Вечерами у клуба играли в волейбол. Мелюзгу к площадке и близко не подпускали. Вовка заранее смирялся с этим и устраивался в судьи: ему, хочешь не хочешь, приходилось торчать у волейбольной площадки. Заведующий клубом жил у них на квартире, и Вовка был у него как бы негласным помощником. Мало ли, придут колхозные механизаторы, разгорячатся в игре да и пнут мяч в крапиву. Никому за ним бежать неохота, а тут как раз киномеханик начнет зазывать ребят в клуб, и они всей ватагой ринутся за билетами. Вовка же весь клубный инвентарь должен собрать и сдать Геннадию Ивановичу, заведующему, в полном наличии и сохранности.

Теперь же, к грибной поре, понаехало в Полежаево отпускников и студентов, и каждому охота перед земляками похвастаться, какие он «свечи» научился тушить и какие «гвозди» может забивать вдоль сетки.

Школьникам на волейбольную площадку и соваться нечего — в спину вытолкают:

— Помирать разве раньше времени собираетесь? Толик Неганов припечатает мячом, так от вас одно мокрое место останется!

Толик Неганов ходил по площадке пружинистым шагом. Мяч он держал в ладони над головой, как сосуд с водой, — небрежно, но ни капли не выплеснется. Поговаривали, что у него по волейболу первый разряд. Да оно и без всяких удостоверений видно: классный игрок.

Вовка только за ним и следил: как Толик принимал мяч, как выходил на подачу, как разыгрывал пасовку и как посылал через сетку гвоздевой мяч, который никто не мог взять.

— Вот это студент! — восхищенно вздыхала глазеющая толпа, и Вовка тоже не мог удержаться от зависти.

— Ух ты! — шептал он и срывающимся голосом объявлял счет.

В душе-то Вовка каждую секунду желал одного — чтобы Толик осрамился перед односельчанами: поскользнувшись, растянулся бы вдоль площадки бревном или, с разгону-то, запустил мяч выше берез, а еще лучше — утопил его в сетке. Но Толик и пушечной мощи удары брал легко, будто меж его рук создавалось какое-то силовое поле, входя в которое мяч гасил свою скорость и становился покорным — Толику оставалось направить его, усмиренного, своему партнеру, а потом, с подачи этого же партнера, неминуемо пробить брешь в защите противника.

Шура Лешукова, колхозный агроном, всегда игравшая в команде Толика Неганова, в такие победные минуты начинала безудержно, без меры рукоплескать своему капитану.

— Толик, ты гений, — влюбленно говорила она, и Вовка кривился от ее слов, как от зубной боли.

«Ну, надо же, — хмурился он. — Забил мяч — и гений». А может, Геннадий Иванович, Вовкин квартирант, потренировался бы с Толиково, и был бы на волейбольной площадке посильнее этого шаркуна-кривляки. Только Геннадию Ивановичу некогда заниматься пустяками, у него серьезных дел по горло. А этому лоботрясу только и заботы — с мячом попрыгать.

Как Шура-то не разберется, кто чего стоит. Ведь знает же, что у Геннадия Ивановича на ее счет самые серьезные намерения.

Конечно, Неганов без пяти минут инженер и отец у него не простой колхозник — директор школы, но любовь-то выше всего! Разве Неганов будет Шуру любить так, как Геннадий Иванович!

Вовка сидел на табуретке, вынесенной из клуба, и отмахивался от комаров. А комаров была тьма-тьмущая.

Начинало темнеть и по-вечернему холодить. На землю пала роса.

Мяч, намокнув, отяжелел, и удары по нему раздавались как выстрелы.

Народу уже набился полный клуб, но председатель колхоза не разрешал начинать сеанс, пока не придут с фермы доярки.

— Мы, понимаешь ли, должны обслуживать не отпускников, а тружеников, — говорил он.

И люди высыпали на улицу, чтобы не сидеть в духоте.

Заведующая почтой, Мария Флегонтовна, подошла к волейбольной площадке и, разглядев в темноте играющих, позвала:

— Шура, милая, а я с ног сбилась — тебя ищу.

— Ой, Мария Флегонтовна, немножечко погоди! — задыхаясь, отозвалась Шура Лешукова. — Сейчас заканчиваем.

— Шурочка, держите! — Толик Неганов послал ей мягкий пас и отскочил к сетке, чуть не наступив Вовке на ногу. Вовку обдало волной здорового пота.

Шура приняла мяч и подала его назад Толику.

Толик, изогнувшись, подпрыгнул, и пушечный залп прорвал тишину.

Вовка кошачьим зрением увидел, что мяч лег по эту сторону бровки и, облизав спекшиеся губы, объявил счет:

— Четырнадцать — семь.

Но в это же самое время Вовка успел заметить, что в прыжке у Толика вывалился из кармана не то портсигар, не то бумажник.

— Шурочка! — опять позвала Мария Флегонтовна, ничего не понимающая в игре. — Ты распишись у меня только да получи. Я приготовила тебе без сдачи.

