Николай I как никто другой понимал значение происшедшего: любая победа - это не конец, а всего начало нового противостояния. Ослабевший султан Махмуд, пожалуй, смирился бы с потерей Анапы. Да Англии, Франции зачем нужна Россия, вышедшая к морю? Англии мало Вест-Индии и Персии. Франции мало Африки и островов Океании. Подавай Черное море. Будут союзнички занозить сердце султану. Будут совать оружие. Будут в спину толкать: воюй.
С Анапой у них не пройдет.
Двухвековой спор за север Черного моря кончен. Давний узел раз-рублен. В Анапе его больше никому не завязать.
Как всегда, рабочий день царь начал рано. Прием вел в своем кабинете, в Зимнем дворце, на первом этаже, со Столыпинского подъезда.
В кабинете - рабочая простота. Ничего отвлекающего. Разве что кровать в дальнем углу. Походная. Жесткая. С тонким тюфяком, в котором проредь сена. Да шинель поверху. Россия начинает войны и кончает их - а у государя жизнь всегда, как на привале.
Время шло к обеду, главная же приятность дня впереди: вызванный с театра действий в приемной ждал аудиенции Главный командир Черного моря и портов вице-адмирал Грейг. По случаю победы Николай был в мундире кавалергарда, - в самом любимом из всех своих военных костюмов.
Он уже выслушал Моллера, морского министра. Вице-адмирал порадовал рассказами.
Корабли под командованием Грейга подошли к Анапе 27 апреля в 2 часа пополудни. Грейг послал в крепость трех парламентеров, требовал сдачи без кровопролития. Через полтора часа посланные возвратились со словесным ответом коменданта двухбунчужного паши Шатыра Осман-оглы, что-де «крепость, ему вверенную, он будет защищать до последней капли крови». Дозащищался! Капитан-лейтенант Стройников, командир брига «Меркурий», уже доставил двухбунчужного и других пленных в Керчь. Стройников - молодец! Стройникова - к Анне второй степени!
Награждать Николай любил. Светлел лицом, когда награждал.
Нечего и говорить, войну начали славно.
Едва султан двинул войска на расправу с восставшими греками и те запросили помощь, Николай отдал приказ князю Меншикову о поддержке флотом армии Дибича. Меншиков доложил: Черноморский флот может перевезти на берега Босфора две дивизии в два рейса без лошадей и обоза; необходимо немедля ассигновать черноморскому ведомству до полутора миллионов рублей для обеспечения провизии.
«Все очень хорошо, - написал тогда на докладе князя Николай. - Провизию вели готовить. Об деньгах я уже приказал, и ты можешь сейчас их требовать. Действия наши должны быть скоры и решительны. Разумеется, с флотом дома сидеть не будем, и ежели вдруг неприятель сам к нам пожалует, то при равных силах будем мериться; при превосходных сидеть у моря и ждать п о г о д ы. Погода же будет та, что я направлю сухопутные силы прямо на Царьград. Отобьем у Махмуда II охоту задевать христиан не только в Греции, а и в Сербии, а и в Болгарии, а и в Валахии».
Вот погода и выдалась, Анапу взяли!
Вечерами, после трудов и забот, Николай, случалось, засиживался над архивами своей бабки, Екатерины Великой. Тридцать два года назад бабка, покровительствовавшая искусствам, отписала одному из тьмы тьмущей своих корреспондентов-литераторов Фридриху Гримму: «Сегодня мамаша родила большущего мальчика, которого назвали Николаем. Голос у него бас, и кричит он удивительно. Длиною он аршин без двух вершков, а руки немного менее моих. В жизнь мою в первый раз вижу такого рыцаря. Если он будет продолжать, как начал, то братья его окажутся карликами перед этим колоссом!»
И, наверно, подумала: «Вот в ком кровь Петра I. Вот кто рост да стать пращура унаследовал!»
И, наверное, пожалела: «Не быть рыцарю на престоле…»
Оказалось - быть.
Затейница история! Дала младенцу пращуров рост, пращурову стать, и когда тот вымахал в двухметрового великана, толкнула на трон, от которого в ужасе отшатнулась вся родня.
А Николай не отшатнулся - не тот характер.
