Все мы обладаем большими способностями к любви, которые используем далеко не полностью, и у каждого го­раздо больше «любовей», чем мы сами сознаем. У каждого их нас их много, даже у тех, кто по всем свидетельствам одинок и эмоционально беден.

Не всегда это любовь к людям. Определяя любовь как привязанность, мы начинаем понимать, как много у каж­дого из нас разновидностей любви.

Некоторые из этих разновидностей мы называем «инте­ресами». Когда речь идет об интересах, особенно ясно, что индивид может иметь множество подобных привязаннос­тей и в то же время не быть влюбленным в обычном смысле этого слова. Человек может интересоваться альпинизмом, сбором грибов, изучением тибетских диалектов, высшей ма­тематикой, и некоторые из этих интересов могут быть очень сильными и страстными, но этот же человек может совсем не интересоваться людьми, тем более эмоционально инте­ресоваться одним из людей.

 

Любовь под любым другим названием

 Интересы — это сознательные привязанности; мы зна­ем, когда они у нас есть. Но существует другой тип привя­зан ноете й, которые мы можем не осознавать, но которые могут захватить нас сильней любого сознательного инте­реса. Это те привязанности, которые возникают еще до того, как мы начинаем что-то осознавать, они возникают в мире младенческих ощущений, о котором мы уже гово­рили. Привязанность младенца к собственному телу через ощущения, создающие основу первого осознания, есть начало способности к любви — любой разновидности люб­ви, как мы увидим.

Начиная интересоваться различными частями своего тела, привязываясь к ним, развивающееся человеческое существо находит способы осуществления своих привязанностей, и эти способы, становясь привычными, усиливают сами при­вязанности. Мы уже приводили пример — дети сосут боль­шой палец, развивая привязанность ко рту и к удоволь­ствиям, которые он приносит.

Привязанности такого типа мы обычно называем при­вычками. Мы повторяем одно и то же действие, одним и тем же способом проявляем свою привязанность, и не­много погодя сама привычка становится привязанностью, как будто особый способ действия сам по себе потреб­ность или желание. Ребенок любит сосать палец, или лю­бит спать на животе, или любит есть медленно и разбор­чиво. Взрослый любит газету за завтраком, выпивку перед обедом, свое место за базой во время бейсбольного матча. Эти на первый взгляд тривиальные привязанности могут быть так сильны, что человек тревожится и раздражается, если что-нибудь служит им помехой. Именно из-за по­добных привычек-привязанностей многие мало путеше­ствуют, а некоторые не способны к большой любви. При­вязанности, которые мы легко сбрасываем со счетов как привычки, могут принести любви и браку гораздо больше вреда, чем мы сознаем.

Эти привычки-привязанности могут иметь очень глубо­кие корни. Привычки — слишком механическое название. Такую привычку, как, например, грызть ногти, мы можем отбросить. Привычка грызть ногти — это способ проявле­ния привязанности, но она не указывает, к чему именно привязан тот, кто грызет ногти. Привычка-привязанность может вырасти на основе какого-то инфантильного идеала, например желания оставаться связанным с материнской грудью. Такая ранняя привязанность, если тем или иным способом не была разрешена, способна влиять на индивида на протяжении всей его жизни. Не осознаваемая, она мо­жет стать корнем других привязанностей, которые человек вынужден развивать, хотя они не соответствуют его взрос­лым интересам. Именно раннее и глубокое происхождение некоторых привычек-привязанностей делает отказ от них таким трудным.

Названия наших привязанностей (интерес, привычка или даже страстное увлечение) характеризуют наше отношение к ним и в определенном смысле описывают ту власть, ко­торую эти привязанности имеют над нами. Наши интересы и то, что людям просто «нравится», приносят нам созна­тельное удовлетворение, также мы чувствуем, что можем, если захотим, сознательно от них отказаться — на время или навсегда. Наши страстные увлечения приносят нам не только удовольствие, но и сознательную боль, мы рассмат­риваем их как преходящие, временные. Привычки, кото­рые не всегда приносят осознанное удовольствие, как раз труднее всего преодолеть. Нередко можно услышать, как мужчина говорит о женщине, к которой все еще привязан, хотя эта привязанность не приносит ему радости: «Навер­но, я к ней просто привык».

