СТРОЙНИКОВ СЕМЕН МИХАЙЛОВИЧ
1834 г. апреля 11-го. Освобожден из арестантской роты и
написан в матросы на суда Черноморского флота.
Напрасно Воздвиженская ждала этого освобождения! От встречи со своей бывшей невестой Стройников отказался. Он сам себя приговорил к смерти, и только крест христианина не позволял ему окончить жизнь до времени.
Из всех моряков «Рафаила», уцелевших в плену, приговором военного суда был оправдан лишь один мичманок, совсем мальчишка. До самого последнего момента он был в крюйт-камере «Рафаила» с фитилем, горючей смесью наготове. Все ожидал приказа командира взорвать фрегат. Когда его брали в плен, он рыдал, упав на мешки с порохом.
Но пока Стройников еще в арестантских ротах, а жена штабс-капитана Клепикова все считает по головкам крестей будущих детей Татьяны Герасимовны и все никак не может сосчитать…
Наверное, рано или поздно брак Казарского и Воздвиженской состоялся бы. И не исключено, сейчас жил бы в Севастополе какой-нибудь потомок Александра Ивановича, прапраправнук, и собирал бы материалы о своем славном пращуре. Браку состояться было не суждено. В 1833 году при обстоятельствах загадочнейших Казарский скоропостижно скончался…
Антонина Ефимовна Клепикова, упорно предсказывавшая Татьяне Герасимовне Воздвиженской несосчитываемую кучу детей, оказалась пророчицей. Воздвиженская оставила Севастополь. Переехала в орловское имение родителей своего первого мужа и вскоре открыла сиротский приют. В Орловской губернии уже давно жила с мужем одна из сестер Александра Казарского, Прасковья. Другая сестра, Екатерина, выходила замуж за армейского офицера. Но тот оказался женатым. Екатерина окончила дни в монастыре, тоже под Орлом. Женщины дружили до конца дней своих. На нежданных, обрушившихся на них тяжким обвалом, похоронах Казарского присутствовала одна из троих, - Прасковья. Показания ее есть в документах судебного разбирательства, учиненного по личному распоряжению Николая в губернском Николаеве.
Непроницаема завеса тайны, скрывающая подробности гибели Казарского.
Его дядюшка, Алексей Кузьмич Мацкевич, суливший ему наследство, при всей своей дряхлости дотянул до 1833 года. Выходит, недаром племянник не торопил его со смертью. Предчувствовал, что ли, что смерть дядюшки совпадет с его гибелью? И как объяснить опасения старика, не верившего, что племянник, совсем не мот, не удержит деньги?
Но вот документ той поры. Записка Бенкендорфа (да, да, того самого, шефа жандармов, гонителя Пушкина) Николаю. От 8 октября 1833г.
«… Дядя Казарского, Мацкевич, умирая, оставил шкатулку с 70 тыс. руб., которая при смерти была разграблена при большом участии николаевского полицмейстера Артамонова. Назначено было следствие, и Казарский неоднократно говорил, что постарается непременно открыть виновных. Артамонов имеет связь с женой капитан-командира Михайловой, женщиной распутной и предприимчивого характера. Казарский после обеда у Михайловой, выпив чашку кофе, почувствовал в себе действие яда и обратился за помощью к штаб-лекарю Петрушевскому, который объяснил, что Казарский беспрестанно плевал и оттого образовались на полу черные пятна, которые три раза были смыты, но остались черными. Когда Казарский умер, то тело его было черно, как уголь, голова и грудь необыкновенным образом раздулись, лицо обвалилось, волосы на голове облезли, глаза лопнули и ноги по ступни отвалились в гробу. Все это произошло менее, чем в двое суток. Назначенное Грейгом следствие также ничего хорошего не обещает, ибо Артамонов - ближайший родственник адмирала Лазарева».
Лазарев был любимцем Николая. Но истину Николай любил больше. Потрясенный кончиной дельного офицера, он распоряжается:
«Поручаю вам (кн. Меншикову, главе Морского министерства) лично, возлагаю на вашу совесть открыть истину по прибытии в Николаев.
Слишком ужасно!!!»
Три восклицательных знака - его.
Комиссия разбиралась в происшедшем с 9 ноября по 16 ноября 1833 года. В ее выводы можно поверить. А можно и не поверить им:
«По заключению члена сей комиссии помощника флота генерал-штаб лекаря доктора Ланге, Казарский помер от восполения легких, сопровождавшегося впоследствии нервною горячкой».
В нервной горячке-де Казарский и говорил о разграбленной шкатулке, о том, что отыщет виновных. А сплетники, вроде давно имевшего зуб на полицию николаевского купца I-ой гильдии Коренева, раздули их. И еще-де донос исходил «от непросвещенного понятия родственника Казарского чиновника Охоцкого и некоторых людей о знаках изменения тела во время стояния его в церкви».
