Если верить менеджеру отдела распространения газеты «Стар ньюз», разносчиком, который останавливался напротив моего дома и звонил мне, был некто Филипп Жэне. Вероятно, француз, но не точно. Когда платишь из-под полы, то и лишних вопросов не задаешь. Он проработал в редакции меньше двух месяцев. Молчаливый. Нелюдимый. Короче, точно было известно только одно — он готов работать за шесть долларов в час.

В то утро, когда я его встретила, он, как обычно, забрал газеты, но доставил только восемь, все в нашем квартале, причем мне последней. Восемь из четырехсот. С тех пор Филипп не давал о себе знать. В редакции не было его телефона, только адрес в Голливуде.

Когда мы с Гаррисоном поехали по сто тридцать четвертой автостраде по направлению к Голливуду, солнце уже садилось. Позади нас верхушки Сан-Габриел пылали в его лучах оранжевыми и желтыми сполохами. А далеко-далеко впереди, вдоль линии горизонта, тянулась серая полоска океана, вырастали небоскребы фешенебельного Сенчури-сити, и, насколько хватало глаз, раскинулся Большой Лос-Анджелес. А прямо перед нами погружался в полумрак район Голливуда, на который свысока взирали обсерватория Гриффит-парка и Голливудские холмы.

Я попыталась сосредоточиться на фактах, на кусочках мозаики, которую необходимо сложить, чтобы вернуть Лэйси, но они никак не хотели вставать на место. Брима все еще не могли найти. Баллистическая экспертиза пули из черепа Финли не дала никаких зацепок. Пропавший Суини тоже не нашелся. А мексиканская армия в который раз оказалась безнадежным лабиринтом из телефонных звонков и бюрократических препон.

Я позвонила домой, лелея слабую надежду и моля Бога, чтобы все оказалось ошибкой и Лэйси, живая и здоровая, сидела перед теликом. И хотя я знала наверняка, что трубку никто не снимет, но когда включился автоответчик, сердце все равно упало.

Звонил кто-то из ее друзей, сказал, что директор Паркс просто придурок. Еще один журналист хотел взять интервью у «Зеленой королевы», как он ее называл. А затем раздался голос, который я хотела услышать сейчас меньше всего, если не считать преступника, вытащившего мою девочку через разбитое окно.

— Алекс, это мама. Я только что видела внучку в новостях.

Пауза. Я слышала размеренное дыхание, словно мать подбирала подходящие слова.

— Было бы мило узнать об этом инциденте не от Тома Брокау, но думаю, у тебя были свои причины не сообщать мне. Позвони, если будет время.

Я повесила трубку. Супер. Я посмотрела на телефон, пытаясь понять, как сказать матери, что ее единственная внучка похищена. Я набрала ее номер на клавиатуре мобильного, но не стала нажимать кнопку «позвонить». Ее слезы Лэйси не помогут. И мне тоже не станет лучше, если я выслушаю от матери, что это исключительно моя вина.

— Что-то случилось?

— Моя… Нет ничего. — Я сделала глубокий вдох. — Моя мать.

— Забудьте, что я спросил.

Я сунула телефон обратно в карман и открыла дочкин рюкзак. Ага, вот и ее телефонная книжка в черной кожаной обложке с выгравированными буквами «Телефоны». Я начала листать ее в поисках какого-нибудь номера, который показался бы мне неуместным, или имени, при звуках которого раздавался бы тревожный звоночек. Я узнала несколько имен, но большинство были мне незнакомы. Чем больше я старалась, тем хуже удавалось сконцентрироваться. Мне хотелось прижать к себе свою девочку. Хотелось снова стать никудышной матерью. Ляпнуть что-нибудь, а потом остаток жизни исправлять свою ошибку.

Я открыла окошко и прикрыла глаза, позволив бризу омывать мое лицо. Но вместо чувства умиротворенности ветер обрушил на меня слова матери, доносившиеся из прошлого: «Если ты пойдешь работать в полицию, то разрушишь свою жизнь. Я ожидаю от тебя чего-то большего».