Многие наши привязанности и даже привычки-привя­занности приятны, и мы испытываем к ним позитивные чувства. Заядлый курильщик может сказать: «Я люблю пер­вую утреннюю сигарету». Он может выкуривать две пачки в день и не получать удовольствия, может даже не замечать, как выкуривает эти сигареты, но сознательно наслаждается самой первой, он ее любит. Возникающие у нас привязан­ности могут вообще не приносить удовольствия, они могут определенно нам не нравится, и тем не менее мы испыты­ваем привязанность. Эти привязанности занимают свое место среди многих других разнообразных и на поверхнос­ти часто необъяснимых видов любви.

 

Дерево со многими ветвями

 Интересы, привычки, увлечения — все это разновидно­сти привязанностей. Влюбленный, какие бы романтичес­кие чувства он ни испытывал, на самом деле является ком­бинацией всех этих скорее прозаических привычек, инте­ресов, привязанностей, которые сформировались у него с рождения. В них истинная история его любовной жизни. Романтическая любовь тоже входит в это единое целое, но является лишь частью истории человека любящего.

Если представить себе развитие человека в виде дерева, а все разновидности его любви в виде ветвей, то любовь к другому человеку, вероятно, будет самой высокой веткой на этом дереве. Или, если хотите, самой прочной, такой, к которой можно подвесить качели. И тем не менее это толь­ко ветка, еще одна ветка среди многих других, и не всегда она самая крепкая и самая развитая из всех.

Например, считается, что студентки колледжей больше всего интересуются молодыми людьми, а вот сами молодые люди могут больше интересоваться футболом, а некоторые даже увлечены учебой.

Очень многие по-настоящему интересуются только ма­шинами. Многие молодые люди работают истопниками или сидят по вечерам с детьми, чтобы накопить денег и купить подержанный автомобиль. Теперь такой молодой человек проводит воскресенья, разъезжая по окрестностям с пред­метом своей любви. Рядом с ним может сидеть девушка, но предмет его любви не она. Это машина. Он испытывает ее, проверяет, как она вписывается в повороты, ищет пустые прямые участки дороги, чтобы развить максимальную ско­рость. Он радуется, когда машина отзывается на его при­косновения, а грохот ее двигателя для него — самая пре­красная музыка. Он разговаривает со своей машиной, поет ей, когда ведет; все свободное время он возится с ней, моет, полирует, ласкает.

Эта любовь может сохраниться и после того, как он по­лучит диплом об окончании колледжа и окажется в мире, где будет делать свою карьеру, содержать жену и детей.

Специалист в области исследования мотиваций недавно убедил производителей автомобилей откровенно реклами­ровать свой продукт как предмет любви, с подчеркиванием его сексуальности. Это может показаться крайностью, но в этом заключена психологическая истина, та, которую мы уже сформулировали, а именно: все виды любви есть, по существу, вариации одной и той же темы. Все они выража­ют привязанность.

Это совсем не значит, что мужчина, который любит ма­шины, не может любить женщин. Он может любить свою машину, а также жену, детей, свой дом, свою работу, дру­зей, политику, покер и еще десяток других вещей. Его мо­гут привлекать также вольная речь, низкие налоги, романы Эрнеста Хемингуэя, джаз и разные виды ценных бумаг на рынке.

Наши многочисленные виды любви сосуществуют и совсем не обязательно исключают друг друга. Индивид со многими «Любовями» — это тот, кто способен на мно­жество привязанностей. Если все они хороши для него, если приносят ему удовлетворение и обогащают жизнь и увеличивают производительность, тогда он счастливый че­ловек, вероятно, к тому же здоровый и хорошо адаптиро­ванный.

