Старший брат снова надул Тишку. «Сходи, — говорит, — пожалуйста, за водой, а потом вместе за малиной пойдем». Тишка еле дотащил ведро от колодца, все руки вытянул, а выходит, и торопился зря: Славки уже и след простыл.
Тишка схватил корзину, кинулся было вдогонку за братом, до реки добежал, а перебираться по лаве на другой берег все-таки не решился: ведь брату и в лесу станешь кричать, так не откликнется — пропадай Тишка пропадом, ему и не жалко нисколь. Только дразниться и знает: «Переполошник, переполошник». Вот, скажет, струсил за нами в розыск пойти. А и не струсил вовсе, по-разумному поступил: если б Тишка знал, где малина, так и без брата ходил бы за ней не по одному разу в день, никаких бы медведей-сластен не боялся. Вот вам и переполошник!
Тишка повесил пустую корзину на руку и повернул домой.
Над Полежаевом беспокойно кричали вороны. С деревьев облетал лист, и вороны кружились в листопаде, как в вытряхнутом из подушек пуху. Тишка приложил руку ко лбу, прикрывая глаза от солнца, и посмотрел в гору.
Сверху спускалась к реке Маринка Петухова и громко охала, разговаривала о чем-то с собой, размахивала левой рукой. Правая у нее была занята, поддерживала собранный в горсть подол фартука, в котором что-то угловато топорщилось. Тишка сначала подумал, что у Маринки в фартуке грибы. Но кто же грибы носит из дому в лес? И Тишка насторожился.
— Теть Марин! — посторонился он с тропки, когда Петухова поравнялась с ним. — Чего это в фартуке-то?
— Ой, Тишка! — еще громче запричитала Маринка. — Да ведь котят на реку топить несу. Жизни от паразитов не стало: не изба, а кошачья ферма. Шагу ступить нельзя, так под ногами и вертятся…
Кошек у Маринки расплодилось и в самом деле полно. Вся деревня над ней насмехалась:
— Ты, Маринка, не в мясопоставку ли откармливаешь их?
А уж какая мясопоставка! Просто сердце у Маринки мягкое: живую душу не загубить…
— Ну-ка покажи, — попросил ее Тишка.
Петухова оттянула фартук: три пепельно-дымчатых комочка тесно жались друг к другу, незряче тыкались розовыми носами под лапки, в живот и зябко дрожали.
— Они что, слепые? — спросил Тишка и погладил котят. Котята, ощутив накрывшее их тепло, вытянули шеи, раскрыли шершавые рты. — Ой, да они ведь голодные! — догадался Тишка. — Ты чего их не покормила-то? — Он строго посмотрел на Маринку снизу, нахмурил брови. Ни дать ни взять, Маринкин начальник, а не Тишка-переполошник, которого ребята не взяли в лес. — А если они помрут?
— Тишка, да я ведь топить их несу, — напомнила Петухова. А у самой и слезы на глазах выступили. — Ведь им теперь все равно, что сытые, что голодные…
Тишка вытаращил глаза. Да-а, положеньице. Котят было жалко.
— А они сами-то не проживут? — спросил он.
— Как это сами? — не поняла Маринка.
— Ну, если их в траву отпустить…
Маринка всплеснула левой рукой. Правая, с фартуком, у нее тоже дернулась, и котят встряхнуло, перевернуло вверх лапками.
— Тишка, да ты как с луны свалился! — укорила его Маринка. — Где это видано, чтобы котята без кошки росли. Не мыши ведь…
Тишка поскреб за ухом. Маринка совсем его озадачила.
— Ну, а к другой кошке нельзя подсадить? Не к матери?
Тут и Маринка не знала. На ее памяти такого не бывало еще.
Кто будет подсаживать котят к чужой кошке? Да и подпустит ли она их? Это ж не курица, которой своего цыпленка от чужого не отличить — все одинаковые.
— Не знаю, Тиша, — подавленно призналась Маринка. — Наверно, нельзя.
Но Тишку ее признание уже не остановило. Не пропадать же котятам из-за того только, что они в Маринкином доме родились.
Да Тишка их коровьим молоком отпоит. Жить захотят, так и за резиновую соску ухватятся. Телята вон с пальца пьют… А они что, рыжие, что ли…
Тишка выдернул из-под штанов рубашонку и, оголив живот, собрал подол в горсть.
— Клади!
— Тишка, а может, в корзину лучше? — обрадовалась Маринка.
— В корзине их ветром прохватит.
Маринка переложила котят из фартука в Тишкину рубаху и осталась стоять у реки, не пошла с Тишкой: видно, боялась, что он передумает.
— Ой, только обратно ко мне их не приноси… Если чего, так сам…
— Да ты что? — рассердился Тишка. — И не подумаю топить. Выкормлю!
Тишка оглянулся.
Маринка Петухова медленно подымалась в гору: два шага сделает да постоит.
— Иди, иди! — усмехнулся Тишка. — Уж теперь-то и назад просить будешь, так не отдам.
Но Маринка вдруг встрепенулась, обеспокоенно запричитала:
— Ой, Тиша, ты, смотри, мамке не сказывай, что это мои котята. Она ведь сразу тебя ко мне направит… Не сказывай смотри. Нашел, да и все… А то Варвара и на меня рассердится: «У себя, — скажет, — ферму развела, да еще и мне эту тварь подбрасываешь».
Ну что за баба… До седых волос дожила, а все как маленькая. Не зря и теперь Маринкой зовут. Она ж и вправду будто девчонка.
И Тишка, как ровесницу, припугнул ее:
— Мамка-то ничего, а Славка, пожалуй, и назад принесет. Как дознается, так и притащит. Он кошек не любит.
