В конце мая капитану Замятину был вручен приказ от базы Управления рыбной промышленности — так теперь назывался Тралфлот. В приказе говорилось о том, что «капитану РТ-9» «Зубатка» после переоборудования первого большого трюма под жилье и бытовые помещения, ремонта главной машины и вспомогательных двигателей взять полностью в бункера уголь, часть снабжения экспедиции, получить по нормам продукты, принять на борт 140 подростков — участников яично-птичьей экспедиции на Новую Землю. Оформить портовые документы и 5 июля 1942 года выйти в район формирования каравана, следующего с торговыми грузами по своему назначению. Там взять на буксир парусное судно «Азимут» и комбинированное парусно-моторное судно «Авангард». Следовать с караваном до горла Белого моря, после чего идти самостоятельно до становища Малые Кармакулы на Новой Земле».
С первых чисел июня на факторию начали прибывать участники экспедиции, а когда кончились экзамены в школах, почти все сто сорок мальчишек были уже на месте. Временно, до окончательного оборудования судна, их размещали в бараках, но кто хотел, мог уходить ночевать домой.
Павел Петрович любил детей, особенно мальчишек — как-никак, у самого подрастали двое, — но тут, поглядывая на эту шумную, беспокойную ораву, он даже немного растерялся.
— Как-то управимся с ними? — спросил он Громова.
— Ничо, Павел Петрович, не в таких переделках бывали. Управимся! бодро ответил Громов, хотя и сам-то был явно «не в своей тарелке». — Ты вот что, капитан, давай занимайся своими делами, ремонтом и прочим, а с этими я уж сам. Перво-наперво надо их делом занять, утихомирятся маленько.
Замятин сочувственно покачал головой.
— А ты не сомневайся, — запальчиво сказал Громов, — шелковые будут. Да у меня и подмога кой-какая есть: боцмана опытного прислали, а завтра и комиссар должен прийти. Сдюжим.
Для начала Громов вместе с боцманом Семенычем — огромным бородатым мужиком в брезентовой робе и с вечной трубкой под носом — собрал всю свою буйную команду на причале.
— Значит, так, — строго начал он, — кто думает, что он сюда прохлаждаться али скакать, как козел, пришел, тот пусть сразу отчаливает. Ясно?
Поднялся такой гвалт, что у Афанасия Григорьевича заложило уши и он только поднял руку. Но тут же за его спиной будто гудок прогудел — это подал свой голос Семеныч.
— Тихо-о-о! — протрубил он, и ребята в изумлении сразу замолчали.
— Орать-то вы бойки, а вот как в работе? — продолжал Громов.
— А мы работы не боимся, — с опаской поглядывая на боцмана, сказал крепкий, рослый паренек, Саня Пустошный.
— Что делать-то надо? — спросил Антон Корабельников.
— Это другой разговор, — весело сказал Афанасий Григорьевич. Работы — выше головы, и сделать ее надо быстро. Кто топором, пилой, рубанком орудовать может? Ну, ну! Не галдеть! Подними руки.
Руки потянули вверх почти все.
— Молодцы, только так много не надо. Боцман отберет человек двадцать. С ним пойдете трюм оборудовать. Другие плотники со мной пойдут — в бараке надо кухню и столовую временную наладить: с послезавтра питаться будете здесь — экспедиционный паек вам назначен. Другие, кто поздоровее, на подноску материала пойдут. И остальным найдется работа — будете на фактории пока помогать, им тоже руки нужны. Вот пока что и все. Сейчас отдыхайте, а завтра с утра и приступим.
Следующим утром боцман Семеныч вооружил свою бригаду инструментом и повел ее в главный рыбный трюм. Здесь было темновато, сыро и сильно пахло рыбой.
— Ф-фу, — брезгливо сказал кто-то, — рыбищей воняет.
— И здесь еще жить! — поддержал его другой.
— А они думали, тут аромат магнолий будет! — насмешливо сказал черноволосый парнишка с хитрыми, веселыми глазами.
— Каких еще ман…голий? — спросил Колька Карбас.