Переступил через 14 декабря, как через черный день династии, и теперь ведет дело, начатое пращуром, войну с ненавистной Турцией. Если флот побеждает, то потому побеждает, что он, государь, неустанен. На ногах с зари до зари.
Победы флота и армии нужны не одной России, юг которой только- только сбрасывает иго янычар. На Балканах поддержка - полная. В обществе - полная. Греки сражаются, как герои Эллады. Приближающиеся русские корабли встречают трехцветными флагами: «Да здравствует Россия!» Горами пробираются навстречу Дибичу, волонтерами вливаются в русскую армию. И Дибич шлет депешу за депешей, отмечая их пылкую храбрость, стойкую преданность.
В сочувствии единоверным грекам все едины, - и генерал, и мещанин. Вон даже Пушкин, поэт, по которому «во глубине сибирских руд» кандалы плачут, здесь с царем заодно: «Нет дела более святого, чем свобода греков!»
Проводив взглядом Моллера, Николай задумался.
Мир - кисель. Сколько веков разные люди пытаются из него слепить что-то прочное. Ан, нет! Течет меж пальцев. Гладишь, сегодня он уже не тот, что был вчера. Давно ли Турция устрашала мир? Расползалась по территории, едва не России равной? Греция, Сербия, Болгария, Валахия, Молдавия, Бессарабия - все владения Блистательной Порты . Грузия, Черкесия, Крым - все владения Порты. Египет, весь север Африки - все Порта. И что сегодня? Турция - как тяжело больной человек. Россия, Англия, Франция озабочены наследством. Каждый тянет на себя, что может. Османская империя ужимается до Анатолии, до земли предков.
Неужели с империями всегда так?
Вчера была - сегодня осыпалась.
А вечные империи?
Где они, вечные?…
Нет, не то. Мир не кисель. Мир - грозовая туча. Все внутри нее
клубится, движется, перемещается. Меняется. Остановить это движение не дано никому.
Утверждаться в Анапе придется с боями на Кавказе и на Балканах.
Понатешился, понапился султан кровушки христианской. Пришло молодцу к концу. Греки в крови с головы до пят. Собственной кровью захлебываются. У всех государей помощи просят - не у султана милости. Сочувствуют Греции все - воюет одна Россия.
Отменно воюет.
Николай прислушался к себе: что-то точило душу. В светлый день подписания приказов о награждении героев Анапы смуты не должно быть. А была…
Принять сразу после Моллера Грейга, как намечалось, Николай не смог. Просил срочную аудиенцию министр финансов Канкрин. Настаивал через адъютанта, чтоб-де быть ему принятым перед Грейгом. Николай не любил, когда ему ломали расписание. Но министр финансов есть министр финансов. Вовремя не сбережешь рубль, и годом потом ущерба казне не возместишь. Николай поднял глаза на адъютанта: приглашай.
- Генерал-адъютант граф Канкрин.
Едва генерал-адъютант переступил черту двери, у Николая свело лицо, как от зубной боли. И министр финансов Канкрин, и министр иностранных дел канцлер Нессельроде достались Николаю в наследство. Если бы брат Александр оставил в наследство еще пару ботфорт, которые так и именовались уже «ботфортами Александровской эпохи», Николай мог бы в правый опустить министра финансов, в левый - министра иностранных дел. И лучше, чтоб ботфорты оказались зимними, на меху. Министры были маленькими, с годами принялись наперегонки расти вниз, мерзли по десять месяцев в году из двенадцати! Канкрин, не смея нарушать жесткого правила быть при дворе в военной форме - соответственно званию и занимаемому посту - предстал перед государем во всем великолепии генеральской амуниции. Однако что за вид был у него! Канкрин разбух от теплых одежек под мундиром. Горло обмотал толстенным шарфом. Ноги отеплил, - обувка так-таки была на меху. Усы Канкрина свисали к уголкам бледного рта, как знамена поверженного противника.
Даже усы!…
Усы для Николая - не деталь обличия.
Усы - привилегия единственно военных!
«Рябчикам» - люду штатскому - усов не полагалось. Их забота стыдиться или не стыдиться голого, как пятка, пространства между носом и губами.
