри, как дымится

Туча над лесом и над горой.

Словно собралися там великаны,

Скоро ударят в литые щиты,

Высекут звезды над темной поляной, –

Что же задумалась ты?

Выйдет луна, как слепая царевна,

Призрачно станет кругом.

В полночь проснется русалка, наверно,

Омут взволнует хвостом.

И заклубится туман по низинам,

Леший задует в рожок.

Тонкие руки вздымая, осины

Выйдут плясать на лужок.

В это мгновенье войди неприметно

В медленный их хоровод.

Тающей тенью прозрачнее света

Танец тебя унесет.

Так отчего же ты смотришь печально,

Что ж ты томишься душой,

Светлая птица в уборе венчальном,

Иволга в чаще лесной?..

1971

С Н Е Г

Ну что ж, давай напишем В

который раз про снег: Как

он летит – неслышен – В

садах любимых, тех,

Где сквозь туман, рисуясь,

Восторженная юность,

Беспечна и легка,

Манит издалека.

Ну что ж, давай припомним:

Снежинки на ладони

Садятся, щекоча,

Белеют на плечах.

Деревья по колени

В тумане и снегу.

И сумерки синели

На близком берегу.

И мы с тобой бежали,

Веселые, одни,

На этот близкий берег

И дальние огни.

Как все идет на убыль,

Уходит навсегда!

Трубят в литые трубы

Минувшие года –

И только снег – неслышен –

Над нами, над тобой,

Над садом –

тише, тише –

Кружится молодой!

1971

Г А Д А Н И Е

Смерть и вечность... Жизнь и доблесть!

Поле. Санный след.

Что манило? – Только отблеск,

Только легкий свет.

Что томило? – Только чувство!

Как его назвать?

Юность? Родина? Искусство?

Птица? Ветер? Мать?

Ты? Любовь? – Тасуй колоду:

Расставание. Свободу.

Вечер. Галок на снегу.

Одиночество. Пургу.

1971

З И М Н И Й Г О Р О Д

Зимний город. Дым густой мороза.

Наледь близких крыш.

На стекле бледнеющие розы.

Куришь и молчишь.

Резко тянет холодом из щели,

Заметен карниз.

Сердце, словно детские качели,

Вверх и вниз!

Оттого, что одинок и молод,

И опять, опять

Все метет декабрь, заносит город,–

Оттого не спать!

Все ловить в кружении метели,

Звонкий, ледяной,

О тебе тоскующей свирели

Голос молодой!..

1971

* * *

Мне воды в горсти твоей напиться,

Губ твоих дышать морозной вьюгой,

И кружит душа моя, как птица,

Над своей покинутой подругой.

Вышивай мне, память ледяная,

Золотым узором расставанья.

Ночь стоит высокая, чужая,

Под мохнатой шапкой мирозданья.

Но трубят метели молодые

Не о смерти – о любви и страсти.

И горят глаза твои слепые,

Словно звезды в мраке и ненастье.

1971

С О Л О В Е Й

Певца любви...

А.С. Пушкин

Когда зальется соловей

Среди темнеющих ветвей

Томительно и страстно

И в роще сонной над рекой

Пахнет разлукой и тоской, –

На свете жить прекрасно!

И что любовь, которой нет,

И что судьба, которой след

В тумане исчезает,

Что все ненужные слова,

Когда кружится голова

И сердце замирает?!

О, как прекрасно в мире жить!

К кому идти, куда спешить,

Кто наши дни считает?

И все, что было, все, что есть –

Лишь эта длящаяся песнь,

Она не умирает!

1971

* * *

Еще не чувствуя беду, Всю

ночь о юности и мае

Листва шептала, облетая,

В тобой покинутом саду.

Но снова утро. Я иду,

Росу студеную сбивая,

Где тень аллеи вырезная

Дрожит в желтеющем пруду.

Где сквозь редеющие своды

Высоких лип – пронзает воду

Лучами солнечными день.

Где все: любовь, тоска, свобода,

Как эта тающая тень,

Вытягивающаяся на годы.

1971

* * *

Неясный возглас. Шелест платья.

Как бы двойное восприятье:

И сердца стук, и звук шагов!

К окну! За ними! Никого...

Лишь ночь июльская, густая,

В высоких звездах и цветах

Стоит в пыли двора, босая,

С туманным месяцем в руках.

Но сердце тянется навстречу

Совсем иному бытию:

Излить и музыкой, и речью

Любовь мгновенную свою!..

1971

У Т Р О

Ночи вьюжны в декабре,

Я проснулся на заре,

Дверь открыл – увидел солнце

И сугробы во дворе.

Все искрилось и пылало

В алом пламени пожара.

Уходила в синеву

Жизнь моя клубами пара.

А навстречу, над Москвой,

Лучезарной, молодой,

Утро новое вставало

Чернобровою вдовой.

Что пред вечною природой

Наши временные годы,

Если льется с небосвода

Луч пронзительной свободы,

В синеве сверкают розы,

И горит зима над нами

На витых столбах мороза

Ледяными куполами.

1972

Г Р И Б Н И К

Г. Иванову

Но все, что имеет начало,

Имеет конец. И о том

Сегодня ему прокричала

Кукушка скупым языком.

Он думал о смерти, что ею

Нельзя ничего объяснить.

Он думал о том, что стареет,

О том, что не хочется жить.

Что прежние мысли и чувства

Ушли навсегда от него.

Что нету любви, а искусство

Не значит почти ничего.

Он взвесил всю жизнь пред собою

И честно хотел отыскать

Хотя бы мгновенье какое,

Которое жаль отдавать.

И, сев на траву у дороги,

Без всякого смысла в глазах

Смотрел отстраненно и строго

На пыль на своих сапогах.

1972

П Ч Е Л Ы

На двери колеблется марлевый полог,

Колышется легкая тень на полу,

И роз на столе перепутанный ворох

Невольно влечет за пчелою пчелу.

Девчонка приносит ведро из колодца.

Она в босоножках, в халате цветном.

Букет составляет – и слышно потом,

Как струйка в графин приготовленный льется.

Выходит старушка, глядит на часы.

– Ну что же, пора! Подождем у дороги!

Идут. И, сырая еще от росы,

Трава холодит обнаженные ноги.

Но нет. Не дождались. Вернулись назад.

Сидят на веранде. – Теперь уже к ночи.

Старушка вздыхает и что-то бормочет.

И слышно, как в комнате пчелы звенят.

1972

В Х О С Т Е

Холодное «Цоликаури»,

Спускается вечер густой.

Ряды кипарисов, ликуя,

Уходят в безбрежный покой.

Сливаются небо и море.

Не видно стеклянных валов.

И странно скользят на просторе

Огни кормовые судов.

В беседке, увитой лозою,

Свисает со стен виноград,

И зыбко трепещет листвою

Во мгле исчезающий сад.

От свечки колеблются тени,

Хозяйский шипит патефон.

Доносится тихое пенье

И кружек наполненных звон.

Случайная встреча, забава,

Глаза из-под темных ресниц.

Любовь, и разлука, и слава,

И юность, и жизнь без границ!

...Но вечер окончен. Потушат

Свечу, как полет мотылька.

И ночь распускается душной,

Белеющей чашей цветка!..

1972

Г Р А Д

Внезапно без дождя густой ударил град.

Поднялся ветер вдруг, и синий свет, густея,

Прекрасно изменил в жару пылавший сад,

И шумно ожила дремавшая аллея.

Какой-то гул возник, какой-то странный стон.

Сжимается душа, неясным звукам внемля.

И чудится, вокруг стоит стеклянный звон

Горошин ледяных, дробящихся о землю.

Все стихло через миг. Опять сквозной простор

Привычно засиял над потрясенным садом,

И солнца луч упал на лиственный ковер,

Расшитый серебром дымящегося града.

Зной силу набирал, и душный ветерок

Пыль завивал жгутом на высохшей дороге.

Но все витал вокруг неясный холодок

Совсем иной любви, совсем иной тревоги,

Как будто жизнь одна осталась позади...

И вот сейчас в саду, шумящем надо мною,

Рождалось – до тоски, до ужаса в груди! –

Стремленье – но куда? желанье – но какое?

1972

С Т Р А С Т Ь

Султаны моркови пронизаны светом,

И лук малахитовый тускло блестит.

Лиловой пчелою дремучее лето

Цветы прогибает и в травах гудит.

Оно отметает, как вздор, возраженья,

Сгорая в тяжелом июльском бреду,

И наши случайные прикосновенья

Кругами расходятся в душном саду.

Колышется воздух янтарнее меда,

И разум впустую толчется впотьмах,

Где страсть, как хозяйка, идет с огорода

С неясной улыбкой на влажных губах.

1972

Н И М Ф А

Небо белесо – и ветер незрячий Кровь

лихорадит, листвою гремит; Пахнет

полынью, – но так ли, иначе – Жизнь

продолжается, сердце стучит! Юркие

бесы мелькают в малине, Пчелы

гудят, собирая нектар,

Грузные яблони в блеклом сатине

С плеч отряхают белеющий жар.

Там, в глубине, среди сытого сада,

Где козлоногий охотник живет,

Пухлая нимфа в лукавой досаде

К солнцу подъемлет свой чувственный рот.

Машет руками, сверкает глазами,

Силясь проникнуть в сплетенье ветвей,

И в раздраженье топочет ногами,

Жарче пожара и снега белей!..

1972

* * *

Пронзительный холод. Осенняя мгла. Листопад.

Шуршащие тени устало ползут за обрыв.

Сгибаются ветви. В багровой рубахе закат

Лениво уходит, пунцовые губы скривив.

И ночь красноглазой волчицей с луною в зубах

Бесшумно ступает по следу морозной тропой,

Лиловую шерсть оставляя на голых суках,

Роняя из пасти кровавой звезду за звездой.

1972

* * *

Медовых зрачков равнодушная ложь

И ночи соленой тяжелые волны

Уносят в пучину, – забудешь, уснешь –

И снова очнешься, предчувствием полный!

Неясный испуг овладеет вконец,

Растут, вырастают и рушатся горы,

И пот выступает, и ты, как беглец,

Заслышавший лай настигающей своры.

Возьми мое тело и душу возьми! Лиши

меня зрения, слуха и знанья! Сомни,

словно ветошь в кровавой грязи,

Под тяжким чугунным катком мирозданья!

Мне руки твои холодны, как ручьи

В языческих травах дремучего леса,

Мне губы твои, как огонь, горячи,

Как порох, сухи и кислы, как железо!

Моим ли плечам удержать этот груз?

Растет мое сердце, сливаясь с землею,

Соленою ночью, колючей травою,

Кровавой луною и пением Муз!

Мы все нераздельны в желанье одном!

Зрят звезды и звери божественным зраком.

И смерть наклоняет лицо в водоем,

Где страсть отраженьем всплывает из мрака!..

1973

* * *

Так, наверно, лучше.

Так, наверно, легче.

Сыплет снег колючий,

Засыпает плечи.

Мечется поземка

Средь домов угрюмых.

Хорошо в потемках

Ни о чем не думать,

В подворотне стоя,

Как огонь от ветра,

Замирать душою

На границе света,

Где в воронках вьюги

Тьма, как ворон, кружит.

Где лицо подруги

Заметает ужас.

1973

* * *

Дни проходили, шаг чеканя,

И поступь кованых сапог,

Их скрежетание о камень

Уже не слышать я не мог.

В каком-то тягостном кошмаре

Мне все мерещилось одно:

Сухой колючий запах гари

И дыма кислое вино.

Угар побед и поражений

Был одинаково тяжел,

И не являлся чистый гений,

Чтоб осенить рабочий стол.

Я звал его, но чуткий шепот

Терялся в возгласах команд,

И доносился только топот

– Куда? – шагающих солдат.

Иные тени прилетали,

Дыша чумою и огнем.

Их крылья глухо скрежетали

В мозгу измученном моем.

Они нашептывали нежно,

Очами сытыми дразня,

О власти слова и железа,

О вкусе крови и огня;

О том, как радостно слиянье

С ревущей дикою толпой,

О том, как сладко обладанье

Своей поруганной душой!..

1973

Д Ы Ш И Т П О Л Е П О К О Е М...

Дышит поле покоем,

Легким ветром небес.

За холмом, за рекою

Рыжим облаком лес.

Осень, взяв на колени

Сон вечерних равнин,

Ткет прозрачные тени

Серебром паутин.

Что же сердце томится,

Что же дым над костром,

Словно белая птица

С перебитым крылом?

Здравствуй, холод осенний!

Здравствуй, горечь полей!

Никаких потрясений

Нету в жизни моей.

И легко, как природа

Облетает листвой,

В новом времени года

Я утихну душой.

Мокрым снегом укроет

Край пронзительный мой,

И ресницы прикроет

Голос тающий твой.

Над лесами, лугами,

Над полями тоски и любви,

Просвистав облаками,

Ледяные споют соловьи.

И над жизнью холодной,

Словно жизни неведомой тень,

Молодой и свободный

Встанет новый сияющий день!..

1973

* * *

Тик-да-так, да-так, да-тик –

Ходит-бродит маятник!

За секундами секунды,

За минутами – часы.

Вот уже скопились груды –

Перевесили весы.

Вот уже весь пол завален –

Шагу некуда шагнуть...

Дом души моей печален,

Заметен из дому путь.

Край далекий, снег глубокий,

Две синицы на кусту.

Над трубой дымок высокий

Замерзает на лету.

Дай мне воли в чистом поле

На последние деньки,

Звонкий бор на косогоре,

Ласку дружеской руки.

И еще мне дай надежду,

Что, когда пора придет,

Предо мною сад забрезжит,

Среди сада – водомет.

Я увижу: между кленов

Ручеек в траве бежит,

На траве темно-зеленой

Стол из мрамора стоит.

И сидят в любезном круге

Все, ушедшие давно,

И лукавые подруги

Подливают им вино.

Здесь отец певцов российских;

С ним беседует другой –

С первым ветром мусикийским

Над безумной головой.

Здесь в распахнутых мундирах

Двое с сумрачной судьбой

Говорят о вьюге мира,

Глядя в вечер голубой.

Там найду я жадным взором

Среди братьев одного –

И вздохну его простором,

Ветром вольности его!..

1973

Б Л У Д Н Ы Й С Ы Н

1. П т и ц а с т р а н с т в и й

Птица странствий поет в груди,

Пыль босые щекочет ноги.

Догорает закат впереди,

Как забытый костер у дороги.

Спят поля в голубой тишине,

Дышит сыростью ночи долина.

Кто здесь нынче скакал на коне,

Чьи копыта впечатались в глину?

Торопился ли царский гонец, Мчался

воин на битву с драконом? Спит твой

брат. Чуть забылся отец. Светят звезды

над брошенным домом.

Путь уводит – неведом и нов, –

Развиваясь, как свиток Гомера.

Дремлют тайны во мраке лесов,

И несчастий неведома мера.

Не страшны ни погибель, ни плен,

Крепки мускулы юного тела,

Блещет Троя, цветет Карфаген,

И судьба улыбается смелым!..

2. З в е з д а л ю б в и

В чем смысл пути? В неведомом, неясном

Желании не дать судьбе своей предел.

Лежит земля – богата и прекрасна! –

Но все вперед, иных не зная дел,

Идти, идти лесами и полями, Встречать

рассвет и провожать закат, Лечить тоску –

волшебными краями Занять свой ум,

насытить жадный взгляд.

Порой увидишь: луг темно-зеленый –

На нем стада. В траве бежит ручей.

Остаться? Нет! И, солнцем опаленный,

Уходишь ты – свободный и ничей.

В каком краю окончится дорога?

И чья рука уронит горсть земли?

Твои пути вели тебя от Бога.

И к Богу все пути тебя вели.

Но есть другие, те, кто знает цену

Краюхе хлеба, знает горький пот,

Кто пашет землю, воздвигает стены,

Растит детей и нищим подает!

Стоят дубы, как рыцари в убранстве,

Тяжелый бор, как воинство, шумит.

Горит, как мысль, звезда тоски и странствий!

И, как душа, звезда любви горит!

3. В о з в р а щ е н и е

Дом далек. Отдохни у дороги.

У глубокой присядь колеи,

Как когда-то на отчем пороге

Ты сидел в незабвенные дни.

Скрылся город во мраке долины,

За спиной горизонт без огней.

Знал ты яства земные и вина,

Знал ты голод и вкус отрубей.

Знал ты дружбу солдат и поэтов,

Ласку женщин – на что же пенять!

Только было ли, было ли это?

И с тобой ли? – Уже не понять.

Жизнь прошла, как июньские грозы,

Словно глина, иссохло лицо.

И все явственней видятся розы,

Что склонялись тогда на крыльцо.

Но мертва возвращений дорога.

Брат забыл. Не увидеть отца.

И погонят тебя от порога

Псы отчизны, узнав беглеца.

Ты омоешь последние раны

На измученном теле своем

И пойдешь за белесым туманом

Одиноким коротким путем.

К ночи сядешь, достанешь припасы:

Соль в тряпице да хлеба ломоть, –

И увидишь, взирает – прекрасен! –

На заблудшего сына Господь.

Здесь средь поля, под старой ветлою,

Где, как ризы, горят облака,

Жизнь заблещет прощальной слезою,

Но слеза эта будет легка!..

1973

* * *

Порой забудется,

Опять припомнится

В пролете улицы,

В уюте горницы,

В полете ветреном

Листа случайного,

Осенним вечером

Совсем нечаянно, –

Одно мгновение В

одно дыхание –

Одежд скольжение

И колыхание,

Слова туманные,

Ресницы скорые,

Глаза обманные,

Но невеселые,

Белее инея

Лицо усталое, –

Все то, что жизнь моя,

Надежда слабая!..

1973

О С Е Н Н И Е К О С Т Р Ы

Ты прости меня за все,

В чем я виноват!..

В тишине листвой шумит,

Облетает сад.

Капли падают с ольхи,

Клен горит огнем.

Что придется испытать

На веку своем?

Что придется перенесть

Нам еще с тобой?

Сыплет ветер листьев медь

В голубой покой.

Улетим ли мы вослед,

Поживем еще?

Улыбнись, как в первый раз,

Прикоснись плечом.

Жгут костры в сырых садах,

В рыжих бликах день.

Под ногами у тебя

Все прозрачней тень.

Жизнь пьянит, как сладкий дым,

Тает в белый свет –

Никакой иной беды

Не было и нет!..

Ветер носит звон осин,

Шелест тополей,

Отсвет пламени дрожит

На щеке твоей.

Мы приходим из огня

И уйдем в огонь.

Пляшет в мокрой синеве

Дыма легкий конь.

И стеклянный звон подков

Над землей стоит,

Где душа моя тобой,

Как листва, горит.

1973

* * *

Трав искристое сукно, На

ветвях густая завязь.

Словно легкое вино,

Закипает в сердце зависть

К белоснежным облакам

Над моею головою,

К зеленеющим холмам,

Уходящим чередою,

Где, от вечности храним,

Дышит сон младенца-мира

Беспечальным, молодым

Дуновением эфира.

1973

* * *

Когда порой осеннею

Куда-нибудь спешишь,

По сторонам рассеянно,

Невидяще глядишь, –

Но мысль с неясным умыслом

Течет своим путем –

И вдруг: – О чем задумался? –

И впрямь: о чем? о чем?

Стоишь, молчишь растерянно,

Не зная, что сказать.

Потеряно! потеряно!..

Но что же? – не понять...

И подымается испуг:

Забыл! Забыл! Забыл!

В каких мирах блуждал твой дух,

Какой ты жизнью жил!

Куда тебя твой разум вел

Без факела в руках,

Какою бездной ты прошел,

Не замедляя шаг!..

1974

* * *

Из праха вышли и были прах!

Сентябрь – щеголь и вертопрах –

Сорит деньгами, понять не хочет,

Что страстной жизни измерен срок! –

Летите, дни мои. Тянитесь, ночи! –

Я тоже весел и одинок!

Я тоже щедрой плачу рукой

За то, что будет, да не со мной! С

твоей ладони глотаю ветер, Ловлю

движенья души, лица, Кусаю в

губы! – А путь мой светел: Он ясно

виден мне до конца!

1974

* * *

Мы исчезнем со временем оба

За чредою мелькающих дней.

Так весной исчезают сугробы,

Растворяясь в печали своей.

Так вдали исчезают устало

Птичьи стаи в предчувствии вьюг.

Разве раньше ты это не знала,

Что сейчас опечалилась вдруг?

Не грусти! Не тверди про усталость!

Все сомненья оставь за плечом.

То не сбылось, о чем нам мечталось, –

Сбылось то, не мечталось о чем!

Не исполнились все ожиданья:

Но ведь все-таки было дано –

Пусть не мудрости, но пониманья,

Пусть не сада, но взгляда в окно.

Что ж теперь ты считаешь потери,

Жизнь к чужой примеряя судьбе?

И того уже много, поверь мне,

Что отпущено было тебе!..

1974

* * *

Из долгих странствий возвратясь,

Припав к земле своей родной,

Ты можешь, плача и смеясь,

Пить воздух горький и хмельной.

Но что узнаешь ты, скажи,

Что сыщешь в пепле и золе?

И что поймешь о тех, кто жил

На этой горестной земле?

О тех, кто в сумерках дрожал,

Кто в страхе пробовал засов,

Но никуда не уезжал

От этих пашен и лесов.

Кто предан был и предавал

Себя, любимых и друзей

И, умирая, выживал

На ржавых плацах лагерей.

Чья кровь гудит в моей крови,

Чьи кости стали костяком

Моей страны, моей любви!

– Куда? – летящей напролом.

И, словно люди разных рас,

Вы разойдетесь стороной,

Не поднимая жестких глаз,

Пугаясь истины чужой.

Поскольку есть одна судьба

И жизни нашей краток срок,

И глушит времени труба

Души неслышный голосок!..

1974

* * *

На душе темно и тихо,

А закат – пунцов.

Дым мороза на Плющихе

Опалит лицо.

Я пройду, как тень косая,

Сквозь арбатский шум,

Ни к кому не прикасаясь,

Молод и угрюм.

Я пройду, упорным шагом

Об асфальт гремя,

За колючим белым прахом

Снежного огня.

За поземкой синеокой, За

ее живой, Пробегающей

вдоль окон Ледяной

струей.

Ночь надвинется с востока,

Заклубится тьма.

В снег желтеющий глубоко

Спрячутся дома.

И промерзшие деревья,

Обретая цель,

Растопырив веток перья,

Полетят в метель,

Где за тучей – небо сине

И – высок как дым –

Над покинутой Россией

Плачет Серафим.

И любя, и ненавидя,

Он скорбит, суров,

Пред собой круженье видя

Ледяных ветров.

Но, покуда сердце живо

И стучится в грудь,

Путь над бездною обрыва,

Путь во мраке,

Путь во страхе, –

Это тоже путь!

И уже не детство мира,

А его судьба,

Ты опять проходишь мимо

Самого себя...

1969; 1975

* * *

Птица дневная услышит ночную

Птицу, но слов не поймет.

Ветер, деревья нащупав вслепую,

В мокрые дебри уйдет.

Мальчик проснется, потянется к окнам.

В свете возникнет рука,

Матери сонной развившийся локон.

Так начиналась тоска.

Время стоит, как вода у плотины,

Льется за низкий затвор.

Лунного света зеленою тиной

Старый подернуло двор.

В доме вздыхающем душно и сыро,

Сумрак сгущается вновь.

Сердце одно в одиночестве мира.

Так начиналась любовь.

Жизнь беспредельна, как поле ночное.

Дышит отец тяжело,

Словно плывет сквозь теченье шальное,

В дно упирая весло.

Душу мою разрывала на части

Несовместимость стихий.

Счастье и горе. Горе и счастье.

Так начинались стихи.

1975

* * *

Жизнь сурова, но о том не плачу. С

противоречивостью людской Плачу

лишь о том, что быстро трачу Эти

дни с холодной синевой.

Плачу, что тяжелые мгновенья,

Как в песок студеная вода,

Не замедлив мерного движенья,

Сквозь меня уходят навсегда,

Что одна мучительная милость

Сердцу, одинокому везде, – Гул

ветвей и ледяная сырость

Кипарисов, вымокших в дожде.

1975

М И Н Д А Л Ь

В феврале зацветает миндаль, –

Словно облако легкого дыма

Уплывает в промытую даль

По отрогам зеленого Крыма.

И, рождая томленье в крови,

Отражается в зыби зеркальной

Ослепительно-горькой, случайной,

Торопливой улыбкой любви.

1975

* * *

Черный дрозд пробегает в траве.

Дождь прошел – и опять посветлело.

И в усталой моей голове

Одинокая птица запела.

И свистит, и клекочет она,

И рассказ ее нежный несвязан,

Словно, бедная, снова пьяна

Ослепительным холодом вязов.

Словно всё, научилась чему,

Позабыла – и вспомнить не хочет!

И о счастье птенцу своему

Торопливо и страстно бормочет!

1975

* * *

Подкрашен небосклон,

Приклеен дым к трубе.

Как в легкий детский сон

Легко войти тебе!

Спят яблони в снегу,

В сугробах огород.

Как бы на берегу

Густых летейских вод

Ни горя, ни беды,

Все дремлет в тишине.

Уводят в дом следы

По снежной целине.

А в доме – печки жар,

И треск смолистых дров,

И елочный пожар,

И запах пирогов.

И вся семья вокруг,

И бьют часы, звеня...

О, радостный испуг

Бенгальского огня!

О, торопливый смех

Над времени рекой

Твоих любимых – всех,

Которых нет с тобой,

Где молодость твоя,

Встречая Новый год,

Из чаши бытия

Морозный воздух пьет!..

1975

* * *

Моей бабушке Марии Григорьевне Усиной

и, приютившей ее с моей маленькой матерью,

Марии Евграфовне Ермаковой, которая со дня моего

рождения была мне такой же родной и близкой

Проезд в снегу глубоком,

Невзрачный дом, и дым

Одной струей высокой

Колеблется над ним.

Закат на небе розов,

Декабрьский воздух густ.

И весь покрыт морозной,

Искристой пылью куст.

Мне все давно знакомо,

Мне все известно тут.

Я знаю: в этом доме

Меня все время ждут.

Я знаю, что ночами,

Когда ветра гудят,

Две женщины печальных,

Два ангела не спят.

Они лежат устало,

Измотаны за день.

Скользит по одеялу

Ветвей густая тень.

Стучат часы, старея,

Белеет циферблат.

Опережая время,

Мгновения летят.

И вечности дыханье

Поет в гортанях труб,

Что наша жизнь – страданье,

Терпение и труд,

Где войны, смерть и голод

Выходят из углов –

И льется в окна холод

Нетающих снегов.

И разум не умеет

Забыться, не дыша, –

Но есть любовь – и ею

Еще жива душа.

Пусть не горит лампада,

Но в комнате светло –

И смотрит кротким взглядом

Мария сквозь стекло,

Прижав к себе Иисуса,

Она глядит во тьму,

Не ведая искуса

Блаженству своему...

1975

* * *

День да ночь –

Сутки прочь!

Снег кружит,

Собачий брёх.

На столе стоит

Покупной пирог,

Полстакана чая,

Рюмка коньяка.

Над тобой качают

Крыльями века.

Начинаешь сразу

На вопрос ответ,

А кончаешь фразу

Через тыщу лет.

И доносит эхо

На чужой порог

Только шорох снега

Да собачий брёх.

Что же неизменно

Нас гнетет в тиши?

Овевает стены

Сквознячок души.

И в лиловой рюмке

Расплескав коньяк,

Подбирая юбки,

Мысль уходит в мрак.

Бровь черней, чем уголь,

Подрисован рот.

Ледяную вьюгу

Переходит вброд.

И, дрожа от стужи

Средь вершин и бездн,

Отгоняя ужас,

Прячется в подъезд,

Где, стуча зубами,

Ждет шальных гостей,

Трогая руками

Холод батарей.

1975

* * *

И летит крутая роза быстрая

На террасу через палисадник.

Г. Шенгели

Заката павлинье цветет перо,

Морозный плывет дымок.

Как будто черненое серебро,

На лужах лежит ледок.

И голых деревьев сырой графит

Лиловым огнем горит.

Но время твое летит и стоит.

Стоит и опять летит.

И шаг, что ты сделал, – уже не твой.

И прожитый миг – не твой.

И – самая лучшая в мире – она –

Твоя ли была жена?

И тот, кто любил ее, разве ты? –

Хоть те же у вас черты.

Ах, полно, да те ли? Да нет, не те.

Пожалуй, совсем не те!

Пушинка, скользнувшая в холода,

Снежинка, в огне руки

Сверкнувшая каплею! – О, куда

Уносит нас гладь реки?

Так, может, и радости выше нет,

Чем радость бегущих строк,

Где роза, летящая за парапет,

Не падает на песок,

Где всадник в пути горячит коня,

От пыли дорожной сер,

Чтоб вновь услыхать на закате дня

Алкеев тугой размер!

И шлема на солнце пылает медь!

О, эта шальная власть –

Движеньем пера отодвинуть смерть

И розе не дать упасть!

Но чем мы заплатим за этот дар?

Заплатим за этот дар?

Ведь даром ничто не дается – недаром

Бросает нас в дрожь и в жар!

Так жизнью заплатим – а чем еще? –

Заплатим за все про все.

Да! жизнью своею, и только ею

Заплатим за все про все!

Кому же заплатим – а ну, ответь! –

За то, что верней всего?

Конечно, не смерти, поскольку смерть

Не требует ничего...

А той мимолетности бытия,

Движенью от Я к Тебе

И дальше, туда, где ни ты, ни я –

Уже не нужны себе!

1975

С Т А Р У Х А

Старуха идет, спотыкаясь,

По улице. Следом за ней,

Крича, хохоча и толкаясь,

С портфелями пять малышей.

Что им до поникшей фигуры?

Они и не видят ее.

Им весело в сумраке хмуром,

В кругу равноправном своем.

Они говорят торопливо,

Друг друга не слыша, не в лад.

На гребне высоком прилива

Их юные души парят.

В просторе бескрайнего мира

Им радостны первые дни.

И смотрит старуха, как мимо,

Смеясь, пробегают они.

Шаги достаются ей трудно. Она

отдыхает, дрожа, Вцепившись в

афишную тумбу, Натужно и

жадно дыша.

Над ней приглашенья на вечер,

Портреты певиц, имена.

На голые бальные плечи

Невольно косится она.

И страшно от мертвого взгляда

Бесцветных слезящихся глаз.

Так что ж ей, зажившейся, надо

От жизни, летящей на нас?

И надо ли что-нибудь жизни

От нас, уходящих во тьму?

Мы жили, мы жили, мы жили!

Но живы ли мы? – не пойму!

Но живы ль? – не знаю, не знаю...

Ловлю и теряю опять.

Ну, кажется, вот! понимаю!

Да нет, ничего не понять.

И вновь в тишине замираю

И слышу, как вечность скрипит,

Как будто замок запирают

И сторож ключами гремит.

О эта тоска человечья,

Отвага в неравном бою!

О эта ребячья беспечность

У бездны на самом краю!