Ну а то, что «тело Казарского (при отпевании в церкви) было «черно, как уголь, голова и грудь необыкновенно раздувшись…», то «сие было дело начавшегося тогда уже гниения…»
Отчего бы при воспалении легких так уж «раздуваться голове»?
Некоторые современные исследователи, в частности, писатель В. Шигин, доказывают, что в гибели Казарского были заинтересованы флотские казнокрады. Флигель-адъютант Казарский-де не хотел мириться с их злоупотреблениями. Но и эти доказательства зыбки.
Напомним же все-таки читателю фамилию Артамонова, николаевского полицмейстера, брата бывшего главного шкипера севастопольского адмиралтейства Артамонова.
Счеты с Казарским было кому сводить.
Николай умер через двадцать два года после кончины Казарского, в 1855 году, когда весь мир потрясли залпы ужасающей канонады, - боев за Севастополь во время Крымской войны.
Смерть его тоже была неожиданной. Все у государя, отличавшегося отменным здоровьем, началось с легкой простуды и вдруг, в одночасье, кончилось параличем легких. Существует версия, никем до конца не опровергнутая: не умер, а отравился. Не смог себе даже представить, как он, самодержец России, гроза Европы, сотрясаемой революциями, подпишет позорный договор о поражении. В день его кончины толпа кричала, что царя отравил его врач, немец Мундт. Лейб-медику пришлось тайно бежать сначала из дворца, потом из России.
В тот день Севастополь еще стоял, Севастополь еще сражался, но Англия и Франция выигрывали «поединок». Технический прогресс одерживал победу над косностью и застоем. Не один Казарский докладывал Николаю о видимом уже отставании в кораблестроении. Доклады такого рода, что ни год, ложились на стол Николая.
1835 год. Беспокойство флотских передается Николаю:
«Надо б купить планы и модели. Весьма любопытно. За деньгами нечего останавливаться, лишь бы полезное достать. Выслать ему (консулу в Лондон) 300 ф.с.»
Полезное достали. И что же?
«Постройку для Черноморского флота корабля в Англии по ограниченности смелы Черноморского управления отложить.
Нечего делать!»
Вот так! У Англии средства на строительство кораблей есть, а у нас - «ограниченность сметы». Природных богатств в Англии больше, чем у нас? Или рабочих рук больше?
Результат - поражение.
Всю жизнь Николай старался быть повторением Петра I, - на троне вечным быть работником. Скончался он все в том же плохо отапливаемом кабинете, под той же своей серой шинелью, на той же жесткой походной койке, на которой проспал всю жизнь. Страна воевала, - и на столе в кабинете лежала неразорвавшаяся английская бомба, грозившая в любую минуту разорваться. Но ни личная смелость, - а Николай был смел, - ни работа с утра до полуночи, ни монаршая строгость к любому из подданных Петром его не сделали.
Петр построил флот.
Николай, не желая того, сам обрек свой флот, своих моряков на поражение в Крымской войне.
Скряга- история на гениев скупа.
Казарский и его ровесники годами плавали на таких утлых «лоханях», как бриг «Соперник», которые и удерживать-то на плаву было уже истинным геройством. Да и прославленный «Меркурий» был не последним словом кораблестроения.
Поколение Казарского, Скарятина, Новосильского, их предшественников и их преемников, «рыцарей чести», как называет их влюбленных в море писатель-маринист К. Станюкович, подвело одну знаменательную черту в истории развития России. Они, так сказать, до конца исчерпали «личностные возможности» человека. Их самоотверженность - предельна; их преданность - предельна. Но время уже оборвало эпоху бездорожья, такого милого престарелому Канкрину. (Помните его старческий скулеж: «И к чему, батушка ты мой, эти рельсы, когда их все равно на полгода занесет снегом? Напрасная трата денег!»). Пришло другое время, поставившее способности человека в зависимость от той техники, что в его руках. Готовности умереть за Россию стало мало. Надо было показать преимущество не только в личной смелости, но и преимущества в типе оружия, в приборах навигации, в возможностях кораблей.
Рассказывают о последнем дне жизни Николая.
Во время войны Николай не ограждал своих сыновей от опасности. Два его сына были в осажденном Севастополе. За несколько часов до смерти курьер доставил ему письмо от них. Сознание Николая уже мутилось.
- A-а?… Что?… Здоровы оба? - спросил Николай, пересиливая слабость. И когда ему ответили, что здоровы, проговорил: - Вот и хорошо… все прочее меня уже не касается…
Вот так! Человек, которому было дело до каждого пуда меди, идущей на строительство корабля, до судьбы каждого недоросля, поступавшего на флот, - довел флот до необходимости затопления кораблей на севастопольском рейде, и теперь это его уже не касалось.
Власть и личность - тема вечная. И извечно-трагическая.
Но светлой памятью в истории останется имя Казарского. Николай
любил писать. Оставил огромное эпистолярное наследие. Удостоились бессмертия же только три слова, - написанные им на памятнике Казарскому в Севастополе слова: