Наутро Петр Батурин обнаружил на своем столике стоящие в ряд все свои «лепнинки», а рядом — две новые коробки с разноцветным пластилином.

«Хм, — сказал он себе, — вот так мама! А может, и верно — попробовать?»

Была суббота, и все еще спали, и он, присев в одних трусиках к столу, стал задумчиво мять в руках брусок зеленоватого пластилина. «Что бы такое вылепить?» — думал он, а руки уже сами начали придавать пластилину какую-то форму, и когда Батурин очнулся от своих дум, он с изумлением увидел, что вылепил нечто совершенно непонятное: странная голова, похожая одновременно и на деда Веретея, и на его пса по имени Лапоть и… и вообще ни на что не похожая.

— Эх! — в сердцах сказал Батурин и шмякнул свою скульптуру о стенку над кроватью. Голова прилепилась к стене, и губы у нее перекосились в ехидной усмешке.

За завтраком Петр спросил у отца:

— Бать, а ты какие детали делаешь?

Батурин-старший приподнял брови.

— Разные, — сказал он. — А что?

— Так, — сказал Батурин. — А какие машины на заводе делают?

— А ты не знаешь? — чуть обиженно спросил Степан Александрович. — Компрессоры делаем, газовые турбины, пневматический инструмент. Наша продукция в восемнадцать стран идет. А что?

— Так, — сказал Петр. — А кто у вас на заводе, кроме токарей и слесарей, есть?

Отец вдруг рассердился.

— Чего ты меня экзаменуешь? Что делаю, да какие станки, да кто есть. Приходи да посмотри.

— А можно? — без всякого выражения спросил Петр.

— Со мной можно, — ответил Степан Александрович.

Родители недоуменно переглянулись, а задумчивый Батурин отправился в школу. Честно говоря, идти ему не хотелось. Сами, наверное, понимаете, почему. Но он стиснул зубы, взял себя в руки и пошел.

А в школе он, как ни в чем не бывало, сам подошел к Наташе и сказал:

— Привет.

— Привет, — тоже как ни в чем не бывало ответила Наташа. — Переплыл реку?

— Ага, — сказал Батурин, — переплыл.

— Ну и молодец, — сказала Наташа и пошла на свое место.

Сердце у Батурина колотилось и в висках стучало, но он держался молодцом. Вы бы позавидовали его выдержке. «Кажись, не сердится», — с облегчением подумал он.

На этот их короткий разговор никто в классе не обратил особенного внимания. Кроме, конечно, зловредного Кешки Фикуса.

На уроке Батурин сидел, уставившись в окно, и ему вспоминалась река, перевернутая лодка, белый пароход, костер, взметнувший пламя к самому небу, и… да мало ли что ему еще вспоминалось. Из-за этих воспоминаний Осипваныч влепил ему жирную двойку, сказав при этом, как всегда, загадочно:

— Где верхом, где пешком, а где и на карачках.

Тут я впервые упомяну о старосте класса Галке Переваловой. Она была довольно-таки занудная, особенно когда на нее «находило».

И вот, когда Осипваныч влепил Петру двойку, она громогласно заявила:

— Мы не позволим тебе, Батурин, позорить наш класс и тянуть его назад. Понял?

— Чего? Чего? — спросил Батурин.

— То, что слышал, — железным голосом сказала Галка.

Класс загудел. Осипваныч подергал себя за ус, похлопал ладошкой по столу и сказал:

— Э-э… А может, мы с Батуриным сами разберемся?

— Нет, — категорично заявила Галина Перевалова. — Это дело общественное.

— Ну, раз общественное… — немного сердито сказал Осипваныч, — давайте его не на уроке решать. А уж поскольку вы встали, товарищ Перевалова Галина, то заодно пойдите к доске и, пожалуйста, решите вот такой примерчик.

Кое-кто в классе засмеялся, а Перевалова покраснела, пошла к доске и со злости щелкнула примерчик, как орешек. Осипваныч поставил ей красивую пятерочку и погрозил Батурину пальцем.

