I. МЕСТО И ВРЕМЯ КАК ГРАНИЧНЫЕ УСЛОВИЯ

Теперь, когда в нашем распоряжении оказались обе части уравнения, нужно определить, с чего начать их сравнительный анализ. Можно, конечно, принять за реперную точку любого из персонажей «Гамлета», и сопоставить его с одним из исторических лиц. Тогда, учитывая связанность всех действующих лиц истории и пьесы общим сюжетом, нам останется расставить остальных героев по своим местам. Однако, выбор точки отсчета не так прост – вполне возможно, что ошибочное «назначение» приведет к общему сдвигу, и в результате мы получим совершенно иную (и при этом вполне правдоподобную!) раскладку. Многие исследователи «Гамлета» попали в ловушку собственного пристрастного выбора – назначая Гамлетом одно из исторических лиц, к которому испытывали симпатию, авторы этих версий вынуждены были пускаться на различные ухищрения, чтобы встроить в свою теорию остальных героев. Конечно же, большинство неизбежных в таких случаях отклонений от исторической правды приходилось списывать на условность литературы, от которой невозможно требовать фактической достоверности.

Не станем повторять ошибок предшественников – давайте уравняем не просто отдельных героев с отдельными персонажами исторической драмы, но сравним сами ситуации. Конечно, процесс исследования отличается от изложения результатов – читатель не обязан бродить тем же лабиринтом, что и автор. А у автора от начала до конца был вовсе не прямой путь – соблазны отклониться от объективного чтения подстерегали на каждом шагу. Более-менее целостная картина возникла только по завершении исторической части, которая сама складывалась как мозаика, из отдельных, добытых в разных источниках фактов. Сам перевод постоянно привносил неожиданности, и почти каждый новый нюанс текста менял основанную на предыдущих открытиях концепцию. В процессе перевода и чтения исторических материалов все участники пьесы по нескольку раз сменили своих исторических прототипов – пока, наконец, не возникла та схема распределения ролей, которая, в общем (подчеркиваю – в общем), удовлетворяет логике случившихся событий и соединяет один из сюжетов елизаветинской истории с пьесой Шекспира.

Вернее всего принять за начало ту главную тему, которая абсолютно ясно просматривается как в историческом куске, так и в «Гамлете» (и в большинстве пьес Шекспира). Эта тема – королевская власть и борьба за сей соблазнительный предмет. В таком контексте сразу становится ясно, какие фигуры на самом деле являются даже не точками отсчета, но самой системой координат, в которой и разворачивается основное действо. Как вы уже догадались, я говорю о фигуре монарха – того реального исторического лица, с которым почти безошибочно можно идентифицировать персонажа шекспировской пьесы, наделенного автором властными полномочиями. Поэтому начнем наш сравнительный анализ с идентификации носителей королевской власти.

Конечно, для полноценного научного исследования нам понадобиться положить в основу пару аксиом. Это касается начальных условий – пространственно-временных координат, в которых развивается представление г-на Шекспира. Примем как само собой разумеющееся, что место действия – вовсе не Датское королевство, но Англия; время действия пока зададим примерно: пусть это будут последние 15 лет правления королевы Елизаветы I – с 1587 (год казни Марии Стюарт) по 1603 (год смерти Елизаветы и коронации Джеймса I Стюарта).

Вспомним, что пьеса Шекспира «Гамлет» была издана сразу после смерти Елизаветы, и переиздана в 1604 году в значительно расширенном виде. После выбора системы отсчета довольно легко предположить, что в этой пьесе представлено отношение ее автора к тем событиям, современником (а, возможно, и участником) которых он был, и которые предшествовали смене королевских династий.

На этом можно закончить постулирование – будем считать, что все граничные условия тем самым заданы, и перейдем непосредственно к решению нашего уравнения.

II. ENTER THE QUEEN & A KING

Начнем, как и условились, с главного действующего лица выбранного нами исторического отрезка. Нам требуется найти в пьесе «Гамлет» героя (здесь этот герой не обязательно главный), совпадающего по своим признакам с королевой Англии Елизаветой I Тюдор. Не самая трудная задача, скажете вы. И будете не совсем правы, потому что одно дело указать отдельные точки соприкосновения героя и прототипа, и другое – доказать совпадение их контуров.

Королева Англии Елизавета и королева Дании Гертрад имеют (если опираться только на версию Горацио) на первый взгляд лишь одну общую черту – обе женщины суть королевы. В остальном их жизненные пути сильно различаются. Если Елизавета никогда официально не была замужем и не имела законных детей-наследников, то Гертрад (по версии Горацио) 30 (или 40) лет прожила в законном браке с королем Гамлетом, родила по-меньшей мере одного сына – принца Гамлета. Однако, уточняя биографии этих двух женщин, мы можем сблизить их до полного слияния.

Вряд ли кто-нибудь оспорит мнение о том, что Елизавета, все свое правление носившая гордое звание королевы-девственницы, на самом деле имела природных (незаконнорожденных) детей. Имидж девственницы был всего лишь политической уловкой, на самом деле Елизавета любила красивых мужчин, приближала их к себе, и трудно предположить, что ее отношения с ними оставались чисто платоническими. А с учетом того, что контрацептивы и методы прерывания беременности в то время находились на очень низком уровне, то спорить историкам приходится лишь о количестве королевских отпрысков – и королеве приписывают от одного до пяти детей. В претенденты записывают Филипа Сидни, Фрэнсиса Бэкона, Кристофера Марло, графа Эссекса, графа Саутгемптона, графа Ратленда и других подходящих по возрасту и достоинствам младших современников королевы. Приводятся факты, свидетельствующие о наградах и титулах, данных королевой тем своим подданным, которые стали приемными родителями ее детей. В связи с этим вспоминается расшифровка имени Гертрад как передающая рожденных ею детей в чужие руки.

Как было показано выше, имена Gertrad и Fortune имеют один корень носить, быть беременной. Намек на то, что Фортуна покровительствует благопристойным женщинам, бывшим один раз замужем, в совокупности с прибавлением Фортуна – шлюха, проститутка, – этот намек лишь окончательно сближает два имени. Мы понимаем, что под Фортуной подразумевается Гертрад, помещенная в таком виде в псевдомифический кусок о гибели Трои – причем, как главная виновница этой гибели.

Оказывается, это божество имеет отношение и к Елизавете. Хотя в ряду известных поэтических «имен» королевы (Глориана, Диана, Астрея, Сцинтия, Золотое солнце Альбиона) Фортуна не значится, но одно явное сближение есть. Как поэт Эдмунд Спенсер обозначил королеву Глорианой, так и друг Спенсера Уолтер Рэли свою поэму «К королеве Елизавете» начал словами «Fortune hathe taken away my love» (Фортуна отняла мою любовь). Можно подумать, что здесь содержится жалоба на богиню удачи, отвернувшуюся от Рэли, в результате чего он потерял расположение королевы. Однако жалоба в разных вариантах содержится в каждой строке поэмы, и везде упоминается Фортуна, отнявшая любовь, счастье и другие удовольствия, связанные с некоей женщиной. Стоит вспомнить один факт из биографии Рэли – его тайную женитьбу в 1591 году на Бесс Трокмортон, дочери первого посла во Франции. Узнав о женитьбе, королева арестовала Рэли.

Именно по этому поводу он печалится в поэме:

...Will I leaue my loue in fortunes hand <...> fortune, that rules the Earthe and earthly thinges.

(...Я оставлю мою любовь в руках у фортуны <...> той фортуны, что управляет Землей/Страной и земными вещами).

Здесь речь идет о той, кто управляет страной. За свою свободу и возможность жить с любимой, Рэли пришлось отдать целый корабль с трофейным испанским золотом ценой в полмиллиона (!) фунтов. Становится ясно, что в поэме под именем Фортуны выведена королева Елизавета, и Шекспир всего лишь воспользовался изобретением Рэли (между прочим, это не единственная скрытая цитата из Рэли в пьесе – и мы еще встретимся с этими отсылами). Фортуне служит Горацио, к Фортуне близки Розенкранц с Гильденстерном – и в дальнейшем соотнесение Гертрад-Фортуна-Елизавета поможет нам в идентификации этих персонажей.

Как мы уже убедились, для сближения типа и прототипа Шекспир пользуется перекрестной шнуровкой смысловых нитей – сведения о реальном лице и о литературном герое дополняют друг друга, и литературный текст становится историческим документом.

В «Мышеловке» Гамлет называет имя герцогини-королевы – Baptista (Крестительница), которое также можно с уверенностью отнести к одной из характеристик Елизаветы, считавшейся лидером антикатолической, антиримской Реформации, монархом, по-настоящему утвердившим в Англии протестантизм. Это направление христианства основывается на трех главных принципах: спасение личной верой, священство всех верующих, исключительный авторитет Библии. Говоря проще, каждый христианин, будучи крещеным, получает право проповедовать и общаться с Господом без посредника в лице Церкви. Из всех таинств, протестантизм оставил только крещение и причащение, богослужение заключается в проповеди, молитве и пении псалмов. Хотя в Англии в XVI веке развитие получил не чистый протестантизм, а его гибрид с католическим догматом о спасающей силе церкви (англиканство), тем не менее, королева Елизавета в глазах римской церкви была врагом католического мира. Таким образом, звание Крестительницы принадлежит все той же Елизавете, а принцип спасения личной верой еще всплывет, когда мы будем разбирать конец этой историко-литературной драмы.

Но если мы отождествляем Фортуну-Гертрад с королевой Елизаветой, то не должны забывать и о Гекубе-Фортинбрасс. Казалось бы, для идентификации этого персонажа у нас очень мало информации, но не нужно забывать, что короля играет его окружение, а сведений о нем мы добыли предостаточно. Для царицы, пострадавшей от Фортуны и от некоего Пирра (рыжеволосого, как и сама Елизавета) в Истории есть лишь одна подходящая кандидатура – как вы уже догадались, это Мария Стюарт, королева Шотландии и Франции, развенчанная по указанию Елизаветы в 1567 году, сразу после того, как разрешилась близнецами, и Елизаветой же в 1587 году казненная.

III. НАСЛЕДНИК СУМАСШЕДШЕГО

Давайте, не теряя набранной скорости и нахальной уверенности, разберемся с двумя мужьями Гертрад – старым Гамлетом и его братом (по версии Горацио) Клавдием. Данные о старом Гамлете, первом муже Гертрад, крайне скудны, но достаточны, для того, чтобы привязать эту фигуру к одному историческому лицу, единственному мужу королевы Елизаветы.

Как мы уже отмечали, есть много исторических сведений о том, что Елизавета состояла в тайном браке с Робертом Дадли, графом Лейстером. Испанский посол даже докладывал своему королю просьбу Дадли, чтобы Филипп употребил все свое влияние на Елизавету и помог ему, Дадли, стать официальным королем-консортом. Неофициальным он и так был. Поэтому, отталкиваясь от уравнения Гертрад = Елизавета, мы сразу приходим к предварительному уравнению король Гамлет = Роберт Дадли.

В шекспировской пьесе есть несколько интересных мест, говорящих не только о прямом родстве Роберта Дадли и старого Гамлета, но и кое-что про короля Фортинбрасса. Вот удивительная беседа шута-могильщика с молодым Гамлетом в редакции 1603 года:

Clowne Looke you, heres a scull hath bin here this dozen yeare, Let me see, I euer since our last king Hamlet Slew Fortenbrasse in combat, yong Hamlets father, Hee that's mad.

(Смотрите, вы, наследник черепа/здесь череп, который пробыл здесь эти 12 лет, Дайте мне посмотреть, я здесь с тех пор как наш последний король Гамлет убил Фортинбрасса в схватке, молодого Гамлета отец/отца, того, который сошел с ума.)

Ham. I mary, how came he madde?

(Вот оно что, и как он сошел с ума?)

Clowne Ifaith very strangely, by loosing of his wittes.

(Действительно очень странно, потеряв его мысли.)

Ham. Vpon what ground?

(На какой почве?)

Clowne A this ground, in Denmarke.

(На этой почве, в Дании.)

О чем мы сейчас узнали? О том, что молодой Гамлет (в первой редакции) является наследником некоего человека, умершего 12 лет назад – на его череп желает посмотреть шут, говоря о последнем короле Гамлете. Шут говорит еще и о том, что убитый старым Гамлетом Фортинбрасс есть отец молодого Гамлета, и этот отец сошел с ума в Дании. Вы скажете, что все это неясности английской фразы, вырванной из контекста? Но вот любопытная историческая справка:

Граф Босвелл (Bothwell), третий муж Марии Стюарт, отец рожденных ею в 1567 году близнецов, меньше чем через год после его бегства был пойман в Дании и заключен в тюрьму датской крепости Dragsholm. Прикованный к столбу в полусогнутом состоянии, он провел в темноте и грязи десять лет, сошел с ума и умер в 1578 году.

Возможно, опять мистика текста, когда мы видим то, что хотим увидеть – но это выходит само собой, и мы не должны игнорировать так возникающую информацию.

Чтобы выяснить, кому принадлежит череп, на который желает посмотреть могильщик, проверим еще один тайник, в котором для верности Шекспир запрятал недостающую информацию про отцов Гамлета. Нам поможет та путаница времен, которую внесли Гамлет с Офелией, говоря о том, сколько месяцев прошло со дня смерти отца Гамлета. «Дважды два месяца» – говорит Офелия. «Не прошло и двух месяцев» – тут же вставляет Гамлет. Два месяца, как мы помним, задано с самого начала в поэтической, горацианской части пьесы – то есть в условном, сценическом пространстве. Примем эти два месяца как условное обозначение реального срока, прошедшего со дня смерти старого Гамлета. Тогда мы имеем полезную информацию о том, что есть еще один срок со дня смерти отца Гамлета – четыре месяца – то есть в два раза больший. Так как мы уже знаем, что у Гамлета было два отца – Гамлет-старший (отчим) и Фортинбрасс (родной), нужно выяснить, кому из них какой срок принадлежит. Можно сразу сказать, что Фортинбрасс был убит старшим Гамлетом, поэтому больший срок с момента смерти (четыре месяца) относится именно к Фортинбрассу. Тем не менее, проверим наши нехитрые догадки. Гамлет говорит:

1984-9 ...die two months agoe, and not forgotten yet, then there's hope a great mans memorie may out-liue his life halfe a yeere, but ber Lady a must build Churches then, or els shall a suffer not thinking on, with the Hobby-horse whose Epitaph is, for ô, for ô, the hobby-horse is forgot.

(...умереть два месяца назад и не быть забытым еще, тогда есть надежда, что память о великом человеке переживет его жизнь на полгода, но для этого, клянусь Леди, он должен строить церкви, или же будет наказан забвением, как тот дурак/шут/театральная маска лошади, эпитафия которого: о, бог, о, бог, дурачок позабыт)

О ком идет речь? Известно, что Роберт Дадли был очень набожным человеком, имел прозвище «друг пуритан» и, будучи в силе, построил множество церквей. При Дворе и в народе Дадли слыл brainless (безмозглым), и был главным королевским конюшим (Master of Horse). О ком, как не о Дадли, идентифицированном нами как старый Гамлет, говорит Шекспир устами молодого Гамлета, перечисляя все эти признаки?

Ради точности мы должны упомянуть, откуда Шекспир мог взять этого «конька-дурачка». В труппе the Lord Chamberlain's Men служил актер Уильям Кемп (Will Kempe), играющий роли шутов. В 1600 году, когда театры закрылись на время Великого поста, Кемп на спор протанцевал джигу от Лондона до Нориджа за четыре недели. В 1601 году он сделал попытку протанцевать через Альпы, потерпел неудачу, но в труппу Шекспира не вернулся, а устроился к конкурентам «Глобуса» – в труппу Worcester's Men из театра «Роза». Для актеров это было предательством. Появилась песенка, в которой есть слова: …The hobby horse was quite forgot, when Kempe did daunce a lone (Этот дурачок был окончательно забыт, когда Кемп протанцевал в одиночку).

Между прочим, независимый и беспристрастный исследователь, приняв эту информацию во внимание, сделает вывод, что речь идет о ком-то, окончательно забытом именно в 1601-м, знаковом для нас году. Но это не наш путь, мой доверчивый читатель. Мы должны доверять выбранному методу, и не должны отвлекаться – оставим нетронутые тропинки другим исследователям.

IV. УРАВНЕНИЕ ГАМЛЕТА

Тем не менее, полной ясности с датами пока нет. Встает проблема соотнесения реальной хронологии с течением литературного времени. И вот тут нам пригодится Полоний, прототипом которого все исследователи единодушно называют Уильяма Сэсила, лорда Берли.