— «Ах, аро-омата цвэ-э-тущей магнолии мне-е не забыть, не-е за-абыть никогда», — пропел парнишка тонким голосом.
Это было неожиданно, и все засмеялись.
— Ты кто такой? — улыбаясь, спросил парня Антон.
— Славка. Славка Крижевский, — сказал парень и гордо добавил: — С Одессы.
— Одесса-мама, — сказал Арся.
— Точненько! Она самая, — обрадовался Славка и протянул Арсе руку. Уй-уй, — заверещал он, — этот полярный медведь чуть не сломал мне мои музыкальные пальчики. Вы все тут такие?
— Кончай веселье, — загудел боцман.
— Дядечка, — не унимался Славка, — а вы нас в море не покидаете?
— Рази на наживку тресковую, — ухмыльнулся Семеныч, — на язык-то ты востер…
— Товарищ боцман, — уже серьезно сказал Славка, — мне моя любимая бабушка говорила: если вы не очень любите, когда посуда пахнет рыбой, ее надо мыть только холодной водой.
— А это правильно, — воодушевился боцман, — значит, будем мыть трюм забортной водой, раз ктой-то такой чувствительный.
Нельзя сказать, что мытье трюма было веселой работенкой, но все же под шуточки и песенки одессита Славки ее сделали за день.
На следующий день на палубе уже громоздилась куча бревен и досок, и под началом того же Семеныча ребята начали строить в трюме трехъярусные нары.
Димка Соколов, который вспомнил, что когда-то в школе делал табуретки, тоже был здесь. Но одно дело стругать на удобном верстаке легким и острым рубанком небольшой брусок, другое — стоя на коленях, шваркать здоровенным плотницким стругом по лежащей на палубе большущей суковатой доске. Рубанок спотыкался о сучки, стружка забивалась внутрь, и ее чуть не каждую минуту приходилось выковыривать, спина ныла, и соленый пот щипал глаза. Стиснув зубы, Димка продолжал мучиться, яростно чертыхаясь про себя. Рубанок вдруг соскочил с очередного сучка и поехал по доске, а Димка шлепнулся носом вниз, и тут же услышал чей-то сиплый смех. Встав на колени, он увидел Баланду. Тот, лениво развалившись, лежал на палубе в тени от ходовой рубки.
«А этот еще как здесь оказался?» — с удивлением подумал Димка.
— Чо, питерский, это тебе не за маменькин подол держаться, осклабясь, сказал Баланда.
«Зараза!» — ругнулся про себя Димка, но ничего не сказал и снова с остервенением схватил рубанок. Баланда захихикал, но тут же замолчал: над ним стоял Антон.
— Ты лучше, чем хиханьки строить, взял бы да показал, как надо, хмуро сказал он.
— А что? — с вызовом спросил Баланда. — Думаешь, не могу?
— Трепло ты, — сказал Антон спокойно.
— Я — трепло?! — Баланда вскочил с палубы, подошел к Димке и выхватил у него рубанок.
Потом он упер доску в кнехт и начал стругать ее не с того конца, с которого стругал Димка, а с другого. Рубанок быстро бегал взад-вперед, светлая широкая стружка, шурша, скатывалась на палубу. Баланда поработал недолго, но в том месте, где он стругал, доска была ровной и блестящей. Он звонко хлопнул ладонью по ее поверхности и встал с колен.
Димка тоже потрогал доску и посмотрел на Баланду с завистью и уважением.
— То-то! — хвастливо сказал Баланда. — Ты ее, доску-то, против шерсти ковырял, а ее по слоям надо. Салага.
— Ты и топором так умеешь? — спросил Антон.
— Умею, — тем же тоном ответил Баланда, — а чо?
— Айда в трюм. Там стойки надо рубить. Покажешь.
— Показать? Это можно, — снисходительно сказал Баланда и, небрежно загребая ногами, пошел к люку.
— Слушай, а как он-то здесь оказался? — спросил Димка Антона.
— Мало ты еще понимаешь, Соколов, — непонятно ответил Антон и тоже отправился в трюм.
Димка со злостью пнул ногой доску. Постояв немного, он снова взялся за рубанок, и дело, как ни странно, пошло веселее.