А на перемене поднялся громкий крик. Кто шипел на Петра (в основном девчонки), кто кричал на Галку (в основном мальчишки), кто просто так орал — для веселья. Докричались, в общем, до того, что собрание необходимо, а то 6-й «б» уже сам на себя не похож. Куда делась его былая слава, и неужели нельзя ее возродить?

Больше в этот день до конца уроков ничего особенного не произошло, если не считать того, что на большой перемене Петр Батурин поговорил с Наташей Орликовой. Он подошел к ней и прямо спросил:

— Ты не сердишься?

— За что? — вроде бы даже удивленно спросила Наташа.

— Ну, за… — Батурин почувствовал, что краснеет, — за… вчерашнее…

— А что было вчера? — невинным голосом спросила Наташа.

— Ничего не было! — мрачно сказал он и, засунув руки в карманы, пошел прочь.

— Петя! — крикнула она вдогонку, — ты о чем-то поговорить хотел? Насчет Алены, да?

— Не о чем нам говорить, — буркнул Батурин. — Я думал, что ты… А ты… — он махнул рукой.

— Я тоже думала, что ты… — презрительно сказала Наташа и тоже махнула рукой. — А ты…

И она убежала.

В растрепанных чувствах Петр просидел до конца уроков и, конечно, схлопотал еще одну двойку — на этот раз по географии. И, конечно, староста класса Галина Перевалова опять раскричалась и потребовала собрать собрание немедленно.

И собрание состоялось. И на него пришли: классная руководительница Римма Васильевна, старшая пионервожатая Олимпиада Павловна и Осип Иваныч — преподаватель математики и физики.

Тут я просто приведу один документ. А именно протокол, который, как всегда, вела Тася Бублянская.

ПРОТОКОЛ ОБЩЕГО СОБРАНИЯ 6 «Б» КЛАССА 23 ШКОЛЫ

Присутствовали: 31 чел. + Р. В.+ О. П.+ О. И. = 34 чел.

Отсутствовали: 2 чел. (бр. Азиатцевы — неуваж., Сима Клепикова — уваж.).

Пред. — Перевалова Г.

Секр. — Бублянская Т.

Повестка дня:

Разная.

Слушали:

Перевалова Г. Батурин тянет класс назад. Он нарушает дисциплину.

Батурин. Не согласен. Как я ее нарушаю?

Галка, т. е. Перевалова Г. Все знают как.

Батурин. А я не знаю.

Перевалова. Тем хуже.

Р. В. Гарбузова. Не надо пререкаться. Дело не в Батурине, а весь класс снизил активность.

Все начали кричать. Не успеваю записывать. Многие кричат, что это потому, что нет Бори.

— Замолчите! Я не успеваю! — это я сказала.

Римма Вас. Галя, продолжай.

Перевалова Г. Батурин получает двойки и грубит всем.

— Неправда, я извинился! — это закричал Батурин.

Перев. Ну да, сперва нагрубит, потом извиняется.

Они опять начали пререкаться. Я это не буду записывать. Ну их!

Осипваныч сказал Батурину: «Ты мужчина?»

Батурин замолчал. Перевалова не знает, что ей говорить дальше. Надоели мне эти протоколы!

— Ты записывай, записывай, — сказала Олимп. Павл.

А что записывать-то?

Фикус, т. е. К. Прокушев. Так ничего не выйдет. Потому что собрание с бухты-барахты, а собрание надо подготовить. А то никто не знает, о чем говорить: то ли о Батурине… А может, вообще, обо всем классе…

Все закричали: «Правильно, правильно!»

Р. Вас. тоже сказала, что правильно, а Олимп. Павл. кивала головой. А Осипваныч молчал. Все кричат, что надо перенести собрание, пусть Перевалова не задается и не назначает собрание с бухты-барахты, а вначале подготовит, а потом уж назначает.

Перевалова Г. А ну вас! Я хотела как лучше. Можете готовить сами. И еще надо обратить внимание на братьев Азиатцевых Гошку и Прошку. Они с собрания смылись.