Единодушие – единодушием, но нам все же придется ненадолго вернуться к фигуре Полония и как-то обосновать его «принадлежность» к Уильяму Сэсилу. В дополнение к уже известным историко-литературным параллелям приведем еще некоторые. Можно отметить сходство имен: Cecil – мясная фрикаделька, Burleigh (Burly) – плотный, дородный, и Polonius от Polony – варено-копченая свиная колбаса. Но тогда почему в первой редакции наш герой носит имя Corambis (Corabis)? Есть два варианта.

Построим следующую шаткую конструкцию: Coram – публично, на глазах/лично, сам/на месте преступления (лат) и bis – удвоенный. Тут мы сразу уверяем себя, что автор имел в виду формулу Полоний = король Клавдий, и Корамбис есть имя, говорящее именно об этом раздвоении.

Второй вариант более правдоподобен: имя намекает на девиз Уильяма Сэсила: Cor Unum Via Una (Только одно / единственное сердце / дух / натура / рассудок (Cor) – путь к единству). Скорее всего, в имени Corambis обыгран этот девиз честного государственного мужа – но с явным намеком на двоедушие, двоесердие. Что, впрочем, не отменяет и первый вариант, а даже укрепляет его.

Есть еще один штрих к портрету старого Полония – непосредственно портрет Уильяма Сэсила (The Portraits of the Cecils by James L.Claw, Curator of the Scottish National Portrait Gallery, p.94.), «riding upon a mule to Parliament» (едущего верхом на муле в Парламент). Сразу приходит на память язвительное замечание Гамлета в ответ на объявление Полония, что во дворец приехали актеры. Лозинский дает слова Гамлета как некую цитату из неизвестной баллады: "И каждый ехал на осле...". Но в оригинале 1604 года Гамлет говорит совершенно конкретно: 1443 Ham. Then came each Actor on his Asse (Следом приехал другой актер на его осле)! И тут же услужливая память подводит еще одного осла – помните песенку Гамлета о нынешнем короле – крестьянине, где напрашивается рифма к слову was – все тот же asse? Вот только речь в песенке – о Клавдии. Есть ли здесь совмещение этих ослов? Вероятно, есть, если вспомнить «ослиную» символику Библии. Христос въезжает в Иерусалим именно на осле – как Царь иудейский. В древне-еврейской традиции Осел выступает как священное животное судей, царей, пророков. Традиция эта идет еще из Египта, где Гор, победитель зла, воплощенного в убийце Осириса Сете, превратил того в осла и сел на него верхом. С тех пор Сет изображался с головой осла. Так что, разъезжая верхом на муле Уильям Сэсил скромно намекал на свою царственность. Но вот Шекспир намекал на его, Сэсила, ослиность…

Теперь, доказав себе, что Полоний и есть Уильям Сэсил, давайте попробуем выстроить общую историко-литературную хронологию и с ее помощью все расставить по своим местам. Поможет нам в этом смерть Берли-Полония. Уильям Сэсил умер в 1598 году, спустя сорок лет после коронации Елизаветы. Осмелимся предположить, что и в пьесе Шекспира двойник старого Сэсила Полоний ушел в мир иной в том же самом году. Что нам дает такое временное совмещение? Вспомним, что разговор Гамлета и Офелии во время спектакля происходил за какой-то час до того момента, когда Гамлет якобы проткнул шпагой гобелен, за которым скрывался Полоний. Тогда получается, что сроки, отсчитываемые от смертей двух отцов Гамлета, из условно-сценических легко превращаются в настоящие, измеряемые годами. Все тот же принцип уравнения: смерть старого Гамлета-Дадли случилась за «2 месяца» до смерти Полония, или 1598 – 1588 = 10 лет назад; значит, смерть настоящего отца Гамлета произошла «2х2 месяца» или 2х10=20 лет назад, в 1598 – 20 = 1578 году – что совпадает с годом смерти в датской тюрьме сошедшего с ума графа Босвелла. Как видим, элементарная арифметическая проверка принесла удовлетворительное подтверждение наших подозрений об идентичности временных шкал истинных и литературных событий.

Теперь, опираясь на эту хронологию, мы можем принять 1567 год, как дату рождения принца Гамлета, вернее, его реального двойника – она косвенно подтверждается и тем, что настоящим отцом (родителем) принца является Фортинбрасс-граф Босвелл и тем, что в этом году Гекуба-Мария Стюарт родила близнецов (bison), и тем, что в этом же году, сразу после родов, была лишена шотландского трона. Правда, есть одна загвоздка в нашей хронологии – получается, что сцена на кладбище была в 1567 + 30 = 1597 году, т. е. раньше, чем смерть Полония. Ничего не поделаешь – придется признать, что путаница в датах объективно существует, и наш сильный принцип начинает давать сбои (было бы удивительнее, если бы он выполнялся полностью). Но эта «тридцатка» может иметь и другой смысл,о чем мы напомним, когда будем рассматривать сцену на кладбище.

Пользуясь одной голой математикой, нельзя с достоверностью установить прототипа Гамлета. Однако к нашему счастью, Шекспир оставил для идентификации сведения, которые исторически достоверны. Сделаем проверку на конгруэнтность – сравним некоторые эпизоды пьесы с подобными эпизодами реальности

Итак, мы знаем, что отчимом принца был старый король Гамлет, прототипом которого мы назначили Роберта Дадли, графа Лейстера, тайного мужа королевы Елизаветы-Гертрад. Сам принц был сыном развенчанной в день его рождения королевы Фортинбрасс. Связка двух отцов и дата рождения самым естественным образом выводит нас к следующей логической цепочке.

У Роберта Дадли, как мы помним, был пасынок, он же – сын леди Летиции, вдовы Уолтера графа Эссекса, на которой и женился Роберт Дадли. Этот пасынок имеет отношение и к Уильяму Сэсилу, поскольку побывал под его опекой после смерти своего официального отца в 1576 году. Он же (пасынок) родился в 1567 году, когда Мария Стюарт отреклась от престола. Таким образом, вся цепочка приводит нас к предположению, что именно этот молодой человек, переходящий из одних отеческих рук в другие, и был родным сыном графа Босвелла и Марии Стюарт.

Мы вынуждены сделать следующее заключение:

Принц Гамлет = Роберт Деверо, 2-й граф Эссекс.

Пока что это начальное уравнение, – оно должно быть подтверждено или опровергнуто дальнейшей чередой сравнений.

В пьесе есть несколько событий, которые можно соотнести по времени с реально происходившими. Продолжая удерживать смерть Берли-Полония в качестве отправной точки, последуем за героями и их прототипами дальше в поисках соответствий.

1. После убийства Полония, которое состоялось вслед за представлением крамольной «Мышеловки», король отправляет Гамлета в Англию – «сбирать недополученную дань».

Для сравнения: 1597 год – первая публикация пьесы Шекспира «Ричард II», 1598 – смерть лорда Берли. Весна 1599 – Роберт Эссекс в результате интриги Роберта Сэсила и Фрэнсиса Бэкона отправляется в Ирландию на подавление восстания графа Тирона.

2. Гамлет возвращается в Данию при неясных обстоятельствах. В распоряжении читателя – только поддельные письма и намек на потерю королевского будущего принца. К письмам имеют отношения бывшие друзья Гамлета – Розенкранц с Гильденстерном и горбатый Горацио.

Для сравнения: Эссекс, спустя пять месяцев после убытия в Ирландию, встревоженный происками Сэсила, покидает свою армию и возвращается в Англию. Прямо с дороги он врывается в королевские покои и пытается объясниться с королевой. Она отсылает графа умыться и переодеться, обещая потом принять и выслушать его. Однако этого «потом» так и не случилось – Эссекс был изолирован и начался период его падения.

Сразу после отлучения графа от королевы Фрэнсис Бэкон подделывает письма, в числе которых и «письмо Эссекса королеве». По объяснениям самого Бэкона (уже после воцарения короля Джеймса), этими письмами он хотел помочь Эссексу вернуть расположение королевы. Эссекс на суде свидетельствовал, что эти письма видел и госсекретарь Роберт Сэсил – и мы не можем отрицать возможности того, что вездесущий Сэсил принимал участие в их редактировании.

V. ЗОЛОТЫЕ БРАТЬЯ

Самое время идентифицировать «друзей» Гамлета. Сравним их с действующими лицами трагедии.

Горацио – горбун, сын «торговца рыбой» Полония (он же – Клавдио, сын короля Клавдия), соглядатай, знающий нечто о тайных переговорах Гамлета, и, к тому же, хорошо владеющий поэтическим словом.

Как видим, эта фигура полностью скопирована с Роберта Сэсила – горбуна от рождения, сына «теневого короля» лорда-казначея Уильяма Сэсила, интригана и шпиона по призванию, который знал о тайной переписке Роберта Эссекса с «кузеном» Джеймсом Стюартом, умудрился сам завести переписку с шотландским королем и привести его на английский трон. Роберт Сэсил был искусен и в литературе – он писал пьесы-маски, и сей факт до сих пор служит для некоторых литературоведов поводом считать его Шекспиром.

Но если уравнение Горацио=Роберт Сэсил не вызывает особых сомнений, то парочка «друзей» Гамлета – более сложный случай. Нам придется уделить расшифровке этого ребуса больше времени, поскольку в исторической части уравнения мы коснулись подозреваемого лишь мимоходом.

Этих indifferent children of the earth (неразличимых детей земли) зовут во всех трех первых редакциях по-разному. 1603 – Rossencrast and Gilderstone; 1604 – Rosencraus and Guildensterne; 1623 – Rosincrance and Guildensterne. Как мы знаем, эти два имени взяты Шекспиром из жизни. У него могло быть минимум два источника. Первый – граф Ратленд, который учился с двумя датчанами, носившими эти фамилии. Второй источник – датский астроном Тихо Браге. Этот путь импорта имен (предки Браге) кажется мне более вероятным, поскольку Тихо пользовался популярностью в английских аристократических кругах, где было модным увлечение астрономией. Еще один плюс в том, что два имени связаны одним человеком, их носители – муж и жена, та самая «единая плоть». И эту неразлучность Шекспир постоянно подчеркивает. Вот несколько наиболее ярких примеров из того множества намеков, рассыпанных автором по тексту.

Наши друзья едины не только между собой – их любят также неразлучные король с королевой, о чем автор сообщает с иронией:

King. Thanks Rosencraus, and gentle Guyldensterne.

Quee. Thanks Guyldensterne, and gentle Rosencraus.

В редакции 1603 года о единстве говорится открытым текстом: король, отправляя Гамлета в Англию, добавляет, что Розенкранц и Гильденстерн поедут вместе с ним. Вот как это выглядит в оригинале: «Lord Rossencrast and Gilderstone shall goe along with you». Здесь мы видим одно (пусть и двойное) имя – лорд Розенкранц и Гильденстерн – но, судя по тексту, Гильденстерн тоже лорд, почему же здесь он идет в «прицепе» к лордству Розенкранца?

А вот как выглядит первое появление наших героев в 1623 году:

«Enter King, Queene, Rosincrane, and Guildensterne Cumaliys».

Обратите внимание – впервые они появляются вместе с королевской четой. Но это заметим на будущее. Теперь же выясним, что за таинственное слово добавлено к нашей загадочной парочке? Иногда Шекспир вводит его (но разделенное – Cum aliys – и обособленное запятой) в значении «и другие». Здесь же оно выглядит как имя или прозвище Гильденстерна. Вот как оно раскладывается на латинские составляющие: Cum – одновременно, заодно, aliys (искаж. alius) – другой, иной, второй, подобный. Получается, что вслед за монархами входит Розенкранц и с ним Гильденстерн как его вторая ипостась, одновременное подобие. Это вполне может быть и опечаткой (неряшливость Фолио мы уже отмечали), что вовсе не вредит нашим дальнейшим рассуждениям. А рассуждения эти не претендуют на истину и похожи, скорее, на игру. Но, тем не менее…

Начнем игру с перевода фамилий – для начала Гильденстерна. Разные написания дают разные смыслы. Первое Gilderstone означает позолотчик камня, второе Guilderstone – тот, кто создает гильдию/ союз/общество камня. С одной стороны, речь может идти о философском камне, который по убеждению алхимиков может превращать любое вещество в золото. С другой стороны мы имеем основателя общества масонов, вольных каменщиков. Тогда Rosencraus, Rossencrast или реальный Rosenkrantz есть лишь иная (или первоначальная) транскрипция слова Rosicrucian, Rosenkreuz, означающего члена Братства Розового Креста (Розенкрейцеров).

Историю этого знаменитого мифического ордена мы не будем здесь рассматривать. Скажем только, что первые упоминания о нем относятся к концу XVI-началу XVII вв., корни его лежат в алхимико-астрологических теориях того времени, а само учение Розенкрейцеров положило начало идеологии масонства. В Англии основы розенкрейцерства и масонства заложил Фрэнсис Бэкон – в своем труде «Новая Атлантида» (опубликован много позже интересующего нас времени – в 1621 году) он описывает страну Розенкрейцеров, провозглашая их общество орденом строителей Дома Соломона. Автором первых книг Розенкрейцеров считается немец Иоганн Валентин Андреа Херренберг (1586-1654), теолог из Вюртемберга, однако его авторство подвергается сомнению. С другой стороны в книге Роберта Бертона «Анатомия Меланхолии» (1621) в одной из сносок упоминается имя «Иог. Валент. Андреа, Лорд Веруламский». Но титул Baron Verulam (барон Веруламский) в этом же году получил Фрэнсис Бэкон. Кажется, намеков достаточно, для того, чтобы понять, кого я подозреваю – или прозреваю – за маской лорда Guildensterne and Rosencraus. Для сомневающихся – еще одно маленькая лингвоиллюстрация: в начале XVII века в Центральной Европе существовало алхимическое течение Gold und Rosenkrenz – Золотой и Розовый Крест.

Но игра есть игра, и здесь, похоже, все так же неясно, как и в случае с вопросом: что было вначале – курица или яйцо. И мы уже не можем с уверенностью утверждать, кто у кого позаимствовал имена и названия. Во всяком случае, существует немалая вероятность, что предки Тихо Браге древнее ордена Розенкрейцеров, миф о котором рождался на глазах Шекспира – или с его помощью.

Конечно, уравнение Розенкранц и Гильденстерн = Фрэнсис Бэкон может вызвать скептическую усмешку – мол, два не равно одному. А мы и не настаиваем – рассуждение о розенкрейцерах было всего лишь зацепкой. Если вы помните, у Фрэнсиса Бэкона был родной брат Энтони – и оба брата служили Эссексу.

Проверим наши догадки, сравнив текст с Историей. Для этого обратимся к первой встрече Гамлета с Розенкранцем и Гильденстерном. Гамлет вдруг выдает довольно длинный монолог-рассуждение про природу, которая кажется ему лишь «чумным скоплением паров» (Лозинский), и про то, что из людей его не радует ни один. На самом деле его слова следующие:

«...this most excellent Canopie the ayre, looke you, this braue orehanging firmament, this maiesticall roofe fretted with golden fire, why it appeareth nothing to me but a foule and pestilent congregation of vapoures»

(Этот чудеснейший полог этого воздуха/замка, смотрите, этот превосходно подвешенный небесный свод, эта величественная кровля, изъеденная золотым огнем, почему это не являет мне ничего кроме дискредитации и смертоносного собрания болтунов).

Речь здесь, по всей вероятности идет о Звездной Палате – высшем судебном органе в Англии. Палата приговаривала к смертной казни и конфискации имущества всех, кто оказывал сопротивление королю. Называлась так по залу заседаний, потолок которого был украшен золотыми звездами. Эссекс, как мы помним, не раз бывал здесь в качестве подсудимого.

В 1603 году Гамлет говорит короче: «Yes faith, this great world you see contents me not, No nor the spangled heauens, nor earth nor sea, No nor Man that is so glorious a creature, Contents not me»

(Действительно, этот великий мир, видите ли, не удовлетворяет меня, ни украшенные блестками небеса, ни земля, ни море, ни человек/мужчина, который есть такое славное творение, не удовлетворяет меня».

Если воспринять это glorious a creature как творение Глорианы – тогда, присовокупив установленное отношение Р-Г к половым органам Фортуны, можно добавить в копилку бэконианцев еще одно свидетельство в пользу того, что Фрэнсис Бэкон все-таки был тайным сыном Фортуны-Елизаветы-Глорианы. Но это заявление, как вы понимаете, сделано всего лишь для того, чтобы поддразнить строгого профессионального читателя и продемонстрировать неисчерпаемые возможности текста и хитрость толкователей. Здесь уместно привести и слова Роберта Сэсила, говорившего, что он не управляет королевой, а всего лишь следует за ней, являясь ее творением…

А теперь – серьезно. В редакцию 1623 года была введена большая вставка, где Р-Г комментирует мысль Гамлета о том, что Дания – тюрьма. (Кстати, Дания в прямом смысле оказалась тюрьмой для графа Босвелла, родителя графа Эссекса). Вот выборка с ключевым словом:

Rosin. Why then your Ambition makes it one...