У некоторых любящих интересы бывают самые неожи­данные и редкие. Если вы встретите человека, привязанно­го к древним шумерским письменам, или окаменелостям определенного геологического периода, или к подводным исследованиям, или к чему угодно, вы, вероятно, заметите, что он весь поглощен своим интересом и что он, вероятно, счастлив. Но если вы обнаружите, что у него нет отноше­ний с другими людьми, что у него никогда не было любов­ных связей, он никогда не вступал в брак, отрезал себя от родителей, семьи, друзей, — тогда вы, несомненно, заклю­чите, что человек этот необычен и, вероятно, ненормален. Ненормально в нем не то, что у него такие необычные ин­тересы, такая необычная любовь, а то, что это его един­ственная любовь. От людей мы ожидаем наличия многих и разнообразных любовных переживаний.

 

Наши разновидности любви имеют семейное сходство

 На любви обязательно есть отпечаток любящего. Это проявляется в том, как мы ее выражаем. Любовь мужчины к гольфу и его любовь к жене иногда поразительно похожи. Мужчина с нетерпением ждет игры, надеется выиграть. Ему предстоит замечательный день. Но всегда что-нибудь ему обязательно мешает. Предыдущие игроки обязательно за­ставляют его ждать у каждой метки, те, что за ним, его торопят, его мальчишка, приносящий мячи, никак не оты­щет очередной мяч. Даже клюшки его подводят, клюшка неуравновешена и задевает за землю. Кончает игру он с самым слабым результатом и испытывает отвращение к голь­фу, ко всему миру и к себе самому.

Тот же самый мужчина собирается провести вечер с же­ной: он поведет ее на ужин и в кино, и они хорошо прове­дут время вместе. Но она бесконечно долго одевается, не может решить, где бы ей хотелось поесть — и не успевает он опомниться, как у него возникает то же чувство, как после гольфа.

Оба эти вида любви похожи, потому что любящий ведет себя одинаково, он одинаково любит то и другое. Он любит только идеальное и не в состоянии проявить хоть малей­шее терпение и справиться со своим напряжением и разо­чарованием. Он любит не гольф, а идеальный гольф. Воз­можно, у него только три партии из ста, сыгранных за год, оказываются идеальными, а остальные он безнадежно про­игрывает. Любовь к жене подчинена тем же ограничениям. Если бы она не испортила ему удовольствие своей беско­нечно долгой подготовкой, это сделал бы метрдотель, по­садив за столик, который ему не понравится, или офици­ант, обслуживающий слишком медленно или слишком быстро — совершенно неважно, что именно. Этому мужчи­не чрезвычайно трудно радоваться своей любви, потому что он способен на это, только когда она идеально соответству­ет его желаниям. Все разновидности его любви, большие и малые, отмечены одним и тем же недостатком.

Два вида любви могут иметь еще одно общее свойство: они могут быть не искренней любовью, а заменой чего-то другого, какой-то гораздо более глубокой привязанности, которая не проявляется в собственном облике. Мужчина может любить гольф по причинам, которые кажутся совер­шенно очевидными, но истинные причины могут быть ни­как не связаны с гольфом. Возможно, он испытывает глу­боко запрятанную тревогу, ощущение опасности, и изба­виться от этой тревоги он может, только послав мяч на са­мое дальнее расстояние. Общий результат у него может быть посредственным, но он посылает мяч дальше всех, и это повышает его статус среди других игроков; по крайней мере, так ему кажется.

Точно так же он может желать в качестве жены самую красивую женщину, какую только можно встретить. При этом он может не доверять ей, будет считать, что она постоянно поглядывает на других мужчин, не умеет вести хозяйство, или будет находить у нее множество других недостатков, однако не женится на женщине, какими бы достоинствами она ни обладала, если у нее нет выдающейся красоты.

Этот мужчина использует и гольф и жену как замену любви, и в обоих случаях любовь его нарцисстическая. Он не любит ни гольф, ни жену, хотя может уделять им много времени. На самом деле он по-прежнему любит себя, как любит себя двухлетний ребенок, потому что только он сам способен принести себе подлинное удовлетворение. Он це­нит жену только за ее красоту, а гольф — за длинный бро­сок, потому что эти фрагментарные привязанности при­влекают к нему внимание и повышают самооценку, удов­летворяют его любовь к самому себе.

