Разведка донесла: Алик Макаров ходит за грибами по заросшим березняком закрайкам полей, по косогорам у речки, по склонам ложка, отделяющего полежаевские земли от николинских, по закустарившимся, затравеневшим канавам вдоль большака.

— Слаб в коленках, — сделал вывод из этой новости Вовка Воронин. Он сидел на ошкуренных еловых кряжах, сваленных под окнами Митькиной избы, и, вытянув босые ноги, деловито разглядывал растопыренные пальцы — наверное, искал занозу. Митька участливо склонился, чтобы помочь ему, но Володька утянул ноги к себе.

Разведка донесла еще и другое: Алик Макаров перед каждым встречным-поперечным хаял полежаевский лес. Он, мол, и неухоженный, он и угрюмый, он и такой-то, он и сякой-то — одним словом, проклятый. А вот в Улумбеке, в котором Алик жил до переезда в Полежаево, не лес, а художественная открытка. И указатели у каждой тропы прибиты: туда — «Солнечная поляна», туда — «Аэлита»… Да что же это за «Аэлита» у них? Оказывается, навес от дождя… Вот чудо так чудо: в лесу от дождя навесы… Да в лесу под любой елкой прячься — не вымочит. Нет, «Аэлит» понастроили. Тропинки веником подметаются. Дороги песком посыпаны — даже на велосипеде можно кататься. Через каждый километр печи-времянки поставлены — замерзнешь, можно отогреться, мокрую одежду подсушить. И главное, спички на шесточке лежат и дрова уже наготовлены — непогода застигла, огонь всегда разведешь.

— Врет, — скривил губы Володька. — Давно ли сам рассказывал, что в Улумбеке партизаны орудовали. Не под навесами же они у него сидели.

Митька молча пожимал плечами: кто его знает… Конечно, после войны прошло столько лет, что за это время могли и партизанские непроходимые буреломы облагородить. Но с другой стороны, что за нужда их облагораживать — указатели приколачивать, навесы строить… Лeca-то не парки, вон их сколько.

Так Алику мало еще этого вранья оказалось. Он чем больше рассказывал об Улумбеке, тем сильнее входил в раж. Я, говорит, на ваш полежаевский лес теперь насмотрелся. Я, говорит, теперь в него и ногой не ступлю: мне, мол, просто неприятно, что он у вас до такой степени запущенный и неприбранный.

Ну, ну, косорыльничай, думал Митька. В лес он, видите ли, шагу не сделает. Вот уж теперь все полежаевские осины, все березы и елки слезами обольются: Алик Макаров их позабыл-позабросил… Как без него и быть… Совсем от тоски завянут…

И Митька и Володька Воронин знали, что ларчик-то открывается просто: Алик Макаров действительно слаб в коленках. До того дня, пока они втроем не заблудились в лесу, Алик не клял полежаевские чащобы. Наоборот, только и знал, что канюнил: «Возьмите с собой за груздями», «Не забудьте, если за малиной пойдете».

А один раз поплутали по лесу — и как отворотным зельем Алик опился.

Лес у него, видите ли, проклятым стал… Да что бы полежаевцы делали без своего леса? Ты бы, Аличек, чем зимой печку топил? За какими бы стенами от мороза прятался?

Нечего на лес свою вину сваливать… Не бегали бы в тот вечер, задрав головы, — не заблудились бы. И ведь компас есть в каждом доме. А они, полоротые, удумали шуточки с тайгой шутить. Отправились в лес налегке — в одних рубашонках. Ни спичек с собой не взяли, ни компаса. Вот за это и поплатились. Продрогшие, мокрые, чуть не всю ночь проблудили, пока не вышли к речушке. Так в этом разве лес виноват? Они сами. Алик же все на тайгу свалил: заблудились потому, что она неухоженная.

— Нет, я такую несправедливость не потерплю, — сказал Володька и снова вытянул ноги. — У самого поджилки трясутся, а корчит из себя барина: кто-то виноват, что дорожек для него в лесу не расчистили, указателей на деревьях не приколотили.

— Зато теперь ухоженный лес отыскал, — подыграл ему Митька.

Володька сначала не понял его, а потом, видно, вспомнил, куда Алик ходит за грибами, и рассмеялся.

— Да, теперь у него с указателями…

Срам говорить, но в Аликовых обихоженных угодьях — по канавам особенно — растут не грибы, а сплошное недоразумение. Какой-нибудь хиленький масленок выкарабкался из-под земли, так и тот весь в пыли — в десяти водах мой, не отмоешь. Ну-ка, столько машин по большаку пробежало — не только пылью, а и гарью этот масленок закоптили.