Где все мы: старуха и дети,

Афиши, сугробы, дома, –

Плывем в ледяной круговерти

Сошедшего с мысли ума!

Плывем задыхаясь, старея,

Ловя дуновенья тепла, –

Со свистом проносится время

Сквозь легкие наши тела!

И в свисте теряется хохот

Мальчишек, бегущих гурьбой,

И плач мой, и жалобный шепот

Старухи, идущей домой!

1975

К О Ш К А

Большое солнце мутнее крови,

В дыму морозном верхи дубов,

И снег колючий, сползая с кровли,

Метет поземкой среди домов.

Еще не видно огней в деревне,

Но воздух в хате, как прорубь, синь,

И в сон склоняет от строчек древних,

Припорошенных песком пустынь.

Горячий ветер приходит с юга,

Растет до неба тяжелый смерч,

Араб срывает коня в испуге,

За полмгновенья почуяв смерть.

Но все напрасно. Сухие горы

Ползут безудержно, как века,

И возникает то череп голый,

То меч шумерский среди песка.

Я просыпаюсь. Темно в окошке.

На подоконнике, на стекле

Белеет иней. Хромая кошка,

Как сфинкс недвижно, лежит в золе.

Два круглых глаза горят, как угли,

Усы и морда в седой пыли.

Что ловит слух ее в ровном гуле

Деревьев, гнущихся до земли?

Какие царства исчезли в мраке,

Вожди какие и племена!

Столицы мира лежат во прахе,

Твердя забытые имена.

Но разве греет вчерашний пепел?

Да нет, не греет. Куда ему!

Я выйду в сени, взметнется ветер,

Зимой запахнет в пустом дому.

Поленья в брызгах смолы янтарной,

Перебродивший хмельной настой

Морозной ночи, лесной поляны,

Насквозь пропитанной тишиной.

Но хватит, хватит. Достать газету,

Забить поглубже, потом поджечь.

Потянет дымом – и в бликах света,

Как зверь дремучий, задышит печь.

Взметнутся искры стеклянным роем,

В трубе протяжный возникнет гуд.

Коробясь, вспыхнут названья строек,

Речей отрывки – и пропадут.

И тьма приблизится к печке разом,

Слегка колеблясь вокруг огня.

Заблещет кошка кровавым глазом,

Лениво скошенным на меня.

Так что же делать? Опять забыться?

Шагнуть в ленивый текучий сон?

Но все быстрее сквозь нас струится

Дыханье мира, вода времен.

Что в днях идущих удержит память?

Что я – оставшийся вдалеке? –

На мертвом надпись надгробном камне

На всем неведомом языке.

Дрова сгорели. Задвину вьюшку.

Взгляну на улицу, где бледна,

Как будто елочная игрушка,

На темной ели горит луна.

Деревья тонут в снегу глубоком,

Метель утихла, как началась,

Почти внезапно, и в свете окон

Сверкает веток густая вязь.

Весь сад серебрян и фиолетов.

Вблизи сугробы, а там, вдали,

В кустах сирени проходит Лето

В цветах и травах ночной земли.

Проходит Осень в листве багряной

Среди накрытых больших столов,

Плодов и дичи. И воздух пьяный

Весна вдыхает сырых снегов.

Цветут мгновенья, как сад зеленый,

И распускаются в них века,

Как розы – путникам утомленным,

Сюда пришедшим издалека.

Но что я? Где я?.. Тяжелый запах,

Угаром сладким полна изба.

Вцепилась кошка хромою лапой

В ладонь, оставленную у лба.

Ты рада жизни? Ты жизни рада?

Ну, что ж, ну ладно! долой стекло!

Угар уходит. Мороз из сада

Течет струею, как молоко.

И оседает белесой влагой

На пальцах стиснутых, на столе,

На клочьях сморщившейся бумаги,

Слегка отсвечивая во мгле...

1975

* * *

В просторе голубом

Кружится птичья стая.

И чист, и свеж мой дом

В сыром начале мая.

А впрочем, дом – не дом.

Случайный угол только!

Мы их сменили столько...

Но стоит ли о том?

Не стоит! Так о чем

Я говорить собрался?

Вот видишь, растерялся...

Да, вспомнил! За окном,

Распахнутым окном

Проходит май холодный,

И чист, и свеж мой дом,

Как юноша влюбленный.

Над убранным столом

Струится ветер зябкий.

И пол, протертый тряпкой,

Не помнит о былом.

Не помнит о былом?

Да нет, не забывает!

А если забывает,

То как бы и с трудом.

Ему ли, день за днем

Следившему за нами,

Забыть о том, о чем

Мы не забыли сами!

Мы в памяти живем,

Как бы в кругу огромном,

Как бы в лесу сожженном,

И все-таки живом!

. . . . . . . . . . . . . . . .

1975

* * *

А. Лесных

Высокий дом самоубийц

Ворота мне открыл.

Как много здесь знакомых лиц,

Как многих я любил!

Как часто думал я порой

Над той минутой роковой,

Когда тщета земная

Является нагая;

Когда приходит, наконец,

Пора отбросить бремя

И обессилевший пловец

Переплывает время. –

Но, поднимаясь на крутой

Откос,

скользя по глине,

Что он увидит пред собой

В раскрывшейся пустыне?

И, переплыв теченье лет,

Переплывет ли мысль он,

Что оба – тот и этот свет –

Не более, чем листья;

Чем листья, сорванные мной

В саду соседнем с клена:

Один сухой, совсем сухой –

Другой еще зеленый?..

1975

П О С Л Е Г Р О З Ы

Пароход уходит. Дым

Лентой вьется за кормою.

Хорошо быть молодым,

А веселым – лучше втрое!

Как шипит морской прибой,

Разбивается о сваи!

Солнце всходит надо мной,

Ничего не узнавая!

Снова ярок мир и чист,

Снова сердце бьется ровно.

Но кружится желтый лист,

Оторвавшийся от кроны.

И следят, следят за ним

Настороженные ветви,

Утро, море, старый Крым,

Черный дым, соленый ветер,

Перевернутый баркас,

Это небо голубое...

Словно что-то вдруг иное

Им привиделось сейчас.

1976

С Т И Р К А

Бутылка с прокушенной соской,

Ребенок, а там, за стеной,

Грохочут стиральные доски,

И стиркою пахнет большой.

Там женщины рук не жалеют,

Пар душной плывет пеленой,

И мыльная пена белеет,

Как гроздья сирени густой.

Им некогда остановиться,

Вздохнуть, распрямиться на миг.

Распарены красные лица,

Развилися локоны их.

Но вот остается немножко.

Пылает закат вдалеке.

Пеленки, рубашки, дорожки

Развешаны ни чердаке.

Теперь отдохнуть не мешает,

И, сидя за узким столом,

Три женщины тихо болтают

Чуть слышным за шаг шепотком.

О чем? Все о том же, о том же,

О вечных заботах своих.

И жизнь и ясна, и несложна

В глухом бормотании их.

100

И смотрит малыш изумленный

На окна, раскрытые в сад,

Откуда на свет воспаленный

Летят мотыльки и летят.

1976

101

* * *

Дай мне гнева и любви,

Дай спокойной силы духа,

Чтоб не жить мне меж людьми

Ни вползренья, ни вполслуха,

Чтоб принять мне на себя

Все, что отдал Ты нам, Боже,

Чтоб – ничтожного ничтожней! –

Из грязи поднялся я.

1977

102

* * *

Все, что так трудно исправлялось,

То, что навеки зачерпнулось,

Все где-то срока дожидалось

И вот опять ко мне вернулось.

Пусть от банальностей не скрыться,

Теперь желанья никакого

Нет – на исписанной странице

И одного исправить слова.

1977

103

* * *

В колею струящийся песок –

Радости, разлуки и печали...

Слава Богу, путь был так далек,

Что в конце забыли о начале.

И когда опять пришли туда,

В те края, откуда убегали,

Так смотрели, словно никогда

И нигде их раньше не видали.

1977

104

* * *

Моя любовь горька, остра, –

Как с сердцем жить моим? –

Ее порывами, как дым

Несет весеннего костра,

Как дым от высохшей травы,

На бледные кусты,

На слабый проблеск синевы

Апрельской высоты…

1977

105

В С Т Е П И

А. Ревуцкому

Проскакали кони,

Улеглася пыль.

И шумит спокойно

Эх, да седой ковыль.

И лежит убитый,

Закусивши рот.

То ли был бандитом он,

То ль наоборот.

И глядит, оскалясь,

В небо голова.

И шумит, качаясь,

Эх, да ковыль-трава.

1969

Пронеслись, столкнулись грудью,

Конь умчался на свободу,

Заалела кровь.

Кто, откуда, что за люди?

Повстречались, сшиблись с ходу –

И исчезли вновь.

Разлетелись, словно птицы!

Лишь одни лежит, не дышит,

Посреди равнин.

Кто убитый, кто убийца,

Кто расскажет, кто услышит? –

Знает Бог один!

1977

106

И З С Т А Р О Й П У Т Е В О Й К Н И Ж К И

В. Ковде

Странные люди встречались на свете порой мне.

Вот и еще – с сединою, со старым лицом.

Хмуро стоит над кровавой водой на пароме.

Чуб поредевший рукой завивает в кольцо.

И говорит, обратясь на закат воспаленный,

На языки огневые в осенней воде:

«Долго язвил свою душу железом каленым,

Правду искал, но ее не увидел нигде.

Бросил жену и детей, позабыл все, чему научился,

Или, вернее (смешок), постарался забыть.

Сжег документы и в путь по России пустился.

Где-то под Гомелем взяли и стали судить.

Кто? Да зачем? Да откуда? Да что за причина?

Ум повредился? А может, убийца иль вор?

Ладно б – калека, а то ведь здоровый мужчина

Взял в руки посох да прямо по свету попер.

Имя? Фамилия? Должность? – Иван Иванов, отвечаю.

Долго рядили, потом порешили – баптист!

Дали «червонец» за все! (Улыбнулся печально.)

Был молчуном, а теперь вот, как видишь, речист.

Скоро ли, нет... но вернулся на родину снова.

Те же заботы, привычный, наезженный путь.

Дети забыли – и стоит! – есть отчим, и, честное слово,

Если порой их жалел, то сейчас не жалею ничуть.

Вот и кочую чужой перелетною птицей.

Много ли надо? Народ наш жесток, но не скуп:

Хлеба краюху подаст, – а студеной водицей

Каждая речка богата, ручей или сруб…»

1977

107

М И Р Т

Дождь прошел. Листва черна.

Пахнет прелью из фонтана.

И пронзительно бледна

Дымка слабая тумана.

Сад невидим. Только мирт,

Из окна залитый светом,

Весь сверкает и дрожит

Под морским холодным ветром.

Словно нынче одному

Лишь ему неутомимо

Все лететь, лететь во тьму

Ледяных предгорий Крыма.

1977

108

* * *

С гор стекает туман голубой,

Неподвижное море белесо.

Кипарисы неровной грядой

Надо мной нависают с откоса.

В ожидании теплого дня

Зацветает миндаль – и по веткам

Словно бледные вспышки огня

Пробегают, гонимые ветром.

Как любовь, этот сумрак сквозной,

Эта ясная сухость аллеи,

Этот – тронутый чуть желтизной –

Зеленеющий воздух над нею,

Этот мартовский тающий дым,

Этот мох на витой капители,

Этот вдаль уплывающий Крым,

Отраженный в соленой купели.

1977

109

* * *

Путь не дальний, да грязь глубока,

Почва тяжкая – рыжий суглинок.

Как старухи, бредут облака

С полевых бесприютных поминок.

Пьяный ветер забился в поветь,

От дождя потемнели заборы.

Бог не дай никому умереть

Здесь в глухую октябрьскую пору!

Это ж сколько мучений родне!

Грузовик не проедет – на пегой

Разве что – и в объезд по стерне,

Да и то не пройдешь за телегой.

Нет, не дай Бог, не дай никому –

Даже Каину, даже Иуде –

Без того нынче в каждом дому

Затаились притихшие люди.

Не поверишь, что в часе езды

Блеск асфальта и грохот трамваев,

Видя жалкие эти сады

Да осевшие крыши сараев.

Нет! Уж лучше не думать! Молчи!

Недалёко уже и до цели –

До ворчания русской печи,

До ее огневой канители.

Хорошо еще торфа привез!

То-то славно мне будет порою,

Как ударит ноябрьский мороз

И земля загремит под ногою.

110

То-то будет в душе благодать

От нестрашного сердцу испуга,

Как начнет к Рождеству задувать

По полям сумасбродная вьюга!

1977

111

* * *

Прощай мои надежды

На то, чему не сбыться.

Уже не та, что прежде,

По венам кровь струится.

Уже порой не помнишь

Того, что было въяве.

Уже в испуге гонишь

Мечту о громкой славе.

Прощай, друзья былые, –

Под именами теми ж

Мы все давно иные, И

это не изменишь.

Пускай мы не забыли,

Но вспоминать их странно,

Те дни, когда мы пили

Из одного стакана.

Прощай, любовь с надрывом,

Поземкой, сквозняками,

Ночным бессонным дымом

И мокрыми щеками.

Смешна попоек смелость,

Беспутное лукавство –

Теперь дороже трезвость,

И труд, и постоянство.

Прощай, былые строки,

И запахи, и краски –

112

Пришли иные сроки

И ждут иной развязки.

Уже душа стремится,

Как птица, в край далекий.

Уж в ноги путь ложится

Прямой и одинокий.

1977

113

* * *

Где в жизнь прорастает искусства

Жестокий и радостный сад,

Нас губит двусмысленность чувства,

Двоякость, двуликость, разлад.

Мир ясен, покуда не назван,

Но, скрывшись за словом моим,

Он форму срывает – и разом

Становится неуловим.

Напрасно, напрасно, напрасно

К нему имена мы опять,

Как ключ, подбираем – опасно

В неведомое проникать.

Вдруг там, за последнею дверью,

Что свет разделяет и тьму,

Таятся такие потери,

Которых не вынесть уму?

1978

114

* * *

Воздух темных аллей, как гранатовый сок.

Под ногою твоей розовеет песок.

Ряд густых тополей тонет в рыжем дыму

И проходит огонь по лицу твоему.

Так по ясному небу проходит гроза!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И в испуге свои отвожу я глаза!

1978

115

О С И Н А

– Отчего, сестра, тебя трясет,

Что ты брату надрываешь грудь?

– Память тяжкой ноши не дает

Мне девичьи плечи разогнуть.

1978

116

* * *

Уезжаю, приезжаю,

Говорю или молчу –

Все яснее замечаю

То, что видеть не хочу.

И глаза я закрываю,

Опускаю, отвожу:

Я и этого не знаю

И об этом не скажу.

Говорю тому, другому,

Что не вижу, говорю.

И иду, потупясь, к дому,

И под ноги не смотрю.

И лежу, уткнувшись в стену,

И сжимаю веки зря.

Но повсюду неизменно

Все яснее вижу я,

Все яснее острым глазом

Всюду вижу я опять

То, что мой не может разум

И ни слить и ни разъять!

1978

117

Т Р И С Н А

Я сплю, и снится мне, что сплю я в чистом поле

И вижу сон: со всех сторон земли

К покатому холму сошлись по доброй воле

Живые существа – и прилегли в пыли.

Кого здесь только нет: лисицы и коровы,

Верблюды, львы и лошади – они

Вздыхают и молчат, и лики их суровы,

Но их глаза горят, как ясные огни.

А на холме пастух. Он без кнута и дудки.

Но что в его руках? – я не могу понять.

И от блаженства их становится мне жутко,

И напрягаюсь я, чтоб этот сон прервать.

И просыпаюсь вдруг – уже в иной постели, И

давит низкий свод, и не подымешь рук, Чтоб

ласково смахнуть пригревшихся на теле

Белесых слизняков и ядовитых мух.

Мне дышится легко, но смрад мое дыханье,

Я счастлив, хоть за ним, за счастьем, видно дно,

Где в тине золотой таится колыханье

Того, что мне во сне постигнуть не дано.

Но радость, что идет оттуда пузырями,

Щекочет мне виски и рвется, словно смех,

И я лечу, лечу, как в вывернутой яме,

Где вверх – и значит вниз, а вниз – и значит вверх!

И я лечу, лечу, и дикий рев обвала

Мне перепонки рвет, свистит, гудит в трубу,

И вскакиваю я, и пальцами устало

118

По чистой простыне бессмысленно скребу.

Будильник отзвенел. Девятый час. Из окон

Струится зимний свет, и облетевший сад –

Весь черный ввечеру – стоит в снегу глубоком,

И красные лучи в ветвях его горят.

Какой мне снился сон? А впрочем, что за дело!..

Поет по венам кровь: забудь, забудь, забудь! –

Настал прекрасный день на старом свете белом,

Нас ждет вчерашний хмель – пора пускаться в путь!

1978

119

* * *

Не все преходяще – и значит,

Не стоит нам мучить себя!

Как славно живется на даче

В последние дни сентября.

Все гости уехали в город,

Но слышно яснее с утра,

Как трется колодезный ворот

И лязгает дужка ведра.

Как бьется зеленая муха

Меж сдвоенных рам, как звенит;

Как примус, накачанный туго,

Под чайником полным гудит.

Как куры кудахчут. Как лает

В пыли извалявшийся пес.

Как тонко скрипит, проезжая,

С дровами сосновыми воз.

1978

120

* * *

В случайные следы,

В заснеженные склоны

Летят, летят плоды

Ольхи, березы, клена.

Летят путем одним

Для продолженья рода

На дом, на сад, на дым

За дальним огородом.

Смотрю на них давно –

Им нет конца и края.

Но многим ли дано

Воскреснуть, умирая?

Те вымерзнут, а тех

Склюют со снега птицы.

Едва ль одно из всех

Весною возродится.

Поймаю семя я

И, подержав немного,

Пущу – лети! – твоя

Не кончена дорога.

Свой путь отмерен всем –

И что мое сомненье?

Лети, исполнив тем

Свое предназначенье!

1978

121

Б Ь Ю Щ И Й С В Е Т

Черный перрон,

Серебристая слякоть;

Мокрый вагон;

Горьковатая сладость

Липкой конфеты;

Сияние снега;

Бурки из фетра

Споткнутся с разбега

И заскользят... От ребристых калош

Стертый узор наливается влагой.

Лязгнут колеса. Оранжевый нож

Дымного света вонзится в овраги,

Рощу, строенья... И снова во мраке

Все исчезает. Ищи – не найдешь! –

Смысла в простуженном лае собаки.

Ночь. Полустанок. Вселенная. Что ж,

Ноги промокли, а все же идешь

По переулку. Вокруг ни мерцанья:

Топкие лужи, сугробы, кусты, –

И никого! Лишь визжа в содроганье

Перелетают дорогу коты.

Так начинается эта баллада,

Словно побег из бесплодного сада –

Чуть сладковатый, как свекла с огня –

Та, кормовая... (Что мы не таскали

С грузовиков, что весь день проезжали

В ОРС через двор наш!.. Ты помнишь меня

1-я Курская? – Выстоял я!)

122

Так начинается эта баллада,

Словно побег из бесплодного сада,

Словно раскаянье, словно досада,

Словно... – но хватит сравнений, не надо! –

Версификация тем хороша,

Что позволяет при должном терпенье

Выдать подстрочник за стихотворенье, –

Больше не стоит она ни шиша!

Лучше продолжить. Завязка вначале.

Сонный герой у проснувшейся чайной,

«Газов» и «МАЗов» – они до утра

Здесь проторчали – глухое урчанье,

Резкие выхлопы, дверок бряцанье;

В ватниках сальных снуют шофера.

В комнате длинной, как день без похмелья,

Запах махорки, «Прибоя», «Дымка»,

Щей, винегрета... «Подвинься, земеля!» –

Три «Жигулевского» ставит рука, –

Пена шипит, оседая от соли,

Кружка щербата, как будто со зла

Кем-то обкусана, – наискось: «Коля» –

Синею тушью – и в сердце стрела.

«Пей! Не стесняйся!» – «Да я не стесняюсь!»

«Как прозывают?.. Ну, будем, Сергей!» –

Враз по полкружки. Потом, озираясь.

Водкой долили – и жить веселей!

Много ли надо? Пожалуй, немного!

После холодной, ненастной, сырой

Мартовской ночи, бессонной дороги –

Чья-то улыбка в дешевой пивной.

Чья-то улыбка, вниманье пустое,

Легкий кивок преходящей любви,

И ощущенье тепла и покоя

В глухо бегущей по венам крови.

Кто мы? Откуда? К чему тут вопросы?

123

Лучше давай-ка по новой налей!

«Дернули!.. Слушай, мы все здесь матросы

В бурном просторе житейских морей!

Мало ль меня и крутило, и било!

Где только не был! Вернулся назад:

Кореш продал, а жена изменила,

Не дождалася!.. Да ну ее, брат,

На фиг!.. Давай-ка откроем и эту! –

Вынул пол-литра, сорвал станиоль,

В кружки разлил, раздавил сигарету, –

Будем, Серёга!» – «Всего тебе, Коль!»

Выдохнул... «Слушай, о чем я собрался?

Вспомнил! Ты видишь, я парень – ого! –

Баб мне хватало, покуда мотался –

Много их было! – а вспомнить кого?»

(Вспомнить... Чего захотел! И себя я –

Вечно спеша, в суете, на бегу –

Прошлого! – если еще вспоминаю,

То догадаться уже не могу:

Тот ли!.. Да полно! Я был или не был?

Разве порою всплывают в душе

Бледною синькой промытое небо

Да уходящее в солнце шоссе,

И отрешенное чувство полета,

И позабытая нежность, и грусть, И

беззаботная радость, и что-то

Кроме... но что? Я назвать не берусь!

Что-то...) «Уснул?» – «Нет, я слушаю!»

«Пива, может, еще?» – «Погоди, я возьму! –

Грязная стойка и надпись: ...долива

После отстоя! – Да брось, ни к чему!

Будем?» – «Попробуем!.. Слушай, Серёга!

Если по-трезвому так рассудить,

То, понимаешь, пожалуй, и много

Лет человеку отпущено жить.

Вот он и гробит их! Слушай, подельник

124

Мне на повале – ты выпей! – брехал,

Будто затеял какой-то бездельник

Всех оживить, кто до нас проживал!

Вишь, что удумал ученый зараза!

Вспомню – и веришь ли? – вою с тоски!

Это ж такая, дери, скотобаза

Будет, что сам бы пошел в мясники!

Вдумайся только! Ну, ладно б, которых

Что отличились, придумали порох

Или еще чего сделали там! –

Всех, понимаешь? Куда ж тогда нам?..»

«Сунут куда-нибудь!..» – «Это, конечно,

Это ты правильно, место найдут!

Ладно, пускай!.. Ну, а этим, воскресшим –

Срок отмотали – и снова дают,

Так что ли? Тоже, как вдуматься, радость –

Только отмучился в жизни одной,

Тут же другую суют тебе! Гадость!

Ну ее к черту! Давай по другой!

Лей! Наливай! Я сегодня гуляю!

Парень я добрый, покуда не злюсь!

Что-то ты начал косить, замечаю!

Ладно, не бойся!..» – «Да я не боюсь!»

Странные люди порой мне встречались,

Странные речи со мною вели

В тамбуре поезда, в сумрачной чайной,

Во поле чистом под небом печальным,

В разных краях необъятной земли.

Много ли, мало их бродит по свету:

В Брянске, Тамбове, Калуге, Орле, –

Выйдет навстречу, стрельнет сигарету

И, прикурив, исчезает во мгле!..

Да! Я люблю их по давней привычке!

Люди есть люди! Но помнится все ж –

Левой, бывало, даешь ему спички,

125

Правой охотничий щупаешь нож!

Всякое было. По-всякому били!

Камнем в Подольске, под Сочи – «пером»!

Те ненавидели, эти – любили!

Так вот мы жили. И так мы живем.

Солнце восходит над ширью райцентра.

Вот и согрелись. И славно. Так что ж

Бредом биолога и геометра

Куцею схемой ты мне предстаешь?

Линии четки. Вот тело в разрезе:

Легкие, печень, прямой пищевод.

Ладно, я вижу! Но странное лезет

Полусомненье – и жить не дает!

Где же?.. Постой, я назвать не умею!

Это... ну, как же?.. ну, отблеск огня,

Жизнь, оправдание, смысл бытия...

Где же она, сумасбродка, Психея?

Где же? – А впрочем, о чем это я?

Да ни о чем! Полвосьмого. Из чайной

Бодро выходит рабочий народ.

«Что же, покуда!..» – От встречи случайной

Много ль останется? Время не ждет.

День продолжается. Кстати, о чае!

Чтоб заварить его, надо вначале

Всыпать щепотку в ошпаренный чайник,

Сбрызнуть холодной водицей; потом,

Как он разбухнет, долить кипятком.

Так поучал меня бывший начальник

Черт-те-чего там – и пей с молоком!

Вот я и пью. Слышен рокот ленивый.

Ветер стремительно-неторопливый

Листья срывает, а там, за спиной,

Финского волны вздымает залива,

Словно седую овчину, рукой.

Пусть и не видеть, но знать! А увидеть –

126

И не узнать! – ах, не в том ли беда! –

Как я любил, в зимних сумерках сидя,

Слушать, как льется по трубам вода;

Стонет, струясь по железному ложу,

Бьется, хрипя, в глубине батарей!..

...Что-то меня все сильнее тревожат

Мысли о жизни, не нужные ей!

Все, как дурак, я решаю вопросы

Те, что нельзя разрешить без потерь...

Хватит! Пойду отыщу папиросы.

Все. Закурил. Продолжаю теперь.

Что ж мой герой? Он идет осторожно

Узкой обочиной. Через ручьи

Прыгает... – «Черт подери бездорожье!» –

5-й... 13-й... – сердце стучит.

Наст почернел,

У заборов потоки,

Гул наводнения

В голых садах;

Грач прилетел

И глядит, одинокий,

В недоуменье:

Зачем я сюда?

Кучи соломы, гнилые отходы, Мусор,

скелет новогодней сосны Крутят,

уносят в бесчинстве свободы Мутные

воды бездумной весны.

Дом 19 – приземист, но прочен;

Столб; палисадник; забор – а на нем:

«Дура-училка!» – старательный почерк

И восклицательный знак с завитком.

Грамоту знают. Ну, что же, похвально.

Трудно начало, а дальше – пойдет!

Необычайно

С древа познания сладостен плод!

127

Круглый и крепкий меж листьев зеленых,

Красный, как вспышка живого огня! –

Как же манил он когда-то влюбленных

Первых! – и как же он вял для меня!

Хватит! Шагнем! У крыльца расплескалась

Зябкая лужа – и в ней отражалось

Небо бездонной своей бирюзой.

Белое облако в форме верблюда.

Солнца горящего медное блюдо,

Дом и герой мой, но вниз головой.

Прыгай, ну, что ж ты! И тело рванулось,

Врезалось в облако, перевернулось

И разлетелось на тысячу брызг!

Дверь отворилась. Испуганный визг

Галок поднял. Закружились в обиде.

Встал мой герой. Утираясь, увидел

Драную кофту, платок до бровей,

Взор полоснул ослепительно-синий!

«Как же!.. – и шепот: – Сережа? Сергей!» –

Вот появленье моей героини.

Впрочем, оставим. Сумятица встреч

Всем нам знакома. Об этом ли речь.

Помню, бывало, внезапно приедешь:

Полночь ли, за полночь – стол соберет:

«Только потише... ты знаешь... соседи ж...» –

И головою на дверь поведет.

Помню прохладу ладоней печальных,

Отсвет улыбки на бледных губах;

Запах тяжелый квартир коммунальных

В провинциальных глухих городках.

Утром за дверью кряхтенье и топот,

Возгласы, рев из уборной воды;

Тихий, горячий, прощающий шепот

И на подтаявшем насте следы.

Впрочем, соврал я сейчас поневоле.

Помнить откуда мне, слышишь, клянусь,

128

Шелест иглы на твоей радиоле И

итальянского тенора грусть!

Выдумки все! Нет, я неосторожен!

Воображенье мешает уму,

Стонет, струясь по железному ложу

Всю напролет бедолагу-зиму!

Право, уж лучше сосновые чурки,

Торф или уголь – над вьюшкою дым.

От раскаленной гудящей печурки

Жаром лицо опаляет сухим,

Крепким... И только не стоит с досадой

Вновь вспоминать, что в декабрьской ночи

Выдует дом весь до дрожи – и надо

Шлак и золу выгребать из печи.

Вот и попробуй добейся, чтоб руки

Не огрубели! – ты слышишь, прости,

Муза моя! – но подобной науки,

Видимо, нам не дано превзойти.

Да и далёко рассвет еще!.. Туго

Пламя в печи завивается. Чад.

Сушится плащ. Бурки брошены в угол.

Стол под газетой. И двое сидят.

Но погоди! От сюжета, читатель,

Вновь отступлю я. Куда нам спешить?

Стал я болтлив, как любой обыватель,

Став обывателем в этой глуши.

Право, есть прелесть в неспешной беседе!

Только теперь оценил я вполне

Те разговоры, что к ночи соседи Долго

ведут, примостясь на бревне. Сколько

заботы о ближних и дальних,

Сколько... ну, скажем, внимания! Да,

Это наследье веков пасторальных

Не растеряли доныне года.

Так же, уверен я, в сумерках длинных,

Чтоб побеседовать – после работ

129

Тяжких дневных – собирался в Афинах,

В Александрии и в Риме народ.

И говорил о соседкином сыне:

«Не разбавляет водою? Да ну?!

Пьет каждый день?! А слыхал об Эсхине?»

«Что?» – «Изнасиловал девку одну!»

«Это пустяк! Вот в Микенах был жуткий

Случай!. » Ах, что там! Я думал не раз:

Древние греки и турки-сельджуки,

Бритты и персы – надень на них брюки,

Мало б в быту отличались от нас.

Впрочем, совсем не о них, вспоминаю,

Я собирался... Да как-то на миг,

Видно, отвлекся!.. Ну, да! все, что знаю,

Здесь я хотел о героях своих

Вам рассказать. Описать их наружность,

Вкусы, привычки, друзей и семью.

Пусть говорят: «Устарело! Не нужно!»

Нужно! Я твердо на этом стою!

Да! вообще не люблю я манеры

Новой, подтекста, разболтанных фраз.

Нечего жадничать! Вспомним Гомера.

Вот кто на совесть трудился для нас.

Не говоря уж о мыслях и чувствах,

Скажем, опишет он щит – так держись! –

Что там? Размеры? – Не надо! Искусство –

Это искусство, а жизнь – это жизнь!

Лучше начнем. Но с чего же? Конечно,

Только с начала! Но где же оно?

Там ли, где смотрит кривая черешня

В скрытое темной гардиной окно;

Где на дверях по четыре запора,

Где паутина и грязь по углам,

Где по утрам возле примусов ссоры,

Ругань и слезы?.. – Наверное, там.

130

Там и родился герой мой. В средине

Мая. Едва отгремела гроза

Долгой войны. На измятой перине,

В комнате тесной открыл он глаза.

Дом был роскошным когда-то, с балконом,

Весь по фасаду в узоре лепном.