— Ой, Тишечка, не говори и ему. Никому не говори, миленький. Я тебе конфеток шоколадных куплю…
Уж хоть бы не обманывала Тишку. Что он, не знает ее? Купит она, дожидайся! При каждой встрече будет оправдываться, что потому-то и потому-то в магазин сходить не успела.
— У меня от сладкого зубы болят, — сказал Тишка независимо и больше ни разу не оглянулся.
* * *
С котятами надо было что-то делать. Из резиновой соски пить молоко они не умели, с Тишкина пальца тоже не брали. Тишка уж им весь нос молоком укапал, а они хоть бы облизнуться додумались. Дрожат, как осиновые листья.
— Да вы хоть попробуйте, — отчаявшись, умолял их Тишка. — Это ведь лучше кошачьего. Кошачье-то — тьфу!.. А это все люди едят.
Котята не понимали хороших слов. Тогда Тишка пошел на насилие: сунет котенку в рот палец, а другой рукой выдавит из соски молока на шершавый язык — тот давится, не может сглотнуть. Мученье одно, а не животные! Угораздило же с такими связаться…
Тишка уж не на шутку забеспокоился, что котята умрут: подумать только — с утра голодные! Жмутся друг к дружке, холодными носами шарят по животам. Наверно, один другого за мать принимают. Не слепые бы, так разобрались. А слепым, конечно, не видно.
Да-а, котятам без матери не прожить.
Тишка устроил им гнездо в предбаннике, подальше от досужих глаз. В избе сделай, так Славик сразу наткнется.
«А это еще что за зверинец? — спросит. — Вони без них не хватает, что ли? И так две кошки в дому…»
Он Мурку — ту кошку, которая вместе с ним выросла, почти ровесницу свою — и то не милует: попадется под ногу, так отшвырнет к стене! А уж можно бы взять в расчет, что, по кошачьим понятиям, Мурка совсем старуха, что ее можно б и пожалеть.
«Да ну ее! — отмахивался Славик. — Она только рыгает. Уж нельзя, так не ела бы…»
Молодой кот ему, конечно, не дастся, от пинка всегда увильнет. А эта — пойдет Славик навстречу — присядет, сожмется вся, будто загипнотизировали ее. Ну, а Славка уж просто так не минует Мурку, обязательно заденет ногой.
Мать, не выдержав, отвешивала Славке подзатыльника.
«Ну что за бессердечный такой!.. — сердилась она. — Сам-то состаришься, так, может, хуже Мурки будешь в тысячу раз…»
«Сравнила тоже, — обижался Славик. — Я — и кошка. Кошка-то ведь не человек. Ее все пинают».
«Ой, Славка, не знаю, что за живодер из тебя растет», — сокрушалась мать.
В ограде кто-то оглушительно засвистел.
«Явился», — обеспокоенно догадался Тишка и накрыл котят тряпкой.
Щель между косяком и дверью в предбаннике была очень широкая. В нее свободно можно просунуть пальцы и открывать или закрывать себя на завертушку.
А уж для наблюдательного пункта лучше места и не придумать.
Тишка прислонился лбом к щели.
Славик подбрасывал вверх корзину и, когда она, кувыркаясь, падала, ловил ее, как волейбольный мяч.
«Набрал малины, — усмехнулся Тишка. — Хоть бы сам-то наелся. А то, наверно, и ягодки в рот не попало».
— Тишка-а-а! — устав свистеть, закричал Славик. — Ты куда запропастился?
Тишка полуоткрыл дверь и, ящерицей юркнув через порог, спрятался в траве. Дверь сама отошла к косяку. Если и распахнется настежь, так только при большом ветре. «Ладно, потом закрою», — решил Тишка и пополз бороздой к гряде, на которой они копали для поросенка картошку. Там он выпрямился и взялся за вилы.
— Тишка-а! — опять закричал Славик.
— Ну, чего орешь? — отозвался Тишка. — Не видишь, картошку копаю.
Славик перемахнул через изгородь, подошел к брату.
— Мама не приходила? — подозрительно спросил он.
— Нет.
Славик успокоился, сел на сложенную кучей ботву:
— Правильно, что ты не пошел с нами… От малинки-то одни воспоминания остались.
— Кто не пошел? Я? — изумился Тишка. — Да вы же сами меня оставили.
— Ну, Тишка, и переполошник ты, — сказал Славик. — Я же тебе русским языком сказал, когда ты за водой побежал: «На угоре в березнячке будем ждать, догоняй». А ты и не подумал нас догонять… Вообще-то и правильно: кто-то всю малину до нас обобрал.
Тишка, как Маринка Петухова, руками всплеснул:
— Ну, Славочка, ты и заливать!.. Ни про какой угор ничего не говорил. Зачем выдумываешь-то?
— Да ну тебя! — раздраженно отмахнулся Славик. — Вечно ты так: сам перепутает, а на других обижается.
Он откинулся на спину, задрал ноги вверх, а потом, резким махом поставив их на землю, вскочил:
— Ну, раз начал копать, так копай. А мне еще в одно место надо сходить.
— Ага, копай, копай!.. — для приличия огрызнулся Тишка: уж сегодня-то он был рад-перерад, что брат снова убегает. — А ты-то чего будешь делать?
— Я ж тебе сказал: в одно место надо сходить.
— Ты забыл, мама наказывала дров наносить, а то все я да я…
— А ты не носи — без тебя сделаю.
Он, посвистывая, вразвалочку направился из огорода.
— Лоботряс! Опять от работы отлыниваешь! Да когда только и перестанешь на мне выезжать!
Славик прибавил шагу. А Тишка, как только брат скрылся из виду, шмыгнул в предбанник.
Котята успокоенно спали и не шевельнулись даже, когда Тишка снял с них теплую тряпку. «Ты смотри, уснули, как сытые», — подумал он.
А может, и сытые в самом деле? Много ли крохам этаким надо: Тишка ведь сколь-нибудь капель да влил им в рот коровьего молока…
Он вновь надернул на котят тряпку, закрыл на завертушку дверь и отправился докапывать картошку.
А в голове неотступно стучало: «Без матери пропадут». Он уж подумал было притащить кошку от Петуховых, да остановило его то, что Маринкина кошка в их предбаннике жить не будет, а перенесет своих котят снова домой. У Маринки же насчет них намерение твердое — топить.
Нет, Тишка котятам не враг.
* * *
Вечером мать вернулась с работы и расхвалила сыновей:
— Вот молодцы! Всё в доме переделали: пол подмели, воды принесли, дров наготовили. С такими помощниками и помирать не захочешь.
— Мама! — заторопился Славик, перебивая ее. — А я сегодня и за малиной ходил… Только там кто-то до нас побывал и ни одной ягодки не оставил.
Варвара Егоровна ласково засмеялась:
— Да признайся по-честному, пока домой шел, все и съел.
— Нет, мама, спроси у Вовки Воронина, я с ним ходил.
— Ну-у, этого свистуна я знаю. Вы друг друга стоите… Вот если бы с Тишей ходили, так всё до ягодки принесли.
Она погладила Тишку по голове, а Славик, насупившись, повернулся к кровати и ни с того ни с сего стал взбивать подушки, поправлять покрывало, подтягивать подзор.
— Ты что это на ночь глядя? — удивилась мать.
— А чего-то больно все жамканое, — буркнул Славик, оправдываясь.
Тишка не находил себе места, все ждал, когда мать достанет с печи подойник и пойдет к корове во двор. Может, парное молоко котят взвеселит? Ведь из кошки-то они парное и пьют. А он придумал их холодным поить… Маленьких таких…
— Что, детинушка, невесел? — шутила мать. — Что головушку повесил?
— А я молока парного хочу! — озадачил он мать.
Варвара Егоровна удивленно вскинула брови: бывало, и кружку не заставишь выпить, а тут сам запросил. Уж здоров ли?
Варвара Егоровна, тревожно оглядываясь на Тишку, сняла с печи опрокинутый вверх дном — сушиться — подойник.
— Сейчас напою.
И только звякнула она ведром, как из-под печи вылезла кошка, прогнула спину, вытянув назад ноги, и тихо мяукнула.
— И тебе молока? — засмеялась Варвара Егоровна. — Ну какие все сегодня голодные…
Тишку будто бес подтолкнул. И на языке ведь не вертелось, а тут сразу бухнулось:
— У нее, мама, котята родились. Я их видел сегодня.
— Где? — загорелись глаза у Славика.
Так ему Тишка и скажет.
— Под печку залезли, — слукавил он.
Славик было полез под шесток, но мать остановила его:
— Тебя там только и не хватало! Ты уж, пожалуйста, им не мешай. Подрастут — сами выйдут на свет…
Славик все же заглянул в прорубленное под шестком оконце, но где там — как в преисподней, ничего не увидишь. Без матери он бы, конечно, ухватом пошуровал, а при Варваре Егоровне не решился.
— Сколько их там? — спросил он отрывисто.
— Три… Вот такие малюсенькие. — Тишка сжал ладонь в кулачок. — Ну, может, немного побольше.
Варвара Егоровна остановилась в дверях:
— А я смотрю, чего это Мурка вдруг похудела? Во-о-он оно что… — сказала она задумчиво. — Ну, теперь надо ее получше кормить: трое-то продоят, как корову.
Она почему-то замешкалась, и Тишка уже загоревал, что сообщил про котят не вовремя.
Они, бедные, с голоду там помирают, а мать тары-бары разводит, никуда не торопится.
— Мамка, я молока хочу… — заканючил Тишка.
— Да успеешь ты! — рассердилась мать и звякнула ведром о косяк.
Она сходила на кухню, взяла для коровы кусок хлеба и опять остановилась в дверях:
— Ты смотри, трое, на старости-то лет… А в последние годы у нее всё мертвые рождались… Тишка, дак ты живых ли видел?
— Живых, живых…
Но Славик сразу же подхватил материнскую тревогу:
— Действительно! Может, опять мертвые. Я, мам, сейчас посмотрю.
— Да сиди ты! Сиди! — прикрикнула Варвара Егоровна.
— Мам, дак если мертвые, ведь на весь дом завоняет, — выставил Славик убедительный аргумент.
— Ничего, не велик и барин, пронюхаешься, — сказала Варвара Егоровна и пригрозила сыну — Ну, Славка, смотри, сунешься к ним с клюкой — голову оторву! Сейчас их долго ли покалечить.
Она ушла во двор, а Славик покрутился-покрутился около печи, но материнскую угрозу, видно, запомнил.
— Вот бы фонариком туда посветить! — предложил он.
— Разве увидишь? — хладнокровно возразил ему Тишка. — Они вот в этом, в левом, углу… В ближнем…
— Да, в ближнем не разглядишь, — согласился брат. — Ну ладно, я сейчас к Алику Макарову сбегаю…
«За фонариком ведь», — разгадал его намерения Тишка и на всякий случай предупредил:
— Фонариком нельзя. Светом их ослепит — напугать можно.
Но Славку не остановить. Выскочил за порог, скатился по перилам и уже запрыгал под окнами на одной ноге.
Тишка огляделся в сумеречной избе. Где-то под потолком назойливо пищал комар. Бились в освещенные закатным солнцем окна сонливые мухи. По половику, тяжело оступаясь, вышла из кухни застаревшая кошка, уселась перед столом и стала «намывать гостей». Она и в самом деле заметно похудела. А давно ли ходила пузатая…
— Мурка, Мурка… — позвал ее Тишка. — Не надо нам никаких гостей… Наши гости в бане сидят. Или у тебя свои есть?
