В мастерской у известного в городе скульптора Варенцова пыль стояла столбом. Скульптор в длинном грязном халате яростно пилил доски и рейки, крутил какие-то непонятные загогулины из толстой, чуть не в палец, проволоки, и из всего этого мастерил какую-то жуткую конструкцию: не то птицу из сказки, не то скелет марсианина. Он чихал, кашлял и чертыхался. Руки у него были исцарапаны и исколоты, глаза покраснели и слезились, лоб был вымазан глиной, а волосы присыпаны серой пылью.

Мастерской была большая комната с одним огромным во всю стену окном. На полу, на полках, на подставках стояли, лежали, сидели, валялись гипсовые, глиняные, бронзовые, одетые и раздетые люди, а вперемешку с ними отдельные руки, ноги, туловища без рук и ног, головы, пальцы, носы, уши и прочее, и прочее. Вдоль стен торчали глыбы разного камня, стояли мешки с гипсом, а посредине — чан с серой глиной. С потолка свешивались страшные маски. В углу маячила прикрытая, как саваном, мокрой простыней какая-то непонятная фигура.

Скульптор Варенцов прикручивал к проволочному скелету какую-нибудь доску, отбегал в сторону, смотрел полминуты, потом подбегал, отрывал доску и приколачивал ее по-другому, хватал проволоку, зажимал ее в слесарные тиски и свирепо колотил молотком, загибая ее по-разному. Затем опять бежал к скелету и приспосабливал эту проволоку к доске. Снова смотрел, снова чертыхался, хватал громадные клещи, выдирал проволоку и приспосабливал ее к другому месту.

На присутствующих он не обращал внимания, словно их и не было. А их было четверо — этих посторонних: уже известные вам классная руководительница 6-го «б» Римма Васильевна и Петр Батурин и новые действующие лица этой повести — два братца Азиатцевы — Гошка и Прошка.

Дело в том, что и Гошка, и Прошка (так же как и П. Батурин) абсолютно не признавали ни литературы, ни искусства. Из воспитательных соображений добрая Римма Васильевна Гарбузова решила их на первых порах познакомить с работой знаменитого в городе скульптора М. М. Варенцова. И вот знакомила. Она смотрела на скульптора и тихонько вздыхала от восторга. Гошка и Прошка, разинув рты, пялили глаза и ничего не понимали. Петр держал рот закрытым, но тоже смотрел на скульптора во все глаза.

— Чего это он? — спросил через некоторое время Прошка, а Гошка покрутил пальцем у виска и вопросительно посмотрел на Римму Васильевну.

Она приложила палец к губам и шепотом сказала:

— Он творит.

— Чего-о-о? — удивились Гошка и Прошка.

Батурин молчал. Этот чихающий и скачущий скульптор ему нравился. Он работал весело, быстро и ловко.

— Он творит, — строго повторила Римма Васильевна. — Он творит замечательную скульптуру.

Гошка и Прошка фыркнули.

— Вот эту? — сказали они хором. — Ну и ну!

Скульптор присел на подставку рядом со скелетом, вытер ладонью пот со лба.

— Римма Васильевна, а зачем вы этих… охламонов ко мне притащили?

— Видите ли, Михаил Михайлович, — застеснялась Римма Васильевна. — Они славные мальчики, но я хочу, чтобы они поняли, что искусство — это не забава, а нелегкий и благородный труд. — Римма Васильевна говорила громко и торжественно. — И что самое важное — искусство помогает мыслить и стать полноценным человеком.

— Ну, ну, — добродушно сказал скульптор.

Он встал с подставки, взял рейку и начал приколачивать ее к скелету, тяпнул себя по пальцам, чертыхнулся и швырнул молоток в сторону.

— Ну-ка? — решительно сказал скульптор Варенцов. — Снимайте куртки и рубашки. Живо!

— Зач-чем? — удивились братцы Азиатцевы.

— Лепить нас будете? — спросил Петр.

— Ну да… — засмеялся скульптор. — Слишком много чести — лепить вас. Работать будем.

Он подошел к чану, захватил пригоршню глины, помял ее и пришлепнул к скелету.

— А ну, хватай глину! — крикнул он. — Шлепай. Ты — сюда, ты — сюда, а ты — сюда.

И Гошка, и Прошка, и сам Петр Батурин, сняв куртки и рубашки и оставшись в маечках, начали шлепать куски глины туда, куда показывал им скульптор. Было довольно весело. Глина смачно чавкала, скульптор чихал и покрикивал, Римма Васильевна смеялась до упаду, ребята носились как угорелые от чана к скелету и обратно.

— Теперь ясно, — сказал Петр Батурин.

— Что тебе ясно? — спросил скульптор. — Мне еще не ясно, а ему уже ясно. Ишь, гений какой!

— Человек будет, — сказал Батурин, — скульптура. Вот нога, вот другая, вот — тулово…

— Дошло, — одобрительно сказал Варенцов.

Через полчаса, когда все взмокли, скульптор Варенцов сказал «шабаш» и сел на подставку. Скелета уже не было. Вместо него на подставке стояло что-то еще довольно бесформенное, но уже издали напоминающее человека.