И в березняках у полей что за грибы? Обабки, волнушки да сыроежки, а уж ни беленького, ни груздочка, ни рыжичка там и с собаками не отыщешь. Настоящий гриб растет в настоящем лесу.

Без настоящего леса не прожить… Ведь в лес за грибами или за ягодами идешь, так радости от этого не меньше, чем от игры, испытываешь. В лесу не только перед сверстниками, а и перед взрослыми свою сноровку покажешь. Кто больше боровиков навыкапывает изо мха, кто не волнух, а груздочков накладет в корзину? Ой, грибы, они ведь не всегда сами под ноги лезут. Их надо знать, где искать. Увидел кустики белоуса — приверни, даже через чащобу к ним продерись: если до тебя тут никто не побывал, то семьдесят процентов из ста — белые грибы с тобой встречи ждут. И муравейники не обходи, и на лесную опушку к березам выскочи, и до мухоморов под ельником хоть ползком, но доползи, не пожалей ни спины, ни коленей — там, именно там и прячутся белые. А уж про обычные-то приметы — под осинами ищи подосиновика, а под березами — подберезовика — полежаевским ребятам и напоминать не надо: с молоком матери это усвоили.

Нет, без леса в Полежаеве не жизнь.

Как Алик станет? Все отправятся за грибами, а он — во всей деревне один — баклуши примется бить? Но ведь скоро на вырубках брусника дозорится — и тогда не только школьники, все Полежаево в лес уйдет. Тогда Алик, что ли, вместе с собаками будет дома караулить, в сторожа наймется?

Вот если бы Митьке не нянчиться с братом, он бы из леса только поесть прибегал. А то выкраиваешь горе-часы, когда мать не на ферме и когда она в настроении.

Никаких своих интересов… Алик Макаров не зря его упрекал за это. Действительно, весь белый свет Никола затмил.

А ведь и у Алика Макарова — он говорил — был годовалый брат. Но Алик сумел как-то совместить свои интересы с настояниями родителей нянчиться с ним. А как?

Алик не единожды обещал Митьке посвятить его в тайну — и об отце рассказать, выполняющем секретное задание правительства, и о брате, которого Макаровы оставили неизвестно где. Уж не в Улумбеке ли по Солнечной поляне гуляет, под Аэлитой от дождя прячется? Теперь у Алика, пока они не помирятся, ничего не узнаешь. А мириться с Аликом ни Митька, ни Вовка не собирались, если он не прекратит чепуху про полежаевский лес сочинять.

— Нет, я его отучу нашего леса бояться, — пообещал Вовка Воронин и, сбиваясь, завысвистывал какой-то непонятный мотив. Руки в карманы сунул, прошелся деловито по луговине, усыпанной березовым листом. — Ох уж и отучу.

И, не оглядываясь, покатил домой.

Верная примета, что ничего ему на ум не взбрело. Уж Митька ли своего дружка не знает: если в голове у Володьки какой-то план вызрел, так он домой не пойдет, он медлить не станет, сию же секунду приступит к его исполнению. И кому-кому, а Митьке-то обязательно во всех деталях раскроет свой замысел, ничего от него не утаит.

А тут сразу домой отправился. Значит, пуста голова.

* * *

Митька не вытерпел, спросил при встрече у Алика:

— Ты, говорят, ухоженный лес нашел?

Алик смутился ненадолго:

— Да нет, — скривил он губы, — у вас везде беспорядок… Просто маме захотелось грибного супа сварить, и я, чтоб напрасно времени не терять, по-быстрому сбегал в березнячок.

— Ну, и понравился маме твой суп? — Митьку выводила из себя способность Алика держаться невозмутимо.

— Отвела душу… А вообще-то у вас в грибах очень низкий процент белка. Вот у нас в Улумбеке грибы на вкус резко отличаются от ваших в лучшую сторону.

— Ну, если ты по канавам собирал зачуханные маслята, так они и от наших грибов отличаются.

Алик артистично вытянул шею, склонил рыжую голову набочок:

— Это почему маслята? Я принес одни белые…

Неслыханная наглость! Да что, Митька не знает, где белые растут, а где о них и слыхом не слыхивали?