В громадной империи не надо было гадать, встретив на улице незнакомого или незнакомую, кто есть кто. Военный - усы. Священнослужитель - борода. Дворянка - шляпа с лентами. А уж если ты купчиха или мещанка - довольствуйся платочком.
В кабинете Николая летом всегда было прохладно, зимой холодно. Печка топила плохо. Печников, золотых дел мастеров своего дела, полон Петербург. Но царь и в лютые зимы не позволял перекладывать печь, сложенную век назад и давно требовавшую ремонта. Он любил ледяной морозный воздух столицы, любил бодрящую температуру тронного зала, любил сон в холоде. От всего этого его лицо только наливалось румянцем цвета каленого кирпича.
Канкрин, помня о зимней стылости царского кабинета, едва войдя, поднял плечи к ушам, съежился, сберегая тепло под мундиром.
- Егор Францевич! - воскликнул Николай, с укором глядя на генерал-адъютанта. - Такой день! В приемной Грейг. Наградные листы подписывать будем!
Канкрин, немец, преданный России, но так и не научившийся до конца жизни чистому русскому выговору, тронул шарф. Сказал уныло.
О горле:
- Вчера болело… - Взмолился, помолчав: - Ваше величество, батушка, разве вам лутше будет, когда софсем слягу и умру? Кто будет тогда держать в порядке русские финансы?
Русского министра финансов Европа знала так же хорошо, как хитрого австрийского канцлера Меттерниха, и не менее изворотливого главу английского кабинета лорда Пальмерстона. Россия вывозила в Европу хлеб. Много хлеба. Рубль шел по курсу выше al pari , - то есть выше означенного на нем номинала. На иностранных биржах за русскую ассигнацию доплачивали изрядный лаж, - опять-таки куш сверх номинала.
Николай посмотрел-посмотрел на генерала и махнул рукой. Показал головой на кресло, - садись, Егор Францевич.
Канкрин сел все с тем же унылым видом. Выложил папки с бумагами. Цифры, цифры, цифры, биржевые сводки. Это ж только в начале войны, батушка, доставка провианта к румелийским и абхазским берегам полтора миллиона стоила! Деньги - вода, открой шлюз - текут. А таких денег не бывает, каких нельзя спустить. Франк толстеет. Фунты тяжелеют. За два последних месяца лаж на русские ассигнации и в Париже, и в Лондоне меньше стал. Думать, батушка, пора, думать!
Николай улыбнулся.
- Стареешь, Егор Францевич. Жадный становишься. Государство богатеет не тем, что не тратит, а тем, что обретает. Погоди, свернем в бараний рог Махмудку, все потраченное возместим.
Канкрин посмотрел на Николая снизу, - сухонькое личико едва не на столешнице. Чем меньше с годами становился Канкрин, тем огромнее водружал себе на нос очки. Глаза теряли зоркость. Болели часто.
Николай понял его молчание: а ну как не свернем? Первая разве война с турками?
Нет, война была не первой.
- Свернем! - с настроением уверил Николай Канкрина. - Чего убоимся? Расходов, говоришь? Не убоимся. Вон как хорошо с Анапой получилось! - Осенил себя крестом, поднял глаза к потолку. - Господь наш! Избавитель наш! Да воскреснешь в воинах своих и да расточатся врази твои!
С Анапы больше разбоев и набегов на русские города, на русские села не будет.
Канкрин все смотрел снизу и молчал.
- Да ты с чем пришел, Егор Францевич? - перебил сам себя
Николай.
- Новость тебе, батушка, одну принес. Не услышишь вовремя, -
Грейгу малую награду дашь. А он большой стоит.
- Н-ну? - забеспокоился Николай.
- Ваше величество, - проговорил Канкрин, - есть сведения, что англичане становятся совсем ненадежными. Готовят фрегат, собираются без всякого спросу зайти в Черное море. Нас спрашивать не хотят, а с Махмудом столковываются.
- Так…
Политические союзы - браки… Те же браки по расчету, что браки между царствующими династиями. Брак России и Англии распадается…
- Лейтенант Слэд, человек лорда Стрэтфорда, в Стамбуле. Его видели переодетым. Он брит, как турок. И в феске. Торчит в кофейнях, курит самсунский табак, пьет из пиалы. Столковывается, с кем надо. Говорит: Анапу русские взяли - Анапу оставят. По условиям мирного договора. С России куруров хватит.
