1.
Приёмная телепродюсера не Смольный, ходоков отринут, но сценарий ваш возьмут охотно. Хотя, недорого.
Акунин сдал «Гамбит» за десятку штучек баксов на ТВ. Вам в лучшем случае пятёра светит, если не захотите сдать бесплатно.
Выпив отличный кофе, продюсер замер с пилочкой в руке. Холю ногтей приходится отлОжить.
Хлоп! На стол продюсера легла кассета VHS. ВДВ-шник, хлопнувший кассетой, отличался краткостью, сестрой таланта:
— Вот! Покажите людям правду…
— Какой хотите гонорар?
— Гонорар не срочно. Лишь бы справедливость восторжествовала!
Сказав так пафосно, камуфляжный ВДВ-шник удалился…
Хлоп! Буквально через полчаса на стол рекламодателя легла кассета.
Рекламодатель воспрянул духом, уже слегка упавшим, и с кассетою наперевес, трусцой, вприпрыжку, помчался радовать производителя прокладок.
А через две недели рука в мозолях, уродуя многострадальный, весь увитый скотчем, пультик, давИт на кнопку… Усталый глаз, пошарив по экрану, замирает в удовольствии… Всё же не проклятый сериал…
2.
Цикл завершился, в секретной обстановке подводятся итоги.
Продюсеру — …надцать штучек, рекламодателю — и того боле. Кого ещё забыли? Да, вроде, никого.
Проводив рекламодателя, продюсер задремал. Но не надолго.
Хлоп! ВДВ-шник выбивает дверь, предварительно обезоружив секретаршу. За ним торжественно идёт процессия, пешком и на колясках. В атмосфере кабинета вонько.
Помимо всего прочего, разит одеколоном «Нефертити».
Продюсер гневно осудил вторжение:
— Позвольте, господа!..
Взгляд его среди нагрянувших стремительно пришельцев находит давешнего незнакомца.
— Простите, вы же говорили, что гонорар не срочно!
— Не срочно, но налог на имидж, то бишь на его эксплуатацию, надо бы сегодня заплатить. Массовка ждёт! Мы завтра на гастроли уезжаем. В Мухопрыщевск! Мы ещё с продюсерами по гастролям не мотались…
Те, что на колясочках, естественно, сидят. Те, что ходячие, немедленно идут к продюсеру, дают бельишко, обувь мерзкую, не без портяночек, не без вонюченьких…
Сверху на имидж прыскают лицензионным одорантом, смесью родных фекалий с арабским «Нефертити». Для полного и безраздельного слияния с массовкой…
3.
В костюме пленника и с кляп-бананом в челюстях, продюсер едет вон из кабинета.
На чужой коляске и со связанными ножками, причём, одна длиннее, а вторая несколько короче, как бы без стУпни, как бы в тоненькой портянке… В изгаженной вонизмами руке зажата банка с мелочью, а на груди, как водится, иконка. Классика.
Внутренне продюсер, конечно, не сдаётся: «Ничего-о-о… Здание покинули, а вот территорию… Охранничек не даст в обиду, остановит шушеру! Как пить дать остановит! Всех перестреляет, всех!!!»
Однако же, охранника на месте нету…
В купе дешёвого вагона трясётся связанный продюсер. Эх, кабы прокрутить события назад, он новые порядки узаконил бы. Конечно! Порядки были бы такие:
— на сценариях не экономить, фильмы делать клёвые…
— рекламу сжать до минимума, чтобы не тошнило…
— снимать за деньги, за свои, а не бесплатно…
Задним числом паясничать сподручно, а бедному продюсеру придётся отпахать сезончик где-нибудь на нищем побережье, в личине ароматной куколки-колясочницы…
Прощай же, Ницца! Прощайте, Канны… Прощайте навсегда…
4.
Почти что все кошмары поучительны. Одни бывают посланы во благо, другие в назидание.
Поскольку назидания нам ни к чему, мы выбираем благо. Итак:
Откинув голову с рабочего стола, продюсер весь встряхнулся, как пару месяцев не мытый сеттер. Понюхал руки, потом рукавчики… Ничем таким особенным не пахнет!