Канувший в месте не столь отдаленном,

Ставил купец его. Впрочем, потом

Много сменилось жильцов в нем. Вселялись!

Мебель вносили, шумели, смеялись,

Вновь выезжали – но те, что остались,

Пообжилися, наладили быт.

Там перестроили, тут изменили,

Лишние двери кой-где заложили

И постепенно весь дом превратили

В труднодоступный чужим лабиринт.

Что же до бабки героя, Полины,

Та вместе с дочкой ютилась в гостиной,

Перегороженной ширмой. Амур

Около двери – с улыбкой невинной,

С носом разбитым – над люстрой старинной

Девять летящих по кругу фигур.

Позже, году уже в пятидесятом,

Отчим замазал их, но и тогда

По проступающим розовым пятнам

Все их припомнить почти без труда

Мог мой Сережа. И в юности ранней

Думал всерьез он, что необычайной

Будет судьба его; что неслучайно

Он появился на свет по всему,

Если, едва приоткрыл он ресницы,

С выбитой фрески волшебные лица –

Легкие Музы склоняли к нему.

Мать его звали Надеждой. Красива,

Чуть безалаберна, чуть суетлива,

131

Много претензий, немного ума –

Пестрые платья, цветные косынки...

(Их из старья на разбитой машинке

Перешивала, кроила сама). Пела.

Любила хмельное застолье

Вскладчину; танцы, веселье и гам.

Впрочем, судить ее строго не стоит –

Все мы живем, как отпущено нам.

Что ж до отца молодого героя,

То от тебя, мой читатель, не скрою,

Я никогда его лично не знал.

Правда, Надежда порой в разговоре

Упоминала с тоскою во взоре

О капитане, потом о майоре

И подполковнике... Что ж, я не спорю.

Может быть, даже он был генерал.

Чувствую, скажет читатель устало:

«Что-то наш автор заврался никак!» –

Но почему бы и нет? Генералы –

Тоже мужчины! Увы, это так.

Да и отец ни при чем здесь. Есть отчим –

Полный брюнет с недовольным лицом.

Был он – мне рифма бормочет: рабочим! –

Нет, не рабочим. Он был – продавцом.

Может, поэтому в детстве Сережа

Видел все то, что не видели мы:

Банки сгущенки, и мясо, и рыбу,

Нежного сыра янтарные глыбы,

Окорока с золотистою кожей

И мандарины в разгаре зимы.

Мальчик рос тихим и вялым. Часами

В темном углу за большими часами

Мог он сидеть – пузырьки от духов

Перебирая, иль пуговиц горстку;

Иль в забытьи ковыряя известку,

132

Иль бормоча окончания слов.

Шла не Корова, а грузная Рова.

Пела не Птица, а странная Ца.

Ень проступал из окна олубого.

Ающий нег отряхая с лица.

Это зимою. Но веяло маем. Лезла

трава за осевшим сараем И, как

невеста, юна и бела – Возле

окошка черешня цвела. Нет, не

скажу, что она потрясала

Детскую душу, когда отрясала,

Радости нежной полна и тоски,

На подоконник свои лепестки.

В детстве природы мы не замечаем.

Это потом уже будут ночами

Сниться и сниться в привычном бреду

Тонкие ветви в уборе венчальном

В бедном и жалком, как юность, саду.

Это потом ты из дали неясной

Силиться будешь приблизить к себе

Солнечный день, молодой и прекрасный,

Камень крыльца и ворон на трубе...

1969–1978

133

* * *

Бледные сумерки марта,

Черная сажа ворон.

Тихо качнулся плацкартный

Тесно набитый вагон.

Тихо вздохнула соседка,

Вынув из сумки роман.

Пристанционная ветка

Зябко укрылась в туман.

И потянулись во мраке,

Смутно чернея вдали,

Лесопосадки, овраги –

Скудость весенней земли.

Скудость бесснежной равнины,

Мерзлые кучи песка,

Избы, сараи, овины, Воля,

и страх, и тоска. Будка за

насыпью белой, Капли на

мутном окне – Все, что

пока не стемнело, Видеть

отпущено мне...

1979

134

* * *

И горделивое, и резкое

Движенье плеч, бровей полет...

Но вырез губ – в нем что-то детское

И беззащитное живет.

Ты вновь мне снишься сельской школьницей,

Большим повязана платком.

Мороз. Поземка за околицей.

И солнце в небе ледяном.

Еще ты, право, не красавица,

Ты не красавица совсем.

Та красота, что вдруг проявится,

Пока не видима никем.

Судьба, что ждет, еще не меряна!

Портфелем машешь ты легко

И улыбаешься рассеянно,

Куда-то глядя далеко...

1979

135

* * *

В горячем саду остаются слова без ответа,

В горячем бреду разметалось бордовое лето,

Поднялся иберис, нигелла цветет голубая!

И клонятся маки, в махровом огне догорая.

И в сердце сарая безумствует сено от зноя,

И в мед загустилось недавнее наше былое,

И пьем мы его, в синеву запрокинувши лица,

До горечи той, что в глуби его душной таится.

Но пить нам и горечь с тобою, любимая, радость!

Ведь только хмельней от нее

этих капель тягучая сладость!

1979

136

* * *

Памяти Б. Лозового

Был – пламя и ветер

На этой земле.

Стал – память и пепел,

Летящий во мгле.

Был – голос звенящий –

И нежность, и страсть!

Стал – пепел, летящий

На землю упасть...

На травы и ветви,

На брошенный дом, –

Летящий по ветру

Во мраке сыром.

1979

137

* * *

Ограда. Яблоня за нею.

В бадье зеленая вода.

И все отходит, все бледнеет

И исчезает без следа.

И исчезает. О, не надо!

Рвануться следом – но куда?

Ни яблони и ни ограды

Не сохранили мне года.

Не сохранили. Нет их больше.

Нигде их нету на земле!

За ливнем давним, за порошею

Они растаяли во мгле.

Они растаяли, как юность,

Что в самолюбье молодом,

И уходя, не обернулась

Ко мне заплаканным лицом.

1979

138

* * *

Что за птица ко мне прилетала,

Что мне пела, что пела, спеша,

Чем на песню ее отвечала

Молодая слепая душа, –

Я забыл за мельканием быстрым

Торопливых несчитанных дней.

Но сегодня, проснувшись на чистом

На рассвете, вдруг вспомнил о ней.

И с утра все хожу, повторяя,

Так что кругом идет голова:

Что за песня – такая простая,

А никак не припомню слова.

Лишь мотив возникает порою

И теряется сам по себе

В бормотании, плаче и вое

Одинокого ветра в трубе.

1979

139

И Ю Л Ь - С Е Н О З О Р Н И К

Вьются пчелы, висит рукомойник,

Согревая на солнце бока.

И блуждает июль-сенозорник

В мгле левкоев, в глуши табака.

Это жизнь! Это радость соседства

Птичьих крыльев и дрожи листа.

Это ветра зеленое детство

На сухих и колючих кустах.

Это дымная горечь полыни, Это

сонная память отца, Юность

деда и прадеда – синий

Полевого озноб бубенца.

Милой матери губы протянешь

За улыбкой малины – бери!

И уснешь оттого, что устанешь,

И проснешься еще до зари.

Чтоб опять захлебнуться удачей

Выйти первому в утро земли,

Легкий след оставляя в горячей,

Не остывшей и за ночь пыли.

1979

140

* * *

Удержать ускользнувшую тень

В отраженном дыханье стиха!..

Как прекрасен, как солнечен день,

Как душа и темна, и тиха.

Ветер по полю к дому придет,

Смоет пыль с молодого лица

И надолго устало замрет

На горячей ступени крыльца.

Сон поникшей листвы невесом,

Мир уснул глубоко до поры,

Как наденет ночной небосклон

Спелых звезд золотые шары.

Как мерцаньем подернется гладь

Потемневшей воды на пруду...

И очнувшийся ветер опять

Прошумит и в душе, и в саду.

1979

141

* * *

Плеск волны, на песок набегающей,

Исчезающей, гаснущей, – но

На свету молодой и сияющей,

Как прекрасен, как радостен – о! –

Мы одни в этом сумраке нежащем,

В этом мире шаланд и фелюг,

Уходящими в ночь побережьями

Обнимает нас царственный Юг.

И баюкает мерным наречием,

Перекатами волн и песка,

Укрываясь во мраке, рассеченном

Бело-синим огнем маяка.

1979

142

* * *

Улыбнись мне печально и строго

И рукою взмахни мне легко.

До последнего смертного вздоха

Нам покуда еще далеко.

Но разлука не будет нам долгой

В мысли чистой и страстной о том,

Что какой бы ни шли мы дорогой,

Мы друг к другу навстречу идем!

1979

143

* * *

Вдоль опушки ель, осина,

Тусклый жар рябин.

Мелкий снег метет по синей

Пахоте равнин.

Гуще с каждою минутой

Заметает лог.

Словно мерин, сбросив путы,

Ветер треплет стог.

Даль темнее, небо ниже,

Смутно на душе.

Вот места, которых ближе

Не найду уже.

Вот места, где до могилы –

Славно ль, как-нибудь –

Проторю я в меру силы

Мне сужденный путь.

Меж деревьев, через чащу

Спутанных ветвей,

По равнине этой спящей,

Растворяясь в ней,

Исчезая в шуме ветра,

Канув в забытьё,

След оставив неприметный

На груди ее.

1979

144

С О Р О К А

Сизые крылья, черная грудь,

Снега белей бока, –

Сорока-сорока, куда твой путь?

Далёко? Издалека?

А я свое отлетал уже И не

хочу лететь.

Нелюбопытно моей душе

Другие края смотреть.

Не то чтоб совсем не хотелось вдруг

Иной какой стороной,

В предощущении близких вьюг,

Как ветер пройти ночной.

Не то чтоб совсем не хотел теперь

В налипшем снегу сыром

Войти сквозняком за чужую дверь,

Присесть за чужим столом;

Стаканом греметь... и опять пропасть

В просторе родной глуши –

Да мысли упорной сухая страсть

Заманчивей для души.

Да времени нынче заметней ход,

Слышнее его шаги.

Да слаще загула горячий рот

Морозной еще строки!

1979

145

Я Н В А Р С К И Е Д Н И

Уже наступили январские дни

И солнце в дыму утопает с разбега.

Деревья черны, но горят, как огни,

Колючие иглы морозного снега.

Есть в жизни суровой своя красота.

Есть в холоде русском особая сила!

И радостно мне, что ушла суета,

Что мучила прежде меня и томила.

Теперь не спешу. Срок отмерен всему.

Бескрайнему горю есть тоже пределы.

И славно бродить меж домов одному,

Как после болезни, ступая несмело.

Как много желаний таилось во мне!

А много ли надо – синеющий воздух

Да первые эти в сквозной вышине,

Как сахар подмокший, бесцветные звезды;

Да чистой бумаги распахнутый лист,

Открытый пространству, как зимнее поле,

Да жесткость удил беспощадных, да хлыст,

Чтоб мог усмирить я безудержность воли!

Я счастлив судьбою своею земной.

Здесь каждому хватит мороза и вьюги,

Колючего ветра, пылающих углей,

Высокого неба и жизни одной!

146

Стучи, мое сердце! Вперед и вперед

Зовут в небеса устремленные трубы.

Да здравствуют кровь очищающий лед

И жизни суровой студеные губы!

1979

147

* * *

Этот мир в переменах суровый и женственный,

Этот путь без дорог торопливый и ветреный,

Это небо морозное, сизое, звездное,

Это время скрипучее, смутное, грозное!

Распахни воротник – от него не укроешься!

Пусть немеет рука, но черкает перо еще,

Чтоб пространству оставить – покуда не выпало, –

Что твоим на веку современникам выпало!

1979

148

В О Л Ь Т Е Р

Игру ума поставив выше

И жизни, и ее страданий,

Он сам себя порой не слышал

От грохота рукоплесканий,

Что разносило по Европе

Его брошюр минутных эхо!

Ах, право, что-то есть холопье

В желанье легкого успеха.

И тот великим быть не может,

Кто, настоящим поглощенный,

Святыни вечные тревожит

Для похвалы непосвященных!

1979

149

С А Л Ь Е Р И

Мы живем в текуче-жестком мире:

Миг уходит в вечность, вечность – в миг.

Часовые медленные гири

Движут время. Время движет их.

Бедный мой, мой маленький Сальери,

Что поделать, каждому свое!

Чем мы ближе, кажется нам, к цели –

Тем, порою, дальше от нее.

Дальше, дальше... И все шире пропасть,

И дороги нет уже назад!

Но опять взыскующая совесть,

Торопясь, нащупывает яд.

Кабы знали, затевая сеять,

Что пожнем!.. Не зная ничего,

Разве можно следствием измерить

Цепь причин, что вызвали его?

Разве можно в рассужденье строгом,

Пробежав страницу бытия,

Однозначным исчерпать итогом

Сущность человеческого «я»?

Нет! Я не решаюсь! Да и кто я,

Чтоб судить, сподобившись тебе,

Страсти, пробегающие кровью,

Мысли, неподвластные судьбе!

1979

150

* * *

Сбрось и тоску и усталость!

Полон стакан до краев!

Это не старость, не старость,

А ожиданье ее!

Это не горе, не горе –

Скорый приход сентября!

Теплое мерное море –

Время колышет тебя.

Слышишь в ночи бормотание

Неповторяемых строк? –

Это гранитные камни

Вечность стирает в песок.

Это в движеньи движенье,

Скрежет и музыка слов,

Грохот кораблекрушений,

Гул бесконечных валов.

Ливня удары по крыше,

Шорох, неслышный почти –

Радости нету превыше

Слушать и слушать в ночи

Это развитие темы,

Этот сырой перепляс

Ритмов невнятной поэмы,

Сложенной кем-то для нас!

1979

151

С Л О В О

Это странно, но, лишь повторяя,

Целый день бормоча в тишине,

Я на миг до конца понимаю,

Что таится в его глубине.

Что восходит из шума согласных

Нежной звонкой, сонорной, глухой,

Что мерцает в зиянии гласных,

Повторяемой гласной одной.

Эти О! – эти проблески в чаще!

Это Л! – и любовь и полет!

Это В! – этот ветр, говорящий

О привале, что путника ждет.

Это С! – что связует до срока

Путь светила и путь светляка,

Чистый голос из дали глубокой,

Доносящийся через века,

Доходящий до чуткого слуха,

Отозвавшийся эхом родным! –

Что невечная наша разлука,

Если сердце пылает одним.

Что несчастья, обиды, тревоги,

Если – где бы ты ни был – всегда

Есть колодец у края дороги,

Есть в глуб0

и его звездной вода!

1979

152

В Х Р А М Е

Купола ободраны на крыши

Полувека более назад.

И пылает огненный и рыжий

Меж стропил синеющих закат.

Но внутри, где пасмурно и тихо,

В ясном блеске острого луча

Всё видны рука Его и Книга

На покрытых гарью кирпичах.

1979

153

* * *

Лень говорить, и читать неохота.

Яблоня-соня, малина-дремота

Еле вздыхают, и слышно – звенит

Воздух горячий, взмывая в зенит.

Он, как стекло, раскаляясь, струится.

В мареве зыбком природа двоится,

Словно глядит, отстранясь, на себя,

Блеклые листья едва теребя.

Душно! – и длиться, и длиться мгновеньям,

Длиться и длиться – и льется на сад

По облакам, по высоким ступеням

Знойных лучей золотой водопад.

Он размывает границы предметов –

Явь ли во сне или сон наяву? –

Это рука моя дрогнула – это

Желтые сливы упали в траву.

Это ударило сердце – и птица

С пальцев сорвалась – качнулась лоза,

Это полынь приоткрыла ресницы,

И синевой захлестнуло глаза.

Свет мой без тени! – Спекающий жаром

В цельную чашу осколки ее,

Где закипает янтарным пожаром

Спелое солнце до самых краев!

Где забродило тягуче и тускло

Будущей брагой дремучее сусло, –

Пища небесная – пламя в горсти –

Телу земному в далеком пути!

1979

154

* * *

Жизнью былою судьбы настоящей

Путь не изменишь – и пусть.

Ветер приносит из сумрачной чащи

Свет мне бессолнечный – грусть.

Зябкая птица, намокшие перья,

Клекот и свист в камыше.

Невосполнимая нежность потери,

А не обмана в душе.

Мятлика пух и овсяницы сухость,

Чьи-то следы на песке.

Дальняя старость и давняя юность

В смуглой, смолистой руке.

Счастье притихшее, тайна зеленая,

Дней нисходящий покой.

Жесткий бурьян и ромашка склоненная –

Вам не проститься со мной.

Никнут ракиты вдоль берега узкого,

Небо уснуло во ржи.

Дым золотой одиночества русского

Прячет полынь у межи.

Долго ль бродить? Да броди, пока бродится –

Дух наш! – кто смерил его?

Есть кому плакать и с кем перемолвиться,

Есть еще петь для кого!

Есть кому слушать мой голос нетающий,

Вольно плывущий вдали,

Спелые зерна, как колос, роняющий

В радость печали земли.

1979

155

* * *

В купель огневую!..

О, больше не злись

На эту – впустую? –

Прошедшую жизнь;

На холод, на сырость,

На быт по углам! –

Господнюю милость

Измерить не нам!

И сыну не стоит

Жалеть о судьбе;

Пусть он не достроит

Обитель себе;

Пусть силы истратит

Еще до конца –

Обителей хватит

На всех у Отца!

1979

156

И З Б Е З Д Н Ы

Ладан, золото и мирра,

Впереди плыла звезда...

Коммунальная квартира –

В окнах провода.

Подрастающий ребенок,

Едкий запах от пеленок,

Кухня, примусы чадят,

В узкой комнате плакат.

На плакате рвет рабочий

Цепи биржи мировой.

Ниже фото: юный отчим

С забинтованной рукой.

Рядом полка с «Капиталом»,

«Анти-Дюрингом», журналы,

Ленин, Сталин, «Краткий курс…»,

Август Бебель и Барбюс.

Это детство. Все игрушки –

Деревянный самолет

Да бессчетные катушки:

Так – солдаты, эдак – пушки, –

Хорошо, что мама шьет!

Хорошо, что шить умеет

Из фланели, бумазеи,

Ситца, штапеля, вельвета,

Из материи любой,

157

Для зимы, весны и лета,

Кофты, платья, блузки, брюки, –

Хорошо, что эти руки

Дружат с ниткой и иглой.

Хорошо, что в гуле мира

Есть кому заштопать дыры

И схватить края прорех

В ткани Времени-старухи,

В жесткой вытертой дерюге,

От ночей бессонных тех.

От бессонных ожиданий,

Одиночества, свиданий

Запрещенных; от измен

Разрешенных; от озноба

Освещенных лампой стен;

От углов, где спят сугробы

Невеселых перемен.

Память, память, как ты странно –

И умело, и легко –

Вводишь разум в глубь обмана

И уводишь далеко, –

То – забудешь, то – припомнишь,

Но иглу из рук уронишь,

Позабывши нитку вдеть,

Меж цветными лоскутами,

Былью, небылью и снами,

Где смешалась со слезами

Труб ликующая медь.

И летят, летят карьером

На большом экране белом

Тыщи всадников лихих,

Тысячи рубак умелых,

Распаленных, оголтелых,

158

Злых, оборванных, разутых,

На скрещение продутых

Перекрестков мировых.

Как любил я без оглядки

Эти яростные схватки

И Чапая на коне! –

Дай, страна, винтовку мне!

Ни к чему пустая жалость!

Призови! Я славлю ярость,

Штык в крови, избу в огне!

Славлю вьюгу бескозырок,

Колыханье черных лент,

И пропахший воблой рынок,

И сыпной горячки бред!

Славлю сабельные взлязги,

Юность – бьющую в края!

Славлю кухонные дрязги

Коммунального жилья!

Труд шахтера, управдома,

Сталевара, предрабкома

И солдата на посту!..

Что я, Господи, плету!

Тихий шепот поздней ночью –

Чуть загадочный со сна.

Мать заплаканная. Отчим.

Спешка. Сборы. Тишина.

Сколько прожил ты на свете –

Ну и что запомнить смог?

На сияющем паркете

Комья грязи от сапог.

Век подходит к середине,

Не видать во мраке путь.

159

На разрезанной перине

Не забыться, не уснуть.

Дом напротив. Снег глубокий.

Скучный свист пурги.

Одиноко. Одиноки

За стеной шаги.

Но-но-но! Без истерии!

Что же ты молчишь?

Где же мать твоя, Мария?

Отчим где, малыш?

Две соседки моют руки,

Солнце всходит в облаках,

И со скуки дохнут мухи

На тисненых корешках.

Что ж, прощай, комхозный угол! –

Руку дай, держись!

Пусть скорей заносит вьюгой

Прожитую жизнь.

Есть в забвении лекарство

От любых потерь.

Детский дом в усадьбе барской

Открывает дверь.

Подымайся по сигналу,

По сигналу спи.

Звонкий горн и галстук алый,

Радостные дни.

Это юность наша. Школа.

Над заводом дым.

Единенье комсомола.

Осоавиахим.

160

Мир волчком уже заверчен,

Все сильнее крен.

Муссолини, Франко, Черчилль,

Гитлер, Чемберлен.

Мы идем в строю едином –

В гуле и в борьбе.

Каждый будет верным сыном,

Партия, тебе!

Вся планета озарится

Светом навсегда!

Спит спокойная столица

Мира и труда.

Дремлет Кремль – очаг свободы,

Но не спит сейчас

Друг детей, отец народов,

Думая о нас.

На заводе, в шахте, в поле,

Юны и прямы,

Лишь его железной волей

Побеждаем мы.

Он один, и в мире нету

Больше никого!

Скрип не слышен по паркету

Мягких сапогов.

Мягко стелется поземка

В улицах пустых.

Наметая снег у кромки

Мерзлых мостовых.

Но едва, оставив зданья,

На простор уйдет,

Гикнет, вздыбив на аркане

Мутный небосвод.

161

И летит, расправив плечи,

С корнем рвя дубы,

Пред собой взметая смерчи

Плача и мольбы.

Страшен вихорь этот. Страшно.

Некому помочь.

С высоты кремлевской башни

Бьют куранты. Ночь.

Спят девчонки и мальчишки

Так, как в детстве спят.

Бьет о валенок на вышке

Валенком солдат.

Мчат бессонные машины –

Вестницы потерь.

В полусне еще мужчины

Открывают дверь.

Тихо всхлипывают жены.

Лампочка бела.

Век глядит завороженно

На свои дела.

Что ему мои тревоги,

Что твоя беда?

Он ведет в тайге дороги,

Строит города.

Он идет в суровом марше! –

Что же, мой герой? –

Вот и выросли, и старше

Стали мы с тобой.

Над Москвою день сияет,

Солнышко печет.

В синем небе пролетает

Белый самолет.

162

Летчик в шлеме вниз взирает –

Равнодушен взгляд.

Мостовую оглушает

Праздничный парад.

По знаменам пробегает

Ветряная дрожь.

Нас рукою осеняет

С мавзолея вождь.

Он глядит из-под фуражки,

Как – за рядом ряд! –

Бьют в брусчатку шагом тяжким

Тысячи солдат.

Сколько их – умытых, бритых –

И за взводом взвод! –

Завтра будет перебито,

Пущено в расход.

От Москвы-реки до Буга

Ляжет тень крыла.

Заметет слепая вьюга

Мертвые тела.

Ощетинится планета –

В надолбах, ежах –

Загудят ветра по свету,

Разметая прах.

Черным дымом, гарью жирной

Небосвод затмит.

На земле – недавно мирной –

Ты лежишь – убит!

Ты ползешь глухим болотом,

Прячешься в кугу.

Ты встаешь под пулеметом

На сыром лугу.

163

Уходя, взрываешь стены

Заводских цехов.

Ты бредешь с толпою пленных

Братьев и отцов.

Ты сгораешь, как полено,

Ты – уже зола,

Но не смыть клейма измены

С твоего чела.

Ты о ней потом узнаешь,

Если доживешь.

Ты из плена убегаешь,

На восток идешь.

Ночь за облаком укроет

Яркую луну.

Ты своею смоешь кровью

Не свою вину.

Не щадя себя, обильно

Ты прольешь ее

В Кенигсберге, в Гродно, в Вильно –

На пути своем.

Ты пройдешь землей изрытой

Через Брук и Гарц,

По Тюрингии сожженной,

По Саксонии спаленной,

Чтобы выйти на разбитый

Александерплац.

Но назад бегут вагоны –

Ждут или не ждут? –

На твоих блестит погонах

Праздничный салют.

Вождь глядит из-под фуражки –

От знамен огонь!

164

Выезжает маршал с шашкой,

Горячится конь.

Как страна тебя встречает!

Горе позади!

Инвалид храпит у чайной –

Орден на груди.

С барахолки тащат шубы,

Плач стоит и смех.

И поют, ликуют трубы,

Заглушая всех.

Это зрелость наша. Это

Ночь глухая без рассвета,

Карточки, пайки.

Вся страна – сплошная рана!

На полотнище экрана

Пляшут казаки.

Голоса их сыты, звонки.

Дни летят дымком махорки

Вереницей лет.

Ах, зашей их, мама, слышишь?!

Погоди. Не надо. Тише.

Где найдешь сейчас иголки?

Ниток тоже нет!

Нет и матери... Сурово

Ты глядишь. Но надо снова

Браться нам за труд.

Пусть и голодно народу,

Но – смотри! – опять заводы

Из руин встают.

Это общие заботы.

Хватит каждому работы –

Дел невпроворот!

165

Ну, солдат, берись, удачи! –

Это он в плену был? Значит,

Нам не подойдет.

Заходите... Позже, может... –

– Ах, ты!.. – и на крик.

Эй, солдат, неосторожно,

Прикуси язык.

Видишь розовые лица?

Ну? Чего молчишь?

Ты бежал из Аушвица –

Здесь не убежишь!

И трясет в вагоне тесном

Триста человек

По просторам неизвестным,

Но родным навек.

И считают перегоны

Через всю страну

Сотни, тысячи вагонов

В сторону одну.

Слышишь этот гул дорожный? –

Дальше от Кремля! –

Колыма – она ведь тоже

Русская земля.

И горят, сияют блики

На сухом снегу.

Тыщу лет тебе, великий,

Правь на страх врагу!

Без тебя, как детям малым,

Нам не жить и дня!

Но снимают с пьедесталов,

Бедного, тебя.

166

И, кряхтя под тяжким грузом,

Без прощальных слов,

Валят в кузов, валят в кузов

Штабелями дров.

Это ты хотел быть вечным?

Где же ты, постой?

Но уже иные речи

Льются над страной.

И с приходом сводит убыль

Победивший класс.

И поют, ликуют трубы,

Заглушая нас.

И глядим мы друг на друга,

Позади былая вьюга,

Светлый ясен путь! –

Но предчувствием испуга

Схватывает грудь.

И огонь бежит по коже

Душно, горячо.

Мир ловил меня, но все же,

Видишь сам Ты это, Боже,

Не поймал еще!

Он врезался в стратосферу,

Плыл в надзвездной мгле.

Он манил меня химерой

Счастья на земле.

Он бросал меня с размаха

В смрадную тюрьму,

Чтобы я в великом страхе

В ноги пал ему.

Выпекал из камней грубых

Тысячи хлебов, –

167

Но цингой шатало зубы

От его даров!

Да! Не раз я оступался.

Помню. Не забыл.

Но опять я подымался

Из последних сил.

И с немеркнувшей надеждой,

Веря и любя,

Шел к Тебе, Господь мой! Где ж Ты?

Я зову Тебя!

И зовет Тебя с мольбою

Край любимый мой

Каждой веткою живою,

Лугом и рекой.

Ты ль допустишь нас погибнуть!

Дай нам знак! Ответь!

Задыхаемся мы – ибо

Без Тебя нам смерть.

Дай прощенье нам, о Боже,

Чтоб – в крови, в грязи –

Вышли мы с дороги ложной

На Твои стези.

Чтоб из мертвого тумана,

С пира воронья,

Вновь восстала – осиянна! –

Родина моя.

1969; 1979

168

* * *

К вечеру море утихло и волны уже не выносит

К белым ступеням, ведущим из темного сада,

Где в нежелтеющем платье стоящая Осень

Дышит глубоко стекающей с листьев прохладой.

Славно идти вдоль по берегу мокрою галькой,

Слышать скрипенье ее под своею ногою,

Славно следить за крикливой, прожорливой чайкой,

Косо летящей над бледною пеной прибоя.

Что за корабль там возник и растаял навеки?

Кто там смеется за частой оградою сада?..

Жадной печали, что в каждом живет человеке,

Морю не надо, и чайке, и саду – не надо!

Дай же и мне позабыть о себе и о близких,

Дай мне растаять в потоке прозрачного света –

В поступи легкой беспечных ветров киммерийских,

В Осени этой, похожей на вечное Лето.

1980

169

* * *

Те века, что когда-то здесь тропы торили –

Где теперь они, где?..

Только ветер сухой, золотой Киммерии

Запевает зеленой воде.

Только хищные чайки проносятся с визгом,

Только блещет, как пламя, в луче

Соль Медеиных слез, что оставили брызги

На твоем загорелом плече...

1980

170

Т И Ш И Н А

На всем лежит глухая тишина: Молчит

река, неся без плеска волны, Молчит

камыш, своим молчаньем полный, И молча

тонет в облаке луна.

Весь мир затих. Глаза закрой на миг:

Да есть ли он? Не плод воображенья?

К чему трудиться, принимать решенья?

Не ты его, а он тебя настиг.

Настиг и сам окутал тишиной.

О, кто кому из вас сегодня снится?

Так что же ты боишься, разум мой,

Перевернуть последнюю страницу?

Нет! Погоди! Крылом качнула птица,

Опять запел кузнечик молодой!..

1980

171

* * *

Роза цветет у дороги

В синем бензинном чаду.

Бабка сидит на пороге

Так же, как в прошлом году.

Те же, чуть, может, порезче,

Шрамы морщин на лице.

Тень от засохшей черешни

Влажно дрожит на крыльце.

– Здравствуй, Ивановна! Как ты?

– Ась? – отвечает. – Чего?

Слышу, сынок, плоховато,

А в остальном ничего.

Да... И еще вот – сгибаясь,

Не разогнуться в спине... –

И закивала, прощаясь,

Тут же забыв обо мне.

Тут же забыв, что сказала,

Что услыхала в ответ,

Щурясь с улыбкой усталой

В льющийся солнечный свет.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Дай мне состариться, Боже,

Чтоб на краю бытия

Так же над жизнью тревожной

Мог улыбнуться и я.

1980

172

Л А С Т О Ч К И

По утрам туман полями тянется

И трава студеная сыра.

Что же вы здесь задержались, странницы?

Улетайте в Африку, пора!

Третий Спас уже в ладонях вынянчил

Стужею промытую лазурь.

Собирайтесь, торопитесь – иначе

Долететь не сможете до бурь.

Ведь едины луг мой холодеющий

И от жара спекшийся песок –

Вам, в любви связавшим не скудеющей

Юг и Запад, Север и Восток.