Николай побледнел.
Стрэтфорд… Стрэтфорд-Каннинг - двоюродный брат умершего год назад премьера Британии Джоржа Каннинга. Дипломат, со страстью отдающийся шпионажу во имя национальных интересов Англии. И его
любимец лейтенант Слэд…
Спасибо, Егор Францевич! Да, это так. Чтобы выиграть морское сражение, надобны видные адмиралы; а для того, чтобы проиграть, достаточно невидимых шпионов.
Николай оставил стол и прошел по кабинету от стены до своей солдатской койки, от койки до стены, - что всегда служило признаком сильного раздражения. Канкрин, не поворачивая шеи, водил глазами вслед.
- Вовремя, Егор Францевич! Вовремя… «Куруров хватит…» Они с Россией - как с дурочкой, с собой - как с умниками.
Курур - откуп.
Откупы, дань, брали некогда татары с русских городов.
Шли века. В разных странах дань называлась по-разному. Суть ее не менялась, - откуп.
Англия с земель Вест-Индии берет свою дань, «самсари».
Эта дань и поныне в британской казне, в ее хранилищах. Знаменитые алмазы. Библиотеки. Картины.
Брала «куруры» с побежденных и Россия. С Персии. С Турции. Взяв, выводила войска.
Таковы были нравы.
Позже все стало проще. Завоеватель грабил завоеванную территорию, увозил, что мог. Так в Великую Отечественную войну исчезла янтарная комната. Затерялись следы многих сокровищ.
Николай проницательнейше взглянул на Канкрина.
- Ты, Егор Францевич, вот что. Саму мысль, что куруром за Анапу казну пополнишь, выбрось! - Рассердился. Походил еще. - Вот возьму Царьград. А вместе с ним их помойку, Умрани . Я им их свалку сам швырну в курур… Анапу - нет! Без Анапы спокойной торговли на Черном море не иметь. Покоя нашим городам не будет.
Николай наконец понял причину недовольства, мутившего с утра. Победа над Анапой - это хорошо. Но нужна победа такого грому, чтобы вразумить англичан: Черное море мы делим с турками. Третий - уйди. Третий - лишний.
Нужна победа такого грому, какую учинил Лазарев при Наварине.
Способен ли на такую Грейг?
Подошел к столу. Позвонил. Адъютанту:
- Просить Грейга.
Канкрину:
- Оставайся, Егор Францевич, отобедаешь с нами. Ты мне нужен при разговоре.
Столовая - в соседней зале. Через боковую дверь видно было, челядь накрывала стол. Вносили ведерки со льдом. Из них стволами тяжелых мортир выглядывали горлышки винных бутылок. (Бедный Егор Францевич! Его ангина - особа такого темперамента, что может вспыхнуть от одного взгляда министра на лед!)
Николай пил редко. При гостях. И пищу в будни предпочитал простую, походную: щи, кашу, мясо вареное. Курительных столиков в кабинетах не бывало, - ни для него, ни для гостей. Он не курил и дыма табачного рядом с собой не терпел. Исключений не делалось, какого бы ранга гость ни прибывал в Петербург, из каких бы ни было стран. Николай сделал знак, чтобы дверь закрыли.
Вошел Грейг, - в сияющем белом мундире, моложавый, сильный и самоуверенный. Щелкнул каблуками и остановился в дверях. Николай взглянул на него и понял: Грейг, в отличие от генерала Канкрина, вполне соответствует его представлению, каким должен быть адмирал флота Российского. Сухой и жилистый, выносливый и нетребовательный к комфорту, привыкший к аскетизму морских походов, Грейг и бакенбарды имел именно такие, какие должны быть у адмирала, намеренного побеждать. Морякам не положены усы - морякам положены бакенбарды. И уж, конечно, они у Грейга не обвисают, как паруса, покинутые ветром! По всему было видно, что своего последнего слова вице-адмирал не сказал и своего последнего звания не получил. Николай с улыбкой пошел к нему, обнял, поцеловал, сказал с чувством:
- За все тебе спасибо, Алексей Самуилович.
Взяв за локоть, повел Грейга к столу с военными и топографическими картами.
- Ну, доложи, как брал крепость.
Оба еще не знают, что пройдет немного времени, и Главный командир Черного моря и портов в день рождения своего последнего сына обратится к царю «…со всеподданейшей просьбой», которая в делах Канцелярии пройдет под пометкой: «Письмо адмирала Грейга с всеподданейшей просьбой о восприятии от купели новорожденного сына его».
Флот царь любил.
Родства с моряками не чурался.
На письме останется роспись Николая: «Душевно радуюсь, поздравляю и подряжаюсь и впредь всех крестить. Объявить, что всех сыновей жалую в мичманы, о чем уведомить кн. Меншикова».
Но это еще впереди.
А пока Грейг, приглашенный к картам, при всей своей внутренней свободе, с какой смотрел на государя, ощутил мгновенное облегчение. Разговор у карт привычен.
Грейг подробно докладывал о штурме, испытывая удовольствие от того внимания, с каким его слушали. Канкрин молчал. А Николай останавливал вице-адмирала вопросами:
- Командир «Меркурия» капитан-лейтенант Стройников, говоришь? Орел! Анну ему, как просишь. И в капитаны второго ранга . За Анапу - можно!
Грейг поднял голову от карты, взглянул на царя: «Я того же мнения, ваше величество». Вслух сказал:
- Так вот, 5 мая в 1040 пополудни отправил я бриг «Меркурий», яхту «Утеха» и катер «Сокол» на усиление крейсерства вдоль берегов абхазских… Но Стройников до Кавказа не дошел. Вступил в сражение с отрядом турецких кораблей. Команда «Меркурия» - 110 человек. Стройников одолел в бою отряд и взял в плен транспорт «Босфор», на борту которого только одного пополнения для Анапы было более, чем триста…
- Сколько Стройникову сейчас? - перебил Николай. Подсказать не дал. - Тридцать шесть?… Он, что, в свои тридцать шесть все еще не женат?
- Не женат, ваше величество, - ответил Грейг. И хотя знал о редкостной памяти Николая, запоминавшего на всю жизнь фамилии, имена офицеров, которых ему, без устали скакавшему по просторам России в заботах о проведении смотров войск, представляли, удивился. Государь помнил и то, кто женат, кто не женат. Другое дело он, Грейг. Севастополь жил, как барская вотчина. Отцу-командиру все докладывали: кто на ком женился, кто собирается жениться и даже кто на кого пока только глаз положил.
- Что ж не женится-то в тридцать шесть? - настаивал на ответе царь,
- Много среди морских офицеров засидевшихся. Флоту смена нужна!
Грейг кольнул напоминанием:
- Походов много, ваше величество. Палуба не паркеты бальных зал. Невест в море нет.
- Плохо, что не женится, - повторил царь. - Погибнет орел, роду конец…
Грейгу докладывали, что два командира, - командир «Меркурия» и командир «Соперника», - желанные гости в доме Воздвиженской, у которой собственный дом на Малой офицерской.
Больше Николай Грейга не перебивал. Оба склонились над столом с картами.
А потом, не взглянув на безмолвно сидевшего в кресле Канкрина -
сведения были от него, - царь, вдруг перестав слушать, повернул лицевой, исписанной стороной один из листов на столе, придвинул его ближе к Грейгу.
- Плохи у нас дела, Алексей Самуилович, с союзниками. Вот погляди, что докладывает лорд Стрэтфорд-Каннинг своему правительству: «Если разразится война с Россией, то с помощью нашего флота мы можем уничтожить ее торговлю на Черном море, опустошить там ее берега, проникнуть через Днепр к самому Киеву». Слышишь, что у союзников в головах? - Помрачнел. Взглянул в глаза Грейгу тяжелым взглядом серо-свинцовых глаз. Тем пронзительным взглядом, от которого цепенели и впадали в робость видавшие виды адмиралы. Холодно, словно была вина именно Грейга в том, что союзники ненадежны, проговорил:
- Чтоб берега Черного моря опустошены не были, твоя забота, Алексей Самуилович!