Кошка ласково ткнулась ему в ноги и закружила вокруг них, как среди деревьев, прижимаясь впалыми боками.
— Надо, Мурка, покормить и чужих.
Тишка взял ее на руки, погладил и пошел с ней в баню. Кошка доверчиво терлась ему головой о руки, мурлыкала.
В предбаннике было темно, и Тишка оставил дверь незакрытой. Закатные лучи выкрасили стены в малиновый цвет.
Тишка, не выпуская кошки из рук, уселся в углу на щелястые половицы и запустил руку под тряпку, холодея от мысли, что котята уже мертвы. Котята — все трое — были тепленькие. Тишка отбросил тряпку и посадил почуявшую неладное, с вытаращенными глазами кошку на гнездо. Кошка не поджимала ноги, не собиралась ложиться. Она зло шипела, скалила пасть.
Тишка одной рукой прижимал ее спину к тряпкам, опрокидывал к котятам, а другой, успокаивая, чесал за ухом.
— Мурочка, ну покорми ты их… Это детки твои… Разве ты не узнала?
Мурка, не остерегаясь, наступала на котят, упиралась в них лапами и, не переставая шипеть, норовила вырваться.
— Ну, Мурочка, миленькая… — уговаривал Тишка. — Я же тебя никогда ни о чем не просил. Первый раз в жизни… Ну покорми ты их, они с голоду помирают. Я за тобой, как за барыней, буду ходить…
Котята шевелились, поднимали головы и, падая, оскальзываясь, лезли под кошку. Тишка хотел по одному подсаживать их к Муркиным соскам, но они обошлись без его помощи, запричмокивали…
И Мурка вдруг стихла, устроилась в гнезде поудобнее и стала облизывать котят. Они рвали ее живот, а она прижимала их лапами к себе и облизывала.
Тишка не верил себе: «Да неужто за своих приняла? Вот это да-а…» Он сидел на холодном полу, не зная, что теперь ему делать: то ли бежать домой, то ли дожидаться, когда, насытившись, котята отвалятся от сосков и заснут.
И все-таки он до конца не поверил кошке. Мурка ж старая, хитрая, понимает, что, раз Тишка пристал к ней с котятами, не отвяжется, пока она их не покормит. А стоит Тишке уйти, как стряхнет их с себя и поминай как звали.
Мурка оглянулась на Тишку, уставила на него зеленые с продольными черточками глаза и замурлыкала, будто успокаивая своего маленького хозяина, что все, о чем он просит ее, она выполнит.
«А может, и в самом деле Мурка снова мертвых родила? — подумал Тишка. — А теперь вот решила: ожили».
Котята умиротворенно затихли, но кошка не выдавала никакого желания оставить их.
— Муры-ы-сенька-а… — умилился Тишка.
Кошка зажмурилась и, раскрыв зубастую пасть, зевнула.
* * *
Славка уже высвечивал фонариком щели подпечка.
— Ой, мама, чего-то пахнет, — кривил он нос.
— Руки, наверно, полгода не мыл, вот и пахнет.
— Не-е, мам, и вправду, вот понюхай иди.
Мать разливала по кринкам молоко:
— Буду я еще лазить за вами везде! Только и дел мне — принюхиваться ко всему…
— Дак чего делать-то? — изображал растерянность Славик. — Ведь нельзя же их так оставлять… Вони будет — не продохнуть…
— Отвяжитесь вы от меня, ради бога! — взмолилась мать. — Придешь с работы, так только вас и слыхать, хоть бы помолчали с минуту.
Она нацедила сквозь марлю пол-литровую банку молока и повернулась к Тишке:
— Ну, просил, так пей. Чего не берешь?
А для Тишки парное молоко всегда поперек горла. Он бы холодного и три банки выпил подряд, а от парного к горлу подступала нежданная тошнота. Вот, говорят, парное молоко очень целебное. Но ведь Тишка здоровый, ему лекарствами пичкать себя ни к чему — пусть пьют те, кто болеет. А он как-нибудь обойдется и без него.
— Ну, чего стоишь, будто столб? — поторопила мать.
Тишка, пересиливая себя, сделал два глотка и невольно задержал дыхание: к горлу подступал неприятный комок.
— Я, мам, потом допью.
— Во-от, — укорила мать, — все не по вам… Уж и сами не знаете, чего и просить… Голодом бы с недельку вас поморить, так, небось, не стали бы разбираться, что вкусно, а что невкусно. Что подадут, то и ели бы.
— Мама, да я все выпью, — остановил мать Тишка. — Ты только Мурке налей. Она ведь голодная ходит: ее котята доят.
Славику надоело возиться под шестком, он уж и то на волосы обобрал всю паутину, она с него так катышами и свешивалась.
— Нет, никого не видать, один запах… Все-таки мертвые, наверно.
— Ты сам мертвый! — обиделся за котят Тишка.
— Ну, а почему тогда ни разу не пискнули?
— У тебя пискни, — нашелся Тишка. — Они уж знают, с кем дело имеют. Потому и молчат.
— Да ла-а-дно тебе, — протянул Славик. — Тоже мне, кошачий защитник нашелся. — И он вылез из-под шестка.
Варвара Егоровна собирала на стол: прижимая к груди, резала на тарелку хлеб, разбавляла молоком творог, доставала яйца, выдвигала на середину соль.
— Ти-ишк! — начала она осторожно, когда уселись ужинать. — А чего все же с кошками-то будем мы делать? Две есть, да три вырастут. Как у Маринки, ферму, что ли, нам открывать?
Славик обрадованно захохотал:
— Во-во!.. Три вырастут, да девятерых родят.
Тишка понял, куда они клонят, и у него кусок не полез в рот.