До ножек было носом не достать, а то б и их понюхал. Кстати, ноги одинаковой длины и, скорей всего, не так уж и воняют… Да и причём тут вонь, однако?! Весь кабинет продюсера благоухает. ДРУГИМ одеколоном, а не «Нефертити», хорошим коньячищем, наконец!
Весь интерьер давным-давно пропитан лестью, украшен VIP-изданиями ежедневников и глянцевых календарей.
— Эх, и приснится ж!.. (…….)
Дальше мы благоразумно опускаем.
С ненавистью глянув на кассету, продюсер ощутил садомазохистские приливы.
Хоть бы ещё разочек глянуть на обидчиков!
5.
На экране снова показались будничные кадры: подземный переход, коляски с инвалидами, «мадонны». «Мадонны»-побирушки со спящими детьми…
Могильный голос журналиста, наложенный на кадры, кладбищенски вещает:
— Так называемые «мадонны», собирающие огромную дневную выручку, на самом деле носят по вагонам не своих детей. Они берут их напрокат, а чтобы дети не кричали, питают их наркотиками. Такой ребёнок не живёт и года…
Досмотрев кассету до конца, продюсер не совсем красиво, но всё же сдержанно, немного по-киношному, озверевает:
— На жалость давишь?!!!… (дальше пуритански опускаем)……. А сам, небось, за этот репортаж две штуки хапнул?! За пять минут топтания в подземном переходе?!
На чужих младенцах руки греют, черви смердящие, навозные жучилы…
Продюсер, это слишком очевидно, открыто ненавидит журналюгу. Его же собственный, хотя и бывший, хотя и поза-позапрошлогодний, зять работает в таком же запредельном беспределе…
Продюсер на какой-то миг забыл, что, в общем-то, и сам в накладе не остался. В тот момент его душа пылала злобой к лёгким заработкам зятя:
— Тебе две штуки, а несчастным уличным «актёрам» — фига?! У них ведь никогда житуха не заладится! Не для того снимался фильм. Аминь! Их имидж не изменится, и будут этот имидж продолжать эксплуатировать годами…
Имидж… Эксплуатация… Постойте! Где-то уже такое говорилось… совсем недавно…
Да-да-да! Произносилось! Всенесомненнейше!
6.
Др-р-ринннь!!!
В будочке охранника могучий телефон, стационарный.
— Алло!
— Виталий, никого не пропускать…
— И по визиткам?
— По ним особенно… Уже не помню, кому давал… А если, паче чаянья, нагрянет ВДВ-шник, звать подкрепленье и вязать немедленно! Как извращенца… и опасного разносчика кассет…Аминь!
Сей текст может служить либретто оперы. Тем более, что оперА — не за горами.
Здесь музыка нужна весьма тревожного характера…
Задумавшись над содержаньем оперного триллера, продюсер снова задремал. Он думал, что приснится что-нибудь приятное. Однако, снова лажа. Вот какая лабуда приснилась, вот какая хрень:
Сцена Мариинского. Занавес не поднят. В оркестровой яме сумерки.
На фоне занавеса — чем-то озабоченный продюсер. Он в оперных колготках (нет, скорей в балетных!), а также в бархатном берете со птичьим пёрышком, с колчаном стрел и с тетивою лука… Он почему-то нервно чешется… От такой неловкости его спасает грянувшая увертюра!
7.
Спектакль неумолимо начинался, отменить его было нельзя, билеты на премьеру распродаются за пролгода.
Продюсер, поменяв свой тембр на оперный, заголосил:
— Где ВДВ-шник?! Вязать его!!!
Легко сказать. Чтобы вязать его, его надо иметь. Как минимум. Об этом-то продюсер не подумал.
— Чу! Кто идёт?!
Занавес медленно едет вгору. Становится виден весь охранник, вышеупомянутый Виталий. До этого были видны его носки и туфли.
— Чу! Кто там?!
— Это я… — сказал Охранник.
— Вязать его! (………)
Здесь снова пуритански опускаем.
Охранник реагирует спокойно, а вот его собака, молодой ротвейлер, прозванный Питбулем за свою прыгучесть, тот, не имея рядом дорогой подруги, к незапланированной вязке был не расположен… Ротвейлеру Питбулю напрячь четыре ляжки ничего не стоит (щенки питбулей и в самом раннем детстве прыгают до люстры).