На другой день перед началом работы Громов привел на «Зубатку» комиссара.
— Гляди-ите, что делается, — удивленно протянул Морошкин, — это же Людмила!
— И верно, Людмила Сергеевна! — весело крикнул Саня Пустошный.
— Баба в море, — презрительно сказал Баланда, — добра не жди.
— А ты что, всю жизнь в море провел? — насмешливо спросил Антон. Женщины сейчас на траловом флоте на равных с мужиками рыбку ловят, это ты слышал?
— Слышали, — вступил Шкерт, он тоже был здесь. — Так то рыбку, а тут комиссар.
— В гражданскую войну женщины матросскими отрядами командовали, сказал Димка. — «Оптимистическую трагедию» читал?
— Как же! Читал он… — засмеялся Арся.
— Ты, Гиков, язык-то укороти, — угрожающе сказал Баланда.
Арся прищурился.
— Ладно, — сказал Антон, — читал не читал, не в этом дело. А человек она стоящий.
— «Стоящий»… — проворчал Баланда. — А все равно…
— Вот и будет вам в море тра-ге-дия, — добавил Шкерт.
— А ты что, Антон, ее знаешь, что ли? — спросил Славка.
— Так это ж наша учительница, — ответил Антон.
— А-а-а, — сказал Шкерт и засмеялся, — тогда все ясно-понятно. Видел, Васёк. Они тут все свои.
Баланда мрачно хмыкнул, и они со Шкертом сошли с «Зубатки». Ребята молча смотрели им вслед. За учительницу было обидно, и очень хотелось, чтобы она не подкачала, — они-то знали ее хорошо, а ведь большинство совсем не знало.
Кто действительно был рад приходу Людмилы Сергеевны, так это Громов. Он крутился с утра чуть не до ночи, а дела накатывались как снежный ком. Жилье, питание, всякие документы, хлопоты о снаряжении для экспедиции, переговоры с начальством, успокаивающие беседы с матерями и бабками, которые повадились в любое свободное время ходить на факторию проведать своих «чадушек», да еще и за самими этими «чадушками» — глаз да глаз нужен. Словом, бывали у Афанасия Григорьевича минуты, когда он и сам не рад был, что ввязался в это хлопотное дело.
— Ну, товарищ комиссар, Людмила Сергеевна, я уж на тебя работенки навалю, уж не обессудь, — сразу же заявил Громов.
— Давайте, Афанасий Григорьевич, не стесняйтесь, — весело сказала учительница. — Сделаем так: вы сейчас занимайтесь только хозяйством, а я с ребятишками буду.
— Ну, вы с меня полдела сняли, — обрадовался Громов.
Над комингсами люка группа ребят заканчивала небольшую надстройку, что-то вроде двускатной крыши. На нее надо было уложить застекленные рамы, и тогда в трюме будет светло.
— Кто умеет вставлять стекла? — спросила Людмила Сергеевна.
За спинами ребят раздался знакомый голос:
— Я ум-мею.
Мальчишки, удивленные, обернулись: перед ними стоял Боря-маленький.
— Борька?!
— Ты как здесь?
— С нами едешь?
— П-пока не знаю, — уклончиво ответил Боря, — п-пока помогать буду… Можно, Людмила Сергеевна?
— Конечно, — ответила Людмила Сергеевна, улыбаясь.
И в это время из трюма раздался остервенелый вопль Баланды:
— А катись-ка ты со своими советами…
— Ты чего?! — заорал Антон, наклонившись над люком. — Сдурел?
— А чего!.. — крикнул Баланда, задрав голову. — Ежели этот скелет торчать тут будет, я его еще и не туда пошлю. И тебя вместе с ним.
Людмила Сергеевна решительно спустилась в трюм. Антон и Арся спустились следом.
— В чем дело, Баландин? — строго спросила она.
— Да этот вон, — Васька мотнул головой в сторону Карбаса, — крутой, говорит, трап ведем. Лезть ему, вишь, вниз неудобно будет, костыли свои сломает…
— А может, он дело говорит, — сказал Антон.
— Саня, — крикнула Людмила Сергеевна наверх, — или кто-нибудь там еще, позовите Семеныча.