1980

173

* * *

Теплого ливня порывы,

Сумрак внезапной грозы.

Спелые желтые сливы

Гаснут в лиловой грязи.

Сколько их здесь, у дорожки,

Сколько их там, за кустом,

Где искривленные рожки

Чистит чертенок хвостом.

Как? Ты его не заметил?

Видно, глаза не остры.

Вон у забора, где ветер

Гнет золотые шары.

Рядом, ну, маленький, рыжий...

Вот он, к малине пошел.

Ну до чего же бесстыже

И омерзительно гол.

Все. Убежал за сараи. Нету

их? Все говорят? Видимость

просто? Не знаю. Что-то ты

путаешь, брат.

Как это можно, ответь мне,

Видимость видеть саму?

Право, но тонкости эти

Не поддаются уму.

174

Брось! Тут и спорить не надо!

Я рассужденьями сыт.

Завтра увидишь по саду

Сам ты следы от копыт.

Все их промеришь, опишешь...

Что? И не станешь смотреть?

Да уж: глухому услышать

Или немому запеть,

Как и безногому прыгнуть

Легче, наверное, чем

Сердцу поэта постигнуть

Мир, выходящий из схем.

1980

175

К Н Я З Ь В С Е С Л А В

Обращался лисицею рыжею, Рыскал

волком по чаще лесной,

Приднепровскою степию выжженной

Дымовой проходил полосой.

Убегая из города стольного,

Что ты думал, обманутый князь?

Был ты дерзкого нрава сокольего,

Да удача тебе не далась!

Для чего ж нам знамения явлены?

Все ушло, и – прости! –

Что с того, что века поют старины

О тебе по Святой по Руси!

Как обидно за далями синими,

За годами, которых не зреть,

Только эхом бесплодного имени,

А не делом своим прогреметь!..

1980

176

О Л Ь Г А

Не двадцать гусей заплескалось в воде,

То двадцать мужей приплывало в ладье.

Не крылья, а весла большие

Разбрызгали волны литые.

И врезался выгнутый нос

В продутый ветрами откос.

(Уж поздно – тужи не тужи!)

И тихо спустились мужи

На берег. И в гору достойно

Поднялись чредой. И спокойно,

Днепровский окинув простор,

Ступили на княжеский двор.

Тут вышла княгиня навстречу

С улыбкой и ласковой речью:

«Пришли ко мне добрые гости!

(Собаки изгрызли б вам кости!)»

И гости сказали: «Пришли мы!

(Вернемся ль обратно живыми?)»

«Так что же ко мне привело вас?»

Не дрогнул у старшего голос,

И молвил он: «Рвал пуще волка

Нас муж твой, великая Ольга.

Но есть и на зверя управа –

Его мы убили – и слава

За то нам! Но женщине ль стало

Одной быть? Подумай о сыне.

177

За князя за нашего Мала

Зовем тебя замуж, княгиня!»

«Ну что же, – ответила Ольга, –

Любезна мне речь ваша. Мужа

Нельзя воскресить мне. Но только

В сем деле спешить нам не нужно.

Обратно сейчас вы идите;

Когда же пришлю я за вами,

Посланцам моим говорите:

«Негоже своими ногами

Тащиться нам с берега в гору,

Негоже верхами нам ныне,

А будет нам в самую пору,

Коль вы нас к порогу княгини

В ладье на руках отнесете –

И выйдет по вашей охоте!»

С тем Ольга гостей отпускала,

Но только древляне сокрылись,

К себе она слуг созывала,

И слуги толпою явились.

Тут Ольга их всех оглядела

И, гневно нахмурясь, велела,

Чтоб вырыли яму широку,

Велику бы яму, глубоку

На темном теремном дворе,

Да чтобы успели к заре.

Не в небе заря разгоралась –

То кровью земля умывалась,

Не солнце на волнах алело –

То алое пламя кипело;

И пали на травы не росы –

А слезы, горючие слезы, –

Как слуги княгини явились

И земно гостям поклонились.

«Для чести великой княгиня

178

К себе призывает». – «Ну, что же, –

Ответили гости, – но ныне

Пешком нам тащиться негоже.

Негоже нам ехать верхами,

А будет нам, сватам, по чести,

Коль вы нас своими руками

В ладье отнесете к невесте».

На то киевляне вздохнули:

«Неволя нам! Нет у нас князя».

Вздохнули и в воду шагнули,

Приподняли лодку из грязи

(Нести-то далёко-далече!)

Да, охнув, взвалили на плечи. И

в гору пошли, спотыкаясь,

Тропинкой осклизлою, трудной.

Древляне ж, весьма величаясь,

В сияющих бляхах нагрудных

В ладье, избоченясь, сидели

И гордо на встречных глядели:

Мол, зрите! Несут нас к невесте!

Но тут донесли их и вместе

С ладьей крутобокою прямо

Свалили в глубокую яму.

Уж сколько бы ни было брато,

Да вдвое дороже расплата!

Уж как бы ни сладко веселье,

Да втрое тяжеле похмелье!

Тут Ольга к гостям подступила

И сверху с усмешкой спросила:

«Ну, как вам от княжеской чести?

Довольны ли добрые гости?»

Они ж отвечали ей: «Смерти

Нам Игоря – честь твоя горше!»

Княгиня махнула рукою:

«Живьем их засыпать землею!

(Ты мною доволен ли, муже?)»

179

И яму засыпали тут же, До

самых краев завалили И

крепко ногами прибили

На черную муку древлянам,

На шутки и смех киевлянам.

Во тризну о мертвом владыке,

Во славу княгини великой!

Мне скажет читатель: к чему же

Ты вспомнил историю эту?

Побасок нам старых не нужно,

Поскольку морали в них нету.

Не знаю, не знаю, но только

Все снится и снится мне Ольга,

Что стала Еленой потом

В столице царя Константина.

Но это иная былина,

И речь в ней уже об ином!..

1980

180

* * *

Растаял снег. В саду ручей струится.

Промыла синь небесную весна.

А все душе неведомое снится,

Все не прервать ей тягостного сна.

Наоборот, когда все расцветает,

Когда весь мир сдержать не может пыл,

Она еще мучительней страдает,

Боясь, чтоб он ее не разбудил.

О бедная душа! Как ты глубоко,

Как страстно ты все хочешь позабыть.

И только жаждешь рокового срока,

Не в силах ожиданья пережить.

1980

181

* * *

Стужи дыханье, на окнах испарина,

Ветер колотится в дверь.

Много напутано, мало исправлено –

Что же мне делать теперь?

Мало исправлено, много напутано!

Господи! Боль отпусти!

Дай же мне выйти из сумрака мутного

Хоть на исходе пути.

Пусть не лучами весеннего солнышка –

Молнией с небом свяжи!

Лишь бы она просветила до донышка

Темную воду души!

1980

182

* * *

Ветер дальнего юга

Улицею прошел.

Стало тепло и сухо,

Пыльно и хорошо.

Снова дождавшись лета,

В зелень ушли дома.

Запах земли прогретой

Сводит меня с ума.

Вспыхнули в чаще сада

Желтым огнем цветы.

Много ль для счастья надо,

Ежели счастлив ты?

Много ли надо горя,

Чтобы в глаза взглянуть

Ворону на заборе,

Выпятившему грудь?

Солнце лучом вишневым

Блещет в его пере.

Нежный жених, о чем нам?..

Не о любви ж теперь?

Юность ее отпела,

Крыльями мельтеша.

Слишком тяжелым тело

Стало тебе, душа!

1980

183

* * *

Все, что ночью душною бормочется,

Все, что шепчут ветер и трава,

Запишу, но так, как мне захочется,

Изменив их мысли и слова.

Сам в строке расставлю ударения.

Умолчу о чем-то, о другом

Доскажу – и вот стихотворение

Собственным рассыплется дождем.

Стар я стал, чтоб петь с чужого голоса,

В чье-то эхо превращая стих.

Не хочу, чтоб ужас тронул волосы

На висках читателей моих.

Хватит им своей заботы. Знаю я,

Чем чревата нынче для души

Эта песня вкрадчивая, старая,

Что поют над речкой камыши.

Разошлись давно мы, разбежалися.

К ним прийти – себя не уберечь.

Слава Богу, не имеет жалости

В формулы отлившаяся речь.

Слава Богу, что пока не слушаешь,

То не слышишь ветряную дрожь

И живешь еще – пускай не лучшею

Жизнию – а все-таки живешь.

1980

184

* * *

Высокие травы, густая малина, цветущая слива,

И ветер летучий, и тучи, и пыль на углу –

Тяжелой волною, последней волною, волною отлива

Уносит меня в грозовую, в зеленую мглу.

Уносит, несет вместе с домом и старым забором,

Цветами, рассадой, кустами седой лебеды –

В сумятицу молний, на отзвук глухой разговора,

Бегущего грома и пляшущих капель воды.

Постой, погоди! Мне подслушивать слов их не надо,

Они без меня на земле отпечатают след,

Они без меня прорастут среди буйного сада –

Так что ж, что нужны они мне, – если б я им был нужен...

Да нет.

К чему им теперь этот груз неживого сознанья –

Ушедшего брата уже не узнает сестра!

Есть гордость в паденье – она не приемлет свиданья,

Где стыд лишь и горечь – да будет разлука светла!

Да будет светла! Пусть, встречаясь, лицо закрываю,

Пусть взгляд отвожу, чтоб она не сумела признать!

Пусть плачу, и плачу, и плачу – и не понимаю,

Чем жить мне теперь! – пусть мучительно плачу опять.

1980

185

* * *

Были порывы,

Да пыл поугас...

Русла обрывы,

Рыжая грязь.

Пахнет грибами

Мшистый откос.

Тянет из ямы

Гнилью берез.

Синее небо,

Ива в реке...

Жизнь моя – хлеба

Крохи в руке.

1980

186

* * *

Зима ручьями унесла

Свои снега.

Сквозная ранняя весна

Еще тиха.

Сухая грязная трава,

Следы колес.

И слабо брезжит синева

В ветвях берез.

Слегка морозный воздух сыр,

Пусты луга.

И жизнь опять, как этот мир,

Бедна, нага!..

1980

187

* * *

В пору ту лениво-золотую,

Как из яблок сладкий брызжет сок,

От летящих листьев-поцелуев

Зачался у женщины сынок.

В бархатной утробе, в мягком пухе

Прорастал, как в поле семена,

Под ворчанье времени-старухи,

Под напев ее веретена.

И кудель клубилась голубая –

Млечный Путь, свиваемый в тиши, –

От ворот сияющего рая

До его младенческой души.

Рдяный мир судеб еще незрячих,

Мыслью не встревоженный покой –

Первый шаг из вечности горячей

В вечности преддверие иной.

Что узнает там он, что забудет?

О, постой! не надо ничего!

Как он горек – крик! – которым люди,

В мир входя, приветствуют его!

Как бесцельно шепчет, как напрасно

Мать ребенку: что ты! я с тобой!

Он лежит – неумолимо ясно, –

Он уже уводит – путь земной.

188

Он ведет дорогой, бездорожьем,

Одного и с толпами людей –

Зимней стужей, мартовскою дрожью,

Юностью и зрелостью твоей.

Он теряет след в колючей чаще,

Он поземкой вьется по полям,

Он проходит городом гремящим

По задворкам и по площадям.

Сквозь грозы тяжелые раскаты,

Сквозь разлуки, жалобы и стон,

От утраты до другой утраты

Равнодушно пролегает он!

Не давая снисхожденья плоти –

Все вперед – и дальше, и вперед! –

Чтоб душа в его железном соте

Загустела в драгоценный мед.

1980

189

* * *

Этот мир в его основе,

Где с тобой нам вышло жить,

Никогда мне, право слово,

Не хотелось изменить.

Как бы ни было нам горько,

Сердцем верил горячо,

Что и тьма темна постольку,

Есть поскольку свет еще;

Что мучительное горе –

Тоже счастье – и одной

Их несет на берег море

Набегающей волной.

Их слиянье нераздельно –

Так зачем же ты опять

И напрасно, и бесцельно

Их пытаешься разъять?

Неотъемлем смех от стона,

И прекрасен без прикрас

Мир, где слезы Антигоны –

Слезы радости для нас;

Где не знаем мы, страдая,

О страданиях своих,

Что, быть может, жизнь иная

Обретет опору в них.

1980

190

* * *

И. Ф.

Себя преодолеть, в себе найти опору

Смогу ли я? Бог весть... В сырой не виден мгле

Ни сад, ни огород... В глухую ль эту пору

О листьях горевать и думать о тепле?

Дожить бы как-нибудь... Дожить? А разве стоит?

Уж, видно, стоит, брат, коль горько – а живешь,

Как этот сад, как пес, что заунывно воет,

Иззябнув в конуре, – и все чего-то ждешь.

Все ждешь: наступит день и будет солнце снова

Горящее, как медь, и душное, как мед;

Вздохнет просторно грудь и к слову встанет слово,

И речь издалека далеко уведет.

И прежняя любовь придет к тебе и страстно

Откроет губы – горькие, как дым, –

И запоет, что жизнь всегда прекрасна,

Что радость мы, как смерть, не избежим.

Пой, нежная! Ведь истинное чудо

Не в том ли есть, что, вопреки мечте,

За счастьем горе ждет, что мы все те же будем

В гремящей славе, в тихой нищете, –

Что все, что будет, – есть уже! – и ветер

Один несет и зной, и холода,

Что те же листья, оставляя ветви,

Взойдут на них, исчезнув без следа.

1980

191

* * *

С умытых лип струящаяся свежесть,

Скрип тормозов и скрежет на шоссе.

Да! Нет любви. Есть только страсть и нежность!

Огонь в крови и холодок в душе.

Есть две сестры с туманными глазами.

Я их встречал на улицах в Орле.

Весенними сырыми вечерами

Они порой маячили во мгле.

Одну я знал тогда. Другой не знаю

И посейчас. Но знаю, что придет

Еще пора – и в бледный сумрак мая

Она походкой легкою войдет.

Она войдет на краткий миг последний,

Стряхнет с плаща холодную росу,

Вино достанет – и, в ее колени

Упав лицом, я стихну и усну.

1980

192

* * *

На свете счастья нет...

А.С. Пушкин

Нет счастья, это так! Но радость есть, я знаю.

Прожить бы эту ночь – и я дождусь ее.

О, как я мал и слаб, когда я засыпаю,

Как тело холодит мне чистое белье...

Как мучится душа в какой-то муке страстной,

Как быстро и легко шумят в крови миры,

И влажно бормоча, несут, уносят властно Во

мглу безвольный ум пологие валы. Последний

свет погас. И только тьма забвенья... Да я ли это

здесь? Ну, кто расскажет мне?

Как черепки в горсти, обломки сновиденья,

Что память наугад нащупает на дне.

Из них не соберешь ни амфоры, ни чаши. Но

надо ль собирать? Не лучше ли забыть? Как

забываем мы ночные мысли наши, Встречая

новый день, и продолжаем жить. Нет! Счастья

в мире нет! Неполнота ущербна. Но радость

есть еще! Она приходит вдруг, Когда зажжет

весна на розоватых вербах Серебряно-сырой,

густой и нежный пух. Прожить бы эту ночь.

Прожить бы эти ночи. Не оглянись назад! Не

оглянись назад!

Иди сквозь сон, сквозь мрак – пусть из последней мочи:

Там на рассвете ждет в листве зеленой сад.

Пускай он облетит. Пускай мы облетаем. Пусть

путь у нас лежит – и труден, и непрям, Пусть в

страхе и в слезах порой мы засыпаем... Но в

радости еще дано проснуться нам.

1981

193

М Е С Я Ц Е С Л О В

В доме свечки мерцают на ели,

Запах хвои плывет и смолы.

От дыханья январской метели

Запотевшие окна белы.

День скользнет, как с накатанной горки,

Сумрак ночи и долог, и жгуч;

Но красней мандариновой корки

Ненароком пробившийся луч.

Пусть гудит и гудит непогода;

Только стихнет сумятица бурь –

Втрое ярче небесного свода

Ледяная сырая лазурь.

Месяц просинец, года начало,

Середина суровой зимы!

Как стоят высоко и печально

Над домами густые дымы;

Как легки, как пронзительно сини

Тени тонких ракитовых лоз;

Как блестит распушившийся иней

На опущенных ветках берез!

Как лежит, ничего не скрывая,

Эта снежная даль впереди!

Как кричу я тебе, догоняя:

«Ну, куда ж ты? Постой! Погоди!»

194

Как в ответ ты смеешься счастливо,

Обернувшись ко мне на бегу,

Как сверкает твой след торопливый

На нетронутом прежде снегу!

Как глаза твои темны от света,

Как нежна их медовая глубь!

Как свежи от студеного ветра,

Как невинны касания губ!

Вьюжной ночью закутавши плечи

И зарю разметав в синеве,

Он идет – и лукав, и беспечен! –

Без царя в молодой голове.

Ни любви не тая, ни печали, Он

трубит в ледяную трубу,

Прославляя в заснеженной дали

Лисьи свадьбы да волчью гульбу.

То повалится в снег для забавы –

Видишь, там, где нахмурился дуб,

Возле комля оттаяли травы

От дыханья мальчишеских губ.

То затеет иную потеху,

Января обернувшись лютей,

Так что в страхе дрожит под застрехой

И ни жив и ни мертв воробей.

Пригоняет ветра-буреломы

И крушит, обезумевши, лес,

Необъятные глазом хоромы

Воздвигая до самых небес.

Вдруг устав от сумятицы этой

И – смеясь беззаботно в душе, –

195

Пригрозивши остаться до лета,

Через миг распростится уже.

Постоит, посвистит на пороге

И, тулуп распахнув на груди,

Убежит, второпях по дороге

Растерявши последние дни.

Видишь, след его валенок тает?..

Ну, так что ж ты молчишь? Не грусти!

Пусть уходит. Весна наступает.

Нас прекрасная жизнь ожидает.

Мы еще и не жили почти!

III

Осыпаются с шишки еловой

Семена на высокий сугроб.

Пьет простор голубой и лиловый

Негорячее солнце взахлеб.

Серебрится печальница верба,

На холмах обнажилась трава,

От сырого, от свежего ветра

Словно кругом идет голова.

Ветви лип и берез покраснели,

У осин зеленее кора.

Уж с неделю грачи прилетели,

Уж скворцы возвратились вчера.

Свист овсянки и нежен, и ломок,

Громче дятел стучит по стволу.

Потемнел, оседая, проселок,

Через поле ведущий к селу.

Март нежданный! Предвестие лета!

Как колеблется, тонко звеня,

196

Равновесие мрака и света,

Равновесие ночи и дня.

Синий пар подсыхающей крыши, И

стесненье, и легкость в груди...

Просыпайся, любимая, – слышишь? –

Поскорее в окно погляди!

Погляди на пространства земные,

Улыбнись неизвестно кому!

Пусть сверкают лучи золотые,

Прикасаясь к лицу твоему!

Пусть горит в волосах твоих темных,

Словно мед, собирающих тень,

Искупавшийся в водах студеных

Этот юный и ветреный день!..

Вновь снега 0

отряхает природа,

Вновь надолго забыта метель.

Ледохода пора, ледохода –

По оврагам бушует апрель.

Вешний путь нам – уже не дорога,

По колено утонешь – беда!

Подступает почти до порога,

Широко разливаясь, вода.

Всюду мусор: сухие иголки,

Птичий пух, дровяная кора...

Но зато как пленительно-долги,

Как легки и свежи вечера!

Как искристы и радостны зори,

Как теплы и приветливы дни!

Сколько ясного неба и воли,

Сколько света в прозрачной тени!

197

Доберемся в обход до опушки,

Перейдем через голый лесок.

Как дрожит в приготовленной кружке

Золотистый березовый сок!

Зреет тишь над землею согретой,

Все сильнее печет с высоты.

Зацвели на прогалине светлой

Медуницы душистой цветы.

И, ведя меж собой разговоры,

Уловив ее запах вдали,

К ней летят торопливые пчелы,

К ней мохнатые мчатся шмели.

И стоит она, шею склоняя,

Горделиво потупивши взор,

Словно в доме родном – молодая

Меж своих незамужних сестер!

Здравствуй, май! Веселый месяц года!

Пусть опять вернулись холода,

Но душе, почуявшей свободу,

Это горе, право, не беда!

Не беда ей – яростные грозы,

Хмарь сырой ненастной высоты.

Все равно на ветках у березы

Распустились первые листы.

Все равно у рыжего обрыва,

Где гудит стремительно ручей,

Зацвела надломленная ива,

Свесивши сережки до плечей.

Пусть тепло на время отступило,

Но минует день, другой – и вот! –

198

Яркое горячее светило

На промытый выйдет небосвод.

Май идет пронзительно-зеленым

Неизмятым бархатом травы.

Режут крылья ласточек со звоном

Шелк тугой от ветра синевы.

Вся земля весенняя стремится

Расцвести для будущих плодов, –

Уж потомство вывели лисицы,

Потеснивши в норах барсуков.

Уж птенцы проклюнулись наружу,

Жадные распахивая рты.

На кусте на каждом, в каждой луже –

Всюду обновления черты.

Так взгляни ж на них без сожаленья, –

Что стоишь, замешкав, у крыльца? –

Смерти нет, как не было рожденья,

Только жизнь без края и конца!

Зацветает шиповник – ну, что же! –

Теплый ветер приносится с юга,

День стоит молодой и погожий

Посредине цветущего луга.

Золотистое облако света

Не качнется на перьях осоки.

Первый месяц горячего лета –

Синий взгляд и румяные щеки!

Как к лицу тебе краткие грозы,

Как к лицу тебе долгие зори!

Загорелись кукушкины слезы

У опушки и на косогоре.

199

Распустилась фиалка лесная,

Луговые раскрылись герани.

От пурпурных кистей иван-чая

Сладкий запах плывет по поляне.

Солнце дремлет, прикрывши ресницы,

Небо ясно, до ночи далече.

И текучее пламя струится

На твои загорелые плечи.

И опять ощущенье такое,

Словно жить нам и жить не старея,

Словно мы заблудились с тобою

В заповедном лесу Берендея!..

VII

Созревает черника – устало

Провисает, от сока пьяна.

В перелесках уже запылала,

Словно лешего кровь, бузина.

Радость птичья – и посвист, и щебет!

Знойный полдень слоист, как слюда.

В желтых омутах сумрачно дремлет,

Все сильней зацветая, вода.

Сколько ряски, росянок, осоки!

Гуще терна поднялся осот!

И стоит над землею – высокий! –

В небольших облаках – небосвод.

Месяц ласковый – ма0к ушка лета! –

В этом душном лесу мы одни.

До краев переполнены светом,

Словно ведра – горячие дни.

Погоди! не качни их, не надо.

Пусть дрожат, не сгибая травы.

200

Дай напиться влюбленному взгляду

Золоченой твоей синевы.

Дай послушать трещотку сороки,

Не щадящей стыдливость ничью.

Дай еще постоять у дороги,

К твоему прислонившись плечу!..

VIII

Взгляд спокойней, уверенней голос, –

Мы минули вершину горы.

Но довольный стоит гладиолус,

И рудбекий пылают шары.

Ты уже не смеешься наивно,

Ты не просишь меня ни о чем!..

Но багровы, как страсть, георгины,

И настурции пышут огнем.

Обратим же печаль свою в шутку! –

В созревании нету беды!

Хочешь, срежу бузинную дудку,

Просвищу на любые лады?

Улетают стрижи и кукушки,

Но стоит над полями теплынь.

И пылит возле самой опушки

Голубою пыльцою полынь.

Не жалей! – эта жалость нелепа! –

Ни листвы пожелтевшей, ни нас.

Не земля нас вскормила, а небо –

Ну, а небо прекрасно сейчас!

Пусть под вечер становится сыро,

Пусть прохладна лиловая мгла, –

Как сверкает алмазная Лира,

Как созвездие ярко Орла!

201

С крепким медом граненая чарка! –

Не томись, не печаль головы, –

Подымай за узор полушалка

На плечах подгулявшей вдовы!

Подымай, как когда-то хотелось,

И глотком осуши до конца

За Любовь, за нежданную зрелость,

За бесстыдный румянец лица!

На земле белеет паутина...

Ну, и что ж, и ладно! – не грусти.

Снова жаром вспыхнула рябина

И грибов в лесу – не унести!

Каждый час вдвойне теперь дороже.

Нам пора, любимая моя,

Поспешим! На вырубке заросшей

Ждет опят осенних толчея.

Вон, у пня, где перепел кружится,

Их скрывает мокрая трава.

Стоит на колени опуститься –

И до верха полны кузова.

Как грибы и свежи, и пахучи,

Как горят от росного огня!

Ничего на свете нету лучше

Вот такого ласкового дня.

Даже солнце неподвижно, словно

В небесах задумалось сейчас.

И струится медленно и сонно

Время, обтекающее нас.

И, в него ладони погружая,

Мы идем – беспечные! – туда,

202

Где от нас, за елями мелькая,

Наша жизнь уходит навсегда.

Что же, пусть! Чем меньше нам осталось

Этих дней, тем ярче небосклон,

Тем милее знойная усталость,

Крепкий обещающая сон!..

Еще легко течет река,

Но все темней вода,

Еще не холодно пока,

Но близко холода.

Стоит осина, на весу

Держа последний лист.

В недавно солнечном лесу

Промытый воздух мглист.

Уже умчались журавли,

Уходит коростель.

Уже насупилась вдали

Раскидистая ель.

Пускай сейчас еще синей

Ее густой наряд.

Но даже ей, но даже ей

Не нужен снегопад.

Увы, от тягостных потерь

Назад не повернуть.

Ну, что же, лес, давай теперь

Простимся как-нибудь.

Пора расстаться. Хватит нам

Бродить в тиши полян.

Все гуще будет по утрам

Их укрывать туман.

203

И скоро около воды,

Где задержались мы,

Засыплет легкие следы

Колючий снег зимы.

Никто не скажет, что нас ждет.

Ты слышишь? – отзовись!

Прощай на миг, прощай на год,

А может быть, на жизнь!..

Облетели заросли малины –

Значит, скоро плотно ляжет снег.

И густы, и тягостно пустынны

Воды замерзающие рек.

Ледостава время, ледостава! –

Свищет ветер в зябком камыше.

Хоть налево глянешь, хоть направо –

Ничего не высмотришь уже!

Только небо с дымными клоками

Облаков – да черные поля.

Как гремит железом под ногами

Сизая морозная земля.

Как ноябрьский вечер хмур и долог,

Как звенят надрывно провода!

В мраке исчезающий проселок

Не ведет, пожалуй, никуда!

Впрочем, нет! Вон что-то показалось!

Скаты крыш чернеются вдали!

Что же, сбрось дорожную усталость,

Вот и мы, любимая, дошли.

Старый дом с горячей печкой русской, –

Пусть в саду и пусто, и темно –

204

Собери, не мешкая, закуску

Да задерни шторою окно!

Не молчи! Ну, улыбнись мне тоже!

Говори! От страхов уберечь

Этой ночью сумрачною может

Только человеческая речь.

Только человеческое слово,

Только слово – и оно одно! –

Возвращает снова нам и снова

То, чему вернуться не дано!..

XII

Опускаются сумерки рано,

Тяжелеют сугробы в саду.

Здравствуй, месяц ветров да буранов,

Самый сумрачный месяц в году!

Он приходит к нам зол да недужен,

Он ворчит, равнодушен и груб!

От колючей пронзительной стужи

Оседает дыханье у губ.

Не вдохнуть и не выдохнуть вольно.

Никнет все – лишь вдали, на лугу,

До небес поднялась колокольня,

По колени в сыпучем снегу.

Да и та здесь давно отзвенела

И уже не ударит, как встарь,

Лишь глядит и глядит онемело

На декабрьскую белую хмарь.

Разве нам отогреть эти дали,

Этот лес заметенный и лог?

Ну, да хватит никчемной печали,

Сожалений пустых и тревог.

205

Ведь и эти унылые чащи

Изнывали когда-то в цвету!

Что с того, что мгновения наши,

Замерзая, звенят на лету!

Хватит их, чтоб подсыпать синицам

Золотого в кормушку пшена,

Хватит их, чтоб достойно проститься,

Чтоб еще постоять у окна.

Хватит их, чтобы, слушая вьюгу,

Под ее нескончаемый вой,

Нам понять, как нужны мы друг другу

На земле этой были с тобой!..

1981

206

* * *

Лист кувырком пронесется по площади,

Ляжет у ног – золотой.

Чайная. Лошадь с телегой. У лошади

Пар из ноздрей завитой.

Кажется, Болхов! А может, Нарышкино?

Залегощь? Кромы? Колпна?

В сизый закат уходящими крышами

Зябкая память полна.

Что же, шепчи мне все нежности, дурости,

Стужей бесснежной укрой.

Слаще портвейна, что пили мы в юности,

Холод свиданья с тобой.

Вот он – проулок, в суглинок которого

Вмерзли следы от колес.

Страстною жаждой успеха дешевого

Пахнет лиловый навоз.

Где вы, красавицы, в шубках потрепанных? –

Лед в колеях, как слюда! –

В ваших браслетах, в накрученных локонах –

Что нас прельщало тогда?

Дронников Витя и Вова Авраменко,

Зайченко Владик – увы! –

Юности нашей глухая окраина,

Мерзлые перья травы!..

1981

207

* * *

Перелесок невзрачный, низина;

Пожелтевшей листвы кутерьма.

Слишком много в полях паутины –

Ох, и лютая будет зима!

Ну, да что нам из этого? В поле

Наше дело не выгонит нас.

Хватит сердцу и собственной боли,

Чтоб чужою томиться сейчас.

Пусть заносит, пускай заметает,

Пусть морозом палит горячо!

Каждый сам за себя отвечает,

Как умеет, как может еще!

В старом доме теплы батареи –

Что с того, что за окнами снег? –

Мы давно уже всех отжалели,

Мы давно уж отплакали всех.

Ожиданья, стремления, цели,

Суматоха надежд и потерь! –

Эту песню с тобою мы спели –

Начинать не с начала ж теперь!

Старый пруд, побуревшая тина,

На откосе сухая трава.

Лучше с плеч обери паутину

Да иголки стряхни с рукава.

208

Хватит, хватит пустого надрыва!

По душе ли нам, не по душе –

Лучше всё позабыть терпеливо,

Как не раз забывали уже!..

1981

209

* * *

Мне снятся мертвые друзья

Уже какую ночь.

Но если в этой жизни я

И мог бы им помочь,

То там, где их скрывает темь, –

Забывшийся во сне, –

Зачем я нужен им? Зачем

Идут они ко мне?

Зачем они, потупив взгляд,

Присев в моих ногах,

Со мной беспечно говорят

О прежних пустяках;

Твердят мне с жаром молодым

До самого утра

О том, о чем давно бы им,

Как мне, забыть пора?

Как мне поверить, что они

Сквозь дали и года

Лишь для бесцельной болтовни

Являются сюда?

Иль правда то, что до сих пор

Я отгонял, как мог, –

И этот легкий разговор –

Их ласковый намек?

Намек на то, что даже там,

Где все они сейчас,

Никто не помогает нам

210

Избавиться от нас;

Что и за крайнею чертой,

От ужаса дрожа,

Наедине сама с собой

Не может быть душа?