Митька не знал, как уличить Алика во лжи. Подкараулить в поле и выхватить корзину: вот, мол, смотрите, сплошные сыроеги? Можно, конечно, и так. Но Алика же не припрешь к стене. Скажет, да, сегодня не повезло, а вот вчера удачно на кустик один нарвался — полную корзину боровичков нарезал. Что промямлишь ему в ответ? Врун, мол, и все такое прочее. А факты где, что врун? Нету фактов, одни предположения.

Но и Алик уязвим, ой, уязвим… Его ахиллесову пяту все Полежаево знает.

И у Митьки как-то само собой вырвалось предостережение:

— Смотри, Алик… В овсы медведь стал наведываться… Не наткнись на него… Один ведь и есть один.

Алик надменно усмехнулся:

— А я в овсы не хожу, — и ботиночком прочертил на земле черту. Как отрезал. Меня, мол, не запугаешь.

Митька не сразу нашелся, в какую сторону и разговор повернуть. Алик, видно, решил, что Митька его берет на пушку. Но Митька про овсы-то как раз и не врал. Медведь действительно повадился в поле, измял вдоль лесной опушки не один загон, обсасывая метелки овса. Конечно, он выбирался из березняка не днем, а дожидался, когда свечереет, когда деревня затихнет, но факт оставался фактом — медведь лакомился овсом.

— Мне не веришь, у мужиков спроси, — настаивал Митька, сознавая, что хоть и говорит правду, а все равно расчет делает на то, чтобы Алика застращать. Какой медведь днем в деревню придет? Он же не с ума спятил…

Алик беззаботно отмахнулся от Митьки:

— Ладно тебе сказки рассказывать. — У него ни в одном глазу страху не было. Он и песенку даже запел самым натуральным голосом — нигде не сглотнул одрога: — «Я медведя не боюсь, я на дерево взберусь».

Митька, все же продолжая начатый тон, пугающим шепотом предупредил:

— Смотри-и… В березняке деревья, сам знаешь, какие. Ни на одно не взберешься… Любое удилищем согнется.

Алик беспечно засмеялся:

— До того пугал, что, наверно, и самому страшно стало? — Он пытливо уставился Митьке в глаза.

Митьке и вправду сделалось не по себе от своего жуткого шепота.

— Ну, смотри, — повторил он припугивание, явно не выдерживая состязания с Аликом. — Мое дело предупредить. А ты поступай, как хочешь.

* * *

Вечером Мария Флегонтовна пришла к Микулиным за молоком, поставила бидончик на застланный клеенкой стол.

— Митя, сводил бы ты моего парня за белыми грибами. Я его посылаю-посылаю, а он мне одни ошметки приносит, все в червях, — чистить начну, так больше половины выбрасываю…

«Вот тебе раз!» — чуть не присвистнул Митька и отвернулся, чтобы Мария Флегонтовна не заметила торжества в его глазах.

Но ее о чем-то спросила Митькина мать, и Мария Флегонтовна переметнулась на другой разговор, тут же, видимо, и забыв о своей просьбе.

Митька слушал их разговор вполуха, потому что Никола орал благим матом и Митька не знал, как его успокоить. И соской-то брату рот затыкал, и зыбку-то зло качал, так что очеп стучал по потолочине, — все без толку. Разревется парень, и сладу нет. Хоть сам вместе с ним реви.

Мария Флегонтовна наклонилась над зыбкой, засюсюкала:

— Колюсенька, ты мой холосенький… Ну, иди ко мне, иди…

И диво ведь: загугукал Никола, улыбка выплыла на лицо. С матерью Марию Флегонтовну перепутал.

Мария Флегонтовна вытащила Николу из зыбки, стала укачивать его на руках. А сама так в Николкино лицо все и смотрела, будто и насмотреться не могла.

Митькина мать засмеялась:

— Вот, Мария Флегонтовна, тебе бы такого!

— Да что ты, Надя, куда мне без мужа-то! Алик безотцовщиной растет, с ним умаялась. Некому и пристрожить… — Она, наклонившись над Николой, прицокнула языком — тот от радости пустил пузыри. — Я уж и с твоим наиграюсь. А с меня Алика хватит. И так от рук отбился совсем… — Она подняла затуманившиеся глаза, вздохнула: — Алику три года было всего, когда Василий помер, Алик и не помнит его. Вот с тех пор и маюсь одна…

Митька сразу насторожился.

Но Мария Флегонтовна смахнула выкатившуюся слезу и заставила себя улыбнуться:

— Ну и натетешкалась сегодня с вашим Николкой, — сказала она окрепшим голосом. — Отвела душу. А он у вас спокойный такой. Только глазенками хлопает да улыбается.