Монарша милость дорога, а истина дороже.
Турецкие кочермы без конца идут на Кавказ. Они полны английского оружия. Да какого! Новейшего. Нарезными ружьями с невиданными прицелами. Кавказ для Англии - стрельбище, где она на русских солдатах опробывает новые ружья. Почему нет таких ружей у русской армии? Наконец, что делают наши дипломаты?
- Кавказ, ваше величество, кишит вражеской… - Под взглядом Николая даже бывалый Грейг сбился… - Кишит дружеской агентурой. Нет никакой возможности ни в Батуме, ни в Поти уберечься от шпионажа и тех критических моментов, которыми умеют так искусно пользоваться англичане.
- Дела-то, батушка, значит хуже, чем я думал! - в горестном прозрении воскликнул в своем углу Канкрин.
Испугался: вон к чему Грейг клонит! Сейчас будет требовать ассиг-нований на новые ружья. (А то без них не воевали!) Сейчас будет доказывать, что железная дорога нужна. С этой железной дорогой Сева-стополь подступал к царю, как с ножом к горлу. (А то без нее не жили!). Оставаясь с царем наедине, Канкрин негодовал: «И к чему, батушка, эти рельсы, когда их все равно на полгода занесет снегом? Напрасная трата денег, батушка мой!…»
Николай еще раз прислушался к себе.
Грейг, конечно, молодец!
За Анапу Грейга - в адмиралы.
Но Грейг не Лазарев… Нет, не Лазарев… Лазарев при Наварине не считал, на сколько у него кораблей меньше, чем у противника. Жег, крушил, уничтожал, - потом уже сосчитал, сколько.
Николай перешел ко второму столу. Взглянул в наградной рапорт.
- Этот кто? - спросил, хмурый. Ткнул пальцем в незнакомую фамилию.
Грейг подошел. И опять колкая улыбка сдвинула уголки губ.
- Еще один холостяк тридцати одного года. Лейтенант Казарский, командир брига «Соперник». Очень искусно стрелял по крепостным стенам, ваше величество. Палил в одну точку, пока брешь не пробил в рост солдата.
- «Соперник»?!. Так «Соперник» же - ветошь? Помню, подписывал списание. Сами твердили: «Отходил. На дрова одни годен».
- На дрова и годен, - подтвердил Грейг. - Но Казарский пока держит его на плаву. И вот даже воюет.
Канкрин заволновался, заерзал:
- А я что говорю? Я всегда говорю: «Одна глюпая фарса - все эти списания!». Бриг ходит, бриг стреляет, бриг на дрова! Что будет, батушка, когда я умру? Россией печки топить будете! Вся Россия дымом уйдет!
Черт дери, а ведь и Канкрин прав! Не считать деньги никак нельзя!
Лицо крохотного генерал-адъютанта пошло пятнами. Он покрутил шеей. Ворот мундира под теплым шарфом жал глотку. Николай и Грейг расхохотались.
- Алексей Самуилович! - горячая страсть желания расплавила свинец в глазах Николая. - Баталия нужна громкая. Подвиг такого грому нужен, чтоб Европа охнула и оглохла. Они с нами - как с дурачками.
Уже за Анапу курур подсовывают. Ты помни, Алексей Самуилович, из Анапы не уйду. Ни за какие куруры не уйду. Видал, какие умники?
- Уж так! - мрачно подтвердил и Канкрин. - Кровь льет Россия, бифштексы ест Европа.
- Ваше величество, мы делаем все, чтобы выманить турецкий флот из проливов и сойтись с ним в море.
- Я в свой флот верю, - сказал Николай, - и надеюсь, Алексей Самуилович, что сойдешься ты борт к борту с капудан-пашой. Будут ли рядом союзники, не будут ли, а чтоб поступлено с неприятелем было по-русски!
Грейг стоял, выпрямившись.
- Не закрепимся здесь мы, - Николай ткнул пальцем в Анапу, - закрепятся англичане, спрятавшись за рыхлые спины турок.
И вдруг, опять без старания быть последовательным, наклонился над наградным листом:
- Так как, говоришь, фамилия лейтенанта? Казарский?
- Казарский, ваше величество.
- Сколько, говоришь, лет холостяку?