Гаррисон повернул на Сансет и поехал на восток. Аллея Славы находилась всего в паре миль отсюда, но здесь никаких следов звезд не было, никто не щелкал фотоаппаратами. Кругом только уличные церкви и ночлежки. Тротуары усеяны разбившимися мечтами эмигрантов, которые проводили дни, убегая от работников иммиграционной службы и время от времени промышляя разбоем на улицах.

Филипп, разносчик из редакции «Стар ньюз», жил в затрапезном райончике всего в нескольких кварталах от бульвара Сансет. Мы нашли нужный нам дом и сделали кружок, высматривая «хундай», но его нигде не было видно.

— Если Филипп сейчас дома, то, значит, он приехал на чем-то другом, — заметила я.

Гаррисон припарковался на Уилкокс-стрит рядом с домом Филиппа, трехэтажным горчично-желтым зданием, на окнах которого висели жалюзи. Переполненные мусорные бочки выстроились в шеренгу вдоль тротуара. Обуглившиеся остатки новогодней елки лежали рядом с умирающей пальмой, разрисованной граффити.

Я несколько секунд сидела, не двигаясь, а потом вылезла из машины. Молодая мексиканка с ребенком на руках шла по другой стороне улицы. Я несколько минут смотрела на нее, потом закрыла глаза и представила себе, как я возвращаюсь с малышкой Лэйси из роддома.

— Вы в порядке? — спросил Гаррисон.

Я снова вернулась в настоящее.

— Ага.

Не думаю, что мне удалось провести Гаррисона. В его глазах застыло выражение попутчика, также привязанного к путешествиям в прошлое. Среди моих знакомых мало кто из мужчин страдает физической зависимостью от прошлого, это скорее прерогатива женщин, как мне кажется. Побочный эффект материнства.

— Все нормально, — сказала я.

Затем огляделась, чтобы получше рассмотреть все вокруг. Стоявшая на углу шлюшка, смутно напоминающая кого-то из знакомых, с подозрением посматривала на нашу машину. Господи, меня тошнит от людей, которые по доброй воле разрушают собственную жизнь. Жизнь и так слишком коротка. Они что, не знают об этом или просто не могут остановиться?

— Она мне кого-то напоминает, — заметил Гаррисон.

Я повнимательнее изучила ее лицо, а потом кивнула.

— Джейми Ли Кертис.

— Проститутка-двойник? — изумленно спросил Гаррисон.

— Более того, это парень.

Гаррисон посмотрел на меня, словно пытаясь понять, шучу я или нет. Причем его удивило не то, что шлюха — переодетый парень, а что она изображает именно Джейми Ли, все-таки внешность у актрисы на любителя.

— Мы говорим об одной и той же женщине? «Рыбка по имени Ванда»?

Я кивнула.

— Я месяц работала в полиции нравов, и три из четырех недель провела загримированной под Джейми Ли. У нее навалом поклонников.

Мы начали разглядывать здание, в котором жил Филипп.

— Вам не кажется, что нам просто повезло? — спросил Гаррисон.

— Нет, мне кажется, что это ловушка.

Не думаю, что он хотел от меня услышать именно такой ответ, поскольку прошлые два раза, когда я входила в дом, один из них взорвался, а второй раз мне вмазали дверью по башке.

— Что собираетесь сделать?

Я пошла через дорогу.

— Давай для начала войдем.

Зайти в этот дом было все равно что попасть в страну третьего мира, чудом оказавшуюся всего в двух кварталах от звезды Рональда Рейгана на аллее Славы.

В коридоре не было света. Стены покрыты подтеками бог знает чего. Из одной из квартир раздавались завывания ближневосточной музыки. А в другой орал младенец и играла сальса. Пахло куркумой, топленым свиным жиром и мочой. Я пыталась не думать о том, что моя девочка находится в подобном месте, отчаянно цепляясь за другую картинку — Лэйси лежит на своей кровати с плеером в ушах и игнорирует все мои попытки поговорить.