Боцман спустился в трюм. Осмотрел почти уже готовый трап, проверил крепление, подумал и сказал:
— Крутовато, конечно, но переделывать не будем. Больше места в кубрике будет. — И он поднялся на палубу.
— Видал, — сказал Баланда и толкнул Карбаса в грудь. — Кишка соленая… — И он опять выругался.
Арся сильно двинул его локтем в бок, а Людмила Сергеевна медленно подняла руку и вдруг влепила Ваське звонкую пощечину. Баланда дернулся, и толстогубый рот его почему-то растянулся в глупой ухмылке. Ребята растерялись.
— А что, так всегда теперь будет? — ехидно спросил Шкерт.
— Да, — сердито сказала Людмила Сергеевна, — за мат буду давать пощечины. Не как комиссар, а как женщина. — И она вдруг сморщилась и с досадой покачала головой.
Мальчишки ошеломленно переглянулись. А Васька вроде и не удивился и не обиделся.
— Все одно я прав оказался, — пробурчал он.
— Ну и объяснил бы по-человечески, — сказала Людмила Сергеевна.
— А он по-человечески не умеет, — насмешливо сказал Арся, — у него воспитания такая…
— Схлопочешь… — хмуро сказал Баланда.
— Сейчас или завтра? — осведомился Арся.
Баланда промолчал.
После обеда ребята лежали на берегу. Рядом с Димкой блаженно валялся Шняка. Он повадился ходить по пятам за Громовым, а когда тот уходил по начальству, оставался с Димкой.
— А чо, — лениво сказал Баланда, — на «американку» спорю: кто под той баржой проплывет и назад вернетси? — И он показал на стоящую на якоре метрах в пятистах от берега баржу.
Сперва все молчали, потом Арся цыкнул зубом и сказал в небо:
— Как был дурной, так дурной и остался.
Баланда встал и начал не спеша раздеваться. Уже голый, стоя по колени в воде, он повернулся и, усмехнувшись, сказал:
— Зашлабило, да?
— Вернись, губошлеп! — сердито крикнул Антон. — Глупость делаешь.
— Зашлабило… — Баланда засмеялся и вошел дальше в воду.
Тогда вскочил Карбас. Он быстро стянул с себя штаны, рубашку и побежал к воде.
— Утонешь, зараза! — заорал он Баланде. — Я сплаваю!
Баланда распустил губы и захохотал.
— А ну, давай, мезенский, давай, — сказал он, — буль-буль…
Димка дернул Арсю за рукав:
— Чего они, с ума посходили?
— Дрейфанул? — засмеялся Арся. — Да они до Груманта доплывут, лежи.
Антон, как был в брюках, подошел к Кольке и Баланде и дернул с силой их за плечи.
— А ну, на берег! — резко сказал он. — Герои!
Карбас виновато посмотрел на него и, как цапля, переступая длинными ногами, вышел из воды. Баланда сплюнул сквозь зубы, выдернул плечо из Антоновой руки и нырнул. Антон тряхнул головой и снова улегся на прежнее место.
— Ничего не будет, — сказал он, — как нерпа, жирный.
Баланда плыл к барже размашистыми саженками. Течение сносило его, но он упорно двигался вперед. Один раз даже оглянулся и помахал рукой.
— Доплывет, лихоберка несчастная, — сокрушенно сказал Карбас.
— Доплывет, — помолчав, сказал Антон.
— И под баржу, рыбий глаз, поднырнет, — добавил Арся.
— И вернется, и «американку» потребует, — сказал Шкерт, которого здесь вроде бы раньше и не было.
— Так они же не спорили, — удивился Димка.
— Как это «не спорили», — засмеялся Шкерт. — А чего ты тогда в воду полез, Карбасище?
— Ладно уж, — уныло сказал Карбас, — считай, спорили.
— Ух, и г-глупый ты, Коля, — огорченно сказал Боря-маленький, — такой д-длинный-д-длинный, а такой г-глупый-глупый. Он н-на тебя теперь верхом сядет и п-поедет. Ты хоть з-знаешь, что это за спор такой, «ам-мериканка»?