— Чего получать-то, Мария Флегонтовна? — не вникая в смысл ее слов, переспросила Шура, не отключившаяся от игры.

— Да деньги.

Вовка босой ногой потрогал, что выпало из кармана Толика. Нет, не бумажник и не портсигар. Ногу холодило металлом, и Вовка сразу догадался, что это «жучок», электрический фонарик. Он не раз видел после кино, как Негановы всем семейством отправлялись домой. Толик жужжал динамиком и направлял луч под ноги отцу, Николаю Павловичу, который шел первым.

В полежаевском магазине фонарики не переводились, но вот с батарейками были вечные перебои. И обзавестись «жучком» мечтали не только мальчишки, но и взрослые. Поэтому у Вовки ногу даже свело судорогой. Хоть бы одну минуту подержать фонарик в руках… Послушать бы, как внутри у него, когда нажимаешь на ручку, умиротворенно гудит механизм, вырабатывающий электроэнергию.

И Вовка, замирая, метнул взгляд в сторону Неганова. Но разве от этого задавалы дождешься, что он кому-то даст побегать с фонариком хотя бы минуту-две. Это тебе не Геннадий Иванович.

Толик пружинисто передвигался по волейбольной площадке, всякий раз успевая переместиться туда, куда летел мяч. Он, наверное, и один обыграл бы целую команду. Партнеры ему только мешали.

Уж как не хотелось Вовке указывать Толику на пропажу, да ведь кто-нибудь наскочит сгоряча на фонарик — раскрошит стекло, раздавит лампочку…

— Толик, ты потерял… — У Вовки пересыхало во рту от этих слов и голос становился сиплым. — Толик, у тебя из кармана выпало…

Толик носился по площадке как ветер, и что ему было до писклявого заискивания Вовки!

— Шурочка, миленькая, один только пас, всего один! — умолял Толик Шуру, и когда она подала «аккуратную свечку», он резким ударом направил мяч вдоль сетки, и, конечно же, никто не смог отразить его атаки.

— Ну, вы, Шурочка, умница, — ликовал Толик. — Позвольте, я поцелую вам ручку.

И Шура, хохоча, подала ему руку. Ну, это уж слишком! Ему-то чего к ней вязаться, будто у него в своем институте девчонок мало. Знает ведь, конечно, что Геннадию Ивановичу поперек дороги встает.

Вовка от возмущения забыл объявить счет. Но все уже и без него знали, что игра закончилась, и столпились вокруг Неганова.

— Шурочка, — не терпелось Марии Флегонтовне, — не отказывайся от богатства. Деньги прямо в руки плывут, а она отворачивается.

— Какие деньги? — засмеялась Шура. — Я зарплату в колхозной кассе получаю, а не на почте.

— Из редакции тебе гонорар. Рубль восемьдесят четыре.

Шура, разгоряченная игрой, все еще не могла понять, о каких деньгах говорит Мария Флегонтовна, смущенно отряхивала с ладоней налипший песок.

— Шурочка, счастье мое! — подскочил к ней Толик. — Я и не предполагал, что в один прекрасный момент вы так баснословно разбогатеете.

Он, вскинув руки вверх, прошелся перед Шурой на носочках, будто танцующий кавказец, и неожиданно присел на колено:

— О госпожа, повелевайте и приказывайте… Я у ваших ног!

Шура весело хохотала, бесхитростно принимая заигрывания Толика за чистую монету.

— Ниже голову, раб! Ниже! — капризно приказала она.

Толик мостиком прогнул спину, коснулся лбом земли:

— Повелевайте! Все, что прикажете, будет исполнено.

Вовка насупился: этого еще не хватало! Эх, вышел бы сейчас из клуба Геннадий Иванович, он бы ему «наповелевал»…

Геннадий же Иванович не выходил. У Вовки даже мелькнула мысль сбегать за ним.

Но Шура-то, Шура-то хороша! Нет бы отшить этого приставалу, а она, наоборот, поощряет его: смеется, прижимая руку к груди, рада-радешенька, что будущий инженер за нею ухаживает. Забыла совсем, что всего день назад чуть не до утра провожалась не с кем-нибудь, а с Геннадием Ивановичем. Ох, до чего уж непостоянны эти женщины!

Вовка, разволновавшись, наступил на фонарик и, как от ожога, отдернул ногу.

«Жучок» лежал у бровки, обозначающей границу волейбольной площадки.

«Вот пускай тут и валяется, — торжествуя, подумал Вовка и посмотрел на Толика: Толик все еще стоял перед Шурой на коленях. — А я-то, простофиля, еще хотел указать ему на потерю. Ну уж нет! Пускай у меня язык отсохнет, если хоть слово скажу о фонарике!» Он демонстративно отошел в сторону.

Мария Флегонтовна все-таки оттянула Шуру от Толика:

— Иди, иди сюда, миленькая…

И волейболисты, и те, кто глазели на игру, обступили Шуру и Марию Флегонтовну. Посыпались шутки:

— Шура, давай, пока магазин не закрыт, беги покупай на всю команду конфет.