(Это ваше честолюбие/властолюбие делает ее такой).

Guil. ...dreames indeed are Ambition...

(...мечты действительно есть властолюбие...)

Rosin. Truely, and I hold Ambition of so ayry and light a quality, that it is but a shadowes shadow.

(Истинно, и я держу властолюбие за такую воздушную и легкую сущность, что оно есть не что иное, как тень теней).

Дело в том, что слово Ambition здесь действительно знаковое, окончательно привязывающее парочку, рассуждающую о вреде честолюбия к нашему философу. Первая работа под именем Фрэнсиса Бэкона вышла в 1597 году (переиздана в 1601-м). Это было собрание нравственных эссе «Colours of Good and Evil» (Цвета Доброго и Злого), посвященное брату Энтони. Одно из эссе называлось «of Ambition» и, кажется, прямо предназначалось герою тогдашнего времени и хозяйке Англии. Вот небольшой отрывок:

«But yet it is less danger, to have an ambitious man stirring in business, than great in dependences. He that seeketh to be eminent amongst able men, hath a great task; but that is ever good for the public. But he, that plots to be the only figure amongst ciphers, is the decay of a whole age».

(Но все же меньшая опасность иметь честолюбивого человека, активного в деле, чем великого – в зависимости. Тот, кто стремится стать выдающимся среди способных людей, ставит великую задачу; и это даже хорошо для публики. Но тот, кто составляет заговор, чтобы быть единственной фигурой среди ничтожеств, является распадом целой эпохи).

Слишком точное совпадение, чтобы казаться случайным. Как и то, что поддельные письма «от Гамлета» приносят Горацио от Розенкранца-Гильденстерна. Драматургическая цепочка параллельна цепочке исторической: поддельные письма от «Эссекса» Фрэнсис Бэкон показывает Роберту Сэсилу. Тогда становится ясной и странная подпись: «Именно тот, кого ты знаешь как твоего Гамлета» – почему бы не подписаться королевским именем, если ты и в самом деле сын королевы?! И, мне кажется, количество таких совпадений неизбежно переходит в качество полного совпадения знаменитых литературных героев с не менее знаменитым философом, бывшим другом графа Эссекса, волей королевы ставшим его заклятым врагом и обвинителем, и с его братом.

Кстати, третье написание фамилии – Guyldensterne – грубо говоря, золотая корма/задница – может указывать на известную гомосексуальность как Фрэнсиса, так и Энтони. Этот намек мы тоже не должны пропустить. Тем более что гомосексуальность братьев Бэконов секретом не является. В 1586 году Энтони, будучи в Нормандии даже был арестован за гомосексуализм и приговорен к смерти, но избежать преследования ему помог Генрих Наваррский, (будущий король Франции Генрих IV). Стоит ли об этом, скажете вы. Стоит, потому что сексуальная девиация братьев может стать одним из кирпичиков их идентификации с героями пьесы. У братьев Бэконов было общее прозвище – Golden lads – Золотые ребята (см. книгу Daphne du Maurier «Golden lads»). Ну, ребята и бог с ними – если не знать, что это часть названия одуванчиков на варвикширском диалекте. Полное название – golden lads and chimney-sweepers (золотые ребята и щетки для дымохода) – означает два времени жизни одуванчиков: их желтые цветы и их пушистые головки. Называя братьев Золотыми ребятами, современники имели в виду Щетки для дымохода, в духе грядущего Фрейда намекая на функциональную схожесть.

А теперь вернемся к началу пьесы, к моменту первой встречи Гамлета с Розенкранцем и Гильденстерном. Тогда мы не обратили внимания на то, как Гамлет назвал друзей: 1270-1… good lads how doe you both? (…добрые ребята, как вы живете оба?). Вот эти good lads теперь выглядят не так безобидно. Особенно, если взять вторые значения слов golden – золотой, благородный, – и good – хороший, благородный… Оказывается, они взаимозаменяемы в нашем случае, и Good lads Розенкранц с Гильденстерном на глазах превращаются в Golden lads, благородных братьев-одуванчиков Бэконов.

После определения героев через поддельные письма, выдержки из бэконовских эссе, и щетки для дымохода мы можем спокойно отбросить натянутые рассуждения на тему этой двойной фамилии, и ее связи с Розенкрейцерами. Особенность любого исследования в том, что первоначальные предположения часто оказываются неверными, но выводящими на верный путь. Хотя, вполне возможно, что и такая версия имеет право на существование. Оставим ее для подтверждения тем, кто считает Бэкона основателем этих тайных обществ, ипостасью вечноживущего Посвященного, известного в Истории как граф Сен-Жермен… Но это уже совсем другая тема.

Если вам кажется, что, занимаясь второстепенными персонажами, мы удаляемся от главного героя, то это заблуждение. Доказательства идентичности строятся на увязке окружения с центральной фигурой, и перекрестье связей все точнее определяет ее.

VI. КЛАВДИЙ ИЛИ КЛАВДИЯ?

Мы так и не вычислили, кого же имел в виду Шекспир под королем Клавдием. Как обычно, рассмотрим два варианта решения, два корня одного уравнения. Какой из них верный, сказать трудно, скорее всего, как это часто бывает в математике, оба они верны, но каждый – на своем отрезке времени. Рассмотрим первое решение, которое мы уже подготовили всем своим чтением.

Уильям Сэсил, единственный из приближенных королевы Елизаветы, умудрился на протяжении всей своей сорокалетней карьеры сохранить королевское расположение. Считается, что именно он, по сути, вел большую часть внешней и внутренней политики елизаветинской Англии и был, что сейчас называется, «ястребом», подталкивая королеву к самым жестким мерам по отношению к тем, кого он считал врагом Англии. В частности, твердая антистюартовская позиция лорда Берли и привела королеву Шотландии и Франции на эшафот.

Лорд Берли держал в своих руках государственные поводья, оставаясь при этом королевским министром (однако нет никаких сведений о том, что он когда-нибудь был в фаворе у Елизаветы как мужчина). Если еще учесть, что лорд Берли страдал подагрой и в конце жизни передвигался только на кресле-коляске, а имя Claudius происходит от claudus (хромать, ковылять), то вот вам и второй муж Гертрад. Хотя Полоний и король Клавдий выглядят как два разных персонажа и в некоторых сценах присутствуют вдвоем, но в прозе они между собой не разговаривают, и можно предположить, что перед нами – одно и то же лицо, называемое по-разному в зависимости от той ипостаси, в которой в данный момент это лицо находится – придворного или играющего роль императора. Доказательной силой обладает и первое имя Полония – Корамбис (двоедушный, прилюдно удвоенный). Вспомним и слова Гамлета, сказанные им актерам: «Тому, кто играет короля, я воздам должное»; вспомним и тот факт, что актер Полоний играл в университетском театре Юлия Цезаря.

На последнем факте нужно остановиться поподробнее. Пьеса Шекспира представляет собой то, что сегодня называется интертекстом. Для его понимания читать нужно не только саму пьесу, но и все произведения, на которые – явно или неявно – ссылается автор. Как вы, наверное, заметили, по мере сил мы это делаем. А значит, не должны пропустить и упоминание Юлия Цезаря, которого играл Полоний – мы сразу понимаем, что нужно обратиться к одноименной пьесе Уильяма Шекспира.

Пьеса «Юлий Цезарь», скорее всего, была написана в конце 1598 – начале 1599 годов. Первое упоминание о ее постановке относится к сентябрю 1599 года. Аникст отмечает: «Поэма эта была напечатана в 1601 году, но автор подчеркивает в предисловии, что он написал ее за два года до того, то есть в том же 1599 году». Напомним, что Уильям Сэсил умер 4 августа 1598 года. Он не был королем Англии, но правил ею. Шекспир выбрал для своей пьесы сюжет убийства Цезаря, которое свершилось перед самым заседанием сената, – сенаторы собирались утвердить Цезаря императором и тем самым превратить республику в монархию. Пока что совпадение не идеальное. Даже учитывая, что Шекспир вывел Цезаря старым и глухим, а Уильям Сэсил почти полностью оглох уже в 1590 году. Но если сделать короткий обзор остальных действующих лиц, то многое прояснится.

Почему-то считается, что «Юлий Цезарь» – трагедия. Однако если читать эту пьесу, зная описываемую ситуацию, то она оказывается комедией, точнее – сатирой. Чего стоит рассказ Каски о том, как Антоний предлагал Цезарю корону:

«Я видел, как Марк Антоний поднес ему корону; собственно, это была даже и не корона, а скорее коронка, и, как я вам сказал, он ее оттолкнул раз, но, как мне показалось, он бы с радостью ее ухватил. Затем Антоний поднес ее ему снова, и он снова оттолкнул ее, но, как мне показалось, он едва удержался, чтобы не вцепиться в нее всей пятерней»

Двое главных заговорщиков – Брут и Кассий – хотят убить Цезаря. Мозг заговора – философствующий, жадный и завистливый Кассий, которого Цезарь боится:

…если бы я страху был подвержен,

То никого бы так не избегал,

Как Кассия. Ведь он читает много

И любит наблюдать, насквозь он видит

Дела людские; он не любит игр

<…>

Такие люди вечно недовольны,

Когда другой их в чем-то превосходит,

Поэтому они весьма опасны.

Кассий, используя идеализм республиканца Брута, вовлекает его в заговор, чтобы использовать любовь народа к Бруту. Чтобы убедить Брута, он подбрасывает ему поддельные письма:

…Нынче ж ночью

Ему под окна я подброшу письма,

Как будто бы они от разных граждан;

В них напишу, что имя Брута чтится

Высоко в Риме, намекнув при этом

На властолюбье Цезаря туманно.

Не правда ли, эти фальшивые письма и любовь к чтению нам уже кого-то напоминают?

Кассий хочет убить не только Цезаря, но и Марка Антония, «цезарева любимца». Брут противится этому. Он «добрее» Кассия и убивает Цезаря за идею республики, в отличие от корыстного и завистливого Кассия. Брут милостив, он не только разрешает Антонию жить: «Коль Цезаря он любит, пусть умрет С тоски по нем», – но и позволяет тому выступить перед римлянами после убийства Цезаря. Умная и хитрая речь Антония изобилует ловушками для слушателей вроде:

Стон бедняка услыша, Цезарь плакал,

А властолюбье жестче и черствей;

Но Брут назвал его властолюбивым,

А Брут весьма достойный человек.

Своей речью Антоний настраивает римлян, только что приветствовавших убийц Цезаря, против Брута. (Нужно отметить, что речь Брута перед римлянами дана прозой, тогда как выступающий за ним Антоний говорит стихами). Война между Антонием и Брутом кончается победой Антония и самоубийством Брута. Перед поражением Брута ему два раза является призрак убитого им Цезаря, который предрекает своему убийце скорую гибель.

Итак, соединив все факты и спроецировав их на реальную ситуацию, мы можем предполагать, что в пьесе «Юлий Цезарь» рассказывается о смерти некоронованного короля Англии Уильяма Сэсила и о том, что к этой смерти причастны «Брут» граф Эссекс (бывший в детстве под опекой Сэсила) и «Кассий» Фрэнсис Бэкон (племянник Уильяма Сэсила). Как было на самом деле, мы не знаем – История свидетельствует, что Сэсил умер накануне своего 78-летия от болезней. Только Шекспир прозрачно намекает своими произведениями на то, что конец лорда-казначея кто-то ускорил. Но заговорщики так и не смогли воспользоваться смертью Цезаря-Сэсила – победу одержал хитрый Антоний («часть цезарева тела»), он же – сын Уильяма Сэсила, Роберт Сэсил. Именно этот горбатый «эльф» (или «херувим, видящий мысли короля») после смерти отца стал главным советником королевы Елизаветы.

Что касается очередности ударов, то по Шекспиру первый удар нанес Цезарю Кассий, а не Брут. И это важное замечание – оно помогает нам разобраться со смертью Полония в «Гамлете», или, хотя бы заподозрить того, кто на самом деле виновен в его смерти.

Племянник Уильяма Сэсила очень не любил своего дядю за то, что тот, несмотря на все просьбы и мольбы, пальцем не пошевелил, чтобы помочь ему, Фрэнсису сделать карьеру при дворе. Фрэнсис не любил своего двоюродного брата Роберта Сэсила за то, что тот сделал эту самую карьеру. Фрэнсис поставил на Эссекса, но после его падения переметнулся на сторону бывших противников.

Так кто же убил Полония в «Гамлете», если Цезаря в «Цезаре» убил Кассий (нанес первый удар)? Несмотря на разные имена и разные пьесы, герой в интертексте – один. Но – сделаем вид, что топчемся в нерешительности. Ответ уже не так важен. Главное – путь к нему, который мы проделали.

И все-таки, теперь мы можем утверждать, что Полоний изображал Юлия Цезаря не только на студенческой сцене. Он играл короля при дворе – и был убит (отравлен?) как император Клавдий.

Однако в этой неожиданной, но заманчивой и многое объясняющей версии есть одно затруднение, которое, кажется, сводит на нет всю нашу изобретательность. Как это ни печально для автора данного расследования, но король продолжает жить после смерти Полония. Именно король допытывается у Гамлета, где Полоний, и Гамлет отвечает, что на небесах. Рассмотрим еще один «царственный» вариант, на который намекают слова Гамлета «Прощайте, дорогая мать», обращенные к королю.

Имя Клавдий в пьесе появляется только в редакции 1604 года – и только один раз. Стоит ли уделять ему так много внимания? Думаю, стоит, – хотя бы ради полноты исследования. Тем более что с этим именем, оказывается, можно связать и нашу королеву.

Кроме императора Клавдия, о котором мы уже знаем, есть и другие кандидаты. Например, был еще Клавдий II, о котором мы помним в связи с праздником св. Валентина. Император издал указ о запрете на свадьбы и помолвки, когда у него возникли проблемы с набором солдат в армию. Священник Валентин тайно венчал влюбленных, за что и поплатился – был казнен 14 февраля. В «Гамлете» к этим событиям отсылает песенка Офелии «Назавтра Валентинов день...». В реальной жизни можно найти параллель с поступками Елизаветы, которая очень гневалась, когда ее фавориты и просто приближенные мужчины женились без ее ведома (Роберт Дадли, граф Эссекс, граф Саутгемптон, Уолтер Рэли и др.). Это первый, пока слабый намек на связь имени Клавдий с королевой Елизаветой.

Есть и второй, более сильный, который содержится в овидиевских «Фастах» (книга 4). Овидий (любимый и наиболее цитируемый Шекспиром античный автор) пишет:

Клавдия Квинт свой род выводила от древнего Клавса,

Был ее облик и вид знатности рода под стать.

И непорочна была, хоть порочной слыла: оскорбляли

Сплетни ее и во всех мнимых винили грехах.

Эта самая Клавдия Квинт (Пятая – почти Queen) попросила у богини о принародном чуде в доказательство ее непорочности, и та помогла ей – слегка потянув за канат, Клавдия сдвинула застрявшую в обмелевшей реке ладью. Таким образом, информация, заключенная в имени Клавдий, может указывать и на «девственницу» Елизавету, легко ведущую корабль своей страны, наказывающую при всей своей заявленной девственности неверных ей мужчин.

Что касается «заключенной» в имени хромоте, то королева с 1570 года страдала болезнью ног и хромала, что не скрывают исторические источники.

Здесь самое время еще раз вспомнить о той ремарке, объявляющей появление королевской четы. Enter Claudius, King of Denmarke, Gertradt he Queene. На самом деле, королеву зовут не таким трудным именем Gertradt. Просто в выражении Gertrad the Queene допущена – или предусмотрена? – опечатка: определенный артикль the разделен таким образом, что у королевы Gertrad появилась лишняя буква (t) и мужские признаки (he). Тут можно вспомнить присказку, ходившую во времена правления Джеймса I, короля-гомосексуалиста: «Елизавета была нашим королем, Джеймс стал нашей королевой».

Однако, не столь важно искажение имени королевы, – интереснее этот определенный артикль, который проставлен только перед королевой и легализует в монаршей чете только королеву, а неопределенный король Клавдий превращается лишь в титул, становится политическим телом, абстрактным носителем властных полномочий, тем самым государством, за которым, по ее словам, и была «замужем» королева Елизавета.

Конечно, имея на руках такие слабые доказательства, я не могу настаивать на своей точке зрения. Тому, кто приведет более убедительную версию, Шекспир скажет «спасибо» – все же автор творил для того, чтобы кто-нибудь когда-нибудь понял то, что он зашифровал.