1981

211

* * *

Куда мы торопимся? Кто нас

Уносит?.. Остаться?.. Не смею!

Съедает прожорливый Кронос

Детей обезумевшей Реи.

Ты слышишь ли отзвук погони

Дождей, дребезжащих о крыши?

Взгляни мне в лицо и запомни –

Ты больше его не увидишь.

Запомни усталые руки,

И губы запомни, и плечи.

Свиданье – начало разлуки,

Не «здравствуй» шепчу я при встрече.

«Прощай...» – я шепчу тебе тихо.

Ведь всё непрозрачнее воды

За мигом летящего мига,

За годом идущего года.

1981

212

М У З А

Что ж ты, алея от гнева,

Снова кружишь надо мной,

Требуя, чтобы напевы

Я повторял за тобой,

Если небесные звуки,

Словно забыть их спеша,

В песню разлада и муки

Переливает душа?

Иль оттого, что поется Глухо

в просторах земных, Только

ясней превосходства Чистых

мелодий твоих?

1981

213

С Т Р О И Т Е Л Ь К О Р А Б Л Я

Пока ты рубил кормило,

Пока собирал шпангоут, –

На месте, где море было,

Бескрайний поднялся город.

Покуда, не глядя в небо,

Крепил ты обшивку трюма, –

И город исчез – как не был! –

Песком занесен самума.

Когда же, поставив реи,

Вокруг ты взглянул устало, –

И ветер соленый реял,

И море у ног лежало.

1981

214

Х У Д О Ж Н И К

Цветущая ширь долины

И храм на горе лесистой –

Готова уже картина,

Художник отложит кисти.

Прощайте, труды земные!

Прощайте, друзья, до срока! –

Уводит в края иные

Им созданная дорога.

Едва опершись о раму,

Спокойно войдет в картину.

К горящему в солнце храму

Пройдет через всю долину.

Взойдет на крутую гору; Уж

видимый еле-еле, Шагнет в

глубину притвора И тихо

откроет двери.

1981

215

* * *

Поезд промчится в рыданьях и в грохоте,

Мост над рекою дрожит.

Запах железа, мазута и копоти

Медленно тает во ржи.

Бродит петух у пустынной околицы,

Даль синевой залита.

Старая церковь с разрушенной звонницей,

С крышею, но без креста.

Что же тебе не по нраву здесь – вижу я! –

Ну, отвечай, не таи! –

Эта ли насыпь высокая рыжая,

Звон ли стальной колеи?

Брось! Все идет, как тому и положено,

Все, как и должно, поверь! –

Те ли мы видели ломку да крошево,

Чтобы бояться теперь!

Что из того, что литыми копытами

Годы прошли, как стада? –

Вновь поднимаются травы прибитые,

Вновь отстоялась вода.

Здесь над полями, над низкими избами

Ветер гудит горячо.

Званых немало, а много ли избранных?

Были! И будут еще!

216

Или любовь наша к Родине смеряна,

Взвешена вся до конца?

Нет! Ни безверия дни, ни безвременья

Ей не затмили лица!

Не говори мне, что церковь разрушена,

Что не вернуть ничего! –

Истинный храм созидается душами,

Каждый! – строитель его.

1981

217

* * *

Молчи, молчи!.. Я не могу молчать!

Небесный свод нужней земного крова.

Ведь нам равно придется отвечать

За немоту и сказанное слово.

Ведь наша мысль не нам принадлежит!

Ее ли путь ты ограничишь вехой?

Я говорю с тобою, но дрожит,

По всей земле раскатываясь, эхо!

Ты слышишь гул? Ты слышишь этот гул?

Везде и всюду повторяют то же!

Пускай Москва оспорит и Стамбул! –

С восторгом примут Дели и Воронеж!

Весь мир горит на кончике луча!

Душе ль страшны шлагбаумы границы? –

Ничей испуг и ненависть ничья

Не зачеркнут исписанной страницы!

Я говорю! Я повторяю вновь! И снова

повторяю я, и снова: Пространства нет!

Есть время и любовь – Насущное

рождающие слово!

1981

218

* * *

Люблю ли? Не знаю, не знаю...

Кто скажет, что значит любить?

Я просто тебя вспоминаю –

И нечем, и незачем жить.

Я просто тебя вспоминаю,

Как не вспоминал никого.

И мучусь, и не понимаю,

Когда же, зачем, для чего

Все спуталось так, все смешалось –

И ревность, и зависть, и злость,

И нежность твоя, и усталость

Моя – и в дыханье слилось?

В дыханье двойном нашем – тише! –

Как в сумраке этом сейчас, –

Ты слышишь? ты слышишь? ты слышишь?

Сгущается время для нас!

И голос с прощальною лаской

Читает, читает без сна

Нам книгу, в которой развязка

На первой странице ясна.

1982

219

* * *

Ничего не осталось в душе,

Выжгло все, как в нашествие ворога.

Как давно мои руки уже

В дрожь бросает от каждого шороха.

Что имел – не скупясь! – раздарил,

Для друзей и приятелей выставил! –

Думал: все уже, кончился пыл,

Скоро рухну!.. Ан на ж тебе, выстоял!

Как же дальше мне жить на земле?

Где ж теперь собирать, что потеряно?

В этих углях остывших, в золе –

Что по белому свету развеяна?..

1982

220

* * *

Е. Шмидту

Право, и слезы уже не прольются;

Пусть уезжают и пусть не вернутся! –

Вот и последние – нежные! – рвутся,

Соединявшие нас

В гуле пространства и времени – нити!

Я не сужу вас за то, что бежите

В этот мучительный час,

В страхе невольном боясь оглянуться,

Вы от земли, где стенают и бьются! –

Хватит и тех, что на ней остаются,

Чтоб расплатиться за вас!

1982

221

* * *

Этих дней мятущаяся толочь,

Эти губы, сжатые от боли! –

Если вечно что, так только горечь

Памяти морозной – и не боле!

Если вечно что, так только сила

Той волны, что носит нас и крутит!

Разве мы забудем то, что было?

Разве сбережем мы то, что будет?

И напрасно плачешь ты, не веря,

От тоски и ярости немея!

Как бы горьки ни были потери,

Обретенья вынести труднее!

И зачем рукой бессильно машешь?

Ведь давно с тобою понимаем:

То, что мы нашли, – еще не наше,

Наше только то, что потеряем!

1982

222

Е Щ Е Р А З

Теплый дождь прошел по крыше,

Спрыгнул на отлив,

Пробежал по листьям вишен,

Яблонь, груш и слив.

Прошумев, скосил на лето

Миллионы глаз.

Сколько раз я видел это,

Сколько слышал раз!

Мне давно уже понятно

Стало за года

Все, что шепчет он невнятно,

Приходя сюда.

Слабый шелест, слабый шорох,

Свет, ушедший в тень.

Отчего ж так снова дорог

Этот серый день,

Эти мокрые растенья,

Капли на окне;

Отчего ж от повторенья

Все острей во мне

Эта нежность узнаванья

Каждой малости,

Эта радость ожиданья

Прежней радости?..

1982

223

* * *

Давно померкла синева,

Лишь мгла лиловая клубится.

Шумит незримая трава,

Поет невидимая птица.

И трели падают, звеня,

И шум струится по-над садом.

Они живут не для меня,

И хорошо, и так и надо.

Ведь, значит, если я уйду –

А я уйду через минуту! –

То все, что есть сейчас в саду,

Как есть, останется кому-то.

1984

224

В З О О П А Р К Е

А все-таки жизнь хороша

Уж тем, что сменяются лица, –

Мне нынче шепнула лисица,

В морозную сетку дыша.

Я молча кивнул ей в ответ,

Проткнув сквозь стальные сплетенья

Мной купленный в честь воскресенья

За тридцать копеек билет.

И тут же укрыла в зрачке

Она промелькнувшую похоть,

Узнав в этом смятом клочке

Убитого дерева ноготь.

1984

225

* * *

Счастье грядущее, боль миновавшая,

Жизни безудержный пир! –

Где же ты, сердце, всегда принимавшее

С жадною радостью мир?

Да неужели так много ты вынесло

В страстном круженье земном?

Да неужели настолько ты выросло,

Что не вмещаешься в нем?

1984

226

* * *

Как ты любишь рассуждать,

Как внушаешь громогласно,

Что должны мы ожидать

К нам пришельцев ежечасно!

Что в неведомые дни

Ими созданы мы сами;

Что века уже они

Кружат в космосе над нами!

Что ж, мечты и есть мечты! –

Но скажи: и впрямь ли веришь,

Что при встрече сможешь ты

Больше взять, чем сам имеешь?

На какую ж мысль от них

Ты ответа ожидаешь, Что

и дум и дел земных

Тяжкий опыт отвергаешь?

Что в тебе самих миров

Полуночное сиянье

Не родит ни страстных слов,

Ни высокого молчанья?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

1984

227

В О С Т О Ч Н Ы Й М О Т И В

В дивном море бытия

Воля – парус, жизнь – ладья.

Страсть – туман, любовь – маяк,

Что лучом прорезал мрак.

Совесть – лоция, компас –

Горький стыд, что мучит нас.

Грех наш – мель, а дух живой –

Кормчий, правящий ладьей.

Лишь одно не знаю я:

Кто же ты – душа моя?

1984

228

* * *

С той поры прошло немало дней:

За дождями осени, метелями

Зимними – примчалась на коне

Юная весна, звеня капелями.

И былые мысли о тебе

Потеряли остроту – и горечи

Стало меньше в них. В пустой избе

Я проснулся вдруг в ненастной полночи.

Все, в чем пред тобою виноват

Прежде был, – простил тебе до точки.

И, набросив куртку, вышел в сад,

Набухавший жадно каждой почкой.

И всю жизнь свою припомнив вновь,

Как же рад я был в мгновенья эти,

Что – во мне ожившая – любовь

Ничего не значила на свете.

1984

229

* * *

Никто на земле не спасет никого,

Напрасно свиданию длиться...

Но как хороши вы, друзей и врагов

Безумные страстные лица.

Но как мне вас жалко! Среди суеты,

Тщеты ожиданий вчерашних,

С бесцельной любовью храню я черты

Страданий и радостей ваших.

С каким-то упорством равно берегу,

Оставить боясь без призора,

Все те, что роняли вы мне на бегу,

Слова и любви, и раздора.

Все, словно скупец, про себя их таю,

От каждой потери страдая,

Как будто кого-то и впрямь предаю,

Хотя бы на миг забывая!..

1984

230

* * *

Вот и опять заворочалось,

Давит и давит в тисках...

Как же? Ведь все уже кончилось!

Так отчего же тоска?

Что же минувшею смутою

Дни наполняет опять?..

Сердце, ну что же ты, глупое? –

Хватит меня упрекать!

Ты ведь само все затеяло –

Я ль тебя мог удержать! –

Что же теперь, что посеяло,

Не соглашаешься жать?..

1984

231

* * *

Угли стреляют, сгорая,

В раме стекло дребезжит.

Право, и сам я не знаю –

Было ли это? – скажи.

Было ль? Ну, что ж ты умолкла,

Все растерявши слова?

Ветер колотится в стекла,

Жарко пылают дрова.

Вьюга гудит что есть мочи,

Угли стреляют в печи.

Что ж, промолчи, если хочешь,

Лучше и впрямь промолчи.

Что все вопросы на свете

Жизни, твердящей свое,

Если – и равные смерти! –

Страсти малы для нее.

1984

232

Х Л Е Б

То подъем, а то упадок,

То упадок, то подъем.

То он горек, то он сладок –

Хлеб, который мы жуем.

То он легок, то он труден,

То он мягок, то он сух.

Но хулить его не будем,

Если мы – за ним в погоне –

Ни о чем другом не помня,

Сами свой смиряем дух.

И тем более не надо,

Раскисая от обид,

Вымещать на нем досаду

За нерадующий быт;

Проклинать его за то, что –

Им одним уязвлены –

Мы и в помыслах ничтожны,

И в свершениях бедны!

1984

233

У Р И Я

Да нет, я не брошу укора

В тебя, псалмопевец Давид,

За то, что прельстил твои взоры

Прекрасной Вирсавии вид.

Пожалуй, и судей не хватит,

Коль каждому ставить в вину,

Что смог он, как ты, обрюхатить

Когда-нибудь чью-то жену.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но с мужем как быть ее, право,

Но что мы поделаем с ним,

Чтоб грех твой покрыть, из-под Раввы

Отозванным в Ерусалим,

И всё же родного порога

Не переступившим, любя! –

Поскольку Израиль и Бога

Превыше вознес, чем себя?..

1984

234

* * *

За часы былых свиданий,

Что дарила вам эпоха,

О друзьях воспоминаний

Не пишите, ради Бога!

Не судите их метанья, Не

хвалите обретенья, – Это

только лишь названья

Суть единого явленья.

Да и можно ли хоть как-то

Взвесить страсть и пыл измерить?

Чем вернее будут факты,

Тем им меньше можно верить!

Ибо путаней стократно

Жизни путаной дороги

Ей и коротко и внятно

Подведенные итоги!

1985

235

* * *

Вижу прошлое: из окон

Свет ложится на кусты.

В нем горит твой черный локон,

Говоришь со мною ты.

Слышу: длятся разговоры,

Повторяются опять.

Мы тогда расстались скоро,

Ты не стала ожидать.

Да и я в разлуке тоже

Ни один не вспомнил раз

Спелый блеск твоих – похожих

На крыжовник – юных глаз.

Тем приятнее при встрече –

Через... сколько ж это лет?..

Заводить с тобою речи

О любви (которой нет!);

Рассуждать о чувстве смутном,

Что таилось в нас всегда,

Зная, что через минуту

Распростимся на года;

Но опять при встрече новой,

Повстречаемся едва,

Повторим за словом слово

Те же самые слова;

236

Ибо то, что мы имели

(Нам признать не тяжело!), –

И ничтожно для потери,

И для зависти мало;

Ибо в ровном гуле буден,

По путям идя своим,

Мы беречь его не будем,

Ну а значит, сохраним.

1984

237

* * *

Что еще вспомнить и что еще встретить

Мне приведется на долгом веку?

Ветер уснул в опустевшей повети,

Взяться б откуда теперь сквозняку

В доме моем?.. А струится, струится,

Лижет мне ноги, ползет со двора

И подвывает... Ах, что-то случится,

Что-то случится, – и, право, пора!

Право, пора уж! В последнее время

Что-то совсем мне не видится снов,

Что-то совсем уж нетягостным бремя

Стало идущих минут и часов.

Как-то, а надо бы это нарушить –

Сколько ж держаться за то, что нашел? –

Право, пора уж обвисшую душу

Выстирать, высушить, бросить на стол, –

Выгладить так, чтобы аж заскрипела

Жестким крахмалом – рукою не смять!

Так, чтоб невольно она захотела

На люди выйти, себя показать;

Та же, что прежде, и все ж незнакома,

Полная завязью будущих дней, –

Как молодая из мужнего дома

В первое утро по свадьбе своей!..

1984

238

* * *

Слышу и слышу я – тикают часики;

Вьются мгновенья, как пчелы на пасеке,

Стайками мчатся и врозь.

Где ж тот нектар, что собрали с полей они?

Нет, о несбывшемся нет сожаления, –

Жаль мне того, что сбылось!

Был ли тот мед? Или запах лишь чудится?

Был ли тот город: окраины улица –

Сотни оврагов и ям?

Даже и отзвук уже не доносится!..

Было, все было, да вовсе не помнится,

Будто бы не было впрямь.

Только клочки уцелели от повести:

Даже не радость, – минувшие горести

Я воскресить не могу!

Вот и брожу, словно темною чащею,

Вот и пытаюсь свое настоящее

Хоть задержать на бегу;

Хоть задержать, чтоб запомнить до черточки

Все запятые в стремительном почерке

Быстрой руки,

Посвист слогов с придыханьями жаркими,

Каждое слово, со всеми помарками,

Каждую фразу строки!..

1985

239

С Т А Н С Ы

Н. Поснову

Солнце пылающим кругом

Тонет в морозном дыму.

Был ли кому-нибудь другом,

Любящим был ли кому?

Грусть заметенной равнины,

Сумерек сизый свинец.

Что вы видали от сына,

Бедные мать и отец?

Сухость пронзительной стужи,

Зябких ночей тишина.

Что в этой жизни от мужа

Ты ожидала, жена?

Хлопьев колючая вата,

Мутный рассвет декабря.

Где же все то, что когда-то

Я оставлял для себя?

Зимнего утра усталость,

Вымерзший сад на корню.

Что же я чувствую жалость

К каждому новому дню?

240

Вьется, круж 0

ится пороша,

Выдут и пуст окоем.

Что же я мучаюсь прошлым

Больше, чем в прошлом самом?

1984

241

* * *

Н. Лисовому

Я постою еще, я сердце успокою,

Я повторю опять печальных две строки:

Прекрасен Божий мир, но я его не стою,

Ни этих облаков не стою, ни реки.

Я никогда не лгал. В стихах, по крайней мере! –

Но правду ль говорил? Не в том ли и беда,

Что, вопреки всему, мы чувствуем потерю

Того, что не нашли нигде и никогда?

Ну, что же! И пускай! И можно ли иначе?

Прожить бы эту жизнь, что думать о другой!

Все неудачи, брат, и все наши удачи –

Ничто они, увы, пред этой тишиной,

Пред этою листвой, пред веткою любою,

Пред ржавым стебельком раздавленной травы,

Пред этою на нас струящейся любовью

С полей родной земли, с небесной синевы.

Но как вместить ее? И все гляжу с тоскою,

И все твержу, твержу печальных две строки:

Прекрасен Божий мир, но я его не стою,

Ни этих облаков не стою, ни реки!

1985

242

* * *

Ну, что ж, если радостей нету,

Ну, что ж, коли беды гнетут, –

Ведь больше несчастья поэту –

Ему как поэту – дают!

Так думал я прежде, потрафив

Ученому мнению тех,

Кто пишет тома монографий

В расчете на скромный успех;

Кто так препарирует строки,

Рожденные в муках земных,

Как будто бы жизни итоги

И впрямь заключаются в них!

1985

243

* * *

Прощай! Не маши торопливо рукою! –

Ведь если былое вернуть,

То эта печаль обернется такою

Тоскою, что не продохнуть.

Пора! Уходи! Не гляди виновато

На то, что сгорело дотла.

Ведь если за радость не будет расплаты,

То это не радость была.

Пусть, только теряя, себя обретают

Навстречу летящие дни.

Но если и горести нас исцеляют,

То так ли уж горьки они?

Опять поредели предзимние кроны,

Опять почернели сады.

Не нам устанавливать в мире законы,

Исполним же те, что даны.

К чему называть – непосильною! – ношу,

С которою должно идти.

Никто никогда не отмерит нам больше

Того, что мы сможем снести!

1985

244

* * *

К. Смородину

Не только то, что там, –

И то, что здесь, увы,

Неясно видно нам

В сверканье синевы.

Глядим из света в мрак,

Глядим из мрака в свет,

Но различить никак

Родных не можем черт.

Откуда же к сердцам

Тогда доходит весть

О том, что наше – там –

Оно и там, и здесь?

Откуда ж эта весть

Тогда доходит к нам

О том, что наше – здесь –

Оно и здесь, и там;

О том, что всякий раз

Едины – там и здесь –

Как т 0

о, что есть у нас,

И то, что в мире есть?..

1985

245

О В И Д И Й

Л. Котюкову

Часто в последнее время не спится, хоть сам не пойму

почему;

Мысль сплетается с мыслью в суровую нить;

Тихо тогда я встаю и на кухню иду, чтобы спать не мешать

никому,

Книгу иль две прихвативши с надеждою время избыть.

Так вот и нынче опять не пришел ко мне сон.

Встал в темноте я, взял книгу и, только когда

Вышел на кухню, увидел, что это Назон;

Что ж, я подумал, пусть будет Назон, не беда,

Пусть будет он... Все равно не читал целиком

Я никогда его скорбных элегий; теперь,

Видимо, срок наступил и для этого; том

Я распахнул – и повеяло ветром потерь, Ветром

разлуки, гудящим из дали времен, Горечью

вечной живущих в свершеньях утрат, – Долго

читал я; когда же лег спать, утомлен,

Все мне мерещился Августа век золотой, лицемерный его

принципат:

Мир на земле и поэта судьба, что так искренне сердцем

поник

Перед божественной властью... Что ж делать? с тех пор

и во все времена

Верили все мы и будем не раз еще верить благим

увереньям владык,

Ибо мы судим, увы, не дела, а названия их,

Ибо не смысл и сущность явлений важны нам, но их

имена.

1985

246

* * *

Снова в сердце ребячливом радость, –

Блещет синью и золотом день;

Снова ветра и горечь, и сладость

Клонит липы цветущую тень.

Нет, ничто не исчезнет навеки,

Зря ты скучному веришь уму! –

О деревьях, траве, человеке

Ни грустить, ни жалеть ни к чему!

Да неужто такая беспечность

Возникала б во мне и в тебе,

Если б легких времен быстротечность

Нам угрозу таила в себе?

Как бы мы – и на миг! – забывали,

Что нам смертью грозит бытие,

Если б эти бескрайние дали

Создавались и впрямь для нее?..

1985

247

* * *

Сел мой голос летучий. От водки, ты шепчешь? От ветра!

От студеного ветра моих среднерусских полей

Сел мой голос. От колючего звездного света

Сел мой голос. А был всех нежней.

Всех нежнее и звонче. Как жизнь меня страстно любила!

Как любил ее я!

Не любовь ли мне горло мое застудила?

Так прости ж соловья, дорогая моя.

Он хрипит! Но поверь, что другого такого

Не сыскать! То, что спел он, не спеть никому!

Никому! Я даю тебе слово.

Так махни же без злобы рукой на прощанье ему.

Не суди! Не жалей! Ибо голос сорвавшая птица –

Та же птица! И те же крыла у ней, то же перо.

Ибо там, куда так она жадно и трудно стремится,

Лишь молчанием только и можно платить за добро.

1986

248

* * *

Живу не печалясь

И не беспокоясь:

Раз юность не в радость,

Так старость не в горесть.

Мне зрелые годы

Даруют смиренье:

Где нету свободы,

Там нет принужденья.

Ни то и ни это

Мне нынче не бремя:

Раз вечности нету,

Не страшно и время.

Пускай улетает,

Пускай не вернется:

Кто не выбирает,

Тот не ошибется.

Вернуть я не чаю

Мелькнувшего мимо;

Раз все не случайно,

Все необходимо.

1986

249

* * *

А все-таки я хотел бы

Прожить эту жизнь до конца.

Как нежно над вербою

У крыльца

Небо синеет

Бедной своей бирюзой,

Как сладко веет

Апрельский ветер сырой.

А все-таки я хотел бы

Эту жизнь до конца прожить.

Быть может, успел бы

Еще сложить

Я песню такую,

Такие найти слова,

Чтоб пели, ликуя,

Их ветер, кусты, трава,

Деревья и небо,

Извечного славя Творца!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А все-таки я хотел бы

Прожить эту жизнь до конца...

1986

250

* * *

Мы воспевали труд и добродетель,

Слагали гимны доблести и чести.

Ах, как носил над площадями ветер

Из края в край восторженные песни!

Мы научились с трепетного детства

Скрываться и таить себя за словом.

Нас не пугало грозное соседство

Высоких истин с обликом суровым.

Мы храбро раскрывали им объятья,

Не тратя время на пустые споры.

Мы в яркие их обряжали платья,

Чтоб нагота нам не смущала взоры.

Вплетали в кудри пурпурные ленты,

Несли венки, чеканили медали.

Мы возносили их на постаменты,

Чтоб нам они их славить не мешали.

Так отчего ж теперь я слышу вздохи?

Ведь вздох не слово! Он красноречивей.

Я верю в нас, певцов своей эпохи,

Мы говорить еще не разучились!

Нет! Мы, как прежде, верим в добродетель!

Мы сложим гимны доблести и чести!

Пускай опять над миром носит ветер

Из края в край восторженные песни!

1987

251

* * *

О слияние молнии с громом,

Ожидание яви без снов! –

Это небо – не Отчего ль дома

Изукрашенный звездами кров,

Где планет голубые стропила

Исчезают в сиянье из глаз!

Укрепи ж нас, Господняя сила,

Не оставь обессилевших нас.

Путь наш долог, непрям и тревожен;

Мы идем год за годом туда,

Где вздымается Сад – огорожен

Золотою стеною стыда.

Но, как пенье в Рождественский вечер

Сердцу светлый дарует покой,

Ты даруй нам надежду на встречу

После тяжкой дороги земной.

Да! За все за мои прегрешенья,

За разврат и сумятицу дней,

Со слезами прошу я прощенья! –

Но суди меня волей Своей!

Обреки меня каре жестокой,

Над душою сыновней скорбя! –

Но позволь мне – хотя б издалёка,

Хоть вполглаза – увидеть Тебя!

252

Ибо мертвая тяжесть забвенья

Мне страшней очистительных мук,

Что готов я принять со смиреньем

Из Твоих из Отеческих рук!..

1989

253

* * *

Только стыд, которым лето

На меду разводит тьму,

Только ужас, но об этом

Не расскажешь никому. –

Не поделишься ни с другом,

Ни с подругою своей

Тем мучительным недугом,

Что снедает с давних дней

Бедной юности! О Боже,

Как пугал меня тогда

Пробегающий по коже

Холод Страшного Суда!

И сейчас боюсь, пожалуй,

Я не меньше! – Но сильней

Этих страхов нынче – жалость

К бледным сумеркам полей;

К хмурым зданьям, что взметнулись

В зачаженный небосвод;

К той старухе, что, сутулясь,

Внучку за руку ведет;

К этой внучке, для которой

Жизнь светла еще пока;

К зверю, скрывшемуся в норы,

К птице, взмывшей в облака;

254

К облакам, земле несущим

Дождь, отравленный давно! –

Ко всему, что в мире сущем

Миром быть обречено!..

1989

255

* * *

Пух тополевой пороши,

Улица, свет фонаря.

Все возвращения ложны.

Мы возвращаемся зря.

Все возвращения ложны. Нам

не вернуться назад. Сделать

сей вывод несложный Снова

сегодня я рад.

Может быть, только за этим

Я и приехал сюда. Дышит

горячее лето Сумраком в

сонных садах.

Светится в доме окошко –

То, за которым я жил.

На подметенной дорожке

Тень занавески дрожит.

Тень занавески чужая,

Лампу укрыл абажур.

Прошлое перебирая,

В нем ничего не сужу.

С юностью ли пререкаться,

Старость завидев свою?

Словно среди декораций

Сыгранной пьесы стою.

256

Труппу давно разметало,

Спутала жизнь амплуа.

И героиня устала,

И инженю оплыла.

В комики трагик сорвался,

С круга сошел режиссер.

Разве один и остался

Тем же, что прежде, суфлер.

Только подсказки теперь нам

Больше уже ни к чему.

Если себе мы не верим,

Как же нам верить ему?

Скоро навек расставаться.

Автор подводит итог.

Что ж на провал обижаться? –

Каждый старался, как мог.

Ночь с бормотаньем невнятным

Клонит лицо к фонарю.

В том, что опять не сыграть нам,

Я никого не корю.

Пух тополевый белеет,

Всё заметая вокруг.

Сцена пустеет; пустеет

Светом очерченный круг.

Тают и тени актеров...

Только, со временем слит,

Эхом умолкшего хора

Ветер в кулисах гудит.

1989

257

* * *

Была гадать тебе охота! –

От нас грядущее не скрыто:

О нем прочтешь у Геродота,

Его найдешь у Фукидида.

Что сбудется с землей – известно,

Ее судьба – давно не тайна:

Кому все это интересно,

Пускай заглянет в Иоанна.

Давай же суету отбросим! –

Что громоздить нам непреклонно

Все тот же Пелион на Оссу,

Все ту же башню Вавилона?

Ты знаешь сам, что с теми сталось,

Кто в ложные поверил речи.

Когда б жизнь вправду улучшалась,

Жилось потомкам предков легче!

Но чего нет, того и нету! –

А было бы? – Скажи на милость,

Какое же величье в этом,

Какая ж в этом справедливость?

Равенство и предполагает,

Что, как задумано от века,

Одно и то же ожидает

Любого в мире человека.

258

И как бы мир ни изменяли

Творцы машин, творцы восстаний,

Они ничуть не облегчали

Душе бессмертной испытаний!..

1989

259

* * *

Возле дома снег, а на дороге

Дрожь воды с отливом золотым.

И светло, как в полдень, на пороге

От луны, сияющей над ним.

Все горит и искрится от света, Хоть

читай на мартовском дворе, Где

сквозная тень намокших веток,

Словно черни вязь на серебре.

Я всегда любил такие ночи, Эти

вот часы глухой порой, Каждый

миг которых не короче

Неизбывной вечности самой.

Кто сказал, что мы живем недолго?

Наша жизнь безмерно велика!

О себе не помня от восторга,

Вдаль она течет издалека.

Даже в этом блеске ясно-синем,

Когда мир весь, кажется, видать,

Мы ее и взглядом не окинем,

Нам ее и мыслью не объять.

Лишь любовь, что в сердце проникает,

Лишь любовь, что из него растет,

Воедино и соединяет

То, что в нас разорванно живет.

260

И себе, бродя по тротуарам,

Я твержу: люби, а не суди! –

О великом думая и малом

С тем же восхищением в груди!..

1989

261

Р О М А Н С

Ах, как мне жаль всех живших и живущих,

Ушедших вдаль, оставшихся в дому,

Мычащих немо и легко поющих,

Ах, как мне жаль всех живших и живущих,

Хоть я и сам не знаю почему.

О сестры нежные, о братья дорогие,

Заботы прежние меняя на иные,

Друг друга мучая и мучимы друг другом,

Как пыль летучая, несемся мы по кругу,

Ни цели истинной, ни радости не зная,

Пустыми мыслями рассудок раздражая.

Ах, как мне жаль нас, терпеливо лгущих

Самим себе, боящихся прозреть,

Смеющихся беспечно, слезы льющих,

Ах, как мне жаль всех живших и живущих,

Хоть, может быть, и не за что жалеть!..

1989

262

В А В И Л О Н С К А Я Б А Ш Н Я

Упала башня Вавилона,

И прокатился над землей

Объединяющего стона

Уже разноязыкий вой.

И пыль всё тучею объяла,

И каждый к каждому взывал,

Но горло звуки искажало,

И слов никто не понимал.

Когда ж опять пробилось солнце,

То на все стороны земли,

Как от иссохшего колодца,

От башни люди побрели.

Они брели, таясь друг друга,

Пожитки жалкие влача;

Сходясь же вместе – от испуга

Невольно пятились, рыча.

Язык звериный стал им ближе,

Чем человеческая речь,

Которой в гордости бесстыжей

Они не думали беречь.

Но поколение сменялось

За поколеньем. Шли года.

Уже потомкам представлялась

Все поправимее беда.

263

И терпеливо постигали

Они чужие языки,

И снова башни воздвигали –

Бесчисленны и велики.