 

Пирамида любви

 Мы создаем новые привязанности, у нас возникают но­вые виды любви в такой сложной форме, что проследить их развитие очень сложно. Одна любовь ведет к другой, и наши привязанности накладываются друг на друга, создавая пирамиду. Это легко увидеть на примере еды: некоторые привязаны только к бифштексу, но гораздо большее число людей любит разнообразную пищу; таким образом они на основе этой привязанности могут развить любовь к изыс­канным блюдам, к экзотической кухне, к тонким винам или вообще к кулинарии как к искусству.

Некоторые любят один вид спорта — как спортсмены или зрители, но большинство предпочитают участвовать в разных играх или наблюдать за ними. Или постепенно число люби­мых видов спорта, число «любовей» может увеличиваться: тот, кто любит плавать, может увлечься подводным плаванием, он может стать путешественником в поисках теплых морей, где приятней заниматься подводным плаванием; наконец, ему понравится тропическая природа, на фоне которой он зани­мается своим любимым видом спорта. Социальные привязан­ности следуют тому же образцу: такие любители отыскивают других ныряльщиков и влюбляются в них.

Наши самые деликатные привязанности мы накладыва­ем друг на друга точно так же. Любовь к самому себе при­водит к привязанности к статусу, который человек приоб­ретает в группе, отсюда — к привязанности к этой группе, и человек ощущает эту привязанность как страстную и ир­рациональную. Интерес женщины к самой себе приводит к увлечению драгоценностями, одеждой; воспользовавшись особыми способностями и возможностями, такая женщина может начать карьеру модного дизайнера.

Все это упрощенные примеры и приводятся ради иллю­страции. Наша влюбленность в виды деятельности, в идеи, вещи или людей редко бывает такой прозрачной и легко объяснимой. Часто то, что нас на самом деле привлекает, бывает отодвинуто в сторону тем, что нас приучили счи­тать хорошим и правильным. Армия специалистов по рек­ламе постоянно пытается убедить нас в том, что то, что они продают, хорошо для нас. Многие наши привязанно­сти направляются незаметными культурными силами и те­чениями.

Некоторые из этих культурных сил носят отчетливые половые различия. В каждом магазине игрушек есть разные отделы; с двух-трех лет мальчикам дарят легковые и грузо­вые машины, поезда и самолеты, а девочкам — кукол, ку­кольную одежду, посуду и игрушечные печи. Мы одобряем привязанность мальчика к бейсбольной бите, которой он несколько раз удачно отбил мяч; мы одобряем его стремле­ние собрать машину из частей, найденных на автомобиль­ной свалке; мы аплодируем ему, когда он зарабатывает и экономит деньги, чтобы купить себе настоящую машину или что-то другое желаемое. Мы очень активно воздейству­ем на мальчиков, вырабатывая у них привязанность к обла­данию, активности, достижениям.

Девочек мы тоже ведем к тем же материальным привя­занностям, но также побуждаем их к большему проявле­нию человечности и любви. Если мальчики играют в хоро­ших и плохих парней и достигают статуса героя, используя игрушечное оружие, девочки играют в семью и заботятся о своих куклах.

Мы можем обобщить все это и сделать вывод, что маль­чики растут, развивая материальные и профессиональные разновидности любви, а девочки — разновидности челове­ческие и семейные, и в определенном смысле мы будем правы. Но нужно снова сказать: такое обобщение стано­вится слишком абстрактным, когда мы переходим к чело­веческим существам, потому что в жизни каждого человека давления перекрещиваются и накладываются друг на друга. Некоторые при этом усиливаются, другие вступают в про­тиворечие с личными желаниями и потребностями.