— На всю команду не хватит.

— Не хватит — добавим.

— И когда это ты успела в корреспондентки записаться?

— Ну, с тобой ухо надо держать востро: пропечатаешь нас, потом и не отмоемся всю жизнь от критики!

Шура хохотала, принимая из рук Марии Флегонтовны рубль с мелочью:

— Да ну вас, ребята!

— Нет, поделись опытом, и мы в корреспонденты пойдем.

Шура, оправдываясь, вспомнила, что еще во время посевной в контору колхоза позвонили из редакции и стали выпытывать у нее, как работают механизаторы.

— Фамилии по три раза переспросили! — смеялась она. — А потом поинтересовались, с кем разговаривали. Ну, Лешукова, говорю, агроном. На следующий день, глядь, в газете — «Вести с полей». И подпись — «А. Лешукова, агроном колхоза имени Жданова».

— Легко так денежки зарабатывать, — сказала Надя Микулина. — Меня бы спросили, так сразу на тысячу натарабанила. Ты, Шура, не могла, что ли, больше-то, чем на рубль восемьдесят, наговорить? И зачем только в техникуме тебя учили?

Батюшки, оказывается, доярки уже явились! Вовка только теперь заметил, что около Нади Микулиной и другие крутятся — и Зойка Дресвянина пришла, и Маня Абрамова, и Нюрка Прядина, и Оля Теплякова.

Наде-то Микулиной можно бы и не ходить в кино: годовалый ребенок дома оставлен. Опять на Митьку свалила. Вот подожди, в школу Митька пойдет, так кого в няньки посадишь?

И все же Вовка спросил у Нади про сына:

— Митька-то чего делает?

— А с Николой водится… — И, как перед большим, оправдалась: — Нас тут председатель премировать ладится, так уговорила и вечером посидеть.

Председатель уже сам созывал людей в клуб.

Вовка утащил табуретку, сдал Геннадию Ивановичу мяч и не стал оставаться в кино, хотя его пускали как помощника заведующего клубом без билетов.

Ему не терпелось взглянуть, подобрал ли Толик Неганов свой «жучок».

«Шурочка, счастье мое, — передразнил Вовка Неганова, — позвольте, я поцелую вам ручку»… Нахалюга несчастный…»

Ночь уже вызвездилась, и все чаще стали вспыхивать над полем зарницы, перечеркивающие небо желтым огнем.

Вовка, переступая с ноги на ногу, оглянулся.

Поблизости никого не было. Из окон клуба ложились на землю яркие прямоугольники света, и от этого на улице казалось темнее.

Вовка, делая вид, что прогуливается, неторопливо двинулся к волейбольной площадке.

Фонарик лежал на прежнем месте.

Вовка вспомнил Неганова, мстительно усмехнулся: «Походи теперь в темноте! — и, стремительно нагнувшись, спрятал фонарик под рубаху — металл ожег кожу холодным ознобом. — Вот так-то вот… «Позвольте, я поцелую вам ручку…» — торжествующе передразнил Вовка Толика.

В голове его уже одна картина сменяла другую: и как Толик Неганов, напросившись к Шуре Лешуковой в провожатые, не разглядел в темноте, где мосточки через канаву, и угодил в застоявшуюся, покрытую тиной лужу, и как Шура смеялась над Толиковой неловкостью, как, разочарованная в своем неудачливом кавалере, оставила его, мокрого, провонявшего плесневелой водой, отжиматься, а сама вернулась в клуб к уже простившему ее минутные заблуждения Геннадию Ивановичу.

Воображение работало прекрасно, витало над облаками, взмывало к звездам. Но, опускаясь с небес на землю, заставляло Вовку задаться простым вопросом: что делать с фонариком? Не выбрасывать же его в ту канаву, в которой Толику, по Вовкиным расчетам, предстояло еще искупаться, если он надумает провожать Шуру домой? И не присваивать же его насовсем?

«Ладно, сегодня вечером с ним побегаю, а завтра Неганову подсуну. Пусть хоть ночь не поспит из-за пропажи… Вот уж повздыхает, поохает…»

* * *

Вовка выскочил за угол клуба, достал из-под рубахи фонарик, но по дороге кто-то шел, разговаривая, и Вовка сиганул через канаву к конюшне. Он зашел в пахнущее свежей травой и конским потом застоявшееся тепло и нетерпеливо нажал на ручку динамика.

Фонарик уркнул, радужный круг света вспышкой лег на запорошенную сенной трухой землю и медленно растворился в темноте.

Вовка нажал на ручку снова, потом еще раз, быстро напал на самый экономный ритм работы динамика и, ликуя, высвечивал на конюшне все подряд: сложенные друг на друга сани с вывернутыми оглоблями, телеги, бочонок с дегтем, мякильник, в котором конюх разносит лошадям корм, колоду с водой, крутую лестницу на сеновал и под ней сбрую, вывешенную на деревянных гвоздях.