VII. ЛАЭРТ И ОФЕЛИЯ – ПОДОБИЕ ПРАВДОПОДОБИЯ

У нас осталось два главных героя, которым нужно подыскать прототипы. Лаэрт и Офелия, брат с сестрой, дети Полония по версии Горацио. В прозе, как нам показалось, они представлены любовниками. Парадоксальная ситуация – сведений об этой паре очень мало, но именно эта нехватка информации позволяет очень быстро подобрать для них реальных кандидатов. Однако, это обманчивая легкость. На самом деле Лаэрт и Офелия – едва ли не самые трудные персонажи в смысле их идентификации. В этом великом произведении двоится почти каждый герой, и мы не будем так доверчивы. Рассмотрим обе гипотезы, которые приходят на ум при сравнении пьесы и реальности.

Начнем с той, которая кажется наиболее вероятной. Кажется, Лаэрт определен в прозе достаточно точно. Характеристика, данная ему Офелией, представляет собой перечень конкретных признаков. По ее словам Лаэрт – фальшивый Стюарт, укравший дочь своего хозяина, человек, склонный к гомосексуализму, носящий траву руту как геральдический знак.

На первый взгляд, этого более чем достаточно, чтобы соединить Лаэрта с графом Ратлендом. Имена типа и прототипа анаграмматически схожи – Laertes и Rutland; в первой редакции его имя Leartes (искусник) – а Ратленд был Master of Art (магистр искусств) двух университетов. Граф имел склонность к гомосексуализму и страдал от приобретенного сифилиса; он был назначен Управляющим Шервудского леса (Steward of Sherwood Forest).

Кстати, слова Офелии про фальшивого Стюарта (false Steward) А. Смирнов комментирует в шекспировском 8-томнике так: «Это лживый дворецкий...» – намек на какую-то балладу». На самом деле Офелия вспоминает о том, как началась династия Стюартов. В XIV веке в Шотландии правили Брюсы (BRAOSE, BREAUX, или BRUS – почти BRASSE!), и последним королем этой династии стал Давид II, сын Роберта I. Дочь Роберта Маргери вышла замуж за Уолтера Стюарта, 6-го Высшего Блюстителя Шотландии (Walter the Stewart, 6th High Steward of Scotland) – должность была такая, постепенно ставшая фамилией, поскольку передавалась по наследству. Именно сын Уолтера Стюарта и Маргери Брюс стал после смерти Давида II в 1371 году королем Шотландии Робертом II Стюартом.

Титул графа Rutland (какова бы ни была его истинная этимология) может быть представлен как земля руты (Ruta + land), и, наконец, граф женился на Елизавете Сидни, дочери Филипа Сидни и Фрэнсис Уолсингем и падчерице Роберта Эссекса. Филипа многие называют тайным сыном Елизаветы от испанского короля, который и стал его крестным отцом (между прочим, портретное сходство Филипа Сидни и Елизаветы Тюдор поразительное). К этой женитьбе относятся слова Офелии о геральдической траве руте – «для тебя и немного для меня» – Елизавета Сидни стала графиней Ратленд осенью 1599 года. Нелишне добавить, что Ратленд свидетельствовал в суде (triall) против Эссекса, и поединок Гамлет-Лаэрт, на который вызывает Гамлета Острик, есть отголосок этого суда и предательства (тот самый отравленный клинок Лаэрта).

Графа Ратленда некоторые исследователи считают не только кандидатом в Шекспиры, но и сыном королевы Елизаветы. За участие в восстании Эссекса он не был сурово наказан. Именно о королевском прощении сына престола, который в воскресенье 8 февраля шел вместе с Эссексом, могут говорить слова о Прощеном Воскресении.

Теперь к Лаэрту-Ратленду можно притянуть за уши и таинственного эпизодического Клавдио, который отдает фальшивые письма слуге для вручения их королю и королеве. Вот здесь нам и пригодится эта латинская хромота имени – у графа Ратленда были больные ноги (похоже, в те суровые времена хромали все)…

Но тут мы углубляемся даже не в область догадок, а просто в игру смыслов и ассоциаций, не имеющих ничего общего с расследованием. Достаточно сопоставить год рождения Роджера Мэннерса – 1576 год, и тот факт, что его предполагаемой матери в том году исполнилось 43 года – возраст для тех времен далеко не репродуктивный. (Ратленду вообще «не повезло» с рождением – и в Шекспиры он явно опоздал, как ни стараются доказать его авторство приверженцы версии Шекспир = Ратленд). С другой стороны, Ратленд (как Эссекс и Саутгемптон) после смерти отца находился под опекой Уильяма Сэсила, и это вполне можно считать условным отцовством «короля» Клавдия.

Отнюдь не хочу делать вид, что с Ратлендом-Лаэртом все ясно. Это правдоподобие, но вряд ли правда. Есть иной вариант, который мы рассмотрим чуть позже.

Что касается Офелии, то отношение автора к данному персонажу не очень хорошее. Это отражено даже в имени. Можно построить еще одну этимологическую конструкцию: Ophelia = Op(e) + Helios – открытая Солнцу. Но есть еще два варианта происхождения Ofelia, Ophelia: либо от offal (с XIV в.) – отбросы, либо от ophello – накопление, выгода. Второй вариант более достоверен, ведь сама Офелия укоряет себя за жадность, говоря о дочери хлебника, превращенной в сову. И, действительно, судя по обвинениям Гамлета, она лишилась девственности в обмен на обещания королевского отпрыска жениться на ней.

Можно согласиться с распространенным мнением, что имя Офелии позаимствовано из популярного в Англии пасторального романа итальянского писателя конца XV в. Саннадзаро «Аркадия», где его носит влюбленная пастушка Ofelia. По «совпадению» отец Елизаветы, воин и поэт Филип Сидни, не только был автором романа «Аркадия» (или «Аркадия графини Пембрук»), но и носил гордое прозвище Орфей. Роман Сидни «Аркадия» одноименный с романом Саннадзаро – самый сильный аргумент в пользу того, что Офелия-Елизавета получила свое имя от саннадзаровской пастушки.

«Утопление» Офелии в стихотворной части – еще одно иносказательное сообщение о соответствии Офелии и Елизаветы Сидни.

Деревом-символом Орфея считается ива. Ивами поросли берега реки Геликон, текущей вокруг Парнаса, и таким образом, ручей, в который смотрелись ивы, и в котором «утонула» Офелия, напевая свои песенки, есть копия Геликона. Вполне возможно, что Шекспир здесь говорит о претензиях Елизаветы Сидни на поэтическую преемственность (см. И. Гилилов, «Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна великого феникса») и о ее неудаче на этом поприще. Вспомним и то, что по одному из вариантов мифа об Орфее (Овидий Meтaм. XII), певец был растерзан менадами за его отрицательное отношение к культу Вакха. Голова Орфея доплыла до острова Лесбос, (дочь Елизавету поэты звали Лесбией) где и была захоронена. Голова продолжала пророчествовать из-под земли до тех пор, пока сам Аполлон не попросил ее замолчать, чтобы не мешать пророчествам Пифии. (Так и тянет провести параллель с обстоятельствами смерти и похорон Филипа Сидни, которые состоялись 8 февраля 1587 года, в день казни Марии Стюарт, и отличались невероятной пышностью. По официальной версии он умер 17 октября в Нидерландах от раны, полученной в бою, – почти за четыре месяца до 8 февраля!).

Орфей был первым смертным, вернувшимся из царства Аида – на этом возвращении во многом и основывались орфические ритуалы очищения души и возрождения к новой жизни. Еще одна историческая справка: реальным, а не мифическим автором орфических стихотворений считался поэт Ономакрит, живший в Афинах в правление уже знакомого Писистрата с его копьеносцами (spear) и с его рапсодами, переписывающими Гомера. Вообще, тема семейства Сидни-Пембруков-Ратлендов, и его отношения к шекспировскому проекту очень обширна, и требует отдельной большой работы, но сейчас мы не можем уделить этому достаточно внимания.

У читателя может возникнуть вопрос – отчего же отчим Гамлет ведет со своей приемной дочерью Офелией откровенно эротические разговоры? На это трудно ответить, оставаясь в рамках общепринятой морали. В те времена приемные дети вовсе не обязательно воспитывались приемными родителями. Сам Эссекс после смерти отца и при живой матери был отдан под опеку лорда Берли и жил в семействе опекуна какое-то время. Известно, что его юную падчерицу Елизавету после смерти ее отца воспитывала тетка Мэри Сидни-Пембрук, и нельзя с уверенностью утверждать, какие отношения были между девушкой и красавцем Эссексом – дочерне-отцовские или женско-мужские (пусть и платонические). Также известно, например, что отчим юной Елизаветы Тюдор адмирал Томас Сеймур питал к 13-летней падчерице далеко не отцовские чувства, и падчеридца не отказывалась от ухаживаний отчима, заставляя ревновать мачеху.

Если нас смущают эротические разговоры, то почему не смущает обещание Гамлета в случае женитьбы Офелии дать ей в приданое свое проклятие? Строго говоря, приданое мог дать либо отец, либо отчим, либо старший брат, либо опекун – лицо, ответственное за материальное положение юной Офелии.

В дополнение ко всему вспомним о наставничестве Горацио – в нем нет ничего удивительного, ведь к Елизавете Сидни сватался в свое время горбун Роберт Сэсил. Но в каких отношениях были дочь поэта и госсекретарь – История умалчивает.

VIII. ДЖОНСОН, КОТОРЫЙ МНОГО ЗНАЛ

Несмотря на все доводы, приведенные выше, что-то мешает нам принять уравнение Лаэрт и Офелия = граф и графиня Ратленды. Признаемся: наше доказательство имеет всего лишь две точки опоры – «титулообразующую» траву руту и пастушку Офелию. Остальное – догадки. Да и рута, откровенно говоря, слабое основание для категоричных выводов – Офелия приводит целый список трав, имеющих отношение к Лаэрту, и каждая из них может опровергнуть наше построение. Давайте вернемся к песням Офелии и поищем, нет ли более весомых аргументов в пользу выбранного уравнения? Вот, например, явные отсылы к балладам о Робине Гуде. Они подталкивают нас к очередной тропинке интертекстового лабиринта, и, значит, мы просто обязаны наведаться в легендарный Шервудский лес. К этому нас принуждает и звание графа Ратленда – Steward of Sherwood Forest (Управляющий Шервудского леса), пожалованное ему королем Джеймсом сразу после смерти королевы Елизаветы. На этот раз нашим проводником будет младший современник Шекспира, поэт и драматург Бен Джонсон.

Benjamen Jo(h)nson (1572-1637) – сын священника, умершего за месяц до рождения сына, пасынок каменщика, занимался торговлей, был солдатом в Нидерландах. В 1597 году уже писал пьесы для труппы Лорда-Адмирала, в том же году попал в тюрьму за пьесу «Остров собак». В следующем году – снова тюрьма и угроза казни через повешение за убийство на дуэли актера Габриэля Спенсера. Избежал казни как человек, владеющий латынью (такие люди приравнивались к духовенству!), но был лишен имущества и большого пальца руки. Бен Джонсон довольно критически отзывался о Шекспире, однако играл важную роль в этой, до сих пор не разгаданной игре.

А сейчас обратимся к неоконченой пьесе Бена Джонсона «The sad shepherd: or, a tale of Robin Hood» (Грустный пастух, или рассказ о Робине Гуде). Время написания неизвестно. Действие пьесы происходит в Шервудском лесу, в долине Бельвуар, где, как мы знаем, находится родовое гнездо Ратлендов – замок Бельвуар. Хозяин Робин Гуд и хозяйка дева Мэриан приглашают пастухов и пастушек поохотиться на оленя. Казалось бы, этого уже достаточно, чтобы утвердиться в нашем определении Лаэрта и Офелии как четы Ратлендов – они же хозяева Шервудского леса. В подкрепление приведем цитату из книги Ильи Гилилова «Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна великого феникса»:

«Известный английский историк литературы Ф. Г. Флей еще девяносто лет назад <…> идентифицировал главных героев пьесы с графом и графиней Рэтленд – Роджером и Елизаветой. Он отмечал, что определение Робина как «главного человека Шервудского леса, его хозяина» вместе с кажущимся многим непонятным упоминанием о Бельвуаре, прямо указывает на Рэтленда (управляющий королевским Шервудским лесом – его почетная официальная должность, а расположенный в нескольких десятках километров от леса замок Бельвуар – его родной дом) {Существенная топографическая деталь: Бельвуар и маленькая долина, которой он дал имя, расположен не на территории тогдашнего Шервудского леса, а в графстве Лейстер, за рекой Трент. И единственное, что связывает Шервуд и Бельвуар, – это Рэтленды, владельцы Бельвуара и управители Шервудского леса. Поэтому указание на «поэтов Бельвуарской долины» (где старинный замок был единственным очагом культуры) в пьесе, действие которой происходит в Шервудском лесу, может относиться только к Рэтлендам и их друзьям.}. Имя его «Леди, его Хозяйки» – дева Мариан – не могло быть отнесено Джонсоном к следующей (после 1612 года) графине Рэтленд, жене Фрэнсиса, имевшей нормальную семью и детей.

<…> В этой пасторали он (Джонсон – И. Ф.) вывел себя под именем Элкин, а также целую группу личностей, включая Елизавету, графиню Рэтленд, ее кузин Люси, графиню Бедфорд, и Мэри Рот, ее тетку Мэри, графиню Пембрук, и Томаса Овербери (все – поэты), а также старую графиню Сэффолк (в образе колдуньи) и ее дочь Франсис, интриговавших против Елизаветы Рэтленд».

Если Гилилов прав, то время, которое описывает Джонсон в «Грустном пастухе» – будущее по отношению ко времени наших событий. Фрэнсис, дочь графини Сэффолк, в 1606 году вышла замуж за 3-го графа Эссекса, сына Роберта Деверо, потом, влюбившись в Роберта Карра, фаворита короля Джеймса, она добилась развода с Эссексом. Считается, что эти ее интриги и показывает Джонсон в своей пьесе.

И главный контрдовод. Офелия поет о смерти милого Робина – уже свершившейся или грядущей. Но смерть Роджера Мэннэрса, графа Ратленда случилась в 1612 году, Фрэнсис развелась с 3-м Эссексом в 1613 году, тогда как нас интересует время не позднее 1604 года.

Если мы не нашли у Джонсона подтверждения нашим предположениям относительно Офелии и Лаэрта, то это не означает, что пьеса вовсе нам не пригодится. В ней имеется два интересных персонажа. Название пьесы «Грустный пастух…» определено одним из ее героев – пастух Eglamour (Игламур) грустит оттого, что его любимая Earine утонула два дня назад. На самом деле Иарин жива, но Игламур об этом не знает, все время ищет ее, спрашивая о ней у каждого встречного. Приведем самое начало пьесы (I. 1) – плач грустного пастуха:

Aeglamour.

Here! she was wont to goe! and here! and here

Just where those Daisies, Pincks, and Violets grow:

The world may find the Spring by following her;

For other print her aerie steps neere left:

Her treading would not bend a blade of grasse!

Or shake the downie Blow-ball from his stalke!

(Здесь! она привыкла гулять! и здесь! и здесь

Как раз где эти маргаритки, гвоздики, и фиалки растут:

Мир может найти Весну, следуя за ней;

Ее воздушные/надземные шаги не оставили иного следа:

Ее поступь не пригнула бы и травинки,

Или стряхнула головку одуванчика с его стебля!)

Сразу обращают на себя внимание несколько совпадений: Иарин утонула, но осталась жива; с ней связаны такие цветы как маргаритки и фиалки; само имя девушки – Earine – можно произвести от латинского earinus – весенний (на что и указывает Джонсон открытым текстом), однако есть еще одно слово, близкое к имени – earn – получать доход, прибыль, что сразу возвращает нас к ophello и, таким образом, перебрасывает мостик от пьесы Бена Джонсона «Грустный пастух» к пьесе Шекспира «Гамлет».

Можно начать строить и дополнительные гипотезы, если заметить, как перекликаются в последней строке слова SHAKE (трясти, потрясать) и STALKE (стебель, длинная прямая часть любого предмета) – почти SPEAR – копье, стрелка травы, побег растения. Головка одуванчика (иначе – щетка для дымохода) тоже говорит нам о многом – не одни братья Бэконы увлекались греческой любовью – мода на нее в аристократических кругах была весьма устойчива. Возможно, этот путь – тупиковый, однако при таких совпадениях трудно не поддаться соблазну и не сравнить. Здесь нельзя не отметить, что имя Earine вполне созвучно с сельскохозяйственным термином earing – колошение, выколашивание – что сразу приближает его и к сельскохозяйственной фамилии Shake + speare – осыпавшееся зерно из колосьев + колос. Не успеваем мы подумать о связи Иарин и самого Шекспира – уж не съязвил ли таким образом язвительный Джонсон? – как на изощренный ум приходит слово Erin – поэт. Ирландия, и уводит нас… Но Ирландию мы еще посетим – эту страну нельзя оставить без внимания хотя бы потому, что в пьесе Шекспира немало «ирландских» намеков. Грустного (или унылого) пастуха мы тоже вспомним, а сейчас вернемся на тропу Робина Гуда и еще раз попробуем взять верный след.