Тут Батурин закричал:

— Правильно! Жалко, я не смылся.

И Чижиков, и Чупров Николай, и К. Фикус тоже закричали, что зря они не смылись. Олимп. Павл. застучала кулаком по столу и сказала, что ребята правы — собрание не подготовлено. А Галя Перевалова неправа, что она обижается, надо обижаться на себя.

— Вы же сами говорили: «обсудить», — это Перевалова Г. сказала.

Олимп. Павл. Не так, не так.

И еще она сказала, что надо решить, что делать дальше. Все закричали: «Перенести! Перенести!»

Перевалова. Кто «за»?

Все «за»!!!

Постановили:

Собрание перенести на следующую неделю. Поручить Переваловой Г., Орликовой Н. и Чупрову Кольке подготовить как следует.

Тут старшая пионервож. сказала:

— Нечего все объяснять тем, что от вас ушел Боря Синицын. А вы-то сами, что совсем маленькие? Нянька вам нужна? Но если вы не можете сработаться и подружиться с Аленой Братусь, то мы вам дадим другого пионервожатого, а ее передвинем в другой класс.

Орликова. А зачем ее передвигать? Алена хорошая, а мы сами виноваты, что…

Я опять не могу записывать. Все орут. Батурин, Кешка Фикус, В. Седых и Ж. Чижиков стучат кулаками по парте и кричат, что не хотят Алену, а хотят пионервожатым парня. Орликова и некот. др. девочки кричат: «Пусть будет Алена!» В общем, ничего понять нельзя.

— Наговорил Егор с гору, все не в пору, — это сказал Осипваныч, и все кончили орать.

Верно, какой-то у нас класс дурной стал. Совсем неорганизованный. Г. Перевалова обиделась. Собрание закрыто. Орликова поссорилась с Батуриным.

Председатель:

Секретарь: Т. Бублянская.

Вот какой протокол написала Тася Бублянская. Галка Перевалова прочитала его и сказала, что эту ерундистику она подписывать не будет, потому что это не протокол, а филькина грамота и что Тася, наверное, больше всего думала о Батурине, а не о собрании, потому что через каждые два слова — «Батурин да Батурин», будто, кроме него, никого в классе и нет.

В результате Бублянская поссорилась с Переваловой.

Злой Батурин после собрания направился к деду Веретею. Он решил заняться делом и плюнуть на всякие переживания. Он решил стать гордым одиночкой и делать свое дело. Он решил… Э-э, да много чего он решил.

Недалеко от школы к нему прицепился Кешка Фикус:

— Ты куда, Батура?

— А тебе что?

— Ты правильно насчет этой Алены говорил, — сказал Фикус и хихикнул.

— А ты-то чего беспокоишься? — спросил Петр. — Тебе-то не все равно, кто у нас будет? Что-то ты больно активный стал.

— Вот и не все равно, — обиженно сказал Кешка. — Я, может, тоже за класс болею. Какой у нас класс был! А теперь… Эх!

— Ладно, не стони! — сказал Батурин и прибавил шаг.

Но Фикус не отставал.

— На реку? — спросил он каким-то странным тоном.

Батурин остановился.

— На реку. А что? — спросил он подозрительно.

— Да нет, ничего, — сказал Фикус, и глазки у него забегали.

— Ну, а раз «ничего», так и отвали, — мрачно сказал Батурин.

Но Фикус забежал спереди и заговорил почему-то шепотом:

— Слушай, Батура, слушай. Хочешь, мы так сделаем, что эту Алену от нас обязательно заберут? Я про нее та-а-акое знаю. Такое!

— Чего ты про нее знаешь? — презрительно сказал Батурин.

— О несмышленый брат мой, пойдем.