 

Любящий, сформированный культурой

 Хотя мы все в определенном смысле подчинены куль­туре, в которой живем, некоторые из нас развивают очень мощные и поистине доминирующие привязанности к идо­лам рынка, к целям, которые формулирует для нас обще­ство. Нужно жить в правильном районе и иметь правиль­ных соседей, вступать в брак с подходящим человеком, иметь определенное количество детей. Вообще, вступать в брак и иметь детей считается неоспоримым, не подвер­гаемым сомнениям, неизбежной привязанностью, кото­рая направляет нашу жизнь, независимо от того, удов­летворяет она нашим подлинным желаниям и потребно­стям или нет.

Возьмем, например, ребенка, которого постоянно нака­зывают за малейший беспорядок во внешности, в поведе­нии или в комнате. Руки у него всегда должны быть чисты­ми, волосы причесанными, а манеры приличными. Такой мальчик может вырасти с необыкновенно сильной привя­занностью именно к такому образу жизни. На основе этой привязанности могут вырасти другие, которые ее усилят и скажутся на всей личности и даже на выборе профессии. Он может стать менеджером, специалистом по наведению порядка в делах, по созданию способов поддержания этого порядка.

Такой человек может всю жизнь испытывать привязан­ность к новым и чистым вещам. Он поселится только в совершенно новом, только что построенном доме или квар­тире; ему и в голову никогда не придет покупать подержан­ную машину. Он привяжется к женщине не за ее тепло и любовь, а потому, что у нее всегда безупречные манеры и внешность и ни один волосок не выпадает из прически. Бели он женится, он может быть вполне доволен своим выбором, потому что жена привязана к тем же принципам порядка и эффективности. Вместе они создают безупреч­ную, почти асептическую семейную обстановку, которая лишь изредка нарушается вырывающимися наружу други­ми их потребностями, с которыми они не в состоянии спра­виться порознь или вместе.

В потребностях, которые так глубоко укоренились, со­циально приемлемые цели легко находят плодородную по­чву. Такие люди всегда поддерживают то, что социально корректно в их группе; всякое отступление от нормы ка­жется им причудливым и странным. Они ведут себя так, словно боятся хоть в чем-то нарушить общепринятое и при­влечь к себе внимание. В защитной окраске конформизма они находят безопасность.

 

Любовь хорошая и плохая

Подгоняемые устойчивыми ветрами социального ок­ружения, многие из нас на самом деле теряют контакт с собственными желаниями и потребностями. Часть нашей индивидуальности всегда остается непроявленной, и неко­торые привязанности, которые лучше способствовали бы удовлетворению наших потребностей, слабеют и исчезают.

Рассматривая многочисленные способы формирования привязанностей, мы не можем игнорировать тот факт, что некоторые виды любви возникают на основе сознательных желаний. Мы делаем выбор независимо от того, рациональ­ный он или нет. И обычно мало проку в том, чтобы рацио­нально объяснить истинное происхождение нашей привя­занности. Привязанность может быть совершенно ирраци­ональной и в то же время хорошей. По крайней мере не вредной.

Некоторые виды любви настолько очевидно противоре­чат интересам индивида, что ему не нужно сообщать об этом: он и сам знает, что излишнее потребление пищи, ал­коголя или табака вредно. Женщина, привязавшаяся к муж­чине из-за того, что он расточительно тратит деньги, раз­влекая ее, может найти эту привязанность несчастливой, когда выйдет за него замуж и обнаружит, что его расточи­тельность превратилась в финансовую безответственность.

Мужчина может влюбляться в очаровательных женщин, в одну за другой, но не в состоянии прочно привязаться ни к одной из них; такая легкомысленная любовь может при­носить радость и даже казаться ему хорошей и полезной, потому что он никогда не увлекается слишком серьезно и потому никогда и не страдает. И тем не менее более проч­ные и постоянные отношения могут быть хороши для него в другом смысле, о котором он не подозревает. Разница в ценностях подобна разнице во вкусах; например, те, кому нравится легкая популярная музыка, каждый месяц нужда­ются в новой мелодии, а те, кто ценит Баха, могут наслаж­даться своей привязанностью к одной и той же музыке нео­граниченно долго. Любящий, способный установить прочные моногамные отношения, удовлетворяет свои глубокие по­требности значительно успешнее, чем иной удовлетворяю­щийся последовательностью недолговечных связей. Боль­ше того, в таком случае не бывает пустых промежутков между одной любовью и следующей.