Но меж камней столпотворенья

Всходила прежняя трава.

И лишь иллюзию общенья

Давали мертвые слова.

И снова башни разрушались,

Народ вздымался на народ.

И снова в мире воцарялись

И страх, и гибель, и разброд.

И жив он – явно или тайно –

В нас древний Вавилон досель! И не

случайно, не случайно Вскипает

войн гражданских хмель!

И льются крови братской реки,

Пожар вздымается, багров!

И на земле уже вовеки

Не отыскать всеобщих слов.

Разрушено единство мира,

Распалась родственная связь.

Здесь каждый сам себе кумира

Творит, чужого убоясь.

К кому мы руки простираем,

Как дети малые впотьмах?

Ведь мы других не понимаем

И на родимых языках.

Да что – других! Когда мы ночью,

Край одеяла теребя,

Порою из последней мочи

Понять стараемся себя,

264

Мы постигаем в потрясенье,

Что нам невнятен наш язык!

И в немоту, как бы в спасенье,

Бросаемся, зажавши крик.

И пьем забвенье полной чашей,

Покуда тяжкий длится сон,

Пока для строек новых башен

Нас не разбудит Вавилон.

И мы, проснувшись на рассвете,

Сумеем вновь не замечать,

Что нет в нас слов себе ответить

И нету сил, чтобы молчать!..

1989

265

* * *

Куст герани на окне,

Пожелтевший от мороза,

Как поэзии во мне

Удивившаяся проза.

Я полью его водой,

Отстоявшейся в бутылке.

Вот слиянье мировой

Жизни в страстном поединке.

В гроздья сжатые цветы:

Тот увял, а рядом – свежий.

Из рассветной темноты

Луч зари невнятной брезжит.

Льется струйкою вода

Из бутылки наклоненной.

Верещит сковорода

Над плитою раскаленной.

Оторву сухой листок,

Ветвь увядшую сломаю.

Список дел в пятнадцать строк

Между делом набросаю.

Стужа мерзлое стекло

Сплошь цветами покрывает.

Как бы время ни текло,

Вечность все не убывает.

266

Вновь в бутыль налью воды,

Пусть до завтра отстоится.

Сяду у сковороды,

Чтоб картошкой подкрепиться.

Выйду из дому потом,

О герани позабывши.

Вьюга мокрым сквозняком,

Словно пес, в лицо задышит.

И застынет в тишине,

Снега лёт прервав стрекозий,

Как поэзия во мне,

Удивившаяся прозе.

1989

267

* * *

Усильем страдающей мысли

В последний, быть может, раз,

Пока не закрыл окончательно глаз,

Грехи в своем сердце исчислю.

Ничто никуда не ушло.

Едина с рожденья до смерти

Вся жизнь, – но за каждый в ответе

Мне миг ее быть тяжело.

Ах, как же мне страшно сейчас

Остаться с грехами моими!

Я плачу глазами сухими

О всех и о каждом из нас.

1989

268

* * *

От солнечных ярких пятен

Стал сад предвесенний сыр

И беден, и необъятен,

Как весь этот Божий мир.

Как мир этот Божий, где мы,

Хотя и видны пока,

Не более, чем поэмы

Зачеркнутая строка.

Строка, вариант которой

Не плох был, а между тем

В поэме уже готовой

Иначе звучит совсем.

1990

269

Н А П О Г О С Т Е

Мысль и тут лишь собой занята

И скрывает свой след осторожный

В зябкой дрожи сырого куста,

В глухомани травы придорожной.

Но и заступов лязг, и тщета

Скудной глины, и плач чей-то – все же

Слиты в ней, хоть она разлита

По пространству, как холод по коже.

Даже целой земли красота

Оправдать перед нею не может

Ни могилы, что сдавит плита,

Ни червя, что нам тело изгложет.

Лишь смола на распилах креста

Отвлекает ее и тревожит.

Жизнь бессмысленна, но не пуста:

Я наполнить сумел ее все же

Зябкой дрожью сырого куста,

Глухотою травы придорожной.

Я наполнить сумел ее всклень

Одиночеством зимнего стога,

Немотою пустых деревень,

Потерявших свой голос до срока.

270

Все вошло в нее: юности жар,

Брызги грязи, летящей с обочин,

И загульных попоек кошмар,

И провидческий дар между прочим.

Время то уносилось стремглав,

То стояло вокруг, как болото,

Но теперь, свою зрелость догнав,

Мне о нем говорить неохота.

О другом я хотел, о другом, О

тоске, о любви и обмане... Нынче

ночью мне снился паром,

Исчезавший в рассветном тумане.

Вслед ему я рукою махал,

Слыша звук ликовавшей гармони,

Но при этом себя ощущал

Для уплывших уже посторонним.

Да, для них я уже был чужим! –

И хоть кто они – я и не ведал, –

Но таким я проснулся больным,

Словно только что сам себя предал.

Словно сам себя предал себе ж

За пустое, но нежное слово,

За сумятицу прежних надежд,

За успех в настоящем былого.

И крутила меня маета,

Как бересту на углях, корежа, –

Жизнь бессмысленна, но не пуста.

Не пуста. Но бессмысленна все же, –

Я твердил. Но поверить не мог

Сам сентенциям этим избитым.

И сквозь них пробивался восторг,

Как трава сквозь могильные плиты.

271

И ни глины сырой нищета,

Ни потеки смолы на распилах

Погруженного в землю креста

Умалить его были не в силах.

Жизнь, наверное, слишком проста,

Чтоб постигнуть сумел ее разум.

Необъятных небес высота

От земли начинается сразу.

Но опять, лишь собой занята,

Мысль скрывает свой след осторожный

В зябкой дрожи сырого куста,

В глухомани травы придорожной.

И, теряясь в просторе земном, То о

том говорит, то об этом... Нынче

ночью мне снился паром,

Исчезавший в тумане рассветном.

Уплывал он по темной реке,

По воде цвета угольной сажи.

И в такой я проснулся тоске,

Словно только что предал себя же.

Словно сам себя предал себе ж,

Не решившись подняться к плывущим,

За сумятицу прежних надежд,

За успехи былого в грядущем.

Я об этом уже говорил

И не стал повторяться бы снова,

Но одно я добавить забыл,

Ставя к слову поспешное слово.

Да, и впрямь я проснулся с тоской,

Но за этой тоской тем не мене,

272

Словно радость, мне брезжил иной

Некий свет, не бросающий тени.

Образ Родины виделся мне,

Погруженной в литые сугробы,

Из которых уже по весне

Ей не встать, словно Лазарь из гроба.

Но нужны ль воскрешенья на срок?

Не от мира сего наше царство!

Пусть ступает она за порог,

Где ни времени нет, ни пространства.

Что гордыни пустая тщета! –

Гром победный смешон и натужен

Пред раскрытым объятьем креста

Возле храма, что нами разрушен.

Пусть мы снова отстроим его.

Покаянья надевши вериги,

Зачеркнуть не дано ничего

Из того, что записано в Книге.

И кого упрекать нам сейчас

Пред обрядом с могилой венчальным,

Коли тайна, что мучила нас,

Нам открыта была изначально.

Но казалась нам слишком бедна,

Чтоб в нее мы сумели поверить.

И ломились мы в стену спьяна

Возле настежь распахнутой двери.

Не жалея пустого труда,

Словно в крепость, проход пробивали,

Чтобы силой ворваться туда,

Где с Любовию нас ожидали.

273

Жизнь без смерти была бы пуста.

Ты ведь знала, душа, это – что же

Нам родимой земли нищета

Ее славы былой не дороже?

В зябкой дрожи сырого куста,

В глухомани травы придорожной

Нам ничем не лгала красота.

Это мы ее видели ложно.

Это нас увлекла суета.

Что ж теперь, весь свой опыт итожа,

Стала вдруг ты при виде креста

На себя самою не похожа?

Это здесь мы распяли Христа!

Что же там испугать тебя может?

1990

274

* * *

Б. Романову

Один в одинокой стране,

В толпе молчаливой за пивом,

В похмельном сгорая огне,

Себя ощутил я счастливым.

Я юность увидел свою, Она

мне опять улыбалась, Как

прежде, в далеком краю,

В тот миг, как со мной расставалась.

И весел вдруг сделался я,

И легкость почувствовал в теле,

И кружки щербатой края,

Как жидкое пламя, горели.

Плечо мне сжимала судьба,

Угрюмо дыша перегаром.

Но было не жаль мне себя

И сил, что растратил задаром.

Мне было не жалко ничуть

Друзей, что сгорели на вдохе,

Трепещущий высветив путь

Под сводами нашей эпохи.

Мне было не жалко почти,

Хоть жалость я чувствовал тоже,

Подруг, что пытались спасти

Меня от меня самого же.

275

Мне было не жалко страны,

В которой мы все поголовно,

Порою без всякой вины,

Навек оказались виновны.

И лишь тяжело вспоминать

Мне было родителей лица,

И легче казалось пропасть,

Чем к ним на глаза появиться.

Но знал я, что не пропаду! –

А хоть пропаду – ну, так что же? –

Ведь что одному на беду,

Другому на радость похоже!

И водкою, купленной с рук,

Пивную разбавивши сырость,

В себя избавленье от мук

Я влил, как последнюю милость.

Шумела шалманная голь,

Язык матерщиной корежа.

Тяжелой волной алкоголь

Ложился на старые дрожжи.

И удаль вскипала в крови,

И кровь распирала мне жилы.

И было не жалко любви,

И было не страшно могилы.

Все страхи исчезли в душе!

Хмельною струей обожженный,

Я был, как покойник – уже

Истлевший и вновь воскрешенный.

Я был, как покойник, когда,

Измучившись от ожиданья,

Последнего слышит суда

Он меру себе наказанья.

276

И пойманным сердцем своим

Его постигая значенье,

Он чувствует ужас, но с ним

Как будто бы и облегченье.

Уже от себя отделен

И сам над собою не властен,

Он знает, что больше закон

Ему ни один не опасен.

На краткой дороге во тьму,

Куда он сейчас погрузится,

Он знает, что больше ему

Уже не дадут оступиться.

Что больше не будет потерь,

А только одни обретенья.

И все, что случится теперь,

Зачтется ему в искупленье.

Так грезил я, стоя в пивной,

В покой погружаясь без воли,

И мир оседал предо мной,

Как пена под действием соли.

И пьяную влагу его

Тянул я, себя согревая.

И было не жаль ничего

Терять, ничего не теряя.

1990

277

* * *

Невыпитая чаша,

Болотом ставший пруд.

Сквозь травяную чащу

Тропинки не ведут.

Безлюдье – и такая

Тишь давит, словно гнет,

Что птица – пролетая,

И та здесь не поет.

Лишь ото дна взметнутся

Порою пузыри

И с хлюпаньем взорвутся

В колеблемой грязи.

Да все не успокоясь,

Листвою ржавой клен

Шумит – почти по пояс

В трясину погружен.

Волнуется, бормочет,

Вздымая сучья так,

Словно принять не хочет

Судьбы своей никак.

В грядущее до дрожи

Стремится горячо,

Как будто там не может

Страшнее быть еще.

278

А я так, право, больше

Загадывать боюсь.

Чтобы тоскою горшей

Не обернулась грусть.

Пусть знают только ветер

Да мертвая вода,

Кому еще на свете

Захаживать сюда.

Пусть знает только небо

Седое, словно пыль,

Какая еще небыль

Здесь превратится в быль.

Ну, а с меня довольно

Сегодняшнего дня.

И все шепчу я клену:

Учись, брат, у меня.

Иной пусть силы тратит

Грядущее прозреть.

Нам и былого хватит

Дожить, дошелестеть.

1990

279

* * *

Разве я унижу,

Разве я возвышу

То, что я увижу,

То, что я услышу.

Ни в единой строчке

Слова не исправлю.

Все прочту до точки

И, как есть, оставлю.

Ведь давно мне ясно,

Что для мирозданья,

Как чума, опасно

Каждое влиянье.

Мир хоть и безмерен,

Хоть и полн величья,

Слишком неуверен,

Слишком переимчив.

Слишком склонен, знаю,

Хоть совсем не робок,

Он, речам внимая,

Изменять свой облик.

Не забыл я, помню,

Как мои признанья

Потрясали все в нем

Вплоть до основанья.

280

И боюсь я, право,

Вдруг как ненароком

Вновь хула иль слава

Мне же выйдут боком.

Так что лучше все же

Промолчу в надежде,

Что хоть в чем-то сможет

Он остаться прежним.

Чтобы из себя же,

В миг, как мысли рвутся,

Я к нему однажды

Мог еще вернуться.

1990

281

* * *

Цветут необъятные липы,

В воде зеленеет луна,

И мокрые звезды, как рыбы,

Белеют у самого дна.

Метнешься на юг и на запад,

На север рванешь и восток,

А все этот царственный запах

Нет-нет, да всплывает меж строк.

Пусть многое пало в осадок,

Осело на самое дно,

Пусть эту дорогу к горсаду

Вырубили давно.

Но бросишь и запад, и север,

Востоку и югу не рад,

И снова на площади серой

Стоишь, попирая асфальт.

Твердя над асфальтом унылым,

Где прежде цвели дерева:

«Все есть, что когда-нибудь было!» –

Не вдумываясь в слова.

Как некое общее место,

Легко их внушая уму…

А сердцу и так все известно,

Без слов все известно ему.

1990

282

* * *

Дай вдохнуть

Мне грудью полной.

Долог путь

Судьбы окольной.

Тяжек гнет

Бесцельной ноши.

Жизни мед –

Полыни горше.

Изнемог

Блуждать я в мире,

Дай мне вдох

Небесной шири,

Чтобы выдохнуть

Наружу

Вместе с выдохом

И душу.

1990

283

* * *

Странность воспоминаний:

Жизнь проживается дважды,

Трижды и многократно.

Но точных нет попаданий:

Важное прежде – неважно,

Внятное прежде – невнятно.

Это не значит, что лжет

Память, но лет поклажа

Ей тяжелей что ни год.

И в прошлом она пропажам

Не хочет вести подсчет.

Ведь ей и доныне даже,

Впадающей в отрешенность,

Бегущей былых желаний,

В минувшем невоплощенность

Призывов и обещаний

Оскоминой сводит рот.

1990

284

* * *

Слово – серебро. Молчанье –

Золото. Так что ж речами

Понапрасну тешить пыл?

Стоит ли за дым искусства

Отдавать живое чувство,

Что бы кто ни говорил?

Ведь не зря душа боится,

Что, как щелочь, по крупицам

Слово за словом сотрет

То, что вызвало на свет их,

И она в лохмотьях ветхих

Нищей по миру пойдет.

1990

285

* * *

Душа обернулась звездою,

Звезда, просиявши, погасла,

Лишь луч пробежал полосою

От дальнего луга до прясла.

Да не ощутивши утраты,

Но что-то почувствовав все же,

Кормящая мать среди хаты

Вздохнула, ребенка встревожа.

1990

286

М О Л И Т В А

Дай силы мне, Господь,

Среди душевных мук,

Чтоб, не унизив плоть,

Я мог очистить дух,

В огне земных страстей

Соединить дабы

Разумный мир идей

И дикий мир судьбы!

1990

287

* * *

Было время, что не было времени,

Будет время – его и не будет.

O себе, об отчизне, о племени,

Отряхнувшись, душа позабудет.

И пространство, воронкою скручено,

Сдавит в атом светила с планетами.

И вопросы, что так нас измучили,

Наконец-то сольются с ответами.

1990

288

* * *

Стряхнуть отупение, выйти

В осенний редеющий лес,

О близких молиться ли, выть ли

Под куполом синих небес,

А все же никак не отсрочить,

А все не приблизить никак

Ни тьму подступающей ночи,

Ни свет, прорезающий мрак.

1990

289

* * *

Убегают к лесу провода,

В пятнах снега мартовское поле.

Родина моя, моя беда,

Не свободы ищем мы, а воли.

Ну, а воли хватит у тебя,

Разве жаль тебе ее для сына! –

Родина моя, моя судьба,

В сумрак уходящая равнина.

Там, где рельсы высветлил закат,

Где торчит шлагбаум одноруко,

Снова видит пристальный мой взгляд

С фонарем стоящую старуху.

По ветру седая вьется прядь,

Гнется воротник ее шинели.

Ей ли о грядущем горевать,

Прошлое отплакав еле-еле!

Налетит грохочущий состав,

Торопливо мусор закружится.

Хорошо, от странствий приустав,

Никуда душою не стремиться.

Тонет поле вязкое во мгле,

Тонет радость краткая в печали.

Вот уже, как уголья в золе,

Над землею звезды замерцали.

Ничего не пожелаю вновь,

И былых желаний слишком много.

Родина моя, моя любовь,

В никуда ведущая дорога.

290

Добреду до мокрого леска,

Все свои припомню пораженья.

Родина моя, моя тоска,

Нам и в воле нет освобожденья.

Попрошусь к старухе ночевать,

Встану на бессолнечном рассвете.

Ничего не надо понимать,

Ни за что не надо быть в ответе.

Надо в печь поленья подложить,

Пусть зайдутся в пламени и дыме.

Невозможно в мире заслужить

Благодать деяньями своими.

В жажде справедливости о зле

Что твердить с отчаяньем и жаром! –

Ведь совсем недаром на земле

Все, что надо нам, дается даром.

Выйду, сном коротким освежен,

И пойду на дальние березы.

Родина моя, несмолкший звон,

Ветром осушаемые слезы.

Как с тобою песню мне допеть,

Как высокий голос твой дослушать,

На твоем просторе умереть,

Одинокой думы не нарушить?

Не боюсь ни жить, ни пропадать,

Мы с тобою оба одиноки.

Родина моя, больная мать,

Ни к чему загадывать нам сроки.

Или небосвод над нами пуст,

Чтоб была погибель нам случайна?

Родина моя, нелгущих уст

Словом заповеданная тайна.

1990

291

* * *

Как можно требовать от других

Того, что сам им не можешь дать?

Что же, давай выползай, мой стих,

Из того, без чего не видна звезда.

А звезда не видна без кромешной тьмы –

Разве от света отделишь свет? –

Где вы, страдавшие на земле умы,

Сердца, прочертившие в мире след?

О вас сказать бы – да слов не найти. О

себе подумать бы – да мыслей нет.

Снова белая яблоня стоит на пути,

Снова с розовой вишни слетает цвет.

Пробивается из лиловой грязи трава,

Огуречник шершавый запахи льет.

И такая над садом нежная синева,

Что ни час не важен, ни день, ни год.

Только теперь я понял в этой глуши,

Отчего блажен тот, кто духом нищ,

Когда все грехи, что я совершил,

Вошли в назём, как зола с пепелищ.

Наконец-то ни каяться я не хочу,

Ни лелеять в сердце к себе былому месть,

И впервые не страшно мне знать, что вручу

Господу душу такой, как есть.

1990

292

* * *

Позабытою песней встревожит мой слух,

И припомнятся мне поневоле

Ленкоранской акации розовый пух

И душистая пена магнолий.

У футбольного поля кусты щавеля,

Красно-бурые кистья соцветий;

И дорога в предгорья, которой, пыля,

Пробегают чумазые дети.

Оплетенные сеткой густые сады,

Лиловевшие сонными мальвами,

И аллея с бассейном зеленой воды,

И лигуструма желтое марево.

Все припомнится разом и разом уйдет

В новогодние сумерки сизые.

Я к окну подойду и увижу сквозь лед

Дом напротив и снег над карнизами.

И подумаю вдруг, молодея душой,

О себе без тоски и без горести,

Как о ком-то, всего лишь придуманном мной

Для еще не написанной повести.

1990

293

* * *

Час за часом, день за днем,

Год за годом, век за веком

Все, нам кажется, идем

Мы путем как будто неким.

Все-то мнится нам – вдали,

За иссякшей силой взгляда, –

Тем – спасение земли,

Этим – только тьма распада.

Хоть и знаем, вдаль спеша,

То, что всюду неизменно

В каждый миг несет душа

Их в себе одновременно.

Что не завтра – там, куда

Увлекает нас движенье,

Здесь, сегодня и всегда,

Нам даны они с рожденья.

Что пространства в мире нет,

Что и время преходяще,

Что грядущей жизни свет

В нашем светит настоящем.

1991

294

Д В А Г О Л О С А

– Из себя бы выбежать

Прогуляться в поле,

Чтоб, вернувшись, выдержать

Гнет суметь неволи.

– Это мне понятно! –

Только чем, коль выбежишь,

Ты себя обратно

Возвратиться вынудишь?

1991

295

* * *

Не заплачу и не затоскую

Оттого, что я умер уже.

Я тебя ни к кому не ревную,

Ни к единой на свете душе.

Ведь ни ревность, ни злоба, ни зависть,

Ни горючая страсть, ни тоска –

Не разбудят уснувшую завязь,

Не раскроют на ветке листка.

Лишь осыплются неумолимо,

Словно с крыл мотыльковых пыльца.

А любовь ни на что не делима –

Ей ни времени нет, ни конца.

1991

296

* * *

Лист бумаги увижу, и тянет к перу,

Но дыхание руку подводит.

И чем меньше стихи, записав, перевру,

Тем скорей они станут мне не ко двору, –

И умны, да не по сердцу вроде.

Словно дети, которых не любит отец,

Хоть и сам равнодушья стыдится.

Но нужна ль им любовь моя? Разве птенец,

Оперившись и в небо взлетев наконец,

В скорлупу бы хотел возвратиться?

1991

297

П Ь Я Н Ы Е С Т И Х И

Пить холодное вино по утрам

Полюбил я в эти зимние дни.

Хорошо сейчас живется котам,

В доме сыты и согреты они.

Плохо птицам в заметенном краю.

Ах, сорока, ах, синица, – увы! –

Я вина себе немного налью

Цвета тронутой морозом травы.

Отопью из тонкой рюмочки я,

Сам с собою разговор завяжу,

Что в ошейнике сыром бытия

На цепи на трансцендентной сижу.

Кислый привкус и любви, и беды,

Легкий жар в крови, берущий разбег.

Радость краткая семян череды,

Крыльев хлопанье, взметающих снег.

Серый кот в обнимку с серым котом,

Их мурлыканье печи в унисон.

И горит-сверкает сад за окном,

Нежной вьюгою укутан в виссон.

Много слов на свете, птиц и котов.

Осушу еще я рюмку до дна.

Чтоб добраться до основы основ

Никогда мне не хватало вина.

298

И на этот раз держал в голове

Мысль я тайно, что настал, дескать, срок.

Думал, справлюсь за неделю, за две –

Пью шестую, а от цели далек.

Ну, и ладно, ну, и пусть, и прости! –

Мир прекрасен тем, что, надо признать,

В нем не знаешь никогда, что найти,

Угадать не можешь, что потерять.

Сам собою он живет при себе, Спросит

что-нибудь – ответа не ждет, Прогудит

невнятно ветром в трубе, Воробьем

замерзшим с ветки вспорхнет,

Заблестит лучами в блеклом вине,

Побежит вперед, попятится вспять.

Ах, да, право, и зачем надо мне

Самому себя сейчас понимать!

Я ведь тоже жизнь живу при других,

Знать не зная ни концов, ни начал,

Даже то не зная, кто во мне стих

За стихом, пока я пил, сочинял.

Но, однако, вот он я, вот они, Вот

коты, вот снегири за окном, Вот

вино, а впрочем, нет, извини,

За вином мне надо вновь в гастроном.

1981; 1991

299

* * *

Понапрасну, без смысла и цели,

Ты меняешь и это и то.

Льются дни, убегают недели,

Утекают, как сквозь решето.

Что ж останется в мутном осадке,

Что блеснет самородком на дне,

Если все, что имел, без оглядки

Растворяешь ты в мертвой воде?

Ничего! Только бурая пена,

Только память потери в руке,

Только сердце, стучащее мерно

На соленом, как соль, сквозняке.

Так ответь: много ль надо усилий,

Чтоб отдать первородство свое? –

Ты ведь тоже был сыном России,

Плоть от плоти и крови ее!

Чем же стало наследство негоже,

Что облаял его ты, как пес?

Что нашел ты родней и дороже

И любви материнской, и слез?

Ладно, ладно! Не стоит, не стоит!

Ни себя не вини, ни ее!

Где-нибудь кто-нибудь успокоит

Одинокое сердце твое.

300

Но ее одиночество – тише! –

Не тревожь и не бейся спьяна! –

Пусть и плач из-за двери услышишь,

Но дверей не откроет она!..

1982; 1991

301

Н Е В О Л Ь Н Ы Е М Ы С Л И

Опять от невольных мыслей

Я долго не мог забыться.

Казалось мне: мыши точат

Подгнившие половицы.

И шорохи дум подпольных,

Царапанье, скрежетанье

Мое доводили сердце

До страстного содроганья.

Глядел я в свое былое,

Но все, что мне было видно,

Казалось ужасно – или,

По меньшей мере, постыдно.

Но было еще ужасней

Мне знать, что оно таится

Во мне – ну, а значит, может

Не раз еще повториться.

И так, пока не забылся,

Блуждал я во мраке мутном.

Но те же явились мысли,

Едва я очнулся утром.

Я думал: Творец, зачем же

Так много даров прекрасных

Ты дал мне, хоть знал, что все их

Я сам расточу напрасно!

302

Зачем Ты своим дыханьем

Вдохнул в мое тело душу,

Хоть знал, что Твои заветы

Я тысячи раз нарушу!

Зачем же и этой ночью Меня от

бесславной смерти Сберег Ты,

хоть знал, что вновь я И вновь

согрешу на свете!

Что даже когда взываю

К Тебе я в смиренье ныне,

Не можешь Ты сам не ведать,

Что паче оно гордыни!

Что все мое суесловье –

Не боле, чем прах распада!

И встал я, и хмуро вышел

В апрельскую сырость сада.

Какое сырое утро!

Бессолнечный свет над садом

Спокоен и желт. На грядках

Капустная спит рассада.

Цветущий спит огуречник.

И даже ветер гулящий

Забился, устав бродяжить,

В межи травяную чащу.

Сейчас и он не тревожит

Крапивы и молочая.

И вся земля пребывает

В покое необычайном.

Лежит, стряхнуть не желая

Ночного оцепененья.

303

И только с ветвей по капле

За каплей текут мгновенья.

Скользят по коре шершавой

И падают неуклонно

В рассветную чашу сада,

Где время копится сонно.

Чего ж ты томишься, сердце?

Смотри, как земля красива,

Как розовы ветви вишни,

Как груша черна и слива.

Давай я свой след оставлю

На вскопанном черноземе.

Малина спит и крыжовник,

Еще не проснулись в доме.

Еще ожиданье в мире,

Еще новый день неведом.

И только кот и собака

Ходят за мною следом.

То отбегут к ограде,

То снова трутся о брюки,

Восторженно тычась носами

В колени мои и руки.

Как бы разбудить стараясь

В душе моей чувство долга:

Ну, что ж ты нас не погладишь?

Мы так тебя ждали долго!..

Какое сырое утро!

Бессолнечный свет над садом

304

Спокоен и желт. На грядках

Ночная лежит прохлада.

Еще не слыхать с березы

Скворца торопливой песни.

И только кот и собака

Со мною бодрствуют вместе.

Мелькают стремглав по саду,

В восторженной пляшут дрожи.

Уверены, что их радость

И я разделяю тоже.

Я глажу, любя, их спины,

Любя, их треплю за морды.

И вдруг хохочу невольно

Над пылом мечтаний гордых.

А что как и нас Создатель На

самом-то любит деле Совсем

и без дальней мысли, Совсем

и без близкой цели!

Царит тишина в округе.

Спят люди и спят растенья.

И только с ветвей по капле

За каплей текут мгновенья.

Да я, разодрав рубаху,

Штаны промочив до колена,

С котом моим и собакой

Играю самозабвенно.

То спрячусь за куст сирени,

То вновь подзову их свистом.

И мчатся они за мною,

По травам скользя росистым.

305

А я смотрю на деревья,

На эти сырые дали,

Где вволю хватает места

И радости, и печали.

Где места хватает вволю

Для горести и веселья

В пасхальное это утро,

В апрельский день воскресенья.

1991

306

* * *

Ты спроси, тебе отвечу,

Пусть ответ и не хорош,

Я одно тебе замечу:

Не во всякой правде ложь.

То есть, может, и во всякой,

Только это все равно,

Раз любой ответ двоякий

Значит в сущности одно.

Простота – еще не ясность,

Тьма – еще не глубина,

В разделеньи сопричастность

Лишь сильней обнажена.

Даже нет и да едины,

Когда мы их говорим,

Как паук и паутины

Сетка, сотканная им.

1991

307

* * *

Нет никого, кто мог

Помочь бы в этот час.

Неужто даже Бог

Совсем покинул нас?

И не к кому вовне

Взывать сейчас с мольбой?

И мы наедине

Оставлены с собой?

Неужто может быть,

Чтоб Тот, Кто так любил,

Не захотев судить,

Простил нас и забыл?..

1991

308

* * *

Дай мне гнева и любви...

Я все просил то гнева, то любви,

Я все молил о помощи Господней,

Дабы мой мир, родившийся в крови,

Когда-нибудь омыл ее с ладоней.

И в липких находясь его руках,

Такой же, как и он, пустой и грешный,

Свой ужас заклинал я впопыхах

И страхи заговаривал поспешно.

Я говорил: как ни печально жить,

Но и во тьме есть проблески сиянья,

Что, может быть, смогу я искупить

Грех соучастья болью состраданья;

Я говорил о листьях и траве,

О красоте редеющего сада.

О птичьих стаях в мокрой синеве, –

Но здесь об этом повторять не надо...

1991

309

* * *

Слева сосны, а справа кладбище,

Хвоя падает на траву.

Я на свете пожить был бы рад еще,

Да, быть может, и поживу.

Поживу еще, мысль додумаю,

Что назвать пока не могу.

В старость старую юность юную,

Как сумею, поберегу.

Вечер полон осенней сырости,

Электричка гудит во мгле.

Дай по милости, Господи, милости

Уходящей во тьму земле.

Все едино и все единственно.

За оградой кресты могил.

«Я есмь Жизнь, Я есмь Путь и Истина!» –

Сам когда-то Ты говорил.

И я верую, Боже, верую, –

Укрепи ж меня, просвети! –

Что еще сквозь распад и скверну я

Из себя смогу прорасти.

Как весною трава-муравушка,

Перетлевший прах отряхнув,

Сам себя потихоньку за ушко

Да на солнышко потянув.

310

Оттого б и хотел жизнь долгую,

Хоть и малой не заслужил,

Что теперь лишь понял, как многое

Переживши – не пережил.

Ибо знаю душой отныне я,

Что по воле Твоей готов

В миг любой уже без уныния

Отойти от земных даров.

От пространств этих сине-пепельных,

Где закат еще не погас.

От всего их великолепия,

Так любимого мной сейчас.

1991

311

* * *

Чем с тобою сейчас поделиться?

Этой ночью осенней – один –

Я смотрю в темноту, где таится

Сорок прожитых с лишним годин.

Нет, они меня не испугают,

Как бы им ни хотелось, – сейчас

Все о прошлом легко забывают,

Словно в прошлом и не было нас.