— Гранату, что ли, бросает, — неуверенно сказал Батурин.

— Вроде гранату, — сказал Гошка.

— Ага, гранату, — сказал Прошка.

Скульптор ничего не ответил. Он сидел, устало опустив руки между колен, и задумчиво смотрел в угол на фигуру под простыней. Потом он встал и подошел к ней.

— Ну-ка, станьте подальше, — сказал он и, когда все отошли к дальней стене, быстро сорвал простыню и отбросил ее в сторону.

На небольшом пьедестале стояла на цыпочках тоненькая стройная девчонка. Легкое платье словно трепетало от ветра. Руки были откинуты назад, голова закинута вверх, волосы растрепались. Глаза были полузакрыты, а губы слегка улыбались, как будто она подставила лицо солнцу и ветру.

— Наташка! — ахнул мужественный Петр Батурин.

— Изумительно, — сказала Римма Васильевна.

— Похоже? — спросил скульптор Варенцов мрачно.

— Здорово! — завопили Гошка и Прошка.

— Ну, — сердито сказал скульптор, — умываться, одеваться и марш. Приходите, когда хотите.

Когда все вышли, Римма Васильевна, счастливо улыбаясь, обратилась к ребятам:

— Ну? Каков талант? А?

— Н-не, — сказал Гошка, — это не по мне. С глиной возиться…

— И от пыли чихать, — сказал Прошка.

Римма Васильевна огорченно развела руками.

— Вы не расстраивайтесь, — сказал Прошка. — Мы, конечно, понимаем. Тоже работа. Да, только…

— Игрушки все это, — сказал Гошка.

— Ну вот, — вздохнула Римма Васильевна.

Петр щелкнул Гошку по лбу.

— Сам ты игрушка. Ванька-встанька.

— Ишь ты, — обиженно сказал Гошка, — какой культурный. А мы лучше лодку ладить будем… — и осекся, так как Прошка сердито стукнул его по затылку.

Петр задумчиво сказал:

— Хитрая вы, Римма Васильевна.

Римма Васильевна растерялась.

— Что ты, Петя?! — сказала она.

— Да ничего, — сказал Петр, — извините. До свидания, Римма Васильевна.

И он побежал домой. У него возникла новая идея. Вообще, надо сказать, что в этом учебном году у Петра Батурина идеи возникали одна за другой. Ну прямо как из мешка дырявого сыпались из него идеи. Вот он и не знал, за какую идею ему ухватиться.

«Да, — несколько огорченно думал Батурин, подходя к дому, — это, наверно, плохо, когда слишком много идей. Надо, наверно, выбрать одну и за нее, как говорит профессор Орликов, драться, бороться и сражаться до победного конца».

За какую именно идею ему надо бороться и с кем именно за нее драться, Петр пока не знал, и это его сердило.

Знаменитый скульптор Варенцов произвел на него довольно-таки сильное впечатление. Пыль, грязь, глина Батурина не испугали. Лихо это у него получается: палки, проволока, глина… А потом уже металлический или каменный этот парень будет стоять где-нибудь на пригорке у реки, за спиной у него будет красный, как пожар, закат, и все будут приходить сюда и смотреть на него и класть к его ногам цветы. Итак он будет стоять вечно.

Или та девчонка с растрепанными от ветра волосами. Ее поставят в главном городском сквере среди кустов сирени. И ею тоже будут все любоваться. И все будут думать: вот какая отличная девчонка. И все будут поздравлять мужественного Петра Батурина и говорить, какой он ну просто чудо-талантливый и даже почти гениальный, а он будет только скромно улыбаться и говорить: «Ну, что вы, что вы…» А Наташа Орликова подойдет и возьмет его за руку, и они гордо пойдут рядом к реке, сядут на перевернутую лодку и будут смотреть на белый пароход, который с веселой музыкой плывет мимо. А потом Наташа скажет…

Стоп, Петр Батурин. Кажется, ты чересчур замечтался. Пока ведь это не ты, а скульптор Варенцов вылепил ту девчонку и творит памятник какому-то парню. Надо будет все-таки узнать, откуда скульптор Варенцов знает Наталью Орликову.

…Петр сунулся на кухню.

— А, явился, — строго сказала Мария Ивановна. — Опять режим не соблюдаешь. Вместо того чтобы учить уроки, он опять где-то шляется. И нос… в глине! Умывайся. Будешь обедать.

— Жиры, белки и углеводы? — спросил Батурин.

— Ага, — сказала Мария Ивановна, — и еще витамины.

Умываясь под краном на кухне, Петр спросил:

— Мам, а где мои лепешки?

— Никаких лепешек, — строго сказала Мария Ивановна, — будешь лопать, что дают.

— Да я не про то, — сказал Петр. — Помнишь, я в детстве из пластилина лепил? Ты их вроде прятала куда-то.