— Тебе бы, Славочка, только топить… — захныкал он. — Ты и Мурку угробить рад…
Варвара Егоровна пригладила Тишкины волосы.
— Да не реви, дурачок, раньше времени… Я ведь ничего такого и не говорю… Зачем топить? Пусть живут. Только я задумываюсь, чего с ними делать потом.
— Отдадим кому-нибудь, — подсказал Тишка.
— А кому? — покачала головой мать. — В каждом доме по одной да по две кошки живут.
— Мама, — возразил ей Тишка, — белый свет ведь не на одном Полежаеве клином сошелся. Я в другие деревни схожу, там поспрашиваю.
Варвара Егоровна снова погладила сына по голове и, будто бы рассуждая с собой, продолжала:
— Мурку, хоть и старая она, выбрасывать жалко, привыкла я к ней. Пусть уж до смерти у нас доживет. Васька ловучий очень, не шварничает: ну-ка, на столе хоть чего оставляй — не заденет. И на улицу захочет, так голос подаст, не забьется в угол…
Тишка чувствовал, что она подбирается все же к его котятам.
— Мама, а ты ведь про этих-то ничего не знаешь… Может, они ловучее Васьки вырастут.
— Может, и ловучее, — вздохнула она. — А вот подожди, папка вернется с курсов, как он посмотрит на наше пополнение?
— Мама, да папка ведь тоже человек…
И все же Тишка задумался: отец, конечно, несговорчивей матери. Учеба у него кончается через восемь дней. Но ведь если он сдаст все экзамены хорошо, так и настроение у него будет хорошее. Ой, только бы ему легкие билеты достались…
Ночью Тишке снилось, как отца спрашивают сразу десять учителей, и каждый-то лезет из кожи, стараясь задать такие вопросы, чтобы отцу не выпутаться. И только один, седенький, в круглых зеленых очках с продольными, как кошачьи зрачки, черточками, подбирал вопросы попроще, но отец как раз на них и сыпался.
«Вот у вас на сушилке, — говорил седенький, — опять по ночам свет горит. Надо выключить».
И отец лез под крышу выкручивать лампочки.
«Папка, да рубильник же есть!» — подсказывал Тишка, но отец не слышал его, топтался на приставной лестнице и не мог дотянуться до лампочек.
Седенький учитель качал головой: «Нет, нет, нельзя ему электриком в колхозе работать, нельзя… Давайте лучше Тишку пошлем… Он все знает…»
Тишка проснулся от шепота: мать кого-то горячо убеждала:
— Если бы он не знал, что они родились, — другое дело. А он же знает… Он же видел их. Зачем ребенка травмировать?
— Да, конечно, — отвечал ей знакомый голос.
— А я уж, признаться, думала, что она опять мертвых родила, — шептала мать. — Смотрю, третьеводни заявилась худющая такая, тоскливая — опросталась, вижу, — и сразу на печь. Три дня с печи не слазила, туда ей и блюдце с молоком подавала…
— Так неужто котята три дня голодом жили?
— Папка! — закричал Тишка, окончательно проснувшись. Выскользнув из-под одеяла, он зашлепал по настывшим половицам к кровати отца.
— Папка, а ведь тебе восемь дней оставалось?
— Досрочно сдал, поэтому и отпустили пораньше.
— Ага! — торжествуя, заколотил Тишка ногами по отцовской постели. — Значит, ты добрый приехал? Я так и знал. Ну что, мамочка? Чья взяла?
Мать беззвучно смеялась.
Утром Тишка не нашел под тряпкой котят. Гнездо отволгло от ночного тумана и было холодным.
Первое подозрение у Тишки пало на Славика, но брат еще не вставал, распластавшись, лежал на кровати. Не мог же он ночью бегать в баню. Его, сонного, в туалет и то не поднимешь: помычит, помычит, перевернется на другой бок да и опять засопит носом.
Мамка с папкой на такое дело пойти не могли. Им Тишка все-таки доверял, не обманщики.
Да ведь — самое главное! — кроме Тишки, никто и не знал, что котята находились в предбаннике. Кто же это его подследил?
На росной тропинке вычернился всего один след — Тишкин. Неужели с вечера кто-то забрал их?
Тишка вернулся в избу угрюмым.
— Что, детинушка, не весел? — затянула было Варвара Егоровна, но Тишка бросился ей в колени и заревел:
— Ко-о-тят украли-и…
— Да кому же они нужны, дурачок ты мой… — прижав Тишку к ногам, сказала Варвара Егоровна. — Под печкой где-нибудь и лежат… Вон Славик фонариком светил, так и то не увидел. А ты сразу: ук-ра-а-ли-и…
— Да-a, они под печкой и не были никогда… — уже совсем распустил нюни Тишка. — Я их в предбаннике под тряпками прятал…
— Ну, а кошка-то где их кормила?
— Та-а-ам и корми-и-ла…
— Господи, ну что за наказание на мою шею свалилось… — притворно заохала мать. — Только и не хватало мне кошкиных котят искать.
Тишка вырвался из объятий Варвары Егоровны и зареванными глазами посмотрел на мать:
— Мамочка, да они ведь не кошкины…
— А чьи?
— Мо-о-и…
Тут уж Варвара Егоровна не сдержалась, легонько оттолкнула сына от себя и захохотала:
— Ну, Тишка, с тобой хоть стой, хоть падай… «Мо-о-и-и»… — передразнила она и опять засмеялась. Живот у нее мелко затрясся.
Славик поднял всклокоченную голову от подушки и тоже передразнил:
— «Мо-о-и-и»… — У него спросонья получилось так, будто промычала корова: «Мо-о-у»…
— А ты не мычи там! — сразу унял слезы Тишка: при старшем брате он никогда не ревел; Славка и сейчас не услышал бы Тишкиного плача, если б не притворялся спящим.