IX. ПАДЕНИЕ И СМЕРТЬ ГРАФА РОБЕРТА

Обратимся к двум уже упомянутым пьесам The Downfall of Robert, Earle of Huntington (Падение/крушение Роберта, графа Хантингтонского) и The Death of Robert, Earle of Huntington (Смерть Роберта, графа Хантингтонского). Эти пьесы были опубликованы в 1601 году, но в знаменитом дневнике Филиппа Хенслоу (главного менеджера труппы «Люди Лорда-Адмирала») за февраль 1598 года сделана отметка, что Энтони Мандею оплачена большая часть суммы за пьесу о Робине Гуде. Скорее всего, это должна была быть одна пьеса «Robins Tragedie», но из-за большого объема она была разделена на две части. Соавтором Мандея, как указывает Хенслоу, стал Генри Четтл (Henry Chettle), отредактировавший первую часть и дописавший вторую. В работе над пьесами Мандей и Четтл использовали поэму Майкла Дрейтона «Матильда, честная и целомудренная дочь лорда Фицуотера».

Хотя в этих пьесах и присутствуют мотивы народных баллад о Робине Гуде, но авторы отступили от привычного образа благородного разбойника, превратив его в аристократа, графа Хантингтонского. Современные литературоведы считают, что Мандей сделал акцент на обеспокоенности аристократии конца XVI века своим ухудшающимся положением, ущемлением ее интересов короной, духовенством, бюрократией. Но считать так, значит, ничего не считать. Нужно все-таки учитывать, что такие крупные пьесы в то время не писались просто так, на общие темы. Это почти всегда было откликом на важные (по мнению авторов) события, как правило, на дворцовые интриги, в которых участвовали различные группировки, борющиеся за близость к монарху. Да и автор пьес о графе Робине был не только писателем и переводчиком, но и, по совместительству, тайным агентом государства, и был близок к влиятельным кругам Англии. Свои «дипломатические» способности он применил и в «Трагедии Робина». Чтобы соблюсти политические приличия, Мандей «поставил» свою пьесу при дворе Генриха VIII, отца королевы Елизаветы. Он ввел в пьесу некоторых известных придворных Генриха, которые, по воле автора, играют в «Трагедии Робина». Так, например, роль монаха Тука у Мандея исполняет Джон Скелтон, наставник Генриха VIII, известный своей позицией твердого государственника. В первой части «Крушение Робина…» есть интересный момент (строки 2210-2220) – выйдя из роли монаха, «актер» Скелтон говорит, что сам король одобрил отступление от традиционного изложения истории Робина Гуда, и что он, Скелтон, контролирует это отступление. Таким образом, Мандей как бы заручился поддержкой фамилии Тюдор, то есть, царствующая Елизавета, дочь Генриха (еще раз как бы) взяла пьесу под свое покровительство.

Однако, «Трагедия Робина» выглядит с точки зрения лояльности довольно подозрительно. Бросается в глаза противоречивость изложения – все выглядит так, словно пьеса на коротком отрезке времени – от ее написания до публикации – подвергалась грубой редактуре, либо сами авторы, учитывая пожелания заинтересованных лиц, правили сценарий по мере его развития. Да и ситуация, положенная в его основу, похоже, быстро менялась. Но пора обратиться к самой пьесе и, хотя бы коротко, рассказать о ее сюжете и действующих лицах. Сразу дадим авторское представление о том, кто есть кто, и что должно случиться:

86 This youth that leads yon virgin by the hand

(Этот юноша, который ведет ту девственницу за руку)

(As doth the Sunne, the morning richly clad)

(Как Солнце – утро богато одетое)

Is our Earle Robert, or your Robin Hoode,

(Есть наш граф Роберт, или ваш Робин Гуд,)

That in those daies was Earle of Huntington.

(Который в те дни был графом Хантингтонским.)

90 The ill fac't miser, brib'd in either hand,

(Этот скряга со злобным лицом, взятка в каждой руке,)

Is Warman, once the Steward of his house,

(Есть Варман, когда-то управляющий его дома)

Who Judas-like betraies his liberall Lord

(Который, подобно Иуде, предаст его великодушного лорда)

Into the hands of that relentlesse Prior,

(В руки этого безжалостного Приора,)

Gilbert Hoode, uncle to Huntington.

(Гилберта Гуда, дяди графа Хантингтонского.)

95 Those two that seeke to part these lovely friends

(Те двое, которые стремятся разделить этих любезных друзей)

Are Elenor the Queene and John the Prince;

(Есть королева Эленор и принц Джон;)

She loves Earle Robert, he Maide Marian,

(Она любит графа Роберта, он – деву Мэриэн,)

But vainely: for their deare affect is such,

(Но напрасно: их нежные чувства таковы,)

As only death can sunder their true loves.

(Что только смерть может разлучить влюбленных.)

100 Long had they lov'd, and now it is agreed

(Долгое время они любили, и сейчас решено, что

This day they must be troth-plight, after wed.

(В этот день они должны обручиться, а потом пожениться.)

At Huntingtons faire house a feast is helde,

(В честном доме Хантингтона устраивается праздник,)

But envie turnes it to a house of teares.

(Но зависть оборачивает это домом слез.)

For those false guestes, conspiring with the Prior,

(Те ложные гости, сговаривающиеся с Приором,)

105 To whome Earle Robert greatly is in debt,

(Которому граф Роберт очень сильно задолжал,)

Meane at the banquet to betray the Earle,

(Намерены на банкете предать графа,)

Unto a heavie writ of outlawry.

(Предьявив тяжелое предписание об изгнании/обьявлении вне закона.)

Как видим, все представленные лица имеют к графу Роберту свои счеты. Лживый управляющий – а теперь судья Варман (false Steward, как его называет Робин), слуга двух господ, принимает подарки одной рукой от графа, другой – от приора. Королева Эленор добивается любви графа (она, как и Мэриэн, зовет его sweet Robin), ее сын принц Джон любит деву Мэриэн; родной дядя, приор хочет объявить графа вне закона, зная, что в этом случае титул и графство Хантингтонское перейдет к нему, приору. Это духовное лицо поддерживает преемственность с балладами о Робине Гуде, в которых благородный разбойник умирает от руки своей родственницы приорессы (настоятельницы монастыря) – та по его просьбе (Робин приболел) отворяет ему кровь, и герой гибнет от потери крови.

Как видим, пьеса начинается с того, что граф Роберт окружен врагами. Его дядя приор и Донкастер (ненавидит графа за «королевские амбиции»!) подкупают шерифа (он же – судья Варман), и тот объявляет Роберта вне закона. Кстати, слово, лежащее в корне титула Робина – hunting – означает не только охота, но и гонение, травля, так что мы можем читать название пьесы как «Крушение и смерть Роберта графа, подвергнутого травле, гонениям». (Сам титул реален, и реальный и граф Хантингтонский жил во времена Шекспира, но гонениям не подвергался).

Объявленный вне закона граф решает изобличить врагов. Он собирает всех на спектакль, приглашает рассаживаться, и читает монолог, в котором рассказывает историю своего падения и указывает на виновных. В конце он обещает:

…I will execute yee all, Ere any execution come at mee, (Runne away)

(…Я казню вас всех, пока кто-нибудь не казнил меня, (Убегают)

They ran away, so ends the tragedie.

(Они убежали, так кончилась эта трагедия).

Первая часть заканчивается вроде бы благополучно – восстановить свое положение Робину помогает король Ричард. Но враги не успокаиваются. Во второй части приор и Донкастер задумывают убить Робина. Они предлагают Варману помочь им, но тот, вдруг искренне раскаявшись, отказывает им. За этот отказ Варман поплатился жизнью – приор и Донкастер закололи Вармана его же кинжалом и представили Роберту эту смерть как самоубийство. Робин прячет тело своего верного слуги. Приор обещает Робину необыкновенный эликсир, возвращающий молодость. Робин в восхищении, он хочет предложить эликсир любимому королю Ричарду. Во время охоты, когда король почувствовал жажду, Робин зовет его в свой замок, чтобы угостить эликсиром. Но прежде, чем дать эликсир королю, он пробует его сам и понимает, что это – яд. Робин долго умирает, ведя длинные разговоры с окружающими, рассказывает, где тело Вармана, просит похоронить его рядом с собой.

Итак, вышедшие в 1601 году две пьесы Мандея основаны на истории графа Роберта, который подвергся травле со стороны завистников и погиб в результате их интриг. Как видим, эти пьесы пересекаются с «Гамлетом» в реальной истории падения и смерти Роберта графа Эссекса. Но мы обратились к «Трагедии Робина» для того, чтобы уточнить, куда же все-таки ведет робингудовская линия в «Гамлете». Бен Джонсон явно склонял нас к графу Ратленду, однако мы засомневались в таком решении. Теперь же, после знакомства с пьесами Мандея, наши сомнения только усилились. Идентификация мандеевского Робина с Эссексом приводит нас к заключению: все намеки Офелии на Робина Гуда относятся к принцу Гамлету – именно в нем, в sweet Robin, «вся ее радость».

Вспомним песенки Офелии. Она поет королеве:

How should I your true loue know from another one,

(Как отличу я вашего истинного любовника от кого-то другого,)

By his cockle hat and staffe, and his Sendall shoone.

(По его раковине на шляпе и жезлу, и его сандаловым туфлям)

Первая строка этой песни – прямая цитата из стихотворения Уолтера Рэли «As you came from the holy land of Walsingham» (Когда ты шел из святой земли Уолсингем) – там, в ответ на вопрос, путник отвечает: «How shall I know your true love, That have met many one» (Как отличу я твою истинную любовь, одну среди многих встреченных). Возможно, это всего лишь расхожий поэтический оборот того времени. Но ссылка на стихотворение Рэли дает нам название святой земли Уолсингем – намек на Фрэнсис Уолсингем, жену графа Эссекса и мать Елизаветы Сидни.

Вторая же строка песенки Офелии говорит о раковине на шляпе этого возлюбленного – символе воды, который, по принятой нами «мифологии», относит возлюбленного Гертруды-Елизаветы к роду Марии Стюарт. Как мы знаем, граф Эссекс был фаворитом стареющей Елизаветы, и для тех, кто считал его ее сыном, всегда было трудно объяснить, зачем «мать» на глазах у придворных изображала отнюдь не материнскую любовь к «сыну». Теперь, зная (точнее – полагая), что он был сыном другой королевы, мы можем позволить нашим историко-литературным героям быть любовниками, или изображать таковых.

Офелия поет и о том, кто умер. Вот две строки, которыми начинаются и заканчиваются причитания Офелии о том, кто ушел и уже не вернется:

2938 Oph. For bonny sweet Robin is all my ioy.

(В красивом сладком/любимом Робине вся моя услада.)

<...>

2948-9 God a mercy on his soule, and of all Christians soules

(Бог смилостивится над его душой, и над всеми христианскими душами.)

Последняя строчка – прямая цитата из смертного приговора, вынесенного Эссексу. Первая же строка – цитата из ирландской песенки, но сейчас нам важен этот «милый Робин» – так звала Елизавета своего Роберта Дадли, так она звала потом его пасынка Роберта Деверо, графа Эссекса, так звали графа Роберта Хантингтонского королева Эленор и его возлюбленная Мэриэн.

В заключение хочется представить творчество самого Роберта Эссекса – хотя бы для того, чтобы «услышать» голос и настроение героя того времени:

Happy were he could finish forth his fate

In some unhaunted desert, most obscure

From all societies, from love and hate

Of worldly folk; then might he sleep secure;

Then wake again, and give God ever praise,

Content with hips and haws and bramble-berry;

In contemplation spending all his days,

And change of holy thoughts to make him merry;

Where, when he dies, his tomb may be a bush,

Where harmless robin dwells with gentle thrush.

Счастлив был он, если бы мог закончить его судьбу

В некоей безлюдной пустыне, полностью скрытый

От всех обществ, от любви и ненависти

мирского народа; тогда мог бы он спать в безопасности;

Потом просыпаться/бодрствовать снова, и воздавать Богу хвалу

За удовольствие от ягод боярышника, и шиповника и ежевики;

В созерцании проводящий все его дни,

И перейти от благочестивых мыслей к тому, чтобы стать веселым;

Где, когда он умрет, его могилой может быть кустарник,

В котором безвредный Робин/дрозд живет с нежным/кротким дроздом

(Либо, что позволяет with после глагола:

безвредный Робин живет кротким дроздом/обитает в кротком дрозде).

Выходит, все-таки, что Офелия скорбит о Робине (который очень похож на Гамлета-Эссекса), и при этом любит своего Лаэрта. Кажется, мы опять увязли…

X. АХИЛЛ И ПОЛИКСЕНА

Увлекшись судьбой Робина Хантингтонского, мы забыли о его любимой деве Мэриэн, дочери лорда Фицуотера (Fitzwater). Обратите внимание – приставка Fitz всегда добавлялась к фамилии незаконнорожденного сына короля. Получается, что в жилах отца Мэриэн (и у нее самой) течет королевская кровь. (Это может быть всего лишь совпадением, но на всякий случай отметим вторую половину фамилии – water). Как видим, уже одна фамилия девы Мэриэн пробуждает наш уснувший было интерес к ее шекспировскому двойнику – девице Офелии и ее прототипу, которого мы до сих пор не угадали.

Перед нами стоит непростая задача – найти в реальной жизни человека, имеющего отношение к королевской фамилии, дочь которого имела близкие отношения с Робертом Эссексом. Только в случае удачи мы можем говорить о разгадке личности Офелии, а заодно и Лаэрта. Казалось бы, задача поставлена некорректно, поскольку мы знаем, что Роберт Эссекс был женат на Фрэнсис Уолсингем, вдове Филипа Сидни. Спрашивается, какую еще особу женского пола мы должны искать, полагая, что граф Эссекс с точки зрения супружеской верности вне подозрений? Однако не будем идеалистами… В аналлах Истории (в той малой части, что оказалась в нашем распоряжении) на гладкой супружеской биографии Эссекса обнаружились две маленькие шероховатости. Попробуем за них зацепиться.

Есть полезная книга, отрывок из которой просто необходимо здесь привести. Это «Мистрис Давенант – смуглая леди шекспировских сонетов» А. Эйксона (1913 г.). Правда, мы должны предупредить доверчивого читателя, что господину Эйксону слишком уж доверять не стоит. В подтверждение сошлемся на мнение Валентины Флоровой, которая в предисловии к собственному переводу фрагмента книги замечает: «Работы А. Эйксона, достаточно известные в начале ХХ века, в настоящее время практически утратили своё положительное научное значение… Однако можно сказать, что они сохранили отрицательное значение: общая ошибочность критического подхода, состоящая в «притягивании за уши» фактов биографии к фактам творчества, явственно сказывается на сомнительности выводов». Несмотря на такое предупреждение, – а, оно, как вы поняли, в полной мере относится и к нашей работе – мы все же рискнем заглянуть в эту сомнительную книгу. У нас нет иного выхода, хотя бы потому, что только здесь обнаружился указатель, в какую сторону двигаться заблудившимся исследователям. Итак, цитата:

«В начале 1598 года он (Джордж Чэпмен – И. Ф.) издал свой перевод семи книг гомеровской «Илиады», весьма заискивающе посвятив его графу Эссексу; после этого Шекспир создал «Троила и Крессиду», где пародировал Гомера и высмеивал Чэпмена. Эту пьесу никогда не играли на публичной сцене, для которой она изначально создавалась. Она игралась, как минимум, однажды, частным образом, в «Блэкфрайерсе», для графа Эссекса и его друзей. Ее постановка была снята по требованию Эссекса. Хотя Шекспир часто забавлялся обыгрыванием политических двусмысленностей, равно касающихся заговора и действия его драм, ни одну из параллелей не очертил он так осязаемо, как в этой пьесе, предназначенной, прежде всего, для осмеяния Чэпмена, но кстати предлагающей предостережение графу Эссексу. Вся речь Улисса в 3 сцене III акта, начинающаяся словами: «Есть страшное чудовище, Ахилл, – Жестокое забвенье» была увещанием Шекспира к Эссексу отказаться от сварливого отношения, которое он в это время лелеял в себе по адресу Королевы, а также предупреждением ему, что Сесил и его шпионы знали все о его незаконных отношениях с некоторыми придворными леди. Друзья Шекспира и Эссекса хорошо знали, что Сесил со своими приспешниками в своих попытках развести Эссекса с Королевой не могли бы использовать более эффективного оружия, чем эта информация. <…> Сесил увидел, что Королева прознала о любовных делах Эссекса, и, несомненно, это знание вконец ожесточило ее сердце против него. Маловероятно, что Шекспир ступил бы на такой тонкий лед без поддержки Саутхэмптона или других друзей Эссекса, которые, очевидно, побуждали передать вытекающий отсюда совет их лидеру.