— Третий этаж, в конце коридора, — с тревогой сказал Гаррисон. В таких зданиях ребятам из отдела по обезвреживанию бомб приходится бывать нечасто. Взрыв — это преступление высокого класса, продукт образования. Зачем утруждать себя изготовлением взрывного устройства, если достаточно одной-единственной спички?

Площадка второго этажа была усеяна пакетами из «фаст-фуда» и крысиными экскрементами. Мы поднялись на третий этаж, где находились шесть квартир, по три с каждой стороны коридора.

— Его последняя справа, — шепнул мне Гаррисон.

Мы медленно двинулись по коридору. Из нескольких квартир доносились телевизионные голоса на персидском и испанском. Одна из дверей со скрипом открылась, а потом быстро закрылась, когда жилец узнал в нас копов. Дойдя до последней квартиры справа, я вытащила «глок» из кобуры. Гаррисон взглянул на оружие со смесью удивления и дурных предчувствий.

— Мне нужно…

Я кивнула.

Он протянул руку и аккуратно извлек из кобуры пистолет таким жестом, как люди выбирают в магазине артишоки.

— Встань там, — сказала я, указав жестом на другую сторону двери.

Гаррисон занял позицию и кивнул, что готов. Я потянулась к дверной ручке и тут вспомнила Дэйва, исчезнувшего в облаке пыли. Моя рука замерла на полпути, я взглянула на Гаррисона и сделала шаг назад.

— Если предположить самое плохое, что нужно делать, чтобы эта конура не взлетела на воздух?

Гаррисон задумался на секунду.

— Если бы у нас были специальные оптические приборы, то мы могли бы заглянуть под дверь.

Я посмотрела на часы. Начало шестого, самый час пик.

— Как скоро их смогут привезти?

— В это время суток это займет минимум час. Пробки.

— А если вызвать полицию Лос-Анджелеса?

— Немногим меньше. Отдел по обезвреживанию бомб располагается рядом с Полицейской академией. Другой конец города.

Я посмотрела на часы. С каждой секундой моя дочь ускользала все дальше и дальше.

— Нет, у Лэйси нет этого часа.

Гаррисон снова пораскинул мозгами, посматривая на стены.

— Если там такая же бомба, как в бунгало, то стены смогут нас защитить. Не трогайте ручку. Мы выбьем дверь ногой, а потом прислонимся к стене.

— А что, если моя дочка внутри?

Я увидела по глазам, что он не хочет отвечать на этот вопрос. Я только что возложила на него ответственность за жизнь Лэйси, если он все-таки решит войти в дверь.

— О чем хотел поговорить тог парень? О конце света?

— Что-то типа того.

— Тогда я беру всю ответственность на себя, что бы ни произошло.

— Думаете, ваша девочка внутри? — спросил он.

Я посмотрела на него, потом на дверь. Одна из цифр номера отвалилась. По краям дверная коробка была испещрена грязными отпечатками пальцев, словно рисунок, сделанный по трафарету.

— Нет.

Моей девочке просто незачем быть внутри. Это было бы слишком просто. По какой бы причине преступник ни похитил Лэйси, но он явно не собирался облегчать нам жизнь.

— Я тоже так думаю, — кивнул Гаррисон.

Мы снова подошли к двери и приготовились выбить ее. На лестнице отдавались эхом крики и ругань на испанском. Двое ссорились. Судя по голосу, мужчина был пьян, а женщина пребывала на грани истерики. На улице завыла автомобильная сигнализация, но очень быстро заткнулась, и снова воцарилась тишина. Я кивнула Гаррисону и начала считать: «Раз, два…» На счет три мы выбили дверь.

Во все стороны полетели щепки, и дверь распахнулась, с грохотом ударившись о стену. Мы на секунду прижались к стене, ожидая, что сейчас нас контузит и накроет удушливой волной горячего воздуха.