Но Славик был настроен миролюбиво.
— Ладно, помогу их тебе найти, — великодушно предложил он.
— Ага, поможешь, — разгадал его маневр Тишка. — Опять скажешь: «Воды принеси… Накопай картошки…» А сам только вид сделаешь, что будешь искать.
Славик пропустил критику мимо ушей, свесил ноги с кровати и, прижав кулаки к плечам, потянулся.
— Никуда не денутся твои котята, — бодро сказал он. — Где-нибудь там же по бане и шныряют. Найдем! Вот подожди, я только оденусь…
— Ай-ай-ай… — удивленно покачала головой Варвара Егоровна. — Так это разве не Славик вчера и воды принес, и дров наготовил? — Она вприщур посмотрела на старшего сына. — А я-то его стараюсь нахваливаю, говорю «молодец».
— Ты «молодцы» сказала, — поправил Славик и побежал умываться.
Варвара Егоровна взяла Тишку на руки, будто маленького.
— Тишка, какой же ты у меня хороший, — прочувствованно сказала она.
Тишке сделалось неловко, что брат может увидеть его на руках у матери, и он стал извиваться, чтобы соскользнуть вниз.
— Стыдишься? — спросила мать. — Какой же ты у меня большой и какой маленький.
Варвара Егоровна поставила сына на пол.
— Вот что, Тишка, скажу тебе, — проговорила она. — Ты не ищи их больше, котят своих. У них глаза прорежутся, и Мурка их сама приведет…
Тишка задумался. Если даже мать не права, у него все равно другой надежды увидеть котят не оставалось.
Мурка вела себя, будто ничего не случилось. По-прежнему жалась к Тишкиным ногам, преданно и невозмутимо смотрела ему в глаза и, если Тишка нагибался ее погладить, охотно и громко мурлыкала, вытрубив свой пушистый хвост.
Тишка, приседая на корточки, пристально вглядывался в продолговатые черточки темных зрачков.
— А ну признайся по-честному, где они? — спрашивал он грозным шепотом.
Мурка, как ни в чем не бывало, терлась головой о его колено и не обращала внимания на Тишкины угрозы.
— Мурысенька, да неужто и ты про них ничего не знаешь? — допытывался Тишка, и губы у него предательски вздрагивали.
Похоже было, что кошка потеряла интерес к подброшенным ей котятам. Тишку больше всего угнетало, что она целыми днями валялась на печи или, когда солнышко вытягивало поперек половиц продолговатые скатерти света, свернувшись в клубок, располагалась на них. Тишка насильно выгонял ее из избы. Она, посидев у дверей, дожидалась, когда кто-нибудь выходил на улицу, и проскакивала под ногами в дом. А если она вдруг и просилась, чтобы ее выпустили на двор, то отлучки были очень непродолжительными.
Конечно, чего ей кормить чужих котят? Да и живы ли они? Может, Мурка же их и убила? Ведь у кошек бывает по-всякому, у них сознание свое, не такое, как у людей…
Тишка уселся на крылечке, выставив голые ноги под увядающее солнце. Было по-утреннему тихо. С березы неспешно осыпались зашелушившиеся сережки. Их сердцевидные пластинки усеяли двор золотистыми блестками и всё текли и текли по-над крышей колышущейся сквозной кисеей, оседая потом на землю, как изморось, накапливаясь в копытных следах, в выбоинах, в щелях деревянного тротуара, в траве-мураве.
Из дому выскочил Славик с куском хлеба в руке.
— Опять на ходу жуешь? — подражая матери, укорил его Тишка.
— Да ладно тебе, не приставай, — отмахнулся брат.
— Вот подожди, заболит желудок, узнаешь…
— Не твое дело.
Славик что-то задумал и был возбужденно деятелен. Он перемахнул через изгородь, сбегал в баню, потом заскочил в дровяник. Тишка услышал, как под ним раскатилась, загромыхав, поленница. Потом Славка выскользнул в слуховое окно на крышу, зачем-то, рискуя свалиться, вприсядку спустился к ее обрезу, ухватился за выпирающую стропилину и, зависнув вниз головой, заглянул под тесовую кровлю, где вили гнезда голуби.
У Тишки с земли-то смотреть на брата и то перехватило дыхание. А Славик, распластав ноги, лежал на крыше, как на кровати.
— Порядок! — прокричал он и тем же путем, через дровяник, спустился в ограду.
— Чего порядок-то? — обнадеживаясь догадкой, спросил его Тишка.
Славик многозначительно помолчал.
— Ты вот что, Тишка… — сказал он наконец. — Ты сегодня дров опять наноси, воды притащи два ведра, на веники наломай березы, картошки не забудь накопать, корову запри, поросенка домой пригони, овец закрой…
— А ты-то…
— Я тебе, Тишка, два раза повторять задание не буду.
Чего-то со Славкой происходило таинственное: раньше он так не командовал, и Тишка перестал упираться, предчувствуя, что попал в какую-то прямую зависимость от брата.
— Вот когда все сделаешь, котята будут твои, — провозгласил Славка.
— А они что? Под крышей? — робко поинтересовался Тишка.
Брат не удостоил его ответом.
— Ну, я к Алику Макарову побегу. Мы с ним беспроволочный телефон изобретаем.
На беспроволочный телефон посмотреть, конечно, тоже бы интересно. Но Тишка знал, что его к изобретению и близко не подпустят, да и дел предстояло переделать немало. За какие-то надо было браться с утра — сходить в березняк за вениками, наносить дров и воды, накопать для поросенка картошки, промыть ее, — а то потом, когда пригонят скотину, только успевай поворачиваться: то овцы улизнули неизвестно куда, ищи их по всем дворам — никогда своего дома не знают, — то поросенок сбежал, да и корова, если встретишь ее без куска, вздымет хвост и, как годовалая телушка, метнется от тебя вдоль деревни; пока завернешь ее, и душу богу отдашь.