Узнав о постановке «Троила и Крессиды» и о шекспировском искажении сюжета, Чэпмен немедленно издал еще одну книгу «Илиады» (18-тую), которую назвал «Ахиллов Щит», и также посвятил ее графу Эссексу. В своем посвящении семи книг гомеровской «Илиады» он сравнивал Эссекса с Ахиллом, расхваливая его «ахилловы добродетели». Эта личностная параллель, уже проведенная Чэпменом, послужила опорной точкой для пьесы Шекспира. Какую бы обиду ни почувствовал Эссекс от отнесения пьесы к себе, он больше сердился бы на Чэпмена, чем на Шекспира... Характерный недостаток такта у Чэпмена проявился в его глупой попытке оправдаться с помощью публикации «Ахиллова Щита» со вторым посвящением Эссексу».

Прервем цитату, чтобы проверить версию Эйксона, которому, как мы помним, доверять не рекомендовано. Для этого обратимся к пьесе Шекспира «Троил и Крессида». Дата ее написания неизвестна. Впервые напечатана в 1609 году. Точно установлено лишь то, что пьеса была создана не позднее 1603 года. Мы можем предположить, что пьеса была написана до 1601 года – судя по ее комедийному характеру, автор еще не знает, чем закончится для ее главных героев эта история. А герои, как вы догадываетесь – все те же… В доказательство – несколько фрагментов (перевод Т. Гнедич).

Хитрый Улисс доносит царю греков Агамемнону:

…Смотрите:

Вот наш Ахилл, краса и слава греков,

Наслушавшись восторженных похвал,

Тщеславен стал, самодоволен, дерзок,

Над нами он смеется. С ним Патрокл;

Лениво дни проводит он в постели

И шутит зло.

Насмешник дерзкий, он забавы ради

Изображает нас в смешном обличье,

Он это представлением зовет.

Порою он, великий Агамемнон,

Изображает даже и тебя

<…>

Крикливым, скудоумным болтуном,

Произнося гиперболы смешные,

И что же? Грубой этой чепухе

Ахилл смеется, развалясь на ложе,

И буйно выражает одобренье,

Крича: «Чудесно! Это Агамемнон!

Теперь сыграй мне Нестора!..»

<…>

И что ж! Тогда болезни лет преклонных

Осмеивают оба силача:

Одышку, кашель, ломоту в суставах

И дрожь в ногах, и, глядя на Патрокла,

Со смеху помирает наш герой…

Или – умный шут Терсит («безобразный и непристойный грек»), которого Ахилл переманил у Аякса, поучает наивного Ахилла:

«Вот кто умен, так это Улисс и древний Нестор, ум которого начал покрываться плесенью прежде, чем у твоего дедушки выросли ногти. Они управляют вами, как парой быков, заставляя распахивать поля войны».

Аякс дает Агамемнону характеристику Ахилла, притворившегося больным:

«Болен-то он, положим, болен, но болезнь-то львиная: от гордости сердца. Если вы хотите польстить ему, можете называть эту болезнь меланхолией; но, клянусь вам, это просто гордость. А почему? Чем это он так гордится? Пусть он объяснит нам причину своей гордости».

Ахилл размышляет о своем пошатнувшемся положении:

…Как же это так?

Да разве стал я жалок или беден?

Мы знаем, что покинутых Форгуной

И люди покидают. О своем

Паденье мы в глазах друзей читаем

Скорей, чем сами чувствуем его.

<…>

Чуть поскользнешься - и любовь людская

Теряет равновесие мгновенно

И умирает падая. Но я

С Фортуной дружен. Всем я обладаю,

Чем до сих пор по праву обладал.

Так что ж могли они во мне заметить,

Дающее им право перестать

Ко мне с почтеньем прежним относиться?

И самое для нас главное – упрек Улисса Ахиллу:

Уж известно,

Что в дщерь Приама ты влюблен.

<…>

Твои сношенья с Троей

Затрагивают и тебя и нас.

Ведь, сам ты понимаешь, подобает

Ахиллу победить не Поликсену,

А Гектора. Ведь даже юный Пирр

Смутится духом, коль пойдет молва

И станут петь все греческие девы:

"Ахилл сестрою Гектора пленен,

Зато Аяксом Гектор побежден!"

Прощай! Я говорю, тебя жалея:

Уж лед трещит под тяжестью твоею!

Итак, Ахилл действительно влюблен – и влюблен в дочь Приама, царя Трои. Вернемся к книге Эйксона – может быть, он знает, кого спрятал Шекспир под маской Поликсены:

«В «Троиле и Крессиде» Шекспир представил Ахилла дующимся в палатке из-за раненого тщеславия и в то же самое время вовлеченного в любовную интригу с дочерью врага: все это точно соответствовало обстоятельствам жизни Эссекса в 1598 году. На несколько недель он удалился от двора, проводя свои дни в постели, симулируя болезнь; и в это же время его отношения с дочерью графа Нотингема – надежнейшего сторонника Сесила – стали печально известны».

К сожалению, в доступных нам главах книги Эйксон больше не касается этого персонажа. Что ж, во всяком случае, теперь нам известна фамилия «Офелии». Перед тем, как перейти к этой фамилии, замечу: пьеса «Троил и Крессида» в 1623 году была изъята из Содержания уже набранного Фолио, но страницы с ее текстом все-таки вошли в Фолио, хотя нумерация страниц была нарушена. Внимательный читатель, наверное, заметил, что в «Троиле и Крессиде» автор несколько иначе относится к ситуации (если это та же ситуация, что и в «Гамлете»). Издевательско-иронические интонации можно списать на время создания «Троила», когда трагедии еще не случилось. Но вот лагеря «греков» и «троянцев» отображены в двух пьесах зеркально. Ахилл – грек, Гамлет – троянец. Кажется, это повод для того, чтобы подвергнуть сомнению либо уравнение Эйксона Ахилл = Эссекс, либо наше Гамлет = Эссекс. Но есть и соломоново решение – усомниться в непреложности факта, что эти две пьесы писала одна рука. Несмотря на кощунственность такого предположения, оно еще напомнит о себе, когда мы будем рассуждать о стилометрии и об утроенном словаре Шекспира.

XI. ТРИ ДОЧЕРИ АДМИРАЛА

Итак, единственное, что нам пока известно – отцом девушки был Чарльз Говард, 2-й лорд Говард из Эффингема и 1-й граф Ноттингем, Лорд-Адмирал Англии (Charles Howard, second Lord Howard of Effingham and first Earl of Nottingham, Lord High Admiral of England, 1536 – 1624). Первый кузен королевы Елизаветы, в Истории он остался в основном как командующий английским флотом в сражении с испанской «Непобедимой армадой» в 1588 году. Вместе с графом Эссексом командовал экспедицией в Кадис (1596). В 1597 году стал графом Ноттингемским, а в 1599-м был назначен командующим над морскими и наземными военными силами Англии.

Три эпизода из его биографии нужно упомянуть особо:

В 1587 году он был специальным уполномоченным королевы на суде над Марией Стюарт и стал, наряду с лордом Берли, главным сторонником ее казни. Именно он и Берли убедили королеву подписать своей сестре смертный приговор.

В феврале 1601 года Лорд-Адмирал возглавил подавление восстания графа Эссекса.

В доме Лорда-Адмирала Джеймс Стюарт в 1603 году был объявлен королем Англии.

Этот человек был известен не только как воин, но и как покровитель театра. Под его патронажем была актерская труппа, называемая вначале Lord Howard’s Men, переименованная потом в Lord Admiral’s Men. С труппой сотрудничали такие известные драматурги как Кристофер Марло (были поставлены его «Тамерлан» и «Фауст»), Бен Джонсон, Джордж Чапмен. Ко времени публикации «Гамлета» (1603) Люди Лорда-Адмирала уступили свои ведущие театральные позиции труппе Lord Chamberlain's Men, где играл актер Шакспер, и патроном которой был Джордж Карей, второй барон Хансдон (George Carey, the second Baron Hunsdon, 1547 – 1603), ближайший родственник Елизаветы – его бабушка Мэри Болейн была сестрой Анны Болейн, матери королевы. Джордж умер в 1603 году (пишут, что от ртутного отравления – последствия лечения сифилиса). Этот персонаж возбуждает наш интерес хотя бы в силу его родственных связей: Джордж Карей был двоюродным братом Летиции Кноллис, матери Роберта Эссекса, а старшая сестра Джорджа Карея Кэтрин вышла замуж за Чарльза Говарда, графа Ноттингемского. Такие вот переплетения генеалогических ветвей – Роберт Эссекс был племянником как Чарльза Говарда, графа Ноттингемского, так и Джорджа Карея, барона Хансдона. Оба дяди в составе 25 пэров присутствовали на суде над Эссексом и Саутгемптоном.

Жена графа Ноттингема, Кэтрин ведала королевскими драгоценностями и была ближайшей подругой Елизаветы – королева доверяла ей самые интимные тайны. С одной из таких тайн связана трагико-романтичная легенда. Говорят, что у королевы Елизаветы и ее любимого Роберта графа Эссекса была договоренность. Королева дала Роберту кольцо с условием – если между ними произойдет размолвка, то граф должен передать королеве это кольцо как просьбу о прощении, и королева тут же простит его. Вот и в мрачные дни после суда над Эссексом, говорят сторонники любви престарелой Елизаветы и молодого графа, королева ждала, когда ей передадут кольцо. Видимо, когда ожидание превысило пределы королевского самолюбия, королева и «махнула платочком» – топор палача опустился. Ровно через два года, 25 февраля 1603 графиня Ноттингемская умерла. Говорят, Елизавета посетила свою умирающую подругу, и та будто бы созналась, не желая умирать во лжи, что приговоренный граф просил ее передать кольцо королеве, но она не выполнила просьбу племянника. Якобы, выслушав признание, королева пришла в ярость, схватила умирающую женщину за грудки и трясла ее до тех пор, пока та не испустила дух. Последние слова королевы своей подруге были: «Бог, может быть, и простит вам, но я не смогу никогда!». Через месяц умерла и Елизавета. (К слову, по воспоминанию герцога Бирона, посла Генриха IV, Елизавета 12 сентября 1601 г. показала ему череп казненного любимца, который она хранила в шкафчике – и показала с улыбкой!)

Но – ближе к нашей теме. Кэтрин подарила своему мужу пятерых детей – трех дочерей и двух сыновей. Это осложняет поиск – нам нужна всего одна дочь графа Ноттингемского, которую мы могли бы связать с графом Эссексом. А в доступных нам источниках никаких дополнительных сведений нет. Не можем же мы полагаться на оперу "Роберто Деверо" Доницетти (1837, Неаполь, либретто С. Каммарано по Ф. Ансело). Там мы встречаем «оперное» обращение с историей – королева Елизавета I любит Роберто, графа Эссекса, а тот тайно увлечен почему-то женой почему-то своего друга герцога Ноттингемского почему-то Сарой. Обыгрывается история с кольцом, все кончается смертью главного героя, потому что Сара не передает кольцо королеве.

К сожалению дочери Лорда-Адмирала оставили не очень заметный след в Истории – да и последняя любовь графа Эссекса тоже не упоминается в хрониках. Поэтому сейчас мы будем гадать, надеясь, что кто-нибудь более сведущий в елизаветинской истории предложит недостающие факты и либо подтвердит, либо опровергнет наши домыслы. Но и для гадания требуется хотя бы намек. Примем за него одно скупое упоминание в Devereux Family: Robert Devereux associated with Elizabeth Southwell; born: abt 1566/7; сhildren: Walter Devereux (Роберт Деверо имел связь с Елизаветой Соутвелл; родилась около 1566/7 г.; дети: Уолтер Деверо).

Но при чем тут какая-то Елизавета Соутвелл? – спросите вы. – Мы даже не знаем, в какое время Роберт «ассоциировался» с этой девицей. И при чем здесь Говарды-Ноттингемы? А вот при чем. Оказывается, дочь Чарльза Говарда, Елизавета вышла замуж за Роберта Соутвелла и, конечно же, стала леди Соутвелл…

Вроде бы, самое время ликовать, однако поостережемся ставить здесь восклицательный знак. В генеалогии Говардов значится: Елизавета Говард, дочь Чарльза Говарда и Кэтрин Карей, вышла замуж за Роберта Соутвелла (контр-адмирал в битве с испанской армадой), от которого имела троих детей. Сэр Роберт умер в октябре 1599 года, а за полгода до его смерти у Елизаветы родился сын Томас. Леди Соутвелл в 1604 году вышла замуж вторично – за Джона Стюарта, графа Каррика (John Steward, E. Carric). И все. Никаких намеков на то, что именно у этой Елизаветы Соутвелл был ребенок от Эссекса. (Единственный мостик к Офелии – второй муж по фамилии Стюарт – не к нему ли относятся слова о false Steward?)

Разочарованные вернемся к семье Southwell и внимательнее отследим родословную той Елизаветы, что имела ребенка от Эссекса. В другом источнике указано, что она родилась 8 февраля 1577 (а не 1567) года, ее родители – Ричард Соутвелл и его вторая жена Алиса Корнваллис. Сводным братом Елизаветы был сын Ричарда от его первой жены Бриджит Копли, известный религиозный поэт того времени Роберт Соутвелл. Эта фигура может увести нас далеко от нашей основной тропинки. Поэт, католический священник, брат возлюбленной графа Эссекса – он был казнен 21 февраля 1595 года за то, что тайно отправлял католические обряды – отпевал, крестил, венчал католиков. Почти св. Валентин, священник, казненный Клавдием II. Но дата его смерти – 1595 – слишком далека от интересующего нас времени, никаких данных о его сестре сверх уже имеющихся у нас нет – и нам лучше расстаться с этой интересной парой (особенно интересна дата рождения девушки – наверное, граф просто не мог пройти мимо той, что была рождена ровно за десять лет до казни Марии Стюарт). Отказаться от этого следа главным образом заставляет путаница дат в доступных мне генеалогических реестрах, – она не дает окончательной уверенности в том, что Елизавета Соутвелл 1577 и 1567 годов – одно и то же лицо… К тому же нам нужна дочь Говарда-Ноттингема, а не Соутвелла.

Вернемся к дочерям графа Ноттингема – Фрэнсис, Маргарет и Елизавете. Мы уже потеряли надежду выяснить, кто из них была возлюбленной графа Эссекса, мы готовы сдаться. В конце концов, разве так уж важен этот персонаж? Главное, убедителен сам факт, приведенный Эйксоном – убедителен потому, что в рамках выбранного нами метода он подтверждается пьесой «Троил и Крессида». Если мы уверены, что под именем Ахилла выведен граф Эссекс, то, вероятнее всего, отношения графа с одной из дочерей Ноттингема и послужили прообразом отношений Гамлета и Офелии. Конечно же, обидно бросать поиск, зайдя так далеко, – тем более что английские историки наверняка знают, какая из трех говардовских граций была увлечением Эссекса. А значит, нам стоит предпринять еще одну попытку – хотя бы затем, чтобы компенсировать наше незнание красотой предлагаемой комбинации. Пытаясь снять маску с Офелии, этой воистину великой романтической героини всех времен и народов, мы, конечно, кощунствуем, поскольку разоблачать идеалы есть дело неблагородное. Но читатель сам волен решать – верить или нет в наши доказательства. И все же, думаю, что читатель изрядно измотан предыдущими вариантами, и, в силу этой обесиленности, не в силах будет отказаться от следующего решения.