Нет, иное в сгустившемся мраке

И томит, и печалит опять,

Что, как вора вой старой собаки,

Ночь не в силах рассвет отогнать.

И придет новый день – и предложит

Жизни жить – и, в себе не вольна,

От стесненья и страха не сможет

Ничего с ним поделать она.

1991

312

* * *

Слышу я, что охвачены мы распадом –

Каждый в отдельности и вся страна,

Что приближаются, что – вот! – уже рядом

Апокалипсические времена.

Но что же здесь нового? Еще с грехопаденья,

Надо полагать, они приближаются к нам,

Ничуть не мешая прозреньям и заблужденьям

Героев и злодеев житейских драм.

Да ведь тем и прекрасен мир сущий,

Что для каждого едины в нем вечность и миг,

Что даже Страшный Суд, все человечество ждущий,

Ничего не отменяет ни для мертвых, ни для живых!

1991

313

* * *

И. Ф.

Я люблю тебя! – еще не веря,

Я сказал. Но разве мог я знать,

Что от этих слов замкнется время

И с натугой повернется вспять!

Разве мог я знать, что вечность мерит

Не рассудок, а слепая страсть, Что

беремся сами мы за бремя, Под

которым гнуться нам и пасть!

Что опять из бытия двойного

Прорастет минувшее – и снова

Зашумит из корня одного

Сад земной, кренясь многоголово;

Что стократ нам возвращает слово

То, что сами вложим мы в него!

1991

314

* * *

Птичий свист не тревожит пространство,

Нет на кладбище ни деревца.

Только бабочка с нежным упрямством

Все кружит и кружит у лица.

Близко так, что касается кожи Ее

крылышек тонкий атлас. Словно

хочет открыть и не может Мне

какую-то тайну о нас.

1991

315

П Р О Щ А Н И Е С Я Л Т О Й

В окне ресторан «Ореанда»

И в море пустом пароход...

Но лучше об этом не надо,

Не тот нынче месяц и год.

Что толку по давнему следу

Вторично прокладывать путь.

Я завтра отсюда уеду

И не пожалею ничуть.

И не пожалею нимало,

Что видеть не буду уже

Ни флаг на шесте у причала,

Ни чаек в крутом вираже.

Ни даже весеннего моря

Покрытую гребнями даль,

Ни даже кой-где по предгорьям,

Как прежде, цветущий миндаль.

За утренней дымкой тумана,

Что зябко дрожит на пути,

Минувших любви и обмана

Прозревшей душе не найти.

Ушедшее невозвратимо,

Я лучше о нем промолчу.

Мне видеть не надобно Крыма,

Чтоб знать о нем все, что хочу.

1991

316

* * *

Встретились, сидели, говорили,

Водку пили, разошлись опять.

Каждого по-своему любили,

Хоть не успевали понимать.

Только разве в пониманье дело?

Кто придумал, что понять – простить?

Жизнь устала и не захотела

Ни о чем ни плакать, ни просить.

Разве что еще не перестала

Иногда, как в давние года,

Так дрожать под зябким одеялом,

Как дрожат под током провода.

1991

317

* * *

Много лет я не вижу деревья, что я посадил,

Эти яблони, груши и сливы, что я поливал вечерами.

Без меня зацветают они торопливо и буйно, из сил

Выбиваясь, – без меня отягченно сникают,

покрывшись плодами.

Без меня, перезрев, их плоды опадают в траву,

Без меня, без меня тянут сок их густеющий осы и пчелы.

И уже никогда, никогда в том саду не сорву

С ветки яблока красного я, желтой груши

и сливы лиловой.

Ну и что ж! И пускай! Я ли стану на это пенять?

Мир настолько богат, что ему не нужны повторенья! –

Двух плодов одинаковых нету, двух лиц, –

не пора ли принять

Эту муку, как счастье со-творчества и со-творенья!

Хорошо! Хорошо, что просторна земная судьба.

Хорошо, хорошо, хорошо, что легко разместить в ней

Столько прожитых жизней и столько различных себя,

Сколько звезд в небесах,

сколько в роще березовой листьев.

Ниоткуда уйти невозможно! Мы – всюду,

где были хоть раз!

Каждый миг, словно семя,

скрывает в глуби своей вечность.

Сколько мужества надо, чтоб знать, что я жив посейчас

И в былом, – о, какие отвага нужны и беспечность.

318

Но я чувствую их! Я живу, продолжая расти,

Облетая, как сад, и опять вызревая плодами.

Сколько надо смиренья, о, сколько любви, чтоб снести

Мысль, что в нашем грядущем нас всех

ожидаем мы сами!

О, жена моя нежная! О, дорогие друзья:

Коля, Витя и Боря, и Гена, и все, кого не называю,

Не пространство и время наш дом! Это, слышите? я

Вам сейчас говорю и восторженных слез не стираю!

Это я говорю вам на кухне, где бродит сквозняк,

Одиноко проснувшись задолго еще до рассвета,

Ибо так я устроен, и так ощущаю, и так

Лишь могу говорить – даже не получая ответа!..

1991

319

* * *

И. Ф.

Снова лязганье стали во мгле

Стало лучшею песней для слуха!

Бой не в небе и не на земле,

Он в таинственной области духа!

Ибо, если нам выпадет пасть,

Только в этом падем мы сраженье,

Где рассудок, с душою борясь,

Побеждает, терпя пораженье.

И, сходя от восторга с ума,

Бормоча мне блаженные речи,

Рвутся в грудь мне деревья, дома,

Чтоб от мысли уйти человечьей.

Веря вновь, что уже не предам

Я ни их, ни всего мирозданья,

Как когда-то в Эдеме Адам,

Прикоснувшийся к древу познанья.

1991

320

* * *

Ничего не надо, кроме, может,

Тихого спокойствия в душе,

Чтобы, жизнь минувшую итожа,

О небывшем не вздыхать уже.

Мой ли с миром путь не одинаков!

Чем же всех других виновней я? –

Боже, Боже звезд и хлебных злаков,

Пощади меня и муравья.

Пощади меня и эту в поле

Чистую без тени синеву.

Дай мне без уныния и боли

Видеть то, что вижу наяву.

Или дай забыться мне во мраке,

Кануть в ночь без слова и огня,

Чтоб, как спящих хриплые собаки,

Сны земли не мучили меня.

1992

321

П Е Т Р У Р Е Й Н Г А Р Д Т У - Н И К У Л И Н У

Ты прости, что тебя растревожу я, –

В этом каждый из нас виноват,

Это мы – с попущения Божия –

Нашу родину ввергли в разлад.

Это мы ее предали, роздали,

Оболгали на все голоса.

Сколько ж лет над столицею звездные

Я не вижу уже небеса!

Ни Большой и ни Малой Медведицы

В этот чад не пробьются лучи.

Лишь с Кремля, как поклеп на них, светятся

Их подобия в адской ночи.

Воспаленно мерцают из темени,

Льют за бликом пылающий блик,

Словно знаки бесовского времени,

Заклеймившего родины лик!

Утро новое встанет насупленно,

Закрывая лицо от стыда,

Чтоб не видеть все то, что погублено

И тобою, и мной навсегда.

Навсегда? Замолчи! – сам себе твержу,

Но, увы, замолчать не могу.

Так мы все тут крушили без удержу,

Как не снилось, пожалуй, врагу.

322

А друзей у нас в мире и не было.

Мы и сами себе не друзья!

Быль грядущего старою небылью

Ни изжить, ни исправить нельзя.

Можно только смотреть немигающе,

Горьких слез не стирая со щек,

На последние блики пожарища,

На золу, что дымится еще...

1992

323

* * *

Декабрь, а как апрель!

Зима, а как весна!

И мыслей канитель

Совсем лишает сна.

О чем же? Да о том,

О том, о том опять,

О том же об одном –

И невозможно спать.

И горяча постель,

И ты, о сне забыв,

Все слышишь, как капель

Грохочет об отлив;

Как вздрагивает жесть,

Как стекла дребезжат;

Как в жадной жажде жить

Ночной стенает сад;

И тянется к окну –

Душе твоей навстречь,

Твердя взахлеб одну,

Одну и ту же речь.

О чем же? Да опять О

том же об одном,

Поскольку вовсе знать

Не хочет об ином,

324

Как прежде, как тогда,

Тогда, тогда, тогда,

В те давние года,

Которых – Боже! ах!

Избавь меня от мук! –

Ни удержать в руках,

Ни выпустить из рук!

1991–1992

325

К Р Ы М

Синее небо, лиловое море, Серая

галька с потеками соли, Лозы,

сплетенные в грубом узоре,

Снова припомнились мне поневоле.

Все же для русского сердца, признаюсь,

Странно родны эти дальние дали,

Чайки стремительной тень вырезная,

Грохот лебедки на близком причале.

Нет, не о неге я теплого рая,

Не о цветущих магнолиях парка,

Не о закате, что, нежно сгорая,

Встал над водою, как пестрая арка.

Нет, не о ночи, пробитой, как сито,

Золотом звезд, не о блеске рассвета,

Не о беспечности той, что сокрыта

В каждом мгновении южного лета.

Все это тысячу раз воспевали –

Горы и небо, и пену прибоя.

Нет, я о том, что мы их потеряли,

Сами отдали без всякого боя.

Что же ты, Миних, не встанешь из гроба,

Что ж ты, Потемкин, горящей глазницей

Не обернешься к нам, гневаясь, чтобы

Пламя стыда опалило нам лица!

326

Где ж вы, Нахимов, Корнилов, Тотлебен,

Где ж ты, Истомин! – восстаньте из праха.

Нету ни Крыма, ни моря, ни неба –

Нет ничего, кроме жалкого страха!

Заняты внуки иными делами,

В правнуках нет ни любви и ни силы.

Господи Боже мой! что ж это с нами,

Что ж сотворили мы с родиной милой!

И понапрасну я к предкам взываю.

Некому взять их оружие в руки,

Некому больше от края до краю

Снова пройти сквозь страданья и муки.

Армий победных не встанут солдаты,

Нет, неподъемен им гнет отвращенья

К слабым потомкам... Позор нам – расплата!

Предали их мы – и нет нам прощенья!

Пить нам теперь чашу Божьего гнева,

Желчью давиться до смертного пота,

Слушая скрежет иудина древа –

Мачты последней Российского флота!..

1992

327

Н А К А Н У Н Е П А Р А Д А

(У п а м я т н и к а П у ш к и н у)

И разные стояли люди,

И наблюдали сотни глаз,

Как зачехленные орудья,

Качаясь, плыли мимо нас.

Как вырастали в мраке тайны,

Как стадо мамонтов сопя,

Самоуверенные танки,

Тремя глазницами слепя.

Как в бликах мертвенного света,

Не зная ни добра ни зла,

Изящно двигались ракеты,

По-рыбьи вытянув тела.

Как проходили ряд за рядом

Машины, полные солдат, –

Как ты, и я, и все, кто рядом,

Мы в этот миг дышали в лад.

Как мы смотрели в сумрак стылый,

До боли стиснув кулаки,

Когда со сдержанною силой

Пред нами двигались полки.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Так я писал тому уж боле

Лет двадцати. Но понял вдруг,

328

Что прославляю поневоле

Коммунистический недуг.

Весь бред интернационала,

Души растлившейся грехи! –

И омерзительно мне стало:

Я эти выбросил стихи.

Но вот сегодня на рассвете

Открыл глаза и в тот же миг

Нежданно вспомнил строки эти

И вновь записываю их.

Нет, не в порыве жалкой лести

Они мной были сложены. Я

пел о доблести и чести

Моей любви, моей страны.

Я пел о прежней громкой славе –

И были помыслы чисты! –

Стараясь сквозь гримасы яви

Прозреть бессмертные черты.

И ныне, ставя к старым строфам

Строфу за новою строфой,

К Америкам или Европам

Я обращаю голос свой.

Да, вы сейчас нам не грозите, –

Но с похвалою на устах

Вы к нам по-прежнему таите

Все те же ненависть и страх.

Я знаю цену вашим дружбам

И миротворческим словам.

О, как – бессильным и недужным! –

Вы аплодируете нам.

О, как сияют ваши лица,

Как размягчаются черты,

329

Когда сползаем мы к границам

Времен Ивана Калиты.

Когда Россию рвут на части,

Как штуку красного сукна,

Народы, кои в час несчастья

Спасла от гибели она.

За веком век, за сыном сына

Она за них бросала в бой!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Еще застонет Украина

Под католической пятой.

Среди удушливого дыма,

Под грохот польских батарей –

Лазурь захваченного Крыма

Еще предстанет перед ней.

Еще балтийские народы

Свой перед Русью вспомнят долг,

Когда раздавит их свободы

Тевтонца кованый сапог.

Еще с вождей грузинских чары

Слетят, как ржавые листы,

Когда обрушат янычары

С церквей поруганных кресты.

Да, долгих семь десятилетий

Мы все несли проклятья груз.

Так что ж на брезжущем рассвете

Вы рвете нити кровных уз?

Как будто бы безгрешны сами,

На нас одних взвалили грех!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

330

Иль тем виновны мы пред вами,

Что пострадали больше всех?

Иль, может быть, в азарте мнится

Вам всем, что из небытия

Уже вовек не возродится,

Не встанет родина моя?

Напрасны эти обольщенья!

Распад, сумятицу, разброд,

И нищету, и униженья –

Все русский вынесет народ.

Я говорю кавказским звездам,

Я говорю якутским льдам,

Что снова – рано или поздно! –

Но мы еще вернемся к вам.

Не в ярости, не мести ради,

А лишь на ваш призывный глас,

Ибо не в силе Бог, а в правде,

А правда Божия у нас!

И что мечтания Китая, Европ,

Америк ли возня, – Когда

воскреснет Русь Святая, Как

птица Феникс из огня.

Все будет так, а не иначе.

Мы вновь пойдем, коль грянет срок,

На Запад умственный – и алчный,

Жестокий, женственный Восток.

Снесем все беды, как сносили,

Единым пламенем горя,

За нашу веру, за Россию

И православного царя!..

1967; 1992

331

* * *

Не оттого, что глаза заблестели,

А оттого, что блестящи они,

Словно игрушки на праздничной ели,

Словно гирлянд новогодних огни,

Я вдруг подумал – о чем я подумал? – Да,

я подумал, что жизнь или смерть, Страх

и беспечность, раздумье и удаль – Как

ни торопят, а нам не успеть;

Нам не успеть... все, что мы говорили,

Все, что сказать не сумели тогда,

Сами, увы, расставаясь, забыли,

Чтобы припомнить, – но через года;

Через... ах, сколько их минуло в спешке!

Сколько раздавлено, как скорлупа

В фольгу завернутых грецких орешков, –

Юность, о как же была ты глупа;

Как же глупа, мня, что радость искупит

С нежною болью закушенный рот

В алой помаде; что память притупит

Муку твою и в муку перетрет,

Словно бы пестиком в кованой ступе

Ядра орехов, – и лишь в свой черед

Тем утешаюсь я, что наперед

Знаю, что зрелость тебе не уступит

332

В глупости давней, – а время наступит:

Старость и вовсе тебя превзойдет!..

Так превзойдет, что покажется мудрой

Глупость твоя – обойми ж меня вновь

Всей своей ветреной, ласковой, хмурой

Страстью пронзительной, словно любовь!

Так захлестни же, хотя б на мгновенье,

Так ослепи ж меня ярким зрачком,

Чтобы, к себе не скрывая презренья,

Злой, обессиленный – в недоуменьи,

Снова к твоим припадая коленям,

Пел я и плакал, не зная о чем!..

1992

333

* * *

Вишня на склоне июньского дня,

Нежного клевера сонный трилистник.

Радуюсь я: они лучше меня!

Равенства требует только завистник.

Я ж не завидую ни соловью,

Ни золотому спокойствию сада.

Разве стесняет свободу мою

Сбитая мною из теса ограда?

Нет, не стесняет! Я к птицам в родство

Не набиваюсь. И так в этот вечер Мне

хорошо под густою листвой Яблонь,

вздымающих пышные плечи.

Всем нам даны и призванье и труд:

И соловью, и цветам, и деревьям;

Солнцу и звездам, что скоро взойдут

На небосводе и юном, и древнем.

Нет одиночества в мире живом,

Если несешь с ним единую ношу

Песней весенней, осенним плодом,

Лётом семян в ледяную порошу.

Новым побегом взойти ли в золе,

Стать ли золою, питающей корни:

Бог в небесах, государь на земле –

Мир и в домах, и в обителях горних.

334

Только один есть у каждого путь,

Всё остальное – окольные тропы.

Да не дозволит на них мне свернуть

Доброго дела спасительный опыт.

Да уведет от пустой суеты,

Воли не дав непомерной гордыне.

О да вовеки минуй меня ты,

Ревность к отцу, недостойная в сыне.

Вот и закатное льется вино

В ночи узорной горящую чашу.

В каждом мгновении жизни дано

Нам охватить всю вселенную нашу.

Что тут прибавить и что тут отнять!

Без старшинства невозможно и братство.

Лишь полнота нищеты нам понять

И позволяет ущербность богатства.

Все есть у вишни и у соловья,

Все есть у ветра и дальней зарницы.

Лучше меня они: радуюсь я!

Есть мне пред кем в восхищенье склониться.

Есть и молчать, и сказать мне о ком

С тихой улыбкой любви неслучайной

Словом, на землю упавшим легко,

В небо растущей безмолвною тайной.

1992

335

* * *

Время сплошных неудач,

В жизни и на сердце смута.

Ветер, промчавшийся вскачь,

Мне не догнать почему-то.

Я ведь ничуть не устал,

Что ж это, право, со мною,

Что ж я совсем перестал

В небо смотреть голубое.

Помню: вчера лишь смотрел,

Видел, как солнце садится.

Помню: вчера лишь свистел

Вслед улетающим птицам.

Под ноги нынче гляжу,

Голову вскинуть нет мочи.

Мокрым асфальтом брожу,

Листья топчу у обочин.

Глух городской листопад,

Осень глухая недужна.

Все, чему прежде был рад,

Вдруг оказалось не нужно.

Что же мне нужно теперь,

Что ж я ищу мостовою!

Есть не одна еще дверь,

Что распахнут предо мною.

Есть не один еще друг,

336

Что улыбнется при встрече.

Десять найду я подруг,

Чтоб провести этот вечер!..

Время сплошных неудач…

1993

337

* * *

В. Дронникову

С чего начать? Начну с конца,

С земли, раскисшей под ногами,

С креста железного, с лица

Отца, склонившегося к яме.

Да, я запомнил навсегда,

Хоть никогда мне не приснится,

Как эта желтая вода

В следы оплывшие струится.

И до сих пор нейдет из глаз

Мельканье комьев торопливых

И луч, что вспыхнул и погас,

Последним светом озарив их.

Потом здесь вырастет трава,

Сплетаясь в заросли глухие.

Потом отыщутся слова

Такие же, как все другие.

Я много раз их повторю –

И обточу, и обкатаю.

Я сам в себе заговорю

То, что услышать не желаю.

Заговорю, как детский страх,

Как тайный стыд, чтоб понемногу

Оно осыпалось, как прах,

Как пыль, осело на дорогу.

338

Дорогу, что ведет меня

С той прямотой необычайной

День изо дня, день изо дня

На встречу с матерью печальной.

1993

339

* * *

Начинаю словно об одном,

А кончаю чем-нибудь другим. Вот

опять я вижу этот дом, Странные

скульптуры перед ним.

Девушка с винтовкою в руке,

Юноша с отбойным молотком.

Дай мне, моя Родина, в тоске

Выплакать все слезы о былом.

Дай мне вынесть новую беду,

Не одну, пожалуй, не одну!

Я сейчас на Обуха сойду,

В Троицкую лавку загляну.

Дамаскина книгу я куплю,

Отрывной куплю я календарь.

Боже, Боже, я тебя люблю,

Может быть, острее в эту хмарь.

В эту склизь январскую и муть,

В этом зле, попущенном Тобой,

В грудь пытаясь воздух протолкнуть

От бензина грязно-голубой;

Выхлопными газами дыша,

Посреди истерзанной страны,

Неумело высказать спеша

Покаянья слово и вины.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

340

Это я, никчемный и пустой,

Может быть, последний из людей,

На московской грязной мостовой

Вопию о милости Твоей,

Словно опасаясь не успеть

Все провалы вычистить души,

Боже, я готов бы умереть –

Лишь бы только больше не грешить.

Лишь бы только снова этот край

Прадедов, и дедов, и отцов

Стал – не раем – здесь не нужен рай! –

Колыбелью для его жильцов.

1993

341

* * *

Я повторяю вновь –

Горька моя судьба:

Слаба моя любовь

И ненависть слаба.

И чувства, и ума

Во мне лишь тени тень.

Как нищему сума,

Безрадостен мне день.

Как узнику тюрьма,

Безрадостна мне ночь.

Душа себя сама

Не может превозмочь.

Я в сытости не сыт

И в пьянстве я не пьян.

И только едкий стыд

Мне полной мерой дан.

1992

342

* * *

Солнца шар раскаленный

Блещет в небе, исполненный мощи,

Над еще не зеленой,

Но еще зеленеющей рощей.

Жар, с деревьев срываясь,

Всходит паром над каждою лужей.

Но бутоны, взрываясь,

Не огнем опаляют, а стужей.

И в восторге озноба,

Что в крови запевает победно,

И бессилье, и злоба,

И тоска исчезают бесследно.

1993

343

* * *

Засыпаю, крепко сплю, и снится,

Что я сплю у вечности в руке

И поет мне звонкая синица

На своем синичьем языке;

Словно бы внушить пытаясь песней,

Повторяя простенький напев,

Что не будет смерти, что воскресли

Мы, еще родиться не успев.

1993

344

* * *

Не о вечном!.. О вечном успеется.

Я о суетном, только о нем,

Что, как дождик, струится и сеется,

Застилая собой окоем.

Я о нем, о бормочущем жалобно,

Тихо ноющем день изо дня,

Словно что-то мучительно надобно

Ему в каждый мой миг от меня,

Словно просит оно, слезно жалуясь,

Чтоб погладил, прижавши к лицу,

Я его, как ребенка, что, балуясь,

Вдруг упал, потянувшись к отцу...

1994

345

* * *

Колышется сердца заброшенный пруд,

Темнеют коряги на илистом дне,

Столбами вокруг испаренья встают

И вновь оседают на мертвой воде.

Не пьют ее звери и птицы не пьют!

Лишь змеи порою к воде приползут

И долго, в клубки перевиты,

Безгубыми ртами по капле сосут

За каплей раствор ядовитый.

Лишь черные раки, клешнями стуча,

Всплывут на раздувшемся трупе.

...И вновь все замрет! – разве что сгоряча

Вдоль берега леший пройдет, гогоча,

Иль пьяная ведьма, монистом бренча,

За зельем примчится на ступе.

1994

346

О Ц В Е Т А Х

О цветах и опять о цветах,

И опять о цветах среди луга,

И еще о цветах – впопыхах –

И не слыша, и слыша друг друга.

Все о них, наклонившихся к нам,

Все о них, уходящих далече,

Не внимая отдельным словам,

А сливаясь, подобно волнам,

В торопливом течении речи.

Все о них, все о них, все о них,

Об узоре резных лепестков их:

Бледно-розовых и голубых,

Ярко-желтых и густо-лиловых.

Все о них, нам ласкающих взор

От рождения и до кончины,

Ибо только они до сих пор

На земле и остались невинны.

1994

347

* * *

И в эту ночь почти не спавши,

Встречая мутную зарю,

К стеклу оконному припавши,

Я сам с собою говорю

О том, что жизнь моя постыла,

Что в никуда никчемен путь,

Что даже близкая могила

Уже не радует ничуть,

Что давят мысли, словно гири,

Что я от слов своих устал,

И пусто так, как будто в мире

Христос вовек не воскресал.

1994

348

* * *

Звонко пелось, беспечно дышалось,

Городил я немыслимый вздор!

Нынче легкости той не осталось.

Это старость уже, не усталость,

Как напрасно я мнил до сих пор,

Как мгновенье назад мне казалось.

Ну, и пусть! И о чем разговор! –

Мало ли что кому обещалось.

Не вступать же в бессмысленный спор

С биографией собственной. Жалость

К ней не мучит меня. Ведь она –

Беззастенчива и неверна,

То ли с дурости, то ли спьяна,

Сумасбродною страстью полна,

Мне когда-то сама навязалась.

1994

349

* * *

Мне бы от злобы уйти,

Мне б раздраженье умерить.

Господи Боже, прости,

Дай полюбить и поверить.

Дай мне унынье стряхнуть,

Выйти из тьмы одичанья.

Дай мне осилить мой путь

Вплоть до его окончанья.

1995

350

* * *

Е. Чернову

Что я не видел и где я не был?

Что мне осталось еще сказать?

Под этим низким, под русским небом

Мне так не хочется умирать.

Мне так не хочется в эту землю,

В суглинка сдавленные пласты,

Где деды-прадеды мои дремлют,

Не в силах выйти из немоты.

Нет, немота меня не пугает,

Земли родимой не страшен гнет,

А страшно то, что не истлевает

В ней все, что мучит меня и жжет;

Что сквозь прикрытые смертью вежды

Острей и пристальней я взгляну

На жизнь былую, но без надежды

Хотя б одну искупить вину;

Что я увижу до жути ясно,

О, как могла бы быть хороша

Моя измученная напрасно,

Моя страдающая душа;

Что не восстанут для новой битвы,

Дабы спасти ее, дух и плоть;

Что даже робкой ее молитвы

Не станет слушать уже Господь.

1995

351

* * *

Снег в саду синей, чем молоко,

Розовато-мокры ветви вишен.

Сер восток, но запад – высоко –

Словно огневым узором вышит.

Запах талых почек и воды,

Лужи, подмерзающие к ночи.

За день не свершенные труды

Тяготят сейчас меня не очень.

Может быть, не стоило бы мне

Этой беззаботною печалью

Утешать себя, но по весне

Как бы легче тяжесть за плечами:

Тяжесть бед минувших, тяжесть лет,

Что, подъемля взгляд к небесной шири,

Где играет в переливах свет,

Можно вновь подумать – будто нет

Ничего законченного в мире.

1995

352

* * *

Все, что можно, и все, что нельзя,

Все, что ложно, и все, что не ложно,

С твоих слов я запомнил, скользя

Над провалом судьбы невозможной.

Это ты напевала мне, мать, Песни

душные жизни дремучей, Песни

мира, где не благодать, Песни мира,

в котором скрывать Нож в кармане

я с детства приучен.

Это ты от рожденья во мне

И беспечность, и гордость, и ярость,

И смиренье, и злобу, и жалость

Затянула узлом – я вполне

Не распутал его и под старость.

Я вполне его не развязал,

Хоть изрядно в зубах измочалил.

Все мрачнее смотрю я в глаза

Одиноких кошмаров ночами.

Нет, они не пугают меня,

Отступая от первого взмаха.

Никогда ни за что не виня,

Ты меня отучила от страха.

Подворотен промозглая тьма,

Переулков крутые изгибы.

Гроз бездомных глухие грома,

Дней безлюбых кровавые глыбы.

353

Я ль им должен? Они ль мне должны?

Но на горечи их забродила

Эта брага, которой пьяны

Необъятные дали страны,

Те просторы, где погребены

Наши прежние удаль и сила.

Никому бы о том не сказать,

Никогда бы об этом не слышать.

Над твоею могилою, мать,

Поднимаются травы все выше.

Нежный клевер, цикория синь,

Свет ромашек и кашка живая...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Это я! Твой единственный сын,

Твоя плоть, твоя кровь горевая.

Я с ума не сошел, и душой

Я не болен, хоть ноет порою.

Мне бывает еще хорошо

Предвечернею тихой порою.

Я еще не бегу от труда,

Я покуда способен к безделью,

Хоть быстрей и быстрее года

Все текут сквозь меня, как вода

Сквозь песок над твоей колыбелью.

Я не часто склоняюсь над ней,

Мне, чтоб помнить, не надобно видеть.

Что б ни сделал в сумятице дней,

Мне тебя все равно не обидеть.

Холм заросшей бурьяном земли,

Пыль по звездам, крестам и оградам...

Жизнь со мной, а как будто вдали,

Смерть вдали, а как будто бы рядом.

354

Ну и пусть! Я себя не кляну.

Я смотрю на себя безнадежно.

Пред тобой и собою вину

За отца, за сестру, за жену, За

лежащую в прахе страну

Искупать мне, наверное, поздно.

Разве что и осталось стоять

На кладбище великой державы,

Разве что и осталось внимать,

Как поют твоим голосом, мать,

Нам родные могильные травы.

Как им вторят со смертных полей,

Нас утешить пытаясь скорей,

Все о жизни твоей и моей,

Ни единому слову не веря,

В ожиданье осенних дождей,

Легкий мятлик, тяжелый кипрей,

Василек, подорожник, пырей

Да осота шершавые перья.

1994–1995

355

* * *

Время не может, увы, ничему научить,

Если б могло, то давно бы уже научило.

Вот среди сосен закатные гаснут лучи,

Тьма подступает и стужей из тьмы засквозило.

Что ж я стою на ветру, что ж пытаюсь облечь

Мысль свою в слово, как будто бы в слове есть сила!..

Вечность родная не может души уберечь,

Если б могла, то и в мир бы ее не пустила.

1995

356

* * *

Вспомнил вечером я тебя,

А потом ты приснилась мне.

Я проснулся, уже не любя,

И увидел луну в окне.

Я увидел луну в окне,

Медный диск ее был щербат.

И почувствовал вдруг, что мне

Все равно, кто был виноват.

Все равно, кто был виноват,

Все равно, кто будет теперь.

И дышал за окошком сад,

Как большой неуклюжий зверь.

Но огромность мира вовне,

В исполинский вздымаясь рост,

Вся вмещалась сейчас во мне –

От намокшей травы до звезд.

И, беспечно-отрешена, Надо

мною душа вилась, Словно

кончилась жизнь одна, А

другая не началась.

1995

357

* * *

Никто не лучше никого,

А сам я хуже всех.

И так уже среди снегов

Дом утонул, а все его

Густой заносит снег.

Заносит снег невзрачный дом,

Заносит голый сад,

Заносит все, что мой кругом

Хотел бы видеть взгляд;

Что мой хотел бы видеть взгляд,

Что жадно ищет он

Сквозь этот долгий снегопад,

Сквозь снег со всех сторон;

Сквозь снеговую канитель,

Сплошных снежинок лет,

Где все метет, метет метель

Уже который год;

Уже который год подряд

Заносит дом и сад,

Скрывая в памяти моей

Все то, что было в ней.

1995

358

* * *

Я находил в лесу глухом,

Почти не думая, дорогу,

Но заплутал в себе самом

И пропадаю понемногу.

Я утешать умел других,

Дабы снесли беду любую,

Но в предрассветный этот миг

Себя утешить не могу я.

Что за дурацкая судьба:

Прожить и жизни не заметить,

Уйти к себе во глубь себя

И самого себя не встретить.

1995

359

О Ц В Е Т А Х , О Б А Б О Ч К А Х , О П Ч Е Л А Х

Не о городах и не о селах,

Не о том, что прежде и потом.