— Эй, кто там? — раздался из темноты хриплый голос.

Вовка перестал жужжать фонариком и затих.

— Ты, что ли, Анатолий?

Ну конечно же, в Полежаеве Толика Неганова узнают по фонарику за три версты.

— Ты чего тут делаешь?

Вовка весь сжался. Глаза у него еще не освоились с темнотой, и он начал пятиться наугад, по памяти. Из ограды выскочил как ошпаренный и, не чуя ног, дал стрекача от греха подальше.

Деревня как вымерла. Светился окнами один только клуб, да под горой маячила огоньками изба Микулиных. «Митька с братом сидит». И ноги сами свернули под гору — передохнуть некогда.

Отдышался он уже на крыльце у Митьки. Погони, кажется, не было.

В избе Микулиных ревел ребенок.

С улицы было слышно, как он надрывался и как Митька раскачивал скрипучую зыбку.

Вовка взлетел по лестнице, распахнул дверь и от порога похвастал фонариком:

— Видал?

— Неганова, — разочарованно протянул Митька.

— Ну и что! Был Неганова, а теперь не его! — сказал Вовка напористо и, несколько раз нажав на ручку, навел свет на Николу. Никола сразу затих.

— Неужели у Толика выменял? — не поверил Митька.

Пришлось рассказать все, как было.

— Отберут, — сочувствуя, заключил Митька и тяжело вздохнул.

— Да я и не собираюсь зажиливать, хотя, знаешь, пословица есть: «Что с возу упало, то пропало».

— На чужом наживаться нехорошо…

— Ты думаешь, я наживиться хочу? Нет, Митенька, я хочу кое-кого проучить. А то понаехали тут перед нами нос задирать!

Он, не попрощавшись, хлопнул дверью и побежал домой, раздражаясь Митькиной непонятливостью.

Дорогой он долго не мог остыть и все ругал Митьку: «Уж больно добреньким ты стал к этим приезжим нахалам… Нет, Митенька, пусть они язык-то свой поукоротят».

Вовка жужжал фонариком, высвечивая себе тропку.

— Анатолий, ты? — остановил его хриплый бас.

— Нет, не я, — растерянно отозвался Вовка. Ему бы промолчать, а он, раззява, подал голос на опознание.

— A-а, Вовка, — проговорил в темноте незнакомец, и Вовка совсем сник. Теперь уж и бежать бесполезно. — А я по фонарику-то смотрю — вроде Неганов. Хотел попросить, чтобы посветил мне. В Доброумово к товарищу ездил на именины да попростыл немного. Слышишь, хриплю?

Вовка только теперь признал в незнакомце Васю, сельповского возчика.

— Ты чего меня испугался-то?

— Ничего я не испугался.

— Ну не ска-а-жи-и. Я позвал, а ты и свет потушил — да деру… «Не испугался»… Ну ладно… Я ведь только выпрягся, полез на сеновал в кормушку сена спустить, а тут чую: вжик да вжик. Думал, Анатолий, больше-то таких фонариков ни у кого нету.

Вовку насторожило это многократное упоминание Анатолия, но Вася больше ничего не сказал.

— Ну, до свидания, товарищ Воронин, — по фамилии по-чему-то Вовку назвал и руку подал.

Вовка побежал домой совсем расстроенный. Фонарик уже не радовал его. Вовка даже перестал освещать им тропку.

Небо по-прежнему играло всполохами, то справа, то слева от Вовки занималось холодным огнем, и от этого глаза у него никак не могли привыкнуть к темноте. Вовка уже не раз спотыкался о камни, залетал в канаву, обжигался придорожной крапивой.

Голос Васи сельповского преследовал его: «Ну, до свидания, товарищ Воронин…»

Вовка слышал в этом голосе усмешливый намек на то, что Вася заподозрил его в чем-то нехорошем и — мало того, что заподозрил! дает понять: не робей, мол, я тебя никому не выдам…

«Уж не подумал ли он, что я фонарик украл?» — похолодел от испуга Вовка и сам же себя успокоил: ничего, вот завтра вернет он «жучок» Толику, и все узнают, какой Вовка честный. Недолго Васе сельповскому ухмыляться.

И все же беспокойство не отпускало его.

* * *

Вовка слишком поздно проснулся. Уже все Полежаево знало, что Толик Неганов потерял фонарик.

Митька Микулин, прибежавший сообщить эту весть своему дружку, растерянно хлопал ресницами.

— Толик грозится: говорит, найдет похитителя, так спуску не даст…

— Ох, ох, расхвастался! — презрительно скривил губы Вовка. — Сам потерял, а теперь похитителя ищет. — Ему не хотелось показать себя перед Митькой дрогнувшим.

— Ой, Вовка, верни ты ему этот проклятый «жучок»! На кой он тебе? — наседал Митька.