— Не-е, — протянул Карбас.
— Три вопроса, три желания, — объяснил Морошка. — Что захочет, спросит, а ты отвечай. Что захочет, потребует, а ты исполняй. Понял?
— «Американка» дело серьезное, не отвертишься, — задумчиво сказал Славка. — Вот у меня одна девчонка, еще до войны это было, «американку» выиграла. Ну и натерпелся ж я! Вся Одесса с меня смеялась… Вспомнить страшно.
Баланда уже доплыл до баржи. С берега он был еле виден. Все встали. Антон сложил руки рупором и закричал:
— Не ныряй! Слышишь? Не ны-ряй! Верим!
И все хором стали кричать: «Не ныряй, не ныряй! Давай назад!..» Истошно лаял Шняка. Шкерт молчал и ухмылялся.
Было непонятно, услышал Баланда или нет, только он махнул рукой и нырнул. Все замолчали, а когда из-за кормы показалась его круглая башка, облегченно вздохнули: вынырнул.
— Ну, — сказал Антон, — приплывет, я ему врежу!
Баланда приплыл. Он еле вылез на берег — синий, дрожащий — и тяжело плюхнулся на землю. Подошел Шняка и почтительно лизнул его плечо, потом стал лизать волосы. Антон пожал плечами и отошел. Васька лежал ничком и трудно, с присвистом дышал. Потом поднял лицо, все в песке, и, стуча зубами, спросил:
— Што, выкусили?
Ему никто не ответил. Да и что было отвечать — сплавал ведь, ничего не скажешь.
Шкерт улегся рядышком с ним и что-то такое нашептывал. Баланда оживился и сел.
— Эй ты, мезенский… — Он поманил Кольку рукой. — Ползи сюда, дело есть.
Карбас послушно подошел к нему и опустился рядом. Но, услышав то, что сказал ему Баланда, он отшатнулся и вскочил.
— Ты чего?! — заорал он. — Да я… да ты…
— Что ты ему сказал? — громко спросил Антон.
— Ась? — переспросил Баланда.
— Говори: что ты ему приказал? — повторил Антон и посмотрел на Кольку. Тот открыл рот, но Баланда крикнул яростно:
— А ну, молчи!
Колька захлопнул рот и опять уселся, обхватив колени.
— Великолепно, — невозмутимо сказал Славка-одессит, — один приказ уже выполнен.
— Ты што, ты што, — зашипел Баланда, — какой еще приказ?
— Молчать ты ему велел? — сказал Славка. — Он и молчит. Твой приказ выполняет. Чи так, чи не так?
— Так, — сказал Арся, и все с уважением посмотрели на Славку.
Баланда совсем рассвирепел. Он сжал кулаки и хотел вскочить, но Шкерт уложил его обратно, засмеялся и показал глазами в сторону фактории. Оттуда шла к ребятам Людмила Сергеевна.
— Пущай так, — сказал Баланда, — пущай, я добрый. То первое отменяю, слышь ты, Карбас? За мной три вопросика и два приказика. За мной не пропадет. Хы!
К концу июня по обоим бортам главного трюма были выстроены трехъярусные нары. Между ними стоял длинный деревянный выструганный до блеска стол, а по бокам его — скамьи. В носовой части трюма за перегородкой — камбуз, кухня для экспедиции. У команды «Зубатки» был свой камбуз.
В один из последних дней месяца на судно пришла комиссия: два моряка и один — в полувоенной форме, представитель горкома комсомола. Они долго ходили по всем помещениям вместе с Замятиным и Громовым, расспрашивали их, придирчиво осматривали каждую мелочь. Потом парень из горкома поговорил с Людмилой Сергеевной, комиссаром.
После ухода комиссии капитан Замятин приказал всем участникам экспедиции собраться на пристани.
— С завтрашнего дня все поселяются на судне, — объявил он. Предупредите дома — все отпуска запрещены. В крайнем случае — с разрешения начальника экспедиции или комиссара.
Третьего июля около восьми утра по «Зубатке» разнеслась четкая и громкая команда:
— По местам стоять. Отдать швартовы! Малый вперед!