Когда Х. начал работать сторожем, его радовало все, кроме одного. Вернее, кроме одной. В особняке на первом этаже жила женщина. Ее звали Тамара. Как она здесь появилась, никто толком не знал, но смутные слухи говорили, что она сбежала из деревни, из семьи каких-то сектантов. Прежняя заведующая взяла ее на работу санитаркой. И Тамара прижилась, ночуя в подсобке на первом этаже.

Когда сторож Х. впервые увидел ее, это была женщина бальзаковского возраста (35–40 лет), маленькая, белесая, при разговоре смотрящая в пол, всегда в платке. Атеист Х. уважал права верующих, поэтому старался лишний раз не заговаривать с ней, — мало ли, на что она может обидеться.

Первые ночи их совместных дежурств прошли спокойно — Тамара ночевала на первом этаже, закрывая дверь в свой коридор на металлический стержень, сторож стучал на машинке на втором, в ординаторской. Правда, поначалу он вздрагивал, когда среди ночи Тамара выходила в туалет, пока не привык к тому неприятному факту, что он здесь не один. Но на третье дежурство, когда был поздний вечер, Тамара поднялась по лестнице с подушкой и сказала:

— Я буду ночевать в восьмом кабинете. Не помешаю?

— Да что ты, Тамара, — ответил вежливо сторож, внутренне матерясь. — Это я тебе помешаю, всю ночь стучу на машинке и курю. Не знаю, уснешь ли…

— С Божьей помощью… — сказала Тамара, перекрестилась и пошла устраиваться.

Сторож Х. задумался. Зачем она поднялась? Хочет чего? Но она ведь не должна хотеть греха, — во всяком случае, демонстрировать это желание так открыто. Не ведает, что творит, наверное, там ей просто страшно, да и поняла, что я неопасный мужчина, не пристаю, — подумал он и успокоился.

Так продолжалось несколько ночей. Тамара тихо спала в кабинете с открытой дверью, утром уходила вниз. На всякий случай сторож Х. спросил сторожа У., где спит Тамара в его дежурства. "Как где? — удивился У. — У себя, на первом этаже". Ответ смутил Х. На следующую ночь, когда Тамара поднялась, прижимая к животу подушку, и скользнула в кабинет, сторож на всякий случай закрылся в ординаторской на ключ — возникло легкое беспокойство о намерениях странной санитарки.

Утром он увидел возле двери трехлитровую банку яблочного сока.

— Что это? — спросил он у Тамары.

— Подарок. Вам это нужно, вы же за мир боретесь, — пробормотала она, глядя в пол, и убежала, оставив сторожа думать, за какой из миров он борется.

На следующее дежурство к яблочному добавилась банка томатного. Еще через ночь — сливового. Сторож У., взболтав банку и рассматривая на свет, сказал:

— По-моему, это пить нельзя. Мало ли чего она там нашептала. Выпьешь, сектантом станешь, будете в подсобке вместе жить, молиться на ночь…

Сторож Х. пытался возвращать банки, но все было безуспешно. Он оставлял их дневному персоналу, и соком даже поили пациентов, так его было много. Старшая медсестра начала выдавать Тамаре зарплату частями, чтобы она не спускала всю ее на соки.

Тамара перестала подниматься, снова ночевала у себя, задвигая металлический прут. Сторож, было, расслабился, но однажды ночью на первом этаже раздался удар такой силы, что содрогнулось все здание, и на голову писателю посыпалась побелка с потолка. Он замер и прислушался, пытаясь угадать, что там могло взорваться. Послышались шаги и бормотание Тамары. Жива, — подумал он облегченно. Через час удар повторился, за ним последовал визг. Сторож выскочил в коридор, подбежал к лестнице, крикнул:

— Тамара, что случилось?

— Ничего, — донеслось снизу, и все успокоилось до утра.

Сторож Х. начал тревожиться. В следующее дежурство удары, перемежаемые визгом, повторились три раза за ночь. Сторож уже не выходил из кабинета. Сторож У. переживал вместе с ним.

— Нет, ее нужно опасаться, — говорил он. — У меня картинка валялась, ну я тебе показывал, там девица в одних трусиках нарисована, а из трусиков черт выползает. Так Тамара ее утащила к себе в комнату. Может, она одержимая? Правильно делаешь, что закрываешься. Ну нельзя же в самом деле сделать то, что она хочет. Даже если встанет, — а потом она раскается и зарежет. Ну нафиг…

Наступило лето. Ночной шум прекратился. Днем Тамара была нормальной, она даже улыбалась. Однажды он пришел на дежурство, когда она подметала крыльцо.

— Бог в помощь, Тамара, — сказал он, проходя мимо нее в дверь.

— К черту бога, — сказала она, выпрямляясь. — Я гулять хочу!

— Так гуляй, — сказал он. — Не бойся, никто тебя за это не накажет. Все мы люди…

— А вот нельзя… — сказала она и снова взялась за веник.

Чуть позже, когда солнце садилось за крыши, Тамара мыла окна в кабинетах. Она была без платка, в коротком платьице в зеленый горошек, и без всегдашних хэбэшных колготок. Стояла на подоконнике на коленях, распахнув окно в закат, терла мокрые бликующие стекла, и пела: "Один раз в год сады цветут". Пела свободно, чисто, — так что сторож Х. заслушался, глядя на ее фигурку, обдуваемую летним ветерком, засмотрелся на ее голые ноги, отмечая, как свежо ее тело…

Лето перевалило жару, покатилось под горку, к прохладе, к ранним сумеркам. И все вернулось. Но к ночным крикам добавился пугающий сторожей случай. В стационаре жила кошка. Она неоднократно беременела и рожала, котят раздавали пациентам. Тамара ее не любила, называла отродьем. Однажды утром сторож Х., спустился на первый этаж и увидел на полу цепочку кровавых кошачьих следов, ведущих от двери тамариной подсобки в туалет, через унитаз в открытое окно. Больше кошку никто никогда не видел.

А ночи становились все кошмарнее. Тамара уже не просто визжала, она ревела и рычала, она била дверью с мощью парового молота. Сторож Х. не выдержал, и в очередной приступ ее ярости, заорал, склонившись над лестницей:

— Тамара, задолбала уже, прекрати орать!

— А что вы мне сердце за ниточку тянете! — крикнула она и ударила дверью.

— Утомила ты меня, никакого покоя нет! — крикнул сторож, выходя из себя, и добавил, не найдя ничего поумнее: — Не прекратишь, я сейчас милицию вызову!

— Да пошел ты нахуй, вызывай свою милицию! — завизжала Тамара, ударила дверью и зарычала.

Сторож У. принес на свое дежурство связку дубовых веток, осенял ими тамарину дверь:

— Это должно ее сдержать. Но тут конкретно бесов нужно изгонять. Или просто мужика найти, который ее трахать будет, — вот и весь экзорцизм. "Тамара: Демон, мы одне…".

— Я не буду… — испуганно сказал сторож Х. — Хочешь, сам займись.

— Чтобы потом как кошка, в туалетное окно прыгать на последнем издыхании? Спасибо! Маме сказать, чтоб уволила, — жалко, идти-то ей некуда… Так что терпи, авось ее бог поможет. Слушай, может Грише сказать?

— Чтоб он ее сам задушил? Нет, я лучше потерплю, может, успокоится…

А осенью в стационаре затеяли небольшой ремонт — меняли линолеум. Работали баптисты. У их главного был родной брат-электрик, но странным образом, не баптист. Обыкновенный пьяница, он смеялся над своим братом, но деньги, всегда бывшие в общине, исправно занимал и никогда не возвращал. Как-то раз, блестя глазками, он сказал сторожам:

— А ничего у вас санитарочка. Чистенькая. Вот бы ее…

— Ты ее не трогай, — сказал Х. — У братца спроси, почему нельзя.

— Да знаю я! Мозги у них наизнанку, больные люди! Ни водки, ни бабу чужую, — а жить-то как?

Но как-то раз в дежурство сторожа У. электрик пришел к нему с бутылкой. У. пить отказался, и электрик спустился к Тамаре.

— Я думал, она его не пустит, — рассказывал У., - а она пустила. Я сказал: Тамара, если что, кричи, я услышу…

Но все было тихо. Через час довольный электрик поднялся на второй этаж:

— Закрой за мной дверь. Все нормально, сама дала. Как-нибудь еще наведаюсь. Давно ей мужика надо было, маялась баба, а все попы проклятые!

Сторож У. постучался к Тамаре, спросил, все ли нормально. Она пожала плечами, улыбаясь:

— С Божьей помощью…

И сторож У., подумав: "Ну наконец-то", поднялся к себе, спокойно уснул.

А ранним утром, когда спустился в туалет, увидел, что дверь в подсобку открыта. Заглянул. Тамара сидела на полу под окном, свесив голову на грудь. Она уже окоченела. Веревка была привязана к оконной ручке…

Но долго еще ночами сторожа, покрываясь мурашками страха, слышали на пустом первом этаже тихие шаги и скрип дверей.

А электрику судьба приготовила сюрприз уже через месяц. Но об этом — чуть позже…