— Да ладно, расквакался…

— Ой, Вовка, верни…

Ему легко говорить «верни». Вовка и без советчиков знал, что надо фонарик вернуть. Но время-то для этого оказалось упущенным. Теперь понесешь Неганову «жучок», а он тебя чем встретит, каким вопросом? «Ага, — скажет, — вот он, ворюга. Нашелся». Докажи, что ты на одну только ночь брал фонарик. Или, может, заявишь Неганову, что за Шуру Лешукову хотел ему отомстить? Геннадий-то Иванович и то тебя не поддержит…

— Вовка, верни…

— Ну чего над душой стоишь? — не выдержал Вовка. — Без тебя, что ли, не знаю, чего мне делать?

Митька обиженно махнул рукой и, не оборачиваясь, поплелся домой.

* * *

Вовка не выходил из избы. Завалился в кровать с «Приключениями Тома Сойера» и пролежал до обеда, листая измусоленные страницы.

Читать ему совсем не хотелось, не спеша разглядывал картинки. Раньше на них и внимания не обращал: вопьется глазами в строчки и не отрывается. А оказывается, и на картинки можно подолгу смотреть.

Конечно, Вовка не маялся бы, если б Вася сельповский не «застукал» его с чужим фонариком. Вовка бы сейчас ликовал, что Толик Неганов с ног сбился, ищет «жучок». Он бы сбегал даже хоть одним глазом взглянуть, как этот франт лазит на карачках по волейбольной площадке. Шуру бы Лешукову еще привести, пусть она посмотрела бы на своего ухажера, как он нюни развесил.

Но Вася сельповский в любую минуту мог подойти и сказать:

«Да чего вы вчерашний день ищете? У Вовки фонарик».

Вот позору-то! Вот уж отомстил, называется, Вовка студенту…

И выбросить фонарик теперь не выбросишь… Поздно! Вася сельповский скажет:

«Да вчера вечером «жучок» был у Вовки».

* * *

В полдень пришел Геннадий Иванович, квартирант.

— Ну, сегодня все с ума посходили. Фонарик ищут. Ребята вон с Большой-то Медведицы и то прибежали, а ты чего, Вовка, лежишь?

— Да ну! — скорчил Вовка гримасу. — Очень мне надо!

— Толик весь свой маршрут за вчерашний день вспомнил, обошли кругом — ничего нет. Не иначе, на волейбольной площадке выронил.

— Что с воза упало, то пропало, — сказал Вовка.

— Чего-чего?

— Я говорю, что с воза упало, то пропало… Нашел кто-нибудь.

— Ну, нашел бы, так или не отдал?.. Находка приметная.

Геннадий Иванович пристально посмотрел на Вовку.

— Во-о-овк, — сказал он, прищурившись, — а уж ты, случаем, не знаешь ли, кто фонарик нашел? Ты ведь в судьях сидел, вся игра на твоих глазах прошла…

Вовка покраснел и, чтобы Геннадий Иванович ничего не заметил, отвернулся к окну.

— Я за мячом следил, а не за негановским фонариком, — сказал он насупленно и, набравшись смелости, посмотрел Геннадию Ивановичу в лицо. — Очень мне надо за маменькиным сынком смотреть… Я к нему в прислуги не нанимался… Пусть сам за собой следит… Тоже мне фон-барон выискался… Шишка на ровном месте…

— Да ладно, ладно тебе, — успокоил его Геннадий Иванович. — Я ведь просто к слову спросил. Не видел, так и не видел. Чего обижаться…

«Просто к слову спросил… Как бы не так!» Вовка насмешливо скривил губы: просто к слову у Геннадия Ивановича ничего не бывает; что тревожит, о том и спрашивает. Вовка не чурка осиновая, моментально сообразил: был у Геннадия Ивановича разговор о нем с Негановым. Ну конечно же, был. Вон Геннадий Иванович как прищурился. Сразу видно, что по заданию Толика Вовку прощупывает.

Ох, не на таковского вы напали! Вовка и Геннадию Ивановичу ничего не скажет… Раз в союзе с Негановым — никаких откровений!

Ну до чего же Геннадий Иванович простоват: не может никак понять, что у Вовки за него же, бесхитростного, сердце болит. У Геннадия Ивановича из-под носу невесту норовят увести, а он ушами хлопает и помогает этому проклятому задавале фонарик искать. Да пусть бы помучился, попереживал, что «жучка» уже не найти. Эх, Вовка бы на месте своего квартиранта показал этому Толику, где раки зимуют!

— Понимаешь, в чем дело… — признался Геннадий Иванович. — У меня, конечно, насчет тебя никаких сомнений нет: судье по сторонам глазеть некогда, за мячом уследить бы. Но Толик очень просил: узнай, говорит, на всякий случай, может, Вовка видел, кто подобрал «жучок».

— Уж не на меня ли он думает? — встрепенулся Вовка и почувствовал, как у него пересохло во рту.

Геннадий Иванович замялся, и Вовка, переборов испуг, перешел в наступление:

— Пусть тогда с обыском приходит! — гордо заявил он. — Вот уж я ему в бесстыжие-то глаза наплюю, и не отмыться будет всю жизнь!