Тишка взял вилы, пошел в огород копать картошку.
От бани несло полынным угаром. У закоптившегося оконца горели красным огнем цветы иван-чая. Тишка любил слизывать с их лепестков выступавший мелкими росинками мед. Он и сейчас, воткнув вилы в грядку, направился было по колкой косовице к бане, как журавль переставляя босые ноги, но непредвиденное обстоятельство остановило его.
По тропке неторопливо пробиралась кошка, ее серая спина спокойно покачивалась среди черствеющего окосья. «К котятам идет!»
Тишка изумленно замер. Кошка посмотрела на него и, поджав хвост, уселась. Тишка равнодушно отвернулся, а сам косил глазом в ее сторону. Кошка продолжала невозмутимо сидеть. Тишка лег в траву, намеренно демонстрируя, что не обращает на нее никакого внимания. Кошка тоже хитрила. Выбрав на тропе местечко поутоптаннее, она свернулась клубком и закрыла глаза. Тишка с досады чуть не плюнул, но решил взять Мурку измором. Неужели уж у него меньше терпения, чем у нее…
Он повернулся на бок, подставив спину солнцу, и вприщур стал следить за кошкой. Она не подавала никаких признаков беспокойства и, сунув голову между лап, дремала.
В траве, перед Тишкиными глазами, сновали муравьи. По засыхающей трубочке обрезанной тимофеевки ползла кверху божья коровка. От травинки к травинке плел тягучую паутину тенётник.
Тишку разморило под солнышком, и он не заметил, как уснул.
Проснулся он, когда кошки не было на тропе, а голова, как чугун, гудела.
Солнце уже не припекало спину, переместилось к тополям, показывая, что давно миновало время обеда, и Тишке надо было торопиться, чтобы до возвращения матери переделать и свои и Славкины дела.
Вечером брат хохотал и подпрыгивал на одной ноге, напевая дразнилку:
Обманули парняка
На четыре кулака.
Еще бы кулак —
Был бы Тишка дурак.
Тишка не выдержал, схватил с земли палку и запустил в Славика. Славик увернулся от нее, да Тишка и бросал так, чтобы не попасть в брата, а только припугнуть, показать, что он разъярен.
Еще бы кулак —
Был бы Тишка дурак, —
повторил Славик самые обидные строчки, высунул свой широкий, как лопата, язык и, подразнив Тишку, опять убежал в деревню. Теперь ему что не бегать: убедился, что Тишка все материнские наказы выполнил, и на душе полегчало: не будет взбучки. А Тишка-то хорош, поверил братовым басням. Ну-ка, какая кошка полезет по отвесной стене в голубятню? Да еще с котятами в зубах. Ну и простофиля же ты, Тишка, ну и разиня! Ведь и голуби не стали б гнездо вить там, где их кошка может достать… Вот всегда умные-то мысли приходят после поры. Обвел братец Тишку вокруг пальца, как маленького. Да что там братец! Возьми кошку — и та его обдурила. Ну что за полоротый такой!..
Тишка казнился, не находя себе места.
Нет, уж больше-то Славке он и на грош не поверит. И за Муркой, если возьмется следить, уследит. Ему бы только дознаться, живы котята или неживы. А там уж он не стал бы кошке мешать, если она его так стесняется: корми на здоровье, Тишка подглядывать не будет.
* * *
Тишка обследовал в бане каждую половицу, заглянул под полок, прощупал руками темные углы — никакого намека на котят. Приоткрыв дверь, по скобам, которые прибиты были на разном уровне — из предбанника выше, а из бани пониже, — взобрался на потолок, но только вывозился в тенётах.
— Тишка, — остановила его Варвара Егоровна, направлявшаяся во двор к корове, — ты же им только хуже делаешь: найдешь, так встревожишь — кошке новое место придется искать.
У Тишки дрожала губа: ну почему мать о главном-то не подумает? Ведь, может, этих котят уже и в помине нет? А она все об одном поет: встревожишь, встревожишь…
— Мне бы, мама, одним глазком на них только взглянуть, — начинал он кукситься.
— Ну и беспонятный же ты у меня, — ласково укорила его мать, прислонилась к изгороди и повесила подойник на кол. — Выведет вот через неделю их Мурка — насмотришься. Еще и надоедят.
— Мама, да не Муркины ведь это котята, — опять подступал к недовысказанным сомнениям Тишка, но мать опережала его:
— Знаю, знаю — твои…
В глазах у нее лучился беззастенчивый смех. Вот и поговори с такой: смешинка в рот попадет, так никого, кроме себя, не замечает.
Тишка, понурившись, побрел из огорода.
Тревожно попискивая, над землей носились стрижи, едва не касавшиеся дороги. Неуютно хохлились курицы. Напыжившись, сидели над застрехами воробьи.
Тишка, гнетомый тяжестью на душе, сел на крыльцо.
Варвара Егоровна сняла с кособочившегося кола подойник, открыла двери к корове. Из двора пахнуло парным молоком.
Тишка прислушался, как дзинькали о ведро тягучие струйки, как мать уговаривала корову не мотать хвостом.
Из-за угла вывернула кошка и, горбатя спину, закружилась у Тишкиных ног.
Тишка нехотя оттолкнул ее от себя, но она, не обидевшись, запрыгнула на ступеньку, мурлыча, придвинулась к Тишке вплотную и улеглась.
— Нуж-ж-на т-ты м-мне, — зло закричал на нее Тишка, — как телеге пятое колесо!
Он спихнул ее со ступеньки. Кошка непритязательно устроилась внизу, обвила передние лапы хвостом и, недоумевая, следила оттуда за Тишкой.