О цветах, о бабочках, о пчелах,

Больше ни о ком.

Не о мной измученной подруге,

Не о друге и не об отце.

О цветах, проснувшихся в испуге,

С крупными слезами на лице.

Не о маме с бабушкой, лежащих

С вечною печатью на устах.

О беспечных бабочках, сидящих

На крестах, оградах и цветах.

Не о людях, живших и живущих,

Пусть другой слова о них найдет.

О бесстрашных пчелах, берегущих

Смерть цветов, сгустившуюся в мед.

Не о городах и не о селах,

Не о том, что прежде и потом.

О цветах, о бабочках, о пчелах,

Больше ни о ком.

1996

360

* * *

Потерять можно то, что нашел,

Отыскать можно то, что имеешь.

Ну и ладно, и пусть, хорошо,

Говори, пока не онемеешь.

Здесь неважно, с чего начинать,

Здесь неважно, чем кончить в испуге.

Все равно никому не понять

Никогда ничего друг о друге.

Все равно не постигнет никто

На единое даже мгновенье,

Одиноко вжимаясь в пальто,

Твоего полуночного бденья.

Смысл твоих бормотаний в тиши,

Повторяющих слышимый в шири

Голос каждой бездомной души,

Не имевшей пристанища в мире.

1998

361

* * *

Давным-давно исчезла ты,

Я не узнал ни у кого,

Куда вели тебя цветы

По лугу сердца твоего,

Где ты растаяла во мгле

Июньских роз, июльских гроз,

Что ты искала на земле,

Юдоли горестей и слез.

Но весь бесстрашный облик твой,

Твои глаза, разлет бровей,

Навек останется со мной,

Он все живет в душе моей.

Он все живет в моей душе,

Как отблеск солнца на воде,

Хоть не вернуть тебя уже

И не найти тебя нигде,

До той поры, покуда сам,

Пути не зная своего,

Я не пройду вослед пескам

Пустыню сердца моего.

1998

362

* * *

Все покинуло, даже Муза

Не поет мне в земной ночи.

Стал я жизни своей – обуза,

Изжила меня жизнь почти.

Скоро эти ошметья в яму

Свалит кто-нибудь где-нибудь.

Что ж себе вопреки – упрямо

Я еще продолжаю путь,

Что ж бреду я во тьме без звука,

Без движения, без огня,

Если мука, одна лишь мука –

Каждый новый шаг – для меня.

2001

363

* * *

Жизнь утекает водой из горсти,

Но не хочу я пить.

И лень мне ладонь к губам поднести,

Чтоб вкус ее ощутить.

Я просто смотрю, как течет она,

Смотрю, как течет она,

То насквозь прозрачна, а то мутна,

То прозрачна, то вновь мутна.

Смотрю, как подрагивает рука,

Как сбегают капли с нее,

Как бесконечная принимает река

Конечное мое бытие.

2001

364

* * *

Мир подъемлет лицо на рассвет

Сквозь сырую январскую стужу.

Хорошо, что меня уже нет,

Хорошо, что и мир мне не нужен.

Это ж снова пришлось бы вставать,

Находить для него оправданья.

Это ж снова пришлось бы дрожать

На гнилых сквозняках мирозданья.

Сколько ж можно, друг друга любя,

Безнадежно друг друга калечить?

Мы теперь – каждый сам для себя –

И обоим от этого легче.

Я впервые свободен от всех

И забот его, и треволнений.

Пусть же вьется подтаявший снег

У лица его и у коленей.

Пусть роняет свою канитель

На мосты, на пустые перроны,

На ресницы его, на шинель,

На ремни, кобуру и погоны.

2001

365

* * *

Вот и последние – два! – облетели –

Ржавые листья на смерзшийся наст.

Видно далеко сквозь редкие ели,

Сквозь перелесок – но видно не нас.

Зябкие тени сгущаются в стыни,

Зябкой поземкой колдует зима.

Где затерялись мы в этой пустыне

Легкой бесплодной игрою ума?

Губы протянешь, но губы не встретишь.

Плачу, любимая, плачу о том,

Что одинокой тоски не излечишь,

Не отогреешь сырым сквозняком.

От полосы Кордильер до Тибета

Грохот пространства, ревущая даль,

Горькие всхлипы любви не отпетой,

Сердце-разлука и сердце-печаль.

Кто их услышит, и кто им поможет,

Где их приют на бездомной земле!

Кровоточащий ободранной кожей

Сизый закат пламенеет во мгле.

Скоро и он упадет, обессилев,

Ржавой щетиной на смерзшийся наст,

Скоро и он затеряется в сини,

В снежной пустыне, не помнящей нас.

366

Скоро беззвездная тьма заклубится,

Скоро весь мир погрузится во тьму.

И ничему для нас больше не сбыться,

Не возродиться уже ничему.

И ничего не останется в мире,

И не останется с ним никого,

Кроме скользящих в заснеженной шири

Легких бесплотных видений его.

2001

367

* * *

Жизнь меня на ходу подменила,

Ничего мне о том не сказав,

И оставила, и позабыла,

Не взглянув на прощанье в глаза.

День январский пронизывал ветер,

Было небо над ним, как свинец.

И никто ничего не заметил –

Ни друзья, ни жена, ни отец.

Я подмену и сам обнаружил

Оттого лишь, что разом и вдруг

Ощутил, как глубоко не нужно

Стало все, что я вижу вокруг.

Что манившие радости – дики,

Что желания прежние – ложь,

Что отныне ни мысли великой,

Ни порыва в себе не найдешь.

И с тех пор кое-как прозябаю,

О потере тоску залечив,

И былого себя забываю,

И порой удается почти.

Но нет-нет, а как проблеск из чащи,

Словно яркая вспышка огня:

Где он там, как он там – настоящий,

Тот, который покинул меня?

2001

368

* * *

Не оттого, что сказать больше нечего,

Не оттого, что признаний моих

Некому слушать ни утром, ни вечером,

Я замолчал, затаился, затих.

А для того, чтобы в новых подробностях

Песен о мире, ушедшем на слом,

Он не исчез, как в нахлынувших горестях

Воспоминанье о горе былом.

Не затерялся бы в колющей замети

Слов, обращенных к себе же самим.

Пусть он еще поживет в моей памяти,

Прежде чем сам я отправлюсь за ним.

2001

369

* * *

Что же случилось со мной,

Если, меня же кляня,

Кажется, кто-то другой

В мире живет за меня?

Да, это точно не я

Эти бормочет слова.

В холоде небытия

Стынет моя голова.

Звездная смертная дрожь

Волосы гладит рукой.

Да, на меня он похож,

Но не является мной.

Я бы не мучился так,

Я б умирать не спешил,

Глядя в густеющий мрак

Мира погибшей души.

Нет, это мне не к лицу,

Как бы он там ни устал,

Сам торопиться к концу

Я бы, пожалуй, не стал.

Что же он ищет во мгле,

Зябко вжимаясь в пальто?

Вечный приют на земле

Не обещал нам никто.

370

Каждый в назначенный час

Свой переступит порог.

Что ж он – до смерти! – угас,

Раньше поры – изнемог?

Жив, а как будто не жив,

Вынесть не в силах потерь?

Что ж он, меня подменив,

Мной быть не хочет теперь?

2001

371

* * *

Д. Порушкевичу

От прошлого не отказываясь

И с будущим не ругаясь,

Как будто волна, откатываясь

И вновь над собой вздымаясь,

Единый в едином миге,

В движении их раздроблен,

Строке, не вошедшей в книги,

Хотел бы я быть подобен;

Мелькнувшей, но позабытой,

Оставленной без вниманья,

Непонятой, неоткрытой,

Живущей вовне сознанья,

Рассудком не холощеной,

Не стиснутой крышкой тома,

Подобно невоплощенной

Душе, оставшейся дома.

2001

372

* * *

Доживаю, но жизнь не кляну,

И когда просыпаюсь до свету,

Вспоминаю родную страну,

Не беда, что ее уже нету.

Нету многого, нет ничего

Из того, что люблю я доселе.

Над Москвою-рекой, над Невой,

Над Амуром и над Енисеем,

Заметая Урал и Кавказ,

По Днепру, по Днестру и по Бугу

Только ветер, не помнящий нас,

Завивает воронками вьюгу

Мир, которым я был опьянен,

С кем я дрался и с кем обнимался,

Как же это случилось, что он

Вдруг ушел, а меня не дождался.

Но к кому бы он там ни спешил,

Я вослед ему камень не брошу.

Пусть в пустоты отбитой души

Сквозняком задувает порошу.

Пусть клубится она по углам,

Пусть струится от окон до двери.

Я ж не зря говорил себе сам,

Что сберечь можно только потери.

373

Я ж не зря повторяю сейчас,

Поднимая тяжелые веки,

Что лишь то не изменится в нас,

Чего больше не будет вовеки.

Что, казалось бы, истреблено,

Среди общего смрада и блуда,

А сокрылось, как Китеж, на дно,

Чтобы звоном тревожить оттуда.

Только в зеркале вырвет из мрака

Сигарета неясный овал.

Только хрипло пролает собака

Непонятные людям слова.

И опять тишина без движенья,

И опять эта вязкая мгла.

Исчезает мое отраженье

В запылившейся толще стекла.

Ну и ладно, пускай исчезает!

Пусть собака скулит в конуре!

Слишком долго, увы, не светает

В октябре, в ноябре, в декабре.

Слишком скучно за фосфорной стрелкой

Наблюдать мне в январскую ночь.

Страстью куцею, мыслию мелкой –

Даже время нельзя истолочь.

Ладно бы сквозь сырые туманы

Этой едкой, как щелочь, ночи

Мне всплывали бы душные тайны,

Преступления и палачи.

Нет, какие-то дрязги бессилья,

Трусость явная, ложь на виду.

Отболев, умирает Россия,

Я ее хоронить не приду.

374

Ни слезы не осталось, ни вздоха,

Ну не выть же, как пес, на луну.

Нас без нас похоронит эпоха,

Матерясь и пуская слюну.

Мы простились до крайнего срока,

Пусть она вспоминается мной

Чернобровою, голубоокой,

С золотою за пояс косой.

Не склонявшей лицо перед вьюгой,

Знать не знавшей о скором конце,

А не этою нищей старухой

С медяками на мертвом лице.

2001

375

* * *

Луна замерзает, как белая мышь,

В сугробы уходят дома.

И вьется поземкой с синеющих крыш

По комнате грязной зима.

Она наметает сугробы в углах,

Морозным трясет рукавом,

И как сумасшедшая пляшет впотьмах,

Свивая пространство жгутом.

От двери до окон не сыщешь следа,

Как пестрый лоскут, тишина

Трепещет от ветра, и снова беда,

Как запах мимозы, нежна.

И смерть, соболиную выгнувши бровь,

Глядит на страстей кутерьму,

Где мир из безумья рождается вновь,

Чтоб вновь устремиться к нему.

2001

376

* * *

Усталые ноги еще идут,

Вытягивается дорога через грудь,

И между ребер, ветрам открыт,

Ты рассказываешь, где болит.

А болит в Благовещенске и Орле,

Болит на Алтае и на Памире,

На всей на бескрайней моей земле,

На всей на ее необъятной шири.

Судорогою бессилья сводит рот,

Метелями безумья застилает просторы,

Снова рушится воля во тьму свобод,

В пустотах их не найдя опоры.

Пусть не знает Дели о скором конце,

Пусть Женева и Токио еще прибыткам рады,

Но уже проступила смерть на лице

Иерусалима и Краснодара.

Азиатская Америка, Африканский Китай,

Небес парча и океана мускус, –

Для могилы мира готова плита,

И последняя надпись на ней по-русски!

2001

377

* * *

Кому-то нравится одно,

Кому-то нравится другое.

В мое открытое окно

Струится небо голубое.

Втекают синь и бирюза,

Блеск золота и перламутра.

Но закрываю я глаза,

Чтобы не видеть это утро.

Чтоб погрузиться вновь во тьму,

В сырую чащу сна земного,

Где столько сердцу и уму

Невыразимого родного.

2001

378

* * *

На тему вечную предательства

Я ничего не написал

Не оттого, что это качество

В самом себе не замечал;

Нет, с первых дней существования,

С полузабытых детских дней,

Я предавал до содрогания

Себя, и близких, и друзей;

Я предавал траву с деревьями,

Ночную тьму, сиянье дня, –

Все, что однажды мне доверилось

Иль положилось на меня;

С какой-то спешкой оголтелою,

Как бы боялся не успеть! –

Вот так я делал, так я делаю,

И так я делать буду впредь,

Все нарушая обязательства,

А потому, пока дышу,

На тему вечную предательства

Я ничего не напишу.

2001

379

* * *

Рельсы прижмутся к шпалам,

В ужасе задрожав.

С грохотом небывалым

В ночь улетит состав.

В стороны даль отпрянет,

Ветер рванет назад.

Миг – и во мраке канет

Окон вагонных ряд.

Миг – и уже глубоко

Скроет себя во тьму

Город, где я без прока

Жил вопреки ему.

Где обо мне не спросят,

Сгинувшем без следа,

Словно меня в нем вовсе

Не было никогда.

И только будет иная

Угадывать жизнь во сне,

Что я, его покидая,

В вагонном кричу окне.

2001

380

* * *

Ни на что глаза не закрываю,

Вижу то, что вижу наяву.

Все я помню, но не вспоминаю,

Оттого, что больше не живу.

Оттого, что умер до могилы, Где

меня сподобятся зарыть. Оттого,

что нету больше силы Ничего в

прошедшем изменить.

2001

381

* * *

Много мелких сыпучих предметов

Надо в доме иметь, чтобы он

И зимой, и весною, и летом

Был хранением их поглощен.

Чтоб не ведал он времени знаться

С пустотою бесплодных затей,

Чтобы было ему, чем заняться

Среди долгих осенних ночей.

Я в примету уверовал крепко,

Я в коробку свалил для него

Груду пуговиц, кнопок и скрепок,

И еще там не знаю чего.

И теперь, как свихнулась эпоха,

Под которую время ушло,

Он один, как бы ни было плохо,

Мне внушает, что все хорошо.

И в ответ на глухие стенанья

Моему повторяет уму,

Что ничто не грозит мирозданью,

Если есть о чем думать ему.

Что уж если чего по привычке

И бояться до смертной тоски,

Так того, что вдруг кончатся спички,

А не мир разлетится в куски.

2001

382

* * *

Не под забором я умру,

Мне не дано и этого.

В холодном доме поутру

Поставят гроб глазетовый.

Я перед смертью надоем

Придирками, недугами.

И сразу станет легче всем,

Когда слетит подруга мне.

Когда закроются глаза,

Конец всему мучению.

И у жены скользнет слеза

Немого облегчения.

Родня деньжонок соберет

И по-людски схоронит.

И только муза отпоет,

Но через миг не вспомнит.

Уйдет в предутреннюю тьму

К кому-нибудь другому.

И будет то же петь ему,

Что пела мне живому,

Надеясь, что хотя бы он

За музыкой возникшей

Не различит звенящий стон

Души ее погибшей.

1971–2001

383

С о д е р ж а н и е

«Се вид жизни скоротечной…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 3

«Сегодня лето кончится…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 5

Сон I . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 6

Сон II . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 7

Сестре . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 8

«Добирался поздно ввечеру…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 9

Сад . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 10

В деревне . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 11

«Дожди идут не день…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 12

В осеннем лесу . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 13

«Наше веселье и наша печаль…» . . . . . . . . . . . . . . . . . 14

«С ветвей осыпается иней…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 15

Над книгой . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 16

Август . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 17

Воздушные шары . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 18

«У домов и у оград…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 19

Читая старую книгу... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 20

После сороковин . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 22

На распутье . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 23

В роще . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 24

На берегу . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 25

Над рекой . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 26

Стихи о лунном вечере . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 27

Дом . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 28

«Миг между тьмою и светом…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . 30

Ад . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 32

«Это только весенняя слякоть…» . . . . . . . . . . . . . . . . . 33

«Кто там? Кому ответил…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 34

Жгут листву . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 36

«Черна ограда, а за нею…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 37

«Июль окислялся, как медный кувшин…» . . . . . . . . . 38

384

Ночь . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 39

Снег . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 40

Гадание . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 42

Зимний город . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 43

«Мне воды в горсти твоей напиться…» . . . . . . . . . . . . 44

Соловей . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 45

«Еще не чувствуя беду…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 46

«Неясный возглас. Шелест платья…» . . . . . . . . . . . . . 47

Утро . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 48

Грибник . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 49

Пчелы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 50

В Хосте . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 51

Град . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 52

Страсть . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 53

Нимфа . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 54

«Пронзительный холод. Осенняя мгла.

Листопад…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 55

«Медовых зрачков равнодушная ложь…» . . . . . . . . . . 56

«Так, наверно, лучше…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 57

«Дни проходили, шаг чеканя…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . 58

Дышит поле покоем... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 60

«Тик-да-так, да-так, да-тик…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 62

Блудный сын

1. Птица странствий . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 64

2. Звезда любви . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 64

3. Возвращение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 65

«Порой забудется…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 67

Осенние костры . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 68

«Трав искристое сукно…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 70

«Когда порой осеннею…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 71

«Из праха вышли и были прах!..» . . . . . . . . . . . . . . . . . 72

«Мы исчезнем со временем оба…» . . . . . . . . . . . . . . . . 73

«Из долгих странствий возвратясь…» . . . . . . . . . . . . . . 74

«На душе темно и тихо…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 76

«Птица дневная услышит ночную…» . . . . . . . . . . . . . . 78

«Жизнь сурова, но о том не плачу…» . . . . . . . . . . . . . . 79

Миндаль . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 80

«Черный дрозд пробегает в траве…» . . . . . . . . . . . . . . 81

«Подкрашен небосклон…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 82

385

«Проезд в снегу глубоком…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 84

«День да ночь…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 86

«Заката павлинье цветет перо…» . . . . . . . . . . . . . . . . . 88

Старуха . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 90

Кошка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 92

«В просторе голубом…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 96

«Высокий дом самоубийц…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 98

После грозы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 99

Стирка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 100

«Дай мне гнева и любви…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 102

«Все, что так трудно исправлялось…» . . . . . . . . . . . . 103

«В колею струящийся песок…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . 104

«Моя любовь горька, остра…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 105

В степи

1. Проскакали кони . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 106

2. Пронеслись, столкнулись грудью . . . . . . . . . . . 106

Из старой путевой книжки . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 107

Мирт . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 108

«С гор стекает туман голубой…» . . . . . . . . . . . . . . . . 109

«Путь не дальний, да грязь глубока…» . . . . . . . . . . . 110

«Прощай мои надежды…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 112

«Где в жизнь прорастает искусства…» . . . . . . . . . . . . 114

«Воздух темных аллей, как гранатовый сок…» . . . . 115

Осина . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 116

«Уезжаю, приезжаю…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 117

Три сна . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 116

«Не все преходяще – и значит…» . . . . . . . . . . . . . . . . 120

«В случайные следы…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 121

Бьющий свет . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 122

«Бледные сумерки марта…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 134

«И горделивое, и резкое…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 135

«В горячем саду остаются слова без ответа…» . . . . 136

«Был – пламя и ветер…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 137

«Ограда. Яблоня за нею. …» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 138

«Что за птица ко мне прилетала…» . . . . . . . . . . . . . . 139

Июль-сенозорник . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 140

«Удержать ускользнувшую тень…» . . . . . . . . . . . . . . 141

«Плеск волны, на песок набегающей…» . . . . . . . . . . 142

«Улыбнись мне печально и строго…» . . . . . . . . . . . . 143

386

«Вдоль опушки ель, осина…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 144

Сорока . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 145

Январские дни . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 146

«Этот мир в переменах суровый и женственный…» 148

Вольтер . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 149

Сальери . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 150

«Сбрось и тоску и усталость!..» . . . . . . . . . . . . . . . . . . 151

Слово . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 152

В храме . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 153

«Лень говорить, и читать неохота…» . . . . . . . . . . . . . 154

«Жизнью былою судьбы настоящей…» . . . . . . . . . . . 155

«В купель огневую!..» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 156

Из бездны . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 157

«К вечеру море утихло и волны уже

не выносит…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 169

«Те века, что когда-то здесь тропы торили…» . . . . . 170

Тишина . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 171

«Роза цветет у дороги…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 172

Ласточки . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 173

«Теплого ливня порывы…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 174

Князь Всеслав . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 176

Ольга . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 177

«Растаял снег. В саду ручей струится…» . . . . . . . . . . 181

«Стужи дыханье, на окнах испарина…» . . . . . . . . . . 182

«Ветер дальнего юга…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 183

«Все, что ночью душною бормочется...» . . . . . . . . . . 184

«Высокие травы, густая малина,

цветущая слива…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 185

«Были порывы…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 186

«Зима ручьями унесла…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 187

«В пору ту лениво-золотую…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 188

«Этот мир в его основе…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 190

«Себя преодолеть, в себе найти опору…» . . . . . . . . . 191

«С умытых лип струящаяся свежесть…» . . . . . . . . . . 192

«Нет счастья, это так! Но радость есть, я знаю…» . 193

Месяцеслов

I. «В доме свечки мерцают на ели…» . . . . . . . . . 194

II. «Вьюжной ночью закутавши плечи…» . . . . . 195

III. Осыпаются с шишки еловой…» . . . . . . . . . . . . 196

387

IV. «Вновь снега отряхает природа…» . . . . . . . . 197

V. «Здравствуй, май! Веселый месяц

года!..» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 198

VI. «Зацветает шиповник – ну, что же!..» . . . . . 199

VII. «Созревает черника – устало…» . . . . . . . . . . 200

VIII. «Взгляд спокойней, уверенней голос…» . . . 201

IX. «На земле белеет паутина...» . . . . . . . . . . . . . 202

X. «Еще легко течет река…» . . . . . . . . . . . . . . . . 203

XI. «Облетели заросли малины…» . . . . . . . . . . . 204

XII. «Опускаются сумерки рано…» . . . . . . . . . . . 205

«Лист кувырком пронесется по площади…» . . . . . . 207

«Перелесок невзрачный, низина…» . . . . . . . . . . . . . . 208

«Мне снятся мертвые друзья…» . . . . . . . . . . . . . . . . . 210

«Куда мы торопимся? Кто нас…» . . . . . . . . . . . . . . . . 212

Муза . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 213

Строитель корабля . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 214

Художник . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 215

«Поезд промчится в рыданьях и в грохоте…» . . . . . 216

«Молчи, молчи!.. Я не могу молчать!..» . . . . . . . . . . . 218

«Люблю ли? Не знаю, не знаю...» . . . . . . . . . . . . . . . . 219

«Ничего не осталось в душе…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . 220

«Право, и слезы уже не прольются…» . . . . . . . . . . . . 221

«Этих дней мятущаяся толочь…» . . . . . . . . . . . . . . . . 222

Еще раз . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 223

«Давно померкла синева…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 224

В зоопарке . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 225

«Счастье грядущее, боль миновавшая…» . . . . . . . . . 226

«Как ты любишь рассуждать…» . . . . . . . . . . . . . . . . . 227

Восточный мотив . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 228

«С той поры прошло немало дней…» . . . . . . . . . . . . . 229

«Никто на земле не спасет никого…» . . . . . . . . . . . . 230

«Вот и опять заворочалось…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 231

«Угли стреляют, сгорая…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 232

Хлеб . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 233

Урия . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 234

«За часы былых свиданий…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 235

«Вижу прошлое: из окон…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 236

«Что еще вспомнить и что еще встретить…» . . . . . . 238

«Слышу и слышу я – тикают часики…» . . . . . . . . . . . 239

388

Стансы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 240

«Я постою еще, я сердце успокою…» . . . . . . . . . . . . . 242

«Ну, что ж, если радостей нету…» . . . . . . . . . . . . . . . . 243

«Прощай! Не маши торопливо рукою!..» . . . . . . . . . 244

«Не только то, что там…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 245

Овидий . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 246

«Снова в сердце ребячливом радость…» . . . . . . . . . . 247

«Сел мой голос летучий. От водки, ты шепчешь?

От ветра!..» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 248

«Живу не печалясь…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 249

«А все-таки я хотел бы…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 250

«Мы воспевали труд и добродетель…» . . . . . . . . . . . 251

«О слияние молнии с громом…» . . . . . . . . . . . . . . . . . 252

«Только стыд, которым лето…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . 254

«Пух тополевой пороши…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 256

«Была гадать тебе охота!..» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 258

«Возле дома снег, а на дороге…» . . . . . . . . . . . . . . . . . 260

Романс . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 262

Вавилонская башня . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 263

«Куст герани на окне…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 266

«Усильем страдающей мысли…» . . . . . . . . . . . . . . . . 268

«От солнечных ярких пятен…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . 269

На погосте

1. «Мысль и тут лишь собой занята…» . . . . . . . . 270

2. «Жизнь бессмысленна, но не пуста…» . . . . . . 270

3. «Жизнь, наверное, слишком проста…» . . . . . . 272

4. «Жизнь без смерти была бы пуста…» . . . . . . . 274

«Один в одинокой стране…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 275

«Невыпитая чаша…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 278

«Разве я унижу…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 280

«Цветут необъятные липы…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 282

«Дай вдохнуть…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 283

«Странность воспоминаний…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . 284

«Слово – серебро. Молчанье…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . 285

«Душа обернулась звездою…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 286

Молитва . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 287

«Было время, что не было времени…» . . . . . . . . . . . . 288

«Стряхнуть отупение, выйти…» . . . . . . . . . . . . . . . . . 289

«Убегают к лесу провода…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 290

389

«Как можно требовать от других…» . . . . . . . . . . . . . 292

«Позабытою песней встревожит мой слух…» . . . . . 293

«Час за часом, день за днем…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . 294

Два голоса . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 295

«Не заплачу и не затоскую…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 296

«Лист бумаги увижу, и тянет к перу…» . . . . . . . . . . . 297

Пьяные стихи . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 298

«Понапрасну, без смысла и цели…» . . . . . . . . . . . . . . 300

Невольные мысли

1. «Опять от невольных мыслей…» . . . . . . . . . . . 302

2. «Я думал: Творец, зачем же…» . . . . . . . . . . . . . 302

3. «Какое сырое утро!..» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 303

4. «Чего ж ты томишься, сердце?..» . . . . . . . . . . . 304

5. «Какое сырое утро!..» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 304

6. «Царит тишина в округе…» . . . . . . . . . . . . . . . . 305

«Ты спроси, тебе отвечу…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 307

«Нет никого, кто мог…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 308

«Я все просил то гнева то любви…» . . . . . . . . . . . . . . 309

«Слева сосны, а справа кладбище…» . . . . . . . . . . . . . 310

«Чем с тобою сейчас поделиться?..» . . . . . . . . . . . . . . 312

«Слышу я, что охвачены мы распадом…» . . . . . . . . . 313

«Я люблю тебя! – еще не веря…» . . . . . . . . . . . . . . . . 314

«Птичий свист не тревожит пространство…» . . . . . 315

Прощание с Ялтой . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 316

«Встретились, сидели, говорили…» . . . . . . . . . . . . . . 317

«Много лет я не вижу деревья, что я посадил…» . . . 318

Снова лязганье стали во мгле…» . . . . . . . . . . . . . . . . 320

«Ничего не надо, кроме, может…» . . . . . . . . . . . . . . . 321

Петру Рейнгардту-Никулину

1. «Ты прости, что тебя растревожу я…» . . . . . . . 322

2. «Утро новое встанет насуплено…» . . . . . . . . . . 322

«Декабрь, а как апрель!..» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 324

Крым . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 326

Накануне парада (У памятника Пушкину) . . . . . . . . 328

«Не оттого, что глаза заблестели… . . . . . . . . . . . . . . 332

«Вишня на склоне июньского дня…» . . . . . . . . . . . . . 334

«Время сплошных неудач…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 336

«С чего начать? Начну с конца…» . . . . . . . . . . . . . . . . 338

«Начинаю словно об одном…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . 340

390

«Я повторяю вновь…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 342

«Солнца шар раскаленный…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 343

«Засыпаю, крепко сплю, и снится…» . . . . . . . . . . . . . 344

«Не о вечном!.. О вечном успеется…» . . . . . . . . . . . . 345

«Колышется сердца заброшенный пруд…» . . . . . . . . 346

О цветах . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 347

«И в эту ночь почти не спавши…» . . . . . . . . . . . . . . . 348

«Звонко пелось, беспечно дышалось…» . . . . . . . . . . 349

«Мне бы от злобы уйти…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 350

«Что я не видел и где я не был?..» . . . . . . . . . . . . . . . . 351

«Снег в саду синей, чем молоко…» . . . . . . . . . . . . . . . 352

«Все, что можно, и все, что нельзя…» . . . . . . . . . . . . 353

«Время не может, увы, ничему научить…» . . . . . . . . 356

«Вспомнил вечером я тебя…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 357

«Никто не лучше никого…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 358

«Я находил в лесу глухом…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 359

О цветах, о бабочках, о пчелах . . . . . . . . . . . . . . . . . . 360

«Потерять можно то, что нашел…» . . . . . . . . . . . . . . 361

«Давным-давно исчезла ты…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 362

«Все покинуло, даже Муза…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 363

«Жизнь утекает водой из горсти…» . . . . . . . . . . . . . . 364

«Мир подъемлет лицо на рассвет…» . . . . . . . . . . . . . 365

«Вот и последние – два! – облетели…» . . . . . . . . . . . 366

«Жизнь меня на ходу подменила…» . . . . . . . . . . . . . . 368

«Не оттого, что сказать больше нечего…» . . . . . . . . 369

«Что же случилось со мной…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 370

«От прошлого не отказываясь…» . . . . . . . . . . . . . . . . 372

«Доживаю, но жизнь не кляну…» . . . . . . . . . . . . . . . . 373

«Только в зеркале вырвет из мрака…» . . . . . . . . . . . 374

«Луна замерзает, как белая мышь…» . . . . . . . . . . . . . 376

«Усталые ноги еще идут…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 377

«Кому-то нравится одно…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 378

«На тему вечную предательства…» . . . . . . . . . . . . . . 379

«Рельсы прижмутся к шпалам…» . . . . . . . . . . . . . . . . 380

«Ни на что глаза не закрываю…» . . . . . . . . . . . . . . . . 381

«Много мелких сыпучих предметов…» . . . . . . . . . . . 382

«Не под забором я умру…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 383

Г е н н а д и й В а с и л ь е в и ч Ф р о л о в

Н Е С В О Е В Р Е М Я

С т и х о т в о р е н и я

и п о э м ы

Редактор

Б.Н. Романов

•

Художественное оформление

Д.В. Логинов

•

Корректор

М.М. Уразова

•

Верстка

Л.А. Шелковой

•

Издательство «Кругъ»

Тел./факс: (495) 729-72-00

Е-mail: [email protected]

Формат 84х1081/ . Печ. л. 13

Печать офсетная. Гарнитура «Charter»

Подписано в печать 28.12.2012.

Отпечатано в типографии «Ваш полиграфический партнер»

Москва, Ильменский проезд, 1

Название книги

Фролов Геннадий

Содержание