Любовь хороша, когда удовлетворяет наши потребности и делает это без вреда и без вмешательства в другие хоро­шие и здоровые виды любви. Такая любовь позволяет нам чувствовать себя свободными, способными делать выбор, принимать решения. Мы можем на время забыть о такой любви, заняться чем-то другим, а потом вернуться к ней с удовольствием, не омраченным чувством вины.

Нам не нужны сложные и тщательно разработанные пра­вила, чтобы узнать такую любовь. По тому, как она обога­щает нашу жизнь, не оставляя горького послевкусия, мы понимаем, что она хороша для нас.

Любовь, которая для нас плоха, может удовлетворить некоторые потребности, но вступит в противоречие с удов­летворением других, а потребности, которые она удовлет­воряет, скорее всего окажутся невротическими. Такая лю­бовь стремится поработить нас, командовать нами, принуж­дать и овладевать; мы живем, окруженные страхом нару­шить установленные для нас правила, как будто живем при фашистском правительстве.

Иногда любовь, которая плоха для нас, даже не распо­знается как любовь. Возьмем в качестве примера девушку, мать которой всегда тревожилась о ней, потому что она в детстве очень плохо ела. Идеал здорового ребенка для ма­тери — пухлый, с ямочками, розовый и постоянно улыбаю­щийся. А девочка страдала коликами, была очень худой, без ямочек, лицо ее не было розовым, и она редко улыба­лась. Мать срывала свое разочарование, пытаясь кормить ее силой, а девочка отвечала тем, что отказывалась откры­вать рот; иногда ее даже рвало. Но в возрасте двенадцати­тринадцати лет все изменилось, и девочка начала есть мно­го и помимо своей воли. Теперь ее мать (да и она сама) мечтала о нимфоподобной стройной фигуре, а бедная де­вочка была полной, неповоротливой и с плохим цветом кожи. И теперь та самая мать, которая раньше говорила ей: «Ты должна закончить все на тарелке, прежде чем выйдешь из-за стола», говорит: «Ты должна прекратить столько есть, должна сесть на диету».

Разумеется, это пример гневного, враждебного поведе­ния, протест против матери, которую никогда не удовлет­воряло то, какой была ее дочь. Девочка пронесла этот свой протест через всю жизнь; став взрослой, все свои лучшие интересы она принесла в жертву победе, которую одержать невозможно. Впоследствии она довела свою фигуру до более привлекательных размеров, но внутри оставалась все той же маленькой девочкой, ведущей ту же самую борьбу.

Всякий, кто на протяжении всего детства вел схожую борьбу, подобен рыцарю в доспехах, едущему по местности с копьем в руке в поисках дракона, которого можно было бы убить. Молодая женщина со временем найдет молодого человека и выйдет за него замуж, но брачные клятвы не устранят враждебности, которую она пронесла сквозь годы. Рано или поздно эта враждебность найдет выход, и где бу­дет этот выход, как не в ее браке?

И вот ее муж становится жертвой ее враждебности, к которой не имеет никакого отношения. Он не виноват в ее протесте, в гневе, который нарастал в ней все время, пока она росла. И ему приходится соглашаться с ней. Согла­шаться во всем, в самых тривиальных делах, иначе она нач­нет проявлять свою враждебность таким образом, что раз­рушит брак, хотя эта враждебность не имеет отношения к ее браку, к сексу или к мужу, которого она на самом деле любит.