— Да ты, Вовка, не заводись, — примиряюще сказал Геннадий Иванович. — Он ведь не обвиняет тебя ни в чем, он только спрашивает.

— Знаю я, как он спрашивает, фон-барон, белоручка, хвастун несчастный!

— Ну, ну, поехал! — засмеялся Геннадий Иванович. — Тебе уж и сказать ничего нельзя. Недотрога какой.

— А чего он? — Вовка обиженно шмыгнул носом.

Геннадий Иванович ушел на работу, а у Вовки совсем испортилось настроение.

Ну-ка, надо же было ему разыграть перед Геннадием Ивановичем такую комедию, и вспомнить стыдно теперь. Откуда только и нахальство бралось? Вот уж позора не оберешься, если станет известно, что фонарик и в самом деле у Вовки.

И чем больше распалял он себя укорами, тем отчетливей понимал, что «жучок» надо возвращать не затягивая: это же настоящая пытка — владеть фонариком и делать вид, что и знать не знаешь, куда он запропастился.

А как возвращать? После разговора с Геннадием Ивановичем сделать это стало еще труднее. Вовка знал, что Геннадий Иванович при встрече с Негановым первым делом заявит: «Нет, Толик, ты на Вовку лучше и не греши: уж мне-то бы он признался… У нас с ним секретов нету».

Вовка прокручивал в голове всевозможные варианты, больше и больше склоняясь к тому, что «жучок» легче всего подбросить.

Сначала он думал сделать это на волейбольной площадке, но, пораскинув умом, понял, что тогда станет слишком очевидным: фонарик подбросили. Волейбольную площадку миллион раз за сегодняшний день облазили. Но это бы еще полбеды: миллион раз облазили, а на миллион первом разе наткнулись на этот распроклятый «жучок». Страшнее-то другое.

А если еще кто-то позарится на фонарик снова? Подберет, упрячет, а Вася сельповский проговорится, скажет: у Вовки видел…

Вовку пот прошибал от таких раздумий.

И все-таки есть справедливость на свете! Посетила и Вовку гениальная мысль: а что, если засунуть фонарик Николаю Павловичу в пиджак? Вовка знал, что пиджак, в котором директор школы работает по хозяйству, вешается на гвоздик в прихожей. Конечно, без причины идти в дом к Негановым рисково, а причины никакой не было. Оставалось пробраться незамеченным и незамеченным же вернуться назад.

Вовка выскочил на улицу, ощущая в кармане холодящую тяжесть фонарика.

По его расчетам, Негановы сейчас собрались за столом, обедали.

Ну, так и есть. Неганиха принесла из ограды дымящийся самовар.

Лучшего момента и не придумать.

Но поселил же черт директора школы рядом с магазином! Кто-нибудь да торчит на улице: то из магазина, то в магазин.

Вовка собрался с духом и пошел мимо магазина в открытую: покупателей не переждешь.

И надо же: Вася сельповский на крыльце появился, пальчиком Вовку к себе подозвал:

— Горит по деревне-то, товарищ Воронин.

Вовка с перепугу не понял, что горит, заоглядывался.

— Да нет, — засмеялся Вася, — не в буквальном смысле горит. Негановский фонарик ребята ищут.

— А уже нашли, — соврал Вовка.

— Ну да, — не поверил Вася, — а карман-то у тебя чем оттянуло?

— У меня другой.

— Ты вот что, парень, — сказал Вася серьезно, — тебе это баловство ни к чему. Доставай фонарик сюда.

Вовка совсем растерялся.

— Доставай, доставай. — Вася сам направил Вовкину руку в карман, и, едва фонарик вынырнул на свет, как сразу же перекочевал к Васе в пиджак. — Ну вот, и не было у тебя ничего.

Вовка, не мигая, смотрел на Васю и ничего не мог сообразить.

— Ну, чего глазки вылупил, дурачок? — сказал Вася ласково. — На, возьми себе рубль на конфетки.

Вот уж такого поворота Вовка не ожидал.

— Да вы что, дядя Вася… Я же отдать хотел…

— Вот и отдал, — сказал Вася, хихикнув. — Бери, бери конфет-то, пока магазин не закрыли.

Вовка бы ни за что до такой низости не опустился, не стал бы ничего покупать на омерзительную рублевку, но продавец вышел закрывать магазин на перерыв.

— Аркадий Ильич, — сказал Вася, — тут малец к тебе за конфетами прибежал. Уважь его.

Пришлось Вовке язык проглотить и молча войти за продавцом в магазин.

— Ну, каких тебе? — спросил Аркадий Ильич.

— Да хоть каких.

— Дешевых или дорогих? — : не унимался Аркадий Ильич.

— Дорогих, — отчаянно сдался Вовка.

— Правильно. Гулять, так с музыкой! — засмеялся Вася и похлопал Вовку по спине. Вовка поежился.

* * *

Митька был непреклонен.