Фикус взял Петра за руку и повел. И Батурин пошел за ним, как маленький. Фикус привел его за школу к плотному забору, за которым третий год шло строительство стадиона. Когда они подходили, Кешка втянул голову в плечи, приложил палец к губам, и походка у него сделалась, как у индейца на боевой тропе. Батурин тоже почему-то пригнулся и пошел на цыпочках. Фикус уперся лбом в забор и уставился одним глазом в щелку. Потом он поманил Петра.

— Смотри, смотри, сейчас… целоваться начнут.

— Ну и что?

— Как «ну и что»? — удивился Фикус.

Петр быстро зажал ему рот рукой и оттащил от забора. Фикус возмущенно повторил:

— Как это «ну и что»? Она нас воспитывать должна, а сама целуется? Этак и мы целоваться начнем. А ты-то вот чего, как рак вареный?

— Жарко, — отвернувшись, сказал Батурин.

— А может…

— Что «может»?

— Может, завидно? — хихикнув, спросил Фикус.

— Балда ты! — сердито пробормотал Батурин. — «Завидно». Да я, может…

Остановись, Петр Батурин! Что ты делаешь, безумный?! Но Батурина, к глубокому сожалению автора, опять занесла эта проклятая прямота характера. Начав, он не мог остановиться и — о позор! — он рассказал гнусному Фикусу про тот вечер на реке! К великому счастью, ему еще как-то удалось удержаться и не назвать имя.

Пока Батурин изливал свою душу перед лицемерным Фикусом, тот молчал, а когда Батурин кончил, он как-то странно посмотрел на него и торжественно заявил:

— О краснокожий брат мой, ты доверил мне великую тайну и я буду ее беречь, как… как… Ну, словом, я молчу и даже не спрашиваю, с кем это ты…

И тут Петр Батурин позеленел. Только сейчас до него дошло, что он натворил, несчастный. Он оторопело посмотрел на Фикуса, отчаянно махнул рукой и умчался.

А Фикус хохотал ему вдогонку. Затем, потирая руки, не спеша направился к школе. О, этот Фикус! Не хотел бы я оказаться на месте Петра Батурина! Ох, не хотел бы!

Еще счастье, что следующий день был воскресенье и осталось время обдумать свой нехороший поступок и, может быть, принять кое-какие меры. Весь остаток субботы, ночь с субботы на воскресенье и половину воскресенья Батурин обдумывал, переживал, мучился, страдал, метался, шатался как неприкаянный по городу, лишился аппетита, стонал и хватался за голову. В воскресенье он отправился отыскивать гнусного Фикуса, который таким подлым способом выманил его тайну.

Около Дворца культуры попался ему спешащий куда-то с нотной папкой Витя Пискарев. Очень такой деловой, чистенький, веселый.

— Здравствуй, Петя, — вежливо сказал Витя и хотел идти дальше, но Батурин, сам не зная зачем, задержал его.

— Куда торопишься? — спросил он довольно грубо.

— К учительнице по музыке, — опять вежливо говорит Витя. — Ты извини, я опаздываю.

— Подождешь, — говорит Батурин. — Я тебе кое-что сказать должен.

— Ну, говори, только побыстрей, пожалуйста.

— А ты знаешь, что мне от тебя житья нет?!

— От меня? — очень удивился Витя.

— Ага! — сказал Батурин и дал ему легкого тычка.

— Ты что? — обиженно спросил Витя и покрутил пальцем около виска. — Того… немножко?

Вот этого ему, наверное, не следовало говорить, потому что Батурину в его состоянии было одной капли довольно, чтобы он лопнул.

— Я тебе покажу… того! — заорал он и двинул Витю посильнее.

Тихий Витя неожиданно рассердился и, треснув Батурина по голове нотной папкой, тоже закричал:

— Дурак! Тебе просто завидно, что я учусь хорошо.

Побоище это я описывать не буду, так как в нем ничего благородного не было. Была довольно некрасивая драка, в результате которой у Витеньки здорово вспух нос и оказался порванным галстук, а Петьке ничего не было, так как он был сильнее.