XII. НИМФА РУЧЬЯ ИВЫ

Мы до сих пор не обращали внимания на один важный эпизод – известие о смерти Офелии, которое принесла королева Гертрад. В русском переводе место смерти, которое указывает королева, нам мало о чем говорит:

Есть ива над потоком, что склоняет

Седые листья к зеркалу волны;

Можно подумать, этот поэтический образ создан только для того, чтобы подчеркнуть трагедию. Но английский оригинал выглядит (именно выглядит!) более содержательным:

3158 Quee. There is a Willow growes ascaunt the Brooke

3159 That showes his horry leaues in the glassy streame…

Здесь нам интересны в первую очередь выделенные прописными буквами два слова: Willow и Brooke (Ива и Ручей). Изучая баллады о Робин Гуде, в Lytell Geste я встретил указание, что Робин Гуд разбил свой лагерь в Рокингемском лесу (Rockingham Forest) на берегу Ручья Ивы (Willow Brook). Тот факт, что Willow Brook действительно существовал, поначалу заставил исследовать его окрестности в поисках хоть каких-нибудь следов Офелии. Пользы от этих блужданий было немного – выяснилось только, что Ручей Ивы протекал возле замка Fotheringay, в Большом Зале которого была обезглавлена Мария Стюарт. Fotheringay Castle считался священным местом (Sacred Place), что заставляет нас вспомнить сцену убийства Приама у алтаря Зевса. Родилось довольно неприятное подозрение, что смерть Офелии в Ручье Ив и смерть Марии Стюарт в замке возле этого ручья могут оказаться одним событием. Но такое двойничество заставило бы сместить все события по временной шкале на десяток лет назад! Нужно искать другое объяснение, иначе так неожиданно возникший намек на уравнение Офелия = Мария Стюарт спутает нам уже почти готовый пасьянс.

Следующим ложным (но приближающем к истине!) шагом был упор на слове Willow. Вначале пришлось уделить изрядную долю внимания семейству Willoughby, и, хотя эта фамилия имеет отношение к Шекспиру, ничего интересного следствию это ответвление не принесло. Больше обнадежил перевод Willow на латынь – Salix или англизированное Saylies. Тут уже рукой подать до места рождения Роберта Сэсила, который появился на свет в Westminster, Salisbury, что сыграло свою роль в 1605 году, когда король Джеймс сделал Роберта графом Солсбери (earl of Salisbury). Можно попробовать трактовать Salisbury как спрятано/схоронено под ивами, но такая натяжка с фамилией слишком очевидна, и принимать ее за основу дальнейших рассуждений просто стыдно. И, тем не менее, обращение к Роберту Сэсилу оказалось очень продуктивным. Давая краткую биографию этого исторического персонажа, мы опустили важную, как сейчас оказалось, деталь. В 1589 году Роберт Сэсил женился на Елизавете Брук, дочери Уильяма Брука, лорда Кобхэма (, 5 B. Cobham).

Вот это интересное созвучие – Willow Brooke и William Brooke – заставило насторожиться. Да и сама фамилия оказалась знакомой не только по жене Роберта Сэсила. Дело в том, что одна из дочерей графа Ноттингема Фрэнсис (Frances Howard, born Abt. 1569 in Effingham) 27 мая 1601 года вышла замуж за Генри Брука (Henry Brooke) 6-го барона Кобхэма, сына все того же Уильяма Брука. В 1603 году Генри Брука вместе с Уолтером Рэли обвинили в заговоре против Джеймса и приговорили к смерти, которая была отложена и последовала в Тауэре 24 января 1619 года.

Но еще важнее то, что до Генри Брука у Фрэнсис Говард уже был один муж. Генри Фицджеральд, 12-й граф Килдэр (Henry FitzGerald,12 E. of Kildare), 1562 года рождения происходил из могущественного рода, управлявшего Ирландией на протяжении многих веков. Генри Фицджеральд и Фрэнсис Говард поженились 22 февраля 1590 года. В том же году у них родилась дочь. Граф Килдэр умер в Ирландии 1 сентября 1597 года, – по одной из версий он умер от горя через несколько дней после гибели двух своих молочных братьев.

Итак, теперь мы имеем некоторое основание для выбора. Из трех дочерей Чарльза Говарда, графа Ноттингема «подозрительнее» всего Фрэнсис Говард, графиня Килдэр, баронесса Кобхэм. Выстраивается следующая цепочка:

Фрэнсис потеряла своего первого мужа в 1597 году, накануне кульминации внутриполитической борьбы партий Сэсила-Говарда и Эссекса.

Второй раз она вышла замуж через три месяца после казни Роберта Эссекса, – и фамилию ее второго мужа Шекспир сделал тем самым Ручьем, в котором «утонула» несчастная Офелия.

И самое главное: титул графов Килдэров существует с 1316 года, когда король Эдвард I наградил им за верную службу Джона Фицджеральда, барона из Офаллы (John FitzGerald, 6th Baron of Offaly). И сегодня к графству Килдэр с запада примыкает графство Offaly (Ophaly). Наверное, стоит упомянуть, что Фрэнсис Говард родила свою дочь Бриджит именно в Offaly (провинция Leinster).

На данный момент, как нам кажется, бедная Офелия все-таки обрела свою реальную «модель». Ею оказалась Фрэнсис Говард, дочь графа Ноттингема, и вдова двух своих мужей – Генри Фицджеральда (вот откуда ирландские аллюзии и само имя Офелии) и Генри Брука (семейство William Brooke, в котором «утонула» Фрэнсис сразу после смерти Эссекса). Между этими замужествами она успела полюбить врага своего отца, графа Эссекса, и увидеть его падение и смерть (история св. Валентина, которого полюбила дочь его тюремщика, оказывается, очень уместна).

Мы не должны забывать, что Офелия имеет отношение к королю. По ее словам, она – «дочь короля» (1603) или «дочь хозяина» (1604). Как быть с этим заявлением? Игнорировать его нельзя, но и объяснить очень трудно. Мы находимся в положении Штирлица, вынужденного придумать, откуда взялись его отпечатки на чемодане с русской рацией. Его версия совершенно неубедительна, но, тем не менее, литературный Мюллер ею удовольствовался – видимо, Штирлиц был ему просто симпатичен. Если читателю симпатична наша версия Офелии-Говард, он будет снисходителен и к нашей попытке объяснить ее королевскую принадлежность.

А попытка эта основана на трех фактах:

Отец Фрэнсис, Чарльз Говард был первый кузен королевы.

Во время спора Эссекса с королевой, которая игнорировала его предложения по ирландскому вопросу, оскорбленный граф повернулся к Ее величеству спиной. Оскорбленная Елизавета дала ему пощечину. Оскорбленный граф схватился за меч и потянул его из ножен. В этот момент между графом Эссексом и королевой встал Чарльз Говард, граф Ноттингемский. Не эта ли ситуация пародийно обыграна в «Гамлете», когда Полоний, прячущийся за гобеленом, зовет на помощь, испугавшись, что Гамлет убьет королеву?

Не слишком ли вместителен Полоний? – усмехнется скептический читатель. На эту закономерную усмешку мы можем ответить лишь тем, что Полоний в «Гамлете» имеет отношение к актерам. Его представление труппы почти полностью цитирует указ короля Джеймса, изданный сразу после его вступления на английский престол. Этим указом король дарует расширенные полномочия труппе «Люди Короля» (бывшие «Слуги лорда Чемберлена»), в которой служил Шекспир. Полония можно представить Карабасом актерской труппы, но эта характеристика больше относиться к графу Ноттингему, патрону труппы «Люди Лорда-Адмирала», чем к Уильяму Сэсилу.

Тогда имя Корамбис (прилюдно удвоенный) вмещает в себя и Сэсила и Говарда, а роль короля Клавдия они играют поочередно. Впрочем, определение Клавдия есть самое слабое место нашего исследования, и мы это признаем без смущения. В любой теории всегда присутствует один-два парадокса, неразрешимых в рамках старой парадигмы. Но именно эти парадоксы являются теми точками, с которых и начинается строительство новой, более общей теории, включающей в себя старую, как частный случай.

Будем помнить и то, что любой новый факт может перевесить все, до него найденное и уложенное. Стоит английским историкам заявить, что Эссекс любил вовсе не Фрэнсис – и все рухнет. Что ж, наберемся терпения и будем ждать их приговора нашим находкам. (Хотя, и сами земляки Шекспира могут не знать истины – например, в "Dictionary of National Biography" заявлено, что Фрэнсис вышла замуж за Роберта Соутвелла, а ее сестра Елизавета – за Генри Фицджеральда).

После того, как эта глава уже была написана, обнаружились новые сведения. Георг Брандес в книге «Шекспир. Жизнь и произведения» сообщает: «В 1598 г. Эссекса обвинили в том, что он находится в интимных отношениях одновременно с четырьмя придворными дамами (Елизаветой Соутвелл, Елизаветой Бридж, миссис Рассел и леди Мэри Говард)». И что теперь прикажете делать бедному на источники исследователю? Елизавета Соутвелл у нас уже раздвоилась, Бридж и Рассел нам не встречались вообще, а Мэри Говард мы не встречали в числе дочерей Чарльза Говарда. Новый поиск дал очень мало, но все-таки в The Clopton Chronicles мы нашли следующую строчку: Mary Howard, of Effingham, born Abt. 1574 in Effingham, County Surrey; died 1614. Эта строчка относится к четвертой дочери Чарльза Говарда и Кэтрин Карей, которая почему-то не фигурирует в большинстве известных мне семейных хрониках Говардов из Эффингема. Другой информации о Мэри я не обнаружил, что вовсе не означает ее отсутствия. Будем надеяться на то, что кто-то ею обладает.

Конечно, это не опровергает уравнения Офелия = Фрэнсис Говард – почему бы ей не быть пятой при такой любвеобильности графа? Но теперь мы должны признать, что вопрос о том, как звали Офелию, остается открытым. Елизавета Сидни, Елизавета Говард или Елизавета Соутвелл, Фрэнсис или Мэри Говард – сам ряд имен показывает, насколько трудна идентификация литературных персонажей – особенно если это исторически второстепенная фигура.

XIII. ГАМЛЕТ ЗНАЕТ ЛАЭРТА КАК САМОГО СЕБЯ

После того, как мы обнаружили для Офелии еще (по-меньшей мере) один прототип, нам придется вернуться к Лаэрту, чтобы найти правдоподобную замену графу Ратленду. Честно говоря, фигура Ратленда всегда вызывала у меня недоверие – слишком уж он был молод в исследуемые нами времена. Лаэрт же выглядит ровесником Гамлета. В поисках ответа нам придется подробнее остановиться на его биографии.

Мы встречаемся с Лаэртом уже во второй сцене первого акта (автор – Горацио). Он просит короля отпустить его во Францию, откуда он приехал на похороны старшего Гамлета. Король соглашается, и Лаэрт спешит на корабль. В сцене 3, прощаясь с Офелией, он уговаривает ее не верить любовным признаниям принца Гамлета. Вошедший Полоний дает сыну последние наставления, и, когда тот уходит, подтверждает правоту Лаэрта в отношении Гамлета. Второй акт открывается странным разговором Полония со своим слугой Рейнальдо – Полоний дает слуге поручение пошпионить во Франции за Лаэртом. С этого момента Лаэрт исчезает из пьесы и появляется только в пятой сцене четвертого акта, когда он с толпой сподвижников врывается в королевский дворец:

...молодой Лаэрт с толпой мятежной

Сметает стражу. Чернь идет за ним; <...>

Они кричат: «Лаэрт король! Он избран!»

Взлетают шапки, руки, языки:

«Лаэрт, будь королем, Лаэрт король!»

(перевод Лозинского)

Этот эпизод в контексте всего, что мы уже знаем, должен привлечь наше внимание. Но пока идем дальше: минуя встречу безумной Офелии с ее возлюбленным Лаэртом, сразу попадаем в седьмую сцену того же четвертого акта, где король и Лаэрт договариваются об убийстве Гамлета. Затем следует схватка Лаэрта с Гамлетом в открытой могиле Офелии, затем их дуэль и смерть обоих героев.

Нужно отметить важный факт: если я не ошибаюсь, Гамлет и Лаэрт ни разу не встречаются друг с другом в прозаических вставках – все их общение происходит только в стихах Горацио. Кстати, можно сказать, что Лаэрта в прозе нет вообще – его реплики в разговоре с Офелией настолько отрывочны, что не поддаются метрической оценке! Отсюда вытекает подозрение, которое мы и попытаемся подкрепить некоторыми наблюдениями.

Итак, Лаэрт врывается во дворец с требованием вернуть ему отца. При этом он явно претендует на «должность» короля, он уже избран своими соратниками. Королева пытается утихомирить буяна: «Calmely good Laertes.» (Тише, благородный Лаэрт). И Лаэрт реагирует совершенно неожиданно:

2860-1 That drop of blood thats calme proclames me Bastard,

(Вот та капля крови, которая тихо провозглашает меня незаконнорожденным,)

2862 Cries cuckold to my father, brands the Harlot,

(Объявляет рогоносцем моего отца, ставит клеймо шлюхи)

2863 Euen heere betweene the chast vnsmirched browe

(даже здесь, между целомудренными/чистыми бровями)

2864 Of my true mother.

(Моей честной/настоящей матери.)

Если вы за давностью нашего расследования забыли, о чем идет речь в этом отрывке, напоминаю: королева Елизавета, разозлившись на Летицию Кноллис, мать Пенелопы и Роберта Деверо, пообещала всенародно заклеймить ее как шлюху (whore), а ее мужа, графа Лейстера – рогоносцем (cuckold). В истории конца елизаветинской эпохи есть лишь одно событие, которое могло отразиться в эпизоде восстания Лаэрта (в редакции 1603 года его еще нет!). Это, как вы уже догадались, восстание графа Эссекса.

Второй интересный момент – подготавливая почву для своего плана по устранению Гамлета, король играет на тщеславии Лаэрта:

…Здесь был,

Тому два месяца, один нормандец;

Я видел сам и воевал французов;

Им конь – ничто; но этот молодец

Был прямо чародей…

Лаэрт

И это был нормандец?

Король

Нормандец.

Лаэрт

Ручаюсь головой, Ламонд.

<…>

Я с ним знаком; то в самом деле перл.

И украшение всего народа.

Король

Он о тебе признался

И дал такой блистательный отчет

В твоем искусстве мастерской защиты,

Особенно рапирой…

(Пер. М. Лозинского)

В редакции 1604 года этот таинственный эпизодический герой носит говорящее имя Lamord (Смерть). Если воспринимать пьесу Шекспира как художественное произведение, то данная фигура драматургически не оправдана – неужели «одноразовый» персонаж введен только для того, чтобы объявить Лаэрта великолепным фехтовальщиком? Но для нас этот Нормандец – француз, воин и близкий друг Лаэрта – еще один вклад в копилку фактов. Мы можем указать на единственную кандидатуру – Генрих Наваррский (французский король Генрих IV – номинально с 1589 г., признан Парижем в 1594 г., первый из династии Бурбонов). В октябре 1590 года Генрих Наваррский пишет письмо Роберту Эссексу с просьбой использовать его влияние на королеву, чтобы Англия помогла Франции борьбе с Испанией. Летом 1591 года Эссекс ведет небольшую армию добровольцев в Нормандию, на помощь Генриху. Во время этой непродолжительной акции Эссекс завоевывает симпатии Генриха IV и маршала де Бирона, становиться другом короля Франции, приобретает репутацию настоящего рыцаря и храброго воина.

Кажется, в лице Лаэрта мы обнаружили еще одного двойника. В литературе о «Гамлете» часто отмечается странная общность судеб Гамлета и Лаэрта, их «зеркальность», которую отметил сам Гамлет, сказав о Лаэрте: «в его судьбе я вижу отраженье своей судьбы». Теперь по-иному воспринимаются некоторые детали разговора Острика с Гамлетом о Лаэрте. Например:

3611 Cour. You are not ignorant of what excellence Laertes is

(Вы не лишены осведомленности, в чем превосходство Лаэрта).

3612+1 Ham. I dare not confesse that, least I should compare with

(Я не осмеливаюсь признаться в этом, менее всего я собираюсь равняться с)

3612+2 him in excellence, but to know a man wel, were to knowe himselfe.

(ним в превосходстве, но знать человека хорошо, означает знать себя).

Не кажется ли вам, что последняя фраза отправляет нас к платоновскому «Федру»: «Если я, Сократ, не знаю Сократа, то я забыл и самого себя»?

А чтобы еще лучше узнать Лаэрта, вернемся к разговорам Офелии. Ее робингудовские аллюзии уже привели нас к Роберту Эссексу. Теперь вспомним некоторые травы из гербария, который Офелия дарит Лаэрту, и которые остались без объяснений:

2927-8 Oph. There's Rosemary, thats for remembrance, pray you loue remember…

(Здесь розмарин, это для воспоминаний, прошу тебя, любовь, помни).

О чем Офелия просит помнить Лаэрта? Могу предложить только одно доступное мне объяснение. В Devereux Family указывается, что предки Роберта Деверо были выходцами из Франции (Нормандия), а еще точнее, из Розмара (Rosmar, Rosemar), который определил графский титул earl of Rosmare или Roumare.

Интересно и то, что Уолтер Деверо (1261 г. р.) женился на Маргери Де Брюс (Margery De Braose) (1281 г. р.) – это произошло в Херефордшире почти на сто лет раньше свадьбы основоположников династии Стюартов – Уолтера Стюарта и Маргери Брюс! Это – небольшая информация к false Steward, как назвала Лаэрта Офелия.