Ничего не произошло.

Я выглянула из-за угла и посмотрела внутрь, подняв пистолет. Тусклый свет едва освещал простую скромную комнату. В одном углу раковина и кухонный стол, который, собственно, заменял собой всю кухню. Напротив дверь, которая, должно быть, вела в ванную. В центре комнаты перед двумя окнами какой-то человек совершенно неподвижно сидел на стуле. Я отпрянула назад и взглянула на Гаррисона. Мне не пришлось ничего говорить. Он понял по моему лицу, что что-то не так. Из-за двери раздался сдавленный стон. Гаррисон тоже поднял пистолет и заглянул в комнату. Я увидела, как его лицо вытянулось от удивления. Я наблюдала, как его глаза привыкают к полумраку в центре комнаты. Затем он снова прислонился к стене.

— Это тот парень, которого вы видели около вашего дома?

Я не знала точно.

— Возможно. Мне нужно подойти поближе.

— Не думаю, что это хорошая идея.

— Почему?

— Думаю, у него бомба.

Гаррисон перевел дух и снова бросил взгляд через дверной проем.

— У нас проблема, — тихо сказал Гаррисон.

— Бомба.

— Хуже. Думаю, мы открыли дверь и тем самым запустили таймер.

— Что?

— У него на груди часы. Отсчитывают время в обратном порядке.

Его взгляд еще на несколько секунд задержался на мне, хотя мысленно он был уже внутри и обезвреживал взрывное устройство.

— Мне кажется, что этот парень никак не мог позвонить мне, — сказала я. — Значит, кто-то хотел заманить нас в эту комнату с бомбой, и его послание начинает обретать смысл.

Гаррисон кивнул.

— Вам необязательно входить.

Не успела я и рта открыть, как он быстро прошел внутрь. Я двинулась за ним, не опуская пистолета и озираясь по сторонам. Больше никого. Затем толкнула дверь в ванную. Чисто. Гаррисон тем временем подошел прямиком к человеку, сидевшему на стуле, на груди которого было прикреплено взрывное устройство.

В комнатке на полу расположились два матраса, дешевенький телевизор, молитвенный коврик и несколько картонных коробок с одеждой. У одной из стен недорогой комод и зеркало. Весь пол усеян номерами «Стар ньюз».

Я подошла к Гаррисону и посмотрела на перепуганное лицо человека на стуле. Рот у него был заклеен липкой лентой, но больше свобода движений ничем не сдерживалась. Он спокойно мог бы встать и уйти, если бы не одно «но» — детектор движений величиной с батарейку у него на коленях, чем-то напоминавший строительный уровень. От детектора два проводка вели к маленькому пластиковому контейнеру, служившему детонатором. К грудной клетке парня липкой лентой были прикреплены шесть динамитных шашек, а в центре конструкции расположился маленький электронный таймер, каким обычно хозяйки пользуются на кухне. Бедняга понимал, что если попытается убежать, его просто размажет по стенам. Темные глаза, обезумевшие от ужаса, молили о помощи, а футболка насквозь промокла от пота.

Таймер дошел до одной минуты и теперь отсчитывал назад последние шестьдесят секунд.

— Вас зовут Филипп? — спросила я.

Он сделал мне знак глазами — «да».

— Вы узнаете меня?

Снова «да».

Гаррисон вытащил из кармана швейцарский армейский нож и аккуратно открыл ножницы, потом посмотрел в глаза Филиппу и сказал:

— Думаю, вы и без меня это знаете, но прошу вас не двигаться, иначе нам обоим крышка.

Филипп еле уловимо кивнул. Его пот покрылся испариной.

— А мне что делать? — спросила я.

— Включите свет.

Я подошла к выключателю.

— Убедитесь, что краска на винтах, которыми закреплена крышка переключателя, не тронута.

У меня екнуло сердце. До этого момента я не представляла себе, насколько иначе Гаррисон и ему подобные видят мир. Все, что угодно, может быть оружием. Тебя может убить тостер, обычная лампочка способна разорвать на кусочки, а автомобиль — разнести целый квартал. Нет ничего безопасного. Любая мелочь, любой неодушевленный предмет может представлять смертельную угрозу.

Я тщательно изучила крышку переключателя. Краска толстым слоем забилась в резьбу винтов.

— С краской все в порядке.

— Тогда включайте свет.

Что я и сделала. Комната осветилась светом одинокой голой лампочки.

Гаррисон наклонился к взрывному устройству и стал водить по проводам пальцами, не касаясь их.

— Что еще?

— Думаю, вам стоит уйти.

Я увидела во взгляде Филиппа панику, он умолял не бросать его одного.

— Мы уйдем отсюда только все вместе.

Я не была уверена, что верю в это, но на Филиппа мои слова возымели должное действие, хотя его взгляд все равно оставался безумным, как у перепуганной лошади.

Таймер уже отсчитал сорок пять секунд и продолжил свой смертельный отсчет.

Гаррисон сел на пятки и стал изучать бомбу, легонько водя в воздухе пальцами по воображаемому пути детонации.

Осталось тридцать восемь секунд.

По улице с грохотом проехал тяжелый грузовик, и сигнализация вновь отозвалась воем. Гаррисон резко посмотрел на окно, поскольку грохот грузовика мог вызвать колебания стен и вибрация волной прокатилась по полу. Детектор движений на коленях Филиппа едва заметно задрожал. Казалось, воздух улетучился из комнаты. Паника во взгляде Филиппа усилилась в два раза. Из-под липкой ленты, закрывавшей ему рот, доносились едва слышные стоны.

— Черт, черт, черт, — выругался Гаррисон. Его рука метнулась к детектору и остановилась в паре миллиметров от него. Пол прекратил вибрировать, как только грузовик уехал. Детектор движений еще раз качнулся и замер.

Воздух начал снова заполнять пространство комнаты.

Оставалось тридцать секунд.

Гаррисон протянул руку, аккуратно взял пальцами желтые провода, идущие от детектора, поднес ножницы и перерезал провода одним движением.

— Господи, — облегченно вздохнула я.

Таймер показывал двадцать секунд.

— Еще не все, — пробормотал Гаррисон.

Завывания сигнализации за окном напоминали ночной безумный хохот койота.

Пятнадцать секунд.

Гаррисон осторожно пощупал провода, тянувшиеся от таймера.

— А вот это уже интересно, — сказал он себе под нос.

Десять секунд.

Он взялся за два провода от детонатора. Один черный, другой красный. Сигнализация заткнулась. Я слышала биение своего сердца. Гаррисон помялся секунду, покачал головой, а потом перерезал черный провод пополам.

Цифры на дисплее вспыхнули, и отсчет прекратился. Оставалось три секунды. Гаррисон посмотрел на меня и улыбнулся едва уловимой улыбкой, как школьник, только что получивший пятерку по химии. Если у него и повысилось артериальное давление, то вида он не показывал.

— А мне это интересным совсем не кажется, — проворчала я, как только мои легкие снова наполнились воздухом.

Гаррисон посмотрел прямо в глаза Филиппу и сказал:

— Все позади.

Он быстрым движением срезал липкую ленту, крепившую динамит к груди несчастного, и снял его как доктор, освобождающий пациента от повязки. Филипп начал с силой срывать липкую ленту со рта, словно задыхался, и в итоге размотал ее как тюрбан, держась за один конец. Последний кусок ленты с треском отклеился от шеи, наверное причинив боль, но Филипп не заметил. Он вскочил со стула и отпрыгнул в дальний конец комнаты, подальше от динамита, лежавшего на полу. Он словно оцепенел от шока на какое-то время, а потом закрыл рот руками и зарыдал.

На вид Филиппу было чуть больше тридцати. Тощий, глаза впали как у ребенка, который вечно недоедает. Руки с тонкими длинными пальцами. Как только он сорвал липкую ленту, я узнала его — именно он сидел за рулем «хундая» в то утро.

— Спасибо, спасибо, — твердил он между всхлипываниями с еле заметным французским акцентом.

Гаррисон все еще сидел на корточках и изучал взрывное устройство. Я подошла и тоже села на корточки рядом. В глазах Гаррисона зарождался немой вопрос.

— Что такое?

— Я мог бы перерезать любой из проводов и все равно обезвредил бы бомбу.

Он посмотрел на меня со странной смесью то ли страха, то ли восхищения, я сама не поняла точно.

— Это что-то значит? — уточнила я.

Гаррисон кивнул с серьезным видом.

— С нами играют. Мы примчались сюда по телефонному звонку, чтобы обнаружить бомбу, которая не взорвется. Но зачем заманивать нас сюда, если не собираешься убивать?

— Не знаю.

Я повернулась и осмотрела комнату. И тут в глаза мне бросились детали, которые я не успела воспринять до этого. На обоих матрасах спали. И в коробках одежды больше, чем гардероб одного человека. Рядом с одним из матрасов лежали штук пять порножурналов. Мисс Август украшала стену над подушками. Я подошла к Филиппу, забившемуся в угол, словно испуганное животное.

— Вы можете опознать того, кто это сделал?

В его глазах мелькнул страх. Он посмотрел на дверь, потом на окно в поисках выхода.

— Нет, нет, — сказал он, исступленно качая головой, хотя обманщик из него был никудышный.

— А для кого тогда второй матрас?

Его темные миндалевидные глаза прекратили бегать по комнате и замерли на мне.

— Он ночевал здесь, да? Вы знакомы.

Правда была написана на его лице. Филипп потупился.

— Я хотел быть американцем, — еле слышно прошептал он.

— Это он похитил мою дочь? — спросила я.

По мере того как до Филиппа доходил смысл сказанного, на его лице появилось выражение шока. Он слегка приоткрыл рот, словно ахнул. Ему не пришлось отвечать. И так было видно, что он ничего не знает.

Глаза Филиппа наполнились слезами. Если бы он был стеклянным, то разбился бы вдребезги об пол.

— Я просидел на этом стуле всю ночь и весь день… Весь день.

Пока мы ехали в Пасадену, Филипп сидел сзади, курил сигареты одну за другой и без умолку говорил, словно мы высвободили поток слов. Он живет в Америке уже два года по студенческой визе, учится в училище и хочет стать диджеем. Пока он ждал, когда же его возьмут на популярную радиостанцию, то разносил газеты, мыл тарелки и по субботам играл в футбол. Филипп был красивым, хотя внешность у него была довольно заурядная и не выдерживала конкуренции в Голливуде.

Он сказал, что человек, положивший ему бомбу на колени, отнял у него все, что имело хоть какое-то значение. Он потерял все свои документы, включая паспорт, разрешение на работу, письма из дома и автомобиль — тот самый белый «хундай», который, возможно, был связан с исчезновением моей дочери. Но одного взгляда в его испуганные глаза было достаточно, чтобы понять, что он потерял нечто большее, что не включишь в опись имущества.

Через несколько минут после нашего возвращения в Пасадену, офицеры полиции Лос-Анджелеса взялись за жилище Филиппа. Но вскоре их сменят ребята из ФБР. Тайное стало явным. Под моим присмотром Филипп будет находиться недолго. Все силы уголовной полиции наступали на Пасадену как армия захватчиков. Террор развязан.

Филипп докурил очередную сигарету и затушил ее в практически полной пепельнице в комнате для допросов. Я протянула ему пачку, и он вытащил еще одну сигарету, попытался закурить, но руки дрожали так сильно, что ему не удавалось зажечь спичку и мне пришлось ему помочь. Он сделал глубокую затяжку, на несколько минут задержал дым в легких и закрыл глаза от удовольствия. Бедняга просидел в своей комнате с бомбой на коленях и детектором движений, трясущимся при каждом проезжающем грузовике, больше десяти часов.

— Мы принесем вам поесть, — сказала я.

Он улыбнулся каким-то своим мыслям.

— Мама хотела, чтобы я выучился на доктора, но я любил рок-музыку.

— Расскажите мне об этом человеке.

Он еще раз затянулся.

— Если я расскажу вам, то я труп.

— Нет, вы будете под защитой.

Он улыбнулся и покачал головой, словно все вокруг него было лишь спектаклем театра абсурда.

— Вы так всем говорите, кто прошел через то же, что и я?

— Я никогда не встречала человека, который прошел бы через то, через что пришлось пройти вам.

Филипп откинул голову и сделал вдох. А потом заговорил, шепотом, словно его мучитель слышал каждое слово.

— Я познакомился с ним в баре. Он сказал, что его зовут Габриель. Мы разговорились. Он сказал, что несколько лет прожил в Европе и только что вернулся.

— Он американец?

— Да. Еще сказал, что он актер.

— И вы предложили ему пожить у вас.

Филипп кивнул.

— Я не гей… просто мне одиноко. А он казался таким… Как я ошибался!

— Опишите его.

— Высокий, выше ста восьмидесяти пяти, темные волосы, крепкое телосложение. А еще у него такие глаза, светлые глаза… возникает ощущение, что он смотрит сквозь вас, как будто вы пустое место.

— А когда он приехал из Европы?

— Пять дней назад.

— Вы знаете, из какой страны он вернулся или где пересекал границу?

— Нет.

Филипп снова поднес сигарету ко рту, но рука так сильно дрожала, что он положил сигарету на стол.

— Вы должны его найти.

— А он звонил куда-нибудь?

Филипп покачал головой.

— А вы знаете, с кем он виделся, куда ходил?

— До вчерашнего дня он ночевал у меня только однажды, в тот первый вечер. Просто хранил у меня свои вещи. Сказал, что съедет, как только найдет то, что ищет.

— А что произошло вчера?

— Он попросился поехать со мной развозить газеты.

Филипп снова сделал нервную затяжку, потом повесил голову и выпустил колечко дыма на свои колени.

— Вот тут-то все и началось. Он вытащил револьвер и…

Он покачал головой, из уголка глаза выкатилась слеза и капнула на пол.

— И что потом?

— Приставил к моей голове и нажал курок.

Во взгляде Филиппа теперь светился стыд.

Он зашептал:

— Он смеялся надо мной, сказал, что барабан пуст. А потом зарядил один патрон и снова приставил к моей голове… и снова нажал курок, и еще раз, и еще…

Филипп вздрогнул, словно все еще вспоминал щелчок от удара курка. Он спрятал лицо в ладонях.

— Я чувствовал себя как животное, умоляющее не отнимать жизнь. Я бы сделал все, что угодно.

Он поднял глаза и устало выдохнул.

— А когда вы доставляли газеты, то почему выскочили перед моей машиной, а потом притормозили напротив моего дома?

— Он велел мне ждать, пока я не увижу вашу машину, а потом я должен был выехать так, чтобы вы увидели меня в лицо. Я сам не знаю зачем. Я просто сделал то, что он велел.

— А он знал, где я живу?

— Думаю, да.

— Но он не объяснил, зачем я ему, не говорил ли о моей дочери?

— Нет, он ничего мне не объяснил.

— А что случилось после того, как вы уехали от моего дома?

— Он завязал мне глаза, заклеил рот и связал руки. А потом поднес что-то к моему носу и заставил вдохнуть.

— И вы отключились?

Филипп кивнул.

— Думаю, я пролежал в машине долгое время, а потом он затащил меня обратно в квартиру.

— А он не упоминал имена Брим, Суини или Финли?

— Нет.

— А имя Лэйси?

Филипп покачал головой. Я достала из бумажника дочкину фотографию и протянула ему.

— Вы когда-нибудь ее видели?

Он долго-долго рассматривал снимок и уже начал передавать его мне обратно…

— Подождите.

Мое сердце замерло, пока он снова пристально всматривался в снимок.

— По телевизору, на конкурсе красоты. Это она?

Я взяла фотографию и сунула ее обратно в бумажник. Здесь больше ловить нечего.

— Сейчас придет художник, чтобы составить портрет Габриеля. Скажите ему все, что можете, и как можно более подробно, насколько вспомните.

Я встала со стула и пошла к двери.

— Это ваша дочь? — спросил Филипп мне вслед.

Я остановилась и обернулась. Его присутствие практически не чувствовалось в комнате. Да, неправильно, когда человек рождается, чтобы в итоге сидеть обвешанным динамитом, как елка игрушками. После этого жизнь кардинально меняется. И все его грезы о рок-н-ролле, которые он привез с собой через половину земного шара, превратились теперь в слабые воспоминания. У этого человека отняли все, кроме его собственной тени, хотя даже она едва различима. У него были ввалившиеся уставшие глаза, как у привидения.

— Да, — ответила я.

— Он похитил ее?

— Может, и не он, но кто-то похитил.

— Она у вас очень хорошенькая. Мне жаль.

— Если вы вспомните еще что-то, о чем я не спрашивала, куда он ходил, что говорил, все, что угодно, даже мелочи.

Филипп кивнул:

— Он сказал, что скоро все о нем узнают и… будут его бояться.

Я вышла из комнаты для допросов, прислонилась к двери и закрыла глаза на несколько секунд. Когда я их открыла, передо мной стоял Гаррисон.

— Ты все слышал?

Он кивнул.

— Габриель.

— Или он думает, то архангел Божий, выполняющий работу Господа, или же выбрал себе псевдоним по названию гор Сан-Габриел.

— Возможно, тут что-то еще.

— Что?

— На иврите Гавриил значит «крепость Божья», — сказал Гаррисон.

Он несколько секунд смотрел мне в глаза, а потом отвел взгляд, словно извиняясь за свои слова. Я оглядела участок. За каждым столом сидел детектив или офицер полиции и разговаривал по телефону. Гул отдельных голосов перемешивался, казалось, что этот гомон высасывает весь кислород из помещения.

— Пришли художника, — попросила я.

— Он скоро будет.

— А что у нас еще есть?

— Мы проверили одежду, оставленную в квартире, она принадлежит человеку выше ста восьмидесяти пяти сантиметров. На пять или даже семь сантиметров выше Филиппа. Никаких документов нет, как он и сказал, все унесено. Мы объявили в розыск его автомобиль.

— Отпечатки?

— Только частичные, на коробках с одеждой. Но это пока что, осмотр места преступления все еще продолжается. Бомба тоже никаких зацепок не дает. Взрывчатое вещество промышленное, ничего экзотического, отследить практически невозможно. Всю электронику можно купить в обычном хозяйственном магазине. Преступник очень осторожен.

— То есть опять ничего.

— Ну, имя и описание — это уже что-то.

Я покачала головой.

Неважно. Данных на него нигде не будет. Ни фотографий, ни отпечатков пальцев, ни документов из школы, где он учился. И какие бы безумные планы ни вынашивал Габриель, по каким бы то ни было причинам, будь то извращенная вера или политический фанатизм, они покрыты завесой тайны так же, как и его личность.

Я направилась к себе в кабинет, но Гаррисон за мной не пошел, и я встала как вкопанная. Случилось что-то еще. Я почувствовала это так же, как чувствуешь приближение шторма, и похолодела.

— Что?!

Он поморщился.

— Поступил звонок на ваш домашний номер, — сказал Гаррисон.

Внезапно я снова очутилась в коридоре дома Финли, и на меня стремительно летела дверь.

— И? — спросила я одними губами.

— Похитители выдвинули свои требования в обмен на освобождение Лэйси.

Мои колени подкосились. Тяжеленная дверь снова ударила меня по лицу.