Но кончилась эта баталия для Батурина все же более плачевно, чем для Вити. Вите только пришлось с распухшим носом вернуться домой, не дойдя до учительницы музыки, а мужественный Петр Батурин попал в штаб народной дружины, где с ним провели крупную воспитательную беседу. Вернее, начали проводить. А он мрачно молчал и думал о том, что надо как можно скорее построить Моторную лодку и уехать на ней, если не в Антарктиду или в кругосветное плавание, то по крайней мере вниз по реке до впадения в другую реку, потом вниз по этой реке до моря.

И в это время в штаб дружины вошла… кто бы вы думали? — Алена Братусь!

Да, да, собственной персоной.

Оказывается, она видела, как Петра вели дружинники.

— Что случилось? — спросила она дежурного.

— А вы кто? — вежливо спросил дежурный.

— Я… А… что он сделал? — робко спросила она.

— Он дрался и очень крепко побил одного парнишку, — сказал один из дружинников.

— Он, видите ли, герой. Лупит, а потом прячется в кусты, — сказал другой дружинник.

— Я не прячусь, — хрипло сказал Батурин.

— Кого ты побил, Петя? — спросила Алена тихо.

— Витьку Пискарева, — сквозь зубы просипел Батурин.

— А за что?

Батурин трагически молчал. В самом деле — за что?

— Ну хорошо, — сказала Алена. — Ты мне потом расскажешь, ладно?

Батурин молчал.

— Он мне потом расскажет, — доверительно сообщила Алена дружинникам.

— А нам это неважно, — строго сказал дежурный, — нам важен сам факт. А факт был. От него не уйдешь. Был факт избиения? — обратился он к Петру.

Батурин нехотя кивнул. Тут Алена вдруг кинулась в атаку.

— Сам факт еще ничего не значит, — твердо сказала она. — Может, у него были уважительные причины. Может, он защищался.

— Ты защищался? — иронически спросил дежурный.

Батурин отрицательно замотал головой.

— Вот видите, — сказал дежурный. — Значит, так: сообщим родителям и в школу. Пошлем туда протокол.

— Давайте мне этот протокол, — звонким голосом сказала Алена. — Это мой мальчик.

— Это в каком же смысле «ваш»? — ехидно улыбаясь, спросил один из дружинников.

Алена Братусь покраснела и сердито сказала:

— Я пионервожатая, а он из моего отряда, я разберусь.

— Ну, тогда извините, — смущенно сказал дежурный и протянул ей протокол, а один из дружинников даже отдал честь.

Петр хотел что-то сказать, но Алена дернула его за рукав и прямо-таки выдернула из штаба на улицу.

— Уф-ф! — сказала она и сунула в руку пораженному до обалдения Батурину злосчастный протокол. — На память. Поговорим потом.

И она убежала. А Петр остался стоять с раскрытым ртом.

Он отказался от ужина, полночи проворочался на своем диване и заснул только под утро. А утром, получив нагоняй от матери и еле-еле запихнув в себя завтрак, понесся в школу, чтобы успеть перехватить Фикуса. Но Фикус почему-то вовсе не пришел в школу, и Батурин на некоторое время вздохнул с облегчением. Но на Наташу он смотреть не мог и старался удрать от нее подальше.

Витя Пискарев тоже не пришел в школу. Зато в школу явилась его мама Софья Аристарховна. Из учительской долго раздавался ее грозный голос, а когда она ушла, оттуда вышла красная и встрепанная завуч, а за ней — взъерошенный. Осипваныч, который, ни к кому не обращаясь, довольно грозно спросил:

— Кто вчера побил Витю Пискарева?

Народ безмолвствовал, а Петр Батурин, стоявший в сторонке, ужасно удивился: значит, чудо-мальчик ничего не сказал! И от этой мысли ему стало совсем тошно. Шатаясь, он вышел на улицу и пошел с последнего урока куда глаза глядят, к деду Веретею на реку.

Мудрый дед Веретей посмотрел из-под лохматых бровей на унылого и согбенного Петра Батурина, похлопал его по плечу и усадил есть простоквашу.