В алхимико-астрологической символике трав планетой розмарина было Солнце. Розмарин наряду с рутой применялся экзорцистами в своих ритуалах изгнания дьявола.

Можно по-новому взглянуть и на Руту: за желтые цветы ее называли a Sun herb – трава Солнца. Неудивительно, что Офелия советует Лаэрту-Солнцу носить траву Солнца как геральдический знак – все та же принадлежность к королевскому роду. Сама Офелия (дочь Чарльза Говарда и Кэтрин Карей) тоже имеет отношение к королевской фамилии и поэтому оставляет «немного» руты для себя. Но нужно учесть и способность руты исцелять от мучительной любви – может быть, Офелия имела в виду именно это ее свойство? В любом случае, руте совершенно не обязательно иметь отношение к Rutland.

Вспомним еще две названные Офелией травы: «There's Fennill for you, and Colembines» (Здесь укроп для тебя и водосборы). Мы уже делали робкое предположение о том, что эта пара трав символизирует Феникс и Голубя, спор о которых не утихает среди шекспироведов. Особенно глубоко исследовал этот вопрос Илья Гилилов в своей известной книге «Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна великого феникса». Теперь и мы вмешаемся в этот спор и поделимся своими соображениями.

Гилилов считает, что героями поэмы Роберта Честера «Жертва любви или плач Розалины» были Елизавета Сидни и Роджер Мэннерс. Этой поэме, в которой говорится о смерти любовной пары Phoenix and Turtle, посвящено много работ, но исследователи так и не пришли к единому мнению. Если встать на нашу точку зрения, то в этом японском саду становятся видимы некоторые, скрытые до сих пор от взора, камни. День Пепла, в который был казнен Эссекс, заставляет провести небольшое расследование. Мы не будем расшифровывать всю поэму – достаточно понять заявку, представленную автором на титульном листе, чтобы, с учетом уже известных фактов, сделать вывод о теме поэмы.

Гилилов строит свою гипотезу Ратленд = Шекспир главным образом на новой датировке честеровского сборника, относя его публикацию к 1612 году. Однако, Борис Борухов в статье «Подарок Честера и революция Джонсона» очень просто и, в то же время, доказательно «возвращает» сборнику как его «законный» год рождения – 1601, так и год его переиздания – 1611.

1601 год есть главная дата нашего исследования. В его начале был казнен Роберт Эссекс, последний фаворит королевы Елизаветы. Если читать титульную информацию, держа этот факт в уме, то выходит следующее (альтернативный перевод выделен мною – И. Ф.):

LOVES MARTYR: or, ROSALINS COMPLAINT.

(ЖЕРТВА/МУЧЕНИК ЛЮБВИ/ПРЕДАНИЕ МУЧЕНИЧЕСКОЙ СМЕРТИ ВОЗЛЮБЛЕННОГО: или НЕДОВОЛЬСТВО/ЖАЛОБА РОЗАЛИНЫ/ВОЗБУЖДЕНИЕ УГОЛОВНОГО ДЕЛА РОЗАЛИНОЙ)

Allegorically shadowing the truth of Loue,

(Аллегорически затененная правда о Любви,)

in the constant Fate of the Phoenix

and Turtle.

(В этой постоянной/неизменной судьбе/гибели Феникса

и Голубя.)

A Poeme enterlaced with much varietie and raritie;

(Поэма сплетена с большим разнообразием и редкостью;)

now first translated out of the venerable Italian Torquato Caeliano, by Robert Chester.

(Сейчас впервые переведена с почтенного/древнего итальянского Торквато Челиано Робертом Честером.)

With the true legend of famous King Arthur the last of the nine Worthies, being the first Efsay of a new Brytish Poet: collected out of diuerse Authenticall Records.

(С истинной легендой известного короля Артура последнего из девяти героев (древности – И. Ф.), которая является первой пробой нового Британского Поэта: собрано из различных достоверных записей/протоколов/свидетельских показаний.)

To these are added some new compositions of seuerall moderne Writers whose names are subscribed to their seuerall workes, vpon the first subiect viz. the Phoenix and Turtle.

(К этому прибавлено несколько новых композиций известных современных писателей, имена которых подписаны под их известными работами на главную тему Феникс и Голубя.)

Mar: — Mutare dominum non potest liber notus.

(Марциал: – Сменить господина не может известная книга / Сменить возлюбленного не может известная распутница)

LONDON

Imprinted for E. B.(Напечатано для Эдварда Блаунта)

1601

Вот еще одно свидетельство из этого сборника:

ROSALINS COM-

PLAINT, METAPHORI-

cally applied to Dame Nature at a Parlia-

ment held (in the high Star-chamber) by the

Gods…

(Возбуждение уголовного дела Розалиной, метафорически применимое к Матери Природе при поддержке в парламенте (в высшей Звездной палате) Богами).

Таким образом, выбранный нами путь ведет к тому, что тайна честеровского сборника есть тайна любви Феникс-королевы Елизаветы и казни ее Голубя (Turtle-dove – любимый, возлюбленный!), Роберта Эссекса. Нужно, наверное, уточнить имя Rosaline – Розалины, а не Розалинды, как привычно пишут наши шекспироведы. Это имя с нашей точки зрения образовано из Rose, Rosa – роза, символ Англии, и line в значении происхождение, родословная.

Немного об авторе сборника. Личность Роберта Честера (Robert Chester), «переводчика» этой поэмы «с древнего итальянского» – то есть с латинского! – всеми исследователями искалась и находилась среди современников Шекспира. Предлагаю обратить внимание на тот факт, что в XII веке существовал английский переводчик Роберт из Честера, переводивший алхимические тексты с латыни на английский. Сама поэма сделана, как заметил Антон Нестеров («Алхимический Феникс Шекспира»), в виде трактата по алхимии. Возможно, что за именем «переводчика» скрывался другой человек, и намек на него содержится в самой фамилии переводчика – ведь Chest означает класть в гроб...

Издание 1611 года уже посвящено некоему Джону Солсбери – вроде бы реальному, но ничем не примечательному человеку. Ничем, кроме совпадения этой фамилии с титулом Роберта Сэсила, графа Солсбери с 1605 года. Прибавьте сюда лукавство, с которым посвящение написано:

TO THE HONORAble, and (of me before all other) honored Knight, Sir John Salisburie…

(Благородному, и (мною прежде всех прочих) чтимому рыцарю, Сэру Джону Солсбери…).

А в обращении к читателю автор заявляет, что на сочинение этой поэмы его сподвигли «не борьба за Трою, не убийство Приама или падение Дидоны, не похищение Парисом Елены, не победы Цезаря или изнасилование Лукреции, – но одно лишь сладостное воображение». Как мы уже догадались, на все указанные автором темы писал г-н Шекспир…

XIV. ОТОДВИНУТЫЙ ОТ НАСЛЕДСТВА

Трудно судить, насколько весомы вышеприведенные факты для того, чтобы убедить скептиков в верности уравнения Гамлет = Лаэрт. Но, тем не менее, мы видим, что этих персонажей пьесы объединяет одно историческое лицо – Роберт Деверо, граф Эссекс. Если еще вспомнить, что Эссекс и Фрэнсис (или Мэри) Говард приходятся друг другу троюродными братом и сестрой (а в пьесе Мандея Робин назван приемным сыном Фицуотера, что формально делает Робина и Мэриэн братом и сестрой), то они еще точнее накладываются на пару Лаэрт – Офелия

Судя по отношениям внутри этого «треугольника», отношения реальных влюбленных были сложными. Как заботливый брат Лаэрт уговаривает Офелию не поддаваться чарам Гамлета. Гамлет относится к Офелии как к проститутке, сама Офелия говорит, что отдала свою честь в обмен на обещания жениться, но после соития возлюбленный стал относиться к любимой презрительно. Наш герой двоится так же, как и пьеса: Лаэрт-Эссекс – герой поэтической части, образ, написанный Горацио-Сэсилом для нового короля (при котором все участники эссекского восстания были не просто реабилитированы, но и объявлены героями). В отличие от Гамлета, у Лаэрта много явных признаков, по которым можно узнать Эссекса – возможно, Шекспир создал этого персонажа в качестве «ложного аэродрома», отвлек на него внимание врагов – Сэсила, Бэкона и других, оставшихся после смерти Елизаветы у власти. Лаэрт – видимая сторона главного героя, его официальный образ, тогда как Гамлет – его скрытая от непосвященных сторона, которая и несет основную нагрузку политической и литературной тайн.

Удвоение героев в «Гамлете» Шекспира можно объяснить, если вспомнить, что первого «Гамлета» написал Томас Кид около 1588 года. Только что казнена Мария Стюарт – и, скорее всего, в пьесе Кида под принцем Гамлетом, жаждущим отмщения за смерть своего «отца», подразумевался сын Марии король Шотландии Джеймс. Но в новом времени, после новой трагедии Шекспир использовал пьесу Кида как носителя собственной информации о последних событиях. Естественно, старые герои получили новых прототипов, но и призраки старых не ушли, и даже кое-где продолжают выступать на первый план, отчего у читателей иногда двоится в глазах.

Если кому-то все эти «странные сближения» покажутся надуманными – то должен сознаться, что они действительно таковыми кажутся, несмотря на то, что выбраны, как самые вероятные из ряда более правдоподобных, но менее вероятных. Внимательный читатель уже давно заметил, что наш путь не прям – мы блуждаем в лабиринте, построенном Шекспиром. Но найти и убить Минотавра – не наша цель. Мы находим удовольствие в том, чтобы оставить наши следы в каждом найденном нами ответвлении, нацарапать нехитрые надписи «Здесь был…» на стенке каждого тупика. Наша цель – путешествие и все впечатления с ним связанные. Вообще-то, оно может быть бесконечным, но усталость накапливается, прибывающие варианты начинают мешать друг другу, картина, прояснившись было, снова затемняется. Это означает, что пора сворачивать наши поиски.

Мы покинули Гамлета в тот момент, когда у него в прозе-реальности остались два выхода – в сцене на кладбище и разговор с придворным Остриком перед поединком. Тем, кто внимательно читал историческую часть, уже ничего не нужно объяснять, но ради композиционной целостности вкратце соотнесем с реальностью и эти сцены. Начнем с последней.

Острик (хитрые, лживые уста) запутанным слогом сообщает, что король поставил заклад на голову Гамлета – шесть берберийских коней против шести французских рапир. Мелькают палачи, пушки, тюрьма, суд. В предстоящем испытании или суде (triall) Гамлет должен противостоять вовсе не Лаэрту, но самому королю. В разговоре фигурирует опережение на три удара. Гамлет настойчиво советует Острику не снимать шляпу в его, принца, присутствии. Гамлет знает, что Острик – шпион воды.

А вот исторические параллели.

Суд приговорил графа Эссекса как государственного изменника к смертной казни через повешение и четвертование принародно, однако королева заменила все это на отрубление головы. Голова Эссекса (как и Марии Стюарт) была отрублена с третьего удара.

Шесть французских рапир могут иметь двоякий смысл: в заговоре Бабингтона существовал план убийства Елизаветы – ее должны были заколоть шпагами шесть дворян; либо имелись в виду шпаги шести главных заговорщиков – после казни Эссекса, 5 марта были приговорены к смерти пятеро его сподвижников: Sir Christopher Blunt, Sir Charles Danvers, Sir John Davies, Sir Gilly Merick, and Cuffe. Суд, состоявшийся в Westminster Hall возглавили Лорд-Адмирал, лорд Хансдон и Роберт Сэсил. Все пять приговоров были приведены в исполнение.

Что касается шести коней и пушки, вероятен следующий ответ – в то время пушку тянули шесть лошадей в упряжке, и именно так к дому Эссекса была подтянута артиллерия, после чего осажденные сдались.

Гамлет так настойчиво советует Острику надеть шляпу, потому что ее уже не обязательно снимать перед бывшим графом, государственным изменником – так, тюремщик Марии Стюарт после вынесения ей смертного приговора уже не обнажал в ее присутствии голову.

Конечно, Острик – фигура эпизодическая, и его определить почти невозможно – и вряд ли нужно. Единственно, что побуждает нас к такой попытке – то, как Гамлет назвал этого придворного: this water fly. В диалоге Гамлета с Остриком есть сильный акцент на словах carriage и carry, что может указывать на Роберта Карея (Robert Carey/Cary, 1 E. Monmouth), младшего брата Кэтрин Карей, жены Лорда-Адмирала. Именно Роберт Карей первым прискакал в Эдинбург к Джеймсу Стюарту с вестью о смерти Елизаветы Тюдор. Однако, шекспировский Острик очень молод, чего не скажешь о Роберте Карее. По фонетической иронии судьбы Джеймса на его пути в Лондон к английскому трону сопровождал его юный фаворит Роберт Карр (Robert Carr), будущий граф Сомерсет.

«Пусть будет» – последние слова Гамлета в реальности. Эссекс казнен. Однако пьеса была опубликована уже после смерти королевы Елизаветы, в самом начале царствования Джеймса VI & I Стюарта. А это значит, что мы вправе поискать в тексте реалии «новой» эры – или, хотя бы, границу, момент перехода власти из рук в руки.

Появление короля Джеймса-принца Фортинбрасса в Англии и его воцарение описано только в стихотворной части, в пьесе Горацио – прозу уже писать некому, поскольку к этому времени Гамлет-Эссекс уже мертв. Вся часть пьесы, написанная ямбом, есть не что иное, как версия произошедшего, которую сочинил и представил новому королю Фортинбрассу-Джеймсу противник Гамлета-Эссекса Горацио-Сэсил. Тот самый, которого Эссекс обвинял в продаже Англии испанцам и получении испанского пенсиона.

Осмелюсь предположить, что в разговоре двух могильщиков, а потом и могильщика с Гамлетом заключено свидетельство Шекспира о смерти королевы Елизаветы. Стихотворные похороны Офелии – всего лишь прикрытие, дымовая завеса, скрывающая политическую некорректность автора. Судя по всему, сцена на кладбище – анахронизм. В ней происходит смешение времен, автор внес туда события, произошедшие уже после казни Эссекса – в частности и смерть Елизаветы, сразу после которой и последовала первая публикация Гамлета. Это о Елизавете-протестантке говорит шут как о той, кого нельзя хоронить по христианскому обряду, потому что она своевольно искала спасения собственной души (почти дословное изложение первого протестантского принципа). Елизавета не имела права быть похороненной как христианка, поскольку была отлучена от церкви папой римским. Когда Гамлет с черепом Йорика в руках говорит о некоей Леди, которая, несмотря на ее грим в дюйм толщиной, «кончит таким лицом» – он говорит о королеве Елизавете, перенесшей в молодости оспу, и всю оставшуюся жизнь носившей толстый яичный грим на лице и на открытой части груди, который к старости королевы достиг толщины в полдюйма.

На причину смерти королевы шут-могильщик тоже намекает. Вода, которая утопила великую леди, очень похожа на короля Джеймса, не пожелавшего ждать естественной смерти английской королевы. Историки отмечают, что королева Елизавета была в свои 70 лет довольно здоровой женщиной, и могла прожить еще несколько лет – а при ее запрете на упоминание Джеймса в качестве наследника, у того были вполне обоснованные сомнения в своем будущем.

Я не хочу сейчас подробно обосновывать свое особое мнение, но, после изучения текста «Гамлета» и тех исторических событий, что легли в его основу, мне кажется, что Елизавета знала, кто станет ее наследником. Во всяком случае, до определенного момента она считала, что лучшая кандидатура – Роберт граф Эссекс, сын Марии Стюарт, храбрый и честный молодой человек, которого она приблизила к себе. Однако она не учла его честолюбивых устремлений, конфликтного характера (некоторые современники говорили, что в самые кризисные моменты Эссекс напоминал сумасшедшего), и, конечно, интересов отца и сына Сэсилов. Эта семья, в которой, будучи опекаемым, когда-то жил юный Эссекс, сделала все, чтобы поменять отношение королевы к ее любимцу на противоположное. Не думаю, что заговор против Эссекса обошелся без участия его старшего брата Джеймса Стюарта, которому вовсе не хотелось всю жизнь оставаться провинциальным королем. Сыграли хитрые политики (или политиканы) именно на самолюбии Эссекса, подтолкнув его на ряд опрометчивых шагов, приведших наследника английского престола к эшафоту. Об этом и сказал в своей пьесе господин Уильям Шекспир, зашифровав ключевые моменты для верности. И он не мог иначе, поскольку в период создания пьесы были живы все враги Эссекса – и король Джеймс, и Роберт Сэсил и Фрэнсис Бэкон – и даже Уолтер Рэли, который дает нам повод обратиться к самой интригующей сцене «Гамлета».