Напрягшись мускулом, вышеозначенный ротвейлер, рискуя потерять свой благородный имидж и вывалиться прочь за рамки жанра (опера), завыл, не матерясь, и…
бросился!
8.
Тяжёлый занавес, опущенный работниками сцены, упал на хвост ротвейлеру Питбулю.
Всё дело в том, что хвост Питбуля не был заблаговременно купирован! Увы!
За занавесом слышен шум борьбы. Кто выйдет победителем?!
У зрителей немая сцена. Судорога…
Немые судороги никогда не бесконечны.
Обидевшись на что-то, так ни с кем и не повязанный ротвейлер умчался прочь, сквозь зал, проигнорировав тяжёлый занавес.
А занавес, меж тем, помчался снова вгору…
Продюсер храбрый за время паузы, досадной зрителям, успел лишиться кой-каких жизненноважных органов.
Видеть-то мог, и даже мог одной рукой писАть, но… мог ли он теперь два пальца об асфальт?!
Тяжёлый занавес упал вторично.
Раздался чей-то голос, изображающий финальный конферанс:
— Да! Мог ли он теперь «два пальца»? Давайте, граждане, подумаем! Все вместе!
Зал в бессилии, не знает, что ответить. Прецедента не было…
Конферансье и тут не растерялся:
— Благодарю, что хоть на рифму не обиделись, не разрыдались, не ушли в себя, не заколдобились, не отвернулись, не озлобились и, как итог, не бросились бежать!
Сontinued будет, и, скорей всего, неоднократно… Вы ждите, ждите!
После долгой паузы, дабы возбудить ещё не спящих зрителей, конферансье продолжил конферанс:
— Уважаемые зрители! В составе труппы произошла замена. Солист уехал на казённом «мерседеце» уколы делать! Сорок штук! На Петроградскую!
В зале начались восторженные стоны, пермежённые хлопками:
— Сорок?! Сорок?! Сорок?! — Сорок?! Неужели сорок?! Почему именно сорок?
Кому-то стало дурно. Оно и несомненно. Откуда-то запахло одеколоном «Нефертити».
Весь зал наполнился благоуханием…
9.
Вскоре и на сцене запахло «Нефертити». Появился настоящий, а не бутафорский, ВДВ-шник.
Охраннику захорошело, он спросил:
— К-к-кто вы?!
— Кто я?! Ах, да! Ведь вы меня как следует в тот день не разглядели! Где хозяин?
— Он уехал…
— Куда же?
— Уколы делать… сорок штук… на Петроградскую…
А в это время, вопреки всем ожиданиям, освободившись от уколов раньше (не захотел все сорок делать сразу!) появился замордованный продюсер. Вошёл украдкой, через дверь с подсветкой «EXIT».
Но ВДВ-шник его, всё-таки, заметил.
— Вы говорили, центр у вас продюсерский! Причём тут опера, колготки, шляпа с перьями?…
Продюсер начал, заикаясь, объяснять:
— Продюсерским он был до вашего прихода. Потом на нас насели оперА. Теперь мы оперные. Та-ра-ра!… Да, оперные! Или нет… балетные!
Он глянул на свои колготки, сморщился лицом и мигом закопался в яме оркестровой.
Охранник замолчал потупившись. Но ВДВ-шник не потупился. Наоборот!
— При чём тут оперА?! Кто их позвал?! Зачем такие крайности?!
Охранник торопливо зашептал:
— Продюсер был до крайности напуган ваши первым появлением. Сам позвонил в милицию, сам напросился, теперь вот маемся… Зря позвонил! От обысков теперь покоя нету! На взятки подрабатывать приходится…
— Чем, интересно?!
— Сейчас покажем… Занавес!
10.
Занавес задёргался, но не поднялся. Жестокий занавес так поступил из принципа.
Художник по костюмам член нарисовал на нём, с изнанки, причём, неправильно. Член оказался без сопутствующих аттрибутов. Такому точно не подняться…
Потом жестокий занавес, сменивший гнев на милость, всё же, пОднялся. На сцену выбежали давешние секретарши, ныне чечёточницы из кордебалета. Вместо подмёток они надели уже не нужные продюсеру кассеты VHS.