 

Любовь как сражение

Борьба — тоже форма любви. Нельзя считать, что если два человека ссорятся, они не любят друг друга. Нужно помнить, что Фрейд считал любовь разновидностью привя­занности. Он не говорил, что эта привязанность создана на небе. Он не описывал ее как романтическую, поэтическую, идиллическую. Он не сравнивал ее с симфонией или сол­нечным закатом, он просто говорил, что она связана с ощу­щением осуществленности и счастьем. Короче говоря, он называл ее просто привязанностью.

Конечно, те, кому везет, находят и счастье, и осуществлен - ность. У них был хороший ранний опыт, или они ликвидиро­вали результаты плохого опыта, а может, немного и того и другого. Они находят осуществленность в любви и в работе, которая тоже является привязанностью к определенному на­бору идей, занятий, профессиональных навыков, а потому — тоже любовь. Они находят осуществленность в игре, в друзь­ях, и все эти привязанности — тоже любовь.

Все это примеры любви. Любовь, разрешающаяся в бра­ке и в обязательстве прожить жизнь с другим индивидом, есть только один из видов любви, правда, самый трудный. В такую любовь мы целиком вкладываем себя и достигаем успеха, если в ответ получаем богатое вознаграждение. Дру­гие виды любви легче. Дружбу, например, легче завязать и легче поддерживать, потому что она не так многостороння, как сексуальная любовь.

Часто любовь негативна по своим качествам. Любовь между родителями и ребенком часто представляет собой сражение. Когда ребенок ведет себя хорошо и делает то, чего от него ожидают, он обычно не привлекает к себе вни­мания. Родители не станут по поводу каждого случая, когда он проявил послушание, говорить: «Ты очень хороший маль­чик, Джонни». Вовсе нет. Хороший ребенок невидим и не­слышим; его словно нет.

Но стоит ему поступить неправильно, луч прожектора сразу осветит его, он оказывается в центре сцены, он звезда представления. Родители ругают его, шлепают; если он уже слишком большой, чтобы его отшлепать или они вообще не прибегают к такому методу, они будут изобретать другие драматичные способы наказания: лишат карманных денег, не разрешат в субботу идти в кино, не позволят смотреть любимую телепрограмму. Они очень постараются дать ему урок, чтобы он его запомнил.

И он его запомнит. Он запомнит всю эту драматичность, все возбуждение, центром которого был, все внимание, ко­торое привлек к себе своим нехорошим поведением. И это станет удовольствием. Даже наказание может стать удоволь­ствием по сравнению с полным отсутствием внимания.

В шоу-бизнесе говорят: даже плохая слава хуже неизвест­ности. Очевидно, дети предпочли бы доброе и любящее внимание; они хотели бы, чтобы родители их одобряли. Им хотелось бы, чтобы их обнимали, целовали, играли с ними и говорили разные приятные слова. Но когда они ведут себя хорошо и заслуживают подобного внимания, родители со­вершенно их игнорируют. И поэтому дети хватаются за про­тивоположное: гнев, брань, шлепки и наказания они пред­почитают отсутствию внимания.

В глазах ребенка все это тоже становится проявлением любви. Любое проявление эмоций, хороших или плохих, есть любовь, — все, кроме равнодушия. Ребенок, в жизни которого такая любовь преобладала, будет распознавать ее, и став взрослым. Любовь для него — это битва, потому что для мужчины и женщины, которые решили жить вместе, в одном доме, растить детей, справляться с финансовыми трудностями и проживать вместе не только счастливые, но и трудные времена, любовь — вовсе не простые отноше­ния. Она включает в себя нужды и желания обоих, причем о многих таких нуждах и желаниях они сами не подозрева­ют и не понимают их. Некоторые из этих потребностей не могут быть удовлетворены даже в очень хорошем браке.

Когда личности сталкиваются всеми аспектами своих любовных отношений, неудивительно, что они задевают друг друга, вызывая не слишком приятные ощущения. Иногда такое трение становится единственным способом выраже­ния тех или иных тайных потребностей; только тут они ста­новятся заметными. Ссора может послужить самым эффек­тивным катализатором какой-то неопределенной неудов­летворенности.