— Ну да, спокойный… — возразил Митька. — Заведется, так ревет и ревет.

— Вот у меня Алик ревун-то был… Спасу не было. И грудь даю — ревет, и качаю — ревет, и на руках ношу — ревет. Вот уж помаялась. Одного вынянчила, а труднее достался, чем иной матери десятеро.

— Избаловала, — сказала Митькина мать и кивнула на Николу: — Не смотри, что маленький, все понимает. Волю с такого возраста дай, так на шею и сядет… — Она наклонилась к ребенку, прищелкнула языком. — Ну, что?

Николка обрадованно забил ногами.

— Ну иди, иди, покормлю.

Митька ни к селу ни к городу задал вопрос:

— Мария Флегонтовна-а, а вы из Улумбека-то почему уехали?

— Да ведь Алику в седьмой класс нынче, а там трехлетка всего.

— В Улумбеке-то? — удивился Митька.

— В Улумбеке. А что? — Мария Флегонтовна, кажется, чего-то заподозрила в его вопросе.

— Да так… А партизаны у вас воевали?

— Какие партизаны? — всплеснула руками Мария Флегонтовна. — Это Алик опять нафантазировал? Ну что ты с ним будешь делать! Больное воображение… — Она заохала и стала жаловаться Митькиной матери на то, что совсем измаялась, живя две зимы с сыном врозь. — Я в Улумбеке, а он в школе в райцентре. У тетки жил, под приглядом, а все равно не у мамы родной. Ой и извелась за два года! Начальству заявление за заявлением писала: переведите, где школа есть. И в район-то писала, и до области-то дошла. На третий год только уважили: говорят, в Березовском районе нужны почтовые работники. Я бы бросила почту, да стаж неохота терять. Дом продала в Улумбеке и не жалею. Здесь и в государственной квартире, да с сыном рядом.

— А Улумбек далеко отсюда? — невинно поинтересовался Митька.

— Где там далеко! В соседнем районе… Согру слышал? Ну вот там и есть. — Мария Флегонтовна улыбалась Митьке: — Ми-и-ть, сходил бы ты с Аликом за белыми-то грибами… Уж больно охота пожарить на масле…

— Да у меня ведь хвост есть, — кивнул Митька на брата.

— Так с этим хвостом я посижу… Он у вас хо-ло-сень-кий… — Она опять заприщелкивала Николе языком, но тот смотрел только на мать и ни на кого больше. — Сходишь, Мить?

— Ладно, там видно будет.

Мать достала Николе грудь, и Никола сразу зачмокал, ухватился за грудь ручонками.

— Сходи, Митя, сходи, — настаивала Мария Флегонтовна.

— Да он ведь со мной сам не пойдет.

— Это почему не пойдет? Алик мне говорит, что вы не берете.

Митька вышел в сени.

На улице уверенно покрикивал на кого-то Алик Макаров.

* * *

И все-таки у Володьки Воронина светлая голова! Кто на что, а голь — и верно! — на выдумки. Мы, говорит, от этих березняков отучим его на всю жизнь, сам признается, что там порядочных грибов нет, сам в нашу компанию приплетется с повинной…

Вовка, довольный, потирал руки. Как говорится, дело было уже почти в шляпе.

— Ох, Митька! — ликовал он. — Как это ты додумался до такой хитрой штуки? Вот медведей-то твоих мы на Алика и натравим. Ну уж он попляшет у нас.

Митька ничего нё мог взять в толк, пока Володька ему не разъяснил, что собирается делать. План он предложил проще простого.

Вымазать сажей лицо. Вывернуть наизнанку шерстью шубу и, напялив ее, залечь в кустах на Аликовой дороге. Алик подойдет — а на него медведь вздымается, рявкая.

— Да ведь Алик рассудка лишится…

— Ну, сказа-а-ал, — не поверил Володька. — И взаправду медведь нападает — так никто еще из-за этого полоумным не делался… Испугаться, конечно, испугаешься… Ну, может, с мокрыми штанами домой прибежишь — так это ведь ерунда.

— Ой, Вовка, ты Алика плохо знаешь. Ты его не равняй со всеми, — у Митьки было нехорошо на душе. — Ты, может, и не испугался бы никакого медведя, а Алика можно и заикой сделать.

Вовке понравилось, что его причислили к смелым людям. Он привычно сунул руки в карманы, прошелся фертом:

— А что? Я бы и перед настоящим медведем не оробел. — Он горделиво вздернул голову.

Митька опять подыграл ему:

— Ты, Володя, особенный человек…

Вовка принял похвалу за чистую монету.

— А что? — еще сильнее напыжился он. — Никто не застрахован от встречи с настоящим медведем. Вот пускай и Алик закаляет характер… — Вовка в упор, решительно посмотрел Митьке в глаза и, уловив в ответном взгляде замешательство, для успокоения друга добавил: — Ну… Ежели что, так мы же рядом… Шубы сбросим… Человеками подойдем к нему…

— Человеками… А у самих лица в саже…

— Ну, так мы же для опознания голоса подадим… Я, мол, Вовка Воронин, а я — Митька Микулин. — Вовка отчаянно махнул рукой. — Да, в конце-то концов, для его же пользы! А то в лесу живет — и леса боится…

Идея завладела Володькой — считай, он ее уже осуществил. Так — вправо, влево — могут быть отклонения, а сердцевина останется нетронутой. Вовка был неотступен.

* * *

Они выследили, когда Алик отправился в березнячок, — и за шубами. Конечно, лучше бы, если б кто-то вместе с Аликом пошел за грибами и вывел его в условленное место к засаде. Но Алик же бунтарь-одиночка, никого с собой не берет. Приходилось, как говорится, решать задачу с двумя неизвестными: и Алика из виду не потерять, не отстать от него далеко, и сделать так, чтобы он погони за собой не почувствовал.

Володька уже на ходу вырядился в шубу, рукава вывернул. На голову шапку нахлобучил, тоже кверху овчиной. Щеки, лоб, нос сажей вычернил — только зубы белели. И Митька опять подумал, что напрасно они затеяли этот розыгрыш. Таких уродов и не в лесу встретишь, в деревне — так и то испугаешься. «Ну, в случае чего, я первым голос подам», — решил он, облегчая себя вздохом.

Володька уже перемахнул через изгородь и нетерпеливо подзывал Митьку рукой: быстрей, мол, быстрей, а то упустим его из виду.

Да, в шубе было не сладко, пот уже бисером выступил на лбу. А пока до березняка добежишь, весь упаришься, будешь мокрый, как после бани.

Они сговорились обойти Алика с флангов и спрятаться у канавы, уже давно затравеневшей, обсыпанной брусничником. Канава была прорыта когда-то для осушения торфяников. Там Алик непременно замешкается, отвлеченный от поиска грибов пурпурными ягодами брусники, которые так и просятся в рот. Но бежать до этой канавы не близко.

— Может, лучше не устраивать засады, а красться за Аликом по пятам?

— Да ты что? — от обиды, что Митька такой несообразительный, Володька чуть не поперхнулся. — Он же обернется и ноги твои увидит. А ноги-то не в меху… Сечешь?

— Секу, — вздохнул Митька, пригибаясь к земле: поле было ровное, и они бежали по нему, как по ладони.

В березнячок заскочили, там уже проще, там есть где спрятаться. Березнячок хоть и тянется узенькой полосой, но места хватит, чтобы маневр сделать, чтобы обход совершить. А ну, Володька, поддали жару! Где ползком, где перебежками обошли Алика, отступили в глубину зарослей.

А вот она и канава. По дну ее сочился пенистым квасом неторопливый, едва живой ручеек. На будыльях прошлогодней иссохшейся таволги, топорщившейся на дне канавы, стожками засохла розоватая пена — свидетельство того, что ручей бывает и шумным и говорливым.

Володька перемахнул канаву, зацепив ногой вершину сиреневого стожка, и сухая пена снежным сеевом полетела за ним, утягиваемая порывом воздуха. Митька с тоской взглянул на пламенеющие бордовой брусникой стенки канавы и тоже прыгнул. Тешить себя ягодами было не время. Но все же по эту сторону канавы можно было перевести дыхание: Алик шел где-то сзади. Теперь только бы не просчитаться, угадать, где он пойдет. На всякий случай березнячок надо обхватить по ширине, насколько возможно. Одному с левой стороны залечь, другому — с правой. Если что, так можно ползком переменить позицию.

Алик все же не дал им опомниться. Он, беззаботно поколачивая прутиком по корзине, шел по усыпанной солнечными зайчиками тропе, попинывал подозрительно бугрившуюся листву. Проверяй, проверяй, белые тут из земли прут, тебя дожидаются. Но Алик, видно, на белые не очень-то и рассчитывал, потому не брезговал и сыроежками, да такими лохматыми, что они у него в руках крошились.

Он спустился в канаву неподалеку от Вовки и, конечно же, как загонщики и рассчитывали, не смог вылезти из нее, пока не обобрал ягоды.

Митька по-пластунски переполз поближе к Володьке и из-за соседнего куста стал наблюдать за Аликом.

Сначала наверху показалась корзина, а потом котенком, на четырех конечностях, едва не мурлыча от удовольствия, выбрался Алик. Он встал, отряхнул налипшие на ладони листья и, повесив на руку корзину, двинулся дальше.

Алик не поравнялся еще с кустом, за которым прятался Вовка, но подошел уже к намеченному рубежу расправы, и Володька злобно зарычал, выкатился на тропу, поднял мохнатые передние лапы (а сам стоял на коленочках, ноги из-под шубы показывать боялся: они же не в рукавах!), заколошматил лапами воздух.

Алик, бледнея, бросил корзину. Вовка-то рассчитывал, видно, что он побежит, а Алик грохнулся на землю и лежал, затаившись, не шевеля ни рукой, ни ногой.

Батюшки, испугался Митька, да что они с Володькой наделали? Еще отдаст богу душу…

Нет, один глаз у Алика моргнул, зыркнул на мохноногое чудище и закрылся. Знает, видать, что на дикого зверя нельзя смотреть пристально: пристальный взгляд воспринимается как вызов на бой.

И все же Володька — от греха подальше — отступил назад. Глаз снова открылся, а сам Алик лежал, не шевелясь, будто мертвый. Глаз выискивал, куда спряталось чудище. Алик лежал долго, Митька уж снова обеспокоился, все ли с ним ладно. Но Алик приподнял голову, уперся руками о тропку, даже корзину подтянул к себе.

Володька завозился в кустах, и Алик снова грохнулся на тропинку, как мертвый.

Начитанный мальчик, ничего не скажешь. Это он изображает рассказ из книжки, как мальчик медведя перехитрил, притворившись покойником. Медведь понюхал притвору и ушел. Но Володькин-то медведь не дурак, его на мякине, как воробья, не проведешь. Он же тебя корягами забросает.

Корягу, конечно, не вывернуть, да и нет их в березняке, но палками, прутьями покидаться можно, из опавших листьев фейерверк устроить не сложно…

Володька, хрипло рыча, треща валежником, ринулся подбрасывать вверх листья, палки, комья земли.

Митька поддержал его утробным рычанием и тоже завьюжил над собой листьями.

Алик, почуяв второго зверя, вскочил и — без корзины — бросился убегать. Видно, не знал, что два медведя с одним покойником делают.

Вот бы сейчас Алику прокричать вдогонку: не умеешь с товарищами дружить — научим, не хочешь — заставим. Но, к сожалению, медведи человеческими голосами до сих пор не кричат.

* * *

Да-а… А Алик все-таки оказался впечатлительный мальчик… Прочувствовал, что произошло. И хватило ума сделать верные выводы.

— Еще бы не хватило, — самодовольно усмехался Володька, — если убежал без корзины, а корзина сама из лесу пришла и перед окнами у Алика на черемуховом сучке облюбовала местечко. Все грибы в целости и сохранности… Мало того, еще откуда-то — на полкорзины! — и ядреный боровик затесался.

Тут уж, конечно, и самому непонятливому все станет ясно. А Алик все-таки был человеком сообразительным.

При встрече с Митькой поздоровался первым, не заискивая, не теряя достоинства.

Митька, сохраняя невинность в голосе, спросил:

— Ну как, Алик, белые грибы в березняках?

У Алика не дрогнул на лице ни один мускул. Подумал, сказал:

— A-а, какие там белые… — усмехнулся, добавил: — Медведи все белые вытоптали.

Митька сделал вид, что не понял намека.

— Да ну, в березняки, кроме зайцев, никто не забегает.

— Не скажи, — возразил Алик и подмигнул Митьке, — из овсов иногда приходят.

— Ну, те, что по овсам ходят, человека не трогают. Так, порычат для острастки немного и вернутся в овсы.

Алик промолчал. Митька даже не ожидал от него такого миролюбия. Никаких упреков. Полежаевские леса не проклятые. Улумбек — не пуп цивилизованной Вселенной. Совсем другой Алик стоит, не выпендривается, не хвастается, не поучает. С таким, как говорится, хоть сегодня в разведку.

— Знаете что, ребята… Пойдете за грибами — возьмите и меня с собой.

Вот это уже другой разговор! С самого бы начала так.