В зале поднялось обычное волненье. Гул постепенно нарастал:
— Балет?
— Балет?!
— Какой ещё балет?!
— Зачем балет?!..
Продюсер, наконец, прорезался из ямы:
— В чём дело, граждане?! Балет ещё не начался, а вы уже уходите?! Ах, вы пришли на оперу?! В билетах так написано?! Так живо к кассам! Билеты поменять на правильные… и — назад!
Воспользовавшись общим замешательством, продюсер вон из зала выскочил, помчался вон из здания, вон со двора на улицу, где поджидал его спаситель-«мерседец».
Продюсер чувствовал, что наступал…
Спасибо, что на рифму не обиделись, не разрыдались, не ушли в себя, не заколдобились, не отвернулись, не озлобились и, как итог, не бросили читать!
11.
Промчался год. За это время сон превратился в явь. Продюсер уже явно маялся, в натуре…
У зрителей в ушах — всё те же звуки жизнерадостного конферанса. Теперь на ставке бывшего конферансье — когда-то камуфляжный, а ныне бархатный, в колготках и с пером на шляпе, ВДВ-шник. Он объявляет:
— Ровно год назад из оперно-продюсерского центра пропало главное лицо… Год — это, как ни парадоксально, триста шестьдесят пять дней… За исключеньем високосной аномалии…
У зрителей смятение:
— Триста шестьдесят пять?!
— Триста шестьдесят пять?! Триста шестьдесят пять?!
— Когда же аномалия?!
Пока у зрителей смятение, в зал пробирается продюсер, пропавший ровно год тому назад… Заметив ВДВ-шника-конферансье, он падает с сердечным приступом, так и не успев запрыгнуть в яму, в оркестровую…
Приятно изумлённый ВДВ-шник бежит со сцены прямо в ложу бенуар, куда отбросило продюсера. Из ямы рикошетом…
12.
Продюсер был не только в шоке, он был в возмущении:
— Нигде от вас не спрячешься, от ВДВ-шников! О, Боже! Я на работу год, как не ходил! Забрёл случано — и на тебе!
ВДВ-шник перевёл беседу в более очаровательное русло:
— Год — это целых триста шестьдесят пять дней… И ровно столько же я вас искал! И вот — обрёл! Нашёл-таки!
Продюсер с перепугу отключился. То был уже второй кондратий за день. А ВДВ-шник…
Что «ВДВ-шник»? Он был всего лишь ВДВ-шник, хотя всеми и уважаемый конферансье…
Бить по щекам продюсеров опасно! Очнуться могут, снять побои, вызвать охранника и… Однако, робко осмелев, конферансье привёл-таки беднягу в чувство…
Открыв глаза, услышав речи ВДВ-шника, продюсер счастье испытал. Как оказалось, он весь год терзал себя напрасно! Весь этот год проклятый ВДВ-шник его искал с единственнейшей целью: позвать на бал выпускников училища, заснять на профи-камеру торжественные проводы курсантов в большую жизнь…
13.
За весть такую благородную продюсер, сам сделавшийся моментально благородным, конферансье повысил до буфетчика в буфете…
Буфетчик счастлив, продюсер тоже… Но кто там едет снова на колясках?!
То были малыши с мамашами, то сопляки готовились на утренник. Но продюсеру почудилось совсем, совсем другое… Как он устал от всего этого! Поехав крышею, продюсер стал орать:
— Доколе?!! Доколе?!! Доколе?!! Доколе?!! Доколе?!! Доколе, спрашиваю?!!
Нет, решил продюсер, чем так всего бояться, лучше пойти и добровольно сдаться в подземный переход, в колясочники. Так он и сделал. От греха…
Когда увидите прдюсера в коляске, а при нём жучилу, сборщика налогов, не пугайтесь. Стало быть, так надо. Всё путём… Но мы пойдём другим путём, чего и вам желаем…
Погодите… Рано… Рано, погодите! Чу! Раздался глас буфетчика-конферансье:
— Друзья! Уже, скорей всего, конец!
Вот теперь действительно конец. Конец логический, а не рифмуемый с «песец» и «мерседец»…
УРА! КОНЕЦ!!!