— Да ты что? — возмущался он. — Принимать подачки? У меня бы самые дорогие конфетки в горле комом застряли, если бы таким образом мне достались. Ой, Вовка, не подкупайся…

— Да я ведь не подкупался. Он сам мне сунул.

— Ну и отдай их ему обратно. Скажи: мол, не продаюсь. Не на таковского, мол, напал.

— Да я уж две конфетки съел из кулька. Он догадается.

— А ты все равно верни.

— Дак фонарик-то он не отдаст.

Тут уж верно. Фонарик у Васи теперь не выудишь. Другой бы кто, может, и посочувствовал, а Вася сельповский не из таких. Для него полежаевцы не свои, совеститься их нечего. Он всю жизнь по вербовкам проездил, а попал в Доброумовский лесопункт да и познакомился там с Катей-Маланей. Теперь уж третий год живет у нее, но в Полежаеве все как чужой. За товарами съездит в район и полдня свободен. А нет чтобы в поле выйти и пособить колхозу — и не подумает.

С ним не знаешь в разговоре, с какого боку и подступиться. Теперь как хочешь, Вовка, крутись. Положеньице создалось хуже и не бывает.

— А ты его припугни: мол, Неганову скажу, — посоветовал Митька.

Но в одиночку идти за фонариком у Вовки не хватало духу. Пришлось дожидаться, когда вернется с фермы Митькина мать и Митька будет свободен от брата.

* * *

— Ну что вы, ребята, — сказал Вася. — У меня зубы не терпят сладкого. Я конфеты и в рот не беру.

— Дядя Вася, я Неганову скажу, — выбросил Вовка последний козырь.

Вася осуждающе покачал головой:

— Вот дурачок. Его же спасают, а он никак не хочет понять. Ну, скажи Неганову. Я ведь у него не украл. — Вася строго посмотрел на ребят и поправился — Не я у него украл.

Митька аж подскочил:

— Вовка тоже не воровал!

— Ну, я и не обвиняю его, потому что не знаю. Я только хочу сказать, что купил у Воронина за рублевку, что я не украл. Мне, ребята, фонарик по работе необходим. Я в разъездах бываю, мало ли где посветить потребуется. Без фонарика я как без рук.

Ребята поняли, что его не уломать. И Митька, весь покраснев, сказал в сердцах:

— Ну, дядя Вася, ну и хапуга вы!

— Ругайтесь, ругайтесь, меня не убудет. Только не проговоритесь где-нибудь, себе же хуже наделаете.

Вовка уловил в его голосе беспокойство.

— А чего нам не проговариваться, мы не заворовались… Нашел я этот фонарик, на волейбольной площадке нашел… Понимаете?

— Ну и чего раскричался? Ты нашел, я купил. Вот и весь разговор. Но если уж вы такие неблагодарные, я уступлю вам его назад.

Вовка, не веря своим ушам, пододвинул поближе к Васе кулек с конфетами. Вася посмеивался:

— Нет, нет, молодые люди, я сладкое не люблю… Три рубля — и весь разговор, — предложил он спокойно. — Ну как? Согласны?

Уж он-то, конечно, знал, что денег у них ни у которого нет. Да еще таких денег!

— Это же нечестно, — упавшим голосом простонал Митька.

— Но я же вас не неволю. Хотите — выкупайте свой фонарик назад; хотите — нет. — И, радуясь замешательству ребят, развел руками: — Ну, как хотите. Было бы предложено. Если надумаете — жду. А Неганову, впрочем, так и можете передать: готов вернуть в любую минуту. За соответствующую плату, естественно.

Не солоно хлебавши оставили ребята Васин дом.

* * *

И все-таки Вовке ударила в голову счастливая мысль. Ну как он сразу-то не сообразил? Да можно же просто на этом разбогатеть. А уж на три-то рубля он сумеет по телефону наговорить шутя. Наговорила же Шура Лешукова на рубль восемьдесят четыре… Ну, а если Вовка один не сможет, так Митька на рублевку да подскажет ему. Вдвоем-то на трешник, глядишь, и вытянут.

Вот только о чем говорить…

Они не один час шушукались с Митькой. Ничего подходящего не могли придумать. А дело-то было стоящее, только бы знать, о чем говорить…

— Давай о пионерском сборе расскажем, — предлагал Вовка.

— О каком?

— Ну, на котором сказки читали… Помнишь, как всем понравилось?

— Так это же когда было… Зимой еще… А в газету надо про сегодняшний день.

— Ну, тогда… как грибы собираем.

— А как?

Действительно, как? Тут и на десять копеек не наберется слов. Сходили в лес, принесли по корзине… И рассказывать не о чем.

И все-таки у Вовки светлая голова! Прибежал вечером к Митьке — слова схватить не может:

— Придумал!

Митька и верить ему боялся. Сколько уж случаев перебрали — и оказывалось, зря.

— Мы про твою маму расскажем! Что она хорошо работает… Что председатель колхоза вручил ей премию…

— Так не только ей.