— В детстве… — фыркнула Батурина-мама. — Ишь, взрослый какой выискался. А-а, — вдруг сообразила она, — ты, что ли, про фигурки свои разные? — она засмеялась. — Верно, ты их в детстве… тьфу… когда маленьким был, лепешками называл. А зачем они тебе?

— Так, — уклончиво сказал Батурин. — Посмотреть хочу.

Мария Ивановна вытерла руки; из пузырька, стоявшего за окном, налила в столовую ложку желтой и жирной жидкости и подошла к Петру.

— Пей, — сказала она и почему-то отвернулась, сморщив нос.

— Что это? — удивленно спросил Батурин.

— Пей, тебе говорят! — прикрикнула Батурина-мама. — Рыбий жир. Ви-та-ми-ни-зиро-ванный.

— Да что ты, мама? Я его и в детстве-то сроду не пил… — заверещал Петр Батурин.

— Открывай рот! Ну!

— Да я… — начал Батурин, но Мария Ивановна ловко всунула ему ложку в рот.

— А-а… кхе… кхи… кха… — сказал Батурин. — Тьфу!

— Закуси. Корочкой.

— Э-э-э… — сказал Батурин, но корочку все же съел. — С чего это ты, мам?

— Хочу из тебя человека сделать, — твердо сказала Мария Ивановна. — Вон Витя Пискарев, смотри, какой розовенький, кругленький и учится отлично. А все почему?

— Кто? Кто? — изумленно спросил Петр.

— Витя… Пискарев, — немножко неуверенно повторила Мария Ивановна.

Петр Батурин стиснул зубы так, что каменные желваки заходили на его железных скулах. Ах, вот откуда ветер дует… Он промолчал, но про себя подумал… Пожалуй, не будем уточнять, что подумал про себя мужественный Петр Батурин. Очень плохо подумал он о Витеньке Пискареве.

— Так где то, что я лепил? — сурово спросил Петр.

— Сейчас, сейчас, — заговорила Мария Ивановна, и любопытство так и засветилось в ее глазах.

Она убежала в комнату. Петр Батурин стоял у окна и насвистывал какой-то мужественный мотив. Очень быстро Мария Ивановна принесла ящик из-под посылки и осторожно поставила на стол. Сняла бумагу, покрывавшую ящик, и сказала немножко грустно:

— Вот твои… лепнинки. Ты их так тоже называл… когда был маленьким.

Краем глаза, словно нехотя, Петр заглянул в ящик. Там в образцовом порядке стоял веселый зоологический сад, и плыл огромный парусный флот, и высились сказочные замки. У Петра почему-то слегка защипало в носу. «Ишь ты, — подумал он, — все сохранила. Ай да мам!»

— Ладно, — сказал он вслух, — посмотрю после обеда.

После обеда он аккуратно выставил все из ящика на подоконник и начал рассматривать весьма внимательно. Мария Ивановна тоже подошла к окну и тоже смотрела.

— А неплохо у тебя получалось, — сказала она. — Вот этот, смотри, совсем как живой… кабанчик.

— Медведь это, — буркнул Петр.

— Верно, верно — медведь. А вот ослик…

— Собака это, — сквозь зубы сказал Петр.

— Петь, а давай купим пластилина, — сказала Мария Ивановна осторожно. — Может, опять займешься. Все лучше, чем металлолом разный.

— Посмотрим, — мрачно сказал Петр и, тяжело вздохнув, направился в комнату делать уроки. За этим печальным делом он просидел очень долго — до самого ужина, потому что в голове у него бродили всякие не относящиеся к урокам мысли.

Ночью Петру Батурину снились какие-то скелеты из досок и проволоки, они разгуливали по квартире и клацали челюстями, и скульптор Варенцов, похожий почему-то на Римму Васильевну, огромным молотом забивал в паркетный пол здоровенную сваю и кричал, что вот это-де настоящая работенка.

На следующий день в школе, в одну из перемен, Петр Батурин разыскал Римму Васильевну и спросил:

— А зачем вы все-таки нас к этому скульптору повели?

— Н-ну… — Римма Васильевна слегка смутилась. — Ну, я думала, что вам интересно будет. И вообще… Каждый современный культурный человек должен…

— Ну, ясно, — скучным голосом сказал П. Батурин. — Спасибо.

И, засунув руки в карманы, он не спеша пошагал по коридору. Встретив на лестничной площадке Витю Пискарева, он стал его внимательно разглядывать. Даже поворачивал из стороны в сторону.

— Чего это ты меня изучаешь? — спросил Витя.

— Ты рыбий жир пьешь? — спросил П. Батурин.

Витю Пискарева даже перекосило.

— Пью, — сказал он с отвращением.

— Витами-ни-зи-рованный?

— Ага.

— Эх, ты!

— А я-то тут при чем? Это мама.

То, что Витю перекосило от одного упоминания о рыбьем жире, Батурина несколько примирило с ним, но все же не настолько, чтобы простить Витеньке прочие белки и углеводы и драконовский домашний режим.

— Чудо-юдо мальчик, прямо, — сказал Батурин. — Тошнит даже.

И он пошел в класс. На душе почему-то было муторно.