- Тридцать один год, ваше величество.
- Стоп!… Казарский… Казарский?…
Грейг знал, невероятная память - предмет гордости Николая. Верно, эта память уравнивала его с величайшими полководцами былых времен. Юлий Цезарь и Александр Македонский знали в лицо и по имени всех своих солдат, - до 30 тысяч человек. Никто из историков не дал себе труда подсчитать, сколько тысяч подданных помнил Петр I. Но помнил, верно, и поболее 30 тысяч. Помнил военных, помнил подрядчиков, работавших на военных. Хотя бы памятью Николай уж точно был в пращура.
- Казарский… Казарский…
Николай вернулся к первому столу.
- Как же ты говоришь, Алексей Самуилович, что «Соперник» стрелял по крепостным стенам, когда «Соперник» - судно транспортное? - поднял недоуменно бровь.
- Один единорог, ваше величество, поставлен на борт с началом военных действий. А вообще с начала века на борту «Соперника»…
- С начала века? - повысил голос царь.
- С начала века, - упрямо, с внутренним едким сарказмом
повторил Грейг, - на борту были только карронады . Казарский их число увеличил.
- И что? Научил этот Казарский своих «амбалов», своих «бурла-ков» стрелять?
- С отменной меткостью стреляют транспортники.
Николай открыл папку с докладами Моллера.
Вот оно, письмо главного шкипера Севастополя капитана II ранга Артамонова о необходимости незамедлительности в решении судьбы ветхого брига «Соперник». Если нельзя выполнить высочайшее повеление о немедленном списании брига, то надобно приписать транспорт со всей командой к Дунайской флотилии. Плавание по реке не грозит такими трудностями и непредсказуемостями, как плавание по морю.
Вспомнил!
Купец Камелев под видом корабельного леса доставил тонкомер-ный лиственный лес. А шкипер Артамонов вопреки всем правилам готов был тот лес принять. Командование тогда докладывало, что злого умысла у Артамонова не было. Все шкиперу сошло с рук. Николай перечитал резолюцию: «Шкиперу Артамонову сделать строгий выговор за неисправное исполнение возложенного на него поручения. Велеть ему немедленно самому выехать на место заготовки лесов, и если в будущую операцию не доставит лесов тех размеров, которые надобны, то объявить вперед, что отдан будет под суд».
Шкипер, которому мешает офицер, славно воюющий, подозрителен.
Николай в присутствии Грейга подписал сразу два распоряжения:
- Лейтенанта - в капитан-лейтенанты. И - Владимира второй степени.
И второе. Резолюция Моллеру:
«Письмо шкипера меня не убеждает, ибо всем известно, что раз отданный под суд, может во многих злоупотреблениях замешан быть. Призвать сведущих людей и узнать у них истину».
Грейг был вполне доволен аудиенцией.
Вполне был доволен и граф Канкрин. Не приди он вовремя, эти молодые моты, Главные командиры морей и портов, всенеприменно бы выпросили ассигнования на какие-нибудь нофшества, их глюпым фан-тазиям конца нет. Умрет граф Канкрин - Россия дымом уйдет. Россией печки топить будут.
Казарский же пока не знал, что его имя было произнесено во время
высочайшей аудиенции.
Всех выдающихся русских адмиралов: Лазарева, Нахимова, Истомина, - Николай приметил еще в их лейтенантские годы. И, приметив, не спускал с них глаз.
Лейтенанту же пока было достаточно невзгод, сыпавшихся на него в Севастополе.
Шкипер Артамонов его в упор не видел.
Жаловаться на него было решительно не за что. Но лейтенант угадывал его тяжелую руку, занесенную над ним. Вдруг его призвал к себе командир отряда транспортных кораблей и сказал, что «Соперник» идет и последний поход к Анапе. Потом будет отписан к Дунайской флотилии. Лейтенант, если хочет, может подать «Рапорт» на зачисление в команду фрегата «Евстафий». Там есть вакансия.
Казарский десять лет отзвонил в лейтенантах и все под чьим-то началом. «Соперник» - его первый опыт командования кораблем. Если не шкиперу, то кому еще мог помешать «Соперник» в составе Черноморского флота?
Было обидно.