— Ну чего глазищи-то выворотила? — возмутился он. — За нос водишь и рада?
Он прогнал ее взмахом ноги. Кошка, оглядываясь, пошла к воротам, пролезла под нижнюю жердь, ящерицей скользнула в траве и направилась тропкой к бане.
— Ну да, так я тебе и поверил! — возмутился Тишка ее нахальством.
Мурка снова выбралась на вытоптанный в окосье пятачок земли и уселась умываться.
— Сиди, сиди… Думаешь, опять меня усыпишь? Да я за тобой и следить не буду… Иди куда хочешь.
Тишка отвернулся к дороге. И пока он, набычившись, сидел вполоборота к бане, кошка провалилась как сквозь землю.
Тишка забегал по ограде, закискал, но Мурка не отзывалась. Он заглянул в баню, обследовал кусты малинника и заросли иван-чая — кошки нигде не было.
— Мама, она к котятам ушла! — закричал Тишка.
Ржаво скрипнула дверь. Варвара Егоровна, не обращая внимания на возбужденного сына, вытянула в руке ведро с молоком, боком выпятилась на улицу.
— Чего-то сегодня Пеструха в удое сбавила, — озабоченно сказала она и пошла в избу.
* * *
С утра заморосил мелкий дождь, к полудню же он так разошелся, так разохотился, что не оставалось никакой надежды на чистый закат. Сумеречный день по-сумеречному дотлел и, минуя границы вечера, сгустился в непроглядную ночь, а та так же незаметно уступила свое место новому заволочному дню. Да вот так и пошло и поехало: на целую неделю зарядило ненастье.
Тишка, пока кошка отогревалась на печи, не выходил из дому. Но как только она за порог, он хватал с вешалки пиджачишко и устремлялся за ней. Но уж если в ясный-то день ее не уследишь, то в такую погоду и подавно. Мурка вспрыгивала в сенях на ларь, с которого, как белка, распушив хвост, перемахивала на верхнее бревно стены, подлезала под крышу и, уже с улицы проскрежетав когтями по углу, спускалась на землю. Тишке столь юркий путь не проделать.
Он возвращался в избу, садился к окну. Но в непогодь и у окна быстро наскучивает. Тогда Тишка забирался в кровать, маясь, крутился с боку на бок и не засыпал до прихода матери.
— Ну, Тишка, — вздыхала она, — ты со своими котятами весь извелся. Опять, что ли, их искал?
Тишка, не отвечая, укрывался наглухо одеялом. Мать чего-то говорила ему, он не слышал да и не хотел прислушиваться к ее словам. Все равно ничего хорошего не подскажет, только посмеется над ним.
И когда он потерял всякую надежду увидеть котят, мать, разрумянившаяся, пришла с улицы и сказала:
— Ну, Тишка, высмотрела сейчас твоих красавцев…
Славик подвернулся ей под руку:
— Мама, котят, да? А где? — и, догадываясь, что ответа ему не дождаться, бросился в сени.
Тишка встревоженно посмотрел ему вслед.
— Да не найдет, не пугайся, — успокоила его мать. — Они за ларем прячутся.
Тишка, веря и не веря, посмотрел на нее. Она налила кошке в глиняное блюдце молоко, вынесла в сени к ларю:
— Пусть и они полачут. Пора уже приучаться.
Славик гремел на подволоке прогибающимися под ногами тесинами.
— Славка! — вышла из терпения Варвара Егоровна. — У тебя ум есть? Ты чего там, как лось, носишься?
— Мама, — отозвался Славик, перестав греметь тесом, — да я не раз видел, как Мурка по углу забиралась на подволоку.
— На то и кошка, чтобы лазить везде…
Варвара Егоровна покискала, но Мурки, видать, поблизости не было.
Тишка прижался головой к стене, пытаясь заглянуть за ларь: в узком проеме было темно, как в подвале. И все же Тишке показалось, что темнота несколько раз сверкнула зеленоватыми кружочками отблесков: «Ой, да рядом ведь они совсем…» Тишка сунул руку за ларь и сразу же уткнулся пальцами в податливый комочек тепла.
За ларем сердито зафыкали, зашипели.
— Мамка-а, — растроганно протянул Тишка, — и правда они-и… Котята-а…
— Тишка, — сказала Варвара Егоровна, — я же тебе говорила, что Мурка их в дом приведет. Ну? Чья правда вышла?
Славка уже спустился с подволоки и, оценив обстановку, принял сторону матери.
— Да ну его, переполошника, — скривил он губы. — Наш Тишечка вечно так… На него смотреть, так с ума сойдешь…
— Это ты-то сойдешь? — задохнулся обидой Тишка. — Да ты сам кого хочешь с ума сведешь! Помнишь, как…
— Да ладно, ладно тебе, — примирительно зачастил Славик. — Я ведь в шутку сказал, не всерьез.
Варвара Егоровна придвинула блюдце с молоком к простенку и пристрожила Славку:
— Чтобы не трогать котят! Они сейчас пока дичатся людей, а через неделю и в избу прийти осмелятся… Если, конечно, ты раньше времени шею им не свернешь…
— Ма-а-ма! — запетушился Славик. — Да я на них и смотреть не хочу, не то что в руки брать! Это Тишка пусть со всякой нечистью нянькается! — Он сердито распахнул дверь и убежал в избу.
Варвара Егоровна погладила Тишку по голове:
— Вот Мурка и привела нам своих гвардейцев. И ты, Тишенька, зря расстраивался. Сколько слез понапрасну пролил…
Тишка набирал, набирал воздуху в рот и чуть не разревелся опять.
— Мама, да гвардейцы-то ведь не Муркины… Я поэтому и расстраивался.
— Знаю, знаю, не Муркины, а твои, — опять не дослушала Тишку Варвара Егоровна и засмеялась.