Иногда мужчина просто нуждается в поддержке со сто­роны жены. Он испытывает необходимость самоутвержде­ния; ему хочется показать ей, а может, и самому себе, что он не должен всегда быть разумным, готовым на компро­мисс, что он имеет право настоять на своем. Иногда такую, же потребность испытывает женщина: она хочет не усту­пать, а проявлять упрямство, просто поступить по-своему, права она или нет.

Тот простой факт, что в браке часто проявляются противо­речия и враждебность, вовсе не означает, что партнеры не привязаны друг к другу. Многие пары долгие годы проводят в ссорах, разводятся, а потом снова вступают в брак друг с дру­гом. Или вступают в брак с другими партнерами, но продол­жают контактировать и спорить друг с другом из-за алимен­тов, или детей, или адвокатов, или счетов, не оплаченных еще в первый год их брака. Чем бы это ни было, они цепляются за этот предлог и продолжают ссориться всю жизнь. С новыми супругами они могут вести себя вполне миролюбиво, но в отношениях друг с другом их любовь — по-прежнему битва, и они отказываются положить ей конец.

Любовь — это все вместе, положительное и отрицатель­ное, плохое для нас и хорошее. Она может сделать нас сча­стливыми. В своем первом проявлении, в младенчестве, любовь действительно приносит счастье, удовлетворение, блаженство. Младенец привязывается только к тому, что дает ему удовольствие. Его «любови» просты, все они пози­тивны, все приносят наслаждение. Но по мере того как он выходит из теплицы младенчества, он оказывается в мире, центром которого больше не является и в котором его же­лания больше не всемогущи, а любовь окрашивается оттен­ками отсутствия радости и счастья. Он любит родителей, но одновременно и ненавидит их — хотя бы по той причи­не, что они предъявляют к нему требования, противореча­щие его детским желаниям. Он любит братьев и сестер, но и ненавидит их, потому что вынужден делиться с ними всем, в том числе и самым главным — любовью родителей. Он любит и ненавидит учителей, своих лучших друзей, школу, игры, отпуска, работу.

Вопреки всем этим соображениям многим трудно при­нять любовь просто как привязанность. Нам хочется думать о любви как о приятной и благополучной привязанности или даже как об идеальной привязанности мужчины и жен­щины. Многие используют это слово исключительно в том идеальном значении, какое самая горячая смертная любовь способна пережить только как мгновение. Больше того, наше желание счастья, одобрения, принятия и теплых чувств по­буждает нас считать любовь ответом или удовлетворением всех этих потребностей.

В результате наш интерес сужается и обращается только к одному виду любви — прочной, приносящей глубокое удовлетворение от привязанности, которая иногда возни­кает между мужчиной и женщиной. Но это так же мило и нереалистично, как солнечные часы в саду, на которых на­писано: «Работают, только когда светит солнце». Более трез­вый взгляд должен напомнить нам, что мы ежедневно про­живаем 24 часа, а они могут быть не только солнечными, но и пасмурными, и что мы стареем даже во сне. Некото­рые отрезки нашей жизни напоминают яркие солнечные часы, но мы лучше поймем любовь, если будем учитывать все прожитые часы — от самых тусклых и болезненных при­вязанностей до самых богатых общих чувств.

Реалистическое мышление, таким образом, предполага­ет, что не бывает совершенных переживаний и опыта; ни один человек не вырастает без недостатков. Идеал — абсо­лютно адаптировавшийся человек — это вымысел, что-то такое, к чему мы стремимся, но чего никогда не достигнем. Во всех нас есть определенные младенческие привязаннос­ти, которые всегда остаются с нами, от которых мы не из­бавляемся, когда становимся взрослыми, — ни с возрастом, ни с жизненным опытом, ни даже с мудростью. И эти при­вязанности находят способ выразить себя в нашей взрослой любви.

К счастью, существуют силы, которые сводят нас вмес­те, вопреки нашему несовершенству. Мы не можем ждать, пока станем идеально подходить друг другу. И одно из наи­более мощных притяжений, которое побуждает развитие привязанностей, это сексуальное влечение.