— А мы и другие фамилии назовем. Ты только узнай у нее, по сколько литров она надоила от каждой коровы… Без цифр они с нами и разговаривать не будут. Достанешь цифры?

— Достану.

— Ну то-то же… А я уж в школе окно приготовил, обе задвижки открыл.

— А если учительская на замке? Телефон-то в учительской…

— Ты что? Как с луны свалился. Они же ключ над косяком прячут. Табуретку придвинул — и все. С приветом.

И Вовка, довольный, понесся домой. Дело было уже почти в шляпе.

* * *

В школе остро, до слез, пахло свежей краской. Митьке хорошо, он остался стоять у угла на карауле, а Вовка, изо всех сил сдерживая себя, чтобы не чихнуть, пробирался в учительский кабинет. Ноги липли к накрашенным половицам, но следов никаких не оставалось — уже подсохло.

Вовка снял телефонную трубку и чуть не вздрогнул от резкого голоса, резанувшего по уху:

— Пятый!

Вовка испуганно положил трубку назад. Какой пятый? Потом догадался, что это телефонистка на станции назвала свой номер, и снова взял трубку.

— Пятый.

— Дайте редакцию, — неуверенно попросил Вовка, и вот уж другой женский голос устало проговорил:

— Слушаю вас. Антипова.

Вовка немного замешкался, и женщина раздраженно поторопила:

— Слушаю вас! Что вы молчите?

— Я сейчас буду говорить. Вы записывайте, — сказал Вовка, облизывая ссохшиеся губы.

— А что вы будете говорить? — насмешливо поинтересовалась женщина.

— Про Митькину маму.

— Мальчик, здесь не детский сад, — строго сказала женщина.

Вовка насупленно затих. Молчала и женщина.

На линии что-то пощелкивало и гудело.

— Тетенька, — решился Вовка, — я немного наговорю, только на три рубля.

На том конце провода повесили трубку. Частые гудки оглушили Вовку.

Он постоял расстроенно и тоже повесил трубку.

Хоть бы спросила о чем-нибудь, а то и разговаривать не стала. Наверно, Вовка неправильно что-то сказал. Ну конечно, неправильно! Надо было фамилию сразу назвать, про Микулину, мол, Надежду Матвеевну, а также и про других доярок колхоза имени Жданова. А он: «Про Митькину маму…» Эх, тюха-пантюха!.. Придумал тоже…

Митька подпрыгивал на улице под окном, льнул лбом к стеклу. Вот ведь и не поверит еще: не звонил, скажет, струсил.

А не попробовать ли еще разок? Эх, была не была!.. Попытка не пытка.

И когда Митькино лицо снова оказалось на уровне нижнего переплета рамы, Вовка снял трубку.

— Пятый.

Ну, с телефонисткой-то проще, а вот как быть с той…

— Редакцию.

И опять усталый голос ответил Вовке:

— Слушаю вас. Антипова.

Вовка как с обрыва прыгал, и глаза закрыл.

— Тетенька, — начал он срывающимся голосом, — я же про передовую доярку, про Микулину Надежду Матвеевну… Ей премию председатель колхоза выдал… Я и цифры все знаю про нее…

— Мальчик, не мешайте работать, — сказала сердитая женщина. — Смотри, узнаю, откуда звонишь, и милицию вызову.

У Вовки волосы взмокли. Он метнулся от телефона в коридор.

Митька уже поджидал его у раскрытого окна:

— Ну как?

Вовка вылез в окно, сердито захлопнул створки рамы:

— «Как, как»! Ты на карауле стоишь или где? Чего к учительской-то прибежал, заподпрыгивал, как заяц? Тебе сказано было: стой у угла.

— Да чего уж… Не прозевал бы…

— «Не прозевал бы»… Вечно ты так.

Вовка, сгорбившись, поплелся домой. А Митька, то и дело забегая вперед, сочувственно заглядывал ему в глаза.

Вовка остановился.

— Ну, чего, как козел, бегаешь? — Он стер с лица пот и махнул рукой: — Не видишь разве, что не вышло… Такая злая попалась… Хуже нашей Клавдии Ипполитовны!..

— Али уж трех рублей пожалела? — спросил Митька заискивающе.

— «Трех рублей, трех рублей»… — передразнил Вовка. — Ничего ты не понимаешь… Она разговаривать не захотела с нами! Она… — Он чуть не прикусил язык.

С горы, от колхозной конторы, спускались Геннадий Иванович и Шура Лешукова.

Батюшки светы! Что же делается-то? У Вовки глаза на лоб полезли. Шура цепко держала Геннадия Ивановича под руку. Это ж надо: на виду у всего Полежаева повела Вовкиного квартиранта в столовую. Мимо негановского дома провела (Толик, наверно, их и в окошко видел!), мимо магазина, полнущего народу, мимо судачивших на крылечке женщин…

Вовка ошарашенно остановился. Если бы слезы помогали мужчинам, он бы, не стыдясь Митьки, навзрыд разревелся и кинулся к Геннадию Ивановичу с покаянной…